1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 
 Глава 19. ДРУЖЕСКИЕ  СОВЕТЫ    

     

Подойдя  к кровати, где лежал измученный лихорадкой Фуке, д'Артаньян увидел человека,  цепляющегося за уходящую жизнь и старательно оберегающего тонкую ткань бытия,  такую непрочную и чувствительную к ударам и острым углам этого мира. Заметив  д'Артаньяна в дверях, суперинтендант сердечно приветствовал его.    

– Здравствуйте,  монсеньер, – ответил д'Артаньян. – Как изволите себя чувствовать  после поездки?    

– Довольно  хорошо, благодарю вас.    

– А  как лихорадка?    

– Довольно  плохо. Как видите, я беспрерывно пью. Сейчас же по прибытии в Нант я наложил на  местное население контрибуцию в виде травяного отвара.    

– Прежде  всего надо выспаться, монсеньер.    

– Черт  возьми, дорогой господин д'Артаньян, я охотно поспал бы…    

– Кто  же мешает?    

– Прежде  всего вы, капитан.    

– Я!  Ах, монсеньер!..    

– Разумеется.  Или, быть может, и в Нанте вы являетесь ко мне так же, как явились в Париже, не  по повелению короля?    

– Ради  бога, оставьте, монсеньер, короля в покое! В тот день, когда я приду по  повелению короля для того, о чем вы сейчас говорите, обещаю не заставлять вас  томиться в догадках. Я положу руку на шпагу, как полагается по артикулу, и  скажу вам самым торжественным током: «Монсеньер, именем короля арестую вас!»    

Фуке  против воли вздрогнул: до того голос темпераментного гасконца был естествен и могуч.  Инсценировка события была почти столь же страшна, как само событие.    

– Вы  обещаете быть по отношению ко мне до такой степени искренним?    

– Моя  честь порукою! Но поверьте, мы еще далеки от этого.    

– Почему  вы так считаете, господин д'Артаньян? Что до меня, то я думаю совершенно обратное.    

– Я  ни о чем подобном не слышал.    

– Что  вы, что вы! – произнес Фуке.    

– Да  нет же, вы очень приятный человек, несмотря на треплющую вас лихорадку. И  король не может, не должен позволить, чтобы ему помешали испытывать к вам  чувство глубокой любви.    

Фуке  поморщился:    

– А  господин Кольбер тоже любит меня, и так же, как вы говорите?    

– Я  не говорю о господине Кольбере. Это – человек исключительный. Он вас не  любит – возможно; но, черт возьми, белка может спастись от ужа, пожелай  она этого.    

– Честное  слово, вы разговариваете со мною как друг, и, клянусь жизнью, я никогда не  встречал человека вашего ума и вашего сердца!    

– Вы  слишком добры. И вы ждали сегодняшнею утра, чтобы удостоить меня таким комплиментом?    

– До  чего же мы бываем слепы! – пробормотал Фуке.    

– Ваш  голос становится хриплым. Выпойте, монсеньер, выпейте.    

И он с  искренним дружелюбием протянул ему чашку с отваром; Фуке принял ее у него из  рук и поблагодарив ласковою улыбкой.    

– Такие  вещи случаются только со мной, – сказал мушкетер. – Я провел у вас на  глазах долгие десять лет, и притом это были те годы, когда вы ворочали грудами  золота. Вы выплачивали по четыре миллиона в год одних пенсий и никогда не  замечали меня. И вот теперь вы обнаруживаете, что я существую на свете,  обнаруживаете это в момент…    

– Моего  падения, – перебил Фуке. – Это верно, дорогой господин д'Артаньян.    

– Я  не говорю этого.    

– Но  вы так думаете, и это важнее. Если я паду, верьте мне, не пройдет ни одного  дня, чтобы я не бился головой о стену и не твердил себе по много раз на день:  «Безумец, безумец! Слепое ничтожество! У тебя под рукой был господин  д'Артаньян, и ты не воспользовался его дружбой! И ты не обогатил его!»    

– Вы  преувеличиваете мои достоинства, и я в восторге от вас.    

– Вот  еще один человек, который не придерживается мнения господина Кольбера.    

– Дался  же вам этот Кольбер! Это похуже, чем приступы лихорадки.    

– Ах,  у меня есть на это причины. Посудите-ка сами.    

И Фуке  рассказал ему о гонке габар и о лицемерном поведении интенданта финансов.    

– Разве  это не вернейший знак моей гибели?    

Д'Артаньян  стал серьезен.    

– Это  верно, – сказал он. – И дурно попахивает, как говаривал господин де  Тревиль.    

И он  устремил на Фуке свой умный и выразительный взгляд.    

– Разве  не правда, господин д'Артаньян, что я обречен? Разве не верно, что король  привез меня в Нант, чтобы удалить из Парижа, где столько людей, обязанных мне,  и для того, чтобы взять Бель‑Иль?    

– Где  находится господин д'Эрбле, – добавил капитан мушкетеров.    

Фуке  поднял голову.    

– Что  касается меня, монсеньер, – заметил д'Артаньян, – то могу вас  уверить, что в моем присутствии королем не было сказано ни одного слова,  враждебного вам.    

– Это  правда?    

– Правда.  Но правда и то, что король, посылая меня сюда, велел ничего не говорить об этом  господину де Жевру.    

– Моему  другу.    

– Да,  монсеньер, господину де Жевру, – продолжал мушкетер, глаза которого  говорили вовсе не то, что произносили уста. – Еще король велел мне взять с  собой бригаду моих мушкетеров, что, по всей видимости, излишне, поскольку  страна совершенно спокойна.    

– Бригаду? –  переспросил Фуке, поднимаясь на локте.    

– Девяносто  шесть всадников, монсеньер, то же количество, которое было взято, чтобы арестовать  господина де Шале, де Сен‑Мара и Монморанси.    

– А  еще? – спросил насторожившийся Фуке.    

– Еще  он отдал целый ряд незначительных приказаний, вроде следующих: «Охранять замок,  охранять каждое помещение, не допускать ни одного из гвардейцев господина де  Жевра нести караульную службу». Господина де Жевра, вашего друга!    

– А  относительно меня, – воскликнул Фуке, – каковы его приказания?    

– Относительно  вас, монсеньер, ни словечка.    

– Господин  д'Артаньян, речь идет о спасении моей чести, а быть может, и жизни. Вы меня не  обманываете?    

– Я?..  С какой целью? Разве вам что-нибудь угрожает? Погодите… есть еще приказ относительно  карет и относительно лодок… но он не может коснуться вас. Простая полицейская  мера.    

– Какая  же, капитан, какая?    

– Приказ  не выпускать из Нанта ни лошадей, ни лодок без пропуска, подписанного самим  королем.    

– Боже  мой! Но…    

Д'Артаньян  засмеялся.    

– Этот  приказ войдет в силу лишь после прибытия короля; таким образом, вы видите, монсеньер,  что приказ не имеет к вам ни малейшего отношения.    

Фуке  задумался; д'Артаньян сделал вид, что не замечает его озабоченности.    

– Из  того, что я сообщаю вам содержание полученных мною приказов, следует с очевидностью,  что я расположен к вам и стремлюсь убедить вас в следующем: ни один из них не  направлен непосредственно против вас.    

– Разумеется, –  рассеянно произнес Фуке.    

