1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 
– Думаю,  да, – скромно ответил Робин Гуд.    

– То  есть, вы в этом уверены, – продолжал Маленький Джон. – Хорошо!  Смотрите вон туда. Видите человека, который стоит слева от солдата, чей шлем  украшен перьями? Так вот, дорогой друг, это вероломный изменник, и я убежден,  что он объясняет командиру, как пройти в поместье лесной дорогой. Постарайтесь  убить этого негодяя.    

– Охотно.    

Робин  натянул тетиву, и мгновение спустя человек, на которого указал Маленький Джон,  дернулся, вскрикнул от боли и замертво рухнул на землю.    

Тогда  командир норманнов поспешно собрал своих людей и решился штурмовать укрепления.    

Саксы  храбро защищались, но их было гораздо меньше, чем врагов, и они, не сумев устоять,  в полном порядке отступили к Гэмвеллу.    

Взяв  заграждения, норманны вошли в деревню; крестьянами овладела паника, и они было  побежали, но тут раздался громовой клич:    

– Стойте,  саксы! Кто храбр, за мной! Вперед! Вперед! Это был голос Маленького Джона,  вернувшего мужество растерявшимся бойцам; они повернулись лицом к противнику и,  устыдившись проявленной ими минутной слабости, кинулись за своим предводителем.    

Маленький  Джон, как разъяренный леи, бросился к высокому солдату, который, по-видимому,  был помощником командира: его яростные удары сеяли ужас среди саксов.    

При виде  Маленького Джона, который продвигался прямо к нему, раскидывая, как тростинки,  солдат, перекрывших ему дорогу, тот человек, о ком мы говорили, схватил топор и  кинулся ему навстречу.    

– А  вот и ты, наконец, мастер лесник! – воскликнул солдат (это был не кто  иной, как Джеффри). – Сейчас я разом расквитаюсь с тобой за все зло, что  ты мне причинил!    

Маленький  Джон презрительно улыбнулся, и, когда Джеффри, вертевший топор у себя над  головой, попробовал нанести ему удар, он мгновенным движением вырвал у него из  рук оружие и отбросил его шагов на двадцать.    

– Ты  презренный негодяй, – сказал Маленький Джон, – и заслуживаешь смерти,  но я еще раз сжалюсь над тобой; защищайся!    

И  противники-великаны (читатель, вероятно, помнит, что Джеффри Силач ростом не  уступал Маленькому Джону) сошлись лицом к лицу в яростной схватке. Она была  долгой, и исход ее был сомнителен, но тут Маленький Джон собрал все свои силы и  нанес противнику страшный удар, разрубив его наискось от плеча до спинного  хребта.    

Побежденный  рухнул, не издав ни звука, и противники с обеих сторон, молча и неподвижно наблюдавшие  за необычным поединком, оцепенев от ужаса, увидели эту страшную рану,  нанесенную смертельным ударом.    

Но  Маленький Джон не задержался у тела своего поверженного врага; потрясая окровавленным  мечом, он кинулся крушить ряды норманнов, подобно богу войны, опустошения и смерти.    

Добравшись  до пригорка, он обернулся и увидел, что его сторонники сражаются мужественно,  но норманны окружили их со всех сторон и лишили возможности защищаться.    

Тотчас  же молодой человек протрубил в рог, давая сигнал к отступлению, а потом снова  бросился на врагов и проложил дорогу своим людям. Его меч, разивший налево и  направо, несколько минут держал солдат на почтительном расстоянии от него, и  саксы, содействуя намерениям своего командира, сумели вслед за ним пробиться во  двор замка. Держась вместе и отчаянно сражаясь, они заперлись в доме, заранее  укрепленном и способном выдержать осаду.    

    

Норманны  кинулись с топорами на двери, но двери были дубовые, толстые, и они устояли.  Тогда солдаты принялись бродить вокруг огромного здания, надеясь найти менее  защищенный вход, но эти поиски были не только бесполезны, но и опасны, потому  что из окон саксы осыпали их огромными камнями и одолевали стрелами.    

Капитан,  увидев, какие опустошения произвели в рядах его солдат метательные снаряды  осажденных, отозвал норманнов и, оставив сотню человек стеречь дом, отступил с  остальными в деревню. Дома в селении, как читателю известно, были покинуты  жителями; по распоряжению командира, солдаты обыскали их, но, к великой досаде  своей, не нашли не только жителей, но и ничего, чем можно было поживиться или  хотя бы утолить голод.    

Поскольку  норманны рассчитывали на быструю победу, съестных припасов они с собой не  взяли, а потому оказались в большом затруднении. Солдаты стали роптать, и  командир отправил в лес дюжину человек, слывших хорошими охотниками, и велел им  добыть несколько оленей. Охота оказалась удачной; солдаты насытились, и  капитан, устроивший лагерь в деревне, приказал половине отряда расположиться на  отдых, а другой – готовиться к ночному штурму здания, где укрепились саксы.    

Крестьяне  оказались удачливее своих противников: они сытно поужинали после того как  подобрали убитых и перевязали раненых, а затем легли спать.    

Когда  стемнело, саксы увидели, что их враги подожгли деревню.    

– Смотрите,  Маленький Джон, – сказал Робин Гуд, показывая другу на зловещее  зарево, – эти негодяи жгут без всякой жалости дома наших крестьян.    

– Они  и усадьбу подожгут, мой друг, – грустно ответил Маленький Джон, –  надо и к этому несчастью быть готовыми. Старый дом окружен деревьями, он  загорится, как скирда соломы.    

– Как  вы спокойно это говорите! – воскликнул Робин. – Разве мы ничего не  сможем сделать, чтобы предотвратить этот гнусный замысел?    

– Мы  сделаем все что сможем, дорогой Робин, но не нужно обольщаться: огонь – это  враг, которого трудно одолеть.    

– Смотрите,  Джон, вот еще одна хижина горит; они, что, всю деревню решили сжечь?    

– А  вы в этом хоть на минуту усомнились, бедный мой Робин? Да, они сожгут наш  дорогой Гэмвелл, а покончив с этим дьявольским занятием, явятся сюда поджигать  замок.    

Крестьяне  в отчаянии наблюдали это зрелище; в толпе раздавались крики негодования; многие  хотели выйти из замка и удовлетворить жажду мести, терзавшую им сердце, но  Маленький Джон (его позвал один из двоюродных братьев) сказал им взволнованным  голосом:    

– Я  понимаю вашу ярость, ребята, но, умоляю вас, подождите! Если мы продержимся до  рассвета, мы победим. Подождите, подождите, через четверть часа негодяи будут  здесь.    

– Да  вот они! – воскликнул Робин.    

И  правда, норманны двигались к усадьбе, испуская воинственные кличи и неся в  руках пылающие головни.    

– По  местам, ребята, все по местам! – вскричал племянник сэра Гая. –  Старательно цельтесь, не потеряйте ни одной стрелы впустую. Что касается вас,  Робин, останьтесь подле меня. Я покажу вам, кого следует отправить на тот свет.    

Норманны  подошли к замку и, стараясь держаться подальше от окон и барбаканов, стали  швырять горящие факелы в двери, но крестьяне поливали их со стен водой, и они  потухли, не причинив никакого вреда.    

Огонь  был остановлен, но тут радостные крики солдат заставили Маленького Джона и Робина  подойти к окну.    

Около  дюжины солдат под предводительством капитана тянули какое-то орудие, предназначенное,  по всей видимости, для того, чтобы выбить двери. В ту минуту, когда норманны  уже собирались установить его по указаниям капитана, Маленький Джон сказал  Робину:    

– Постарайтесь  всадить стрелу в этого чертова капитана.    

– Я  и рад бы, но убить его вряд ли удастся, потому что на нем кольчуга и надо  попасть в голову.    

– Внимание, –  прервал его Джон, – готовьтесь… Стреляйте, Робин, стреляйте, пока факел  светит ему в лицо! Его смерть нас спасет!    

Робин,  внимательно следивший за каждым движением капитана, тут же спустил тетиву.  Стрела пропела и вонзилась норманну в переносье; он упал навзничь. Солдаты  растерянно сгрудились вокруг командира, и в их рядах началось смятение.    

– А  теперь, саксы, – воскликнул Джон, и голос его задрожал от радости, –  не жалейте стрел, чтобы поражать поджигателей!    

И в  норманнов снова полетели тучи стрел; оставшиеся в живых почувствовали, что их  ждет неизбежная гибель. Они собирались уже обратиться в бегство, когда один из  них, добровольно взявший на себя командование, предложил последнее средство,  чтобы заставить крестьян уйти из крепости. Напротив внутреннего фасада замка,  то есть со стороны сада, росла большая купа деревьев, по большей части сосен. Под  предводительством своего нового начальника норманны подожгли те верхние ветви  деревьев, что были ближе всего к крыше здания, а затем подпилили стволы.  Маленький Джон, с тревогой наблюдавший за их действиями, вскрикнул от ярости, а  потом, обратившись к Робину, сказал:    

– Они  нашли способ заставить нас выйти из дома; деревья подожгут крышу, и скоро займется  весь замок. Робин, подстрелите тех, у кого факелы, а вы, друзья, не жалейте  стрел. Смерть норманнским волкам! Смерть!    

Деревья  загорелись мгновенно и со страшным шумом рухнули на крышу; вскоре багровое  пламя увенчало свод замка.    

Маленький  Джон собрал своих людей в большом зале и разделил их на три отряда; во главе  первого он встал сам вместе с Робин Гудом, командование вторым поручил брату  Туку, а третий доверил старому Линкольну; все три отряда должны были попытаться  выйти из дома через разные двери.    

Сэр Гай  безучастно смотрел на эти приготовления, но когда племянник подошел к нему,  чтобы увести его с собой, старый баронет воскликнул:    

– Я  хочу умереть на развалинах моего дома! Напрасно Маленький Джон, Робин и молодые  Гэмвеллы умоляли старика, напрасно обращали его внимание на багровое пламя,  бросавшее в зал кровавые отблески, напрасно говорили ему о жене и дочерях –  старый сакс оставался глух к их просьбам и нечувствителен к их слезам.    

– Берегитесь! –  вдруг закричал Робин Гуд. – Сейчас рухнет кровля!    

Маленький  Джон обхватил руками своего дядю и, несмотря на причитания и жалобы старика,  вынес его из зала.    

И не  успели саксы выскочить из дому, как раздался страшный грохот: рухнула крыша, за  ней – одно из другим – межэтажные перекрытия, и изо всех дверей и окон старого  замка повалили клубы дыма и языки пламени.    

Маленький  Джон поручил сэра Гая нескольким смелым саксам, приказав им без промедления  отправляться в Йоркшир.    

Немного  успокоившись в отношении дяди, неукротимый Маленький Джон снопа выхватил из  ножен меч и бросился на врага, крича:    

– Победа!  Победа! Сдавайтесь! Просите пощады! Появление на поле битвы брата Тука в его  монашеской рясе привело норманнов в панический ужас: ни один из них не  осмелился оказать сопротивление служителю Церкви; преследуемые саксами, они в  страхе бросились к тому месту, где были оставлены их лошади, проворно вскочили  в седла и умчались во весь опор. Из трехсот норманнов, подошедших к деревне  утром, осталось едва ли семьдесят. Крестьяне, опьянев от своей победы,  сгрудились вокруг Маленького Джона; молодой человек приказал подобрать убитых и  раненых и обратился к своим товарищам с такой речью:    

– Саксы!  Вы доказали сегодня, что достойны носить это благородное имя, но, увы, несмотря  на вашу доблесть, норманны достигли своей цели: они сожгли ваши жилища и вы  стали нищими изгнанниками. Оставаться здесь вам больше невозможно – на эти  развалины явится новый отряд солдат, следовательно, вам нужно отсюда уходить. У  нас есть еще путь к спасению: нас укроет лес. Кто из вас, дети мои, не спал на  мягком мху под зеленым пологом листвы?    

– Да,  идем в лес, идем в лес! – воскликнуло сразу несколько голосов.    

– Да,  идем в лес, – повторил Маленький Джон, – мы будем там жить вместе и  трудиться друг для друга; но, чтобы жить спокойно, мирно и счастливо, нам нужно  выбрать предводителя.    

– Предводителя?  Тогда пусть это будете вы, Маленький Джон!    

– Да  здравствует Маленький Джон! – единодушно закричали саксы.    

– Друзья  мои, – произнес в ответ молодой человек, – от всей души благодарю вас  за честь, которую вы хотите мне оказать, но принять ваше предложение я не могу.  Позвольте же мне немедля представить вам того, кто достоин стать во главе вас.    

