1 2 3 4 5 6 7 
– Мое мнение о вашем сыне не изменилось.    

– Ради всего святого, что же произошло в моем доме?    

– Если вы посетите меня на Бейкер‑стрит завтра утром  между девятью и десятью, я думаю, что смогу дать более подробные объяснения.  Надеюсь, вы предоставите мне свободу действий при условии, разумеется, что  камни будут возвращены, и не постоите за расходами?    

– Я отдал бы все свое состояние!    

– Прекрасно. Я подумаю над этой историей. До свидания.  Возможно, я еще загляну сегодня сюда.    

Было совершенно ясно, что Холмс уже что‑то надумал, но я  даже приблизительно не мог представить себе, к каким выводам он пришел. По  дороге в Лондон я несколько раз пытался навести беседу на эту тему, но Холмс  всякий раз уходил от ответа. Наконец, отчаявшись, я прекратил свои попытки. Не  было еще и трех часов, когда мы возвратились домой. Холмс поспешно ушел в свою  комнату и через несколько минут снова появился. Он успел переодеться.  Потрепанное пальто с поднятым воротником, небрежно повязанный красный шарф и  стоптанные башмаки придавали ему вид типичного бродяги.    

     

    

Dressed as a common loafer.     

     

– Ну, так, я думаю, сойдет, – сказал он, взглянув  в зеркало над камином. – Хотелось бы взять с собою и вас, Уотсон, но это  невозможно. На верном пути я или нет, скоро узнаем. Думаю, что вернусь через  несколько часов. – Он открыл буфет, отрезал кусок говядины, положил его  между двумя кусками хлеба и, засунув сверток в карман, ушел.    

Я только что закончил пить чай, когда Холмс возвратился в  прекрасном настроении, размахивая каким‑то старым ботинком. Он швырнул его в  угол и налил себе чашку.    

– Я заглянул на минутку, сейчас отправлюсь дальше.    

– Куда же?    

– На другой конец Вест‑Энда. Вернусь, возможно, не  скоро. Не ждите меня, если я запоздаю.    

– Как успехи?    

– Ничего, пожаловаться не могу. Я был в Стритеме, но в  дом не заходил. Интересное дельце, не хотелось бы упустить его. Хватит, однако,  болтать, надо сбросить это тряпье и снова стать приличным человеком.    

По поведению моего друга я видел, что он доволен  результатами. Глаза у него блестели, на бледных щеках, даже появился слабый  румянец. Он поднялся к себе в комнату, и через несколько минут я услышал, как  стукнула входная дверь. Холмс снова отправился на «охоту».    

Я ждал до полуночи, но, видя, что его все нет и нет,  отправился спать. Холмс имел обыкновение исчезать на долгое время, когда  нападал на след, так что меня ничуть не удивило его опоздание. Не знаю, в  котором часу он вернулся, но, когда на следующее утро я вышел к завтраку, Холмс  сидел за столом с чашкой кофе в одной руке и газетой в другой. Как всегда, он  был бодр и подтянут.    

– Простите, Уотсон, что я начал завтрак без вас, –  сказал он. – Но вот‑вот явится наш клиент.    

– Да, уже десятый час, – ответил я. –  Кажется, звонят? Наверное, это он.    

И в самом деле это был мистер Холдер. Меня поразила  перемена, происшедшая в нем. Обычно массивное и энергичное лицо его осунулось и  как‑то сморщилось, волосы, казалось, побелели еще больше. Он вошел усталой  походкой, вялый, измученный, что представляло еще более тягостное зрелище, чем  его бурное отчаяние вчерашним утром. Тяжело опустившись в придвинутое мною  кресло, он проговорил:    

– Не знаю, за что такая кара! Два дня назад я был  счастливым, процветающим человеком, а сейчас опозорен и обречен на одинокую  старость. Беда не приходит одна. Исчезла Мэри.    

– Исчезла?    

– Да. Постель ее не тронута, комната пуста, а на столе  вот эта записка. Вчера я сказал ей, что, выйди она замуж за Артура, с ним  ничего не случилось бы. Я говорил без тени гнева, просто был убит горем.  Вероятно, так не нужно было говорить. В записке она немекает на эти слова.    

     

     

«Дорогой дядя!    

Я знаю, что причинила вам много горя и что поступи я иначе, не  произошло бы это ужасное несчастье. С этой мыслью я не смогу быть счастливой  под вашей крышей и покидаю вас навсегда. Не беспокойтесь о моем будущем и,  самое главное, не ищите меня, потому что это бесцельно и может только повредить  мне.    

Всю жизнь до самой смерти любящая вас Мэри».    

     

– Что означает эта записка, мистер Холмс? Уж не хочет  ли она покончить самоубийством?    

– О нет, ничего подобного. Может быть, это наилучшим  образом решает все проблемы. Я уверен, мистер Холдер, что ваши испытания  близятся к концу.    

– Да, вы так думаете? Вы узнали что‑нибудь новое,  мистер Холмс? Узнали, где бериллы?    

– Тысячу фунтов за каждый камень вы не сочтете чересчур  высокой платой?    

– Я заплатил бы все десять!    

– В этом нет необходимости. Трех тысяч вполне  достаточно, если не считать некоторого вознаграждения мне. Чековая книжка при  вас? Вот перо. Выпишите чек на четыре тысячи фунтов.    

Банкир в изумлении подписал чек. Холмс подошел к письменному  столу, достал маленький треугольный кусок золота с тремя бериллами и положил на  стол. Мистер Холдер с радостным криком схватил свое сокровище.    

– Я спасен, спасен! – повторял он,  задыхаясь. – Вы нашли их!    

Радость его была столь же бурной, как и вчерашнее отчаяние.  Он крепко прижимал к груди найденное сокровище.    

– За вами еще один долг, мистер Холдер, – сказал  Холмс сурово.    

– Долг? – Банкир схватил перо. – Назовите  сумму, и я выплачу вам ее немедленно.    

– Нет, не мне. Вы должны попросить прощения у вашего  сына. Он держал себя мужественно и благородно. Имей я такого сына, я гордился  бы им.    

– Значит, не Артур взял камни?    

– Да, не он. Я говорил это вчера и повторяю сегодня.    

– В таком случае поспешим к нему и сообщим, что правда  восторжествовала.    

– Он все знает. Я беседовал с ним, когда распутал дело.  Поняв, что он не хочет говорить, я сам изложил ему всю историю, и он признал,  что я прав, и, в свою очередь, рассказал о некоторых подробностях, которые были  неясны мне. Новость, которую вы нам только что сообщили, возможно, заставит его  быть вполне откровенным.    

– Так раскройте же, ради Бога, эту невероятную тайну!    

– Сейчас я расскажу, каким путем мне удалось добраться  до истины. Но сначала разрешите сообщить вам тяжелую весть: ваша племянница  Мэри была в сговоре с сэром Джорджем Бэрнвеллом. Сейчас они оба скрылись.    

– Мэри? Это невозможно!    

– К сожалению, это факт! Принимая в своем доме сэра  Джорджа Бэрнвелла, ни вы, ни ваш сын не знали его как следует. А между тем он  один из опаснейших субъектов, игрок, отъявленный негодяй, человек без сердца и совести.  Ваша племянница и понятия не имела, что бывают такие люди. Слушая его признания  и клятвы, она думала, что завоевала его любовь. А он говорил то же самое многим  до нее. Одному дьяволу известно, как он сумел поработить волю Мэри, но так или  иначе она сделалась послушным орудием в его руках. Они виделись почти каждый  вечер.    

– Я не верю, не могу этому верить! – вскричал  банкир. Его лицо стало пепельно‑серым.    

– А теперь я расскажу, что произошло в вашем доме вчера  ночью. Когда ваша племянница убедилась, что вы ушли к себе, она спустилась вниз  и, приоткрыв окно над дорожкой, которая ведет в конюшню, сообщила своему  возлюбленному о диадеме. Следы сэра Джорджа ясно отпечатались на снегу под  окном. Жажда наживы охватила сэра Джорджа, он буквально подчинил Мэри своей  воле. Я не сомневаюсь, что Мэри любит вас, но есть категория женщин, у которых  любовь к мужчине преодолевает все другие чувства. Мэри из их числа. Едва она  успела договориться с ним о похищении драгоценности, как услышала, что вы  спускаетесь по лестнице. Тогда, быстро закрыв окно, она сказала вам, что к  горничной приходил ее зеленщик. И он в самом деле приходил…    

В ту ночь Артуру не спалось: его тревожили клубные долги.  Вдруг он услышал, как мимо его комнаты прошуршали осторожные шаги. Он встал,  выглянул за дверь и с изумлением увидел двоюродную сестру – та крадучись  пробиралась по коридору и исчезла в вашей комнате. Ошеломленный Артур наскоро  оделся и стал ждать, что произойдет дальше. Скоро Мэри вышла; при свете лампы в  коридоре ваш сын заметил у нее в руках драгоценную диадему. Мэри спустилась  вниз по лестнице. Трепеща от ужаса, Артур проскользнул за портьеру около вашей  двери: оттуда видно все, что происходит в гостиной. Мэри потихоньку открыла  окно, передала кому‑то в темноте диадему, а затем, закрыв окно, поспешила в  свою комнату, пройдя совсем близко от Артура, застывшего за портьерой.    

