1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
   
Я сердито нахмурилась.
   
— Он ее бывший парень, — поспешил уведомить Донала Жизнь, и тот немедленно перестал улыбаться, встревоженно глядя на меня.
   
— Простите, ради бога. Я не хотел сказать ничего такого.
   
— Не беспокойтесь, — весело махнул рукой Жизнь. — Или, как сказал бы Блейк: «ничему из того, что стоит знать, нельзя научить».
   
Донал прыснул, но ради меня тут же сделал вид, что закашлялся.
   
— Ладно, нашу поездку мы можем и завтра обсудить, а сейчас дай человеку телефон, он хотел отцу позвонить.
   
— У меня батарейка садится.
   
— Люси, — с нажимом произнес Жизнь, — дай ему свой телефон.
   
— Батарейка почти разряжена, — внятно произнесла я.
   
— Отлично, ты сама меня вынудила. — Он повернулся к Доналу: — Донал, я не друг Люси. Я ее жизнь. Пытаюсь помочь ей разобраться с тем бардаком, в который она ее превратила. А вы, как я вижу, прекрасно помогли ей с уборкой. Я нахожусь при ней, потому что она во мне нуждается, но сейчас начинаю сильно подозревать, что она нуждается в медикаментозном лечении.
   
Я ахнула от негодования.
   
— Ты наврала насчет батарейки, — развел он руками.
   
Я открыла рот, но ничего не смогла выговорить и закрыла его обратно. Сунула руку в карман и протянула телефон Доналу.
   
— Пойдем, я тебя провожу, — сказала я Жизни и направилась к двери. Когда Донал уже не мог нас слышать, сердито прошипела: — Запиши это в счет издержек. Мне за свои звонки платить нечем, а за чужие и подавно.
   
— Я тебе дам пятьдесят центов, — весело ответил Жизнь. Сверкнула белозубая улыбка — он просто на глазах хорошеет, однако. Жизнь ушел, а я вернулась в комнату.
   
Донал смотрел на мой телефон с таким видом, точно узрел привидение.
   
— Что? — обеспокоилась я. — Что случилось?
   
— Откуда у вас эта фотография? — Он протянул мне мобильник — с экрана смотрели синие глаза Дона Локвуда.
   
— Тот, кому они принадлежат, прислал мне их фото. — Я смутилась. — А что?
   
Судя по его лицу, он вдруг что-то понял.
   
— Они принадлежат мне.
  
  
   
    
Глава восемнадцатая
   
   
— О чем вы говорите? — Я прислонилась к двери и лихорадочно перебирала в уме разные варианты. Но думать мне мешал гнев. О'кей, я не знаю Дона Локвуда, я ошиблась номером, но я была с ним честна, как ни с одним человеком — включая и себя — за последние два года, а может быть, и за всю жизнь, и мне было ужасно обидно, что он меня обманул.
   
— Зачем он сфотографировал ваши глаза и послал мне?
   
Он широко усмехнулся:
   
— Нет, это я их сфотографировал. И я их послал. Я Дон, Люси.
   
— Нет. Вы Донал, у вас так на рубашке написано.
   
А рубашка врать не будет, на то она и рубашка.
   
— Это мама вышила. Моя мама — единственный человек на свете, который зовет меня Донал. Люси… — он протяжно произнес мое имя, — ну конечно, вы абсолютная Люси.
   
Я молча смотрела на него, пытаясь все это осознать, а он снял кепку, немного смутившись, взъерошил волосы и поглядел на меня. И тут — бам-м! Его взгляд проник мне в самое сердце, и я невольно откинула голову назад, точно меня ударило. Именно в эти глаза я смотрела всю неделю, а теперь они мигают, улыбаются мне, и замечательный нос, и красивые губы тоже весело улыбаются. А я от этого млею и таю.
   
— Я у вас на скринсейвере. — Он с важной ухмылкой помахал моим телефоном.
   
— Я подумала, что глаза хороши. Не так хороши, как ухо, но все же.
   
Он повернулся в профиль и продемонстрировал левое ухо.
   
Я восхищенно присвистнула, и он засмеялся.
   
— Я знал. — Он потряс головой. — Я был уверен — смотрел на вас и не сомневался, что я вас знаю. Так значит, номер все-таки был правильный.
   
— Иногда неправильный номер — самый правильный, — сказала я по большей части сама себе, вспомнив глубокомысленную сентенцию Жизни. Я думала, он говорит фигурально, а оказалось, вполне буквально. И все же как это так получилось? — Но в приемной меня соединили с номером фирмы, а не с вашим мобильным.
   
— Вы же звонили в выходной. Отец в выходные не работает, вас автоматически переключили на мой мобильник.
   
— Какая же я тупица. А я услышала шум в пабе, музыку и решила…
   
— Вы не тупица, — ласково сказал он. — Вы просто балда.
   
Я засмеялась.
   
— И сегодня мы целый день друг с другом переписывались.
   
Так-так-так. Значит, девица, которую я ненавидела за то, что он беспрерывно шлет ей сообщения, — это лично я. Смешно.
   
— Да, и настоящие профи на работе, между прочим, так себя не ведут.
   
— Ничего не мог с собой поделать. А вы, кстати, не ответили на мое последнее сообщение, что очень невежливо. — Он протянул мне мой телефон.
   
Я открыла последнее сообщение и прочитала еще раз:
   
    
А чего я хочу больше-пребольше всего? Увидеться с вами.
   
   
Он выжидающе смотрел на меня, но вместо того, чтобы ответить вслух, я быстро напечатала:
   
    
О'кей. Встретимся и попьем кофе, минут через пять?
   
   
Отложила телефон и, не обращая на него внимания, пошла на кухню, открыла буфет и достала растворимый кофе и две чашки.
   
— Что вы делаете? — спросил он, подойдя ближе.
   
Я ничего не ответила и продолжала готовить кофе. Его телефон просигналил. Краем глаза я видела, что он прочел сообщение и набрал ответ. А потом, не глядя на меня, направился к кровати и стал разгружать с нее вещи, расставляя мебель по местам. Я наблюдала за ним, дожидаясь, пока вскипит чайник.
   
Мой мобильник ожил.
   
    
Заканчиваю работу. Встречаемся через пять мин.
   
   
Я улыбнулась. Мы занялись каждый своим делом: я накрывала на стол, а он собирал диван. Наконец он закончил и пришел на кухню.
   
— Привет, — сказал он весело. — Дон Локвуд. — И протянул мне руку.
   
— Я знаю, — ответила я и поставила перед ним кофе. — Как работа?
   
Он посмотрел в свою чашку, точно решал, пить ему кофе или нет, а затем поставил ее на стойку. Подошел ко мне, забрал у меня мой кофе и поставил его туда же. Нежно, очень нежно провел рукой по моей щеке, наклонился и поцеловал меня. С тех пор как в двенадцать лет я танцевала на дискотеке с Джерардом Луни под три медленные песни подряд, у меня ни с кем не было такого долгого поцелуя. Мы не могли и не хотели его прерывать, а потому медленно перешли с линолеума на свежевычищенный, слегка еще влажный ковер, а затем словно взлетели и очутились уже на кровати.
   
