1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 
Продвижению Лэнгдона вдоль стены Пантеона мешал тащившийся за ним по пятам и не перестававший болтать чичероне. Когда американец собрался обследовать очередную нишу, гид восторженно воскликнул:
   
— Я вижу, что вы восхищены этими углублениями в стенах! А вам известно, что купол кажется невесомым потому, что толщина стен к потолку постепенно уменьшается?
   
Лэнгдон кивнул, хотя и не слышал ни слова, так как уже приготовился осматривать следующую нишу. Неожиданно он почувствовал, что кто-то сзади схватил его за руку. Это была Виттория. Задыхаясь от волнения, девушка молча тянула его за рукав. Она обнаружила тело, подумал Лэнгдон, увидев на ее лице выражение ужаса. В этот миг он и сам ощутил страх.
   
— О, ваша супруга! — воскликнул чичероне, безмерно обрадовавшись появлению еще одного слушателя. Указав на короткие шорты в обтяжку и на альпийские ботинки, он произнес: — Теперь я могу с уверенностью сказать, что передо мной американка.
   
— Я итальянка, — бросила Виттория.
   
— О Боже! — Появившаяся на губах гида улыбка почему-то сразу потухла.
   
— Роберт, — прошептала девушка, стараясь держаться спиной к экскурсоводу, — где «Диаграмма» Галилея? Я должна ее увидеть.
   
— О, «Diagramma»! — вступил чичероне, видимо, не желая упускать нить разговора. — Великий Боже! Вы, друзья мои, похоже, блестяще знаете историю. Однако, к сожалению, этот документ для обозрения закрыт. Он хранится в секретном архи…
   
— Извините, — прервал его Лэнгдон. Паническое состояние Виттории и его выбило из колеи. Ученый отвел девушку чуть в сторону и осторожно вытащил «Диаграмму» из внутреннего кармана пиджака. — В чем дело? — спросил он.
   
— Когда была напечатана эта работа? — спросила Виттория, пробегая глазами листок.
   
Гид снова оказался с ними рядом. Он с широко открытым ртом взирал на документ.
   
— Не может быть… Это же не…
   
— Репродукция для туристов, — бросил Лэнгдон. — Благодарю вас за интересный рассказ. А теперь мне и моей жене надо несколько минут побыть одним.
   
Чичероне попятился назад, не сводя глаз с листка.
   
— Мне нужна дата, — повторила Виттория. — Когда «Диаграмма» увидела свет?
   
Лэнгдон указал на римские цифры внизу страницы и сказал:
   
— Это дата публикации. Так в чем все же дело?
   
— 1639 год, — прошептала Виттория.
   
— Да. И что же из этого следует? Что здесь не так?
   
— Мы, Роберт, попали в беду — беду очень серьезную, — сказала девушка, и Лэнгдон увидел в ее глазах настоящую тревогу. — Даты не сходятся.
   
— Какие даты?
   
— Даты на гробнице Рафаэля. До 1759 года его прах покоился в другом месте. Прошло более ста лет со времени публикации «Диаграммы»!
   
Лэнгдон смотрел на нее, пытаясь понять, что она хочет сказать.
   
— Этого не может быть, — ответил он. — Рафаэль умер в 1520 году, задолго до появления «Диаграммы».
   
— Да. Но похоронили его здесь значительно позднее.
   
— Не понимаю, о чем вы, — сказал Лэнгдон. Он никак не мог взять в толк слова девушки.
   
— Я только что прочитала, что тело Рафаэля как одного из наиболее выдающихся итальянцев было перенесено в Пантеон в 1759 году.
   
Когда эти слова полностью дошли до сознания Лэнгдона, ему показалось, что из-под его ног неожиданно выдернули ковер.
   
— В то время, когда были написаны стихи, могила Рафаэля находилась в каком-то ином месте. В то время Пантеон не имел никакого отношения к художнику!
   
— Но это… означает… — едва сумел выдохнуть Лэнгдон.
   
— Именно! Это означает, что мы находимся не в том месте!
   
У Лэнгдона так сильно закружилась голова, что он даже пошатнулся.
   
— Невозможно… Я был уверен…
   
Виттория подбежала к гиду и, схватив его за рукав, подвела к американцу со словами:
   
— Простите, синьор. Где находилось тело Рафаэля в XVII веке?
   
— Урб… в Урбино, — заикаясь, выдавил потрясенный чичероне. — На его родине.
   
— Невозможно! — выругавшись про себя, произнес Лэнгдон. — Алтари науки братства «Иллюминати» находились в Риме! Я в этом уверен!
   
— «Иллюминати»? — едва слышно выдохнул итальянец, глядя на документ в руках Лэнгдона. — Кто вы такие?
   
Виттория взяла инициативу в свои руки.
   
— Мы ищем то, что может называться гробницей Санти. Она должна находиться здесь, в Риме. Вы не знаете, что это может быть?
   
— В Риме имеется только одна гробница Рафаэля, — растерянно ответил гид.
   
Лэнгдон попытался привести в порядок свои мысли, но разум отказывался ему повиноваться. Если в 1655 году могилы Рафаэля в Риме не было, то что имел в виду поэт, говоря: «Найди гробницу Санти…»? Что, черт побери, это может быть? Думай! Думай!
   
— Может быть, существовали и другие художники по фамилии Санти? — спросила Виттория.
   
— Я, во всяком случае, о таких не слышал, — пожал плечами гид.
   
— Может быть, были другие известные люди с такой же фамилией?
   
Итальянец, судя по его виду, был уже готов бежать от них как можно дальше.
   
— Нет, мадам. Я знаю лишь одного Рафаэля Санти, и он был архитектором.
   
— Архитектором? — удивилась Виттория. — А я-то думала, что Рафаэль был художником.
   
— Он был и тем и другим, естественно. Они все были разносторонними людьми. Микеланджело, Леонардо да Винчи, Рафаэль…
   
Лэнгдон не знал, что натолкнуло его на эту мысль — слова гида или изысканный вид гробниц у стен. Впрочем, это не важно. Главное, что он понял. Санти был архитектором. Эти слова, видимо, послужили катализатором, и мысли посыпались одна за другой, как падающие кости домино. Архитекторы Ренессанса либо творили для больших храмов, славя Бога, либо увековечивали выдающихся людей, ваяя для них роскошные гробницы. Гробница Санти? Неужели правда? Перед его мысленным взором быстро, как в калейдоскопе, сменяя друг друга, возникали различные образы…
   
«Мона Лиза» да Винчи.
   
«Кувшинки» Моне.
   
«Давид» Микеланджело.
   
Гробница Санти…
   
— Санти построил гробницу, — произнес он.
   
— Что? — обернулась к нему Виттория.
   
— В четверостишии говорится не о том месте, где похоронен Рафаэль, а о гробнице, которую он построил.
   
— Не понимаю, о чем вы…
   
— Я неправильно интерпретировал ключ. Мы должны искать не могилу Рафаэля, а гробницу, которую он соорудил для другого человека. Не понимаю, как я об этом не подумал. Ведь добрая половина скульптур Ренессанса и барокко была изваяна для надгробий. Рафаэль наверняка спроектировал и соорудил сотни гробниц, — закончил ученый с печальной улыбкой.
   
— Сотни? — с невеселым видом переспросила Виттория.
   
— Да.
   
— И как же, профессор, мы найдем ту, которая нам нужна?
   
Лэнгдон в полной мере ощутил свою неполноценность. О деятельности Рафаэля он знал постыдно мало. Все было бы гораздо проще, если бы речь шла о Микеланджело. Искусство же Санти никогда особенно не впечатляло американца. Он мог назвать всего пару самых знаменитых гробниц, сооруженных по проекту Рафаэля, но как они выглядят, Лэнгдон не знал.
   
Почувствовав смятение американца, девушка повернулась к гиду, который потихоньку отодвигался от странной парочки. Она схватила его за рукав и, притянув к себе, сказала:
   
— Мне нужно найти гробницу, спроектированную и сооруженную Рафаэлем.
   
— Но он построил их великое множество, — ответил уже пребывавший в явном отчаянии чичероне. — Кроме того, вы, наверное, имеете в виду не гробницу, а часовню, построенную им. Над захоронением или рядом с ним архитекторы всегда сооружали часовню.
   
Лэнгдон понял, что гид прав.
   
— Не могли бы вы назвать одну-две самые известные в Риме часовни, воздвигнутые по проекту Рафаэля?
   
— Их в Риме очень много, синьор, — пожал плечами гид.
   
— «Найди гробницу Санти с дьявольской дырою», — прочитала Виттория первую строку четверостишия и спросила: — Это вам о чем-нибудь говорит?
   
— Абсолютно ни о чем.
   
Лэнгдон поднял голову. Как он мог забыть! Ведь ключевые слова в этой строке — «дьявольская дыра»!
   
— Припомните, — сказал он, — не было ли отверстия в крыше одной из часовен, сооруженных по проекту Санти?
   
— Насколько я понимаю, Пантеон в этом отношении уникален. Впрочем…
   
— Что «впрочем»? — в унисон произнесли Виттория и Лэнгдон.
   
Гид склонил голову набок и переспросил:
   
— С дьявольской дырою? Как это будет по-итальянски… buco diavolo?
   
— Именно так, — кивнула Виттория.
   
— Давненько я не слышал этого термина, — слабо улыбнулся гид. — Если мне не изменяет память, так называли церковное подземелье. Своего рода подземный крипт.
   
— Крипт? — переспросил Лэнгдон.
   
— Да, крипт, но весьма специфический. Насколько я помню, «дьявольской дырою» называли подземный склеп для массовых захоронений. Склеп обычно находился в часовне… под первоначальной гробницей.
   
