Поделиться:
  Угадай писателя | Писатели | Карта писателей | Острова | Контакты

Роберт Хайнлайн - Кукловоды [1951]
Язык оригинала: USA
Известность произведения: Средняя
Метки: sf, Приключения, Роман, Фантастика

Аннотация. Земля безнадежно обречена - коварные пришельцы с Титана, тайно высадившиеся на нашей многострадальной планете, начали свое победное шествие, превращая ничего не подозревающих людей в своих рабов. Эти твари, слабые и беспомощные в собственном теле, паразитируют на людях, подчиняя их своей воле и используя для достижения своих целей. Их хитрости и коварству нет предела, но на пути инопланетных захватчиков встают доблестные агенты таинственного Отдела - глубоко законспирированной спецслужбы, о существованиикоторой знает лишь президент США & Роман Роберта Хайнлайна, по праву входящий в «золотой фонд» научной фантастики, - перед вами.

Полный текст.
1 2 3 4 5 6 7 

— Конъюгации! — Я всегда называл это «прямые переговоры», но я пользовался неточным термином, который употребляли паразиты. Вы полагаете, болезнь можно передать таким образом? — Полагаю? Я в этом абсолютно уверен! Мы уже доказывали — здесь, в лаборатории — что при конъюгации происходит обмен белками. Тут уже никто не избежит инфицирования. Мы сможем заразить всю колонию, как одного человека. И как я сам до этого не додумался? — Вы не очень-то пока настраивайтесь на победу, — сказал я. — Хотя лично я думаю, этот трюк сработает. — Сработает! Еще как сработает! — Он собрался бежать, но остановился. — З-э-э… мистер Нивенс, вы не станете возражать… Я знаю, что это слишком большая услуга… — Что такое? Выкладывайте. — Мне не терпелось вернуться к решению второй проблемы. — Вы позволите мне объявить об этом методе распространения болезни? Разумеется, приоритет открытия останется за вами, но генерал очень на меня рассчитывает, а это как раз то, что необходимо мне, чтобы закончить отчет. Так ему было невтерпеж, что я чуть не рассмеялся. — Ради бога. В конце концов, это ваша кухня. — Вы чрезвычайно любезны. Постараюсь не остаться в долгу. Хазелхерст отправился к себе счастливым человеком. Я тоже. Приятно, когда тебя считают гением — я начал входить во вкус. Остановившись в коридоре, я продумал основные моменты большого десанта и только после этого вернулся в комнату. Мэри открыла глаза и одарила меня своей райской улыбкой. Я протянул руку и пригладил ее волосы. — Привет, рыжик. Ты знаешь, что у тебя муж — гений? — Да. — Знаешь? Ты никогда мне этого не говорила. — А ты никогда не спрашивал. * * * В своем докладе Хазелхерст назвал способ распространения информации «вектором Нивенса». Сразу после него меня попросили высказать свои соображения. — Я согласен с доктором Хазелхерстом, — начал я, — хотя здесь требуется экспериментальное подтверждение. Однако он не остановился на некоторых аспектах проблемы, которые носят не медицинский, а, скорее, тактический характер. Такой важный аспект, как задержка перед высадкой десанта с антитоксином — можно даже сказать, краеугольный аспект… — Речь я продумал за завтраком, вплоть до драматических пауз; у Мэри, к счастью, нет привычки болтать с утра во время еды. — …требует начала распространения инфекции сразу во многих точках. Если мы хотим спасти сто процентов населения красной зоны, необходимо, чтобы все паразиты были заражены почти одновременно. Тогда спасательные бригады смогут высадиться в красной зоне после того, как паразиты перестанут представлять опасность, но до того, как носители пройдут кризисный срок, после которого антитоксин уже бесполезен. Проблема легко поддается математическому анализу… — Сэм, сказал я при этом себе, старый ты шарлатан, тебе самому с такой задачей даже с электронным интегратором за двадцать лет не справиться. — …и ее следует передать для решения вашему аналитическому отделу. Однако я позволю себе обрисовать проблему хотя бы в общих чертах. Количество векторов обозначим «Х», а количество спасателей — «У». Существует бесконечное число решений этой задачи, но оптимальное решение зависит от возможностей материально-технического обеспечения. Я уже говорил, что здесь необходим точный математический расчет, но, основываясь на собственном, к сожалению, слишком близком знакомстве с их привычками… — Цифры я, как мог, прикинул на логарифмической линейке, но им, разумеется, этого не сказал. — …полагаю, что нам не понадобится… Все затаили дыхание. Когда я дал для «Х» слишком низкую оценку, генерал меня перебил: — Мистер Нивенс, можете не сомневаться, добровольцев будет столько, сколько нужно. Я покачал головой. — Добровольцев тут использовать нельзя, генерал. — Да, я вас понимаю. Болезнь должна укрепиться в организме, и у добровольцев останется слишком мало времени, чтобы подействовало противоядие. Но эта проблема решается очень просто. Им можно имплантировать