1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 
      
Когда всю правду я пойму.
     
     
      
И я хвалил себя за память,
      
Что пронесла через года
      
Сквозь жгучий камень, вьюги заметь
      
И власть всевидящего льда
     
     
      
Твое спасительное слово,
      
Простор душевной чистоты,
      
Где строчка каждая — основа,
      
Опора жизни и мечты.
     
     
      
Вот потому-то средь притворства
      
И растлевающего зла
      
И сердце все еще не черство,
      
И кровь моя еще тепла.
     
    
   
   
    
     
С годами все безоговорочней
    
    
     
      
С годами все безоговорочней
      
Суждений прежняя беспечность,
      
Что в собранной по капле горечи
      
И есть единственная вечность.
     
     
      
Затихнут крики тарабарщины,
      
И надоест подобострастье,
      
И мы придем, вернувшись с барщины,
      
Показывать Господни страсти.
     
     
      
И, исполнители мистерии
      
В притихшем, судорожном зале,
      
Мы были то, во что мы верили,
      
И то, что мы изображали.
     
     
      
И шепот наш, как усилителем
      
Подхваченный сердечным эхом,
      
Как крик, ударит в уши зрителя,
      
И будет вовсе не до смеха.
     
     
      
Ему покажут нашу сторону
      
По синей стрелочке компаса,
      
Где нас расклевывали вороны,
      
Добравшись до живого мяса,
     
     
      
И где черты ее фантазии,
      
Ее повадок азиатских
      
Не превзошли ль в разнообразии
      
Какой-нибудь геенны адской.
     
     
      
Хранили мы тела нетленные,
      
Как бы застывшие в движенье,
      
Распятые и убиенные
      
И воскрешенные к сраженьям.
     
     
      
И бледным северным сиянием
      
Качая призрачные скалы,
      
Светили мы на расстоянии
      
Как бы с какого пьедестала.
     
     
      
Мы не гнались в тайге за модами,
      
Всю жизнь шагая узкой тропкой,
      
И первородство мы не продали
      
За чечевичную похлебку.
     
     
      
И вот, пройдя пути голгофские,
      
Чуть не утратив дара речи,
      
Вернулись в улицы московские
      
Ученики или предтечи.
     
    
   
   
    
     
Копье Ахилла
    
    
     
      
Когда я остаюсь один,
      
Я вышибаю клином клин,
      
Рисую, словно не нарочно,
      
Черты пугающих картин,
      
Недавно сделавшихся прошлым.
     
     
      
Былые боли и тщеты
      
Той молчаливой нищеты
      
Почти насильно заставляю
      
Явиться вновь из темноты
      
Глухого призрачного края.
     
     
      
И в укрепленье чьих-то воль
      
Здесь героическую роль
      
Всему дает воспоминанье,
      
Что причиняло раньше боль.
      
Что было горем и страданьем.
     
     
      
А мне без боли нет житья,
      
Недаром слышал где-то я,
      
Что лечит раны за могилой
      
Удар целебного копья —
      
Оружья мертвого Ахилла.
     
    
   
   
    
     
Перстень
    
    
     
      
Смейся, пой, пляши и лги,
      
Только перстень береги.
      
Ласковый подарок мой
      
Светлою слезой омой.
     
     
      
Если ты не веришь мне,
      
При ущербной злой луне
      
Палец с перстнем отруби,
      
В белый снег пролей рубин.
     
     
      
И, закутавшись в туман,
      
Помни — это не обман,
      
Не закрыть рассветной мглой
      
Ненаглядный перстень мой.
     
     
      
Проведи перед лицом
      
Окровавленным кольцом
      
И закатный перстня цвет
      
Помни много, много лет.
     
    
   
   
    
     
Утро стрелецкой казни[14]
    
    
     
      
В предсмертных новеньких рубахах
      
В пасхальном пламени свечей
      
Стрельцы готовы лечь на плаху
      
И ожидают палачей.
     
     
      
Они — мятежники — на дыбе
      
Царю успели показать
      
Невозмутимые улыбки
      
И безмятежные глаза.
     
     
      
Они здесь все — одной породы,
      
Один другому друг и брат,
      
Они здесь все чернобороды,
      
У всех один небесный взгляд.
     
     
      
Они затем с лицом нездешним
      
И неожиданно тихи,
      
Что на глазах полков потешных
      
Им отпускаются грехи.
     
     
      
Пускай намыливают петли,
      
На камне точат топоры.
      
В лицо им бьет последний ветер
      
Земной нерадостной поры.
     
     
      
Они с Никитой Пустосвятом
      
Увидят райский вертоград.
      
Они бывалые солдаты
      
И не боятся умирать.
     
     
      
Их жены, матери, невесты
      
Бесслезно с ними до конца.
      
Их место здесь — на Лобном месте,
      
Как сыновьям, мужьям, отцам.
     
     
      
Твердят слова любви и мести,
      
Поют раскольничьи стихи.
      
Они — замес того же теста,
      
Закваска муки и тоски.
     
     
      
Они, не мудрствуя лукаво,
      
А защищая честь и дом,
      
Свое отыскивают право
      
Перед отечества судом.
     
     
      
И эта русская телега
      
Под скрип немазаных осей
      
Доставит в рай еще до снега
      
Груз этой муки, боли всей.
     
     
      
В руках, тяжелых, как оглобли,
      
Что к небу тянут напослед,
      
С таких же мест, таких же лобных,
      
Кровавый разливая свет.
     
     
      
Несут к судейскому престолу
      
Свою упрямую мольбу.
      
Ответа требуют простого
      
И не винят ни в чем судьбу.
     
     
      
И несмываемым позором
      
Окрасит царское крыльцо
      
В национальные узоры
      
Темнеющая кровь стрельцов.
     
    
   
   
    
     
Боярыня Морозова[15]
    
    
     
      
Попрощаться с сонною Москвою
      
Женщина выходит на крыльцо.
      
Бердыши тюремного конвоя
      
Отражают хмурое лицо.
     
     
      
И широким знаменьем двуперстным
      
Осеняет шапки и платки.
      
Впереди — несчитанные версты,
      
И снега — светлы и глубоки.
     
     
      
Перед ней склоняются иконы,
      
Люди — перед силой прямоты
      
Неземной — земные бьют поклоны
      
И рисуют в воздухе кресты.
     
     
      
С той землей она не будет в мире,
      
Первая из русских героинь,
      
Знатная начетчица Псалтыри,
      
Сторож исторических руин.
     
     
      
Возвышаясь над толпой порабощенной,
      
Далеко и сказочно видна,
      
Непрощающей и непрощеной
      
Покидает торжище она.
     
     
      
Это — веку новому на диво
      
Показала крепость старина,
      
Чтобы верил даже юродивый
      
В то, за что умрет она.
     
     
      
Не любовь, а бешеная ярость
      
Водит к правде Божию рабу.
      
Ей гордиться — первой из боярынь
      
Встретить арестантскую судьбу.
     
     
      
Точно бич, раскольничье распятье
      
В разъяренных стиснуто руках,
      
И гремят последние проклятья
      
С удаляющегося возка.
     
     
      
Так вот и рождаются святые,
      
Ненавидя жарче, чем любя,
      
Ледяные волосы сухие
      
Пальцами сухими теребя.
     
    
   
   
    
     
Рассказ о Данте[16]
    
    
     
      
Мальчишка промахнулся в цель,
      
Ребячий мяч упал в купель.
      
Резьба была хитра, тонка.
      
Нетерпеливая рука
      
В купель скользнула за мячом,
      
Но ангел придавил плечом
      
Ребенка руку. И рука
      
Попала в ангельский капкан.
      
И на ребячий плач и крик
      
Толпа людей сбежалась вмиг.
      
И каждый мальчика жалел,
      
Но ссоры с Богом не хотел.
      
Родная прибежала мать,
      
Не смея даже зарыдать,
      
Боясь святыню оскорбить,
      
Навеки грешницею быть.
      
Но Данте молча взял топор
      
И расколол святой узор,
      
Зажавший в мрамора тиски
      
Тепло ребяческой руки.
      
И за поступок этот он
      
Был в святотатстве обвинен
      
Решеньем папского суда
      
Без колебанья и стыда…
      
И призрак Данте до сих пор
      
Еще с моих не сходит гор,
      
Где жизнь — холодный мрамор слов,
      
Хитро завязанных узлов.
     
    
   
   
    
     
Скоро мне при свете свечки
    
    
     
      
Скоро мне при свете свечки
      
В полуденной тьме
      
Греть твои слова у печки.
      
Иней на письме.
      
Онемело от мороза
      
Бедное письмо.
      
Тают буквы, точат слезы
      
И зовут домой.
     
    
   
   
    
     
Верю[17]
    
    
     
      
Сотый раз иду на почту
      
За твоим письмом.
      
Мне теперь не спится ночью,
      
Не живется днем.
     
     
      
Верю, верю всем приметам,
      
Снам и паукам.
      
Верю лыжам, верю летом
      
Узким челнокам.
     
     
      
Верю в рев автомобилей,
      
Бурных дизелей,
      
В голубей почтовых крылья,
      
В мачты кораблей.
     
     
      
Верю в трубы пароходов,
      
Верю в поезда.
      
Даже в летную погоду
      
Верю иногда.
     
     
      
Верю я в оленьи нарты,
      
В путевой компас
      
У заиндевевшей карты
      
В безысходный час.
     
     
      
В ямщиков лихих кибиток,
      
В ездовых собак…
      
Хладнокровию улиток,
      
Лени черепах…
     
     
      
Верю щучьему веленью,
      
Стынущей крови…
      
Верю своему терпенью
      
И твоей любви.
     
    
   
   
    
     
Затлеют щеки, вспыхнут руки
    
    
     
      
Затлеют щеки, вспыхнут руки,
      
Что сохраняют много лет
      
Прикосновения разлуки
      
Неизгладимый, тяжкий след.
     
     
      
Их жгучей болью помнит кожа,
      
Как ни продублена зимой.
      
Они с клеймом, пожалуй, схожи,
      
С моим невидимым клеймом,
     
     
      
Что на себе всю жизнь ношу я
      
И только небу покажу.
      
Я по ночам его рисую,
      
По коже пальцем обвожу.
     
     
      
Мое лицо ты тронешь снова,
      
Ведь я когда-нибудь вернусь,
      
И в память нового былого
      
От старой боли исцелюсь.
     
    
   
   
    
     
Скоро в серое море
    
    
     
      
Скоро в серое море
      
Ворвется зима,
      
И окутает горы
      
Лиловая тьма.
     
     
      
Скоро писем не будет.
      
И моя ли вина,
      
Что я верил, как люди,
      
Что бывает весна.
     
    
   
   
    
     
Четвертый час утра. Он — твой восьмой
    
    
     
      
Четвертый час утра. Он — твой восьмой,
      
Вечерний час. И день, твой — день вчерашний.
      
И ночь, тебя пугающая тьмой,
      
Придет сюда отцветшей и нестрашной.
     
     
      
Она в дороге превратится в день,
      
В почти что день. Веленьем белой ночи
      
Деревья наши потеряют тень.
      
И все так странно, временно, непрочно…
     
     
      
Она ясна мне, северная ночь,
      
Она безукоризненно прозрачна.
      
Она могла бы и тебе помочь,
      
Тогда б у вас не красили иначе.
     
     
      
На вашей долготе и широте
      
Она темна и вовсе не бессонна.
      
Она чужда моей ночной мечте
      
Другого цвета и другого тона.
     
    
   
   
    
     
Февраль — это месяц туманов
    
    
     
      
Февраль — это месяц туманов
      
На северной нашей Земле,
      
Оптических горьких обманов
      
В морозной блистающей мгле.
     
     
      
Я женской фигурою каждой,
      
Как встречей чудесной, смущен.
      
И точно арктической жаждой
      
Мой рот лихорадкой сожжен.
     
     
      
Не ты ли сошла с самолета,
      
Дороги ко мне не нашла.
      
Стоишь, ошалев от полета,
      
Еще не почувствовав зла.
     
     
      
Не ты ли, простершая руки
      
Над снегом, над искристым льдом,
      
Ведешь привиденье разлуки
      
В заснеженный маленький дом.
     
    
   
   
    
     
Скрипач
    
    
     
      
Скрипач играет на углу
      
А снег метет,
      
И ветер завивает мглу
      
И кружево плетет.
      
Но в этот искрящийся плащ
      
Со своего плеча
      
Мороз, наверно, для тепла
      
Укутал скрипача.
      
Все гуще снег, визгливей плач,
      
Тревожней вой…
      
В него вплетает и скрипач
      
Дрожащий голос свой.
      
И звука гибкая волна
      
Такой тоски полна,
      
Что нам одна она слышна,
      
Скрипичная струна…
     
    
   
   
    
     
Не откроем песне двери
    
    
     
      
Не откроем песне двери,
      
Песня нынче не нужна.
      
Мы не песней горе мерим
      
И хмелеем без вина.
     
     
      
Камнем мне на сердце ляжет
      
Гул тяжелый хоровой.
      
Песни русская протяжность,
      
Всхлипы, аханье и вой…
     
    
   
   
    
     
Мы несчастье и счастье
    
    
     
      
Мы несчастье и счастье
      
Различаем с трудом.
      
Мы бредем по ненастью,
      
Ищем сказочный дом,
     
     
      
Где бы ветры не дули,
      
Где бы крыша была,
      
Где бы жили июли
      
И где б не было зла.
     
     
      
Этим сказочным домом
      
Бредит каждый, и вот
      
Он находит хоромы
      
Ив хоромы идет.
     
     
      
Но усталые взоры
      
Не заметят впотьмах —
      
Это иней узоры
      
Налепил на дверях.
     
     
      
Невеселая келья
      
Холодна и темна.
      
Здесь его новоселье
      
Без огня, без вина.
     
     
      
Но, согрев своим телом
      
Ледяную кровать,
      
Он решает несмело
      
Все же здесь ночевать.
     
     
      
И опять на дорогу
      
Он выходит с утра
      
И помолится Богу,
      
Как молился вчера…
     
    
   
   
    
     
Мы спорим обо всем на свете 
    
    
     
      
Мы спорим обо всем на свете
      
Затем, что мы — отцы и дети,
      
И, ошалев в семнадцать лет,
      
В угрозы улицы поверив,
      
К виску подносим пистолет
      
Иль хлопаем на память дверью.
      
Но, испугавшись новизны,
      
В которой чуем неудачу,
      
Мы видим дедушкины сны,
      
Отцовскими слезами плачем.