1 2 3 4 5 6 7 8 
Оба  великана, словно исчадия ада, со злобным ликованием схватили свою жертву.  Мулатка в ужасе вскрикнула, остальные невольно поднялись с мест, глядя вслед  Тому, который покорно дал вывести себя из сарая.    

 ГЛАВА XXXIV

  История квартеронки    

     

Поздно  ночью Том, весь окровавленный, лежал один в чулане при хлопкоочистительной  мастерской, заваленном поломанными инструментами, отходами хлопка и прочим  мусором, скопившимся здесь за много лет.    

Ночь  была сырая и душная; укусы комаров, тучами круживших в чулане, бередили его раны,  а жгучая жажда – самая страшная изо всех пыток – еще больше усиливала и без  того нестерпимую боль, не дававшую ему ни минуты покоя.    

– Господи!  Обрати взор свой на меня! Дай мне сил одолеть это испытание, укрепи дух  мой! – молился несчастный Том.    

В чулане  послышались чьи-то шаги, и свет фонаря ударил ему в глаза.    

– Кто  это? Ради создателя… пить!    

Касси –  это была она – поставила фонарь на пол, налила в кружку воды из принесенного с  собой кувшина и приподняла Тому голову. Он с лихорадочной жадностью делал  глоток за глотком.    

– Пей,  пей, – говорила она. – Я знала, что тебе нужно. Мне не в первый раз  носить сюда воду по ночам.    

– Благодарю  вас, миссис, – сказал Том, утолив наконец жажду.    

– Не  зови меня так. Я несчастная рабыня, ничем не лучше тебя… может быть, даже  хуже, – с горечью проговорила Касси. – А теперь попробуй лечь вот  сюда. – Она вытащила из-за двери узкий матрац и накрыла его простыней,  смоченной в холодной воде.    

Избитому  Тому стоило величайших трудов перебраться на матрац, но когда он все-таки  сделал это, ему сразу стало легче от прикосновения к телу прохладной простыни.    

Касси,  давно привыкшая ухаживать за жертвами своего хозяина, приложила примочки к  ранам Тома, и страдания его немного утихли.    

– Вот, –  сказала она, подсунув ему под голову хлопок вместо подушки, – это все, чем  я могу тебе помочь.    

Том  снова поблагодарил ее, а она села рядом с ним на пол, обняла колени руками и  застыла так, сумрачно глядя прямо перед собой. Чепец у нее сбился на затылок,  длинные волнистые волосы рассыпались из-под него, обрамляя черной рамкой это  необычное трагическое лицо.    

– Все  твои старания напрасны, – заговорила наконец Касси. – Ты ничего не  добьешься. У тебя есть мужество, и правда на твоей стороне, и все-таки бороться  ты не сможешь. Ты попал в лапы к дьяволу, он сильнее тебя. Покорись, ничего  другого не остается!    

Покорись!  А разве в минуты слабости, изнемогая от мук, он не слышал голоса, шептавшего  ему то же самое? Тот вздрогнул, глядя на эту женщину с безумными глазами,  казавшуюся ему сейчас воплощением того соблазна, с которым он боролся всю ночь.    

– Боже  мой! Боже! – простонал несчастный. – Как я могу покориться?    

– Нечего  взывать к богу, он не услышит, – твердо сказала Касси. – Да его,  наверно, и нет, а если есть, он против нас. Все против нас – и земля и небо.  Нам уготована одна дорога – в ад. Стоит ли с нее сворачивать?    

Том  вздрогнул и закрыл глаза – в такой ужас привели его эти слова.    

– Ты  ведь здешней жизни еще не знаешь, – продолжала она. – А я знаю. Я  пять лет живу под пятой этого человека и ненавижу его лютой ненавистью. Ты  только подумай: наша плантация в глуши, кругом болота, до соседних поместий  миль десять, не меньше. И ни одного белого поблизости, который мог бы показать  под присягой, что тебя сожгли заживо, сварили в кипятке, запороли, изрезали на  куски, бросили на растерзание собакам или вздернули на сук. Здесь для нас нет  закона, ни божеского, ни человеческого, а хозяин наш… он на все способен, на  любую жестокость. Если рассказать, чего я здесь насмотрелась, у тебя волосы  станут дыбом от страха. Нет, борьба бесполезна. Я прожила у этого человека пять  лет, и за все эти пять лет не было такой минуты, когда бы я не проклинала свою  жизнь. А теперь он привез молоденькую, совсем девочку, ей всего пятнадцать  лет. – И Касси рассмеялась надрывным, горестным смехом, жутко прозвучавшим  в этом ветхом чулане.    

Том  стиснул руки на груди. Как страшно, какой непроницаемый мрак окружает его!    

А Касси  продолжала тем же суровым голосом:    

– Разве  эти жалкие псы заслуживают, чтобы ты страдал из-за них? Да они предадут тебя  при первой же возможности. Что у них на уме? Одна подлость, одна жестокость. Ты  их оберегаешь, идешь из-за них на муки! Не стоят они того!    

– Несчастные! –  сказал Том. – Что их так ожесточило? А если я сдамся, я тоже притерплюсь к  этой жизни и стану таким же, как они? Нет, нет, мисс Касси! Я потерял все –  жену, детей, родной дом, доброго хозяина… а ведь он дал бы мне вольную, если б  прожил хоть на неделю дольше! Я потерял все в этом мире, так неужели же мне еще  и озлобиться?    

– А  что поделаешь? Завтра за тебя снова примутся. Я наперед все знаю. Страшно  подумать, что будет! Волей-неволей покоришься.    

– Господи! –  воскликнул Том. – Укрепи душу мою, дай мне сил!    

– Сколько  раз я слышала эти мольбы, и никому они не помогали, все сдавались. Вот и Эммелина  пытается бороться, и ты. А какой смысл в вашей борьбе? Все равно сдадитесь или  умрете медленной смертью.    

– Ну  что ж, пусть лучше смерть! – сказал Том. – Как ни растягивай пытку,  смерть все равно придет. А тогда я уж буду не в их власти. Я спокоен, я знаю,  что господь поможет мне одолеть все муки!    

Касси  ничего не ответила; она сидела, не поднимая глаз.    

– Может  быть, так и надо, – прошептала она, словно размышляя вслух. – Ведь  тем, кто покорился, надеяться не на что. Мы погрязаем в мерзости и становимся  противны самим себе. Смерть кажется нам желанным гостем, а покончить с этой  жизнью у нас нет сил. Да, надежды нет, нет!.. А эта девочка… ведь я тогда была  в ее возрасте! Погляди на меня! – вдруг быстро затворила она, обращаясь к  Тому. – Вот какая я стала. А ведь меня растили в роскоши. Первое, что я  помню, – богатый дом, я бегаю, резвлюсь, нарядная, словно куколка. У нас  много гостей, и все мною любуются. Окна зала выходили в сад, где я играла с  братьями и сестрами в прятки под апельсиновыми деревьями. Потом меня отдали в  монастырь. Чему нас только не учили там – музыке, французскому языку, рукоделью…  А в четырнадцать лет я приехала домой на похороны отца. Он умер скоропостижно,  и когда его дела стали приводить в порядок, выяснилось, что все пойдет на  покрытие долгов. Кредиторы описали его имущество, в эту опись внесли и меня:  моя мать была рабыней. Отец давно собирался дать мне вольную, но не успел,  поэтому так и вышло. Я и раньше знала свое положение, но как-то не задумывалась  над этим. Кому могло прийти в голову, что такой здоровый, крепкий человек, как  мой отец, скоро умрет? Он был на ногах за четыре часа до смерти… и вдруг холера  – один из первых случаев эпидемии, вспыхнувшей тогда в Новом Орлеане. На другой  день после похорон жена моего отца уехала вместе со своими детьми к родителям,  на их плантацию. Мне показалось странным, как со мной обошлись, но я не придала  этому особого значения. Все дела были поручены молодому адвокату, который  приходил к нам в дом каждый день и обращался со мной очень почтительно. Как-то  раз он привел с собой молодого человека… Такого красавца мне еще не приходилось  видеть. Я никогда не забуду тот вечер! На сердце у меня лежала тоска, а он был  так ласков, так нежен со мной. Он говорил, что видел меня еще до моего отъезда  в монастырь, признался мне в любви, просил разрешения стать моим другом, защитником.  Короче говоря, этот молодой человек заплатил за меня две тысячи долларов, и я  стала его собственностью, но тогда я этого не знала. Мне было хорошо с ним, потому  что я любила его. Любила! – повторила Касси и на минуту умолкла. –  Как я любила этого человека! Я и сейчас его люблю и всегда буду любить, пока во  мне теплится жизнь. Он был такой красивый, такой умный, такой благородный! Я  жила в прекрасном доме, богато обставленном, полном слуг. У меня был свой  выезд, у меня было много нарядов. Мой Генри дал мне все, что только можно  купить за деньги. Но я ничем этим не дорожила. Мне нужен был только он. Я  любила его больше всего на свете, я бы душу свою за него отдала! Я покорялась  ему во всем!    

Мне  хотелось только одного: чтобы он стал моим мужем. Я думала, если этот человек  действительно любит и ценит меня так, как говорит, он должен обвенчаться со  мной и сделать свою жену свободной женщиной. Но он уверял, что это невозможно.    

За те  семь лет, которые мы прожили вместе, разве я не угождала ему во всем, не  стараясь отгадать малейшее его желание? Он заболел желтой лихорадкой, и я – я  одна! – двадцать дней и двадцать ночей не отходила от него, давала ему  лекарство, ухаживала за ним. Он называл меня своим ангелом-хранителем, говорил,  что я спасла ему жизнь. У нас было двое детей. Старшего, мальчика, мы в честь  отца назвали Генри. Он был весь в него – такие же прекрасные глаза, высокий  лоб, волнистые волосы, такой же веселый, с такими же богатыми способностями.  Малютка Эльси была похожа на меня. Генри так гордился и мной и детьми, говорил,  что по красоте мне нет равной во всей Луизиане. Бывало, я наряжу малышей, и он  повезет нас кататься по городу в открытом экипаже. Все восхищаются нами, а  Генри рад и потом повторяет мне, кто что сказал. Какие это были счастливые дни!  Казалось, что большего счастья и быть не может. И вдруг все изменилось. В Новый  Орлеан приехал двоюродный брат Генри, Батлер, которого он считал лучшим своим  другом. Но я, сама не знаю почему, с первого же взгляда почувствовала, что этот  человек разрушит наше счастье. Генри часто уходил с ним куда-то и возвращался  домой не раньше двух-трех часов ночи. Я боялась сказать ему слово – ведь он был  такой вспыльчивый. Они ходили в игорные дома, и мой Генри пристрастился к  картам и уже не мог бросить их. А потом этот злодей Батлер познакомил его с  другой женщиной, и вскоре я поняла, что для меня все кончено. Сердце мое  разрывалось на части, но я молчала. И все тот же Батлер уговорил Генри продать  ему и меня и детей, чтобы распутаться с карточными долгами и жениться… Генри  продал нас. Однажды он сказал мне, что ему надо уехать по делам недели на две,  на три. Такой ласки в голосе я у него уже давно не слышала, но это не обмануло  меня. Я поняла, что час мой пробил, и словно окаменела – не пролила ни  слезинки, не сказала ему ни слова. Он поцеловал меня, долго обнимал детей и  ушел. Я видела, как он вскочил в седло, как скрылся за углом, а потом упала,  потеряв сознание.    

На  другой день пришел тот – негодяй. Пришел заявить права на свою собственность.  Он показал мне купчую крепость на меня и на детей. Я крикнула: «Будьте вы  прокляты! Да мне лучше умереть, чем идти к вам!»    

