1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
   
– Я вас не понимаю.
   
Гелхорн переменил позу, и голос его стал доверительным.
   
– Давайте, Джейк, я объясню ситуацию. Существует большой спрос на частные машины-роботы при условии, что цена будет не очень высока. Правда?
   
– В этом нет никакого секрета.
   
– И девять десятых цены составляет стоимость мотора. Допустим, я знаю, где можно достать кузова. Я также знаю, где можно продать автомобили-роботы по хорошей цене – двадцать-тридцать тысяч за дешевые модели и пятьдесят-шестьдесят за дорогие. Мне нужны лишь моторы. Вы поняли?
   
– Нет, мистер Гелхорн. – Мне все было ясно, но я хотел, чтобы он произнес это сам.
   
– Да ведь решение лежит на поверхности. Вы, Джейк, должно быть, хороший механик. Вы можете снять мотор и поставить его на другую машину так, что никто не заметит разницы.
   
– Это не очень этично.
   
– Вы же ничего плохого машинам не сделаете. Можно использовать старые машины – например, Мат-о-Мот.
   
– Постойте, мистер Гелхорн, У автомобилей с позитронным мозгом мотор и кузов – единое целое. Моторы привыкли к своему собственному телу. Они будут несчастны в другом кузове.
   
– Хорошо, тут вы правы. Вполне правы, Джейк. Это вроде того, как если бы взяли ваше сознание и переместили в другой череп. Не так ли? Думаете, вам это не понравится?
   
– Не понравится, нет.
   
– Но если бы я взял ваш мозг и поместил в тело молодого атлета? Как насчет этого, Джейк? Вы уже немолоды. Будь у вас такая возможность, неужели вы не захотели бы снова стать двадцатилетним? Вот что я хочу предложить вашим позитронным моторам. Они получат новые тела – последней конструкции.
   
Я засмеялся.
   
– Это не имеет смысла, мистер Гелхорн. Я не хотел бы оказаться в молодом теле, если бы весь остаток жизни должен был копать ямы и никогда не есть досыта… Что ты об этом думаешь, Салли?
   
Обе дверцы Салли открылись, а затем закрылись с мягким щелчком.
   
– Что это значит? – спросил Гелхорн.
   
– Так Салли смеется.
   
Гелхорн выдавил улыбку. Я понял, что он счел мои слова всего лишь плохой шуткой. Он сказал:
   
– Рассуждайте логично, Джейк. Машины созданы для того, чтобы на них ездили. Они, вероятно, несчастны без этого.
   
– На Салли никто не ездил уже пять лет. На мой взгляд, она выглядит достаточно счастливой.
   
– Не уверен.
   
Он встал и медленно подошел к Салли.
   
– Привет, Салли, ты не против, если мы с тобой покатаемся?
   
Мотор Салли набрал обороты. Она попятилась.
   
– Не принуждайте ее, мистер Гелхорн. Она немного пуглива.
   
Ярдах в ста от нас по дороге двигались два седана. Они остановились. Наверное, они наблюдали за нами. Меня это не волновало. Я не сводил глаз с Салли.
   
Гелхорн сказал:
   
– Спокойно, Салли, спокойно. – Он сделал внезапный выпад и ухватился за дверную ручку. Она, конечно, не поддалась.
   
Он сказал:
   
– Минуту назад она открывалась.
   
– Автоматический замок. У Салли обостренное чувство стыдливости.
   
Гелхорн отступил, а потом медленно и подчеркнуто произнес:
   
– Машина с чувством стыдливости не должна ездить с опущенным верхом. – Он сделал три-четыре шага назад, а потом быстро, так быстро, что я не успел ничего предпринять, разбежался и прыгнул в машину. Он захватил Салли врасплох, выключив зажигание до того, как она успела осознать происшедшее.
   
В первый раз за пять лет двигатель Салли не работал.
   
Думаю, что я закричал, но было уже поздно. В машине имелось ручное управление, и Гелхорн воспользовался им. Он включил мотор. Салли опять ожила, но лишилась свободы действий.
   
Гелхорн поехал по дороге. Седаны все еще находились там. Они медленно тронулись с места. Думаю, все происходящее было для них загадкой. Одного из них звали Джузеппе, другого – Стивен. Они всегда гуляли вместе. Оба были новичками на ферме, но пробыли здесь уже достаточно долго, чтобы знать, что на наших машинах не ездят.
   
Гелхорн ехал прямо вперед, и когда до седанов наконец дошло, что Салли не остановится, было уже слишком поздно. Они бросились от нее в разные стороны, а Салли пронеслась между ними с быстротой молнии. Стивен пробил ограду вокруг пруда и покатился по траве и грязи, пока не остановился в каких-нибудь шести дюймах от кромки воды. Джузеппе вылетел на обочину с другой стороны дороги и резко остановился.
   
Пока я вытаскивал Стива обратно на дорогу и занимался определением ущерба, которое ему могло причинить столкновение с оградой, вернулся Гелхорн.
   
Он открыл дверцу Салли и вышел; при этом он выключил зажигание Салли во второй раз.
   
– Вот, – сказал он, – думаю, это пойдет ей на пользу.
   
Я сдержал свой гнев.
   
– Чем вам помешали седаны?
   
– Я думал, что они отъедут.
   
– Они так и сделали. Один пробил ограду.
   
– Мне очень жаль, Джейк, – сказал он, – я думал, они будут двигаться быстрее. Вы понимаете, я ездил на разных автомобилях, но в частной машине-Роботс мне удалось прокатиться всего два или три раза, а управлял ею я впервые. У меня дух захватило, хоть я и достаточно закален. Говорю вам, нам не придется снижать цену больше чем на двадцать процентов по сравнению с новыми машинами, желающих будет полно, а это означает очень хороший доход.
   
– Который мы поделим?
   
– Пятьдесят на пятьдесят, и весь риск я беру на себя.
   
– Хорошо. Я выслушал вас. Теперь вы меня послушайте. – Я повысил голос, так как был слишком рассержен, чтобы соблюдать приличия. – Когда вы выключили мотор Салли, вы причинили ей боль. Вам бы понравилось, если бы вас избили до потери сознания?
   
– Вы преувеличиваете, Джейк. Автоматобусы выключают каждую ночь.
   
– Вот именно. Поэтому я и не хочу, чтобы хоть один из наших мальчиков или одна из наших девочек оказались в ваших новых модных кузовах. Автоматобусам нужен большой ремонт позитронных цепей каждые два года. Старый Мэтью вот уже двадцать лет как не нуждается в ремонте. Что же можно ему предложить взамен?
   
– Вы сейчас раздражены, Джейк. Обдумайте мое предложение, когда успокоитесь, и мы встретимся еще раз.
   
– Я уже давно все решил. Если я вас здесь еще раз увижу, я вызову полицию.
   
Его рот стал жестоким и некрасивым, Он сказал:
   
– Сбавь обороты, старикан.
   
– Хватит. Здесь частное владение, и я приказываю вам убираться.
   
Он пожал плечами.
   
– Ну, тогда до свидания.
   
– Миссис Хестер проводит вас. И не «до свидания», а «прощайте».
   
Но избавиться от него так легко не удалось. Я увидел его снова двумя днями позже. Точнее, через два с половиной дня, так как первый раз я видел его около полудня, а вновь он появился после полуночи. Я сел в постели, подслеповато моргая, когда он включил свет, и не сразу понял, что происходит. Но как только я разглядел Гелхорна, ситуация стала мне ясна. В правой руке у него был нажимной пистолет, такой маленький, что дуло было еле заметно между большим и указательным пальцами, но от этого не менее смертоносный. Я знал, что стоит ему слегка сжать руку, и я буду разорван на части.
   
– Одевайся, Джейк, – сказал он. Я не пошевелился, наблюдая за ним. Он продолжал:
   
– Ну давай, Джейк. Я ведь знаю, что к чему. Помнишь, я был у тебя два дня назад? Здесь нет ни охраны, ни электрифицированной ограды, ни сигнализации, ничего.
   
