1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 
   
— Представьте, не больше, чем вы.
   
Генрих обернулся к Вайсу, сообщил:
   
— Каролина знает несколько иностранных языков в совершенстве, впрочем, она совершенство и во всех других отношениях.
   
Вайс уже был осведомлен о том, что на Беркаерштрассе размещался лишь один отдел секретной службы — отдел иностранной связи. Он ведал операциями за границей и анализировал поступающие из-за границы материалы.
   
Позже он узнал, что Каролина, дочь умершего в 1935 году дипломата, почти всю свою жизнь провела за рубежом. Когда отец девушки умер, министерство иностранных дел пыталось привлечь ее к работе в своем разведывательном отделе, но она решительно отказалась. А чтобы избежать мобилизации на трудовой фронт, поступила в Шестой отдел СД стенографисткой и вскоре стала там переводчицей. Лучшей рекомендацией послужило то, что ее старший брат, недавно погибший на фронте, окончил в 1933 году университет вместе с Вальтером Шелленбергом.
   
Вначале Вайса обеспокоила энергичная решительность, с какой Генрих организовал для него это знакомство, но уже вскоре, как только они вышли с девушками погулять по лесу, все сомнения исчезли. Генрих был настолько увлечен разговором с Каролиной, что даже не подумал о том, как отнесется к встрече с ней Вайс.
   
Но если Густав узнает об этом знакомстве, ему, пожалуй, может показаться подозрительным, что Вайс уж слишком прытко акклиматизируется в Берлине. Поэтому Иоганн решил на всякий случай держаться подальше от Каролины, чтобы не дать ей повода говорить кому-либо о своем новом знакомстве.
   
Уловив выражение озабоченности в глазах Вайса, Шарлотта спросила:
   
— Вам скучно со мной? — И как бы сама с собой согласилась: — Конечно, я очень скучная и какая-то несовременная. Многие мои подруги поступили во вспомогательные женские подразделения, а я пошла на завод, отбываю там трудовую повинность. Живу в казарме и только на воскресенье прихожу домой.
   
— Но ведь вы тоже поступили патриотично, — равнодушно сказал Вайс.
   
— Нет, просто мне так захотелось. Папа был инженером на этом заводе, но с тридцать третьего года он нигде не работает, ушел на пенсию из-за болезни сердца.
   
— Ваш отец очень бодро выглядит, — машинально сказал Вайс. — Никак не скажешь, что он болен.
   
Шарлотта с тревогой взглянула на него. Уверила торопливо:
   
— Нет-нет, он очень болен.
   
И вдруг Иоганна осенило. Тридцать третий год — год прихода к власти фашистов. Нет, тут все не так просто. И с такой же поспешностью, как Шарлотта, сказал:
   
— Действительно, люди с больным сердцем часто выглядят великолепно.
   
Шарлотта кивнула и, благодарно улыбнувшись, спросила:
   
— Вам интересно слушать мою болтовню?
   
— Разумеется, — ответил Вайс, — очень!
   
— Мне иногда кажется, — печально сказала девушка, — что я живу какой-то странной, двойной жизнью. И знаете, не так уж страшно в цехе, хотя работа изнурительная и многие женщины калечатся или заболевают неизлечимыми болезнями. Самое страшное потом — в казарме. Туда мужчины приходят, как в… ну, сами знаете куда. И есть женщины, которым все безразлично. Они так напиваются — ужасно… А некоторые матери прячут в казарме своих детей, потому что им некуда девать их. — Помолчав, она добавила: — Но почему же члены национал-социалистской партии освобождены от всего этого и не терпят тех лишений, от которых страдает вся нация? Вы считаете это правильным?
   
— Я ведь недавно в Берлине, — попытался увильнуть от прямого ответа Вайс.
   
— Я забыла, ведь вы служили в генерал-губернаторстве. Гитлер говорил, что генерал-губернаторство — это резервация для поляков, это большой лагерь. Там действительно ужасно?
   
— Для кого как.
   
— Меня интересует не то, как вы жили там, а как там умерщвляют людей?
   
— Разве у вас на заводе не работают военнопленные?
   
— Их избивают до смерти, а многие умирают своей смертью — от истощения. Мне иногда стыдно, что я немка! — с горечью сказала Шарлотта. — И знаете, что я думаю? Если русские победят, они станут обращаться с нами так же, как мы обращаемся с ними. Доктор Геббельс все время утверждает, что русские будут мстить нам за жестокость жестокостью. Я устала от его длинных речей.
   
— И все-таки согласны с тем, что он говорит?
   
— А разве это не так?
   
— По роду моей службы мне приходилось знакомиться с принципами большевиков, — сказал Вайс. — Они радикально отличаются от принципов, которые провозглашает фюрер, и я думаю, русские поведут себя не так, как мы предполагали. — И счел нужным добавить: — Поэтому Советский Союз и является главным противником Третьей империи. И не только внешним противником, как его союзники, но и политическим.
   
— Странно, — медленно протянула Шарлотта, — я знаю, что вы офицер СД, но почему-то не боюсь вас. А вы, мне кажется, меня боитесь и поэтому говорите так осторожно и так уклончиво отвечаете на мои вопросы.
   
— Знаете, — с нарочитым легкомыслием в тоне сказал Вайс, — я предпочитаю не говорить с девушками о политике.
   
— Хорошо. Поговорите со мной о том, о чем вы обычно разговариваете с девушками. — И Шарлотта нетерпеливо приказала: — Ну, я вас слушаю.
   
Вайс в замешательстве опустил глаза.
   
— Может, я вам не нравлюсь?
   
Вайс честно признался:
   
— Ну что вы, даже очень!
   
— А чем именно? — настаивала девушка.
   
— Тем, что вы такая, какая вы есть.
   
— Какая же?
   
— Ну, мне показалось, будто я вас давно знаю.
   
— Со слов Генриха?
   
— Нет, он никогда не говорил мне о вас.
   
— Мужчины обычно говорят о девушках. Что вы скажете Генриху обо мне? Ну, будьте же смелее!
   
— Что вы фея Груневальдского леса.
   
— Странно, — задумчиво сказала Шарлотта, — но вы становитесь таким неестественным, когда говорите банальности.
   
— Это упрек?
   
— А вы обиделись? Вы хотели быть таким, как все?
   
Вайс быстро нашелся, сказал с сожалением:
   
— Я только недавно в Берлине, и мне, конечно, не хватает умения держать себя в обществе.
   
— Вы уже были в берлинском Zoo? Нет? Напрасно. Следовало начать именно с этого: вы нашли бы там много поучительного.
   
— У вольеров с попугаями?
   
— Во всяком случае, не у клеток с хищниками. — Шарлотта улыбнулась. — Поверьте, я говорю так только потому, что знаю: вы лучше, чем хотите казаться.
   
Вайс вовсе не хотел произвести такого впечатления на эту смело и резко высказывающую свои суждения девушку. Это было опасно. И хотя ему приятно было слышать слова Шарлотты, он не имел права больше рисковать. Кто знает, как далеко может зайти душевная проницательность Шарлотты… Поэтому он спросил, чтобы переменить тему разговора:
   
— Генрих, кажется, всерьез увлечен фрейлейн Каролиной?
   
— Просто она красивая. Разве вы не заметили?
   
— Да, конечно, красивая, — согласился Вайс.
   
— Ухаживать за красивой девушкой, — наставительно заметила Шарлотта, — для мужчины так же естественно, как для офицера заботиться о чести своего мундира.
   
Если вначале Вайса несколько заботило столь явно преувеличенное, настойчивое внимание Генриха к сотруднице политической секретной службы Шестого отдела СД, то теперь он совершенно успокоился. Из слов Шарлотты он понял, что дружба Генриха с красивой Каролиной фон Вирт ни у кого не может вызвать подозрений.
   
Иоганн вдохнул такой вкусный, казалось, стерильной чистоты воздух. Огляделся.
   
Груневальдский лесной массив простирался вокруг, и не было ему конца. Лес был так ухожен, что напоминал парк. Огромную территорию лесники прибирали с такой же аккуратной старательностью, с какой садовники ухаживают за клумбами или горничные убирают анфилады комнат в богатых усадьбах, нигде не оставляя соринки.
   
Даже не верилось, что за лесом так тщательно ухаживают сейчас, во время войны, когда миллионы немцев согнаны по принудительной трудовой мобилизации на сельскохозяйственные работы.
   
Большие участки леса с отличными асфальтированными дорогами ограждала колючая проволока. Предупреждающие надписи оповещали: «Внимание, частная собственность!» Нарушать это запрещение было равносильно тому, что проникнуть в запретную зону.
   
Ужинали на открытой террасе в сумерках. Не успели сесть за стол, как сирены оповестили о воздушной тревоге.
   
В этом пригородном районе особняков и вилл не было общих бомбоубежищ — только частные, у самых богатых. Копать щели в лесу запрещалось, а портить свои крохотные участки мелкие владельцы не решались.
   
Обычно союзники бомбили густонаселенные рабочие районы Берлина. Так было и на этот раз. И хотя Берлин лежит на низменной плоскости, дымы и пожары как бы подняли ввысь его огненные, конвульсивно шевелящиеся очертания.
   
Глухие удары бомб доносились сюда, как звуки гигантской трамбовки.
   
Все молчали. Никто не притронулся к еде.
   
Потирая свой выпуклый, с залысинами лоб, герр Румпф произнес вполголоса, ни к кому не обращаясь:
   
— Странно — почему только Америка и Англия взяли на себя выполнение этих карательных мер в отношении немецкого населения, а советская авиация в них не участвует?
   
— Очевидно, потому, что у русских недостаточно самолетов, — высказала предположение Каролина.
   