желатиновую капсулу с антитоксином или еще что-то. Тут наши люди справятся. Сделать все это, конечно, несложно, но я возражал против добровольцев по другой причине — отвратительной казалась сама мысль, что этим людям придется подчиняться паразитам. — Как бы там ни было, использовать добровольцев нельзя. Паразит узнает все, что знает его носитель, и просто не пойдет на прямые переговоры. Он предупредит остальных голосом. Нет, нам придется использовать животных — обезьян, собак, любых животных, которые способны унести паразита, но не могут ничего рассказать. И их должно быть достаточно, чтобы заразить всю опасную зону, прежде чем хотя бы один паразит поймет, что болен. Затем я вкратце высказал свои соображения по операции «Милосердие». — Первый этап, операцию «Лихорадка», можно начинать, как только у нас будет достаточно антитоксина. И через неделю после этого на континенте не должно остаться ни одного паразита. Никто не аплодировал, но атмосфера очень напоминала атмосферу театрального зала после премьеры. Генерал отправился переговорить с маршалом Рекстоном, а после прислал своего помощника с приглашением на ленч. Я ответил согласием, но при условии, что приглашение распространяется и на жену. Когда все вышли, отец подождал меня снаружи. — Ну как я выступил? — спросил я, стараясь не показывать, что волнуюсь, хотя, кажется, мне это не очень удавалось. Он затряс головой. — Сэм, ты их наповал сразил. Тебя пора по стерео показывать. Меня распирало от удовольствия. За всю речь я ни разу не замялся, и вообще, чувствовал себя теперь совершенно новым человеком. 32 Шимпанзе, за которого я так переживал в Национальном зоопарке — Сатана, — полностью оправдал свою кличку, едва его освободили от паразита. Отец вызвался добровольцем для проверки «теории Нивенса-Хазелхерста», но я уперся, и короткая спичка досталась Сатане. Ни сыновние чувства, ни их фрейдистская противоположность тут ни при чем, я просто боялся комбинации Старик-плюс-паразит. Мне не хотелось, чтобы он оказался на их стороне даже в лабораторных условиях — слишком уж Старик хитер и изворотлив. Люди, которые не испытали на себе власть паразитов, не в состоянии понять, насколько враждебно относятся к нам, свободным людям, носители — и при этом сохраняют все свои способности. Короче, для опытов использовали обезьян. В наше распоряжение передали не только питомцев Национального зоопарка, но и множество других из зоопарков поменьше и нескольких цирков. Сатану инфицировали «девятидневной лихорадкой» в среду, двенадцатого числа. К пятнице он уже заболел, и к нему в клетку поместили другого шимпанзе с паразитом. Титанцы тут же соединились для прямых переговоров, после чего вторую обезьяну снова посадили отдельно. В субботу шестнадцатого паразит Сатаны съежился и отвалился. Шимпанзе сразу ввели антитоксин. В понедельник сдох второй паразит, и его носитель получил свою дозу препарата. К среде Сатана практически выздоровел, хотя и заметно похудел. Вторая обезьяна, Лорд Фонтлерой, тоже поправлялась. На радостях я дал Сатане банан, и он откусил мне первый сустав на указательном пальце. Обидно, тем более что времени для регенерации не было. Впрочем, я сам виноват: у Сатаны действительно мерзкий характер. Однако даже это не испортило мне настроения. Я обработал и забинтовал палец, затем бросился искать Мэри. Не нашел и в конце концов отправился в кают-компанию: думал, найду кого-нибудь, с кем можно будет отпраздновать. Но там никого не оказалось. Все работали в лабораториях, готовились к началу операций «Лихорадка» и «Милосердие». Распоряжением Президента все приготовления велись только на одной этой базе в горах. Обезьян для распространения инфекции — более двухсот — тоже доставили на базу; здесь же «колдовали» над культурой болезнетворных микроорганизмов и антитоксином. Даже пункт для получения иммунной сыворотки разместили в подземном зале, где раньше сотрудники базы играли в ручной мяч. Миллион с лишним человек для операции «Милосердие», конечно же, там разместиться не могли, но они и не должны были ничего знать до сигнала тревоги перед началом операции, когда каждому из них выдадут пистолет и патронташ с индивидуальными впрыскивателями антитоксина. Тем, кто ни разу не прыгал с парашютом, поможет преодолеть страх сержант — если будет необходимо, пинком. Делалось все возможное, чтобы сохранить подготовку в тайне; проиграть мы могли, если только титанцы узнают о наших планах — от предателя или еще как-то. Слишком много хороших замыслов проваливалось в прошлом потому лишь, что какой-нибудь идиот выбалтывал их жене. Если бы титанцам стал известен наш план, зараженных обезьян просто перестреляли бы сразу после высадки в красной зоне. Однако за рюмкой виски я позволил себе немного расслабиться. Меня не покидало радостное чувство, и я почти