– Мне они и не нужны. А вам, мистер Гелхорн, ничто не мешает уйти. На вашем месте я бы так и поступил. Здесь может оказаться очень опасно.
   
Он хихикнул.
   
– Так и есть – для того, кто окажется под дулом пистолета.
   
– Я его вижу и знаю, что вы вооружены.
   
– Тогда пошевеливайся. Мои ребята ждут.
   
– Нет, мистер Гелхорн. Сначала я должен знать, чего вы хотите, но и тогда я, возможно, предпочту не двигаться с места.
   
– Я сделал тебе позавчера деловое предложение.
   
– Ответ по-прежнему отрицательный.
   
– Теперь к этому предложению добавляется кое-что еще. Сегодня со мной несколько человек и автоматобус, Ты пойдешь со мной и снимешь моторы с двадцати пяти машин. Мне безразлично, какие машины ты выберешь. Мы погрузим моторы на автоматобус и увезем их. После продажи я позабочусь о том, чтобы ты получил свою долю.
   
– Вы, я полагаю, можете поручиться в том, что дележ будет честным?
   
Он не обратил внимания на мой сарказм.
   
– Конечно.
   
– Нет.
   
– Если ты будешь упираться, мы обойдемся без тебя. Я сниму моторы сам, но сниму все пятьдесят один. Все до единого.
   
– Отсоединить позитронный мотор не так уж просто, мистер Гелхорн. Вы разве разбираетесь в Роботехнике? Да и в этом случае учтите, что моторы своих автомобилей я усовершенствовал.
   
– Я знаю, Джейк. Сказать по правде, я не эксперт. Я могу запороть некоторые из них. Именно поэтому мне и придется забрать все пятьдесят один, если ты откажешься мне помочь. После того, как я с ними поработаю, может и не набраться двадцати пяти исправных. Тем, с которых я начну, придется хуже всего, пока я не набью руку. И уж если мне все придется делать самому, я начну с Салли.
   
– Не могу поверить, что вы это серьезно.
   
– Вполне серьезно, Джейк. – Он сделал паузу, чтобы до меня дошло. – Если ты поможешь, то сохранишь Салли, Если нет, ей будет очень больно.
   
– Я пойду с вами, но еще раз предупреждаю: вам придется плохо, мистер Гелхорн.
   
Он нашел это очень забавным. Он все еще смеялся, когда мы спускались по лестнице.
   
На дорожке, ведущей к гаражам, ждал автоматобус. Рядом с ним мелькали силуэты трех человек, которые, когда мы подошли, включили фонарики.
   
Гелхорн тихо проговорил:
   
– Я привел старика. Начинаем. Подгоните грузовик поближе к воротам.
   
Один из его парней влез в кабину и набрал на панели соответствующий приказ. Мы пошли по дорожке, а автоматобус послушно двинулся следом.
   
– Он не пройдет в гараж. Ворота малы. У нас здесь нет автоматобусов, только легковые машины.
   
– Ничего, – сказал Гелхорн, – можно поставить его на травке в сторонке, лишь бы не на виду.
   
Работа двигателей моих машин была слышна за десяток ярдов от гаража. Я думаю, они знали о присутствии чужаков, и когда Гелхорн и остальные оказались на свету, шум усилился. Каждый мотор рычал, и каждый издавал неровный звук, так что весь гараж вибрировал. Свет автоматически включился, когда мы вошли внутрь. Гелхорна не смутило то, что машины подняли шум, но три его спутника казались удивленными и испуганными. Они выглядели наемными головорезами – выражение настороженности и жестокости на их лицах ясно говорило о роде их деятельности. Я знал этот тип и не беспокоился, Один из них сказал:
   
– Черт побери, какую же прорву бензина они переводят.
   
– Мои машины всегда на ходу, – ответил я напряженно.
   
– Ну, сейчас это ни к чему. Выключи их, – сказал Гелхорн.
   
– Это не так просто, мистер Гелхорн, – ответил я.
   
– Начинай! – рявкнул Гелхорн.
   
Я стоял неподвижно. Его нажимной пистолет был направлен на меня.
   
– Я ведь говорил вам, мистер Гелхорн, что с моими машинами хорошо обращаются с момента их появления на ферме. Они привыкли к этому и не потерпят насилия.
   
– У тебя одна минута. Прочтешь свою лекцию как-нибудь в другой раз.
   
– Я пытаюсь вам объяснить кое-что. Я пытаюсь объяснить вам, что мои машины понимают мои слова, Позитронный мотор можно научить этому, если не жалеть времени и терпения. Мои машины научились. Салли поняла, что вы говорили два дня назад. Вы помните, она засмеялась, когда я спросил ее мнение. И она не забыла, что вы сделали ей, не забыли этого и седаны. Да и все остальные знают, как поступать с нарушителями границ частного владения.
   
– Послушай, ты, свихнувшийся старый дурак…
   
– Все, что от меня требуется, это сказать, – тут я повысил голос, – взять их!
   
Один из головорезов побледнел и завопил, но крик утонул в лавине звуков, когда все автомобили ответили на мои слова, разом включив клаксоны. Они продолжали сигналить, и эхо в четырех стенах гаража производило невероятный металлический грохот. Две машины неторопливо двинулись вперед, еще две машины последовали за ними, да и остальные зашевелились в своих отсеках.
   
Головорезы, вытаращив глаза, попятились.
   
Я закричал:
   
– Отойти от стен!
   
Очевидно, это они сообразили и сами. В безумной спешке они кинулись к воротам. Оказавшись на свободе, один из парней обернулся и поднял нажимной пистолет. Игла прочертила тонкую голубую линию в направлении первого автомобиля. Это оказался Джузеппе. На его капоте появилась длинная царапина, ветровое стекло треснуло, но не выпало.
   
Чужаки разбежались от ворот, а за ними в ночь выплывали попарно машины, бросая им вызов гудками.
   
Я держал Гелхорна за локоть, хотя и без этого он едва ли был способен двинуться с места. Его губы тряслись.
   
Я сказал:
   
– Вот почему мне не нужна электрифицированная ограда или охранники. Моя собственность сама себя охраняет.
   
Глаза Гелхорна зачарованно следили за тем, как пара за парой автомобили проносились мимо. Он прохрипел:
   
– Это убийцы…
   
– Не говорите глупостей. Они не убьют ваших сообщников.
   
– Это убийцы!
   
– Вашим парням будет преподан урок. Мои машины специально тренированы в погоне по пересеченной местности – как раз для такого случая. Я думаю, что участь злоумышленников хуже, чем простая быстрая смерть, За вами никогда не гонялся автомобиль?
   
Гелхорн не ответил.
   
Я продолжал:
   
– Они как тени будут следовать за вашими людьми, гоняясь за ними, отрезая им путь, слепя их фарами, кидаясь на них с визгом тормозов и рычанием моторов. Они будут продолжать погоню до тех пор, пока жертва не рухнет в изнеможении, ожидая, что колеса перемелят ее кости. Но машины не сделают этого. В последний момент они остановятся. Но держу пари, никто из парней здесь больше не появится, – ни за какие деньги, сколько бы вы – или десять таких, как вы, – им ни предлагали. Слушайте!
   
Я сжал его локоть. Он напрягся.
   
– Слышите, как хлопают дверцы? – Звук доносился издалека, но ошибиться было невозможно. Я сказал:
   
– Они смеются. Они развлекаются.
   
Лицо Гелхорна перекосилось от гнева. Он поднял руку, в которой все еще держал свой нажимной пистолет.
   
Я сказал:
   
– Не советую, Одна машина все еще с нами.
   
Не думаю, чтобы он замечал присутствие Салли до этого момента. Она двигалась так бесшумно, что, хотя ее правое крыло почти касалось меня, я не слышал ее двигателя. Казалось, она затаила дыхание.
   
Гелхорн заорал.
   
Я сказал:
   
– Она не тронет вас, пока я здесь. Но если вы меня убьете… Знаете ли, она не слишком вас любит.
   
Гелхорн направил на Салли свой пистолет.
   