– Итак,  давайте повторим, – сказал капитан, смотря в упор на Фуке, – специальная и  строгая охрана замка, в котором вы будете помещаться, не так ли? Знаете ли вы  этот замок?.. Ах, монсеньер, это самая что ни на есть тюрьма! Полное  отстранение господина де Жевра, который имеет честь быть вашим другом… Заставы  у городских ворот и на реке, но только после прибытия короля… Знаете ли вы,  господин Фуке, что если бы вместо вас, одного из первых сановников королевства,  я разговаривал с человеком, у которого не так уж спокойна совесть, я бы  скомпрометировал себя навсегда и навеки? Прекрасный случай для всякого  желающего бежать! Ни полиции, ни охраны, ни каких-либо особых приказов;  свободная река, открытый на все четыре стороны путь, и к тому же господин  д'Артаньян, обязанный предоставить своих лошадей, если их потребуют у него! Все  это должно успокоить вас, дорогой господин Фуке; ведь король не дал бы мне  подобной свободы, если б у него были дурные намерения. Серьезно, господин Фуке,  требуйте от меня все, что может доставить вам удовольствие: я в вашем  распоряжении. Только если вы согласитесь на это, окажите мне одну-единственную  услугу – передайте привет Арамису и Портосу в случае, если вы отправитесь на  Бель‑Иль. Ведь вы имеете возможность  сделать это безотлагательно, немедленно, не снимая халата, который сейчас на  вас.    

Произнеся  эти слова и сопроводив их низким поклоном, мушкетер, глаза которого продолжали  выражать благожелательность и сочувствие, вышел из комнаты и исчез.    

Не дошел  он еще до прихожей, как Фуке, вне себя от волнения, дернул звонок и приказал:    

– Лошадей!  Габару!    

Никто не  ответил. Суперинтендант оделся без посторонней помощи в первое оказавшееся под  рукой платье.    

– Гурвиль!..  Гурвиль!.. – звал он, опуская в карман часы.    

И, все  снова и снова тряся колокольчиком, Фуке повторял:    

– Гурвиль!..  Гурвиль!..    

Показался  бледный и запыхавшийся Гурвиль.    

– Едем!  Едем сейчас же! – крикнул суперинтендант, увидев его.    

– Слишком  поздно! – произнес этот преданный друг несчастного суперинтенданта.    

– Слишком  поздно! Но почему?    

– Слушайте.    

На  площади перед замком послышались фанфары и барабанная дробь.    

– Что  это означает, Гурвиль?    

– Прибытие  короля, монсеньер.    

– Короля?    

– Короля,  который летел без отдыха, который загнал множество лошадей и прибывает на восемь  часов раньше, чем вы ожидали.    

– Мы  погибли! – прошептал Фуке. – Добрый д'Артаньян, ты слишком поздно  предупредил меня!    

И  действительно, король въезжал в город; вскоре с укреплений прогремел пушечный выстрел,  и ему ответил другой с корабля, стоявшего на реке.    

Фуке  нахмурился, вызвал своих лакеев и велел одевать себя в парадное платье.    

Из  своего окна он, стоя за опущенными портьерами, видел народные толпы и движение  большого воинского отряда, который непостижимым образом сразу же появился вслед  за своим государем. Короля с большой торжественностью проводили до замка, и  Фуке заметил, как он сошел с коня у рогатки перед воротами и сказал что-то на  ухо д'Артаньяну, державшему стремя.    

Когда  король скрылся под сводом ворот, д'Артаньян направился к дому Фуке, но так медленно  и столько раз останавливаясь, чтобы перекинуться словечком-другим с  мушкетерами, стоявшими шпалерами у стен замка, что можно было подумать, будто  он считает шаги и секунды, прежде чем выполнить возложенное на него поручение.    

Фуке  отворил окно, желая обратиться к нему, пока он еще во дворе.    

– Ах! –  воскликнул, увидев его, д'Артаньян. – Вы еще у себя, монсеньер?    

И это  еще наглядно показало Фуке, сколько поучений и полезных советов заключало в  себе первое посещение мушкетера.    

Суперинтендант  только вздохнул и ответил:    

– Да,  сударь, приезд короля помешал исполнению некоторых моих планов.    

– Значит,  вы знаете, что король только что прибыл?    

– Я  его видел, сударь; на этот раз вы приходите от его имени?..    

– Узнать,  монсеньер, о вашем здоровье и, если вы не очень больны, просить вас пожаловать  в замок.    

– Немедленно,  господин д'Артаньян, немедленно буду.    

– Что  же поделаешь, – сказал капитан, – теперь, когда король уже здесь, нет  больше ни прогулок, ни свободного выбора; теперь все мы подвластны  приказу – и ты так же, как я, я так же, как вы.    

Фуке еще  раз вздохнул, сел в карету – до того он был слаб, и отправился в замок в  сопровождении д'Артаньяна, учтивость которого была теперь столь же страшна,  несколько еще так недавно она была непринужденна и утешительна.    

 Глава 20. КАК КОРОЛЬ  ЛЮДОВИК XIV СЫГРАЛ СВОЮ НЕЗАВИДНУЮ РОЛЬ    

     

Когда  Фуке выходил из кареты, чтобы проследовать в Нантский замок, к нему подошел неизвестный  ему простолюдин и со знаком глубокой почтительности отдал в его руки письмо.    

Д'Артаньян  хотел помешать разговору этого человека с Фуке и отогнал его прочь, но послание  все же было передано по назначению. Фуке распечатал письмо и прочел его; сразу  же на лице его изобразился испуг, не ускользнувший от д'Артаньяна. Фуке положил  бумагу в портфель, бывший при нем, и продолжил свой путь к апартаментам короля.    

Через  маленькие окошечки, пробитые во всех этажах башни, д'Артаньян, поднимавшийся  вслед за Фуке, заметил, что человек, передавший письмо, осмотрелся на площади  по сторонам и подал знак нескольким людям, которые исчезли в прилегающих  улицах, повторив знак, сделанный им уже упомянутым нами таинственным  незнакомцем.    

Фуке  было предложено подождать на террасе, с которой небольшой коридор вел в кабинет  короля.    

Д'Артаньян  опередил суперинтенданта, за которым он до этих пор почтительно следовал, и  первым переступил порог королевского кабинета.    

– Исполнили? –  обратился к нему Людовик XIV, который, увидев мушкетера, прикрыл заваленный  бумагами стол большим куском ткани зеленого цвета.    

– Приказ  выполнен, ваше величество!    

– И  господин Фуке?..    

– Господин  суперинтендант идет следом за мной.    

– Через  десять минут введите его сюда, – проговорил король, жестом отпуская  д'Артаньяна.    

Капитан  вышел, но не успел он сделать и шага по коридору, в конце которого его  дожидался Фуке, как был вызван обратно колокольчиком короля.    

– Он  не удивился? – спросил король.    

– Кто,  ваше величество?    

– Фуке, –  повторил король, не добавляя к этому имени «господин». Эта деталь убедила капитана  в правоте его подозрений.    

– Нет,  ваше величество, – ответил он.    

– Хорошо.    

И  Людовик во второй раз отпустил д'Артаньяна.    

Фуке не  покинул террасы, на которой был оставлен своим провожатым. Он снова прочел записку.  В ней заключалось следующее:    

«Что-то  замышляется против вас. Быть может, не решатся на это в замке; в таком случае  это случится, когда вы вернетесь к себе. Дом уже окружен мушкетерами. Не  входите; белый конь ожидает вас за эспланадой».    

Фуке  узнал почерк и рвение преданного Гурвиля. Опасаясь, как бы эта записка, если с  ним случится несчастье, не выдала его верного друга, суперинтендант старательно  разорвал ее на множество мелких клочков и выбросил их через балюстраду террасы.    

Д'Артаньян  застал его в тот момент, когда он наблюдав за полетом последних обрывков, уносимых  движением воздуха.    

– Сударь, –  сказал он, – король ожидает вас.    

Фуке  решительным шагом направился в коридор, в котором работали де Бриенн и Роз, в  то время как де Сент‑Эньян, сидя тут же на низком  кресле, казалось, ждал приказаний и зевал в лихорадочном нетерпении, со шпагою  между ног.    

