1 2 3 4 5 6 7 8 
И,  говоря откровенно, чреватая опасностями экспедиция приходилась мне по душе. Не  умею выразить всю степень моего восхищения величавой красотой полярных стран!  Льды принимали величественные формы. Возникали архитектурные ансамбли восточных  городов с минаретами и мечетями. Не успело воображение воспринять этот рисунок,  а он уже распадается, и на его месте встает город в развалинах зданий! Видения  меняют окраску: под косыми лучами уходящего солнца все одевается в пурпур и  золото; и вдруг серая пелена тумана застилает горизонт, и все пропало в снежной  буре! Внезапно, со всех сторон, начинается адский грохот, обвалы, столкновение  льдин – и декорация менялась, как пейзаж в диораме! Если в тот момент, когда  нарушалось равновесие льдов и морских пучин, «Наутилус» оказывался под водой,  грохот обвалов передавался жидкой средой с ужасающим нарастанием и падение  ледяных гор вызывало опасные водовороты в самых глубинных слоях океана. Тогда  «Наутилус» швыряло с волны на волну, и он нырял носом, как парусное судно, застигнутое  бурей на море.    

Часто,  запертые во льдах, мы не видели выхода; но, руководимый своим замечательным  инстинктом, капитан Немо по самым легким признакам открывал спасительные  трещины во льдах. Тонкие струйки синеватой воды, бороздившие ледяные поля, указывали  ему путь. И он никогда не ошибался в выборе дороги. Несомненно, ему уже  доводилось плавать во льдах антарктических морей!    

Однако  16 марта нас все же затерло льдами. Это еще не была полоса вечной мерзлоты, а  всего лишь обширные ледовые поля, сцементированные морозом. Но препятствие не  остановило капитана Немо, и он со всего разгона врезался в ледовое поле.  Стальной корпус «Наутилуса», врезался в эту массу ломкого льда, и льдины с  треском раскалывались на части. Он действовал, как в старину таран, но пущенный  с неимоверной силой. Осколки льда, взметнувшись ввысь, градом падали вокруг  нас. Силой своего натиска наше судно прокладывало себе дорогу. Увлеченное  инерцией разбега, оно порою взлетало на льдину и продавливало ее своей  тяжестью. А иной раз, врезавшись под лед, раскалывало его движением боковой  качки, и мы шли дальше по образовавшейся в ледовом поле широкой трещине.    

В эти  дни на море бушевали шквалы. Густой туман ложился на льды, и с одного конца палубы  не видно было другого. Ветер резко менял направление. Снег, выпавший за ночь,  одевал палубу ледяным покровом, который приходилось сбивать киркой. Вообще, как  только температура воздуха опускалась до пяти градусов ниже нуля, все наружные  части «Наутилуса» покрывались льдом. Парусное судно не могло бы маневрировать в  таких условиях, потому что все блоки и тали обледенели бы. Только судно с  электрическим двигателем, которое обходится без парусов и каменного угля, могло  пуститься в плавание под такими широтами.    

Барометр  стоял очень низко. Показания компаса не внушали никакого доверия. Обезумевшая  стрелка компаса растерянно металась, давая противоречивые указания по мере  приближения к магнитному южному полюсу, который не совпадает с географическим  полюсом Южного полушария.    

В самом  деле, по Ганстену, южный магнитный полюс находится под 70° широты и  130° долготы, а по наблюдениям Дюпере – под 135° долготы и  70° 30’ широты. Приходилось вести контрольные наблюдения, перенося компасы  в различные части судна, и брать средние показания. Но часто мы были вынуждены  определять пройденный путь на основании показаний лага, далеко не точных,  потому что в извилистых трещинах льдов судно постоянно меняло курс.    

Наконец,  18 марта, после множества напрасных попыток пробить себе дорогу, «Наутилус» был  окончательно затерт во льдах. Это были уже не торосы, не дрейфующие льды, не  ледяные поля, а неколебимый сплошной барьер из ледяных гор.    

– Сплошные  льды, – сказал канадец.    

Я понял,  что Нед Ленд, как и все прежние мореходцы-полярники, считает ледяную преграду  непреодолимой. Около полудня выглянуло солнце, и капитан Немо установил  координаты местности. Оказалось, что мы находимся под 51° 30’ долготы и  67° 39’ южной широты. Итак, мы зашли уже вглубь Антарктики!    

Ни  признака свободного моря, ни малейшего намека на чистую воду не было и в  помине! Перед «Наутилусом» расстилалась бескрайная торосистая равнина,  хаотическое нагромождение льдов, огромные глыбы в виде параллелепипедов с  вертикальными гранями – словом, поверхность реки в ледоход, но в гигантском  масштабе. Тут и там ледяные обелиски, шпили утесов вздымались на высоту двухсот  футов; а еще дальше крутые берега, окутанные легкой дымкой, как зеркало,  отражали солнечные лучи, прорывавшиеся сквозь туман. Унылая природа, погруженная  в суровое молчание, изредка нарушаемое хлопаньем крыльев буревестников или пуффинов!  Все оледенело, даже звук.    

«Наутилус»  вынужден был остановить свой дерзновенный бег среди ледовых полей.    

– Господин  профессор, – сказал мне в тот день Нед Ленд. – Если ваш капитан  пройдет и дальше…    

– Ну  и что ж?    

– Он  будет молодцом!    

– Почему,  Нед?    

– Потому  что никто еще не преодолевал сплошные льды. Он силен, ваш капитан. Но, тысяча  чертей! Не сильнее же он природы! А там, где самой природой положен предел,  волей-неволей надо остановиться.    

– Верно,  Нед Ленд! Но все же я хотел бы знать, что находится за этими льдами! Вот эта  стена меня самого раздражает!    

– Господин  профессор прав, – сказал Консель. – Стены на то и созданы, чтобы  портить нервы ученым. Стены всюду помеха!    

– Э,  э! – сказал канадец. – Всем известно, что находится там, за этими  сплошными льдами.    

– Что  же именно? – спросил я.    

– Лед,  и только лед!    

– Вы  в этом уверены, Нед? – возразил я. – А я нет. Вот почему я хотел бы  преодолеть эти льды.    

– Послушайтесь  меня, господин профессор, откажитесь-ка от этой затеи! – ответил канадец. –  Мы дошли до сплошных льдов, и с нас хватит! Ни вы, ни ваш капитан Немо, ни его  «Наутилус» дальше ни шага не ступят. Хотите вы или нет, но мы вернемся на  север, то есть в страны, где живут порядочные люди.    

Я должен  был признать правоту Неда Ленда видном отношении: пока корабли не будут  приспособлены к плаванию среди ледяных полей, им придется останавливаться у  границы сплошных льдов.    

И в  самом деле, несмотря на все усилия, несмотря на отчаянные попытки расколоть  льды, «Наутилус» был обречен на бездействие. В обычных условиях, если судно не  может продолжать путь по маршруту, оно возвращается назад. Но тут возвращение  было так же невозможно, как и продвижение вперед, ибо мы были затерты во льдах!  И если бы нам пришлось стоять на месте, наше судно вмерзло бы в лед! Так оно и  случилось около двух часов пополудни: разводье, в котором стоял «Наутилус», с  невероятной быстротой стало затягиваться молодым льдом. Приходилось признаться,  что поведение капитана Немо было верхом неосторожности.    

Я  находился в этот момент на палубе. (Капитан, наблюдавший некоторое время за  образованием ледяного покрова, обратился ко мне:    

– Ну-с,  господин профессор, как вы находите наше положение?    

– Я  нахожу, что мы затерты во льдах, капитан.    

– Затерты!  Как прикажете вас понимать?    

– Я  хочу сказать, что мы не сможем двинуться ни вперед, ни назад, ни в какую бы то  ни было сторону. Вот что означает слово «затерты», по крайней мере в  цивилизованных странах.    

– Стало  быть, господин Аронакс, вы думаете, что «Наутилус» не в состоянии выбраться из  льдов?    

– Трудное  дело, капитан! Время года позднее, и вряд ли можно рассчитывать на вскрытие  льда.    

– Ах,  господин профессор, вы верны себе! – отвечал капитан Немо несколько иронически. –  Вам всюду представляются преграды и препятствия! Я же заявляю, что «Наутилус»  не только выйдет из ледяного затора, но и пойдет дальше!    

– Дальше  на юг? – спросил я, глядя на капитана.    

– Да,  сударь, к самому полюсу.    

– К  полюсу? – вскричал я, не сумев скрыть своего недоверия.    

– Да, –  хладнокровно ответил капитан, – к антарктическому полюсу, к той  неизвестной точке, где скрещиваются все меридианы земного шара. Вы знаете, что  я делаю с «Наутилусом» все, что хочу.    

Да, я  это знал! Я знал, что этот человек отважен до безрассудства! Но надеяться  преодолеть препятствия, преграждающие путь к Южному полюсу, еще более  неприступному, нежели Северный полюс, до которого напрасно пытались добраться  самые дерзновенные мореплаватели, отважиться на столь безумное предприятие мог  только безумец!    

Мне  пришла мысль спросить капитана Немо, уж не открыл ли он в самом деле этот пресловутый  полюс, куда еще не ступала нога ни единого человеческого существа.    

– Нет,  сударь, – ответил он. – Мы сделаем вместе это открытие. То, что не  удалось другим, удастся мне. Никогда еще мой «Наутилус» не заходил так далеко в  южные моря; но, повторяю вам, он пойдет еще дальше.    

– Хотел  бы верить вам, капитан, – отвечал я с легкой иронией. – И я вам верю!  Идемте вперед! Препятствий нет для нас! Расколем эти сплошные льды! Взорвем их!  А если они не подадутся, дадим крылья «Наутилусу», и пусть он пронесется над  льдами!    

– Над  льдами, господин профессор? – спокойно спросил капитан Немо. – Нет,  не над льдами, а под льдами!    

– Под  льдами? – воскликнул я.    

И вдруг  я все понял. Мне стали ясны намерения капитана Немо. Чудесные свойства  «Наутилуса» должны были сослужить службу и в этом фантастическом предприятии!    

– Я  вижу, что мы начинаем понимать друг друга, господин профессор, – сказал  капитан, улыбнувшись. – Вы уже предвидите возможность, – а я говорю  успех, – нашей попытки. То, что неисполнимо для обыкновенного судна,  вполне осуществимо для «Наутилуса». Если у пояса обнаружится материк, «Наутилус»  остановится. Но, ежели полюс омывается океаном, мы дойдем до самого полюса!    

– Пожалуй,  вы правы, – сказал я, увлекшись речами капитана. – Если поверхность  океана скована льдами, то глубинные слои свободны, согласно мудрому закону, по  которому наибольшая плотность морской воды соответствует температуре выше  градуса замерзания. И, если не ошибаюсь, надводная часть льда относится к  подводной, как один к четырем?    

– Почти  так, господин профессор! На каждый фут айсберга, выступающего над уровнем моря,  приходятся три фута под уровнем моря. Поскольку эти ледяные горы не превышают  ста метров в высоту, стало быть, толща их подводной части не более трехсот  метров. А что такое триста метров для «Наутилуса»?    

– Ровно  ничего, сударь!    

– «Наутилус»  может опуститься в самые глубинные воды, где температура одинакова под всеми широтами;  а там не страшны нам и тридцати – сорокаградусные морозы, сковывающие поверхностные  воды.    

– Верно,  сударь, совершенно верно, – отвечал я, воодушевляясь.    

– Единственная  трудность в том, – продолжал капитан Немо, – что нам несколько дней  придется пробыть под водой, не возобновляя запасов воздуха.    

– Только-то? –  возразил я. – Резервуары «Наутилуса» вместительны. Мы их наполним до  отказа воздухом и, стало быть, не будем чувствовать недостатка в кислороде!    

– Отлично  придумано, господин Аронакс, – смеясь, сказал капитан. – Но я не  хочу, чтобы вы обвинили меня в безрассудстве, а потому заранее скажу, чего нам  следует опасаться.    

– А  именно?    

– Только  одного! Возможно, что море, – если море существует у Южного полюса, –  сковано сплошными льдами, и тогда, пожалуй, нам не выбраться на поверхность!    

– Неужели  вы, капитан, запамятовали, каков таран у «Наутилуса»? Неужели нельзя пустить  судно по диагонали прямо в ледяной потолок и пробить в нем отверстие?    

– А-а!  Да вы сегодня находчивы, господин профессор!    

– И,  наконец, – продолжал я, все более и более воодушевляясь, – почему бы  нам не встретить на Южном полюсе свободное от льдов море? Полюсы вечной  мерзлоты и географические полюсы не совпадают ни в Южном полушарии, ни в  Северном; и покуда не доказано обратное, позволительно допустить существование  материка или же свободных от льдов морей в этих двух точках земного шара!    

– Я  держусь того же мнения, господин Аронакс, – отвечал капитан Немо. –  Однако разрешите вам заметить, что, выдвинув столько возражений против моего  проекта, теперь вы засыпаете меня доводами в его пользу.    

Капитан  Немо был прав. Я перещеголял его в смелости. Теперь я увлекал его к полюсу! Я  даже превзошел его, оставил за собою… Но нет, жалкий глупец! Капитан Немо знал  лучше тебя все за и против своего плана. И он подсмеивался, видя, как ты  увлечен несбыточными мечтаниями!    

Однако  капитан Немо не терял времени. Он вызвал своего помощника. И они оживленно о  чем-то заговорили на своем непонятном языке. И был ли помощник предупрежден  заранее, или он нашел предложение исполнимым, но он не выказал ни малейшего  удивления.    

Но как  ни хладнокровно встретил помощник предложение капитана, Консель еще более  хладнокровно отнесся к известию о нашем намерении идти к Южному полюсу. «Как  будет угодно господину профессору», – ответил он своей обычной фразой. И  это было все, что он сказал. Что касается Неда Ленда, он так высоко вздернул  плечи, что его голова ушла в них.    

– Видите  ли, сударь, – сказал он, – вы с вашим капитаном Немо внушаете мне  жалость!    

– Мы  откроем полюс, мистер Ленд!    

– Возможно,  но обратно вы не воротитесь!    

И Нед  Ленд пошел к себе в каюту, «чтобы не натворить беды», как он сказал в  заключение.    

Тем  временем начались приготовления к нашей смелой экспедиции. Мощные насосы  «Наутилуса» нагнетали воздух в резервуары под высоким давлением, Около четырех  часов капитан Немо объявил, что подъемная дверь в люке сейчас будет закрыта. Я  кинул последний взгляд на сплошные льды, которые мы готовились преодолеть.  Погода стояла ясная, воздух чист, хотя было довольно холодно – двенадцать градусов  ниже нуля, но ветер утих, и мороз не был так чувствителен.    

Десять  человек из экипажа с кирками в руках поднялись на палубу и стали разбивать лед  вокруг корпуса судна. Операция эта не составила большого труда, потому что  молодой лед лежал тонким слоем. Когда все было кончено, мы вошли внутрь  корабля. Резервуары, по обыкновению, были наполнены водой до ватерлинии.  «Наутилус» начал погружаться.    