— Ossuary annex, или «хранилище костей», — вставил Лэнгдон, сразу сообразив, о чем говорит гид.
   
— Да. Именно этот термин я и пытался вспомнить, — с почтением в голосе произнес итальянец.
   
Лэнгдон задумался. «Хранилище костей» было дешевым и довольно прагматичным способом решения непростой и деликатной задачи. Когда церковь хоронила своих наиболее выдающихся прихожан в красивых гробницах внутри храмов, не столь известные члены семей усопших желали быть похороненными рядом со своими знаменитыми родственниками. Это означало, что им следовало предоставить место под церковными сводами. Однако в церкви не было места для всего многочисленного семейства, и, чтобы выйти из положения, в земле рядом с гробницей достойных рыли глубокую яму, куда и сваливали останки родичей. Отверстие в земле, именовавшееся «дьявольской дырою», прикрывали крышкой, похожей на ту, которой в наше время закрывают канализационные или телефонные люки. Несмотря на все их удобство, «хранилища костей» очень скоро вышли из моды, поскольку вонь от разлагающихся тел частенько проникала в помещение собора. Дьявольская дыра, подумал Лэнгдон. В подобной связи ученый этого термина никогда не слышал, но он тем не менее показался ему весьма удачным.
   
«Найди гробницу Санти с дьявольской дырою», — снова и снова повторял он про себя. Вслух же осталось задать всего один вопрос.
   
— Проектировал ли Рафаэль гробницы или часовни с Ossuary annex? — спросил он.
   
Чичероне поскреб в затылке и после недолгого раздумья произнес:
   
— Вообще-то… вообще-то мне на память приходит только одна.
   
Только одна, подумал Лэнгдон. О лучшем ответе он не смел и мечтать.
   
— Где?! — чуть ли не выкрикнула Виттория.
   
Гид окинул их каким-то странным взглядом и произнес:
   
— Называется она капелла Киджи. Это гробницы Агостино Киджи[75] и его брата — богатых покровителей искусства и науки.
   
— Науки? — переспросил Лэнгдон, многозначительно взглянув на Витторию.
   
— Где? — снова спросила Виттория.
   
Чичероне проигнорировал вопрос и, вновь воспылав энтузиазмом, пустился в пространные объяснения.
   
— Надо сказать, что эта гробница весьма странным образом отличается от всех других, — сказал он. — Гробница эта… совсем… можно сказать, differente.
   
— Иная? — переспросил Лэнгдон. — Как прикажете это понимать?
   
— Будучи не в ладах со скульптурой, Рафаэль проектировал лишь внешний вид. Интерьером занимался другой художник. Имени его я не помню.
   
Лэнгдон превратился в слух, поскольку речь зашла об анонимном скульпторе иллюминатов.
   
— У того, кто работал над интерьером, был отвратительный вкус, — продолжал гид. — Dia mio! Atrocita! Кому хочется быть похороненным под пирамидами?
   
— Пирамидами? — Лэнгдон не мог поверить своим ушам. — Неужели в часовне находятся пирамиды?
   
— Ужасно, — сказал чичероне, — вижу, что вам это не нравится.
   
— Синьор, где расположена эта самая капелла Киджи? — дернула экскурсовода за рукав Виттория.
   
— Примерно в миле отсюда. В церкви Санта-Мария дель Пополо.
   
— Благодарю вас! — выдохнула Виттория. — А теперь…
   
— Постойте, — сказал итальянец. — Я кое-что забыл сказать. Ну и глупец же я!
   
— Только не говорите, что вы ошиблись! — взмолилась Виттория.
   
— Нет, я не ошибся. Просто забыл сказать — сразу не вспомнил, что капеллу Киджи раньше так не называли. Фамилия Киджи в названии появилась позже. Первоначально она именовалась капелла делла Терра.
   
— Часовня земли, — машинально перевела Виттория, направляясь к выходу.
   
Первый элемент и первая стихия природы, подумал Лэнгдон и двинулся вслед за девушкой.
  
  
   
    
Глава 63
   
   
Гюнтер Глик сменил у компьютера Чиниту Макри, и женщине ничего не оставалось делать, кроме как стоять, пригнувшись, за его спиной, с недоумением наблюдая за действиями коллеги.
   
— Я же говорил тебе, — немного постучав по клавиатуре, сказал Глик, — что «Британский сплетник» — не единственная газета, которая помещала материалы на эту тему.
   
Чтобы лучше видеть, Макри перегнулась через спинку переднего сиденья. Глик был прав. В базе данных их почтенной фирмы, известной во всем мире как Би-би-си, находились шесть статей, опубликованных журналистами компании за десять последних лет.
   
«Чтоб мне сдохнуть!» — подумала она, а вслух произнесла:
   
— И кто эти, с позволения сказать, журналисты, которые публикуют подобную чушь? Рвань какая-нибудь?
   
— Би-би-си не принимает на службу всякую рвань, — произнес Гюнтер.
   
— Но тебя-то они взяли.
   
— Не понимаю твоего скепсиса, — недовольно сказал Глик. — Существование братства «Иллюминати» подтверждено множеством документов.
   
— Так же, как существование ведьм, неопознанных летающих объектов и Лохнесского чудовища.
   
Глик пробежал глазами названия статей и спросил:
   
— Ты что-нибудь слышала о парне по имени Уинстон Черчилль?
   
— Звучит довольно знакомо.
   
— Так вот. Би-би-си давала биографический материал об этом человеке. Черчилль, между прочим, был глубоко верующим католиком. Тебе известно, что в 1920 году этот достойный член общества опубликовал заявление, в котором клеймил иллюминатов и предупреждал британцев о существовании всемирного заговора, направленного против моральных устоев общества?
   
— И где же это было опубликовано? — с сомнением в голосе спросила Макри. — Не иначе как в «Британском сплетнике»…
   
— А вот и нет! — торжествующе произнес Глик. — В «Лондон геральд». Номер от 8 февраля 1920 года.
   
— Не может быть!
   
— В таком случае смотри сама.
   
Макри всмотрелась в экран. «Лондон геральд» от 8 февраля 1920 года. «А я и представления не имела».
   
— Черчилль был параноиком, — заявила она.
   
— Он был не одинок, — сказал Глик, продолжая читать. — В 1921 году Вудро Вильсон трижды выступал по радио, предупреждая о постоянном усилении контроля иллюминатов над банковской системой Соединенных Штатов. Хочешь услышать прямую цитату из стенограммы передачи?
   
— По правде говоря, не очень.
   
— Нет, послушай. Президент США сказал: «Существует сила, столь организованная, столь неуловимая, столь всеохватывающая и столь порочная, что тому, кто захочет выступить против нее с критикой, лучше делать это шепотом».
   
— Никогда об этом не слышала.
   
— Наверное, потому, что в 1921 году ты была еще ребенком.
   
— Очень тонко, — заметила Макри, стоически выдержав удар. Ей уже исполнилось сорок три года, и в ее буйной кудрявой шевелюре начали появляться седые пряди.
   
Чинита была слишком горда для того, чтобы их закрашивать. Ее мать, принадлежавшая к Конвенции южных баптистов, приучила дочь к самоуважению и терпимости. «Если ты родилась черной, то упаси тебя Господь отказываться от своих корней, — говорила мама. — Если ты попытаешься сделать это, можешь считать себя мертвой. Шагай гордо, улыбайся широко и весело, и пусть они недоумевают, чему ты так радуешься».
   
— А о Сесиле Родсе[76] ты что-нибудь слышала?
   
— Об английском финансисте?
   
— Да. Об основателе стипендии Родса.
   
— Только не говори, что и он…
   
— …иллюминат.
   
— Дерьмо собачье!
   
— Не дерьмо собачье, а Британская вещательная корпорация, 16 ноября 1984 года.
   
— Мы написали о том, что Сесил Родc был иллюминатом?!
   
— Представь себе. Если верить нашей достойной компании, то стипендия Родса была создана более ста лет назад для привлечения наиболее способных молодых людей со всего мира в ряды братства «Иллюминати».
   
— Но это же просто смешно! Мой дядя получал стипендию Сесила Родса.
   
— Так же, как и Билл Клинтон, — ухмыльнулся Глик.
   
Макри начинала злиться. Она терпеть не могла дешевой алармистской журналистики, но в то же время ей было известно, что Би-би-си досконально проверяет все, что выходит в свет от ее имени.
   
— А вот сообщение, которое ты наверняка помнишь, — продолжал Глик. — Би-би-си, 5 марта 1998 года. Председатель парламентского комитета Кристофор Маллин требует от всех членов парламента — масонов публично признаться в принадлежности к этой организации.
   
Макри помнила этот материал: проект закона в конечном итоге охватил, помимо парламентариев, полицейских и судей.
   
— Напомни, почему это потребовалось? — сказала она.
   
— Маллин посчитал, что некие тайные фракции, входящие в сообщество масонов, оказывают чрезмерное влияние на политическую и финансовую жизнь британского общества.
   
— Он прав.
   
— Законопроект вызвал большой переполох. Парламентские масоны были вне себя от ярости. И я их понимаю. Подавляющее большинство людей вступили в общество с самыми благими намерениями и не имели понятия о прежних связях масонских лож.
   
— Предполагаемых связях, — поправила его Макри.
   
— Пусть так, — согласился Глик и тут же добавил: — Взгляни-ка на это. Если верить отчетам, то орден «Иллюминати» родился во времена Галилея и имел прямое отношение к французским и испанским сообществам подобного типа. Карл Маркс был связан с иллюминатами, а кроме того, они оказали влияние даже на революцию в России.
   
— Людям свойственно переписывать историю.
   
— Тебе хочется чего-нибудь более свежего? Что ж, получай. Сообщество «Иллюминати» упоминается в одном из последних номеров «Уолл-стрит джорнэл».
   