– Где  он? Где?    

– Вот  он, – ответил Маленький Джон, положив руку на плечо Робин Гуда. –  Робин Гуд, дети мои, истинный сакс, к тому же он храбр. А скромностью и  рассудительностью он может потягаться с любым стариком. Вы видите перед собой  графа Хантингдона, потомка Уолтофа, любимейшего из сынов Англии. Норманны,  отнявшие у него богатство, оспаривают и его титулы; король Генрих приговорил  Робин Гуда к изгнанию. А теперь, ребята, отвечайте: хотите ли вы видеть своим  главой племянника сэра Гая Гэмвелла, благородного Робин Гуда?    

– Да,  да! – закричали крестьяне, польщенные тем, что ими будет командовать граф  Хантингдон.    

Сердце  Робин Гуда было переполнено радостью: его тайные надежды сбылись. Он гордился  нелегкой должностью, которая досталась ему благодаря преданности друга, и,  скажем прямо, чувствовал себя вполне достойным ее. Обведя саксов взглядом, в  котором светилась радость, он снял шапку, и опершись на плечо Джона,  взволнованно сказал:    

– Я  счастлив, друзья мои, что вы согласны выбрать меня своим предводителем, и от  всего сердца благодарю вас. Будьте уверены, что я сделаю все от меня зависящее,  чтобы заслужить вашу привязанность и ваше уважение. Моя молодость могла бы  внушить вам вполне обоснованные опасения, но должен сказать вам, что я мыслю,  чувствую и поступаю как человек, который много страдал, а следовательно, давно  уже повзрослел. Во мне вы найдете брата, товарища, друга, а когда это будет  крайне необходимо – командира. Я знаю лес, наше будущее обиталище, и обязуюсь  найти вам надежное укрытие, где жить нам будет спокойно и приятно. Тайну этого  убежища никто никогда не должен узнать; мы сами должны охранять себя, и нам  нужно быть осторожными и скрытными. Готовьтесь к отходу, я поведу вас в  укрытие, недоступное нашим врагам. Еще раз благодарю вас, дорогие мои  братья-саксы, за доверие; я оправдаю его и буду с вами и в радости и в горе.    

Люди  собрались быстро, потому что и собирать им было нечего: норманны ничего не оставили  несчастным изгнанникам.    

Спустя  три часа Робин Гуд, Маленький Джон и жители деревни дошли до большого подземелья  в самой середине леса. Там было совершенно сухо, а большие отдушины вверху  давали свободный доступ воздуху и свету.    

– Сказать  по правде, Робин, – заметил Маленький Джон, – я ведь знаю лес не хуже  вас, но и я поражен вашим открытием: откуда в Шервудском лесу взялось такое  убежище?    

– Скорее  всего, – ответил Робин Гуд, – его построили саксы-беглецы при  Вильгельме Первом.    

Два дня  спустя после того как наши герои обосновались в Шервудском лесу, двое из них  пошли в Мансфилд за покупками и, вернувшись оттуда, сообщили Робин Гуду, что  отряд норманнов в пятьсот человек, не придумав ничего лучшего, снес до  основания стены гостеприимного дома Гэмвеллов.    

 XIX    

     

Прошло  пять лет.    

Шайка  Робин Гуда, устроившись со всеми удобствами в лесу, жила там в полной безопасности,  хотя норманны, исконные враги саксов, прекрасно знали о ее существовании.  Сначала изгнанники кормились охотой, но со временем добычи могло бы не хватить  на всех, и это заставило Робин Гуда изыскать для своих людей какой-нибудь более  надежный источник существования.    

Поэтому  он поставил заставы на всех дорогах, пересекавших Шервудский лес, и стал брать  с путников пошлину за проезд. Пошлина эта была огромна, если проезжим,  захваченным врасплох шайкой, был знатный сеньор, и чрезвычайно мала, если это  был бедняк. Впрочем, эти ежедневные взимания налогов мало походили на кражу,  потому что производились они со всей возможной любезностью и учтивостью.    

Вот как  люди Робин Гуда останавливали путников.    

– Сэр  чужестранец, – говорили они, вежливо снимая с себя шапку, – наш главарь  Робин Гуд ожидает вашу светлость, чтобы начать трапезу.    

От  такого приглашения отказаться было невозможно, а потому путник принимал его,  изображая признательность.    

С той же  отменной учтивостью путешественника вели к Робин Гуду, там он садился вместе с  хозяином за стол, вкусно ел, пил и того лучше, а в конце трапезы узнавал,  сколько было потрачено в его честь. Само собой разумеется, что названная сумма  соответствовала состоятельности незнакомца. Если денег при нем было много, он  платил сразу, если же их недоставало, он говорил, где живет его семья, и за  него брали большой выкуп. В последнем случае путник оставался пленником, но  обращались с ним так хорошо, что он не выказывал ни малейшего неудовольствия,  ожидая освобождения. Удовольствие отобедать с Робин Гудом норманнам обходилось  очень дорого, однако никто никогда не жаловался, что его к этому принудили.    

Два или  три раза против лесных жителей посылались военные отряды, но, потерпев позорное  поражение, они объявляли, что шайка Робин Гуда непобедима. И если богатых  господ разбойники основательно обирали, то бедный человек, будь он сакс или  норманн, всегда находил у них сердечный прием. Когда брат Тук отсутствовал,  лесники иногда позволяли себе остановить монаха, но если тот добровольно  соглашался отслужить для них обедню, его щедро награждали.    

Наш  старый друг Тук чувствовал себя таким счастливым в этом обществе, что ему в  голову и на минуту не приходила мысль с ним расстаться. Ему построили большую  келью неподалеку от подземелья, и он жил привольно, пробавляясь лучшими дарами  леса. Этот достойный монах по-прежнему с удовольствием пил вино, когда ему  выпадало счастье раздобыть несколько бутылок; если не было вина, он пил крепкий  эль, а если уж судьба в своем непостоянстве лишала его и этого – пил чистую  воду. Но уж тогда, само собой разумеется, бедный Джилл корчил гримасы и  заявлял, что вода из чистого ручья дурно пахнет и омерзительна на вкус. Время  не исправило характер храброго монаха. Это был все тот же крикун, краснобай, хвастун,  всегда готовый с кем-нибудь сцепиться. Он совершал с шайкой дальние походы по  лесу, и одно удовольствие было посмотреть на него и этих веселых  ребят-балагуров, которые и путешественников-то останавливали любезно. Они все  казались такими счастливыми, им так нравилась жизнь, которую они вели, что в  народе их любовно называли «веселыми лесными братьями».    

Уже пять  лет никто ничего не слышал ни об Аллане Клере, ни о леди Кристабель; было  только известно, что барон Фиц-Олвин последовал за королем Генрихом II в  Нормандию.    

Что же  до бедняги Красного Уилла, то его записали в полк.    

Хэл,  женившийся на Грейс Мэй, жил со своей женой в городке Ноттингем, и уже был отцом  очаровательной трехлетней девчушки.    

Мод,  красотка Мод, как называл ее славный Уильям, по-прежнему жила с Гэмвеллами, которые,  как мы уже сказали, тайно перебрались в свое имение в Йоркшире.    

Старый  баронет нашел в жене и детях утешение, силы его восстановились, и крепкое здоровье  обещало ему долгую жизнь.    

Сыновья  сэра Гая стали товарищами Робин Гуда и жили вместе с ним в лесу.    

В нашем герое  тоже произошли большие перемены: он стал выше ростом, руки и ноги его стали мускулистей,  и нежная красота его лица, не потерявшего пленительной изысканности, уступила  место зрелой мужественности. В двадцать пять лет Робин Гуд казался  тридцатилетним, большие черные глаза светились отвагой, мягкие кудри обрамляли  чистый лоб, чуть тронутый загаром; рисунок рта и черные, как смоль, усы делали  лицо серьезным, и, хотя в облике его и сквозила некоторая строгость, характер у  него был дружелюбный и веселый. Он весьма нравился женщинам, однако,  по-видимому, не испытывал от этого гордости и это ему не льстило, ибо сердце  его принадлежало Марианне. Он ее любил так же нежно, как и раньше, и часто  навещал ее в замке сэра Гая. Вся семья Гэмвеллов знала о любви молодых людей, и  было решено сыграть их свадьбу, как только вернется Аллан или станет известно о  его смерти.    

В числе  гостей, которых любезно принимали в Барнсдейле (так называлось имение саксонского  баронета) был один молодой человек, которому Марианна очень нравилась. Этот  молодой человек, ближайший сосед сэра Гая (парк его замка граничил с  Барнсдейлом), всего несколько месяцев назад вернулся из Иерусалима, куда он  попал, участвуя в крестовом походе, так как принадлежал к ордену тамплиеров.    

Сэр  Хьюберт де Буасси был рыцарем-храмовником и, следовательно, принял обет безбрачия.    

Однажды  утром, возвращаясь с прогулки верхом по окрестностям, сэр Хьюберт увидел  Марианну в окне замка своего соседа. Он нашел, что она хороша собой, возжелал  увидеть ее снова и осведомился, кто она такая. Ему все объяснили. Тотчас же он  явился к баронету, представился ему как добрый сосед, предложил старику дружбу  и попытался войти к нему в доверие. Это было нелегко; старый сакс, ненавидевший  норманнов, держался очень сдержанно и встретил эти первые шаги сеньора де  Буасси крайне холодно. Но совершенно не растерявшись от неудачи, рыцарь  предпринял новые попытки сблизиться. Вняв голосу благоразумия, на этот раз сэр  Гай проявил большую любезность. Несколько дней спустя после своего второго  посещения сэр Хьюберт нанес визит дамам Гэмвелл и, став гостем семьи, проявил  такую искренность, теплоту и любезность, что сэр Гай, которому он рассказывал  разные чудесные истории, почувствовал, что недоверие, которое возникало у него  к любому норманну с первого взгляда, мало-помалу тает.    

Посещения  Хьюберта становились все чаще, и вел он себя так ловко, что полностью завоевал  если не доверие, то уважение и дружбу старика и стал для него чрезвычайно  приятным собеседником. С девушками он был любезен без вольности, и одинаково  всем оказывал знаки внимания. Жаловаться на его навязчивость было просто  невозможно, казалось, она проистекала из дружеских чувств; Марианна, очевидно,  именно так и подумала, потому что ей и в голову не пришло рассказать об этом  Робину. И все же девушка опасалась, что молодые люди могут случайно встретиться  в гостиной замка и Робин Гуд при этом позволит себе какую-нибудь неосторожную  выходку, потому что трудно было себе представить, чтобы пылкий молодой человек  спокойно взирал на дружбу сакса с врагом своего народа.    

Хьюберт  де Буасси был одним из тех мужчин, которые, будучи далеки от физического или  морального совершенства, обладают талантом нравиться женщинам и быть любимыми.  Мягкость характера сходила в их глазах за сердечную доброту, и он одержал в  свете несколько блестящих побед. Это неуловимое очарование сделало его очень  самонадеянным и циничным до такой степени, что он и представить себе не мог на  самом деле быть отвергнутым женщиной, которую он почтил своим вниманием.    

Правила  ордена, к которому принадлежал Хьюберт, запрещали ему брак и предписывали вести  целомудренную жизнь, но, по правде сказать, большая часть тамплиеров вела себя  так же, как Хьюберт; привыкнув к княжеской роскоши, он жил в свете как молодой  человек, полностью свободный располагать своим сердцем, состоянием и временем.    

Он  полюбил невинную Марианну страстной любовью с первого взгляда, и эта страсть,  тщательно скрываемая от всех и особенно от той, что ее внушила, стала его  каждодневной мукой. Холодные манеры девушки, удерживающие ее на расстоянии,  гордое презрение к захватчикам-норманнам, раздражающее его, превратили эту  любовь в странную смесь желания и ненависти.    

Рыцарь  был достаточно опытен и тонок, чтобы понять, что, кроме доброго сэра Гая, все  остальные в семье с трудом терпели его посещения. Ему и самому-то было не по  себе в присутствии тех, кому, называя их друзьями, он вероломно замышлял  жестоко отомстить.    

Хотя  старый баронет от природы был добр и великодушен, ему нередко случалось выказывать  свое глубокое презрение к норманнам и разражаться презрительной бранью в их  адрес. Хьюберт сдерживал бешенство, в которое его приводили эти смертельные  оскорбления, улыбался снисходительно, а иногда доходил в своем двуличии до  того, что внешне разделял мнение хозяина, но все же предварительно выдвигая  возражения, которые должны были внушить старику сочувствие и приязнь лично к  нему.    

