1 2 3 4 5 6 7 8 9 
   
— Нас не будет всего-навсего пару месяцев… Витоллер остановил его взмахом руки:
   
— Прошу тебя, не перебивай. На меня нахлынуло драматическое вдохновение.
   
— Да, извини.
   
«Пшик-пшик», — приговаривала трость, молотя древесную труху и поднимая ее в воздух.
   
— Томджон не сын мне по плоти и крови. Ты знаешь об этом.
   
— А я бы сказал, что он все-таки твой сын, — возразил Хьюл. — В конце концов, не все же упирается в наследственность.
   
— Спасибо тебе за эти слова.
   
— Не за что. Я говорю то, что думаю. И лучший пример — я сам. Мне была предначертана совсем другая судьба. По идее, настоящий гном даже читать не должен уметь. Так что я бы на твоем месте не придавал такое значение судьбе. От своей судьбы я уклонился, ибо рудокопом так и не стал. Поверь мне, в половине случаев судьба дает промашку.
   
— Да ведь ты сам говорил мне, что он очень похож на этого Шута… Я, правда, этого не заметил.
   
— Наверное, нужно, чтобы свет правильно падал.
   
— Чую, чую руку судьбы.
   
Хьюл только развел руками. Судьба — штука изменчивая, в этом он был положительно убежден. И доверять ей нельзя. Ее и увидеть-то нечасто удается. Зато замечено: как только начинает казаться, что ты загнал ее в угол, она обязательно вынырнет в совсем другом месте. Что это — совпадение? Может, провидение? Законопать наглухо дверь, а потом оглянись — окажется, все это время судьба стояла у тебя за спиной. Только решишь, что теперь уж точно пригвоздил ее, — а она тебе уже машет издалека твоим же молотком.
   
Хьюл частенько делал ставку на судьбу. Развитию драмы она способствовала даже больше, чем привидение. Ничто так не обновляет потасканный сюжет, как капелька судьбы. Но крайне ошибочно думать, что можешь подержать ее в ладонях. А что касается ловли судьбы за хвост…
   * * *
   
Матушка Ветровоск раздраженно покосилась на магический кристалл нянюшки Ягг. Что ни говори, а кристалл не из лучших — доставленный одним из сыновей нянюшки из дальних заморских стран, он был мутно-зеленого, бутылочного цвета. При взгляде сквозь него все невероятно искажалось, в том числе, как подозревала матушка, и правда.
   
— Ясно одно, — произнесла она. — Он едет. В какой-то телеге.
   
— Лучше бы выбрал какого-нибудь норовистого белого жеребца, — высказалась нянюшка Ягг. — Юный принц на лихом коне и всякое такое прочее…
   
— А волшебный меч у него есть? — поинтересовалась Маграт, вытягивая шею.
   
Матушка Ветровоск тяжело опустилась на стул.
   
— Вы обе настоящий позор ведовского рода, — заявила она. — Вам все летающих по воздуху скакунов да магические мечи подавай. Раззявили рты, как две доярки!
   
— Как хотите, но я считаю, что волшебный меч быть обязан, — отрезала Маграт. — Надо где-то его взять. К примеру, выковать. Из какого-нибудь громоотвода. У меня даже заклинание подходящее для меча есть. В общем, сейчас найдем громоотвод, — неуверенно предложила она, — и выкуем из него волшебный меч.
   
— Э-э, нет, я в этом не участвую, — фыркнула матушка. — Эти штуки очень опасны. Сначала ничего делать не хотят, а потом возьмут и отхватят тебе полруки.
   
— А еще у него должно быть родимое пятно в форме клубнички, — продолжала нянюшка Ягг, нимало не смущаясь тем, что ее постоянно перебивают.
   
Матушка Ветровоск и Маграт подозрительно уставились на нее.
   
— Да, родимое пятно в форме клубнички, — повторила нянюшка Ягг. — Если уж ты настоящий принц и едешь отвоевывать свое королевство, у тебя просто обязано быть такое пятно. Чтобы все знали, кто ты есть. Хотя никогда не понимала, как люди определяют, клубничка это или нет…
   
— Да уж, будет нам клубничка… — туманно выразилась матушка, постучав по кристаллу.
   
В его пронизанных трещинами зеленых глубинах, воняющих омарами, крохотный Томджон расцеловал родителей, кого-то обнял, кому-то крепко пожал руку и перемахнул через борт головного фургона.
   
«Должно сработать, — сказала себе матушка. — Иначе он бы сюда не поехал… А прочий народ с ним — это его верные спутники. И то хорошо. Есть у парня голова на плечах. Пять сотен миль по такой дороге — не шутка. Любая беда может случиться.
   
Надеюсь, их мечи и кольчуги лежат в фургонах».
   
Некое сомнение украдкой пробралось в ее душу, но матушка быстро с ним справилась. «Других причин ехать ему сюда просто-напросто нет, значит, остается одна. Стало быть, наше заклинание сработало. Хотя, конечно, эти ингредиенты и стишки… Да и время не совсем подходящее выбрали. А то, что не понадобилось, Гита утащила домой своему коту.
   
Но он едет. Что есть — того не отнять».
   
— Когда закончишь, Эсме, набрось на него какую-нибудь тряпочку, — попросила нянюшка. — А то я все боюсь, вдруг через него кто-нибудь подсмотрит, как я ванну принимаю.
   
— Он едет, — промолвила матушка с таким явным и глубоким удовлетворением, что его можно было бы использовать вместо пруда.
   
Исполняя просьбу нянюшки, она натянула на кристалл мешочек из черного бархата.
   
— Дорога ему предстоит долгая, — высказалась нянюшка Ягг. — Времена шатки, береги шапки. А что, если ему на пути разбойники попадутся?
   
— Мы за ним будем присматривать, — пообещала матушка.
   
— Это неправильно, — возразила Маграт. — Если он собирается стать королем, то должен научиться самостоятельно справляться с трудностями.
   
— А если он сюда весь искалеченный явится? — хмыкнула нянюшка. — Нет, сила ему понадобится…
   
— Ладно, ладно, но, когда он доберется до Ланкра, нам все же следует оставить его в покое. В этой битве у него не должно быть союзников.
   
Матушка хлопнула в ладоши, обозначая свой деловой настрой.
   
— На том и порешим, — подвела итог она. — Если он будет явно побеждать, помогать ему не станем.
   
Наблюдение осуществлялось из хижины нянюшки Ягг. Когда, ближе к рассвету, матушка направилась к дверям, Маграт вызвалась остаться и помочь нянюшке с уборкой.
   
— Что же случилось с вашими принципами невмешательства? — спросила юная ведьма, едва за спиной матушки закрылась дверь.
   
— Ты это о чем?
   
— Не притворяйся, что не поняла меня, нянюшка.
   
— Да какое это вмешательство? Вмешательство — это совсем другое… — принялась объясняться нянюшка Ягг. — Мы ведь только направляем его поступки в нужное русло.
   
— Ты сама послушай, что говоришь! Нянюшка уселась на кровать и принялась нервно поправлять подушку.
   
— Видишь ли, невмешательство хорошо, когда все идет как надо, — сказала она. — Когда тебя никто не вынуждает, не вмешиваться — одно удовольствие. А у меня — семья. Джейсон уже в пару драк ввязался, когда услышал, что о нас люди говорят. Шона со службы армейской турнули. Так что сначала мы поможем королю, а потом он поможет нам. По-моему, все по справедливости.
   
— Но ведь еще неделю назад вы двое твердили, что… — Маграт даже договорить не смогла, настолько поразило ее подобное проявление наглого прагматизма.
   
— Неделя для магии — долгий срок, — указала нянюшка. — Сама посмотри, за это время целых пятнадцать лет прошло. В общем, Эсме настроилась разобраться с этим делом, и я ей мешать не собираюсь.
   
— То есть, если я правильно тебя поняла, — выдавила Маграт ледяным от волнения голосом, — обет невмешательства для вас — это нечто наподобие клятвы никогда не плавать. До тех пор пока не свалишься в воду.
   
— Уж лучше клятву нарушить, чем пойти ко дну, — резонно промолвила нянюшка.
   
Она протянула руку к каминной полке, нащупала там глиняную трубку, больше напоминающую небольшой котелок, и раскурила ее от лучины, вытащенной из угасающего очага. Лежащий на своей подушечке Грибо внимательно наблюдал за действиями хозяйки.
   
Маграт же с безучастным видом подняла чехольчик, прикрывающий кристалл.
   
— У меня такое ощущение, что я никогда не докопаюсь до сути ведовства. Только мне начинает казаться, будто я ступила на верный путь, как все сразу меняется.
   