Фуке  показалось странным, что де Бриенн, Роз и де Сент‑Эньян,  обычно столь внимательные к нему и даже угодливые, едва отодвинулись, когда он,  суперинтендант, проходил мимо них. Но разве мог бы найти у придворных иное отношение  тот, кого король называл просто Фуке?    

Он  поднял голову и, твердо решив не склоняться ни перед чем, вошел к королю, после  того как колокольчик возвестил ему, что его вызывают.    

Король,  не вставая, кивнул ему головой и живо спросил:    

– Как  поживаете, господин Фуке?    

– У  меня сейчас лихорадка, но я весь к услугам моего короля.    

– Хорошо.  Завтра собираются штаты. Готова ли у вас речь?    

Фуке  удивленно посмотрел в глаза королю:    

– Нет,  ваше величество; но я скажу речь и без предварительной подготовки. Я настолько  основательно знаю дела, что мне это будет нетрудно. У меня есть к вам вопрос,  ваше величество. Разрешите ли обратиться с ним?    

– Обращайтесь!    

– Почему  ваше величество не соизволили предупредить об этой речи вашего первого министра  еще в Париже?    

– Вы  были больны; я не хотел утомлять вас.    

– Никогда  никакая работа, никакие объяснения не утомляют меня, ваше величество, и раз для  меня наступил момент попросить их у моего короля…    

– О  господин Фуке! Каких объяснений вы от меня хотите?    

– Относительно  намерений вашего величества, касающихся лично меня.    

Король  покраснел.    

– Меня  оклеветали, – продолжал Фуке, – и я должен обратиться к правосудию  короля для расследования возводимых на меня обвинений.    

– Вы  говорите об этом, господин Фуке, совершенно напрасно; я знаю то, что я знаю.    

– Ваше  величество может знать только то, что вам рассказали другие, а так как я ровно  ничего не сказал, в то время как другие беседовали с вашим величеством великое  множество раз…    

– О  чем это вы? – сказал король, торопившийся поскорее покончить с этим  чрезвычайно неприятным ему разговором.    

– Я  перехожу прямо к фактам, ваше величество; я обвиняю некое лицо в том, что оно  чернит меня в ваших глазах.    

– Никто,  господин Фуке, вас не чернит. И я не люблю, когда обвиняют других.    

– Но  если на меня возводят ложное обвинение…    

– Мы  слишком много говорим с вами об этом.    

– Ваше  величество не желаете предоставить мне возможность оправдаться?    

– Повторяю  еще раз, я вас ни в чем не виню.    

Фуке  отошел на шаг и сделал полупоклон.    

«Несомненно, –  подумал он, – король уже принял решение. Только тот проявляет такое  упорство, кому нельзя отступить. Не видеть сейчас опасности мог бы только  слепой, не постараться избегнуть ее – только глупец».    

И он  снова обратился к королю:    

– Ваше  величество потребовали меня, чтобы поручить мне какую-нибудь работу?    

– Нет,  господин Фуке, – для того, чтобы подать вам совет.    

– Я  почтительно слушаю ваше величество.    

– Отдохните,  господин Фуке, поберегите силы: сессия штатов будет непродолжительной, и, когда  мои секретари закроют ее, я хочу, чтобы в течение двух недель никто во всей  Франции не говорил о делах.    

– Королю  нечего сообщить относительно этого собрания штатов?    

– Нет,  господин Фуке.    

– Мне,  суперинтенданту финансов?    

– Отдохните,  пожалуйста. Вот и все, что я хотел вам сказать, господин Фуке.    

Фуке  закусил губу и опустил голову. Видимо, он обдумывал какую-то мысль, которая его  беспокоила. Это беспокойство передалось королю.    

– Может  быть, вы недовольны предстоящим вам отдыхом, господин Фуке? – спросил он.    

– Да,  ваше величество, я не привык отдыхать.    

– Но  вы больны, вам надо лечиться.    

– Ваше  величество говорили о речи, которую мне предстоит завтра произнести?    

Король  не ответил; этот внезапный вопрос привел ею в замешательство.    

«Если я  выкажу страх, – подумал Фуке, – я погиб. Если его первое слово будет  суровым, если он рассердится или хотя бы сделает вид, что сердится, как я из  этого выпутаюсь? Будем действовать мягко. Гурвиль был, разумеется, прав».    

– Ваше  величество, раз вы так милостивы ко мне, что заботитесь о моем здоровье и даже  освобождаете от всякой работы, освободите меня также и от завтрашнего совета. Я  воспользуюсь этим днем, чтоб полежать в постели, и попрошу ваше величество  предоставить мне завтра собственного врача, дабы испытать действие еще одного  лекарства в надежде побороть эту проклятую лихорадку.    

– Пусть  будет по-вашему, господин Фуке. На завтра вы получите отпуск, к вам будет  направлен врач, и ваше здоровье поправится.    

– Благодарю  вас, ваше величество, – поклонился Фуке. Затем, решившись, он снова заговорил:    

– Не  буду ли я иметь счастье повезти короля к себе на Бель‑Иль?    

И он  прямо взглянул на Людовика, чтобы судить о эффекте, произведенном его предложением.  Лицо короля снова покрылось краской.    

– Вы  заметили, – ответил он, пытаясь выдавить улыбку, – что вы сказали: к  себе на Бель‑Иль?    

– Это  правда, ваше величество.    

– А  вы забыли, – продолжал король тем же шутливым тоном, – что Бель‑Иль  вы отдали мне?    

– И  это правда, ваше величество. Поскольку в свое время вы не приняли моего дара,  мы и отправимся туда с тем, чтобы ввести вас во владение.    

– Согласен.    

– Это  в такой же мере отвечало бы вашим намерениям, сколько моим, и я не сумел бы высказать  вам, ваше величество, насколько я был счастлив и горд, увидев, что все войска  короля прибыли сюда из Парижа, чтобы принять участие в этом вводе вашего  величества во владение.    

Король  пробормотал, что он взял с собой своих мушкетеров не только для этого.    

– О,  я в этом уверен, – живо сказал Фуке. – Ваше величество слишком хорошо  знаете, что король может войти туда совершенно один с тросточкой в руках, и  укрепления Бель‑Иля тотчас же падут.    

– Черт  возьми! Я не хочу, чтобы падали эти прекрасные укрепления, которые так дорого  обошлись. Нет, пусть они послужат против голландцев и англичан. Но вы ночью не  сможете угадать, что именно я хочу повидать Бель‑Иле,  господин Фуке. Я хочу повидать красивых крестьянок, женщин и девушек, которые  так хорошо пляшут и так соблазнительны в своих алых юбках! Мне очень хвалили  ваших вассалов женского пола, господин суперинтендант, и вы мне покажете их.    

– Когда  только вам будет угодно, ваше величество.    

– Есть  ли у вас какие-нибудь средства передвижения? Это можно было бы сделать хоть завтра,  если бы вы пожелали.    

Суперинтендант  почувствовал в этих словах ловушку, которая была, однако, не из числа ловко  подстроенных, и ответил:    

– Нет,  ваше величество, я не знал о вашем желании и, уж конечно, о том, что вы так  торопитесь побывать на Бель‑Иле; вот почему я ничем не  запасся.    

– Однако  вы располагаете судном?    

– У  меня их пять, но одно в Порте, другие в Пембофе, и, чтобы добраться до них или  привести их в Нант, нужно по крайней море двадцать четыре часа. Надо ли мне  посылать за ними курьера?    

– Погодите,  дайте пройти мучающей вас лихорадке, подождите до завтра.    

– Это  верно… Кто знает, не возникнет ли завтра у вас тысяча новых планов, –  отвечал уже не сомневавшийся в своей участи и сильно побледневший Фуке.    

Король  вздрогнул и протянул уже руку, чтобы взяться за колокольчик, но Фуке не дал ему  осуществить это намерение.    

