1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 
    
— Именно по этой причине, господин советник, я бы и хотел взять ровно столько, сколько оно стоит, — сказал Керн.
    
Оппенгейм немного удивленно посмотрел на него.
    
— Ну, дело ваше. Впрочем, это хороший принцип — не позволять делать себе подарки. Я тоже всегда придерживаюсь этого правила.
    
После обеда Керн продал еще два куска мыла, расческу и три пакетика английских булавок. В общей сложности он заработал на этом три франка. Не рассчитывая особенно на что-то, он забрел, наконец, в прачечную, принадлежавшую Саре Грюнберг.
    
Фрау Грюнберг, женщина в пенсне и с нерасчесанными волосами, внимательно его выслушала.
    
— Вы ведь не профессиональный торговец, не правда ли? — спросила она.
    
— Нет, не профессиональный, — ответил Керн. — И мне кажется, я не слишком-то изворотлив для торговца.
    
— Хотите получить работу? Я как раз составляю инвентарную опись. И дня на два-три у меня найдется работа. Семь франков в день и хорошее питание. Можете прийти завтра в восемь утра.
    
— С удовольствием, — обрадовался Керн. — Но только…
    
— Я понимаю… От меня никто ничего не узнает. Ну, а теперь дайте мне кусок мыла. Трех франков хватит?
    
— Даже слишком много…
    
— Совсем это немного… Это даже мало. И не теряйте мужества!
    
— На одном мужестве далеко не уедешь, — ответил Керн, взяв деньги. — Но к людям рано или поздно всегда приходит счастье. И это уже лучше.
    
— Может быть, вы мне поможете и сегодня? Мне надо прибрать все. Работы часика на два. По франку — за час. Это вы тоже назовете счастьем?
    
— Конечно! — ответил Керн. — Правда, со счастьем тоже многого не сделаешь.
    
— Вы чему-нибудь учитесь, когда находитесь в пути? — спросила фрау Грюнберг.
    
— В пути — нет. Только в промежутках, когда я не в пути. Вот тогда-то я и размышляю обо всем этом и пытаюсь научиться чему-нибудь… Иногда даже у коммерции советников.
    
— А в белье вы разбираетесь? — спросила фрау Грюнберг.
    
— Только в самом простом. Не так давно в течение двух месяцев я в одном учреждении учился шить. Но только самые простые вещи.
    
— Это всегда пригодится, — сказала фрау Грюнберг. — Я даже умею вырывать зубы. Научилась этому лет двадцать назад у одного дантиста. Кто знает, может быть, именно это умение и принесет мне когда-нибудь счастье…
    
Керн проработал у фрау Грюнберг до десяти часов вечера и получил, не считая ужина, десять франков. Вместе с другими эти деньги составили сумму, которой хватит на два дня и которой Керн обрадовался больше, чем ста франкам, если бы он получил их от коммерции советника Оппенгейма.
    
    
Рут ждала его в маленьком пансионе, который значился в списке Биндера. Там можно было прожить несколько дней нелегально. Рут была не одна. Рядом с ней на маленькой террасе сидел стройный пожилой мужчина.
    
— Наконец-то ты вернулся! — сказала Рут. — Слава богу! А я уже начала тревожиться.
    
— Ты не должна тревожиться. Когда человек боится, с ним в большинстве случаев ничего не случается. Случается только тогда, когда он меньше всего этого ожидает.
    
— Это софизм, а не философия, — сказал мужчина, сидевший с Рут за столом.
    
Керн повернулся в его сторону. Мужчина улыбнулся.
    
— Присаживайтесь и выпейте за компанию стаканчик вина. Фрейлейн Голланд может вам сказать, что меня бояться нечего. Меня зовут Фогт, и когда-то я был приват-доцентом в Германии. Составьте мне компанию и распейте со мной мою последнюю бутылку…
    
— Почему последнюю?
    
— Потому что завтра я ухожу на некоторое время на государственное содержание. Я устал и должен немного отдохнуть.
    
— На государственное содержание? — не понимая, переспросил Керн.
    
— Это я так называю… Но это можно назвать и тюрьмой. Завтра я отправлюсь в полицию и заявлю, что уже два месяца нелегально проживаю в Швейцарии. А поскольку меня уже два раза высылали, я получу несколько недель тюрьмы. Вот это я и называю государственным содержанием. Только надо обязательно сказать, что ты уже проживаешь в стране какое-то время, иначе нарушение границы расценивается как вынужденное, и тебя попросту снова выбросят за границу.
    
Керн посмотрел на Рут.
    
— Если вам нужны деньги… Я сегодня довольно прилично заработал.
    
— Нет, спасибо, — отказался Фогт. — У меня еще есть десять франков. Этого хватит на вино и ночлег. Просто я устал и хочу немного отдохнуть. А отдохнуть мы можем только в тюрьме. Мне уже пятьдесят два, и здоровым меня не назовешь. И я действительно устал убегать и скрываться… Подходите и присаживайтесь. Когда человек слишком часто бывает один, он радуется обществу.
    
Он налил вино в рюмки.
    
— Это нойшателе — терпкое и чистое, как вода глетчера.
    
— Но тюрьма… — начал было Керн.
    
— Тюрьма в Люцерне хорошая. Для меня там даже будет слишком роскошно. Лучшей тюрьмы и желать не надо. Боюсь только одного: что не смогу туда попасть, что приговор окажется слишком мягким, и сердобольный судья просто пошлет меня к границе. Тогда все придется начинать сначала. А нам, так называемым арийцам, это еще труднее, чем евреям. У нас нет религиозных общин, которые бы нас поддерживали. И нет единомышленников. Но не будем об этом… — Он поднял рюмку. — Выпьем за все прекрасное в мире! Оно никогда не погибнет.
    
Рюмки чисто и мягко зазвенели. Керн выпил прохладное вино. «А Оппенгейм меня даже соком не угостил», — подумал он и присел за стол рядом с Рут.
    
— Я боялся, что придется провести вечер в одиночестве, — сказал Фогт. — Но тут подвернулись вы. Какой прекрасный вечер! Этот прозрачный осенний воздух…
    
Они долго сидели на полуосвещенной террасе и молчали. Несколько мотыльков настойчиво бились о горячее стекло лампы. Фогт спокойно сидел, откинувшись на спинку стула, и мысли его, казалось, витали где-то далеко. И сидящим вместе с ним внезапно показалось, что этот человек с тонким лицом и ясными глазами, человек из погружающегося в пучину столетия, прощается с миром спокойно и обдуманно.
    
— Радость жизни, — задумчиво сказал Фогт, словно обращаясь к самому себе. — Радость жизни — покинутая дочь терпимости. В наше время ее не стало. А к ней многое относится. Познание и рассудок, скромность и спокойное отречение от невозможного. Все смыто диким казарменным идеализмом, который хочет сейчас улучшить мир. Люди, считавшие, что улучшают мир, всегда его ухудшали, а диктаторам никогда не были знакомы радости жизни.
    
— Те, кому диктовали, тоже радостей не испытывали, — вставил Керн.
    
Фогт кивнул и медленно выпил глоток прозрачного вина. Потом посмотрел на озеро в лунном свете, отливающее серебром и окруженное горами, словно стенками драгоценной раковины.
    
— Им ничего не продиктуешь, — сказал он. — И мотылькам — тоже. И тем вот — тоже нет… — Он показал на несколько прочитанных книг. — Гельдерлин и Ницше. Первый пел жизни самые чистые дифирамбы, другой мечтал о божественных танцах Диониса, — и оба кончили безумием. Будто природа где-то поставила границу.
    
— Диктаторы не сходят с ума, — сказал Керн.
    
— Конечно, нет! — Фогт встал и улыбнулся. — Но нормальными людьми их тоже нельзя считать.
    
— Вы действительно пойдете завтра в полицию? — спросил Керн.
    
— Да, хочу. Всего вам хорошего и большое спасибо за желание мне помочь. Сейчас я еще спущусь на часок к озеру.
    
Он медленно побрел вниз по улице. Улица была безлюдна и тиха, и шаги его слышались еще некоторое время даже после того, как его поглотила тьма.
    
Керн взглянул на Рут. Она улыбнулась ему:
    
— Ты боишься? — спросил он.
    
Она покачала головой.
    
— У нас это все иначе, — сказал он. — Мы — молоды. Мы выдержим.
    