— Все мы люди! — пожала плечами нянюшка, выпуская в направлении дымохода сизую струю. — Все люди — люди, без исключения.
   
— А могу я позаимствовать у тебя кристалл? Ненадолго? — вдруг отважилась попросить Маграт.
   
— Пользуйся сколько душе угодно, — махнула рукой нянюшка, косясь на Маграт с теплой улыбкой. — Кстати, как твой молодой человек поживает?
   
— Понятия не имею, о чем ты.
   
— Уже несколько недель его не встречала.
   
— Да. Герцог дал ему какое-то поручение, и он отправился… — Маграт было запнулась, но тут же нашлась, — и он отправился куда-то выполнять это поручение. Но это меня не касается.
   
— О чем разговор. Я так сразу и поняла. Ладно уж, бери кристалл.
   
Благополучно добравшись до своей хижины, Маграт юркнула в дверь и со вздохом облегчения заперла ее изнутри. Хотя ночью по торфяным пустошам никто не шастал, за последние пару месяцев положение в стране очень и очень изменилось. Мало того что уровень доверия к ведьмам упал до самой низкой отметки, так еще и некоторые особенно смышленые ланкрцы, чаще остальных общающиеся с внешним миром, начали подозревать, что либо а) история совсем сошла с ума, обрушив на головы людей столько событий за раз, либо б) что-то явно случилось со временем. Доказать сие было крайне трудно[19], но некоторые приезжие торговцы, постоянно переваливающие через горы и посещающие Ланкр, необъяснимым образом вдруг сильно постарели. И хотя Овцепики с их неисчерпаемыми запасами магического сырья всегда будоражили мир необъяснимыми явлениями различного масштаба, тем не менее бесследное исчезновение столь большого количества времени можно было смело отнести к событиям эпохальным.
   
В общем, Маграт заперла дверь, закрыла ставни и осторожно поставила на кухонный стол зеленоватую сферу.
   
Она сосредоточилась и…
   
Прикрывшись отрезом просмоленной парусины, Шут дремал на палубе речной баржи, которая со скоростью верных две мили в час шла к верховьям Анка. Может, как средство передвижения баржа и не была пределом желаний, однако дело свое она все же делала.
   
Итак, с ним вроде все в порядке. Только почему он ворочается и стонет во сне?
   
И Маграт в который раз задумалась над тем, каково живется и спится человеку, всю свою жизнь делавшему нелюбимое дело. Должно быть, подумалось ей, такая жизнь даже страшнее смерти, ибо в данном случае ты страдаешь будучи живым.
   
Маграт привыкла считать Шута слабым, легко поддающимся дурному влиянию, бесхребетным человеком. Она мечтала о его возвращении, однако в то же время надеялась, что они больше никогда не увидятся.
   * * *
   
Лето выдалось длинное, знойное.
   
Они не неслись вперед сломя голову. Между Анк-Морпорком и Овцепикскими горами лежит добрый десяток стран. И их путь, как вынужден был признать Хьюл, превратился в сплошное веселье. Хотя, надо признаться, последнее слово многие гномы зачастую трактуют по-своему.
   
На «Развлеки себя сам» они каждый раз собирали аншлаги. Впрочем, к этому все уже привыкли. Юные актеры превзошли себя. Они забывали текст и начинали резвиться в свое удовольствие. В Сто Лате весь третий акт «Гретелины и Мелиуса» был представлен публике в обрамлении декораций из второго акта «Магических войн», однако никто даже не заметил, что величайшая любовная сцена в истории разыгрывается на фоне исполинской приливной войны, поглотившей полконтинента. Возможно, все объяснялось тем, что роль Гретелины исполнял Томджон. Так или иначе, публика замерла и сидела как к месту пригвожденная, после чего Хьюл велел Томджону поменяться ролями с напарником при выступлении в следующем зале, если, конечно, можно назвать залом хлев, выкупленный на день у одного крестьянина. Пригвождающая игра Мелиуса была такова, что пробила бы шкуру самого древнего тролля, — даже несмотря на то, что Гретелину теперь играл юный Притчуд, который относился к ролям довольно поверхностно, беспрестанно заикался и еще только предвкушал свое окончательное избавление от угрей.
   
На следующий день, когда они оказались в какой-то безымянной деревеньке, давным-давно утонувшей посреди необъятного капустного моря, Хьюл поручил Томджону выйти на сцену в образе старика Мискина из «Развлеки себя сам». Именно эта роль в свое время принесла заслуженную славу отцу Томджона. Было чистейшим безумием поручать ее исполнителю, чей возраст еще не перевалил за сорок, — подушечка под камзолом и нанесенные тушью морщины еще никогда не получали у публики признания.
   
Самого себя Хьюл в стариках не числил. Его папаша, несмотря на свои двести с хвостиком, по-прежнему выдавал в день по три тонны железной руды.
   
Но тут ему впервые довелось почувствовать себя стариком. Когда Томджон, приволакивая ногу, уковылял со сцены, душа Хьюла на один мимолетный миг вобрала в себя душу этого толстого старика-пропойцы, который, закусивши удила, бьется за истины, до которых давно никому нет дела, и все еще цепляется одной рукой за спинку фаэтона, несущегося по дороге времен, — одной рукой, потому что другой он показывает Смерти один весьма неприличный жест. Конечно, все эти переживания были не внове Хьюлу, все это он пережил, когда писал роль. Пережил, но не прожил.
   
Однако новая пьеса подобным завораживающим действом не обладала. Ее давали несколько раз — просто чтобы посмотреть, как пойдет. Нет, до конца спектакля никто не расходился. Но после его окончания театр пустел буквально за одну минуту. Никто не бросал на сцену тяжелых предметов. Ни один человек не дал на нее нелестный отзыв. На нее просто никто не отзывался.
   
Как же могло такое случиться с пьесой, оснащенной всеми необходимыми составляющими успеха?! Не в традициях ли театра показывать зрителю, как злые правители получают в конце концов по заслугам? А образ ведьмы всегда считался лакомым кусочком сценического действа. Появление в пьесе Смерти вообще следовало считать находкой. А какие великолепные реплики были у Смерти! И все же… Слепо перемноженные, все эти блестящие детали дробились, мельчали и превращались в этакую шумовую завесу, которая в течение двух часов творилась на сцене.
   
Поздно ночью, когда актерская братия наконец отходила ко сну, Хьюл забирался в какой-нибудь фургон и начинал яростно перекраивать свое детище. Он переписывал сцены, вычеркивал целые монологи, вставлял на их место новые, однажды надумал ввести в сюжет шута, лично отрегулировал некоторые из недавно приобретенных машин. Все усилия пропали втуне. Пьеса напоминала некую замысловатую картинку, которая с близкого расстояния одаривала россыпью прелестных откровений, но превращалась в мутную кляксу, стоило отступить от нее всего на два шага.
   
Когда вдохновение убыстряло ход, Хьюл даже пытался менять стиль. Те актеры, что вставали пораньше, постепенно привыкли к зрелищу лужайки, усеянной по утрам отходами сценического производства, напоминающими белые литературного вида грибы.
   
Один из самых странных перлов Томджон даже сохранил.
   
    
1-я ведьма. Он что-то не торопится.
    
(Пауза.)
    
2-я ведьма. Он обещал явиться.
    
(Пауза.)
    
3-я ведьма. Он обещал, но так и не явился. У меня последний тритончик остался. Припасла для него, а он взял и не явился.
    
(Пауза.)
   
   
— Вот что, — не выдержал наконец Томджон, — тебе нужно отдохнуть. С заказом ты справился безукоризненно. Никто не требовал, чтобы ты сочинил нечто сногсшибательное.
   
— Этого требую я сам, — ответил Хьюл. — Чего-то здесь не хватает, никак не могу понять чего.
   
— Ты абсолютно уверен в необходимости привидения? — спросил Томджон. Судя по тону его голоса, сам он в необходимости призрака не был столь убежден.
   
— Оставь в покое привидение! — рявкнул Хьюл. — Сцена с призраком — вообще лучшее, что я когда-либо написал.
   
— Я просто подумал, что, может, это лучшее стоит приберечь для другой пьесы?
   
— Привидение не обсуждается. Кстати, зрители уже ждут.
   * * *
   
Спустя пару дней, когда бело-голубая громада Овцепиков уже заслонила весь пупсторонний горизонт Диска, на труппу напали разбойники. Впрочем, особого переполоха нападение не вызвало: актеры, положив немало сил, чтобы перетащить вброд свои фургоны, отдыхали в тени небольшой рощи, которая и разродилась вдруг шайкой злоумышленников.
   