– Ваше  величество, – сказал он, – у меня жар, я весь дрожу. Если я пробуду  здесь несколько лишних минут, я могу потерять сознание. Разрешите мне  удалиться, чтобы улечься в постель.    

– Действительно,  у вас сильный озноб; это очень грустное зрелище. Идите, господин Фуке, идите к  себе. Я пошлю узнать о вашем здоровье.    

– Ваше  величество слишком добры. Через час я буду чувствовать себя лучше.    

– Я  хочу, чтобы кто-нибудь проводил вас, сударь, – заметил король.    

– Как  будет угодно вашему величеству, я охотно обопрусь о чью-нибудь руку.    

– Господин  д'Артаньян! – крикнул король, позвонив в колокольчик.    

– О  ваше величество, – перебил Фуке, рассмеявшись, и притом с таким видом, что  королю стало не по себе. – Вы хотите, чтобы меня проводил капитан  мушкетеров? Это двусмысленная честь, государь. Прошу вас, дайте мне простого  лакея.    

– Почему,  господин Фуке? Ведь господин д'Артаньян провожает, случается, и меня.    

– Да;  но когда он сопровождает вас, ваше величество, он делает это по вашему  приказанию, тогда как сопровождая меня…    

– Ну?    

– Если  я возвращусь домой вместе с командиром мушкетеров его величества, повсюду  начнут говорить, что вы велели арестовать меня.    

– Арестовать? –  повторил король, еще более бледный, чем сам Фуке. – Арестовать? О!..    

– Чего  только не болтают! – продолжал Фуке, все так же смеясь. – И я  ручаюсь, что найдется достаточно злобных людей, которые станут потешаться над  этим.    

Эта  шутка смутила монарха, и он отступил перед внешней стороной того дела, которое  было задумано им.    

Когда  д'Артаньян вошел, он получил приказание найти мушкетера, который проводил бы  суперинтенданта до дому.    

– Это  бесполезно, – сказал Фуке, – одна шпага стоит другой, и я  предпочитаю, чтоб меня проводил Гурвиль, который ожидает внизу. Но это не  помешает мне насладиться обществом господина д'Артаньяна. Я буду очень доволен,  если он повидает Бель‑Иль и его укрепления, ведь он так  сведущ в фортификации.    

Д'Артаньян  поклонился, ничего не понимая во всей этой сцене.    

Фуке еще  раз откланялся и вышел, стараясь идти спокойно и неторопливо, как человек, который  прогуливается. Но, выйдя из замка, он сказал про себя:    

«Я спасен!  О да, ты увидишь Бель‑Иль, бесчестный король, но тогда,  когда меня там больше не будет».    

И он  исчез.    

Д'Артаньян  остался наедине с королем.    

– Капитан, –  приказал Людовик XIV, – вы последуете за господином Фуке на расстоянии ста  шагов.    

– Да,  ваше величество.    

– Сейчас  он по дороге к себе. Вы пойдете к нему, арестуете его моим именем и поместите в  карету.    

– В  карету? Хорошо.    

– Вы  сделаете это таким образом, чтобы он не мог по пути ни говорить с кем бы то ни  было, ни бросать записок тем, кого вы встретите по дороге.    

– Это  трудно, ваше величество. Простите, но не могу же я задушить господина Фуке,  если он пожелает подышать воздухом, помешать ему в этом, опуская стекла и  занавески. Он сможет кричать и бросать записки, какие только захочет.    

– Этот  случай предусмотрен заранее, господин д'Артаньян; карета с решетками  предотвратит неудобства, о которых вы говорите.    

– Карета  с решетками! – вскричал д'Артаньян. – Но нельзя же в полчаса  изготовить решетки, чтобы снабдить ими карету, а ваше величество приказываете  тотчас же идти к господину Фуке.    

– Но  такая карета уже изготовлена.    

– Это  меняет дело. Если карета есть, что ж, превосходно. Нужно только распорядиться,  чтобы она была подана.    

– Карета  уже заложена.    

– А!    

– И  кучер с форейторами ждет во внутреннем дворе замка.    

Д'Артаньян  поклонился.    

– Мне  остается лишь спросить короля, куда надлежит отвезти господина Фуке.    

– Сначала  в Анжерский замок. А в дальнейшем посмотрим.    

– Хорошо,  ваше величество.    

– Господин  Д'Артаньян, еще одно слово: от вас, конечно, не ускользнуло, что для ареста господина  Фуке я не пользуюсь моими гвардейцами, и господин де Жевр будет от этого в  бешенстве.    

– Ваше  величество не пользуетесь своими гвардейцами, – сказал задетый словами  короля капитан, – потому что ваше величество не доверяете господину де Жевру.    

– Но  это означает тем самым, что вы, напротив, пользуетесь моим полным доверием.    

– Я  это знаю, ваше величество, и напрасно вы это подчеркиваете.    

– Я  говорю об этом лишь для того, чтобы начиная с этой минуты, если господину Фуке  по какой-нибудь необыкновенной случайности удастся бежать… а такие случайности,  сударь, бывали…    

– Очень  часто, ваше величество, но не со мной.    

– Почему  же не с вами?    

– Потому  что было такое мгновение, когда я хотел спасти господина Фукс.    

Король  задрожал.    

– Потому  что, – продолжал капитан, – я имел право на это, угадав ваши замыслы,  хотя вы не обмолвились о них ни полсловом, и находя господина Фуке достойным  участия. Я имел полное право и возможность проявить мое участие к этому  человеку.    

– Однако,  сударь, вы меня нисколько не убеждаете в вашей готовности исполнить мое приказание.    

– И  если б я его спас, я был бы совершенно чист перед вами, скажу больше: я сделал  бы доброе дело, так как господин Фуке, на мой взгляд, отнюдь не преступник. Но  он не захотел этого, он пошел навстречу своей судьбе, он упустил час свободы.  Что поделаешь? Теперь у меня есть приказ, я склоняюсь перед этим приказом, и вы  можете считать господина Фуке уже арестованным. Он уже в замке Анжера.    

– О,  вы еще не взяли его, капитан!    

– Это  касается только меня. У каждого свое ремесло, ваше величество. Только еще раз  прошу вас, подумайте. Всерьез ли вы отдаете распоряжение арестовать господина  Фуке, ваше величество?    

– Да,  тысячу раз да!    

– Тогда  пишите приказ.    

– Вот  он, берите.    

Д'Артаньян  прочел врученную ему королем бумагу, поклонился и вышел. С террасы он увидел  Гурвиля, который с довольным видом направлялся к дому Фуке.    

 Глава 21. БЕЛЫЙ КОНЬ И  КОНЬ ВОРОНОЙ    

     

«Поразительно, –  сказал сам себе капитан, – Гурвиль весел и бегает по улицам как ни в чем  не бывало, хотя он почти уверен, что Фуке угрожает прямая опасность. А между  тем можно сказать, и тоже с почти полной уверенностью, что тот же Гурвиль, и  никто иной, предупреждал Фуке той самой запиской, которую суперинтендант,  находясь на террасе, изорвал на тысячу клочков и выбросил за парапет. Гурвиль  потирает руки; это значит, что он выкинул что-нибудь исключительно ловкое. Но  откуда Гурвиль идет? С улицы Озорб. А куда ведет эта улица?»    

И  д'Артаньян поверх крыш нантских домов, поскольку замок возвышался над ними,  проследил взглядом линии улиц, как если бы перед ним находился план города.  Только вместо мертвой и плоской, немой и глухой бумаги взору его открывалась  живая рельефная карта, полная движения, криков и теней, отбрасываемых людьми и  предметами.    

За  чертой города расстилались зеленые поля вдоль Луары, и казалось, что они  убегают к багряному горизонту, испещренные лазоревою водой и черно‑зелеными  пятнами обильных в этих местах болот. Сразу же за воротами Нанта уходили в гору  две белые дороги, разбегавшиеся в стороны и напоминавшие раздвинутые пальцы  гигантской руки.    