А он  сказал: «Это как твоей душе угодно, но если ты не образумишься, детей своих  тебе больше не видать, я их продам». И потом негодяй признался мне, что он  решил завладеть мной с первого дня нашего знакомства и нарочно втянул Генри в  карточную игру, чтобы тот запутался в долгах и продал меня. «А твои капризы и  слезы мне не страшны, я своего добьюсь», – добавил он.    

И я  покорилась судьбе, потому что у меня были связаны руки. Мои дети оказались во  власти этого Батлера, он, чуть что, грозил продать их, я уступала ему во всем.  Что это была за жизнь! Сердце мое разрывалось от боли и все-таки продолжало  любить, любить, несмотря ни на что, а мне приходилось мириться с присутствием  ненавистного человека. В былое время с какой радостью я читала Генри вслух,  играла, пела ему, танцевала с ним. А теперь все это стало тяжким бременем. Но  отказать Батлеру я не смела ни в чем. Он обращался с детьми грубо, свысока.  Эльси была робкая, застенчивая девочка, а Генри – весь в отца, горячий,  непокорный. Этот человек придирался к моему мальчику, не прощал ему ни малейшей  провинности, и я жила в вечном страхе за него. Ведь дети были мне дороже самой  жизни. Я старалась внушить Генри уважение к Батлеру, старалась, чтобы они реже  попадались друг другу на глаза. Но это ничему не помогло. Батлер продал их.  Как-то днем этот негодяй повез меня кататься, а когда я вернулась домой, детей  моих уже не было. Он сказал, что продал их обоих, он похвалялся деньгами, которые  получил за них, – похвалялся ценой их крови! И тут разум оставил меня. Я  пришла в бешенство, я осыпала проклятиями и бога и людей и, кажется, напугала  Батлера. Но он продолжал стоять на своем. Он повторил, что дети мои проданы, а  увижу ли я их когда-нибудь – это зависит от меня: если я не перестану  безумствовать, им же будет хуже.    

Ну что  ж, ради детей женщина пойдет на все. Батлер заставил меня покориться своей  воле. Я лелеяла надежду, что, может быть, он действительно выкупит Эльси и  Генри. Миновала неделя, другая. Как-то днем я проходила мимо тюрьмы. Вижу, у  ворот ее собралась толпа. И вдруг до меня донесся детский крик. Это был голос  моего Генри. Он вырвался из рук мужчин, которые держали его, и вцепился мне в  платье. За ним кинулись с бранью, и один человек – я в жизни не забуду его  лица! – крикнул: «Нет, шалишь, от нас не уйдешь! В тюрьме так тебя  проучат, что ты век будешь помнить!» Я просила, я умоляла их не трогать моего  мальчика, но они только смеялись на все мои мольбы. Генри плакал, заглядывал мне  в лицо, цеплялся за меня, и когда его все-таки оторвали, у него в руках остался  клок от моей юбки. Он кричал: «Мама! Мама!», пока дверь тюрьмы не захлопнулась  за ним.    

Только  один человек из всей толпы смотрел на меня с сочувствием. Я кинулась к нему, умоляла  его вступиться за моего сына, предлагала все деньги, которые были при мне. Но  он покачал головой и сказал, что хозяин Генри жаловался на его строптивость и  говорил, что такого дрянного мальчишку может исправить только тюрьма. Я  повернулась и побежала, и мне всю дорогу слышались сзади крики моего сына.  Подбегаю к дому и не переводя дыхания, – прямо в гостиную, где сидел  Батлер. Взмолилась: «Спасите Генри!» А он рассмеялся и сказал, что мальчишка  получил по заслугам: «Его надо обломать как следует, и чем скорее это будет  сделано, тем лучше. Не понимаю, чего ты хочешь!»    

И тогда  в голове у меня помутилось от ярости, перед глазами пошли круги. Помню только,  я увидела большой охотничий нож на столе, схватила его и бросилась с ним на  Батлера. А потом все вдруг заволокло туманом, и дальше я уже ничего не  сознавала.    

Так  прошло немало дней. Но наконец я очнулась и увидела, что лежу в какой-то чужой  хорошей комнате. За мной ухаживала старушка негритянка, меня навещал доктор.  Пожаловаться я ни на что не могла. А потом выяснилось, что Батлер уехал из  Нового Орлеана и велел меня продать. Вот почему обо мне так заботились в этом  доме.    

Я не  хотела выздоравливать и призывала к себе смерть. Но болезнь моя прошла, силы вернулись,  пришлось встать. И тогда мне было велено наряжаться каждое утро и выходить к  разным господам, которые разглядывали меня, покуривая сигары, заставляли  отвечать на их вопросы и приценялись ко мне. Но кому была нужна угрюмая,  молчаливая женщина? Наконец мне сказали: «Если не будешь веселее и любезнее,  высечем». И вот в один прекрасный день в этот дом пришел джентльмен, по фамилии  Стюарт. Он, видно, сжалился надо мной, почувствовав, что у меня какое-то  страшное горе, и стал часто ходить к нам. Мы виделись с ним наедине, и, уступив  наконец его просьбам, я рассказала ему все. Вскоре Стюарт купил меня и пообещал  вернуть мне моих детей. Он пошел в гостиницу, где работал Генри, но там ему  сказали, что мальчика продали какому-то плантатору с Жемчужной реки. Больше я  ничего не слышала о своем сыне. Потом Стюарт узнал и о судьбе Эльси. Она жила у  одной пожилой женщины. Стюарт предложил за нее громадные деньги, но ему  ответили отказом. Батлер проведал, кто хочет ее купить, и написал мне, что я  никогда не увижу свою дочь. У капитана Стюарта я жила очень хорошо. Он увез  меня на свою плантацию. Через год у нас родился сын. Как он был дорог мне! Как  он был похож на моего несчастного Генри! Но я решила твердо: ему незачем жить –  и, обливаясь слезами, покрывая поцелуями его личико, дала ему, двухнедельному  крошке, опия, и он уснул навсегда у меня на руках. Как я горевала, как  оплакивала своего сына! Все, разумеется, решили, что тут произошла ошибка. И  это один из немногих моих поступков, которым я не перестаю гордиться. Хоть  одного ребенка мне удалось уберечь от страданий. Смерть – лучший удел для него…  А потом Стюарт заболел холерой и умер. Все, кому хотелось жить, все умирали, а  я сама звала к себе смерть и не могла дозваться ее. Меня опять продали, и я  стала переходить от одного хозяина к другому. Молодость моя прошла, появились  морщины, а тут еще лихорадка… И в конце концов я попала вот сюда, к этому  негодяю.    

Касси  умолкла. Она рассказала историю своей жизни быстро, горячо, то обращаясь к  Тому, то забывая о нем и говоря сама с собой. И в словах этой женщины было  столько страсти и покоряющей силы, что Том уже не чувствовал собственных  страданий и, приподнявшись на локте, следил, как она беспокойно шагает из угла  в угол и как длинные темные волосы тяжелой волной переливаются у нее за  плечами.    

Вдруг  она остановилась и снова заговорила:    

– Ты  мне сказал, что на небе есть бог, который смотрит на землю и видит все, что  здесь творится. Так почему же он допускает такое? Нет, я не буду дожидаться его  помощи, я сама отомщу за себя и за своих детей, и скоро отомщу! – Она  сжала кулаки, и ее черные глаза вспыхнули, как у безумной. – Я его  отправлю куда следует, а там пусть меня хоть сожгут заживо!    

Прошла  минута-вторая. Несчастная женщина успокоилась и, подойдя к Тому, спросила:    

– Чем  я могу тебе помочь, бедняга? Хочешь еще воды?    

Жалость,  звучавшая в ее голосе, мягкость ее движений так не вязались с недавней одержимостью!    

Том  выпил воды, хотел сказать что-то, но Касси остановила его:    

– Молчи,  не надо говорить. Попробуй лучше заснуть.    

Она  поставила кувшин поближе к нему, оправила его жалкую постель и вышла из чулана.    

 ГЛАВА XXXV

  Талисман    

     

Гостиной  в доме Легри служила длинная, просторная комната с большим камином. Когда-то  она была оклеена дорогими пестрыми обоями, но теперь от них остались только  бесцветные клочья, свисавшие с покрытых плесенью стен. В воздухе стоял тот  нездоровый запах сырости, пыли и запустения, которым обычно бывают пропитаны  заброшенные старые дома. На обоях виднелись пивные и винные пятна, какие-то  записи мелом и длинные столбики цифр, словно кто-то занимался тут арифметикой.  В камине была поставлена жаровня с тлеющими углями, так как в этой огромной  комнате даже в теплую погоду по вечерам чувствовались сырость и холод. Кроме  того, Легри всегда надо было иметь под рукой угли, чтобы закуривать сигару и  греть воду для пунша. Жаровня бросала багровые блики по стенам, обнаруживая всю  неприглядность этой гостиной, заваленной седлами, уздечками, сбруей, кнутами и  разной одеждой, на которой с удобством располагались уже известные нам собаки.    

Легри  готовил себе пунш и, наливая в стакан горячую воду из треснувшего, с отбитым носиком  кувшина, ворчал:    

– Пропади  он пропадом, этот Сэмбо! Натравил меня на новых невольников в такое горячее  время! Теперь Том с неделю будет в лежку лежать.    

– Пеняй  на себя! – послышался голос позади его кресла.    

Это  сказала Касси, незаметно прокравшаяся в комнату.    

– А,  чертовка, вернулась?    

– Да,  вернулась, – холодно ответила она. – И опять примусь за свое.    

– Врешь!  Как я сказал, так и будет. Возьмись за ум, а не возьмешься, проваливай в  поселок и работай вместе со всеми и харч получай там же.    

– Да  мне в тысячу раз лучше валяться в грязной лачуге, чем жить под твоим  копытом! – воскликнула Касси.    

– От  моего копыта никуда не денешься, – сказал Легри и схватил ее за руку.    

– Берегись,  Саймон Легри! – крикнула Касси, бешено сверкнув глазами. – А все-таки  ты меня боишься, – насмешливо добавила она, – и неспроста боишься:  ведь во мне сидит сатана. Так будь же осторожней!    

     

    

     

Последние  слова Касси проговорила свистящим шепотом в самое ухо Легри.    

– Перестань!  Ты и вправду с сатаной спуталась! – крикнул он, отталкивая ее от себя.  Взгляд у него был испуганный. – Слушай, Касси! Давай будем друзьями, как  прежде!    

– Друзьями?! –  повторила она и не могла больше выговорить ни слова от нахлынувшей на нее  ярости.    

Легри  всегда ощущал над собой власть Касси – власть сильного, безудержного в своих  чувствах существа, которое способно покорять даже самые грубые натуры. Но за  последнее время, изнемогая под страшным гнетом рабства, Касси стала беспокойной  и вспыльчивой, как никогда. Вспыльчивость ее иной раз граничила с безумием, что  приводило в трепет Легри, который, подобно всем невежественным людям, питал  суеверный страх перед сумасшедшими. Когда в доме появилась Эммелина, чувство,  глубоко таившееся в окаменевшем сердце Касси, вспыхнуло ярким пламенем, она  вступилась за девушку и с яростью набросилась на Легри. Тот, выведенный из  себя, пригрозил послать Касси на полевые работы, если она не образумится. Касси  гордо ответила, что это ее не страшит. И, как мы уже видели, проработала в поле  до позднего вечера, выказав этим свое пренебрежение к угрозам хозяина.    