Боясь разоблачить любимую девушку, Артур ничего не мог  предпринять, хотя понимал, каким ударом будет для вас пропажа диадемы и как  важно вернуть драгоценность. Но едва Мэри скрылась за дверью своей комнаты, он  бросился вниз полуодетый и босой, распахнул окно, выскочил в сад и помчался по  дорожке; там, вдали, виднелся при свете луны чей‑то темный силуэт.    

Сэр Джордж Бэрнвелл попытался бежать, но Артур догнал его.  Между ними завязалась борьба. Ваш сын тянул диадему за один конец, его  противник – за другой. Ваш сын ударил сэра Джорджа и повредил ему бровь. Затем  что‑то неожиданно хрустнуло, и Артур почувствовал, что диадема у него в руках;  он кинулся назад, закрыл окно и поднялся в вашу комнату. Только тут он заметил,  что диадема погнута, и попытался распрямить ее. В это время вошли вы.    

     

    

Arthur caught him.     

     

– Боже мой! Боже мой! – задыхаясь, повторял  банкир.    

– Артур был потрясен вашим несправедливым обвинением.  Ведь, напротив, вы должны были бы благодарить его. Он не мог рассказать вам  правду, не предав Мэри, хотя она и не заслуживала снисхождения. Он вел себя как  рыцарь и сохранил тайну.    

– Так вот почему она упала в обморок, когда увидела  диадему! – воскликнул мистер Холдер. – Бог мой, какой же я безумец!  Ведь Артур просил отпустить его хотя бы на пять минут! Бедный мальчик думал  отыскать отломанный кусок диадемы на месте схватки. Как я ошибался!    

– Приехав к вам, – продолжал Холмс, – я в  первую очередь внимательно осмотрел участок возле дома, надеясь что‑нибудь  обнаружить. Снега со вчерашнего вечера не выпадало, а сильный мороз должен был  хорошо сохранить следы на снегу. Я прошел по дорожке, которой подвозят  продукты, но она была утоптана. Но неподалеку от двери в кухню я заметил следы  женских ботинок; рядом с женщиной стоял мужчина. Круглые отпечатки показывали,  что одна нога у него деревянная. По‑видимому, кто‑то помешал их разговору, так  как женщина побежала к двери: носки женских ботинок отпечатались глубже, чем  каблуки. Человек с деревянной ногой подождал немного, а затем ушел. Я тут же  подумал, что это должно быть, горничная и ее поклонник, о которых вы говорили.  Так оно, и оказалось. Я обошел сад, но больше ничего не заметил, кроме  беспорядочных следов, разбегавшихся во всех направлениях. Это ходили  полицейские. Но когда я дошел до дорожки, которая вела к конюшне, вся сложная  история этой ночи открылась мне, будто написанная на снегу.    

Я увидел две линии следов: одна из них принадлежала человеку  в ботинках, другая, как я с удовлетворением заметил, – человеку, бежавшему  босиком. Я был уверен, что эта вторая линия – следы вашего сына. Впоследствии  ваши слова подтвердили правильность моего предположения.    

Первый человек спокойно шагал туда и обратно, второй бежал.  Следы бежавшего отпечатались там же, где шел человек в ботинках. Из этого можно  было сделать вывод, что второй человек преследовал первого. Я пошел по следам  человека в ботинках. Они привели меня к окну вашей гостиной; здесь снег был  весь истоптан, очевидно, этот человек кого‑то долго поджидал. Тогда я  направился по его следам в противоположную сторону. Они тянулись по дорожке  примерно на сотню ярдов. Потом человек в ботинках обернулся – в этом месте снег  был сильно истоптан, словно шла борьба. Капли крови на снегу свидетельствовали  о том, что это так и было. Затем человек в ботинках бросился бежать. На  некотором расстоянии я снова заметил кровь; значит, ранен был именно он. Я  пошел по тропинке до самой дороги; там снег был счищен и следы обрывались.    

Вы помните, что, войдя в дом, я осмотрел через лупу  подоконник и раму окна гостиной и обнаружил, что кто‑то вылезал из окна. Я  заметил также очертание следа мокрой ноги, то есть человек залезал и обратно.  После этого я уже был в состоянии представить себе все, что произошло. Кто‑то  стоял под окном, и кто‑то подал ему диадему. Ваш сын видел это, бросился преследовать  неизвестного, вступил с ним в борьбу. Каждый из них тянул сокровище к себе.  Тогда‑то и был отломан кусок диадемы. Артур поспешил с диадемой домой, не  заметив, что у противника остался обломок. Пока все понятно. Но возникал  вопрос: кто этот человек, боровшийся с вашим сыном, и кто подал ему диадему?    

Мой старый принцип расследования состоит в том, чтобы  исключить все явно невозможные предположения. Тогда то, что остается, является  истиной, какой бы неправдоподобной она ни казалась.    

Рассуждал я примерно так: естественно, не вы отдали диадему.  Значит, оставались только ваша племянница или горничные. Но если в похищении  замешаны горничные, то ради чего ваш сын согласился принять вину на себя? Для  такого предположения нет оснований. Вы говорили, что Артур любит свою  двоюродную сестру. И мне стала понятна причина его молчания: он не хотел  выдавать Мэри. Тогда я вспомнил, что вы застали ее у окна и что она упала в  обморок, увидав диадему в руках Артура. Мои предположения превратились в  уверенность.    

Но кто ее сообщник? Разумеется, это мог быть только ее  возлюбленный. Лишь под его влиянием она могла так легко забыть, чем обязана  вам. Я знал, что вы редко бываете в обществе и круг ваших знакомых ограничен.  Но в их числе сэр Джордж Бэрнвелл. Я и прежде слышал о нем как о человеке  крайне легкомысленном по отношению к женщинам. Очевидно, это он стоял под окном  и только у него должны находиться пропавшие бериллы. Артур узнал его, и все же  сэр Джордж считал себя в безопасности, ибо был уверен, что ваш сын не скажет ни  слова, чтобы не скомпрометировать свою собственную семью.    

Ну, а теперь элементарная логика подскажет вам, что я  предпринял. Переодевшись бродягой, я отправился к сэру Джорджу. Мне удалось  познакомиться с его лакеем, который сообщил, что его хозяин накануне где‑то  расшиб до крови голову. Мне удалось раздобыть у него за шесть шиллингов старые  ботинки сэра Джорджа, с которыми я отправился в Стритем и убедился, что ботинки  точно соответствуют следам на снегу.    

– Вчера вечером я видел какого‑то бродягу на тропинке, –  сказал мистер Холдер.    

– Совершенно верно, это был я. Я понял, что сэр Джордж  в моих руках. Нужен был большой такт, чтобы успешно завершить дело и избежать  огласки. Этот хитрый негодяй понимал, как связаны у нас руки.    

Вернувшись домой, я переоделся и отправился к сэру Джорджу.  Вначале он, разумеется, все отрицал, но когда я рассказал в подробностях, что  произошло той ночью, он стал угрожать мне и даже схватил висевшую на стене  трость. Я знал, с кем имею дело, и мигом приставил револьвер к его виску. Тогда  он образумился. Я объявил ему, что мы согласны выкупить камни по тысяче фунтов  за каждый. Тогда‑то он впервые обнаружил признаки огорчения.    

– Черт побери! Я уже отдал все три камня за шестьсот  фунтов! – воскликнул он.    

     

    

«I clapped a pistol to his head.»     

     

Пообещав сэру Джорджу, что против него не будет возбуждено  судебное расследование, я узнал адрес скупщика, поехал туда и после долгого  торга выкупил у него камни по тысяче фунтов каждый. Затем я отправился к вашему  сыну, объяснил ему, что все в порядке, и к двум часам ночи после тяжкого  трудового дня добрался домой.    

– Благодаря вам в Англии не разразился огромный  скандал, – сказал банкир, поднимаясь с кресла. – Сэр, у меня нет  слов, чтобы выразить свою признательность. Но вы убедитесь, что я не забуду  того, что вы сделали для меня. Ваше искусство превосходит всякую фантазию. А  сейчас я поспешу к моему дорогому мальчику и буду просить у него прощения за то,  что так с ним обошелся. Что же касается бедняжки Мэри, то ее поступок глубоко  поразил меня. Боюсь, что даже вы с вашим богатым опытом не сможете разыскать  ее.    