Я вошел  в салон вместе с Конселем. Через открытые окна мы могли видеть глубинные слои  Антарктического океана. Ртуть в термометре поднималась. Стрелка манометра  отклонялась вправо по циферблату.    

На  глубине трехсот метров, как и предвидел капитан Немо, мы оказались под  волнистой нижней поверхностью сплошных льдов. Но «Наутилус» все еще продолжал  погружаться. Мы достигли глубины восьмисот метров. Температура воды была уже не  двенадцать градусов, как на поверхности моря, а всего одиннадцать градусов. Уже  один градус был выигран! Само собою, что температура внутри «Наутилуса»,  обогреваемого электрическими приборами, была значительно выше. «Наутилус»  маневрировал с необычайной точностью.    

– Если  угодно знать господину профессору, мы все-таки пройдем, – сказал мне  Консель.    

– Надеюсь, –  отвечал я тоном глубочайшей уверенности.    

На этой  свободной от льда глубине «Наутилус» взял курс прямо к полюсу, не уклоняясь от  пятьдесят второго меридиана. Оставалось пройти от 67° 30’ до 90°, двадцать  два с половиной градуса широты, иначе говоря, немного более пятисот лье.  «Наутилус» шел в среднем со скоростью двадцати шести миль в час, то есть со  скоростью курьерского поезда. Если судно не замедлит хода, мы через сорок часов  подойдем к полюсу.    

Часть  ночи мы с Конселем провели в салоне. Новизна пейзажа приковала нас к окнам. Воды  искрились при свете нашего прожектора. Но морские глубины были пустынны. Рыбы  не населяли эти скованные ледяным покровом воды. Только в определенное время  они появляются в этих зонах, направляясь из Антарктики в водоемы, свободные от  льдов. Мы шли большим ходом. Но это чувствовалось лишь по дрожанию стального  корпуса судна.    

Около  двух часов ночи я пошел к себе, поспать несколько часов. Консель поступил так  же. Проходя по корабельным коридорам, я надеялся встретить капитана Немо, но  он, очевидно, находился в штурвальной рубке.    

На  следующий день, 19 марта, я с пяти часов утра занял свой пост в салоне.  Электрический лаг показывал, что «Наутилус» шел на умеренной скорости. Судно  осторожно поднималось к поверхности океана, постепенно опоражнивая свои  резервуары.    

Сердце  бешено колотилось. Удастся ли нам выйти на поверхность? Свободно ли от льдов  море у полюса?    

Но увы!  Сильный толчок показал мне, что «Наутилус» натолкнулся на нижнюю поверхность  толстого слоя сплошных льдов, судя по глухому удару при столкновении. В самом  деле, мы «коснулись дна», говоря языком моряков, но в обратном смысле и на  глубине тысячи футов! Стало быть, над нами лежал слой льда в две тысячи футов  толщиной.    

Итак,  ледяной покров в этом месте был толще, чем там, где мы погрузились! Обстоятельство  мало утешительное!    

     

    

     

В тот  день «Наутилус» несколько раз возобновлял попытки пробиться сквозь льды, но всякий  раз ударялся о ледяной потолок. Бывало, что льды встречались на глубине  девятисот метров, из чего следовало, что толща ледяного покрова равнялась  тысяче двумстам метрам, считая и те триста метров, которые выступали над  уровнем моря. Это уже втрое превышало высоту ледяной поверхности в момент  нашего погружения в воду!    

Я  тщательно отмечал различные глубины залегания сплошных льдов и получил таким образом  рельеф подводной части ледяного покрова.    

Наступил  вечер, а наше положение не изменилось. Толща льдов колебалась между четырьмя и  пятью сотнями метров. Ледяной покров заметно, истончался. Но все же, какой еще  толщи слой льда отделял нас от поверхности океана!    

Было  восемь часов вечера. По распорядку, установленному на борту, «Наутилус» должен  был еще четыре часа назад возобновить запасы воздуха. Впрочем, я не ощущал  острой потребности подышать свежим воздухом, хотя капитан Немо не прибегал до  сих пор к помощи запасных резервуаров.    

В ту  ночь я спал тревожно. То меня одолевал страх, то вспыхивала надежда. Я  вскакивал несколько раз с постели. «Наутилус» то и дело прощупывал ледяной  потолок. Около трех часов утра приборы в салоне показали мне, что нижняя  поверхность ледового поля лежит всего в пятидесяти метрах под уровнем моря. Сто  пятьдесят футов отделяет нас от поверхности океана! Сплошные льды превращались  в айсберги! Гирлянды подводных гор переходили в плоскогорья!    

Я не  сводил глаз с манометра. Судно всплывало, следуя по диагонали наклонной поверхности  ледового поля, сверкавшего при свете нашего прожектора. Ледяной покров  утончался и сверху и снизу. Он становился тоньше с каждой милей.    

Наконец,  в шесть часов утра того памятного дня, 19 марта, дверь салона отворилась. Вошел  капитан Немо.    

– Открытое  море! – сказал он.[29]    

 14. ЮЖНЫЙ ПОЛЮС    

     

Я  бросился на палубу. Да! Открытое море! Только кое-где рассеяно несколько льдин  и плавающих айсбергов; кругом необозримая водная ширь; тысячи птиц в воздухе и  мириады рыб в водах, которые, смотря по свойствам дна, переходили из густого  синего в зеленовато-оливковый цвет. Термометр показывал три градуса по Цельсию  ниже нуля. Словно повеяло весной после пройденной нами полосы сплошных льдов,  рисовавшихся профилем на северной стороне горизонта.    

– Полюс? –  с замиранием сердца спросил я капитана.    

– Не  знаю, – ответил он. – В полдень установлю координаты местности.    

– Но  проглянет ли солнце сквозь сплошной туман? – сказал я, глядя на серенькое  небо.    

– Пусть  хоть на минуту покажется, и этого достаточно, – отвечал капитан.    

В десяти  милях к югу от «Наутилуса» виднелся одинокий остров, возвышавшийся метров на  двести над уровнем моря. Лавируя, судно медленно приближалось к острову,  возможно окруженному подводными рифами.    

Часом  позже мы подошли к острову. А два часа спустя уже его обогнули. Береговая линия  острова в окружности равнялась четырем-пяти милям. Узкий пролив отделял остров  от земли, может быть даже материка, о чем трудно было судить, ибо береговая  полоса уходила за линию горизонта. Существование земли в этой зоне Южного  полушария, казалось, подтверждало гипотезу Мори. Пытливый американский ученый  заметил, что между Южным полюсом и шестидесятой параллелью море покрыто  дрейфующими льдинами громадных размеров, чего не встречается на севере  Атлантического океана. Из этого наблюдения он сделал вывод, что в зоне Южного  полярного круга находится большая земля, поскольку сплошные льды образуются не  в открытом море, а у побережий. По его вычислениям ледяной массив окружает  Южный полюс широким кольцом, достигающим в диаметре четырех тысяч километров.    

Опасаясь  сесть на мель, «Наутилус» остановился в трех кабельтовых от берега, над которым  в живописном нагромождении господствовали величественные утесы. Шлюпка была спущена  на воду. Капитан, двое матросов с измерительными приборами, Консель и я сели в  шлюпку. Было десять часов утра. Я сегодня не видел Неда Ленда. Канадец, видимо,  стоял на своем, вопреки близости Южного полюса.    

Несколько  взмахов веслами, и мы пристали к песчаному берегу. Консель хотел было выскочить  на землю; я остановил его.    

– Сударь, –  сказал я капитану Немо, – вам принадлежит честь первому ступить на эту землю.    

– Да,  сударь, – отвечал капитан, – я не колеблясь сойду на полярные земли,  где ни одно человеческое существо не оставило следа своих ног!    

Сказав  это, он легко спрыгнул на берег. Я видел, что капитан был сильно взволнован. Взобравшись  по отвесному ребру утеса, возвышавшегося на оконечности мыса, он остановился  там, скрестив руки. Так и застыл он в этой позе, торжественный и  сосредоточенный, словно вступая во владение этими южными областями. Так  продолжалось минут пять. Затем он обратился ко мне:    

– Пожалуйте,  сударь!    

Я тотчас  же выпрыгнул из шлюпки, а следом за мной и Консель. Оба матроса остались в  шлюпке.    

Почва,  куда хватало глаз, состояла из красноватого туфа, как бы посыпанная толченым  кирпичом. Шлаки, наплывы лавы, куски пемзы выдавали ее вулканическое происхождение.  В некоторых местах из земли выбивались легкие струйки дыма с сернистым запахом –  свидетельство того, что действие подземного огня еще не прекратилось. Но,  взобравшись на вершину утеса, я не приметил ни одного вулкана в радиусе  нескольких миль. Однако известно, что в этой антарктической полосе Джеймс Росс  обнаружил на сто шестьдесят седьмом меридиане, под 77° 32’ широты, два  действующих вулкана, Эребус и Террор.    

Растительность  на этом пустынном острове была представлена весьма скудно. Мхи и лишайники из  вида Unsnea melanoxaniha лепились по черным скалам. Микроскопические растеньица,  примитивные диатомеи, клеточки которых зажаты между двумя кремнеземовыми створками,  длинные пурпуровые и алые водоросли, занесенные в эти зоны течением и выкинутые  на берег прибоем, составляли всю флору этой области.    

Берег  был усыпан моллюсками, мелкими ракушками, морскими чашечками, гладкими буккардами  в виде сердца и главным образом клионами, с продолговатым перепончатым телом и  головой в виде двух округленных лопастей. Я видел мириады клионов северных  длиною в три сантиметра, которых тысячами пожирают киты. Эти прелестные  крылоногие, настоящие морские бабочки, оживляли воды, омывавшие берег.    

Из  других животных было несколько древовидных кораллов, из тех, которые, по словам  Джеймса Росса, живут в морях Антарктики на глубине до тысячи метров; затем были  видны восьмилучевые кораллы – альционарии, а также множество красновато-бурых  астериасов, свойственных этому климатическому поясу, и других морских звезд,  буквально вызвездивших землю.    

Но где  кипела жизнь, так это в воздухе! Тысячами порхали и летали птицы разных видов,  оглушая нас своими криками. Тысячами сидели они на уступах скал, бесцеремонно  оглядывая нас и безбоязненно разгуливая возле самых наших ног. Тут были пингвины,  столь легкие и проворные на воде, где их порою принимали за макрель, и такие  неуклюжие, тяжелые на суше. Скупые в движениях, но шумливые, собравшись целыми  стаями, они оглашали воздух своим диким криком.    

Среди  птиц я заметил долгоперых куликов из семейства белых ржанок, величиною с голубя,  белоснежных, с коротким коническим клювом и красным ободком вокруг глаз.  Консель наловил этих птичек. Они очень вкусны, если их хорошо приготовить. В  воздухе проносились альбатросы с широким, в четыре метра, размахом крыльев,  прозванные по справедливости океанскими коршунами; гигантские глупыши и между  ними зловещие буревестники (костоломы) с выгнутыми дугой крыльями, большие  охотники до тюленей; кайский черно-белый буревестник, разновидность утки;  наконец, целый выводок глупышей, белых с коричневой окраиной на крыльях, и  синих птиц, которые водятся только на островах Антарктики.    

– Эти  глупыши такие жирные, – сказал я Конселю, – что жители Фарерских  островов пользуются ими как светильниками, вставляя в убитую птицу фитиль.    

– Еще  бы немножко, – ответил Консель, – и получились бы отличные лампы!  Впрочем, природа не настолько предусмотрительна, чтобы заранее снабдить их  фитилем!    

     

    

     

Отойдя  еще полмили от берега, мы увидели, что вся земля изрыта гнездами, похожими на  норки, – это были гнезда пингвинов, оттуда вылетало множество птиц.  Позднее капитан Немо устроил на них охоту, и было поймано несколько сотен этих  птиц с темным, но очень вкусным мясом. Крик пингвинов очень напоминает крик  ослов. Пингвины величиною с гуся, с оперением аспидного цвета, с белой грудью и  лимонного цвета ободком вокруг шеи. Они не искали спасения и падали замертво от  удара камнем.    

Туман не  рассеивался; было уже одиннадцать часов, а солнце еще не показывалось. Это меня  очень беспокоило. Какие же могли быть наблюдения, если нет солнца! А как же  иначе установить, достигли ли мы полюса?    

Я  подошел к капитану Немо. Он стоял, облокотясь о выступ утеса, и глядел на небо.  Казалось, он был взволнован и раздосадован. Но что тут поделаешь? Этот смелый и  сильный человек не властен был повелевать солнцем, как он повелевал водной  стихией!    

Наступил  полдень, а дневное светило еще не показывалось. Небосвод, затянутый густой  пеленой тумана, не позволял определить высоту солнца. Скоро туман разрешился  снегом.    

– До  завтра, – коротко сказал капитан; и мы возвратились на борт «Наутилуса» в  снежную-бурю.    

Во время  нашего отсутствия были закинуты сети, и, вернувшись, я с интересом принялся  изучать пойманных рыб. Антарктические моря служат местом массовой миграции рыб,  спасающихся от бурь более низких широт. Я заметил несколько южных бычков длиною  в один дециметр, белых в поперечную синюю полоску, с колючим шипом, массу  морских игл, антарктических химер из подкласса хрящевых рыб, отряда  цельноголовых, с вытянутым длиною в три фута телом, голой кожей  серебристо-бурого цвета, с круглой головой, конусообразной, выступающей вперед  мордой, с тремя спинными плавниками и длинной хвостовой нитью. Я попробовал их  мясо, но оно показалось мне безвкусным, несмотря на уверения Конселя, что лучшего  блюда не найти.    

Снежная  буря бушевала до самого утра. Невозможно было стоять на палубе. Из салона, где  я записывал все перипетии нашей экспедиции к берегам Антарктиды, я слышал крики  глупышей и альбатросов, резвившихся, несмотря на метель. «Наутилус», однако, не  стоял на месте. Он продвинулся вдоль берега еще на десяток миль к югу. Царила  полутьма; лишь слабая полоска света у края горизонта выдавала присутствие  солнца.    

На  следующий день, 20 марта, метель утихла. Стало немного холоднее. Термометр показывал  два градуса ниже нуля. Туман поднялся, и у меня появилась надежда, что сегодня  нам удастся, наконец, установить координаты местности.    

Капитан  Немо еще не выходил на палубу, но шлюпка была в нашем распоряжении. И мы с  Конселем переправились на берег. Почва и тут указывала на вулканическое  происхождение. Повсюду следы лавы, шлаки, базальты. Но, как я ни глядел,  обнаружить кратер мне не удалось. Тут, как и на острове, мириады птиц оживляли  суровую природу полярного края. Но тут пернатые разделяли свою власть с целыми  стадами морских млекопитающих, глядевших на нас своими кроткими глазами. Тут  были всякие виды тюленей. Одни распластались на берегу, другие лежали на  льдинах, прибитых к берегу прибоем. Те ныряли в воду, а эти выползали из воды.  Их не пугало наше присутствие; видно было, что им не случалось иметь дело с человеком!  Стада тюленей, по моему подсчету, хватило бы на сотни промысловых судов!    