Весь тот  день Легри было не по себе, ибо Касси все время занимала его мысли. Когда она  поставила свою корзину на весы, у него мелькнула надежда на примирение, и он  заговорил с ней, стараясь полунасмешливо задобрить строптивую женщину, но из  этой попытки ничего не вышло.    

Зверская  расправа с несчастным Томом окончательно взбесила Касси, и она вернулась домой  только для того, чтобы отчитать Легри за его бесчеловечность.    

– Перестань  буйствовать, Касси, – сказал он, – будь благоразумной.    

– И  ты смеешь говорить о благоразумии! А сам что натворил? Кто искалечил лучшего работника  на всей плантации? И нашел время, когда это делать, – в самую горячую  пору! Вот до чего тебя твоя злоба доводит!    

– Что  верно, то верно. Не следовало мне, дураку, с ним связываться, – сказал  Легри. – Однако если раб заартачится, ему нельзя потворствовать, надо его  образумить.    

– Ну,  Тома тебе не удастся образумить.    

– Не  удастся? – крикнул Легри, вскакивая с кресла. – А вот посмотрим! Нет  таких негров на свете, которые устоят передо мной. Я ему все кости переломаю, а  своего добьюсь.    

В эту  минуту дверь приоткрылась, и за ней показался Сэмбо. Он с поклоном протянул Легри  какой-то маленький сверток.    

– Что  это у тебя? – спросил тот.    

– Талисман,  хозяин.    

– Что  за талисман?    

– Это  такая штука, которую негры достают у колдуний. Она отводит боль. С ней им любая  порка не страшна. А Том носил ее на шее на черном шнурке.    

Подобно  многим невежественным и жестоким людям, Легри был суеверен. Он взял бумажный  сверток у Сэмбо из рук и с опаской развернул его.    

Оттуда  выпал серебряный доллар и длинная золотистая прядь волос, которая, словно живая,  обвилась вокруг пальца Легри.    

– Проклятие! –  крикнул он, в бешенстве топая ногами и швыряя локон в камин. – Где ты взял  его? Сжечь, сжечь немедленно!    

Сэмбо  смотрел на хозяина с разинутым ртом, а Касси остановилась на пороге, не понимая  причины такой ярости.    

– Не  смей больше приносить мне всякую чертовщину! – Легри замахнулся кулаком на  Сэмбо, потом схватил серебряный доллар и вышвырнул его в окно.    

Сэмбо  был рад унести ноги. Когда дверь за ним захлопнулась, Легри, видимо, устыдившись  своей вспышки, сел в кресло и стал молча потягивать пунш, а Касси тем временем  незаметно выскользнула из комнаты и пошла навестить несчастного Тома, о чем мы  уже рассказывали.    

Что же  произошло с Легри? Почему столь невинная вещь, как прядь светлых волос, привела  в такой ужас человека, которого, казалось бы, ничем нельзя было смутить? Чтобы  ответить на этот вопрос, мы должны познакомить читателя с его прошлым.    

Было  время, когда погрязший в пороках Саймон знавал материнскую ласку и засыпал,  младенцем, в объятиях матери. Эта кроткая женщина с терпением и любовью растила  своего единственного сына, но он, не внимая ее советам, ее уговорам, пошел по  стопам деспотичного, жестокосердого отца, рано покинул материнский кров и  отправился искать счастья в море.    

С тех  пор Саймон побывал дома только раз. И мать, не перестававшая любить свое беспутное  детище, сделала все, чтобы отвратить его от греховной жизни и наставить добру.    

Легри  колебался, готовый склониться на ее мольбы, но порочность взяла в нем верх. Он  стал пьянствовать и однажды ночью, когда несчастная женщина в порыве отчаяния  упала перед ним на колени, ударил ее ногой, с проклятиями выбежал из дому и  вернулся на свой корабль.    

Прошло  немало времени, прежде чем Саймон снова вспомнил свою мать. Как-то раз в самый  разгар кутежа ему подали письмо. Он распечатал конверт; оттуда выпал длинный  локон – выпал и обвился вокруг его пальцев. А в письме было сказано, что мать  Саймона Легри умерла и что, умирая, она простила сына и послала ему свое  благословение.    

Легри  сжег и письмо и локон, но глядя, как огонь пожирает их, он внутренне  содрогался, думая об адском пламени. С тех пор чем он только ни пытался  заглушить в себе воспоминания об этом – попойками, разгулом,  богохульством, – ему ничто не помогало. И по ночам, когда среди глубокой  тишины Саймон оставался наедине со своей неспокойной совестью, перед ним вдруг  вставал бледный призрак матери, он чувствовал, как ее локон мягко обвивается  вокруг его пальцев, и, весь в холодном поту, вскакивал с постели.    

– Проклятый  негр! – бормотал Легри между глотками пунша. – Где он достал эту  штуку? Ни дать ни взять тот самый… Уф! Я думал, все забыто, да где тут забыть!  Ох, тоска какая! Эмми, что ли, позвать? Она ненавидит меня, да я на это не  посмотрю, заставлю ее спуститься вниз!    

Он вышел  в большой вестибюль, в дальнем конце которого виднелась лестница во второй  этаж. И лестница и вестибюль, когда-то пышно убранные, были теперь завалены  всяким хламом, заставлены ящиками. Голые ступеньки уходили во тьму. В разбитое  полукруглое окно над дверью лился слабый лунный свет. Воздух здесь был затхлый,  в нем чувствовалась пронизывающая сырость словно в склепе.    

Легри  остановился у лестницы и прислушался. Наверху кто-то пел. Как странно и жутко  было слышать пение в этом запущенном старом доме! А может, у него просто нервы  разгулялись? Тсс!..    

Сильный  и нежный голос пел песню, излюбленную рабами:    

     

Слезы, слезы,    

Плач и слезы у престола господня.    

     

– Вот  проклятая! Придушить ее мало! – пробормотал Легри. Потом крикнул: – Эмми!  Эмми!    

Но  ответом ему послужило эхо, насмешливо повторившее его зов. А звонкий девичий голос  продолжал:    

     

Расстаются навеки,    

Расстаются навеки    

Мать и сын у престола господня.    

     

Легри  поднялся на одну ступеньку и снова замер. Он постыдился бы признаться в этом самому  себе, но крупные капли пота выступили у него на лбу, сердце ёкнуло от страха.  Ему показалось даже, будто во тьме перед ним мелькнуло что-то белое. Уж не  призрак ли это покойной матери?    

– Теперь  мне ясно одно, – прошептал он, нетвердыми шагами возвращаясь в  гостиную, – этого негра надо оставить в покое. Тут без колдовства не  обошлось. Иначе с чего бы меня так знобило и прошибало потом! Откуда он взял этот  локон? Неужто тот самый? Да нет, не может быть! Ведь тот я сжег, сжег собственными  руками. Не из пепла же он возродился!.. Довольно вам спать! – Легри  засвистал и топнул ногой на собак.    

Но те  сонно повели на него глазами и не двинулись с места.    

– Сэмбо  и Квимбо, что ли, позвать? – продолжал Легри говорить сам с собой. –  Пусть спляшут, повеселят меня, разгонят эти черные мысли.    

Он надел  шляпу, вышел на веранду и затрубил в рог, призывая к себе своих верных приспешников.    

Когда  Легри бывал в хорошем расположении духа, он часто призывал к себе Квимбо и  Сэмбо и, предварительно напоив этих головорезов, развлекался их пением,  плясками или дракой – в зависимости от настроения.    

Возвращаясь  от Тома около двух часов ночи, Касси услышала несущиеся из дома дикие крики, посвист  и улюлюканье вперемешку с оглушительным лаем собак.    

Она  поднялась на веранду и заглянула в окно гостиной. Легри и оба надсмотрщика, вдребезги  пьяные, горланили песни, орали, метались по комнате, опрокидывая стулья, и  строили друг другу нелепые и страшные рожи.    

Касси  отвела рукой створку ставни и долго смотрела на то, что творилось в гостиной.  Ее темные глаза горели страхом, презрением и яростной злобой.    

– Неужели  грешно избавить мир от такого мерзавца? – прошептала она.    

Потом  круто повернулась, вошла в дом с черного хода и, поднявшись по лестнице, постучалась  к Эммелине.    

 ГЛАВА XXXVI

  Эммелина и Касси    

     

Касси  открыла дверь и увидела, что Эммелина, бледная от страха, сидит, забившись в  дальний угол комнаты. Девушка вздрогнула, но, узнав Касси, бросилась к ней,  схватила ее за руку и сказала:    

– Касси!  Как я рада! Я думала, что… Боже мой, если б ты знала, что там делается весь вечер!    

– Мне  ли не знать! – сухо сказала та. – Я не в первый раз это слышу.    

– Касси!  Если бы убежать отсюда! Все равно куда: на болота, где змеи, – куда  угодно! Неужели нам отрезаны все пути?    

– Отсюда  только один путь – в могилу, – сказала Касси.    

– И  ты никогда не пробовала убежать?    

– Другие  пробовали, а я видела, чем это кончалось.    

– Я  готова скитаться по болотам, глотать древесную кору. Пусть там змеи! Лучше жить  среди змей, чем около этого человека! – волнуясь, говорила Эммелина.    

– Многие  так думали, – ответила ей Касси. – Но на болотах долго не пробудешь:  выследят с собаками, приведут обратно, а потом… потом…    

– А  что он сделает, если поймает? – Девушка жадно всматривалась ей в лицо,  дожидаясь ответа.    

– Спроси  лучше, чего он не сделает, – сказала Касси. – Этот человек изучил  свое подлое ремесло среди пиратов в Вест-Индии. Ты потеряешь сон, если  послушаешь, что мне приходилось видеть здесь, и узнаешь, как он похваляется  своими подвигами. У меня, бывало, по неделям стояли в ушах вопли его жертв. Ты  еще не видела пустырь за поселком, не видела сухое дерево с обуглившимся  стволом, а под ним горы золы. Спроси, кого хочешь, что там делалось, и тебе никто  не посмеет сказать правду.    

– Какую  правду?    

– И  я тебе не скажу. Мне даже вспомнить об этом страшно. А что будет завтра, если  Том не покорится ему?    

– Боже  мой! – прошептала Эммелина, и лицо ее побелело от ужаса. – Что же  делать, Касси?    

– То,  что делаю я: пить! Сначала мне тоже было трудно привыкнуть к этому, а теперь не  могу без вина. Надо же иметь какую-то радость в жизни. Выпьешь, и кажется, что  не так уж все страшно вокруг.    

– Моя  мать предостерегала меня: никогда не пей, – сказала Эммелина.    

– Мать  тебя предостерегала! – с горечью воскликнула Касси. – Кому нужны  материнские наставления! Нас покупают, за нас платят деньги, и мы не  принадлежим самим себе. Вот так-то! Пей, Эммелина, пей, сколько сможешь, и тебе  станет легче.    

– Касси,  Касси, пожалей меня!    

– Пожалеть?  А разве я не жалею? Ведь у меня тоже была дочь! Где она? Кто над ней сейчас  властвует, одному богу известно. Наверно, пошла по стопам своей матери. И ее  детей ждет та же участь. И не будет этому конца, ибо над нами тяготеет вечное  проклятие!    

– Лучше  бы мне не родиться на свет божий! – воскликнула Эммелина.    

– Я  тоже не раз говорила это и давно наложила бы на себя руки, да вот только  решимости не хватает, – сказала Касси, устремив в темноту тяжелый, полный  отчаяния взгляд.    

– Это  большой грех, – прошептала Эммелина.    

– А  разве не грех жить так, как мы живем?    

Эммелина  отвернулась от нее и закрыла лицо руками.    

Пока обе  женщины разговаривали наверху, попойка в гостиной кончилась, и мертвецки пьяный  Легри успел заснуть.    