– Можно с уверенностью сказать, – возразил  Холмс, – что она сейчас там же, где сэр Джордж Бэрнвелл. Несомненно также  и то, что, как бы ни расценивать поступок вашей племянницы, она будет скоро  наказана.    

     

    

     

 «Медные буки»    

     

The Adventure of the Copper Beeches     

First published in the Strand Magazine, June 1892,    

with 9 illustrations by Sidney Paget.    

     

     

– Человек, который любит искусство ради  искусства, – заговорил Шерлок Холмс, отбрасывая в сторону страницу с  объявлениями из «Дейли телеграф», – самое большое удовольствие зачастую  черпает из наименее значительных и ярких его проявлений. Отрадно заметить, что  вы, Уотсон, хорошо усвоили эту истину при изложении наших скромных подвигов,  которые по доброте своей вы решились увековечить и, вынужден констатировать,  порой пытаетесь приукрашивать, уделяете внимание не столько громким делам и  сенсационным процессам, в коих я имел честь принимать участие, сколько случаям  самим по себе незначительным, но зато предоставляющим большие возможности для  дедуктивных методов мышления и логического синтеза, что особенно меня интересует.    

     

    

Talking up a glowing cinder with the tongs.     

     

– Тем не менее, – улыбнулся я, – не смею  утверждать, что в моих записках вовсе отсутствует стремление к сенсационности.    

– Возможно, вы и ошибаетесь, – продолжал он,  подхватив щипцами тлеющий уголек и раскуривая длинную трубку вишневого дерева,  которая заменяла глиняную в те дни, когда он был настроен скорее спорить,  нежели размышлять, – возможно, вы и ошибаетесь, стараясь приукрасить и  оживить ваши записки вместо того, чтобы ограничиться сухим анализом причин и  следствий, который единственно может вызывать интерес в том или ином деле.    

– Мне кажется, в своих записках я отдаю вам  должное, – несколько холодно возразил я, ибо меня раздражало самомнение  моего друга, которое, как я неоднократно убеждался, было весьма приметной  чертой в его своеобразном характере.    

– Нет, это не эгоизм и не тщеславие, – сказал он,  отвечая по привычке скорее моим мыслям, чем моим словам. – Если я прошу  отдать должное моему искусству, то это не имеет никакого отношения ко мне  лично, оно – вне меня. Преступление – вещь повседневная. Логика – редкая.  Именно на логике, а не преступлении вам и следовало бы сосредоточиться. А у вас  курс серьезных лекций превратился в сборник занимательных рассказов.    

Было холодное утро начала весны; покончив с завтраком, мы  сидели возле ярко пылавшего камина в нашей квартире на Бейкер‑стрит. Густой  туман повис между рядами сумрачных домов, и лишь окна напротив тусклыми,  расплывшимися пятнами маячили в темно‑желтой мгле. У нас горел свет, и блики  его играли на белой скатерти и на посуде – со стола еще не убирали. Все утро  Шерлок Холмс молчал, сосредоточенно просматривая газетные объявления, пока  наконец, по‑видимому, отказавшись от поисков и пребывая не в лучшем из  настроений, не принялся читать мне нравоучения по поводу моих литературных  занятий.    

– В то же время, – после паузы продолжал он,  попыхивая своей длинной трубкой и задумчиво глядя в огонь, – вас вряд ли  можно обвинить в стремлении к сенсационности, ибо большинство тех случаев, к  которым вы столь любезно проявили интерес, вовсе не представляет собой  преступления. Незначительное происшествие с королем Богемии, когда я пытался  оказать ему помощь, странный случай с Мэри Сазерлэнд, история человека с  рассеченной губой и случай со знатными холостяком – все это не может стать  предметом судебного разбирательства. Боюсь, однако, что, избегая  сенсационности, вы оказались в плену тривиальности.    

– Может, в конце концов так и случилось, – ответил  я, – но методы, о которых я рассказываю, своеобразны и не лишены новизны.    

– Мой дорогой, какое дело публике, великой, но лишенной  наблюдательности публике, едва ли способной по зубам узнать ткача или по  большому пальцу левой руки – наборщика, до тончайших оттенков анализа и  дедукции? И тем не менее, даже если вы банальны, я вас не виню, ибо дни великих  дел сочтены. Человек, или по крайней мере преступник, утратил предприимчивость  и самобытность. Что же касается моей скромной практики, то я, похоже,  превращаюсь в агента по розыску утерянных карандашей и наставника молодых леди  из пансиона для благородных девиц. Наконец‑то я разобрался, на что гожусь. А  полученное мною утром письмо означает, что мне пора приступить к новой  деятельности. Прочтите его. – И он протянул мне помятый листок.    

Письмо было отправлено из Монтегю‑плейс накануне вечером.    

     

     

«Дорогой мистер Холмс!    

Мне очень хочется посоветоваться с вами по поводу предложения  занять место гувернантки. Если разрешите, я зайду к вам завтра в половине  одиннадцатого.    

С уважением Вайолет Хантер».    

     

– Вы знаете эту молодую леди? – спросил я.    

– Нет.    

– Сейчас половина одиннадцатого.    

– Да, а вот, не сомневаюсь, она звонит.    

– Это дело может оказаться более интересным, нежели вы  предполагаете. Вспомните случай с голубым карбункулом, который сначала вы сочли  просто недоразумением, а потом он потребовал серьезного расследования. Так  может получиться и на этот раз.    

– Что ж, будем надеяться! Наши сомнения очень скоро  рассеются, ибо вот и особа, о которой идет речь.    

Дверь отворилась, и в комнату вошла молодая женщина. Она  была просто, но аккуратно одета, лицо у нее было смышленое, живое, все в  веснушках, как яичко ржанки, а энергичность, которая чувствовалась в ее  движениях, свидетельствовала о том, что ей самой приходится пробивать себе  дорогу в жизни.    

– Ради Бога извините за беспокойство, – сказала  она, когда мой друг поднялся ей навстречу, – но со мной произошло нечто  настолько необычное, что я решила просить у вас совета. У меня нет ни  родителей, ни родственников, к которым я могла бы обратиться.    

– Прошу садиться, мисс Хантер. Буду счастлив помочь  вам, чем могу.    

Я понял, что речь и манеры клиентки произвели на Холмса  благоприятное впечатление: Он испытующе оглядел ее с ног до головы, а затем,  прикрыв глаза и сложив вместе кончики пальцев, приготовился слушать.    

     

    

«Capital!»     

     

– В течение пяти лет я была гувернанткой в семье  полковника Спенса Манроу, но два месяца назад полковник получил назначение в  Канаду и забрал с собой в Галифакс и детей. Я осталась без работы. Я давала  объявления, сама ходила по объявлениям, но все безуспешно. Наконец та небольшая  сумма денег, что мне удалось скопить, начала иссякать, и я просто ума не  приложу, что делать.    

В Вест‑Энде есть агентство по найму «Вестэуэй» – его все  знают, – и я взяла за правило заходить туда раз в неделю в поисках чего‑либо  подходящего. Вестэуэй – фамилия владельца этого агентства, в действительности  же все дела вершит некая мисс Стопер. Она сидит у себя в кабинете, женщины,  которые ищут работу, ожидают в приемной; их поочередно вызывают в кабинет, и  она заглядывая в свой гроссбух, предлагает им те или иные вакансии.    

По обыкновению и меня пригласили в кабинет, когда я зашла  туда на прошлой неделе, но на этот раз мисс Стопер была не одна. Рядом с ней  сидел толстый, претолстый человек с улыбчивым лицом и большим подбородком,  тяжелыми складками спускавшимся на грудь, и сквозь очки внимательно разглядывал  просительниц. Стоило лишь мне войти, как он подскочил на месте и обернулся к  мисс Стопер.    

– Подходит, – воскликнул он. – Лучшего и желать  нельзя. Грандиозно! Грандиозно!    

Он, по‑видимому, был в восторге и от удовольствия потирал  руки. На него приятно было смотреть: таким добродушным он казался.    

– Ищете место, мисс? – спросил он.    

– Да, сэр.    

– Гувернантки?    

– Да, сэр.    

– А сколько вы хотите получать?    

– Полковник Спенс Манроу, у которого я служила, платил  мне четыре фунта в месяц.    

– Вот это да! Самая что ни на есть настоящая  эксплуатация! – вскричал он, яростно размахивая пухлыми кулаками. –  Разве можно предлагать столь ничтожную сумму леди, наделенной такой внешностью  и такими достоинствами?    

– Мои достоинства, сэр, могут оказаться менее  привлекательными, нежели вы полагаете, – сказала я. – Немного  французский, немного немецкий, музыка и рисование…    

– Вот это да! – снова вскричал он. – Значит и  говорить не о чем. Кратко, в двух словах, вопрос вот в чем: обладаете ли вы  манерами настоящей леди? Если нет, то вы нам не подходите, ибо речь идет о  воспитании ребенка, который в один прекрасный день может сыграть значительную  роль в истории Англии. Если да, то разве имеет джентльмен право предложить вам  сумму, выраженную менее, чем трехзначной цифрой? У меня, сударыня, вы будете  получать для начала сто фунтов в год.    