— Рейхсмаршал Геринг утверждает противоположное. Русские переместили свои авиационные заводы на Восток, в недосягаемые для наших бомбардировщиков районы. — Румпф искоса глянул на Вайса. — Для Канариса в свое время это явилось неожиданной новостью.
   
Вайс молча развел руками.
   
— На месте американцев и англичан я бы снабдила русских самолетами дальнего действия, — сказала Каролина.
   
— Зачем, собственно? — спросил Генрих.
   
— Чтобы нас бомбили русские летчики и чтобы мы еще больше ненавидели русских! — гневно воскликнула Каролина. — Я полагаю, это было бы в интересах самих союзников.
   
Вайс процедил с ленивым безразличием:
   
— Не следовало бы так откровенно говорить о том, чем озабочены наши шефы на Беркаерштрассе.
   
Лицо Каролины приняло виноватое выражение. Зябко поведя плечами, она пробормотала смущенно:
   
— Извините, я не предполагала, что вы столь хорошо информированы.
   
Вайс успокаивающе улыбнулся ей, сказал мирно:
   
— Собственно, тут нет никакого секрета. Разве могло быть иначе?
   
Багровое небо над Берлином продолжало гудеть, словно его толщу буравили гигантские сверла. Холодные голубые лезвия прожекторов рассекали тучи, и тут же их прошивали красные пунктиры зенитных снарядов. Разрывы бомб походили на подземные толчки.
   
Наклонив к Вайсу бледное лицо, Каролина прошептала:
   
— Иногда мне кажется, что союзники не желают Германии поражения, а этими налетами только откупаются от русских. И тогда я их оправдываю.
   
— Вы умница! — усмехнулся Вайс. — Конечно, убивать мирное население легче да и безопаснее, чем открыть второй фронт против нас.
   
Поощренная Вайсом, Каролина добавила таким же шепотом:
   
— Тем более что крупные промышленные объекты они тщательно избегают разрушать.
   
— Ну, это маловероятно!
   
— Вы так думаете? — Каролина насмешливо улыбнулась. — А почему тогда их разведка ни разу не попыталась установить пеленги в районах оборонных предприятий?
   
— Я полагаю, здесь заслуга нашей контрразведки.
   
— А русские агенты это делают!
   
— Но вы же сами сказали, что русская авиация не участвует в подобных налетах.
   
— В подобных — да, но по выборочным целям они бьют с точностью, которая наводит на самые неприятные размышления.
   
— Какие же?
   
— Ах, как вы не понимаете! — рассердилась Каролина. — Русские даже в этом ставят себе пропагандистские задачи и внушают населению ложные представления о себе.
   
— Вы полагаете, что русские действуют так дальновидно?
   
— Дальновиднее, чем их союзники. И мы должны помочь их союзникам понять это.
   
— Каким образом?
   
— Если мы, немцы, сумеем стать выше тех жертв, которые приносят нам бомбардировки, и найдем способ внушить союзникам русских, что русские в конце концов обманут их, возможно, их союзники станут нашими союзниками.
   
— Вы правы, — согласился Вайс. — Но русские, кажется, верны своим обязательствам в отношении союзников больше, чем союзники своим обязательством в отношении русских.
   
Каролина объявила пылко:
   
— Я верю в наш гений. И те из нас, кто обладает высоким воображением и опытом, смогут представить союзникам русских документальное подтверждение того, что русские обманывают их, а русским — такие же документы об их союзниках.
   
— Да, — живо сказал Вайс. — Я не сомневаюсь, что на Беркаерштрассе есть люди, которые не только думают так же, как и вы, но и располагают соответствующей техникой, чтобы осуществить этот план. — И похвастал: — В «штабе Вали» у нас изумительные мастера: безукоризненно изготавливают любые фальшивки. Но, знаете, почему-то наши агенты все-таки предпочитали подлинные документы: они надежнее.
   
Иоганн понимал, что словоохотливость Каролины объясняется не одним только желанием показать свое превосходство над ним. Ее пугает зловещее зарево бомбежки, она взвинчена до истерики и, чтобы сохранить видимость самообладания, говорит без умолку, пытаясь заглушить страх звуками собственного голоса. А когда бомбежка кончилась и отменили воздушную тревогу, Каролина, совершенно обессиленная, протянула свою холодную, потную руку Вайсу и боязливо спросила:
   
— Я, кажется, наболтала вам лишнего?
   
— Ну что вы! — удивился Иоганн. — Ваши слова свидетельствуют, насколько вы озабочены, поглощены своей работой. И только.
   
Провожая гостей к машине, Шарлотта спросила Иоганна:
   
— Неужели вас занимает болтовня Каролины? Я даже не ожидала, что работа наложит на нее такой неприятный отпечаток.
   
— Просто она разнервничалась, — сказал Вайс.
   
— Да, — согласилась Шарлотта, — и я тоже. Эти бомбежки скоро всех нас сделают сумасшедшими. — Спросила тихо: — Вы еще придете к вам когда-нибудь? — Добавила смущенно, вопрошающе ласково глядя на Иоганна своими грустными темно-серыми глазами: — Теперь, когда вы вошли в круг наших знакомых, вы можете приехать к нам один, без Генриха, если он будет занят.
   
Иоганн кивнул, сел в машину, оглянулся. Шарлотта стояла у низенькой, сплетенной из ветвей калитки, подняв руку в прощальном приветствии.
   
Прежде чем поделиться с Генрихом своими впечатлениями о семействе Румпфов, Иоганн долго и обстоятельно излагал ему правила и тактику, которым Генрих должен теперь следовать. И поймал себя на том, что говорит с той же отеческой интонацией, которая слышалась обычно в голосе Барышева, когда тот наставлял его самого.
   
Внезапно Генрих прервал Иоганна:
   
— А ты знаешь, что отец Каролины умер вовсе не от болезни, а был отравлен?
   
— Кем?
   
— Я знаю только, что его отравили.
   
— Ты увлечен ею?
   
— Приближаюсь к этому состоянию, — буркнул Генрих. — Но не могу остановиться.
   
— Видишь ли, — сказал Вайс, — я, например, не считал и не считаю главным, решающим для тебя то, что твой отец был убит фашистами.
   
— Моим дядей!
   
— Фашистами, — настойчиво повторил Вайс. — Главным и решающим для тебя было другое. Ты убедился, понял, что не можешь идти с теми, кому сейчас принадлежит власть над немецким народом.
   
— Господи! — воскликнул Генрих. — Опять он философствует!..
   
Вайс, будто не слыша насмешливого восклицания Генриха, продолжал спокойно и рассудительно:
   
— Каролина же, если, допустим, узнает, что ее отец был убит по указанию какого-то определенного лица, возможно, воспылает ненавистью именно к этому человеку. Но не к нацистскому строю…
   
— Ты в этом уверен? — перебил Генрих.
   
— Я только строю предположение.
   
— Значит, я должен приказать себе: «Стоп!»? Ну, а если это увлечение окажется полезным?
   
— Я предпочел бы другие методы.
   
— А если забыть о вашей более чем странной этике, тогда как? — спросил Генрих.
   
— Дело не в этике. Ты должен был заметить, как безудержно болтала Каролина, когда стала нервничать, испугавшись бомбежки. Такой несдержанной из-за своей чрезмерной нервозности она может быть и при других обстоятельствах, и это не пройдет незамеченным. Значит, чем дальше ты будешь от нее держаться, тем лучше для нас обоих — разумнее и безопасней.
   
— Но ведь ее болтовня представляет интерес для тебя — я заметил это по твоему лицу.
   
— Она говорила только о том, что нам и так известно из других источников.
   
— Ну хорошо, возможно, я ошибся, ты прав. Но у меня хватило наблюдательности установить и еще кое-что. По-видимому, Шарлотта произвела на тебя впечатление?
   
Иоганн молча кивнул, не поворачивая головы.
   
— Ладно, не отводи своего трусливого взгляда. Я буду великодушней, чем ты. Пожалуйста, встречайтесь, сколько хотите! Шарлотта — хорошая девушка.
   
Иоганн сказал печально:
   
— Вот именно, настолько хорошая, что я боюсь, как бы ее суждения не принесли ей беды. Нельзя ли как-нибудь предупредить ее?
   
— Вот ты и предупреди, да не днем, а при луне, в Груневальдской таинственной лесной чаще.
   
— Я не вижу здесь повода для шуток, — тихо сказал Иоганн. — Но ты сам понимаешь, я не могу ее ни о чем предупреждать. И даже, возможно, больше не встречусь с ней.
   
— Ты это серьезно?
   
Иоганн снова кивнул.
   
— Ну, — сказал Генрих, — считай, что мы с тобой понесли одинаковые потери.
   
— Мне кажется, Шарлотта — очень хорошая девушка, — повторил Вайс.
   
— Ну да, ты хочешь этим сказать, что потерял больше, чем я. Впрочем, возможно. Каролина слишком уж красива, и вряд ли у нее есть за душой что-либо, кроме ее красоты. Пожалуй, ты прав. И ты несчастней меня. Прими же мои соболезнования!..
   
При отлучке из расположения каждый обязан был информировать Густава о том, где и с кем он провел время. Но письменного рапорта не требовалось. Информация носила видимость ленивой беседы равного с равным.
   
После первого же визита к Шварцкопфам Вайс с твердым достоинством решительно дал понять Густаву, что ни на какие сведения о них тот рассчитывать не может.
   
— Очевидно, Вилли Шварцкопф вызывает у вас большую симпатию? — иронически заметил Густав.
   
— Не в этом дело, — серьезно сказал Вайс. — Когда Вилли проявил интерес к моему образу жизни, я ответил ему так же, как сейчас ответил вам.
   
— Вы так осмотрительны!
   