Хьюберт  был очень умен, а суждения он составлял быстро и точно, особенно когда интересы  его страстей требовали от него особой проницательности. Поэтому с первого дня  знакомства с сэром Гаем он легко понял, что старик – человек добрый, простой,  искренний и, следовательно, не способен предположить в других людях тех дурных  качеств, которых он лишен сам.    

Через  два месяца после первого визита Хьюберта в замок к нему там, по крайней мере по  видимости, относились как к настоящему другу.    

Обе  дочери баронета, Уинифред и Барбара, были с норманном любезны и приветливы, но  Марианна относилась к нему совершенно иначе, подсознательно опасаясь его  напускного добродушия.    

Хьюберт  узнал, что Марианна должна скоро выйти замуж, но выведать имя ее будущего  супруга ему не удалось.    

Человек  менее пылкого нрава, чем храмовник, отступил бы, натолкнувшись на ледяную  сдержанность девушки, но на самом деле Хьюбертом скорее владело чувство мести,  чем неодолимое влечение подлинной любви. Он ждал удобного случая, чтобы  объясниться; он хотел неожиданно упасть к ногам Марианны и смиренным тоном  объявить ей о своей пылкой страсти. Но терпеливо выжидая удобного случая  остаться с Марианной наедине, Хьюберт старался узнать тайну ее любви, пообещав  себе, если ему удастся, сокрушить своего опасного соперника.    

Слуги  Хьюберта пытались расспрашивать домочадцев сэра Гая о женихе Марианны, но те  рассказывали им какие-то басни, называли вымышленное имя, и, несмотря на все  хитрости и ловкие ходы, рыцарь остался на этот счет в полном неведении.    

Но ему  удалось все же разузнать, что будущий супруг Марианны – сакс, молодой и очень  красивый; еще он узнал, что посещения женихом замка окружены глубокой тайной. Тогда  рыцарь организовал засаду, чтобы подстеречь приход соперника и убить его, но  это похвальное намерение ему осуществить не удалось, потому что тот так и не  пришел.    

Вот в  таком состоянии были его дела, и Хьюберт ничем не обнаружил ни своей пылкой  страсти к Марианне, ни ненависти ко всему семейству Гэмвеллов, когда все члены  этого семейства отправились на праздник деревни, расположенной недалеко от  замка. Хьюберт попросил разрешения сопровождать дам, и это разрешение было ему  любезно дано.    

Уинифред,  Мод, и Барбара надеялись развлечься в этой поездке; но Марианна ожидала Робин  Гуда и, чтобы спокойно остаться одной в замке, сослалась на то, что у нее  сильно болит голова.    

Семья  уехала, принарядившаяся, слуги тоже, и, кроме одного человека, который должен  был охранять замок, и двух прислужниц, занятых по хозяйству, все обитатели  покинули Барнсдейл.    

Оставшись  одна, Марианна поднялась к себе в комнату, красиво оделась и села у окна, откуда  ей видны были дороги, сходившиеся к замку. Каждую минуту ей слышался мелодичный  звук рога, условный сигнал, возвещавший приход ее любимого. Тогда ее прелестная  головка высовывалась из окна, в задумчивых глазах появлялся живой блеск,  отвыкшие от улыбки губы шептали его имя, и она вздрагивала от радостного и  беспокойного ожидания. Но звук рога не слышался, ничья тень не ложилась на  золотистый песок дороги, глаза Марианны не видели никого, и она вновь  погружалась в грезы.    

Ждать  пришлось долго, и понемногу ей стало грустно. Она внимательно вгляделась в горизонт,  попыталась проникнуть взглядом в темные аллеи парка, вслушалась в шорохи и,  чувствуя себя обманутой в своих пылких надеждах, горько заплакала.    

Так она  сидела в кресле, опершись головой на руку и предаваясь отчаянию, как вдруг слабый  шорох заставил ее поднять глаза.    

Перед  ней стоял Хьюберт.    

Марианна  вскрикнула и хотела убежать.    

– Почему  вы так испугались, сударыня? Разве я похож на отродье Сатаны? Боже правый! Я-то  думал, что мое присутствие в комнате женщины ее ничем испугать не может.    

– Простите  меня, сударь, – проговорила дрожащим голосом Марианна, – я не  слышала, как вы открыли дверь. Я была одна, и…    

– Мне  кажется, вы страстно любите одиночество, прелестная Марианна, и если случится  другу нарушить его, на лице вашем отражается такая досада, как будто он неловко  ворвался к вам во время любовного свидания.    

Марианна,  сначала несколько испуганная и растерянная, вскоре обрела спокойствие, свойственное  ее уравновешенной натуре. Гордо подняв голову, она твердым шагом направилась к  двери. Но рыцарь де Буасси остановил ее:    

– Сударыня,  мне хотелось бы побеседовать с вами; будьте любезны, доставьте мне удовольствие,  уделив мне несколько минут. Честно говоря, я думал, что вы благосклоннее отнесетесь  к моему визиту.    

– Ваш  визит, сударь, – презрительно ответила девушка, – столь же неприятен,  сколь и неожидан.    

– Неужели?! –  воскликнул Хьюберт. – Меня это крайне огорчает, но что же делать, сударыня?  С тем, чего нельзя избежать, следует смириться.    

– Если  вы дворянин, то обычаи света вам известны, сэр Хьюберт; достаточно того, что я  прошу вас оставить меня одну.    

– Я  дворянин, прелестное дитя, – насмешливо ответил тамплиер, – но так  люблю общество милых женщин, что не покину его только из-за вашей прихоти.    

– Вы  нарушаете все правила рыцарской учтивости, сударь, – ответила  Марианна. – Позвольте мне поэтому оставить вас одного в этой комнате, куда  вы пришли незваным и нежеланным гостем.    

– Сударыня, –  дерзко возразил Хьюберт, – я решил сегодня быть невежливым до конца, и  если уж не хочу отсюда уходить, то и вас отсюда не выпущу. Я имел честь сказать  вам, что хочу с вами поговорить, а поскольку случай остаться с вами наедине  предоставляется мне не чаще, чем встречается красота, подобная вашей, то я  поступил бы глупо, не воспользовавшись по вашему примеру притворным приступом  мигрени, чтобы увидеться с вами. Соблаговолите же выслушать меня. Я уже давно  люблю вас.    

– Довольно,  сударь, – прервала его Марианна. – Мне не пристало слушать вас более.    

– Я  вас люблю, – повторил Хьюберт.    

– О, –  воскликнула Марианна, – будь здесь баронет, вы не осмелились бы так со мной  говорить!    

– Конечно, –  нагло отвечал молодой человек. (Мертвенная бледность покрыла щеки несчастной девушки.)  – Вы умны и сообразительны, – продолжал Хьюберт. – И я не вижу смысла  терять время, продолжая льстить вам без меры. Это неплохой способ произвести  впечатление на пустую и тщеславную девчонку. Но по отношению к вам это  бесполезно, да и было бы дурным тоном. Вы прекрасны, и я вас люблю. Видите, я  иду прямо к цели. Хотите ли вы воздать моей страсти хоть малой толикой любви?    

– Никогда, –  твердо ответила Марианна.    

– Вот  слово, которое из осторожности не следует произносить девушке, когда она оказалась  наедине с человеком, потерявшим голову от ее красоты.    

– О  Боже, Боже мой! – воскликнула Марианна, просяще сложив ладони.    

– Хотите  вы стать моей женой? Если вы согласитесь на это, то будете одной из самых  знатных дам в Йоркшире.    

– Презренный  человек! – воскликнула девушка. – Вы бесстыдно нарушаете данные вами  клятвы. Вы не можете предлагать мне руку – вы не свободны. Вы рыцарь ордена  тамплиеров, и таинство брака для вас запретно.    

– Я  могу освободиться от своего обета, – возразил рыцарь, – и, если вы  согласитесь принять мое имя, нашему счастью ничто не сможет помешать. Клянусь  бессмертием своей души, Марианна, вы будете счастливы, я люблю вас всем  сердцем, стану вашим рабом и думать буду лишь о том, чтобы вы стали той женщиной,  которой завидуют все.    

Да не  плачьте вы, Марианна, и отпетые мне, могу ли и надеяться на нашу любовь?    

– Никогда!  Никогда!    

– Опять  это слово, Марианна, – медовым голосом продолжал Хьюберт, – не  поступайте легкомысленно, подумайте, прежде чем ответить. Я богат, у меня  лучшие поместья во всей Нормандии, у меня множество вассалов, и все они будут  вашими слугами, они будут видеть в вас любимую жену своего сеньора, и вся  округа будет на вас молиться. Я усыплю ваши волосы ослепительными жемчугами,  преподнесу вам бесценные подарки. Клянусь вам, Марианна, вы будете счастливы со  мной.    

– Не  клянитесь, милорд, потому что вы и эту клятву нарушите, как нарушили обеты Господу.    

– Нет,  Марианна, я сдержу ее.    

– Я  хотела бы верить вашим словам, сударь, – примирительно ответила  девушка, – но не могу ответить желаниям, которые они выражают: сердце мое  мне не принадлежит.    

– Мне  говорили об этом, но эта мысль настолько неприятна мне, что я не хотел верить  этому. Неужели это правда?    

– Да,  сударь, это правда, – покраснев, ответила Марианна.    

– Ну  что ж! Пусть так! Я не буду выведывать тайну вашего сердца, если вы согласитесь  хоть иногда сказать мне ласковое словечко, если вы позволите мне надеяться, что  я смогу называться вашим другом. Я буду так нежно любить вас, Марианна, я буду  так предан вам!    

– Я  не нуждаюсь в друге, сударь, и не буду поощрять чувства, которые не могу  разделить. Тот, кто царит в моем сердце, обладает единственными сокровищами,  которыми я хочу владеть: благородным сердцем, рыцарским духом и преданной  душой. И я буду вечно верна ему, вечно предана ему.    

– Марианна,  не заставляйте меня отчаиваться, ибо я впаду в безумие. Я хочу сохранить  спокойствие и не нарушить по отношению к вам того, что предписывает уважение.  Но, если вы по-прежнему будете ко мне суровы, мне трудно будет удержать свой  гнев. Послушайте меня, Марианна: этот человек, который может жить вдали от вас,  любит вас не так страстно, как я. О, будьте моей, Марианна! Ну какую жизнь вы  ведете? Одна в чужой семье. Сэр Гай вам не отец, Уинифред и Барбара – не  сестры. В ваших жилах, я знаю, течет норманнская кровь, и только привязанность  к этим саксам заставляет вас выказывать мне презрение. Идемте же со мной, прекрасная  Марианна, идемте, и ваша жизнь будет наполнена роскошью, радостью и  праздниками.    

На губах  Марианны появилась презрительная улыбка:    

– Соблаговолите  удалиться отсюда, сударь, ваши предложения даже не заслуживают вежливого отказа.  Я уже имела честь вам сказать, что помолвлена с одним знатным саксом.    

– Значит  вы отталкиваете меня, вы отвергаете мои предложения, гордячка? – спросил  Хьюберт прерывающимся голосом.    

– Да,  сударь.    

– Вы  сомневаетесь в искренности моих слов?    

– Нет,  сэр рыцарь, я благодарю вас за добрые намерения, но последний раз прошу вас оставить  меня одну, потому что ваше присутствие в моих покоях чрезвычайно тягостно мне.    

Ничего  не ответив, рыцарь взял стул и поставил его рядом с тем, на котором сидела Марианна.    

Девушка  встала посреди комнаты и, спокойно опустив глаза, стала ждать, пока Хьюберт  уйдет.    

– Сядьте  рядом со мной, – помолчав, сказал рыцарь, – я не хочу причинить вам  зла, я хочу, чтобы вы дали мне обещание, которое позволит вам не нарушить  слова, данного вами этому таинственному незнакомцу, столь горячо вами любимому,  а мне даст силы пережить ваше пренебрежение мною. Я прошу, а ведь я имею право  требовать, Марианна, – добавил Хьюберт, встал и двинулся к девушке; та же  спокойно, не торопясь, но твердо направилась к двери. – Дверь заперта,  мисс Марианна, вы напрасно израните ваши прелестные ручки, пытаясь ее отпереть.  Я предусмотрителен, прекрасное дитя; в замке нет никого, и, если вам в голову  придет фантазия звать на помощь, то мои люди, которых я расставил на постах  неподалеку от Барнсдейла, примут ваши крики за сигнал подогнать к крыльцу  оседланных лошадей, и эти быстрые кони, хотите вы того или нет, умчат вас  далеко отсюда.    