   
— Я придумала новый текст для вашего рекламного ролика, — сказала я ему позже тем вечером, лежа на боку и опершись на локоть, чтобы лучше его видеть. Изобразила голос за кадром: — «Мы очистим ваши ковры и обновим вашу кровать! Пока вы на работе — мы все сделаем за вас! Самое соблазнительное предложение сезона!»
   
Он засмеялся и подхватил:
   
— «Долой старые покрытия: мы покроем ваш прекрасный пол по-новому!»
   
Я шутливо шлепнула его по плечу.
   
Он тоже лег на бок, и теперь мы удобно расположились лицом к лицу.
   
— Расскажи мне о своей жизни.
   
— Да ну, — пробурчала я, — это получается уже серьезный разговор в постели.
   
— Нет, я имею в виду не про то, как ты живешь, а о том парне, что здесь сегодня был. Бог мой, уж не решила ли ты, что я тобой заинтересовался?
   
— Нет, конечно! Надеюсь, ты просто мною воспользовался, — рассмеялась я.
   
— Именно. — Он придвинулся поближе.
   
— Ты что-нибудь знаешь о всяких таких вещах?
   
— Я знаю, что Жизнь с тобой связывается, вы встречаетесь и кое-что начинает меняться. Читал интервью какой-то тетки в журнале, пока сидел в очереди к зубному.
   
— У нее были вздыбленные феном волосы и она стояла рядом с вазой с лаймами?
   
— Таких подробностей я не помню, — засмеялся он. — Но в итоге она вроде вполне счастлива.
   
Он внимательно смотрел на меня, и я ждала, что он, подобно всем остальным, спросит — несчастна ли я, но он промолчал, возможно почувствовав, что я напряглась, как гладильная доска.
   
— Я не встречал еще никого, к кому приходила бы Жизнь. Ты первая.
   
— Есть повод возгордиться.
   
— Не знаю, как насчет гордиться, но стесняться точно нечего.
   
Я расслабилась.
   
— Ты что, все-таки стесняешься?
   
— Отстань. Расскажи мне лучше какой-нибудь неприличный анекдот.
   
— Давай лучше я покажу тебе кое-что неприличное.
   
Что он и сделал.
   
Я не удержалась и захихикала:
   
— Вот спасибо.
   
— Обращайся, всегда рад угодить.
   
Мне было хорошо с ним, уютно и тепло. Но постепенно во мне нарастало беспокойство. Я не была с мужчиной уже почти три года, если не считать биржевого маклера десять месяцев назад. А у меня дома, здесь в студии, ни разу не был не только мужчина, но и вообще никто — даже из друзей и родственников. Дон увидел мой мирок, который я создала исключительно для себя, и, хоть я наслаждалась каждой секундой с ним рядом и ни разу за это время не вспомнила о Блейке, теперь мне хотелось, чтобы Дон встал и ушел. Я начала думать, что совершила ошибку. Возбуждение, охватившее меня пару часов назад, когда я приняла решение вернуть Блейка, нахлынуло с новой силой. Я подумала про Дженну, австралийскую шлюху, и, представив себе, что, быть может, они тоже лежат в кровати вдвоем, обнаженные, мысленно заскрежетала зубами.
   
— Ты как? — спросил он. — Все нормально?
   
— Угу.
   
Мне очень хотелось побыть одной. Но было темно, вечер воскресенья, и я не знала, предпочтет ли он остаться или уйти, поблагодарив меня за все.
   
— Ничего, что ты пропустишь какую-то важную встречу? Ты вроде говорил об этом?
   
— Да ерунда. Это уже не важно.
   
— Но если тебе надо уйти, я не обижусь. Я все понимаю.
   
— Меня родители ждали сегодня на ужин, но ты угостила меня гораздо более изысканным блюдом. Так что все в порядке.
   
Я попыталась выдумать еще какой-нибудь предлог, чтобы его спровадить. Обычно девушки изобретают поводы, чтобы мужчина остался.
   
— О чем ты думала?
   
— Когда?
   
— Ты знаешь когда. — Он нежно погладил меня по руке. — Ты ускользаешь от меня. Только что была здесь, и вот уже убежала.
   
Движения его стали более настойчивыми, он говорил очень ласково, и вскоре я снова была уже полностью с ним рядом.
   
— О, вот ты и вернулась.
   
Он придвинулся и поцеловал меня, а потом еще — страстно и головокружительно долго.
   
И, несмотря на все старания напомнить себе, что я люблю Блейка, я полностью отдалась своим чувствам и ему.
   
   
Он не храпел. Он спал так тихо, что я слегка сомневалась, здесь ли он вообще. Кожа у него была теплая, а не горячая, как у Блейка. Лежа на своей стороне кровати, он ни коленкой, ни рукой не нарушал границу. От него пахло мятой, но на вкус он был солоноватый от пота. И хотя я обдумывала, что из вещей взять с собой в поездку и что я скажу Блейку, когда увижу его, я подвинулась на теплой простыне и нашла его руку. Во сне он раскрыл свою ладонь и обхватил мою. Так я и заснула. А затем пришел Жизнь, открыв дверь своими ключами.
  
  
   
    
Глава девятнадцатая
   
   
Он бросил их на полку, и я проснулась. Дон подскочил рядом со мной. Спросонья он, видно, не разобрался, где находится, и немедленно приготовился к обороне.
   
— Все в порядке, — лениво протянула я, — это он.
   
— Кто? — Дон так напрягся, точно явился мой тайный любовник. Теоретически в этом не было ничего невозможного, но вряд ли тот стал бы распевать «Песню Земли» Майкла Джексона.
   
— Моя Жизнь, — пояснила я с виноватой улыбкой.
   
— В шесть утра? — Он посмотрел на часы.
   
— Он ранняя пташка.
   
— Ясно. — Дон улыбнулся. — Как он, одобрит все это?
   
Неожиданно пение смолкло и пластиковые пакеты перестали шуршать.
   
— Я слышу, кто-то разговаривает? — пропел Жизнь. — Я слышу мужской голос? Мужчина в постели крошки Люси?
   
Я закатила глаза и нырнула под одеяло. Дон крякнул и прикрылся простыней.
   
— О-о-о, Лю-у-си-и, — голосил Жизнь во все горло, все ближе к нам, — ты плохо себя вела-а, я наде-е-е-юсь? О, вот и вы. — Жизнь встал у изножья кровати. — Да!
   
Я расхохоталась, потому что Жизнь громко заулюлюкал от радости.
   
— Смотри-ка, одобрил, — ухмыльнулся Дон.
   
— Конечно одобрил, ведь теперь нам не придется платить за чистку ковра, не так ли? Люси, твой план сработал. Эх, видели бы вы, что она сотворила с мойщиком окон.
   
— Я не потому провела с ним ночь, что не хотела платить за ковер. Хотя это очень любезно с твоей стороны, Дон, спасибо большое.
   
Дон рассмеялся. Жизнь присел на кровать. Я спихнула его ногой, и он покорно удалился, но через две минуты вернулся с подносом, который поставил Дону на колени.
   
— Не знаю, что вы любите: мармелад, джем или мед. Поэтому я принес все.
   
— А как насчет меня?
   
— Ты сама о себе позаботься.
   
Дон весело присвистнул:
   
— Вы со всеми ее мужчинами так обращаетесь?
   
Жизнь прилег у нас в ногах и захихикал.
   