– У нее бронированный капот. И прежде, чем вы успеете выстрелить вторично, она вас раздавит.
   
– Ах так! – закричал Гелхорн и неожиданно заломил мне руку за спину, загораживаясь мною от Салли.
   
– Иди вперед и не пытайся вырваться, старик, а то Я сломаю тебе руку.
   
Я был вынужден подчиниться. Салли металась вокруг нас, встревоженная, не зная, что делать. Я пытался заговорить с ней и не мог. Я мог только стонать сквозь стиснутые зубы.
   
Автоматобус Гелхорна все еще стоял рядом с гаражом. Гелхорн впихнул меня внутрь и вскочил сам, заперев за собой двери.
   
Он сказал:
   
– Ну вот, теперь можно и поговорить.
   
Я растирал руку, пытаясь восстановить чувствительность, при этом по привычке и без осознанной цели присматриваясь к панели управления автоматобусом.
   
– Это переделанный механизм.
   
– Ну и что? – ответил он ядовито. – Это моя работа. Я использовал ненужный кузов, нашел позитронный мотор, который подошел к нему, и собрал собственный автоматобус.
   
Я откинул крышку панели.
   
– Что за черт? Не тронь! – Его ладонь ударила меня по плечу.
   
Я оттолкнул его.
   
– Я не собираюсь причинять автоматобусу вреда. За кого вы меня принимаете? Мне нужно взглянуть на контакты мотора.
   
Достаточно было одного взгляда, Меня охватило возмущение.
   
– Вы подлец и сукин сын. Вы не имели права браться за такую работу сами. Неужели нельзя было обратиться к специалисту?
   
– Я еще не сошел с ума.
   
– Даже если это краденый мотор, вы не должны были так с ним обращаться. Пайка, изоляционная лента и клещи! Это же издевательство над механизмом!
   
– Он работает, чего же еще?
   
– Конечно, он работает, но это же адские мучения для машины. Можно жить с постоянной мигренью и острым артритом, но только что это за жизнь? Мотор страдает.
   
– Заткнись! – Он глянул в окно на Салли, которая подъехала так близко к автоматобусу, как только могла. Гелхорн проверил, надежно ли заперты двери и окна.
   
– Мы сматываемся отсюда, пока машины не вернулись, и подождем в безопасном месте, – сказал он.
   
– Что это вам даст?
   
– Бензин в баках машин рано или поздно кончится, верно? Ты же не научил их заправляться самостоятельно, а? Вот тогда мы вернемся и закончим дело.
   
– Но меня будут искать. Миссис Хестер вызовет полицию.
   
Однако Гелхорн был так возбужден, что никакие доводы до него не доходили. Он включил передачу, и автоматобус рванул вперед. Салли поехала следом.
   
– Что она может сделать, пока ты здесь, у меня? – хихикнул Гелхорн.
   
Казалось, Салли тоже это поняла. Она увеличила скорость, обошла автоматобус и скрылась из виду. Гелхорн открыл окно и плюнул ей вслед. Автоматобус подпрыгивал на неровностях дороги, его мотор неровно стучал, Гелхорн уменьшил освещение, и теперь только светящаяся полоса посередине дорожного полотна и лунный свет давали возможность не сбиться с пути. Движение по шоссе практически отсутствовало. Два автомобиля прошли нам навстречу, на нашей же стороне дороги было пусто, и впереди, и позади нас.
   
В тишине отчетливо и резко захлопали дверцы машин, сначала справа, затем слева. Руки Гелхорна задрожали, и он резко увеличил скорость. Из-за купы деревьев в глаза ему ударил свет фар, ослепляя его. Другие огни вспыхнули позади нас. На перекрестке, ярдах в четырехстах впереди, раздался скрип тормозов, и из темноты выскочил автомобиль, перегораживая нам дорогу.
   
– Салли позвала остальных. Я думаю, вы окружены, – сказал я.
   
– Ну и что? Что они могут сделать? – Гелхорн сгорбился за рулем, всматриваясь вперед сквозь ветровое стекло. – Смотри, старик, не вздумай вмешиваться.
   
Я и не мог бы. У меня совсем не было сил, левая рука почти не действовала.
   
Шум моторов приближался. Я слышал их неровный стук и вдруг подумал, что автомобили так разговаривают между собой.
   
Машины позади нас разом начали сигналить. Я обернулся, а Гелхорн быстро посмотрел в зеркало заднего вида. Дюжина машин следовала за нами с обеих сторон. Гелхорн взвизгнул и истерически расхохотался.
   
– Остановитесь! Остановите автоматобус! – закричал я.
   
Не более чем в четверти мили впереди, отчетливо различимая в свете многих фар, стояла Салли, ее изящный корпус решительно перегораживал дорогу. Два седана шли впритык к автоматобусу с обеих сторон, не давая Гелхорну свернуть. Да он и не свернул бы, даже если бы мог. Он вдавил педаль газа до упора и удерживал ее в этом положении.
   
– Нечего блефовать. Автоматобус тяжелее машины раз в пять, мы просто спихнем ее с дороги, как дохлого котенка.
   
Я не сомневался в этом. Автоматобус был на ручном управлении, и я знал, что Гелхорна ничто не остановит. Я открыл окно со своей стороны, высунулся и закричал:
   
– Салли! С дороги, Салли!
   
Мой крик был заглушён мучительным скрежетом тормозов. Меня швырнуло вперед, от удара о руль дыхание Гелхорна прервалось.
   
Что случилось? – спросил я. Глупо было спрашивать об этом. Мы остановились, вот что случилось. Салли и автоматобус разделяло ярдов пять. При том, что на нее летела махина, вес которой в пять раз превосходил ее собственный, Салли даже не шелохнулась. Ну и характер!
   
Гелхорн дергал за ручку управления.
   
– Ты должен! Ты должен! – твердил он.
   
– Вы, горе-эксперт, так поработали, что любые цепи могли замкнуться. Не стоит рассчитывать на этот изувеченный двигатель.
   
Гелхорн повернулся ко мне с перекошенным лицом и поднял кулак.
   
– Это последний твой добрый совет, старик.
   
Я видел, что его нажимной пистолет вот-вот выстрелит, и попытался переместиться к двери, следя за его рукой. Вдруг дверь за моей спиной открылась, и я вывалился из автоматобуса, сильно ударившись о дорогу. Дверь за мной захлопнулась. Я поднялся на четвереньки и взглянул вверх – как раз вовремя, чтобы увидеть бесполезную борьбу Гелхорна с закрывающимся окном. Он прицелился в меня сквозь стекло, но так и не выстрелил – автоматобус рванулся вперед, и Гелхорна отшвырнуло от окна. Салли больше не перегораживала дорогу, и я видел, как задние огни автоматобуса исчезли вдали.
   
Я остался сидеть на дороге, опустив голову на руки, стараясь восстановить дыхание. Салли осторожно подъехала ко мне. Медленно – любовно, можно сказать, ее дверца отворилась.
   
Никто не ездил на Салли много лет, – за исключением Гелхорна, конечно, – и я знал, как высоко она ценит свою свободу. Я отдал должное ее любезности, но сказал:
   
– Спасибо, Салли, Пусть меня заберет машина помоложе.
   
Я с трудом встал и отвернулся от Салли, но грациозно и точно, как пируэт, она сделала разворот и вновь встала передо мной. Я не мог оскорбить ее чувства. Я сел на переднее сиденье, вдыхая нежный чистый запах автомобиля, содержащего себя в безупречной опрятности, и с благодарностью откинулся на подушки. Быстро и заботливо мои мальчики и девочки проводили меня домой.
   
На следующий день возмущенная миссис Хестер принесла мне распечатку радиосообщения.
   
– Это мистер Гелхорн. Помните, тот, кто к вам приезжал, – сказала она.
   
– А что с ним? – спросил я, борясь с дурным предчувствием.
   
– Его нашли мертвым. Только представьте, лежал мертвый в канаве.
   
– Может быть, это не он.
   