не сомневался, что нам удастся сохранить подготовку в тайне. Все, кто прилетел на базу, должны были оставаться там до самой высадки десанта, а любое общение с внешним миром полностью контролировал полковник Келли. Что касается утечки информации за пределами базы, то это практически исключалось. Неделей раньше генерал, отец, полковник Гибси и я побывали в Белом доме. Старик долго скандалил, но своего все-таки добился: в конце концов о плане не сообщили даже шефу службы безопасности Мартинесу. Если Президент или Рекстон не разговаривают во сне, то все должно, быть в порядке. Нужно продержаться только неделю. Хотя и неделя — срок достаточно большой. Красная зона неумолимо расползалась. После сражения у Пасс-Кристиан паразиты перешли в наступление. Теперь граница красной зоны на побережье Мексиканского залива проходила к востоку от Пенсаколы, и похоже было, они на этом не остановятся. А может быть, им надоест преодолевать наше сопротивление, и они решат «истратить» потенциальных носителей, просто забросав наши города атомными бомбами. Радарные службы, конечно, сообщат об угрозе заранее, но они не могут остановить массированное нападение. Однако я старался не думать о плохом. Ждать оставалось всего неделю… * * * В кают-компанию вошел полковник Келли и сел рядом. — Выпить не хотите? — спросил я. — Есть повод. Он посмотрел на свой огромный живот и сказал: — Ладно, я думаю, от одного пива мне хуже не станет. — Берите два. Или сразу дюжину! — я заказал для него пива и рассказал об успешном эксперименте с обезьянами. Келли кивнул. — Да, я знаю. Неплохо. — Всего лишь «неплохо»? Да мы уже на полпути к успеху! Через неделю мы победим! — И что? — Как «что»? — Я даже немного разозлился. — Вы сможете одеться и вообще вернуться к нормальной жизни. Или вы думаете, наш план провалится? — Нет, отчего же? Операция, я думаю, пройдет успешно. — Тогда почему такой траур? — Мистер Нивенс, вы сами, очевидно, понимаете, что с таким пузом как у меня не очень-то приятно расхаживать голышом. — Видимо, да. Но сам я привык, и будет даже жаль, если все станет как прежде. Удобно, да и время экономится. — Не беспокойтесь, не станет. Ничего уже не изменится. — Что-то я вас не понимаю. Минуту назад вы сказали, что наш план сработает, а теперь утверждаете, что режим «Загар» останется в силе навсегда. — С некоторыми изменениями, но останется. — Как это? Я сегодня не очень хорошо соображаю. Он выбил на клавиатуре еще одно пиво. — Мистер Нивенс, я никогда не думал, что мне доведется увидеть, как военный комплекс превращается в лагерь нудистов. А увидев, я уже не жду, что все станет на свои места. Потому что это невозможно. Ящик Пандоры открывается только в одну сторону. И вся королевская конница, и вся королевская рать… — Согласен, — ответил я. — В жизни ничего не проходит бесследно, и ничего не становится, как было. Но, по-моему, вы преувеличиваете. Едва Президент отменит режим «Загар», законы о появлении в общественных местах в непристойном виде снова войдут в силу, и человека без штанов, скорее всего, арестуют. — Надеюсь, этого не произойдет. — Ха! Вам все-таки нужно решить, чего вам хочется больше. — А все уже решено за меня. Мистер Нивенс, до тех пор пока существует опасение, что на Земле остался хотя бы один паразит, нормальный человек должен быть готов оголить тело по первому же требованию. Иначе его могут просто пристрелить. Не только на этой неделе или на следующей, а двадцать лет спустя и, может быть, сто. Нет, я не сомневаюсь в успехе операции, однако вы были слишком заняты, чтобы заметить: это меры сугубо локальные и временные. Как, например, быть с амазонскими джунглями? Вы случайно не собираетесь их прочесывать? Но это так, риторические вопросы. На планете около шестидесяти миллионов квадратных миль суши. Этой работе конца не видно. Черт, мы даже с крысами не добились хоть сколько-то заметных результатов, а люди их бьют с незапамятных времен. — Хотите сказать, что мы затеяли безнадежное дело? — спросил я. — Безнадежное? Нет, почему же. Закажите себе еще. Я просто пытаюсь убедить вас, что нам предстоит научиться жить с этим кошмаром — так же, как мы научились жить при атомной бомбе. 