– Ей-ей! –  сказал Консель. – Их счастье, что Нед Ленд не пошел с нами!    

– Почему,  Консель?    

– Потому  что этот ярый охотник всех бы их перебил.    

– Ну,  это сильно сказано! Хотя едва ли нам удалось бы помешать нашему другу канадцу  загарпунить несколько великолепных представителей ластоногих. А это причинило  бы неприятность капитану Немо; он не любит проливать напрасно кровь безобидных  животных.    

– Он  прав.    

– Безусловно  прав, Консель. Но скажи-ка мне, ты, верно, успел уже классифицировать этих  превосходных представителей морской фауны?    

– Господину  профессору известно, что я не больно силен на практике, – отвечал  Консель. – Если бы господин профессор потрудился назвать мне этих  животных…    

– Это  тюлени и моржи.[30]    

– Два  рода из отряда ластоногих, – поспешил сказать мой ученый Консель, –  типа позвоночных, класса млекопитающих.    

– Браво,  Консель! – отвечал я. – Но роды подразделяются на виды, и, если я не  ошибаюсь, нам представляется случай наблюдать их. Пойдем!    

Было  восемь часов утра. Оставалось еще четыре часа до полудня, короче говоря, до  того желанного момента, когда устанавливались координаты. Пользуясь свободным  временем, мы с Конселем решили прогуляться по берегу обширной бухты, глубоко  врезавшейся в гранитные берега.    

Все  вокруг, берега, прибрежные льдины, вода были населены морскими млекопитающими.  И я невольно искал глазами старого Протея, мифологического Пастуха Нептуновых  стад! Больше всего тут было тюленей. Они располагались группами: самцы  заботливо оберегали свое семейство, самки кормили детенышей, подростки  резвились в отдалении. Тюлени с трудом передвигаются по земле короткими неуклюжими  скачками, путем мускульных сокращений тела, причем они беспомощно хлопают  своими плохо развитыми плавниками, которые у их сородича ламантина образуют  настоящее предплечье. Должно сказать, что в воде, их родной стихии, эти  животные с гибким позвоночником, узким тазом, гладкой короткой шерстью и  перепончатой лапой плавают превосходно. На воде и выползая для отдыха на сушу,  тюлени принимают грациозные позы. Недаром древние за кроткое выражение их  прекрасных бархатистых глаз и милые позы, поэтизируя этих животных, превратили  их в мифологических тритонов и сирен.    

Я  обратил внимание Конселя, как сильно развиты у этих смышленых животных мозговые  полушария. Ни у одного млекопитающего, кроме человека, нет такого количества  мозгового вещества. Поэтому-то тюлени хорошо поддаются дрессировке; они легко  становятся ручными; и я согласен с теми натуралистами, которые считают, что,  если их хорошенько выдрессировать, они могли бы принести значительную пользу в  рыбной ловле и морской охоте, играя роль охотничьих собак.    

Большинство  тюленей спало на прибрежных камнях и на песке. Между обыкновенными тюленями без  внешнего уха, – чем они отличаются от сивучей, у которых ухо выступает наружу, –  я наблюдал некоторые разновидности стеноринхов длиною в три метра, с белой  шерстью, головою бульдога с десятью зубами в каждой челюсти, причем в верхней и  нижней челюсти имеется по четыре резца и по два больших клыка в форме лилии.  Между тюленями попадались морские слоны, похожие на тюленей, с коротким и подвижным  хоботом, гиганты своего рода, которые при объеме в двадцать футов достигают в  длину десяти метров. При нашем появлении они даже не шевельнулись.    

– А  эти животные опасны? – спросил меня Консель.    

– Нет,  не опасны, если их не трогают, – отвечал я – Но когда тюлень защищает  своего детеныша, он страшен. Бывает, что он разносит в щепы рыбачье судно.    

– Животное  вправе так поступать, – заметил Консель.    

– Не  спорю.    

Мы  прошли еще две мили. Но тут нам преградил путь скалистый мыс, защищавший бухту  от южных ветров. Скалы отвесно выступали над морем, и пенистые волны прибоя  разбивались об их подножие. По ту сторону мыса слышалось грозное мычание, как  будто там паслось целое стадо жвачных животных.    

– Ба! –  сказал Консель. – Быки дают концерт!    

– Ошибаешься!  Концерт дают моржи.    

– Дерутся?    

– Дерутся  или играют.    

– С  позволения господина профессора, надо бы на них взглянуть.    

– Надо  взглянуть, Консель!    

И вот мы  снова шагаем вдоль черных базальтовых скал, под грохот обвалов, по скользким  обледенелым камням. Не один раз я падал и отбивал себе бока. Консель, более  осторожный или более твердый на ногах, не спотыкался и, поднимая меня,  приговаривал:    

– Если  бы господин профессор потрудился пошире расставлять ноги, ему легче было бы  удерживать равновесие.    

Взобравшись  на гребень мыса, я увидел перед собой обширную снежную равнину, испещренную темными  тушами моржей. Животные играли. Мычание их было выражением радости, а не гнева.    

Моржи  очень схожи с тюленями формою тела и расположением конечностей. Но в их нижней  челюсти недостает клыков и резцов, тогда как верхние клыки представляют собою  два бивня, каждый длиною в восемьдесят сантиметров при тридцати трех  сантиметрах в окружности, если считать у самого корня. Моржовый клык гораздо  крепче слонового, кость меньше желтеет и поэтому высоко ценится. Из-за этих-то  ценных клыков охотятся за моржами столь хищнически, что-скоро истребят всех до  единого. Охотники бьют без разбору и самок и детенышей, истребляя ежегодно  более четырех тысяч моржей.    

Проходя  мимо этих любопытных животных, я мог свободно их разглядывать. Моржи безмятежно  спали. Кожа у них толстая, морщинистая, шерсть рыжеватая, короткая и не очень густая.  Иные из них были в четыре метра длиною. Здешние моржи спокойнее и смелее своих  северных родичей и не выставляют дозорных для охраны своего лагеря.    

Насмотревшись  на моржей, я стал подумывать о возвращении на борт. Было одиннадцать часов.  Если капитан Немо сочтет возможным приступить к установлению координат, я желал  бы при этом присутствовать. Но у меня была слабая надежда, что солнце все же  проглянет. Облака сплошь заволокли небо. Ревнивое светило не желало, казалось,  обнаружить этот заветный уголок земного шара!    

Все же я  решил вернуться к «Наутилусу». Мы пошли по узкой тропе, огибавшей вершину  береговой скалы. В половине двенадцатого мы дошли до того места, где высадились  на берег. Я тотчас же увидал капитана Немо. Он стоял на базальтовой глыбе.  Астрономические приборы находились подле него. Его взгляд был устремлен на  северную сторону горизонта, где солнце описывало в это время свою удлиненную  спираль.    

Я молча  встал рядом с капитаном. Наступил полдень, но солнце, как и накануне, не показалось.    

Неудача  преследовала нас. Установить координаты опять не удалось. Если и завтра в полдень  солнце не выглянет, придется отказаться от попытки определить, где мы  находимся.    

Нынче 20  марта. Завтра, 21 марта, день равноденствия, и, если не принимать во внимание  преломления лучей, солнце скроется за горизонтом и наступит долгая полярная  ночь. Со времени сентябрьского равноденствия солнце, взошедшее над северным  горизонтом, поднималось по небосводу удлиняющимися спиралями до 21 декабря. В  этот период летнего солнцестояния в северных областях оно снова стало  склоняться к горизонту и завтра, должно быть, пошлет нам свои последние лучи.    

Я  поделился своими опасениями с капитаном Немо.    

– Вы  правы, господин Аронакс, – сказал он. – Если завтра мне не удастся  определить высоту солнца, то эту операцию придется отложить на шесть месяцев.  Но если завтра в полдень солнце выглянет, мне будет особенно легко определить  его высоту, потому что случай привел нас в эти моря накануне равноденствия!    

– Ну  и что же?    

– Трудно  определить с точностью высоту солнца, когда оно описывает удлиненную спираль.  Показания приборов в таких случаях не всегда точны.    

– Как  же вы поступите завтра?    

– Я  воспользуюсь хронометром, – отвечал капитан Немо. – Ежели завтра,  двадцать первого марта, в полдень солнечный диск, принимая во внимание  преломление лучей, будет пересечен точно пополам линией горизонта, это будет  означать, что мы находимся на самом Южном полюсе!    

– Ах,  вот как! – сказал я. – Но все же определение таким способом нельзя  считать математически точным, потому что наступление равноденствия не совпадает  с полднем.    

– Без  сомнения, сударь, но ошибка будет в какой-нибудь сотне метров. Но это не имеет  для нас никакого значения. Итак, до завтра!    

Капитан  Немо вернулся на борт. Мы бродили до пяти часов по берегу, наблюдали, беседовали,  классифицировали. Ничего любопытного нам не удалось найти, если не считать яйца  пингвина, примечательного своей величиной. Любитель редкостей, не задумываясь,  дал бы за него тысячу франков. Окрашенное в синий цвет, исчерченное какими-то  похожими на иероглифы знаками, оно представляло собой забавную редкость. Я  вручил яйцо Конселю, и тот благополучно доставил его, как драгоценную китайскую  вазу, на борт «Наутилуса».    

Я  поместил это редкостное яйцо в одну из витрин музея. Затем мы поужинали с  большим аппетитом. На ужин была подана тюленья печенка, по вкусу напоминавшая  свежее свиное сало. Поужинав, я лег спать, не забыв, как индусы, призвать на  себя милость лучезарного светила.    

На следующий  день, 21 марта, в пять часов утра я поднялся на палубу. Капитан Немо был уже  там.    

– Погода  немного проясняется, – сказал он. – Надежда есть. После завтрака  сойдем на берег. Выберем удобный пункт для наблюдений.    

Когда  все было условлено, я пошел к Неду Ленду. Мне хотелось взять его с собой. Несмотря  на уговоры, упрямый канадец отказался. Я заметил, что его хандра и  раздражительность увеличиваются день ото дня. Впрочем, при данной ситуации меня  не очень огорчило его упрямство. На берегу было слишком много тюленей, и не  следовало подвергать напрасному искушению нашего неисправимого рыболова!    

Позавтракав,  я поехал на берег. «Наутилус» за ночь прошел еще несколько миль. Он стоял  теперь в открытом море, на расстоянии целой мили от берега, над которым господствовал  горный пик, взметнувшийся в высоту четырехсот – пятисот метров. В шлюпке, кроме  меня, находился капитан Немо, два человека из экипажа и несложные приборы:  хронометр, зрительная труба и барометр.    

В то  время как мы плыли к берегу, нам встретилось множество китов, принадлежащих к  трем основным видам, населяющим южные моря: обыкновенный, или гладкий кит  англичан, лишенный спинного плавника, кит-горбач, со складчатым брюхом, с  широкими, белесыми плавниками, напоминающими крылья, что, однако, не делает его  пернатым, и финвал, коричневато-желтый, самый подвижной из китообразных. Это  могучее животное слышно издалека, когда оно выбрасывает в высоту столбы воздуха  и пара, напоминавшие клубы дыма. Целые стада млекопитающих резвились в  спокойных водах, и я понял, что бассейн антарктического полюса служит убежищем  китообразным, которых так безжалостно истребляют.    

Я  приметил также и длинные белесые цепочки сальп из оболочниковых и качавшихся на  гребнях волн больших медуз.    

В девять  часов мы пристали к берегу. Небо прояснилось. Облака уносились на юг. Холодные  воды сбросили с себя пелену тумана. Капитан Немо направился прямо к вершине  горы, облюбованной им для своей обсерватории. Крутой подъем по острым обломкам  лавы и пемзы, в атмосфере, пропитанной сернистыми испарениями из трещин в горах  вулканического происхождения, был тягостен. И хотя капитан, казалось, отвык  ходить по земле, он взбирался по самым отвесным скалам с ловкостью, которой  позавидовал бы охотник за пиренейскими сернами. Я едва поспевал за ним.    

Мы два часа  взбирались на вершину горы по уступам скал из порфира и базальта. С той высоты,  где мы стояли, взор обнимал открытое море по самую линию горизонта, резко обозначенную  с северной стороны кромкой сплошных льдов. У наших ног расстилалась, ослепляя  своей белизной, снежная равнина. А над нами сияла безоблачная лазурь небес! Как  огненный шар, наполовину срезанный лезвием горизонта, на севере показался  солнечный диск! Из водных глубин возникали сотни великолепных фонтанов. Вдали –  «Наутилус», точно уснувший кит. А позади нас, к югу и востоку, –  необозримая земля, хаотическое нагромождение скал и льдов!    

     

    

     

Взобравшись  на вершину горного пика, капитан Немо тщательно измерил с помощью барометра его  высоту над уровнем моря, чтобы в дальнейшем на основании этих данных корректировать  свои наблюдения.    

Без  четверти двенадцать солнце, которое мы видели лишь благодаря рефракции, выплыло  из-за горизонта, как золотой диск, и бросило свои последние лучи на этот  пустынный материк, на эти воды, которые не бороздило еще ни одно судно!    

Капитан  Немо, вооружившись зрительной трубой с зеркалом, исправляющим обман зрения при  преломлении лучей, наблюдал светило, которое клонилось к горизонту, описывая по  диагонали удлиненную дугу. Я держал хронометр. Сердце мое учащенно билось. Если  момент, когда половина солнечного диска скроется за горизонтом, совпадет с  полднем, значит мы на самом полюсе!    

– Полдень! –  воскликнул я.    

– Южный  полюс! – торжественно сказал капитан Немо, передавая мне зрительную трубу.  Я взглянул: солнечный диск наполовину был срезан горизонтом.    

Последние  лучи солнца золотили вершину утеса, а ночные тени уже ложились на его склоны.    