— Дон, на свете не хватит хлеба, чтобы сделать тосты всем ее любовникам.
   
Дон заржал.
   
— Он тебя не раздражает? Ничего, что он тут болтается? — Я была удивлена.
   
— Ну, он же часть тебя, верно? — Дон намазал тост джемом и протянул мне.
   
Жизнь многозначительно задрал бровь и посмотрел на меня. Он был очень мил, но я хотела, чтобы он ушел, и чтобы Дон тоже ушел. Я должна подумать о поездке к мужчине, которого люблю.
   
— Ты выглядишь всклокоченной, — сообщил Жизнь, потянувшись за тостом. Затем он по-приятельски посмотрел на Дона. — Вы, наверное, думаете, что она черт знает как выглядит? Не стесняйтесь, мы оба знаем, что это правда. Она отнюдь не жаворонок. Да что там, она и в час дня бывает кошмарновата.
   
Дон засмеялся.
   
— Люси прекрасна, — сказал он и сделал мне еще один тост.
   
Жизнь не стал спорить, он просто внимательно меня изучал, слегка наклонив голову.
   
— Спасибо, — поблагодарила я Дона, но аппетит пропал. Он очень славный, но все это совсем некстати. Чем милее он себя вел, чем паршивее я себя чувствовала.
   
— Не означает ли это, что наше небольшое путешествие отменяется? — спросил Жизнь, словно нарочно решил затронуть больную тему.
   
— Нет, — хмуро ответила я, разозлившись, что он упомянул об этом при Доне. — И вообще, не мог бы ты оставить нас вдвоем?
   
— Не мог бы, — вызывающе отказался он.
   
— Если ты не уйдешь, ты об этом пожалеешь.
   
— Ты мне угрожаешь?
   
— Да.
   
Он откусил половину тоста и даже не шелохнулся.
   
— Отлично. — Я сбросила одеяло и голышом направилась в ванную — он аж поперхнулся, а Дон весело, как мальчишка, гикал и хлопал себя по коленке.
   
   
В залитой светом ванной я стояла под душем и переживала, что они остались вдвоем. Что они там обсуждают, интересно. Не важно, черт с ними. Мне не хотелось выходить к ним, и я так долго плескалась и напустила столько пару, что уже даже двери было не видно. Мне невмоготу смотреть Дону в глаза. Что бы ни было этой ночью между нами, по сравнению с чувствами к Блейку все это не имеет значения. Намылив голову шампунем в третий раз, я подумала: а почему, собственно, я решила, будто Дон хочет от меня чего-то большего? Возможно, его полностью устроит одна ночь, проведенная вместе? Эта мысль меня приободрила, и я наконец выключила воду.
   
Снаружи было тихо. Я выбралась из ванны и прислушалась. Они негромко о чем-то говорили, слов не разобрать. Тогда я протерла зеркало полотенцем и воззрилась на красное распаренное лицо, хмуро взиравшее на меня. Лицо скривилось и вздохнуло.
   
— Прекрати, Люси, — строго велела я отражению. — Наплюй на все и верни Блейка.
   
Почему-то это меня не вдохновило, а слегка напугало. Я не знала точно, чего же я хочу, и, кажется, у меня потерялась цель.
   
Когда я пришла к ним на кухню — полностью одетая, — они умолкли. На столе стоял омлет и две чашки кофе. Они посмотрели на меня: Дон ласково, а Жизнь искоса. Мистер Пэн встретил меня из гнезда в туфлях на подоконнике очень неодобрительным взглядом — я сама так смотрю на него, когда он писает где не надо, — видимо, он считал, что я не права.
   
— Понятно, меня обсуждаете, — сказала я и включила чайник.
   
— Я твоя жизнь, а он только что провел с тобой ночь, что ж нам еще обсуждать? Он оценил тебя на четверку по десятибалльной шкале, кстати говоря.
   
— Не слушай его, Люси.
   
— Не буду.
   
— В кофеварке тебе кофе остался, — мимоходом заметил Жизнь.
   
— Вот спасибо. Кофе ты мне оставил, а завтрак не сделал?
   
— Завтрак готовил не я, — фыркнул он.
   
— О, прости. — Я посмотрела на Дона.
   
— Он в микроволновке, разогревается.
   
— Спасибо.
   
Не очень обнадеживающее поведение для человека, который больше не хочет с тобой общаться, но все же шанс есть. В задумчивости я открыла дверцу, чтобы взять омлет.
   
— Осторожно, тарелка горячая, — предупредил Дон, но я пропустила это мимо ушей и взяла ее голой рукой. Она была очень горячая! Я взвыла от боли, а Дон уже вскочил и бросился ко мне.
   
— Дай я посмотрю. — Он осторожно взял мою руку и немедленно повел меня к раковине, встал рядом и, не отпуская меня, держал ее под струей холодной воды. Наконец рука у меня совершенно заледенела, и я хотела закрыть воду, но он твердо сказал: — Нет, надо держать не меньше пяти минут.
   
Я открыла рот, чтобы возразить, но молча закрыла его обратно.
   
— Как ты этого добиваешься? — поинтересовался Жизнь.
   
— Чего именно?
   
— Чтоб она не спорила?
   
Дон усмехнулся, ничего не ответил и продолжал заниматься моей рукой с самым озабоченным видом.
   
— Да чего уж, все равно придется ампутировать. — Жизнь отправил в рот очередную порцию омлета.
   
— Ты такой заботливый, — кивнула я, — просто прелесть. Вот у Дона бы поучился.
   
— Он с тобой спит, ему приходится притворяться.
   
Он шутил и ерничал, но я видела, что Дон ему очень по душе. Он просто сиял и выглядел лучше некуда — в новом темно-синем пиджаке, идеально подобранном под цвет глаз. Да, из бесцветно-мышино-серых они стали темно-голубыми. Он больше не шмыгал носом, да и сам нос как будто уменьшился, зубы сияли белизной, дыхание посвежело, и вообще он превратился в настоящего симпатягу. Он подначивал меня, но я знала, что это любя. Казалось бы, я и сама должна быть счастлива, но что-то меня угнетало. Что-то было не так.
   
— А чего это ты так вырядился?
   
— Сегодня вечером я ужинаю с твоими родителями.
   
Услышав это, Дон глянул на меня с сочувствием.
   
— Точнее, даже не я, а мы. Мы сегодня вечером идем к ним в гости. Вчера я позвонил им и пообщался с очень приятной дамой по имени Эдит. Она чрезвычайно обрадовалась, узнав, что мы придем вдвоем, и сказала, что немедленно предупредит твоих родителей о нашем визите, а также обещала приготовить нечто вкусное.
   
Так, похоже, у меня мини-приступ паники.
   
— Ты хоть немного соображаешь, что делаешь?
   
— Да. Я вместо тебя проявляю элементарную вежливость по отношению к родителям. За что ты должна быть мне благодарна. Твоя мама нуждается в помощи, а ты и ухом не ведешь. Кстати, она и в вашей помощи нуждается, — он посмотрел на Дона, — там в гостиной кофейное пятно на персидском ковре. Ужа-а-асное. — Он скорчил страдальческую мину. — Так что я дал им ваш телефон.
   