Сон у  него был неспокойный, полный странных видений. Вот перед ним вдруг выросла  женская фигура, закутанная в саван. Холодная рука легко коснулась его лба. Он  узнал, кто это, узнал, не видя лица, и задрожал всем телом. Потом все тот же  локон обвился вокруг его пальцев, скользнул выше и, словно петлей, сдавил ему  шею, не давая дышать. Послышался леденящий кровь шепот. И вдруг перед ним  разверзлась бездна, чьи-то руки толкали его туда, он отбивался от них, не помня  себя от ужаса, и, оглянувшись, увидел Касси. Она смеялась и тоже протягивала к  нему руки, а за ее спиной стоял тот призрак… но уже без савана, и это была его  мать. Она медленно отвернулась от своего сына, и он, не удержавшись на краю бездны,  полетел вниз под дьявольские визги, крик и хохот.    

Ночь  миновала. Розовый свет спокойной утренней зари уже проникал в окна. Легри  открыл глаза и прежде всего выругался. Разве для него свершалось ежедневное  чудо утра, разве для него играли золотом и пурпуром лучи восходящего солнца? Не  замечая всего этого, он встал, пошатываясь, со своего ложа, налил себе стакан  коньяку и опорожнил его до половины.    

– Ну  и ночка выдалась! – пожаловался он Касси, которая в эту минуту вошла в  гостиную.    

– Это  не последняя. Таких ночек у тебя еще много будет, – сухо сказала она.    

– Почему  это?    

– Скоро  узнаешь почему, – тем же тоном ответила Касси. – А теперь, Саймон  Легри, послушайся моего совета.    

– Очень  они мне нужны, твои советы!    

– Послушайся  меня и оставь Тома в покое, – продолжала Касси, прибирая комнату.    

– А  почему ты о нем заботишься?    

– Почему?  Да я сама не знаю почему. Если тебе ничего не стоит искалечить в самое горячее  время работника, за которого уплачено тысяча двести долларов, то меня это и  подавно не касается. Я все, что могла, для него сделала.    

– Вот  как! А кто тебя просит вмешиваться?    

– Никто  не просит. Я не первый раз выхаживаю твоих невольников, спасаю тебе немалые  деньги, и вот какая меня ждет благодарность! Проиграешь ты свое пари, еще как  проиграешь!    

У Легри,  подобно многим из его собратьев, была только одна цель в жизни: снять как можно  больше хлопка со своих полей, и он держал пари с другими плантаторами, что у  него будет самый богатый урожай в этом году. Таким образом, Касси с чисто  женской хитростью затронула в нем самую чувствительную струнку.    

– Ну  ладно, на сей раз с него хватит, – сказал Легри, – только пусть  попросит у меня прощения и даст слово больше не дурить.    

– Этого  он не сделает, – сказала Касси.    

– Не  сделает?    

– Нет.    

– А  позвольте узнать почему? – с величайшим презрением спросил Легри.    

– Потому  что он поступил правильно и прекрасно знает это. Выходит, каяться ему не в чем.    

– А  какое мне дело, знает он или не знает? Негру как велено, так он и должен  говорить, не то…    

–…не то  этот негр не сможет работать, и ты проиграешь пари.    

– Да  он живо пойдет на попятный! Что я, негров не знаю? Сегодня же утром будет  скулить, как собака.    

– Не  будет, Саймон. Таких людей ты еще не встречал. Том умрет медленной смертью, а  не покается.    

– Посмотрим.  Где он? – спросил Легри, выходя из гостиной.    

– В  чулане при мастерской, – ответила Касси.    

Легри  хоть и хорохорился в присутствии Касси, но ее благоразумные советы, а также кошмар,  не дававший ему покоя ночью, возымели на него свое действие. Он решил  повидаться с Томом без свидетелей и отложить расправу с ним на более подходящее  время в том случае, если этот непокорный негр будет стоять на своем.    

Торжественная  провозвестница дня – утренняя звезда – заглянула в маленькое оконце чулана, и,  подняв на нее глаза, Том спокойно, без дрожи услышал шаги своего мучителя.    

– Ну,  друг мой любезный, как поживаешь? – начал Легри и ударил Тома  ногой. – Хороший урок получил? Небось, не понравилось! Ты будто присмирел  со вчерашнего дня! Проповеди бедным грешникам больше читать не будешь?    

     

    

     

Том  молчал.    

– Встань,  скотина! – крикнул Легри, снова пиная его ногой.    

Трудно  было избитому, ослабевшему Тому выполнить это приказание, и, глядя на его  тщетные попытки подняться, Легри громко захохотал.    

– Что  это ты такой вялый? Уж не простудился ли вчера?    

Том  наконец встал и замер в неподвижности, глядя на хозяина.    

– Вот  дьявол! Да ты еще держишься на ногах? – Легри смерил его взглядом. –  Значит, мало тебе всыпали! Ну, Том, становись на колени и проси у меня прощения  за вчерашнее.    

Том не  шелохнулся.    

– На  колени, собака! – крикнул Легри, стегнув его плетью.    

– Хозяин, –  сказал Том, – мне не в чем каяться. Я поступил по совести. И в следующий  раз поступлю точно так же, что хотите со мной делайте.    

– Ты  еще не знаешь, что я могу с тобой сделать, любезнейший. Вчерашнее – пустячки.  Это даже в счет не идет. Ну, а что ты, например, скажешь, если тебя привяжут к  дереву и будут поджаривать на медленном огне? Приятно, правда?    

– Хозяин, –  ответил Том, – вы купили меня, и я буду вам верным, работящим слугой. Мои  силы, мое время – это все ваше. Но над моей душой вы не властны. Вы можете  запороть меня, уморить голодной смертью, сжечь заживо. Ну что ж, мне умирать не  страшно!    

– Собака! –  крикнул Легри, одним ударом сбив его с ног.    

Чья-то  холодная мягкая ладонь легла на руку Легри. Он оглянулся. Это была Касси. Но ее  прикосновение напомнило ему кошмар, мучивший его ночью, и прежние страхи снова  овладели им.    

– Не  строй из себя дурака, – сказала она по-французски. – Что я тебе  говорила? Оставь его. Поручи мне уход за ним, и он снова сможет работать.    

Легри  подумал и решил оставить Тома в покое – на время.    

– Ладно,  делай, как знаешь, – буркнул он. Потом взглянул на Тома. – А ты  запомни: сейчас мне некогда с тобой возиться – рабочие руки нужны, но я ничего  не забываю. Когда-нибудь мы с тобой расквитаемся. Я на твоей черной шкуре все  вымещу. Так и знай!    

Он  повернулся и вышел из чулана.    

– Подожди, –  зловеще бросила ему вслед Касси, – придет и твой час!.. Ну, как ты,  бедняга?    

– Ангел  господень усмирил льва до поры до времени, – ответил Том.    

– Да,  только до поры до времени, – сказала она. – Но теперь берегись, он  злопамятный. Он, как собака, будет преследовать тебя изо дня в день, будет  капля по капле пить твою кровь. Я его знаю!    

 ГЛАВА XXXVII

  Свобода    

     

А теперь  оставим нашего Тома в руках его мучителей и займемся судьбой Джорджа и Элизы,  которых мы видели в последний раз на чистенькой придорожной ферме в штате  Огайо.    

Том  Локкер, если вы помните, стонал, лежа в белоснежной постели, под материнским  оком тетушки Доркас, не замедлившей убедиться, что ухаживать за таким пациентом  так же легко, как за больным бизоном.    

Представьте  себе дородную, полную достоинства женщину в белом чепце на серебристых волосах,  разделенных пробором и обрамляющих высокий чистый лоб, – это и есть  тетушка Доркас. Взгляд ее серых глаз умный, сосредоточенный; на груди  крест-накрест повязана белая косынка; коричневое платье уютно шуршит при каждом  ее движении.    

– Фу  ты, черт! – рычит мистер Локкер, сбрасывая с себя простыню.    

– Слушай,  Томас, очень тебя прошу – не бранись! – говорит ему тетушка Доркас и спокойно  оправляет его постель.    

– Ладно,  бабушка, постараюсь. Только как тут не ругаться – жарко мне, дышать нечем!    

– А  этот мулат с женой тоже здесь? – сердито спрашивает он после паузы.    

– Здесь,  здесь, – отвечает тетушка Доркас.    

– Им  надо скорее добираться до озера, – продолжает Том. – Нечего время  терять.    

– Они,  наверное, так и сделают, – говорит тетушка Доркас и с безмятежным видом  принимается за вязанье.    

– И  слушай, что я тебе скажу, – говорит Том. – Теперь уж мне нечего  скрывать. Наши подручные в Сандаски следят за посадкой на пароходы. Надеюсь,  что они прозевают этого Гарриса со всей его компанией. И пусть прозевают назло  Мэрксу, будь он проклят!    

– Томас  Локкер! – останавливает его Доркас.    

– Э-э,  бабушка! Если ты будешь затыкать мне рот, меня разорвет на части, как засмоленную  бутылку… А насчет его жены вот что скажу: пусть оденется как-нибудь по-другому,  так, чтобы и узнать было нельзя. Ее приметы известны в Сандаски.    

– Мы  об этом подумаем, – с полной невозмутимостью говорит Доркас.    

Прощаясь  с Томом Локкером, скажем напоследок, что раны и горячка продержали его в  квакерском домике около трех недель, после чего он встал значительно поумневшим  и остепенившимся и, бросив охоту на беглых негров, обосновался в одном из  отдаленных поселков, где его таланты нашли себе такое прекрасное применение в  ловле медведей, волков и других обитателей лесных чащ, что это принесло ему немалую  славу.    

Предупрежденные  Томом об опасности, грозящей им в Сандаски, беглецы решили разделиться. Первыми  выехали из поселка Джим со своей старухой матерью, а на третью ночь отправились  в Сандаски и Джордж с Элизой и ребенком. Там их приютила одна гостеприимная  семья, и они стали готовиться к последнему этапу своего пути – переезду через  озеро.    

Ночь  близилась к концу, утренняя звезда – звезда их свободы – сияла высоко в небе.  Свобода! Заветное слово! Что такое свобода для молодого человека, который сидит  сейчас, скрестив руки на груди, устремив куда-то вдаль сосредоточенный взгляд  горящих глаз? Что такое свобода для Джорджа Гарриса? Свобода для него – это  право быть человеком, а не рабочим скотом; право называть любимую женщину своей  женой и ограждать ее от насилия и беззакония; право защищать и воспитывать  своего ребенка; право жить с ними под одной кровлей, жить по своей воле,  независимо от воли другого.    

Джордж  склонил голову на руку и задумчиво посмотрел на жену, переодевавшуюся в мужское  платье, которое должно было изменить ее хрупкую фигурку до неузнаваемости.    

– И  теперь последнее, – сказала Элиза, глядя на себя в зеркало и распуская  свои волнистые иссиня-черные волосы. – Жалко Джордж, правда? – И она  подняла на ладони густую шелковистую прядь. – Да, жалко с ними  расставаться.    

Джордж  грустно улыбнулся и ничего не ответил.    

     

    

     

Элиза  снова повернулась к зеркалу. Ножницы блеснули в ее руке, и тяжелые пряди одна  за другой упали на пол.    

– Вот  и все! – сказала она, берясь за головную щетку. – Теперь я буду  прихорашиваться… Ну, как тебе нравится этот молодой человек? – Элиза  повернулась к мужу, смеясь и заливаясь румянцем.    

– Твоей  красоте ничто не страшно, – сказал Джордж.    