    
Два дня спустя из Цюриха приехал Биндер — свежий, элегантный, уверенный.
    
— Как дела? — спросил он. — Все в порядке?
    
Керн рассказал ему о своей встрече с коммерции советником. Биндер выслушал его внимательно и рассмеялся, когда Керн рассказал ему, что попросил Оппенгейма порекомендовать его кому-нибудь.
    
— Это было вашей ошибкой, — сказал он. — Это один из самых трусливых людей, которых я знаю. Но я накажу его сейчас за это — нанесу, так сказать, визит вежливости.
    
Он исчез, а вечером вновь появился, держа в руке бумажку достоинством в двадцать франков.
    
— Поздравляю! — похвалил его Керн.
    
Биндер передернул плечами.
    
— Ничего хорошего не было, можете мне поверить. Господин националист Арнольд Оппенгейм все понимает ради своих миллионов. Деньги делают людей ужасно бесхарактерными, правда?
    
— Безденежье — тоже.
    
— Верно, но это случается реже. Я его изрядно испугал дикими вестями из Германии. Он дает только со страха. Чтобы откупиться от судьбы. Разве это не значится у вас в листе?
    
— Нет. Там стоит только: «помогает, но после нажима».
    
— Это то же самое. Ну, ладно, может быть, мы еще встретим коммерции советника на проселочной дороге как коллегу. Это вознаградит меня за многое.
    
Керн рассмеялся.
    
— Он-то уж найдет выход! А почему вы оказались в Люцерне?
    
— В Цюрихе стало слишком жарко. На моих пятках висел сыщик. И потом, — лицо его помрачнело, — я иногда заезжаю сюда, чтобы забрать письма из Германии.
    
— От родителей?
    
— От матери.
    
Керн промолчал. Он вспомнил о своей матери. Он писал ей время от времени, но ответа от нее получить не мог — слишком часто менял адреса.
    
— Вы любите пирожные? — спросил Биндер спустя минуту.
    
— Люблю.
    
— Подождите минутку…
    
— Вскоре он вернулся, держа в руке небольшую картонную коробку с песочным тортом, тщательно завернутым в шелковистую бумагу.
    
— Сегодня прибыл с таможни, — объяснил Биндер. — Здесь его получили мои люди.
    
— Вот вы и наслаждайтесь им сами, — сказал Керн. — Его пекла ваша мать, это сразу видно.
    
— Да, торт пекла моя мать. Но именно по этой причине я и не хочу его есть. Просто не могу.
    
— Не понимаю… О, боже ты мой! Если бы я получил от матери такой торт! Я бы ел его целый месяц! Каждый день — по маленькому кусочку…
    
— Да поймите же меня! — сказал Биндер сильным, но глухим голосом. Не для меня она его посылала! Для моего брата…
    
Керн уставился на него.
    
— Вы же говорили, что ваш брат умер!
    
— Да, конечно. Но она этого еще не знает.
    
— Не знает?
    
— Да, не знает… Не могу я ей написать об этом! Просто не могу! Она тут же умрет, если узнает такое. Он был ее любимцем. Меня она не особенно любила. И он был лучше, чем я. Поэтому и не выдержал. А я пробьюсь! Конечно, пробьюсь! Вы же сами видите! — И он отшвырнул деньги Оппенгейма на пол.
    
Керн поднял деньги и положил их снова на стол. Биндер сел и закурил сигарету. Потом вынул из кармана письмо.
    
— Вот, это ее последнее письмо. Пришло вместе с тортом. Прочтите, и вы поймете, что оно не может оставить человека равнодушным.
    
Письмо было написано на голубой бумаге мягким косым почерком, каким пишут молодые девушки.
    
«Мой дорогой Леопольд!
    
Твое письмо я вчера получила и так обрадовалась ему, что должна была присесть и успокоиться. Потом я его вскрыла и стала читать. Мое сердце работает уже не так хорошо из-за волнений, ты это наверняка знаешь. Как я рада, что ты, наконец, нашел работу. Не огорчайся, что зарабатываешь немного. Если будешь стараться — продвинешься. А потом ты снова можешь учиться. Дорогой Леопольд, присматривай за Георгом. Он такой порывистый и неосмотрительный. Но пока ты с ним, я спокойна. Сегодня утром я испекла тебе песочный торт, который ты так любишь. Я посылаю его тебе. Надеюсь, он не успеет очень высохнуть. Правда, песочный торт и должен быть немного сухим. Иначе я испекла бы тебе франкфуртский крендель — ты его любишь больше всего. Но он наверняка по дороге испортится. Дорогой Леопольд, напиши мне, как только у тебя будет время. Я все время беспокоюсь. Нет ли у тебя фотокарточки? Надеюсь, что мы опять будем все вместе. Не забывай меня.
    
Любящая тебя мать. Привет Георгу».
    
Керн положил письмо на стол. Он не отдал письмо Биндеру в руки, а положил его на стол рядом с ним.
    
— Фотографию, — задумчиво сказал Биндер. — Где мне достать его фотографию?
    
— Она получила последнее письмо от вашего брата только недавно?
    
Биндер покачал головой.
    
— Он застрелился год тому назад. И с тех пор пишу я. Каждые две недели. Почерком брата. Научился его подделывать. Она не должна ничего узнать. Не должна!.. А вы как думаете? Должна она узнать об этом или нет?
    
Он настойчиво посмотрел на Керна.
    
— Ну, скажите, что вы думаете?
    
— Думаю, что так для нее будет лучше.
    
— Ей шестьдесят… Уже шестьдесят! И сердце ее отказывается работать. Долго она не проживет. И я думаю, мне удастся сделать так, что она ни о чем не узнает. О том, что он сам наложил на себя руки, понимаете? Этого она никогда не смогла бы понять.
    
— Понимаю…
    
Биндер поднялся.
    
— Ну, а теперь мне нужно снова написать письмо… От него. Тогда у меня будет спокойнее на душе… Фотографию? Где мне достать его фотографию?
    
Он взял со стола письмо.
    
— Возьмите торт, прошу вас. А если не хотите сами попробовать, отдайте Рут. Не обязательно говорить ей, как он вам достался.
    
Керн находился в нерешительности.
    
— Это очень вкусный торт. Я только отрежу от него кусочек, вот такой…
    
Биндер вынул из кармана нож, отрезал небольшой кусочек и положил его в конверт своей матери.
    
— Вы знаете, — сказал он, и лицо его при этом как-то странно изменилось, — Брат никогда не испытывал к матери большой любви. А я… я! Смешно, правда?
    
И он ушел в свою комнату.
    
    
Было около одиннадцати часов вечера. Керн и Рут сидели на террасе. По лестнице спустился Биндер. Он был снова спокоен и элегантен, как и всегда.
    
— Пойдемте со мной куда-нибудь, — предложил он. — Не могу заснуть. И в одиночестве оставаться не хочу. Я знаю надежный ресторанчик. Сходимте на часок. Доставьте мне удовольствие!
    
Керн посмотрел на Рут.
    
— Ты не устала? — спросил он.
    
Она покачала головой.
    
— Доставьте мне удовольствие, — снова попросил Биндер. — Только на часок. Чтобы отвлечься.
    
— Хорошо…
    
Биндер привел их в кафе-бар. Здесь танцевали. Рут заглянула в дверь.
    
— Здесь слишком роскошно, — сказала она. — Это не для нас.
    
— Для кого же оно еще, как не для нас, космополитов, — ответил Биндер с горькой усмешкой. — К тому же оно и не так уж роскошно, если вы присмотритесь повнимательнее. Роскошно только в той степени, чтобы можно было чувствовать себя в безопасности от шпиков. Коньяк здесь тоже не дороже, чем где-либо. А музыка — намного лучше. Человек иногда нуждается в этом. Входите, здесь как раз есть места.
    
Они сели за столик и заказали что-нибудь выпить.
    
— Используем все, — сказал Биндер и поднял рюмку. — Давайте веселиться! Жизнь скоро кончится, а после нашей смерти людей не будет интересовать, было нам весело или грустно.
    
— Правильно! — Керн тоже поднял рюмку. — И давайте предположим, что мы — полноправные граждане этой страны, правда, Рут? Люди, у которых есть в Цюрихе квартира и которые приехали в Люцерн прогуляться.
    
Рут кивнула и с улыбкой посмотрела на него.
    