Д'Артаньян,  охвативший, проходя по террасе, эту панораму с первого взгляда, заметил, что  улица Озерб доходит до самых ворот, от которых и начинается одна из  обнаруженных им дорог.    

Еще шаг,  и он, покинув террасу и войдя внутрь башни, начал бы спускаться по лестнице,  чтобы, захватив карету с решетками, направиться к дому Фуке.    

Но  случаю было угодно, чтобы в последний момент, когда Д'Артаньян уже готов был  войти в пролет лестницы, его внимание было привлечено движущейся точкой,  которая была видна на этой дороге и быстро удалялась от города.    

«Что  это? – спросил себя мушкетер. – Бегущая, сорвавшаяся с привязи  лошадь. Но как она, черт возьми, мчится!»    

Точка  отделилась от белой дороги и перенеслась в заросшие люцерной поля.    

«Белая  лошадь, – продолжал капитан, обнаруживший, что на темном фоне эта точка  кажется светлой и даже блестящей, – и к тому же она несет на себе  всадника; это, наверное, какой-нибудь сорванец-мальчишка, лошадь которого  захотела пить и летит к водопою прямо по полю».    

Спускаясь  по лестнице, Д'Артаньян успел забыть эти быстрые и случайные мысли, порожденные  в нем непосредственным зрительным впечатлением.    

Несколько  клочков бумаги лежало на почерневших ступенях, выделяясь своей белизной.    

– Вот  клочки записки, разорванной несчастным Фуке. Бедняга! Он доверил свою тайну ветру,  а ветер не желает ее принимать и отдает королю.    

Судьба,  бедный Фуке, решительно против тебя. Твоя карта бита. Звезда Людовика Четырнадцатого  явно затмевает твою; где уж белке соревноваться с ужом в силе и ловкости.    

Д'Артаньян,  продолжая спускаться, поднял один из этих клочков.    

– Бисерный  почерк Гурвиля! – воскликнул он. – Я не ошибся.    

И он  прочел слово конь. Он поднял еще клочок, на котором не было ни одной буквы. На  третьем клочке он прочел слово белый.    

– Белый  конь, – повторил он, как ребенок, читающий по складам. – Ах, боже  мой! – вскричал подозрительный капитан. – Белый конь!    

И  д'Артаньян, вспыхнув, как горсточка пороха, которая, сгорая, занимает объем,  стократно превышающий первоначальный, взбежал на террасу, одолеваемый потоком  мыслей и подозрений.    

Белый  конь все так же несся к Луаре, а на реке, расплываясь в тумане, был едва виден  крошечный, колеблемый, словно пылинка, парус.    

– О, –  вскричал мушкетер, – есть лишь один беглец, который может мчаться с такой  быстротой по возделанным полям! Только Фуке, финансист, может бежать так среди  бела дня на белом коне… Только сеньор Бель‑Иля может спасаться по  направлению к морю, когда на земле существуют такие густые леса… Но только один  д'Артаньян во всем мире может нагнать Фуке, который имеет перед ним  преимущество на целые полчаса и менее чем через час достигнет своего судна.    

Торопливо  сбежав по лестнице, мушкетер приказал, чтобы карета с железной решеткой была  быстро доставлена в рощу за городом. Затем он выбрал лучшего своего скакуна,  взлетел ему на спину и понесся вихрем по улице Озерб. Д'Артаньян поскакал не  той дорогой, по которой мчался Фуке, а по проходившей у самой Луары, уверенный,  что выиграет по крайней море десять минут и настигнет беглеца, который с этой  стороны не мог ожидать погони, на перекрестке обеих дорог.    

Быстрая  скачка и нетерпение, распаляющее преследователя, возбуждая как на охоте или  войне, повели к тому, что добрый и мягкий по отношению к Фуке д'Артаньян  сделался – и это удивило его самого – свирепым и почти кровожадным.    

Он  скакал и скакал, а между тем все еще не видел белого коня с его всадником; его  досада росла, им овладевало неудержимое бешенство; он сомневался в себе, он  готов был предположить, что Фуке воспользовался какой-то подземной дорогой, что  он сменил белого коня на одного из тех знаменитых вороных скакунов, быстрых как  ветер, которыми д'Артаньян так часто любовался в Сен‑Манде,  завидуя их силе и легкости.    

В эти  минуты, когда ветер дул ему прямо в лицо, так что на глазах выступали слезы,  когда седло горело под ним, когда конь, израненный шпорами, хрипел от боли и  выбрасывал копытами задних ног целый дождь песка и мелкого щебня, д'Артаньян  поднимался на стременах и, не видя белого коня ни в воде, ни под деревьями,  начинал искать его, как безумный, в воздухе. Он сходил с ума. Обуреваемый  жаждой во что бы то ни стало нагнать беглеца, он мечтал о воздушных путях,  открытии следующего столетия, вспоминал Дедала с его широкими крыльями,  спасшими его из критской тюрьмы.    

Глухой  стон вырвался из уст мушкетера. Он повторял, измученный страхом оказаться в  смешном положении:    

– Меня,  меня обманул Гурвиль! Меня!.. Скажут, что я старею, скажут, что, дав Фуке возможность  бежать, я получил от него миллион.    

И он  вонзил шпоры в бока своего скакуна; теперь он преодолевал лье за две минуты.  Вдруг на краю какого-то пастбища, за изгородью, он увидал что-то белое; это  белое то показывалось, то вновь исчезало и наконец на месте, бывшем чуть выше,  стало отчетливо видным.    

Д'Артаньян  вздрогнул от радости и тотчас же успокоился. Он вытер пот, струившийся с его  лба, разжал колени, отчего лошадь его вздохнула свободнее, и, отпустив повод,  умерил аллюр могучего животного, своего сообщника в этой охоте на человека.  Лишь теперь он смог окинуть взглядом дорогу и определить свое положение  относительно беглеца.    

Суперинтендант  окончательно измучил своего замечательного коня, гоня его все время по пашне.  Он почувствовал необходимость добраться до более твердой почвы и мчался  напрямик к дороге.    

Д'Артаньяну  нужно было продвигаться вперед по склену холма, круто спускавшегося к Луаре и  скрывавшего капитана от взоров Фуке; он хотел, таким образом, настигнуть Фуке,  как только суперинтендант выберется на большую дорогу. Там начнется настоящая  гонка; там начнется борьба.    

Д'Артаньян  дал своему коню подышать во всю силу легких. Он увидел, что суперинтендант  перешел на рысь, значит, и он тоже позволил своему коню отдых.    

Но и тот  и другой слишком спешили, чтобы долго сохранять этот аллюр.    

Достигнув  более твердой земли, белый конь полетел как стрела. Д'Артаньян опустил повод, и  его вороной конь перешел на галоп. Теперь они неслись по дороге один за другим.  Топот коней и эхо, порождаемое им, сливались вместе, образуя невнятный гул.  Фуке все еще не замечал д'Артаньяна.    

Но когда  он вылетел из-под нависавшего над дорогой обрыва, до его слуха отчетливо донеслось  раздававшееся за его спиной эхо – стук копыт вороного коня; оно  разносилось, словно раскаты грома.    

Фуке  обернулся; в ста шагах позади пего, пригнувшись к шее своего скакуна, мчался во  весь опор его враг. Сомнений быть не могло – блестящая перевязь, красный  плащ – мушкетер. Фуке отпустил повод, и его белый конь вырвался вперед,  увеличив расстояние между ним и его преследователем еще на десяток шагов.    

«Однако, –  пронеслось в мыслях у мушкетера, – конь под Фуке – особенный конь.  Держись, капитан!»    