В эту  минуту капитан Немо, положив руку на мое плечо, сказал:    

– В  тысяча шестисотом году голландец Герик, увлекаемый течениями и бурями, достиг  шестьдесят четвертого градуса южной широты и открыл Южно-Шетландские острова. В  тысяча семьсот семьдесят третьем году, семнадцатого января, знаменитый капитан  Кук, следуя по тридцать восьмому меридиану, достиг шестьдесят седьмого градуса  тридцать седьмой минуты широты, и в тысяча семьсот семьдесят четвертом году,  тридцатого января, на сто девятом меридиане он достиг семьдесят первого градуса  пятнадцатой минуты широты. В тысяча восемьсот девятнадцатом году русский  исследователь Беллинсгаузен находился на шестьдесят девятой параллели, а в  тысяча восемьсот двадцать первом году – на шестьдесят шестой под сто  одиннадцатым градусом западной долготы. В тысяча восемьсот двадцатом году  англичанин Брансфилд дошел до шестьдесят пятого градуса. В том же году американец  Морел, рассказы которого, впрочем, подлежат сомнению, поднимаясь по сорок  второму меридиану, открыл свободное от льдов море под семидесятым градусом  четырнадцатой минутой широты. В тысяча восемьсот двадцать пятом году англичанин  Поуэл из-за льдов не мог пройти далее шестьдесят второго градуса. В том же году  простой охотник за тюленями, англичанин Уэдл, поднялся до семьдесят второго  градуса четырнадцатой минуты широты по тридцать пятому меридиану и до семьдесят  четвертого градуса пятнадцатой минуты широты по тридцать шестому. В тысяча  восемьсот двадцать девятом году англичанин Форстер, командир «Шантеклера»,  открыл антарктический материк под шестьдесят третьим градусом двадцать шестой  минутой широты и под шестьдесят шестым градусом двадцать шестой минутой долготы.  Первого февраля тысяча восемьсот тридцать первого года англичанин Биско открыл  землю Эндерби под шестьдесят восьмым градусом пятидесятой минутой широты, пятого  февраля тысяча восемьсот тридцать второго года землю Аделаиды под шестьдесят  седьмым градусом широты и двадцать первого февраля землю Грэхем под шестьдесят  четвертым градусом сорок пятой минутой широты. В тысяча восемьсот тридцать  восьмом году француз Дюмон д'Юрвиль, задержанный сплошными льдами под  шестьдесят вторым градусом пятьдесят седьмой минутой широты, открыл землю Людовика-Филиппа;  два года спустя, двадцать первого января, тот же Дюмон д'Юрвиль под шестьдесят  шестым градусом тридцатой минутой открыл остров Адели, а через восемь дней под  шестьдесят четвертым градусом сороковой минутой – берег Кларанс. В тысяча  восемьсот тридцать восьмом году англичанин Уилкс дошел до шестьдесят девятой  параллели на сотом меридиане. В тысяча восемьсот тридцать девятом году  англичанин Беллени открыл землю Сабрина на границе полярного круга. Наконец, в  тысяча восемьсот сорок втором году англичанин Джеймс Росс двенадцатого января,  плавая на кораблях «Эребус» и «Террор», открыл землю Виктории, под семьдесят  шестым градусом пятьдесят шестой минутой широты и сто семьдесят первым градусом  седьмой минутой долготы; двадцать третьего числа того же месяца он дошел до семьдесят  четвертой параллели, самой дальней точки, до которой до тех пор доходили;  двадцать седьмого числа он находился под семьдесят шестым градусом восьмой  минутой; двадцать восьмого числа – под семьдесят седьмым градусом тридцать  второй минутой; второго февраля – под семьдесят восьмым градусом четвертой минутой.  В тысяча восемьсот сорок втором году он снова отправился в Антарктику, но не  дошел далее семьдесят первого градуса широты. Я, капитан Немо, двадцать первого  марта тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года дошел до Южного полюса, под  девяностым градусом южной широты, и вступил во владение этой частью земного  шара, равной одной шестой всех известных материков.    

– От  чьего имени, капитан?    

– От  моего собственного!    

И с  этими словами он развернул черный флаг с вышитой на нем золотой буквой «N».    

Затем,  обращаясь к дневному светилу, бросавшему свой последний луч в морскую ширь,  воскликнул:    

– Прощай,  солнце! Скройся, лучезарное светило! Уйди за пределы этих свободных вод, и  пусть полярная ночь покроет мраком мои новые владения!    

 15. СЛУЧАЙНАЯ  ПОМЕХА ИЛИ НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ    

     

На  следующий день, 22 марта, в шесть часов утра начались приготовления к отплытию.  Последние проблески сумерек тонули во мраке ночи. Мороз крепчал. Поразительно  ярко блистали звезды. В зените неба сверкала полярная звезда Антарктики –  чудесный Южный Крест.    

Термометр  показывал двенадцать градусов мороза, а ветер, становясь свежее, больно пощипывал  лицо. На свободном пространстве вод все больше накапливались льдины. Море было  готово затянуться льдом. Множество черноватых пятен, разбросанных по его  поверхности, указывало на скорое образование свежего льда. Видимо, бассейн  Южного полюса, в течение шести зимних месяцев скованный льдом, был в это время  совершенно недоступен. Что было делать китам при наступлении зимы? Несомненно,  они, ныряя под торосы, отправлялись искать более удобных мест. Что же касается  тюленей и моржей, привыкших жить в самых суровых условиях, то они оставались  здесь, на ледяных побережьях. Эти животные обладают природной способностью  проделывать в ледяных полях отдушины и не давать им замерзать. Если им надо подышать,  они плывут к своим отдушинам, и, когда птицы, гонимые холодом, улетают к  северу, тюлени и моржи становятся единственными хозяевами на южно-полярном  континенте.    

Между  тем резервуары наполнились водой; «Наутилус» стал медленно опускаться. Достигнув  глубины в тысячу футов, он остановился. Винт заработал, и «Наутилус» со  скоростью пятнадцати миль в час двинулся прямо на север. К вечеру он уже плыл  под огромным ледяным панцирем торосов. Окна в салоне были закрыты ставнями из  осторожности, так как судно могло натолкнуться на случайную плавучую льдину.  Поэтому весь этот день я провел, переписывая начисто свои заметки. Мой ум весь  отдался воспоминаниям о полюсе. Мы, наконец, достигли этой недоступной точки,  достигли благополучно, без утомления, точно наш плавучий вагон гладко катился  по железнодорожным рельсам. И вот начался наш обратный путь. Готовит ли он для  меня столько же удивительных вещей? Я думаю, что так оно и будет, поскольку  запас подводных чудес неисчерпаем! Пять с половиной месяцев тому назад случай  забросил нас на «Наутилус»; мы проплыли четырнадцать тысяч лье, покрыв за это  время расстояние длиннее земного экватора; и сколько случайных приключений, и  страшных и любопытных, делали волшебным наше путешествие: охота в подводных  лесах у Креспо, счастливое избавление в проливе Торреса, коралловая гробница,  ловля жемчуга у Цейлона, Аравийский туннель, Санторинские огни, золотые запасы  в бухте Виго, Атлантида, Южный полюс! Всю ночь эти воспоминания сменялись в  моих грезах одно за другим и не давали покоя моему мозгу ни на одну минуту.    

В три  часа ночи я проснулся от какого-то страшного сотрясения. Я приподнялся на постели  и стал прислушиваться, как вдруг меня отбросило на середину каюты. Ясно, что  «Наутилус» на что-то натолкнулся и дал сильный крен. Опираясь руками на стенки  проходов, я, наконец, добрался до салона, освещенного светящимся потолком. Вся  мебель опрокинулась. По счастью, стеклянные шкафы, прочно прикрепленные своими  основаниями к полу, остались на месте. Картины, висевшие по стенке правого  борта, сместились по вертикальной линии и плотно прилегли к обоям, картины по  стенке левого борта своими нижними краями отошли от обоев на целый фут.  Следовательно, «Наутилус» лег на правый борт и в этом положении остался  недвижим. Внутри корабля неясно слышались чьи-то голоса и шаги. Но капитан Немо  не появлялся. В то мгновение, как я собирался выйти из гостиной, вошли Нед Ленд  и Консель.    

– Что  случилось? – спросил я.    

– А  я хотел спросить об этом вас, – ответил Консель.    

– Тысяча  чертей! – воскликнул канадец. – Я-то знаю, что случилось! «Наутилус»  на что-то натолкнулся и, судя по положению, в каком находится, едва ли выпутается  из беды так легко, как выпутался в проливе Торреса.    

– А  всплыл ли он на поверхность моря? – спросил я.    

– Нам  это неизвестно, – ответил Консель.    

– В  этом нетрудно убедиться, – ответил я.    

Я  взглянул на манометр. К моему великому удивлению, он показывал глубину в триста  шестьдесят метров.    

– Что  это значит? – воскликнул я.    

– Надо  спросить капитана Немо, – сказал Консель.    

– А  где его найти? – спросил Нед Ленд.    

– Идемте  со мной, – предложил я моим товарищам.    

Мы вышли  из салона. В библиотеке – никого. Я высказал предположение, что капитан Немо,  вероятно, находится в кабине рулевого. Самое лучшее было подождать. Мы  вернулись в салон. На все упреки и придирки канадца я молчал. Он имел полную  свободу горячиться. Не отвечая канадцу, я предоставил ему изливать свое плохое  настроение, сколько его душе угодно.    

Так  прошло минут двадцать; все это время мы старались уловить малейший звук внутри  «Наутилуса», как вдруг вошел капитан Немо. По-видимому, он нас не замечал.  Обычно бесстрастное его лицо на этот раз выражало определенную тревогу. Он  молча взглянул на компас, на манометр, затем приложил палец к какой-то точке на  карте полушарий в той его части, которая изображала Южный океан.    

Я не  хотел мешать ему. Но через несколько секунд, когда он обернулся ко мне, я  воспользовался его же выражением, какое он употребил, когда мы находились в  проливе Торреса, и спросил:    

– Что  это, капитан, – случайная помеха?    

– Нет,  на этот раз несчастный случай, – ответил он.    

– Тяжелый?    

– Возможно.    

– Опасность  непосредственная?    

– Нет.    

– «Наутилус»  сел на мель?    

– Да.    

– И  это произошло вследствие?..    

– Каприза  природы, а не по вине людей. В нашем маневрировании не сделано ни одной ошибки,  но не в наших силах помешать действию закона равновесия. Можно идти наперекор  людским законам, но нельзя противиться законам природы.    

Странную  минуту выбрал капитан Немо для философских размышлений. В конце концов его  ответ не сказал мне ничего.    

– Нельзя  ли узнать, – спросил я, – какова причина несчастного случая?    

– Огромная  ледяная глыба, целая гора, перевернулась, – ответил капитан Немо. –  Когда самое основание ледяных гор размывается более теплыми слоями воды или же  разрушается последовательными ударами льдин друг об друга, то центр тяжести  перемещается выше, в таком случае ледяная гора всей массой перевертывается  вверх основанием. Вот это и случилось. Одна из таких ледяных глыб опрокинулась  и ударила по «Наутилусу», который стоял на месте под водою. Затем она  скользнула по его корпусу, с непреодолимой силой приподняла его, вытеснила  кверху, в менее плотный слой воды, где «Наутилус» и лежит, накренившись набок.    

– А  разве нельзя освободить «Наутилус», выкачав воду из резервуаров, чтобы привести  его в равновесие?    

– Это  и делается. Вы можете слышать, как действуют насосы. Взгляните на стрелку манометра.  Она показывает, что «Наутилус» поднимается, но вместе с ним поднимается и  ледяная глыба, а до тех пор, пока какое-нибудь препятствие не остановит ее  движение вверх, наше положение останется таким же. И в самом деле, «Наутилус»  все время имел крен на правый борт. Конечно, если бы ледяная глыба  остановилась, то «Наутилус» принял бы нормальное положение. Но можно ли было  ручаться за то, что мы сейчас не натолкнемся на верхний слой торосов и не будем  сдавлены между двумя поверхностями ледяных массивов? Я задумался над возможными  последствиями такого положения. Капитан Немо продолжал наблюдать за манометром.  С того момента, как ледяная глыба обрушилась, «Наутилус» поднялся футов на сто  пятьдесят, но сохранил все тот же угол наклона по отношению к линии  перпендикуляра.    

Вдруг  почувствовалось легкое движение корпуса. Видимо, «Наутилус» начал мало-помалу  выпрямляться. Предметы, висевшие на стенах салона, заметно стали принимать  более нормальное положение, а плоскости стен приближаться к вертикали. Никто из  нас не произнес ни слова.    

С  волнением в сердце мы видели, мы чувствовали, как выпрямлялся «Наутилус». Пол  принимал все больше горизонтальное положение. Прошло десять минут.    

– Наконец,  мы стоим прямо! – воскликнул я.    

– Да, –  сказал капитан Немо, направляясь к двери салона.    

– А  всплывем ли мы на поверхность? – спросил я.    

– Конечно, –  ответил он. – Как только резервуары освободятся от воды, «Наутилус» поднимется  на поверхность моря.    

Капитан  вышел, и вскоре я увидел, как по его приказанию подъем прекратился. И это было  правильно: «Наутилус» мог бы скоро удариться о нижнюю часть торосов, поэтому  было лучше держать его в слое воды между верхним и нижним льдом.    

– Удачно  выкрутились! – заметил Консель.    

– Да.  Нас могло раздавить между двумя ледяными глыбами или, по меньшей мере, затереть.  В таком случае возобновить запас воздуха было бы невозможно, а тогда… Да, мы  выкрутились удачно.    

– Если  это еще конец! – пробурчал Нед Ленд.    

Я не  хотел затевать бесполезный спор с канадцем и не ответил. В это время  раздвинулись ставни и сквозь стекла окон ворвался наружный свет.    

Как я и  говорил, мы находились среди воды, но по обе стороны, всего в десяти метрах,  вздымались ледяные стены. Сверху и снизу такая же стена. Наверху расстилалась  гигантским потолком нижняя поверхность ледяных торосов; внизу перекувырнувшаяся  глыба, проскальзывая вверх, нашла, наконец, в боковых стенках две точки опоры,  которые и задержали ее в этом положении. «Наутилус» оказался заключенным в  ледяном туннеле, шириной около двадцати метров и наполненном спокойною водой;  он мог легко выйти из него, двинувшись вперед или назад, а затем, погрузившись  на несколько сот метров глубже, найти свободный проход под ледяным полем.  Светящийся потолок потух, но тем не менее салон весь сиял от окружающего сосредоточенного  света. Благодаря способности отражать свет ледяные стены с огромной силой  отбрасывали внутрь туннеля лучи от прожектора «Наутилуса». Я не в силах описать  световые эффекты вольтовой дуги на этих прихотливо высеченных глыбах, где  каждый угол, каждый гребень, каждая плоскость отбрасывали особый свет в  зависимости от характера трещин, прорезывавших лед. Это был ослепительный  рудник различных самоцветов, где сапфиры сливали свои синие лучи с зелеными  лучами изумрудов. Опаловые тона невыразимой нежности ложились то там, то здесь  среди пламенеющих точек, настоящих, огнем горевших бриллиантов такого блеска,  что они слепили глаза. Сила света от прожектора возросла в сто раз, подобно  свету лампы сквозь чечевицы стекол маяка.    

– Какая  красота! Какая красота! – воскликнул Консель.    

– Да, –  сказал я, – изумительное зрелище.    

– Да,  тысяча чертей! – ответил Нед Ленд. – Это превосходно! Я взбешен, что  вынужден признаться в этом. Это невиданно. Но это зрелище может обойтись нам  дорого. А уж если говорить все, как есть, так мы смотрим на такие вещи, какие  бог воспретил людям видеть!    

Нед был  прав. Все было чересчур красиво. Вдруг Консель вскрикнул, и я невольно обернулся.    

– Что  такое? – спросил я.    

– Закройте  глаза! Не смотрите!    

И,  говоря это, Консель закрыл ладонями свои глаза.    

– Но  что с тобою, милый мальчик?    

– Я  перестал видеть, я ослеп!    

Помимо  моей воли я перенес взгляд на стеклянную поверхность окна и не мог вынести ее  огненного блеска.    