— Или туристы, — добавил Биндер. — Богатые туристы!
    
Он выпил свою рюмку и повторил заказ.
    
— Вы будете еще пить? — спросил он у Керна.
    
— Позднее.
    
— Выпейте еще. Так скорее придет настроение. Прошу вас, выпейте.
    
— Хорошо.
    
Они сидели за столиком и наблюдали за танцующими. В кафе было много молодых людей, не старше, чем они, но на заблудившихся детей были похожи только они трое. И не принадлежа этому обществу, они сидели здесь с широко раскрытыми глазами. Причиной этому была не только их бездомность, стиснувшая их словно серым кольцом, причиной этому была также их безрадостная юность, без больших надежд и без будущего. «Что это с нами? — подумал Керн. — Мы же пришли веселиться! И у меня есть все, что только я могу иметь. И даже больше. Так в чем же дело?»
    
— Тебе здесь нравится? — спросил он у Рут.
    
— Да, очень, — ответила она.
    
Свет в кафе погас, по танцевальной площадке заскользил цветной прожектор, и стройная, миловидная танцовщица закружилась по паркету.
    
— Чудесно, правда? — сказал Биндер и захлопал в ладоши.
    
— Восхитительно! — Керн тоже захлопал.
    
— И музыка великолепная, правда?
    
— Первоклассная!
    
Они продолжали сидеть за столиком и были готовы все находить прекрасным, быть веселыми и сбросить груз с души. Но тем не менее, поверх этого всего лежали пыль и пепел, и они не знали, чем это объяснить.
    
— Почему вы не танцуете? — спросил Биндер.
    
— Потанцуем? — Керн поднялся.
    
— Я думаю, что не сумею, — ответила Рут.
    
— Я тоже не умею, — ободрил ее Керн. — А это упрощает дело.
    
Минуту Рут находилась в нерешительности, а потом вышла вместе с Керном на площадку. Лучи прожекторов скользили по танцующим.
    
— Сейчас загорится фиолетовый свет, — сказал Керн. — Хорошая возможность войти в ряды танцующих.
    
Они танцевали осторожно и немного робко. Но постепенно их движения стали более уверенными — особенно, когда они поняли, что на них никто не обращает внимания.
    
— Как с тобой хорошо танцевать, — прошептал Керн. — Когда ты рядом, все остальное вокруг кажется мне тоже прекрасным.
    
Она крепче обняла его за плечи и прижалась к нему. Они медленно плыли в ритме музыки. Пестрые лучи света скользили по ним, словно разноцветная вода, и на мгновение они забыли обо всем — их юные, полные нежности сердца, стремились навстречу друг другу, освободившись от теней страха, преследования и недоверия.
    
Музыка прекратилась. Они возвратились к своему столику. Керн бросил взгляд на Рут. Глаза девушки взволнованно блестели, лицо стало совершенно иным — самозабвенным и даже приобрело смелое выражение. «Черт возьми, — подумал Керн. — Если бы можно было жить так, как тебе хочется!» И на секунду лицо его стало озлобленным.
    
— Посмотрите-ка, кто идет! — воскликнул Биндер.
    
Керн поднял глаза. По кафе шел коммерции советник Оппенгейм, направляясь к выходу. Проходя мимо их стола, он заметил всех троих и остановился в удивлении. Некоторое время он пристально смотрел на них.
    
— Очень интересно, — буркнул он потом. — И в высшей степени поучительно!
    
Все трое промолчали.
    
— Вот, значит, на что расходуются моя доброта и помощь! — продолжал Оппенгейм со злостью. — Деньги сразу же растранжириваются в барах!
    
— Немного забвения иногда более необходимо, чем ужин, господин советник.
    
— Громкие слова! Таким молодым людям, как вы, нечего делать в барах!
    
— На проселочных дорогах нам тоже нечего делать! — отпарировал Биндер.
    
— Разрешите вас познакомить? — сказал Керн, повернувшись к Рут. — Господин, который так возмущен нашим образом жизни, — коммерции советник Оппенгейм. Он купил у меня кусок мыла, и на этом я заработал сорок сантимов.
    
Оппенгейм озадаченно посмотрел на него. Затем фыркнул что-то, похожее на «наглость», и удалился, стуча каблуками.
    
— Не поняла, в чем тут все-таки дело? — спросила Рут.
    
— Вы имели честь познакомиться с известным благотворителем, — сказал Биндер голосом, полным насмешки. — Сейчас благотворительность — самая распространенная вещь на земле. Но все благотворители тверже стали!
    
Рут поднялась.
    
— Он же наверняка позовет полицию! Нужно уходить!
    
— Он слишком труслив. Это и ему может причинить неприятности.
    
— Но нам все-таки лучше уйти!
    
— Хорошо.
    
Биндер расплатился, они вышли на улицу и направились к пансиону. Неподалеку от вокзала они увидели двух мужчин, шедших им навстречу.
    
— Спокойно! — прошептал Биндер. — Шпики! Не обращайте на них внимания!
    
Керн стал что-то тихо насвистывать, взял Рут под руку и пошел немного медленнее. Почувствовав, что Рут пытается идти быстрее, он крепко сжал ей руку, рассмеялся и продолжал идти неторопливо.
    
Оба человека прошли мимо них. На одном из них была фетровая шляпа, он равнодушно курил сигару. Другим был Фогт. Он их узнал, и почти незаметным знаком показал им, что его номер не прошел.
    
Через какое-то время Керн обернулся. Те уже исчезли.
    
— Поедет в Базель поездом 12:15, — сказал Биндер тоном специалиста. — В сторону границы.
    
Керн кивнул.
    
— Нарвался на слишком гуманного судью.
    
Они пошли дальше. Внезапно Рут зябко повела плечами.
    
— Здесь как-то жутко стало, — сказала она.
    
— Лучше всего ехать во Францию, — сказал Биндер. — В Париж. В большом городе лучше всего прятаться.
    
— Почему же вы не поедете туда?
    
— Не знаю ни слова по-французски. Я — специалист по Швейцарии. Да и кроме того… — Он замолчал.
    
Они продолжали идти молча. С озера повеяло прохладой. А над ними распростерлось небо — огромное, серое, как железо, и чужое.
    
    
Перед Штайнером сидел бывший адвокат доктор Гольдбах II из берлинской судебной палаты. Теперь он выполнял обязанности второго медиума телепатии. Штайнер нашел его в кафе «Шперлер».
    
Гольдбаху было почти пятьдесят, его выслали из Германии за то, что он — еврей. Одно время он торговал галстуками и тайком давал юридические советы. На этом он зарабатывал ровно столько, чтобы не умереть с голоду. У него была красавица жена тридцати лет, которую он очень любил. До сих пор она жила на деньги, которые выручала от продажи драгоценностей, и Гольдбах чувствовал, что, по всей вероятности, ему не удастся ее удержать. Штайнер выслушал его историю и обеспечил ему место в вечернем представлении, чтобы днем тот мог заниматься своими прежними делами.
    
Но вскоре выяснилось, что Гольдбах не способен быть медиумом. Он все путал и портил. А потом, поздно вечером, он сидел перед Штайнером и в отчаянии умолял не выгонять его.
    
— Гольдбах, — как-то сказал Штайнер, — сегодня было особенно плохо. Дальше так не пойдет! Вы вынуждаете меня быть действительно ясновидящим!
    
Гольдбах посмотрел на него глазами умирающей овчарки.
    
— Это же так просто, — продолжал Штайнер. — Число ваших шагов до первой подпорки означает — в каком ряду спрятана вещь. Закрытый правый глаз означает женщину, левый — мужчину. Число пальцев, которые вы незаметно показываете, означает, какой стул слева. Выставленная вперед правая нога значит, что вещь спрятана в верхней половине тела, левая — в нижней. Чем дальше выставлена нога, тем выше спрятана вещь. Мы и так изменили нашу систему ради вас, потому что вы — такой непонятливый.
    
Адвокат нервно поправил свой воротничок.
    
— Господин Штайнер, — сказал он виноватым тоном. — Все это я выучил наизусть, повторяю каждый день, но — видит бог — это, словно заколдованное…
    
— Послушайте, Гольдбах, — терпеливо продолжал Штайнер, — вы же в своей юридической практике должны были помнить гораздо больше.
    
Гольдбах заломил руки.
    