33 Все собрались в том же президентском конференц-зале Белого дома, и мне сразу вспомнилась ночь после обращения Президента к нации. Присутствовали отец, Мэри, Рекстон, Мартинес, а также генерал из лаборатории, доктор Хазелхерст и полковник Гисби. Все следили за электронной картой на стене; прошло уже четыре с половиной дня от начала операции «Лихорадка», но долина Миссисипи по-прежнему светилась рубиновыми огнями. Я немного нервничал, хотя в целом заброска обезьян прошла успешно, и мы потеряли только три десантные машины. По расчетам, каждый паразит за исключением тех, может быть, которым по каким-то причинам не довелось за это время вступить в прямые переговоры, должен был заразиться три дня назад, причем двадцать три процента из них от двух и более векторов. Операция планировалась таким образом, чтобы охватить около восьмидесяти процентов титанцев в первые двенадцать часов — в основном, в городах. Скоро, очень скоро паразиты начнут дохнуть даже быстрее, чем мухи. Если только мы нигде не ошиблись. Усилием воли я заставил себя сидеть на месте, но мысли сами возвращались к карте. Что там за этими рубиновыми огнями? Несколько миллионов мертвых паразитов или всего две сотни мертвых обезьян? Вдруг кто-то напутал в расчетах? Сболтнул лишнего? Или мы допустили в своих рассуждениях ошибку столь глобальную, что до сих пор этого не понимаем? Неожиданно на красном поле вспыхнул зеленый огонек. Все встрепенулись. Из динамиков стереовизора пошла речь, хотя изображение так и не появилось. — Говорит станция Дикси, Литл-Рок, — донесся до нас очень усталый голос; говорил явно южанин. — Нам срочно нужна помощь. Все, кто нас слышит, пожалуйста, передайте это сообщение дальше: в Литл-Роке, штат Арканзас, разразилась ужасная эпидемия. Необходимо поставить в известность Красный Крест. Мы были в руках… — Голос растаял — или от слабости, или что-то случилось со связью. Я наконец вспомнил, что надо дышать. Мэри тронула меня за руку, и я откинулся на спинку кресла, чувствуя, как полегчало на душе. Не просто удовольствие, нет, ощущение великой радости. Вглядевшись в карту внимательнее, я заметил, что зеленый огонек вспыхнул не в самом Литл-Роке, а западнее, в Оклахоме. Вскоре вспыхнули еще два: один в Небраске, другой чуть к северу от канадской границы. Из динамиков донесся новый голос — со звонким новоанглийским произношением. И как его угораздило оказаться в красной зоне? — Как во время выборов под конец дня, да? — пошутил Мартинес. — Похоже, но обычно мы не получаем сведений из Мексики, — согласился Президент и указал на карту: в штате Чиуауа загорелись сразу несколько зеленых огней. — А черт, верно! Видимо, когда все это закончится, Госдепартаменту придется утрясать не один конфликт, а? Президент не ответил, и Мартинес, слава богу, умолк. Я посмотрел на Президента. Тот шевелил губами, словно разговаривал сам с собой, затем заметил мой взгляд и произнес вслух: На вшах побольше ездят вши поменьше, Зовутся паразиты. На тех, поменьше, ездят еще мельче И так ad infinitum[5] Я из вежливости улыбнулся: ситуация — наша, во всяком случае — к веселью не располагала. Президент отвернулся и сказал: — Кто-нибудь будет ужинать? У меня впервые за несколько дней разыгрался аппетит. * * * К двенадцати часам следующего дня зеленого на карте стало гораздо больше, чем красного. Рекстон распорядился установить в зале два монитора с прямым подключением к Новому Пентагону: один показывал сложную диаграмму степени готовности к высадке; другой — расчетное время десантирования. На втором мониторе цифры иногда менялись, но последние два часа время колебалось около 17:43 по Вашингтону. Рекстон поднялся с места и объявил: — Я думаю, надо назначить десантирование на 17:45. Господин Президент, если позволите… — Разумеется, сэр. Рекстон повернулся к нам со Стариком. — Если вы, донкихоты, еще не передумали, то пора идти. Я встал. — Мэри, ты меня обязательно дождись. — Где? — спросила она. Еще раньше мы решили — правда, не без скандала — что Мэри в операции участвовать не будет. — Может быть, миссис Нивенс подождет вас здесь? — вмешался Президент. — В конце концов, она уже как член нашей семьи. — Благодарю вас, сэр, — сказал я. Полковника Гисби чуть не перекосило. * * * Спустя два часа мы были над целью, и дверь уже открылась. Мы с отцом шли последними, за молодыми десантниками, которым, собственно, и доставалась настоящая работа. Руки у меня вспотели, и, видимо, от меня просто несло страхом. А кроме того, я ненавижу прыгать с парашютом. 34 С лучеметом в левой руке и впрыскивателем в правой я перебирался от дома к дому в назначенном мне квартале — старый район Джефферсон-Сити, почти трущобы, застроенные жилыми домами пятидесятилетней давности. Я успел ввести антитоксин двум с половиной десятков больных, и еще десятка три с половиной ампул оставалось, а затем нужно было идти к месту сбора у здания муниципалитета. Но по правде сказать, меня уже начинало мутить. Я знал, зачем прилетел. Нет, не из любопытства. Я хотел своими глазами увидеть, как подыхают паразиты, хотел увидеть их мертвыми, всех, и эта иссушающая душу ненависть пересиливала все другие чувства. Увидел. Достаточно увидел. Теперь мне хотелось только домой — отмыться и забыть. Работа была не тяжелая, но монотонная и, в общем, не для слабонервных. Ни одного живого паразита я пока не встретил, зато видел множество мертвых. Прижег собаку, у которой, мне показалось, был горб, хотя, может быть, я и