– Почему  ты такой грустный? – Опустившись перед Джорджем на колени, она коснулась  его руки. – Еще сутки, и мы будем в Канаде. Один день и одна ночь на  пароходе, а потом… потом…    

– В  том-то и дело, Элиза! – сказал Джордж, обнимая ее. – Теперь все висит  на волоске. Подумай только: быть так близко, почти видеть перед собой берега  Канады, и вдруг потерять все! Я не перенесу этого!    

– Не  бойся! – с надеждой в голосе прошептала его жена.    

– Да  благословит тебя бог, дорогая! – воскликнул Джордж, крепко прижимая ее к  груди. – Но неужели эта горькая жизнь скоро кончится? Неужели мы будем  свободны?    

– Я  уверена в этом, Джордж. – Элиза подняла на него глаза, и слезы восторга  блеснули на ее длинных темных ресницах.    

– Ты  меня убедила, Элиза! – Джордж быстро встал с кресла. – Я верю тебе.  Идем! Пора собираться!.. А ведь и правда, – сказал он вдруг, отстраняя от  себя жену и с восхищением разглядывая ее. – Какой очаровательный юноша! И  как к тебе идут эти кудри! Надень шляпу… нет, вот так: немного набекрень. Да ты  никогда не была такой красавицей!.. Однако пора посылать за коляской. И надо  узнать, как там миссис Смит – успела она переодеть Гарри?    

В эту  минуту дверь открылась, и в комнату вошла почтенного вида пожилая женщина, ведя  за руку маленького Гарри, одетого в платьице.    

– Какая  из него получилась прелестная девочка! – воскликнула Элиза, осматривая  сына со всех сторон. – Мы будем звать его Гарриет – самое подходящее имя!    

Ребенок,  удивленный странным нарядом матери, поглядывал на нее исподлобья и глубоко  вздыхал.    

– Гарри  не узнал свою маму? – сказала Элиза и протянула к сыну руки.    

Он  застенчиво прижался к миссис Смит.    

– Не  надо, Элиза, не приваживай его. Ты же знаешь, что ему нельзя будет даже подойти  к тебе на пароходе.    

– Да,  правда! Но зачем он отворачивается от меня? Каково матери терпеть это! Ну  хорошо! Где мой плащ? Вот он! Джордж, покажи мне, как их носят.    

– Вот  так, – сказал Джордж, набросив плащ себе на плечи.    

– Так? –  спросила Элиза, подражая ему. – И что еще я должна делать? Ходить большими  шагами, топать и дерзко поглядывать на всех?    

– Смотри  не перестарайся, – усмехнулся Джордж. – Бывают на свете и скромные  юноши. Такая роль тебе больше подходит.    

– Боже  мой, ну и перчатки! Да я в них утону!    

– Тем  не менее советую тебе не снимать их с рук, – сказал Джордж. – Твои  нежные лапки могут выдать нас всех… Итак, миссис Смит, не забудьте: вы тетушка  Гарри и едете под нашей охраной.    

– Говорят,  на пристань приходили какие-то люди и предупредили всех капитанов, что надо  выследить мужчину, который путешествует с женой и ребенком, – сказала  миссис Смит.    

– Вот  как! – воскликнул Джордж. – Ну что ж, если они попадутся нам на  глаза, мы немедленно сообщим об этом.    

К дверям  подъехала коляска, и радушные хозяева вышли проститься со своими гостями.    

Беглецы  послушались советов Тома Локкера и пошли на хитрость, рассчитывая обмануть  сыщиков. Миссис Смит, почтенная женщина, возвращавшаяся в тот поселок в Канаде,  куда они держали путь, согласилась взять на себя роль тетушки Гарри, и мальчика  отдали на ее попечение, чтобы он успел привыкнуть к ней за эти два дня. Ласки,  подкрепленные немалым количеством мятных пряников, сделали свое дело, и юный  джентльмен всей душой привязался к своей новоявленной родственнице.    

Коляска  остановилась у пристани. Двое молодых людей поднялись по сходням на пароход.  Один из них – это была Элиза – галантно вел под руку миссис Смит, а другой –  Джордж – нес вещи.    

Подойдя  к капитанской каюте за билетами, Джордж услышал разговор двух мужчин, остановившихся  сзади него.    

– Я  присматривался ко всем пассажирам. Ручаюсь, что на нашем пароходе их нет.    

Это  говорил один из корабельных служащих, а его собеседником был наш давнишний знакомый  Мэркс, который со свойственным ему упорством добрался до Сандаски, надеясь  изловить здесь свою ускользнувшую добычу.    

– Женщину  почти не отличишь от белой, – сказал Мэркс, – а мужчина – мулат, тоже  совсем светлый, и на руке у него должно быть клеймо.    

Рука  Джорджа, державшая билеты и сдачу, едва заметно дрогнула, но он спокойно повернулся,  равнодушно глянул на говорившего и как ни в чем не бывало пошел в дальний конец  палубы, к поджидавшей его там Элизе.    

Миссис  Смит сразу же удалилась с маленьким Гарри в дамскую каюту, где красота девочки-смуглянки  исторгла восхищенные возгласы у всех пассажиров.    

Колокол  зазвонил в последний раз, Мэркс спустился по сходням на берег, и Джордж  вздохнул всей грудью, видя, что расстояние между ним и этим человеком с каждой  минутой становится все больше и больше.    

День был  чудесный. Голубые волны озера Эри плясали и весело искрились в солнечных лучах.  С берега веял прохладный ветерок, и величавое судно смело неслось вперед, к  берегам Канады. О, сколько неведомого таится в каждом человеческом сердце! Кто,  глядя на Джорджа, спокойно разгуливавшего по палубе бок о бок со своим  застенчивым спутником, мог угадать, какие чувства жгли ему грудь? Счастье,  которое ждало его в недалеком будущем, казалось несбыточным! Оно было слишком  прекрасно, слишком сказочно. И Джордж не знал ни минуты покоя, боясь, что  какая-нибудь злая сила выхватит это счастье у него из рук.    

Но часы  бежали, и вот вдали показался маленький канадский городок Амхерстберг. Джордж  задыхался от волнения. Глядя прямо перед собой ничего не видящими глазами, он  молча сжал маленькую ручку, дрожавшую в его руке. Зазвонил колокол; пароход  остановился. Едва сознавая, что он делает, Джордж разыскал свой багаж, созвал  своих спутников, и, сойдя на берег, они, предводительствуемые миссис Смит,  сразу же отправились к одному священнику, который принял их как добрых  знакомых.    

Кто  сможет выразить словами всю сладость первого дня на воле? Какое блаженство двигаться,  говорить, дышать, ходить куда вздумается, не боясь никого и ничего! А кто  передаст радость матери, которая не сводит глаз со своего спящего ребенка,  ставшего ей во сто крат дороже после всех невзгод и опасностей! Разве могли они  с Джорджем заснуть в эту ночь, потрясенные своим счастьем? А ведь у них, у этих  счастливцев, не было ни клочка земли, ни крыши над головой, ни денег… И  все-таки радость, наполнявшая их сердца, не давала им сомкнуть глаз до утра.    

 ГЛАВА XXXVIII

  Победа    

     

Когда  Том, стоя лицом к лицу со своим мучителем, слушал его угрозы и ждал смерти, отважное  сердце не изменило ему, и он готовился принять любые страдания, любые пытки. Но  лишь только Легри ушел, лишь только волнение Тома улеглось, в его избитом теле  снова проснулась боль, и он снова почувствовал всю свою беспомощность и  одиночество.    

Легри не  стал дожидаться, когда раны Тома заживут, и вскоре приказал ему выходить на  работу. Потянулись дни, полные непосильного труда, мучений, издевательств.    

В  горячее время уборки Легри заставлял своих невольников выходить в поле и по  воскресеньям. Что с ними церемониться! Скорее уберешь хлопок – и выиграешь  пари! А если несколько человек замучаются насмерть, вместо них можно купить  других, посильнее.    

Еще  несколько недель назад, вернувшись с работы, Том, бывало, прочитывал при свете  костра одну-другую страницу из библии, но теперь он приходил в поселок такой  измученный, что в ушах у него стоял звон, перед глазами все плыло, и ему  хотелось лишь одного – поскорее лечь и заснуть рядом с товарищами.    

Он  вспомнил о письме мисс Офелии его бывшим хозяевам в Кентукки и молил у бога избавления.  Но дни текли один за другим, а за ним никто не приезжал, и в его душе  поднималась горечь, заглушить которую было нелегко.    

Изредка  ему удавалось повстречать Касси, изредка, когда его звали за чем-нибудь в дом,  он видел мельком поникшую, печальную Эммелину, но их мимолетные встречи  проходили большей частью молча – разговаривать было некогда.    

Как-то  вечером, измученный, упавший духом, Том сидел у костра, на котором варился его  скудный ужин. Огонь догорал. Он подбросил хвороста на угли, чтобы стало  светлее, и вынул из кармана свою потрепанную библию. Вот отмеченные любимые  места, раньше так восхищавшие его. Что же, неужели слово утратило свою силу,  или оно уже не властно над его притупившимися чувствами? С тяжелым вздохом он  спрятал библию в карман. И вдруг чей-то грубый хохот заставил его поднять  голову. Перед ним стоял Легри.    

– Ну  что, старик? – сказал Саймон. – Благочестие-то больше не помогает?  Значит, я добился своего, убедил тебя в этом?    

Том  молчал.    

– Дурак  ты, дурак! – продолжал Легри. – Я же тебя облагодетельствовать хотел!  Ты бы зажил припеваючи, лучше Сэмбо и Квимбо, и вместо того чтобы получать  порцию плетей чуть ли не каждый день, мог бы сам над другими неграми  начальствовать и выпивать с хозяином. Возьмись за ум, старик, послушайся  доброго совета.    

– Нет,  нет, упаси меня боже! – воскликнул Том.    

– Ну,  не дурак ли! – Легри плюнул Тому в лицо, ударил его ногой, но, прежде чем  уйти, сказал: – Ладно! Я еще тебя поставлю на колени, вот увидишь!    

Том  долго сидел у костра, борясь с самим собой. И вдруг глаза у него застлало  туманом, он протянул руки в темноту и упал без чувств.    

Сколько  времени продолжалось это забытье, Том не знал. Когда он очнулся, костер уже  потух, одежда на нем промокла насквозь от росы, но все сомнения исчезли, и душу  его осеняла такая радость, что теперь ему ничто не было страшно – ни голод, ни  холод, ни унижения, ни одиночество.    

Когда  предрассветные сумерки разбудили остальных невольников и они потянулись в поле,  в этой жалкой, дрожащей от холода толпе был один человек, который шел твердым  шагом, высоко подняв голову.    

Перемену,  происшедшую в Томе, заметили все. К нему вернулись его былая бодрость духа,  былое спокойствие, и ничто – ни издевательства, ни побои – не могло поколебать  их.    

– Что  такое сделалось с Томом? – спросил Легри у Сэмбо. – Последнее время  ходил как в воду опущенный, а теперь будто его подменили!    

– Не  знаю, хозяин. Может, бежать задумал?    

– Пусть  только попробует! – злобно усмехнулся Легри. – Любопытно, как это у  него получится, а, Сэмбо?    

– Ха-ха-ха! –  заржал тот. – Пусть попробует, а мы посмотрим, как он будет вязнуть в болоте,  продираться сквозь заросли, улепетывать от собак. Когда ловили Молли, я чуть  было со смеху не помер – так и думал, собаки ее в клочья издерут! У нее ведь до  сих пор остались отметины от их зубов.    