— Гражданский кодекс я знаю наизусть, я помню сотни дополнений и решений, я со своей памятью был грозой судей, — но это, словно заколдовано…
    
Штайнер покачал головой.
    
— Это может запомнить и ребенок. Всего восемь знаков — и ничего больше! И потом еще четыре — для особых случаев.
    
— Я же их знаю! О, боже ты мой! Знаю! И повторяю каждый день. Это все от волнения…
    
Гольдбах, маленький и сгорбившийся, сидел на ящике, беспомощно уставившись в пол.
    
Штайнер рассмеялся.
    
— Но ведь в зале суда вы никогда не волновались! А вы были заняты в крупных процессах, где нужно хладнокровно и до конца разобраться в трудном материале!
    
— Да, да! И это было легко! А здесь… До начала я точно знаю каждую мелочь, но как только вхожу в павильон, начинаю волноваться и все путаю…
    
— Но, ради бога, скажите, почему вы так волнуетесь?
    
Гольдбах минуту молчал.
    
— Не знаю, — ответил он тихо. — Наверное, по многим причинам. — Он поднялся. — Вы не попробуете со мной завтра еще раз, господин Штайнер?
    
— Попробую. Но завтра все должно пройти гладко. Иначе Поцлох задаст нам трепку.
    
Гольдбах порылся в кармане куртки и вынул оттуда галстук, завернутый в шелковистую бумагу. Он протянул его Штайнеру.
    
— Я принес вам вот эту мелочь. Вы так много со мной возитесь…
    
Штайнер покачал головой.
    
— Нет, нет, у нас так не полагается…
    
— Но ведь он мне ничего не стоил.
    
Штайнер похлопал Гольдбаха по плечу.
    
— Попытка подкупить, предпринятая юристом. Какова за это высшая мера наказания?
    
Гольдбах слабо улыбнулся.
    
— Об этом вы должны спросить прокурора. Хорошего адвоката спрашивают только, какова низшая мера. Впрочем, мера наказания будет одна и та же. Эта статья не предусматривает никаких смягчающих обстоятельств. Последним большим делом такого рода был процесс над Хауэром и его сообщниками… — Гольдбах немного оживился. — Защитником в этом деле был Фрейганг. Умный адвокат, только слишком любил парадоксы. Парадокс, как деталь, неоценим, так как он сбивает с толку, но не как основа защиты. На этом Фрейганг и провалился. Он хотел просить судью о смягчающих обстоятельствах… — Гольдбах нервно рассмеялся. — Из-за незнания законов.
    
— Неплохая мысль, — заметил Штайнер.
    
— Да, шутки ради, но не на процессе.
    
Гольдбах стоял перед Штайнером, немного склонив голову набок, с внезапно прояснившимися глазами, весь подтянутый — он уже не был жалким эмигрантом и торговцем галстуками. Внезапно он снова превратился в доктора Гольдбаха II из судебной палаты, опасного тигра в джунглях параграфов.
    
Решительно, уверенно, с высоко поднятой головой, как он уже давно не ходил, спускался он вниз по главной аллее Пратера. Он не замечал ясного, но унылого осеннего вечера — он вновь стоял в переполненном зале суда, разложив перед собой все свои бумаги. Он представлял себя на месте защитника Фрейганга. Он видел, как прокурор закончил свою обвинительную речь и сел на место. И тогда он поправил мантию, слегка оперся руками на кафедру, немного подался вперед и начал металлическим голосом, обращаясь к судье:
    
— Ваша милость, обвиняемый Хауэр…
    
Фразы следовали одна за другой — лаконичные, острые, неопровержимые в своей логике. Он соглашался с мотивами прокурора — с одним, с другим, казалось, что он согласен с аргументацией, казалось, что он обвиняет, а не защищает. Зал замер, судьи подняли головы — но внезапно, виртуозным маневром, он представил все дело в другом свете, процитировал параграфы о взятках, и четырьмя суровыми вопросительными фразами доказал их двоякое толкование, чтобы сразу же вслед за этим, хлестко и быстро, привести оправдательный материал, который теперь возымел совершенно другое действие…
    
Он стоял перед домом, где жил. Тихо поднялся он вверх по лестнице — с каждым шагом все неувереннее, все медленнее.
    
— Моя жена уже дома? — спросил он у заспанной девушки, открывшей ему дверь.
    
— Она возвратилась четверть часа назад.
    
— Спасибо. — Гольдбах прошел по коридору в свою комнату. Комнатка была узкой, с одним окном, выходившим во двор. Он причесался. Потом постучал в комнату жены.
    
— Да…
    
Жена сидела перед зеркалом и внимательно разглядывала свое лицо.
    
— Что нового? — спросила она, не оборачиваясь.
    
— Как у тебя дела, Лена?
    
— Какие могут у меня быть дела при такой жизни! Дела плохи. И зачем ты, собственно, об этом спрашиваешь? — Женщина продолжала исследовать свои веки.
    
— Ты уходила?
    
— Да.
    
— И где ты была?
    
— Так… Не могу же я сидеть целый день, уставившись на стены.
    
— Конечно, нет. Я рад, когда ты находишь развлечения.
    
— Ну, вот видишь, значит, все в порядке.
    
Женщина медленно и осторожно начала смазывать лицо кремом. Она разговаривала с Гольдбахом, словно то был не человек, а кусок дерева, — без всяких эмоций, ужасающе равнодушно. А он стоял у двери и смотрел на нее, надеясь услышать в ответ хоть одно доброе слово. У нее была нежно-розовая кожа, без единого пятнышка, блестевшая в свете лампы.
    
— Ты что-нибудь нашел? — спросила она.
    
Гольдбах задумался.
    
— Ты же знаешь, Лена… Ведь у меня нет разрешения на работу. Я был у коллеги Хепфнера, он тоже ничего не может сделать. Все это тянется ужасно долго…
    
— Да, это тянется ужасно долго.
    
— Я делаю все, что могу, Лена.
    
— Да, я знаю… Я устала.
    
— Я ухожу, Лена… Доброй ночи.
    
Гольдбах закрыл за собой дверь. Он не знал, что ему делать. Ворваться к ней, умолять ее, чтобы она его поняла, выклянчить у нее разрешение… или? Он бессильно сжал кулаки. «Избить, — подумал он. — Избить это розовое тело за все оскорбления и унижения, дать себе волю один раз, дать выход злости, переломать всю мебель и бить ее до тех пор, пока она не закричит в исступлении, а мягкое тело не будет корчиться на полу…»
    
Он задрожал и прислушался. Как звали того человека — Карбатке? Нет, Карбутке. Это был приземистый парень с низким лбом, лицом убийцы, каким его представляет себе неопытный человек. Было очень трудно просить для такого человека оправдательного приговора за то, что он действовал в состоянии аффекта. Он выбил своей возлюбленной зубы, сломал руку, сильно разбил рот; ее глаза были заплывшими даже в день суда — так он избил ее, но тем не менее, она чувствовала к этой скотине собачью привязанность. И может быть, как раз по этой причине. Оправдательный приговор, которого он добился, принес ему большой успех. Глубоко психологичная и мастерская защита, как выразился потом коллега Кон III, поздравляя его.
    
Гольдбах опустил руки. Потом взглянул на кучу дешевых галстуков из искусственного шелка, лежащих на столе. Да, тогда в комнате адвокатов, среди своих коллег, как остроумно он тогда доказал, что любовь женщины требует мужчины и повелителя! Тогда он зарабатывал шестьдесят тысяч марок в год и покупал Лене драгоценности, на выручку от которых она сейчас и жила.
    
Он услышал, как она укладывается спать. Он прислушивался к этому каждый вечер, ненавидел себя за это, но иначе не мог. Щеки его покрылись пятнами, когда он услышал, как заскрипели пружины. Он крепко сжал зубы, подошел к зеркалу и посмотрел на себя. Затем взял стул и поставил его на середину комнаты.
    
— Предположим, — пробормотал он, — что в девятом ряду третья женщина спрятала себе в туфельку ключ. Он осторожно сделал девять шагов по направлению к стулу, мигнул правым глазом, провел тремя пальцами по лбу и выставил вперед левую ногу — подальше. Сейчас он был в высшей степени сосредоточен, он представил себе, как Штайнер ищет вещь, и выставил левую ногу еще дальше. Его тень, жалкая и причудливая, скользила вслед за ним по стене в красноватом электрическом свете…
    
    
— Что-то поделывает сейчас наш мальчик, Лила? — говорил в это время Штайнер. — Видит бог, у меня такое плохое настроение не только из-за этого бестолкового Гольдбаха — мне действительно часто не хватает моего мальчика.
   