Я понял,  что произошло. «Наутилус» двинулся вперед, развивая большую скорость. Все  вокруг – поверхности и точки ледяных стен, до сих пор спокойно мерцавшие,  превратились в полосы, сверкавшие как молния. Мириады ледяных бриллиантов  сливались в огненное месиво. «Наутилус» благодаря силе своего винта несся в  окружении молний!    

Стеклянные  окна в салоне закрылись, но мы стояли, прикрыв ладонями глаза, еще наполненные  бликами концентрированного света, какие плавают перед сетчатой оболочкой глаза,  чересчур сильно раздраженной лучами солнца. Требовалось некоторое время, чтобы  вернуть глазам нарушенную способность видеть.    

Наконец,  мы опустили руки.    

– Честное  слово, я бы не поверил, – сказал Консель.    

– А  я и сейчас еще не верю! – отвечал канадец.    

– Когда  мы вернемся на Землю, избалованные зрелищем таких чудес природы, – продолжал  Консель, – что мы будем думать о наших жалких континентах и ничтожных  произведениях человеческих рук? Нет! Мир, обитаемый людьми, недостоин нас.    

Такие  речи в устах бесстрастного фламандца свидетельствовали о высокой степени нашего  восторга. Но и тут канадец не преминул плеснуть на нас холодной водой.    

– «Мир,  обитаемый людьми»! – повторил он, качая головой. – Не беспокойтесь,  Консель, в него мы не вернемся.    

Пробило  пять часов утра. В это мгновенье «Наутилус» ударился обо что-то носом. Я сообразил,  что он натолкнулся на ледяную глыбу. Наверно, это был результат ошибки в  маневрировании, вполне возможной, поскольку подводный туннель, загроможденный  льдами, представлял собою нелегкий путь для плавания. Я подумал, что капитан  Немо, изменяя направление, будет огибать такие препятствия, пользуясь  извилинами туннеля. Во всяком случае, не мог же наш путь быть пересечен  непреодолимой преградой. Тем не менее, вопреки моим суждениям, «Наутилус» дал  задний ход.    

– Неужели  мы движемся назад? – спросил Консель.    

– Да, –  ответил я, – наверно, в этом направлении туннель не имеет выхода.    

– Что  же тогда делать?    

– А  тогда все будет очень просто. Мы вернемся обратно и выйдем через южный выход.  Вот и все!    

Говоря  так, я постарался иметь вид человека, более уверенного в успехе, чем был на  самом деле. Между тем «Наутилус» все ускорял обратный ход и, продолжая  действовать контрвинтом, уносил нас назад с большою скоростью.    

– Это  уже задержка, – сказал Нед.    

– На  несколько часов раньше или позже, какое это имеет значение? – ответил  я. – Лишь бы выйти!    

Несколько  минут я прохаживался из салона в библиотеку и обратно. Вскоре я сел на диван,  взял книгу и начал механически пробегать глазами ее страницы.    

Прошло  четверть часа. Ко мне подошел Консель и спросил:    

– Интересную  книгу вы читаете?    

– Очень  интересную, – ответил я.    

– Конечно.  Ведь это книга господина профессора.    

– Разве?    

Действительно,  в моих руках была книга «Тайны морских глубин». Я даже не подозревал об этом. Я  закрыл книгу и снова принялся за свою прогулку. Нед и Консель встали, собираясь  уходить.    

– Подождите, –  сказал я, желая удержать их. – Побудем вместе, пока не выберемся из этого  тупика.    

– Как  вам будет угодно, – отвечал Консель.    

Прошло  уже несколько часов. Я часто поглядывал на приборы, висевшие на стене в салоне.  Судя по манометру, «Наутилус» держался все время на глубине трехсот метров; компас  неизменно указывал направление на юг, а лаг крутился со скоростью двадцати миль  в час – скорость чрезмерная в таком узком пространстве. Но капитан Немо знал,  что никакая поспешность не будет лишней, что теперь минуты имели значение  веков.    

В восемь  часов двадцать пять минут произошло второе столкновение, на этот раз удар  пришелся по корме. Я побледнел. Мои товарищи подошли ко мне. Я сжал руку  Конселя. Мы переглянулись, задавая вопрос друг другу только взглядом, но более  выразительно, чем если бы мы передали словами нашу мысль.    

В эту  минуту появился капитан. Я подошел к нему и спросил:    

– Путь  загорожен и на юг?    

– Да.  Ледяная глыба, перевернувшись, загородила последний выход.    

– Мы  заперты?    

– Да.    

 16. НЕДОСТАТОК  ВОЗДУХА    

     

Итак,  вверху, внизу, со всех сторон «Наутилус» окружен непроницаемой стеною льда. Мы  стали пленниками ледяных торосов! Канадец стукнул по столу своим громадным  кулаком. Консель молчал, а я глядел на капитана. Лицо его стало по-прежнему  бесстрастным. Он стоял, сложив руки на груди. Он что-то обдумывал. «Наутилус»  не двигался.    

Наконец,  капитан заговорил.    

– Господа, –  произнес он, – в том положении, в каком находимся мы, бывает два рода  смерти.    

Этот  непонятный человек имел вид профессора математики, доказывающего теорему своим  ученикам.    

– Первый  – быть раздавленными. Второй – умереть от недостатка воздуха. О возможности  умереть с голоду я не говорю, так как запасы продовольствия на «Наутилусе»  наверняка переживут нас. Поэтому рассмотрим только две возможности –  расплющиться или задохнуться.    

– Что  касается возможности задохнуться, – сказал я, – то этого бояться нет  оснований, поскольку мы имеем воздушные резервуары, наполненные свежим  воздухом.    

– Верно, –  ответил капитан, – но их хватит только на два дня. Уже тридцать шесть  часов, как мы погружены в воду, воздух в «Наутилусе» становится тяжелым и  требует возобновления. В течение двух суток запас свежего воздуха будет  исчерпан.    

– Так  что же, капитан, давайте освободим себя раньше двух суток.    

– Во  всяком случае, будем пытаться это сделать, пробивая окружающую нас стену.    

– В  какую сторону?    

– Это  покажет зонд. Я посажу «Наутилус» на нижнюю стенку, а мои люди, одетые в скафандры,  пробьют ледяной покров в наименее толстой его части.    

– А  нельзя ли раскрыть ставни в салоне?    

– Теперь  это безопасно. Мы не находимся в движении.    

Капитан  Немо вышел. Шипящие звуки дали нам знать, что в резервуары пустили воду.  «Наутилус» стал тихо погружаться – до той глубины, на какую погрузился нижний  ледяной пласт, – и осел на ледяное дно на глубине в триста пятьдесят  метров.    

– Друзья  мои, – сказал я, – положение тяжелое, но я рассчитываю на ваше  мужество и вашу энергию.    

– Конечно, –  ответил мне канадец, – сейчас не такое время, чтобы я стал надоедать вам  своими жалобами или вопросами. Я готов сделать все для общего спасения.    

– Отлично,  Нед, – сказал я, протягивая канадцу руку.    

– Добавлю  еще вот что, – продолжал он, – я ловко владею и киркой и гарпуном, и  если я могу быть полезным капитану, то я в его распоряжении.    

Я  проводил канадца в помещение, где люди из экипажа «Наутилуса» надевали на себя  скафандры. Я сообщил капитану предложение канадца, и он его, конечно, принял.  Канадец быстро облекся в подводный костюм и был готов одновременно со своими  товарищами по работе. Каждый из них нес за спиною аппарат Рукейроля, снабженный  резервуарами с большим запасом чистого воздуха. Это был значительный, но необходимый  заем из воздушных запасов «Наутилуса». Что касается до ламп Румкорфа, то они  были не нужны в этих водах, светящихся в лучах электрического света.    

Как  только Нед переоделся, я вернулся в салон, где ставни были уже открыты, и, став  рядом с Конселем, начал рассматривать окружающие льды, на которых держался  «Наутилус».    

Через  несколько минут мы увидели, как двенадцать человек экипажа вышли на лед и среди  них – Нед, хорошо заметный своим высоким ростом. Их сопровождал капитан Немо.    

Раньше,  чем долбить стены, он распорядился прощупать их зондами и таким образом обеспечить  нужное направление работ. Длинные зонды стали врезаться в боковые стены  туннеля; но, пройдя пятнадцать метров, они застряли в толще другой стены.  Направлять свои усилия против верхнего пласта являлось бесполезным, поскольку  он представлял собой нагромождение торосов вышиной более четырехсот метров.  Капитан Немо распорядился прозондировать нижний пласт. Оказалось, что здесь нас  отделяло от воды только десять метров, составлявших толщу этого ледяного поля.  Теперь работа сводилась лишь к тому, чтобы высечь в нем кусок, по своей площади  равный площади «Наутилуса». Следовательно, для того чтобы мы могли опуститься  ниже ледяного поля, необходимо было продолбить в нем соответственной величины  отверстие, а для этого надо было вынуть около шести тысяч пятисот кубических  метров льда.    

Немедленно  же приступили к этой работе и продолжали ее с неиссякаемой настойчивостью.  Вместо того чтобы долбить лед вокруг самого «Наутилуса», что очень затруднило  бы работу, капитан Немо распорядился наметить огромную круглую канаву, отступя  на восемь метров от левого борта «Наутилуса». После этого все двенадцать  человек одновременно стали буравить канаву в нескольких точках по ее  окружности. В скором времени заработали кирки, мощно проникая в компактную  массу льда и откалывая от нее большие глыбы. В силу меньшего удельного веса эти  глыбы как бы взлетали под верхний свод туннеля, вследствие чего он начал утолщаться  сверху настолько же, насколько становился тоньше снизу. Но это не имело  значения, раз нижний слой делался в такой же мере тоньше.    

После  двух часов напряженной работы Нед измучился и вернулся в салон. Его вместе с товарищами  по работе сменили свежие работники; к ним присоединились я и Консель. Нами руководил  помощник капитана. Вода мне показалась особенно холодной, но вскоре я согрелся,  работая киркой. Движения мои были вполне свободны, хотя производились при  внешнем давлении в тридцать атмосфер. Проработав два часа и вернувшись в салон,  чтобы перекусить и немного отдохнуть, я почувствовал большую разницу между потоком  чистого воздуха, поступавшего ко мне в аппарат Рукейроля, и атмосферой в  «Наутилусе», где уже накопился углекислый газ. В течение двух суток воздух не  возобновлялся, и его животворные качества значительно понизились. А между тем  за двенадцать часов работы мы сняли с намеченной поверхности пласт только в  один метр толщиной, иначе говоря, около шестисот кубических метров льда.  Допустим, что каждые двенадцать часов будет выполняться такая же работа, –  тогда понадобится еще четыре дня и пять ночей, чтобы довести дело до желаемого  конца.    

– Четыре  дня и пять ночей! – сказал я своим товарищам. – А запас воздуха в  резервуарах только на два дня.    

– Не  считая того, – добавил Нед Ленд, – что, когда мы выйдем из этой  проклятой тюрьмы, мы еще останемся в заключении под торосами без всякой связи с  наружным воздухом.    

Соображение  правильное. Кто мог сказать заранее, сколько тогда понадобится времени для  нашего освобождения? Не задохнемся ли мы раньше, чем «Наутилус» сможет  вернуться на поверхность моря? Не суждено ли ему со всем его содержимым быть  погребенным в этой ледяной могиле? Опасность казалась грозной. Но все смотрели  прямо ей в глаза, и все решились исполнить долг свой до конца.    

Как я и  предполагал, за ночь удалось снять еще один метр со дна огромной выемки. Но когда  на следующее утро, облекшись в свой скафандр и походив в этой плотной жидкости,  имевшей температуру шесть-семь градусов ниже нуля,[31] я заметил, что боковые  стены начали постепенно сближаться. Слои воды, более отдаленные от выемки,  начинали замерзать. При наличии этой новой и непосредственной опасности что  станется с нашими надеждами на спасение? Чем воспрепятствовать превращению  жидкой среды в твердую, грозившую раздавить, как стеклышко, стенки «Наутилуса»?    

     

    

     

Я уж не  стал говорить об этой новой опасности своим товарищам. Зачем было испытывать  людей и, может быть, лишить их той энергии, какую проявляли они в тяжкой работе  для общего спасения? Но, вернувшись на борт, я тотчас сообщил капитану Немо об  этом важном осложнении.    

– Знаю, –  ответил он своим спокойным тоном, который не менялся ни при каких стечениях  обстоятельств, хотя бы самых страшных. – Да, это еще одна опасность, но я  не вижу средства устранить ее. Единственная возможность для нашего спасения –  это действовать быстрее. Нам надо дойти первыми. Вот и все.    

Дойти  первыми! Уж мне бы следовало привыкнуть к его манере разговора! За этот день я  проработал несколько часов киркой с большим упорством. Эта работа поддерживала  во мне бодрость. К тому же работать – это значило выходить из «Наутилуса»,  дышать чистым воздухом, взятым из резервуаров корабля и поступавшим ко мне  через аппараты снаряжения; это значило расстаться с удушливой и вредной атмосферой  в «Наутилусе».    

К вечеру  был вынут еще один метр с окружности всей выемки. Когда я возвратился на борт,  я чуть не задохнулся от углекислого газа, которым был насыщен воздух в  «Наутилусе». Ах, почему в нашем распоряжении нет химического средства поглотить  этот тлетворный газ! В самом кислороде не было недостатка. Он находился, и в  большом количестве, во всей окружающей нас воде, и, выделенный при помощи наших  мощных батарей, он мог восстановить животворные свойства атмосферы в  «Наутилусе». Я об этом думал, но напрасно, поскольку углекислый газ выделялся  нашим собственным дыханием и заполнял собою весь корабль. Чтобы поглощать этот  газ, надо было наполнять сосуды едким калием и беспрерывно их трясти. Но этого  вещества не было на корабле, а заменить его нельзя ничем.    

В этот  вечер капитану Немо пришлось открыть краны из резервуаров и впустить несколько  струй чистого воздуха внутрь «Наутилуса». Без этой меры мы, пожалуй, не  проснулись бы совсем.    

На  следующий день, 26 марта, я вышел работать и принялся за пятый метр. Боковые  стены и нижняя часть торосов стали заметно толще. Было очевидно, что они  сойдутся раньше, чем «Наутилус» освободится. На одну минуту я впал в отчаяние.  Кирка едва не выпала из моих рук. Какой имело смысл долбить лед, если мне суждено  задохнуться или быть расплющенным этой водой, превращавшейся в камень, –  подвергнуться казни, какой еще не выдумали даже самые жестокие дикари? Мне  казалось, что я нахожусь в разверстой пасти какого-то чудовища, готового сжать  свои страшные челюсти.    

В эту  минуту капитан Немо, работавший вместе с нами, прошел мимо меня. Я тронул его  за руку и показал на стены нашей тюрьмы. Стена с правого борта отстояла не  больше четырех метров от корпуса «Наутилуса».    

Капитан  понял меня и сделал мне знак последовать за ним. Мы вернулись на борт. Сняв  свой скафандр, я вслед за капитаном прошел в салон.    

– Господин  Аронакс, – сказал он, – надо пойти на героическое средство, иначе эта  вода, превращаясь в твердое тело, охватит нас как цемент.    