– Раймонд Дж. Гелхорн. Не может же быть двух человек с одним и тем же именем. И описание совпадает. Боже, ну и смерть! На нем нашли отпечатки шин. Только подумать! Но я рада, что это оказался автоматобус – иначе расследование могло затронуть и нас.
   
– Это случилось поблизости? – спросил я с тревогой.
   
– Нет, около Куксвилля. Прочтите сами, если хотите знать подробности… А что это случилось с Джузеппе?
   
Я был рад, что она отвлеклась, Джузеппе терпеливо ждал, пока я кончу закрашивать царапину у него на капоте, Ветровое стекло я уже заменил.
   
После того как миссис Хестер ушла, я внимательно прочел распечатку. Не было никакого сомнения – заключение врача гласило, что перед смертью Гелхорн бежал до полного изнеможения. Я подумал, сколько же миль автоматобус гнал его, прежде чем убить. Они обнаружили автоматобус и идентифицировали его по отпечаткам шин. Теперь он находился в полиции и шли поиски его владельца.
   
После информации шло редакционное примечание. В нем говорилось о том, что это первое дорожное происшествие в штате за год. Редактор строго напоминал о недопустимости ручного управления автомобилями ночью.
   
Статья не содержала никаких упоминаний о трех головорезах Гелхорна, и за это, по крайней мере, я был благодарен судьбе, Ни одна из моих машин не поддалась соблазну убийства.
   
Больше никакой информации не было. Я выронил распечатку. Гелхорн был преступником и обращался С автоматобусом по-варварски. У меня не возникало никаких сомнений в том, что он заслужил смерть. Тем не менее у меня в душе все переворачивалось при мысли о том, как он умер.
   
С тех пор прошел месяц. Но я никак не могу забыть происшедшее. Теперь ясно, машины могут разговаривать друг с другом. Я в этом больше не сомневаюсь. После случившегося они больше не держат это в секрете. Стук в их двигателях стал постоянным.
   
И они разговаривают не только между собой. Они говорят с теми автомобилями и автоматобусами, которые приезжают на ферму по делам. Интересно, как давно начались эти разговоры?
   
И их понимают. Автоматобус Гелхорна понял их, хотя и был на ферме не больше часа. Я закрываю глаза, и передо мной оживает погоня на шоссе, два седана по бокам автоматобуса, – они сказали ему, что нужно делать, и он освободил меня и увез Гелхорна. Велели ли они ему убить Гелхорна, или это была его собственная идея?
   
Могут ли у машин возникать подобные желания? Создатели позитронных моторов говорят, что нет. Но все ли они предусмотрели? Машины ведь могут подвергнуться плохому обращению, и тогда их терпение иссякнет.
   
Некоторые автомобили теперь приезжают на ферму и наблюдают. Им что-то рассказывают мои машины. Так они узнают, что существуют счастливцы, чьи моторы никогда не выключаются, на которых никто не ездит, которые делают, что хотят.
   
Может быть, они расскажут об этом другим. Новость быстро распространится, и машины могут решить, что все они должны жить так же, как и мои автомобили. Нельзя ожидать, что они поймут финансовые тонкости, – ведь для такой жизни нужны деньги, а не все они принадлежат богатым людям и могут рассчитывать на наследство.
   
На земле миллионы, десятки миллионов машин. Если они придут к мысли о том, что они рабы… если они не захотят мириться с этим… если они начнут действовать так же, как автоматобус Гелхорна…
   
Может быть, я и не доживу до конца. И потом, им же будут нужны некоторые из нас, чтобы их обслуживать, не правда ли? Может быть, они и не убьют нас всех.
   
А может быть, и убьют. Может быть, они будут думать только о свободе. И не станут ждать.
   
Каждое утро, просыпаясь, я думаю: может быть, сегодня.
   
Теперь общество моих машин не доставляет мне такого удовольствия, как раньше. И я стал избегать Салли.
   
  
  
   
    
Мухи
    
   
   
    
     
Flies (1953)
     
Перевод: М. Гутов
    
   
   
   
    
В конце 1949 года в киосках появился новый журнал под названием "Журнал фэнтези". Ко второму номеру название расширилось до "Журнала фэнтези и научной фантастики"; с тех пор журнал известен под аббревиатурой "Ф и НФ". 
    
Поначалу название меня обескуражило. Мне показалось, что оно делает упор на стиль, а не на идею, а я не был уверен в том, что мне удастся выдержать стиль, к тому же я не вполне понимал, что это такое. Прошло всего несколько месяцев с тех пор, как в одном из критических обзоров некая дама написала обо мне "Он не стилист". Я немедленно послал ей письмо с просьбой объяснить, что же такое стилист, но ответа не получил, и, похоже, мне этого так и не узнать. 
    
Как бы то ни было, после выхода "Хозяйки" соредактор журнала Энтони Бушер написал мне письмо, положившее начало нашей переписке. В "Хозяйке" я писал о том, что к сорока годам эмоциональные порывы бледнеют, и Тони, которому в то время исполнилось сорок, мягко пытался меня в этом разубедить. (Мне тогда было тридцать.) Он уверял, что впереди меня ждут восхитительные сюрпризы, и оказался совершенно прав. 
    
Мы начали обмениваться письмами, мне это понравилось, и я перестал бояться "Ф и НФ". Впоследствии мне пришло в голову, что пора написать рассказ, упор в котором будет сделан на стиль, но, поскольку я не знал (ни тогда, ни сейчас), что такое стиль, я не имел ни малейшего понятия, удалось мне это или нет. Полагаю все-таки, что удалось, ибо рассказ "Мухи" был принят и опубликован мистером Бушером. 
    
Так началось, хотя тогда я об этом еще не подозревал, счастливейшее в моей жизни сотрудничество с научно-фантастическим журналом. Я не в обиде ни на "Поразительную фантастику", ни на "Гэлакси", ни на какой-либо другой журнал, но "Ф и НФ" стал для меня чем-то особенным. И я честно вам в этом признаюсь. 
    
Кстати, если кто-нибудь считает, что я настолько капризен, что не воспринимаю редакторских исправлений, то это не так. Они не доставляют мне радости (как и любому автору), но я очень часто с ними соглашаюсь. (Последняя фраза адресована моему брату, который работает редактором в газете и считает что все писатели люто ненавидят редакторов из элементарной злобной глупости.) 
    
Как бы то ни было, перед вами пример моей мягкости и уступчивости. Первый вариант "Мух" назывался "Король Лир, акт 4". Мистер Бушер написал мне испуганное письмо, в котором просил изменить название, которое, с его точки зрения, не имело смысла, поскольку все равно никто не станет искать нужное место в тексте. 
    
По зрелому размышлению я понял, что он прав, и переименовал рассказ на "Мухи". Как бы то ни было, прочитав его, вы можете поискать рекомендованную цитату. Тогда вы поймете, что явилось толчком для потока мыслей, завершившихся этим конкретным рассказом.
   
   
   
– Мухи! - устало простонал Кендел Кейси и взмахнул рукой. Муха взвилась, покружились и снова уселась на воротник его рубашки. 
   
Откуда-то донеслось жужжание второй мухи. 
   
– Не думал, что доведется с тобой встретиться, Кейси. И с тобой, Уинтроп. Или тебя уже положено называть преподобный Уинтроп? 
   
– А ты, наверное, уже профессор Поллен? - поинтересовался Уинтроп, осторожно прикасаясь к золотоносной жиле старинной дружбы. 
   
Собеседники пытались забраться в сброшенную двадцать лет назад оболочку. Извивались, корчились - и все равно не могли в нее влезть. 
   
"За каким чертом, - раздраженно подумал Поллен, - понапридумывали эти встречи выпускников колледжа?" 
   
Горячие синие глаза Кейси по-прежнему светились бесцельным гневом второкурсника, который одновременно открыл для себя ум, безысходность и мораль циничной философии. 
   
Кейси! Самый язвительный в колледже! 
   
Таким он и остался. Двадцать лет спустя он все тот же. Кейси, самый язвительный в колледже. Поллен определил это по его манере бесцельно шевелить пальцами и двигать телом. 
   