Ну, это уж вообще ни в какие ворота. Я тут пытаюсь потихоньку избавиться от Дона, а он фактически приглашает его в дом к моим родителям. Теперь их будет двое — тех, кто был у меня в студии и в Глендалохе.
   
— Нет, ты не понимаешь, насколько все это ни к чему. Ей абсолютно не нужна моя помощь, она великолепно сама все устроит. Она собственные похороны организует на высшем уровне и без чьей-либо помощи, уж поверь мне. А отец… о господи, что же ты наделал! Он с тобой познакомится? Да ему же не о чем будет с тобой говорить в принципе.
   
Я горестно прижала к щеке здоровую руку, а потом вдруг осознала, что Дон тоже здесь и все это слышит. Поэтому выпрямилась и продолжила как ни в чем не бывало:
   
— Погода сегодня вроде хорошая, да?
   
Жизнь покачал головой, глядя на Дона. А Дон, который все еще держал мою руку под ледяной водой, вдруг сделал что-то неуловимое, как-то всем своим существом, молча и без единого жеста, дал мне понять, что он меня поддерживает.
   
Мы вышли на улицу и встали в тени моего дома. Через дорогу, в парке, светило утреннее солнце, но здесь было прохладно и ветер задирал мне платье, а я пыталась прижать его к ногам, хотя ничего такого, чего Дон не видел бы ночью, под платьем не обнаружилось бы. Но теперь все было по-другому.
   
— Подвезти вас на машине супергероя? — предложил Дон, но я слышала неловкость в его голосе. И дело было не только в его странноватом авто, но и в том, что сейчас утро, ночь превратилась в новый день, а он все в той же одежде, и я держусь отстраненно вот уже не меньше получаса. Ему не за что ухватиться.
   
— Нет, спасибо, я поеду на своей, нам же вечером к родителям.
   
Настал самый ужасный момент: как прощаться — пожать руки, поцеловаться, кивнуть, не дотрагиваясь друг до друга?
   
— У меня завтра выходной, можем встретиться, если хочешь. Пообедаем где-нибудь. Или кофе попьем, или поужинаем, или выпьем.
   
— Богатый выбор, — усмехнулась я, пытаясь вежливо отказаться от всего. — Я завтра уезжаю после работы. — Я чуть не сказала «и вернусь очень поздно», но, возможно, Блейк захочет, чтобы я осталась с ним раз и навсегда, и тогда мне придется нанять фургон, чтобы перевезти свои вещи в Бастардстаун, в графство Уэксфорд.
   
Это должно бы меня вдохновлять, но нет, почему-то мне не хочется покидать свою уютную студию, к которой я так привязалась. Интересно, Блейк согласится там жить? Тот Блейк, которого я знала, не согласился бы на это ни за что на свете. Кухня крошечная, ему негде будет развернуться, чтобы готовить свои кулинарные шедевры, а если он, например, решит подкинуть блин — отработанным, артистичным жестом, — тот улетит со сковородки прямо на лампу. Нам придется сражаться за место на одежных занавесках, ведь у него куча шмоток. И он не поместится в маленькой ванне, не говоря уж о том, чтобы нам вдвоем распивать там вино, как мы, бывало, делали в пекарне по воскресеньям. Я представила себе Дженну, обвившую его ногами за талию в пенной ванне, и у меня бешено застучало сердце. Пока я обдумывала нашу совместную жизнь с Блейком, Дон напряженно смотрел на меня. Потом сказал:
   
— Да, разумеется, — ты же едешь к своему бывшему бойфренду.
   
Я не знала, что на это ответить, и промолчала.
   
Он откашлялся.
   
— Это, наверное, не мое дело, но… — Он не стал продолжать, может быть, потому что я отвернулась. Меня удивило, как он это произнес, неожиданно жестко и отчужденно. — Что ж, ладно, спасибо за вчерашний вечер.
   
Я взглянула на него, он кивнул и пошел к машине. Обернулся и помахал на прощание Жизни, а тот помахал в ответ. Он сел в фургон и завел двигатель. Я не хотела, чтобы все так закончилось, хоть именно я к этому и подвела, но мне не удалось заставить себя произнести ни единого слова. Так что я молча стояла и смотрела, как он уезжает, чувствуя себя распоследней дрянью, а потом развернулась и пошла к своей машине.
   
— Эй, — Жизнь последовал за мной, — что случилось?
   
— Ничего не случилось.
   
— Но он же уехал, совсем. Вы что, поссорились?
   
— Нет.
   
— А он предложил тебе встретиться еще?
   
— Да.
   
— И?
   
— Я не могу. Мы завтра уезжаем.
   
Я пыталась ключом открыть дверь машины, но она не поддавалась. Я сердито пыхтела, а Жизнь неодобрительно наблюдал за мной.
   
— Мы едем туда-обратно на один вечер и завтра поздно ночью уже вернемся.
   
— Угу, наверное.
   
— Что значит — наверное?
   
Меня бесил ключ, и меня бесил Жизнь. Я взорвалась:
   
— Завтра я намереваюсь сказать человеку, которого люблю, что я его по-прежнему люблю. Неужели ты думаешь, что я хоть на минуту сомневаюсь, не предпочесть ли мне в этой связи свидание с мужчиной, который ездит на желтом фургоне с волшебным ковром-самолетом на крыше?
   
Жизнь на мгновение застыл, затем взял у меня ключ, мягко повернул его, и дверь открылась.
   
— Поехали, — сказал он.
   
— И все?
   
Он обошел машину спереди, открыл свою дверь и сел рядом со мной. Холодный, спокойный, сосредоточенный.
   
— И никаких лекций, нравоучений, психологических изысканий и метафор?
   
Он пожал плечами:
   
— Не беспокойся, жизнь, полная сожалений и угрызений, скажет сама за себя.
   
Он наклонился и включил радио.
   
Адель пела «Такого, как ты». Он сделал погромче.
   
Я убавила звук. Он прибавил. Какое-то время я слушала, как она переживает об утраченной любви и уверяет себя, что найдет «такого, как ты», а потом переключила на новости.
   
Он нахмурился:
   
— Ты не любишь музыку?
   
— Люблю, но с некоторых пор не слушаю.
   
Он сел ко мне вполоборота и спросил:
   
— С каких это пор?
   
Я сделала вид, что задумалась.
   
— Года два.
   
— А, случайно, не два года одиннадцать месяцев и двадцать дней?
   
— Не могу так точно сказать.
   
— Очень даже можешь.
   
— О'кей, ты прав.
   
— Ты не можешь слушать музыку.
   
— Я не сказала «не могу».
   
Он снова переключил на Адель. Я вырубила радио.
   
— Вот, — он наставил на меня указательный палец, — ты не можешь слушать музыку!
   
— Ладно, не могу. Мне становится грустно. Почему это тебя так радует?
   
— Меня радует не это, а то, что я прав.
   
Мы отвернулись друг от друга, оба раздраженные и недовольные. Похоже, сегодня один из тех дней, когда жизнь мне не особенно мила.
   
На входе в «Мантику» я его потеряла и поднялась в лифте одна. А он, оказывается, уже был в офисе. Сидел в черном кожаном кресле, и Мышь что-то быстро читала ему с листа, а он отвечал ей со страшной скоростью. Длинноносая держала в руке часы Грэма, чтобы вовремя сказать «стоп!», а Дергунчик стоял рядом и пил кофе из кружки с надписью «Лучший папа в мире». На лице его расплылась широченная улыбка. Я вошла и встала у двери.
   