Хьюл обвел взглядом полдюжины заляпанных кровью и изрядно заржавелых клинков. Владельцы клинков, похоже, не вполне ясно представляли себе, что делать дальше.
   
— Минуточку… У нас тут где-то есть квитанция… — пробормотал Хьюл, но тут же получил тычок в бок от Томджона.
   
— Что-то они не похожи на воров из Гильдии, — прошипел юноша. — По-моему, это вольные клинки.
   
Здесь стоило бы уверить читателя, что главарь шайки представлял собой этакое чернобородое, самодовольно пыжащееся животное с красным платком вокруг шеи и золотой сережкой в одном ухе, а нижней частью его лица можно было чистить котлы… Что ж, мы не будем пытаться оспорить очевидное. Хьюлу, правда, на миг подумалось, что деревянная нога — это уж чересчур, однако, надо отдать должное, злодей хорошо справлялся со своей ролью.
   
— Здрассьте, здрассьте, — промолвил главарь. — Ну-ка кто у нас здесь? А денежки у нас имеются?
   
— Мы актеры, — ответил Томджон.
   
— Это ответ сразу на оба вопроса, — добавил Хьюл.
   
— И очень неостроумный, — хмыкнул разбойник. — Я бывал в городе и знаю, что такое настоящая шутка… — Обернувшись к соратникам, главарь предупредительно выгнул бровь, указывая, что его острота будет куда смешнее. — И если вы будете вести себя неосторожно, я пошучу с вами куда острее.
   
Слова были встречены гробовым молчанием. Нетерпеливым жестом главарь дернул вложенную в ножны саблю. Со стороны разбойников послышался неуверенный смех.
   
— Ладно, давайте к делу, — сказал он. — Вам всего-навсего придется пожертвовать нам лишь все деньги, что у вас есть, все ценные вещи и съестные припасы, а также одежду, которая у вас точно имеется.
   
— Минутку внимания, — устало выговорил Томджон.
   
Прочие участники труппы дружно сделали шаг назад. Хьюл ухмылялся, не поднимая головы.
   
— Собираешься молить о пощаде? — снисходительно буркнул главарь.
   
— Угадал.
   
Хьюл засунул руки в карманы, устремил взгляд в небеса и принялся что-то тихонько насвистывать, пытаясь удержать в повиновении расплывающиеся в ехидной усмешке мускулы лица. Другие же актеры не спускали глаз с Томджона, явно смакуя предстоящую сцену.
   
«Сейчас им придется выслушать монолог о милосердии из «Троллевой сказки», — успел подумать Хьюл.
   
— Я хотел сказать вот что… — произнес Томджон, незаметно перенося вес тела на одну ногу, понижая голос и картинно откидывая в сторону правую руку. — «Не тот муж славен меж дружины, что ратной злобою иль алчностью свирепой…»
   
«Похоже, все закончится так же, как некогда в Сто Лате, — думал Хьюл. — Но тот разбойник был один, он даже отдал нам свой меч. А куда нам девать шесть клинков? Особенно не люблю, когда эти типы начинают рыдать…»
   
Продолжая декламировать, Томджон вдруг увидел, как воздух подернулся зеленоватой дымкой. А еще через мгновение ему показалось, что он слышит голоса:
   
— Гляди, матушка, какие-то вооруженные люди!
   
— …Кто сталью вороною искромсал божественный цветник… — изрек Томджон.
   
— Чтобы мой король просил о пощаде у каких-то разбойников? — отозвался чей-то голос. — Ну-ка, Маграт, подай мне вон тот кувшин с молоком!
   
— И, млеком милосердия вспоенное, то сердце расцветет…
   
— Его мне подарила моя тетя…
   
— …Корона из корон, венец нерукотворный. Вновь воцарилась гробовая тишина. Двое бандитов молча рыдали в ладони.
   
— Ты все сказал? — произнес наконец главарь. Пожалуй, впервые в жизни Томджон несколько смутился.
   
— Э-э-э… Ну да. Разумеется. Э-э-э… Может быть, мне повторить?
   
— Хорошая речь, — одобрил разбойник. — Но я-то здесь при чем? Я — человек практичный. В общем, приступайте к сдаче ценностей.
   
И его клинок, проделав несколько пассов, остановился у самого кадыка юноши.
   
— А вы что столпились, как идиоты? — обратился главарь к остальным актерам. — Делайте, что говорят, не то вашему парню крышка.
   
Юный Притчуд робко вскинул руку.
   
— Чего? — рявкнул разбойник.
   
— П-п-прошу п-п-прощения, сир, н-но вы внимательно слушали?
   
— Так, больше я повторять не буду. Или я сейчас же услышу звон монет, или вы услышите бульканье крови!
   
В действительности же обе стороны услыхали свирепый свист, начавшийся высоко в небе и закончившийся попаданием в разбойничий шлем кувшина с молоком, который за время полета успел порядком заиндеветь.
   
Уцелевшая часть шайки, бросив взгляд на печальный исход, поспешила сделать ноги.
   
Актеры разглядывали поверженного разбойника гораздо дольше. Хьюл пнул башмаком осколок льда.
   
— Красота… — слабо промычал он.
   
— Он даже понять ничего не успел! — пробормотал Томджон.
   
— Родился критиком и умер критиком, — заключил гном.
   
Кувшин был бело-синим. Удивительно, но в критические моменты мелкие детали всегда бросаются в глаза. Кувшин за свою жизнь несколько раз разбивался, но его склеивали снова. Очевидно, кто-то был очень привязан к кувшину.
   
— Видимо, мы столкнулись с какой-то редкой разновидностью смерча, — произнес гном, пуская в ход логику.
   
— Но кувшины просто так с неба не падают, — веско промолвил Томджон, обнаруживая поразительную склонность человеческого разума отвергать очевидные вещи.
   
— Да, раньше я о таком не слышал. Рыбы, лягушки, камни — все это было, — согласился Хьюл. — Но вот насчет домашней утвари — не уверен. — Он запустил в ход свою фантазию. — Хотя подобного рода необъяснимые явления были описаны. Особенно часто они упоминаются в трудах, посвященных Овцепикам, причем указывается, что в этой части мира они стали естественными и ничего необычного в них никто не видит.
   
Актеры непривычно тихо разбрелись по своим фургончикам и снова пустились в путь. Юный Притчуд собрал все осколки кувшина, которые только смог найти, и сложил их в отдельную шкатулку. Оставшуюся часть дня он провел с задранной головой, надеясь, что с неба свалится сахарница или ваза с конфетами.
   * * *
   
Фургоны комедиантов, точно мошки, закованные в дымчатое стекло кристалла, тащились по крутым склонам Овцепиков.
   
— Ну, как у них дела? — поинтересовалась Маграт.
   
— Плутают по округе, — ответила матушка. — Может, актеры они хорошие, но в путешествиях ничего не смыслят.
   
— Хороший был кувшин, — вспомнила Маграт. — Таких уже не делают. Вообще, ты могла бы воспользоваться утюгом, что вон на той полке.
   
— В жизни есть ценности поважнее, чем кувшины с молоком.
   
— Вокруг его горлышка был такой красивый узор…
   
Последние слова матушка пропустила мимо ушей.
   
— По-моему, самое время лично взглянуть на этого принца. Собирайся и пошли. — И матушка крякнула в кулачок.
   
— Ты крякнула, матушка? — недоуменно спросила Маграт.
   
— Крякнула? Неправда! Я… — Матушка запнулась. — Я не крякнула, а… хмыкнула.
   
— У Черной Алиссии была привычка крякать.
   
— Смотри не кончи, как она… — подала голос нянюшка, греющая ноги у камина. — Она под старость совсем рехнулась. Отравленными яблоками увлеклась и всем таким прочим.
   
— Просто я хмыкнула несколько… пронзительнее обычного. — Из обороны, в которой она, похоже, отсиживалась слишком долго, матушка перешла в нападение. — Кроме того, ничего плохого в кряканье я не вижу. Все хорошо — только в меру.
   * * *
   
— Сдается мне, что мы малость заплутали, — сказал Томджон.
   
Хьюл скользнул взглядом по залитой пурпурным светом торфяной пустоши, что простиралась прямо до зазубренных скал Овцепикских гор. Даже в самый разгар лета некоторые наиболее исполинские вершины были увешаны массивными ожерельями льда и снега. И пейзаж этот очень хорошо поддавался описанию.
   
Пчелы делово сновали в придорожных зарослях чабреца — или просто делали вид, что заняты каким-то крайне важным делом. Над высокогорными лугами скользили облака. Над горами нависла многомерная и пустая тишина, насаждаемая природой, которая не только не была знакома с людским присутствием в этих краях, но и нисколько в оном присутствии не нуждалась.
   