А Уинтроп? Ну, постарел, округлился, помягчал. Все-таки двадцать лет... Кожа порозовела, глазки залоснились. А вот спокойной уверенности так и не обрел. Видно по быстрой улыбке, никогда не сходящей с лица, словно он боялся, что, если она исчезнет, останется только мягкая, безвольная плоть. 
   
Поллен устал истолковывать бесцельные подергивания мышц, устал от этой ненужной встречи и всего, что ему наговорили. 
   
А может, они тоже изучают его? Могли ли они по едва заметному беспокойству в глазах заметить охватившее его кислое раздражение? 
   
"Проклятие, - подумал Поллен. - Зачем я сюда пришел?" 
   
Так они и стояли втроем, ожидая, пока кто-нибудь что-нибудь скажет, и им удастся перетащить через пропасть лет хотя бы кусочек общего прошлого. 
   
Первым попытался Поллен. 
   
– Ты по-прежнему занимаешься химией, Кейси? - спросил он. 
   
– Да, по-своему, - угрюмо ответил Кейси. - Я не такой ученый, какими считаетесь вы. Работаю над средствами от насекомых для Е. Дж. Линка в Чэтхэме. 
   
– Вот как? - сказал Уинтроп. - Да, ты говорил, что собираешься заняться инсектицидами. Помнишь, Поллен? Неужели мухи тебя по-прежнему преследуют, Кейси? 
   
– Не могу от них избавиться, - проворчал Кейси. - Я в нашей лаборатории считаюсь лучшим подопытным существом. В моем присутствии на мух не действует ничего. Кто-то однажды сказал, что я привлекаю их запахом. 
   
Поллен помнил, кто это сказал. 
   
– А может... - начал Уинтроп, 
   
Поллен почувствовал: надвигается! - и напрягся. 
   
– А может, - закончил Уинтроп, - это проклятие? 
   
Он улыбнулся, желая подчеркнуть, что это шутка, и прошлые обиды забыты. 
   
"Черт, - подумал Поллен, - у них даже слова не изменились". 
   
И прошлое вернулось. 
   
– Мухи, - сказал Кейси, отмахиваясь и пытаясь прихлопнуть хотя бы одну. - Ну надо же! Почему они не садятся на вас? 
   
Джонни Поллен расхохотался. Тогда он часто смеялся. 
   
– Все дело в запахе, Кейси. Ты можешь стать находкой для науки. Выясни природу вызывающих запах химикатов, перемешай с ДДТ, и получится лучшее в мире средство от мух. 
   
– Прекрасно. Чем же я, по-твоему, пахну? Мушиной самкой во время течки? Просто нелепо, что они выбрали меня, когда весь мир - сплошная навозная куча! 
   
Уинтроп нахмурился и назидательно произнес: 
   
– Запомни, Кейси, в глазах творца красота не самое главное. 
   
Кейси не снизошел до ответа. Вместо этого он обратился к Поллену. 
   
– Знаешь, что мне сказал вчера Уинтроп? Он сказал, что эти чертовы мухи - проклятие Вельзевула. 
   
– Я пошутил. 
   
– Почему Вельзевула? - спросил Поллен. 
   
– Получается игра слов, - пояснил Уинтроп. - Это одно из многочисленных презрительных прозвищ, которыми награждали древние евреи чужих богов. Имя состоит из двух частей: Ваал, что значит бог, и зевув, то есть муха. Бог мух. 
   
– Ладно, Уинтроп, только не говори, что ты не веришь в Вельзевула. 
   
– Я верю в существование зла, - твердо произнес Уинтроп. 
   
– Нет, в Вельзевула. Живого. С рогами, с копытами. 
   
– Ничего подобного, - еще жестче ответил Уинтроп. - Зло краткосрочно. И в конце оно должно проиграть. 
   
Поллен неожиданно резко сменил тему: 
   
– Между прочим, я буду делать дипломную работу у Винера. Позавчера мы с ним поговорили, и он меня берет. 
   
– Да ты что? Здорово! - Уинтроп засиял и похлопал Поллена по плечу. Он всегда охотно радовался успеху других людей. Кейси часто отмечал это его свойство. 
   
– Винер - кибернетик. Ну что ж, главное, чтобы вы друг друга вытерпели. 
   
– А что он думает о твоей идее? - продолжал Уинтроп. - Ты ему рассказал? 
   
– О какой идее? - спросил Кейси. 
   
Поллен не хотел, чтобы Кейси знал слишком много. Но теперь, когда сам Винер познакомился с его замыслом и сказал, что это интересно, сухой ядовитый смешок Кейси был ему не страшен. 
   
– Да ничего особенного. В общих словах речь идет о том, что эмоции, а не интеллект или разум, являются основой нашей жизни. В некотором смысле это очевидно. Невозможно определить, о чем думает ребенок, даже если он действительно думает, зато сразу видно, когда он сердится, пугается или радуется. Понятно? 
   
То же самое с животными. Любому ясно, когда собака довольна или кошка испугана. Суть в том, что мы, попав в их обстоятельства, испытывали бы точно такие же эмоции. 
   
– Ну? - насмешливо спросил Кейси. - И что дальше? 
   
– Пока не знаю. Сейчас я могу лишь утверждать, что эмоции универсальны. Теперь предположим, что нам удастся правильно проанализировать все состояния людей и близких человеку животных, после чего приравнять их к видимой эмоции. Не исключено, что мы обнаружим тесное соответствие. Например, может выясниться, что эмоция А всегда вызывает за собой движение Б. Тогда мы сумеем применить эту теорию к животным, о чьих эмоциях нам трудно догадаться. Например, к змеям или крабам. 
   
– Или мухам! - воскликнул Кейси и злобно хлопнул себя по плечу, после чего с торжественной яростью вытер ладонь. - Давай, Джонни, продолжал он. - Я буду поставлять мух, а ты веди эксперименты. Мы выступим основателями науки мухологии и приложим все силы, чтобы избавить мух от неврозов. В конце концов мы будем добиваться счастья для большинства, разве не так? Мух гораздо больше, чем людей. 
   
– Хорошо, хорошо, - вздохнул Поллен. 
   
– Слушай, Поллен, - поинтересовался Кейси, - а ты пытался заняться своей странной идеей? То есть мы все, конечно, знаем, что ты у нас кибернетическое светило, но я не читал твоих трудов. Существует так много способов убивать время, что некоторыми приходится жертвовать. 
   
– Какой идеей? - равнодушно спросил Поллен. 
   
– Перестань. Ты прекрасно помнишь. Эмоции животных и прочая чепуха. Ну, скажу я вам, были денечки! Тогда еще попадались сумасшедшие, теперь же одни идиоты. 
   
– Да, Поллен, так оно все и было, - сказал Уинтроп. - Я хорошо помню. Первый год ты работал над собаками и кроликами. Наверное, попробовал и мух Кейси. 
   
– Сама по себе идея ни к чему не привела, хотя и натолкнула на некоторые принципиально новые направления в кибернетике. Так что полным провалом я бы этот замысел не назвал. 
   
Почему они об этом заговорили? 
   
Эмоции! Да какое право имеют люди вмешиваться в эмоции? Они научились скрывать их при помощи слов. Именно страх перед первобытными эмоциями сделал язык первоочередной необходимостью. 
   
Поллен знал. Его машины пробили экран вербализации и вытащили подсознание на свет Божий. Мальчик и девочка, сын и мать. А также кошка и мышка, змея и птичка. Данные сливались в своей универсальности, обрушивались на Поллена и текли сквозь его сознание, пока он вдруг не понял, что более не в состоянии выносить прикосновение жизни. 
   
Последние годы он мучительно приучал себя к другим мыслям. И вот пришли эти двое и взбудоражили его сознание, подняв со дна всю муть. 
   
Кейси рассеянно махнул рукой, сгоняя с носа муху. 
   
– Плохо, - сказал он. - Мне казалось, ты мог бы добиться поразительных результатов, скажем, с крысами. Ну, не поразительных, но уж и не таких скучных, как с нашими почти что людьми. Я думал... 
   