Вы, конечно, представляете, мистер Холмс, что подобное  предложение показалось мне просто невероятным – я ведь осталась совсем без  средств. Однако джентльмен, прочитав недоверие на моем лице, вынул бумажник и  достал оттуда деньги.    

– В моих обычаях также ссужать юным леди половину  жалованья вперед, – сказал он, улыбаясь на самый приятный манер, так что  глаза его превратились в две сияющие щелочки среди белых складок лица, –  дабы они могли оплатить мелкие расходы во время путешествия и приобрести нужный  гардероб.    

«Никогда еще я не встречала более очаровательного и  внимательного человека», – подумалось мне. Ведь у меня уже появились кое‑какие  долги, аванс был очень кстати, и все‑таки было что‑то странное в этом деле, и,  прежде чем дать согласие, я попыталась разузнать об этом человеке побольше.    

– А где вы живете, сэр? – спросила я.    

– В Хемпшире. Чудная сельская местность. «Медные буки»,  в пяти милях от Уинчестера. Место прекрасное, моя дорогая юная леди, и дом  восхитительный – старинный загородный дом.    

– А мои обязанности, сэр? Хотелось бы знать, в чем они  состоят.    

– Один ребенок, очаровательный маленький проказник, ему  только что исполнилось шесть лет. Если бы вы видели, как он бьет комнатной  туфлей тараканов! Шлеп! Шлеп! Шлеп! Не успеешь и глазом моргнуть, а трех как не  бывало.    

Расхохотавшись, он откинулся на спинку стула, и глаза его  снова превратились в щелочки.    

Меня несколько удивил характер детских забав, но отец  смеялся – я решила, что он шутит.    

– Значит, мои обязанности – присматривать за  ребенком? – спросила я.    

– Нет‑нет, не только присматривать, не только, моя  дорогая юная леди! – вскричал он. – Вам придется также – я уверен, вы  и протестовать не будете, – выполнять кое‑какие поручения моей жены при  условии, разумеется, если эти поручения не будут унижать вашего достоинства.  Немного, не правда ли?    

– Буду рада оказаться вам полезной.    

– Вот именно. Ну, например, речь пойдет о платье. Мы,  знаете ли, люди чудаковатые, но сердце у нас доброе. Если мы попросим вас  надеть платье, которое мы дадим, вы ведь не будете возражать против нашей  маленькой прихоти, а?    

– Нет, – ответила я в крайнем удивлении.    

– Или сесть там, где нам захочется? Это ведь не  покажется вам обидным?    

– Да нет…    

– Или остричь волосы перед приездом к нам?    

Я едва поверила своим ушам. Вы видите, мистер Холмс, у меня  густые волосы с особым каштановым отливом. Их считают красивыми. Зачем мне ни с  того ни с сего жертвовать ими?    

– Нет, это невозможно, – ответила я.    

Он жадно глядел на меня своими глазками, и я заметила, что  лицо у него помрачнело.    

– Но это – обязательное условие, – сказал  он. – Маленькая прихоть моей жены, а дамским капризам, как вам известно,  сударыня, следует потакать. Значит, вам не угодно остричь волосы?    

– Нет, сэр, не могу, – твердо ответила я.    

– Что ж… Значит вопрос решен. Жаль, жаль, во всех  остальных отношениях вы нам вполне подходите. Мисс Стопер, в таком случае мне  придется познакомиться с другими юными леди.    

Заведующая агентством все это время сидела, просматривая  свои бумаги и не проронив ни слова, но теперь она глянула на меня с таким  раздражением, что я поняла: из‑за меня она потеряла немалое комиссионное  вознаграждение.    

– Вы хотите остаться в наши списках? – спросила  она.    

– Если можно, мисс Стопер.    

– Мне это представляется бесполезным, поскольку вы  отказались от очень интересного предложения, – резко заметила она. –  Не будем же мы из кожи лезть вон, чтобы подобрать для вас такое место. Всего  хорошего, мисс Хантер.    

Она позвонила в колокольчик, и мальчик проводил меня обратно  в приемную.    

Вернувшись домой – в буфете у меня было пусто, а на столе –  лишь новые счета, – я спросила себя, не поступила ли я неосмотрительно.  Что из того, что у этих людей есть какие‑то причуды и они хотят, чтобы  исполнялись самые неожиданные их капризы? Они ведь готовы платить за это. Много  ли в Англии гувернанток, получающих сотню в год? Кроме того, какой прок от моих  волос? Некоторым даже идет короткая стрижка, может, пойдет и мне? На следующий  день я подумала, что совершила ошибку, а еще через день перестала в этом  сомневаться. Я уже собиралась, подавив чувство гордости, пойти снова в  агентство, чтобы узнать, не занято ли еще это место, как вдруг получаю письмо  от этого самого джентльмена. Вот оно, мистер Холмс, я прочту его.    

     

     

«Медные буки», близ Винчестера.    

Дорогая мисс Хантер!    

Мисс Стопер любезно согласилась дать мне ваш адрес, и я пишу вам  из дома, желая осведомиться, не переменили ли вы свое решение. Моя жена очень  хочет, чтобы вы приехали к нам, – я описал ей вас, и вы ей страшно  понравились. Мы готовы платить вам десять фунтов в месяц, то есть сто двадцать  в год в качестве компенсации за те неудобства, которые могут причинить наши  требования. Да они не так уж и суровы. Моя жена очень любит цвет электрик, и ей  хотелось бы, чтобы вы надевали платье такого цвета по утрам. Вам совершенно  незачем тратиться на подобную вещь, поскольку у нас есть платье моей дорогой  дочери Алисы (ныне пребывающей в Филадельфии), думаю, оно будет вам впору.  Полагаю, что и просьбу занять определенное место в комнате или выполнить какое‑либо  иное поручение вы не сочтете чересчур обременительной. Что же касается ваших  волос, то их действительно очень жаль: даже во время нашей краткой беседы я  успел заметить, как они хороши, но тем не менее я вынужден настаивать на этом  условии. Надеюсь, что прибавка к жалованью вознаградит вас за эту жертву.  Обязанности в отношении ребенка весьма несложны. Пожалуйста, приезжайте, я  встречу вас в Винчестере. Сообщите каким поездом вы прибудете.    

Искренне ваш Джефро Рукасл».    

     

Вот какое письмо я получила, мистер Холмс, и твердо решила  принять предложение. Однако, прежде чем сделать окончательный шаг, мне хотелось  бы услышать ваше мнение.    

– Что ж, мисс Хантер, коли вы решились, значит, дело  сделано, – улыбнулся Холмс.    

– А вы не советуете?    

– Признаюсь, место это не из тех, что я пожелал бы для  своей сестры.    

– А что все‑таки под этим кроется, мистер Холмс?    

– Не знаю. Может, у вас есть какие‑либо соображения?    

– Я думаю, что мистер Рукасл – добрый, мягкосердечный  человек. А его жена, наверное, немного сумасшедшая. Вот он и старается держать  это в тайне, опасаясь, как бы ее не забрали в дом для умалишенных, и  потворствует ее причудам, чтобы с ней не случился припадок.    

– Может быть, может быть. На сегодняшний день это самое  вероятное предположение. Тем не менее место это вовсе не для молодой леди.    

– Но деньги, мистер Холмс, деньги!    

– Да, конечно, жалованье хорошее, даже слишком хорошее.  Вот это меня и тревожит. Почему они дают сто двадцать фунтов, когда легко найти  человека и за сорок? Значит, есть какая‑то веская причина.    

– Вот я и подумала, что, если расскажу вам все  обстоятельства дела, вы позволите мне в случае необходимости обратиться к вам  за помощью. Я буду чувствовать себя гораздо спокойнее, зная, что у меня есть  заступник.    

– Можете вполне на меня рассчитывать. Уверяю вас, ваша  маленькая проблема обещает оказаться наиболее интересной за последние месяцы. В  деталях определенно есть нечто оригинальное. Если у вас появятся какие‑либо  подозрения или возникнет опасность…    

– Опасность? Какая опасность?    

– Если бы опасность можно было предвидеть, то ее не  нужно было бы страшиться, – с самым серьезным видом пояснил Холмс.    

– Во всяком случае, в любое время дня и ночи шлите  телеграмму, и я приду вам на помощь.    

– Тогда все в порядке. – Выражение озабоченности  исчезло с ее лица, она проворно поднялась. – Сейчас же напишу мистеру  Рукаслу, вечером остригу мои бедные волосы и завтра отправлюсь в Винчестер.    

Скупо поблагодарив Холмса и попрощавшись, она поспешно ушла.    