Макри навострила уши. Это издание она очень уважала.
   
— Угадай с трех раз, какая игра пользуется сейчас наибольшей популярностью в Интернете?
   
— «Приколи хвост Памеле Андерсон».
   
— Почти в точку, но все же не совсем. Американцы без ума от интернет-игры, именуемой «Иллюминаты: Новый мировой порядок».
   
Макри перегнулась через его плечо и прочитала: «Компания „Игры Стива Джексона“ создала новый хит. Игра являет собой квазиисторические приключения, в ходе которых некое баварское общество сатанистов пытается захватить мир. Вы можете найти игру в Сети на…»
   
— И за что же эти ребята из братства «Иллюминати» так ополчились на христианство? — чувствуя себя совсем разбитой, спросила Макри.
   
— Не только на христианство, — поправил коллегу Глик. — На религию в целом. — Склонив голову набок и широко ухмыльнувшись, он добавил: — Но судя по тому, что мы только что услышали, на Ватикан они имеют особый зуб.
   
— Перестань! Неужели ты серьезно веришь, что звонивший человек является тем, за кого себя выдает?
   
— За посланца братства «Иллюминати», готовящегося прикончить четырех кардиналов? — улыбнулся Глик. — Очень надеюсь, что это соответствует истине.
  
  
   
    
Глава 64
   
   
Такси, в котором ехали Лэнгдон и Виттория, покрыло расстояние в одну милю чуть больше чем за минуту — благо ширина виа делла Скорфа позволяла развить сумасшедшую скорость. Когда машина, заскрипев тормозами, замерла у южного края пьяцца дель Пополо, до восьми оставалась еще пара минут. Поскольку лир у Лэнгдона не было, за поездку пришлось переплатить, сунув таксисту несколько долларов. Выскочив из автомобиля, Лэнгдон и Виттория увидели, что площадь пуста и на ней царит полная тишина, если не считать смеха нескольких аборигенов, сидящих за столиками, выставленными на тротуар рядом с популярным в Риме кафе «Розати». В этом кафе почему-то обожали собираться римские литераторы. Воздух был наполнен ароматом кофе и свежей выпечки.
   
Лэнгдон никак не мог оправиться от шока, вызванного его ошибкой. Он обвел площадь взглядом и шестым чувством ученого ощутил, что пространство вокруг изобилует символами иллюминатов — наполнено их духом. Во-первых, сама площадь имела форму эллипса. И во-вторых, что было самым главным, в ее центре высился египетский обелиск. Четырехгранный столб с пирамидальной верхушкой. Вывезенные римлянами из Египта в качестве военных трофеев обелиски были расставлены по всему городу, и специалисты по символике именовали их «пирамидами высокомерия», полагая, что древние считали эти камни продолжением земных святынь, обращенным в небо.
   
Когда Лэнгдон смотрел на монолит, его взгляд случайно уловил в глубине еще один знак. Знак гораздо более важный.
   
— Мы в нужном месте, — тихо сказал он, ощутив вдруг сильную усталость. — Взгляните-ка вот на это, — продолжил Лэнгдон, показывая на внушительного вида каменную арку на противоположной стороне площади.
   
Арка, именуемая Порто дель Пополо, возвышалась на площади много сотен лет. В верхней точке дуги в камне было вырублено символическое изображение.
   
— Вам это знакомо? — спросил Лэнгдон.
   
Виттория вгляделась в большой барельеф и сказала:
   
— Сверкающая звезда над сложенными пирамидой камнями.
   
— Источник света над пирамидой, если быть точным, — произнес ученый.
   
— Совсем как на Большой печати Соединенных Штатов? — с округлившимися от изумления глазами, едва слышно спросила девушка.
   
— Именно. Масонский символ на долларовой банкноте. Виттория глубоко вздохнула, обвела взглядом площадь и спросила:
   
— Ну и где же эта проклятая церковь?
   * * *
   
Церковь Санта-Мария дель Пополо находилась у подножия холма на южной стороне площади. Храм стоял косо и чем-то напоминал неумело и не в том месте ошвартованный линкор. Прикрывающие фасад строительные леса придавали зданию еще более странный вид.
   
В голове Лэнгдона царил хаос, и ученый изо всех сил старался привести в порядок свои мысли. Он изумленно смотрел на церковь. Неужели где-то в ее недрах вот-вот должно произойти убийство? Американец молил Бога о том, чтобы Оливетти прибыл на место как можно скорее.
   
Ведущая ко входу в храм лестница имела форму закругленного веера — ventaglio. Подобная архитектура, по замыслу строителей, должна была как бы заключать прихожан в объятие, что в данный момент выглядело несколько комично, поскольку ступени были заблокированы лесами и разнообразными механизмами. Довольно внушительных размеров знак предупреждал:
   
    
«СТРОИТЕЛЬНЫЕ РАБОТЫ. ВХОД ВОСПРЕЩЕН».
   
   
Лэнгдон сообразил, что закрытая на реконструкцию церковь является идеальным местом для убийства — там ему никто не мог помешать. Совсем не то, что Пантеон. Никаких особых ухищрений со стороны убийцы это место не требовало. Нужно было только найти способ проникнуть внутрь.
   
Виттория, ни секунды не колеблясь, проскользнула между двумя деревянными козлами и начала подниматься по ступеням.
   
— Виттория, — негромко позвал Лэнгдон, — если он все еще там…
   
Виттория, похоже, ничего не слышала. Она прошла через центральный портик к единственной деревянной двери церкви. Лэнгдон поспешил за ней. Прежде чем он успел произнести хотя бы слово, девушка взялась за ручку двери и потянула ее на себя. Тяжелая створка даже не дрогнула.
   
— Должен быть другой вход, — сказала Виттория.
   
— Вероятно, — облегченно вздохнув, согласился Лэнгдон. — С минуты на минуту должен прибыть Оливетти. Входить внутрь крайне опасно. Мы будем наблюдать за церковью до тех пор, пока…
   
— Если имеется другой вход, то, очевидно, имеется и другой выход! — бросила девушка, обжигая его гневным взглядом. — Если этому парню удастся скрыться, мы будем полным fungito.
   
Лэнгдон достаточно владел итальянским, чтобы понять, что она права. Да, в этом случае они действительно окажутся полным дерьмом.
   
В расположенном справа от церкви и зажатом высоченными стенами проходе было темно. Там пахло мочой — типичный запах для города, где число баров превосходит число общественных туалетов в соотношении двадцать к одному.
   
Виттория и Лэнгдон старались как можно быстрее выбраться из этого смердящего полумрака. Когда они пробежали почти пятнадцать ярдов, девушка схватила американца за руку и молча на что-то показала.
   
Лэнгдон вгляделся и чуть впереди увидел неприметную деревянную дверь на массивных петлях. Он сразу сообразил, что перед ними porta sacra — вход, предназначенный исключительно для священнослужителей. В большей части церквей эти двери давно не использовались, поскольку соседние здания, приближаясь к стенам храмов, превращали подходы к porta sacra в дурно пахнущие узкие щели.
   
Виттория подскочила к двери и с изумлением уставилась на ручку. Лэнгдон подошел к девушке, взглянул на дверь и увидел, что в том месте, где должна находиться ручка, свисает какое-то очень похожее на бублик кольцо.
   
Ученый взялся за кольцо и потянул его на себя. За дверью послышался щелчок. Виттория, переминаясь с ноги на ногу, стояла рядом. Она явно волновалась. Лэнгдон неторопливо повернул кольцо по часовой стрелке на триста шестьдесят градусов, однако ничего не случилось. Запор не открылся. Американец нахмурился и повторил попытку в другом направлении. Результат оказался тем же самым.
   
Виттория посмотрела вдоль узкого прохода и спросила:
   
— Может, есть еще один вход?
   
Лэнгдон серьезно сомневался в возможности его существования. В эпоху Ренессанса церкви строили с таким расчетом, чтобы в случае неожиданного штурма города они могли служить укрытием. Поэтому дверей делали как можно меньше.
   
— Если и есть другой вход в здание, — задумчиво произнес он, — то он скорее всего расположен где-то в заднем бастионе и наверняка служит не как вход, а как потайной выход.
   
Не успел он закончить фразу, как Виттория двинулась по узкому проходу.
   
Лэнгдон последовал за ней. По обе стороны проулка к небу поднимались высокие стены. Где-то зазвонил колокол. Восемь часов вечера…
   * * *
   
Лэнгдон не сразу услышал, что Виттория его зовет. Он остановился у окна и прильнул к цветному стеклу, чтобы увидеть, что происходит внутри собора.
   
— Роберт! — донесся до него громкий шепот девушки.
   
Лэнгдон посмотрел в ее сторону. Виттория уже находилась в конце проулка. Показывая на тыльную сторону церкви, она знаками подзывала его к себе. Лэнгдон неохотно затрусил к девушке. У основания задней стены храма был сооружен небольшой каменный бастион, а за бастионом скрывался грот, из которого в фундамент церкви уходил узкий лаз.
   
— Вход? — спросила Виттория.
   
Вообще-то скорее выход, подумал Лэнгдон, утвердительно кивая. В этот момент технические детали не имели никакого значения.
   
Виттория встала на колени и заглянула в тоннель.
   
— Давайте проверим, — прошептала девушка. — Может быть, там есть дверь и она не заперта.
   
Лэнгдон открыл было рот, чтобы выразить протест, но Виттория взяла его за руку и потянула вслед за собой в грот.
   
— Постойте, — сказал он.
   
Виттория обернулась, всем своим видом выражая нетерпение.
   
— Я пойду первым, — со вздохом продолжил Лэнгдон.
   