— Да, — сказал Вайс. — Так. Я очень дорожу дружбой с Генрихом Шварцкопфом. Я ему многим обязан.
   
— Ну что ж, — протянул Густав, — вы правы: это действительно слабость. Но такой недостаток настолько не распространен среди тех, кто у нас служит, что я готов с ним примириться.
   
— Благодарю вас, — сказал Вайс.
   
Визит Иоганна к Румпфам не вызвал интереса у Густава. Тем более что Шарлотту Вайс охарактеризовал как типичную воспитанницу «гитлерюгенда», фанатичку, для которой работа на заводе — только способ выразить свою страстную преданность фюреру.
   
Но о Каролине фон Вирт он говорил с таким пылким восторгом, что Густав вынужден был осведомиться, не влюбился ли Вайс в нее с первого взгляда, а потом как бы между прочим заметил:
   
— Ну что ж, желаю вам приятных свиданий. Когда вы собираетесь снова встретиться с ней?
   
— Я не решился попросить ее об этом, — потупил глаза Вайс.
   
— Почему?
   
— Вот тут я хотел бы с вами посоветоваться, — с искренним чистосердечием в голосе попросил Вайс. — Конечно, она красивая девушка, из хорошей семьи, но долго жила с отцом за границе, и я не заметил в ней высокого патриотизма.
   
— Не заметили? — удивился Густав. — В таком случае поздравляю! Значит, она настолько увлеклась вами, что забыла о политике.
   
— Вы так хорошо ее знаете?
   
Не ответив на этот вопрос, Густав посоветовал:
   
— Во всяком случае, учтите: красота для женщины может быть таким же оружием, как ум для мужчины. А то и другое в равной мере необходимо в арсенале секретных служб.
   
— Вы предлагаете мне привлечь ее? — спросил Вайс.
   
Густав снисходительно улыбнулся.
   
— Я предлагаю вам подумать над моими словами.
   
— Кажется, я вас понял, — пробормотал Вайс.
   
— Вот и отлично. Какой же вы сделали для себя вывод?
   
— В свое время вы скажете мне, должен я буду возобновить знакомство с Каролиной фон Вирт или нет.
   
— Вы умница, Петер, — сказал Густав.
   
Не все сотрудники особой группы офицеров связи при Вальтере Шелленберге постоянно находились в укрытых кустами сирени коттеджах. Некоторые из них жили у себя дома, а сюда приезжали, только чтобы получить задание. Это были люди, хорошо известные в берлинском обществе. Все они принадлежали к почтенным семействам и имели независимое материальное положение.
   
Один из них, Гуго Лемберг, сын известного берлинского адвоката, юрист по образованию и летчик по военной профессии, привлек внимание Вайса.
   
Этот спортивного вида молодой человек держался весьма независимо и высказывал суждения резкие и решительные. Однажды он спросил Вайса:
   
— Вы работали в абвере и занимались русскими делами. Скажите, как по-вашему, допускают они мысль о возможности каких-либо сепаратных переговоров с Германией?
   
— Нет, — сказал Вайс.
   
— А о том, что Россия может быть побеждена нами?
   
— Нет, — повторил Вайс.
   
— Ну, а те, которые работают с нами?
   
— Обычно это отбросы.
   
— Значит, вы считаете, что подрывная работа изнутри в России бесперспективна?
   
— У нас были отдельные удачные операции, например…
   
— Я вас понял, — перебил Гуго. Предложил Вайсу сигарету, задумчиво затянулся дымом. — Отсюда можно прийти к одному выводу: для того, чтобы мы могли выиграть войну на Востоке, нам необходимо как можно раньше и успешнее проиграть ее на Западе. И некоторые полагают, что лучше пойти на уступки нашим только военным противникам на Западе, чем быть побежденными нашими военно-политическими врагами на Востоке.
   
— Я уверен в конечной победе великого рейха, — сказал Вайс.
   
— Я тоже, — сказал Гуго.
   
Как-то Гуго пригласил Вайса к себе. Особняк Лембергов находился недалеко от Ванзее, в районе Далема. И здесь Вайс неожиданно встретил ротмистра Герда. Но тот при виде Вайса не выразил никакого удивления: очевидно, он заранее знал об этой встрече.
   
Обедали на огромной застекленной террасе, пол которой был устлан грубыми каменными плитами. Разговор за обедом носил самый отвлеченный характер. Потом поднялись в кабинет отца Гуго. Увидев на библиотечных полках большое собрание последних изданий периодической советской печати, Вайс не счел нужным скрыть удивление.
   
Гуго объяснил:
   
— По поручению некоторых влиятельных лиц отец взял на себя задачу сделать анализ политико-психологического состояния советского общества.
   
— Ваш отец знает русский язык? — спросил Вайс.
   
— Нет, но у моего отца есть помощники, знающие его в совершенстве, — сказал Гуго.
   
— Господин Вайс тоже обладает такими познаниями, — напомнил Герд.
   
— Мне приятно убедиться не столько в лингвистических познаниях моего гостя, — сказал Гуго, — сколько в его смелых и правильных характеристиках политико-морального состояния русских. — Он обернулся к Иоганну: — Это делает вам честь. — И чуть наклонил голову с тщательно проведенным пробором в коротких, гладко прилизанных волосах.
   
Предложив Вайсу и Герду сесть в кресла и сам усаживаясь возле круглого курительного столика, Гуго спросил:
   
— Скажите, как по-вашему, есть ли различие в степени виновности между изменой империи и изменой рейху?
   
— Я не юрист и, к сожалению, не могу разбираться в подобных тонкостях, — сказал Вайс.
   
— Ну хорошо, — согласился Гуго. — У вас еще будет время обдумать мой вопрос. Но задал я его с определенной целью — чтобы вы поняли: рейх бессмертен, и каждый из нас, кто причинит хоть какой-либо ущерб делу рейха, заслуживает смерти.
   
— Несомненно! — горячо воскликнул Вайс.
   
— Отлично, — сказал Гуго. — Теперь попрошу особого вашего внимания. Вам, возможно, придется встречать и сопровождать иностранцев, которые являются противниками фюрера, но друзьями Германии. Если они в вашем присутствии позволят себе высказывать критические суждения о фюрере, как вы поступите?
   
Вайс сказал убежденно:
   
— Если встречи с такими людьми входят в мои служебные обязанности, я буду держать себя в соответствии с теми указаниями, которые получу…
   
Герд не выдержал, прервал Вайса и с самодовольным торжеством объявил Гуго:
   
— Теперь вы убедились? Я же вам говорил! У него удивительно развито чувство понимания своего места. — Обернувшись к Вайсу, сказал, как бы извиняясь: — Вы, надеюсь, не обиделись? Правда — высший наш повелитель!.. — Попросил Гуго: — Вы позволите мне внести некоторые разъяснения? — Герд прикрыл глаза, сложил руки на животе и стал мямлить: — Видите ли, все мы, несомненно, в равной мере обожествляем фюрера. И величие его настолько бесконечно и совершенно, что постигнуть его не дано даже наиболее выдающимся представителям других наций.
   
— Короче! — нетерпеливо попросил Гуго.
   
— Словом, я хочу сказать вот что: бессмертие фюрера воплощено в нашей великой германской империи, и забота о ее сохранении есть служение фюреру. Но Гитлер — это только имя. Фюрер же — дух Германии. Поэтому, если сопутствуемое вами лицо будет интересоваться, сможет ли германский народ во имя нашей великой империи, якобы и без Гитлера, успешно выполнить свою историческую миссию, хотелось бы, чтобы вы привели в подтверждение этого достаточно убедительные доводы.
   
— Если мне прикажут, — сказал Вайс.
   
— И не забудьте охарактеризовать большевистское единодушие русских столь же определенно, как вы сделали это недавно в разговоре со мной, — добавил Гуго.
   
— Я надеюсь, — сказал Вайс, — что обо всем этом будет упомянуто при инструктировании.
  
  
   
    
60
   
   
После встречи с Гуго Лембергом и Гердом ничего не изменилось для Вайса. Он по-прежнему продолжал выполнять незамысловатые поручения Густава, он пользовался относительной свободой, и это дало ему возможность связаться с Центром. Он подробно информировал о новом своем положении, получил соответствующие указания, а также узнал, что ему поручено и в дальнейшем поддерживать контакт с резидентом в Берлине.
   
Местом явки был назначен салон массажа, расположенный вблизи штаб-квартиры Вальтера Шелленберга на Беркаерштрассе.
   
Процедуры в салоне назначал профессор Макс Штутгоф. Он сам осматривал каждого нового пациента, но массировал только избранных посетителей, а к наиболее высокопоставленным выезжал на дом в старомодном, отделанном изнутри красным деревом «даймлере».
   
Пройдя в кабинет, Вайс увидел седовласого пожилого человека с лицом, покрытым доблестными следами дуэлей. Как он потом узнал, эти шрамы с большим мастерством нанес Штутгофу советский хирург.
   
Вайс назвал пароль и, получив ответ, ожидал, что профессор немедленно примет у него информацию и передаст инструкции. Однако Штутгоф предложил Вайсу раздеться и тщательно обследовал его. Заполняя медицинскую карточку, с довольным видом отметил, что после ранения, полученного Вайсом во время эпизода с танком, ему действительно необходимо пройти курс массажа. Упрекнул Вайса: пренебрегая своим здоровьем, тот довел нервную систему до непозволительной степени истощения. Выписал лекарства и порекомендовал соответствующий режим.
   
— Послушайте, — нетерпеливо сказал Вайс, — не надо из меня делать жертву ваших сомнительных познаний.
   