     

    

Holmes shook his head gravely.     

     

– Во всяком случае, – сказал я, прислушиваясь к ее  быстрым, твердым шагам на лестнице, – она производит впечатление человека,  умеющего за себя постоять.    

– Ей придется это сделать, – мрачно заметил  Холмс. – Не сомневаюсь, через несколько дней мы получим от нее известие.    

Предсказание моего друга, как всегда, сбылось. Прошла  неделя, в течение которой я неоднократно возвращался мыслями к нашей  посетительнице, задумываясь над тем, в какие дебри человеческих отношений может  завести жизнь эту одинокую женщину. Большое жалованье, странные условия, легкие  обязанности – во всем этом было что‑то неестественное, хотя я абсолютно был не  в состоянии решить, причуда это или какой‑то замысел, филантроп этот человек  или негодяй. Что касается Холмса, то он подолгу сидел, нахмурив лоб и рассеянно  глядя вдаль, но когда я принимался его расспрашивать, он лишь махал в ответ  рукой.    

– Ничего не знаю, ничего! – раздраженно восклицал  он. – Когда под рукой нет глины, из чего лепить кирпичи?    

Телеграмма, которую мы получили, прибыла поздно вечером,  когда я уже собирался лечь спать, а Холмс приступил к опытам, за которыми частенько  проводил ночи напролет. Когда я уходил к себе, он стоял, наклонившись над  ретортой и пробирками; утром, спустившись к завтраку, я застал его в том же  положении. Он открыл желтый конверт и, пробежав взглядом листок, передал его  мне.    

– Посмотрите расписание поездов, – сказал он и  повернулся к своим колбам.    

Текст телеграммы был кратким и настойчивым:    

     

     

«Прошу быть гостинице „Черный лебедь“ Винчестере завтра полдень.  Приезжайте! Не знаю, что делать. Хантер».    

     

– Поедете со мной? – спросил Холмс, на секунду  отрываясь от своих колб.    

– С удовольствием.    

– Тогда посмотрите расписание.    

– Есть поезд в половине десятого, – сказал я,  изучая справочник. – Он прибывает в Винчестер в одиннадцать тридцать.    

– Прекрасно. Тогда, пожалуй, я отложу анализ ацетона,  завтра утром нам может понадобиться максимум энергии.    

В одиннадцать утра на следующий день мы уже были на пути к  древней столице Англии. Холмс всю дорогу не отрывался от газет, но после того  как мы переехали границу Хампшира, он отбросил их принялся смотреть в окно.  Стоял прекрасный весенний день, бледно‑голубое небо было испещрено маленькими  кудрявыми облаками, которые плыли с запада на восток. Солнце светило ярко, и в  воздухе царило веселье и бодрость. На протяжении всего пути, вплоть до холмов  Олдершота, среди яркой весенней листвы проглядывали красные и серые крыши ферм.    

– До чего приятно на них смотреть! – воскликнул я  с энтузиазмом человека, вырвавшегося из туманов Бейкер‑стрит.    

Но Холмс мрачно покачал головой.    

– Знаете, Уотсон, – сказал он, – беда такого  мышления, как у меня, в том, что я воспринимаю окружающее очень субъективно.  Вот вы смотрите на эти рассеянные вдоль дороги дома и восхищаетесь их красотой.  А я, когда вижу их, думаю только о том, как они уединенны и как безнаказанно  здесь можно совершить преступление.    

– О Господи! – воскликнул я. – Кому бы в  голову пришло связывать эти милые сердцу старые домики с преступлением?    

– Они внушают мне страх. Я уверен, Уотсон, – и  уверенность эта проистекает из опыта, – что в самых отвратительных  трущобах Лондона не свершается столько страшных грехов, сколько в этой  восхитительной и веселой сельской местности.    

– Вас прямо страшно слушать.    

– И причина этому совершенно очевидна. То, чего не в  состоянии совершить закон, в городе делает общественное мнение. В самой жалкой  трущобе крик ребенка, которого бьют, или драка, которую затеял пьяница, тотчас  же вызовет участие или гнев соседей, и правосудие близко, так что единое слово  жалобы приводит его механизм в движение. Значит, от преступления до скамьи  подсудимых – всего один шаг, А теперь взгляните на эти уединенные дома – каждый  из них отстоит от соседнего на добрую милю, они населены в большинстве своем  невежественным бедняками, которые мало что смыслят в законодательстве.  Представьте, какие дьявольски жестокие помыслы и безнравственность тайком  процветают здесь из года в год. Если бы эта дама, что обратилась к нам за  помощью, поселилась в Винчестере, я не боялся бы за нее. Расстояние в пять миль  от города – вот где опасность! И все‑таки ясно, что опасность угрожает не ей  лично.    

– Понятно. Если она может приехать в Винчестер  встретить нас, значит, она в состоянии вообще уехать.    

– Совершенно справедливо. Ее свобода передвижения не  ограничена.    

– В чем же тогда дело? Вы нашли какое‑нибудь  объяснение?    

– Я придумал семь разных версий, и каждая из них  опирается на известные нам факты. Но какая из них правильная, покажут новые  сведения, которые, не сомневаюсь, нас ждут. А вот и купол собора, скоро мы  узнаем, что же хочет сообщить нам мисс Хантер.    

«Черный лебедь» оказался уважаемой в городе гостиницей на  Хайд‑стрит, совсем близко от станции, там мы и нашли молодую женщину. Она  сидела в гостиной, на столе нас ждал завтрак.    

– Я рада, что вы приехали, – серьезно сказала  она. – Большое спасибо. Я в самом деле не знаю, что делать. Мне страшно  нужен ваш совет.    

– Расскажите же, что случилось.    

– Сейчас расскажу, я должна спешить, потому что обещала  мистеру Рукаслу вернуться к трем. Он разрешил мне съездить в город нынче утром,  хотя ему, конечно, неведомо зачем.    

– Изложите все по порядку. – Холмс вытянул свои  длинные ноги в сторону камина и приготовился слушать.    

     

    

«I am so delighted that you have come.»     

     

Прежде всего должна сказать, что, в общем, мистер и миссис  Рукасл встретили меня довольно приветливо. Ради справедливости об этом следует  упомянуть. Но понять их я не могу, и это не дает мне покоя.    

– Что именно?    

– Их поведение. Однако все по порядку. Когда я  приехала, мистер Рукасл встретил меня на станции и повез в своем экипаже в  «Медные буки». Поместье, как он и говорил, чудесно расположено, но вовсе не  отличается красотой: большой квадратный дом, побеленный известкой, весь в  пятнах и подтеках от дождя и сырости. С трех сторон его окружает лес, а с  фасада – луг, который опускается к дороге на Саутгемптон, что проходит примерно  ярдах в ста от парадного крыльца. Участок перед домом принадлежит мистеру  Рукаслу, а леса вокруг – собственность лорда Саутертона. Прямо перед домом  растет несколько медных буков, отсюда и название усадьбы.    

Мой хозяин, сама любезность, встретил меня на станции и в  тот же вечер познакомил со своей женой и сыном. Наша с вами догадка, мистер  Холмс, оказалась неверной: миссис Рукасл не сумасшедшая. Молчаливая бледная  женщина, она намного моложе своего мужа, на вид ей не больше тридцати, в то  время как ему дашь все сорок пять. Из разговоров я поняла, что они женаты лет  семь, что он остался вдовцом и что от первой жены у него одна дочь – та самая,  которая в Филадельфии. Мистер Рукасл по секрету сообщил мне, что уехала она из‑за  того, что испытывала какую‑то непонятную антипатию к мачехе. Поскольку дочери  никак не менее двадцати лет, то я вполне представляю, как неловко она  чувствовала себя рядом с молодой женой отца.    

Миссис Рукасл показалась мне внутренне столь же бесцветным  существом, сколь и внешне. Она не произвела на меня никакого впечатления.  Пустое место. И сразу заметна ее страстная преданность мужу и сыну. Светло‑серые  глаза постоянно блуждают от одного к другому, подмечая их малейшее желание и по  возможности предупреждая его. Мистер Рукасл тоже в присущей ему грубовато‑добродушной  манере неплохо к ней относится, и в целом они производят впечатление  благополучной пары. Но у женщины есть какая‑то тайна. Она часто погружается в  глубокую задумчивость, и лицо ее становится печальным. Не раз я заставала ее в  слезах. Порой мне кажется, что причиной этому – ребенок, ибо мне еще ни разу не  доводилось видеть такое испорченное и злобное маленькое существо. Для своего  возраста он мал, зато у него несоразмерно большая голова. Он то подвержен  припадкам дикой ярости, то пребывает в состоянии мрачной угрюмости. Причинять  боль любому слабому созданию – вот единственное его развлечение, и он  выказывает недюжинный талант в ловле мышей, птиц и насекомых. Но о нем незачем  распространяться, мистер Холмс, он не имеет отношения к нашей истории.    