— В каком году Люси так напилась, что пошла в салон тату и набила себе сердечко?
   
— В двухтысячном, — немедленно ответил Жизнь.
   
Я обомлела. Темой была я!
   
— И где эта татушка?
   
— На заднице.
   
— Поконкретнее.
   
Жизнь потряс рукой, вспоминая.
   
— Я ее видел сегодня утром… черт, где же… на левой ягодице.
   
— Правильно.
   
Грэм оглянулся и одарил меня голодным взглядом.
   
— В пять лет Люси сыграла свою первую роль на сцене в «Волшебнике из страны Оз». Кого она играла?
   
— Жевуна.
   
— И что с ней случилось на премьере?
   
— Она описалась, и ее пришлось увести со сцены.
   
— Правильно! — засмеялась Мэри.
   
— О, Люси, вы уже здесь. — Дергунчик наконец заметил меня. — Я сегодня поговорил в кафетерии насчет вашего фасолевого салата.
   
Я не сразу поняла, о чем он толкует.
   
— Сказал им, что моя коллега недосчиталась одного вида фасоли, а они, представьте, имели наглость спросить, видел ли я своими глазами салат, который вы ели. Я потребовал вызвать управляющего. Словом, опуская ненужные подробности, а их масса — ведь я провел там немало времени, убеждая их, что вы, безусловно, сказали чистую правду…
   
Остальные встретили радостными воплями очередной верный ответ Жизни. Но я не обращала на них внимания, растроганная тем, что, несмотря на историю с испанским, Дергунчик по-прежнему мне верит.
   
— …они при мне проверили оставшиеся порции, и — вы были правы, там всего два вида фасоли. Не хватает белой каннеллини, которая, честно сказать, даже и не знаю как выглядит. Тогда я спросил управляющего: «Как вы намерены компенсировать отсутствие указанного продукта моей коллеге, ведь салат из трех фасолей без каннеллини — все равно что пастуший пирог без барашка или бисквит с ромом без рома?» Это просто неприемлемо.
   
— Ох, Квентин, — я закрыла рот ладошкой, чтобы не засмеяться, — спасибо вам большое.
   
— Совершенно не за что. — Он подошел к своему столу и вынул из ящика конверт. — Вот, возьмите. Это на дополнительный двойной салат, а еще бесплатный талон на ланч.
   
— Квентин, — я обняла его, — спасибо вам.
   
Он слегка смутился.
   
— Спасибо, что защищали мои интересы.
   
Открылась дверь, и вошла Рыбья Морда. Она быстро окинула всех взглядом, включая и нас с Квентином, стоявших особняком.
   
— Я всегда готов вас защитить, Люси, не сомневайтесь в этом, — сказал он, как раз когда Эдна проходила мимо нас.
   
Она настороженно поглядела на меня, явно решив, что речь идет об истории с испанским.
   
— Простите, — громко, чтобы привлечь мое внимание, попросил Жизнь, — вы не могли бы повторить, я не расслышал вопрос.
   
— Про какой язык, — застенчиво, но с любезной улыбочкой произнесла Мышь, — Люси написала в резюме, что она его знает, хотя это и неправда?
   
— Ну, это всем известно, — рассмеялся Жизнь. — На счет «три», хором: раз, два…
   
— Испанский! — дружно грянули они, и Дергунчик тоже, а потом уставились на меня и расхохотались.
   
Мне ничего не оставалось, как присоединиться. Надо так понимать, они меня окончательно простили.
  
  
   
    
Глава двадцатая
   
   
— Значит, вы жизнь Люси. — Длинноносая присела на край стола, который Жизнь облюбовал подальше от меня. Она торчала там уже минут пять и проводила допрос с пристрастием.
   
— Угу, — ответил он, сосредоточенно что-то печатая на своем компе и не глядя на Луизу.
   
— У вас такая работа?
   
— Угу.
   
— А вы работаете еще чьей-то жизнью?
   
— Не-а.
   
— Значит, один человек за раз.
   
— Угу.
   
— Когда она умрет, вы тоже?
   
Он перестал печатать и медленно поднял голову. Смерил ее долгим, внимательным взглядом. Но Длинноносая нечувствительна к намекам.
   
— Умрете? Я не про то, что вы вместе погибнете в автокатастрофе, а вот если она умрет где-то в одном месте, а вы будете в другом, тогда как?
   
Он снова застучал по клавиатуре.
   
Луиза выдула пузырь из своей жвачки, он лопнул и прилип ей к губам. Она отцепила его длинными накладными ногтями.
   
— У вас есть семья?
   
— Не-а.
   
Я бросила работать и посмотрела на него:
   
— Вы живете один?
   
— Да.
   
— А подружка у вас есть?
   
— Нет.
   
— Но вам можно ее иметь?
   
— Да.
   
— Я в смысле — иметь, ну, я про это дело…
   
— Да, — перебил он, — все работает.
   
— Но у вас, однако, нет…
   
— Чего, — опять перебил он, — подружки или?..
   
— Подружки, — поспешно сказала Луиза.
   
— Нет.
   
— Значит, один живете.
   
— Угу.
   
— И ваша жизнь вертится вокруг Люси.
   
— Да.
   
Я вдруг испытала острую жалость, даже чувство вины. Я — это все, что у него есть, и ему немного от меня перепадает. Неожиданно он посмотрел на меня, и я скорей уткнулась носом в свои бумажки.
   
— Хотите прийти ко мне на свадьбу?
   
— Не-а.
   
Тут она наконец слезла с его стола и потащилась искать себе другую жертву, но, едва она отошла, он перестал печатать. Я глянула на него уголком глаза. Он сидел, уставившись на экран, и задумчиво покусывал нижнюю губу. Потом заметил, что я наблюдаю за ним, и спросил:
   
— Он звонил?
   
— Кто?
   
— Понятно кто. Мистер Чистьдодыр.
   
Я закатила глаза:
   
— Нет.
   
— И сообщений не присылал?
   
— Нет.
   
— Скотина.
   
Он был крайне недоволен.
   
— Да я не расстраиваюсь. — Меня позабавила его реакция.
   
— Люси, — он вместе со стулом повернулся ко мне лицом, — поверь, если я расстраиваюсь, то и ты тоже. Вот, посмотри. — Он ткнул пальцем в свой подбородок.
   
— Ой-ой.
   
— Большой?
   
У него на подбородке вырос здоровенный прыщ.
   
— Немаленький. Сильно воспалился. Это у тебя, потому что он не звонил?
   
— Нет, потому что ты сделала что-то, отчего он не звонит.
   
— Ну конечно, как всегда, я виновата.
   
Грэм отложил работу и с интересом прислушивался к нашему разговору. А затем дверь в кабинет Эдны открылась, и она встала на пороге. Все уставились на нее, а она посмотрела сперва на меня, а потом на Дергунчика.
   
— Квентин, зайдите ко мне, пожалуйста.
   
— Да, иду.
   
Он встал, подтянул штаны выше живота, поправил очки, слегка приспустил галстук и направился к ней. Ни на кого из нас он не смотрел, и от этого было еще хуже. Едва за ним закрылась дверь, я вскочила и нервно выдохнула:
   
— Господи, я не могу в это поверить.
   
