1 2 3 4 5 6 7 8 
Я понял, что возражать бесполезно, и замолчал. Но про себя  подумал, что и для Капи действительность оказалась не лучше, чем для меня. Нас  разлучат! Какое горе для нас обоих!    

Мы снова отправились спать в повозку. Но в этот вечер отец  нас уже не запирал.    

На следующий день пришлось с утра заняться Капи. Я взял его  на руки; нежно поглаживая и целуя его в нос, я объяснил ему, что от него  требовалось. Бедный песик, как он смотрел на меня и как внимательно слушал!  Передавая поводок Капи в руки Алена, я снова прочел ему наставление, но он был  настолько умен и послушен, что хотя с грустью, но без сопротивления последовал  за моими братьями.    

Отец сам захотел проводить нас с Маттиа в такой квартал, где  мы могли бы хорошо заработать. Пройдя через весь Лондон, мы очутились в такой  части города, где находились широкие улицы и богатые, красивые дома, окруженные  садами.    

На этих великолепных улицах не видно было голодных бедняков,  одетых в лохмотья; здесь гуляли дамы в ярких туалетах, катились блестевшие, как  зеркало, экипажи, запряженные чудесными лошадьми, которыми управляли толстые  кучера с напудренными волосами.    

Мы поздно вернулись на Двор Красного Льва, и я обрадовался,  увидев Капи, грязного, но веселого. Обтерев его хорошенько сухой соломой и  завернув в баранью шкуру, я уложил его спать вместе с собой. Кто из нас двоих  был более счастлив, сказать трудно.    

Так продолжалось некоторое время. Мы уходили рано утром и  возвращались поздно вечером, играя то в одном, то в другом квартале. Капи в это  время давал представления под руководством Алена и Неда.    

Но однажды вечером отец объявил, что завтра я могу взять  Капи с собой, так как Ален и Нед останутся дома.    

Мы с Маттиа были очень довольны и решили заработать как  можно больше, для того чтобы отныне нам давали Капи постоянно. Нам хотелось  отвоевать себе Капи, и ради этого мы готовы были на всевозможные жертвы.    

К несчастью, успеху нашего предприятия мешал туман, который  не рассеивался в продолжение двух дней. Небо, или то, что в Лондоне называется  небом, представляло собой сплошное облако оранжевого пара, а на улицах стоял  серый туман, не позволявший ничего различить на расстоянии нескольких шагов.  Прохожих было мало, а слушавшие нас из окон не могли видеть Капи. Это были плохие  условия для хорошего сбора, и Маттиа проклинал туман, не предполагая того,  какую услугу окажет он нам троим несколькими минутами позже.    

Мы шли быстро, Капи бежал за нами. По временам я окликал  его, что для Капи было равносильно тому, как если бы я вел его на цепочке.    

Скоро мы дошли до Холборна, – одной из самых людных  торговых улиц Лондона. Вдруг я заметил, что Капи исчез. Куда он девался? Я  остановился в одной из аллей и тихо засвистел, боясь, что он издали меня не  увидит. Я уже подумал, что его украли, как вдруг Капи подбежал ко мне, виляя  хвостом и держа в зубах пару шерстяных чулок. Положив на меня передние лапы, он  подал мне чулки. У него был такой торжествующий вид, словно он удачно проделал  один из самых трудных своих фокусов и теперь требовал моего одобрения. Все это  произошло в течение нескольких секунд, и я стоял в изумлении. Вдруг Маттиа  выхватил у меня чулки и потащил в аллею.    

– Пойдем быстрее, но бежать не будем.    

Через несколько минут он объяснил мне, в чем дело.    

– Я тоже был поражен и недоумевал, откуда взялись  чулки, как вдруг услышал слова какого-то человека: «Где он, этот вор?» А вор-то  – наш Капи, и не будь тумана, нас обоих арестовали бы сейчас за кражу.    

Я все прекрасно понял и задыхался от негодования. Они  сделали вором нашего доброго, честного Капи!    

– Вернемся домой, – сказал я Маттиа. – Держи  Капи на поводке.    

Маттиа ничего не ответил, и мы быстро зашагали ко Двору  Красного Льва.    

Отец, мать и дети сидели за столом и складывали куски  материи. Я швырнул чулки на стол, чем вызвал смех Алена и Неда.    

– Вот чулки. Их украл Капи, потому что его научили  воровать. Думаю, что это сделано ради шутки.    

Я весь дрожал, произнося эти слова, но твердо решил  высказаться.    

– А если это не шутка, – спросил отец, – что  ты сделаешь тогда, скажи на милость?    

– Привяжу ему веревку на шею и утоплю его в Темзе, хотя  я его очень люблю. Я не желаю, чтобы Капи был вором, точно так же и сам не хочу  им стать. Если б я знал, что это может произойти, то предпочел бы утопиться с  ним вместе.    

Отец посмотрел мне прямо в лицо и сделал такое движение,  словно хотел меня убить; глаза его горели гневом. Однако я не опустил глаза.  Постепенно его искаженное злобой лицо приняло обычное выражение.    

– Ты прав, это глупая шутка, – сказал он, – и  для того чтобы она больше не повторялась, Капи отныне будет выходить только с  тобой.    

 ГЛАВА XVI. ОБМАНУТЫЕ  НАДЕЖДЫ    

     

На все мои старания подружиться Ален и Нед отвечали злобой и  ненавистью; чтобы я ни пытался сделать для них, все им не нравилось. Они явно  не признавали меня своим братом. После приключения с Капи наши отношения  совершенно испортились, так как я дал им понять – не словами, конечно, потому  что я не мог свободно объясняться по-английски, но с помощью выразительных  жестов, где главную роль играли мои кулаки, – что если они вздумают что-либо  сделать с Капи, я сумею его защитить и отомстить за него.    

Не пользуясь расположением братьев, я пытался завоевать  симпатию сестер. Но Энни выказывала по отношению ко мне такое же  недоброжелательство, как и братья. Не проходило дня, чтобы она не устраивала мне  какой-нибудь каверзы, и я должен сказать – она была чрезвычайно изобретательна.    

Оставалась только маленькая Кэт. Ей было всего три года, и  потому она не могла еще действовать заодно со всеми. Она позволяла мне ласкать  себя, во-первых, потому, что я заставлял Капи проделывать для нее различные  фокусы, а во-вторых, потому, что я приносил ей сладости, которые во время  представления дарили нам богатые дети, с важным видом заявляя: «Для собаки». Я  с благодарностью принимал их, так как это давало мне возможность сохранять  расположение маленькой Кэт.    

Итак, изо всей семьи – той семьи, к которой я питал такую  нежность в момент своего приезда в Англию, – лишь одна Кэт позволяла мне  любить себя. Дедушка продолжал яростно плеваться всякий раз, когда я к нему  приближался. Отец вспоминал обо мне только вечером, принимая нашу выручку. Мать  по большей части была не в себе. Какое горькое разочарование!    

Маттиа отлично угадывал мои грустные мысли и то, что их  вызывало; тогда он, как бы рассуждая сам с собой, говорил:    

– Поскорей бы получить ответ от матушки Барберен!    

Мы просили адресовать нам письмо до востребования и потому  ежедневно заходили на главный почтамт. И вот наконец мы получили это  долгожданное письмо.    

Главный почтамт – не очень подходящее место для чтения. Мы  вышли на улицу, чтобы успокоиться, и там я вскрыл письмо матушки Барберен,  которое было написано по ее просьбе:    

     

«Дорогой Реми!    

Ты просишь сообщить, как выглядели  пеленки, в которые ты был завернут. Я легко могу это сделать, потому что  бережно сохранила все твои вещи, думая, что они пригодятся тебе, в случае если  родители будут тебя разыскивать.    

Прежде всего должна сказать, что  настоящих пеленок у тебя не было. Если я говорила тебе про пеленки, то просто  по привычке, потому что наши дети всегда были запеленаты. Ты же не был  запеленат – ты был одет. Вот какие вещи были на тебе: нарядный кружевной  чепчик, распашонка из тонкого полотна, обшитая кружевцами, фланелевое одеяльце,  белые шерстяные чулочки, вязаные белые башмачки с кисточками, длинное платьице  из белой фланели и, наконец, длинная шубка с капюшоном из белого кашемира, с  красивой вышивкой.    

Полотняной пеленки у тебя не оказалось,  так как ее заменили у полицейского комиссара простой салфеткой. Должна  прибавить, что ни одна из этих вещей не была помечена. Впрочем, фланелевое  одеяльце и распашонка имели, по-видимому, метки, но те углы, где обычно  ставится метка, были отрезаны – очевидно, для того, чтобы затруднить поиски.  Вот и все, дорогой Реми, что я могу тебе сообщить. Если ты думаешь, что эти  вещи могут тебе понадобиться, напиши, я их тебе вышлю.    

С удовольствием сообщаю тебе, что  корова наша вполне здорова. Она по-прежнему дает много молока, и благодаря ей я  живу, ни в чем не нуждаясь. Когда я смотрю на нее, то всегда вспоминаю тебя и  твоего доброго товарища, маленького Маттиа.    

Я буду очень рада получить от тебя  весточку, и, надеюсь, хорошую. Ты такой ласковый и любящий мальчик, что не  можешь не быть счастлив в своей семье. Отец, мать, братья и сестры – все  безусловно полюбят тебя так, как ты этого заслуживаешь.    

Прощай, мое дорогое дитя, сердечно тебя  целую.    

Твоя кормилица вдова Барберен».     

     

«Милая матушка Барберен, – с грустью подумал я, –  как она добра ко мне! Она любит меня, ей кажется, что все на свете должны  любить меня так же, как она».    

– Что за славная женщина, – сказал Маттиа, –  она и про меня вспомнила! Но если б она даже забыла обо мне, я все же очень  благодарен ей за письмо. Здесь все так подробно описано, что господину Дрисколу  не следует ошибаться, перечисляя вещи, бывшие на тебе в тот день.    

– Он мог позабыть их.    

– Нельзя забыть, во что был одет пропавший ребенок, раз  по этой одежде надеешься его найти.    

Мне очень трудно было спросить у отца, как я был одет в тот  день, когда меня украли. Если бы я задавал вопрос без всякого умысла, все было  бы просто, но тайный мой замысел как раз и делал меня застенчивым и робким.    

Но вот однажды, когда холодный дождь заставил нас вернуться  домой раньше обыкновенного, я набрался храбрости и завел разговор о предмете,  вызывавшем во мне такую мучительную тревогу.    

При первых словах отец пристально посмотрел мне прямо в  лицо, как он это делал обычно, когда его задевало то, что я ему говорил. Однако  я выдержал его взгляд лучше, чем предполагал. Он быстро подавил свой гнев и  улыбнулся. Правда, в этой улыбке было что-то жестокое, но все же он улыбался.    

– В моих розысках мне лучше всего помогло то, что я мог  точно описать одежду, в какую ты был одет, – произнес он. – Кружевной  чепчик, полотняная распашонка с кружевами, одеяльце и платьице из фланели,  шерстяные чулки, вязаные башмачки, шубка с капюшоном из белого кашемира, с  вышивкой Я очень рассчитывал на метку «Ф. Д.», то есть Фрэнсис Дрискол. Но  метки были предусмотрительно отрезаны той, которая тебя украла; она считала,  что это помешает тебя найти. Пришлось предъявить твое свидетельство о крещении,  его мне вернули, оно у меня здесь.    

И он с необычайной любезностью начал рыться в ящике, а затем  подал мне бумагу с печатями. – Если вы разрешите, пусть Маттиа мне ее  переведет.    

– Охотно разрешаю.    

Из перевода, который кое-как сделал Маттиа, я узнал, что  родился в четверг 2 августа и был сыном Патрика Дрискола и его жены Маргарет  Грэнж.    

Каких еще доказательств можно было требовать!    

Тем не менее Маттиа, по-видимому, этим не удовлетворился.  Вечером, когда мы ушли в нашу повозку, он снова приник к моему уху, как он это  делал всегда, когда ему нужно было сообщить мне что-нибудь по секрету, и  прошептал:    

– Хочешь, я тебе скажу одну вещь, которая не выходит у  меня из головы? Ты не ребенок господина Дрискола – ты ребенок, украденный им.    

Я хотел возразить, но Маттиа уже взобрался на свою койку.  Если б я был на месте Маттиа, я бы так же фантазировал, как он, но я не мог  себе этого позволить, поскольку дело касалось моего отца.    

Что может быть ужаснее сомнений! А я сомневался во всем,  хотя и не хотел сомневаться. Был ли этот человек моим отцом? Была ли эта  женщина моей матерью? И вся эта семья – моей семьей?    

Мог ли я предполагать, что когда-нибудь буду горько плакать  оттого, что у меня есть семья!    

Как узнать правду? Я был не в состоянии разрешить мучившие  меня вопросы.    

На сердце было бесконечно тяжело, а между тем приходилось  петь, играть веселые танцы, смеяться и паясничать. Лучшими днями для меня были  воскресенья, потому что по воскресеньям музыка на улицах Лондона запрещалась и  я мог спокойно предаваться печальным мыслям, гуляя с Маттиа и Капи.    

Я мало походил теперь на того мальчика, каким был еще  несколько месяцев назад.    

В одно из воскресений, когда я собрался уходить с Маттиа,  отец остановил меня, сказав, что я ему понадоблюсь, и отправил Маттиа гулять  одного. Дедушка мой находился в своей комнате, мать ушла куда-то с Энни и Кэт,  а братья бегали по улице. Дома оставались только отец и я. Около часу мы были  одни, а затем в дверь постучали. Отец пошел открывать и вернулся в  сопровождении мужчины, который совсем не походил на его обычных посетителей.  Это был хорошо одетый господин с надменным и скучающим выражением лица; на вид  ему было лет пятьдесят. Больше всего меня поразила его улыбка: движением губ он  обнажал все зубы, белые и острые, как зубы молодой собаки, и трудно было  понять, хочет ли он улыбнуться или укусить.    

Разговаривая по-английски с отцом, он поминутно смотрел в  мою сторону. Но когда встречался со мной глазами, тотчас же отворачивался.    

Поговорив несколько минут, он перешел с английского на  французский, на котором объяснялся свободно и почти без акцента.    

– Это тот самый мальчик, о котором вы мне  рассказывали? – спросил он отца, указывая на меня пальцем. – Он  кажется здоровым и крепким.    

– Отвечай же, – обратился ко мне отец.    

– Ты вполне здоров? – спросил меня господин.    

– Да.    

– И никогда не хворал?    

– У меня было воспаление легких.    

– Так! Как же это случилось?    

– Я провел ночь на снегу в большой мороз. Мой хозяин  замерз, а я заболел воспалением легких.    

– И давно это произошло?    

– Года три назад.    

– И не было никаких осложнений после болезни?    

– Нет.    

– Ты не чувствуешь порой утомления, слабости, не  потеешь по ночам?    

– Никогда.    

Он встал и подошел ко мне. Затем пощупал мой пульс, положил  ладонь мне на сердце, прижал свою голову к моей спине и груди, попросив меня  глубоко дышать, потом заставил меня кашлять.    

Проделав все это, он долго и внимательно смотрел мне в лицо,  и, глядя на него, я решил, что он, вероятно, любит кусаться, так отвратительна  была его улыбка.    

Ничего не сказав мне, он снова заговорил по-английски с  отцом, и через несколько минут они оба вышли из комнаты, но не на улицу, а в  сарай.    

Оставшись один, я с негодованием спрашивал себя, что  означали расспросы этого господина. Хочет ли он взять меня к себе в услужение?  Но тогда мне придется расстаться с Маттиа и Капи.    

Через несколько минут отец вернулся. Он сказал, что ему надо  уходить, а потому я могу идти гулять.    

У меня не было ни малейшего желания идти гулять Но что  делать одному в этом тоскливом доме? Уж лучше погулять, чем оставаться здесь и скучать.    

Так как на улице шел дождь, я пошел к повозке за бараньей  шкурой. Каково же было мое удивление, когда я увидел там Маттиа! Я хотел  заговорить с ним, но он зажал мне рукой рот и тихо сказал:    

– Пойди открой дверь сарая. Я тихонько выйду за тобой.  Не надо, чтобы кто-нибудь знал о том, что я сидел в повозке.    

И только когда мы очутились на улице, Маттиа решился  заговорить. – Знаешь ли ты, что за господин был сейчас у твоего  отца? – спросил он. Это Джеймс Миллиган, дядя твоего друга Артура.    

Я остановился как вкопанный посреди улицы. Маттиа взял меня  за руку и повел, продолжая рассказывать:    

– Так как мне было скучно гулять одному по этим  пустынным улицам, я решил вернуться домой и поспать. Я лег, но не заснул. Твой  отец вместе с господином вошли в сарай, и я невольно подслушал их разговор.  «Крепок, как скала, сказал господин. – Другой на его месте несомненно бы  умер, а он отделался воспалением легких!» Предполагая, что речь идет о тебе, я  стал прислушиваться, но разговор внезапно перешел на другое. «А как здоровье  вашего племянника?» спросил отец. «Лучше, он и на этот раз выкарабкался. Три  месяца назад врачи опять приговорили его к смерти, однако „милая мамочка“ снова  выходила и спасла его. Да, госпожа Миллиган превосходная мать!» Ты  представляешь себе, как при этом имени я навострил уши! «Если вашему племяннику  лучше, – продолжал твой отец, – все ваши хлопоты напрасны». – «В  настоящий момент может быть, ответил господин, – но я не допускаю мысли,  что Артур останется жив. Это было бы чудом, а чудес на свете не бывает.  Необходимо, чтобы в день его смерти не оказалось никаких новых неожиданных  препятствий, и тогда я, Джеймс Миллиган, явился бы единственным  наследником». – «Будьте покойны, – ответил твой отец, так оно и  будет, ручаюсь вам». – «Я твердо рассчитываю на вас», – сказал  господин и прибавил еще несколько слов, которые я не очень хорошо понял.  Перевожу их приблизительно, хотя они и кажутся мне бессмысленными: «Тогда мы  увидим, как нам с ним поступить». После этого он ушел.    

Когда я услыхал этот рассказ, мне в первый момент захотелось  пойти к отцу и спросить у него адрес Джеймса Миллигана, чтобы узнать новости об  Артуре и его матери. Но я тотчас же понял, как это глупо. Разве можно  спрашивать о здоровье племянника у человека, который с нетерпением ожидает смерти  этого племянника! К тому же господин Миллиган не должен был знать, что его  разговор с Дрисколом кем-то услышан. Артур был жив, он выздоравливал. Пока мне  было достаточно этой радостной новости.    

 ГЛАВА ХVII. ПРАЗДНИКИ    

     

Теперь мы с Маттиа говорили только об Артуре, госпоже  Миллиган и Джеймсе Миллигане. Где в настоящее время находились Артур и его  мать? Где их искать? После посещения Джеймса Миллигана мы составили план  действий, который казался нам легко выполнимым. Если Джеймс Миллиган один раз  уже приходил во Двор Красного Льва, то было вероятно, что он придет сюда и во  второй раз. По-видимому, у него были какие-то дела с моим отцом. Джеймс  Миллиган не видел Маттиа, поэтому Маттиа мог пойти за ним вслед и узнать, где  он живет. Тогда мы попытаемся расспросить его слуг и таким путем, возможно,  доберемся и до Артура.    

Почему нет? В мечтах нам все это казалось вполне  осуществимым.    

Этот прекрасный план был хорош тем, что давал возможность  отыскать Артура и временно избавлял меня от необходимости принять то или иное  решение.    

После приключения с Капи и письма матушки Барберен Маттиа не  переставал твердить на все лады: «Вернемся во Францию». Но я постоянно отвечал  ему одно и то же: «Я не имею права покинуть свою семью. Я должен остаться».  Теперь к этой постоянной фразе: «Я должен остаться» – я стал прибавлять слова:  «чтобы найти Артура», и Маттиа ничего не мог возразить Конечно, мы были обязаны  предупредить госпожу Миллиган о тайных замыслах брата ее умершего мужа.    

Наступило такое время, когда мы стали выходить на заработки  по ночам, потому что рождественские концерты происходят обычно ночью. Мы  надеялись, что днем кому-нибудь из нас удастся подкараулить дядюшку  Артура. – Как мне хочется, чтобы ты снова встретился с госпожой  Миллиган! – заявил однажды Маттиа.    

– А почему?    

Он довольно долго колебался, прежде чем ответить:    

– Потому что она была так добра к тебе. – И  прибавил: – Кроме того, она, вероятно, поможет тебе отыскать твоих родителей.    

– Маттиа!    

– Я не могу представить себе ни на одно мгновение, что  ты принадлежишь к семье Дрискол. Посмотри на всех членов этой семьи и посмотри  на себя. Я говорю сейчас не только о внешнем сходстве. Ты совсем другой, не  похож ни на кого из Дрисколов и, конечно, не принадлежишь к их семейству. Это  выяснится, когда мы разыщем госпожу Миллиган.    

– Каким образом?    

– Да так, есть у меня одна мысль.    

– Какая же?    

– Не скажу.    

– Почему?    

– Потому что, если это глупость…    

– Ну так что ж?    

– Было бы слишком обидно, если бы это оказалось  неверным. Не следует мечтать о радостях, которые никогда не сбудутся. Ты  помнишь, каким мы представляли себе Бэснал-Грин и как вместо красивых зеленых  лугов очутились перед грязными лужами! Этот урок должен нас кое-чему научить.    

А пока мы продолжали наше хождение по Лондону. Мы не  принадлежали к тем привилегированным музыкантам, которые имеют свой избранный  квартал и своих собственных слушателей. Мы были слишком малы и неопытны, и нам  приходилось уступать тем, кто умел отстаивать свои права силой. Сколько раз  после нашего выступления, вместо того чтобы начать сбор, нам приходилось  удирать со всех ног от какого-нибудь шотландца в плиссированной юбочке, с  пледом и в шляпе с перьями, который одним звуком своей волынки обращал нас в  бегство! Маттиа мог перекрыть корнет-а-пистоном любую волынку, но у нас не было  сил состязаться с ее хозяином. Мы не могли также конкурировать и с труппой  уличных музыкантов-негров. Эти люди, загримированные под негров причудливо  разодетые во фраки с длинными фалдами и в огромных воротниках, откуда их головы  торчали, как букет цветов из бумажной обертки, наводили на нас еще больший  страх, чем шотландские певцы. Как только они появлялись на улице и раздавался  звук их инструментов, мы почтительно умолкали и уходили куда-нибудь подальше  или терпеливо дожидались окончания их концерта.    

Однажды, когда мы стояли и слушали их игру, один из негров,  наиболее причудливо одетый, стал делать какие-то знаки Маттиа. Я сначала  подумал, что он насмехается над нами, но, к моему великому удивлению, Маттиа  ответил ему дружеским приветствием.    

– Разве ты его знаешь? – спросил я.    

– Это Боб.    

– Какой Боб?    

– Мой друг Боб, из цирка Гассо. Помнишь, я тебе  рассказывал о двух клоунах? Это один из них, тот самый, которому я обязан тем,  что немного говорю по-английски. Черт возьми, я его совсем не узнал! У Гассо он  посыпал голову мукой, а здесь мажет ее ваксой.    

Когда негры окончили свой концерт, Боб подошел к нам. По  тому, как он обратился к Маттиа, я понял, что он очень любил моего товарища.  Старый клоун стал бродячим музыкантом, потому что лишился работы в цирке. Он  обрадовался Маттиа, как родному брату; это было видно по выражению его глаз. Но  нам пришлось быстро расстаться: ему надо было уходить со своей труппой, а нам  отправляться в другой квартал.    

Было решено встретиться в воскресенье, чтобы рассказать друг  другу все, что делал каждый из них с тех пор, как они расстались. Из дружбы к  Маттиа Боб выказал мне тоже много расположения, и мы скоро приобрели в нем  друга, благодаря опыту и советам которого наша жизнь в Лондоне сделалась  намного легче. Боб очень полюбил Капи и часто с завистью говорил, что будь у  него такая собака, он нажил бы с ней состояние. Не раз предлагал он нам троим  вернее, четверым – объединиться и работать вместе.    

Так обстояли дела, когда подошли рождественские праздники.    

Теперь вместо того, чтобы уходить из дому с утра, мы  отправлялись в намеченные нами кварталы между восемью и девятью вечера.    

Мы начинали обычно с тех улиц, где движение экипажей уже  прекратилось. Ведь для того чтобы наша игра была услышана через закрытые двери  и разбудила детей в их кроватках, необходима была полнейшая тишина. Позднее мы  переходили на центральные улицы. Проезжали последние экипажи, развозившие людей  из театров, и ночная тишина сменяла оглушительный дневной шум Тогда мы начинали  играть свои самые любимые, самые трогательные песни. Окончив наше выступление,  мы желали слушателям доброй ночи и веселого рождества, потом шли дальше и  начинали играть снова.    

Должно быть, очень приятно слушать музыку, лежа ночью в  своей кровати, завернувшись в теплое одеяло. А нам надо было играть на улице,  несмотря на то, что пальцы коченели от холода. Стояла туманная, сырая погода,  порой северный ветер пронизывал нас до самых костей.    

Время рождественских праздников было для нас очень тяжелым,  однако мы не пропустили ни одной ночи. Мы знали, что детям богачей на рождество  устраивают нарядные елки, дарят им богатые подарки и лакомства, а мы, жалкие  бедняки, вынуждены были бродить по улицам и только в своем воображении  представлять эти чудесные семейные празднества.    

После праздников мы снова начали уходить на весь день, и  возможность встретиться с Джеймсом Миллиганом стала маловероятной. Вся надежда  была на воскресенье, поэтому по воскресеньям мы часто оставались дома, вместо  того, чтобы идти гулять.    

Мы терпеливо ждали.    

Не объясняя, зачем ему это было нужно, Маттиа решил  посоветоваться со своим другом Бобом, как узнать адрес госпожи Миллиган или  адрес Джеймса Миллигана. На это Боб ответил, что надо знать, кто эта дама, а  также чем занимается Джеймс Миллиган, так как фамилия Миллиган очень  распространена не только в Лондоне, но и во всей Англии. Об этом мы не  подумали. Для нас существовала только одна госпожа Миллиган – мать Артура, и  один Джеймс Миллиган – его дядя.    

Тогда Маттиа снова стал настаивать на возвращении во  Францию, и наши споры возобновились.    

– Значит, ты хочешь отказаться от намерения  предупредить госпожу Миллиган? – говорил я ему.    

– Конечно, нет, но ведь неизвестно, находится ли  госпожа Миллиган в Англии.    

– А почему ты думаешь, что она во Франции?    

– Это всего вероятнее. Раз Артур снова был болен, мать,  конечно, отвезла его в такую страну, где климат лучше.    

– Не в одной только Франции хороший климат.    

– Артур однажды уже поправился во Франции, и мать,  несомненно, увезла его туда. Кроме того, я хочу, чтобы ты уехал отсюда. Иначе,  вот посмотришь, с нами случится какая-нибудь беда. Уедем, пока не поздно!    

Но хотя отношение ко мне всех членов семейства Дрискол  нисколько не изменилось, я все же не решался последовать совету Маттиа. Я мог  сомневаться и сомневался, но твердой уверенности в том, что я не принадлежу к  семейству Дрискол, у меня не было.    

 ГЛАВА XVIII. ТОРГОВЦЫ  КРАДЕНЫМИ ВЕЩАМИ    

     

Дни проходили за днями, недели за неделями, и наконец  наступило время, когда наша семья должна была выехать из Лондона и начать  разъезжать по Англии.    

Повозки были заново выкрашены и нагружены теми товарами,  какими собирались торговать летом. Чего-чего там только не было, и удивительно,  как все эти вещи поместились в двух повозках. Из окна повозки я и Маттиа  наблюдали, как выгружались из люка многочисленные тюки, попавшие во Двор  Красного Льва столь необычным способом. Наконец товары были уложены, лошади  куплены, где и как неизвестно, но они прибыли, и все было готово к отъезду.    

Отец, считая, что мы с Маттиа неплохо зарабатываем игрой на  скрипке и арфе, решил взять нас с собой в качестве музыкантов. О своем решении  он объявил нам только накануне отъезда.    

– Вернемся во Францию! – сказал Маттиа. –  Воспользуемся первым подходящим случаем и сбежим!    

– Почему нам не поездить по Англии? Быть может, мы  встретимся с госпожой Миллиган.    

– Потому что с нами непременно случится беда!    

Снова мы едем по большим дорогам. Но теперь я не могу  свободно идти, куда хочу, и делать, что мне вздумается: мы связаны с семьей  Дрискол.    

С чувством большого облегчения покидал я Лондон. Я не увижу  больше Двор Красного Льва и этот люк, который невольно притягивал мои взгляды.  Сколько раз ночью я внезапно просыпался от кошмара – мне чудился красный свет  потайного фонаря, проникающий к нам через маленькое окошко повозки.    

Мы шли пешком вслед за повозками и вместо зловонных запахов  и нездоровых испарений Бэснал-Грина вдыхали теперь чистый воздух полей.  Красивые окрестности, по которым мы проезжали, хотя и не назывались «зелеными»,  доставляли нам большое удовольствие своей свежей зеленью и веселым щебетанием  птиц.    

Уже в первый день нашей посадки я увидел, как производилась  продажа так дешево приобретенных вещей. Мы приехали в большое село и  остановились на площади. Одну из стенок повозки опустили и устроили нечто вроде  прилавка, куда выставили на показ любопытным покупателям все товары.    

– Обратите внимание на цены! Какие низкие цены! –  кричал отец. – Более дешевых вы нигде не найдете. Так как я сам никогда не  плачу за товары, то и могу продавать их дешево. Я не продаю, а отдаю задаром!  Обратите внимание на цены! Смотрите, какие цены!    

И я слышал, как люди, отходя, говорили:    

– Товары, должно быть, краденые.    

– Да он и сам этого не скрывает.    

Если бы покупатели взглянули на меня, то по моему красному  от стыда лицу поняли бы, что их предположения правильны.    

Люди не видели, как я покраснел, зато Маттиа прекрасно это  заметил и вечером заговорил со мной, хотя обычно избегал откровенных разговоров  об этом предмете.    

– Как можешь ты переносить такой позор? – спросил  он меня.    

– Молчи, пожалуйста, если не хочешь сделать меня еще  более несчастным.    

– Я вовсе не хочу этого. Я хочу, чтобы мы вернулись во  Францию. Еще раз говорю тебе, с нами случится беда. Чувствую, что это  произойдет очень скоро. Пойми же, полиция рано или поздно должна  заинтересоваться, почему господин Дрискол продает свои товары по такой низкой  цене…    

– Маттиа, умоляю тебя!..    

– Нет, я должен открыть тебе глаза. Тогда всех нас  арестуют, тебя и меня также, хотя мы с тобой ни в чем не виноваты. Но нам  трудно будет это доказать. Разве мы не едим хлеб, купленный на деньги от продажи  краденых товаров? Нас всех посадят в тюрьму, и ты не только не сможешь найти  свою настоящую семью, но не сможешь также сообщить госпоже Миллиган о  преступных замыслах Джеймса Миллигана. Удерем, пока не поздно!    

Никогда еще слова, уговоры и просьбы Маттиа так сильно не  волновали меня. Размышляя о них, я говорил себе, что нельзя дольше колебаться,  что необходимо наконец принять какое-то определенное и твердое решение.  Неожиданные обстоятельства сделали то, что я сам не решился сделать. Через  несколько недель после нашего отъезда из Лондона мы приехали в город, в  окрестностях которого должны были происходить скачки. В Англии скачки – большой  народный праздник. Уже за несколько дней до начала к месту скачек со всех  концов страны съезжаются уличные гимнасты, цыгане, странствующие торговцы,  устраивающие здесь нечто вроде ярмарки. Мы тоже спешили принять участие в  ярмарке: Маттиа и я как музыканты, а семья Дрискол как торговцы. Но вместо того  чтобы прибыть на поле, где должны были проходить скачки, отец остановился в  самом городе, надеясь, вероятно, более выгодно распродать товары. Так как мы  приехали рано и не принимали участия в устройстве выставки товаров, то я и  Маттиа пошли посмотреть на скаковое поле, которое было расположено довольно  близко от города.    

Мы вышли в степь, в обычное время безлюдную и пустынную, а  теперь сплошь застроенную наспех сколоченными бараками, где разместились  различные кабачки, лавки и даже гостиницы. Повсюду виднелись палатки, стояли  повозки и горели костры, вокруг которых толпились люди в живописных одеяниях.    

У одного из таких костров, над которым висел котелок, мы  увидели нашего друга Боба. Он очень нам обрадовался. Боб приехал на скачки с  двумя товарищами-акробатами и намеревался дать здесь несколько представлений.  Но их подвели музыканты, они почему-то не явились; теперь Боб боялся, что их  выручка сильно уменьшится. Боб предложил нам заменить отсутствующих музыкантов,  обещая поделить заработанные деньги поровну между всеми участниками и даже  выделить одну долю на Капи. Я понял, что Маттиа очень хочется выручить Боба, а  так как мы вольны были делать все, что нам заблагорассудится, при одном лишь  условии приносить деньги домой, то я с удовольствием согласился. Было решено,  что завтра с утра мы явимся в распоряжение Боба и его друзей.    

Но когда мы вернулись в город и я рассказал отцу о нашем  намерении, тот неожиданно возразил.    

– Капи завтра понадобится мне самому – вам придется  идти без него.    

Эти слова очень обеспокоили меня: не хочет ли он взять Капи  на какое-нибудь гнусное дело? Но отец тотчас же рассеял мои опасения.    

– У Капи гонкий слух, – сказал он, – и он  прекрасный сторож. Его надо оставить при повозках, так как в этой сутолоке нас  легко могут обокрасть. Идите к Бобу, а если задержитесь до поздней ночи, то  найдете нас в «Харчевне большого дуба».    

«Харчевня большого дуба», где мы провели предыдущую ночь,  была расположена на расстоянии одного километра от скачек, в пустынной и  мрачной местности. Хозяевами ее были муж и жена, наружность которых отнюдь не  внушала доверия. Найти эту харчевню даже ночью было нетрудно – туда вела прямая  дорога.    

На следующее утро я сам погулял с Капи, накормил и напоил  его, чтобы быть уверенным, что он не останется весь день голодным; потом  привязал его к повозке, которую он должен был стеречь.    

Затем мы с Маттиа отправились на скаковое поле и тотчас же  принялись играть. Мы играли до самого вечера. Кончики пальцев у меня так сильно  болели, словно были исколоты шипами, а Маттиа так много дул в свой  корнет-а-пистон, что с трудом дышал. Боб и его товарищи без устали показывали  нам свои фокусы, и мы не имели права от них отставать. Я надеялся, что с  наступлением вечера мы отдохнем, но вместо этого мы перешли из палатки в  большой, наспех сколоченный из досок кабачок, где выступления возобновились.  Так продолжалось до полуночи. Я еще извлекал какие-то звуки из своей арфы, но  уже плохо соображал, что играю. Маттиа был не в лучшем состоянии. Двадцать раз  Боб объявлял, что это последнее представление, и двадцать раз все начиналось  снова.    

Наши товарищи устали еще больше, чем мы. Некоторые из  номеров начали у них срываться. И вдруг большой шест, который служил им для  упражнений, упал на ногу Маттиа. Боль была настолько сильная, что Маттиа  закричал. К счастью, повреждение оказалось несерьезным. Нога была ушиблена,  кожа на ней содрана, но кость была цела. Тем не менее идти Маттиа не мог.    

Как тут быть?    

Мы решили, что он останется ночевать в повозке Боба, а я  один пойду в «Харчевню большого дуба». Мне необходимо было узнать, куда  направится завтра семья Дрискол.    

Несмотря на усталость, я шел быстро и довольно скоро пришел  в «Харчевню большого дуба». Но напрасно искал я наши повозки. Около харчевни  стояли какие-то жалкие двуколки с холщовым верхом, большой барак из досок и две  крытые фуры, откуда при моем приближении раздалось рычанье хищных зверей, но  повозок семьи Дрискол нигде не было видно. Повертевшись вокруг харчевни, я  заметил свет в одном из окон и, предполагая, что там еще не все спят,  постучался. Хозяин, отталкивающее лицо которого я заметил еще накануне, отворил  дверь и направил фонарь прямо на меня.    

Я видел, что он узнал меня. Но вместо того чтобы впустить  меня в дом, он спрятал фонарь за спину, огляделся вокруг и прислушался.    

– Ваши повозки уехали, – зашептал он. – Отец  велел вам догонять его в Луисе, не теряя времени. Счастливого пути!    

И, не прибавив больше ни слова, он захлопнул дверь перед  самым моим носом.    

Я уже настолько знал английский язык, что мог понять эту  фразу. Но одного, и самого главного, я не понял. «Луис» – сказал хозяин  харчевни, а что это: город или местечко? И где он находится? Да если бы я и  знал, где находится Луис, я все равно не мог сейчас идти туда, так как мне  пришлось бы тогда бросить больного Маттиа. Невзирая на переутомление, я  пустился в обратный путь и через полтора часа лежал уже в повозке Боба, рядом с  Маттиа.    

Рассказав ему в нескольких словах о том, что произошло, я  немедленно заснул. Сон восстановил мои силы. Утром я проснулся, готовый идти в  Луис, если только Маттиа сможет сопровождать меня.    

Выйдя из повозки, я подошел к Бобу, который встал раньше  меня и теперь разводил костер. Я смотрел, как он, стоя на четвереньках, изо  всех сил дул на огонь. Вдруг мне показалось, что я вижу Капи. Но моего Капи  почему-то вел на поводке полицейский.    

Пока я задавал себе вопрос, что бы это значило, Капи, почуяв  меня, сильно рванулся и вырвался из рук полицейского. Мгновенно он очутился  возле меня. Полицейский подошел к нам.    

– Это ваша собака? – спросил он.    

– Моя.    

– Тогда я должен вас арестовать. – И он крепко  схватил меня за руку.    

Увидев это, Боб поспешил к нам.    

– Почему вы хотите арестовать этого мальчика?    

– А вы что, его брат?    

– Нет, я его друг. – Сегодня ночью мужчина и  мальчик с помощью приставной лестницы проникли в церковь святого Георгия. С  ними была эта собака, которую они посадили их караулить. Но ворам помешали. Они  были захвачены врасплох и удрали через окно, оставив собаку в церкви. Я был  уверен, что собака поможет мне найти жуликов, и вот теперь уже поймал одного. А  где твой отец? Я ничего не ответил: я был убит.    

Однако я прекрасно понял, что произошло: Капи был взят у  меня не для охраны повозки, а для того, чтобы стеречь и предупредить тех, кто  будет обкрадывать церковь. Повозки уехали поздно ночью потому, что кража была  обнаружена и пришлось скорее спасаться бегством.    

Но я должен был теперь позаботиться о себе. Какова бы ни  была их вина, надо защищаться и доказать свою непричастность, надо объяснить,  что я делал этой ночью.    

Пока я размышлял таким образом, Маттиа, услыхав шум и наш  разговор с полицейским, выскочил из повозки и, хромая, подбежал ко мне.    

– Скажи ему, что я не принимал участия в краже, –  попросил я Боба. – Ведь я был с вами до часу ночи. Затем пошел в «Харчевню  большого дуба», поговорил с ее хозяином и тотчас же вернулся сюда.    

Боб перевел мои слова полицейскому, но они его нисколько не  убедили, скорее наоборот:    

– Как раз в четверть второго ночи воры и забрались в  церковь. А если мальчик ушел отсюда в час или несколькими минутами раньше, как  вы утверждаете, он вполне мог оказаться в церкви в это время.    

– Но отсюда до города ходьбы больше четверти  часа, – возразил Боб.    

– Ну, а если он бежал? – сказал полицейский – И  кто мне докажет, что он ушел ровно в час?    

– Я могу вам поклясться! – воскликнул Боб.    

– Вы? – усмехнулся полицейский. – Сперва  следует узнать, чего стоит ваше показание. А пока что я забираю мальчишку, он  объяснит все на суде. Маттиа кинулся ко мне. Я подумал, что он хочет поцеловать  меня на прощанье.    

– Мужайся, – шепнул он мне, – мы тебя не  оставим! И только после этих слов он поцеловал меня. – Возьми Капи! –  обратился я к Маттиа по-французски.    

Но полицейский понял меня:    

– Нет-нет, собака останется у меня. Она помогла мне  найти одного – поможет найти и других. Меня арестовывали не в первый раз, но  теперь я испытывал какой-то особенный мучительный стыд. Тогда меня обвинили в  краже своей собственной коровы, и мне нетрудно было доказать несправедливость  подобного обвинения. Но в настоящее время я как бы действительно являлся  сообщником воров.    

Камера, куда меня заперли, нисколько не походила на ту  деревенскую тюрьму, где я сидел в первый раз. Это была уже настоящая тюрьма.  Единственное окно было загорожено толстыми железными прутьями; о побеге нечего  было и думать. В камере имелась только скамья для сиденья и койка для спанья.    

Я упал на эту скамью и долгое время сидел в полном унынии.  Как ужасно было мое настоящее и как пугало меня будущее!    

«Мужайся, мы тебя не оставим!» – сказал Маттиа. Но что может  сделать Маттиа? И даже Боб, если он захочет ему помочь?    

Я подошел к окну и раскрыл его, желая попробовать железные  прутья, находившиеся снаружи; они были вделаны в камень. Стены камеры были  около метра толщиной, пол выложен каменными плитами, а дверь покрыта железом.  Окно выходило на узкий и длинный двор, упиравшийся в высокую стену, не менее  четырех метров высотой. Из такой тюрьмы нельзя убежать даже с помощью самых  преданных друзей.    

Пережитые волнения не позволили мне заснуть всю ночь,  несмотря на то, что я сильно устал накануне. Я не мог прикоснуться к еде,  которую мне принесли, зато накинулся на воду. Каждые четверть часа  прикладывался я к кружке и пил из нее большими глотками, но никак не мог  утолить жгучую жажду и уменьшить горечь во рту.    

Когда ко мне в камеру вошел тюремщик, я очень обрадовался.  Меня тревожил вопрос, скоро ли меня поведут на допрос – вернее, скоро ли я  смогу оправдаться.    

С этим вопросом я и обратился к тюремщику, который показался  мне не злым человеком. Он очень охотно ответил мне, что суд назначен на завтра.  В свою очередь, он также начал меня расспрашивать.    

– Как забрались вы в церковь? – спросил он. Я  запротестовал против этого обвинения и заявил ему, что даже не входил в  церковь. Он недоверчиво посмотрел на меня и, пожав плечами, сказал с  возмущением:    

– До чего испорчены мальчишки в Лондоне?    

И вышел.    

Его слова жестоко поразили меня. Если даже тюремщик не  поверил мне, то поверит ли мне судья? К счастью у меня есть свидетели, они  будут показывать в мою пользу, и судья обязан их выслушать. Но для этого они  должны явиться в суд, а явятся ли они, неизвестно.    

Ах, как я был глуп, когда не верил предчувствиям и опасениям  Маттиа!    

На следующее утро тюремщик вошел в мою камеру и принес мне  кувшин с водой и таз. Он предложил мне умыться, сказав, что скоро я должен  предстать перед судом, и прибавил, что приличный вид часто бывает лучшим  средством защиты.    

Тщательно умывшись, я хотел сесть на скамью, но усидеть на  одном месте не мог и начал кружить по камере, как зверь в клетке.    

Я стал обдумывать, как мне защитить себя и как отвечать  судье. Но я был в таком смятении, что не мог заставить себя думать о  предстоящем; в моем усталом мозгу проносились всевозможные нелепые мысли.  Тюремщик вернулся и приказал мне следовать за ним. Пройдя несколько коридоров,  мы очутились перед маленькой дверью, которую он открыл.    

Теплый воздух пахнул мне в лицо, я услышал неясный гул.    

Перешагнув через порог, я очутился в зале суда. Это была  большая, высокая комната с широкими окнами, разделенная на две половины: одна  предназначалась для судей, другая для публики.    

Судья сидел на высоком возвышении. Ниже перед ним сидело еще  трое судейских: это были секретарь суда, сборщик штрафов и прокурор. Прямо  передо мной находился человек в мантии и парике, как выяснилось позднее – мой  адвокат.    

На другом возвышении я увидел Боба, обоих его товарищей,  хозяина «Харчевни большого дуба» и других незнакомых мне людей. Напротив них  сидел арестовавший меня полицейский и рядом с ним еще несколько человек. Я  понял, что все это были свидетели. В толпе я увидел Маттиа. Наши глаза  встретились, и я сразу почувствовал прилив мужества. Друзья обо мне  позаботились, меня будут защищать. Я не должен унывать: я должен, в свою  очередь, защищаться.    

Прокурор начал речь; в немногих словах, так как,  по-видимому, очень торопился, он изложил суть дела: «Совершена кража в церкви  святого Георгия. Воры – мужчина и мальчик – проникли в церковь через окно с  помощью приставной лестницы. С ними была собака, которую они привели для того,  чтобы она могла предупредить в случае опасности. Запоздавший прохожий – было  уже четверть второго – увидел в церкви свет, он прислушался и услыхал какой-то  шум. Прохожий тотчас же разбудил церковного сторожа, и они вместе с другими  людьми пошли к церкви. Пока открывали дверь, воры убежали через окошко, оставив  собаку, которая сама не могла выбраться по лестнице. Полицейский Джерри нельзя  не похвалить его за сообразительность и усердие – привел собаку на скаковое  поле, и там она узнала своего хозяина находящегося сейчас на скамье подсудимых.  На след второго вора уже напали».    

Высказав далее свои соображения о моей виновности, прокурор  замолчал, и какой-то резкий голос закричал: «Тише!»    

Тогда судья, даже не повернувшись ко мне, словно он говорил  с самим собой, спросил мою фамилию, возраст и профессию.    

Я отвечал по-английски, что мое имя Фрэнсис Дрискол и что я  живу в Лондоне со своими родителями в Бэснал Грине, Двор Красного Льва. Потом я  попросил позволения говорить по-французски, объяснив судье, что я вырос во  Франции и в Англии нахожусь всего несколько месяцев.    

– Не пытайтесь меня обмануть, – произнес сурово  судья, – я знаю французский язык.    

Я перешел на французский и стал объяснять, что я ни коим  образом не мог быть в церкви в час ночи, потому что в это время находился на  скаковом поле, а в половине третьего – в «Харчевне большого дуба».    

– А в час с четвертью где вы были? – спросил  судья. – В дороге.    

– Это как раз и требуется доказать. Вы говорите что  находились на дороге к «Харчевне большого дуба», а обвинение держится того  мнения, что вы находились в церкви. Если вы ушли со скакового поля на несколько  минут раньше часа, вы вполне могли встретиться с вашим сообщником, он мог ждать  вас с приставной лестницей около церковной стены, а после кражи побывать в  «Харчевне большого дуба».    

Я пытался доказать ему, что это невозможно, но видел что  судья мне не верит.    

– Объясните нам, каким образом ваша собака очутилась в  церкви, – спросил меня судья.    

– Я и сам не могу этого понять. Собаки со мной не было.  Уходя утром, я привязал ее к нашей повозке.    

Больше я ничего не прибавил, так как побоялся дать им  какие-нибудь улики против отца. Я посмотрел на Маттиа, он сделал мне знак  продолжать, но я молчал.    

Тогда вызвали сторожа церкви святого Георгия и предложили  ему поклясться в том, что он будет говорить правду. Это был толстяк небольшого  роста, с очень величественным видом, несмотря на свое красное лицо и сизый нос.    

Он начал подробно рассказывать, как он был возмущен и  встревожен, когда его внезапно разбудили и сказали, что в церковь залезли воры;  как он стал поспешно одеваться и даже оторвал от жилетки две пуговицы, как  прибежал в церковь, открыл дверь и увидел… кого? – собаку!    

Мой адвокат, молчавший до сего времени, вдруг поднялся,  тряхнул париком, поправил мантию на плечах и попросил слова.    

– Кто вчера вечером запирал дверь церкви? –  спросил он.    

– Я, – ответил сторож. – Это моя обязанность.    

– Очень хорошо. А вы можете поклясться в том, что не  заперли сами в церкви эту собаку, о которой идет речь?    

– Если бы собака была в церкви, я бы ее заметил. –  У вас хорошее зрение?    

– Зрение нормальное.    

– А не вы ли шесть месяцев назад уткнулись носом в  телячью тушу, повешенную перед лавкой мясника?    

– Не вижу смысла задавать подобные вопросы такому  человеку, как я! – закричал сторож, позеленев от злости.    

– Будьте любезны ответить на этот вопрос, допустив, что  он имеет какой-то смысл.    

– Действительно, я налетел на тушу, которую ни с того  ни с сего выставили перед витриной мясника.    

– Значит, вы ее не заметили. – Я о чем-то  задумался. – Вы запирали церковь после того, как пообедали?    

– Конечно.    

– А на телячью тушу вы наскочили тоже после обеда?    

– Но…    

– Вы хотите сказать, что в тот день вы не обедали?    

– Нет, я обедал. – А за обедом какое пиво вы  пьете: слабое или крепкое?    

– Крепкое.    

– А сколько бутылок?    

– Две.    

– А больше двух никогда не пьете?    

– Иногда выпиваю три.    

– А случается, что вы пьете по четыре или по шесть  бутылок?    

– Очень редко.    

– А после обеда вы пьете грог?[18]    

– Иногда пью.    

– Вы любите крепкий грог или слабый?    

– Не слишком слабый.    

– А сколько стаканов вы выпиваете?    

– Смотря по обстоятельствам.    

– Можете ли вы поклясться в том, что не выпиваете  иногда по три или даже по четыре стакана?    

Сторож побагровел от злости и ничего не ответил, а адвокат  сел и, садясь, сказал:    

– Допрос этого свидетеля показал нам, что собака могла  быть заперта в церкви им самим. Он после обеда бывает порою так задумчив, что  не замечает даже телячьих туш. Вот все, что я хотел выяснить.    

Если бы я мог, я бы расцеловал моего адвоката.  Действительно, почему Капи не мог быть случайно заперт в церкви? А если сторож  сам его запер – значит, не я его туда привел и, следовательно, не я виноват.  Единственная улика против меня отпадала.    

После сторожа давали показания люди, пришедшие с ним в  церковь. Но они ничего ровно не видели, кроме открытого окна, через которое  убежали воры.    

Потом выступали свидетели с моей стороны: Боб, его товарищи,  хозяин харчевни. Все они показывали, где я находился в тот вечер и в какое время.  Но один пункт, притом самый важный: в котором часу я ушел со скакового поля –  так и остался невыясненным.    

По окончании допроса судья спросил меня, не хочу ли я еще  что-нибудь добавить, предупредив, что я могу и не говорить, если не нахожу  нужным.    

Я ответил, что я невиновен и всецело полагаюсь на  правосудие.    

Судья прочел вслух протокол показаний, а затем объявил, что  меня должны перевести в другую тюрьму. Там я буду ждать решения, следует ли  передать мое дело в суд присяжных.    

Суд присяжных!    

Я упал на скамью. Почему я не слушался Маттиа!    

 ГЛАВА XIX. БОБ    

     

Только вернувшись к себе в камеру, я после долгих  размышлений нашел причину, почему меня не оправдали. Судья хотел дождаться  ареста тех, кто был в церкви, и таким образом выяснить, был ли я их сообщником.  Как сказал прокурор, «на их след напали», и, очевидно, мне предстояло оказаться  в ближайшее время вместе с ними на скамье подсудимых.    

Незадолго до наступления ночи я услышал звук  корнет-а-пистона и узнал игру Маттиа. Мой друг, вероятно, хотел этим сказать,  что он думает обо мне и тоже не спит. Звуки раздавались за стеной, находившейся  перед моим окном. По-видимому, Маттиа стоял на улице, за стеной, и нас  разделяло небольшое расстояние, всего несколько метров. К сожалению, глазами  нельзя пробить камни, но если взгляд не проникает сквозь стены, то звук  проникает через них. К звукам корнета присоединился шум шагов, неясный гул  голосов, и я решил, что Маттиа и Боб дают представление.    

Почему они выбрали такое место? Неужели они рас считывали  сделать здесь хороший сбор? Или они хотели меня о чем-то предупредить?    

Вдруг я услышал голос Маттиа. Он отчетливо крикнул  по-французски: «Завтра, на рассвете!» И тотчас же с новой силой зазвучал  корнет.    

Я сразу догадался, что не к английским зрителям, а ко мне  обращался Маттиа со словами: «Завтра, на рассвете!», но понять, что означали  его слова, было довольно трудно.    

У меня снова возникло множество вопросов, на которые я не  находил ответа. Только одно было совершенно ясно и определенно: завтра утром я  должен проснуться до рассвета и чего-то ждать, а до тех пор набраться терпения.  Как только стемнело, я улегся на койку, решив поскорее уснуть, но не мог. Я  слышал, как часы неоднократно били на башне.    

Когда я проснулся, было еще совсем темно; звезды мерцали на  небе, ничто не нарушало тишины. До рассвета, по-видимому, было еще далеко.  Вскоре на башенных часах пробило три. Я проснулся слишком рано, но снова лечь  побоялся; к тому же я был уверен, что при всем желании не смогу заснуть.    

Прислонившись к стене, я не сводил глаз с окна Наконец  звезда, на которую я смотрел, стала тускнеть, и небо слегка посветлело.  Начинался день. Вдали запели петухи.    

Я встал и на цыпочках подошел к окну. Открыть его без шума  оказалось нелегко, однако очень медленно и осторожно я все же открыл его. Но  оставались еще железные прутья, толстые стены и обитая железом дверь. Надеяться  на освобождение при таких условиях казалось безумием, и все-таки я надеялся.    

Звезды становились все бледнее и бледнее. Я дрожал от  утреннего холода, но не отходил от окна, смотрел и прислушивался, не зная сам,  что мне предстоит увидеть или услышать. Туман поднялся и рассеялся, и все  предметы стали понемногу ясно вырисовываться. Я стоял, затаив дыхание, но не  слышал ничего, кроме биения собственного сердца.    

Вдруг мне показалось, что кто-то царапает стену, а так как я  не слышал шагов, то решил, что ошибся. Тем не менее я насторожился. Шорох  продолжался, потом над стеной показалась голова, и хотя было еще темно, я сразу  узнал Боба.    

Он увидел, что я стою, прижавшись к решетке.    

– Тсс! – произнес он еле слышно и сделал мне знак  рукой, чтобы я отошел от окна.    

Не понимая, зачем это нужно, я все же послушался. Мне  показалось, что в другой руке Боб держал длинную блестящую трубочку, сделанную  как бы из стекла. Он поднес ее ко рту. Затем я услышал слабый свист и в то же  время увидел, как в окно влетел и упал к моим ногам маленький белый шарик.  Голова Боба мгновенно исчезла за стеной. Все стихло.    

Я стремительно бросился к шарику. Тонкая бумажка была плотно  обвернута вокруг маленького кусочка свинца. Мне показалось, что на ней что-то  написано, но так как было еще недостаточно светло, я не мог ничего прочесть.  Приходилось ждать наступления дня. Я постарался как можно тише закрыть окно и  быстро улегся на койку, держа шарик в руке.    

День не наступал очень долго – слишком долго для меня,  ожидавшего его с таким нетерпением. Но вот сначала желтый, а затем розовый свет  заскользил по стенам камеры; тогда я развернул бумажку и прочел:    

«Завтра вечером тебя будут перевозить в городскую тюрьму. Ты  поедешь с полицейским по железной дороге в отдельном купе. Сядь около двери,  через которую войдешь в вагон. Спустя некоторое время (будь особенно  внимателен), при переходе на другой путь, поезд замедлит ход. Тогда открывай  дверцу и смело прыгай вниз. Прыгай, вытянув вперед руки, и старайся удержаться  на ногах. Затем поднимись на холм, который будет от тебя слева, там мы встретим  тебя с лошадью и повозкой. Не бойся ничего, через два дня мы будем во Франции.  Смелее, не унывай! Только постарайся прыгнуть как можно дальше и удержаться на  ногах».    

Спасен! Теперь меня не станут судить, и я не увижу того, что  произойдет на суде. Какое счастье! Ах, дорогой мой Маттиа, дорогой Боб! Я не  сомневался в том, что Боб, конечно, помогает Маттиа. «Там мы встретим тебя с  лошадью…» Ясно, Маттиа один не мог бы этого устроить.    

И я снова прочел записку: «…поезд замедлит ход», «холм,  который будет от тебя слева», «…удержаться на ногах». Конечно, я храбро брошусь  вперед. Лучше умереть, чем быть осужденным за воровство!    

Ах, как все чудесно придумано! «Через два дня мы будем во  Франции».    

Мою радость омрачала только мысль о Капи, но я постарался  отогнать ее от себя. Не может быть, чтобы Маттиа бросил Капи. Если он нашел  средство устроить мне побег, он, несомненно, найдет какой-нибудь способ спасти  и Капи.    

Я перечитал записку еще два или три раза, затем разжевал и  проглотил ее. Теперь мне надо было хорошенько выспаться, поэтому я улегся на  койку и спал до тех пор, пока тюремщик не принес мне еду.    

Время прошло довольно быстро. На следующий день после полудня  ко мне в камеру вошел незнакомый полицейский и велел мне следовать за ним. Я с  удовольствием отметил, что он был довольно пожилой и неповоротливый человек.  Все складывалось благоприятно и точно так, как писал мне Маттиа. Когда поезд  тронулся, я уселся перед входной дверью, спиной к ходу поезда.[19] Полицейский сидел напротив меня. Мы были  одни в купе.    

– Ты говоришь по-английски? – спросил меня  полицейский.    

– Немного.    

– А понимаешь английский?    

– Понимаю почти все, если говорят не слишком быстро.    

– Тогда, мой мальчик, я дам тебе хороший совет: не  хитри перед судом, сознайся в своей вине. Ты этим заслужишь всеобщее  расположение. Нет ничего хуже, когда люди возражают против очевидности; поэтому  тот, кто сознается, вызывает к себе расположение и доброе отношение. Так вот  скажи, как было дело, и ты получишь от меня монету. Ты увидишь, деньги тебе  очень пригодятся в тюрьме.    

Я чуть было не ответил: «Мне не в чем сознаваться», но  быстро спохватился и промолчал, решив, что мне нужно заслужить расположение  полицейского.    

– Подумай хорошенько, – продолжал он, – и  когда оценишь мой совет, вызови меня к себе. Спроси тогда Дольфена, хорошо?    

Я утвердительно кивнул головой.    

Я стоял облокотившись о дверь, стекло которой было опущено.  Я попросил у полицейского позволения смотреть в окно, а так как он тоже хотел  «заслужить расположение», он ответил, что я могу смотреть сколько мне хочется.  Чего ему было бояться?    

Поезд шел полным ходом. Вскоре полицейскому стало холодно,  так как ветер дул прямо в окно; он отошел от двери и уселся посередине купе.  Что касается меня, то я не чувствовал холода. Тихонько высунув наружу левую  руку, я повернул ручку двери, а правой придерживал ее, чтобы она не открылась.    

Время шло. Вдруг паровоз засвистел и стал замедлять ход.  Наступил долгожданный момент. Я быстро толкнул дверь, сильным прыжком  выбросился из вагона и очутился в канаве. К счастью, я не расшибся, так как  уперся руками в покрытый дерном откос, но удар был настолько силен, что я  свалился с ног и потерял сознание.    

Когда я пришел в себя, мне показалось, что я все еще еду в  поезде. Однако – странная вещь! – все лицо мое было мокрое, на щеках и на  лбу я чувствовал нежную и горячую ласку.    

Я открыл глаза. Собака! Какая-то противная желтая собака  лизала меня. Глаза мои встретились с глазами Маттиа, стоявшего рядом со мной на  коленях.    

– Ты спасен! – воскликнул он, отстраняя собаку и  целуя меня.    

– Где мы находимся?    

– В повозке. Нас везет Боб.    

– Как дела? – спросил Боб обернувшись. – Не  знаю. Кажется, все в порядке.    

– Попробуй пошевелить руками и ногами! – закричал  Боб.    

Я проделал то, что он мне велел.    

– Отлично, – сказал Маттиа. – Ничего не  сломано.    

– Как все произошло?    

– Ты благополучно выпрыгнул из поезда, но толчок  оглушил тебя и ты свалился в канаву. Боб, видя, что ты не идешь, кубарем слетел  вниз с пригорка и принес тебя на руках. Нам показалось, что ты умер.  Натерпелись мы страха и горя! Но, слава богу, ты жив.    

– А полицейский?    

– Едет дальше в поезде, который, конечно, не  остановился.    

Я узнал самое главное. Оглядевшись вокруг, я увидел желтую  собаку, нежно смотревшую на меня преданными глазами, похожими на глаза Капи. Но  ведь мой Капи был белым!    

– А Капи! – спросил я. – Где он?    

Прежде чем Маттиа успел мне ответить, желтая собака  бросилась ко мне и начала с визгом меня лизать.    

– Да вот он! – сказал Маттиа. – Мы его  выкрасили.    

Тогда я, в свою очередь, стал гладить и целовать Капи.    

– Почему ты его выкрасил? – спросил я.    

– Это целая история, сейчас я тебе расскажу. Но Боб не  позволил ему рассказывать.    

– Правь лошадью, – обратился он к Маттиа, – и  держи ее хорошенько. А я пока займусь повозкой. Надо ее привести в такой вид,  чтобы ее не узнали на заставах. Наша повозка представляла собой обычную повозку  с холщовым верхом, натянутым на обручи. Боб уложил обручи в повозку, сложил  холст вчетверо и велел мне им накрыться. Затем посоветовал Маттиа тоже  спрятаться под холст. Таким образом, повозка сразу изменила свой внешний вид: у  нее не стало верха и вместо трех человек в ней сидел только один. Если за ним  будет погоня, то приметы, какие будут давать люди, видевшие нашу повозку, всех  собьют с толку.    

– Куда мы едем? – спросил я Маттиа, когда он  растянулся рядом со мной.    

– В Литтльхэмптон. Это маленькая приморская гавань, где  у Боба есть брат капитан небольшого судна плавающего за маслом и яйцами во  Францию Если мы спасемся – а мы наверное спасемся, – то будем всецело  обязаны Бобу. Все сделал он. Что бы мог сделать я один? Боб придумал выдуть из  трубки записку и научить тебя выпрыгнуть из поезда; он же уговорил своих  товарищей дать нам лошадь. Наконец, он нашел судно для переезда во Францию,  потому что если бы ты попытался уехать на пароходе, тебя бы наверняка  задержали. Видишь, как хорошо иметь друзей!    

– А кому пришло в голову увезти Капи?    

– Мне. Но это Боб решил выкрасить его в желтый цвет,  чтобы его не узнали, после того как мы стащили его у полицейского Джери,  «сообразительного» Джери, как его назвал прокурор. На этот раз он не оказался  таким сообразительным и проворонил Капи. Правда, Капи, почуяв меня, почти все  сделал сам.    

– А как твоя нога?    

– Зажила, или почти зажила, право не знаю Мне некогда  было о ней думать.    

По дорогам Англии нельзя так свободно разъезжать как по  дорогам Франции. Повсюду находятся заставы, где за проезд взимают установленную  плату. Подъезжая к таким заставам, Боб приказывал нам молчать и не двигаться,  поэтому сторожа видели двуколку, в которой сидел только один человек. Боб  отпускал им несколько шуток и спокойно проезжал мимо. Боб загримировался и  выглядел настоящим фермером; даже те, кто его хорошо знал, не узнали бы его  теперь.    

Мы ехали быстро, лошадь была хорошая, и Боб прекрасно  правил. Однако надо было дать ей передохнуть и поесть. Мы не стали заезжать на  постоялый двор. Боб остановился в лесу, разнуздал лошадь и надел ей на шею  полную торбу с овсом, которую достал из повозки. Почти совсем стемнело, и мы  могли не бояться, что нас обнаружат.    

Теперь я мог поговорить с Бобом и от всего сердца  поблагодарить его. Но он не дал мне сказать всего, что я хотел.    

– Вы меня выручили, – сказал он, пожимая мне  руку, – а сегодня, в свою очередь, я выручаю вас. Кроме того, вы друг  Маттиа, а для такого хорошего малого, как Маттиа, можно многое сделать.    

Я спросил его, как далеко мы находимся от Литтльхэмптона. Он  ответил, что осталось не меньше двух часов езды и что следует торопиться. Судно  его брата отплывает во Францию по субботам, а сегодня пятница, и он думает, что  отлив начнется рано.    

Мы снова улеглись под холстом, на соломе. Отдохнувшая лошадь  быстро бежала.    

– Ты боишься? – спросил меня Маттиа.    

– Боюсь, чтоб меня снова не схватили.    

– Не бойся, ничего не случится. Когда поезд  остановится, твой полицейский станет писать рапорт. Но пока начнутся розыски,  пройдет много времени, и мы будем уже далеко. Кроме того, они не могут знать,  что мы собираемся отплыть из Литтльхэмптона.    

Тем временем наша лошадь, хорошо управляемая Бобом, бойко  бежала по пустынной дороге. По временам нам попадались встречные повозки, но ни  одна не обгоняла нас. В деревнях, через которые мы проезжали, все было тихо, и  только в немногих окнах виднелся свет. Одни собаки обращали внимание на нашу  быструю езду и провожали нас лаем.    

Теперь мы лежали под холстом уже не для того, чтобы  прятаться, а для того, чтобы защититься от холодного северного ветра. Облизывая  языком губы, мы ощущали вкус соли, следовательно, мы подъезжали к морю. Вскоре  мы заметили свет, который то исчезал, то вновь появлялся через правильные  промежутки времени. Это был маяк. Мы приехали.    

Боб придержал лошадь, заставил ее идти шагом и осторожно  направил ее на проселочную дорогу.    

Сойдя с повозки, он велел нам оставаться в ней и держать  лошадь, а сам пошел узнать, здесь ли его брат и сможем ли мы уехать на его  судне.    

Должен признаться, что время отсутствия Боба тянулось для  меня очень долго. Мы с Маттиа молчали и слушали, как шумно бьется море о  песчаный берег где-то недалеко от нас. Звуки эти усиливали наше волнение. Мы  оба дрожали.    

Наконец послышались шаги – это возвращался Боб. Сейчас  решится моя судьба.    

Боб оказался не один. Когда он подошел к нам, мы увидели,  что его сопровождает человек в морской фуражке и клеенчатой куртке.    

– Вот мой брат, – сказал Боб. – Он берет вас  с собой и сам отведет вас на судно, а теперь нам лучше расстаться. Не надо,  чтобы знали, что я здесь находился.    

Я бросился благодарить Боба, но он прервал меня, крепко  пожав мне руку.    

– Не стоит благодарности, – объявил он. –  Друзья обязаны помогать друг другу. Надеюсь, мы еще встретимся. Я счастлив, что  выручил Маттиа. Мы последовали за братом Боба и, пройдя несколько тихих  городских улиц, попали на набережную, где морской ветер дул нам прямо в лицо.  Ничего не говоря, брат Боба указал рукой на готовое к отплытию судно. Через  несколько минут мы были уже на судне, и он заставил нас спуститься в маленькую  каюту.    

– Я отправлюсь не раньше чем через два часа. Сидите  здесь и не шумите.    

Как только он запер на ключ дверь нашей каюты, Маттиа  бросился в мои объятия и крепко поцеловал меня. Теперь он уже больше не дрожал.    

 ГЛАВА XX. «ЛЕБЕДЬ»    

     

После того как капитан ушел, некоторое время все вокруг было  спокойно и тихо; только ветер шелестел среди мачт и плескалась вода о подводную  часть судна. Но мало-помалу судно оживилось: на палубе раздались шаги, упали  канаты, заскрипели блоки, завертелись лебедки, сматывающие и разматывающие  цепи. Матросы подняли паруса, заскрипел руль, и вдруг судно, наклонившись на  левый бок, покачнулось. Мы отчалили от берега, – я был спасен!    

Качка, сперва небольшая, вскоре усилилась. Судно ныряло и  взлетало вверх, тяжелые морские волны бились о его правый борт. – Бедный  Маттиа! – сказал я своему товарищу и взял его за руку.    

В это время открылась дверь каюты.    

– Если вы хотите подняться на палубу, то теперь это не  опасно, – объявил нам капитан.    

– А где меньше качает? – спросил Маттиа.    

– Когда лежишь, качает меньше.    

– Благодарю вас, тогда я останусь здесь и буду лежать.    

И Маттиа растянулся на досках.    

Я хотел остаться с ним, но он отослал меня на палубу,  сказав:    

– Все это пустяки по сравнению с тем, что ты на  свободе. Вот уж никогда не думал, что даже морская болезнь может доставить мне  удовольствие!    

Когда я поднялся на палубу, то оказалось, что там можно стоять,  только уцепившись за канат. В темноте ничего нельзя было рассмотреть, кроме  белой пены. Наше маленькое судно неслось среди этой пены, наклоняясь так,  словно готово было опрокинуться. Но оно не опрокидывалось, а, наоборот, легко  скользило по волнам, подгоняемое попутным ветром.    

Я обернулся назад. Огни порта казались в туманном мраке  маленькими светящимися точками, и, глядя, как они постепенно исчезают, я с  радостным чувством освобождения прощался с Англией.    

– Если ветер не уменьшится, – обратился ко мне  капитан, – мы прибудем во Францию сегодня вечером. «Эклипс» – хороший  парусник.    

Так как «Эклипс» причалил к пристани только поздно вечером,  капитан разрешил нам переночевать на судне. На следующее утро мы расстались с  ним, горячо поблагодарив его за помощь.    

– Если вы захотите вернуться в Англию, – сказал  он, крепко пожимая нам руки, – то знайте: «Эклипс» отплывает отсюда по  вторникам и он к вашим услугам!    

С его стороны это было очень любезно, но ни я, ни Маттиа не  имели ни малейшего желания воспользоваться этим предложением. У каждого из нас  были на это свои основания.    

Мы высадились во Франции, не имея с собой ничего кроме  одежды и наших инструментов. Хорошо еще, что Маттиа догадался захватить мою  арфу! Наши мешки со всем их содержимым остались в повозках семьи Дрискол.    

К счастью, у Маттиа было припрятано двенадцать франков; к  ним прибавились еще те деньги, которые мы выручили, выступая с Бобом и  акробатами. Все вместе составляло около сорока франков, что для нас, было  значительной суммой Маттиа хотел отдать эти деньги Бобу на покрытие расходов,  связанных с моим побегом, но Боб ответил, что за услуги, оказанные друзьям, не  платят, и не захотел ничего взять.    

Сойдя на берег, мы первым делом пошли купить старый  солдатский мешок, а затем приобрели самые необходимые нам в дороге вещи и,  наконец, то, что нам было всего нужнее: карту Франции.    

Теперь предстояло решить, куда идти и каким путем.    

– Что касается меня, – объявил Маттиа, – мне  все равно. Я готов идти куда угодно, но прошу об одном. – О чем?    

– Идти по течению реки или какого-нибудь канала У меня  есть на это свои соображения. Я не стал спрашивать Маттиа, что у него были за  соображения, и он продолжал:    

– Я тебе объясню, о чем я думаю. Когда Артур был болен,  госпожа Миллиган возила его по реке, и таким образом ты повстречался с  «Лебедем».    

– Теперь Артур выздоровел.    

– То есть сейчас ему лучше. Но он был очень серьезно  болен, и мне кажется, что госпожа Миллиган снова возит его по рекам и каналам,  где может проехать «Лебедь». Если мы пойдем по течению этих рек, то, вероятно  встретимся с «Лебедем».    

– Кто тебе сказал, что «Лебедь» во Франции?    

– Никто. Но нам следует рискнуть. Я хочу во что бы то  ни стало найти госпожу Миллиган и считаю, что мы ничем не должны пренебрегать  ради этого.    

– А как быть с Лизой, Алексисом, Бенжаменом и  Этьеннетой?    

– Мы их всех навестим, пока будем искать госпожу  Миллиган. Надо только идти по течению реки или канала Посмотри по карте, какая  река к нам всего ближе.    

Мы разложили карту на траве и принялись разыскивать  ближайшую реку. Оказалось, что это была Сена. – Давай добираться до  Сены, – сказал Маттиа. – Но тогда нам придется побывать в Париже.    

– Ну и что же?    

– Я слыхал от Виталиса, что если ты хочешь кого-нибудь  найти, ищи его в Париже. А если английская полиция вздумает разыскивать меня за  кражу и арестует меня в Париже, то ради этого не стоило покидать Англию.    

– Разве английская полиция может преследовать тебя и во  Франции?    

– Не знаю. Но если может, то в Париж идти нельзя.    

– Тогда пойдем вдоль Сены до окрестностей Парижа, потом  обойдем его, а за Парижем снова пойдем по ее течению. У меня тоже нет ни  малейшего желания встретиться с Гарафоли.    

– Понятно.    

– Ну что ж, начнем по пути расспрашивать всех  судовщиков и окрестных жителей, а так как «Лебедь» не похож на обыкновенные  баржи, то его безусловно заметят. Если мы не встретим его на Сене, будем искать  на Луаре, Гаронне и на всех реках Франции. В конце концов мы его разыщем.    

Решив таким образом вопрос о маршруте, мы занялись Капи.  Капи, выкрашенный в желтый цвет, был для меня чужой собакой. Мы купили жидкого  мыла и в первой попавшейся по пути речке стали его усердно отмывать, сменяя  друг друга, когда уставали.    

Однако краска нашего друга Боба оказалась превосходного  качества. Понадобились многочисленные купанья, бесконечные намыливания,  потребовались недели и даже месяцы для того, чтобы Капи наконец принял свой  натуральный цвет.    

Когда с высоты покрытых лесами холмов, на повороте тенистой  дороги, куда мы вышли после целого дня ходьбы, мы увидели перед собой Сену,  плавно катящую свои тихие и могучие воды. Сену, покрытую пароходами, дым  которых поднимался кверху и доходил до нас, Маттиа объявил, что этот чудесный  вид примиряет его с водой. Он понимает теперь, как приятно скользить по этой  спокойной поверхности, среди свежих лугов, возделанных полей и тенистых лесов,  окаймляющих ее берега.    

– Я уверен, что именно по Сене госпожа Миллиган возит  своего больного сына, – сказал он.    

– Сейчас узнаем. Давай расспросим жителей этой деревни,  расположенной внизу.    

Вскоре, однако, выяснилось, что «Лебедь» здесь не проплыл  ночью, так как никто его не видел.    

К счастью, когда мы пришли в Шарантон, то нам в первый раз  на вопрос о «Лебеде» ответили, что видели здесь такую баржу с верандой. Маттиа  ужасно обрадовался и принялся танцевать на набережной. Потом схватил скрипку и  с воодушевлением заиграл триумфальный марш. А я в это время продолжал  расспрашивать и убедился наконец, что действительно был «Лебедь». Около двух  месяцев тому назад «Лебедь» проплыл мимо Шарантона вверх по Сене.    

– Два месяца!    

За эти два месяца он уплыл, конечно, очень далеко, но что за  беда! Мы в конце концов нагоним его, хотя «Лебедя» тянули две хорошие лошади, а  мы могли рассчитывать только на свои ноги.    

Следуя за «Лебедем», мы в то же время приближались к Дрези,  где жила Лиза. Сердце мое сильно билось, когда я, смотря на карту, задавал себе  вопрос: куда поплывет дальше госпожа Миллиган и выберет ли она путь через  Нивернэйский канал?    

Оказалось, что «Лебедь» направился вверх по течению Ионны.  Значит, мы пройдем через Дрези и увидим Лизу. Лиза сама расскажет нам о госпоже  Миллиган и Артуре.    

С тех пор как мы начали догонять «Лебедь», мы мало уделяли  времени нашим представлениям, и Капи, как добросовестный артист, не понимал  нашей спешки. Почему не позволяли мы ему с чашечкой в зубах сидеть перед  «почтенной публикой» и терпеливо ждать, пока она раскошелится? Выручка наша  становилась все меньше и меньше, а капитал таял с каждым днем.    

По вечерам мы не жаловались на усталость, несмотря на  длинные дневные переходы. Напротив, на следующее утро мы стремились встать как  можно раньше и снова пускались в путь.    

– Не забудь разбудить меня! – говорил Маттиа,  любивший поспать.    

И когда я его будил, он немедленно вскакивал.    

Чтобы сэкономить средства, мы сократили наши расходы, а так  как было жарко, то Маттиа объявил, что он не хочет есть больше мяса, потому что  летом мясо вредно Теперь мы довольствовались куском хлеба с крутым яйцом,  разрезанным пополам, или хлебом, слегка намазанным маслом.    

У каждого шлюза мы узнавали новости о «Лебеде», потому что  по этому каналу навигация была невелика и на него все обращали внимание. Нам не  только говорили о «Лебеде», но даже рассказывали о госпоже Миллиган и об Артуре  «мальчике, который почти всегда лежал на палубе под тенью веранды, увитой  зеленью и цветами» Иногда, по их словам он вставал.    

Значит, Артур чувствовал себя лучше.    

Мы подходили к Дрези. Оставалось два дня, затем день и,  наконец, несколько часов. Мы увидели лес, где прошлой осенью играли с Лизой,  увидели шлюз и домик тетушки Катерины. Не сговариваясь, мы оба ускорили шаг  Затем мы с Маттиа уже не шли, а бежали. Капи, узнав знакомые места, мчался  галопом впереди нас. Он сообщит Лизе, что мы пришли, и сейчас она выбежит нам  навстречу. Но мы увидели не Лизу, а Капи, бежавшего обратно с таким видом,  словно его выгнали. Мы мгновенно остановились, не понимая, что это значит. Так  и не разрешив наших сомнений, мы снова двинулись вперед. Капи сконфуженно бежал  за нами.    

Какой-то человек приводил в движение щит шлюза, но это был  не Лизин дядя.    

Мы подошли к дому Незнакомая нам женщина рас хаживала по  кухне.    

– Где тетушка Катерина? – спросили мы у нее Минуту  она смотрела на нас молча, ничего не отвечая, как будто бы мы задали ей нелепый  вопрос. Наконец она ответила:    

– Ее здесь больше нет. – А где же она?    

– В Египте.    

Мы с Маттиа растерянно переглянулись. В Египте?    

Мы даже не знали в точности, что такое Египет и где  находится эта страна. Мы смутно представляли себе, что это далеко, очень  далеко, где-то за морями.    

– А Лиза? Вы знаете Лизу?    

– Еще бы! Лиза тоже уехала. Ее взяла с собой  проезжавшая здесь англичанка.    

Лиза на «Лебеде»! Нет, это сон! Женщина объяснила нам, как  все произошло. – Вы Реми? – спросила она меня.    

– Да.    

– Ну вот, когда муж тетушки Катерины утонул начала она.    

– Как утонул?    

– Утонул в шлюзе. Ах, вы ведь не знаете, что он упал в  воду и попал под баржу, откуда не мог выплыть, так как зацепился за гвоздь… В  нашей работе такие вещи часто случаются. В ту пору, когда он утонул, Катерина  осталась в очень тяжелом положении, хотя она женщина боевая Ей предложили  поехать в Египет, в ту семью, где она раньше служила кормилицей, но она не  знала, как быть с маленькой Лизой. Однажды вечером у шлюза остановилась баржа,  на которой плыла англичанка с больным мальчиком. Они разговорились. Англичанка  искала ребенка для игры с ее сыном, сильно скучавшим без детского общества. Она  попросила отдать ей Лизу, обещала заботиться о ней, сказала, что постарается  вылечить и обеспечить ее судьбу. Катерина приняла предложение этой англичанки,  и Лиза переселилась на баржу. Тогда Катерина уехала в Египет. Теперь мой муж  работает на месте ее мужа. Перед отъездом Лиза через тетку попросила меня  рассказать это вам, когда вы сюда придете. Ну вот и все. Я был ошеломлен и не  находил слов, но Маттиа не растерялся.    

– Куда же направилась англичанка? – спросил  он. – Не то на юг Франции, не то в Швейцарию. Лиза обещала написать мне,  чтобы я могла передать вам се адрес, по я еще ничего не получила от нее.    

 ГЛАВА XXI. МЕЧТЫ  СБЫЛИСЬ    

     

По-прежнему стоял я в полном недоумении и молчал. Маттиа  опустил за меня то, что следовало.    

– Мы очень вам благодарны, – вежливо сказал он и  слегка подтолкнув меня, вывел из кухни.    

– В дорогу! – объявил он. – Вперед! Нам  предстоит встретиться не только с Артуром и госпожой Миллиган, но и с Лизой.  Как все здорово получилось! Мы бы потеряли время в Дрези, а теперь можем, не  задерживаясь, продолжать путь. Вот это удача! Нам долго не везло, авось, теперь  повезет.    

И мы, не теряя времени, пустились в погоню за «Лебедем»,  останавливаясь только на ночлег и чтобы заработать несколько су.    

В Десизе, где Нивернэйский канал впадает в Луару, нам  сообщили новые сведения о «Лебеде»: он отправился по обводному каналу, а оттуда  должен был попасть в Центральный канал и по нему плыть до Шалона.    

В Лионе перед нами снова возникло серьезное затруднение:  какой путь избрал «Лебедь» – вниз или вверх по Роне? Другими словами, куда  теперь направилась госпожа Миллиган: в Швейцарию или на юг Франции? Мы опросили  всех матросов, лодочников и людей, живущих на набережных, и в конце концов  убедились, что госпожа Миллиган поехала в Швейцарию. Тогда мы пошли по течению  Роны.    

– Из Швейцарии легко попасть в Италию, – сказал  Маттиа. – Вот тоже счастливый случай, если, разыскивая госпожу Миллиган,  мы попадем ко мне на родину! Как будет счастлива Кристина!    

Милый мой, славный Маттиа, он помогал мне искать тех, кого я  люблю, а я ничего не сделал для того, чтобы он мог обнять свою маленькую  сестренку!    

После того как мы вышли из Лиона, расстояние между нами и  «Лебедем» стало заметно уменьшаться, потому что по Роне с ее быстрым течением  труднее плыть вверх, чем по Сене. Однако, изучая карту, я сомневался, что мы  сможем его нагнать раньше чем в Швейцарии. Тогда я еще не знал, что по Роне  нельзя доехать до Женевского озера, и мы воображали, что госпожа Миллиган хочет  попасть в Швейцарию на «Лебеде»; карты же Швейцарии у нас не было.    

Пройдя в Сейсель, город, разделенный на две части рекой, над  которой переброшен висячий мост, мы спустились на берег, и как же я изумился,  когда издали заметил «Лебедя»! Мы бросились бежать. Да, несомненно, это был  «Лебедь», но почему-то он казался необитаемым. Он прочно стоял на якоре под  навесом. Все окна были заперты, цветов на веранде не было.    

Что произошло? Что случилось с Артуром?    

Мы остановились, задыхаясь от волнения. Однако надо было  набраться мужества и пойти узнать, в чем дело.    

Человек, охранявший «Лебедя», сообщил нам следующее:    

– Англичанка, прибывшая на «Лебеде» с двумя детьми –  парализованным мальчиком и маленькой немой девочкой, – находится сейчас в  Швейцарии. Дальше плыть вверх по Роне нельзя. Дама с детьми уехала оттуда на  лошадях. Осенью она вернется на баржу, спустится по реке до моря и проведет  зиму на юге.    

Мы с облегчением вздохнули.    

– А где же теперь эта дама? – спросил Маттиа.    

– Она предполагала снять дачу на берегу Женевского  озера, в Вевэ, но более точного адреса я не знаю. Там она проведет лето.    

В дорогу, в Вевэ! В Женеве мы купим карту Швейцарии и  разыщем этот город или селение. Поскольку госпожа Миллиган собиралась прожить  на даче все лето, мы были уверены, что разыщем ее.    

Через четыре дня после ухода из Сейселя мы уже разыскивали в  окрестностях Вевэ, у самого берега голубого озера и на склонах местных гор,  госпожу Миллиган, Артура и Лизу. Мы пришли как раз вовремя: в кармане у нас  оставалось всего три су, а на башмаках отваливались подметки.    

Но Вевэ совсем не такая маленькая деревушка, как мы  воображали. Это город, и довольно большой город, потому что к нему прилегают  еще многочисленные селения и предместья, составляющие с ним одно целое.    

Мы очень скоро поняли, что бесполезно спрашивать, где живет  госпожа Миллиган или просто «англичанка с больным сыном и немой девочкой».  Город Вевэ и берега озера кишат англичанами и англичанками не меньше, чем  курорты в окрестностях Лондона. Всего лучше самим продолжать поиски. Для нас  это было нетрудно – нужно было только играть и петь наши песенки на всех  улицах.    

За один день мы обошли Вевэ, но никаких признаков госпожи  Миллиган не нашли.    

На следующий день мы продолжали поиски уже в окрестностях  Вевэ. Мы шли наугад прямо по дорогам и играли под окнами домов, не обращая внимания  на то, открыты эти окна или закрыты. Вечером мы вернулись ни с чем, хотя  побывали почти всюду, осматривали все вокруг и по временам расспрашивали людей,  которые казались нам симпатичными.    

В этот день мы дважды обрадовались понапрасну. Один раз нам  ответили, что прекрасно знают англичанку, о которой мы спрашиваем, только не  знают ее фамилии, и послали нас в домик, выстроенный в горах; в другой раз  уверили, что наша англичанка живет на берегу озера. Действительно, и на берегу  озера и в горах жили англичанки но и та и другая оказались совсем не госпожой  Миллиган.    

Старательно обыскав окрестности Вевэ, мы пошли в сторону  Клерана и Монтре, огорченные, но не потерявшие надежду. То, что не удалось нам  сегодня, несомненно, удастся завтра Мы шли по проезжим дорогам, окаймленным с  обеих сторон зелеными изгородями; по тропинкам, вьющимся среди виноградников и  фруктовых садов; по тенистым дорожкам с огромными каштановыми деревьями, где  под густой листвой, не пропускавшей воздуха и света, не росло ничего, кроме бархатистого  мха. На каждом шагу встречались железные решетки или деревянные заборы, а за  ними виднелись посыпанные песком дорожки и лужайки с цветочными клумбами и  кустами. Вдали, среди зелени, стояли увитые вьющимися растениями красивые дома  или нарядные дачи. Почти в каждом саду был просвет между деревьями или кустами,  откуда открывался вид на сверкающее озеро, окаймленное темными горами.    

Нам приходилось играть и петь очень громко, чтобы нас  услышали те, кто жил в этих дачах, и к вечеру мы совсем выбивались из сил.    

Однажды днем мы пели посреди улицы, перед решеткой одного  сада; за ним возвышалась стена, на которую мы не обратили никакого внимания. Я  пел во все горло первый куплет моей неаполитанской песенки и только хотел  продолжать, как вдруг мы услыхали позади нас, за стеной, крик, а затем какой-то  странный и слабый голос запел второй куплет.    

– Кто бы это мог быть?    

– Артур? – предположил Маттиа.    

Нет, не Артур, это не его голос. А между тем Капи проявлял  все признаки радости, визжал и прыгал на стену.    

Не в состоянии сдержать себя, я крикнул:    

– Кто там поет? Незнакомый голос произнес:    

– Реми!    

Мое имя вместо ответа! Мы с Маттиа изумленно переглянулись.    

Пока мы стояли в недоумении друг против друга, я заметил у  конца стены, там, где начиналась изгородь, белый платочек, развевавшийся по  ветру Мы бросились туда.    

Подбежав к изгороди, мы увидели, что размахивает этим  платочком Лиза.    

Наконец-то мы нашли ее, а вместе с ней госпожу Миллиган и  Артура! Но кто же пел? С этим вопросом мы с Маттиа одновременно обратились к Лизе,  как только обрели дар слова.    

– Я, – ответила она.    

Лиза пела! Лиза говорила!    

Правда, я тысячу раз слышал о том, что Лиза когда-нибудь  заговорит и что, вероятно, это произойдет после сильного душевного потрясения.  Но я не верил в такую возможность.    

Однако чудо совершилось. Оно совершилось тогда, когда она  услышала мое пение, когда узнала, что я вернулся к ней, в то время как она  считала меня навсегда потерянным. Радость вернула ей дар речи. Я был настолько  взволнован этой мыслью, что должен был схватиться рукой за изгородь, чтобы не  упасть.    

Но сейчас было не время предаваться своим чувствам.    

– Где госпожа Миллиган и где Артур? – спросил я.    

Лиза пошевелила губами, пытаясь ответить, но не могла ничего  произнести.    

Тогда, чтобы мы скорее поняли ее, она принялась объяснять  знаками. Язык еще плохо повиновался ей. Я следил глазами за ее объяснениями.    

Вдруг на повороте тенистой аллеи показалась колясочка,  которую вез слуга. В этой колясочке лежал Артур, сзади него шла его мать и… я  высунулся вперед, чтобы лучше разглядеть… Джеймс Миллиган! Мгновенно я  спрятался за изгородь и приказал Маттиа сделать то же самое, совсем забыв, что  Джеймс Миллиган не знал Маттиа. Когда первый испуг прошел, я подумал, что Лиза,  вероятно, поражена нашим внезапным исчезновением. Немного приподнявшись, я  сказал ей вполголоса:    

– Не надо, чтобы Джеймс Миллиган видел меня, а то он  вернет меня в Англию.    

Лиза испуганно подняла руки.    

– Не жестикулируй, – продолжал я, – и ничего  не говори о нас. Завтра в девять часов утра мы снова придем сюда. Постарайся  быть одна, а теперь уходи.    

Она медлила.    

– Уходи же, прошу тебя! Иначе ты меня погубишь! Мы  скрылись за стеной, бегом добрались до виноградников, где и спрятались. Когда  наша радость несколько стихла, мы смогли поговорить.    

– Знаешь, – заявил Маттиа, – я вовсе не  намерен ждать до завтра, чтобы увидеться с госпожой Миллиган. За это время  Джеймс Миллиган может убить Артура. Я сейчас же пойду к ней и скажу ей… все,  что мы знаем. Раз Джеймс Миллиган никогда не видел меня, нам нечего опасаться.  Пусть госпожа Миллиган сама решит, как нам следует поступить.    

Я согласился с Маттиа и отпустил его, условившись  встретиться с ним под каштановыми деревьями, находившимися неподалеку. Там я  смогу спрятаться, если, паче чаяния, внезапно появится Джеймс Миллиган.    

Я очень долго ждал возвращения Маттиа, лежа на мху, и тысячу  раз спрашивал себя, правильно ли мы поступили. Наконец он появился вместе с  госпожой Миллиган.    

Я подбежал к ней, а она обняла меня и, наклонившись, нежно  поцеловала в лоб.    

Она целовала меня второй раз в жизни, но мне показалось, что  в первый раз она не сжимала меня так крепко в своих объятиях.    

– Бедный мальчик! – проговорила она. Затем она  отодвинула рукой со лба мои волосы и долго смотрела на меня.    

– Да, да… – прошептала она.    

Эти слова, по-видимому, отвечали каким-то ее тайным мыслям,  но я был настолько взволнован, что не мог их понять. Я чувствовал нежность  госпожи Миллиган, видел ее ласковые глаза и был слишком счастлив, чтобы думать  о чем-нибудь, кроме настоящего момента.    

– Дитя мое, – сказала она, не сводя с меня  глаз, – твой товарищ сообщил мне очень важные вещи. Прошу тебя также  рассказать мне о твоем приезде в семью Дрискол и о приходе к ним Джеймса  Миллигана.    

Я подробно рассказал все, о чем меня просила госпожа  Миллиган. Она прерывала меня только несколько раз, для того чтобы уточнить  некоторые подробности. Никогда никто не выслушивал меня с таким вниманием. Она  не сводила с меня глаз.    

Когда я кончил, она довольно долго молчала, продолжая  смотреть на меня, и наконец сказала:    

– Все это чрезвычайно важно для тебя и для всех нас. Но  надо действовать осторожно, посоветовавшись сначала с опытными людьми. Однако с  этой минуты ты можешь считать себя другом… – она немного запнулась, –  даже братом Артура и должен вместе с твоим юным товарищем прекратить свою  прежнюю, бродячую жизнь. Через два часа пройдите в гостиницу под названием  «Альпы», я пошлю туда надежного человека приготовить для вас помещение. Там мы  снова увидимся, а сейчас я должна вас покинуть.    

Она опять поцеловала меня и, подав руку Маттиа, быстро ушла.    

– Что такое ты рассказал госпоже Миллиган? –  спросил я у Маттиа.    

– То, что она тебе передала, и еще многое другое. Ах,  какая это прекрасная, добрая женщина!