— Почему сомнительных? — обиделся Штутгоф. — Я, батенька мой, начал практиковать еще тогда, когда вы пионерский галстук носили. И поскольку ваши родители неоднократно проявляли беспокойство о состоянии вашего здоровья, я как медик получил прямое указание Центра заняться вами самым серьезным образом. И, если понадобится, даже поместить вас в стационар…
   
— Еще чего! — рассердился Вайс.
   
Профессор усмехнулся:
   
— Учтите, я здесь пользуюсь большим влиянием, и мне ничего не стоит сообщить кому-либо из власть имущих, что вы нуждаетесь в лечении. И вас, как цуцика, уложат в мою лечебницу по указанию хотя бы того же вашего Густава. Я помог ему полностью восстановить функционирование коленного сустава, который он повредил, очевидно, во время какой-нибудь бандитской операции. Так что прошу проявлять ко мне самую высокую почтительность. А теперь прошу вас пройти к кассиру. Внесете соответствующую сумму, вас обслужат, а потом я вас выслушаю, как полагается.
   
После того как Вайс подвергся разного рода лечебным процедурам, которыми славилось заведение профессора Штутгофа, он в приятном изнеможении вернулся в уже знакомый кабинет, передал информацию и выслушал инструкции. На прощание профессор сказал:
   
— Не забудьте показать свой абонемент в наш салон Густаву, а также разрекламировать среди своих сослуживцев целительные свойства процедур, которые вы здесь получили. Не обязательно встречаться со мной при каждом вашем посещении салона. Целесообразней будет найти для связи с вами товарища, который располагает большими возможностями для различного рода поездок, чем я. Учтите: мое заведение дает значительный доход и приносит большую пользу некоторым моим клиентам. И было б весьма нежелательно, если б из-за каких-либо обстоятельств я не смог столь успешно и плодотворно продолжать свою деятельность. Поэтому наши встречи должны быть крайне редкими. Теперь слушайте внимательно. Сейчас в Германии среди власть имущих образовались группы, которые установили связи кое с кем из правящих кругов США и Англии, ведут с ними тайные переговоры. Цель — заключение сепаратного мира. Взамен Германия берет обязательство сменить вывеску Гитлера, продолжая добиваться осуществления его военно-политических целей на Востоке, но уже при поддержке армий союзников или, по крайней мере, с их экономической помощью. В компенсацию за это Германия пойдет на ряд уступок Западу. У каждой группы есть свои вариации. Но сущность у всех одна. В общем, это не что иное, как заговор против народов антифашистской коалиции. Наш долг — представить неопровержимые документальные доказательства изменнических действий тех, кто, вопреки союзническому долгу и воле своих народов, вступает в тайный сговор с общим нашим противником, попирая обязательства, подписанные главами своих правительств. Следовательно, единственная и самая важная задача вашей деятельности здесь — добыть такие документы. И все, кто будет связан с вами, выполняют эту задачу. Тут требуется величайшая осторожность, ибо любой опрометчивый поступок послужит сигналом, что советская разведка действует в этом направлении. А теперь, чтобы вы поняли всю важность задания: мы уже располагаем такими данными об этих переговорах, что если хотя бы часть из них стала известна Гитлеру, он незамедлительно приказал бы казнить многих и многих ближайших своих сподвижников, которые втайне от него связались с союзниками. Возможно, любая другая разведка так и поступила бы. Но мы всегда видим перед собой высшие цели. Мы хотим предотвратить угрозу, нависшую над будущим всего человечества. Эти документы должны быть представлены советским правительством правительствам наших союзников. Во всяком случае, их главам.
   
— Нельзя ли все-таки хоть бы одну завалящую копию Гитлеру показать?..
   
Профессор улыбнулся, погрозил пальцем и добавил серьезно:
   
— Гитлер тоже пытается вести тайные дипломатические переговоры с союзниками. Но делами имперской канцелярии занимаются, надо полагать, другие наши товарищи. Конечно, в меру доверия, оказываемого им приближенными фюрера.
   
Вайс изумленно поднял брови.
   
Профессор сказал мечтательно:
   
— Если бы на будущем параде Победы наши товарищи могли пройти строем по Красной площади в своих немецких мундирах… Они выглядели бы, наверно, как внушительное подразделение… — Профессор смолк, задумался, и вдруг лицо его просияло. Он поднялся, вытянул по швам руки, приказал шепотом: — Капитан Александр Белов! По поручению командования сообщаю: за героическую работу в тылу врага вы награждены орденом Отечественной войны первой степени.
   
— Служу Советскому Союзу! — сказал Иоганн, встав перед профессором.
   
Профессор прикоснулся ладонью к его груди.
   
— Вот, — сказал он дрогнувшим голосом. — Принимай в сердце и носи. — Обнял Иоганна, тяжело засопел, оттолкнул. — И уходи, уходи быстрей. Я тут с тобой расчувствовался, а мне сейчас одну отвратительную образину массировать придется. Палач, гад! Придушить его хочется, а я ему морщины на роже и на шее отглаживаю. Ну, отчаливай! В час добрый!
   
Спустя несколько дней Вайс получил приказание встретить на Темпельгофском аэродроме пассажира и отвезти его по сто девятому маршруту в округ Темплин, в поместье Хоенлихен, где размещался госпиталь для эсэсовцев. Вайсу уже было ведомо, что никакой это не госпиталь, а штаб-квартира рейхсфюрера Гиммлера.
   
По дороге он должен был остановиться в местечке Вандлиц и предложить гостю закусить в ресторане «Амзее» у третьего стола справа, если считать от стойки бара.
   
Пассажир оказался представительным мужчиной. Держался он весьма непринужденно и не находил нужным маскировать свою англосаксонскую внешность и манеры иностранца.
   
Он нисколько не удивился, что Вайс знает английский язык. Сев в машину, сразу же предложил Вайсу виски и американские сигареты.
   
— Вот что, парень, можешь называть меня Джо, — я знал простаков с таким именем. Я сам тоже простак, — отрекомендовался пассажир и приказал тоном, не терпящим возражений: — Сначала повози меня по вашей большой деревне. Интересно посмотреть, где наши ребята больше всего наломали камней.
   
Вайс сказал:
   
— Мне приказано следовать по маршруту.
   
Джо полез в карман, вынул стянутую резинкой пачку долларов, предложил:
   
— Можешь взять себе несколько картинок с портретом президента.
   
— Нет, — сказал Вайс.
   
— Слушай, птенчик, я не занимаюсь ерундой и, будь спокоен, к военной разведке не имею никакого отношения. Ты сфотографируешь меня моим фотоаппаратиком на фоне развалин — только и всего. А потом сунешь аппарат вашим, пусть они сами проявят и отпечатают пленку. Я знаю ваши порядки не хуже тебя.
   
— По маршруту будут подходящие развалины, — сказал Вайс.
   
— Ну, тогда валяй, — согласился Джо. Откинувшись на сиденье, спросил: — Ну, как здоровье вашего фюрера?
   
— А как здоровье мистера Рузвельта?
   
— Ох и ловкий ты парень! — рассмеялся Джо. И тут же грубо предупредил: — Только ты со мной не крути. Я знаю о тебе ровно столько, сколько мне нужно знать. Ты работал в военной разведке, нацеленной на Восток. Ну, быстро! Как оцениваешь русских?
   
— Они ваши союзники, и вы должны лучше знать их.
   
— Тебя учили так отвечать мне? — сердито спросил Джо.
   
— Ладно, — примирительно сказал Вайс. Сейчас я вам все начистоту: русские утверждают, что они первыми протянут вам руки на Эльбе.
   
— Через ваши головы?
   
— Через наши трупы.
   
— Значит, будете драться с ними до последнего солдата?
   
— До последнего немца. Так сказал фюрер.
   
— Как русские оценивают отсутствие второго фронта?
   
— Они говорят, что он уже есть. Они теперь называют вторым фронтом партизанское движение и движение Сопротивления в странах Европы.
   
— Значит, если кое-кто не поторопится, русские будут рассчитывать только на этот «второй фронт?»
   
— По крайней мере, так они его называют.
   
— Это любопытно, парень! Ну, и что из этого следует?
   
— Спросите Рузвельта.
   
— Я спрашиваю тебя, немца!
   
— Тогда просите, чтобы вас принял фюрер, — он первый немец империи.
   
— На нашей бирже он сейчас уже не котируется.
   
— Фюрер готовит вермахт к новому наступлению, и тогда вы иначе заговорите.
   
— Я не из тех, кто играет на повышение его акций.
   
— А есть у вас такие?
   
— Были… Но какого черта ты задаешь мне вопросы?
   
— Только из вежливости, сказал Вайс, — чтобы поддержать разговор.
   
— Ну, тогда сыпь, — согласился Джо.
   
— Вашего босса мы будем дожидаться в Вандлице?
   
— Как назначено. — И тут же Джо изумленно осведомился: — А тебе кто сказал, что я сопровождаю босса?
   
Иоганну никто этого не говорил. Просто он понял, что Джо — не тот человек, которого могли бы ожидать в Хоенлихене. Даже видным эсэсовцам нужен был особый разовый пропуск, чтобы попасть туда. Вся зона вокруг Хоенлихена считалась запретной. Он утвердился в своем предположении, как только нащупал локтем ручку пистолета-автомата под мышкой Джо: облеченный большими полномочиями человек не стал бы держать при себе оружие.
   
Вайс, не отвечая на вопрос Джо, сказал:
   
— Ничего, когда-нибудь сам станешь боссом. Это у вас в Америке быстро делается.
   
— Ну да, как же! — воскликнул Джо. — Я уже два раза валялся раненый в госпитале после таких поездок. — Он, по-видимому, сразу же примирился с тем, что Вайс угадал его должность, и, уже не скрываясь, откровенно пожаловался: — Разве можно в таких условиях отвечать за безопасность босса?
   