– Да,  но как быть? – ответил я.    

– Ах,  если бы мой «Наутилус» был так крепок, чтобы выдержать это давление и остаться  целым!    

– Что  же тогда? – спросил я, не уловив мысли капитана.    

– Разве  вы не понимаете, что тогда бы оледенение воды нам только помогло? Разве вы не  видите, что само превращение этой воды в лед разорвало бы ледяные поля, которые  нас окружают, так же как оно рвет самые твердые породы камней? Разве вам  непонятно, что оно станет средством нашего спасения, а не средством нашего  уничтожения?    

– Возможно,  капитан. Но как бы ни была велика сила сопротивления «Наутилуса», он не  выдержит такого чудовищного давления и расплющится в лист железа.    

– Знаю.  Следовательно, мы должны надеяться не ка помощь природы, а на нас самих. Надо  воспрепятствовать замерзанию воды. Надо задержать этот процесс. Сближаются не  только боковые стены, но спереди и сзади «Наутилуса» осталось не больше десяти  футов воды. Оледенение захватывает нас со всех сторон.    

– Сколько  времени резервуары «Наутилуса» дадут возможность дышать здесь внутри?    

Капитан  взглянул прямо мне в лицо и сказал:    

– Послезавтра  резервуары будут пусты.    

По всему  телу у меня выступил холодный пот. А вместе с тем разве должен был удивить меня  такой ответ? 22 марта «Наутилус» окунулся в свободные воды полюса. Сейчас у нас  26 марта. В течение пяти суток мы жили за счет запаса воздуха в резервуарах  «Наутилуса». Тот запас годного воздуха, который еще остался, необходимо было  сохранить для работников. Все эти обстоятельства запечатлелись во мне так ярко,  что в ту минуту, как я записываю их, невольный ужас охватывает мою душу, и мне  все кажется, что моим легким не хватает воздуха.    

А между  тем капитан Немо что-то обдумывал, молча и не двигаясь с места. Судя по выражению  его лица, какая-то мысль мелькнула в его уме. Но, видимо, он ее отверг. Покачав  головой, он сам себе ответил отрицательно. Наконец, одно слово вырвалось из его  уст.    

– Кипяток! –  прошептал Немо.    

– Кипяток? –  воскликнул я.    

– Да.  Мы заключены в пространстве, сравнительно ограниченном. Если насосы «Наутилуса»  будут все время выбрасывать струи горячей воды, разве температура окружающей  нас среды не поднимется и не задержит процесс оледенения?    

– Надо  попробовать, – решительно ответил я.    

– Давайте  пробовать, господин профессор.    

Наружный  термометр показывал семь градусов ниже нуля. Капитан Немо провел меня в  отделение камбуза, где действовали объемистые дистилляционные аппараты для  добывания питьевой воды путем выпаривания. Их накачали водой, и все тепло от  электрических батарей направилось в змеевики, погруженные в воду. Через  несколько минут вода нагрелась до ста градусов. Ее переключили в насосы, а на  ее место поступила свежая вода. Тепло от-электрических батарей было настолько  велико, что холодная вода, прямо из моря, только пройдя сквозь аппараты,  поступала в насосы уже в виде кипятка.    

Через  три часа после накачивания кипятка внешний термометр показывал шесть градусов  ниже нуля. Получился выигрыш в один градус. Еще через два часа термометр  показывал уже четыре.    

– Мы  победим, – сказал я капитану, после того как убедился в успехе принятых  мер и сам дал несколько полезных советов.    

– И  я так думаю, – ответил капитан. – Нас не раздавит. Остается одна  опасность – задохнуться.    

За ночь  температура воды поднялась до одного градуса ниже нуля. Накачивание горячей  воды уже не могло поднять температуру выше. Но так как оледенение морской воды  происходит при температуре минус два градуса, я, наконец, успокоился – угроза  замерзания воды отпала.    

На  следующий день, 27 марта, были вынуты шесть метров льда. Осталось вырубить еще  четыре метра. На это нужно еще сорок восемь часов работы. Следовательно,  обновлять воздух в «Наутилусе» было невозможно. За этот день наше положение  делалось все хуже.    

Невыносимая  тяжесть в теле угнетала меня. К трем часам вечера чувство тоски достигло  предельной силы. От постоянной зевоты сводило челюсти. Легкие судорожно искали  свежую струю, необходимую для нашего дыхания, а воздух все больше разрежался. Я  чувствовал полное моральное оцепенение. В изнеможении я лег пластом, почти что  без сознания.    

Мой  милый Консель, испытывая те же болезненные симптомы, страдая теми же страданиями,  все же не покидал меня. Он брал меня за руку, подбадривал, и я расслышал, как  он шептал себе:    

– Ах,  если бы я мог перестать дышать, чтобы оставить больше воздуха для господина профессора.    

Слезы  навертывались мне на глаза, когда я слышал этот шепот.    

Но если  положение нас всех, находящихся внутри корабля, стало невыносимым, зато с какою  радостью, с какой поспешностью надевали мы скафандры, чтобы идти работать в наш  черед. Бодро стучали кирки по ледяному пласту. Уставали плечи, обдирались руки,  но что значила усталость, какое было дело нам до ссадин. Животворный воздух  вливался в наши легкие! Мы дышали! Дышали! И все-таки ни один человек не  продолжал своей работы под водой больше назначенного срока. Как только кончался  срок работы, каждый передавал свой резервуар товарищам, чтобы влить в них  жизнь. Капитан сам подавал этому пример и первый подчинялся суровой дисциплине.  Бил урочный час, и капитан, отдав свой аппарат другому; возвращался в отравленную  атмосферу корабля, всегда спокойный, никакой расслабленности, никаких жалоб.    

За этот  день обычная работа велась с особым напряжением. Со всей поверхности осталось  вынуть лишь два метра. Только два метра отделяли нас от моря, свободного от  льда. Но резервуары с воздухом были почти пусты. То немногое, что еще осталось,  необходимо было сохранить для работавших людей. Ни одного атома для  «Наутилуса»!    

Когда я  вернулся на борт, я уже совсем задыхался. Какая ночь! Я этого не в силах  описать. Таких страданий описывать нельзя! На следующее утро стало предельно  тяжело дышать. К головной боли присоединились одуряющие головокружения, от  которых я был похож на пьяного. Мои товарищи испытывали те же самые страдания.  Несколько человек из экипажа только хрипели.    

Сегодня,  на шестой день нашего пленения, капитан Немо, полагая, что кирки и ломы являются  средством, слишком медленным, решил проломить ледяной пласт, еще отделявший нас  от водяной поверхности моря, иным способом. Он неизменно сохранял и свое  хладнокровие и свою энергию, нравственной силой он подавлял физические  страдания. Он думал, комбинировал и действовал.    

По его  приказанию корабль приподняли с ледяного слоя, облегчив его и изменив этим  центр его тяжести. Когда «Наутилус» всплыл, его подтянули канатами с таким  расчетом, чтобы он стал точно над огромной выемкой, сделанной по очертанию его  ватерлинии. Как только резервуары достаточно наполнились водой, «Наутилус»  опустился и вклинился в прорубленную выемку. К этому моменту весь экипаж вошел  в корабль и запер двойную дверь внешнего сообщения. «Наутилус» лежал на ледяном  пласте толщиною в один метр, продырявленном во множестве мест зондами.    

В то же  время краны резервуаров были открыты до отказа, и в них хлынули сто кубических  метров воды, увеличив вес «Наутилуса» на сто тысяч килограммов.    

Мы ждали,  слушали, даже забыв свои страдания. Делалась последняя ставка на спасение.    

Несмотря  на шум в голове, я вскоре услыхал какое-то потрескивание под корпусом  «Наутилуса». Происходило смещение поверхности пласта. Наконец, лед треснул со  странным шумом, похожим на разрыв листа бумаги, и «Наутилус» начал опускаться.    

– Прошли! –  шепнул мне на ухо Консель.    

Я был не  в силах отвечать; я только схватил его руку и непроизвольным, конвульсивным  движением стал ее сжимать.    

«Наутилус»,  под действием своей огромной тяжести, стал врезаться в воду, как ядро, иначе  говоря, стал падать точно в пустоту. Сейчас же всю электрическую энергию  переключили на насосы, чтобы выкачивать воду из резервуаров. Через несколько  минут падение затормозилось. А вскоре манометр показал уже восходящее движение  судна. Винт заработал с такой скоростью, что железный корпус весь дрожал вплоть  до заклепок, и мы понеслись на север.    

Но  сколько же времени продлится наше плавание под торосами, пока мы не достигнем  свободного пространства океана? Еще день? Но я до этого умру.    

Полулежа  на диване в библиотеке, я задыхался. Лицо мое сделалось лиловым, губы синими,  наступало полное функциональное расстройство. Сознание времени исчезло. Мускулы  потеряли способность сокращаться. Не могу сказать, сколько часов длилось такое  состояние. Я только сознавал, что это начало агонии. Я понимал, что умираю…    

Вдруг я  пришел в себя. Несколько глотков чистого воздуха проникли в мои легкие. Неужели  мы всплыли на поверхность моря? Неужели мы прошли торосы?    

Нет! Это  мои милые друзья, Нед и Консель, пожертвовали собой, чтобы спасти меня, отдав  мне несколько молекул воздуха, оставшихся в одном из аппаратов! Вместо того  чтобы вдохнуть в себя, они их сохранили для меня и, сами задыхаясь, вливали  капля по капле в меня жизнь. Я хотел оттолкнуть аппарат, но они схватили меня  за руки, и в течение нескольких минут я с наслаждением дышал.    

Я  перевел взгляд на часы; они показывали одиннадцать часов дня. Значит, наступило  28 марта. «Наутилус» шел со страшной скоростью сорока миль в час. Он точно  ввинчивался в море.    

Где же  капитан Немо? Неужели он погиб? Неужели вместе с ним умерли и его товарищи?    

Судя по  показаниям манометра, мы находились всего в двадцати футах от поверхности.  Простое ледяное поле нас отделяло от воздуха земли. Разве нельзя его пробить?  Может быть! Во всяком случае, «Наутилус» намеревался это сделать, я это  чувствовал; он принял наклонное положение, опустив корму и приподняв кверху  бивень. Для этого достаточно было впустить воду определенным образом и тем нарушить  обычную точку равновесия. Затем, сделав разгон всей мощью своего винта, он  ринулся на ледяное поле снизу, подобно гигантскому тарану. Он стал долбить его  мало-помалу, то отплывая, то вновь бросаясь на ледяное поле, которое все больше  трескалось, и, наконец, последним броском «Наутилус» пробился на оледенелую  поверхность моря и продавил ее своею тяжестью.    

Стеклянные  окна раскрылись, можно сказать – разверзлись, и волны морского воздуха стали  вливаться в «Наутилус».    

 17. ОТ МЫСА ГОРН  ДО АМАЗОНКИ    

     

Как я  очутился на палубе, я не знаю. Может быть, перенес меня туда канадец. Так или  иначе, но я дышал. Я втягивал в себя животворящий воздух моря. Рядом со мной  мои товарищи упивались его освежающими молекулами. Несчастным, долго голодавшим  людям нельзя набрасываться на первую предложенную пищу. Нам же, наоборот, не  надо было сдерживать себя, мы могли всей силой своих легких вдыхать атомы  морского воздуха, а морской бриз сам собой вливал в нас этот сладостный  пьянящий воздух.    

– Ах,  кислород, какое это благо! – говорил Консель. – Теперь, господин  Аронакс, не бойтесь наслаждаться им. Здесь хватит его на всех.    

Нед Ленд  не произносил ни слова, а только раскрывал свой рот, но так, что даже акуле сделалось  бы страшно. А какой у него могучий вдох! В легких канадца была такая «тяга»,  как в хорошо растопленной печи.    

К нам  быстро возвращались наши силы, и, когда я огляделся, я увидал, что на палубе  были только мы. Никого из экипажа. Даже капитана Немо. Странные моряки  «Наутилуса» удовлетворялись тем воздухом, который циркулировал внутри самого судна.  Ни один не вышел насладиться вольным воздухом.    

Первые  произнесенные мной слова были словами благодарности двум моим товарищам. За  долгие часы нашей агонии Консель и Нед поддерживали во мне жизнь. Никакой  благодарностью нельзя было отплатить за их преданность.    

– Ладно  уж, господин профессор, не стоит и говорить об этом! – ответил мне Нед  Ленд. – В чем же тут заслуга? Никакой. Это простая арифметика. Ваша жизнь  дороже нашей. Стало быть, ее и надо сохранить.    

– Неверно,  Нед, – ответил я. – Нет никого выше человека доброго и благородной  души, а вы – такой!    

– Ладно!  Ладно! – повторял смущенный канадец.    

– И  ты, мой милый Консель, ты тоже очень страдал.    

– Да  нет – не очень. Говоря правду, мне, конечно, не хватало немного воздуху, но,  по-моему, я к этому был приспособлен. Кроме того, я видел, что господин  профессор теряет сознание, а от этого у меня пропадало желание дышать. Как  говорится, у меня в зобу спирало дыхание.    

Консель,  чувствуя, что запутался в общих рассуждениях, замолк.    

– Друзья  мои, – ответил я, глубоко тронутый, – теперь навеки мы связаны друг с  другом, и по отношению ко мне вы имеете полное право…    

– Которым  я воспользуюсь, – прервал меня канадец.    

– Эге! –  произнес Консель.    

– Да, –  продолжал Нед Ленд, – правом взять вас с собой, когда я брошу этот дьявольский  «Наутилус».    

– В  самом деле, – сказал Консель, – разве мы не идем в хорошую сторону.    

– Да, –  ответил я, – мы идем к солнцу, а здесь солнце – это север.    

– Все  так, – заметил канадец, – но вопрос в том, пойдем ли мы в  Атлантический или в Тихий океан, иными словами, в море, часто посещаемое  кораблями или безлюдное.    

На это я  не мог ответить, я сам побаивался, что капитан Немо поведет нас в тот великий  океан, который омывает берега Америки и Азии. Этим он закончит свое подводное  кругосветное плавание и вернется в те моря, где «Наутилус» будет находиться в  полной независимости. А если мы вернемся в Тихий океан, далеко от обитаемой  земли, что станется с планами Неда Ленда?.    

Но в  скором времени мы будем точно осведомлены в этом отношении. «Наутилус» шел большим  ходом. Мы быстро пересекли южный полярный круг и держали курс на мыс Горн. 31  марта в семь часов вечера мы были на траверсе южной оконечности Америки.    

К этому  времени все наши прошлые страдания были забыты. Воспоминания о нашем заключении  во льдах мало-помалу стушевались в нашей памяти. Мы думали только о будущем.  Капитан Немо не появлялся ни на палубе, ни в салоне. Ежедневные отметки на  карте полушария, которые делал помощник капитана, давали мне возможность точно  следить за курсом «Наутилуса». И вечером того же дня выяснилось, к моему  глубокому удовлетворению, что мы возвращаемся на север по Атлантическому  океану.    

Я  сообщил канадцу и Конселю результат своих наблюдений.    