— А что? — встревожилась Мэри.
   
— Она вызвала его к себе. — Я округлила глаза и зачем-то показала пальцем на ее дверь.
   
— Ну и что такого? — удивилась Луиза.
   
— Как — что? Может, это что-то важное! — Меня поразило их равнодушие. А ведь обычно как раз мне и было наплевать.
   
Они пожали плечами и недоуменно переглянулись.
   
— А ты что думаешь? — спросила я у Жизни.
   
Он изучал свой телефон.
   
— Ты не помнишь, я давал ему свой номер? Может, он позвонит мне. Или хоть сообщение пришлет. Сообщение даже лучше.
   
— Квентина хотят уволить, и все из-за меня, — воскликнула я.
   
Тут они повскакали с мест и стали требовать подробностей, а Жизнь скептически скривился и снова занялся своим телефоном.
   
— Нет, я ничего не могу вам объяснить. — Я принялась ходить взад-вперед, нервно сцепив руки. — Времени нет. Надо придумать, что сделать, чтобы его не уволили.
   
Они выжидающе на меня смотрели — усталые, тоскливые. Будь они в состоянии что-то придумать, так использовали бы это раньше, чтобы помешать уволить всех предыдущих, а скорей всего приберегли бы это для себя. Я мерила шагами комнату, сосредоточенно размышляя.
   
Жизнь покрутил телефон в руках, а потом заявил:
   
— Видимо, сигнала нет. Пойду в холл выйду, — и выскользнул из-за стола.
   
— Я знаю, что надо делать, — твердо сказала я.
   
— Что? — пискнула Мышь, но я уже решительно двинулась к кабинету Эдны, мысленно подбирая нужные слова. Распахнула дверь и ввалилась к ним. Квентин и Эдна разом повернулись в мою сторону.
   
— Увольте меня, — заявила я с порога. А потом встала посреди кабинета, широко расставив ноги, чтобы достойно принять удар.
   
— Простите? — не поняла Эдна.
   
— Увольте меня, — повторила я, — я не заслуживаю этой работы. — Ладно, надеюсь, Квентин меня поймет. — Я салат из двух видов фасоли. Я не отвечаю необходимым требованиям. И недостойна здесь находиться — я работаю честно и с полной отдачей только самое последнее время. А до того мне было все равно, что тут происходит.
   
Эдна выглядела совершенно ошеломленной. Надо, чтобы она разъярилась и уволила меня вместо Квентина. Я проглотила комок в горле и продолжила:
   
— Про себя я всех вас называла прозвищами. Не буду их вам говорить, но, впрочем, если хотите, могу. — И, покрепче зажмурившись, выпалила: — Ваше, Эдна, связано с головой рыбы. — Открыла глаза и в ужасе продолжала: — Я тратила кучу времени без толку. Курила в здании. Я источник пожароопасности, и по моей вине все могли погибнуть.
   
У меня за спиной охнула Мышь — оказывается, дверь в кабинет Эдны осталась открыта и они все слышали. Впрочем, как и Жизнь. Он успел вернуться и теперь изумленно таращил на меня глаза. Ну, он может мною гордиться: я не вру, жертвую собой, пытаясь защитить невинного человека.
   
— Вплоть до прошлой недели я свою работу не любила, — с окрепшим энтузиазмом продолжила я, приободренная присутствием моей Жизни, — и даже хотела, чтобы меня уволили. Но по закону несправедливости увольняли других, хороших сотрудников, а не меня, которая этого заслуживала. Я сожалею, Эдна, сожалею о том, что их сократили, и прошу вас выгнать меня, а Квентина оставить. Пожалуйста, он же не сделал ничего плохого. И ничего не знал про мой испанский, честное слово. Прошу вас, не надо наказывать его за мои ошибки. Увольте меня.
   
Я замолчала и опустила голову.
   
Воцарилась тишина. Потрясенная тишина.
   
Эдна откашлялась:
   
— Люси, я не собиралась увольнять Квентина.
   
— Что? — Я посмотрела на ее стол, заваленный графиками, диаграммами и схемами.
   
— Мы обсуждали инструкцию к отопительному котлу, я просила Квентина перевести испанский раздел.
   
У меня округлился рот.
   
Квентин вспотел и моргал с удвоенной частотой:
   
— Но, Люси, спасибо огромное, что вы пришли вступиться за меня.
   
— Э-э… не за что.
   
Я совершенно растерялась.
   
— Наверное, мне следует… — Я показала пальцем на дверь.
   
— Думаю, что, учитывая ваши слова и все, что произошло в последнее время, вам и вправду следует…
   
Она не договорила, предоставив эту возможность мне.
   
— Уйти?
   
Она кивнула:
   
— Вам самой это не кажется разумным?
   
Мне было так паршиво, что дальше некуда. Поразмыслив, я кивнула и прошептала:
   
— Да. Наверное, так и есть. Пойду собираться. В смысле, мне ведь прямо сейчас уйти?
   
— Полагаю, так будет лучше, — мягко сказала Эдна. Похоже, она была сконфужена, но при этом очень рада, что я избавила ее от лишних хлопот.
   
— О'кей, — прошептала я. — М-м… до свидания, Квентин. С вами было очень приятно работать.
   
Я протянула ему руку, и он смущенно ее пожал.
   
— Э-Эдна, я рада, что мы вместе работали. — Это была ложь, но я просто не знала, что сказать. — Возможно, я позвоню вам, если мне понадобится что-то типа рекомендации.
   
Это ее не слишком вдохновило, но она пожала мне руку и пожелала удачи.
   
Затем я повернулась к остальным — они выстроились в ряд в проходе между столами. Жизнь куда-то исчез.
   
— Он ждет в коридоре, — пояснила Мышь.
   
Я со всеми попрощалась за руку. Они в который раз за последние дни не знали, как реагировать — выразить ли мне свою любовь или свое негодование. Затем собрала вещи, а их было не много, и помахала всем ручкой, одновременно благодаря их за все и за все извиняясь. Вышла за дверь и глубоко-глубоко вздохнула.
   
Жизнь ждал меня. И он прямо кипел от злости.
   
— Какого дьявола ты это устроила?
   
— Не здесь. — Я понизила голос.
   
— Нет, здесь. Что это было, черт подери? Тебе удалось было сохранить работу, хоть я очень сомневался, что это возможно. Но ты справилась. Так что ж ты творишь? Бросаешь все к чертям? Идешь напролом и жжешь мосты? Ну что с тобой? Почему ты отвергаешь все хорошее, что попадается на твоем пути?
   
Он перешел на крик, и я всерьез испугалась.
   
— Ты что, хочешь быть несчастной?
   
— Нет.
   
— Я тебе не верю.
   
— Конечно не хочу.
   
— Ты можешь хоть однажды забыть обо всех остальных и подумать обо мне! — выкрикнул он. — Хотя бы один раз!
   
Ну, на недостаток внимания сейчас ему было грех жаловаться — соседние двери пооткрывались и оттуда высунулись встревоженные физиономии.
   
— А я думала, ты будешь гордиться мной. Я защищала Дергунчика, пусть он в этом, как выяснилось, и не нуждался, но я хотела как лучше. Я поставила интересы других людей выше, чем свои, и теперь, кстати говоря, мы можем спокойно поехать к Блейку. Я скажу ему, что люблю его. Все вышло… э-э, замечательно.
   