   
    
     
4
    
    
Керн и Рут жили в Берне, в пансионе «Иммергрюн». Этот пансион значился в списке Биндера.
    
На второй вечер, в довольно поздний час, в комнату Керна постучали. Керн уже разделся и собирался ложиться спать. Минуту он стоял без движения и выжидал. В дверь снова постучали. Бесшумно ступая босыми ногами, он подбежал к окну. Оно находилось слишком высоко над землей, чтобы можно было спрыгнуть, и рядом не было водосточной трубы, чтобы подняться на крышу. Керн медленно пошел назад и открыл дверь.
    
В коридоре стоял мужчина лет тридцати, на голову выше Керна. У него было круглое лицо с водянисто-голубыми глазами и курчавые волосы. В руке он держал велюровую шляпу, нервно теребя ее пальцами.
    
— Извините, — сказал он. — Я такой же эмигрант, как и вы…
    
Керну показалось, что внезапно у него выросли крылья. «Опасность миновала, — подумал он, — Это — не из полиции…»
    
— Я попал в довольно затруднительное положение, — продолжал мужчина. — Меня зовут Биндинг. Я еду в Цюрих, и у меня не осталось ни сантима, чтобы снять комнату для ночлега. Я только хочу спросить, может быть, вы мне разрешите переспать здесь, на полу.
    
Керн взглянул на него.
    
— Здесь? — переспросил он. — В этой комнате? На полу?
    
— Да. Я привык к этому. И я наверняка вам не помешаю. Я уже три ночи в дороге. Вы знаете, каково ночевать на улице, на скамейках, постоянно опасаясь полиции. Поэтому всегда радуешься, когда очутишься на несколько часов в безопасности.
    
— Я знаю. Но вы взгляните на комнату! В ней даже не найдется места, где бы вы могли вытянуться. Как же вы будете спать?
    
— Не имеет значения! — быстро ответил Биндинг. — Как-нибудь устроюсь. Хотя бы вот там, в углу… Я могу спать и сидя, прислонившись к шкафу. Будет очень удобно! Наш брат может спать где угодно, если чувствует себя хоть немножко в безопасности!
    
— Нет, так не пойдет. — Керн на минуту задумался. — Комната здесь стоит два франка. Я могу дать вам денег. Так будет проще всего. Тогда вы сможете выспаться как следует.
    
Биндинг, словно защищаясь, замахал руками.
    
— Я не хочу брать от вас деньги! Не для этого я пришел! Кто живет здесь, тот сам нуждается в деньгах! И потом… Я был внизу и спрашивал, где бы я мог переночевать. Свободных комнат нет.
    
— Может быть, одна и найдется, если у вас в руке будет два франка.
    
— Думаю, что нет. Хозяин мне сказал, что он и бесплатно пустил бы человека, который два года провел в концентрационном лагере. Но у него действительно нет свободных номеров.
    
— Что? — удивился Керн. — Вы два года провели в концентрационном лагере?
    
— Да. — Биндинг зажал велюровую шляпу между коленями и вынул из нагрудного кармана потрепанное свидетельство. Он развернул его и протянул Керну. — Вот, взгляните! Это мое выходное свидетельство из Ораниенбурга.
    
Керн осторожно, чтобы не порвать бумагу на ветхих сгибах, посмотрел на свидетельство. Он никогда еще не видел выходного свидетельства из концентрационного лагеря. Он разглядел, что было на штампе, прочел печатный текст свидетельства с проставленным на машинке именем Рихарда Биндинга, посмотрел на печать со свастикой и на аккуратную и четкую подпись чиновника — все было верно. Все было верно до самой педантичной и бюрократической сути, и именно точность и делала это еще более зловещим, казалось, что человек возвратился из ада с временным разрешением и визой.
    
Он вернул свидетельство Биндингу.
    
— Послушайте! — сказал он. — Кажется, я нашел выход. Вы останетесь в этой комнате и будете спать на моей кровати. Я знаю здесь, в пансионе, одного человека, у которого комната побольше. Смогу переспать и там. Таким образом, мы выйдем из положения.
    
Биндинг посмотрел на него широко раскрытыми глазами.
    
— Разве возможно такое!
    
— Возможно. И причем, все будет очень просто. — Керн накинул пальто поверх пижамы. Затем взял ботинки. — Все это я возьму с собой. Тогда мне не нужно будет беспокоить вас слишком рано. Я рад, что могу хоть что-нибудь сделать для человека, который столько пережил.
    
— Но… — Биндинг внезапно схватил Керна за руки, и тому показалось, будто он хочет их поцеловать. — Боже, да вы настоящий ангел! — пробормотал он. — Мой спаситель!
    
— Ну, что вы! — смущенно ответил Керн. — Мы должны помогать друг другу. Иначе что бы с нами было? Спокойной ночи!
    
— О, боже ты мой! Как я чудесно высплюсь! Спокойной ночи!
    
Минуту Керн раздумывал, не взять ли с собой и чемодан. В маленьком боковом отделении чемодана были спрятаны его сорок франков. Но деньги были спрятаны хорошо, чемодан заперт, а он постыдился так открыто высказывать свое недоверие к человеку, который сидел в концлагере. Эмигранты не крадут друг у друга.
    
— Доброй ночи! Спите спокойно! — повторил он и ушел.
    
Комната Рут находилась в том же коридоре. Керн постучал в дверь двумя короткими ударами. Это был их условный знак. Рут тотчас же открыла.
    
— Что-нибудь случилось? — спросила она, заметив в его руках вещи. — Надо бежать?
    
— Нет. Я просто уступил свою комнату одному бедняге, который сидел в концлагере и не спал несколько ночей. Можно мне переспать здесь у тебя, в шезлонге?
    
Рут улыбнулась.
    
— Шезлонг старый и шаткий. А тебе не пришло в голову, что кровать достаточно широка для нас обоих?
    
Керн быстро вошел и поцеловал ее.
    
— Я действительно задаю иногда самые идиотские вопросы, — сказал он. — Но, поверь мне… Для меня все это еще слишком необычно.
    
Комнатка Рут была несколько больше. Кроме шезлонга, там стояла такая же мебель, как и у него, но Керну показалось, что комната эта выглядит совершенно иначе. «Удивительно, — подумал он, — все дело, вероятно, в нескольких мелочах — в маленьких туфельках, блузке, коричневой юбке, — но сколько в них нежности! А мои вещи всегда валяются в беспорядке».
    
— Если бы мы захотели пожениться, Рут, — сказал он, — мы бы все равно не смогли это сделать! Ведь у нас нет документов!
    
— Знаю. Но это меньше всего должно нас беспокоить. И, собственно, зачем нам вообще две комнаты?
    
Керн засмеялся.
    
— Из-за строгой швейцарской морали. Не прописан — это еще куда ни шло, но не женат… Нет, такого нельзя допустить!
    
    
На следующее утро он дождался десяти часов, потом направился в свою комнату, чтоб взять чемодан. Он хотел переписать несколько адресов и дать Биндингу возможность спать дальше.
    
Но комната уже была пуста. Биндинг, по всей вероятности, был снова в пути. Чемодан оказался не заперт, и это удивило Керна. Он хорошо помнил, что накануне вечером запирал его. Потом ему показалось, что флаконы лежат не в обычном порядке. Он быстро начал просматривать содержимое чемодана. Маленький конверт в потайном боковом отделении лежал на месте. Открыв его. Керн увидел, что швейцарские деньги исчезли. Из конверта выпорхнули только две одинокие австрийские бумажки по пять шиллингов.
    
Он снова перерыл все. Заглянул даже в карманы своего костюма, хотя точно знал, что денег там не должно быть. Он никогда ничего не носил с собой по той причине, что его в любой момент могли арестовать. А так, по крайней мере, у Рут остался бы чемодан и деньги. Сорок франков исчезли…
    
Он присел на пол рядом с чемоданом.
    
— Какой негодяй! — прошептал он. — Последний негодяй! И как только это могло случиться!
    
Некоторое время Керн продолжал сидеть на полу. Он не знал, что делать, рассказать об этом Рут или нет. Наконец он решил, что не станет расстраивать ее раньше, чем это окажется действительно необходимым.
    