— Очередное проявление рыцарства? — удивленно спросила Виттория.
   
— Красота обязана уважать возраст.
   
— Видимо, это должно служить комплиментом? Лэнгдон молча улыбнулся и проскользнул мимо нее в темноту.
   
— Осторожно! Здесь ступени, — через мгновение произнес он.
   
Ученый двигался чрезвычайно медленно, касаясь рукой стены. Острые камни царапали кончики его пальцев. Лэнгдон вдруг вспомнил старинный греческий миф, согласно которому юноша точно таким же образом пробирался по лабиринту Минотавра, зная, что если ни разу не оторвет руку от стены, то обязательно придет к выходу. Лэнгдон осторожно продвигался вперед, не будучи уверенным в том, хочет ли он добраться до этого выхода.
   
Тоннель сузился, и Лэнгдон еще больше замедлил шаги. За спиной он чувствовал дыхание Виттории. Стена из-под руки ушла вправо, и они оказались в небольшой полусферической камере, в которую, как ни странно, откуда-то пробивался свет. В этом почти полном мраке Лэнгдону каким-то чудом удалось увидеть очертания двери.
   
— Ого… — произнес американец.
   
— Заперта?
   
— Была заперта.
   
— Была? — переспросила Виттория и встала с ним рядом.
   
— Взгляните, — сказал Лэнгдон.
   
В пробивающемся из-под косо висевшей двери свете было видно, что удерживающие массивную деревянную панель петли вырваны из гнезд. Орудие взлома — металлическая фомка все еще торчала из щели.
   
Некоторое время они стояли молча. Затем Лэнгдон почувствовал, как к его груди прикоснулась девичья ладонь. Рука скользнула куда-то под пиджак, и он услышал:
   
— Не волнуйтесь, профессор. Я всего лишь пытаюсь достать пистолет.
   * * *
   
А в этот момент швейцарские гвардейцы, рассредоточившись по всему музею Ватикана, вели поиск. В музее было темно, и каждый солдат имел в своем распоряжении прибор ночного видения — из тех, что использовались морской пехотой США. Через эти большие, очень похожие на мотоциклетные очки весь окружающий мир представал в зеленоватых тонах. Кроме того, у каждого швейцарца были наушники, соединенные с гибкими, очень смахивающими на антенны детекторами. Эти детекторы они использовали, дважды в неделю проводя рутинные поиски подслушивающих приборов. Гвардейцы двигались неторопливо, ритмично водя перед собой гибкими стержнями. Опытные ищейки методично проверяли пространство за статуями, осматривали ниши и открывали шкафы. Они даже не ленились заглядывать под мебель. Если в помещении окажется самое слабое магнитное поле, в наушниках должен раздаться писк.
   
Однако в этот вечер все приборы молчали.
  
  
   
    
Глава 65
   
   
Интерьер церкви Санта-Мария дель Пополо в неярком вечернем освещении походил на рельеф какой-то огромной пещеры или, скорее, на недостроенную станцию подземки. Здесь мало что осталось от храма. Главный неф являл собой полосу препятствий, состоящую из вывернутых из пола плит, штабелей кирпича, гор песка, доброго десятка тачек и даже одной небольшой, но очень ржавой бетономешалки. Из пола, поддерживая сводчатую крышу, поднимались гигантские колонны. В воздухе лениво плавали пылинки, едва заметные в приглушенном свете, проникающем через витражи. Виттория и Лэнгдон стояли под фресками Пинтуриккьо[77] и внимательно изучали разоренный храм.
   
Никакого движения. Мертвая тишина.
   
Виттория держала пистолет перед собой, сжав рукоятку обеими руками. Лэнгдон взглянул на часы. 8:04. Надо быть безумцем, чтобы торчать здесь в эти минуты, думал он. Это же смертельно опасно. В то же время он понимал, что если убийца все еще оставался в церкви, то он мог выйти из нее через любую дверь, поэтому засада на улице с одним пистолетом была бесполезной затеей. Захватить преступника можно только в помещении… если, конечно, он там еще находился. Лэнгдон корил себя за чудовищную ошибку, которую он совершил, направив все силы в Пантеон. Теперь он не имел права настаивать на каких-либо предосторожностях, поскольку сам поставил всех в безвыходное положение.
   
— Итак, где же часовня Киджи? — тревожно прошептала Виттория, осмотрев церковь.
   
Лэнгдон, вглядевшись в сумеречное и казавшееся призрачным пространство, обвел взглядом стены храма. В церквях периода Ренессанса, как правило, имелось несколько часовен, а в больших храмах наподобие собора Парижской Богоматери их насчитывался не один десяток. Эти часовни были не закрытыми помещениями, а всего лишь нишами — полукруглыми углублениями по периметру стен церкви. В этих углублениях и располагались гробницы великих людей прошлого.
   
«Плохо дело», — подумал Лэнгдон, увидев на каждой из боковых стен по четыре ниши. В храме было восемь часовен. Хотя число захоронений нельзя было назвать большим, положение осложнялось тем, что каждое из углублений в стене было занавешено большими полотнищами из прозрачного полиуретана. Это, видимо, было сделано для того, чтобы защитить гробницы от строительной пыли.
   
— Часовней Киджи может быть любая из закрытых ниш, — ответил Лэнгдон. — И найти ее мы можем, лишь заглянув за занавес. По-моему, это достаточная причина ждать появления Оливе…
   
— Что такое второй левый придел? И где он расположен? — неожиданно спросила Виттория.
   
Лэнгдон посмотрел на нее с изумлением: он и понятия не имел, что Виттория настолько хорошо знакома с церковной архитектурой.
   
— Второй левый придел? — переспросил он.
   
Девушка молча показала на стену за его спиной. Лэнгдон оглянулся и увидел вделанную в камень декоративную плиту. На плите был вырезан тот же символ, который они видели на площади, — пирамида под сверкающей звездой. Рядом с плитой на стене была размещена современная пластина довольно унылого вида. На пластине значилось:
   
   
    
ГЕРБ АЛЕКСАНДРА КИДЖИ, ГРОБНИЦА КОТОРОГО НАХОДИТСЯ ВО ВТОРОМ ЛЕВОМ ПРИДЕЛЕ ХРАМА
   
   
   
Итак, герб Киджи являл собой изображение пирамиды под звездой. Все как нельзя лучше становилось на свои места. Интересно, подумал Лэнгдон, неужели этот богатый покровитель искусств тоже был иллюминатом? Вслух же он произнес:
   
— Отличная работа, Никита.
   
— Что?
   
— Ничего, забудьте. Я…
   
В этот момент в нескольких ярдах от них на пол с характерным стуком упал какой-то металлический предмет. Под сводами собора прокатилось эхо. Лэнгдон мгновенно толкнул Витторию за колонну и встал рядом с ней. Девушка направила пистолет в сторону звука. Американец напряг слух. Тишина. Полная тишина. Лэнгдон и Виттория замерли, выжидая дальнейшего развития событий. Через некоторое время звук повторился. Но на сей раз это был лишь шорох. Лэнгдон затаил дыхание. «Нам не следовало приходить сюда, — думал он. — Как я мог это допустить?» Звук приближался. Теперь он напоминал неровное шарканье. Создавалось впечатление, что к ним идет хромой. Еще миг, и из-за колонны возник источник этого звука.
   
— Ах ты, дрянь! — отпрыгнув назад, негромко выругалась Виттория.
   
Лэнгдон тоже отпрянул, при этом едва не упав.
   
Рядом с колонной появилась гигантских размеров крыса. Животное волокло завернутый в бумагу недоеденный сандвич. Увидев их, грызун замер, внимательно посмотрел на ствол пистолета и, видимо, поняв, что ему ничего не грозит, спокойно поволок свою добычу в одному ему известное место.
   
— Что за сукина… — выдохнул Лэнгдон, пытаясь унять бешено колотящееся сердце.
   
Виттория пришла в себя первой и опустила пистолет. Лэнгдон выглянул из-за колонны и увидел открытую металлическую коробку, в каких рабочие обычно носят обеды. До этого коробка лежала на козлах, однако находчивый грызун, видимо, столкнул ее на пол, и от удара она открылась.
   
Лэнгдон обежал взглядом базилику в надежде уловить хоть какое-нибудь движение. Ничего не заметив, он прошептал:
   
— Если этот парень здесь, то он наверняка все слышал. Вы действительно не хотите подождать прибытия Оливетти?
   
— Второй левый придел, — повторила Виттория. — Так где же он?
   
Лэнгдон неохотно повернулся к Виттории и попытался привести в порядок свои мысли. Терминология церковной архитектуры, так же как и театральной режиссуры, не оставляла места для свободного толкования или интуиции. Ученый встал лицом к главному алтарю. Центр сцены, подумал он и ткнул большим пальцем руки назад, через плечо.
   
— Там.
   
После этого оба они обернулись, чтобы посмотреть, на что указывал палец.
   
Похоже, что гробница Киджи находилась в третьей из четырех ниш справа от них. Лэнгдону и Виттории повезло, и они оказались на той стороне церкви, где была часовня. Но на этом везение заканчивалось, поскольку они стояли в дальнем от нее конце нефа. Для того чтобы добраться до нужного места, им предстояло пройти вдоль всего собора, мимо трех других занавешенных прозрачным пластиком часовен.
   
— Постойте, — сказал Лэнгдон, — я пойду первым.
   
— Оставьте.
   
— Я тот, кто все испортил, назвав местом убийства Пантеон.
   
— Но зато у меня имеется пистолет, — улыбнулась она. Однако по выражению глаз девушки Лэнгдон понял, о чем она думает на самом деле. «…Они убили моего отца. Я помогла создать оружие массового уничтожения. И труп этого парня должен принадлежать мне…»
   
Осознав всю бесполезность попыток остановить Витторию, Лэнгдон позволил ей идти первой, в то же время стараясь держаться к ней как можно ближе.
   