– Мне нужны все подробности, – сказал  Холмс, – представляются они вам относящимися к делу или нет.    

– Постараюсь ничего не пропустить. Что мне сразу не  понравилось в этом доме, так это внешность и поведение слуг. Их всего двое, муж  и жена. Толлер, так зовут слугу, – грубый, неотесанный человек с серой  гривой и седыми бакенбардами, от него постоянно несет спиртным. Я дважды видела  его совершенно пьяным, но мистер Рукасл, по‑моему, не обращает на это внимания.  Жена Толлера – высокая сильная женщина с сердитым лицом, она так же молчалива,  как миссис Рукасл, но гораздо менее любезна. Удивительно неприятная пара! К  счастью, большую часть времени я провожу в детской и в моей собственной  комнате, они расположены рядом.    

В первые дни после моего приезда в «Медные буки» все шло  спокойно. На третий день сразу после завтрака миссис Рукасл что‑то шепнула  своему мужу.    

– Мы очень обязаны вам, мисс Хантер, –  поворачиваясь ко мне, сказал он, – за снисходительность к нашим капризам,  вы ведь даже остригли волосы. Право же, это ничуть не испортило вашу внешность.  А теперь посмотрим, как вам идет цвет электрик. У себя на кровати вы найдете  платье, и мы будем очень благодарны, если вы согласитесь его надеть.    

Платье, которое лежало у меня в комнате, весьма  своеобразного оттенка синего цвета, сшито было из хорошей шерсти, но, сразу  заметно, уже ношенное. Сидело оно безукоризненно, как будто его шили специально  для меня. Когда я вошла, мистер и миссис Рукасл выразили восхищение, но мне их  восторг показался несколько наигранным. Мы находились в гостиной, которая  тянется по всему фасаду дома, с тремя огромными окнами, доходящими до самого  пола. Возле среднего окна спинкой к нему стоял стул. Меня усадили на этот стул,  а мистер Рукасл принялся ходить взад и вперед по комнате и рассказывать смешные  истории. Вы представить себе не можете, как комично он рассказывал, и я  хохотала до изнеможения. Миссис Рукасл чувство юмора, очевидно, чуждо, она  сидела, сложив на коленях руки, с грустным и озабоченным выражением на лице,  так ни разу и не улыбнувшись. Примерно через час мистер Рукасл вдруг объявил,  что пора приступать к повседневным обязанностям и что я могу переодеться и  пойти в детскую к маленькому Эдуарду.    

Два дня спустя при совершенно таких же обстоятельствах вся  эта сцена повторилась. Снова я должна была переодеться, сесть у окна и хохотать  над теми забавными историями, неисчислимым запасом которых обладал мой хозяин.  И рассказчиком он был неподражаемым. Затем он дал мне какой‑то роман в желтой  обложке и, подвинув мой стул так, чтобы моя тень не падала на страницу,  попросил почитать ему вслух. Я читала минут десять, начав где‑то в середине  главы, а потом он вдруг перебил меня, не дав закончить фразы, и велел пойти  переодеться.    

     

    

«I read for about ten minutes.»     

     

Вы, конечно, понимаете, мистер Холмс, как меня удивил этот  спектакль. Я заметила, что они настойчиво усаживали меня, чтобы я оказалась  спиной к окну, поэтому я решила во что бы то ни стало узнать, что происходит на  улице. Сначала это не представлялось возможным, но потом мне пришла в голову  счастливая мысль: у меня был осколок ручного зеркальца, и я спрятала его в  носовой платок. В следующий раз, в самый разгар веселья, я приложила носовой  платок к глазам и, чуть‑чуть приспособившись, сумела рассмотреть все, что  находилось позади. Признаться, я была разочарована. Там не было ничего.    

По крайней мере так было на первый взгляд. Но,  присмотревшись, я заметила на Саутгемптонской дороге невысокого бородатого  человека в сером костюме. Он смотрел в нашу сторону. Дорога эта очень  оживленная, на ней всегда полно народу. Но этот человек стоял, опершись на  ограду, и пристально вглядывался в дом. Я опустила платок и увидела, что миссис  Рукасл испытующе смотрит на меня. Она ничего не сказала, но, я уверена, поняла,  что у меня зеркало и я видела, кто стоит перед домом. Она тотчас же поднялась.    

– Джефри, – сказал она, – на дороге стоит  какой‑то мужчина и самым непозволительным образом разглядывает мисс Хантер.    

– Может быть, ваш знакомый, мисс Хантер? – спросил  он.    

– Нет. Я никого здесь не знаю.    

– Подумайте, какая наглость! Пожалуйста, повернитесь и  помашите ему, чтобы он ушел.    

– А не лучше ли просто не обращать внимания?    

– Нет, нет, не то он все время будет здесь слоняться.  Пожалуйста, повернитесь и помашите ему.    

Я сделала, как меня просили, и в ту же секунду миссис Рукасл  опустила занавеску. Это произошло неделю назад, с тех пор я не сидела у окна,  не надевала синего платья и человека на дороге тоже не видела.    

– Прошу вас, продолжайте, – сказал Холмс. –  Все это очень интересно.    

– Боюсь, мой рассказ довольно бессвязен. Не знаю, много  ли общего между всеми этими событиями. Так вот, в первый же день моего приезда  в «Медные буки» мистер Рукасл подвел меня к маленькому флигелю позади дома.  Когда мы приблизились, я услышала звяканье цепи: внутри находилось какое‑то  большое животное.    

– Загляните‑ка сюда, – сказал мистер Рукасл,  указывая на щель между досками. – Ну, разве это не красавец?    

Я заглянула и увидела два горящих во тьме глаза и смутное  очертание какого‑то животного. Я вздрогнула.    

– Не бойтесь, – засмеялся мой хозяин. – Это  мой дог Карло. Я называю его моим, но в действительности только старик Толлер  осмеливается подойти к нему, чтобы опустить с цепи на ночь, и да поможет Бог  тому, в кого он вонзит свои клыки. Ни под каким видом не переступайте порога  дома ночью, ибо тогда вам суждено распроститься с жизнью.    

Предупредил он меня не зря. На третью ночь я случайно  выглянула из окна спальни примерно часа в два. Стояла прекрасная лунная ночь, и  лужайка перед домом вся сверкала серебром. Я стояла, захваченная мирной  красотой пейзажа, как вдруг заметила, что в тени буков кто‑то движется.  Таинственное существо вышло на лужайку, и я увидела огромного, величиной с  теленка, дога рыжевато‑коричневой масти, с отвислым подгрудком, черной мордой и  могучими мослами. Он медленно пересек лужайку и исчез в темноте на  противоположной стороне. При виде этого страшного немого стража сердце у меня  замерло так, как никогда не случалось при появлении грабителя.    

А вот еще одно происшествие, о котором мне тоже хочется вам  рассказать. Вы знаете, что я остригла волосы еще до отъезда из Лондона и  отрезанную косу спрятала на дно чемодана. Однажды вечером, уложив мальчика  спать, я принялась раскладывать свои вещи. В комнате стоит старый комод, два  верхних ящика его открыты, и там ничего не было, но нижний заперт. Я положила  свое белье в верхние ящики, места не хватило, и я, естественно, была недовольна  тем, что нижний ящик заперт. Я решила, что его заперли по недоразумению,  поэтому, достав ключи, я попыталась его открыть. Подошел первый же ключ, ящик  открылся. Там лежала только одна вещь. И как вы думаете, что именно? Моя коса!    

Я взяла ее и как следует рассмотрела. Такой же особый цвет,  как у меня, такие же густые волосы. Но затем я сообразила, что это не мои  волосы. Как они могли очутиться в запертом ящике комода? Дрожащими руками я  раскрыла свой чемодан, выбросила из него вещи и на дне его увидела свою косу. Я  положила две косы рядом, уверяю вас, они были совершенно одинаковыми. Ну, разве  это не удивительно? Я была в полнейшем недоумении. Я положила чужую косу  обратно в ящик и ничего не сказала об этом Рукаслам: я поступила дурно,  чувствовала я, открыв запертый ящик.    

     

    

«I took it up and examined it.»     

     

Вы, мистер Холмс, наверное, заметили, что я наблюдательна,  поэтому мне не составило труда освоиться с расположением комнат и коридоров в  доме. Одно крыло его, по‑видимому, было нежилым. Дверь, которая вела туда,  находилась напротив комнат Толлеров, но была заперта. Однажды, поднимаясь по  лестнице, я увидела, как оттуда с ключами в руках выходил мистер Рукасл. Лицо  его в этот момент было совсем не таким, как всегда. Щеки его горели, лоб  морщинился от гнева, а на висках набухли вены. Не взглянув на меня и не сказав  ни слова, он запер дверь и поспешил вниз.    