— Не стоит беспокоиться, — утешил его Вайс. — О боссе мы позаботимся не хуже, чем все ваши службы, вместе взятые.
   
— Поэтому мне и обещали такого парня, как ты, — сказал Джо, — из абвера, а не из гестапо.
   
— У вас считают, что абвер работает лучше?
   
— Нет, просто босс не хочет, чтобы за его безопасность отвечало гестапо. Быть под охраной военного разведчика — гораздо почетней, чем под охраной гестаповца. Из политических соображений босс не желает иметь дело с этой фирмой. Связь с гестапо может повредить ему дома. Простые избиратели решительно настроены против Гитлера, нацистов, гестаповцев и всяких ваших фашистов. Они платят налоги, они служат в армии — приходится с ними считаться.
   
— Ну да, — сказал Вайс. — Очевидно, босс так любит своих избирателей, что приехал просить, чтобы их не очень сильно щипали на Западном фронте.
   
— Берегите лучше собственную голову! — рассердился Джо. Заметил ядовито: — От наших «летающих крепостей» под каской не спрячешься.
   
— Ну, воевать-то мы вас научим, — усмехнулся Вайс.
   
— А вас русские отучат!
   
— Правильно, — согласился Вайс. — То-то вы боитесь, чтоб русские раньше вас не вышли к Ла-Маншу.
   
— С чего ты это взял?
   
— А вот с того самого: хотите отделаться сепаратным договором.
   
— Не так это все просто, парень…
   
— Вот именно, — снова согласился Вайс. — Поэтому вам с боссом приходится больше бояться здесь агентов Рузвельта, чем гестапо.
   
В местечке Вандлиц Вайс свернул налево по узкой, заросшей сиренью улочке и остановился у ресторана «Амзее».
   
Предназначенный для них столик был уже накрыт.
   
Во время завтрака Иоганн больше молчал, зато Джо говорил без умолку. Официант, судя по его внимательному, сосредоточенному лицу, запоминал каждое слово Джо, которое ему удавалось услышать. Персонал, обслуживающий посетителей в ресторане, составляли сотрудники гестапо.
   
Дорога в Хоенлихен тянулась почти сплошь через лес. Здесь были охотничьи угодья, и молодые олени несколько раз перебегали путь перед машиной.
   
Джо скоро заснул. Шоссе было пустынно, но Вайс не превышал указанной ему скорости. У Среднегерманского канала их обогнали бешено мчавшиеся машины с синеватого отлива бронебойными стеклами.
   
Охранники у решетчатых железных ворот не потребовали предъявления документов: у них были фотографии Вайса и Джо.
   
Хоенлихен, эта секретная цитадель Гиммлера, выглядел, как выглядит богатое поместье. Оранжереи, глубокий чистый пруд, огромный гараж. В чаще деревьев дом с высокими черепичными крышами, террасами, балконами. Покой, тишина.
   
Очень вежливый человек в штатском, взяв чемодан Джо, повел его по устланной каменными плитами дорожке к небольшому двухэтажному флигелю, а Вайсу указал глазами на помещение, предназначенное, по-видимому, для охраны. Там Вайса встретил эсэсовец, сопроводил в одну из комнат и сказал, чтобы он ждал здесь дальнейших приказаний.
   
На следующее утро Вайсу было приказано отвезти Джо в концентрационный лагерь Равенсбрюк, находящийся в тринадцати километрах от Хоенлихена, и там выполнить все пожелания американца. Потом доставить Джо в Берлин и показать все, что он захочет увидеть, а затем отвезти на аэродром.
   
Собственно, в самый лагерь Джо допуска не получил. Комендант принял его в канцелярии, где на стульях сидели несколько упитанных женщин в полосатой одежде заключенных. Вайс сразу понял, что это переодетые немки-надзирательницы.
   
Джо сфотографировал их и задал им несколько вопросов, на которые ответил комендант. Но когда он покинул канцелярию и направился к машине, в ворота лагеря вошла в сопровождении охраны небольшая партия узниц. Джо оживился и сказал коменданту, что их он тоже хочет сфотографировать.
   
Комендант категорически запретил ему это. Тогда Джо предложил, ухмыляясь:
   
— Снимите с них лагерную одежду и дайте им обыкновенную, словом, переоденьте их, как это вы сделали с теми, кого я только что с вашего позволения фотографировал. — И, видя, что комендант непоколебим, подмигнул и заверил: — Можете быть спокойны, эти фотографии будут свидетельствовать только о том, что немецкие женщины доведены войной до крайней степени истощения. Уверяю вас, увидев такой фотодокумент, многие наши сенаторы прослезятся.
   
Комендант был из смышленых гестаповцев. Спустя некоторое время узниц, переодетых в гражданские платья охранниц, выстроили возле канцелярии.
   
Джо спросил коменданта, не найдется ли в лагере несколько ребятишек, имеющих столь же вызывающий жалость вид, как эти дамы.
   
— Дети — всегда трогательно, — объяснил он.
   
Эта его просьба тоже была выполнена.
   
Пока Джо суетился, заставляя женщин и детей стоять не строем, а свободной группой, Вайс из своей «лейки» сфотографировал его на фоне лагерной ограды за этим занятием.
   
Когда вернулись в Берлин, Вайс по требованию Джо повез его в районы, наиболее сильно разрушенные бомбардировками. Джо старательно и долго фотографировал развалины. Потом, на пути к аэродрому, Вайс спросил:
   
— Ты что, продашь эти снимки в газеты?
   
— Это решит босс, — сказал Джо. — Я работаю на него, а он — на политику.
   
— Какая же в твоих снимках политика?
   
— Ну как же! — удивился Джо. — Наши красные орут, что вы фашисты и звери. А мой босс представит фотодокументы, и все увидят истощенных немок с голодными детьми и тех, с сытыми мордами, в одежде заключенных. Развалины Берлина — это варварское уничтожение европейской цивилизации. И все — с благословения Рузвельта. Понятно? У нас — демократия. И если есть в Америке сторонники сепаратного мира с Германией, то они будут добиваться его, используя принятые в свободном мире средства и доказательства. — Джо засмеялся и похлопал Вайса по плечу.
   
На следующий день Вайс посетил салон массажа и передал профессору Штутгофу негативы фотографий, на которых был запечатлен Джо во время его мошеннических манипуляций. Выслушав Иоганна, профессор сказал, что срочно переправит негативы в Москву, а оттуда, надо полагать, их перешлют в советское посольство в Вашингтоне. Там знают, что нужно с ними сделать, если босс, которому служит Джо, попытается использовать эти фальшивки.
   
Густав спросил Вайса, что полезного он выудил у этого Джо, настоящее имя которого Фрэнк Боулс.
   
Вайс сказал:
   
— Ничего интересного. Боулс больше всего интересовался обычными развалинами Берлина: хотел заработать на снимках. — И счел нужным добавить: — Но ни одного военного объекта он не сфотографировал.
   
Густав заметил пренебрежительно:
   
— Этот не из тех разведчиков, кто стремится сохранить жизнь своим летчикам, и поэтому не интересуется системой нашей противовоздушной обороны. И, пожалуй, он больше заботится о том, как свалить Рузвельта, чем о том, как победить Гитлера…
   
— Да, — подтвердил Вайс. — Он очень непочтительно говорил о своем президенте.
   
— А о фюрере?
   
Вайс твердо взглянул в глаза Густаву.
   
— Дословно он сказал так: «Вам, немцам, следует сменить вывеску Гитлера на другую, тогда вашей фирме проще будет вести дела».
   
Густав пожевал губами, попросил:
   
— Запишите это его высказывание в рапортичку. Остальное можете опустить…
   
В коттеджах на Бисмаркштрассе так же, как и в доме на Беркаерштрассе, 31/35, даже во время сильнейших воздушных налетов на Берлин деловая, рабочая обстановка не нарушалась, словно рабочие районы с грохотом рушились не в том же городе, всего в нескольких километрах отсюда, а в какой-то другой стране.
   
Сначала Вайс приписывал такое железное спокойствие мужеству и самообладанию сотрудников секретной службы. Но вскоре убедился, что ошибается. Это были лишь плоды уверенности в том, что некая частная, «джентльменская» договоренность между германской иностранной разведкой и ее коллегами в Вашингтоне и Лондоне не будет нарушена. Очевидно, из благодарности военно-воздушным силам союзников СССР за создание нормальной рабочей обстановки немецкая иностранная разведка, в числе многих других обязательств, взяла на себя спасение летчиков, сбитых над территорией Германии.
   
Геббельс призывал население вершить самосуды над американскими и английскими летчиками, которые выбросились на парашютах из горящих самолетов.
   
Но не всех пленных американских и английских летчиков ожидала такая участь. Некоторые из них попадали в лагеря для военнопленных, и даже не в общие, а специальные, достаточно комфортабельные, и сотрудники немецкой иностранной секретной службы помогали офицерам и сыновьям тех, кто занимал значительное положение в своей стране, бежать отсюда, обеспечивая возможные удобства и полную безопасность при побеге.
   
Поручения, которые выполнял теперь Вайс, и были связаны с переброской таких военнопленных. В его распоряжение выделили «опель»-фургон, с мощным мотором, снабженный потайным сейфом, радиопередатчиком и вместительным баком для горючего.
   
Уже дважды Вайс перевез пассажиров через границу: один раз швейцарскую, другой — шведскую. Но этим задание не ограничивалось.
   
Сейф в его «опеле» был заполнен золотыми слитками с клеймом немецкого рейхсбанка.
   
Золото следовало поместить в швейцарском банке в сейф, абонированный СД.
   