Равно как и в верстовых столбах.
   
— Мы заплутали еще миль десять назад, — сообщил Хьюл. — Теперь это уже должно называться как-то по-другому.
   
— Ты же мне говорил, что все горы изрешечены туннелями гномов, — напомнил Томджон. — Мол, гном в горах никогда hp потеряется.
   
— Не в горах, а под горами, — уточнил Хьюл. — Геологические формации, смена пластов… Сверху этого не увидишь. Ландшафт мешает.
   
— Если ты так хочешь, мы можем вырыть яму, — предложил Томджон.
   
Однако денек выдался погожий. Дорога петляла между островками елей, предваряющих появление самого леса, и было так заманчиво оставить мулов в покое, положиться на то, что дорога рано или поздно куда-нибудь да выведет.
   
Этот вымысел географов сгубил не одну жизнь. Дороги вовсе не обязаны куда-либо выводить, им вполне хватает где-нибудь начаться, а дальше как все сложится.
   
— И все-таки мы заплутали, — спустя некоторое время повторил Томджон.
   
— Вовсе нет.
   
— Ну и где же мы находимся, по-твоему?
   
— В горах. Даже на карту не гляди.
   
— Надо бы остановиться и расспросить местных. — И Томджон вперил взгляд в окружающее их безмолвие, которое время от времени нарушалось зловещим воем кроншнепа — или бобра.
   
Познания Хьюла в области пернатой, мохнатой и прочей живности заканчивались на уровне залегания известняка. Гному ясно было одно: человеческим присутствием здесь даже не пахнет.
   
— И кого ты имеешь в виду под местными? — едко осведомился он.
   
— Вон ту старуху в смешной шляпе, — махнул рукой Томджон. — Я уже давно за ней наблюдаю. Каждый раз, когда я поворачиваюсь в ее сторону, она почему-то сразу прячется за куст.
   
Взгляд Хьюла, проследовав в указанном направлении, остановился на кустике ежевики, который поспешно съежился.
   
— Боги в помощь, матушка! — крикнул он. Куст тут же ощерился разъяренным ликом.
   
— Я у посторонних помощи не прошу, сынуля! Хьюл чуть помешкал:
   
— Видишь ли, это такой оборот, госпожа… госпожа…
   
— Барышня! — отрезала матушка Ветровоск. — Это раз. Во-вторых, я бедная старушка, собирающая хворост, — вызывающе добавила она и громко прочистила горло. — Ой-ой-моя-спина, — сипло засюсюкала она. — Очень ты меня перепугал, юный рыцарь. Мое бедное старое сердечко…
   
На добрую минуту воцарилась тишина.
   
— Боюсь, мы что-то недопоняли, — наконец высказался Томджон.
   
— Что именно? — удивилась матушка.
   
— Что случилось с твоим бедным старым сердечком?
   
— А что случилось с моим бедным старым сердечком? — нахмурилась матушка, которая нечасто брала на себя роль несчастной старушки, собирающей в лесу хворост, а посему не блистала в этой области обширным репертуаром.
   
Однако, согласно традиции, наследные принцы, явившиеся по зову судьбы, обязаны на каком-то этапе получить помощь со стороны именно такого рода таинственных собирательниц хвороста. Матушка не видела повода попирать древние устои.
   
— Ты же первая заговорила о нем, — не понял Хьюл.
   
— Ладно, это не важно. Вы, надо понимать, ой-ой-моя-спина, ищете дорогу в Ланкр? — раздраженно осведомилась матушка, желая побыстрее разделаться с возложенной на нее миссией.
   
— Э-э, да, — кивнул Томджон. — И ищем ее уже целый день.
   
— Это все потому, что пропустили нужный поворот, — хмыкнула матушка. — Сейчас повернете назад, проедете пару миль и сразу за пихтовой рощицей сворачивайте направо.
   
Притчуд подергал Томджона за рукав:
   
— К-когда встречаешь на дороге т-такого рода д-диковинную старушку, нужно п-предложить ей разделить н-нехитрую трапезу. Или, в к-крайнем случае, перенести ее через ручей.
   
— Это обязательно?
   
— Ин-наче жди б-большой б-беды! Томджон взглянул на матушку с приветливой улыбкой:
   
— Не желаешь ли разделить с нами трапезу, мат… стар… сударыня..: в общем, может, поедим? Матушка задумалась:
   
— А что будем есть?
   
— Соленую свинину. Она покачала головой:
   
— Благодарю покорно. У меня от нее газы. — И, не добавив больше ни слова, матушка твердой поступью удалилась в кусты.
   
— Мы еще можем помочь тебе перебраться через реку! — крикнул ей вдогонку Томджон.
   
— Через какую реку? — постучал его по голове Хьюл. — Мы на торфяной пустоши, до ближайшей воды пилить и пилить.
   
— Н-надо п-постараться им угодить, — вновь вмешался Притчуд. — Они в-всегда отвечают благодарностью на доброе дело.
   
— В таком случае следовало попросить ее остаться и подождать, пока мы не найдем речку, — съязвил Хьюл.
   
Вскоре они отыскали заветный поворот и оказались в местности лесистого типа, столь густо исполосованной различными тропками, что это придавало ей сходство с клубком, с которым вдоволь порезвился кот. В такого рода лесных массивах деревья, дождавшись, когда путник пройдет мимо, поворачиваются и таращатся ему в затылок, а небеса уносятся в запредельные высоты и отсиживаются там. Несмотря на палящий полуденный зной, промозглое, тусклое марево повисло меж деревьями, которые все ближе подступали к тропинке, как будто норовя задавить ее окончательно.
   
Очень скоро комедианты вновь сбились с пути и вынуждены были признать, что заблудиться в местах, удаленных от всего мира, куда хуже, чем потеряться на открытой местности.
   
— Она могла бы объяснить поточнее, — пробурчал Хьюл.
   
— Или посоветовать обратиться за помощью к коллеге, — ответил Томджон. — Погляди-ка туда. Юноша поднялся на козлах:
   
— Наше почтение, ста… мат… бар… — Он окончательно запутался.
   
Маграт одернула шаль.
   
— Зовите меня скромной собирательницей хвороста, ой-ой-моя-спина, — хмуро отрекомендовалась она, в качестве доказательства поднимая небольшую вязанку сухих веток.
   
Несколько часов ожидания, во время которого даже поговорить было не с кем, кроме как с деревьями, не лучшим образом отразились на ее настроении.
   
Притчуд тотчас толкнул в бок Томджона. Тот понимающе кивнул и с обаятельнейшей улыбкой снова обратился к Маграт:
   
— Не желаешь ли разделить с нами нашу нехитрую трапезу, мат… ста… милая барышня? — проворковал он. — Только у нас ничего, кроме соленой свинины, нет.
   
— Употребление мяса крайне тяжело сказывается на пищеварительной системе организма, — отбрила его Маграт. — Если бы человек мог заглянуть внутрь своей толстой кишки, его ужас не знал бы предела.
   
— Я бы, во всяком случае, точно испугался, — заметил Хьюл.
   
— А известно ли вам, что мужчина средних лет постоянно носит в своем кишечнике пять фунтов непереваренного мяса? — продолжала Маграт, чьи лекции на тему правильного подхода к питанию заставляли иных крестьян целыми семьями скрываться в подполе, пока она не уходила. — И ведь это при том, что лесные орехи, семечки подсолнухов…
   
— Соблаговоли хотя бы указать нам какую-нибудь речушку, через которую мы могли бы помочь тебе перебраться! — взмолился Томджон.
   
— Перестань дурачиться! — твердо приказала Маграт. — Перед тобой скромная собирательница хвороста, ой-ой-моя-спина. Я собираю всякие сухие веточки и время от времени показываю заблудившимся рыцарям дорогу в Ланкр.
   
— Ага-а-а, — протянул Хьюл. — Я предчувствовал такой поворот темы.
   
— Вы должны ехать по тропке, которая ответвляется налево. Увидите гигантский валун с трещиной посредине — его нельзя не заметить — и сворачивайте направо.
   
— Отлично, — буркнул Хьюл. — Не смеем больше задерживать. Не сомневаюсь, что дневную норму по хворосту ты еще не выполнила.
   
Он свистнул, и мулы, устало перебирая копытами, тронулись с места.
   
Когда же, час с небольшим спустя, дорога начала огибать одну за другой гигантские каменные глыбы, каждая из которых была величиной с дом, Хьюл бросил поводья и, скрестив руки на груди, стал чего-то ждать. Томджон озадаченно взглянул на своего напарника:
   
— Можно узнать, чем ты занимаешься?
   