– Она  с ними в могилу ляжет, – сказал Легри. – Но теперь, Сэмбо, гляди в  оба, не зевай! Если Том действительно задумал побег, шкуру с него содрать мало!    

– Уж  будьте спокойны, хозяин, ему не поздоровится! Ха-ха-ха!    

Этот  разговор происходил в ту минуту, когда Легри садился в седло, собираясь  съездить в соседний город.    

Вернувшись  обратно уже затемно, он свернул к невольничьему поселку – проверить, все ли там  в порядке.    

Была  светлая лунная ночь. Тени ясеней тонким узором лежали на траве; кругом стояла  глубокая, нерушимая тишина. Подъезжая к лачугам, Легри еще издали услышал  пение. Это было настолько необычно здесь, что он остановил лошадь и  прислушался. Мягкий мужской голос пел:    

     

Пусть враг не пощадит меня,    

Я все стерпеть готов.    

Я полон веры, сердцем чист    

И не страшусь оков.    

     

«Ага!  Вот он как расхрабрился!» – мысленно проговорил Легри и, подъехав к Тому, замахнулся  на него плеткой.    

– Эй  ты, негр! Тебе спать пора, а ты тут гимны распеваешь! Заткни глотку, и марш на  место!    

– Слушаю,  хозяин, – спокойно ответил Том, поднимаясь с земли.    

Это  спокойствие привело Легри в такую ярость, что он направил свою лошадь прямо на  Тома и стал хлестать его плеткой по голове и плечам.    

– Вот  тебе, собака! Будешь теперь благодушествовать!    

Удары  причиняли боль Тому, но сердце его билось ровно, и Легри не мог понять, что ему  не удастся по-прежнему властвовать над этим негром.    

Том  болел душой за несчастных людей, окружавших его, и пытался хоть как-нибудь облегчить  их страдания. Правда, возможностей для этого у него было мало, но все же по  дороге в поле и обратно в поселок и во время работы ему кое-когда удавалось  протянуть руку помощи усталым, измученным, павшим духом. Сначала эти жалкие,  почти потерявшие человеческий облик существа не понимали Тома, но неделя шла за  неделей, месяц за месяцем, и наконец в их сердцах заговорили давно умолкшие  струны. Молчаливый, полный терпения, непонятный человек, который всегда был  готов помочь другому, не требуя помощи для себя, всегда довольствовался самым  малым и делил это малое с теми, кто нуждался больше него, человек, который в  холодные ночи уступал свое рваное одеяло какой-нибудь больной женщине, а в поле  подкладывал слабым хлопок в корзины, не боясь, что у него самого будет  недовес, – человек этот мало-помалу возымел над ними странную власть. И  даже полупомешанная Касси обретала душевный покой в его присутствии.    

Эта  несчастная женщина лелеяла мысль отомстить своему мучителю Легри – отомстить за  все зло, которое он причинял другим и ей самой.    

Однажды  ночью, когда в лачугах все уже спали, Тома разбудил легкий шорох, и он увидел в  окне лицо Касси. Она молча поманила его, вызывая на улицу.    

Том  встал и вышел из лачуги. Было около двух часов; ночь стояла тихая, лунная.  Глаза Касси горели огнем – куда девался ее тяжелый, неподвижный взгляд!    

– Поди  сюда, дядя Том, – прошептала она, кладя руку ему на плечо и с силой,  необычной для такой маленькой руки, увлекая его за собой. Поди сюда, мне надо  кое-что сказать тебе.    

– Что  случилось, миссис Касси? – тревожно спросил он.    

– Том,  ты хочешь получить свободу?    

– Я  получу ее, когда придет время, миссис Касси, – ответил Том.    

– Нет,  сегодня, сейчас! – с силой воскликнула она. – Пойдем со мной!    

Том  колебался.    

– Пойдем! –  снова повторила Касси, не сводя с него пристального взгляда своих темных  глаз. – Пойдем! Он спит крепко. Я подсыпала ему снотворного в стакан, да  жалею, что мало, надо было побольше – тогда ты бы мне не понадобился. Но идем!  Дверь в его комнату не заперта… Там у меня припрятан топор… Я бы и сама это  сделала, да боюсь, сил не хватит. Идем!    

– Нет,  миссис Касси, нет! – твердо сказал Том, удерживая ее.    

– Подумай,  сколько несчастных получит свободу! – воскликнула она. – Мы уйдем  отсюда, отыщем какой-нибудь островок среди болот и будем жить там. Я знаю, так  делали другие, до нас. А ты скажи: разве может быть что-нибудь хуже той жизни,  которую мы ведем здесь?    

– Нет! –  так же твердо повторил Том. – Нет! Зло никогда не породит добра! Да я  лучше отрублю себе правую руку, чем пойду на такой грех!    

– Тогда  я сделаю это сама! – сказала Касси.    

– Миссис  Касси! – воскликнул Том, падая перед ней на колени. – Молю вас, не  продавайте душу дьяволу! Надо терпеть и ждать!    

– Ждать! –  повторила она. – Я уж столько времени ждала, что у меня помутился разум и  сердце готово разорваться на части. Ты говоришь – терпеть! Мало ли все мы от  него терпели? А ты сам – ведь он высасывает из тебя кровь капля за каплей! Нет,  я исполню свой долг – его час пробил!    

– Не  надо! – Том взял ее судорожно стиснутые руки в свои. – Не надо! Не  берите греха на душу! Господи, научи нас любить врагов наших!    

– Любить! –  Касси сверкнула на него глазами. – Любить таких врагов? Да ведь это противно  природе человеческой!    

– Верно,  миссис Касси, верно! Но господь милостив, он дарует нам победу над самими собой!    

Проникновенные  слова Тома, его мягкий голос, слезы, сверкавшие в глазах, словно благодатная  роса, пали на измученную, смятенную душу несчастной женщины. Взгляд ее  смягчился. Она опустила голову, и Том почувствовал, как слабеют ее руки.    

– Том,  друг мой, у меня нет сил молиться. С того самого дня, как продали моих детей, я  забыла молитвы и знаю вместо них одни проклятья… проклятья и ненависть!    

– Миссис  Касси, – нерешительно заговорил Том после долгого молчания, – если  это возможно… если вам удастся убежать отсюда, бегите – бегите вместе с  Эммелиной, но да упасет вас господь от смертоубийства!    

– А  ты… ты согласен бежать с нами?    

– Нет, –  ответил он. – Теперь уже нет. Я останусь с моими несчастными братьями и  буду нести крест свой до конца. Вы – другое дело. Вам здесь погибель…  Спасайтесь, если сможете.    

– А  что нас спасет? Одна могила, – сказала Касси. – У зверя есть берлога,  у птицы – гнездо. Змеи и те находят себе пристанище, а нам нет места на земле.  Собаки отыщут наши следы в глубине болот. Все против нас – и звери и люди. Куда  же нам бежать?    

Том  долго молчал, а потом сказал ей:    

– Попытайтесь,  миссис Касси. Я буду молиться за вас.    

Почему  это бывает так, что иная мысль, отброшенная, как случайно попавшийся под ноги  камень, вдруг предстанет пред нами в новом свете и засверкает подобно  бриллианту?    

Касси  много раз обдумывала все возможности побега и отказывалась от них, как от безнадежных  и неосуществимых. Но сейчас в уме у нее возник план, такой простой и ясный во  всех подробностях, что она сразу загорелась надеждой и шепнула Тому:    

– Хорошо,  друг мой, я попытаюсь.    

– Да  хранит вас бог! – сказал Том.    

 ГЛАВА XXXIX

  Хитрый замысел    

     

Чердак в  доме Легри, как почти все чердаки в старых домах, утопал в пыли, паутине и всяческом  хламе. У богатой семьи, жившей на плантации в дни ее расцвета, была прекрасная  обстановка, часть которой хозяева увезли с собой, а часть так и осталась в  заброшенных, отсыревших комнатах да на чердаке. Вдоль стен его стояли два  огромных упаковочных ящика, в которых когда-то сюда была прислана мебель.  Слабый свет, пробиваясь сквозь мутные стекла крошечного слухового оконца, падал  на стулья с высокими спинками и покрытые пылью столы, знававшие когда-то лучшие  времена. Короче говоря, на чердаке было неуютно и даже страшно, а среди суеверных  негров о нем ходила дурная слава, что еще больше увеличивало ужас, который  внушало всем обитателям плантации это таинственное место. Не сколько лет назад  Легри посадил туда одну негритянку, чем-то провинившуюся перед ним. Что там с  ней случилось, никто не знал – негры только перешептывались между собой, строя  разные догадки на этот счет. Но через месяц несчастную женщину снесли оттуда  мертвую и поспешили похоронить. С тех пор, как все утверждали, на заброшенном  чердаке постоянно раздавались проклятия, грубая брань, звуки ударов,  прерываемые отчаянными воплями и стонами.    

Услышав  как-то ненароком эти толки, Легри пришел в ярость и пригрозил, что первый же  негр, который будет рассказывать всякие небылицы о чердаке, получит полную  возможность разгадать его тайны, просидев там неделю на цепи. Одного такого  посула было достаточно, чтобы разговоры прекратились, но дурной славы чердака  это не поколебало.    

Боясь  как бы невольно не нарушить хозяйский запрет, обитатели дома стали обходить не  только лестницу, ведущую наверх, но и коридор, куда она выходила, и легенда о  чердаке мало-помалу забылась. И вдруг Касси осенила мысль: воспользоваться  суеверностью Легри с тем, чтобы освободиться самой и освободить свою товарку по  несчастью – Эммелину.    

Спальня  Касси приходилась как раз под чердаком. В один прекрасный день, не посоветовавшись  с хозяином, она вдруг решила перебраться в другую комнату, в дальнем конце  дома. Слуги носились взад и вперед, таская ее вещи и мебель, и суматоха была в  самом разгаре, когда Легри вернулся домой.    

– Эй,  Касси! – крикнул он. – Что ты затеяла?    

– Ничего  особенного. Хочу сменить комнату, только и всего, – отрезала она.    

– А  позвольте вас спросить: почему?    

– Просто  так.    

– Врешь!  Говори, что у тебя на уме!    

– Хочу  спокойно спать по ночам.    

– Спать?  А кто тебе мешает?    

– Что  ж, если хочешь послушать, расскажу.    

– Говори,  дрянь! – крикнул Легри.    

– Да,  ты, вероятно, спал бы как ни в чем не бывало, а мне это покоя не дает. Каждую  ночь только и слышишь на чердаке какую-то возню, кто-то там катается по полу,  стонет, и так до самого утра.    

– Кто  же это, по-твоему: люди, что ли? – с деланным смешком сказал Легри. –  Откуда же им там взяться, Касси?    

Она так  и пронзила его пристальным взглядом своих темных глаз.    

– В  самом деле, Саймон, откуда бы им взяться? Впрочем, тебе это лучше знать.    

Легри с  бранью замахнулся на нее хлыстом, но Касси увернулась от удара и, метнувшись к  двери, бросила ему через плечо:    

– Переночуй  в моей комнате, тогда сам услышишь, что делается на чердаке. Очень тебе это  советую. – И, выскочив за дверь, она заперла ее снаружи на ключ.    

Легри  бушевал, бранился, грозил сломать замок, но потом утих и нерешительными шагами  направился в гостиную. Касси поняла, что ее стрела попала в цель, и с того  самого часа решительно принялась за дело, пустив в ход всю свою изобретательность.  Она отыскала в стене чердака отверстие и вставила туда отбитое горлышко  бутылки, которое при малейшем ветерке издавало заунывно-тоскливые стенанья,  переходившие подчас в такой пронзительный вой, что люди суеверные вполне могли  принять это за человеческий голос, полный ужаса и отчаяния.    