Это событие пробудило мое любопытство. Отправившись на  прогулку с ребенком, я пошла туда, откуда хорошо видны окна той части дома. Окон  было четыре, все они выходили на одну сторону, три просто грязные, а четвертое  еще и загорожено ставнями. Там, по‑видимому, никто не жил. Пока я ходила взад и  вперед по саду, ко мне вышел снова веселый и жизнерадостный мистер Рукасл.    

– Не сочтите за грубость, моя дорогая юная леди, –  обратился ко мне он, – что я прошел мимо вас, не сказав ни слова привета.  Я был очень озабочен своими делами.    

Я уверила его, что ничуть не обиделась.    

– Между прочим, – сказала я, – у вас наверху,  по‑видимому, никто не живет, потому что одно окно даже загорожено ставнями.    

– Я увлекаюсь фотографией, – ответил он, – и  устроил там темную комнату. Но до чего вы наблюдательны, моя дорогая юная леди!  Кто бы мог подумать!    

Так вот, мистер Холмс, как только я поняла, что от меня что‑то  скрывают, я загорелась желанием проникнуть в эти комнаты. Это было не просто  любопытство, хоть и оно мне не чуждо. Это было чувство долга и уверенности, что  если я туда проникну, я совершу добрый поступок. Говорят, что у женщин есть  какое‑то особое чутье. Быть может, именно оно поддерживало эту уверенность. Во  всяком случае, я настойчиво искала возможность проникнуть за запретную дверь.    

Возможность эта представилась только вчера. Должна сказать  вам, что кроме мистера Рукасла в пустые комнаты зачем‑то входили Толлер и его  жена, а один раз я даже видела, как Толлер вынес оттуда большой черный мешок.  Последние дни он много пьет и вчера вечером был совсем пьян. Поднявшись наверх,  я заметила, что ключ от двери торчит в замке. Мистер и миссис Рукасл находились  внизу, ребенок был с ними, поэтому я решила воспользоваться предоставившейся  мне возможностью. Тихо повернув ключ, я отворила дверь и проскользнула внутрь.    

Передо мной был небольшой коридор с голыми стенами и пол, не  застланный ковром. В конце коридор сворачивал налево. За углом шли подряд три  двери, первая и третья отворены и вели в пустые комнаты, запыленные и мрачные.  В первой комнате было два окна, а во второй – одно, такое грязное, что сквозь  него еле‑еле проникал вечерний свет. Средняя дверь была закрыта и заложена  снаружи широкой перекладиной от железной кровати; один конец перекладины был  продет во вделанное в стену кольцо, а другой привязан толстой веревкой. Ключа в  двери не оказалось. Эта забаррикадированная дверь вполне соответствовала  закрытому ставнями окну, но по свету, что пробивался из‑под нее, я поняла, что  в комнате не совсем темно. По‑видимому, свет проникал туда из люка, ведущего на  чердак. Я стояла в коридоре, глядя на страшную дверь и раздумывая, что может  таиться за нею, как вдруг услышала внутри шаги и увидела, как на узкую полоску  тусклого света, проникающего из‑под двери, то надвигалась какая‑то тень, то  удалялась от нее. Безумный страх охватил меня, мистер Холмс. Напряженные нервы  не выдержали, я повернулась и бросилась бежать – так, будто сзади меня хватала  какая‑то страшная рука. Я промчалась по коридору, выбежала на площадку и  очутилась прямо в объятиях мистера Рукасла.    

– Значит, – улыбаясь, сказал он, – это были  вы. Я так и подумал, когда увидел, что дверь открыта.    

– Ох, как я перепугалась! – пролепетала я.    

– Моя дорогая юная леди! Что же так напугало вас, моя  дорогая юная леди?    

Вы и представить себе не можете, как ласково и успокаювающе  он это говорил.    

Но голос его был чересчур добрым. Он переигрывал. Я снова  была начеку.    

– По глупости я забрела в нежилое крыло, –  объяснила я.    

– Но там так пусто и такой мрак, что я испугалась и  убежала. Ох, как там страшно!    

– И это все? – спросил он, зорко вглядываясь в  меня.    

– Что же еще? – воскликнула я.    

– Как вы думаете, почему я запер эту дверь?    

– Откуда же мне знать?    

– Чтобы посторонние не совали туда свой нос. Понятно?    

Он продолжал улыбаться самой любезной улыбкой.    

– Уверяю вас, если бы я знала…    

– Что ж, теперь знайте. И если вы хоть раз снова  переступите этот порог… – при этих словах улыбка его превратилась в гневную  гримасу, словно дьявол глянул на меня своим свирепым оком, – я отдам вас  на растерзание моему мастифу.    

     

    

«Oh, I am so frightened!» I panted.     

     

Я была так напугана, что не помню, как поступила в ту  минуту. Наверное, я метнулась мимо него в свою комнату. Очнулась я, дрожа всем  телом, уже у себя на постели. И тогда я подумала про вас, мистер Холмс. Я  больше не могла там находиться, мне нужно было посоветоваться с вами. Этот дом,  этот человек, его жена, его слуги, даже ребенок – все внушало мне страх. Если  бы только вызвать вас сюда, тогда все было бы в порядке. Конечно, я могла бы  бежать оттуда, но меня терзало любопытство, не менее сильное, чем страх. И я  решила послать вам телеграмму. Я надела пальто и шляпу, сходила на почту, что в  полу‑миле от нас, и затем, испытывая некоторое облегчение, пошла назад. У  самого дома мне пришла в голову мысль, не спустили ли они собаку, но тут же я  вспомнила, что Толлер напился до бесчувствия, а без него никто не сумеет  спустить с цепи эту злобную тварь. Я благополучно проскользнула внутрь и  полночи не спала, радуясь, что увижу вас. Сегодня утром я без труда получила  разрешение съездить в Винчестер. Правда, мне нужно вернуться к трем часам, так  как мистер и миссис Рукасл едут к кому‑то в гости, поэтому я весь вечер должна  быть с ребенком. Теперь вам известны, мистер Холмс, все мои приключения, и я  была бы очень рада, если бы вы объяснили мне, что все это значит, и прежде  всего научили, как я должна поступить.    

Холмс и я, затаив дыхание, слушали этот удивительный  рассказ. Мой друг встал и, засунув руки в карманы, принялся ходить взад и  вперед по комнате. Лицо его было чрезвычайно серьезным.    

– Толлер все еще пьян? – спросил он.    

– Да. Его жена утром говорила миссис Рукасл, что ничего  не может с ним сделать.    

– Хорошо. Так вы говорите, что Рукаслов нынче весь  вечер не будет дома?    

– Да.    

– В доме есть какой‑нибудь погреб, который закрывается  на хороший, крепкий замок?    

– Да, винный погреб.    

– Мисс Хантер, вы вели себя очень отважно и разумно.  Сумеете ли вы совершить еще один смелый поступок? Я бы не обратился с подобной  просьбой, если бы не считал вас женщиной незаурядной.    

– Попробую. А что я должна сделать?    

– Мы, мой друг и я, приедем в «Медные буки» в семь  часов. К этому времени Рукаслы уедут, а Толлер, надеюсь не проспится. Остается  мисс Толлер. Если вы сумеете под каким‑нибудь предлогом послать ее в погреб, а  потом запереть там, вы облегчите нашу задачу.    

– Я это сделаю.    

– Прекрасно! Тогда нам удастся поподробнее расследовать  эту историю, у которой только одно объяснение. Вас пригласили туда сыграть роль  некоей молодой особы, которую они заточили в комнате наверху. Тут нет никаких  сомнений. Кто она? Я уверен, что дочь мистера Рукасла, Алиса, которая, если я  не запамятовал, уехала в Америку. Выбор пал на вас, вы похожи на нее ростом,  фигурой и цветом волос. Во время болезни ей, наверное, остригли волосы, поэтому  пришлось принести в жертву и ваши. Вы случайно нашли ее косу. Человек на дороге  – это ее друг или жених, а так как вы похожи на нее – на вас было ее  платье, – то видя, что вы смеетесь и даже машете, чтобы он ушел, он решил,  что мисс Рукасл счастлива и более в нем не нуждается. Собаку спускали по ночам  для того, чтобы помешать его попыткам увидеться с Алисой. Все это совершенно  ясно. Самое существенное в этом деле – это ребенок.    

– Он‑то какое отношение имеет ко всей этой  истории? – воскликнул я.    

– Мой дорогой Уотсон, вы врач и должны знать, что  поступки ребенка можно понять, изучив нрав его родителей. И наоборот. Я часто  определял характер родителей, изучив нрав их детей. Этот ребенок аномален в  своей жестокости, он наслаждается ею, и унаследовал ли он ее от своего  улыбчивого отца или от матери, эта черта одинаково опасна для той девушки, что  находится в их власти.    