Он заговорил чуть потише, но в словах его клокотала плохо сдерживаемая ярость.
   
— Проблема, Люси, заключается вовсе не в том, что ты не учитываешь чужие интересы, а в том, что ты абсолютно плюешь на свои. Кроме того, ты зря пытаешься представить свой идиотский поступок как акт самопожертвования, это не сработает. Ты пошла туда вовсе не для того, чтобы выгородить Квентина. Нет, ты снова все бросила, сдалась, и я не удивлюсь, если ты заранее это просчитала, чтобы побыстрее отправиться к Блейку.
   
Н-да, надо признать, такая мысль у меня промелькнула.
   
— Но я его люблю, — промямлила я.
   
— Ах, ты его любишь. А эта твоя свежеобновленная любовь сама теперь будет оплачивать денежные счета?
   
— Ты рассуждаешь, как мой отец.
   
— Я рассуждаю ответственно. Знаешь такое слово?
   
— Да, — твердо заявила я. — И я буду несчастна до скончания века, если сейчас не возьму на себя ответственность за свою жизнь, не верну себе контроль над ней.
   
— Вернешь себе? А кто у тебя его отнимал?
   
Я не нашлась что ответить.
   
— Пожалуйста, не обвиняй меня за все подряд. Я найду другую работу.
   
— Где?
   
— Не знаю где. Надо подумать, поискать. Я уверена, что она найдется и я полюблю ее всей душой.
   
Он застонал от возмущения.
   
— Да ты ничего не любишь всей душой!
   
— Неправда. А Блейка?
   
— Блейк не станет оплачивать твои счета.
   
— Почему, если б мы поженились, и я бы нарожала ему детей, и не ходила бы на работу… — Я шутила, но лишь отчасти.
   
— Люси, у тебя была хорошая работа, а ты от нее избавилась. Поздравляю. Ты надоела мне до ужаса, когда ты наконец повзрослеешь? — Он взглянул на меня с величайшим разочарованием, а потом развернулся и пошел прочь.
   
— Эй, ты куда?
   
Я пошла за ним, но он ускорил шаг. И только у лифта я бегом догнала его. Мы ехали не одни, поэтому помалкивали. Он смотрел прямо перед собой, а я на него, надеясь, что он обратит на меня внимание. Внизу он со страшной скоростью ринулся к выходу. И мы на всех парах вымелись на улицу.
   
— Ну куда ты бежишь? — Я семенила за ним, как собачонка. — Мы должны поехать в Уэксфорд! И-е-е-х-у-у! За мечтой! Слышишь? Жизнь? У меня есть мечта!
   
— Нет, Люси, ты должна поехать на ужин к родителям.
   
— Мы должны туда поехать.
   
Он покачал головой:
   
— Нет, я пас.
   
И семимильными шагами помчался к остановке. Подъехал автобус, он зашел внутрь, и я потеряла его из виду, оставшись в печальном одиночестве на автомобильной стоянке.
   
   
Приехав домой, я постаралась не смотреть на неубранную кровать и стала паковать чемодан для поездки в Бастардстаун. Какой смысл ждать до завтра, работы у меня все равно больше нет и ничто меня здесь не держит, кроме ужина с родителями… и кота.
   
Я постучалась к Клэр — из-за ее двери доносилась мелодия «В ночном саду». Наконец Клэр открыла. Вид у нее был измученный.
   
— Привет, Люси.
   
— Вы в порядке?
   
Она кивнула, но в глазах стояли слезы.
   
— Что-то с мамой?
   
— Нет. — По щеке у нее потекла слезинка, и она даже не вытерла ее. — Маме, слава богу, чуть получше. Конор себя неважно чувствует, вот в чем беда.
   
— Понятно.
   
— И я почти совсем не сплю. Ну ладно, — она резко смахнула слезы, — я чем-то могу вам помочь?
   
— Ой, да нет, спасибо, у вас и так дел по горло, все нормально, я сама справлюсь.
   
— Нет, прошу вас, скажите. Мне будет полезно отвлечься. Что вы хотели?
   
— Мне надо уехать на несколько дней, и я подумала, не могли бы вы приглядеть за моим котом? Конечно, не взять его к себе, а просто кормить два раза в день, может, как-нибудь в парке с ним погулять?
   
Она вдруг очень рассердилась.
   
— Что случилось, Клэр? Я что-то не то сказала?
   
— У вас нет кота. — Глаза ее потемнели от гнева.
   
— Ох, я совсем забыла, что вы не в курсе. — Я понизила голос. — Он у меня уже больше двух лет, но, если кто-нибудь узнает, меня выселят, а кот того не стоит, — пошутила я, а потом уже серьезно спросила: — Вы же не против, что у меня кот?
   
— Я его никогда не видела.
   
— Вон он сидит, в дверях.
   
— Нет там никого! Люси, это не смешно.
   
— Да я не смеюсь. С чего вы взяли?
   
— Вы говорили с Найджелом?
   
— С Найджелом? Кто это? Я должна была с ним поговорить?
   
— Это мой муж, — сердито ответила она.
   
— Нет! Я понятия не имею, о чем речь. Что…
   
Но закончить мне не удалось — дверь захлопнулась прямо перед моим носом.
   
— Да что за чертовщина?..
   
Обернувшись, чтобы спросить у Мистера Пэна, чем он успел насолить бедной Клэр, я наконец все поняла. Этот гнусный тип выбежал на лестницу, и Клэр не могла его увидеть, а потому решила, что я прошу ее приглядеть за несуществующим котом. Получилось, что я жестоко ее обидела, сама того нисколько не желая. Я поспешила за котом и нашла его у ног сварливого соседа, который никогда со мной не здоровается.
   
— Господи боже мой, это что же, бездомный кот? — Я потрясенно развела руками. — Да как он сюда попал? Или это кошка? Ну, кто их там разберет. Давайте я его отсюда побыстрей унесу.
   
Подхватив Мистера Пэна, я поспешила к себе в студию, громко приговаривая на ходу:
   
— Гадкий, грязный, гнусный приблудный кот, — чтобы все слышали.
  
  
   
    
Глава двадцать первая
   
   
Сидя за обеденным столом у родителей, я нервно сжимала руки. Поскорей бы уж покончить со всем этим. Надо набраться храбрости и сказать им, что я опять стала безжизненной — не потому что, как обычно, прячу голову в песок и замираю, притворившись сухим стручком, а потому что Жизнь не принял моих активных действий и от меня ушел. Полдня кряду я названивала ему якобы с целью извиниться, но на самом деле — чтобы он отменил семейный ужин. Он не отвечал, а после шестой попытки просто выключил телефон. Сообщение я отправлять не стала — не могла подобрать верные слова, потому что не чувствовала себя настолько виноватой, чтобы просить прощения, а неискренность он бы сразу учуял. Дурацкая ситуация: одно дело, когда ты игнорируешь свою жизнь, и совсем другое — когда она сама тебя посылает куда подальше. Уж если Жизнь от меня отступился, на что тогда вообще рассчитывать?
   