Он вынул список Биндера и переписал несколько бернских адресов. Затем набил карманы мылом, шнурками, английскими булавками, туалетной водой и спустился вниз по лестнице.
    
Внизу он встретил хозяина.
    
— Вы знакомы с человеком по имени Рихард Биндинг? — спросил он его.
    
Хозяин на мгновенье задумался, потом покачал головой.
    
— Я имею в виду человека, который заходил вчера к вам насчет комнаты. Вчера вечером.
    
— Вчера вечером никто не справлялся насчет комнаты. И к тому же я до двенадцати часов играл в кегли.
    
— Ах, вот как? И у вас были свободные номера?
    
— Да, три. Они и сейчас еще свободны… А вы что, кого-нибудь ждете? Можете взять комнату семь. Она — в вашем коридоре.
    
— Нет, я не думаю, что человек, которого я жду, придет снова. Он наверняка уже на пути в Цюрих.
    
К обеду Керн заработал три франка. Потом он зашел в дешевый ресторанчик, чтобы съесть бутерброд, а затем продолжить свою торговлю.
    
Встав у стойки, он с жадностью набросился на еду. Внезапно бутерброд чуть не выпал у него из руки — за одним из дальних столиков он заметил Биндинга.
    
Быстрым движением он сунул остаток бутерброда в рот, проглотил его и медленным шагом направился к столику.
    
Биндинг был один. Положив локти на стол, он сидел перед тарелкой со свиными котлетами, цветной капустой и картофелем и ел, забыв обо всем.
    
Он поднял глаза, когда Керн уже стоял рядом с ним.
    
— А-а, это вы? — бросил он небрежно. — Как дела?
    
— Из моего чемодана пропало сорок франков, — сказал Керн.
    
— Сожалею, — ответил Биндинг, проглотив огромный кусок котлеты. — Искренне сожалею!
    
— Возвратите мне деньги, которые у вас еще остались, и вопрос будет исчерпан!
    
Биндинг выпил глоток пива и вытер рот.
    
— Вопрос и так исчерпан, — мягко сказал он. — Или вы собираетесь что-нибудь предпринять?
    
Керн уставился на него. До сих пор, ослепленный злостью, он совсем не подумал, что действительно не сможет ничего предпринять. Если он пойдет в полицию, у него потребуют документы, посадят вместе с Биндингом за решетку, а потом вышлют.
    
Прищурив глаза, он смотрел на Биндинга.
    
— У вас нет никаких шансов, — произнес тот. — Знаком с правилами бокса. И на фунтов сорок тяжелее вас. Более того, за драку в ресторане вас ждет арест и высылка.
    
В этот момент Керну было все равно, что с ним случится, но он вовремя вспомнил о Рут. Биндинг был прав: у него не было ни малейшего шанса.
    
— Вы часто проделываете такие штучки? — спросил он.
    
— Живу этим… И, как видите, ничего…
    
Керн чуть не задохнулся от гнева и беспомощности.
    
— Отдайте мне хотя бы половину, — хрипло сказал он. — Мне нужны деньги. Не для себя, для того человека, которому они принадлежали…
    
Биндинг покачал головой.
    
— Деньги мне и самому нужны. Вы еще дешево отделались. За сорок франков вы получили отличный урок. Лучшего урока никто вам дать не сможет — нельзя быть доверчивым.
    
— Это верно… — Керн уставился на него. Он хотел уйти, но ноги не повиновались ему. — А ваш документ… Это, конечно, фальшивка?!
    
— Представьте себе, нет, — ответил Биндинг. — Я действительно сидел в концентрационном лагере. — Он рассмеялся. — За воровство у гаулейтера! Редкий случай!
    
Он потянулся за последней котлетой, лежавшей на тарелке, но в этот же миг она оказалась уже в руке Керна.
    
— Ну, подымайте скандал! — сказал он, словно выдохнул.
    
Биндинг ухмыльнулся.
    
— И не подумаю! Я уже сыт. Прикажите принести тарелку и возьмите к ней вот эту цветную капусту. Я даже готов поставить вам кружку пива.
    
Керн ничего не ответил. Он быстро повернулся и пошел, держа в руке захваченную котлету. У стойки он попросил листок бумаги, чтобы завернуть ее. Буфетчица бросила на него удивленный взгляд, потом выловила из стеклянной банки пару огурцов.
    
— Вот, возьмите к ней, — сказала она.
    
Керн взял огурцы.
    
— Спасибо, — поблагодарил он. — Большое спасибо!
    
«Ужин для Рут, — подумал он. — И чертовски дорогой! За сорок франков!»
    
У двери он еще разок обернулся. Биндинг наблюдал за ним. Керн в сердцах сплюнул. Биндинг улыбнулся и просалютировал ему двумя пальцами правой руки.
    
    
За Берном начался дождь. У Керна и Рут не хватало денег, чтобы добраться до следующего крупного города по железной дороге. Собственно, у них был маленький неприкосновенный запас, но они решили его не трогать до приезда во Францию. Километров пятьдесят они ехали на попутной машине. Потом пришлось идти пешком. Продавать что-либо в деревнях Керн решил лишь в крайних случаях — было слишком опасно. Они останавливались в местечках только на одну ночь, появляясь там поздним вечером, когда отделения полиции уже были закрыты, а уходили рано утром, до их открытия. Таким образом, когда в жандармерию поступало донесение, они уже были далеко за пределами деревни. Советы Биндера не годились для этой части Швейцарии — в его списке значились только большие города.
    
Вблизи от Мюртена заночевали в пустом сарае. Ночью зашумел дождь. Крыша была дырявая, и, проснувшись, они почувствовали, что промокли насквозь. Они хотели высушить вещи, но им не удалось разжечь огонь — все было мокрым. Они с трудом нашли место, где крыша не протекала, и заснули, тесно прижавшись друг к другу. Пальто, которыми укрылись Керн и Рут, тоже промокли, и они скоро проснулись от холода. На рассвете снова отправились в путь.
    
— Во время ходьбы мы согреемся, — сказал Керн. — А через час мы сможем выпить где-нибудь по чашке кофе.
    
Рут кивнула.
    
— Может, появится солнце. Тогда мы быстро подсохнем.
    
Но день оказался холодным и ветреным. Над полями нависла пелена дождя. Это был первый по-настоящему холодный день. Низко над землей ползли волокнистые тучи, а после полудня опять пошел сильный дождь. Керн и Рут переждали его в маленькой часовне.
    
Стало совсем темно, когда загремел гром, и молнии засверкали сквозь разноцветные стекла часовни, на которых святые держали в руках ленты с изречениями о покое небес и души…
    
Керн почувствовал, что Рут вся дрожит.
    
— Тебе очень холодно? — спросил он.
    
— Нет, не очень.
    
— Пойдем, походим немного вокруг. Так будет лучше. Я боюсь, что ты простудишься.
    
— Не простужусь. Давай лучше посидим.
    
— Ты устала?
    
— Нет. Просто хочу немного посидеть.
    
— Все же будет лучше, если мы немного походим. Всего несколько минут. В мокрой одежде нельзя сидеть долго. Каменный пол очень холодный.
    
— Хорошо.
    
Они медленно пошли по часовне. Их шаги гулко разносились в пустом помещении. Они прошли мимо исповедальни, зеленые занавеси которой развевал сквозняк, обогнули алтарь, подошли к ризнице и вернулись назад.
    
— До Мюртена еще девять километров, — сказал Керн. — Надо найти ночлег где-нибудь до города.
    
— Девять километров мы спокойно можем пройти.
    
Керн что-то пробормотал.
    
— Ты что-то сказал? — спросила Рут.
    
— Нет, ничего. Я просто проклял человека по имени Биндинг.
    
Она взяла его под руку.
    
— Забудь о нем! Так будет лучше и проще… Кажется, дождь уже перестает.
    
Они вышли из часовни. Дождь еще моросил, но над горами уже висела огромная радуга. Она перекинулась через всю долину, словно большой разноцветный мост. За лесом, сквозь обрывки туч, на землю лился желтоватый свет. Солнца видно не было, они могли видеть только свет, просачивавшийся сквозь пелену мелкого дождя.
    
— Пошли, — сказала Рут. — Погода проясняется.
    