ошибся: высадились мы перед закатом, и вскоре стало совсем темно. Я закончил проверку дома, покричал на всякий случай — вдруг кто откликнется — и вышел на улицу. Никого. Поскольку все слегли от лихорадки, люди на улицах нам почти не встречались. Но на этот раз я увидел человека — редкое исключение. Он шел на заплетающихся ногах прямо на меня, но его пустые глаза, похоже, ничего не замечали. Я крикнул: «Эй!». Человек остановился. — У меня есть как раз то, что тебе нужно, — сказал я. — Вытяни руку. Он попытался меня ударить. Я легко увернулся, двинул его несильно по шее, и он повалился лицом вниз. На спине у него краснела сыпь: совсем недавно там сидел паразит. Я выбрал над почками место почище, воткнул впрыскиватель и чуть наклонил, чтобы сломать головку-ампулы. Они были заряжены под давлением, так что больше ничего не требовалось. На первом этаже следующего дома оказалось семеро больных, большинство из них в таком плохом состоянии, что я, не говоря ни слова, ввел каждому по дозе и пошел дальше. На втором этаже — то же самое. На самом последнем — три пустые квартиры. Правда, чтобы убедиться в этом, в одной из них пришлось выжечь замок. В четвертой жили — если можно так сказать. На полу кухни лежала женщина с пробитой головой. Паразит все еще сидел у нее на плечах, но уже мертвый. Я не стал их трогать и пошел дальше по квартире. В ванной комнате, в старинной чугунной ванне, сидел, уронив голову на грудь, мужчина средних лет со вскрытыми венами. Мне показалось, что он мертв, но когда я наклонился, мужчина с трудом поднял голову и тупо произнес: — Вы пришли слишком поздно. Я убил свою жену. Или слишком рано, подумал я. Судя по тому, сколько крови натекло на дне ванны, по его серому лицу, пятью минутами позже, было бы лучше. Я смотрел на него, не зная, стоит ли тратить ампулу. Но тут он едва слышно произнес: — Моя дочь… — У вас есть дочь? — громко спросил я. — Где она? Века его дрогнули, но он ничего не сказал и снова уронил голову на грудь. Я прикрикнул на него, надеясь, что он очнется, потрогал подбородок и приложил палец к горлу. Пульса не было. Его дочь лет восьми или около того я нашел в постели в одной из комнат — если бы не болезнь, очень симпатичная девчушка. Она проснулась, заплакала и назвала меня «папочкой». — Да, папочка здесь. Сейчас папочка тебя вылечит, — сказал я, и ввел ей антитоксин в ногу. Она даже не заметила укола. Я уже собрался идти, но она попросила пить. Пришлось возвращаться в ванную. Когда я держал стакан у ее губ, пронзительно зазвонил мой телефон, и от неожиданности я пролил немного воды. — Сынок, ты меня слышишь? Я притронулся к аппарату связи на поясе и включил. — Да. Что случилось? — Я сейчас в небольшом парке к северу от тебя. Нужна твоя помощь. — Иду. Поставив стакан, я двинулся к выходу, но в нерешительности остановился, затем вернулся. Нельзя же было оставить ее там, чтобы она проснулась и первым делом наткнулась в квартире на своих мертвых родителей. Я взял девочку на руки и отнес на второй этаж, зашел в первую попавшуюся квартиру и положил на диван. Люди в этой квартире сами лежали без движения, но ничего другого мне не оставалось. — Скорее, сынок! — Иду! — Я метнулся на улицу и, не тратя лишних слов, бросился бегом. Улица, назначенная отцу, шла параллельно моей и граничила с крохотным парком. Обогнув дом, я не заметил отца и пробежал мимо. — Сюда, сынок. Я в машине! — Теперь я слышал его и в телефоне, и так, а обернувшись, увидел машину, большой летающий «Кадиллак» вроде тех, что обычно использует Отдел. Внутри сидел человек, но в темноте трудно было разглядеть, кто. — Слава богу! Я уж думал, куда ты запропастился. Голос отца. Забираясь в машину, я пригнулся, и вот тут-то он двинул меня по затылку. * * * Придя в себя, я обнаружил, что руки и ноги у меня связаны. Я полулежал во втором водительском сиденье, а Старик вел машину, сидя в первом. Руль на моей стороне был убран вверх. Когда до меня дошло, что мы в воздухе, я очнулся окончательно. Старик повернулся ко мне и спросил довольным тоном: — Ну как, уже лучше? — Пожалуй, — ответил я, глядя на сидящего у него на плечах паразита. — Извини, что пришлось тебя оглушить. Выбора не было. — Да, наверно. — Придется оставить тебя пока связанным. Позже мы придумаем что-нибудь получше. — Он улыбнулся своей такой знакомой зловещей улыбкой, и меня поразило, до чего же сильно проглядывает личность Старика в каждом слове, которое произносит паразит. Я не стал спрашивать, что означает «что-нибудь получше» — не хотел знать. Вместо этого я принялся проверять веревки, но Старик постарался на совесть, ничего не скажешь. — Куда мы летим? — На юг, — ответил он, склонившись над приборами. — Далеко на юг. Подожди, я задам колымаге программу и тогда объясню тебе все наши планы. — Он еще несколько секунд работал с