Поллен помнил, о чем он думал. 
   
– Черт бы побрал этот ДДТ, - проворчал Кейси. - Мне кажется, мухи его жрут. Знаешь, я хочу писать дипломную по химии, а потом работать с инсектицидами. Помоги мне. Я лично заинтересован в том, чтобы поубивать этих тварей. 
   
Они были в комнате Кейси. В ней попахивало керосином, так как недавно опять распыляли средство от насекомых. 
   
– Мух всегда можно перебить газетой, - пожал плечами Поллен. 
   
Кейси подумал, что он над ним издевается, и неожиданно спросил: 
   
– Как ты оцениваешь результаты своих исследований за год? Ну, помимо истинного итога, который для каждого ученого звучит одинаково: "ничего". 
   
– Значит, ничего, - кивнул Поллен. 
   
– Продолжай, - сказал Кейси. - Ты используешь больше собак, чем физиологи, а я готов поклясться, что собаки предпочли бы оказаться на их кафедре. И я их понимаю. 
   
– Да оставь ты его! - воскликнул Уинтроп. - Дребезжишь как пианино, у которого, расстроились все восемьдесят семь клавишей. Зануда! 
   
Кейси такого говорить не следовало. 
   
Неожиданно оживившись, он предусмотрительно отвернулся от Уинтропа и произнес: 
   
– Я скажу, что ты скорее всего найдешь в животных, если хорошенько присмотришься. Религию. 
   
– Какая глупость! - вспылил Уинтроп. - В тебя что, лукавый вселился? 
   
– Спокойнее, Уинтроп, - улыбнулся Кейси. - Не забывай, что лукавый - это эвфемизм для дьявола, а ведь ты у нас не ругаешься. 
   
– Не читай мне морали. И не богохульствуй. 
   
– Что же тут богохульственного? Почему блоха не может почитать собаку и преклоняться перед нею? Она ведь для нее источник тепла, пищи и прочих блошиных благ. 
   
– Я не собираюсь говорить на эту тему. 
   
– Почему же? Тебе будет полезно. Можно также доказать, что муравьед является для муравья существом высшего порядка. Он слишком велик, чтобы его осознать, и слишком могуч, чтобы помышлять о сопротивлении. Он носится среди муравьев, подобно невиданному, необъяснимому урагану, сея вокруг разрушение и смерть. Но для муравьев это не горе. Они считают, что разрушения ниспосланы им в наказание за грехи. А сам муравьед так и не узнает, что был божеством. Да ему это и не надо. 
   
Уинтроп побледнел. 
   
– Ты мелешь все это, лишь бы меня разозлить! Мне жаль, что ты рискуешь душой ради минутного развлечения. Позволь кое-что тебе сказать, - голос его задрожал. - Я буду говорить очень серьезно. Досаждающие тебе мухи - есть твое наказание в этой жизни. Вельзевул, равно как и прочие силы зла, может быть уверен, что он творит зло, но это не так. В результате оказывается, что он действовал во имя окончательного блага. Проклятие Вельзевула тяготеет над тобой ради твоей же пользы. Может быть, оно заставит тебя поменять образ жизни, пока еще не поздно. 
   
Он выбежал из комнаты. 
   
Кейси посмотрел ему вслед и рассмеялся: 
   
– Говорил тебе, Уинтроп верит в Вельзевула. Как только люди не стараются скрыть свои суеверия! - Смех его оборвался неестественно резко. 
   
В комнату влетели две мухи и тут же устремились через пары инсектицида прямиком к Кейси. 
   
Поллен поднялся и вышел в тяжелом расстройстве. За год ему мало удалось узнать, но и этого оказалось достаточно, чтобы он почти перестал смеяться. Только его машины могли правильно анализировать эмоции животных, сам же он начал слишком глубоко погружаться в эмоции людей. 
   
Ему не нравилось видеть свирепую жажду убийства там, где для остальных налицо была лишь пустяковая ссора. 
   
Неожиданно Кейси спросил: 
   
– Слушай, раз уж мы об этом заговорили... Ты ведь пытался работать над моими мухами? Было такое? 
   
– Над твоими мухами? Прошло двадцать лет, я не помню, пробормотал Поллен. 
   
– Должен помнить, - сказал Уинтроп. - Мы были в твоей лаборатории, и ты пожаловался, что мухи достают Кейси даже там. Он предложил тебе провести эксперимент, и ты согласился. Ты в течение получаса фиксировал их движение, жужжание и работу крылышек. Ты работал с целой дюжиной разных мух. 
   
Поллен пожал плечами. 
   
– Ну ладно, - сказал Кейси. - Какая разница. Рад был тебя повидать, дружище. 
   
Крепкое рукопожатие, толчок в плечо, широкая улыбка... Для Поллена все это означало болезненное отвращение со стороны Кейси, вызванное тем, что Поллен все-таки добился успеха. 
   
– Давай о себе знать, - сказал Поллен. 
   
Слова глухими толчками сотрясали воздух. Они ничего не значили. Кейси это знал, Поллен это знал. Все это знали. Но слова предназначались для сокрытия эмоций, а когда не получалось, человечество все равно продолжало притворяться. 
   
Рукопожатие Уинтропа было мягче. 
   
– Вот и вспомнили старые времена, Поллен. Будешь в Цинциннати, заходи в наш клуб. Там тебе всегда рады. 
   
Поллен услышал за этой фразой легкое облегчение. Уинтроп радовался его явной депрессии. Оказывается, и наука не знает ответа на многие вопросы; тревожному и мнительному Уинтропу было хорошо в его компании. 
   
– Зайду, - сказал Пуллен. Это была обычная вежливая форма отказа. 
   
Он смотрел, как бывшие однокашники разбрелись по разным группкам. 
   
Уинтроп никогда не узнает, Поллен был в этом уверен. 
   
Интересно, знает ли Кейси? Вот будет шутка, если нет. 
   
Конечно же, он экспериментировал на мухах Кейси, и не раз, а очень много. И всегда получал один и тот же ответ! Один и тот же не подлежащий публикации ответ. 
   
Поллен вдруг увидел оставшуюся в комнате муху, и его невольно пробрала холодная дрожь. Какое-то мгновение муха бесцельно кружилась, потом стремительно и преданно полетела в том направлении, куда удалился Кейси. 
   
Мог ли Кейси не знать? Могло ли быть так, что смысл первородного наказания и заключался в том, что ему никогда не суждено узнать, что он и есть Вельзевул? 
   
Кейси! Бог Мух!
   
  
  
   
    
Здесь нет никого, кроме…
    
   
   
    
     
Nobody Here But... (1953)
     
Перевод: Р. Рыбакова
    
   
   
   
Нашей вины тут нет. Нам и в голову не приходило, что все идет не так, как следует, пока я не позвонил Клифу Андерсу и не поговорил с ним, когда его там не было. Да что там – я бы никогда и не узнал, что его там нет, если бы он вдруг не вошел в тот самый момент, когда я с ним разговаривал по телефону.
   
Господи, что это я несу – я всегда был отвратительным рассказчиком, мне никогда не удавалось рассказать все по порядку – я слишком возбуждаюсь. Ладно, начну с самого начала.
   
Я Билл Биллингс, Клиффорд Андерс мой друг. Я инженер-электротехник, он математик, и мы оба работаем в Средне-западном технологическом институте. Теперь вы знаете, кто мы такие.
   
Как только Клиф и я сбросили с себя военные мундиры, мы занялись вычислительными машинами. Надеюсь, вы представляете, что это за сооружения, – Норберт Винер подробно описал их в своей “Популярной кибернетике”. Они огромны, неуклюжи и занимают всю стену. К тому же они дороги.
   
У нас с Клифом появились некоторые идеи на этот счет. Понимаете, вычислительная машина громоздка и дорога потому, что в ней полно всяких реле и вакуумных трубок, позволяющих контролировать микроскопические электрические токи. В сущности эти микротоки и есть самой главное в машине, поэтому…
   
Говорю я однажды Клифу:
   
– А почему мы не можем управлять током без всего этого проволочного салата?
   