По законам Третьей империи вывоз золота за пределы рейха считался государственной изменой. Попытка нелегально вывезти из страны золото или валюту каралась смертной казнью.
   
И его пассажир и груз, который Вайс должен был вывезти в своем «опеле» за рубеж, равно таили для него смертельную опасность, хотя делалось это с ведома самого Гиммлера.
   
Вайс был снабжен охранными документами. Но в случае, если бы гестапо проявило законное любопытство и обнаружило в машине Вайса пассажира или груз, тот же Гиммлер подписал бы приказ о его казни, ни на мгновение не задумываясь, и Шелленберг представил бы неопровержимые доказательства того, что Иоганн Вайс — Петер Краус — никогда не числился в кадрах иностранной разведки рейха. Тем более, что Вайс принадлежал к составу особой группы Шелленберга, картотека которой хранилась в его личном сейфе.
   
У каждого из нацистских лидеров была за рубежом своя мощная и солидная агентура, ведавшая их закулисными финансовыми операциями. На плечи Вайса легли самые трудные обязанности — он стал курьером, доставлявшим валютные ценности.
   
И не столько удручала Иоганна опасность, которой он постоянно подвергался, сколько другое. Кроме информации о том, что нацисты, обеспечивая себя на случай поражения рейха, как крысы, стаскивают запасы в новые норы, он в своих рейсах ничего существенного приобрести не мог. К тому же ему казалось, что он перешел на более низкую ступень в своей служебной карьере. Но эти его мысли были плодом представлений, свойственных психологии советского человека.
   
Иоганн не мог понять, что в том мире, где он оказался, золото и валюта — величайшие из всех ценностей, и, назначив его «золотым курьером», ему тем самым оказали неограниченное доверие. А он воспринял поручение заниматься контрабандой золота и валюты как выражение недостаточного к нему доверия.
   
Однажды при пересечении границы его стали преследовать гестаповцы. Он принял бой с ними и, несмотря на то, что его машина была повреждена, все-таки благополучно доставил свой груз. И когда все было кончено, Иоганн лишь порадовался, что получил возможность, с соизволения службы СД и действуя строго по инструкции, перебить нескольких гестаповцев.
   
Поэтому он был несколько растерян, когда, после того как он вернулся на Бисмаркштрассе и поставил на место свою простреленную машину, в гараж началось паломничество. Сотрудники разглядывали пробоины в машине с таким восхищением, будто это были орденские отличия, и восторженно хвалили Вайса. Из донесения гестапо они уже знали, что при пересечении границы «неизвестный человек застрелил трех сотрудников гестапо и тяжело ранил двоих, а сам, очевидно, был убит в стычке».
   
Густав, который тоже пришел в гараж, сказал задумчиво:
   
— После этого вы могли бы совершенно спокойно зачислить себя в покойники. Приобрели бы в Швейцарии любые документы и, сдав золото и валюту в швейцарский банк на новое свое имя, махнули бы в любую нейтральную страну, и там все были бы рады новому миллионеру. — Густав пытливо поглядел на Вайса.
   
Вайс сосредоточенно обследовал наскоро заделанные пробоины в машине и, очевидно, поэтому недостаточно внимательно отнесся к словам Густава. Он только пожаловался:
   
— Швейцарцы такую цену за ремонт машины заломили, что мне ничего другого не оставалось, как самому у них в гараже и маляром и жестянщиком стать, а то пришлось бы возвращаться на искалеченной.
   
— У вас же миллион был с собой, не меньше. Вы что, забыли?
   
— А какое я имею к нему отношение? — пожал плечами Вайс. — Никакого.
   
После инцидента на швейцарской границе Вайс сделал несколько рейсов с таким же грузом в Швецию.
   
Посетив после очередной поездки в Стокгольм салон массажа, он уныло доложил профессору:
   
— Мотаюсь, как извозчик. Вернулся почти к тому, с чего начал здесь. — Предложил не совсем уверенно: — Может, ваши люди организуют на меня налет? Если аккуратно ранят, пожалуй, вывернусь. Валюта и золото вам пригодятся. А я готов, пожалуйста, только прикажите.
   
— И это говорит воспитанник Барышева! Ай-яяй! — пожурил профессор. — Надежда рейха — и вдруг такой пессимизм… Нет, голубчик, больше терпения. Верьте — СД рано или поздно оценит ваши заслуги. Вы просто скромничаете.
   
Вайс вздохнул.
   
— Значит, по-прежнему шоферить?
   
— Да, — приказал доктор. — И при этом избегать стычек с теми, кто стоит на страже законов империи.
   
— Они же меня обстреляли!
   
— А просто удрать вы сочли ниже своего достоинства?
   
— Но ведь это же гестаповцы!
   
— А в порядке самообороны? Это даже по нашим законам разрешается. А если бандиты нападут? Вы должны быть разумным трусом, Белов.
   
— Хорошо, — согласился Вайс. — Я попытаюсь.
   
Профессор сообщил Иоганну, что за время его отсутствия в тайник, назначенный для Генриха Шварцкопфа, поступило несколько важных материалов. Они подтверждают, что созданные в Германии в связи с поражением на Восточном фронте оппозиционные группы ставят своей целью насильственное устранение Гитлера. За этим следует установление в стране режима военной диктатуры, образование военного правительства и заключение компромиссного мира с союзниками СССР на условиях, приемлемых для германского генералитета и промышленников. Капитуляция на Западном фронте и новое наступление на Восточном при поддержке США и Англии.
   
Поэтому главной для Вайса по-прежнему остается задача достать документы, свидетельствующие о переговорах между представителями правящих кругов рейха и союзниками, — документы, касающиеся условий заключения сепаратного мира.
   
Машина Иоганна еще не вышла из ремонта, новых заданий он не получал и, так как делать было совершенно нечего, попросил у Густава разрешения посетить Шварцкопфов. Но Густав отказал ему. Правда, при этом он как-то загадочно улыбнулся и сказал, что отдых — высшая награда для человека в столь бурное и тревожное время.
   
Несколько дней Вайс не выходил из коттеджа на Бисмаркштрассе, потом Густав неожиданно предложил ему отправиться с ним на рыбалку.
   
Иоганн оделся соответствующим образом, и, когда он сел в машину, Густав, оглядев его костюм, еле заметно усмехнулся:
   
— Я и не подозревал, что вы такой опытный рыболов.
   
Поехали они не к озерам, а в Шмаргендорф.
   
— Что это значит? — спросил Вайс.
   
— Есть счастливая возможность доставить вам удовольствие посредством знакомства с одним коллекционером.
   
Вайс вопросительно глянул на Густава.
   
— Потом сами все узнаете.
   
Машину они оставили у подъезда небольшого ресторанчика под названием «Золотой олень», дальше пошли пешком. Вилла стояла где-то в глубине сада, и через дворик и сад их провел служитель. Вслед за ним шествовали двое в штатском, одинаково державшие правую руку в карманах пиджаков. Не доходя до виллы, Густав объявил, что подождет Вайса в саду на скамье. Дальше Вайса сопровождал только служитель, но и тот, остановившись в вестибюле, сказал вполголоса:
   
— Первая дверь налево, вторая комната. Ваше место в кресле у окна.
   
Иоганн прошел в указанном направлении. В комнате никого не было. У окна здесь стояло кресло, огражденное тяжелым столом в виде буквы «П», а несколько поодаль — другое кресло и столик с телефонами. На ручке этого второго кресла Иоганн заметил ряд разноцветных квадратных пластмассовых кнопок: очевидно, они служили для какой-то сигнализации.
   
Он послушно опустился в кресло у окна и стал ждать. Прошло более получаса, но никто не появлялся. Иоганну уже надоело разглядывать великолепно ухоженный сад, в глубине которого важно расхаживали павлины. И тут он услышал мягкие, неторопливые шаги.
   
В комнату вошел человек лет тридцати пяти, среднего роста, сухощавый. На нем был серый плотный костюм в «елочку», а под пиджаком, несмотря на жару, черный джемпер. Опустившись в кресло, он устало разбросал руки и пристально посмотрел на Вайса черными, глубоко впавшими глазами.
   
Вайс приподнялся в своем кресле, но человек этот сделал нетерпеливый жест рукой, Вайс снова сел, давая незнакомцу возможность пытливо осмотреть себя и, в свою очередь, так же пытливо разглядывал его.
   
Темные, гладко причесанные волосы, большие хрящеватые уши, тонкий, с горбинкой нос, защемленный на переносице строгими морщинками. Более глубокие морщины опускались от крыльев носа к углам жестко сжатых губ. Острые скулы, впавшие щеки, под глазами коричневые тени. Кожа желтая, но не от загара, а такая, какая бывает у людей с больной печенью. Сливаясь, эти черты придавали незнакомцу облик скорее привлекательный, чем отталкивающий.
   
Иоганн мог ограничиться и меньшим перечнем примет, чтобы установить, кто перед ним. Это был не кто иной, как Вальтер Шелленберг, бригаденфюрер СС, генерал-майор полиции, начальник Шестого отдела главного имперского управления безопасности. Но он продолжал с искренним любопытством разглядывать Шелленберга, безошибочно угадав, что тому это может показаться только лестным.
   
— Однако вы молоды, — сказал Шелленберг без улыбки.
   
— Если это недостаток, то со временем я исправлю его.
   
— И смелы, — добавил Шелленберг.
   
— Виноват, господин бригаденфюрер! — Вайс вскочил, вытянулся.
   
— Сядьте, — приказал Шелленберг. — Я имел в виду ваше поведение не здесь, передо мной, а на границе.
   
— У меня есть достойный пример, которому я бы хотел следовать, — сказал Вайс и твердо взглянул в глаза Шелленберга.
   
Тот чуть улыбнулся.
   