Они осторожно двигались вдоль восточной стены базилики. На подходе к первой нише Лэнгдону вдруг показалось, что он участвует в какой-то сюрреалистической игре, и нервы его напряглись до предела. «Итак, я ставлю на занавес номер три», — подумал он.
   
В соборе царила тишина. Толстые каменные стены поглощали малейшие намеки на существование внешнего мира. За пластиковыми занавесами, мимо которых они проходили, виднелись бледные формы человеческих тел. Создавалось впечатление, что белые фигуры колеблются, и это делало их похожими на призраки. Это всего лишь мрамор, убеждал себя Лэнгдон, надеясь, что не ошибается. Часы показывали 8:06. Неужели убийца оказался настолько пунктуальным, что успел выскользнуть из базилики до того, как в нее вошли Лэнгдон и Виттория? Или он все еще находится в церкви? Американец не знал, какой вариант он предпочитает.
   
Они подошли ко второму приделу, который в неторопливо угасающем свете дня выглядел чрезвычайно зловеще. В Риме наступала ночь, и темноту в помещении храма усиливали цветные стекла витражей. В этот миг пластиковый занавес, мимо которого они проходили, качнулся так, будто попал под струю ветра. «Неужели кто-то открыл дверь?» — подумал Лэнгдон.
   
На подходе к третьей нише Виттория замедлила шаг. Держа пистолет наготове, она всматривалась в стоящую у стены стелу. На гранитной глыбе была выбита надпись:
   
    
КАПЕЛЛА КИДЖИ
   
   
Лэнгдон кивнул. Соблюдая абсолютную тишину, они подошли к краю занавеса и укрылись за широкой колонной. Не выходя из укрытия, Виттория поднесла пистолет к краю пластика и дала Лэнгдону знак приоткрыть его.
   
Самое время приступать к молитве, подумал он и, неохотно вытянув руку из-за ее плеча, начал осторожно отодвигать пластик в сторону. Полиуретан бесшумно подался на дюйм, а затем ему это, видимо, надоело, и он громко зашелестел. Лэнгдон и Виттория замерли. Тишина. Немного выждав, Виттория наклонилась и, вытянув шею, заглянула в узкую щель. Лэнгдон пытался что-нибудь увидеть, глядя через плечо девушки.
   
На некоторое время они оба затаили дыхание.
   
— Никого, — наконец прошептала Виттория. — Мы опоздали.
   
Лэнгдон ничего не слышал. В один миг он как будто перенесся в иной мир. Ни разу в жизни ему не доводилось видеть подобной часовни. От вида этого сооружения, целиком выполненного из коричневого мрамора, захватывало дух. Ученый замер в восхищении, пожирая взглядом открывшуюся ему картину. Теперь он понял, почему этот шедевр первоначально называли капелла делла Терра — часовня Земли. Создавалось впечатление, что ее соорудил сам Галилей и близкие к нему иллюминаты.
   
Куполообразный потолок часовни был усыпан сверкающими звездами, меж которыми сияли семь планет, известных в то время астрономам. Ниже на своеобразном поясе разместились двенадцать знаков Зодиака. Двенадцать укоренившихся в астрономии языческих символов. Зодиак был напрямую связан с землей, воздухом, огнем и водой… квадрантами, представляющими власть, разум, страсть и чувства. Земля есть власть, припомнил Лэнгдон. Еще ниже на стене располагались знаки четырех времен года — весны, лета, осени и зимы. Но больше всего воображение ученого потрясли четыре занимавших главенствующее положение в часовне сооружения. Он в немом восхищении взирал на символы братства «Иллюминати». Этого не может быть, думал он, но это все-таки существует!
   
В капелле Киджи архитекторы воздвигли четыре десятифутовые мраморные пирамиды. Пирамиды стояли абсолютно симметрично — по две с каждой стороны.
   
— Я не вижу кардинала, — прошептала Виттория. — Да и убийцы тоже.
   
С этими словами она отодвинула пластик и шагнула в часовню.
   
Лэнгдон не сводил глаз с пирамид. Что делают они внутри христианской часовни?
   
Но и это еще было не все. Точно в центре тыльной стороны каждой пирамиды поблескивали золотые медальоны… Медальоны подобной формы Лэнгдон встречал лишь несколько раз в жизни. Это были правильные эллипсы. Эллипсы Галилея? Пирамиды? Звездный купол? Даже в самых смелых в своих мечтах он не мог представить, что окажется в помещении, в котором присутствовало бы такое количество символов братства «Иллюминати».
   
— Роберт, — произнесла Виттория срывающимся голосом, — посмотрите!
   
Лэнгдон резко повернулся и, возвратившись в реальный мир, бросил взгляд себе под ноги — туда, куда показывала девушка.
   
— Что за дьявольщина?! — воскликнул американец, отскакивая в сторону.
   
С пола на него с насмешливой ухмылкой смотрел череп. Это была всего лишь часть весьма натуралистично выполненного мозаичного скелета, призванного изображать «смерть в полете». Скелет держал в руках картон с изображением пирамид и звезд — точно таких же, как те, что находились в часовне. Но содрогнуться Лэнгдона заставило вовсе не это изображение, а то, что основой мозаики служил камень, по форме очень напоминавший крышку канализационного люка. Камень, именуемый cupermento, был сдвинут в сторону и лишь частично прикрывал темное отверстие в полу.
   
— Дьявольская дыра, — едва слышно выдавил Лэнгдон. Он настолько увлекся изучением потолка, что совершенно не заметил отверстия.
   
Американец неохотно приблизился к яме. От нее разило так, что захватывало дух.
   
— Что это так воняет? — спросила Виттория, прикрывая ладонью рот и нос.
   
— Миазмы, — ответил Лэнгдон. — Пары гниющих костей. — Дыша через рукав пиджака, он присел на корточки перед отверстием и, заглянув в темноту, сказал: — Ничего не видно.
   
— Думаете, там кто-нибудь есть?
   
— Откуда мне знать?
   
Виттория показала на ведущую в черноту полусгнившую деревянную лестницу.
   
— Ни черта не видно, — покачал головой Лэнгдон. — Это то же самое, что спускаться в ад.
   
— Может быть, среди оставленных инструментов найдется фонарь? — Американцу показалась, что девушка ищет любой предлог, чтобы сбежать от этого тошнотворного аромата. — Я пойду взгляну.
   
— Осторожнее, — предупредил ее Лэнгдон. — Мы не знаем, где находится ассасин и…
   
Но Виттория уже ушла.
   
Женщина с сильным характером, подумал он.
   
Лэнгдон повернулся лицом к колодцу, ощущая легкое головокружение — так на него подействовали испарения смерти. Он задержал дыхание, сунул голову в отверстие и, напрягая зрение, вгляделся во тьму. Когда его глаза немного привыкли к темноте, он начал различать внизу какие-то смутные тени. Оказалось, что колодец вел в небольшую камеру. Дьявольская дыра. Интересно, думал он, сколько поколений семейства Киджи было бесцеремонно свалено в эту шахту? Лэнгдон опустил веки, давая глазам возможность лучше приспособиться к темноте. Открыв их снова, ученый увидел какую-то бледную, расплывчатую, плавающую в темноте фигуру. Он сумел подавить инстинктивное желание вскочить, несмотря на то, что его начала бить дрожь. Неужели у него начались галлюцинации? А может быть, это чье-то тело? Фигура исчезла. Лэнгдон снова закрыл глаза и не открывал их довольно долго. Голова начала кружиться, а мысли путаться. Еще несколько секунд, убеждал он себя. Он не знал, что именно было причиной головокружения — исходящие из ямы миазмы или неудобная поза.
   
Когда он наконец открыл глаза, представший перед его взором образ остался для него столь же непонятным, как и до того.
   
Теперь ему казалось, что весь склеп наполнен призрачным голубоватым свечением. Через миг он услышал странное шипение, и на отвесных стенах шахты запрыгали пятна света. Еще миг — и над ним возникла какая-то огромная тень. Лэнгдон вскочил на ноги.
   
— Осторожнее! — раздался крик за его спиной.
   
Ученый, не успев повернуться, почувствовал острую боль в шее. Когда ему все-таки удалось посмотреть назад, он увидел, как Виттория отводит в сторону паяльную лампу, из которой с шипением вырывалось синеватое пламя, озаряя зловещим светом часовню.
   
— Что, дьявол вас побери, вы затеяли?! — возопил Лэнгдон, схватившись за шею.
   
— Я всего лишь хотела вам посветить, — ответила девушка. — Вы отпрянули прямо на огонь.
   
Лэнгдон бросил взгляд на необычный осветительный прибор.
   
— Никаких фонарей, — сказала Виттория. — Это — лучшее, что я смогла найти.
   
— Я не слышал, как вы подошли, — пробормотал американец, потирая обожженное место.
   
Виттория вручила ему лампу, поморщившись от исходящей из склепа вони.
   
— Как вы считаете, эти испарения могут воспламениться? — спросила она.
   
— Надеюсь, что нет.
   
Он взял паяльную лампу и, осторожно наклонившись к краю «дьявольской дыры», осветил стенку склепа. Оказалось, что подземная камера имела форму круга диаметром в двадцать футов. Примерно на глубине тридцати футов паяльная лампа высветила дно подземелья. Оно было темным и неровным. Земля, подумал американец. Потом он увидел тело.
   
— Он здесь, — сказал Лэнгдон, подавив желание отвернуться. На темном фоне земли виднелся лишь бледный силуэт человека. — Кажется, он раздет догола, — продолжил ученый, и перед его мысленным взором вновь замаячил обнаженный труп Леонардо Ветра.
   