— Жду, — угрюмо промолвил гном.
   
— Обрати внимание, скоро начнет темнеть.
   
— Ничего, это не займет много времени.
   
Первой не выдержала нянюшка Ягг.
   
— Только соленая свинина! — гаркнул Хьюл, когда из-за ближайшего валуна высунулась седая копна волос. — Не нравится — не бери. Насильно заставлять не будем. Ланкр где?
   
— Поезжайте как ехали, потом слева ущелье начнется, тогда и свернете, — быстренько объяснила суть нянюшка. — Там вывернете на дорогу, что к мосту идет, — ее сразу видно. Не заблудитесь.
   
Хьюл подобрал поводья.
   
— Ты забыла упомянуть ой-ой-твою-спину.
   
— Дьявол. Извини. Ой-ой-моя-спина.
   
— И что ты, как мне кажется, скромная собирательница хвороста, — продолжал Хьюл.
   
— Попал прямо в точку, — ласково отозвалась нянюшка. — Как раз намеревалась пособирать… Томджон подтолкнул гнома рукой:
   
— Не забудь про реку.
   
Хьюл яростно глянул на юношу.
   
— Как же, как же… — процедил он. — И ты можешь подождать нас здесь, а мы пока сбегаем речку поищем.
   
— Чтобы перенести тебя на другой берег, — радостно закончил Томджон.
   
Нянюшка Ягг расцвела в улыбке.
   
— Вообще-то, я всю жизнь по мосту ходила, — заявила она. — Но вы можете меня подбросить к нему.
   
На глазах у оцепеневшего от ярости Хьюла нянюшка Ягг, подобрав юбки, залезла в фургон, внедрилась между Томджоном и гномом и, поерзав, как устричный нож, быстро отвоевала себе половину скамейки.
   
— Кстати, ты упоминал соленую свинину, — вспомнила она. — А горчица у вас есть?
   
— Нет, — отрезал Хьюл.
   
— Плохо. К свинине обязательно нужна приправа, — поддерживая светскую беседу, мудро заметила нянюшка. — Ну да ладно, давай ее сюда.
   
Притчуд без слова протянул ей корзину, в которой содержался ужин всей труппы. Нянюшка подняла крышку корзины и окинула снедь придирчивым оком.
   
— А сыр-то у вас с запашком. Надо есть побыстрее, — сказала она. — А в том бурдюке что?
   
— Пиво, — ответил Томджон, на долю секунды опередив Хьюла, который слишком поздно сообразил, что на подобный вопрос всегда следует отвечать: «Вода».
   
— Разбавленное, что ли? — поинтересовалась нянюшка, наконец оторвавшись от бурдюка.
   
Рука ее пошарила в кармане фартука, где обычно хранился кисет с табаком.
   
— Огонька не найдется? — вопросила она.
   
Сразу несколько актерских рук потянулось к ней, предлагая огниво, трут и кремень. Нянюшка милостиво кивнула и убрала кисет обратно в карман.
   
— Отлично, — хлопнула она в ладоши. — А теперь как насчет табачка?
   
В течение следующего получаса езды караван комедиантов прогромыхал по Ланкрскому мосту, миновал несколько выгонов и наконец углубился в лесные угодья, составляющие славу, красу и большую часть этого королевства.
   
— И это что, весь Ланкр? — поинтересовался Томджон.
   
— Почему весь? — возмутилась нянюшка, ожидавшая более воодушевленного отклика. — За горами еще столько земли… Но люди в основном живут в долине.
   
— И это ты называешь долиной? — озираясь, проговорил Томджон.
   
— Ну, долом, — согласилась нянюшка. — Главное, воздух чистый. А замок вон там. Из него открывается исключительный вид на окружающий ландшафт.
   
— То есть на леса?
   
— Ничего, тебе здесь понравится, — успокаивающе промолвила нянюшка.
   
— Маленький он какой-то, ваш Ланкр.
   
Нянюшка на минуту призадумалась. Почти всю свою жизнь она безвыездно провела в Ланкре, но недостатка в пространстве не испытывала никогда.
   
— Мал золотник, да дорог, — сказала она наконец. — Зато все под боком.
   
— Что все?
   
— А что бы ни было, — огрызнулась нянюшка.
   
Хьюл все это время молчал. Воздух здесь и вправду был хорош — воздух, скатившийся по неприступным склонам Овцепиков и процедившийся сквозь высокогорные хвойные массивы. Они проехали в открытые ворота и очутились посреди огороженного пространства, которое в этих краях, очевидно, именовалось городом. Пошатавшись по Плоскому миру и получив хорошую космополитическую закалку, Хьюл решил, что внизу, на равнинах, это скопление зданий назвали бы, самое большее, кварталом.
   
— По-моему, это трактир, — нерешительно промолвил Томджон.
   
Хьюл проследил за его взглядом.
   
— Трактир, — согласился он спустя некоторое время. — По крайней мере похож.
   
— Когда ты думаешь давать пьесу?
   
— Понятия не имею. Полагаю, лучше послать кого-нибудь в замок и предупредить, что мы здесь. — Хьюл поскреб нижнюю челюсть. — Шут говорил, что этот король — или кто тут на его месте? — хотел бы прежде ее прочитать.
   
Томджон поглядывал по сторонам. Городок имел вид вполне миролюбивый. В таком месте едва ли кому-то взбредет в голову гнать актеров с приходом ночи. Плотность населения была и так крайне разрежена.
   
— Это Столица нашего королевства, — подала голос нянюшка Ягг. — Надеюсь, вы заметили, какие у нас милые улочки?
   
— Улочки? — переспросил Томджон.
   
— Улочка, — не стала настаивать нянюшка. — Все дома ремонтируются в срок, стоят совсем рядом с речкой, можно камень добросить…
   
— Добросить?
   
— Уронить, — вздохнула нянюшка и вновь забубнила: — Городские свалки содержатся в надлежащем состоянии, далее вы видите обширные…
   
— Сударыня, — перебил Хьюл, — мы приехали веселить этот город, а не покупать его.
   
Нянюшка Ягг покосилась в сторону Томджона:
   
— Я просто хотела, чтобы вы поняли, в какое прекрасное место приехали.
   
— Такой патриотизм весьма похвален, сударыня, — кивнул Хьюл, — а теперь окажи любезность, покинь наш фургон. Уверен, тебя ждет еще не одна вязанка хвороста. Ой-ой-моя-спина и всего доброго.
   
— Спасибо, что дали перекусить, — сказала нянюшка, не без труда переваливаясь через борт.
   
— Вернее, все сожрать, — брякнул Хьюл. Томджон толкнул его в бок:
   
— Зря ты так груб с нею. Кто знает, как еще все обернется. — И сам поспешил обернуться к нянюшке: — Мы очень признательны тебе, ма… Что за напасть? Куда она подевалась?
   
— А я тебе говорю, они приехали сюда давать театр, — рявкнула нянюшка.
   
Матушка Ветровоск, которая мирно сидела на солнышке и лущила горох, никак не отреагировала. К вящему раздражению нянюшки Ягг.
   
— Ну? Ты что, так и будешь молчать? Я вон сколько вынюхала! Собирала информацию. А не сидела на месте и не жрала семечки…
   
— Не семечки, а горох.
   
— Да, спасибо за поправку, это, безусловно, очень важно, — съязвила нянюшка.
   
— И что за театр они замыслили?
   
— Не сказали. Кажется, у них какой-то договор с нашим герцогом.
   
— А этому-то на что театр сдался?
   
— Тоже не сказали.
   
— Может, здесь своя тактика? — задумчиво произнесла матушка. — Чтобы незаметно проникнуть в замок? Очень умно придумано. А ты не обратила внимания, в фургоне были какие-нибудь сундуки?
   
— И сундуки, и тюки, и всякие короба.
   
— Так вот, знаешь, что в них? Мечи и доспехи. Поверь мне на слово.
   
Но нянюшка продолжала сомневаться:
   
— Они не очень-то похожи на солдат. Слишком молоды еще, кое-кого до сих пор угри мучат.
   
— Умницы. Толковые ребята. А посредине пьесы новый король во всеуслышание объявит, что его привела сюда судьба и так далее. Очень грамотный план.
   
— Тут есть еще одна неувязочка, — сообщила нянюшка, вытаскивая из кучи стручок и засовывая его себе в рот. — По-моему, Ланкр ему не очень понравился.
   
— Как это? Не может быть! Это же его родное королевство. Ты, наверное, ошиблась.
   
— Говорю тебе, по самым красивым местам их провела. А он все молчал и волком по сторонам глядел.
   
Матушкина уверенность несколько поколебалась.
   