Вечером они подошли к овчарне. Пастух, пожилой молчаливый крестьянин, сидел на пороге. Рядом лежали две собаки. Они с лаем бросились навстречу пришельцам. Крестьянин вынул изо рта трубку и свистнул, призывая их назад.
    
Керн подошел поближе.
    
— Вы не разрешите нам переночевать здесь? Мы промокли, устали и просто не в состоянии идти дальше.
    
Пастух долго смотрел на Керна.
    
— Там, наверху, есть сеновал, — наконец сказал он.
    
— Нам больше ничего и не нужно.
    
Крестьянин еще какое-то время смотрел на него.
    
— Только отдайте мне спички и сигареты, — сказал он. — Там слишком много сена.
    
Керн отдал то и другое.
    
— Поднимитесь по лестнице. Она внутри. Я закрою вас на замок. Я живу в городе. Рано утром я вас выпущу.
    
— Спасибо… Большое спасибо!
    
Они поднялись на сеновал. Там было сумрачно и тепло. Через минуту появился крестьянин. Он принес гроздь винограда, немного овечьего сыра и черного хлеба.
    
— Ну, теперь я вас закрою, — сказал он. — Спокойной ночи!
    
— Спокойной ночи! И большое спасибо!
    
Они прислушивались, пока он спускался с лестницы, потом сняли с себя мокрую одежду и разложили ее на сене. Вынув из чемоданов вещи для ночлега, они жадно принялись за еду.
    
— Вкусно? — спросил Керн.
    
— Очень… — Рут прижалась к нему.
    
— Нам повезло, правда?
    
Она кивнула.
    
Потом они услышали, как внизу загремел замок. На сеновале было круглое окошечко. Они прильнули к нему и увидели, что крестьянин уходит. Прояснившееся небо отражалось в озере. Крестьянин шел по скошенному лугу медленной, задумчивой походкой человека, который всю жизнь провел среди природы. Он шел по лугу, одинокий и словно потерянный, и, казалось, нес на своих темных плечах весь небосвод.
    
Керн и Рут продолжали сидеть у окошка, пока бесцветный час наступающего вечера не окрасил все в серые тона. Игра теней превратила сено в фантастические горы. Его аромат смешивался с запахами торфа и вики, которые исходили от овец. Сквозь люк в полу виднелись в полумраке их шевелящиеся спины, слышалось отрывистое блеяние. Но постепенно все эти звуки затихли.
    
На следующее утро крестьянин вернулся и открыл овчарню. Рут еще спала. Ее лицо раскраснелось, она тяжело дышала. Керн спустился вниз и помог крестьянину выгнать овец.
    
— Может быть, вы нам позволите остаться здесь еще на денек? — спросил он. — Мы охотно вам поможем, если у нас получится.
    
— Помогать тут почти нечего. Но остаться вы можете.
    
— Спасибо.
    
Керн поинтересовался адресами немцев, живущих в городке. Этот городок не значился в списке Биндера. Крестьянин назвал ему несколько адресов и объяснил, как их найти.
    
Керн отправился в городок вечером, когда стемнело. Первый адрес он нашел легко. Светлая вилла стояла в небольшом садике. Дверь открыла аккуратно одетая горничная. Она не оставила ждать его перед входом, а сразу же провела в переднюю. «Хорошее начало», — подумал Керн.
    
— Могу я поговорить с господином Аммерсом? — спросил он. — Или с фрау Аммерс?
    
— Подождите минутку.
    
Девушка исчезла и вскоре возвратилась. Она провела его в гостиную с новой мебелью красного дерева. Паркет был так тщательно натерт, что Керн едва не поскользнулся. Вся мебель была покрыта чехлами.
    
Через минуту появился господин Аммерс — маленький человечек со светлой острой бородкой. Он участливо посмотрел на Керна. У того уже были заготовлены две истории, и он решил рассказать подлинную.
    
Аммерс дружелюбно выслушал его.
    
— Значит, вы — эмигрант, без паспорта и без вида на жительство, — сказал он потом. — И продаете мыло и другую мелочь?
    
— Да.
    
— Хорошо. — Аммерс поднялся. — Моя жена посмотрит товар.
    
Он вышел. Через некоторое время появилась жена, какое-то неопределенное выцветшее существо с лицом цвета хорошо проваренного мяса и с водянистыми рыбьими глазками.
    
— Ну, что у вас? — мягко спросила она.
    
Керн достал свой товар. Вещей было немного. Женщина принялась изучать их, тщательно присматривалась к швейным иголкам, словно никогда их раньше не видела, нюхала мыло, проверяла большим пальцем зубные щетки, потом поинтересовалась ценами и, наконец, решила позвать сестру.
    
Сестра была похожа на нее как две капли воды.
    
По всей вероятности, Аммерс, как бы мал он ни был, ввел в доме железный режим, ибо сестра действовала тоже чрезвычайно нерешительно и говорила неуверенным и боязливым голосом. Обе так долго выбирали, что Керну в конце концов это надоело. Он заметил, что женщины так и не смогли ничего выбрать, и начал складывать вещи.
    
— Может быть, вы решите этот вопрос до завтра? — спросил он. — А завтра я снова зайду.
    
Жена Аммерса посмотрела на него таким взглядом, будто это предложение испугало ее.
    
— Может, выпьете чашечку кофе? — спросила она после небольшой паузы.
    
Керну давно не приходилось пить кофе.
    
— Если вам будет не трудно…
    
— Какие тут могут быть трудности… Одну минуточку! — Она, словно рассохшаяся бочка, неуклюже, но быстро выкатилась из комнаты. Сестра осталась с Керном.
    
— Очень кстати выпить сейчас чашечку кофе, — сказал Керн, лишь бы что-нибудь сказать.
    
Сестра издала какой-то звук, похожий на клохтанье индюка — он должен был означать смех — и внезапно замолкла, словно подавилась. Керн с удивлением посмотрел на нее. А та опустила голову и издала носом свистящий звук.
    
Вошла жена Аммерса. Она поставила перед Керном дымящуюся чашку.
    
— Можете пить совершенно спокойно, — заботливо сказала она. — Кофе, правда, очень горячий, но вы ведь не спешите.
    
Сестра как-то отрывисто и звонко рассмеялась, но сразу чего-то испугалась и опустила голову. Не успел Керн пригубить кофе, как дверь распахнулась, в комнату маленькими кошачьими шажками вошел Аммерс, вслед за ним с недовольным видом — жандарм.
    
Величественным жестом Аммерс показал на Керна.
    
— Господин жандарм, приступайте к вашим обязанностям! Этот индивидуум — без паспорта и без отечества! Изгнан из немецкого рейха!
    
Керн оцепенел. А жандарм внимательно смотрел на него.
    
— Следуйте за мной! — наконец сказал он.
    
На какое-то мгновение Керну показалось, что мозг его перестал функционировать. Он был готов ко всему, но только не к этому. Медленными машинальными движениями, какие можно увидеть только при замедленной съемке, он начал собирать вещи. Потом поднялся.
    
— Так вот, значит, почему и кофе, и весь этот дружеский прием! — произнес он, заикаясь, еле выговаривая слова, будто сперва сам должен был осознать их смысл. — Все делалось только для того, чтобы удержать меня здесь! Значит, только поэтому! — Он сжал кулаки и сделал шаг в сторону Аммерса. Тот сразу же попятился. — Не бойтесь, — еле слышно прошептал Керн. — Я вас не трону! Только прокляну вас… Всей силой моей души… Будьте вы все прокляты! И вы, и ваша жена, и все ваши дети! Пусть падут на головы ваши несчастья всего мира! Пусть дети ваши восстанут против вас и бросят вас — в одиночестве, нищете, горе и несчастье!
    
Аммерс побледнел. Его остренькая бородка затряслась.
    
— Защитите меня от его оскорблений! — приказал он жандарму.
    
— Он вас еще не оскорбил, — флегматично ответил чиновник. — До сих пор он вас только проклинал. Вот если б он, к примеру, сказал: «вонючий доносчик», то это было бы уже оскорблением. И именно из-за слова «вонючий».
    
Аммерс бросил на жандарма гневный взгляд.
    
— Приступайте к своим обязанностям! — прошипел он.
    
— Господин Аммерс, — спокойно ответил жандарм. — У вас нет никаких прав приказывать мне. Это могут делать только мои начальники. Вы донесли на человека, и я пришел. Остальное предоставьте мне. — Он повернулся к Керну.
    
— Следуйте за мной!
    
Оба вышли из дома. Дверь за ними закрылась. Керн молча шел рядом с жандармом. Он все еще не мог привести свои мысли в порядок. Где-то внутри копошилось глухое чувство: Рут! Но думать дальше он просто не отважился.
    
— Какой же вы простак, — сказал жандарм через некоторое время. — Иногда и впрямь овцы навещают гиен. Разве вы не знали, кто он? Тайный агент немецких нацистов в нашем городе. Он уже на многих донес.
    
— О, боже ты мой! — вырвалось у Керна.
    
— Вот так-то! — продолжал жандарм. — Как говорится, неудачный дебют, согласны?
    
Керн помолчал.
    
— Не знаю, — сказал он. — Это можно назвать как угодно. Я только знаю, что меня ждет больной человек…
    
Жандарм бросил взгляд на улицу и пожал плечами.
    
— Тут уже ничем помочь нельзя. Это меня не касается. Я должен отвести вас в полицию. — Он огляделся. Улица была безлюдна. — И я не советовал бы вам убегать. Правда, я не смогу погнаться за вами, поскольку у меня вывихнута нога, но я тотчас же вас окликну, и если вы не остановитесь, вытащу револьвер. — Какое-то время он смотрел на Керна. — На это, конечно, уйдет время, — добавил он. — И вам, может быть, и удастся ускользнуть от меня — особенно там, где мы сейчас пройдем. Там сплошные закоулки и углы, о стрельбе там не может быть и речи. И если вы вздумаете бежать именно в том месте, мне действительно вас не поймать. И чтобы не случилось такого, мне надо было бы надеть на вас наручники…
    
Внезапно Керн стал внимательно прислушиваться к словам жандарма, и в душе его вспыхнула надежда. Он внимательно посмотрел на чиновника.
    
А тот равнодушно вышагивал дальше.
    
— Знаете, — сказал он через какое-то время. — Иногда человек чересчур уж порядочно смотрит на некоторые вещи.
    
Керн почувствовал, что ладони его вспотели от волнения.
    
— Послушайте, — поспешно сказал он. — Меня ждет человек, который без меня пропадет! Отпустите меня! Мы пробираемся во Францию, мы и так уедем из Швейцарии — так не все ли равно каким путем?
    
— Вы просите у меня невозможного, — спокойно ответил чиновник. — Это противоречит служебным уставам. Мой долг — отвести вас в полицию… Конечно, вы можете от меня убежать, и я не в состоянии буду что-либо сделать. — Он остановился. — Например, если вы побежите вниз по этой улице, свернете за угол, а потом сразу налево, то исчезнете раньше, чем я смогу стрелять. — Он с нетерпением посмотрел на Керна. — Ну, а сейчас я надену на вас наручники! Черт возьми, куда я их дел?
    
Он немного отвернулся и стал усердно рыться в кармане.
    
— Спасибо! — выпалил Керн и со всех ног бросился бежать.
    
На углу, не замедляя бега, он обернулся. Жандарм продолжал стоять на месте, положив руки на бедра. На губах его играла улыбка.
    
    
Ночью Керн проснулся. Услышав, что Рут тяжело и прерывисто дышит, пощупал ей лоб. Он был горячий и мокрый. Керн не решился ее разбудить — она спала очень неспокойно, но крепко. По сеновалу распространялся резкий аромат сена, хотя поверх него и были разостланы покрывала и простыни из грубой материи. Через некоторое время Рут проснулась сама и сонным детским голосом попросила пить. Керн принес ей кувшин с водой и кружку. Она с жадностью напилась.
    
— Тебе жарко? — спросил Керн.
    
— Да, очень. Но, может быть, это от сена. У меня пересохло в горле.
    
— У тебя температура?
    
— Мне нельзя болеть. Я не больна… Не больна.
    
Она повернулась, спрятала голову под его руку и снова заснула.
    
Керн продолжал тихо лежать. Ему хотелось зажечь свет, чтобы посмотреть, как она выглядит. Горячее, влажное лицо Рут подсказывало ему, что у нее высокая температура. Но у него не было карманного фонарика, и он тихо лежал, прислушиваясь к тяжелому прерывистому дыханию, и посматривал на стрелку часов на светящемся циферблате, которая ползла страшно медленно. Часы мерцали в темноте, как адская машина времени. Овцы внизу копошились и издавали порой странные звуки. Керну показалось, что прошли годы, прежде чем засветилось круглое окошечко на сеновале, возвещая о рассвете.
    
Рут проснулась.
    
— Дай мне воды, Людвиг.
    
Керн подал ей кружку.
    
— Ты вся словно в огне, Рут. Ты можешь остаться здесь одна на часок?
    
— Да.
    
— Тогда я сбегаю в город и принесу что-нибудь от простуды.
    
Пришел крестьянин и открыл овчарню. Керн рассказал, как обстоят дела. На лице крестьянина появилось кислое выражение.
    
— В таком случае ей, наверное, нужно в больницу. Здесь оставаться опасно.
    
— Посмотрим, может, днем ей станет лучше.
    
Несмотря на страх встретиться с жандармом или с кем-нибудь из Аммерсов, Керн отправился в городскую аптеку и попросил дать ему взаймы градусник. Он получил его, после того как оставил аптекарю залог. Купив трубочку арканола, он помчался обратно.
    
У Рут было 38.5. Она проглотила две таблетки, и Керн закутал ее в свои куртку и пальто. Днем, несмотря на лекарство, температура поднялась до 39.
    
Крестьянин озабоченно поскреб затылок.
    
— За ней нужен уход. На вашем месте я бы отвез ее в больницу.
    
— Я не хочу в больницу… — хрипло прошептала Рут. — Завтра я уже буду на ногах…
    
— Что-то не похоже, — проворчал крестьянин. — Вы должны лежать в комнате, на кровати, а не здесь на сеновале.
    
— Здесь тепло и хорошо… Прошу вас, оставьте меня здесь.
    
Крестьянин спустился вниз. Керн последовал за ним.
    
— Почему она не хочет лечь в больницу?
    
— Это нас разлучит.
    
— Какие глупости! Ведь вы можете ее подождать.
    
— Не могу… Если она попадет в больницу, там узнают, что у нее нет паспорта. Может быть, ее и оставят в больнице, несмотря на то, что у нас нет денег, но потом полиция отвезет ее к границе, а я не буду знать — куда именно и когда.
    
Крестьянин покачал головой.
    
— И вы ничего не сделали?.. Ничего не натворили?
    
— У нас нет паспортов, и мы не можем их получить — это все.
    
— Я не это имел в виду… Вы нигде ничего не украли, никого не обманули, не сделали ничего в этом роде?..
    
— Нет.
    
— И тем не менее, за вами гонятся, как за беглыми каторжниками?
    
— Да…
    
Крестьянин сплюнул.
    
— Пусть это понимает тот, кто может. Простому человеку это не понять.
    
— Да, понять трудно…
    
— Вы знаете, что у нее, возможно, воспаление легких?
    
— Воспаление легких? — Керн испуганно взглянул на него. — Не может этого быть! Ведь это опасно.
    
— Конечно, опасно, — ответил крестьянин. — Поэтому-то я и заговорил с вами на эту тему.
    
— Судя по всему, она просто подхватила грипп.
    
— У нее температура, высокая температура. А чем она больна, может сказать только врач.
    
— Тогда нужно пригласить врача.
    
— Сюда?
    
— Может, кто и согласится. Я посмотрю в телефонной книге адрес какого-нибудь врача еврея.
    
Керн снова отправился в город. В табачной лавке он купил пару сигарет и попросил телефонную книгу. Найдя адрес врача по имени Беер, он направился к нему.
    
Когда Керн пришел, прием уже закончился, и ему пришлось прождать более часа. Он листал газеты и журналы, равнодушно разглядывал иллюстрации, и до его сознания никак не доходило, что где-то еще веселятся люди, что во Флориде женщины ходят полуобнаженными, что где-то проводятся соревнования по теннису и устраиваются званые обеды. А Рут больна, и он, Керн, сидит в приемной и ждет врача.
    
Наконец появился врач. Это был еще молодой мужчина. Он молча выслушал Керна, затем уложил инструменты в сумку и взял шляпу.
    
— Едем! Моя машина — внизу.