— Один из кардиналов?
   
Лэнгдон не был уверен, но не мог представить, что в склепе может находиться кто-то еще. Он напряженно вглядывался в светлое пятно… Неподвижное. Безжизненное. Но все же… Его охватили сомнения. В положении фигуры было что-то странное. Создавалось впечатление, что…
   
— Эй! — позвал Лэнгдон.
   
— Вы полагаете, что он жив?
   
Отклика снизу не последовало.
   
— Он не двигается, — ответил Лэнгдон. — Но он выглядит… Нет. Это решительно невозможно.
   
— Так как же он выглядит?
   
— Создается впечатление, что он стоит… — сказал ученый.
   
Виттория затаила дыхание и приникла к краю колодца, чтобы увидеть все своими глазами. Через несколько секунд она выпрямилась и сказала:
   
— Вы правы. Он стоит вертикально! Может быть, кардинал еще жив и нуждается в помощи? Хэлло!!! — крикнула она, вновь склонившись к колодцу.
   
Ответом ей было молчание. Склеп не ответил Виттории даже намеком на эхо.
   
Девушка молча двинулась к рахитичной лестнице.
   
— Я спускаюсь.
   
— Нет. Это слишком опасно, — взяв ее за руку, сказал Лэнгдон. — Вниз пойду я.
   
На сей раз Виттория протестовать не стала.
  
  
   
    
Глава 66
   
   
Чинита Макри была вне себя от ярости. Она сидела на пассажирском сиденье микроавтобуса Би-би-си, стоявшего на углу виа Томачелли. Мотор автомобиля работал на холостом ходу, а Гюнтер внимательно изучал карту Рима. Не оставалось сомнения в том, что этот идиот заблудился. Таинственный незнакомец, как опасалась Макри, позвонил снова. На сей раз он сообщил им новую информацию.
   
— Пьяцца дель Пополо, — бормотал Гюнтер. — Там есть какая-то церковь. Ее мы и ищем, поскольку именно в этой церкви находятся все нужные нам доказательства.
   
— Доказательства чего? — Чинита прекратила протирать стекла очков, внимательно посмотрела на Глика и закончила: — Того, что этого кардинала прикончили?
   
— Это все, что он сказал.
   
— Неужели ты веришь всему, что слышишь? — язвительно произнесла Чинита, в который раз сожалея о том, что не она здесь главная. Видеооператоры были отданы на милость полоумных репортеров, и если у Гюнтера Глика возникла безумная идея откликнуться на анонимный звонок, Макри не оставалось ничего, кроме как следовать за этим идиотом. Как собака на поводке.
   
Она смотрела, как он восседал на водительском месте, решительно выдвинув вперед подбородок. Родители этого парня были скорее всего неудачниками, ущербными комедиантами, думала она. Иначе они не наградили бы своего сынка таким дурацким именем. Гюнтер Глик! Неудивительно, что он постоянно стремится кому-то что-то доказать. Тем не менее, несмотря на нелепое имя и неуемное стремление прославиться, в парне есть что-то привлекательное, есть шарм… есть какая-то раскованность. Одним словом, он похож на Хью Гранта, принимающего «колеса».
   
— Может быть, нам следует вернуться к Святому Петру? — как можно более миролюбиво произнесла Макри. — Эту таинственную церковь мы можем осмотреть позже. Конклав открылся час назад. Ты представляешь, что с нами будет, если кардиналы примут решение без нас?
   
Глик, казалось, не слышал ее слов.
   
— Думаю, что нам нужно свернуть направо, — сказал он, слегка повернул карту и снова углубился в ее изучение. — Да, если я сверну направо… а потом сразу налево…
   
Машина двинулась и начала поворачивать в узкую улочку.
   
— Осторожнее! — крикнула Макри, которая, как человек, работающий с видеокамерой, обладала более острым зрением.
   
У Глика, по счастью, была хорошая реакция. Он ударил по тормозам и остановился перед самым перекрестком как раз в тот момент, когда там практически из ниоткуда возникли четыре «альфа-ромео». Мелькнувшие словно молнии машины резко свернули, так что взвизгнули тормоза, и мгновенно скрылись за углом идущей влево улицы. Они промчались тем же путем, который наметил для себя Глик.
   
— Маньяки! — заорала им вслед Макри.
   
— Ты видела? — спросил потрясенный Глик.
   
— Еще бы! Они нас чуть не убили!
   
— Нет. Я имею в виду машины, — сказал репортер, и по его голосу было слышно, что он страшно разволновался. — Все машины были совершенно одинаковыми.
   
— Ну и что? Это означает лишь, что маньяки, чуть нас не прикончившие, начисто лишены воображения.
   
— Во всех машинах было полно людей.
   
— Что из того?
   
— Четыре одинаковые машины, в каждой из которых четыре пассажира?
   
— Неужели ты ничего не слышал об автомобильных пулах?
   
— Где, в Италии? — Глик внимательно осмотрел перекресток и добавил: — Они здесь понятия не имеют даже о неэтилированном бензине, а ты толкуешь о совместном пользовании машинами.
   
С этими словами он резко нажал на педаль газа, и машина рванулась в том же направлении, куда помчалась четверка «альфа-ромео».
   
— Что, черт возьми, ты делаешь?! — воскликнула Макри, которую отбросило на спинку сиденья.
   
Глик на максимально возможной скорости проскочил квартал и свернул на улицу, за углом которой скрылись странные машины.
   
— Что-то подсказывает мне, что мы с тобой не единственные, кто в данный момент торопится к этой церкви.
  
  
   
    
Глава 67
   
   
Спуск проходил мучительно медленно.
   
Лэнгдон осторожно, ступенька за ступенькой сползал по скрипящей деревянной лестнице в подземелье под капеллой Киджи. «И с какой стати я полез в эту дьявольскую дыру?» — думал он, не видя ничего, кроме каменной стены перед глазами. Уже в который раз за день ему пришлось оказаться в замкнутом пространстве и испытать очередной приступ клаустрофобии. Лестница при каждом движении жалобно стонала, а отвратительный запах и высокая влажность вызывали удушье. «Куда подевался этот Оливетти?» — думал американец.
   
Поднимая голову, он еще мог видеть силуэт светившей путь паяльной лампой Виттории. Голубоватое свечение по мере его погружения в склеп становилось все слабее и слабее. Вонь же, напротив, только усиливалась.
   
Это произошло на двенадцатой ступеньке. Его нога попала на влажное от плесени место и соскользнула с рахитичной планки. По счастью, он избежал падения на дно, поскольку, упав на лестницу грудью, сумел схватиться за древнее сооружение обеими руками. Проклиная все на свете, ученый нащупал ногой очередную предательскую перекладину и продолжил спуск. Предплечья, которыми он обнимал лестницу, болели. Синяков, видимо, избежать не удастся, подумал он.
   
Через три ступени он чуть было снова не сорвался. Но на сей раз причиной этого была не дефектная перекладина, а приступ самого банального ужаса. Двигаясь мимо углубления в стене, он вдруг оказался лицом к лицу с черепом. Лэнгдон посмотрел внимательнее и увидел, что на него пялится целое сборище мертвых голов. Несколько придя в себя, он сообразил, что на этом уровне в стене вырублены погребальные ниши, каждая из которых была заполнена скелетом. В синеватом мерцающем свете пустые глазницы и разложившиеся грудные клетки являли собой ужасающее зрелище.
   
Скелеты в свете факелов, криво усмехнулся он, припомнив, что всего лишь месяц назад пережил такой же вечер. Вечер костей и огня. Это был благотворительный ужин нью-йоркского Музея археологии — лосось flambe при свечах в тени скелета бронтозавра. Он попал туда по приглашению Ребекки Штросс — бывшей модели, а ныне ведущего эксперта по проблемам культуры журнала «Тайм». Ребекка являла собой торнадо из черного бархата, сигаретного дыма и больших силиконовых грудей. После ужина она звонила ему дважды, но Лэнгдон на звонки не ответил. Совсем не по-джентльменски, ухмыльнулся он, и в голову ему пришла нелепая мысль: интересно, сколько минут смогла бы продержаться Ребекка Штросс в подобной вони?
   
Лэнгдон почувствовал огромное облегчение, когда вместо ступени под его ногой оказалась мягкая, как губка, и вдобавок влажная почва дна склепа. Убедив себя в том, что стены в ближайшее время не рухнут, он повернулся лицом к центру каменной камеры. Снова дыша сквозь рукав, Лэнгдон посмотрел на тело. В полумраке подземелья оно было едва заметно. Светлый силуэт человека, обращенный лицом в противоположную сторону. Силуэт неподвижный и молчаливый.
   
Лэнгдон вглядывался в темноту склепа и пытался понять, что же он видит. Человек располагался спиной к американцу, и лица его не было видно. Но тело его совершенно определенно находилось в вертикальном положении.
   
— Хэлло… — прогудел Лэнгдон сквозь ткань рукава.
   
Ответа не последовало. Лэнгдон двинулся по направлению к бледной фигуре. Стоящий в темноте человек показался ему поразительно низкорослым…
   
— Что случилось? — донесся до него сверху голос Виттории.
   
Лэнгдон не ответил. Теперь он увидел все и все понял. Его охватило чувство глубокого отвращения, ему показалось, что стены угрожающе сдвинулись, а склеп резко уменьшился в размерах. Над почвой возвышалось похожее на какого-то демона подземелья обнаженное старческое тело… или, вернее, половина тела. Старец был до пояса зарыт в землю. Он держался вертикально только потому, что вся нижняя часть тела находилась под землей. Руки трупа были стянуты за спиной красным кардинальским поясом. Сутулая спина чем-то напоминала боксерскую грушу, а голова покойного была откинута назад. Глаза трупа были открыты, и казалось, что он смотрит в небеса, умоляя Бога о помощи.
   