— Это он тебя постеснялся, — заявила она наконец. — Кроме того, переволновался. Это бывает.
   
Она поставила таз с горохом на землю и задумчиво оглядела кромку леса.
   
— У тебя есть еще кто в замке из родни? — спросила она.
   
— Ширл и Дафф на кухне помогают. Повар-то бывший рассудком повредился…
   
— Хорошо. Я сообщу Маграт. Надо бы поглядеть на этот театр.
   
— Изумительно, — пробормотал герцог.
   
— Благодарю.
   
— Ты в точности описал все, что произошло, — продолжал Флем. — Так, словно сам присутствовал при этих ужасных событиях. Ха. Ха.
   
— Кстати, тебя там точно не было? — испепеляя гнома глазами, подалась вперед герцогиня.
   
— Это называется чудом воображения, — поспешно заверил Хьюл.
   
Герцогиня еще пару мгновений ела гнома глазами, как бы намекая, что воображению Хьюла сильно повезло, что его, воображение, тут же не стащили во двор, не приковали цепями к четырем разъяренным жеребцам и не заставили рассказать эту байку ветру в поле.
   
— О, как мне это знакомо! — отозвался герцог, одной рукой перебирая листы рукописи. — Все в точности, в точности, в точности совпадает… Все как было!
   
— Как будет! — прошипела герцогиня. Герцог, не отвечая, переложил очередную страницу.
   
— Тут и про тебя есть, — уверил он. — Потрясающе! Слово в слово, все как я помню. Любопытно, здесь даже Смерть присутствует.
   
— Образ, который всегда вызывает у публики повышенный интерес.
   
— И когда вы собираетесь играть ее?
   
— Ставить, ваша светлость, — поправил его Хьюл. — Мы уже дали несколько пробных спектаклей. Когда захотите.
   
«А затем мы побыстрее свалим отсюда, — добавил он про себя. — Прочь, чтобы не видеть твое лицо, напоминающее спекшуюся яичницу-глазунью, и эту гору в женском обличье и в платье кровавых тонов. Чем раньше мы уберемся из этого продуваемого всеми ветрами замка, тем лучше. Да уж, эта моя пьеса точно не войдет в историю».
   
— Ты назвал сумму, которую, как утверждаешь, мы тебе посулили, — сказала герцогиня. — Не мог бы ты повторить ее?
   
— По-моему, упоминалась еще сотня серебряных монет по представлении рукописи, — напомнил Хьюл.
   
— Клянусь небом, работа стоит этих денег! — вскричал герцог.
   
Услышав это, Хьюл поспешно ретировался, лишив герцогиню удовольствия поторговаться. Впрочем, будь его воля, он бы сам отдал сотню монет, только бы выбраться отсюда. «Да уж, золотник… — думал он. — О боги, неужели кому-то и впрямь нравится здесь жить?»
   * * *
   
В назначенный час Шут появился на лугу. На том самом, с маленьким озерцом посредине. Шут упорно смотрел в небо и недоумевал, куда подевалась Маграт. Она же сама называла этот луг «нашим местом». То, что его считали своим около дюжины коров, ничего не меняло.
   
Маграт явилась на свидание в зеленом платьице и скверном расположении духа.
   
— Что это за театр ты сюда притащил? — рявкнула она.
   
Ноги Шута подкосились, и он без сил рухнул на поваленное дерево.
   
— Ты что, не рада меня видеть?
   
— Э-э-э… Почему? Рада, конечно. Но что это за история с театром?
   
— Моему господину нужен был способ убедить народ Ланкра, что он, герцог, является законным правителем. А в первую очередь, полагаю, он хочет убедить в этом самого себя.
   
— Так вот зачем ты ездил в город?
   
— Да.
   
— Это гнусно!
   
Шут, однако, пропустил это замечание мимо ушей.
   
— А тебе больше по душе подход герцогини? Та считает, что чем больше народу будет повешено, тем лучше. Большая мастерица по этой части. А закончится все бунтом и всеобщим кровопусканием. Погибнут еще тысячи ни в чем не повинных людей.
   
— Да какой же ты мужчина после этого?!
   
— После чего?
   
— Неужели ты не хочешь отдать свою жизнь за правое дело?!
   
— Я предпочитаю более спокойный образ жизни. Вы, ведьмы, этого не понимаете, вы творите что вам вздумается. А на меня давят обстоятельства.
   
Маграт села рядом с ним. «Выведай все насчет этой пьесы, — вспомнила она наказ матушки. — Найди своего звенячего дружка и поговори с ним по душам». — «Он верен своему долгу, — ответила матушке Маграт. — Может, он вообще не захочет ничего рассказывать». — «Время полумер закончилось, — строго сказала матушка. — Если будет нужно, соблазни его».
   
— Когда же они собираются давать эту пьесу? — спросила она, придвигаясь к Шуту.
   
— Ей-ей, я думаю, мне нельзя говорить тебе об этом, — пожал плечами Шут. — Герцог несколько раз повторил мне, чтобы я ни в коем случае не говорил ведьмам, что ее будут давать уже завтра!
   
— Хорошо, что ты его не ослушался.
   
— В восемь вечера.
   
— Понимаю.
   
— Но приглашенных просят прибыть к семи тридцати. Шерри, легкие закуски и все такое прочее. Ей-ей.
   
— Не сомневаюсь, что твоя верность герцогу не велит тебе разглашать имена этих приглашенных…
   
— Конечно, не велит. Подумать только, в одном месте соберутся почти все главные люди Ланкра! Ты, понятно, пребываешь относительно этого в полном неведении.
   
— Естественно.
   
— Я просто посчитал, что человек имеет право знать то, что именно велено держать от него в тайне.
   
— Тонкий и мудрый подход. А скажи, через задние ворота замка по-прежнему можно пройти в кухню?
   
— Добавлю, что ты, должно быть, говоришь о тех самых воротах, которые так часто остаются без караула?
   
— Совершенно верно.
   
— В такие времена, ей-ей, мы не можем позволить себе транжирить средства на армию…
   
— Теперь скажи, а не может ли кое-кто все же посторожить эти ворота завтра около восьми вечера?
   
— Страшно подумать, но этим сторожем могу оказаться я сам.
   
— Совсем неплохо.
   
Шут отпихнул в сторону влажные губы одной бесцеремонной коровы.
   
— Герцог будет готов к встрече с вами, — добавил он.
   
— Но ведь ты сказал, что он сказал, что мы ничего не узнаем.
   
— Не совсем. Он велел не говорить вам ни слова, однако потом добавил: «Да только они все равно явятся». Не правда ли, чудно? Мне показалось, что он аж сияет от удовольствия. М-мда… А мы с тобой увидимся после окончания представления?
   
— Больше он ничего не сказал?
   
— Э-э… Вроде бы нес какую-то чушь о том, что собирается показать ведьмам, какое будущее их ожидает. Я, признаться, ничего не понял… Послушай, давай встретимся сразу после того, как все закончится. Я тут купил…
   
— Наверное, мне сегодня стоит помыть голову, — неожиданно вспомнила Маграт. — Извини… Мне нужно идти.
   
— Да, конечно, но я купил тебе пода… — рассеянно пробормотал Шут вслед удаляющимся шагам.
   
Спустя миг она уже скрылась в лесу, а Шут вновь вынужден был искать опору в поваленном стволе. Он смотрел, как ожерелье оплетает его нервные пальцы один за другим. Что и говорить, вещица была безвкусна до ужаса, зато именно такая, какая могла прийтись по душе Маграт. Серебряная, с висюльками и черепками! А во сколько это ожерелье ему обошлось, лучше было не вспоминать.
   
Корова, очевидно введенная в смущение рогами его шутовского колпака, жарко лизнула Шута в ухо.
   
«Все-таки это правда, — подумал Шут. — Иногда ведьмы все же делают пакости людям».
   
Завтрашний вечер настал очень быстро, и ведьмы, обойдя замок, нерешительно приблизились к воротам.
   
— Если он нас действительно ждет, лучше было остаться дома, — в который раз заявила матушка. — Наверное, опять что-то затеял. Он явно использует головологию.
   
— Творится что-то неладное, — подтвердила Маграт. — Прошлой ночью его люди сожгли три хижины в нашей деревне. Он всегда так поступает, когда у него хорошее настроение. К тому же нанял нового сержанта. А у этого слова с делом не расходятся.
   
— Наша Дафф говорила, что видела, как эти актеры сегодня поутру разминались, — высказалась нянюшка Ягг, которая, отправляясь на прогулку, захватила с собой кулек с грецкими орехами и кожаный бурдючок, из которого исходил пряный, едкий аромат. — Сказала, что все утро орали, дрались, а потом никак не могли понять, кто кого прирезал. А иногда один из них выходил вперед и начинал сам с собой разговаривать.
   