– Сударь, –  сказала Марианна, и в голосе ее послышались рыдания, – сжальтесь надо  мной; вы просите меня о том, на что я не могу согласиться, и насилием вы не  завоюете мое сердце. Позвольте мне удалиться: вы видите, я не кричу, никого не  зову. Я достаточно уважаю вас, чтобы полагать, что вы можете всерьез угрожать  мне похищением; вы человек чести, и вам и в голову не может прийти мысль  совершить такой подлый поступок. Сэр Гай любит вас, сэр Гай уважает вас, ценит,  так неужели вы осмелитесь так жестоко обмануть его в дружеских чувствах,  которых вы сами же и добивались? Подумайте, ведь вся семья Гэмвеллов будет и  отчаянии, а я… я наложу на себя руки, сэр рыцарь.    

И  Марианна разразилась слезами.    

– Я  поклялся, что вы будете моей.    

– Вы  поступили необдуманно, сударь, и если когда-нибудь в вашем сердце теплилась любовь  хоть к одной женщине, подумайте, как было бы ей тяжело, когда бы вы ее любили,  а другой мужчина попытался бы заставить ее предать эту любовь. Может быть,  сударь, у вас есть сестра, подумайте о ней; у меня есть брат, и он не переживет  моего бесчестья.    

– Вы  будете моей женой, Марианна, любимой и почитаемой; едемте со мной.    

– Нет,  сударь, никогда!    

Хьюберт,  потихоньку подошедший к Марианне, хотел обнять ее. Девушка выскользнула из  этого невыносимого для нее объятия и, бросившись в угол комнаты, громко  закричала:    

– На  помощь! На помощь!    

Хьюберта  мало испугали эти крики, поскольку он знал, что никакого действия они иметь не  будут. На лице его появилась жестокая улыбка, и он схватил девушку за руки. Но  пока он старался привлечь ее к себе, она мгновенно высвободила одну руку,  выхватила кинжал, висевший у Хьюберта на поясе, и кинулась к открытому окну.  Обезумев, бедняжка уже готова была или заколоться, или броситься вниз, как  вдруг в тишине долины послышались мелодичные звуки рога. Марианна, уже  перегнувшаяся через подоконник, вздрогнула, потом подняла голову и, не выпуская  из рук кинжала, прислушалась; грудь ее часто вздымалась. Мелодия, вначале  слабая и неотчетливая, становилась все слышнее и вдруг зазвенела громко и радостно.  Хьюберт стоял, словно зачарованный этими неожиданными звуками, и не делал ни  шага к Марианне, но когда рог умолк, он попытался оттащить ее от окна.    

– На  помощь, Робин, на помощь! – дрожащим голосом закричала Марианна. – На  помощь, скорее, Робин, милый Робин, вас послало само Небо!    

Хьюберт,  пораженный этим грозным именем, попытался заставить девушку замолчать, но она  отчаянно сопротивлялась.    

Вдруг  снаружи кто-то позвал Марианну по имени, вслед за тем послышались звуки борьбы,  потом дверь комнаты, в которой находилась девушка, разлетелась на куски и на  пороге появился Робин Гуд.    

Не  вскрикнув, не проронив ни звука, Робин Гуд прыгнул на рыцаря, схватил его за  горло и бросил к ногам Марианны.    

– Презренный! –  произнес Робин, поставив колено на грудь Хьюберта. – Ты пытался обесчестить  женщину!    

Рыдая,  Марианна упала на грудь жениха.    

– Да  благословит вас Бог, Робин, – прошептала она, – вы спасли больше, чем  мою жизнь, вы спасли мою честь.    

– Милая  Марианна, – ответил молодой человек, – одного я прошу у Бога: пусть  он дарует мне милость всегда быть рядом с вами в час опасности. Благословенно  будь святое Провидение, приведшее меня сюда. Успокойтесь, вы сейчас мне  расскажете все, что здесь произошло до моего прихода. А вы, наглец и негодяй, –  продолжал Робин Гуд, повернувшись к рыцарю, уже успевшему подняться с  пола, – убирайтесь отсюда; я слишком уважаю благородную девушку, которую  вы осмелились оскорбить, чтобы драться в ее присутствии. Вон!..    

Описать  бешенство неудачливого соблазнителя просто невозможно; оно было близко к помешательству.  Он бросил на влюбленных полный ненависти взгляд, произнес что-то невнятное и,  пристыженный, униженный, обезоруженный и оскорбленный, вышел за дверь, шатаясь,  спустился с лестницы и покинул замок, куда некоторое время тому назад явился  полный радужных надежд.    

Робин  Гуд прижимал Марианну к груди, а она все плакала и плакала, хотя и пыталась показать  своему спасителю, как она ему рада.    

– Марианна,  любимая моя Марианна, – нежно шептал Робин, – вам нечего больше бояться,  ведь я с вами. Ну, поднимите ваше милое личико, я хочу, чтобы вы успокоились и  улыбнулись.    

Марианна  пыталась сделать то, о чем так нежно просил ее возлюбленный, но не могла от  волнения сказать ни слова.    

– Кто  этот молодой человек, друг мой? – спросил Робин после минуты молчания,  усаживая рядом с собой все еще дрожавшую девушку.    

– Один  норманнский сеньор, чьи владения примыкают к Барнсдейлу, – робко ответила  Марианна.    

– Норманн?! –  вскричал Робин. – Как же мой дядя принимает у себя в доме человека, принадлежащего  к этому проклятому народу?    

– Дорогой  Робин, – ответила Марианна, – вы же знаете, что сэр Гай стар,  осторожен и благоразумен. Не надо судить о его поведении под влиянием гнева,  который вы испытываете в эту минуту. Если он принимает в доме рыцаря Хьюберта  де Буасси, поверьте, что его к этому принудили серьезные причины. Как и вы, а  может быть и больше, сэр Гай ненавидит норманнов. Помимо осторожности, которая  заставила нашего дядю принимать рыцаря, тут сыграли спою роль хитрость,  коварство и сладкоречивость этого человека, сумевшего обольстить всю семью. Сэр  Хьюберт казался таким почтительным, учтивым и услужливым, что все пленились его  добрым нравом.    

– А  вы, Марианна?    

– А  я, – ответила девушка, – вообще о нем не думала, но мне казалось, что  во взгляде у него есть что-то лживое, не вызывающее доверия.    

– А  как он попал в комнату?    

– Не  знаю. Я плакала, потому что… – и девушка покраснев, опустила глаза.    

–…потому  что? – нежно переспросил Робин.    

–…потому  что вы все не шли, – ласково улыбаясь, ответила девушка.    

– Милая  моя!..    

– Вдруг  какой-то шорох привлек мое внимание, я подняла голову и увидела перед собой  рыцаря. Он под каким-то предлогом покинул сэра Гая, удалил, вне всякого  сомнения, служанок, а на подступах к дому расставил своих людей.    

– Я  это знаю, – прервал ее Робин, – двух, которые хотели помешать мне  войти, я уложил.    

– О  дорогой Робин, вы меня спасли. Я бы умерла без вас: я уже занесла над собой  кинжал, когда услышала, что вы трубите в рог.    

– Где  жилище этого негодяя? – спросил Робин, стискивая зубы.    

– В  нескольких шагах отсюда, – ответила девушка, подводя Робина к окну. –  Подойдите сюда; видите здание – его крыша возвышается над деревьями? Это и есть  замок сеньора де Буасси.    

– Спасибо,  дорогая Марианна. Не будем больше говорить об этом человеке, при одной мысли о  том, что подлые руки могли коснуться ваших, я жестоко страдаю. Поговорим о нас,  о наших друзьях, у меня есть для вас хорошие новости, которые принесут вам  радость, дорогая Марианна.    

– Увы,  Робин, – грустно ответила девушка, – я так мало привыкла радоваться,  что и надеяться не смею на счастливое событие.    

– И  вы не правы, милый друг. Ну, постарайтесь же забыть, что случилось, и  попробуйте догадаться, какие у меня для вас новости.    

– Дорогой  Робин! Я предчувствую какую-то нечаянную радость. Вас помиловали, да? Вы  свободны, и вам не надо больше прятаться от людских глаз?    

– Нет,  Марианна, нет, я по-прежнему бедный изгнанник; не о себе я хотел вам рассказать.    

– Значит,  о моем брате, о моем дорогом Аллане? Где он, Робин? Когда приедет повидаться со  мной?    

– Я  надеюсь, что скоро, – ответил Робин. – Я узнал о нем от одного  человека, который присоединился к нам. Этот человек попал в плен к норманнам в  той роковой стычке между нами и крестоносцами в Шервудском лесу и был вынужден  поступить на службу к барону Фиц-Олвину. Барон и леди Кристабель вернулись  вчера в Ноттингемский замок. Естественно, что и наш сакс с ними вернулся, и  первой его мыслью было присоединиться к нам. Он-то и рассказал, что Аллан Клер  занимает большую должность в армии короля Франции и что он должен вот-вот  получить отпуск, чтобы провести несколько месяцев в Англии.    

– Это  и в самом деле хорошая новость, дорогой Робин, – воскликнула Марианна, –  вы, как всегда, мой добрый ангел. Аллан и так вас очень любит, а теперь полюбит  еще больше, когда я расскажу ему, как вы были добры и великодушны к той,  которая без вашей нежности и заботы давно бы умерла от тоски, горя и  беспокойства.    

– Дорогая  Марианна, – ответил молодой человек, – вы скажете Аллану, что я  сделал все возможное, чтобы помочь вам пережить его отсутствие, и был вам  нежным и преданным братом.    

– Ах,  больше чем братом, – тихо промолвила Марианна.    

– Любимая  моя, – прошептал Робин, прижимая ее к сердцу, – вы скажете ему, что я  страстно вас люблю и вся моя жизнь принадлежит вам.    

Долго  длилась их нежная встреча, и если и случалось Робину чересчур страстно сжимать  руки своей прекрасной невесты, то уважение к ней останавливало его любовный  пыл.    

На следующий  день на рассвете Робин Гуд вскочил на коня и, никого не предупредив о своем поспешном  отъезде, во весь опор поскакал в Шервудский лес. По его приказу полсотни  человек под предводительством Маленького Джона отправились в Барнсдейл и,  спрятавшись в окрестностях деревни, стали ждать дальнейших распоряжений своего  молодого главаря.    

В тот же  вечер Робин Гуд привел своих людей в лесок, расположенный прямо напротив замка  Хьюберта де Буасси, и в немногих словах рассказал им о подлых делах  норманнского рыцаря.    

– Я  узнал, – добавил Робин, – что Хьюберт де Буасси готовится страшно  отомстить за неудачу; он созвал своих вассалов, а их сорок человек, и сегодня  ночью они собираются напасть на замок нашего друга и родственника сэра Гая  Гэмвелла; здания они хотя г сжечь, мужчин убить, а женщин похитить. Но он не  принял нас и расчет, ребята. Мы будем защищать подступы к Барнсдейлу и  несомненно одержим победу. Будьте мужественны и удачливы – и вперед!    

– Вперед! –  закричали с воодушевлением веселые лесные братья.    

Как только  спустилась ночь, ворота замка Хьюберта отворились и из них вышел вооруженный  отряд, в полной тишине двинувшийся по дороге в Барнсдейл. Но едва они пересекли  границу имения норманнского рыцаря, как раздался боевой клич, от которого у  него застыла кровь в жилах. Хьюберт, подбадривая своих людей словами и жестами,  бросился в ту сторону, откуда раздавался этот грозный шум. И тут лесные братья  вышли из-за деревьев и бросились на отряд.    

Завязалась  битва, она становилась все яростнее и кровавее, и наконец Робин Гуд сошелся  лицом к лицу с рыцарем де Буасси.    

Их  поединок был ужасен. Хьюберт доблестно защищался, но гнев утроил силы Робин  Гуда, он проявлял чудеса храбрости и в конце концов по рукоятку вонзил свой меч  в грудь противника.    

Вассалы  норманнского рыцаря запросили пощады, и Робин проявил великодушие: поскольку  враг его был мертв, он приказал прекратить сражение. Замок рыцаря де Буасси был  предан огню, а самого владельца этого великолепного поместья повесили на  придорожном дереве.    

Марианна  была отомщена.    