– Хорошая  новость, – заметил канадец, – но куда пойдет «Наутилус»?    

– Этого,  Нед, сказать я не могу.    

– Уж  не вздумает ли капитан после Южного полюса попасть на Северный, а потом вернуться  в Тихий океан через пресловутый Северо-Западный проход?    

– За  него не поручишься, – ответил Консель.    

– Ну  и пусть его, – сказал канадец, – мы улепетнем от него раньше.    

– Во  всяком случае, – добавил Консель, – капитан Немо – человек, какой  надо, и мы не пожалеем, что свели с ним знакомство.    

– Особенно  когда мы с ним расстанемся! – заметил Нед Ленд.    

На  следующий день, 1 апреля, за несколько минут до двенадцати часов, когда  «Наутилус» всплыл на поверхность, мы заметили на западе берег. Это была  Огненная Земля, прозванная так первыми мореплавателями, которые увидели на ней  множество дымков, поднимавшихся над хижинами туземцев. Огненная Земля  представляет собой скопление островов, раскинутых на пространстве тридцати лье  в длину и двадцати четырех в ширину, между пятьдесят третьим и пятьдесят шестым  градусом южной широты и шестьдесят седьмым градусом пятидесятой минутой и  семьдесят седьмым градусом пятнадцатой минутой западной долготы. Берег мне  показался низким, но вдали высились большие горы. По-моему, я даже различил  среди них гору Сармиенто, достигающую высоты 2070 метров над уровнем  моря, – это пирамидальная глыба из сланцевых пород, с очень острой  вершиной, которая в зависимости от того, закрыта ли она облаками, или нет,  предсказывает, как сообщил мне Нед Ленд, плохую или хорошую погоду.    

– Отличный  барометр, мой друг, – заметил я.    

– Да,  барометр природный, он не обманул меня ни разу, когда я плавал по Магелланову  проливу.    

В это  время пик Сармиенто отчетливо вырисовался на фоне неба. Это предсказывало хорошую  погоду, что и подтвердилось.    

«Наутилус»,  погрузившись в воду, приблизился к берегу, но шел вдоль него только несколько  миль.    

Сквозь  стекла окон в салоне я видел длинные, похожие на лианы стебли гигантских представителей  фукусовых водорослей, несущих грушевидные пузыри и представленных несколькими  видами в свободных водах Южного полюса; их клейкие гладкие стебли достигают  трехсот метров в длину – это настоящие веревки толщиною в большой палец, очень  крепкие; они нередко служат вместо причальных канатов для небольших судов.  Другой вид травы, под названием вельпы, с листьями длиной в четыре фута,  покрытыми коралловидными наростами, устилал морское дно. Он служил пищей и  местом скоплений для мириад ракообразных, моллюсков, крабов, каракатиц. Среди  них пиршествовали тюлени и морские выдры, соединяя на английский манер рыбу с  зеленью.    

По этим  исключительно плодовитым глубинам «Наутилус» плыл с предельной скоростью. К  вечеру он уже приближался к Фолклендским островам, и на следующее утро я уже  мог видеть горные вершины этих островов. Глубина моря была тут незначительна. Я  полагал, и не без оснований, что два главных острова, окруженные  многочисленными островами, когда-то образовывали часть Магеллановой земли. Фолклендские  острова были открыты, вероятно, Джоном Девисом, который назвал их Южными  островами Девиса. Позднее Ричард Хаукинс назвал их Майдэн-Айланд – островами  Девы Марии. В начале XVIII века французские рыбаки из Сен-Мало назвали их  Малуинами, и, наконец, англичане, которым теперь принадлежат эти острова, дали  им имя Фолкленд.    

У их  побережий наши сети захватили несколько интересных видов водорослей и среди них  фукусов, корни которых были усеяны лучшими в мире ракушками. Дикие гуси и утки  десятками слетались на побережье; они по заслугам заняли подобающее место в  кухне «Наутилуса».    

Что  касается рыб, то я специально заинтересовался костистыми из группы бычков. В особенности  меня привлек один вид бычка в двадцать сантиметров длиной, покрытый желтыми и  беловатыми крапинами.    

Я  любовался многочисленными медузами и самыми красивыми из них – хризаорами, свойственными  водам Фолклендских островов. Они имели форму то полусферического зонтика, совершенно  гладкого с буро-красными полосками и обрамленного двенадцатью правильными фестонами,  то форму корзинки, откуда изящно свешивались широкие листья и длинные красные  веточки. Они плавали, гребя своими листовидными губными щупальцами и распуская  по течению свою густую шевелюру из тонких краевых щупалец. Мне хотелось  сохранить несколько образцов этих нежных зоофитов, которые, к сожалению, быстро  разрушаются вне родной стихии.    

Когда  последние высоты Фолклендских островов скрылись за горизонтом, «Наутилус» ушел  под воду на двадцать – двадцать пять метров и плыл вдоль берега Южной Америки.  Капитан Немо не появлялся.    

До 3  апреля мы еще плыли вдоль берегов Патагонии, то под водами океана, то на его поверхности.  Наконец, «Наутилус» пересек широкий лиман, образованный устьем Ла-Платы, и 4  апреля оказался на траверсе Уругвая, но на пятьдесят миль от него в открытом  море. Следуя причудливым извилинам берега Южной Америки, он все время держался  направления на север. Таким образом, с того времени, когда мы вступили на борт  «Наутилуса» в Японском море, мы покрыли расстояние в шестнадцать тысяч лье.    

К  одиннадцати часам утра мы пересекли тропик Козерога у тридцать седьмого  меридиана и прошли в открытом море мимо мыса Фрио. К великому неудовольствию  Неда Ленда, капитану Немо, видимо, не нравилось соседство этих обитаемых  берегов Бразилии, и потому он шел с головокружительной быстротой. Ни одна рыба,  ни одна из самых быстролетных птиц не могли следовать за нами, и все, что было  любопытного в этой части океана, ускользнуло от нас.    

Такой  быстрый ход держался несколько дней, и вечером 9 апреля мы увидели самую восточную  точку Южной Америки, какую представляет собой мыс Сент-Рок. Но «Наутилус» опять  ушел в другую сторону и направился в самые глубины подводной долины,  образовавшейся между этим мысом и горной цепью Сьерра Леоне на африканском  берегу. На широте Антильских островов эта долина расходится в разные стороны; к  северу долина заканчивается огромной впадиной в девять тысяч метров глубиной.  Геологический срез в этом месте океана до малых Антильских островов  представляет собой отвесную скалу в шесть километров вышиной, а на широте  островов Зеленого Мыса высится другая, не менее почтенная стена, и здесь, в  морских глубинах, меж этих двух скалистых стен, затонул целый материк –  Атлантида. На дне огромной морской долины вздымается несколько гор, придающих  живописный вид ее подводным глубинам. Я говорю об этом, руководясь главным  образом картами в библиотеке «Наутилуса», которые вычерчены, видимо, рукою  капитана Немо и основаны на его личных наблюдениях.    

В течение  двух дней мы бороздили эти пустынные глубины, пользуясь нашей системой  наклонных плоскостей, благодаря которым «Наутилус» мог держать курс по длинным  диагоналям на любую высоту. Но 11 апреля судно вдруг поднялось прямо вверх, и  мы увидели побережье огромной лагуны, образованной впадением Амазонки, которая  изливает в море такое количество воды, что море опресняется на пространстве  многих миль.    

Мы  пересекли экватор. В двадцати милях к западу от нас осталась французская  Гвиана, где мы легко могли бы найти себе убежище. Но бушевал ветер, и яростные  волны не дали бы достичь ее на утлой лодке. Нед Ленд это понимал и не  заговаривал о бегстве. Я, с своей стороны, ни одним словом не намекнул на его  планы, опасаясь вызвать какую-нибудь попытку, которая заведомо была обречена на  неудачу.    

Я вполне  вознаградил себя за эту задержку интересной научной работой. Последние два дня,  11 и 12 апреля, «Наутилус» не погружался, и его шлюпка привозила чудесный улов  всяких зоофитов, рыб и рептилий. Некоторые зоофиты были выловлены шлюпочным  канатом. Большей частью это были красивые фикталины одного из семейства  актиний, и среди других видов – phyctalis protexta, свойственная только этой  части океана; она имеет вид коротенького цилиндрика, украшенного продольными  линиями и красными точечками, а сверху увенчанного чудесным букетиком из  щупалец. Что касается улова моллюсков, то он состоял из видов, которые я уже  наблюдал, – турителлы, оливы, порфиры с правильно перекрещивающимися  линиями и с рыжими крапинками, ярко выступающими на телесном фоне;  фантастические птероцеры, похожие на окаменелых скорпионов; прозрачные хиалы,  аргонавты и превосходные для еды каракатицы, а также несколько видов кальмаров,  которых древние натуралисты причисляли к летающим рыбам и которые служат  главной насадкой при ловле трески.    

Среди  рыб, обитающих у этих берегов, я отметил несколько различных видов, которых я  еще не имел случая наблюдать. В подклассе хрящевых: угревидные миноги-прикка  длиною пятнадцать дюймов, с зеленоватой головой, фиолетовыми плавниками,  серо-голубой спиной, серебристо-бурым брюхом, усеянным яркими крапинами, и с  золотистой радужиной вокруг глаз – животное очень интересное, вероятно занесенное  в море течением Амазонки, так как, вообще говоря, живет в пресных водах; затем  бугорчатые скаты с острой мордой и длинным гибким хвостом, который вооружен  длинным зазубренным шипом; затем маленькие акулы в метр длиной, покрытые серой  и беловатой кожей, – у них зубы расположены в несколько рядов и загнуты  внутрь; затем рыба – летучая мышь, похожая на красноватый равнобедренный  треугольник, в полметра длиной, у которых грудные плавники в виде мясистых  лопастей, что делает их похожими на летучих мышей, но их называют и морскими  единорогами по той причине, что у них около ноздрей есть роговой нарост; наконец,  несколько видов балистов-спинорогов, бока которых, покрытые мелкими точечками,  сверкали ярким золотистым цветом, и, наконец, каприски светло-лилового цвета с  переливчатыми оттенками, как на груди у голубя.    

Свое  несколько сухое, но точное описание я закончу рядом костистых рыб, каких я наблюдал:  пассаны из рода аптеронотов, имеющие тупую морду снежно-белого цвета, черное  тело красивого оттенка и длинный очень подвижной мясистый хвост; одонтагнаты –  колючие сардины в тридцать сантиметров длиной, отливающие ярким серебристым  блеском; скомбры-гары с двумя анальными плавниками; контронаты-негры черноватой  окраски, которых ловят при свете факелов, это рыбы длиной до двух метров, с  белым жирным, но плотным мясом, – жаренные в свежем виде они имеют вкус  угрей, а сушеные – вкус копченой семги; затем – светло-красные губаны, одетые  чешуей только у основания спинных и анальных плавников; хризоптеры, у которых  золотистая и серебристая окраска переходит в цвета рубина и топаза;  золотохвостые морские караси с очень нежным мясом, обладающие способностью  испускать фосфорический свет, что и выдает их присутствие в воде; оранжевые  спары-пробы с тонким языком; горбыли с золотистыми хвостами; черноватые  рыбы-хирурги, суринамские четырехглазые рыбы-анаблепсы и прочие.    

Впрочем,  выражение «прочие» не может удержать меня от упоминания еще одной рыбы, которую  будет долго помнить Консель, и не без причины.    

В один  из наших неводов попал очень плоский скат такой формы, что если ему обрубить  хвост, то получится правильный диск; вес – двадцать килограммов, окраска –  снизу белая, сверху красноватая с большими круглыми темно-синими пятнами в  черном ободке, кожа – гладкая, задняя часть оканчивается двулопастным  плавником. Когда его положили на палубу, он бился, стараясь судорожными движениями  тела перевернуться, и благодаря этим усилиям он чуть было не соскользнул в  море, но Консель, дороживший добытой им рыбой, бросился к нему и, прежде чем я  успел удержать его, схватил ската обеими руками. В то же мгновенье Консель,  наполовину парализованный, упал вверх ногами, крикнув мне:    

– Профессор!  Профессор! Помогите! – Впервые бедный юноша назвал меня просто – профессор.    

Мы с  канадцем его подняли и растерли руками, а когда этот неисправимый классификатор  пришел в себя, то дрожащим голосом забормотал:    

– Класс  – хрящевых, отряд – хрящеперых, с неподвижными жабрами, подотряд – акулообразных,  семейство – скатов, род – электрический скат.    

– Да,  мой друг, это электрический скат, он-то и причинил тебе большую неприятность.    

– О  господин профессор, можете мне поверить, я отомщу этому животному.    

– Каким  образом?    

– Я  его съем.    

Он так и  сделал в тот же вечер, но только в порядке наказания, потому что, говоря откровенно,  мясо было твердо, как подошва.    

Бедняга  Консель пострадал от самого опасного вида скатов – «куманы». В таком хорошем  проводнике, как вода, это своеобразное животное поражает рыб на расстоянии  нескольких метров, – такова сила разряда его электрических органов, из  коих два основных имеют площадь не менее двадцати семи квадратных футов.    

На  следующий день, 12 апреля, «Наутилус» подошел к Нидерландской Гвиане, недалеко  от устья реки Марони. Здесь находилось несколько групп ламантинов. Ламантины,  как дюгони и стеллерова корова, – тоже морские коровы и принадлежат к  отряду сирен. Эти красивые мирные и безобидные животные, длиной шесть-семь  метров, достигают веса до четырех тысяч килограммов. Я сообщил Неду Ленду и  Конселю, что прозорливая природа отвела этим животным важную роль. Так же, как  тюленям, им приходится пастись на подводных морских лугах, и таким образом они  уничтожают скопления трав, которые заносят устья тропических рек.    

– А  знаете ли вы, – добавил я, – что происходит с той поры, как человек  почти уничтожил эти полезные виды животных? Теперь скопления трав гниют и  заражают воздух, а зараженный воздух вызывает желтую лихорадку, которая  является бичом этой удивительной страны. Ядовитая гниющая растительность  накопилась в этих морских водах жаркого пояса, и лихорадка гуляет  беспрепятственно от устья Рио де ла Плата до Флоридского пролива.    

Если  верить Тусснелю, этот бич еще ничто сравнительно с тем бедствием, какое  постигнет наших потомков, когда человек истребит всех тюленей и китов; тогда  морские воды будут захвачены полчищами кальмаров, медуз, спрутов и станут  огромными очагами всяких инфекций, потому что не будет тех обладателей  «объемистых желудков, которым повелел сам бог бороздить поверхность моря».    

Тем не  менее экипаж «Наутилуса», хотя и не относился с пренебрежением к этой теории,  все же добыл штук шесть морских коров. Для кухни было действительно необходимо  запастись свежим мясом, к тому же превосходным, гораздо лучше говядины и  телятины. Эта охота не представляла интереса. Морские коровы давали убивать  себя, не защищаясь. Несколько тысяч килограммов их мяса, предназначенного для  сушки, попали в склады «Наутилуса». Здешние морские воды обладали таким  количеством всякой «дичины», что в тот же день своеобразная по своему способу  ловля еще больше пополнила запасы «Наутилуса». Шлюпка захватила в свои сети  некоторое количество рыб, у которых голова заканчивается овальной пластинкой с  мясистыми краями. Это были рыбы-прилипалы из третьего семейства мягкоперых. Их  овальный диск состоит из подвижных поперечных хрящевых пластинок, а рыба  обладает способностью образовывать между ними пустоту, что позволяет ей  присасываться к предметам наподобие кровососной банки.    