И он  принялся изучать своим острым взглядом аллюр и повадки белого скакуна. Он видел  перед собою округлый круп, небольшой, торчком отставленный хвост, тонкие и  поджарые, точно сплетенные из стальных мускулов, ноги, копыта тверже мрамора.    

Д'Артаньян  пришпорил своего вороного, но расстояние между ним и Фуке не сократилось.  Капитан прислушался: белый скакун дышал ровно, а между тем он летел стрелою,  разрезая грудью потоки встречного воздуха. Вороной конь, напротив, начал  храпеть: он задыхался.    

«Нужно  загнать коня, но настигнуть Фуке», – подумал капитан мушкетеров. И он стал  рвать мундштуком губы измученного животного и терзать шпорами его и без того  окровавленные бока. Доведенный до бешенства конь стал нагонять Фуке. Теперь  Д'Артаньян оказался на расстоянии пистолетного выстрела от него.    

«Крепись, –  сказал себе мушкетер, – крепись! Еще немного, и белый конь выдохнется; ну  а если конь устоит, то не выдержит всадник».    

Но и  конь и всадник продолжали эту невероятную скачку, и всадник все так же крепко  держался в седле; они были слиты друг с другом, представляя собой одно целое, и  расстояние между Фуке и д'Артаньяном понемногу стало опять увеличиваться.    

Д'Артаньян  дико вскрикнул, и этот крик заставил Фуке обернуться; его конь понесся еще  быстрее.    

– Несравненный  конь, неистовый всадник! – пробурчал капитан сквозь зубы. –  Проклятие! Господин Фуке, эй вы, послушайте! Именем короля!    

Фуке  ничего не ответил.    

– Вы  меня слышите? – завопил Д'Артаньян.    

Его конь  оступился.    

– Еще  бы! – лаконично заметил Фуке.    

И  полетел дальше.    

Д'Артаньян  обезумел; его глаза налились кровью, она стучала в висках.    

– Именем  короля! – крикнул он вторично. – Остановитесь, или я собью вас  пистолетной пулей.    

– Сбивайте! –  ответил Фуке, продолжая скачку.    

Д'Артаньян  выхватил один из своих пистолетов и взвел курок, надеясь, что этот звук остановит  его врага.    

– У  вас тоже есть пистолеты, – прокричал он, – защищайтесь!    

Фуке  действительно обернулся на звук взводимого д'Артаньяном курка и, глядя прямо в  лицо мушкетеру, приподнял правой рукой полу своего платья, но так и не  прикоснулся к кобуре пистолета.    

Между  ними было теперь каких-нибудь двадцать шагов.    

– Черт  возьми! – закричал Д'Артаньян. – Я не стану вас убивать; если вы не  хотите разрядить в меня пистолет, сдавайтесь! Что такое тюрьма?    

– Лучше  умереть, – ответил Фуке, – я буду, по крайней мере, меньше страдать.    

Д'Артаньян  в отчаянии бросил свой пистолет на дорогу.    

– Я  возьму вас живым!    

И чудом,  на которое был способен только этот не имеющий себе равных всадник, он побудил  своего коня приблизиться еще на десять шагов к белому скакуну; он уже протянул  руку, чтобы схватить настигаемую добычу.    

– Право  же, убейте меня! Это не в пример человечнее, – прокричал Фуке.    

– Нет,  живым, только живым! – пробормотал капитан.    

Его конь  вторично споткнулся; конь Фуке опять получил преимущество.    

Невиданным  зрелищем было это соревнование двух коней, жизнь которых поддерживалась только  волею всадников. Бешеный галоп сменился быстрой рысью, потом рысью обыкновенной,  но этим изнемогающим от усталости, остервеневшим соперникам продолжало  казаться, что они скачут все так же неудержимо. Измученный вконец Д'Артаньян  выхватил второй пистолет и навел его на белого скакуна.    

– В  коня, не в вас! – прокричал он Фуке и выстрелил. Животное, пораженное его  выстрелом в круп, сделало бешеный скачок в сторону и взвилось на дыбы. В это  мгновенье вороной конь д'Артаньяна пал замертво.    

«Я  обесчещен, – сказал себе мушкетер, – я жалкая тварь».    

– Господин  Фуке, – крикнул он, – умоляю вас, бросьте мне один из своих  пистолетов, и я застрелюсь!    

Фуке  снова заставил коня затрусить мелкой рысцой.    

– Умоляю  вас, умоляю! – продолжал д'Артаньян. – То, чего вы не даете мне  сделать немедленно, я все равно сделаю через час. Но здесь, на этой дороге, я  умру мужественно, я умру, не потеряв моей чести; окажите же мне услугу, молю  вас!    

Фуке  ничего не ответил; он по-прежнему медленно продвигался вперед.    

Д'Артаньян  пустился бежать за своим врагом.    

Он  бросил на землю шляпу, затем куртку, которая мешала ему, потом ножны от шпаги,  чтобы они не путались под ногами. Даже шпага, зажатая у него в кулаке,  показалась ему чрезмерно тяжелою, и он избавился от нее так же, как избавился  от ножен.    

Белый  конь хрипел; д'Артаньян догонял его. С рыси обессиленное животное перешло на  медленный шаг; оно трясло головою; изо рта его вместе с пеной текла кровь.    

Д'Артаньян  сделал отчаянное усилие и бросился на Фуке. Уцепившись за его ногу, он, задыхаясь,  заплетающимся языком произнес:    

– Именем  короля арестую вас; застрелите меня, и каждый из нас исполнит свой долг.    

Фуке с  силой рванул с себя оба пистолета и кинул их в реку. Он сделал это, чтобы  д'Артаньян не мог их сыскать и покончить с собой. Затем он слез с коня и  молвил:    

– Сударь,  я – ваш пленник. Обопритесь о мою руку, потому что вы сейчас лишитесь сознания.    

– Благодарю  вас, – прошептал д'Артаньян, который действительно чувствовал, что земля  ускользает у него из-под ног, а небо валится ему на голову. И он упал на песок,  обессиленный, едва дышащий.    

Фуке  спустился к реке и зачерпнул в шляпу воды. Он освежил принесенной водой виски  мушкетеру и несколько капель ее влил ему в рот. Д'Артаньян слегка приподнялся и  посмотрел вокруг себя блуждающим взором.    

По-видимому,  он кого-то или что-то искал.    

Он  увидел Фуке, стоящего перед ним на коленях с мокрою шляпой в руках. Фуке,  смотря на него, ласково улыбался.    

– Так  вы не бежали! – воскликнул он. – О сударь! Настоящий король – по  благородству, по сердцу, по душе – это не Людовик в Лувре, не Филипп на  Сент‑Маргерит, настоящий король это  вы, осужденный, травимый.    

– Я  погибаю теперь из-за одной допущенной мною ошибки, господин д'Артаньян.    

– Какой  же, ради самого создателя?    

– Мне  следовало быть вашим другом… Но как же мы доберемся до Нанта? Ведь мы довольно  далеко от него.    

– Вы  правы, – заметил д'Артаньян с мрачным и задумчивым видом.    

– Белый  конь, быть может, еще оправится; это был такой исключительный конь! Садитесь на  него, господин Д'Артаньян. Что до меня, то я буду идти пешком, пока вы хоть  немного не отдохнете.    

– Бедная  лошадь! Я ранил ее, – вздохнул мушкетер.    

– Она  пойдет, говорю вам, я ее знаю; или лучше сядем на нее оба.    

– Попробуем, –  проговорил д'Артаньян.    

Но не  успели они осуществить свое намерение, как животное пошатнулось, затем выпрямилось,  несколько минут шло ровным шагом, потом опять пошатнулось и упало рядом с  вороным коном д'Артаньяна.    

– Ну  что же, пойдем пешком, так хочет судьба, прогулка будет великолепной, –  сказал Фуке, беря д'Артаньяна под руку.    