     

 Часть вторая. Изгнанник    

     

I    

     

Ранним  утром ясного августовского дня Робин Гуд в прекрасном настроении, напевая, прогуливался  в полном одиночестве по узкой тропинке в Шервудском лесу.    

Вдруг  чей-то сильный голос, своенравные звуки которого свидетельствовали о том, что  его обладатель совершен но не в ладах с музыкой, принялся распевать любовную  балладу.    

– Клянусь  Пречистой Девой! – прошептал молодой человек, внимательно прислушиваясь к  голосу незнакомца. – Это мне кажется очень странным. Слова, которые этот  человек пропел, сочинил я сам, причем еще в детстве, и никому никогда их не  пел.    

Рассуждая  таким образом, Робин Гуд спрятался за деревом и стал ждать, когда путник  пройдет мимо него.    

Тот не  замедлил появиться. Поравнявшись с дубом, за которым сидел Робин Гуд, он стал  всматриваться в чащу леса.    

– О! –  произнес незнакомец, увидев сквозь заросли великолепное стадо оленей. –  Вот и мои старые знакомые; посмотрим, не потерял ли я зоркость и меткость.  Клянусь святым Павлом! Не могу отказать себе в удовольствии подстрелить вон  того крепкого молодца, который идет так медленно и важно.    

Произнеся  это, незнакомец вынул из колчана стрелу, наложил на лук, прицелился и смертельно  ранил оленя.    

– Отлично! –  раздался насмешливый голос. – Прекрасный выстрел!    

Удивленный  незнакомец резко обернулся.    

– Вы  находите, сударь? – спросил он, оглядывая Робин Гуда с головы до ног.    

– Да,  вы меткий стрелок.    

– Да  неужели? – презрительно переспросил незнакомец.    

– Безусловно,  и особенно для человека, не привыкшего стрелять в оленей.    

– А  вы откуда знаете, что для меня это непривычное занятие?    

– Да  по нашей манере держать лук. Бьюсь об заклад на что угодно, сэр чужестранец,  что уложить человека на поле боя вам легче, чем оленя и чаще.    

– Точно  замечено, – смеясь, воскликнул незнакомец. – А позволено ли мне будет  узнать имя человека столь проницательного, что он с первого взгляда замечает  разницу между тем, как стреляет солдат и как стреляет лесник?    

– Мое  имя ничего вам не даст для обсуждения вопроса, который нас занимает, сэр чужестранец,  но я назову вам свою должность. Я один из главных лесничих этого леса и не  намерен позволять здесь кому бы то ни было испытывать меткость, стреляя в  беззащитных оленей.    

– Меня  ваши намерения мало беспокоят, красавец-лесник, – дерзко ответил незнакомец, –  и только попробуйте помешать мне стрелять в кого мне вздумается: и ланей буду  убивать, и оленей, и вообще кого захочу.    

– Не  будь я против, вам легко было бы это сделать, поскольку вы прекрасный  стрелок, – ответил Робин. – А потому я хочу вам сделать одно  предложение. Послушайте: я главарь отряда отчаянных ребят, сметливых и умелых  во всем, что касается их ремесла. Вы кажетесь мне славным малым, и, если у вас  храброе сердце, а нрав спокойный и уживчивый, я счастлив буду принять вас в наш  отряд. Если вы вступите к нам, вам позволено будет здесь охотиться, а если вы  не захотите к нам присоединиться, я прошу вас уйти из леса.    

– Поистине,  господин лесничий, уж очень самоуверенно вы говорите. Ну что ж, теперь послушайте  меня. Если вы быстренько не уберетесь отсюда, я без долгих слов преподам вам  урок, который научит вас думать о том, что вы говорите, а состоять этот урок,  мой птенчик, будет в нескольких умело нанесенных ударах палкой.    

– Ты  меня побьешь?! – презрительно воскликнул Робин Гуд.    

– Да,  я.    

– Мой  милый, – сказал Робин, – не вводи меня в гнев, ибо тебе сильно не  поздоровится; если ты немедленно не подчинишься моему приказу и не уйдешь из  лесу, то я тебя сначала крепко проучу, а потом мы посмотрим, выдержит ли сук  какого-нибудь дерева повыше вес твоего тела.    

Незнакомец  засмеялся:    

– Побить  меня, а потом повесить? Любопытно было бы, да вряд ли выйдет. Ну, давай, приступай,  я жду.    

– Я  не утруждаю себя лично дракой на палках со всеми встречными хвастунами, милый  друг, – ответил Робин, – у меня достаточно людей, чтобы сделать это  за меня. Сейчас я их позову, и ты будешь разбираться с ними.    

Робин  Гуд поднес рог к губам и хотел затрубить изо всех сил, но тут незнакомец  мгновенно наложил стрелу на лук и с яростью крикнул:    

– Стойте  или я убью нас!    

Робин  опустил рог, схватил свой лук и, необычайно проворно подскочив к незнакомцу, закричал:    

– Безумец!  Ты что, не видишь, с кем решил состязаться? Да прежде чем ты бы спустил стрелу,  моя уже была бы в тебе, и смерть, которой ты мне грозил, сразила бы тебя. Будь  благоразумен, ведь мы незнакомы, и у нас нет серьезных причин считать друг  друга врагами. Лук – кровавое оружие; положи стрелу в колчан, и уж если ты  желаешь сразиться на палках, пусть будет палка: я принимаю вызов.    

– Хорошо,  пусть будет палка, – согласился незнакомец, – и пусть тот, кто  заденет голову другого, не только станет победителем, но и будет волен  распоряжаться судьбой противника.    

– Согласен, –  ответил Робин, – но ты учел, к каким последствиям приведет твое предложение?  Если я заставлю тебя просить пощады, то буду иметь право заставить тебя  присоединиться к нам.    

– Да.    

– Прекрасно,  и пусть победит сильнейший.    

– Аминь! –  отозвался незнакомец.    

И  началось состязание в ловкости. Противники щедро наносили удары, и вскоре  незнакомец был весь в синяках, хотя сам не смог задеть Робина ни разу.  Задыхаясь, вне себя от злости, бедный малый бросил палку.    

– Стойте, –  сказал он, – я падаю от усталости.    

– Признаете  себя побежденным? – спросил Робин.    

– Нет,  но признаю, что вы сильнее меня; вы привыкли драться на палках, и это дает вам  слишком большое преимущество, надо по возможности уравнять шансы. Вы мечом  владеете?    

– Да, –  ответил Робин.    

– Так  не угодно ли вам продолжить биться этим оружием?    

– Конечно.    

Они  вынули мечи из ножен. Оба прекрасные бойцы, они сражались минут пятнадцать, но  ни одному не удалось ранить другого.    

– Стойте! –  вдруг крикнул Робин.    

– Устали? –  спросил незнакомец, победно улыбаясь.    

– Да, –  искренне ответил Робин, – а кроме того, я нахожу, что поединок на мечах –  штука малоприятная, палка куда лучше: удары ею чувствительны, но менее опасны;  меч же вещь жестокая и грубая. И хоть я действительно устал, – добавил  Робин, вглядываясь в лицо противника, наполовину скрытое надвинутой на глаза  шапкой, – я запросил передышку не только поэтому. С тех пор как я тебя  увидел, меня преследуют воспоминания детства, и во взгляде твоих больших  голубых глаз мне чудится что-то знакомое. Твой голос напоминает мне голос  одного моего друга, и сердце мое невольно потянулось к тебе; скажи мне свое  имя: если ты тот, кого я люблю и жду как самого дорогого друга, тысячу раз  благословен будь твой приход; но даже если ты чужестранец, я все равно тебе  рад. Я буду любить тебя и ради тебя самого и ради вызванных тобою дорогих мне  воспоминаний.    

– Вы  говорите со мной с подкупающей добротой, господин лесник, – ответил незнакомец, –  но, к великому моему сожалению, я не могу выполнить вашу учтивую просьбу. Я  человек не вольный и имя свое должен держать в тайне, которую из осторожности  не могу открыть.    

– Вам  нечего меня бояться, – ответил Робин, – я и сам из тех, кого люди  называют изгнанниками. Да и не способен я предать человека, доверившегося мне,  и презираю тех, кто по низости души своей выдает тайну, пусть даже случайно  ставшую ему известной. Так вы назовете мне свое имя?    

Чужестранец,  казалось, все еще колебался.    

– Я  буду вам другом, – с искренним видом заключил Робин.    

– Согласен, –  ответил незнакомец. – Меня зовут Уильям Гэмвелл.    

Робин  вскрикнул.    

– Уилл!  Уилл! Милый Красный Уилл!    

– Да.    

– А  я, я – Робин Гуд!    

– Робин! –  закричал молодой человек, и они упали друг другу в объятия. – Ах, какое счастье!    

Молодые  люди поцеловались, а потом радостно и с трогательным удивлением стали рассматривать  друг друга.    

– А  я еще угрожал тебе! – восклицал Уилл.    

– А  я и вовсе тебя не узнал! – добавлял Робин.    

– А  я хотел тебя убить! – улыбался Уилл.    

– А  я тебя побил! – со смехом продолжал Робин.    

– Ба!  Да я и забыл уже… Расскажи мне скорее о… Мод.    

– Мод  чувствует себя прекрасно.    

– А  она…    

– Она  по-прежнему очаровательна и любит тебя, Уилл, только тебя и любит; она бережет  для тебя свое сердце и отдаст тебе руку. Славная девушка так тосковала из-за  разлуки с тобой; ты много выстрадал, бедный мой Уилл, но если ты все еще любишь  добрую и красивую Мод, ты будешь счастлив.    

– Люблю  ли я ее! Как ты можешь меня такое спрашивать, Робин? Да, я люблю ее, и да благословит  ее Бог за то, что она меня еще не забыла! Я ни на минуту не переставал думать о  ней, ее милый образ всегда был в моем сердце и придавал мне мужество и на поле  битвы, и в темнице королевской тюрьмы. Она была для меня, милый Робин, моей  мечтой, моей надеждой, моим будущим. Благодаря ей я сумел перенести самые  жестокие лишения и самые ужасные тяготы. Бог вложил в мое сердце неистребимую  веру в будущее; я был уверен, что снова увижу Мод, стану ее мужем и проведу с  ней все годы, что мне еще предстоит жить.    

– Ваши  надежды близки к исполнению, дорогой Уилл, – сказал Робин.    

– Да,  я надеюсь, или, лучше сказать, питаю сладостную уверенность в этом. Чтобы доказать  тебе, друг Робин, как много я думал о своей дорогой девочке, я поведаю тебе  сон, который видел в Нормандии; я и сейчас его помню во всех подробностях, хотя  прошел уже целый месяц. Я был в тюрьме, руки у меня были связаны, и на мне были  тяжелые цепи, а Мод стояла в нескольких шагах от меня, бледная как смерть и вся  в крови. Бедная девушка умоляюще протягивала ко мне руки, и ее посиневшие губы  шептали какие-то жалобные слова; смысла их я уловить не мог, но понимал, что  она ужасно страдает и зовет меня на помощь. Я уже сказал тебе, что на мне были  оковы; я стал кататься по земле и от бессилия грызть железные цепи на руках –  одним словом, прилагал нечеловеческие усилия, чтобы добраться до Мод. Вдруг  сковавшие меня цепи распались, я вскочил на ноги, подбежал к Мод и, прижав ее  окровавленное тело к своей груди, покрыл пламенными поцелуями ее  мертвенно-бледные щеки, и мало-помалу кровь, остановившаяся было, заструилась в  ее жилах – сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Губы Мод  порозовели, она открыла прекрасные черные глаза и взглянула на меня так нежно и  признательно, что взгляд ее проник до глубины моей души; сердце у меня  затрепетало, и из пылающей груди вырвался глухой стон. Я и страдал, и в то же  время был бесконечно счастлив. Тут я проснулся и соскочил с постели с твердым  решением вернуться в Англию. Я хотел увидеть Мод, которая, должно быть,  страдала и нуждалась в моей помощи. Тут же, немедля, я подошел к своему  капитану; этот человек когда-то служил управляющим у моего отца, и я полагал,  что могу рассчитывать на серьезную поддержку с его стороны. Я сказал ему, что  хочу вернуться в Англию, но умолчал о причинах, потому что мое беспокойство  могло вызвать у него только смех. Он довольно резко отказался дать мне отпуск,  но неудача не остановила меня: мной овладело неодолимое желание увидеть Мод. Я  стал умолять его, человека, которому раньше приказывал, и заклинал его  выполнить мою просьбу. Вы станете жалеть меня, Робин, – добавил, краснея,  Уилл, – но это не имеет значения: я хочу рассказать вам все. Я встал перед  ним на колени, но он только усмехнулся, увидев мою слабость, и пнул меня ногой  так, что я упал навзничь. Тогда, Робин, я поднялся; меч был при мне, я вырвал  его из ножен и, ни минуты не раздумывая и не колеблясь, убил негодяя. С тех пор  меня разыскивают, и я не знаю, потеряли ли они мой след. Надеюсь, что так. Вот  почему, дорогой Робин, приняв вас за чужака, я отказался назвать вам свое имя;  да будет благословенно Небо, приведшее меня к вам. Но поговорим о Мод: она  по-прежнему живет в усадьбе Гэмвеллов?    