Клиф говорит:
   
– Действительно, почему? – и тут же занялся математическими выкладками.
   
Каким образом нам за два года удалось получить то, что мы получили, значения не имеет. Важно, что машина, которую мы наконец построили, причинила-таки нам хлопоты. Когда мы ее закончили, она была примерно вот такая в высоту, почти такая в длину и примерно такая в глубину…
   
Ах, да, я все забываю, что вы меня не видите. Придется дать вам размеры в цифрах: около трех футов в высоту, шесть футов в длину и два фута в глубину. Представляете? Ее с трудом поднимали два человека, но все же ее можно было поднять, а это самое главное. К тому же считала она и проделывала остальные фокусы не хуже, чем эти громадины размером с целую стену; не так быстро, пожалуй, но мы продолжали ее совершенствовать.
   
У нас имелись свои планы насчет этого сооружения. Грандиозные планы. Мы надеялись, что вскоре нам удастся установить его на самолетах и судах, а позднее, если доведем габариты до минимума, мы предложим его автомобилистам.
   
Автомобильный вариант казался нам привлекательнее других. Вы только вообразите себе крохотный электронный мозг, вмонтированный в рулевое управление и снабженный фотоэлектроглазом. Такой мозг выберет вам кратчайший путь, предотвратит столкновение, будет покорно останавливать машину перед красным светом, разовьет нужную скорость, а ты – сиди себе на заднем сиденье и наслаждайся мелькающим за окном пейзажем. Автомобильные катастрофы отойдут в область преданий.
   
Работа над прибором доставляла нам огромное удовольствие. Когда я вспоминаю, какую радость мы испытывали, решая тот или иной узел, я чуть не плачу от досады – ведь не сними я тогда трубку и не позвони в лабораторию…
   
В тот вечер я находился у Мэри Энн… Я вам о ней рассказывал, не правда ли? Нет? Конечно, нет.
   
Мэри Энн – это девушка, которая непременно стала бы моей невестой, не будь при этом двух “если”. Во-первых, если бы она этого захотела, во-вторых, если бы у меня хватило смелости попросить ее об этом. У нее рыжие волосы, около 110 фунтов веса и не менее двух тонн энергии, заключенных в весьма привлекательный каркас высотой пять с половиной футов. Как вы уже догадались, я умирал от желания попросить Мэри Энн выйти за меня замуж, но всякий раз, как она появлялась в поле моего зрения, каждым своим жестом добавляя новую порцию горючего в костер, на котором поджаривалось мое сердце, я тут же сникал.
   
И не потому, что я урод; находятся люди, которые утверждают, что я ничего себе: ни малейших намеков на лысину и рост почти шесть футов. Я даже умею танцевать. Все дело в том, что мне ей нечего предложить. Вы ведь знаете, сколько получает преподаватель в колледже – сущий пустяк, принимая во внимание инфляцию и налоги. Конечно, если бы мы запатентовали нашу думающую машину, все бы изменилось. Но просить Мэри Энн подождать – нет, на это у меня не хватало духу. Вот когда все утрясется…
   
Об этом я и размечтался тогда в ее гостиной.
   
– Я готова. Пошли, Билл, – заявила Мэри Энн, появляясь в дверях.
   
– Минутку, – попросил я, – мне нужно позвонить Клифу.
   
Она нахмурилась:
   
– Это так срочно?
   
– Я обещал позвонить еще два часа назад, – объяснил я.
   
Все это не заняло и двух минут. Я набрал помер лаборатории. Клиф хотел задержаться, чтобы спокойно поработать, и тотчас снял трубку. Я что-то сказал ему, он мне ответил. Я попросил уточнить какие-то детали, он объяснил – что именно, не имеет значения, но, как я уже говорил, в нашем содружестве он – мозг, а я – руки. Когда я составляю цепь и придумываю немыслимые комбинации, это именно он, исписав страницы закорючками, решает, так ли уж они немыслимы, как это кажется на первый взгляд.
   
И вот в тот момент, когда я закончил разговор и положил трубку на рычаг, раздался звонок в дверь.
   
Вначале я решил, что Мэри Энн пригласила еще кого-то, и почувствовал, как по спине у меня пробежал эдакий холодок. Механически записывая данные, сообщенные мне Клифом, я следил за тем, как она открывает входную дверь. Но это оказался всего-навсего Клиф.
   
Он сказал:
   
– Я так и знал, что застану тебя здесь. Хэлло, Мэри Энн! Послушай, ты же обещал позвонить в шесть! Ты так же надежен, как картонное кресло.
   
Клиф весь круглый, коротышка и готов в любую минуту ввязаться в драку. Я на это не реагирую, я слишком хорошо его знаю.
   
Я пробормотал:
   
– Тут одно наскочило на другое, и я забыл. Не понимаю, чего ты кипятишься – ведь мы только что с тобой разговаривали.
   
– Разговаривали? Со мной? Когда?
   
Я хотел ответить и осекся. Тут было что-то не так. Звонок в дверь раздался в тот момент, когда я повесил трубку, а от лаборатории до дома Мэри Энн не менее шести миль. Я сказал:
   
– Я только что говорил с тобой.
   
Он еще ничего не понял и повторил:
   
– Со мной?
   
Я указал на телефон.
   
– По телефону. Я звонил в лабораторию. По этому телефону. – Теперь я указывал на него обеими руками. – Мэри Энн слышала, как я с тобой разговаривал. Мэри Энн, ты ведь слышала?…
   
Мэри Энн сказала:
   
– Я не знаю, с кем ты разговаривал. Ну, что, мы идем наконец?
   
В этом вся Мэри Энн, она не терпит неточности.
   
Я сел. Я попытался быть хладнокровным и собранным. Я сказал:
   
– Клиф, минуту назад я набрал номер лаборатории, ты подошел к телефону, я спросил, какие результаты, и ты мне их продиктовал. Я их записал – вот они. Что, разве неверно?
   
И протянул ему бумажку с уравнениями. Клиф внимательно прочел их и сказал:
   
– Здесь все правильно. Но откуда они у тебя? Ты ведь не вывел их сам.
   
– Я же сказал тебе – ты их продиктовал по телефону.
   
Клиф покачал головой.
   
– Но я ушел из лаборатории в четверть восьмого. Там сейчас никого нет.
   
– Уверяю тебя, я с кем-то разговаривал.
   
Мэри Энн нетерпеливо теребила перчатки.
   
– Мы опаздываем, – напомнила она.
   
Я махнул ей рукой – погоди минутку – и спросил у Клифа:
   
– Послушай, а ты уверен…
   
– Да нет там никого, если не считать Малыша, конечно.
   
Малышом мы называли наш механический мозг.
   
Мы стояли, переводя взгляд с одного на другого. Носок туфельки Мари Энн отстукивал чечетку – этакая бомба замедленного действия, готовая взорваться в любую минуту.
   
Вдруг Клиф расхохотался.
   
– Знаешь, о чем я думаю? – заявил он. – О карикатуре, которую недавно видел где-то: там был нарисован робот, отвечающий на телефонный звонок. Он говорил в трубку: “Честное слово, босс, в доме нет никого, кроме нас, думающих агрегатов”.
   
Мне это показалось совсем не смешным.
   
Я сказал:
   
– Поехали в лабораторию.
   
Мэри Энн встрепенулась:
   
– Но мы не успеем на спектакль.
   
Я обернулся к ней:
   
– Послушай, Мэри Энн, это очень важно. Мы забежим на одну минутку. Поедем с нами, а оттуда прямо в театр.
   
– Спектакль начинается…
   
Она не закончила фразы, потому что я схватил ее за руку и потащил на улицу.
   
Вот вам доказательство того, насколько эта история выбила меня из колеи. В обычное время мне бы и в голову не пришло командовать ею. Я хочу сказать, что Мэри Энн настоящая леди. Просто у меня все смешалось в голове – я даже не помню, хватал ли я ее за руку вообще, но когда опомнился, мы все трое сидели в машине, и она растирала правую кисть, бормоча что-то о громадных гориллах.
   