— Актеры… — презрительно фыркнула матушка. — Мало им настоящей истории, все выдумывают…
   
— Глотки они так драли, что перекрикивали всех, — добавила нянюшка.
   
В кармане ее фартука лежал булыжник из замка. Король-призрак планировал попасть на представление без билета.
   
Матушка кивнула. Сегодня должно случиться что-то важное. Она понятия не имела, что за сюрприз приготовил Томджон, однако ее чувство на всякого рода драмы подсказывало, что паренек не станет размениваться на пустяки. Она представила, как Томджон, спрыгнув с подмостков, заколет узурпатора, — и поняла, что надеется на подобный исход всем сердцем.
   
— Хвала тебе, — вдруг пробормотала она, — такому-то такому, королю в грядущем…
   
— Шевелите ногами, — буркнула нянюшка. — А то шерри без нас выпьют.
   
Шут ожидал их появления, скрываясь рядом с маленькой калиткой. При виде Маграт лицо его на миг просияло, но тут же нахмурилось, когда из темноты следом за юной ведьмой выступили две старухи.
   
— Прошу вас, мне бы меньше всего на свете хотелось лишних осложнений. Надеюсь, никаких осложнений не предвидится?
   
— Понятия не имею, о чем ты там бормочешь, — величественно заявила матушка Ветровоск, проскальзывая мимо него.
   
— Выше нос, колокольчатый! — подбодрила его нянюшка, тыча локтем под ребра. — Смотри, ты нашу девочку не очень-то в углах зажимай!
   
— Нянюшка! — ахнула потрясенная Маграт.
   
Шут же отреагировал заискивающе-шокированной улыбкой, которую призывает на помощь молодой человек, когда пожилая матрона начинает обсуждать подробности его интимной жизни.
   
Обе старшие ведьмы, не задерживаясь, прошествовали в глубь замка, тогда как Маграт в последнюю секунду остановила цепкая рука.
   
— У меня есть одно местечко, откуда все изумительно видно, — поведал Шут. Она помешкала.
   
— Пожалуйста, не думай обо мне дурно, — упорствовал он. — Со мной ты вне опасности.
   
— В этом я положительно убеждена, — пролепетала она, пытаясь заглянуть ему за плечо и понять, куда свернули ее старшие подруги.
   
— Пьесу решено давать под открытым небом, во дворе. Со сторожевой башни открывается отличный обзор. Там не будет ни души. Я отнес туда вино, кое-что из закусок… — Заметив, что Маграт все еще колеблется, он добавил: — Там есть полная бочка воды и камин, которым иногда пользуются часовые. Если хочешь, ты даже можешь помыть голову.
   * * *
   
Замок был полон. Публика, вежливо кланяясь и услужливо улыбаясь, прохаживалась важными кругами — так обычно ведут себя люди, которые каждый день видят друг друга при одних обстоятельствах, а вечером вдруг встречаются в совсем другой обстановке, например на служебной вечеринке. На ведьм никто даже внимания не обратил, и матушка Ветровоск и нянюшка Ягг без помех заняли места на скамейках, поставленных перед на скорую руку сколоченной сценой.
   
Первым делом нянюшка Ягг протянула матушке кулек с грецкими орехами.
   
— Хочешь? — предложила она. Мимо нее проскользнул городской голова Ланкра и вежливо указал на место рядом:
   
— Это место…
   
— Занято, — кратко отрубила нянюшка.
   
Городской голова, окинув рассеянным взглядом стремительно заполняющиеся скамьи, снова посмотрел на явно пустующее место перед собой. Подобрав полы мантии, он решился.
   
— Поскольку пьеса стартует с минуты на-минуту, вашим друзьям придется поискать себе другое местечко, — заявил он и сел.
   
Через мгновение лицо его позеленело. Зубы заклацали. Городской голова схватился за живот и громко замычал[20].
   
— Тебя предупреждали, — рявкнула нянюшка вслед удаляющемуся на полусогнутых ногах сановнику. — Зачем спрашивать, если все равно поступишь по-своему? — Она наклонилась к пустому пространству: — Как насчет орешков?
   
— О нет, благодарю, — отозвался король Веренс, учтиво поднимая прозрачную руку. — К сожалению, они во мне не задерживаются.
   
— Сиятельные помпадуры и прелестные пейзанки! Прислушайтесь к выходкам шалых каботинов…
   
— Это еще что? — зашипела матушка. — Что это за парень в колготках?
   
— Это Пролог, — пояснила нянюшка. — Он всегда идет первым, чтобы все знали, о чем будет пьеса.
   
— Ничего не поняла, — пожала плечами матушка. — Кто такие помпадуры?
   
— По-моему, это что-то типа личинок.
   
— Вот здорово! «Привет, личинки, добро пожаловать на шоу!» Люди сразу настраиваются на дружелюбный лад.
   
Со всех сторон на ведьм обрушилось оглушительное шиканье.
   
— Орехи крепкие, заразы, — пожаловалась нянюшка, выплевывая скорлупу на ладонь. — Придется каблуком колоть.
   
Матушка погрузилась в непривычное, а потому нервное молчание и попыталась разобрать, о чем говорит Пролог. Театр ставил ее в тупик. Он был начинен своеобразной магией, магией, которую она не понимала, которой не могла овладеть. Он изменял мир и утверждал, что все на самом деле не такое, каким кажется. Но самое страшное было в другом. Эта магия принадлежала людям, весьма далеким от волшебства и чародейства. То были обыкновенные люди, которые не знали правил. И они перекраивали мир, руководствуясь звучанием фраз.
   
Герцог и герцогиня смотрели пьесу с особого возвышения, возведенного прямо напротив сцены. Стоило матушке взглянуть на герцога, как тот сразу расплылся в заранее заготовленной улыбке.
   
«Лично я считаю, что мир должен оставаться таким, каков он есть, — подумала матушка. — А прошлое — таким, каким оно когда-то было. Ведь было оно куда лучше».
   
Грянули первые аккорды.
   
Из-за колонны высунулся Хьюл и дал отмашку. В неровном свете факелов, шаркая ногами, появились согбенные фигуры Притчуда и Бреттсли.
   
   
Старик (крайне дряхлый). Что за напасть обрушилась на землю?
   
Старуха (крайне дряхлая). Проклятье тьмы…
   
   
Некоторое время, беззвучно шевеля губами, гном следил за ходом сцены из-за кулис. Затем, резко переменившись в лице, помчался в караульное помещение, где занятые в постановке актеры колдовали над последними штрихами своих туалетов. Хьюл издал традиционный яростный вопль обманутого режиссера.
   
— Шевелитесь давайте! — взревел он. — Солдаты короля — на сцену! Ведьмам — при… Куда запропастились проклятые ведьмы?
   
Три самых юных актера поспешили предстать перед режиссером.
   
— Я потерял бородавку!
   
— В котле плавает какая-то гадость!
   
— В моем парике явно кто-то поселился!
   
— Уймитесь, ну-ка тише! — заорал Хьюл. — Все идет нормально!
   
— Уже идет?
   
Хьюл подскочил к гримировальному столику, схватил лепешку замазки и, скатав ее в огромный ком, прилепил на щеку первому актеру. Злополучный соломенный парик со всеми его обитателями был натянут на голову «второй ведьме», после чего, внимательно осмотрев котел, Хьюл провозгласил, что гадость так и должна плавать и вообще ничего гадкого в этой гадости нет.
   
Тем временем на сцене один из стражников выронил из рук щит, поспешно нагнулся, подобрал его, но тут же обронил копье. Хьюл в ужасе закатил глаза и со страстной мольбой обратился к тому божеству, которое могло сейчас наблюдать за сценой.
   
Все шло наперекосяк. Да, на предыдущих репетициях обозначились некоторые шероховатости, однако сейчас шероховатости были ни при чем. На своем веку Хьюлу довелось познать мгновения, когда от одного взгляда на сцену начинает стынуть кровь. Но такой силы окоченение, как сейчас, он испытывал впервые. У всех до одного участников сцены поджилки дергались, как у брошенных в котел раков. Уловив повисшую над сценой напряженную тишину, Хьюл в отчаянии бросился к кулисам.
   
— «Здесь скрыт кинжал за каждою улыбкой…» — прошипел он, развернулся волчком и сломя голову ринулся в гримерную, где его ждали подавленные ведьмы.
   
Из груди его вырвался злобный стон. Настоящая суета сует. И это ведьмы, которые нагоняют ужас на все королевство! До их выхода оставалась пара минут.
   