– В  усадьбе Гэмвеллов, дорогой Уилл? – переспросил Робин. – Так вы не  знаете, что произошло?    

– Ничего  не знаю. А что случилось? Вы меня пугаете!    

– Успокойтесь;  вашу семью постигло несчастье, но удалось кое-что исправить, а время и  покорность судьбе стерли все следы горестного события: и замок Гэмвеллов, и деревня  разрушены.    

– Разрушены! –  воскликнул Уилл. – Пресвятая Богоматерь! А матушка, Робин, а мой дорогой  отец, а мои бедные сестры?    

– Успокойтесь,  все чувствуют себя хорошо; ваша семья живет в Барнсдейле. Попозже я расскажу  вам об этих роковых событиях во всех подробностях, а сегодня вам достаточно  знать, что сделали это жестокое дело норманны и оно дорого им обошлось. Две  трети отряда, посланного королем Генрихом, мы убили.    

– Королем  Генрихом? – переспросил Уильям. И с сомнением добавил: – Вы ведь сказали,  Робин, что вы главный лесничий этого леса, и, естественно, жалованье вам платит  король?    

– Не  совсем так, белокурый мой братец, – смеясь, возразил молодой  человек. – За мои труды мне платят норманны, точнее сказать богатые  норманны, потому что с бедных я ничего не беру. Я действительно охраняю этот  лес, но для себя и своих веселых братьев. Одним словом, Уильям, я сеньор  Шервудского леса и готов отстаивать и защищать свои права и привилегии перед  кем бы то ни было.    

– Я  не понимаю вас, Робин, – удивленно промолвил Уильям.    

– Я  объяснюсь яснее.    

И,  произнеся эти слова, Робин поднес рог к губам и трижды громко протрубил в него.  И едва пронеслись над лесом эти резкие звуки, как из чащи и с поляны, слева от  Уильяма и справа от него, появилась сотня человек: все они были одеты в  нарядные зеленые куртки, и этот цвет очень шел к их мужественным лицам. Все они  были вооружены луками, щитами и короткими мечами. Они молча стояли, окружив  своего главаря. Уильям широко раскрыл глаза и с изумлением смотрел на Робина.  Некоторое время Робин наслаждался удивлением и восхищением, которое вызвали у  его двоюродного брата почтение, выказываемое ему прибежавшими на звук рога  людьми, а потом, положив свою сильную руку на плечо Уильяма, сказал со смехом:    

– Ребята,  вот человек, который, сражаясь со мной на мечах, заставил меня просить пощады.    

– Он?! –  воскликнули разбойники, с любопытством глядя на Уильяма.    

– Да,  он победил меня, и я горжусь этим, ибо у него твердая рука и храброе сердце.    

Маленький  Джон, видимо, меньше был восхищен силой Уильяма, чем Робин. Он вышел на  середину круга и сказал молодому человеку:    

– Незнакомец,  уж если ты самого доблестного Робин Гуда вынудил просить пощады, ты должен обладать  редкостной силой, но да не будет сказано, что ты имел честь победить главаря  веселых лесных братьев, а его заместитель не побил тебя немножко. Я весьма  силен в драке на палках, хочешь помериться со мной силами? Если тебе удастся  заставить меня крикнуть «Хватит!», я провозглашаю тебя самым сильным в нашем  краю.    

– Дорогой  Маленький Джон, ставлю колчан со стрелами против тисового лука, что этот  храбрый парень и на этот раз победит.    

– Согласен  на двойную ставку, хозяин, – сказал Джон, – и если незнакомец  выиграет, то его можно будет назвать не только лучшим в веселой Англии  фехтовальщиком, но и лучшим здесь бойцом на палках.    

Услышав,  как Робин Гуд называет Маленьким Джоном большого загорелого мужчину, стоявшего  перед ним, Уилл почувствовал, что сердце его сжимается, но он и виду не подал.  Он придал своему лицу грозное выражение, до бровей надвинул шляпу и, ответив  улыбкой на знаки, которые ему делал Робин, с достоинством поклонился  противнику, взял палку наизготовку и стал ждать нападения.    

Но в ту  минуту, когда противник был готов уже броситься на него, Уилл воскликнул:    

– Как,  Маленький Джон, вы хотите драться с Красным Уиллом, с вашим милым Уильямом, как  вы обычно его называли?    

– Боже  мой! – воскликнул Маленький Джон, опуская палку. – Этот голос! Эти  глаза!..    

Он  сделал несколько шагов, пошатнулся и оперся на плечо Робина.    

– Ну  да, это мой голос, братец Джон, – закричал Уилл и, сняв шляпу, бросил ее  на траву, – посмотрите же на меня!    

Длинные  шелковистые рыжие локоны упали ему на плечи, и Маленький Джон в немом восторге  устремил свой взгляд на смеющееся лицо Уилла, а потом бросился к своему двоюродному  брату, обнял его и произнес с невыразимой нежностью:    

– Добро  пожаловать в веселую Англию, Уилл, дорогой Уилл, добро пожаловать в родительский  дом, которому ты своим приездом вернул радость, счастье и покой. Завтра в  Барнсдейле будет праздник, завтра его обитатели смогут обнять того, кого уже и  не надеялись увидеть. Да будет благословен тот час, когда Небо вернуло тебя  нам, любимый Уилл, я так счастлив… счастлив… видеть тебя. Если ты видишь слезы  у меня на глазах, Уилл, то не подумай, что у меня слишком мягкое сердце; нет,  Уилл, я не плачу, нет, я счастлив, я очень счастлив.    

Бедный  Джон не мог больше говорить; руки его, обнимавшие Уилла, вздрагивали, и он  молча плакал.    

Уилл был  очень взволнован. Робин ненадолго оставил их одних, и двоюродные братья так и  стояли обнявшись.    

Когда  они немного оправились от волнения, Маленький Джон как можно короче рассказал  Уиллу о страшном несчастье, заставившем семью покинуть поместье Гэмвелл. Когда  он окончил рассказ, Робин и Джон показали тайные убежища, которые веселые  братья построили для себя в лесу, и Уилл попросил, чтобы его приняли в отряд в  звании заместителя главаря, что ставило его в один ранг с Маленьким Джоном.    

На  следующее утро Уилл заявил, что хочет отправиться в Барнсдейл. Желание это было  вполне естественным, и Робин тотчас же вознамерился сопровождать его вместе с  Маленьким Джоном. Братья Уилла ушли в Барнсдейл еще два дня назад: там  готовились отпраздновать день рождения сэра Гая. А возвращение Уилла должно  было сделать этот праздник еще радостнее.    

Сделав  нужные распоряжения своим людям, Робин Гуд с двумя друзьями направились в  Мансфилд, где они собирались взять лошадей. Шли они весело. Робин чистым и  звучным голосом распевал спои самые лучшие баллады, а Уилл, обезумей от  радости, прыгал рядом с ним и невпопад повторял припевы песен. Иногда и  Маленький Джон что-нибудь фальшиво подхватывал, и тогда Уилл оглушительно  смеялся, а Робин вместе с ним. Если бы какой-нибудь посторонний увидел их в это  время, он бы несомненно решил, что это после обильной трапезы у щедрого хозяина  возвращаются друзья, потому что, воистину, опьянение радостью может напоминать  опьянение вином.    

Они уже  были недалеко от Мансфилда, когда их шумное веселье оборвалось мгновенно и  сразу. Из лесу вышли трое в одежде лесников и с решительным видом загородили  путникам дорогу.    

Робин  Гуд и его друзья остановились; Робин внимательно оглядел незнакомцев и спросил  повелительным тоном:    

– Кто  вы и что вы здесь делаете?    

– Я  хотел о том же спросить вас, – ответил один из лесников, крепкий  широкоплечий малый, вооруженный палкой и кривой сарацинской саблей и по виду  вполне способный дать отпор кому угодно.    

– Да  неужели? – спросил Робин. – Ну, что же, я счастлив, что избавил вас  от труда задавать мне вопросы, потому что если бы вы себе позволили такую  дерзость, то я, по всей вероятности, так вам ответил, что вы бы до конца жизни  в ней раскаивались.    

– Уж  очень ты гордо говоришь, парень, – насмешливо сказал лесник.    

– Но  не так гордо, как если бы вы все же имели неосторожность задать мне вопрос: я  не отвечаю, я спрашиваю. Итак, я вас последний раз спрашиваю: кто вы и что вы  здесь делаете? Вот уж, воистину, глядя на ваш надменный вид, можно решить, что  Шервудский лес – ваша собственность.    

– Слава  Богу, парень, язык у тебя хорошо подвешен. Итак, ты милостиво обещаешь мне  взбучку, если я задам тебе тот же вопрос. Прекрасно! Теперь, веселый  незнакомец, я, чтобы научить тебя вежливости, тебе отвечу. А потом покажу тебе,  как я расправляюсь с дураками и наглецами.    

– Идет, –  весело ответил Робин, – быстренько назови мне свое имя и звание, а потом,  если сможешь, поколоти меня, я согласен.    

– Я  лесничий в этой части леса и под моей охраной вся земля от Мансфилда до  перекрестка больших дорог, который находится в семи милях отсюда. А эти люди –  мои помощники. Я на службе у короля Генриха и по его приказу оберегаю оленей от  разбойников вроде вас. Все понятно?    

– Безусловно;  но если вы здешний лесничий, то я и мои друзья кто такие? До сих пор я полагал,  что я один имею право на этот титул. Правда, я его ношу не милостью короля Генриха,  а по своей собственной воле, но здесь она кое-что значит, потому что называется  правом сильного.    

– Так  ты смотритель Шервудского леса? – презрительно переспросил  незнакомец. – Ты шутишь! Плут ты, и больше никто!    

– Дорогой  друг, – живо прервал его Робин, – это ты пытаешься обмануть меня,  говоря о своем положении: ты не лесничий, хотя и пытаешься присвоить себе это  звание. Я знаю человека, который занимает эту должность.    

– А-а! –  смеясь, воскликнул лесник. – И ты можешь назвать его имя?    

– Конечно.  Его зовут Джон Кекл, это толстый мельник из Мансфилда.    

– А  я его сын, и зовут меня Мач.    

– Ты  Мач? Я тебе не верю.    

– Он  говорит правду, – вмешался в разговор Маленький Джон, – я его знаю в  лицо. Мне говорили, что он хорошо владеет палкой.    

– Тебе  не солгали, лесник, и если ты меня знаешь, то я тебя тоже знаю. У тебя фигура и  лицо, которые невозможно забыть.    

– Так  ты знаешь мое имя?    

– Знаю,  мастер Джон.    

– А  я Робин Гуд, лесник Мач.    

– Я  догадался, приятель, и счастлив встретить тебя. Тому, кто тебя задержит,  обещана большая награда. Я от природы честолюбив, награда и вправду велика и  очень мне пригодится. И раз уж сегодня у меня есть надежда схватить тебя, я  упускать ее не хочу.    

– И  ты прав, поставщик виселицы, – презрительно ответил Робин. – Ну что  же, снимай куртку – меч наголо! Я готов.    

– Стойте! –  воскликнул Маленький Джон. – Мач лучше владеет палкой, чем мечом, давайте  будем биться трое на трое. Я беру Мача на себя, а Робин и ты, Уильям, поделите  двух других, так что все будет справедливо.    

– Согласен, –  ответил Мач, – да не скажут люди, что Мач, сын мельника из Мансфилда,  бежал от Робин Гуда и его веселых братьев.    

– Прекрасный  ответ! – воскликнул Робин Гуд. – Ну что же, Маленький Джон, берите на  себя Мача, раз вы выбираете его себе в противники, а я возьму вот этого  крепкого парня. Ты доволен тем, что будешь биться со мной? – спросил Робин  парня, которого случай выбрал его противником.    

– Чрезвычайно  доволен, храбрый изгнанник.    