Эти  звуки доходили иной раз и до слуха негров, и старая легенда о привидении,  поселившемся на чердаке, вспомнилась всем. В доме воцарился страх, и хотя никто  не смел даже заикнуться об этом в присутствии Легри, он чувствовал, что общая  тревога обволакивает и его словно туманом.    

Дня  через два после разговора с Касси Легри сидел в гостиной у камина, огонь  которого бросал дрожащие, робкие блики на стены. Ночь была неспокойная, на  дворе бушевала буря. Каких только звуков не рождает ветер в запущенных старых  домах! Оконные стекла дребезжали, ставни хлопали, в трубе что-то завывало,  ухало, и время от времени из камина врывались в комнату клубы дыма и золы,  словно предваряя появление целого сонма злых духов. Легри уже не один час  подводил какие-то счета, потом читал газету, а Касси молча сидела в углу и не  сводила хмурого взгляда с огня. Наконец Легри отложил газету в сторону, взял со  стола книгу, которую он видел в руках у Касси в начале вечера, и стал листать  ее. Это был дешевенький, с аляповатыми картинками сборник страшных рассказов о  кровавых убийствах, привидениях и духах.    

Легри  фыркал, хмыкал, но читал страницу за страницей, не в силах оторваться от этой  книжонки. В конце концов он выругался и швырнул ее на пол.    

– Ты  ведь не веришь в привидения, Касси? – спросил он, помешивая щипцами угли в  камине. – Такой умнице стыдно бояться шума на чердаке.    

– Какое  тебе дело, во что я верю! – угрюмо сказала Касси.    

– Меня,  бывало, на море все старались запугать разными ужасами, – продолжал  Легри, – да я не поддавался на такую чепуху.    

Касси  пристально посмотрела на него из темноты. Ее глаза поблескивали тем странным  огоньком, от которого Легри всегда становилось не по себе.    

– Что  там может быть, на чердаке? Крысы бегают да ветер завывает. Крысы иной раз  такую возню подымут, ушам своим не веришь. Я помню, что они вытворяли в трюме.  А ветер! Господи боже, да к нему только прислушайся, невесть что померещится!    

Касси  знала, как неприятен хозяину ее загадочный взгляд, и продолжала безмолвствовать,  не сводя с него глаз.    

– Ну,  скажи хоть слово, что же ты! – не выдержал Легри.    

– Разве  крысы могут спускаться вниз с чердака и открывать двери, запертые на ключ и  припертые изнутри стулом? – заговорила наконец Касси. – А потом  подкрадываться к твоей постели… все ближе, ближе и вдруг касаться тебя рукой –  вот так?    

Взгляд  Касси пронизывал, и Легри, словно в кошмаре, не мог оторваться от ее сверкающих  глаз. Когда же она дотронулась своей холодной, как лед, ладонью до его руки, он  с проклятием отпрянул в сторону.    

– Что  ты несешь чепуху! Быть этого не могло!    

– Ну,  разумеется, нет! А разве я говорю, что это было? – презрительно  усмехнулась она.    

– А  ты… ты видела что-нибудь? Признавайся, Касси!    

– Переночуй  в той комнате, если хочешь проверить мои слова.    

– И  оно спускается с чердака?    

– «Оно»?  О чем это ты?    

– Да  ты только что сама говорила…    

– Я  ничего не говорила, – сурово отрезала Касси.    

Легри  взволнованно зашагал по комнате.    

– Я  это все выясню. Сегодня же ночью выясню. Возьму пистолеты и…    

– Ну  что ж выясняй! – сказала Касси. – Ложись спать в моей комнате, пали  из пистолетов, а я посмотрю, чем это кончится.    

Легри  топнул ногой и злобно выругался.    

– Не  бранись, – сказала Касси. – Почем знать, кто может услышать твое  богохульство… Стой! Что это?    

– Что? –  пролепетал Легри, дрожа всем телом.    

Старинные  голландские часы, стоявшие в углу, медленно пробили двенадцать.    

Сам не  зная почему, Легри замер, объятый ужасом. А Касси не сводила с него насмешливо  сверкающих глаз и вслух считала удары.    

– Полночь.  Сейчас начнется. – Она открыла дверь в коридор и стала на пороге, прислушиваясь.    

– Вот…  вот! Что это?    

– Это  ветер, – пробормотал Легри. – Слышишь, как завывает?    

– Поди  сюда, Саймон, – прошептала Касси, беря его за руку и увлекая за собой к  лестнице на чердак. – А это что по-твоему? Слушай!    

Где-то  наверху раздался пронзительный вопль. У Легри задрожали колени, он побелел от  ужаса.    

– Где  же твои пистолеты? – с леденящей кровь усмешкой спросила Касси. –  Надо же в конце концов выяснить, что там делается! Поднимись наверх, сейчас самое  время!    

– Не  пойду, – пробормотал Легри.    

– Почему?  Ведь привидений не бывает! Идем! – Касси легко взбежала по ступенькам винтовой  лестницы и засмеялась, глядя сверху на Легри. – Ну, иди за мной.    

– Ты  сама дьявольское отродье! – крикнул он. – Вернись, ведьма! Вернись!  Не смей туда ходить!    

Но Касси  хохотала, как одержимая, и поднималась все выше и выше. Вот она открыла дверь  на чердак. Сумасшедший порыв ветра потушил свечу, которую Легри держал в руке,  а нечеловеческие крики и вопли теперь буквально оглушили его.    

Обезумев  от ужаса, Легри бросился в гостиную, куда вскоре явилась и Касси – бледная, но  спокойная и холодная, как дух мщения, с горящими страшным огнем глазами.    

– Ну,  надеюсь, других доказательств тебе не надо? – сказала она.    

– Будь  ты проклята, Касси! – еле выговорил Легри.    

– За  что? Я только поднялась наверх и закрыла дверь. А все-таки, Саймон, что у нас  происходит на чердаке?    

– Не  твое дело! – огрызнулся Легри.    

– Не  мое, так не мое. Тем не менее я не буду больше спать в той комнате и очень  этому рада.    

Касси  еще с утра предвидела, что ветер к ночи усилится, и, поднявшись заблаговременно  на чердак, открыла слуховое окно. Когда она распахнула дверь, сквозняк, как и  следовало ожидать, потушил свечу. Вот и вся разгадка этого таинственного  происшествия.    

Подобными  хитростями Касси довела своего хозяина до того, что он скорее согласился бы  сунуть голову в львиную пасть, чем обследовать чердак. А тем временем, действуя  по ночам, когда все спали, она постепенно перетаскивала туда запас провизии и  одежду. Все было готово к побегу, и они с Эммелиной только ждали подходящего  случая, чтобы привести свой замысел в исполнение.    

Воспользовавшись  минутой, когда Легри был в хорошем расположении духа, и подольстившись к нему,  Касси уговорила его взять ее с собой в соседний город, стоявший на самом берегу  Красной реки. Наблюдательность, обострившаяся теперь до предела, помогла ей  запомнить каждый поворот дороги, и она точно высчитала в уме, сколько  понадобится времени, чтобы пройти этот путь пешком.    

А  теперь, когда беглянкам приспело время действовать, заглянем, читатель, за  кулисы и проследим оттуда за ходом событий.    

Приближался  вечер. Легри уехал верхом на соседнюю плантацию. Последнее время Касси была так  предупредительна к нему и так покорна, что лучшего он и желать не мог.    

Пройдем  же теперь за ней в комнату Эммелины и послушаем, о чем они говорят, связывая  свои вещи в два маленьких узелка.    

– Больше  ничего не возьмем, – сказала Касси. – Одевайся, пора идти.    

– Еще  светло, как бы нас не увидели.    

– Пускай  видят, – преспокойно ответила Касси. – Я на это и рассчитываю. Вот  как все будет, слушай. Мы выйдем из дому черным ходом и побежим мимо лачуг к  болотам. Сэмбо или Квимбо обязательно нас увидят, бросятся в погоню. Но на  болота одним идти страшно, значит, надо поднимать тревогу, спускать собак.  Начнется суматоха, бестолковая беготня – я же их знаю! – а мы тем временем  спустимся к ручью, войдем в воду и вернемся обратно к черному крыльцу. Собаки  потеряют наш след, в доме никого не останется – все побегут за нами. Один миг –  и мы будем на чердаке, а там у меня уже приготовлена постель в ящике. Сколько  нам придется прятаться, не знаю, должно быть долго, потому что Легри перевернет  все вверх дном, лишь бы найти нас. Он позовет на подмогу всех надсмотрщиков с  соседних плантаций и устроит настоящую облаву, обшарит с ними каждую кочку на  болотах. Ведь наш хозяин похваляется тем, что от него еще ни одному негру не  удалось убежать. Ну и пусть охотится на здоровье.    

– Касси!  Как ты хорошо все придумала! – воскликнула Эммелина. – Какая ты умница!    

Эти  восторженные слова не обрадовали Касси. Она бросила на девушку взгляд, полный отчаянной  решимости, взяла ее за руку и сказала:    

– Пойдем!    

Беглянки  бесшумно вышли из дому и в сгущающихся сумерках свернули к поселку. Полумесяц,  словно серебряная пряжка сиявший в небе, задерживал наступление полной темноты.  Касси была уверена, что как только они подойдут к болоту, начинавшемуся за  плантацией, их сразу окликнут. Так оно и вышло. Но это был не Сэмбо, а сам  Легри, который с бранью кинулся за ними вдогонку. Услышав его голос, пугливая  Эммелина растерялась и, отпустив руку своей спутницы, прошептала:    

– Касси!  Мне дурно!    

– Бежим,  или я тебя убью! – крикнула та и, выхватив из-за пазухи маленький кинжал,  взмахнула им перед глазами девушки.    

Угроза  подействовала. Эммелина овладела собой и вместе с Касси устремилась в мрачные  дебри болот, куда Легри не решился последовать за ними без подмоги.    

– Ладно!  Все равно попались, голубушки! Из этой западни не уйдете, а у меня с вами разговор  будет короткий, – пробормотал он со злобной усмешкой и побежал к поселку.    

Как раз  в это время невольники возвращались с поля.    

– Эй,  Сэмбо, Квимбо! – закричал Легри. – Всех сюда! Две женщины убежали на  болота. Пять долларов тому, кто их изловит! Спустить собак! Тигра, Бестию –  всех спустить!    

Негры  бегали взад и вперед. Кто зажигал факелы из смолистых веток, кто отвязывал  собак, чей свирепый хриплый лай еще больше усиливал всеобщую суматоху.    

– Хозяин,  а если не поймаем, стрелять вдогонку? – осведомился Сэмбо, принимая из рук  Легри ружье.    

– Стреляй  в Касси, туда ей и дорога, а молоденькую не тронь. Ну, ребята, не зевайте! Кто  поймает, тому пять долларов, а остальным – по стакану спирта.    

Размахивая  пылающими факелами, крича, улюлюкая, подуськивая яростно воющих псов, погоня  устремилась к болотам, а за ней туда же ринулись и остальные негры. Дом  опустел, и обе женщины, никем не замеченные, проскользнули в комнаты с черного  хода. Крики и улюлюканье их преследователей явственно доносились сюда, и, глядя  из окна гостиной, Касси и Эммелина видели, как факелы цепочкой растянулись  вдоль кромки болот.    

– Смотри,  смотри! – говорила Эммелина. – Облава началась. Вон сколько огней! А  это собаки… Слышишь? Боже мой, что бы с нами было, если б мы остались там!  Умоляю тебя, спрячемся! Скорей, скорей!    