— И к тому же честны. Не слишком ли много для одного человека?
   
— Для человека, который служит вам, — нет! — Лицо Вайса не дрогнуло.
   
— Вы находчивы. — Добавил: — Вилли Шварцкопф был крайне удивлен, что вы не сочли возможным поделиться с ним впечатлениями о своей новой службе.
   
— Разговоры о службе нам строжайше запрещены, мой бригаденфюрер.
   
— Кем?
   
— Самим содержанием нашей работы, — быстро нашелся Вайс.
   
— И она вам нравится?
   
— Я служу рейху.
   
— В таких случаях принято отвечать — фюреру.
   
— Так точно, мой бригаденфюрер!
   
— Ну что ж, вы, кажется, отлично разобрались в тонкостях нашей службы, — многозначительно сказал Шелленберг. Спросил после паузы: — У вас есть ко мне вопросы?
   
— Я счастлив увидеть вас, мой бригаденфюрер!
   
— Это все?
   
Вайс промолчал.
   
Шелленберг, пристально глядя в глаза Вайса, вдруг объявил:
   
— Запомните еще одну вашу кличку — «Фред». Она будет существовать только для моих личных распоряжений. — Помедлил, протянул Вайсу заложенное в пластмассовую обложку удостоверение, приказал: — Прочтите.
   
В удостоверении значилось:
   
    
«Предъявитель, 178 см роста, 72 кг веса, серые глаза. Имеет право ездить по всем дорогам рейха, генерал-губернаторства, Франции, Бельгии, Голландии, въезжать в запретные зоны, концлагеря, гарнизоны войск СС и вермахта на любой машине в гражданской или военной одежде и с любым пассажиром (или пассажирами). Удостоверение действительно лишь при наличии фотографии.
    Подпись: рейхсфюрер СС (Гиммлер), начальник гестапо (Мюллер), начальник ОКВ (Кейтель), начальник СД (Кальтенбруннер)».
   
   
— Мощный документ, — сказал Вайс, почтительно возвращая удостоверение Шелленбергу.
   
Тот небрежно бросил его на столик, приподнялся и, подавая Вайсу руку, сказал:
   
— Надеюсь, если вы и впредь будете столь же исполнительны, ваша фотография, возможно даже в ближайшее время, понадобится для этого документа.
   
Вайс пожал протянутую ему руку, поклонился и направился к двери.
   
Внезапно он был остановлен.
   
— Почему вы не донесли партии о некоторых преступных действиях капитана фон Дитриха? — спросил Шелленберг.
   
Вайс быстро обернулся и решительно ответил:
   
— А потому, что мой непосредственный начальник господин фон Лансдорф не давал мне об этом никаких указаний.
   
— Вы не выполнили долга наци.
   
— Я руководствуюсь в первую очередь своим служебным долгом.
   
— Вы хотите сказать, что существует какое-то различие между долгом перед партией и служебным долгом?
   
— Я этого не говорил, — сказал Вайс.
   
— Но я вас так понял.
   
— Вы хотите так меня понять? — спросил Вайс.
   
— А вы не хотите, чтобы я вас так понял?
   
Иоганн знал, что у Шелленберга отношения с Гиммлером отличные, а с Борманом — почти враждебные. И решился на отчаянно смелый поступок.
   
Сделав шаг вперед, объявил:
   
— Да, вы меня правильно поняли, мой бригаденфюрер.
   
Шелленберг сжал губы, острые скулы еще резче выступили на его желтоватом лице. Он долго молчал, не спуская испытующего взгляда с лица Вайса, потом неожиданно улыбнулся, сказал дружелюбно:
   
— Господин фон Лансдорф — мой друг, и его благожелательный отзыв о вас послужил дополнительной причиной того, что отныне вы будете числиться в моем личном списке как «Фред». И я отвечу доверием на ваше доверие. Не исключено, что в ближайшие дни фюрер, возможно, подчинит абвер рейхсфюреру. Тем самым вы получите возможность вновь встретиться с некоторыми своими прежними сослуживцами, в том числе и с капитаном фон Дитрихом. — И Шелленберг снова, на этот раз многозначительно, тверже пожал руку Вайсу.
   
Когда Иоганн разыскал в саду Густава, тот по его лицу сразу же догадался о результатах встречи с «шефом» и тоже решительно, даже с некоторой горячностью, пожал ему руку.
   
В ресторане «Золотой олень» Густав настоял, чтобы они распили в честь успехов Вайса бутылку старого, коллекционного вина. И сам заплатил за нее, хотя подобное расточительство не было принято даже среди закадычных друзей: офицеры разведки привыкли в таких случаях расплачиваться каждый за себя.
   
Очередную встречу профессор назначил Иоганну в укромном, заросшем длинноветвистыми плакучими ивами местечке на берегу озера Хавель.
   
Когда Иоганн пришел, он уже ждал его в рыбачьем ялике.
   
Берясь сразу за весла, профессор сказал:
   
— Представьте, я пригласил вас только для того, чтобы, как говорится у нас дома, провести вместе выходной день. — Усмехнулся: — Как вы думаете, можем мы себе позволить такую роскошь?
   
— Не знаю, — сказал Вайс.
   
— Я предлагаю, — заявил профессор, — полностью отдаться фантазии: представим себе, что мы с вами рыбачим где-нибудь, допустим, на Ладоге.
   
— Непохоже, — со вздохом возразил Вайс.
   
— Моя жена и дочь тоже считают, что непохоже, — согласился с ним профессор.
   
— А откуда они могут это знать?
   
— Извините, — насмешливо сказал профессор, — но я человек семейный, и этот факт укрепляет здесь мою репутацию.
   
— Вы женаты на немке?
   
— Что вы, голубчик! Карьеру семьянина я начал еще с рабфака.
   
— И ваши жена и дочь знают?..
   
— Безусловно, — сказал профессор. Улыбнулся. — И, верите, неплохое получилось подразделение: жена — инженер на секретном заводе Юнкерса, дочь — во вспомогательном женском батальоне службы наблюдения ПВО Берлина. — И добавил с нежностью: — Весьма оказались толковые товарищи.
   
Иоганн жалостливо поглядел на профессора:
   
— И вам за них не страшно?!
   
— Видите ли, в данных обстоятельствах я предпочел бы, чтобы жена безропотно подчинилась моей воле и покорно ожидала супруга дома. Но мы с ней в один год и даже в один месяц вступили в партию. И в связи с этим она считает, что у меня перед ней нет никаких преимуществ старшего. Очевидно, она и дочь воспитала в подобных представлениях. Думаю, что Центр разрешил мне эту семейственность на работе в порядке исключения.
   
— Я бы на такое никогда не решился, — сказал Вайс. — Рисковать своей жизнью — это что ж, не так трудно… А вот рисковать жизнью тех, кого любишь, у меня не хватило бы духа…
   
— У меня его тоже не хватало, — признался профессор. — Но у жены и дочери мужества оказалось более чем достаточно. Мы помогаем друг другу жить, исполнять свой долг. Если есть высшая близость между людьми, я полагаю, что она добывается именно таким образом.
   
Вайс посмотрел на профессора с восхищением и нежностью.
   
— И вы тоже чекист?
   
— Имею значительную выслугу лет.
   
— Вы действительно врач?
   
— Это мой второй диплом, — с достоинством сказал профессор. — Первый я получил в тридцатом году, когда закончил истфак. Склонность к медицине обнаружил в себе позже, а образование получил в Мюнхене. — И вдруг сразу же, круто переменил тему разговора. — Кстати, как вы оценивали поражение немцев под Сталинградом? — спросил он.
   
— Я боялся, что выдам себя, не смогу скрыть радость и провалюсь на этом.
   
— Нет, с точки зрения немца.
   
— Ну что ж, — нерешительно сказал Иоганн, — как величайшее поражение вермахта, полный провал плана «Барбаросса».
   
— А с политической стороны?
   
— Точно так же.
   
— А вот, представьте, гитлеровская пропагандистская машина использовала катастрофу под Сталинградом в ином плане. Превратила ее в пропагандистскую акцию, обращенную к реакционным правящим кругам союзников. Вы знаете, Гитлер, потрясенный поражением, не мог в эти дни выступать, его речь прочел по радио Геринг. Слышали эту речь? Не пришлось? Напрасно! Она вся была обращена к Уолл-стриту и Сити. Гитлер расписывал себя как единственного спасителя западной цивилизации от большевистского варварства. А Геббельс, в дальнейшем развивая эту мысль, объявил: «Ясно, господа, что мы неверно оценивали военный потенциал Советского Союза! Сейчас он впервые открылся нам во всей своей кошмарной величине. Сталинград был и остается великим сигналом тревоги… Осталось лишь две минуты до двенадцати», — то есть до полного поражения Германии. А этот трехдневный траур после ликвидации окруженных под Сталинградом войск? Вы понимаете, зачем это? Превратить гибель своих солдат в орудие пропаганды, чтобы напугать правящие верхи союзников мощью Советской страны. Помочь реакционным кругам Америки и Англии вызвать в своих странах волну антикоммунизма и подготовить таким образом почву для вероломного сепаратного мира. И, по нашим данным, действия гитлеровской пропаганды оказались небезуспешными. Тайные дипломаты союзников чрезвычайно оживились. Аллен Даллес перекочевал в Берн с целым разведывательным штабом, и множество посланцев немецких разведслужб, с которыми у Даллеса старые доверительные отношения, протоптало к нему тропы.
   
— Да, — сказал Вайс, — я это знаю.
   