– Тогда  начнем, и пусть пресвятая Божья Матерь дарует победу тем, кто достоин ее помощи!    

– Аминь! –  отозвался Маленький Джон. – Божья Матерь слабого в час беды не покидает.    

– Она  никого не покидает, – сказал Мач.    

– Никого, –  отозвался Робин и перекрестился. Когда все приготовления к битве были окончены,  Маленький Джон прокричал во весь голос:    

– Начинаем!    

– Начинаем, –  повторили Уилл и Робин.    

Одна  старая баллада, донесшая до нас память об этой битве, рассказывает о ней в  таких словах:    

То было  знойным летом в час утренней зари, На тропке в Шервудском лесу сошлись богатыри.  И был там славный Робин Гуд, и был там Красный Уилл, И Маленький был с ними  Джон. Никто не отступил Перед противником своим. Смелы, крепки, ловки, Они не  получили ран, лишь только синяки.    

– Маленький  Джон, – попросив пощады и задыхаясь, сказал Мач, – я и раньше знал,  что ты ловок и смел, и хотел потягаться с тобой. Теперь желание мое исполнено;  ты меня победил и этим преподал поучительный урок скромности, что пойдет мне на  пользу: я считал себя хорошим бойцом, а ты показал мне, что я всего лишь  глупец.    

– Ты  прекрасный боец, друг Мач, – ответил Маленький Джон, пожимая руку,  протянутую ему лесником, – и заслуженно слывешь храбрецом.    

– Спасибо  за похвалу, Маленький Джон, – отвечал Мач, – но думаю, что это скорее  вежливость, чем искренность. Ты, может быть, думаешь, что это неожиданное  поражение задело мою гордость? Ты ошибаешься: мне вовсе не стыдно, что меня  одолел такой достойный противник.    

– Славно  сказано, храбрый сын мельника! – весело воскликнул Робин Гуд. – Ты  доказал, что владеешь самым завидным из богатств: добрым сердцем и саксонской  душой. Только честный человек весело и без малейшей злости принимает удар по  самолюбию. Дай мне твою руку, Мач, и прости мне, что я тебя обидно задел, когда  ты признался в своих честолюбивых замыслах. Я тебя не знал, и мое презрение  вызвал не ты сам, а твои слова. Не выпьешь ли со мной чарку рейнского? И  чокнемся за нашу счастливую встречу и будущую дружбу.    

– Вот  моя рука, Робин Гуд, и я протягиваю ее тебе от всею сердца. О тебе говорят с  похвалой. Я знаю, что ты благородный разбойник и великодушно покровительствуешь  беднякам. Тебя любят даже те, кто должен был бы тебя ненавидеть, – твои  враги-норманны. Они говорят о тебе с уважением, и я никогда не слышал, чтобы  тебя за что-нибудь серьезно порицали. Тебя лишили имущества, тебя изгнали; ты  должен быть дорог честным людям, потому что в твой дом пришла беда.    

– Спасибо  на добром слове, друг Мач; я тебе этого не забуду и хотел бы, чтобы ты доставил  мне удовольствие и проводил нас до Мансфилда.    

– К  твоим услугам, Робин, – ответил Мач.    

– И  я тоже, – сказал человек, который дрался с Робином.    

– И  я с вами, – добавил противник Уилла.    

И  взявшись под руки, они пошли к деревне, весело болтая и смеясь.    

– Дорогой  Мач, – спросил Робин, когда они вошли в Мансфилд, – а ваши друзья –  люди осторожные?    

– А  почему вы спрашиваете?    

– Потому  что от их молчания зависит моя безопасность. Как вы сами понимаете, я пришел  сюда тайно, и если кто-нибудь обмолвится хоть словом о том, что я сижу в  харчевне в Мансфилде, дом тут же окружат солдаты и мне придется или бежать или  сражаться. Сегодня мне нежелательно ни то ни другое: меня ждут в Йоркшире и мне  не хотелось бы здесь задерживаться    

– Я  за своих товарищей отвечаю. А во мне, думается, вы не сомневаетесь, но я  полагаю, дорогой Робин, что вы преувеличиваете опасность. Единственное, чего  следует вам бояться, так это любопытства здешних жителей: они бы бежали за вами  следом, чтобы собственными глазами увидеть знаменитого Робин Гуда, героя  баллад, которые распевают девушки.    

– Бедного  изгнанника, хотите вы сказать, мастер Мач, – с горечью возразил молодой  человек, – не бойтесь назвать меня так, потому что позор этого имени падет  не на меня, а на того, кто вынес мне жестокий и несправедливый приговор.    

– Хорошо,  мой друг, но каким бы именем вас ни называли, его любят и уважают.    

Робин  Гуд пожал руку славного малого.    

Не  привлекая к себе внимания, они дошли до харчевни, расположенной на окраине  города, весело расположились за столом, и хозяин вскоре поставил на него  полдюжины бутылок с узким длинным горлом, полных добрым рейнским вином, которое  развязывает язык и открывает сердце.    

Бутылки  быстро опорожнялись одна за другой, и беседа стала такой теплой и доверительной,  что Мачу вообще не захотелось ее кончать. А потому он выразил желание  присоединиться к людям Робин Гуда; приятели Мача, соблазненные рассказами о  вольной жизни в старом Шервудском лесу, последовали его примеру и пообещали  душой и телом служить Робин Гуду, на что тот согласился. Мач, желавший немедленно  отправиться в лес, попросил у Робина разрешения проститься с семьей. Маленький  Джон остался ждать троих приятелей, чтобы отвести их в лесное убежище, устроить  там и потом отправиться в Барнсдейл, где он должен был встретиться с Робином и  Уиллом.    

Когда  сотрапезники обо всем условились, они заговорили о другом.    

За  несколько минут до их ухода в зал, где они сидели, вошли двое мужчин. Один из  них бросил беглый взгляд на Робин Гуда, потом посмотрел на Маленького Джона и,  наконец, стал внимательно разглядывать Красного Уилла. Смотрел он так  пристально и упорно, что молодой человек это заметил. Он уже хотел спросить  вновь пришедшего о причинах его столь пристального внимания, но тут незнакомец  заметил, что Уилл стал проявлять беспокойство, отвернулся, залпом выпил  заказанное вино и вместе с товарищем вышел из харчевни.    

Слишком  поглощенный радостными переживаниями по поводу того, что он еще до вечера  увидит Мод, Уилл не счел нужным сообщить друзьям об этом случае; не пришло ему  в голову сказать об этом Робин Гуду и когда они вместе сели на лошадей. По  дороге друзья придумывали, как они обставят прибытие Уилла в замок.    

Робин  хотел сначала появиться один и подготовить семью к появлению Уилла, но нетерпеливого  молодого человека это не устраивало.    

– Милый  Робин, – говорил он, – не бросайте меня одного, я так волнуюсь, что  не смогу спокойно выжидать в нескольких шагах от отчего дома. Я так изменился,  и жестокая жизнь оставила на моем лице столь очевидные следы, что вряд ли моя  мать узнает меня с первого взгляда. Представьте меня как чужестранца, как друга  Уилла, и таким образом я раньше увижу моих дорогих родителей, а скажу им, кто  я, только когда они будут подготовлены.    

Робин  уступил его желаниям, и молодые люди вместе явились в замок Барнсдейл.    

Вся  семья была в зале. Робина приняли с распростертыми объятиями, и баронет  обратился к тому, кого он принял за чужестранца, с теплыми словами самого  сердечного гостеприимства.    

Уинифред  и Барбара сели рядом с Робином и засыпали его вопросами, потому что он обычно  служил им источником свежих новостей.    

Отсутствие  Марианны и Мод дало Робину возможность осуществить задуманное. А потому,  ответив на вопросы двоюродных сестер, он встал и, обращаясь к сэру Гаю, сказал:    

– Дядюшка,  у меня есть для вас хорошие новости, которые вас очень обрадуют.    

– Ваш  приезд, Робин Гуд, уже огромная радость для старика, – ответил сэр Гай.    

– Робин  Гуд – посланец Неба! – воскликнула красотка Барбара, с задорным видом  встряхивая белокурыми локонами.    

– В  свой следующий приезд, Барби, – весело ответил Робин, – я явлюсь сюда  посланцем любви и привезу вам мужа.    

– Я  с удовольствием приму его, Робин, – смеясь, ответила девушка.    

– И  прекрасно сделаете, сестрица, потому что он достоин ласкового приема. Не хочу  вам его изображать, удовольствуюсь только тем, что скажу: как только ваши  прелестные глазки остановятся на нем, вы скажете Уинифред: «Сестрица, этот  человек подходит Барбаре Гэмвелл».    

– А  вы в этом уверены, Робин?    

– Совершенно  уверен, прелестная шалунья.    

– Но,  чтобы так думать, надо все сначала хорошо узнать, Робин. Хотя сразу этого и не  скажешь, я очень привередлива, и чтобы понравиться мне, молодой человек должен  быть очень мил.    

– А  что вы под этим понимаете?    

– Он  должен походить на вас, братец.    

– Вы  мне льстите.    

– Я  говорю то, что думаю, и если мои слова вам кажутся лестью, пусть будет так. И я  хочу, чтобы мой будущий муж был не просто так же хорош собой, как вы, но и  чтобы у него был такой же ум и было такое же сердце.    

– Значит,  я мог бы вам понравиться, Барбара?    

– Да,  конечно. Вы совершенно в моем вкусе.    

– Я  одновременно этим счастлив и огорчен, сестрица, но увы! Если вы втайне лелеете  надежду завоевать меня, позвольте мне пожалеть вас, потому что это чистое  безумие. Ведь я уже связан обещанием, Барбара, причем с двумя особами.    

– Я  их знаю, Робин.    

– Правда,  сестрица?    

– Да,  и если бы я хотела назвать их имена…    

– Ах,  прошу нас, не выдавайте моих тайн, мисс Барбара.    

– Не  беспокойтесь, я пощажу вашу скромность; но давайте вернемся ко мне, Робин; я согласна,  если вы не против оказать мне эту милость, быть вашей третьей невестой и даже  четвертой, потому что, сдается мне, по крайней мере три девушки ждут счастья  носить ваше славное имя.    

– Насмешница! –  смеясь, сказал Робин. – Вы не заслуживаете дружеских чувств, которые я к  вам питаю. Но я все же сдержу обещание и через несколько дней приведу вам  очаровательного поклонника.    

– Но,  если ваш подопечный не молод, не умен и не красив, он мне не нужен, Робин, запомните  это хорошенько.    

– Он  будет именно таким, какой вам нужен.    

– Прекрасно.  А теперь сообщите нам то, что вы собирались сказать отцу перед тем, как вам в  голову пришло подыскать мне мужа.    

– Мисс  Барбара, я собирался сообщить дядюшке, тетушке, равно как и вам, дорогая Уинифред,  что я кое-что слышал о человеке, который столь дорог нашим сердцам.    

– О  брате Уилле? – спросила Барбара.    

– Да,  сестрица.    

– Ах,  какое счастье! Так что же?    

– А  то, что этот молодой человек, который так смущенно смотрит на вас, потому что  счастлив видеть столь очаровательную девушку, видел Уильяма всего несколько  дней тому назад.    

– Мой  сын здоров? – дрожащим голосом спросил сэр Гай.    

– Он  счастлив? – спросила леди Гэмвелл, молитвенно сложив руки.    

– Где  он? – спросила Уинифред.    

– Что  удерживает его вдали от нас? – спросила Барбара и глазами, полными слез,  посмотрела на спутника Робин Гуда.    

Бедный  Уильям не мог произнести ни звука: в горле у него пересохло, а сердце было готово  разорваться в груди. Вслед за торопливыми вопросами наступила минута молчания.  Барбара продолжала задумчиво смотреть на молодого человека; вдруг она  всхлипнула, бросилась к нему, обхватила его руками и в слезах закричала:    

– Это  Уилл, это Уилл! Я его узнала; милый Уилл, как я счастлива видеть тебя!    

И,  припав к его плечу, она заплакала навзрыд.    

Леди  Гэмвелл, ее сыновья, Уинифред и Барбара окружили молодого человека, а сэр Гай,  напрасно попытавшись сохранить спокойствие, упал в кресло и заплакал как  ребенок.    

Братья  Уилла, казалось, опьянели от счастья. Они прокричали громкое «ура», подняли  Уилла и стали передавать из рук в руки, грозя задушить его в своих объятиях.    

Робин  воспользовался тем, что о нем на время забыли, вышел из зала и направился к  Мод. Мисс Линдсей была слабого здоровья, с ней следовало обращаться осторожно,  и Робину представлялось опасным сообщать ей без подготовки новость о  возвращении Уильяма.    

Проходя  через комнату, соседствующую со спальней Мод, Робин встретил Марианну.    

– Что  происходит в замке, дорогой Робин? – спросила девушка, после того как  жених нежно поздоровался с ней. – Я слышу какие-то радостные возгласы.    

– Так  оно и есть, дорогая Марианна: обитатели замка приветствуют возвращение  человека, которого они страстно желали видеть.    

– Возвращение? –  спросила девушка дрожащим голосом. – Вернулся мой брат?    

– Увы,  нет, дорогая Марианна, – ответил Робин, сжимая руки своей невесты, –  Бог нам послал не Аллана, а Уилла; вы ведь помните Красного Уилла, нашего  милого Уильяма?    

– Конечно,  и очень рада, что он вернулся цел и невредим. Где же он?    

– В  объятиях матери. Я вышел из зала в ту минуту, когда братья оттесняли друг  друга, чтобы поцеловать его. Я иду искать Мод.    

– Она  у себя в комнате. Хотите, я велю позвать ее вниз?    

– Нет,  я хочу сам к ней явиться, ибо нужно ее подготовить к появлению Уильяма. Я взял  на себя трудное поручение, – смеясь, добавил Робин, – потому что  запутанные тропы Шервудского леса я знаю лучше, чем таинственные закоулки  женского сердца.    

– Не  скромничайте, Робин, – живо возразила Марианна, – вы лучше других  знаете, как проникнуть в сердце женщины.    

– По  правде говоря, я начинаю думать, Марианна, что мои двоюродные сестры, Мод и вы  заключили соглашение и решили заставить меня возгордиться: вы вс. е осыпаете  меня самой явной лестью.    

– Вне  всякого сомнения, сэр Робин, – ответила Марианна, грозя молодому человеку  пальчиком, – вы вдоволь любезничаете с Уинифред и Барбарой. О! Так вы  заигрываете с вашими двоюродными сестрами; это прекрасно, я в восхищении, что  об этом узнала: я в свою очередь попробую власть своих глаз над сердцем  красавца Красного Уилла.    

– Согласен,  дорогая Марианна, но должен нас предупредить, что вам придется за него сражаться  с опасной соперницей. Уилл пламенно любит Мод, она будет защищать свое счастье,  и бедному Уиллу придется сильно краснеть, если ему нужно будет выбирать между  двумя очаровательными женщинами.    

– Если  Уильям краснеет так же часто, как вы, Робин, то мне не стоит за него бояться.    

– Ах  вот как, мисс Марианна, вы утверждаете, что я не умею краснеть? – смеясь,  спросил Робин.    

– Ну,  во всяком случае, сейчас уже разучились; один раз, я еще помню этот случай,  ваше лицо было залито краской.    

– И  когда же произошло это примечательное событие?    

– В  тот день, когда мы впервые встретились в Шервудском лесу.    

– Угодно  ли вам, чтобы я вам сказал, почему я покраснел, Марианна?    

– Придется  мне ответить вам утвердительно, Робин, потому что в ваших глазах я читаю  насмешку и улыбаетесь вы как-то хитро.    

– Вы  боитесь моего ответа, а сами его ждете не дождетесь, мисс Марианна.    

– Ничуть  не бывало.    

– Ну  что же, тем хуже; я хотел сделать вам приятное, открыв тайну того, почему я  покраснел первый… и последний раз в жизни.    

– Мне  всегда приятно, когда вы мне рассказываете что-нибудь о себе, Робин, – с  улыбкой сказала Марианна.    

– В  тот день, когда я имел счастье провожать вас в дом моего отца, мне очень  хотелось увидеть ваше лицо, но оно было скрыто в складках широкого капюшона и  разглядеть можно было только ясный свет ваших глаз. Скромно идя рядом с вами, я  думал: «Если черты лица этой девушки так же прекрасны, как ее глаза, я буду за  ней ухаживать».    

– Как,  Робин, вы в шестнадцать лет уже мечтали завоевать любовь женщины?    

– Боже  мой! Да, и в ту минуту, когда я поклялся посвятить вам всю свою жизнь, капюшон,  который скрывал ваше лицо, упал, и я увидел вашу сияющую красоту. Я так  пристально глядел вам в глаза, что на ваших щеках появился легкий румянец. И  внутренний голос сказал мне: «Эта девушка станет твоей женой». Кровь прихлынула  к моему сердцу, потом бросилась в голову, и я почувствовал, что влюбился. Вот,  Марианна, история того, как я покраснел первый и последний раз в жизни. И с  того дня, – помолчав, взволнованно продолжал Робин, – надежда на  счастливое будущее, которую мне подарило Небо, стала мне опорой и утешением. Я  надеюсь и верю.    

Из зала  внизу доносился радостный шум, а молодые люди стояли, взявшись за руки, и  вполголоса говорили друг другу нежные слова.    

– Скорее,  милый Робин, – сказала Марианна, подставляя ему для поцелуя свой чистый  лоб, – поднимайтесь к Мод, а я пойду обниму Уилла и скажу ему, что вы у  его дорогой невесты.    

Робин  поспешно направился в комнату Мод. Девушка была у себя.    

– Я  была почти уверена, – сказала она, усаживая Робина, – что эти  радостные возгласы возвещают ваш приезд; извините, что я не спустилась в зал,  но среди всеобщего веселья я чувствую себя неуютно и словно некстати.    

– Почему,  Мод?    

– Потому  что только мне одной вы ни разу не принесли счастливой вести.    

– Настанет  и ваш черед, дорогая Мод.    

– Я  уже устала надеяться, потеряла мужество, Робин, и чувствую только смертельную грусть.  Я всем сердцем люблю вас, счастлива вас видеть, но я никак не выказываю своей  привязанности, не подаю вида, как мне приятно ваше присутствие, и даже стараюсь  вас избегать.    

– Меня  избегать? – удивленно переспросил Робин.    

– Да,  Робин, потому что, когда я слышу, как вы рассказываете сэру Гаю о его сыновьях,  передаете Уинифред привет от Маленького Джона, а Барбаре – привет от братьев, я  говорю себе: «А я опять забыта; для бедной Мод у Робина никогда ничего нет».    

– Ничего,  Мод?    

– Ах,  о ваших чудесных подарках я не говорю. Вы никогда не забываете своей щедростью  вашу сестру Мод, надеясь возместить отсутствие новостей. По доброте сердечной  вы всячески пытаетесь меня утешить, дорогой Робин, но – увы! – я  безутешна.    

– Ах,  нехорошая вы девочка, мисс Мод, – насмешливо сказал Робин. – Как,  сударыня, вы жалуетесь, что вам никто никогда не передает дружеских приветов,  что о вас не помнят? Ах вы неблагодарная и гадкая, разве каждый свой приезд я  не передаю вам привет из Ноттингема? А кто, по-вашему, с риском потерять  голову, постоянно навещает вашего брата Хэла? И кто тот человек, что, рискуя  еще большим – оставить там часть своего сердца, – храбро стоит под смертельным  огнем прекрасных глаз? Чтобы быть вам приятным, Мод, я пренебрегаю опасностью  свидания наедине с пленительной Грейс Мэй, бесстрашно гляжу на ее милую улыбку,  терплю прикосновение ее прелестной ручки и даже целую ее и лобик; и ради кого,  спрашиваю я вас, я подвергаю такой опасности покой своего сердца? Ради вас,  Мод, только ради вас. Мод рассмеялась.    

– Должно  быть, я очень неблагодарная от природы, – ответила она, – потому что  удовольствия слышать новости о Хэлберте и его жене мало моему сердцу.    

– Прекрасно,  сударыня; тогда я не скажу вам, что на прошлой неделе видел Хэла, и он поручил  мне расцеловать вас в обе щеки, и не скажу, что Грейс любит вас от всего  сердца, и что малютка Мод, настоящий ангелочек, желает всего доброго своей  красивой крестной.    

– Тысячу  раз благодарю вас, Робин, за то, что вы так прекрасно умеете ничего мне не сказать.  Я очень довольна тем, что так и не знаю, каковы же новости из Ноттингема. А  кстати, Марианне вы тоже сообщили о внимании, которое вы оказываете  очаровательной жене Хэлберта?    

– Однако  это коварный вопрос, мисс Мод! Ну что же, убедитесь, что совесть моя чиста: я  частично поведал Марианне о своем восхищении совершенствами Грейс, но,  поскольку я питаю слабость к ее прекрасным глазам, то поостерегся  распространяться на столь щекотливую тему.    

– Как?!  Вы обманываете Марианну? Вы заслуживаете того, чтобы я немедленно изобличила вас  перед ней в ваших преступлениях.    

– Мы  пойдем вместе рука об руку, но прежде чем идти к Марианне, я хотел бы побеседовать  с вами.    

– Что  вы хотите мне сообщить, Робин?    

– Прекрасные  новости, и вам они доставят огромное удовольствие.    

– Вы,  значит, получили известия от… от… – и девушка, внезапно покраснев,  вопросительно взглянула на Робина со смешанным выражением недоверия, надежды и  радости.    

– От  кого, Мод?    

– Ах,  вы смеетесь надо мной, – грустно сказала девушка.    

– Нет,  милый мой дружочек, я действительно принес вам радостные вести.    

– Тогда  говорите скорее.    

– Что  вы думаете о замужестве? – спросил Робин.    

– О  замужестве? Странный вопрос!    

– Вовсе  нет, если бы замуж надо было бы… выйти за…    

–…  Уилла?! Вы знаете что-нибудь о Уилле?! Ради Бога, Робин, пощадите мое сердце.  Оно так неистово бьется, что причиняет мне боль. Я жду, Робин, говорите: мой  дорогой Уилл здоров?    

– Безусловно,  потому что только и мечтает как можно скорее назначь нас своей любимой  женушкой.    

– Вы  видели его? Где он? Когда приедет сюда?    

– Я  видел его, он скоро приедет.    

– О  Матерь Божья, благодарю тебя! – воскликнула Мод, сложив руки и поднимая к  Небу полные слез глаза. – Как я буду счастлива снова увидеть его! –  добавила она, но тут же завороженно стала смотреть на дверь, на пороге которой  появился Уилл, и закричала: – Это он, он!    

И с  этими словами она бросилась к Уиллу и без чувств упала в его объятия.    

– Бедняжка,  моя любимая! – дрожащим голосом прошептал молодой человек. – Уж очень  все это было для нее; неожиданно, она потеряла сознание. Робин, поддержите ее,  я ослаб, как ребенок, меня ноги не держат.    

Робин  бережно освободил Мод из объятий Уилла и усадил ее на стул. Что касается  бедного Уильяма, то он закрыл лицо руками и разрыдался. Мод пришла в себя,  прежде всего подумала о Уилле и стала искать его глазами. Он стоял перед ней на  коленях и, обнимая ее, нежно шептал любимое имя:    

– Мод!  Мод!    

– Уильям!  Дорогой Уильям!    

– Мне  нужно поговорить с Марианной, – смеясь, сказал Робин, – прощайте,  оставляю вас вдвоем; не забудьте о тех, кто любит вас.    

Мод протянула  ему руку, а Уильям признательно взглянул на друга.    

– Вот  я и вернулся, милая Мод, – сказал Уилл, – рады ли вы нашему свиданию?    

– Как  вы можете задавать мне такие вопросы, Уильям? Да, рада, конечно же рада, и не  просто рада, а счастлива, очень счастлива.    

– Вы  не хотите, чтобы я вас покинул снова?    

– А  разве я этого когда-нибудь хотела?    

– Нет;  но только от вас одной зависит, вернулся ли я насовсем или только приехал в  гости.    

– Что  вы хотите этим сказать?    

– Вы  помните о нашем последнем разговоре?    

– Да,  дорогой Уильям.    

– Я  ушел от вас в тот день с тяжелым сердцем, милая Мод, я был просто в отчаянии.  Робин заметил, что я очень печален, стал меня расспрашивать о причинах, и я все  ему рассказал. И узнал имя того, кого вы раньше любили…    

– Не  стоит говорить о моих девичьих безумствах, – прервала его Мод, обвивая его  шею руками, – прошлое принадлежит Богу.    

    

– Да,  Мод, только Богу, а настоящее – нам, ведь правда?    

– Да,  нам и Богу. Но может быть, вам будет спокойнее, дорогой Уильям, – добавила  девушка, – если я вам точно, искренне и ясно объясню, какие отношения были  у нас с Робин Гудом.