автопилотом, затем выпрямился. — Ну вот, этого ей хватит, пока не наберем тридцать тысяч. Упоминание о такой большой высоте заставило меня еще раз взглянуть на приборную панель. Машина не просто походила на специальную, это и была одна из наших переделанных машин. — Где ты ее взял? — спросил я. — Отдел держал ее в тайнике в Джефферсон-Сити. Я проверил, и вот, ее действительно никто не нашел. Повезло, да? У меня, конечно, на этот счет сложилось свое мнение, но я не стал спорить. Я по-прежнему пытался найти выход, хотя шансы вырисовывались от почти безнадежных до нулевых. Пистолет исчез. Свой он, очевидно, держал с другой стороны, подальше от меня. — Но это еще не все, — продолжал Старик. — Мне посчастливилось быть пойманным, возможно, единственным во всем Джефферсон-Сити здоровым титанцем. Хотя в удачу я, как ты знаешь, не верю. Короче, мы все-таки победим. — Он усмехнулся. — Это очень похоже на сложную шахматную партию, когда играешь сразу за обе стороны. — Ты не сказал мне, куда мы летим. — Я ничего не мог предпринять, оставалось только говорить. Он на секунду задумался. — Во всяком случае, за пределы Соединенных Штатов. Возможно, что кроме моего хозяина, на всем континенте больше нет ни одного незаболевшего титанца, и я не хочу рисковать. Полуостров Юкатан нас, видимо, вполне устроит — как раз туда я и направил машину. Во второй раз — а мы обязательно вернемся! — мы не сделаем тех же ошибок. — Может, ты меня развяжешь, пап? У меня и ноги, и руки затекли. Ты же знаешь, что мне можно доверять. — Подожди, подожди… Всему свое время. Сначала надо запрограммировать автопилот. Машина все еще поднималась. Даже после доработки в Отделе, ей требовалось время, чтобы набрать тридцать тысяч футов: в конце концов, с конвейера она сошла как обычная серийная модель. — Похоже, ты забываешь, что я и сам долгое время был под хозяином. Я знаю, что это такое, и могу дать тебе честное слово… Он только усмехнулся. — Не учи отца овец воровать. Если тебя развязать сейчас, ты меня убьешь, или мне придется убить тебя. А ты нужен мне живым. Мы с тобой еще погуляем, сынок. Хитрости и решительности нам не занимать, а это как раз то, что нужно. Я промолчал, и он добавил: — Кстати, насчет того, что ты знаешь… Почему ты мне ничего не сказал? — О чем? — Ты не сказал мне, каково это на самом деле. Я даже не подозревал, сынок, что такое возможно — покой, удовлетворение, благодать. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким счастливым. Разве что… — на лице у него промелькнуло удивленное выражение. — Разве что до того, как умерла твоя мать. Впрочем, сейчас мне даже лучше. Ты напрасно не рассказал мне об этом. Меня охватило отвращение, и я начисто забыл о тонкой игре, которую пытался вести. — Может быть, для меня все это совсем не так. Да и для тебя на самом деле тоже, старый ты идиот, только сейчас у тебя на загривке сидит паразит, говорит твоим языком и думает твоим мозгом! — Не кипятись, сынок, — сказал он мягко, и, черт побери, его голос действительно немного меня успокоил. — Скоро ты сам все поймешь. Поверь, это наша судьба, наше предназначение. Человечество разделено и постоянно воюет, но хозяева сделают его единым. Я вдруг подумал, что, наверно, и в самом деле есть такие слабоумные, которым эта идея придется по вкусу — добровольно продать душу за обещание мира и безопасности. Однако промолчал. — Совсем немного уже ждать осталось, — сказал отец, бросив взгляд на приборную панель. — Сейчас я задам ей направление, и все будет в порядке. — Он настроил автопилот и проверил еще раз приборы. — Следующая остановка — Юкатан. А теперь пора к делу. Отец поднялся с сиденья и наклонился рядом со мной. — На всякий случай, — сказал он, затягивая ремень безопасности у меня на поясе. Я резко поднял колени и ударил его в лицо. Отец отскочил и бросил на меня беззлобный взгляд. — Нехорошо, нехорошо. Я мог бы обидеться, но хозяева выше этого. А теперь сиди смирно. — Из носа у него текла кровь, но он даже не остановился, чтобы ее стереть, проверил веревки на руках и на ногах и добавил: — Сойдет. Потерпи еще немного. Затем сел на свое место и наклонился вперед, упершись локтями в колени. Теперь мне хорошо было видно его паразита. Несколько минут ничего не происходило, и я, напрягая силы, пытался хоть немного ослабить веревки — ничего другого не оставалось. Старик, казалось, уснул, но я знал, что он может притворяться. На твердом кожистом покрытии паразита, посередине, вдруг появилась вертикальная линия. Прямо у меня на глазах трещина становилась шире и шире, и вскоре показалось мерзкое переливающееся мутными цветами тело этой твари. До меня наконец дошло, что паразит разделился и теперь высасывает из моего отца жизнь и его плоть, чтобы хватило на двоих титанцев. И в то же мгновение я понял, что моей собственной свободной