— Учтите, — предупредил профессор, — союзники заслали в Германию целую армию разведчиков. И знаете, чем они сейчас занимаются? Изучают настроения германского народа, силы Сопротивления. Но вовсе не для того, чтобы помочь движению Сопротивления хотя бы оружием. Нет. Хотят выяснить, не будет ли это движение препятствовать намерениям союзников сохранить Германию после ее поражения как империалистическую державу, враждебную Советскому Союзу. По имеющимся у нас данным, Даллес озабочен тем, чтобы вермахт и после поражения сохранил силы, способные подавить революционное движение в стране. Значит, Даллес представляет те американские круги, которые сейчас разрабатывают не столько планы наступления на втором фронте, сколько планы подавления революционных сил германского народа после поражения Гитлера и, как болтал ваш подопечный американский разведчик, хотят сменить вывеску Гитлера на другую. Ненависть американского и английского народа к Гитлеру настолько велика, что Даллес, кажется, готов содействовать покушению на его жизнь, чтобы потом договориться с той же самой фашистской фирмой, но действующей уже под иной вывеской. И не исключено, что Геринг, Геббельс, Гиммлер были бы счастливы подарить рейху свое имя для этой цели.
   
— Да, — задумчиво согласился Вайс. — Все это, пожалуй, так…
   
— Слово «пожалуй» — плохой слово, — сердито прервал его профессор. — Я говорю, опираясь на факты и доказательства. И наша с вами задача — представить в Центр документы, с исчерпывающей и неопровержимой полнотой свидетельствующие, что между союзниками и оппозиционными группами рейха ведутся переговоры о сепаратном мире. Как видите, сейчас мы с вами должны поработать на Германию. На будущую Германию. Ну как, не возражаете? — Заметил с улыбкой: — Может, вы полагаете, что я, как историк по образованию, в данном случае мыслю лишь историческими категориями? Но мой опыт чекиста подтверждает: такое мышление сродни долгу, который я выполняю. Предотвратить новый заговор против народа, уже ставшего жертвой фашистского заговора, — значит спасти его. Я думаю так.
   
Некоторое время они молчали. Но вот после долгой паузы профессор снова заговорил:
   
— Рассказав вам о моей семье, я нарушил правила конспирации. Но я сделал это намеренно. Сознание, что я здесь не один, что малейшая моя оплошность может привести к гибели самых близких мне людей, воодушевляет меня, если так можно сказать, на величайшую осмотрительность. — Профессор просительно улыбнулся. — И теперь я рассчитываю, что вы будете вести себя так же осторожно. Ведь, рассказав вам о своей семье, я как бы доверил вам ее судьбу. Я знаю, что вы несколько излишне склонны к самостоятельным действиям, часто увлекаетесь, но верю: вы поняли, чем теперь я вас обязываю неуклонно продумывать каждый ваш шаг на пути к намеченной цели.
   
Самоотверженное решение старого чекиста потрясло Иоганна своим великодушием, проникновенной заботой и доверием — самым высоким, какое может оказать человек мужественный, сильный, безошибочно чувствующий эти же качества у своих друзей.
   
   
Гуго Лемберг снова пригласил к себе Вайса и снова принял его в кабинете отца. Иоганн заметил, что с книжных полок исчезли материалы и книги о Советском Союзе.
   
На этот раз Гуго был более откровенен. Он говорил о трагическом положении Германии. Сказал, что, по данным абвера, насыщенность советских войск боевой техникой в сравнении с осенью 1942 года возросла в пять-шесть раз, соответственно вырос и их боевой опыт, и что военными средствами Германия теперь войну выиграть не может.
   
— А какие же средства требуются, чтобы не проиграть войну? — спросил Вайс.
   
Гуго ответил уклончиво:
   
— В США существует сильная антирузвельтовская группировка, которая заинтересована в том, чтобы сохранить военный потенциал Германии как угрозу против России. Но эта группировка бессильна против ненависти американцев к Гитлеру.
   
— А в Англии?
   
Гуго усмехнулся.
   
— В тысяча девятьсот тридцать восьмом году Черчилль заявил, что мечтает видеть во главе Англии деятеля такой силы воли и духа, как Гитлер, и теперь он боится английского народа и вынужден обуздывать стремления лидера английских фашистов.
   
— Ну, а каковы намерения России?
   
Гуго пожал плечами.
   
— Сталин, выражая позиция советского правительства, утверждает, что задачей Советского Союза в войне является не уничтожение Германии, но уничтожение преступного гитлеровского режима и его вдохновителей.
   
Вайс развел руками.
   
— После отдельных неудач на фронте фюрер снял с постов многих наших прославленных полководцев, — сказал Гуго. — И этим как бы возложил на генералитет ответственность за провал кампаний.
   
— А теперь эти полководцы в отставке пытаются возложить на фюрера вину за военные неудачи, — ехидно заметил Вайс.
   
Гуго бросил на Вайса недовольный взгляд.
   
— Если мы потерпим поражение, то пресечь революционный мятеж во всех случаях сможет только правительство военной диктатуры, состоящее из тех же полководцев, — сказал он и добавил: — По данным СД, несомненно преуменьшающим явную опасность, выходит, что сейчас в Германии лишь пятьдесят — шестьдесят процентов населения беспрекословно подчиняется правительству. Тридцать процентов недовольны существующим режимом, но опасности не представляют. Остальные — ненадежны. Этих подвергают усиленным репрессиям или пачками отправляют на фронт. Такое соотношение политико-морального состояния населения не стабильно: оно беспрерывно ухудшается. Возможно, армии союзников и взяли бы на себя полицейские функции подавления недовольных. Но для этого армии союзников должны прийти в Германию, и прийти не ослабленными нашим сопротивлением, иначе они не сумеют выполнить свои важные функции.
   
Вайс спросил:
   
— Но ведь для того, чтобы они могли сохранить свои силы, нам придется снять армии с Западного фронта?
   
Гуго сказал со злостью:
   
— Паулюс изменнически капитулировал в Сталинграде, опозорил мундир германского офицера. Но если бы так поступил немецкий генерал на Западном фронте, это была бы акция, совершенная во имя спасения Германии от катастрофы революционного восстания.
   
— Значит, открыть фронт на Западе — это не измена, а услуга рейху?
   
— Да, если мы не хотим потерять империю. Если мы хотим спасти Германию от опасности коммунизма.
   
При этих словах Гуго в комнату вошел офицер, внешность которого поразила Иоганна своей строгой сосредоточенностью. Приятное лицо не портила даже черная повязка, прикрывавшая его левый глаз. Сухопарый, подтянутый. Вместо правой руки — протез в лайковой перчатке, на левой не хватало двух пальцев.
   
— Знакомьтесь, — сказал Гуго, — полковник генерального штаба граф Клаус Шенк фон Штауфенберг. — Объяснил: — Граф был ранен на тунисском фронте, только что из госпиталя. — Добавил не без оттенка зависти: — Получил в Берлине пост начальника штаба резервной армии. — Обращаясь к Штауфенбергу, сообщил: — Обер-лейтенант Иоганн Вайс, как я вам уже говорил, работал в абвере, специалист по России. — Пояснил Вайсу: — У меня с полковником различные точки зрения на русский вопрос, как, впрочем, и на некоторые иные вопросы, но это не мешает нашей дружбе.
   
Штауфенберг сказал, усаживаясь в кресло напротив Вайса:
   
— Как вы теперь знаете, я воевал в Африке. Но меня живо интересует наш главный противник — русские.
   
Вайс предупредил:
   
— Я не был на Восточном фронте.
   
— Но по роду своей службы вы общались с русскими военнопленными, изучали их, осведомлены о подпольных организациях, которые они создают в лагерях, — все это для меня небезыинтересно. Расскажите все, что возможно, — попросил полковник.
   
Сначала Иоганн говорил очень сдержанно. Но потом, когда Гуго вышел, вопросы Штауфенберга стали более откровенны. В них сквозило не только любопытство. Иоганн уловил в этих вопросах даже некоторый оттенок одобрения той героической борьбе, которую ведут в условиях концлагерей русские военнопленные.
   
Обо всем этом Иоганн рассказывал так, будто он хотел только объяснить, как трудна и сложна работа абвера с контингентом советских военнопленных. И, говоря о стойкости, непреклонной политической убежденности военнопленных, он как бы одновременно оправдывал недостаточные успехи абвера в работе с агентурой.
   
Особое впечатление на Штауфенберга произвело сообщение Вайса о том, что советские разведчики спасли четырех приговоренных к казни немецких военнослужащих. Не меньше взволновал его и рассказ о побеге группы заключенных, работавших на одном из немецких заводов. Когда их поймали, они даже под самыми страшными пытками не выдали немецких рабочих, с помощью которых совершили побег. А ведь вместо тех, кто помог им бежать, они могли назвать имена любых других немцев, работавших на заводе, и тех бы казнили вместе с ними. Это избавило бы русских от пыток и дало им возможность отомстить немцам как своим палачам.
   
Штауфенберг слушал Вайса с глубокой сосредоточенностью. Его усталое лицо с горькими морщинками в углах рта выражало искреннюю взволнованность и вместе с тем как-то смягчилось. Он спросил:
   
— Вы полагаете, у военнопленных и у иностранных рабочих уже существует какая-то организация Сопротивления?
   
— Возможно.
   
— В таком случае они, несомненно, связаны с немецким коммунистическим подпольем.
   
— Эти вопросы находятся в компетенции гестапо, — сказал Вайс.
   
Штауфенберг, будто не расслышав, заметил задумчиво:
   
— А те, безусловно, связаны с советским командованием…
   
Если бы в это время не вернулся Гуго, возможно, Вайсу удалось бы составить более определенное представление о том, чем вызван интерес Штауфенберга к организациям Сопротивления военнопленных. Но при виде Гуго полковник мгновенно переменил тему разговора. Сказал, обратясь к Гуго: