1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
   
— Да, Вэнди. Я бы его загнал в угол.
   
— Хоть зацепка какая-нибудь есть? Я вроде слышала от местных полицейских, что вы что-то узнали.
   
— Да практически ничего. Так, криминалисты кое-какие данные подкинули. Мы их сейчас проверяем. Он почти не оставил следов, и ему везет.
   
— А вам?
   
— Что мне?
   
— Везет?
   
— Когда как.
   
— А Фредди никогда не везло. Сказал мне, что собирается на этом деле неплохо заработать. Он уже со столькими договорился!
   
— Он действительно мог на этом неплохо заработать.
   
— Слушайте, Грэм, если вы когда-нибудь захотите напиться, то приходите ко мне.
   
— Спасибо.
   
— Но чтобы на людях вас пьяным больше не видели.
   
— Само собой!
   
Два полисмена расчистили Вэнди дорогу в толпе любопытных, осаждавших ворота. Какой-то зевака в майке с надписью «Зубастик — мужчина на одну ночь» свистнул Вэнди. Стоящая рядом женщина влепила ему пощечину.
   
Здоровенный полицейский в штатском втиснулся на переднее сиденье ее спортивной машины, и Вэнди включила первую скорость. Второй полицейский последовал за ними в машине без опознавательных знаков.
   
Было жарко. Над Чикаго стоял запах гари, как после фейерверка.
   
Грэм чувствовал себя одиноко и знал почему: по дороге с похорон хочется заняться любовью — просто так, назло смерти.
   
Подул ветер, и на могиле, возле которой он стоял, зашуршали высохшие цветы. На какую-то секунду он представил себе ветви пальмы, шелестящие на морском ветру, и у него защемило сердце. Всей душой он рвался домой, зная, что не вернется, не может вернуться, пока по земле ходит Дракон.
  
  
   
    
31
   
   
Просмотровый зал в здании «Бэдер кемикл» был совсем небольшим: всего пять рядов кресел с откидывающимися сиденьями, разделенных узким проходом.
   
Долархайд опоздал к началу просмотра. Он стоял в конце зала, скрестив руки на груди, глядя, как на экране появляются серые или цветные карточки и кубы. Меняя условия освещения, их снимали на разные типы инфракрасной пленки.
   
Присутствие Долархайда выводило из себя Дэндриджа, молодого человека, который руководил просмотром. На работе Долархайд был само олицетворение власти. Он считался классным специалистом, был представителем головной компании и к тому же слыл педантом.
   
В течение последних месяцев Дэндридж подчеркнуто не обращался к нему за помощью, проявляя этим мелочное соперничество, продолжающееся с тех пор, как «Гейтуэй» прибрала к рукам «Бэдер кемикл».
   
— Рив, дай нам условия проявления образца… восемь, — попросил Дэндридж.
   
Рив Макклейн сидела в конце ряда с папкой на коленях. Проведя в полумраке пальцами по строчкам, она четким голосом в тонкостях описала процедуру обработки: химикаты, температура растворов, время проявления, условия хранения пленки до и после съемки.
   
Работа с инфракрасной пленкой требует полной темноты. Всю лабораторную обработку она проводила сама, различая образцы с помощью тактильных кодов, и тут же в темноте записывала все данные. Было понятно, почему ею так дорожили на «Бэдере».
   
Просмотр завершился после окончания рабочего дня.
   
Рив осталась на своем месте, когда остальные потянулись к выходу. Долархайд осторожно заговорил с ней. Пока в зале еще находились люди, он держался от нее на расстоянии. Он не хотел, чтобы она почувствовала, что на нее смотрят окружающие.
   
— Я думала, что вы уже не придете, — сказала Рив.
   
— У нас там поломка была. Поэтому и задержался.
   
В зале горел свет. Он стоял над ней и видел, как блестит чистая кожа в проборе ее волос.
   
— Успели посмотреть образец «десять тысяч С»?
   
— Успел.
   
— Они сказали, что образец удачный. Работать с ним гораздо проще, чем с пленками серии тысяча двести. Подойдет для зоопарка?
   
— Подойдет.
   
У Рив с собой были сумочка и легкий плащ. Он посторонился, когда она пошла по проходу, водя перед собой палочкой. Было видно, что помощь ей не требуется. Он и не предлагал.
   
Из-за двери появилась голова Дэндриджа.
   
— Рив, дорогая, тут Марше надо бежать. Одна справишься?
   
Щеки у Рив пошли пятнами.
   
— Я прекрасно справлюсь, Дэнни. Спасибо тебе большое.
   
— Я бы тебя подбросил, дорогая, но я уже опаздываю. Кстати, мистер Долархайд, если вас, конечно, не затруднит, вы бы не могли…
   
— Дэнни, меня подвезут домой.
   
Она сдержала гнев. Тончайшие оттенки мимики были ей недоступны, поэтому она сохраняла спокойное выражение лица. Но заставить себя не краснеть она не могла.
   
Наблюдая за происходящим холодными желтыми глазами, Долархайд прекрасно понимал ее состояние: неловкое сочувствие Дэндриджа было для нее как плевок в лицо.
   
— Я подвезу вас, — предложил он с некоторым опозданием.
   
— Не надо, но все равно спасибо.
   
Она ждала, что он это скажет, и была готова принять его предложение. Ей не хотелось навязываться. Этот Дэндридж, дубина неловкая, вечно лезет куда не надо. Да она лучше на автобусе поедет! Деньги на билет у нее найдутся, как ехать, она знает — сама может прекрасно добраться.
   
Она пошла в женский туалет и просидела там, пока здание не опустело. На улицу ее выпустил сторож.
   
Рив шла вдоль разделительного бордюра автомобильной стоянки, направляясь к автобусной остановке. На ее плечи был наброшен плащ. Она обходила попадающиеся навстречу лужи, ощущая передающееся через палочку легкое сопротивление воды.
   
Долархайд наблюдал за ней, сидя в микроавтобусе. Охватившие его чувства вызывали у него беспокойство. Днем они были опасны.
   
Вдруг лобовые стекла встречных машин, лужи, высоко протянутые стальные провода сверкнули в лучах заходящего солнца, как закрывающиеся ножницы.
   
Ее белая палочка успокаивала его. Она поглощала сверкание ножниц, отгоняя их прочь. Одна мысль о безвредности Рив приносила ему облегчение.
   
Он завел мотор.
   
Рив услышала шум приближающейся сзади машины. Оказавшись сбоку от нее, машина остановилась.
   
— Спасибо, что предложили подвезти, — кивнула она, улыбаясь, и продолжила путь, постукивая тростью.
   
— Садитесь в машину.
   
— Спасибо, но я всегда езжу на автобусе.
   
— Дэндридж — дурак. Садитесь в машину. — Что еще говорят в таких случаях? — Сделайте мне одолжение.
   
Она остановилась и услышала, как он вышел из машины. Обычно люди, желая ей помочь, но, не зная, как подступиться, берут ее за плечо. Слепому не нравится, когда его равновесие нарушают, хватая за руку. Ему это так же неприятно, как зрячему — стоять на пляшущих под ногами качелях. Как и любой человек, слепой не любит, когда его толкают.
   
Он не прикоснулся к ней, и она сказала:
   
— Дайте я сама возьму вас за руку.
   
У нее была богатая коллекция ощущений от чужих рук, но на этот раз ее пальцы почувствовали нечто неожиданное. Его рука была тверда, как дубовые перила.
   
Она не могла знать, чего ему стоило позволить ей до себя дотронуться.
   
Чувствовалось, что кабина просторная и высокая. Рив судила но отзвукам — иным, чем в обычной легковой машине. Она сидела, утопая в мягком высоком кресле, уцепившись руками за края сиденья, пока Долархайд застегивал на ней ремень безопасности.
   
Ремень, косо опускающийся от плеча, прижал ей левую грудь. Она передвинула его так, чтобы освободить ее.
   
Они почти не разговаривали во время поездки. Пользуясь остановками на красный свет, Долархайд рассматривал девушку.
   
Рив жила на тихой улице рядом с Университетом Вашингтона, в левой половине коттеджа на две семьи.
   
— Заходите, мы с вами что-нибудь выпьем.
   
Можно было пересчитать по пальцам, сколько раз Долархайда за всю его жизнь приглашали в гости. За последние десять лет он бывал в четырех домах: своем собственном, ненадолго заходил однажды к Эйлин, был у Лидсов и Джейкоби. Чужие дома были для него экзотикой.
   
Она почувствовала, как качнуло машину, когда он вышел. Открылась дверь с ее стороны. Кабина была расположена высоко, и, ступая на землю, Рив столкнулась с Долархайдом. Ощущение было такое, будто она налетела на дерево. На самом деле он был значительно крупнее и крепче, чем можно было судить по его голосу и походке. Крепкий мужчина с легкой походкой… Когда-то в Денвере она познакомилась с профессиональным футболистом из команды «Бронкос», который вызвался финансировать благотворительный фильм и пригласил сниматься слепых детей.
   
Переступив наконец порог своего дома и поставив палочку в угол, Рив сразу почувствовала себя раскованной. Она стала ходить совершенно свободно, включила музыку и повесила на вешалку плащ.
   
Долархайд даже усомнился, действительно ли она слепая. Пребывание в чужом доме взволновало его.
   
— Будете джин с тоником?
   
— Просто тоник.
   
— А может, налить вам сок?
   
— Тоник.
   
— Вообще спиртного не пьете?
   
— Нет.
   
— Пойдемте на кухню. — Она открыла холодильник. — Будете… — она быстро пробежала рукой по находящимся внутри продуктам, — ореховый пирог «Каро»? Вкус потрясающий.
   
— Отлично.
   
Она достала пирог и взялась руками за края упаковки так, что средние пальцы находились в положении стрелок часов, показывающих 9 часов 15 минут. Соединив большие пальцы, она опустила их прямо в самый центр пирога и пометила место, воткнув туда зубочистку.
   
Долархайд пытался продолжить беседу, чтобы она не чувствовала, что он ее разглядывает.
   
— Давно работаете на «Бэдере»?
   
Ни одного звука «с» в предложении.
   
— Три месяца. А вы не знали?
   
— Мне многого не говорят.
   
Она улыбнулась:
   
— Вы, наверное, наступили кому-то на мозоль, когда проектировали лабораторию. Кстати, лаборанты вас всегда добрым словом вспоминают. Водопровод работает отлично, очень удобно, что розеток много. Нужно двести двадцать вольт?[18] Пожалуйста!
   
Она положила средний палец левой руки на зубочистку, большой — на край упаковки и вырезала ему ломтик пирога, проведя ножом вдоль указательного пальца.
   
Он смотрел, как она управляется со сверкающим ножом. Странное чувство: он может открыто смотреть на женщину, стоя прямо перед ней, столько, сколько хочет. Часто ли, находясь в компании, можно смотреть на того, на кого хочешь?
   
Она налила себе джин, добавила чуть-чуть тоника, и они перешли в гостиную. Она провела рукой по абажуру торшера, не почувствовала тепла и включила лампу.
   
Долархайд быстро разделался с пирогом и теперь, не зная, что ему делать, сидел на краю дивана. Его волосы блестели под светом торшера, а могучие руки лежали сложенными на коленях.
   
Она откинулась на спинку кресла, вытянув ноги на кушетке.
   
— Когда в зоопарке собираются снимать фильм?
   
— Наверное, на следующей неделе.
   
Он с удовлетворением вспомнил, что не упустил из виду позвонить в зоопарк и предложить им инфракрасную пленку. Дэндридж мог проверить.
   
— Зоопарк тут отличный. Я ходила туда с сестрой и племянницей, когда они приезжали помочь мне с переездом. Там есть вольер, где можно трогать животных. Так вот, я там ламу обняла. Мех у нее — просто прелесть, но вот запашок, о боже… Я, пока не переоделась, думала, что эта лама так и ходит за мной.
   
Это называется «беседовать». Надо или сказать что-нибудь в ответ, или уйти.
   
— Как вы попали в «Бэдер»?
   
— Я работала в Институте Рейкера, это в Денвере. Как-то изучала объявления и почти случайно наткнулась на их предложение. В общем, так все и вышло… Чтобы получить военный заказ, им пришлось подогнать свою кадровую политику под федеральные требования.[19] Они взяли по категории женщин шесть единиц, по неграм — две, по мексиканцам — две, по азиатам — одну, по инвалидам — две, включая одного параплегика[20] и меня — слепую. Но поскольку каждый из нас подпадал по крайней мере под две категории, они ухитрились получить тринадцать единиц, предоставив восемь рабочих мест.
   
— Вы как работник для них находка.
   
— Остальные работают не хуже. В «Бэдере» так просто держать не будут.
   
— А до этого?
   
Он даже немного вспотел. Поддерживать беседу было тяжело. А вот смотреть на нее было приятно. Ноги у нее красивые. Она порезала щиколотку, когда брила их. Он представил, как держит в руках ее обмякшие ноги.
   
— После окончания школы я лет десять обучала недавно ослепших в Институте Рейкера. Здесь моя первая работа снаружи.
   
— Снаружи чего?
   
— Снаружи мира слепых. В институте у нас был свой, отдельный, мир. Ну, я имею в виду, что мы обучали слепых людей жить в мире зрячих, а сами жили вне его. Мы постоянно варились в собственном соку. Я хотела вырваться из него ненадолго, поболтаться. Вообще-то я собиралась стать сурдопсихологом, работать с глухими детьми, я думаю, что скоро этим и займусь.
   
Рив допила джин.
   
— Знаете, у меня есть шарики из крабов. Очень вкусные. Надо их было достать до того, как стали есть пирог. Будете?
   
— Угу.
   
— Вы умеете готовить?
   
— Угу.
   
На ее лбу обозначилась крохотная морщинка. Она направилась на кухню.
   
— Как насчет кофе? — крикнула она оттуда.
   
— Не-а.
   
Рив заговорила о ценах на продукты, но ответа не получила. Вернувшись в комнату, она села на кушетку, поставив локти на колени.
   
— Давайте обсудим одну вещь и больше не будем к этому возвращаться, ладно?
   
Молчание.
   
— Что-то вы все молчите. С тех пор как я говорила о речевой терапии, вы и рта не раскрыли, — заметила она. Голос у нее был добрый, но твердый, без всякого налета сочувствия. — Я вас прекрасно понимаю, потому что вы говорите очень хорошо и потому что я умею слушать. Люди обычно слушают невнимательно. С ними говоришь, а они все время переспрашивают: «Что-что?» Ну ладно, не хотите разговаривать, не надо. Но я надеюсь, что вы заговорите. Вы ведь умеете хорошо говорить, и мне интересно вас слушать.
   
— Хм, я рад, — тихо сказал Долархайд.
   
Ясное дело, то, что она сейчас сказала, очень для нее важно. Может, она приглашала его вступить в «Клуб дважды неполноценных» вместе с ней и китайцем-параплегиком. Интересно, а какой у него второй изъян?
   
То, что она сказала в следующий момент, его поразило.
   
— Можно потрогать ваше лицо? Я хочу знать, улыбаетесь вы или хмуритесь. — И добавила с горечью: — Я хочу знать, мне говорить или заткнуться.
   
Рив подняла руку, ожидая ответа.
   
«Интересно, каково ей будет, если откусить ей пальцы?» — задумался Долархайд. Даже своими повседневными челюстями он мог легко перекусить их, как спички. Если упереться каблуками в пол, откинуться спиной на кушетку, сомкнуть обе руки на ее запястьях, ей ни за что не вырваться. Хрум! Хрум! Хрум! Хрум! А большой палец можно оставить. Пироги размечать.
   
Он взял ее за кисть между большим и указательным пальцами и повернул изящную, но погрубевшую руку к свету. Кожа была покрыта мелкими шрамами, несколькими свежими царапинами и ссадинами. Блестящий шрам на тыльной стороне ладони был, скорее всего, следом от ожога.
   
«Слишком близко к дому. Слишком рано, еще не наступило его Пришествие. Больше нельзя будет на нее смотреть».
   
Раз она задала ему такой невероятный вопрос, значит, она ничего такого про него не знает. Она не слышала сплетен про его лицо.
   
— Поверьте на слово, я улыбаюсь, — сказал он.
   
Звуки «с» получились неплохо. Губы у него действительно были растянуты в улыбке, обнажая его красивые повседневные зубы.
   
Он подержал ее кисть, а затем отпустил. Рука опустилась ей на бедро, и кисть чуть сжалась, причем пальцы скользнули по ткани, подобно нехотя отведенному взгляду.
   
— Кофе, наверное, готов, — проговорила она.
   
— Мне пора.
   
Нужно идти. Скорее домой, там можно снять сковавшее его напряжение.
   
Она кивнула.
   
— Если я вас обидела… я не хотела.
   
— Нет, не обидели.
   
Она осталась на кушетке, затем услышала, как за Долархайдом щелкнул замок.
   
Рив налила себе еще джина с тоником. Затем она поставила пластинку Сеговии[21] и свернулась калачиком на кушетке. После Долархайда на подушке осталась теплая вмятина. Другие следы его пребывания витали в воздухе: запахи обувного крема, нового кожаного ремня, хорошего лосьона после бритья.
   
До чего же он закрытый человек. На работе его имя упоминали всего несколько раз. Однажды Дэндридж, болтая с одним из своих дружков, назвал его «сукин сын».
   
Возможность побыть одной была величайшей ценностью для нее. Когда она, будучи ребенком, потеряла зрение и только училась жить по новым законам, ее никогда не оставляли одну.
   
А теперь, только находясь дома, она была уверена, что на нее никто не смотрит. Поэтому атмосфера одиночества, окружающая Долархайда, ей нравилась. Она не чувствовала ни капли сочувствия с его стороны, и это было хорошо.
   
Джин тоже был хорош.
   
Ей вдруг показалось, что музыка Сеговии звучит монотонно, и она поставила пластинку, более подходящую к ее настроению.
   
Три тяжких месяца в новом городе. Надвигается зима. До бордюров, заваленных снегом, палочкой не дотянуться! Рив Макклейн, длинноногая и отчаянная. Да пропади она пропадом, эта жалость к себе! Она себя жалеть не станет! Она знала, что где-то внутри у нее пульсирует злость, свойственная всем калекам, и раз уж от нее нельзя избавиться, нужно обратить ее в свою пользу, подпитывая ею стремление к независимости и решимость выжать из каждого дня жизни все, что только можно.
   
Она была по-своему сильным человеком и знала, что вера в изначальную справедливость в лучшем случае лишь огонек в ночи. Старайся не старайся — все равно закончишь свой путь так же, как и все остальные, на больничной койке с трубочкой в носу, задаваясь одним вопросом: «Как, и это все?»
   
Она знала, что никогда не увидит света, но ведь в жизни оставались и другие радости. Ей нравилось помогать своим студентам, и удовольствие от этого странным образом усиливалось уверенностью в том, что она не будет вознаграждена, но не будет и наказана.
   
Находя друзей, Рив не забывала о существовании такой породы людей, которые подчиняют себе других, а потом паразитируют на их зависимости. Она знавала таких — их тянет к слепым. Это враги.
   
Знавала… Ей было известно, что она весьма привлекательна. Видит бог, сколько мужчин, взяв ее за руку под предлогом помощи, пытались коснуться ее груди.
   
Она любила заниматься сексом, но много лет назад усвоила элементарную истину, касающуюся мужчин: большинство из них охватывает ужас при одной только мысли об оковах супружества.
   
В ее случае их страх еще более усиливался.
   
Ей не нравилось, когда мужчина вползал к ней в постель, как пугливо крадущийся вор…
   
Сегодня она шла ужинать с Ральфом Мэнди. Он имел обыкновение как-то особо противно скулить о том, что он, дескать, настолько боится жизни, что не способен на любовь. Ральф намеренно старался напоминать ей об этом почаще, вызывая в ней бешенство. Да, с Ральфом ей бывало весело, но она не хотела владеть им.
   
Она не хотела видеть Ральфа. Ей не хотелось поддерживать беседу, слышать, что посетители ресторана умолкают, глазея на то, как она управляется с ножом и вилкой.
   
Вот бы иметь рядом настоящего мужчину, храброго и независимого, — такой сам знает, оставаться ему или хлопнуть дверью. Те же качества он будет уважать и в ней и не станет ее опекать.
   
Фрэнсис Долархайд. Застенчивый мужчина с фигурой профессионального футболиста, не переносящий пустой болтовни.
   
Она никогда не видела и не касалась пальцем его заячьей губы, и у нее не возникало зрительных ассоциаций с дефектом его речи. Она подумала, не считает ли Долархайд, что она его прекрасно понимает только потому, что якобы «слепые слышат намного лучше нас». Это было распространенное заблуждение. Наверное, надо было ему объяснить, что это неправда, что слепые просто более внимательны к тому, что слышат.
   
Как много мифов окружает жизнь слепых. Ей было интересно, не считает ли Долархайд, как и все остальные, что у слепых душа «чище», чем у зрячих, что увечье якобы наделяет их какой-то особой святостью. Она даже засмеялась. Это тоже было неправдой.
  
  
   
    
32
   
   
Полиция города Чикаго работала под неусыпным вниманием прессы. Каждый вечер ночные новости отсчитывали время, оставшееся до следующего полнолуния. Оставалось одиннадцать дней.
   
В каждом чикагском доме поселился страх.
   
Одновременно возросло число зрителей на сеансах фильмов ужасов, причем даже на тех, которые в другое время через неделю тихо испустили бы дух в кинотеатрах для автомобилистов. Очарование ужаса. Предприниматель, который до этого выкинул на рынок майки с надписью «Зубастик — мужчина на одну ночь», теперь выпустил другие — «Красный Дракон — мужчина на одну ночь». Панки и рокеры охотно брали и те и другие.
   
После похорон Лаундса на пресс-конференции, которую давали высшие чины городской полиции, пришлось появиться и Джеку Крофорду. Наверху ему дали понять, что ФБР в этом деле должно быть на виду. Он исполнил приказ, не проронив, впрочем, ни слова. Никто не говорил ему, что ФБР должно быть и на слуху тоже.
   
Когда многочисленные группы участвующих в расследовании начинают ощущать нехватку свежих фактов, они направляют усилия на себя самих, все время возвращаясь на одно и то же место — пока не разбивают его в пыль. Их кипучая деятельность развивается в замкнутом круге — по аналогии с засасывающей воронкой смерча или с нулем.
   
Где бы Грэм ни оказывался, повсюду его окружали детективы, ослепляющие вспышки фотоаппаратов, топот полицейских башмаков.
   
Грэм жаждал тишины.
   
Ближе к вечеру с пресс-конференции вернулся Крофорд — злой как черт. Грэма он нашел в тихой комнате присяжных заседателей, находящейся этажом выше федеральной прокуратуры. Низко подвешенные лампы ярко освещали зеленое сукно длинного стола, за которым сидел Грэм — без пиджака и галстука, обложившись бумагами и фотографиями. Сейчас он пристально смотрел на два снимка. Один из них — с семьей Лидсов — вставлен в рамку. А другой, запечатлевший семью Джейкоби, был прикреплен к скоросшивателю, прислоненному к графину.
   
Фотографии, на которые смотрел Грэм, напомнили Крофорду походный алтарь тореадора, который легко устанавливается в любом гостиничном номере. Фотографии Лаундса не было. Крофорд подозревал, что Грэм и думать забыл о деле Лаундса. Но ему не хотелось злить Грэма.
   
— На бильярдную здорово похоже, — заметил Крофорд, оглядываясь.
   
— Ну как, дали жару прессе? — поинтересовался Грэм.
   
Он был бледен, но трезв. В руке он сжимал литровую бутылку с апельсиновым соком.
   
— Господи, — Крофорд рухнул на стул, — разве там дадут спокойно посидеть и подумать? И вообще, участвовать в пресс-конференции — это мочиться против ветра.
   
— Что нового?
   
— С начальника полиции вопросами семь шкур спустили. Он только сидел и чесал яйца перед камерой. Это самое интересное, что я там видел. Посмотри в шестичасовых новостях, посмеешься.
   
— Сока хочешь?
   
— Я лучше колючую проволоку пожую.
   
— Прекрасно, мне больше достанется. — На осунувшемся лице Грэма слишком ярко блеснули глаза. — По бензину ничего нового нет?
   
— Дай бог здоровья Лайзе Лейк. Только в черте города — без пригородов — сорок одна заправка «Сервко суприм». Подчиненные Осборна обошли каждую, проверяя, кому из владельцев микроавтобусов или фургонов бензин был продан в канистрах. Пока ничего не нашли, правда, опросили не все смены. «Сервко» имеет сто восемьдесят шесть других станций, разбросанных на территории восьми штатов. Мы попросили местную полицию помочь. На это уйдет время. Если Господь от меня не отвернулся, этот деятель расплатился кредитной карточкой. Шанс есть.
   
— Так-то оно так, если только он не заправился в бак, а потом не откачал бензин оттуда в канистру.
   
— Я просил начальника полиции быть очень осторожным, когда он рассказывает о нашем деле, чтобы не подумали, что Зубастик живет где-то поблизости. Люди и так уже напуганы. Если бы он ляпнул лишнее, то сегодня вечером, когда пьяные разбредались по домам, пальба поднялась бы, как в Корее.
   
— Ты думаешь, он где-то здесь?
   
— А ты думаешь по-другому? — Крофорд взял со стола заключение судмедэкспертизы по делу Лаундса и стал вглядываться в текст через очки для чтения. — Кровоподтек на голове появился раньше, чем травмы лица. Точно они сказать не могут, но разница от пяти до восьми часов. Итак, травмы лица были нанесены за несколько часов до того, как он попал в госпиталь. Рот был обожжен, но по полости еще можно делать выводы. У него оставался хлороформ в этом — как его, черт, — ну, в общем, в дыхалке. Ты думаешь, он был без сознания, когда его укусили?
   
— Нет. Ему было нужно, чтобы Лаундс был в сознании.
   
— Я тоже так думаю. Прекрасно, значит, он его чем-то оглушил — еще в гараже. Он должен был дать ему хлороформ, чтобы Лаундс не кричал, пока он его везет в уединенное место. Затем он привозит его обратно через несколько часов после того, как покусал.
   
— Все это он мог сделать прямо в припаркованной машине, никуда не уезжая, — возразил Грэм.
   
— Ты забыл о колесах инвалидного кресла, — напомнил Крофорд. Он начал массировать крылья носа, и голос его стал гнусавым, как будто из мегафона. — Бев обнаружила два типа коврового волокна — шерсть и синтетику. Хорошо, допустим, синтетика есть в фургоне. Но шерсть? Ты видел когда-нибудь в фургоне коврики из чистой шерсти? Ты часто видел шерстяные ковры в домах, сдаваемых в аренду? Крайне редко. Поверь, Уилл, этот шерстяной ковер лежит в собственном доме. А земля и плесень означают, что кресло держали в каком-то темном месте, например в подвале с земляным полом.
   
— Может быть, может быть.
   
— Теперь смотри. — Крофорд извлек из портфеля большой дорожный атлас. В оглавлении раздел «Расстояния и время в пути между городами США» был обведен ручкой. — Фредди отсутствовал почти пятнадцать часов. Время нанесения телесных повреждений распределяется внутри этого отрезка. Я собираюсь сделать несколько предположений. Мне бы не хотелось их делать, но вот… Слушай, а чего ты смеешься?
   
— Просто вспомнил, как ты проводил занятия в Квонтико и курсант сказал тебе, что «он предполагает…».
   
— Ну и что?
   
— Ты заставил его проспрягать на доске глагол «предполагать», а потом стер приставку «пред» и стал на него орать: «Если ты ПРЕДПОЛОЖИЛ, это значит — ты ПОЛОЖИЛ! На себя, на него, на меня — на нас!»
   
— Ему надо было дать по мозгам, чтобы осознал. Ну ладно, а теперь смотри сюда. Представь: вот он пробирается в потоке машин во вторник после обеда с Лаундсом в фургоне, направляясь из города. Добавь время, потраченное на сам захват и дорогу обратно. Он мог отъехать от Чикаго не дальше чем на шесть часов. Вот в пределах круга, который я начертил, и находятся точки, до которых не более шести часов пути. Круг неровный, потому что есть скоростные автострады, по которым можно уехать дальше.
   
— А может, он никуда и не уезжал.
   
— Может быть. Я просто прикинул максимальное расстояние, на которое он мог уехать.
   
— Значит, ты считаешь, что он мог находиться или в Чикаго, или в любой точке внутри круга, куда входят Милуоки, Мэдисон, Дубьюк, Пеория, Сент-Луис, Индианаполис, Цинциннати, Толедо, Детройт и некоторые другие города?
   
— Да нет, можно сказать даже точнее. Мы знаем, что «Тэтлер» оказалась у него в руках почти сразу после выхода номера. Вероятно, в понедельник вечером.
   
— Он мог купить ее в Чикаго.
   
— Мог. Но допустим, что купил в другом месте. В понедельник вечером сделать это можно далеко не везде. Вот список населенных пунктов внутри нашего круга, куда газету доставляют самолетом или грузовиком к этому времени. Я взял его в их отделе распространения. Остаются Милуоки, Сент-Луис, Цинциннати, Индианаполис и Детройт. Тираж попадает в аэропорты и примерно девяносто ночных киосков. Я отдал распоряжение местным отделам ФБР провести там проверку. Вдруг какой-нибудь киоскер вспомнит странного покупателя, купившего газету в понедельник вечером.
   
— Может быть. Хороший ход, Джек.
   
Совершенно очевидно, что мысли Грэма были далеки от того, что говорил Крофорд. Будь Грэм рядовым сотрудником, Крофорд мог бы пригрозить ему пожизненным назначением на Алеутские острова. Вместо этого он сказал:
   
— Днем звонил брат. Говорит, что Молли от них уехала.
   
— Да.
   
— Надеюсь, в надежное место?
   
Ясное дело, Грэм был уверен, что Крофорд точно знает, куда она поехала.
   
— К деду Вилли.
   
— Ну что же, старики будут рады повидать внука, — заметил Крофорд, ожидая, что на это скажет Грэм, но тот промолчал. — Надеюсь, у вас с ней все нормально.
   
— Не беспокойся, Джек. На моей работе не скажется. А ей там просто стало страшно.
   
Из-под пачки фотографий с похорон Лаундса Грэм вытащил плоский пакет, перевязанный веревочкой, и стал ногтем развязывать узелок.
   
— А это что такое?
   
— Это от Байрона Меткафа, юриста Джейкоби. А Брайан Зеллер переслал сюда. Все нормально.
   
— Подожди, дай мне посмотреть.
   
Крофорд крутил пакет в волосатых пальцах, пока не нашел печать и подпись начальника отдела взрывчатых веществ ФБР, S. F.[22] Айнсуорта, удостоверяющие, что корреспонденцию просвечивали на предмет обнаружения бомбы.
   
— Всегда надо проверять. Всегда!
   
— Я всегда проверяю.
   
— Это тебе Честер принес?
   
— Честер.
   
— Он показал печать, когда передавал?
   
— Он проверил сам и показал мне. Это копии документов, необходимых для утверждения судом прав наследования имущества Джейкоби. Я просил Меткафа прислать их мне — мы сможем сравнить их с документами по имуществу Лидсов.
   
— Этим должен заниматься юрист.
   
— Да это надо мне! Я ведь не знаю этих Джейкоби, Джек! Они недавно переехали. Я ездил в Бирмингем через месяц после убийства, а все их вещи уже растащили, ко всем чертям! Лидсов я уже чувствую. А Джейкоби еще нет. Я должен узнать их получше. Я должен поговорить с людьми, которые их знали в Детройте, потом я должен опять съездить в Бирмингем на пару дней.
   
— Ты мне здесь нужен.
   
— Послушай, с Лаундсом все понятно. Дракон прикончил его, потому что разозлился. Это мы натравили его на Лаундса. Единственная ниточка к Дракону исходила от нас самих. В деле Лаундса надежных улик мало, и полиция с ними сейчас работает. Но если Лаундс просто рассердил его, то Лидсы и Джейкоби — это то, чем он живет. Нам нужно найти что-то общее между этими двумя семьями. Если мы когда-нибудь и выйдем на Дракона, то только обнаружив это общее.
   
— Значит, поэтому ты хочешь воспользоваться бумагами Джейкоби, — задумчиво проговорил Крофорд. — Что же ты надеешься там найти?
   
— В нашем деле часто не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Вот, например, вычеты по медицинскому страхованию. — Грэм вытащил из конверта бланк декларации, рассылаемый налоговым управлением. — Лаундса привязали к креслу-каталке. Раз — медицина. Вэлери Лидс перенесла операцию примерно за полтора месяца до убийства, помнишь запись в ее дневнике? Небольшая киста в груди. Два — медицина. Я подумал, а не делали ли и миссис Джейкоби операцию?
   
— Что-то я не припомню ничего подобного в акте судмедэкспертизы.
   
— А там ничего и не было. Но ведь они могли что-нибудь пропустить. Ее история болезни заполнялась сначала в Детройте, потом в Бирмингеме. Может, что-нибудь утеряно. Если ей делали операцию, то должен быть вычет из страховки, а то и заявление в страховую компанию.
   
— Думаешь, это гастролирующий санитар? Поработал и там и там: в Детройте или Бирмингеме и в Атланте.
   
— Стоит недолго побыть в сумасшедшем доме — и ты уже знаешь, что там к чему. Можешь сойти за медбрата или получить место санитара после выписки, — пояснил Грэм.
   
— Как ты насчет обеда?
   
— Да нет, попозже. Я после еды тупею.
   
Выйдя в темный коридор, Крофорд оглянулся. Ему не понравилось, как Грэм выглядит. При верхнем свете лицо Грэма, на которое сейчас смотрели жертвы с фотографий, казалось еще более осунувшимся. В комнате царила атмосфера отчаяния.
   
Не лучше ли было в интересах дела поставить Грэма в наружное наблюдение, на свежий воздух? Крофорд не мог допустить, чтобы Грэм загнулся понапрасну. А если не понапрасну?
   
Сострадание всегда отступало у Крофорда на второй план, когда речь заходила о работе. Интуиция опытного руководителя подсказала ему, что Грэма лучше оставить в покое.
  
  
   
    
33
   
   
К десяти вечера Долархайд довел себя до изнеможения, занимаясь со штангой, посмотрел свои фильмы и попробовал удовлетворить себя. Однако желанный покой не наступал.
   
Стоило ему подумать о Рив, как волнение начинало противно постукивать по груди, как холодный медальон при беге. Он не должен думать о ней. Приятно ныли мышцы, кожу согревало тепло разгоряченного тела. Долархайд лежал, растянувшись в кресле-качалке. Слушая вечерние новости, он следил за тем, как полиция пытается найти убийцу Фредди Лаундса.
   
Недалеко от гроба, за безобразно воющими певчими, стоял Уилл Грэм. Он был худощав. Сломать ему позвоночник будет легко. Это лучше, чем просто его прикончить. Сломать да еще покрутить для верности. На следующее дело Грэма повезут в инвалидном кресле.
   
Но спешить с этим не стоит. Пусть страх овладеет им.
   
Теперь Долархайда не покидало спокойное ощущение собственного могущества.
   
На пресс-конференции в Чикаго полицейские чины мямлили о том, как напряженно они работают. Очевидно было одно: ничего нового по убийству Фредди у них нет. Среди полицейских, сидящих перед микрофонами, был и Джек Крофорд. Долархайд узнал его по фотографии, напечатанной в «Тэтлер».
   
Представитель газеты, по обе стороны от которого сидели телохранители, сказал: «В ответ на этот акт бессмысленной жестокости голос нашей газеты зазвучит еще громче».
   
Долархайд хмыкнул. Как же, зазвучит. Вот один такой смелый уже заткнулся навсегда.
   
Теперь уже и дикторы телевидения называли его Драконом. То, что он делал, утверждал комментатор программы новостей, полиция раньше называла убийствами Зубастика.
   
Ну что ж, прогресс определенно есть.
   
Все, теперь остались только местные новости. Какой-то болван с лошадиными зубами вел репортаж из зоопарка. Видно, его уже не знали, куда послать, лишь бы он на студии глаза не мозолил.
   
Долархайд уже было потянулся к пульту дистанционного управления, когда увидел на экране человека, с которым разговаривал по телефону несколько часов назад. Это был директор зоопарка Фрэнк Уорфилд. Он очень обрадовался, когда Долархайд предложил ему кинопленку.
   
На экране Уорфилд и зубной врач склонились над тигром, у которого сломался зуб. Долархайд хотел рассмотреть тигра, но мешал репортер. Наконец он отошел. Раскачиваясь в кресле, Долархайд увидел на экране огромного тигра, вытянувшегося во сне на массивном рабочем столе.
   
Сегодня они обрабатывали сломанный зуб. Через пару дней, радостно сообщил репортер, они поставят коронку.
   
Долархайд смотрел, как хладнокровно копались люди в клыкастой пасти грозного полосатого зверя.
   
«Можно дотронуться до вашего лица?» — спросила Рив Макклейн.
   
Его подмывало рассказать Рив, хотя бы намекнуть ей на то, что он делал. Он желал, чтобы ей хотя бы на миг открылась его Слава. Но, узнав, она не могла остаться в живых. А она должна жить — его видели с ней, она находилась слишком близко к дому.
   
Он хотел довериться Лектеру, но тот предал его.
   
Тем не менее ему все равно хотелось с кем-нибудь поделиться. Ему хотелось поделиться с ней, сообщить самую малость — так, чтобы можно было потом оставить ее в живых.
  
  
   
    
34
   
   
— Я знаю, что это политика, ты знаешь, что это политика, но, с другой стороны, ты ведь все равно этим занимаешься, — уговаривал Крофорд Грэма. Они шли по Стейт-стрит в направлении здания, где были собраны все федеральные учреждения. Наступал вечер. — Занимайся, чем занимаешься, просто выпиши мне сходные черты, а я уж сделаю все остальное.
   
Управление полиции Чикаго запросило в отделе психологии поведения ФБР подробный портрет жертв маньяка. Полицейские чины утверждали, что собираются использовать портрет «при планировании мероприятий по распределению дополнительных патрулей в период полнолуния».
   
— Ага, ну конечно, «планирование мероприятий по распределению»! За шкуру свою трясутся и хотят нами прикрыться, — зло говорил Крофорд, размахивая ярким пластиковым пакетом с рекламной надписью «Тейтер тотс». — Жертвами до сих пор оказывались все больше люди обеспеченные, значит, они пошлют патрули в богатые кварталы. Они знают, какой по этому поводу поднимется крик; сразу после нападения на Фредди районные власти наперебой требуют прислать дополнительные силы. Представь, они будут патрулировать богатые районы, а он объявится в трущобах, скажем, на южной стороне. Вот когда отцы города покрутятся! А с портретом, случись чего, они будут кивать на проклятых фэбээровцев. Могу себе представить, как они будут говорить: «Мы ни при чем. Это они нам велели так сделать!»
   
— Вероятность того, что в следующий раз он объявится именно в Чикаго, мала, — возразил Грэм. — Какие у нас причины так думать? Это же сумасшедший. Так пусть Блум и делает психологический портрет. Он же консультант психологического отдела.
   
— Нет, они не хотят, чтобы это делал Блум, им нужно, чтобы это сделали мы. Что толку сваливать все на Блума? А потом, он все еще в больнице. Из Конгресса звонили в Министерство юстиции. Наверху сказали: сделать. Короче, ты сделаешь это или нет?
   
— Я сделаю это. Я этим как раз и занимаюсь.
   
— Знаю, — сказал Крофорд. — Вот и продолжай этим заниматься!
   
— Я бы лучше в Бирмингем поехал.
   
— Нет, — отрезал Крофорд, — пока не сделаешь портрет, никуда отсюда не уедешь.
   
На западе догорали последние часы пятницы.
   
До полнолуния оставалось десять дней.
  
  
   
    
35
   
   
— Можно наконец узнать, что это за прогулка такая? — осведомилась Рив Макклейн у Долархайда в субботу утром.
   
Они ехали в машине молча уже десять минут. Девушка надеялась, что ее пригласили на пикник.
   
Машина остановилась. Она слышала, как Долархайд опустил стекло со своей стороны.
   
— Долархайд, — сказал он кому-то. — На мое имя должен быть пропуск от доктора Уорфилда.
   
— Все нормально, сэр. Вот это оставьте на стекле под дворником, когда выйдете из машины.
   
Они снова тронулись и медленно поехали. Рив чувствовала плавный поворот дороги. Ветер приносил тяжелые странные запахи. Где-то протрубил слон.
   
— Зоопарк, — проговорила она. — Потрясающе!
   
Она бы предпочла пикник. Впрочем, какого черта, зоопарк тоже нормально.
   
— А кто такой доктор Уорфилд?
   
— Директор зоопарка.
   
— Ваш друг?
   
— Нет. Мы помогли им с пленкой. Они не захотели остаться в долгу.
   
— Каким образом?
   
— Вам разрешат потрогать тигра.
   
— Да что вы говорите!
   
— Вы когда-нибудь видели тигра?
   
Она обрадовалась, когда он задал этот вопрос.
   
— Нет. Я помню, что видела в детстве пуму. Больше ничего особенного в зоопарке не было. Но мы остановились на тигре.
   
— Тигру лечат зуб. Им пришлось его… усыпить. Если захотите, сможете его потрогать.
   
— Вокруг него будут толпиться люди? Будет очередь?
   
— Нет. Уорфилд, я, еще несколько человек. Телевидение приедет потом, когда мы уедем. Ну как, хотите? — спросил он с нажимом, удивившим ее.
   
— Еще бы, черт побери! Спасибо… это такой сюрприз.
   
Машина остановилась.
   
— Послушайте, а вдруг он притворяется, что спит?
   
— А вы его пощекочите. Если засмеется, то бегите что есть мочи.
   
Рив показалось, что пол в процедурном кабинете покрыт линолеумом. Было прохладно и очень гулко. От дальней стены исходило тепло.
   
Раздалось шарканье ног — несли что-то тяжелое, и Долархайд повел ее в сторону, пока она не почувствовала спиной сходящиеся в углу стены.
   
Что тигр уже здесь, она почувствовала по запаху.
   
Раздался чей-то голос:
   
— Так, поднимайте. Тихо, тихо. Опускайте. Можно оставить под ним ремни, доктор Уорфилд?
   
— Да, оберните подушку зеленым полотенцем и положите ему под голову. Когда мы закончим, я пошлю за вами Джона.
   
Раздались шаги выходящих из кабинета людей.
   
Она ждала, что Долархайд что-нибудь скажет ей, но он молчал.
   
— Тигр уже здесь, — сказала она.
   
— Его принесли на ремнях десять человек. Он очень большой. Метра три. Доктор Уорфилд сейчас слушает ему сердце. А теперь приподнял ему веко. Вот он подходит к нам.
   
Оказавшаяся перед ней фигура заглушила звуки кабинета.
   
— Доктор Уорфилд, Рив Макклейн, — представил их друг другу Долархайд.
   
Она пожала руку доктора — большую и мягкую.
   
— Спасибо, что пригласили, — сказала она. — Это большой подарок.
   
— Это я рад, что вы пришли. Скрасили, так сказать, своим приходом серую скуку. Кстати, большое спасибо за пленку.
   
Судя по низкому голосу, она решила, что доктор Уорфилд негр средних лет, человек образованный. С Юга, наверное, из Виргинии.
   
— Придется немного подождать. Необходимо удостовериться, что дыхание и сердечный ритм у него в норме, прежде чем доктор Хэслер приступит к работе. Сейчас он стоит у стола и поправляет на голове зеркало. Строго между нами, он его надевает только для того, чтобы парик покрепче держался. Можете подойти и познакомиться. Мистер Долархайд, прошу вас.
   
— Нет, идите вы.
   
Она протянула руку к Долархайду. Ее прикосновение было медленным и легким. Костяшками пальцев она почувствовала, что у него вспотели ладони. Доктор Уорфилд положил ее руку на свою, и они медленно двинулись вперед.
   
— Он крепко спит. Вы себе его представляете… в общих чертах? Задавайте вопросы, я вам буду его описывать.
   
Он умолк, не зная, что сказать.
   
— Я помню с детства изображение тигра в книгах, и еще я видела один раз пуму в зоопарке рядом с домом.
   
— Этот тигр — суперпума, — сказал доктор Уорфилд. — Грудь у него шире, голова крупнее, туловище и мускулатура массивнее. Это четырехлетний бенгальский тигр мужского пола. От носа до кончика хвоста он достигает примерно трех метров, весит почти четыреста килограммов. Сейчас он лежит на правом боку — прямо под ярким светом ламп.
   
— Свет я чувствую.
   
— У него потрясающий вид — черные полосы на оранжевом фоне, таком ярком, что кажется, будто от него исходит кроваво-багровое свечение.
   
Доктор Уорфилд осекся, подумав, что рассказывать ей о цветах жестоко. Но, посмотрев на нее, он успокоился.
   
— Он от вас всего в двух метрах. Чувствуете запах?
   
— Да.
   
— Мистер Долархайд, наверное, рассказал вам, что какой-то недоумок стал тыкать ему в морду садовой лопатой. Тигр схватил лопату клыками и сломал себе верхний длинный резец с левой стороны. Ну, как тут у нас дела, доктор Хэслер?
   
— Прекрасно. Через минуту-другую можно приступать.
   
Уорфилд представил Рив стоматолога.
   
— Милая, вы единственный приятный сюрприз, который я получил от Фрэнка Уорфилда за все время, что я его знаю, — галантно сказал Хэслер. — Хотите потрогать коронку? Это золотой зуб, вернее, золотой клык. — Он положил коронку ей в руку. — Тяжелая, правда? Несколько дней назад я привел в порядок сломанный клык и снял с него слепок, а сегодня буду ставить коронку. Конечно, я бы мог использовать белый металл, но подумал, что из золота будет поинтереснее. Доктор Уорфилд, наверное, не преминет вам рассказать, что я никогда не пропущу возможности повыделываться. Однако он человек несговорчивый и вряд ли позволит повесить потом на клетку табличку с коротким рассказом о том, кто поставил этот великолепный золотой клык, и с телефоном моего кабинета.
   
Она потрогала изогнутую, сужающуюся до острия коронку своими чуткими исцарапанными пальцами. «Какая прекрасная работа!» Рядом с собой она услышала глубокое мерное дыхание.
   
— Вот детишки испугаются, когда он зевать начнет, — хвастался Хэслер. — Не знаю, не знаю, какой вор на такую короночку позарится. Так, а теперь самое приятное. Вы ведь не боитесь его, правда? Ваш мускулистый спутник с вас просто глаз не спускает. Он вас что, заставил сюда прийти?
   
— Нет! Мне самой интересно.
   
— Тигр лежит к нам спиной, — рассказывал доктор Уорфилд, — на высоте вашего пояса. Мы вот как сделаем. Я положу вашу левую руку — вы ведь не левша? Итак, я положу вашу левую руку на край стола, а правой рукой вы его можете потрогать. Не спешите, торопиться некуда. Я буду рядом с вами.
   
— Я тоже буду рядом, — отозвался доктор Хэслер.
   
Они получали удовольствие от происходящего. Под раскаленными лампами ее волосы пахли как свежие опилки на солнце.
   
Она ощущала теплый запах своих волос, смешанный с запахом мыла, исходящим от Уорфилда, с запахами спирта, дезинфекции и тигра. На какое-то мгновение появилась легкая слабость в ногах, но она тут же прошла.
   
Схватившись левой рукой за край стола, она стала осторожно протягивать правую, пока пальцы не коснулись поверхности меха, горячего от электрического света. Глубже мех был не такой горячий, а у самой кожи — равномерно теплый. Она прижала ладонь к густому меху, ощущая скользящий под пальцами ворс. Она стала гладить тигра то по шерсти, то против, чувствуя, как над ритмично поднимающимися могучими ребрами волнами перекатывается шкура.
   
Рука Рив зарылась в мех, пропуская распрямившийся ворс между пальцами. От непосредственной близости к тигру у нее порозовело лицо, и Рив вдруг почувствовала, что присущая всем слепым непроизвольная мимика, от которой она когда-то отучалась, снова напомнила о себе.
   
Уорфилд с Хэслером радовались, видя, что девушка забыла обо всем на свете. Они наблюдали за ней, словно сквозь волнистое полупрозрачное стекло — окно новых ощущений, к которому она прижалась лицом.
   
Могучая спина Долархайда, стоявшего поодаль в тени и наблюдавшего за происходящим, задрожала. Он почувствовал, как по груди покатилась капля пота.
   
— С другой стороны — самое интересное, — прошептал ей на ухо доктор Уорфилд.
   
Пока он помогал ей обойти стол, она вела рукой по хвосту тигра.
   
Когда ее пальцы скользнули над покрытыми шерстью половыми органами зверя, у Долархайда резко перехватило дыхание. Она на мгновение взяла их в ладонь, а затем ее рука заскользила дальше.
   
Уорфилд приподнял огромную лапу зверя и положил ее в руку Рив. Она почувствовала шершавую кожу на подушечках лапы и слабый запах земляного пола клетки. Она надавила на подушечку, и раскрылся коготь. Обеими руками она провела по тяжелым, гибким мускулам плеча.
   
Затем она потрогала тигриные уши, его широкую голову и с помощью ветеринара, державшего ее за руку, осторожно прикоснулась к его шершавому языку.
   
Волосы Рив, разметавшиеся по плечам, зашевелились от горячего дыхания зверя. Напоследок доктор Уорфилд вставил ей в уши стетоскоп. Подняв голову, она положила руки на мерно вздымавшуюся тигриную грудь, и ее наполнили чистые, оглушительные удары сердца животного.
   
   
По дороге из зоопарка Рив Макклейн молчала. Лицо у нее раскраснелось, она была в приподнятом настроении. Один только раз она повернулась к Долархайду и медленно сказала:
   
— Спасибо… огромное спасибо. Если не возражаете, я очень хочу мартини.
   
   
— Подождите минуту, — сказал Долархайд, останавливая машину у себя во дворе.
   
Она была довольна, что они поехали не к ней. У нее дома было пресно и до отвращения безопасно.
   
— Только не надо убираться. Проводите меня внутрь и просто скажите, что у вас идеальный порядок.
   
— Подождите тут.
   
Он занес в дом полиэтиленовый пакет с бутылками и быстро прошел по дому, осматриваясь. Он зашел на кухню и остановился, закрыв лицо руками. Он не знал, что делает. Он чувствовал опасность, но она исходила не от этой женщины. Он не решался посмотреть наверх — туда, куда уходила лестница. Он должен был что-то предпринять, но не знал что. Он должен отвезти ее домой. Никогда прежде он бы не посмел решиться на такое до наступления Пришествия.
   
Теперь он понимал, что способен на все. На все! На все!
   
Он вышел на улицу навстречу закату, вступив в длинную голубую тень от микроавтобуса. Рив Макклейн держалась за его плечи, вылезая из кабины, пока ее ноги не коснулись земли. Она сразу почувствовала нависший над ней дом, определила его высоту, услышав отзвук захлопывающейся дверцы машины.
   
— Четыре шага по траве, затем будет пандус, — подсказал он.
   
Она взяла его за руку. По его телу пробежала дрожь. На хлопчатобумажной ткани выступил пот.
   
— Так у вас есть пандус? Зачем он вам?
   
— Здесь жили старики.
   
— А сейчас живут?
   
— Нет.
   
— А здесь прохладно и потолки высокие, — сказала она в гостиной. Воздух как в музее. Запах благовоний как будто? Где-то тикали часы. — У вас большой дом, верно? Сколько здесь комнат?
   
— Четырнадцать.
   
— Старый дом… Со старыми вещами.
   
Взмахнув рукой, она задела абажур с бахромой и потрогала его пальцами.
   
Какой он стеснительный, этот мистер Долархайд. Рив прекрасно знала, как он был возбужден, когда она стояла рядом с тигром. Выходя из процедурной, она взяла его за руку; он дрожал, как взнузданный конь.
   
Экскурсия в зоопарк была с его стороны элегантным жестом. Не исключено, что здесь был прозрачный намек, но она не была уверена.
   
— Мартини?
   
— Можно, я пойду с вами и сделаю сама? — попросила Рив, снимая туфли.
   
Она отмерила вермут, давая ему стекать со своего пальца в стакан. Теперь семьдесят граммов джина и две оливки. Она быстро сориентировалась в его кухне — тикающие часы, гул кондиционера на окне. Пол у двери был теплый — туда падали лучи послеполуденного солнца.
   
Он усадил ее на свой большой стул, а сам сел на кушетку.
   
Воздух в комнате был заряжен упругим электричеством, напоминая морскую воду, в которой флуоресценция очерчивает движения ночного пловца. Рив поставила стакан на столик, оказавшийся сбоку. Он включил музыку.
   
Долархайду казалось, что комната изменилась. Рив была первой, кто оказался в его компании добровольно, и теперь пространство разделилось на две части — ее и его.
   
На улице темнело, в комнате звучал Дебюсси.
   
Он что-то спросил про Денвер, она коротко ответила — немного рассеянно, будто думая о чем-то другом. Он описал ей дом и двор, обсаженный живой изгородью. Особенно разговаривать не хотелось.
   
В тишине, наступившей, когда он менял пластинку, она сказала:
   
— Этот тигр, этот чудесный дом — вы весь состоите из сюрпризов. По-моему, вас никто не знает по-настоящему.
   
— А вы их спрашивали?
   
— Кого их?
   
— Кого-нибудь?
   
— Нет.
   
— А откуда же вы тогда знаете, что никто не знает?
   
Он сосредоточился на том, чтобы правильно выговорить эту скороговорку, и поэтому вопрос прозвучал нейтрально.
   
— Ну, женщины, сотрудницы «Гейтуэя», несколько дней назад видели, как мы садились в ваш микроавтобус. Потом они меня просто засыпали вопросами! Впервые у меня появилась компания, когда я подошла к автомату попить.
   
— Что же они хотели узнать?
   
— Они хотели узнать сальные подробности. Поняв, что ничего такого не обламывается, они отошли. В общем, закидывали сеть наудачу.
   
— И о чем они спрашивали?
   
Вообще-то Рив хотела превратить жадное любопытство женщин в шутку, направленную на саму себя. Но из этого ничего не вышло.
   
— Их интересовало все, — сказала она. — Они считают вас загадочным и очень интересным. Радуйтесь, это комплимент.
   
— Они вам сказали, как я выгляжу?
   
Вопрос был задан непринужденно, очень хорошо задан, но Рив знала цену такой непринужденности и приняла вызов.
   
— Я их не спрашивала. Но они действительно рассказали мне, как вы, по их мнению, выглядите. Хотите послушать? Вам дословно? Нет, если не хотите, могу не рассказывать.
   
Она была уверена, что он захочет.
   
Молчание.
   
У нее внезапно появилось ощущение, что она одна в комнате, вместо него — черная дыра, которая все поглощает и ничего не выпускает. Она знала, что он не мог уйти так, чтобы она этого не услышала.
   
— Хорошо, слушайте, — начала Рив. — Вы следите за собой, по-мужски опрятны — им это нравится. Они говорят, что у вас замечательная фигура. — Ясно, что этим ограничиться она не могла. — Они говорят, что вы совершенно напрасно переживаете из-за своего лица. Там есть одна дура, как же ее, все время мятную жвачку жует — Эйлин?
   
— Эйлин.
   
Ага, ответный сигнал. Она почувствовала себя радиолокатором.
   
Рив была прекрасным пародистом. Речь Эйлин она смогла бы воспроизвести с поразительной точностью, но ей хватило ума воздержаться от пародий в присутствии Долархайда. Она передавала слова Эйлин сухим голосом диктора за кадром:
   
— «А он ничего себе. У меня и похуже были. Ей-богу. Гуляла я с хоккеистом одним, за „Блюз“ играл, что ли? Так у него вмятина на губе была, потому что десна была внутрь вогнута, представляешь? Такое у хоккеистов сплошь и рядом встречается. Я считаю, это вроде как знак мужественности. У этого Долархайда восхитительная кожа, а волосы… Я бы за такие волосы все на свете отдала». Удовлетворены? Да, и еще она меня спросила, на самом ли деле вы такой сильный, каким выглядите.
   
— И?..
   
— Я сказала, что не знаю. — Она осушила стакан и встала. — Да где вы сидите, Долархайд? — Рив обнаружила его, когда он проходил между ней и стереоколонкой. — Ага! Вот вы где. Так вы хотите знать, что я думаю об этом?
   
Она нашла его рот пальцами и поцеловала, слегка прижавшись к нему губами и тут же про себя отметив, что расслабиться ему мешает стеснительность, а не отвращение.
   
Он был изумлен.
   
— Вы мне не покажете, где у вас ванная?
   
Она взяла его за руку и повела по коридору.
   
— Обратно я приду сама.
   
В ванной Рив поправила волосы и в поисках зубной пасты или эликсира пробежала пальцами по верху раковины. Девушка попыталась найти дверцу аптечки и обнаружила, что дверцы не было — только петли и открытые полки. Она осторожно ощупала находящиеся там предметы, боясь наткнуться на бритву, потом нашла какую-то бутылочку, сняла пробку, понюхав, удостоверилась, что это зубной эликсир, и прополоскала рот.
   
Вернувшись в гостиную, услышала знакомый звук — жужжание кинопроектора, перематывающего пленку.
   
— Работу взял на дом, — объяснил Долархайд, подавая ей новый мартини.
   
— Понятно, — сказала она. Сейчас она уже не знала, как себя вести. — Если я вам мешаю, я поеду домой. Сюда можно вызвать такси?
   
— Нет. Я хочу, чтобы вы остались. Честно. Просто я должен просмотреть один фильм. Это быстро.
   
Он встал, чтобы проводить ее к креслу, но она, зная, где находится кушетка, пошла к ней.
   
— Фильм звуковой?
   
— Нет.
   
— Можно оставить музыку?
   
— Угу.
   
Рив чувствовала, что его внимание занимает фильм. Он хотел, чтобы она осталась, он был даже напуган. Он не должен быть напуган. Ну ладно. Она села.
   
Мартини был освежающе прохладным.
   
Долархайд сел на другой конец кушетки, осевшей под тяжестью его тела, и в ее стакане зазвенел лед. Пленка на проекторе еще перематывалась.
   
— Я прилягу на пару минут, если вы не возражаете, — сказала она. — Нет, не вставайте, тут достаточно места, разбудите меня, если усну, ладно?
   
Рив лежала на кушетке, держа стакан на животе, кончики ее волос слегка касались его руки.
   
Долархайд нажал кнопку на пульте дистанционного управления, и фильм начался.
   
Сначала он хотел смотреть фильм Лидсов или Джейкоби, но в присутствии Рив. Он хотел смотреть то на экран, то на нее, но знал, что тогда ей не жить. «Ее видели женщины, когда она садилась в твою машину. И думать об этом не смей. Ее видели женщины, когда она садилась в твою машину».
   
Но теперь он будет смотреть фильм о Шерманах. В следующий раз он пойдет туда, к ним, а пока посмотрит в присутствии Рив — на нее он может смотреть столько, сколько захочет.
   
На экране тем временем появилась надпись «Новый дом», сложенная из монеток на картонной коробке из-под новой сорочки. Долгий эпизод с миссис Шерман и детьми. Игры в бассейне. Миссис Шерман держится за поручни, подняв голову к объективу камеры, мокрая блестящая грудь выбивается из купальника, ноги работают в воде как ножницы.
   
Долархайд гордился своим самообладанием. Он хотел бы посмотреть этот фильм, а не тот, другой. Но он не удержался и стал про себя говорить миссис Шерман те же слова, что и Вэлери Лидс в Атланте.
   
«Так, теперь ты меня видишь.
   
Так, вот что ты чувствуешь, когда видишь меня».
   
Сцены с переодеванием. Миссис Шерман надевает широкополую шляпу. Вот она стоит перед зеркалом. Вот оборачивается с лукавой улыбкой и соблазнительно выгибается перед камерой, откинув руку за голову. На шее у нее камея.
   
На кушетке зашевелилась Рив. Она ставит стакан на пол. Долархайд чувствует на себе вес и тепло ее тела. Это ему на колени положили голову. Шея сзади у нее бледная, и на коже отражается свет с экрана.
   
Он сидит неподвижно, лишь нажимая на кнопки большим пальцем, чтобы остановить и перемотать назад пленку. На экране миссис Шерман позирует перед зеркалом в шляпе. Вот она, смеясь, поворачивается к камере.
   
«Так, теперь ты меня видишь.
   
Вот что ты чувствуешь, когда видишь меня.
   
Так, ты чувствуешь меня? Да».
   
Его всего трясет. Брюки стискивают его тело. Его бросает в жар. Он чувствует теплое дыхание даже через одежду. Рив сделала маленькое открытие.
   
Его большой палец судорожно нажимает на выключатель.
   
«Так, теперь ты видишь меня.
   
Так, вот что ты чувствуешь, когда видишь меня.
   
Ты чувствуешь меня? Да».
   
Рив расстегнула ему молнию на брюках.
   
Его ножом пронзает страх: еще ни разу живая женщина не вызывала у него эрекции. Он Дракон, он не может испытывать страх.
   
Проворные пальцы освободили его упругое естество.
   
«О-о-о…
   
Ты меня чувствуешь? Да.
   
Ты чувствуешь это? Да.
   
Ты чувствуешь, я знаю.
   
Твое сердце так громко бьется».
   
Он не должен класть руки на ее шею. Класть руки на ее шею нельзя. Те женщины видели, как она садилась в его машину. Он вцепился рукой в подлокотник кушетки. Его пальцы с треском прорывают обивку.
   
«Твое сердце так громко бьется.
   
И трепещет.
   
Оно трепещет.
   
Оно вырывается наружу.
   
А теперь оно бьется быстро и легко, еще быстрее и легче, еще…
   
Все.
   
Ммм… все».
   
Рив кладет голову ему на колени, поворачивает свою блестящую щеку. Она залезает ему под рубашку и кладет горячую ладонь на грудь.
   
— Надеюсь, я тебя не шокировала, — смущенно говорит она.
   
Он был потрясен, потрясен голосом живой женщины, он прикоснулся к ее груди, чтобы проверить, бьется ли у нее сердце. Сердце билось.
   
Она мягко удержала его руку.
   
— Господи, ты что, еще не досмотрел?
   
Живая женщина. Как странно! Чувствуя, как его переполняет сила — Дракона или собственная, — он легко, как пушинку, подхватил ее с кушетки. Нести живую женщину оказалось легко — гораздо легче, чем труп. Только не наверх. Быстрее. Куда угодно, только быстрее. На бабушкину кровать, где под ними скользит атласное стеганое одеяло.
   
— Подожди, я их сниму. Ой, порвались. Черт с ними. Давай же. О боже, как приятно! Иди ко мне… не надо так резко… ну давай… ты — ко мне, а я — тебе навстречу. Я хочу к тебе. Обними меня.
   
Он плыл в океане времени внутри прозрачной капсулы с Рив — своей единственной живой женщиной, — испытывая неведомую ранее радость человека, отпускающего на волю свою жизнь. Он улетал прочь от этой планеты — средоточия страданий и зла, а во тьме ее плоти, бездонной, как Вселенная, маняще мерцали звезды, и путь ему отмерял мелодичный звон, сулящий умиротворение и долгожданный покой.
   
Лежа рядом с ней в темной комнате, он положил ей руку на грудь и мягко надавил, как бы опечатывая дверь в прошлое. Рив спала, а Долархайд, проклятый всеми убийца, на руках которого была кровь одиннадцати человек, снова и снова вслушивался в стук ее сердца.
   
Образы. Причудливые жемчужины, летящие сквозь благодатную темноту. Пистолет — тот самый, из которого он палил в лунный диск. Грандиозный фейерверк «Дракон, сеющий жемчуг», на который он попал в Гонконге.
   
Дракон.
   
Он чувствовал себя оглушенным, расколотым напополам. И, всю ночь лежа рядом с ней, Долархайд в страхе прислушивался, не спускается ли он сам в кимоно по лестнице.
   
За всю ночь Рив пошевелилась лишь один раз, сонно шаря рукой вокруг, пока не нащупала стакан, стоящий на ночном столике у изголовья. Лежащие в стакане челюсти загремели.
   
Долархайд принес ей воды. Она обняла его в темноте. Когда Рив уснула, он снял ее руку со своей огромной татуировки и положил себе на лицо.
   
   
На рассвете он уже крепко спал.
   
Проснувшись в девять утра в огромной кровати, Рив Макклейн лениво потянулась, слушая его ровное дыхание. Он не пошевелился. Она стала припоминать расположение комнат, порядок, в котором лежали на полу ковры, направление, в котором тикали часы. Только четко представив себе, где что находится, девушка тихонько встала и пошла в ванную. Когда она, не спеша помывшись под душем, вернулась, он еще спал. Ее порванное белье лежало на полу. Она нащупала его ногой, подняла и затолкнула в сумочку. Затем натянула через голову свое хлопчатобумажное платье, нашла палочку и вышла из дома.
   
Он рассказал ей вчера про двор — большой и ровный, обсаженный кустарником, но поначалу она все равно шла очень осторожно.
   
Дул прохладный утренний ветерок. Начинало припекать солнце. Рив стояла во дворе, подставив ладони навстречу сорванным ветром зонтикам бузины. Ветер проникал в поры ее кожи. Она подняла руки, подставляя прохладному воздуху груди, подмышки и бедра. Рядом прожужжали пчелы. Она их не боялась, и они ее не тронули.
   
Долархайд проснулся, удивившись на мгновение, что он не у себя наверху. Его желтые глаза округлились, когда он вспомнил события вчерашнего дня. Повернул голову и тупо взглянул на другую подушку. Пусто. Неужели пошла по дому бродить? Что она может обнаружить? А может, ночью что-то случилось и теперь необходимо устранять последствия? Возникнут подозрения. Придется бежать.
   
Он заглянул в ванную, потом на кухню. Сходил в подвал, где стояло второе кресло. Второй этаж… Он не хотел подниматься наверх. Нужно было посмотреть, как там. Татуировка упруго заиграла на его коже, когда он поднимался по лестнице. Со стены спальни на него метнулся огненный взор Дракона. Прочь отсюда, подальше от Дракона.
   
Из окна второго этажа он увидел, как она гуляет по двору.
   
— ФРЭНСИС.
   
Голос раздался из его комнаты. Он знал, что это голос Дракона. Незнакомое чувство сдвоенности с Драконом сбивало его с толку. Впервые он ощутил его, когда положил руку Рив на грудь — туда, где сердце.
   
Дракон еще никогда не разговаривал с ним. Долархайду стало страшно.
   
— ФРЭНСИС, ПОДОЙДИ СЮДА.
   
Он скатился по лестнице, стараясь не слышать зовущий его голос.
   
Что она могла найти? Вставную челюсть бабушки в стакане? Но он убрал стакан, когда принес ей воды. Увидеть его она не могла. Запись голоса Фредди. Кассета была вставлена в магнитофон, находящийся в гостиной. Он вытащил кассету. Пленка была смотана на начало. Он не помнит, смотал ли ее обратно после того, как передавал по телефону для «Тэтлер».
   
Рив нельзя возвращаться в дом. Он не знал, что тут может произойти. Она может получить неприятный сюрприз. Дракон может спуститься вниз. Долархайд знал, как легко будет разорвать ее на части.
   
Женщины видели, как она садится к нему в машину. Уорфилд вспомнит, как они приходили вместе. Он быстро оделся.
   
Идя по двору, Рив почувствовала прохладную тень, отбрасываемую стволом дерева, затем опять солнечное тепло. Сейчас она все время знала, где находится, ориентируясь по теплу солнца и гулу оконного кондиционера. Прокладка курса — наука всей ее жизни — тут давалась легко. Она поворачивалась направо и налево, водя руками по верхушкам кустарника и переросших цветов.
   
На солнце нашло облако, и Рив остановилась, потеряв направление. Она прислушалась к кондиционеру. Он был выключен. Девушка растерялась, затем хлопнула в ладоши и с облегчением услышала отраженный от стены дома отзвук. Щелчком открыв стекло часов, потрогала пальцем стрелки. Пора будить Долархайда. Ей нужно идти домой.
   
Хлопнула дверь с сеткой от комаров.
   
— Доброе утро, — сказала она.
   
Зазвенели ключи, когда он пересекал газон. Долархайд осторожно подошел к ней, как бы опасаясь, что движение воздуха, вызванное его приближением, может ее сдуть, и увидел, что она его не боялась.
   
Глядя на нее, нельзя было подумать, что она испытывала стыд или смущение от того, чем они занимались в прошедшую ночь. Она не сердилась. Она не побежала от него, не стала выкрикивать угрозы. Может, это из-за того, что она не видела его укромных мест, подумалось ему.
   
Рив обвила его шею руками и положила голову ему на грудь. У него быстро билось сердце.
   
— Доброе утро, — выдавил он.
   
— Ты потрясающий мужчина. Мне было так хорошо.