— Он мертв? — крикнула сверху Виттория.
   
«Надеюсь, — подумал Лэнгдон, — ради его же блага». Подойдя к трупу вплотную, американец заглянул в мертвое лицо. Глаза покойного налились кровью и вылезли из орбит. Лэнгдон наклонился еще ниже, пытаясь уловить дыхание, но тут же отпрянул.
   
— Боже мой!
   
— Что случилось?
   
Лэнгдон почти утратил дар речи.
   
— Он мертв, — ответил ученый, немного придя в себя. — Просто я понял причину смерти.
   
То, что он увидел, его потрясло. Открытый рот покойника был забит землей.
   
— Кто-то затолкал землю в его дыхательные пути, — продолжил Лэнгдон. — Кардинал умер от удушья.
   
— Землю? — переспросила Виттория. — Одну из четырех стихий?
   
У Лэнгдона перехватило дыхание. Земля. Как он мог об этом забыть? Клейма. Земля. Воздух. Огонь. Вода. Убийца пообещал клеймить каждую из своих жертв одним из древних элементов науки. Первым элементом была земля. Задыхаясь от невыносимого смрада, Лэнгдон обошел тело. Специалист по символике боролся в его душе с его же представлениями о пределах художественных возможностей. Каким образом можно создать амбиграмму из слова «земля», учитывая, что все клейма сделаны на английском языке? Но уже через секунду перед его взором предстала эта таинственная амбиграмма. Он сразу вспомнил все старинные легенды о братстве «Иллюминати». На груди мертвого кардинала виднелся ожог. Плоть на этом месте почернела и запеклась. La lingua pura…
   
Лэнгдон смотрел на клеймо, и ему казалось, что стены склепа начали медленно вращаться.
   
   
— Земля, — прошептал он, наклоняя голову, чтобы прочитать символ с другой стороны.
   
Лэнгдон содрогнулся от ужаса, до конца осознав, что здесь произошло.
   
Остаются еще трое, подумал он.
  
  
   
    
Глава 68
   
   
В Сикстинской капелле горели свечи. Несмотря на это мягкое, навевающее покой освещение, нервы кардинала Мортати были напряжены до предела. Конклав был официально объявлен открытым, и его начало ознаменовалось весьма зловещими событиями. Полчаса назад, в точно установленное время, в капеллу вошел камерарий Карло Вентреска. Подойдя к главному алтарю, он произнес вступительную молитву. После этого он развел руки в стороны и обратился к собравшимся с кратким словом. Столь прямого, искреннего выступления с алтаря Сикстинской капеллы кардиналу Мортати слышать еще не доводилось.
   
— Как вам всем известно, — сказал камерарий, — четверо наших preferiti в данный момент на конклаве отсутствуют. От имени его покойного святейшества я прошу вас действовать так, как вы призваны действовать… С верой в сердце и стремлением к достижению желанной цели. И пусть в вашем выборе вами руководит только Бог.
   
С этими словами он повернулся, чтобы удалиться.
   
— Но, — не выдержал один из кардиналов, — где же они?
   
— Этого я сказать вам, увы, не могу, — выдержав паузу, ответил камерарий.
   
— Когда вернутся?
   
— И на этот вопрос мне нечего ответить.
   
— Но с ними все в порядке?
   
— И об этом я тоже лучше промолчу.
   
— Но они вернутся?
   
За этим вопросом последовала длительная пауза.
   
— Не теряйте веры, — наконец произнес камерарий и вышел из капеллы.
   * * *
   
Двери Сикстинской капеллы, как того требовал обычай, были замкнуты с внешней стороны двумя тяжелыми цепями. У дверей расположились четыре швейцарских гвардейца. Мортати знал, что двери до момента избрания папы откроются лишь в том случае, если вдруг серьезно заболеет один из находящихся в капелле кардиналов или вернутся preferiti. Он молил Бога, чтобы случилось последнее, но внутренний голос почему-то подсказывал ему, что это вряд ли произойдет.
   
«Будем действовать, как мы призваны действовать», — решил Мортати, повторив про себя слова камерария. После этого он предложил кардиналам приступить к голосованию. Иного выбора у него все равно не было.
   
На все ритуалы, предшествующие первому туру голосования, ушло около получаса. Затем Мортати встал у главного алтаря и принялся терпеливо ждать, когда все кардиналы, один за другим, завершат весьма специфическую процедуру подачи голосов.
   
И вот настал момент, когда последний кардинал опустился перед ним на колени и, следуя примеру своих коллег, произнес сакраментальную фразу:
   
— Я призываю в свидетели Христа нашего Спасителя, и пусть Он явится судьей чистоты моих помыслов. Пусть Он увидит, что перед лицом Господа нашего я отдаю свой голос тому, кого считаю наиболее достойным.
   
Затем кардинал встал с колен и поднял над головой свой бюллетень так, чтобы каждый мог его видеть. После этого он положил листок на блюдо, прикрывающее большой стоящий на алтаре потир.[78] Совершив это, кардинал поднял блюдо и стряхнул бюллетень в сосуд. Блюдо использовалось для того, чтобы ни у кого не возникло искушения опустить в потир несколько бюллетеней.
   
После того как листок скрылся в сосуде, кардинал поставил блюдо на место, поклонился кресту и возвратился к своему креслу.
   
Теперь к работе мог приступать Мортати.
   
Оставив блюдо на потире, старец потряс сосуд, дабы перемешать все бюллетени. Затем он снял блюдо и начал в случайном порядке извлекать заполненные листки. Разворачивая бюллетени — каждый из них был размером в два дюйма, — Мортати громко зачитывал то, что в них было написано.
   
— Eligo in summum pontificen… — торжественно произносил он напечатанные во всех бюллетенях слова, означавшие: «Избираю в качестве Верховного понтифика…» — и затем зачитывал вписанное под ними имя. Назвав имя претендента, Мортати брал иглу с ниткой, протыкал бюллетень на слове «Eligo» и осторожно нанизывал его на нить. Лишь после этого он делал запись в журнале.
   
Затем вся процедура повторялась с самого начала. Он брал бюллетень из потира, громко его зачитывал, нанизывал на нить и делал запись. Мортати почти сразу понял, что в первом туре избрания не произойдет. У кардиналов не было никаких признаков консенсуса. В семи первых бюллетенях было семь разных имен. Для сохранения тайны голосования имена, согласно традиции, вписывались печатными буквами или размашистым неузнаваемым почерком. В данном случае тайна голосования могла вызвать лишь усмешку, поскольку каждый кардинал, опять же по традиции, подал голос за самого себя, что, как было известно Мортати, не имело отношения к честолюбивым амбициям кардиналов. Это был своего рода оборонительный маневр, целью которого было протянуть время, чтобы никто не добился выигрыша в первом туре. Тем более что в данном случае каждый из кардиналов в глубине души надеялся на возвращение preferiti…
   
Итак, конклаву предстоял следующий тур голосования.
   * * *
   
Когда был зачитан последний бюллетень, Мортати провозгласил:
   
— Выбор не состоялся.
   
После этого он связал концы нити и уложил бюллетени кольцом в серебряное блюдо. Добавив необходимые химикаты, он отнес блюдо к находящемуся за его спиной небольшому дымоходу. Поставив его под вытяжку, он зажег бюллетени. Бумага горела обычным пламенем, однако химикаты окрашивали дым в черный цвет. Эти черные клубы, проследовав по изгибам дымохода, появлялись для всеобщего обозрения над крышей капеллы. Кардинал Мортати послал миру свое первое сообщение.
   
Первый тур голосования прошел. Выбор не был сделан.
  
  
   
    
Глава 69
   
   
Задыхаясь от миазмов, Лэнгдон взбирался по ступеням к свету над колодцем. Над его головой звучали голоса множества людей, но значения слов он понять не мог. Перед его мысленным взором снова и снова возникал образ заклейменного кардинала.
   
Земля… Земля…
   
По мере того как Лэнгдон продвигался наверх, в его глазах темнело все сильнее, и он опасался что вот-вот потеряет сознание. Когда ему осталось преодолеть всего лишь две ступени, он потерял равновесие. Американец рванулся вверх, пытаясь ухватиться за край колодца. Но расстояние оказалось слишком большим. Попытки зацепиться за лестницу тоже ни к чему не привели, и он почувствовал, что заваливается на спину, начиная падение в темную глубину. В тот же миг он ощутил острую боль под мышками и взмыл в воздух, беспомощно болтая ногами в пустоте над пропастью.
   
Крепкие руки двух швейцарских гвардейцев схватили его и потянули вверх. Спустя мгновение из «дьявольской дыры» показалась его голова. Лэнгдон задыхался, хватая воздух широко открытым ртом. Гвардейцы оттащили его подальше от ямы и положили спиной на холодный мраморный пол.
   
Некоторое время Лэнгдон не мог понять, где находится. Над его головой сверкали звезды… двигались по своим орбитам планеты. Над ним мелькали какие-то неясные фигуры и раздавались крики. Американец попытался сесть. Оказалось, что он лежит у подножия каменной пирамиды. Когда под звездным сводом прозвучал знакомый сердитый голос, Лэнгдон сообразил, где он.
   
— Какого дьявола вы не смогли определить это с первого раза?! — произнес голос, обращаясь к Виттории.
   
Девушка попыталась что-то объяснить разъяренному коммандеру. Оливетти оборвал ее на половине фразы и принялся раздавать приказания своим людям:
   
— Достаньте тело! Обыщите все здание!
   
Лэнгдон попытался принять сидячее положение. Капелла Киджи кишела швейцарскими гвардейцами. Прикрывающий вход в часовню пластиковый занавес был сорван, и легкие Лэнгдона наполнил свежий воздух. К нему медленно возвращалось сознание. Виттория подошла к американцу и присела рядом с ним на корточки.
   
— С вами все в порядке? — спросила она, нежно взяла его за руку и нащупала пульс. Лэнгдону показалось, что девушка похожа на ангела.
   
— Все хорошо, — ответил ученый, наконец сумев сесть. — А Оливетги, похоже, вне себя.
   
— У него есть на это полное право. Мы провалили дело.
   
— Вы хотите сказать, я провалил дело.
   
— У вас есть возможность реабилитироваться. В следующий раз попадите в точку.
   
В следующий раз? Это было жестокое в своей точности замечание. Следующего раза не будет. Они использовали свой единственный патрон!
   
Виттория бросила взгляд на часы Лэнгдона и сказала:
   
— Микки говорит, что в нашем распоряжении еще сорок минут. Соберитесь с мыслями и помогите мне найти следующий указатель.
   
— Я же сказал вам, Виттория… скульптуры уничтожены. Путь просвещения… — Фраза так и осталась незаконченной.
   
Виттория смотрела на него с легкой улыбкой.
   
Неожиданно для себя Лэнгдон попытался подняться на ноги. Когда это ему удалось, он обвел еще слегка затуманенным взглядом окружающие его произведения искусства. Пирамиды, звезды, планеты, эллипсы. И все вдруг встало на свое место. Ведь это же и есть первый алтарь науки! Пантеон к Пути просвещения не имеет никакого отношения! Ему стало ясно, что скромная часовня отвечала целям иллюминатов гораздо лучше, чем находящийся в центре всеобщего внимания Пантеон. Капелла Киджи была всего лишь незаметной нишей в стене — данью уважения знаменитому покровителю науки. В силу последнего обстоятельства все находящиеся в ней символы не привлекали внимания. Идеальное прикрытие!
   
Лэнгдон оперся спиной о стену и посмотрел на огромную пирамиду. Виттория была абсолютно права. Если эта часовня являлась первым алтарем науки, в ней все еще могли находиться служившие начальным указателем скульптуры. Лэнгдон вдруг ощутил, как в нем загорелась искра надежды. Если указатель находился здесь, то они могли добраться до следующего алтаря и схватить убийцу. Одним словом, у них еще оставались шансы на успех.
   
— Мне удалось узнать, кто был этим самым неизвестным скульптором братства «Иллюминати», — сказала, подходя к нему Виттория.
   
— Удалось что? — изумленно поднял голову Лэнгдон.
   
— Теперь нам остается установить, какая из находящихся здесь скульптур выступает в качестве…
   
— Постойте! Вы хотите сказать, что знаете, кто был скульптором у иллюминатов? — Он сам потратил годы на то, чтобы узнать имя этого человека.
   
— Это был Бернини, — улыбнулась она и, выдержав паузу, добавила: — Да, да. Тот самый Бернини.
   
Лэнгдон сразу же понял, что девушка ошибается. Лоренцо Бернини был вторым по известности скульптором всех времен, и его слава уступала лишь славе самого Микеланджело. В семнадцатом веке Бернини изваял скульптур больше, чем любой другой мастер того времени. Человек же, которого они искали, был предположительно неизвестным, по существу — никем.
   
— Судя по вашему виду, мое открытие вас не взволновало, — сказала Виттория.
   
— Бернини в этой роли выступать не мог.
   
— Но почему? Он был современником Галилея и к тому же блестящим скульптором.
   
— Бернини пользовался большой славой и был ревностным католиком.
   
— Да, — согласилась Виттория. — Так же, как и сам Галилей.
   
— Нет, — возразил Лэнгдон. — Вовсе не так, как Галилей. Ученый всегда оставался занозой в заднице Ватикана. Что же касается Бернини, то он был любимцем духовенства — своего рода гордостью Святого престола. Он был главным авторитетом Ватикана по части искусства. Более того, Лоренцо Бернини практически всю свою жизнь провел за стенами папской обители.
   
— Прекрасное прикрытие. «Крот» иллюминатов в стане врага.
   
— Виттория, — чувствуя свое бессилие, устало произнес Лэнгдон, — иллюминаты называли своего скульптора il maestro ignoto — то есть неизвестным мастером.
   
— Да. Неизвестным им. Вспомните о масонах. Ведь в их среде только самые верхние эшелоны посвящены во все тайны. Галилей мог скрывать подлинную роль Бернини от большинства членов братства… ради безопасности самого скульптора. Поэтому Ватикан так и не сумел ничего узнать.
   
Слова девушки Лэнгдона не убедили, но как ученый он был вынужден признать, что в них есть определенная логика. Братство «Иллюминати» славилось умением хранить тайны, и все секреты были известны лишь очень узкому кругу его членов. Ограничение доступа к информации служило краеугольным камнем их системы безопасности… лишь немногие высокопоставленные иллюминаты знали все от начала и до конца.
   
— И членство Бернини в братстве «Иллюминати» объясняет тот факт, что он создал эти пирамиды, — улыбнулась Виттория.
   
Лэнгдон посмотрел на пару громадных пирамид и покачал головой:
   
— Бернини был религиозным скульптором и никоим образом не мог соорудить пирамиды.
   
— Скажите это табличке у вас за спиной.
   
Лэнгдон обернулся и увидел прикрепленную к стене бронзовую пластину. На пластине было написано:
   
    
КАПЕЛЛА КИДЖИ
    
СООРУЖЕНА ПО ПРОЕКТУ РАФАЭЛЯ
    
Все внутреннее убранство создано Лоренцо Бернини
   
   
Лэнгдон дважды перечитал надпись, но его по-прежнему грыз червь сомнения. Лоренцо Бернини прославился созданием изящных скульптур Девы Марии, ангелов, пророков и пап. С какой стати он вдруг принялся сооружать пирамиды?
   
Лэнгдон смотрел на возвышающиеся над ним монументы и чувствовал, что окончательно теряет ориентацию. Две пирамиды, на каждой из которых сиял медальон эллиптической формы. Более далекой от христианства скульптуры невозможно было себе представить. Пирамиды, звезды над ними, знаки Зодиака. Все внутреннее убранство создано Лоренцо Бернини. Если это действительно так, то Виттория права, думал Лэнгдон. В таком случае Бернини, по определению, был «неизвестным мастером» иллюминатов. Ведь никто, кроме него, не принимал участия в создании интерьера часовни! Все произошло так быстро, что осмыслить возможные последствия этого открытия Лэнгдон был просто не в состоянии.
   
Бернини был иллюминатом.
   
Бернини создал амбиграммы иллюминатов.
   
Бернини проложил Путь просвещения.
   
Лэнгдон так разволновался, что почти потерял дар речи. Неужели в этой крошечной капелле Киджи Бернини поместил скульптуру, указывающую путь через Рим к следующему алтарю науки? Если так, то где же она?
   
— Значит, Бернини, — задумчиво произнес он. — Я бы ни за что не догадался.
   
— Кто, кроме этого великого скульптора Ватикана, обладал достаточным влиянием, чтобы поставить свои творения в заранее намеченных католических храмах и проложить тем самым Путь просвещения? Какому-то неизвестному художнику это было бы не под силу.
   
Лэнгдон задумался. Он посмотрел на пирамиды, размышляя о том, не могла бы одна из них служить указателем. Или, может быть, обе?
   
— Пирамиды обращены в разные стороны, — сказал он. — Кроме того, они совершенно идентичны, и я не понимаю, как…
   
— Думаю, что нам нужны вовсе не пирамиды.
   
— Но, кроме них, здесь нет ни одной скульптуры…
   
Виттория не позволила ему продолжить, указав в сторону Оливетти и нескольких гвардейцев, толпившихся у края «дьявольской дыры».
   
Лэнгдон посмотрел в том направлении, куда показывала девушка, и ничего не заметил. Однако когда его взгляд уперся в противоположную стену, среди гвардейцев произошло какое-то перемещение, и он увидел. Белый мрамор. Руку. Торс. А затем и лицо. В глубокой нише скрывались две фигуры в рост человека. Сердце Лэнгдона учащенно забилось. Его внимание было настолько поглощено пирамидами и «дьявольской дырой», что он даже не заметил этой скульптуры. Пробравшись через толпу гвардейцев к стене и приблизившись к изваянию, ученый сразу узнал в нем руку великого Бернини. Скульптуру отличала свойственная мастеру энергичная композиция. Лица и драпировки в характерном для Бернини стиле были проработаны очень детально, а вся скульптура была изваяна из самого лучшего белого мрамора, который можно было купить на деньги Ватикана. Лишь подойдя к изваянию совсем близко, Лэнгдон узнал скульптуру. С немым восхищением он взирал на два беломраморных лица.
   
— Кто здесь изображен? — спросила Виттория.
   
— Эта работа называется «Аввакум и ангел», — едва слышно произнес он.
   
Скульптура была довольно известной, и упоминания о ней встречались во многих учебниках по истории искусств. Лэнгдон просто забыл, что она находилась в этой церкви.
   
— Аввакум? — переспросила девушка.
   
— Да. Библейский пророк, предсказывавший гибель Земли.
   
— Думаете, это и есть первая веха?
   
Лэнгдон в изумлении смотрел на скульптуру. У него не было ни малейших сомнений в том, что перед ним находится первый маркер на Пути просвещения. Американец рассчитывал на то, что веха каким-то образом будет указывать на следующий алтарь науки, но не мог себе представить, что это будет сделано настолько буквально. И ангел, и Аввакум, подняв руки, указывали куда-то вдаль.