жизни мне осталось от силы минут пять. Мой новый хозяин уже родился и вот-вот будет готов перебраться ко мне на спину. * * * Если бы было возможно разорвать путы усилием человеческой плоти, я бы это сделал, но увы. Старик не обращал на мои потуги никакого внимания. Я даже думаю, что он вообще ничего не замечал. При делении контроль над носителем наверняка ослабевает, и, видимо, паразиты просто парализуют своих рабов. Старик, во всяком случае, сидел совершенно неподвижно. К тому времени, когда я, обессилев и потеряв всякую надежду вырваться, сдался, по телу самого паразита уже бежала тонкая серебристая линия — верный признак того, что процесс деления вот-вот закончится. Именно это, пожалуй, и заставило меня думать о другом выходе, если то, что происходило у меня в голове, можно охарактеризовать словом «думать». Мои руки были связаны за спиной, ноги тоже связаны у лодыжек, и, кроме того, Старик притянул меня за пояс к сидению ремнем безопасности. Но ногам, хотя и связанным вместе, от пояса вниз ничего не мешало. Я сполз по сидению еще ниже, задрал ноги и изо всех сил ударил по приборной панели, включив сразу все стартовые ускорители. Перегрузка получилась дай бог. Я не знаю, сколько в машине оставалось ускорителей, и поэтому не могу сказать точно, сколько вышло «же», но, в общем, немало. Нас обоих швырнуло назад. Отца гораздо сильнее, поскольку я был пристегнут ремнем. Его бросило на спинку сиденья, и открывшийся, беззащитный паразит оказался как между молотом и наковальней. Короче, он буквально брызнул во все стороны. Отца выгнуло в этом жутком спазме, что я видел уже три раза, и с искаженным лицом, со скрюченными пальцами откинуло вперед на рулевую колонку. Машина резко пошла вниз. Я сидел и смотрел, как она падает, если вообще можно «сидеть», когда висишь привязанный только ремнем у пояса. Если бы тело отца, рухнувшее на приборную панель, не сбило все приборы, я бы еще мог что-то сделать — например, связанными ногами выровнять курс. Пытался, но ничего не вышло. Видимо, управление еще и заклинило. Альтиметр деловито щелкал. Когда я нашел время взглянуть на прибор, он показывал уже одиннадцать тысяч футов. Затем стало девять… семь… шесть, и мы вышли на последнюю милю. На высоте полторы тысячи футов включилась радарная блокировка, и один за другим выстрелили тормозные ускорители в носу машины. Каждый раз меня чуть не разрезало ремнем пополам, однако появилась надежда, что теперь машина выровняется, и, может быть, я спасусь. Рассчитывать на это было глупо, поскольку отец по-прежнему лежал на рулевой колонке. Но когда мы врезались в землю, я все еще надеялся. * * * В себя я начал приходить, почувствовав какое-то мягкое покачивание. Ощущение раздражало, и в голове крутилась только одна мысль «Когда же это кончится?» Каждое, даже самое легкое движение вызывало нестерпимую боль во всем теле. Я с трудом разлепил один глаз — второй вообще не открывался — и тупо огляделся, пытаясь сообразить, что же вызывает это раздражающее покачивание. Надо мной был пол машины, но я довольно долго его разглядывал, прежде чем понял, что это такое. К тому времени я начал вспоминать, где нахожусь и что произошло. Вспомнился стремительный полет вниз, удар, и до меня дошло, что мы упали не на землю, а, видимо, в воду. Может быть, в Мексиканский залив? Я не знал наверняка, да и не до того было. Мысль об отце отозвалась вспышкой боли и отчаянья. Надо мной болтались два обрывка ремня безопасности. Руки и ноги по-прежнему были связаны, но одну руку я вроде бы умудрился сломать. Второй глаз таки не открывался, дышалось с трудом. Отца у приборной панели не оказалось, и это меня почему-то удивило. Превозмогая боль, я перекатил голову, чтобы взглянуть на другую часть машины здоровым глазом. Отец, весь в крови, лежал совсем рядом; от моей головы до его было всего фута три. Я уже не надеялся, что он жив, но, наверно, целых полчаса потратил, чтобы проползти эти три фута. Дополз и остановился лицом к нему, почти касаясь щекой его щеки. Никаких признаков жизни, и судя по тому, как он лежал — изломанный, скомканный словно тряпичная кукла — на чудо рассчитывать не приходилось. — Папа, — хрипло позвал я, затем закричал: — Папа! Веки его дрогнули, но глаза остались закрытыми. — Привет, сынок. Спасибо… Я тебе очень благодарен… — прошептал он и умолк. Мне хотелось встряхнуть его, но я ничего не мог, только кричать. — Папа! Очнись! Ты жив? Он снова заговорил, но каждое слово давалось ему с болезненным усилием: — Твоя мать… просила передать тебе… она очень тобой гордилась… Отец затих, и его дыхание вдруг стало сухим и хриплым — зловещий предсмертный хрип. — Папа, — закричал я сквозь слезы, — не умирай! Я не смогу без тебя. Он открыл глаза. — Сможешь, сынок, сможешь. — Пауза, хриплый натужный вздох, затем: — Мне так больно… — И глаза закрылись. Я кричал, но больше ничего не мог от него добиться. Затем просто прижался к нему лицом, и по моим щекам, смешиваясь с кровью и грязью, потекли слезы. 