– Вы совершенно правы, мистер Холмс! – вскричала  наша клиентка. – Мне приходят на память тысячи мелочей, которые  свидетельствуют о том, как вы правы. О, давайте не будем терять ни минуты,  поможем этой бедняжке.    

– Надо быть осторожными, потому что мы имеем дело с  очень хитрым человеком. До вечера мы ничего не можем предпринять. В семь мы  будем у вас и сумеем разгадать эту тайну.    

Мы сдержали слово и ровно в семь, оставив нашу двуколку у  придорожного трактира, явились в «Медные буки». Даже если бы мисс Хантер с  улыбкой на лице и не ждала нас на пороге, мы все равно узнали бы дом, увидев  деревья с темными листьями, сверкающими, как начищенная медь, в лучах  заходящего солнца.    

– Удалось? – только и спросил Холмс.    

Откуда‑то снизу доносился глухой стук.    

– Это миссис Толлер в погребе, – объяснила мисс  Xантер.    

– А ее муж храпит в кухне на полу. Вот ключи, кажется  такие же, как у мистера Рукасла.    

– Умница! – восхищенно вскричал Холмс. – А  теперь ведите нас, через несколько минут преступление будет раскрыто.    

Мы поднялись по лестнице, отперли дверь, прошли по коридору  и очутились перед дверью, о которой рассказывала нам мисс Хантер. Холмс  перерезал веревку и снял перекладину. Затем он хотел отпереть дверь, но ни один  ключ не подходил к замку. Изнутри не доносилось ни звука, и Холмс нахмурился.    

– Надеюсь, мы не опоздали, – сказал он. – Мне  кажется, мисс Хантер, нам лучше войти туда без вас. Ну‑ка, Уотсон, нажмите на  дверь влечем, не удастся ли нам открыть ее силой.    

Старая, обшарпанная дверь тотчас же уступила нашим  объединенным усилиям, и мы ворвались в комнату. Она была пуста. В ней не было  ничего, кроме маленькой жесткой постели, стола и корзины с бельем. Люк на  чердак был распахнут, пленница бежала.    

– Здесь что‑то произошло, – сказал Холмс. –  Этот красавчик, очевидно, догадался о намерениях мисс Хантер и уволок свою  жертву.    

– Но каким образом?    

– Через люк. Сейчас посмотрим, как он это  сделал. – Он влез на стол. – Правильно, вот и обрывок веревочной  лестницы, привязанной к карнизу. Вот как он это сделал.    

– Но это невозможно, – возразила мисс  Хантер. – Когда Рукаслы уезжали, никакой лестницы не было.    

– Он вернулся и проделал все, что надо. Говорю вам, это  умный и опасный человек. Я не удивлюсь, если услышу на лестнице его шаги. Уотсон,  вам лучше приготовить свой пистолет.    

Едва он произнес эти слова, как на пороге появился очень  полный, крупный мужчина с толстой палкой в руках. Мисс Хантер вскрикнула и  прижалась к стене, но Шерлок Холмс решительно встал между ними.    

– Негодяй! – сказал он. – Куда вы дели свою  дочь?    

     

    

«You villain!» said he, «where's your daughter!»     

     

Толстяк обежал глазами комнату и затем бросил взгляд на люк.    

– Это я у вас должен спросить! – закричал  он. – Воры! Шпионы и воры! Я поймал вас! Вы в моей власти! Я вам  покажу! – Он повернулся и бросился вниз по лестнице.    

– Он пошел за собакой! – воскликнула мисс Хантер.    

– У меня есть пистолет, – сказал я.    

– Надо закрыть парадную дверь, – распорядился  Холмс, и мы втроем побежали вниз.    

Едва мы спустились, как раздался собачий лай, а затем  ужасных вопль, сопровождаемый жутким рычанием. Из соседней двери, спотыкаясь,  выскочил пожилой мужчина с красным лицом и дрожащими руками.    

– Боже мой! – вскричал он. – Кто‑то спустил  собаку. Ее не кормили целых два дня. Быстрее, не то будет поздно!    

Мы с Холмсом выбежали из дома и вслед за Толлером завернули  за угол. Огромный зверь с черной мордой терзал за горло Рукасла, а тот корчился  на земле и кричал. Подбежав к собаке, я выстрелив; она упала, но белые ее клыки  так и остались в жирных складках шеи. С большим трудом мы оторвали собаку от  Рукасла и понесли его, еще живого, но жестоко искалеченного, в дом. Мы положили  его на диван в гостиной, послали протрезвевшего Толлера за его женой, а я  попытался по мере сил и возможностей облегчить положение раненого. Мы все  стояли вокруг него, когда дверь отворилась и в комнату вошла высокая худая  женщина.    

     

    

Running up, I blew its brains out.     

     

– Миссис Толлер! – воскликнула мисс Хантер.    

– Да, мисс, это я. Мистер Рукасл отпер погреб, когда  вернулся, а потом уж пошел наверх к вам. Как жаль, мисс, что вы не рассказали  мне о своих намерениях. Я бы убедила вас, что вы стараетесь напрасно.    

– Так! – воскликнул Холмс, пристально глядя на нее. –  Значит, мисс Толлер известно об этом деле больше, чем кому‑либо другому.    

– Да, сэр, и я готова рассказать, что знаю.    

– Тогда, пожалуйста, садитесь, и мы послушаем,  некоторые детали, признаюсь, я еще не совсем уяснил.    

– Постараюсь прояснить их, – сказала она. – Я  бы сделала это и раньше, если бы сумела выбраться из погреба. Коли вмешается  полиция, прошу вас помнить, что я была на вашей стороне и помогла мисс Алисе.    

У мисс Алисы не было счастья с тех пор, как ее отец женился  вторично. На нее не обращали внимания, с ней не считались. Но совсем плохо  стало, когда у своей подруги она познакомилась с молодым мистером Фаулером.  Насколько мне известно, у мисс Алисы по завещанию были собственные деньги, но  уж такой робкой и терпеливой она была, что и словом не заикнулась про них, а  просто передала все в руки мистера Рукасла. Он знал, что в отношении денег ему  беспокоиться не о чем. Однако перспектива замужества, когда супруг может  потребовать все, что принадлежит ему по закону, заставила его призадуматься и  решить, что пора действовать. Он хотел, чтобы она подписала бумагу о том, что  он имеет право распоряжаться деньгами, независимо от того, выйдет она замуж или  нет. Она отказалась это сделать, но он не отставал до тех пор, пока у нее не  сделалось воспаление мозга, и шесть недель она находилась между жизнью и  смертью. Потом она поправилась, но стала как тень, а ее прекрасные волосы  пришлось остричь. Правда, молодого человека это ничуть не смутило – он по‑прежнему  оставался ей предан, как и полагается порядочному человеку.    

– Ваш рассказ значительно прояснил дело, – заметил  Холмс. – Остальное я, пожалуй, в состоянии домыслить сам. Значит, мистер  Рукасл применил систему насильственной изоляции?    

– Да, сэр.    

– И привез миссис Хантер из Лондона, чтобы избавиться  от настойчивости мистера Фаулера?    

– Именно так, сэр.    

– Но мистер Фаулер, будучи человеком упрямым, как и  подобает настоящему моряку, осадил дом, а встретившись с вами, сумел звоном  монет и другими способами убедить вас, что у вас с ним общие интересы.    

– Мистер Фаулер умеет уговаривать, человек он  щедрый, – безмятежно отозвалась миссис Толлер.    

– Ему удалось сделать так, что ваш почтенный супруг не  испытывал недостатка в спиртном и чтобы на тот случай, когда ваш хозяин уедет  из дома, лестница была наготове.    

– Именно так, сэр, все и произошло.    

– Премного вам обязан, миссис Толлер, за то, что вы  разъяснили нам кое‑какие непонятные вещи, – сказал Холмс. – А вот и  здешний доктор и с ним миссис Рукасл! Мне думается, Уотсон, нам пора взять мисс  Хантер с собой в Винчестер, так как наш locus standi[26] представляется сейчас довольно сомнительным.    

Так была раскрыта тайна страшного дома с медными буками у  парадного крыльца. Мистер Рукасл остался жив, но превратился в полного  инвалида, и существование его теперь целиком зависит от забот преданной жены.  Они по‑прежнему живут вместе со старыми слугами, которым, наверное, так много  известно из прошлой жизни мистера Рукасла, что у него нет сил с ними  расстаться. Мистер Фаулер и мисс Рукасл обвенчались в Саутгемптоне на следующий  же день после побега, и сейчас он правительственный чиновник на острове святого  Маврикия. Что же касается мисс Вайолет Хантер, то мой друг Холмс, к крайнему  моему неудовольствию, больше не проявлял к ней никакого интереса, поскольку она  перестала быть центром занимающей его проблемы, и сейчас она трудится на посту  директора частной школы в Уолсоле, делая это, не сомневаюсь, весьма успешно.