– Проклятие! –  вскричал капитан, нахмурившись, с устремленным в одну точку взглядом, с тяжелым  сердцем. – Отвратительный день!    

Они  медленно прошли четыре лье, отделявшие их от леса, за которым стояла карета с  конвоем. Когда Фуке увидел это мрачное сооружение, он обратился к д'Артаньяну,  который, как бы стыдясь за Людовика XIV, опустил глаза:    

– Вот  вещь, которую выдумал дрянной человек, капитан Д'Артаньян. К чему эти решетки?    

– Чтобы  помешать вам бросать записки через окно.    

– Изобретательно!    

– Но  вы можете сказать, если нельзя написать, – проговорил Д'Артаньян.    

– Сказать  вам?    

– Да…  если хотите.    

Фуке  задумался на минуту, потом начал, глядя капитану прямо в лицо:    

– Одно  только слово, запомните?    

– Запомню.    

– И  передадите его тем, кому я хочу?    

– Передам.    

– Сен‑Манде, –  совсем тихо произнес Фуке.    

– Хорошо,  кому же его передать?    

– Госпоже  де Бельер или Пелисону.    

– Будет  сделано.    

Карета  проехала Нант и направилась по дороге в Анжер.    

 Глава 22. ГДЕ БЕЛКА  ПАДАЕТ, А УЖ ВЗЛЕТАЕТ    

     

Было два  часа пополудни. Король в большом нетерпении ходил взад и вперед по своему кабинету  и иногда приотворял дверь в коридор, чтобы взглянуть, чем занимаются его  секретари. Кольбер, сидя на том самом месте, на котором утром так долго сидел  де Сент‑Эньян, тихо беседовал с де  Бриенном.    

Король  резко открыл дверь и спросил:    

– О  чем вы тут говорите?    

– Мы  говорим о первом заседании штатов, – сказал, вставая, де Бриенн.    

– Превосходно! –  отрезал король и вернулся к себе в кабинет.    

Через  пять минут раздался колокольчик, призывавший Роза; это был его час.    

– Вы  кончили переписку? – спросил король.    

– Нет  еще, ваше величество.    

– Посмотрите,  не вернулся ли господин д'Артаньян.    

– Пока  нет, ваше величество.    

– Странно! –  пробормотал король. – Позовите господина Кольбера.    

Вошел  Кольбер; он ожидал этого момента с утра.    

– Господин  Кольбер, – возбужденно сказал король, – надо было бы все-таки выяснить,  куда запропастился господин Д'Артаньян.    

– Где  искать его, ваше величество?    

– Ах,  сударь, разве вам не известно, куда я послал его? – насмешливо улыбнулся  Людовик.    

– Ваше  величество не говорили мне об этом.    

– Сударь,  есть вещи, о которых догадываются, и вы в этом особенный мастер.    

– Я  мог догадываться, ваше величество, но я не позволю себе принимать свои догадки  за истину.    

Едва  Кольбер произнес эти слова, как голос гораздо более грубый, чем голос Людовика,  прервал разговор между монархом и его ближайшим помощником.    

– Д'Артаньян! –  радостно вскрикнул король.    

Д'Артаньян,  бледный и возбужденный, обратился к королю:    

– Это  вы, ваше величество, отдали приказание моим мушкетерам?    

– Какое  приказание?    

– Относительно  дома господина Фуке.    

– Я  ничего не приказывал, – ответил Людовик.    

– А,  а! – произнес Д'Артаньян, кусая себе усы. – Значит, я не ошибся, этот  господин – вот где корень всего!    

И он  указал на Кольбера.    

– О  каком приказании идет речь? – снова спросил король.    

–  Приказание перевернуть дом, избить слуг и служащих господина Фуке, взломать  ящики, предать мирное жилье потоку и разграблению. Черт возьми, приказание  короля.    

– Сударь! –  проговорил побледневший Кольбер.    

– Сударь, –  перебил Д'Артаньян, – один король, слышите, один король имеет право приказывать  моим мушкетерам. Что же касается вас, то я решительно запрещаю вам что-либо в  этом роде и предупреждаю вас относительно этого в присутствии его величества  короля. Дворяне, носящие шпагу, это не бездельники с пером за ухом.    

– Д'Артаньян!  Д'Артаньян! – пробормотал король.    

– Это  унизительно, – продолжал мушкетер. – Мои солдаты обесчещены! Я не  командую наемниками или приказными из интендантства финансов, черт подери!    

– Но  в чем дело? Говорите же наконец! – решительно приказал король.    

– Дело  в том, ваше величество, что этот господин… господин, который не мог угадать приказаний,  отданных вашим величеством, и потому, видите ли, не знал, что мне поручено  арестовать господина Фуке; господин, который заказал железную клетку для того,  кого вчера еще почитал начальником, – этот господин отправил де Роншера на  квартиру господина Фуке и ради изъятия бумаг суперинтенданта изъял заодно и всю  его мебель. Мои мушкетеры с утра окружили дом. Таково было мое приказание. Кто  же велел им войти в дом господина Фуке? Почему, заставив их присутствовать при  этом бесстыднейшем грабеже, сделали их сообщниками подобной мерзости? Черт  возьми! Мы служим королю, но не служим господину Кольберу!    

– Господин  Д'Артаньян, – строго остановил капитана король, – будьте осторожны в  выборе выражений! В моем присутствии подобные объяснения и в таком тоне не  должны иметь места.    

– Я  действовал для блага моего короля, – сказал Кольбер взволнованным  голосом. – И мне чрезвычайно прискорбно, что столь враждебное отношение я  встречаю со стороны офицера его величества, тем более что я лишен возможности  отомстить за себя из уважения к королю.    

– Уважения  к королю! – вскричал д'Артаньян с горящими от гнева глазами. –  Уважение к королю состоит прежде всего в том, чтобы внушать уважение к его  власти, внушать любовь к его священной особе. Всякий представитель  единодержавной власти олицетворяет собой эту власть, и когда народы проклинают  карающую их длань, господь бог упрекает за это длань самого короля, понимаете?  Нужно ли, чтобы солдат, загрубевший за сорок лет службы, привыкший к крови и к  ранам, читал вам проповедь этого рода, сударь? Нужно ли, чтобы милосердие было  с моей стороны, а свирепость с вашей? Вы приказали арестовать, связать,  заключить в тюрьму людей ни в чем не повинных!    

– Быть  может, сообщников господина Фуке… – начал Кольбер.    

– Кто  вам сказал, что у господина Фуке существуют сообщники, кто вам сказал, наконец,  что он действительно в чем-то виновен? Это ведомо одному королю, и лишь его  суд – праведный суд. Когда он скажет: «Арестуйте и заключите в тюрьму таких  врагов, тогда вы послушно исполните его приказание. Не говорите мне о вашем  уважении к королю и берегитесь, если в ваших словах содержится хоть  какая-нибудь угроза, ибо король не допустит, чтобы дурные слуги грозили тем,  кто безупречно служит ему. И если бы – упаси боже! – мой государь не  ценил своих слуг по достоинству, я сам сумел бы внушить к себе уважение.    

С этими  словами д'Артаньян принял горделивую позу: глаза его горели мрачным огнем, рука  покоилась на эфесе шпаги, губы лихорадочно вздрагивали; он изображал свой гнев  более яростным, чем это было в действительности.    

Униженный  и терзаемый бешенством Кольбер откланялся королю, как бы прося у него дозволения  удалиться.    

Людовик,  в котором боролись оскорбленная гордость и любопытство, еще колебался, на чью  сторону ему стать. Д'Артаньян увидел, что король в нерешимости. Оставаться  дольше было бы грубой ошибкой; следовало восторжествовать над Кольбером, и  единственным средством для достижения этого было – так сильно задеть  короля за живое, чтобы его величеству не оставалось иного, как сделать выбор  между противниками.    