35 А теперь мы вычистим Титан! Все, кто должен был лететь, пишут такие отчеты. Если мы не вернемся, это будет нашим посланием свободному человечеству — тут все, что мы знаем о титанцах и о том, чего в борьбе с ними надо опасаться. Ибо Келли оказался прав: Шалтая-Болтая уже не собрать. Несмотря на успешное завершение операции «Милосердие», нельзя успокаиваться и думать, что все титанцы уничтожены. Только неделю назад на Юконе пристрелили медведя с паразитом на спине. Отныне человечеству предстоит постоянно быть настороже, особенно лет через двадцать пять — если мы не вернемся, а вместо нас прилетят тарелки. Нам пока неизвестно, почему активность титанцев подчиняется двадцатидевятилетнему циклу сатурнианского года, но это факт. Причина, возможно, очень проста: мы и сами во многом подчиняемся циклу, совпадающему с земным годом. Будем надеяться, что титанцы по-настоящему активны только в один из периодов своего года. Если так, операция «Возмездие» пройдет легко и быстро. Впрочем, мы на это не рассчитываем. Меня направили, помоги нам Бог, как «специалиста по прикладной экзопсихологии», но кроме того, я еще и боевая единица, как любой из нас, от капеллана до повара. Мы раз и навсегда должны показать паразитам, что они совершили крупную ошибку, связавшись с самой живучей, самой коварной, самой опасной, самой непокорной — и самой способной — формой жизни в этом секторе космического пространства, с существами, которых можно убить, но не подчинить. (Я втайне надеюсь, что мы сумеем спасти тех маленьких эльфов-гермафродитов. С эльфами, мне почему-то кажется, мы поладим.) Справимся мы с ними или нет, человечеству в любом случае придется теперь поддерживать свою заслуженную по части свирепости репутацию. Цена свободы это готовность вступить в драку — в любое время, в любом месте и с беспредельной храбростью. Если мы не извлечем урок из нашествия паразитов, нам остается только крикнуть: «Эй, динозавры, подвиньтесь-ка! Мы уже готовы вымирать!» Никому ведь неизвестно, какую еще грязную шутку может сыграть с нами большая вселенная. И паразиты, возможно, покажутся нам простыми, открытыми, дружелюбными парнями по сравнению, скажем, с жителями планет Сириуса. Если это только увертюра, то нам лучше извлечь из нее урок и всерьез приготовиться к первому действию. Мы считали, что вселенная пуста, а нам автоматически отводится роль ее властителей. Даже после «завоевания» космоса мы продолжали заблуждаться, потому что Марс уже умер, а на Венере разум едва зародился. Но если человек претендует на главную роль — или хотя бы на роль уважаемого соседа, — ему придется доказывать себя в борьбе. Перековывать орала обратно на мечи; первый вариант — это бабушкины сказки. Каждый из участников операции хоть раз, но был в подчинении у паразитов. Только те, кто испытал на себе их власть, знают, как паразиты коварны, как ни на секунду нельзя терять бдительность — и как нужно ненавидеть. Полет, нам сказали, продлится двенадцать лет, так что у нас с Мэри будет долгий медовый месяц. Да, разумеется, Мэри летит. Почти весь экспедиционный корпус состоит из женатых пар, а что касается остальных, то на каждого одинокого мужчину приходится одинокая женщина. Двенадцать лет — не просто долгое путешествие, это часть жизни. Когда я сказал Мэри, что мы летим к спутникам Сатурна, она ответила лишь: «Хорошо, дорогой». Думаю, у нас будет достаточно времени, чтобы вырастить двоих или троих ребятишек. Как говорит отец, раса должна идти дальше, даже если еще не ясно, куда. Я понимаю, что отчет у меня получился не очень связный. Видимо, перед тем, как сдавать, придется его доработать. Но я все изложил, как видел и чувствовал. Война с инопланетной расой — это война психологическая; техника не играет тут главной роли, и, может быть, то, что я думал и чувствовал, будет гораздо важнее, чем то, что я делал. * * * Отчет я заканчиваю уже на космической станции «Бета», откуда мы должны перейти на крейсер «Мститель». Похоже, у меня не будет времени доработать свое сочинение, так что оставляю его как есть — пусть историки развлекаются. Вчера вечером мы попрощались в Пайкс-Пик-Порт с папой. Он меня сразу поправил: — Не «прощай», а «до свидания». Вы вернетесь, и я собираюсь дотянуть до вашего возвращения, становясь с каждым годом все чудней и ворчливей. Я сказал, что буду на это надеяться. Он кивнул. — Вы вернетесь. Ты слишком живуч, чтобы умереть. Я очень верю в тебя и таких как ты, сынок. С минуты на минуту начнется переброска на крейсер. В душе — волнение и радость. Ну, теперь держитесь, кукловоды — свободные люди летят по вашу душу! Смерть и разрушение!

The script ran 0.008 seconds.