Ремора,  которую я наблюдал в Средиземном море, принадлежит к тому же роду. Но та, о  которой идет речь теперь, – это особая рыба-прилипало, свойственная лишь  здешним водам. Наши моряки, вылавливая этих рыб, тут же опускали их в чан с  морской водой.    

Когда  лов закончился, «Наутилус» подошел ближе к берегу. Здесь несколько морских черепах  предавались сну, плавая на поверхности воды. Захватить такую интересную  рептилию трудно, – их будит малейший шум, а крепкий панцирь противостоит  даже гарпуну. Но при помощи рыб-прилипал можно ловить этих черепах с полным  успехом. Действительно, прилипало представляет собой как бы живой крючок, который  осчастливил бы простоватого рыбака.    

Моряки  «Наутилуса» привязали к хвосту этих рыб колечко, достаточно широкое, чтобы не  стеснять их движений, а к колечку – длинную веревку, зачалив другой ее конец за  борт лодки.    

Выброшенные  в море, рыбы-прилипалы сейчас же приступили к своей «охоте», подплыли к черепахам  и присосались к их панцирям, причем цепкость этих рыб настолько велика, что они  скорее разорвутся, чем отпустят свою добычу. Затем их подтянули к борту, а  вместе с ними и тех черепах, к которым они присосались.    

Таким  способом поймали нескольких какуан длиною в целый метр и весом в двести килограммов.  Их щит, покрытый крупными роговыми пластинами, тонкими, прозрачными, бурого  цвета, с белыми и желтыми крапинами, представляет большую ценность. Вдобавок  морские черепахи ценны и с съедобной точки зрения, так же как и обычные черепахи,  очень тонкие на вкус.    

Этой  ловлей закончилось наше пребывание у берегов в районе Амазонки, и той же ночью  «Наутилус» вышел в открытое море.    

 18. СПРУТЫ    

     

В  течение нескольких дней «Наутилус» неизменно отдалялся от американских берегов.  Он явно не хотел заплывать в воды Мексиканского залива или Антильских островов.  Но и без этого под его килем было вполне достаточно воды, так как средняя  глубина моря в этих местах имеет тысячу восемьсот метров. Но здешние воды,  усеянные островами и посещаемые пароходами, не нравились капитану Немо.    

Шестнадцатого  апреля мы познакомились с Гваделупой и Мартиникой, но на расстоянии около тридцати  миль. Их высокие горные пики я увидал лишь на одну минуту. Канадец, который  рассчитывал привести в исполнение свое намерение в Мексиканском заливе, либо  достигнув земли, либо подплыв к одному из многочисленных судов, совершавших  каботажные рейсы между островами, был весьма расстроен. Наше бегство могло  вполне осуществиться, если бы Неду Ленду удалось завладеть лодкой потихоньку от  капитана Немо. Но теперь в открытом океане нечего было об этом и думать.    

Канадец,  Консель и я имели по этому поводу достаточно долгий разговор. Уже полгода мы  были пленниками на «Наутилусе». За это время мы прошли семнадцать тысяч лье, и,  как говорил канадец, конца нашему плаванию не предвидится. Он кончил тем, что  потребовал от меня в последний раз спросить капитана Немо, уж не намерен ли он  нас держать у себя до бесконечности?    

Подобный  шаг был мне не по душе. На мой взгляд, он не мог достичь цели. От командира  «Наутилуса» ждать было нечего, а все зависело от нас самих. К тому же с  некоторого времени капитан Немо становился все более мрачным, отчужденным и  необщительным. Он явно избегал меня. Бывало, он с удовольствием давал мне  объяснения о разных подводных чудесах; теперь он оставлял меня работать в  одиночестве и перестал бывать в салоне.    

Какая  произошла в нем перемена? Что стало этому причиной? Я не мог упрекнуть себя ни  в чем. Может быть, его тяготило наше присутствие на «Наутилусе»? А вместе с тем  у меня не было надежды на то, чтобы человек такого склада мог нам вернуть  свободу.    

Вот  почему я и просил канадца дать мне время все обдумать, прежде чем перейти к действию.  В случае если бы мое выступление не имело никакого результата, оно могло  возбудить подозрение у капитана, ухудшить наше положение и повредить планам  самого канадца. Добавлю еще то, что ссылаться в этом вопросе на здоровье я уже  никак не мог. Если исключить жестокое испытание в торосах Южного полюса, то мы,  Консель, Нед и я, никогда еще не чувствовали себя так хорошо. Здоровая пища,  благодатный воздух, упорядоченная жизнь, ровная температура исключали  возможность заболевания, и я хорошо понимал все преимущества подобного образа  жизни для человека, отбросившего без всяких сожалений воспоминания о Земле, в  особенности для такого, как капитан Немо, который находится здесь у себя дома,  плывет, куда ему угодно, и своими таинственными для других, но хорошо ему  известными путями стремится к своей цели. Но мы не рвали связей с  человечеством. Говоря о себе, я не хотел бы уносить с собой в могилу мои  работы, такие любопытные и новые. Как раз теперь я имел право написать  настоящую книгу о море, и я хочу, чтобы эта книга лучше раньше, чем позже,  вышла в свет.    

Вот хотя  бы здесь, в водах Антильских островов, всего в десяти метрах от поверхности,  сколько интересных произведений природы я мог отметить, глядя сквозь открытые  окна в салоне!    

Среди  других зоофитов были и сифонофоры-физалии, известные под названием «военных  португальских корабликов», вроде продолговатых пузырей с перламутровым отливом,  которые плавают, подставив ветру свои мембраны и распустив по воде синие  щупальца, похожие на шелковые нити; чарующие взор медузы, которые при  прикосновении испускают едкую жидкость, обжигающую, как крапива; среди кольчатых  червей-аннелид длиной до полутора метров, снабженных розовым хоботом и Тысячью  семьюстами двигательных органов, параподий, которые извиваются в воде и  светятся всеми цветами радуги. В разряде рыб – малабарские скаты, огромные  представители хрящевых рыб длиной до десяти футов и весом до шестисот фунтов, с  треугольными грудными плавниками, горбатой спиной и с глазами, укрепленными в  задней части головы.    

Тут были  и американские балисты, которым природа отпустила только черную и белую краску,  и длинноперые бычки, продолговатые, мясистые, с желтыми плавниками и с выдающейся  челюстью, макрели в сто шестьдесят сантиметров, с короткими, острыми зубами,  покрытые мелкой чешуей и принадлежащие к альбакорам, барбули полосатые, от  головы до хвоста опоясанные золотыми полосками, носились стайками, быстро  шевеля сверкающими плавниками. Эти ювелирные произведения природы были когда-то  посвящены Диане и особенно ценились римскими богачами, державшимися поговорки:  «Лови их, но не ешь!» Золотистые помаканты, украшенные изумрудными полосками,  одетые в шелк и бархат, проходили перед нашими глазами, как богатые синьоры на  картинах Веронезе; шпорцовые спары убегали от нас, быстро работая грудными  плавниками; клюпонодоны, величиной в пятнадцать дюймов, окутывали себя  фосфоресцирующим светом; кефали хлестали по воде толстыми мясистыми хвостами;  красные корегонусы как будто косили волны отточенными грудными плавниками, а  серебристые силены (из ставрид), достойные своего названия, поднимались над  гладкой поверхностью воды, сияя беловатым светом, как маленькие луны.    

Сколько  еще новых, чудесных видов я мог бы увидеть, если бы «Наутилус» не стал уходить  в глубинные слои! Пользуясь системой своих наклонных плоскостей, он постепенно  опустился на глубину двух-трех тысяч метров. Здесь животная жизнь оказалась  представленной только анкринами, морскими звездами, прелестными пентакринами с  головой медузы, с маленькой чашечкой на прямом стебле; троки, кровавые кенотты  и фиссурелы – большой вид береговых моллюсков.    

Двадцатого  апреля мы поднялись на тысячу пятьсот метров. Наиболее близкой к нам землей  оказался Лукайский архипелаг – группа островов, разбросанных по поверхности  океана, как кучки мостового камня. А в глубине вод высились подводные большие  скалы, представляя собой отвесные стены из размытых глыб, лежавших высокими  слоями, между которыми образовались такие углубления, что электрические лучи  «Наутилуса» не достигали до их дна. Сами скалы были устланы густой  растительностью – гигантскими ламинариями, бесконечно длинными фукусами:  подлинные шпалеры из водолюбов, достойных титанического мира.    

Рассуждая  об этих колоссальных растениях, мы, Нед, Консель и я, естественно, перешли к  гигантским морским животным. Одни из них, очевидно, предназначались на съедение  другим. Но среди этих длинных волокон я заметил лишь несколько членистых  представителей животных из группы короткохвостых, длиннолапых ламбр, лиловатых  крабов и клиосов, свойственных морским водам Антильских островов.    

Было  около одиннадцати часов дня, когда Нед Ленд обратил мое внимание на то, что  среди огромных водорослей шевелилось, видимо, какое-то жуткое животное.    

– Да, –  сказал я, – здесь много пещер, удобных для спрутов, и я нисколько не  удивлюсь, если увижу здесь этих чудищ.    

– Какие  же это чудища, – удивился Консель, – простые кальмары из отряда  головоногих?    

– Нет, –  ответил я, – это большие спруты. Но наш друг Ленд, видимо, ошибся, я  ничего не замечаю.    

– Жаль, –  заметил Консель. – Хотелось бы мне встретиться лицом к лицу с одним из  этих спрутов, о которых рассказывают, будто они способны утащить в морскую  бездну целый корабль. Этих животных зовут у нас: крак…    

– «Крак»  и капут! – иронически ответил канадец.    

– Кракены, –  закончил слово Консель, не обращая внимания на шутку своего товарища.    

– Никогда  я не поверю, – сказал Нед Ленд, – что подобные животные существуют на  свете.    

– Почему  же нет? – спросил Консель. – Мы же поверили в нарвала господина  профессора.    

– И  ошиблись.    

– Конечно,  но возможно, что многие в него верят до сих пор.    

– Вообще  говоря, это правдоподобно, – ответил я Конселю, – но я лично решил  поверить в существование таких чудовищ только тогда, когда их вскрою  собственной рукой.    

– Значит,  сам господин профессор не верит в существование гигантских спрутов? – спросил  меня Консель.    

– А  кой черт в них поверит? – воскликнул Нед.    

– Многие,  друг мой Нед.    

– Только  не рыбаки! Ученые – возможно!    

– Простите,  Нед. И рыбаки и ученые!    

– Но  я-то уж, – заговорил Консель с самым серьезным видом, – своими  собственными глазами видел, как один головоногий своими щупальцами утащил под  воду большое судно.    

– И  вы сами это видели? – спросил канадец.    

– Да,  Нед.    

– Собственными  глазами?    

– Собственными  глазами.    

– Где  же, будьте любезны?    

– В  Сен-Мало, – невозмутимо отвечал Консель.    

– В  гавани? – насмешливо спросил канадец.    

– Нет,  в церкви, – ответил Консель.    

– В  церкви! – воскликнул Нед.    

– Да,  друг мой Нед. Такой спрут был изображен там на стене.    

– Здорово! –  воскликнул Нед, заливаясь хохотом. – Господин Консель строит из меня дурака.    

– Нет,  формально он прав, – сказал я. – Я слышал об этой картине, но сюжет ее  взят из легенды, а вы знаете, чего стоят легенды из области естественной  истории! В особенности же, когда дело касается чудовищ, воображению нет  пределов. Не только верили, что спруты могут потопить корабль, но известный  Олаф Великий рассказывает о спруте величиной в целую милю, походившем не на  животное, а на остров. Рассказывают даже такой случай: однажды епископ  Нидросский вздумал отслужить обедню на одной громадной скале; когда обедня  кончилась, скала поплыла, а потом нырнула в море; оказалось, что это не скала,  а спрут.    

– И  это все? – спросил канадец.    

– Нет, –  ответил я. – Другой епископ, Понтоппидам Бергенский, тоже рассказывает о  спруте, на котором мог бы производить учение целый эскадрон кавалерии.    

– Здоровы  были врать эти древние епископы! – заметил Нед Ленд.    

– Наконец,  античные натуралисты упоминают чудовища такой величины, что у них пасть – целый  залив, а сами они не могли бы пройти в Гибралтарский пролив.    

– И  слава богу! – заметил канадец.    

– Но  что есть истинного во всех этих рассказах? – спросил Консель.    

– Ничего, –  ответил я, – ничего, кроме того, что они переходят границы правдоподобия и  превращаются в миф или легенду. Тем не менее для игры воображения рассказчиков  нужно какое-нибудь основание или предлог. Нельзя отрицать того, что среди спрутов  и кальмаров есть виды очень больших размеров, но, конечно, меньше, чем  китообразные. Наши рыбаки нередко видят спрутов длиной более метра восьмидесяти  сантиметров. В музее Триеста и Монпелье хранятся скелеты спрутов величиной в  два метра. К тому же по расчетам натуралистов такое животное, длиной даже  только в шесть футов, должно иметь щупальца в двадцать семь метров длиной. А  этого уже достаточно, чтобы оно стало страшным.    

– А  ловятся ли такие в наше время? – спросил канадец.    

– Если  и не ловятся, то моряки видят их часто. Один из моих друзей, капитан Поль Бос  из Гавра, не один раз уверял меня, что видел в Индийском океане этих чудовищ  огромного размера. Но самый поразительный случай, не допускающий сомнений в  существовании гигантских спрутов, произошел несколько лет тому назад, в тысяча  восемьсот шестьдесят первом году.    

– Что  это за случай? – спросил Нед Ленд.    

– А  вот какой. В тысяча восемьсот шестьдесят первом году к северо-западу от  Тенерифа, приблизительно на той же широте, на какой находимся сейчас и мы,  экипаж разведочного судна «Алектон» заметил чудовищного кальмара, плывшего на  их пути. Командир Буге подплыл к животному и атаковал его гарпунами и ружейными  выстрелами, но безуспешно, так как и гарпуны и пули проникали сквозь мягкое  тело кальмара, как сквозь студенистую массу. После нескольких бесплодных  попыток экипаж накинул мертвую петлю на тело этого моллюска. Петля скользнула  по телу до хвостовых плавников и тут захлестнулась. Тогда пробовали подтянуть  чудовище на борт, но его вес был так велик, что веревка перетерла хвост, и кальмар,  лишившись этого украшения, ушел в воду.    

– Наконец,  хоть один факт, – сказал Нед Ленд.    

– Факт  бесспорный, мой дорогой Нед, настолько, что было предложено назвать этот вид  спрута «кальмар Буге».    

– А  какова его длина? – спросил канадец.