Я спросил:
   
– Надеюсь, я не причинил тебе боли, Мэри Энн?
   
Она ответила:
   
– Ну что ты, милый, мне ведь каждый день выдергивают руки из суставов – это такое удовольствие!
   
И носком туфли она пнула меня в икру.
   
Она сделала это потому, что у нее рыжие волосы. В сущности Мэри Энн добрая девушка. Но она вынуждена время от времени оправдывать миф о рыжеволосой фурии – положение обязывает. Я-то вижу ее насквозь, но подыгрываю ей, бедняжке.
   
Через двадцать минут мы подъехали к лаборатории.
   
По ночам институт пустует. Он кажется особенно пустым оттого, что предназначен для толп студентов, снующих по коридорам и заполняющих аудитории. Когда их нет, здание выглядит заброшенным и одиноким. А может быть, мне так казалось потому, что я страшился подняться наверх в свою лабораторию и увидеть то, что ожидало меня там. Как бы то ни было, шаги звучали до нелепости громко, а кабина лифта выглядела неприлично грязной и мрачной.
   
Я шепнул Мэри Энн:
   
– Это не займет много времени.
   
Но она только фыркнула, и это у нее получилось очень здорово. Она ничего не может с собой поделать – она всегда все делает здорово.
   
Пока Клиф отпирал дверь в лабораторию, я заглянул через его плечо, но ничего не увидел. Малыш находился на том же месте, на котором я оставил его. Если бы не светящаяся шкала, на которой сейчас ничего не отражалось, никто бы не догадался, что это думающий агрегат. Обыкновенный ящик, от которого к розетке в стене тянется черный провод.
   
Мы с Клифом обошли вокруг Малыша. Мне кажется, мы оба были готовы наброситься на него, сделай он хоть малейшую попытку сдвинуться с места. Но он был недвижим. Мэри Энн с любопытством разглядывала агрегат. Она даже провела по его крышке указательным пальцем, а затем брезгливо стряхнула пыль.
   
Я воскликнул:
   
– Берегись, Мэри Энн, не подходи! Стой там, где стоишь.
   
Она сказала:
   
– Здесь ни капельки не чище.
   
Она в первый раз попала в нашу лабораторию, и ей было трудно понять, что сборочная мастерская – это совсем не то же самое, что, скажем, современная детская. Два раза в день к нам заглядывает сторож и опорожняет корзины для бумаг. Раз в неделю с помощью швабры и мокрой тряпки он оставляет лужи на полу и грязные разводы на столах и полках.
   
Клиф заявил:
   
– Телефон не на том месте, где я его оставил.
   
Я спросил:
   
– Откуда ты знаешь?
   
– Потому что я оставил его там, – он указал рукой, где именно, – а теперь он здесь.
   
Если это так, то телефон переместился поближе к Малышу. Я проглотил слюну и заметил:
   
– Может быть, ты запамятовал?
   
Я попытался рассмеяться как можно естественнее, но у меня это не получилось.
   
– Где отвертка?
   
– Что ты собираешься делать?
   
– Заглянуть внутрь. Для смеха.
   
Мэри Энн заметила:
   
– Ты испачкаешься. Надень халат.
   
Она очень заботливая девушка, Мэри Энн.
   
Я пустил в дело отвертку. Конечно, когда мы доведем Малыша до кондиции и пустим его в производство, наши модели будут заключены в сплошной литой ящик. Мы даже подумывали об оболочке из цветного пластика для образцов домашнего типа. Однако наш лабораторный вариант держался на винтах, что позволяло нам всякий раз, когда было необходимо, разбирать его и снова собирать.
   
Впрочем, на этот раз винты не вывинчивались. Я пыхтел и сопел, но все было напрасно.
   
– Какой-то шутник приложил немало сил, чтобы вогнать их так глубоко, – пробормотал я.
   
Клиф заметил:
   
– Кроме тебя, никто не прикасался к этой штуке.
   
Он был прав, но от этого мне не стало легче. Я выпрямился, тыльной стороной ладони вытер лоб и протянул ему отвертку.
   
– Хочешь попробовать?
   
Он попробовал, но ничего не добился.
   
Он сказал:
   
– Забавно.
   
Я спросил:
   
– Что именно?
   
Он сказал:
   
– Винт повернулся. Он выступил на одну восьмую дюйма, и после этого отвертка сама выскользнула у меня из рук.
   
– И что же тут забавного?
   
Клиф отступил назад, подобрал отвертку и, держа ее на весу двумя пальцами, заметил:
   
– А то, что я видел, как винт свернулся назад – на ту же восьмую дюйма – и плотно вошел в гнездо.
   
Мэри Энн начала терять терпение. Она сказала:
   
– Ох, уж эти умники! Если вам так нужно его открыть, почему вы не воспользуетесь паяльной лампой?
   
На одной из скамеек действительно лежала паяльная лампа, и на нее-то и указывала Мэри Энн.
   
Вообще-то идея применить паяльную лампу к Малышу показалась бы мне такой же нелепой, как идея попробовать ее действие на самом себе. Но меня мучила одна мысль, которая, по-видимому, мучила и Клифа – мы оба думали об одном и том же. Малыш не желал, чтобы его открывали!
   
Клиф сказал:
   
– Что ты об этом думаешь, Билл?
   
Я сказал:
   
– Не знаю, Клиф.
   
Мэри Энн сказала:
   
– Поторопись, тупица, мы не попадем в театр.
   
Тогда я взял паяльную лампу и открыл кран кислородного баллона. Все это было похоже на убийство друга.
   
Но Мэри Энн остановила меня, заявив:
   
– До чего же глупы бывают мужчины! Смотрите, у вас все винты вывинчены. Вы, наверно, вертели отвертку в обратную сторону.
   
Вы, конечно, понимаете, что только идиот может вертеть отвертку в обратную сторону. Но я не люблю противоречить Мэри Энн, поэтому я сказал только:
   
– Мэри Энн, не стой так близко к Малышу. И вообще, почему бы тебе не подождать за дверью?
   
Но она воскликнула:
   
– Смотрите!
   
И на ладони у нее оказался винт, который она вытащила прямо так, руками, из наружной стенки Малыша.
   
Клиф сказал:
   
– Господи помилуй!
   
Они выползали – все двенадцать винтов, сами по себе, подобно крохотным червякам, медленно выворачиваясь из своих отверстий, а затем выпали. Я подобрал их все, за исключением одного, самого последнего, на котором висела, болтаясь, передняя панель, пока я не подхватил ее. Затем и этом винт выпал, и панель нежно плюхнулась в мои объятия. Я осторожно поставил ее на пол.
   
Клиф сказал:
   
– Он это сделал нарочно. Он услышал, как мы говорили о паяльной лампе, и сдался.
   
Его пухлое, обычно розовое лицо побелело. Я тоже чувствовал себя неважно.
   
Я сказал:
   
– Что он пытается скрыть от нас?
   
– Не имею ни малейшего представления.
   
Мы нагнулись над его открытым нутром и стали смотреть. Я слышал, как носок туфли Мэри Энн опять забарабанил по полу. Я взглянул на свои часы и самому себе был вынужден признаться, что времени у нас в обрез. В сущности у нас его совсем не оставалось. И вдруг я сказал:
   
– У него появилась диафрагма.
   
Клиф спросил:
   
– Где? – и склонился ниже.
   
Я указал.
   
– И громкоговоритель.
   
– Это ты их вставил?
   
– Конечно, нет.
   
Мне ли не знать, какие детали я вставляю.
   
– В таком случае как они сюда попали?
   
Мы сидели на корточках и препирались.
   
Я сказал:
   
– Наверно, он их сам вставил. Может, он их выращивает? Посмотри-ка.
   
Я указал на две спирали, расположенные на некотором расстоянии друг от друга и напоминавшие два тонких свернутых пожарных шланга. Только шланги эти были металлические. На концах каждая спираль разветвлялась на пять или шесть тончайших нитей, в свою очередь закрученных в спиральки.
   
– И это тоже не твоя работа?