– Торопиться  некуда, – хладнокровно ответила ей Касси. – В доме ни души – все там.  Это же для них развлечение на целый вечер. Всему свое время, пойдем и на  чердак, а пока что, – она не спеша вынула ключ из кармана куртки, которую  Легри второпях бросил на пол, – пока что надо запастись на дорогу.    

Вслед за  этим Касси отперла ящик письменного стола, вынула оттуда пачку денег и быстро  пересчитала их.    

– Что  ты! Не надо! – остановила ее Эммелина.    

– Почему  не надо? – сказала Касси. – Что, по-твоему, лучше: умереть голодной  смертью на болотах или добраться на эти деньги до свободных штатов? С деньгами,  милая, нам все пути открыты. – И она сунула всю пачку за пазуху.    

– Но  ведь это воровство! – тоскливо прошептала Эммелина.    

– Воровство? –  Касси презрительно рассмеялась. – Здесь каждый доллар украден – украден у  несчастных, голодных людей, из которых наш хозяин вытягивал последние силы,  лишь бы нажить побольше. Пусть он попрекнет меня воровством! Ну, пора, пойдем  наверх. Я запаслась свечами и кое-какими книжками, чтобы не скучать. Уж туда-то  они за нами не явятся, будь спокойна! А если кто и посмеет сунуть нос, я сама  превращусь в привидение.    

Поднявшись  на чердак, Эммелина увидела там огромных размеров упаковочный ящик, повернутый  открытой стороной к стене, или, вернее, к наклонному скату крыши. В ящике были  положены два небольших тюфяка и подушки. Тут же рядом стояла корзина со  свечами, провизией и одеждой, которую Касси, готовясь в путь, ухитрилась  связать в два крохотных узелка.    

– Вот  наше теперешнее жилье, – сказала она, вешая светильник на крюк,  предусмотрительно вбитый в стенку ящика. – Как оно тебе нравится?    

– А  чердак не станут обыскивать? Ты в этом уверена?    

– Я  бы много дала, чтобы увидеть, как Саймон Легри полезет сюда! – сказала  Касси. – Да нет, он к этому чердаку близко не подойдет, а негров и вовсе  под страхом смерти сюда не загонишь!    

Немного  успокоившись, Эммелина откинулась головой на подушку.    

– Касси,  зачем ты сказала, что убьешь меня? – простодушно спросила она.    

– Чтобы  тебе не стало дурно, – ответила Касси. – И моя угроза помогла. А  впредь так и знай: что бы ни случилось, падать в обморок нельзя. Если б не я,  этот негодяй давно бы тебя настиг.    

Эммелина  содрогнулась.    

Наступило  молчание. Касси взялась за французскую книжку, а Эммелина, обессиленная  волнениями этого страшного дня, задремала. Ее разбудили громкие голоса, цоканье  подков, собачий лай. Она слабо вскрикнула и приподняла голову.    

– Вернулись, –  спокойно сказала Касси. Не бойся. Посмотри в щелку. Видишь, все здесь. Саймон решил  прекратить поиски до утра. Погляди, какая у него лошадь – вся в тине. Собаки  тоже еле плетутся. Да, друг мой Саймон, хлопот у тебя будет много. Не там ты  охотишься за своей дичью, где следует!    

– Молчи! –  шепнула Эммелина. – Вдруг услышат?    

– Услышат,  еще больше струхнут, – сказала Касси. – Не тревожься. Мы можем шуметь  сколько угодно, нам же на руку держать их в страхе.    

Мало-помалу  в доме и на дворе все стихло. Проклиная свою неудачу, Легри завалился спать с  твердым намерением завтра же довести поиски до конца.    

 ГЛАВА XL

  Мученик    

     

Побег  Касси и Эммелины привел в бешенство и без того озлобленного Легри, и гнев его,  как и следовало ожидать, пал на беззащитную голову Тома.    

Когда он  прибежал в поселок с вестью о случившемся, глаза у Тома радостно засияли, руки  невольно дрогнули, и это не ускользнуло от внимания Легри. Заметил он также,  что Том не присоединился к погоне. Но принуждать его к этому силой сейчас было  некогда и, помня непреклонный характер своего невольника, Легри решил  повременить с расправой.    

Неудача,  которую ему пришлось потерпеть на болоте, с новой силой разожгла его давнюю  ненависть к непокорному рабу. Ведь этот негр с первого дня бросил вызов своему  хозяину! Ведь его молчаливое упорство нет сил терпеть!    

– Я  ненавижу тебя, мерзавец! – крикнул Легри, вскакивая среди ночи с  кровати. – Ненавижу! Ты принадлежишь мне, ты моя вещь! Да я не знаю, что с  тобой сделаю! И кто с меня за это спросит? Никто! – Он сжал кулаки, словно  стараясь раздавить что-то живое.    

Но Том  был ценный работник, и хотя Легри еще больше ненавидел его за это, все же соображения  выгоды брали в нем верх над ненавистью.    

На  следующее утро он решил созвать соседей с ружьями и собаками, оцепить болота со  всех сторон и начать облаву по всем правилам. Если поиски увенчаются успехом –  прекрасно! Если же нет, он призовет Тома, и тогда – у него кровь закипала при  одной только мысли об этом! – тогда он либо сломит упорство проклятого  негра, либо…    

     

* * *    

     

– Ну  вот, – сказала Касси, посмотрев в глазок, – все начинается сначала.    

На  лужайке перед домом гарцевало несколько всадников; негры еле сдерживали и своих  и чужих собак, которые оглушительно лаяли и рвались в драку.    

Верховые  были двое надсмотрщиков с соседних плантаций и городские приятели Легри,  завсегдатаи одного с ним кабачка, не пожелавшие пропустить такое развлечение,  как облава на беглых негров. Компания собралась как на подбор – один хуже  другого. Хозяин похаживал среди гостей и обносил их водкой.    

Ветер  дул по направлению к дому, донося на чердак обрывки разговора во дворе. Хмурая  усмешка пробежала по лицу Касси, когда она услышала, как там обсуждают план  действий, делятся на партии, похваляются достоинствами собак, дают неграм  распоряжения, в каком случае пускать в ход оружие и что делать с беглянками,  если они будут пойманы.    

И под  конец Касси не выдержала. Она отпрянула от щели в стене, сжала руки на груди и  в глубоком волнении воскликнула:    

– Боже  милостивый! Все мы грешники, но как смеют эти люди так обходиться с нами! Чем  они лучше нас! – Потом добавила, глядя на Эммелину: – Если б не ты, дитя,  я бы выбежала к ним и благословила того, кто пристрелил бы меня. Стоит ли  такой, как я, добиваться свободы? Разве она вернет мне детей, разве я смогу  стать тем, чем была раньше?    

Простодушная,  как ребенок, Эммелина побаивалась Касси, когда на ту находили припадки  отчаяния. Услышав сейчас эти слова, она растерялась, не нашлась что ответить и  только ласково коснулась ее руки.    

– Не  надо, – сказала Касси, отшатнувшись от нее. – Я дала зарок никого  больше не любить, а ты искушаешь мое сердце.    

– Касси,  бедная! – прошептала Эммелина. – Гони от себя эти мысли. Если господь  дарует нам свободу, может быть, он вернет тебе и дочь. А если нет, я стану  твоей дочерью. Мне, верно, уже не суждено встретить мою несчастную мать. Касси,  хочешь ты этого или не хочешь, а я люблю тебя!    

Кроткая,  бесхитростная душа победила. Касси села рядом с Эммелиной, обняла ее и стала  тихонько гладить мягкие каштановые волосы девушки.    

– Эмми!  Эмми! – говорила она. – Если б ты знала, как изголодалось мое сердце!  Как оно вянет, не зная, на кого излить материнскую любовь! – Она ударила  себя рукой в грудь. – Здесь пусто, здесь все умерло!    

– Не  надо отчаиваться, Касси! – сказала Эммелина. – Надежда на спасение –  вот наша путеводная звезда!    

     

* * *    

     

Облава  затянулась, участники ее не жалели сил, но вернулись домой ни с чем. Касси с ядовитой,  ликующей усмешкой смотрела на хозяина, когда он, усталый и совершенно  обескураженный, слез с лошади у крыльца.    

– Эй,  Квимбо! – крикнул Легри, развалившись на диване в гостиной. –  Приведи-ка сюда Тома. Это он во всем виноват, старый плут. Я с него шкуру  спущу, а дознаюсь, в чем тут дело!    

Сэмбо и  Квимбо, ненавидевшие друг друга, сходились только в одном: в острой ненависти к  Тому. Легри говорил им, что собирается сделать нового негра старшим  надсмотрщиком на время своих отлучек из дому, и этого было достаточно, чтобы  они почувствовали в нем соперника. Когда же Том впал в немилость у Легри,  ненависть, горевшая в их рабских душонках, вспыхнула с еще большей силой. Вот  почему Квимбо с такой охотой бросился выполнять распоряжение хозяина.    

Том  сразу догадался, зачем его зовут. Он был посвящен в план побега и знал, где  прячутся Эммелина и Касси. Знал он и деспотическую натуру человека, к которому  его вели. И все-таки ему легче было бы пойти на смерть, чем выдать беззащитных  женщин.    

Он  поставил корзину меж рядов хлопка и пошел за Квимбо.    

– Ну,  теперь берегись! – говорил великан негр, подгоняя свою жертву  пинками. – Хозяин просто рвет и мечет. Теперь не отвертишься. Так тебе  всыплют, что не скоро очухаешься! Наперед будешь знать, как побеги устраивать!    

Легри вышел  им навстречу.    

– Ага,  дождался, голубчик! – сквозь стиснутые зубы прошипел он, хватая Тома за  шиворот. – До того ты меня довел, что я решил тебя убить!    

– Что  ж, хозяин, убивайте, – покорно ответил Том.    

– Да…  я решил… убить… тебя, – продолжал Легри с ужасающим спокойствием, – и  убью, если ты не признаешься мне во всем. Где они?    

Том  молчал.    

– Слышишь? –  словно разъяренный лев, взревел Легри и топнул ногой. – Признавайся!    

– Мне  нечего вам сказать, хозяин, – медленно и твердо проговорил Том.    

– И  ты смеешь отпираться?    

Том  стоял молча.    

– Говори  сию же минуту! – рявкнул Легри, ударив его кулаком по лицу. – Ты  знаешь, где они?    

– Знаю,  хозяин, но сказать ничего не могу. Убейте меня, я готов к смерти.    

Легри  тяжело перевел дух, стараясь сдержать ярость, схватил Тома за локоть и  прохрипел ему в самое лицо:    

– Слушай,  Том, ты думаешь, на этот раз тебе тоже все сойдет с рук? Нет, ошибаешься! Теперь  я решил твердо и даже с убытками не посчитаюсь. Ты всегда шел мне наперекор.  Больше я этого не потерплю! Одно из двух: либо я подчиню тебя своей воле, либо  убью. Всю кровь из тебя выпущу каплю за каплей, а на своем настою. – И в  полном неистовстве он одним ударом сбил Тома с ног.    

Описание  жестокостей оскорбляет нас, наполняет гневом наше сердце. Нам неприятно знать о  мерзких поступках других людей. Но, увы, Америка, такие злодеяния совершаются  под защитой твоих законов! Знает о них и церковь – знает и, по сути дела,  безмолвствует!    

     

* * *    

     

– Будто  и не дышит, хозяин, – сказал Сэмбо, против воли тронутый долготерпением  Тома.    

– Бей  его, бей, пока не признается! – крикнул Легри.    

Том  открыл глаза и посмотрел на него.    

– Несчастный! –  прошептал он. – Ты все равно ничего со мной не сделаешь, – и потерял  сознание.