Вечер был слишком прохладный, чтобы ужинать в саду, и Эдит накрыла стол в парадной столовой, которой пользовались в самых торжественных случаях. Поначалу я решила, что таким манером она мстит мне за пирог, украденный у нее и выданный за мое личное произведение, а также за букет, изъятый в прошлый раз, но потом поняла — Эдит хочет представить Жизни семейство Силчестер во всем его великолепии.
   
Мама тоже постаралась не ударить в грязь лицом. В холле и столовой она поставила хрустальные вазы со свежими цветами, на стол постелила белоснежную льняную скатерть и достала лучшее столовое серебро. Она уложила волосы феном, надела розовато-бирюзовое свободное платье от Шанель, подобрав к нему идеально гармонирующий по цвету жакет и пару своих любимых туфель-лодочек на высоком каблуке.
   
Большинство людей называют свою столовую столовой, иногда обеденной комнатой, но Силчестеры зовут ее Дубовая зала. За это следует сказать спасибо Великому Писателю, который велел обшить здесь все стены — от пола до потолка — дубовыми панелями. Хрустальные светильники освещают эклектичную коллекцию картин, развешанных по стенам, — от абстрактных композиций маловнятного свойства до сугубо натуралистичных: мужчины в низко надвинутых на лоб твидовых кепках работают на болотах в графстве Мейо.
   
— Тебе помочь? — спросила я, когда мама в третий раз впорхнула в комнату с подносом столовых приборов, которых и так уже было столько, что за всю жизнь не используешь, не то что за один ужин. Теперь она принесла крошечные серебряные соусники — для горчицы, майонеза, оливкового масла и кетчупа, а также мятного соуса — каждый на своем подносике и рядом с каждым — малюсенькая серебряная ложечка.
   
— Нет, милая, ты наш гость. — Она оглядела стол: — Бальзамический уксус?
   
— Мам, и так все отлично, более чем достаточно, правда.
   
— Может, он захочет полить им салат из двух фасолей, который ты принесла, — невинно заметил Райли.
   
— Да. — Мама кивнула, соглашаясь. — Ты прав. Пойду принесу его.
   
— Она любит салаты, — сказала я в оправдание своему подарку.
   
— Очень. Особенно в пластиковом контейнере из буфета у тебя на работе. Это придает фасоли специфический шарм. — Он улыбнулся.
   
Я не предупредила их заранее, что Жизнь не придет. Во-первых, я не знала, вдруг он все же заявится, а во-вторых, идиотски рассудила, что это не имеет большого значения. Кто же мог вообразить, что они устроят в его честь парадный ужин? В воздухе ощущалось оживленное предвкушение встречи и даже, странным образом, некоторая нервозность. Да, именно так. Мама нервничала. Она суетилась, придирчиво проверяя, все ли в полном порядке. Она хотела ему понравиться и порадовать его. И Эдит тоже, что меня глубоко поразило. Строго говоря, они хотели порадовать меня, и это должно было бы мне льстить, но я, наоборот, все больше переживала. Вряд ли они легко воспримут мои новости, и чем дальше, тем паршивее мне становилось.
   
На воротах кто-то позвонил по домофону, и у мамы сделался такой вид, какой бывает у оленя, попавшего ночью под свет фар на дороге.
   
— У меня волосы в порядке?
   
Я была так удивлена ее поведением — Силчестеры не суетятся, — что ничего не ответила, и она подбежала к зеркалу над огромным камином, где ей пришлось встать на цыпочки, чтобы разглядеть свою макушку. Послюнила палец и пригладила выбившийся завиток.
   
Я оглядела стол на восемь персон и тоже страшно занервничала.
   
— Может быть, это и не он, а тот, что придет чистить ковер, — сказала Эдит, чтобы слегка ее успокоить.
   
— Кто придет? Сегодня? — У меня бешено застучало сердце.
   
— Твоя Жизнь любезно порекомендовал нам чистильщика ковров, сказал, что он прекрасно поработал у тебя дома. Хотя, — Эдит слегка нахмурилась, — лучше бы он пришел после ужина… Ты знаешь, по телефону он был просто очарователен, я буду очень рада познакомиться с ним лично.
   
— Я тоже, — сказала мама и нежно приобняла меня за плечи.
   
— С кем? С чистильщиком?
   
— С твоей Жизнью, солнышко, — рассмеялась она.
   
— А что случилось с ковром, Шейла? — осведомилась бабушка.
   
— Кто-то пролил кофе на персидский ковер, и мне надо, чтобы его срочно привели в порядок, — завтра я жду в гости Флори Фланаган. — Мама посмотрела на меня. — Ты помнишь Флори?
   
Я покачала головой.
   
— Ну как же, ее дочь Элизабет только что родила мальчика. Его назвали Оскар. Прелестно, правда?
   
Интересно, почему она никогда не спрашивает у Райли, прелестно ли, что кто-то кого-то родил?
   
За дверью раздались шаги. Мама сделала глубокий вдох и заранее улыбнулась, а я спешно соображала, как себя вести, когда либо Дон, либо Жизнь войдет сюда. Напрасно беспокоилась — в дверь просунулась улыбающаяся физиономия Филиппа.
   
Мама разочарованно выдохнула:
   
— О, так это ты.
   
— М-м, спасибо за теплый прием. — Филипп отступил в сторону, пропуская вперед свою семилетнюю дочь Джемайму. Она, по обыкновению, была абсолютно невозмутима, ни один мускул на лице не дрогнул, когда она вошла в комнату, разве что глаза чуть блеснули при виде нас с Райли.
   
— Джемайма, — мама поспешила обнять ее, — какой чудесный сюрприз!
   
— Мама не смогла сегодня приехать, поэтому папа разрешил мне навестить вас, — произнес ребенок тихим, ровным голосом.
   
Райли схватился за грудь, я с трудом удержалась от смеха. Жена Филиппа Маджелла за последние десять лет столько раз меняла внешность, что на лице у нее не осталось ни клочка кожи, способного выразить хоть малейшую эмоцию. Филипп называл это «восстановительной пластикой», но мы с Райли сомневались, можно ли считать это косметическим ремонтом, учитывая, как изменилась «личность» Маджеллы. Я давно заметила, что дочь, подражая ей, избегает выражать свои чувства. Лицо ее всегда бесстрастно — и когда ей хорошо, и когда плохо. Она не хмурится, улыбается лишь уголками губ, почти не морщит лоб — точно так же, как накачанная ботоксом мать. Проходя мимо Райли, она подняла ладошку, и он весело хлопнул по ней. Бабушка сердито цокнула языком.
   
— Привет, утка Джемайма! — крепко обняв ее, поздоровалась я.
   
— Можно я с тобой сяду? — спросила она.
   
Мама сделала озабоченное лицо и стала переставлять тарелки и карточки с именами, размышляя вслух, все ли она правильно делает. Наконец она дала Джемайме добро, и та уселась рядом со мной. Мама ушла за дополнительными приборами, но, вернувшись, обнаружила, что они не нужны, и растерялась. Силчестеры никогда не теряются.
   
— А в химчистке сказали, кого они пришлют?
   
— Я говорила с неким Роджером. Он сообщил, что не работает после семи, так что приедет его сын.
   
Сердце у меня подскочило, потом упало, потом опять подскочило, словно буек на высоких волнах. Как ни странно, я очень хотела его видеть, но только не здесь.