— Быстренько, собрались! — хлопнул в ладоши он, собираясь с духом. — Кто вы такие? Вы — злобные твари, так?!
   
— Да, Хьюл, — жалобно ответили те.
   
— Ну-ка громко и внятно, кто вы такие?!
   
— Мы — злобные твари, Хьюл.
   
— Громче!
   
— Злобные твари!
   
Хьюл, угрюмо ссутулясь, прошествовал вдоль обескровленного отряда темных сил и порывисто развернулся на месте.
   
— И что вы замышляете?
   
2-я Ведьма яростно почесал норовящий сбежать парик.
   
— Вроде бы будем наводить порчу, — пробормотал он. — Так в сценарии написано…
   
— У-меня-заложило-уши!
   
— Будем наводить порчу! — хором гаркнули ведьмы, вытягиваясь по стойке «смирно» и глядя прямо перед собой, чтобы избежать глаз главнокомандующего.
   
Хьюл прошелся в обратном направлении.
   
— Кто вы такие?
   
— Твари, Хьюл!
   
— Какие твари?
   
— Мерзкие, полночные твари! — рявкнули они, понемногу проникаясь воинственным духом.
   
— Какие такие мерзкие и полночные?
   
— Злобные, мерзкие, полночные твари!
   
— Строите ли вы козни? Замышляете ли коварное?
   
— Да-а-а!!!
   
— Делаете ли это силой безымянного искусства?
   
— Да-а-а!!!
   
Хьюл вообразил себя достаточно высоким, чтобы хорошенько нависнуть над своими подчиненными.
   
— Кто-вы-такие?! — рявкнул он.
   
— Коварные, злобные, мерзкие, полночные твари безымянного искусства!
   
— Превосходно!
   
Он устремил трясущийся палец в сторону сцены, понизил голос и, ведомый драматическим вдохновением, которое внезапно обрушилось на его чувствительную голову, изрек:
   
— А теперь, парни, я хочу, чтобы вы пошли и всыпали им так, чтобы всем чертям тошно стало. Не ради меня. Не ради этого проклятого капитана. — Воображаемый кончик сигары перекочевал из одного уголка рта в другой, Хьюл натянул на уши воображаемый оловянный шлем и проскрежетал: — Но ради капрала Вальковски и его маленькой дворняжки.
   
Ведьмы не знали, смеяться или плакать.
   
Гном умел держать паузу, но в самый ее разгар кто-то громыхнул листом жести. Пафос момента был безвозвратно погублен.
   
Хьюл вновь закатил глаза. Он вырос в горной стране, где грозовые бури имели обыкновение бродить от одной вершины к другой на ходулях из молний. Он до сих пор помнил бури, после которых горы наутро было не узнать, а леса куда-то вдруг исчезали. Лист жести — это, конечно, не буря, как бы яростно им ни громыхали.
   
«О боги, только один раз, — взмолился он. — Пусть сегодня все обойдется».
   
Он открыл глаза и увидел перед собой притихших ведьм.
   
— А вы что здесь торчите? — заревел он. — А ну бегом на сцену и прокляните их там по всем правилам!.. — И он одарил ведьм таким взглядом, что тех, словно ветром, вынесло на подмостки.
   
В этот момент кто-то постучал пальцем по его макушке:
   
— Хьюл, корона куда-то запропастилась.
   
— Да-да-да… — проговорил гном, чье сознание уже придумывало нормальную, работающую громо-молнесоздающую машину.
   
— Хьюл, короны нет! Как мне выходить на сцену?!
   
— Не говори ерунды, парень, корона на месте. Большая такая, с красными стекляшками. Очень внушительная. Ты в ней играл в том городе на большой площади…
   
— Где она скорее всего и осталась.
   
По сцене прокатился очередной раскат жестяного грома, но чуткое ухо Хьюла все же уловило слабеющий, нерешительный голос актера на сцене.
   
— «…Ребенку череп размозжить…» — прошипел он, мигом очутившись у кулис, и тут же кинулся обратно. — Найди запасную, — рявкнул он на Томджона. — В старом сундуке с бутафорией. Ты же у нас Злой Король — у тебя должна быть корона! И не стой как вкопанный, парень, у тебя через пару минут выход. Давай придумай что-нибудь.
   
И Томджон побрел обратно к сундукам с реквизитом. Его детство прошло среди корон, среди больших золотистых корон из дерева и гипса, украшенных стеклянными блестками. Свои первые шаги он сделал с королевским Бременем на голове. Другое дело, что большинство Бремени осталось в запасниках «Дискума». Из сундука, слой за слоем отмеряя временные пласты, извлекались кинжалы с картонными лезвиями, черепа, вазы… Но тут на самом дне его пальцы нащупали что-то легкое и коронообразное. Эту корону никогда не использовали на сцене, потому что она выглядела слишком уж жалко.
   
Здесь стоило бы написать, что Томджон ощутил странное покалывание в пальцах. Возможно, так оно и было.
   
Матушка превратилась в настоящую статую. Застыла и окаменела. Жуткая догадка закралась ей в душу.
   
— Это же мы, — промолвила она. — Узнаешь, Гита? Мы самые, вокруг какого-то глупейшего вида котла!
   
Нянюшка замерла, так и не донеся до рта очередной орех. Она прислушалась к тексту.
   
— Когда это я суда в море топила?! — вскричала она. — Они только что заявили, что, мол, топят суда. Лично я этим никогда не занималась.
   
А Маграт, наблюдавшая за ходом действия из сторожевой башни, ткнула локотком под ребра своему спутнику.
   
— Зеленые румяна… — пробормотала она, разглядывая 3-ю Ведьму. — Я же совсем не такая, правда?
   
— Ничего общего, — заверил Шут.
   
— А что у нее с прической?!
   
Подавшись вперед, Шут высунулся в амбразуру, став чем-то похожим на перевозбужденную горгулью.
   
— С виду солома, — сообщил он немного погодя. — Грязная какая-то…
   
Он замешкался, пальцы его с силой впились в устланную мхом каменную кладку. Незадолго до отъезда из Анк-Морпорка он попросил Хьюла подсказать ему пару изящных комплиментов, которые можно было бы сказать даме, и всю дорогу домой твердил их про себя. Так, сейчас или никогда…
   
— Надеюсь, ты не будешь против, если я сравню тебя с летним погожим деньком. Потому что… кстати, двенадцатого июня была очень неплохая погода, и… Куда же ты?
   
Король Веренс изо всех сил вцепился в скамью, на которой сидел, — пальцы, конечно, тут же прошли сквозь дерево, но он этого и не заметил. По подмосткам расхаживал Томджон.
   
— Ведь это он, это он! Мой сын!
   
Из нянюшкиных пальцев выскользнул и покатился по полу нерасколотый грецкий орех. Нянюшка медленно кивнула.
   
Веренс повернул к ней осунувшееся, прозрачное лицо:
   
— Что он там делает? Что за чушь несет?
   
Нянюшка лишь покачала головой. Томджон, по-крабьи ковыляя по сцене, приступил к ключевому монологу. У короля начала медленно отваливаться челюсть.
   
— По-моему, он здесь тобой притворяется, — негромко промолвила нянюшка.
   
— Но где он видел у меня такую походку? И откуда взялся этот мерзкий горб? А нога? Что у него с ногой? — Послушав еще с минуту, король в ужасе добавил: — Все это ложь! Я никогда ничего подобного не делал. И этого тоже. Почему он наговаривает на меня?
   
Нянюшка повернула голову и увидела на его лице страстную мольбу. Она пожала плечами.
   
Король поднял руку, снял с головы эфемерный венец и внимательно осмотрел его.
   
— Слушайте, он же в моей короне! Точно, она самая! Но что за вздор он плетет?.. — Веренс на миг умолк, дослушивая последние слова монолога, а затем добавил: — Ну да. Вот этим я, может, и занимался. Да, я сжег пару-другую хижин. Но все так поступают. Кстати, отличный стимул для градостроительства.
   
Призрачная корона вернулась на голову умершего монарха.
   
— Но зачем он наговаривает на отца? — взмолился несчастный король.
   
— Искусство, — коротко объяснила нянюшка. — Это, как его, зеркало жизни.
   
Матушка тем временем, медленно вертя головой, обводила взором лица собравшихся. Все они были обращены к сцене, все горели сопричастностью к происходящему, жадно ловили звонкие раскаты реплик, пронзающие неподвижный воздух. Ибо все происходящее на сцене было реально и, быть может, вбирало в себя больше истины, чем сама действительность. Ибо на сцене разыгрывалась история. История, которая, может, на самом деле была неправдой, но это уже ничего не значило.
   
Матушка никогда не тратила времени на слова.