И  д'Артаньян, последовав примеру Кольбера, также откланялся королю.    

Но  Людовику не терпелось получить точные и подробные сведения об аресте суперинтенданта  финансов, об аресте того, перед кем он сам одно время трясся от страха, и он  понял, что возмущение д'Артаньяна отсрочит по крайней мере на четверть часа  рассказ о тех новостях, которые так хотелось ему узнать. Итак, забыв про  Кольбера, который не мог сообщить ничего особенно нового, он удержал у себя  капитана своих мушкетеров.    

– Расскажите  сначала об исполнении возложенного на вас поручения, и лишь после этого я  позволю вам отдохнуть.    

Д'Артаньян,  который был уже на пороге королевского кабинета, услыхав слова короля, возвратился  назад, тогда как Кольбер оказался вынужденным уйти. Лицо интенданта стало  багровым, его черные злые глаза блеснули под густыми бровями; он заторопился,  склонился пред королем, проходя мимо д'Артаньяна, наполовину выпрямился и  вышел, унося в душе смертельное оскорбление.    

Д'Артаньян,  оставшись наедине с королем, мгновенно смягчился и уже с совершенно другим  видом обратился к нему:    

– Ваше  величество, вы – молодой король. По заре узнает человек, будет ли день  погожим или ненастным. Что станут думать о вашем будущем царствовании народы,  отданные десницею божьей под ваше владычество, если увидят, что между собою и  ними вы ставите злобных и жестоких министров?    

Но  поговорим обо мне, саше величество; прекратим разговор, который кажется вам  бесполезным, а быть может, и неприличным. Поговорим обо мне. Я арестовал  господина Фуке.    

– Вы  потратили на это достаточно много времени, – ядовито заметил король.    

Д'Артаньян  посмотрел на него и ответил:    

– Я  вижу, что употребил неудачное выражение; я сказал, что арестовал господина  Фуке, тогда как подобало сказать, что я сам был арестован господином Фуке; это  будет правильнее. Итак, я восстанавливаю голую истину: я был арестован  господином Фуке.    

На этот  раз удивился Людовик XIV. Д'Артаньян мгновенно понял, что происходило в душе  его повелителя. Он не дал ему времени для расспросов.    

Он  рассказал ему с тем красноречием и тем поэтическим пылом, которыми, быть может,  он один обладал в то время, о бегстве Фуке, о преследовании, о бешеной скачке,  наконец, о не имеющем себе равного благородстве суперинтенданта, который добрый  десяток раз мог бежать, который двадцать раз мог убить его, своего  преследователя, но который тем не менее предпочел тюрьму или что-нибудь еще  худшее, дабы не протерпел унижения тот, кто стремился отнять у него свободу.    

По мере  того как капитан говорил, королем все больше и больше овладевало волнение. Он  жадно ловил каждое слово, произносимое д'Артаньяном, постукивая при этом  ногтями своих судорожно прижатых друг к другу рук.    

– Из  этого явствует – так, по крайней мере, я думаю, – что человек,  который вел себя описанным образом, безусловно порядочный человек и не может  быть врагом короля. Вот мое мнение, и я повторяю его пред вами, мой государь. Я  знаю, что король ответит на это, – и я заранее склоняюсь перед его  словами: «Государственная необходимость». Ну что ж! В моих глазах это причина,  достойная величайшего уважения. Я солдат, я получил приказание, и это  приказание выполнено, правда, вопреки моей воле, но выполнено. Я умолкаю.    

– Где  сейчас господин Фуке? – спросил после секундного молчания Людовик XIV.    

– Господин  Фуке, государь, пребывает в железной клетке, изготовленной для него господином  Кольбером, и катит, увлекаемый четверкою быстрых коней, по дороге в Анжер.    

– Почему  вы не поехали с ним, почему бросили его на дороге?    

– Потому  что ваше величество не приказывали мне ехать в Анжер. И лучшее доказательство  правоты моих слов – то, что вы уже разыскивали меня… Кроме того, у меня  было еще одно основание.    

– Какое?    

– Пока  я с ним, несчастный господин Фуке никогда бы не сделал попытки бежать.    

– Что  же из этого?    

– Ваше  величество должны понимать и, конечно, понимаете и без меня, что самое мое пламенное  желание – это узнать, что господин Фуке на свободе. Вот я и поручил его  самому бестолковому бригадиру, какого только смог найти среди моих мушкетеров.  Я сделал это, чтобы узник получил возможность бежать.    

– Вы  с ума сошли, д'Артаньян! – вскричал король, скрещивая на груди руки. –  Можно ли произносить вслух столь ужасные вещи, даже если имеешь несчастье  думать что-либо подобное?    

– Ваше  величество, я глубоко убежден, что вы не ожидаете от меня враждебности по отношению  к господину Фуке после всего, что он сделал для меня и для вас. Нет, не  поручайте мне держать господина Фуке под замком, если вы твердо хотите, чтобы  он был взаперти и впредь. Сколь бы крепкою ни была клетка, птичка в конце  концов все равно найдет способ вылететь из нее.    

– Удивляюсь, –  сказал мрачно король, – как это вы не последовали за тем, кого господин  Фуке хотел посадить на мой трон. Тогда вы располагали бы всем, чего вы так  жаждете: привязанностью и благодарностью. На службе у меня, однако, вам  приходится иметь дело с вашим господином и повелителем, сударь.    

– Если  бы господин Фуке не отправился за вами в Бастилию, – отвечал д'Артаньян с  твердостью в голосе, – лишь один человек сделал бы это, и этот  человек – я, ваше величество. И вам это прекрасно известно.    

Король  осекся. На эти откровенные и искренние слова возразить ему было нечего. Слушая  д'Артаньяна, он вспомнил прежнего д'Артаньяна, того, кто стоял за пологом его  кровати, – то было в Пале‑Рояле, когда парижский народ,  предводимый кардиналом де Рецем, пришел убедиться в том, что король находится  во дворце; д'Артаньяна, которому он махал рукой из кареты по пути в собор  Богоматери, при въезде в Париж; солдата, покинувшего его в Блуа; лейтенанта,  которого он снова призвал к себе, когда смерть Мазарини отдала в его руки  власть; человека, который неизменно был честен, предан и смел.    

Людовик  подошел к двери и вызвал к себе Кольбера.    

Кольбер  был в коридоре, где работали секретари. Он тотчас же явился на зов.    

– Кольбер,  вы сделали обыск у господина Фуке?    

– Да,  ваше величество.    

– Каковы  его результаты?    

– Господин  де Роншера, посланный с вашими мушкетерами, государь, вручил мне бумаги, –  ответил Кольбер.    

– Я  ознакомлюсь с ними… А теперь дайте-ка мне вашу руку.    

– Мою  руку, ваше величество?    

– Да,  и я вложу ее в руку шевалье д'Артаньяна. Ведь вы, д'Артаньян, – обратился  король с ласковою улыбкой к своему испытанному солдату, который, завидев этого  приказного, снова принял надменный вид, – ведь вы, в сущности, не знаете  этого человека; познакомьтесь же с ним.    

И он  указал ему на Кольбера.    

– Он  был посредственным слугой на второстепенных ролях, но он будет великим  человеком, если я предоставлю ему высокое положение.    

– Ваше  величество, – пролепетал Кольбер, потерявший голову от удовольствия и  страха пред ожидающим его будущим.    

– Я  понимаю, почему так было до этой поры, – прошептал д'Артаньян на ухо  королю, – он завидовал.    

– Вот  именно, и зависть связывала его, не давая расправить как следует крылья.    

– Отныне  он будет крылатой змеей, – пробормотал мушкетер, все еще движимый  остатками ненависти к недавнему своему врагу.    

Но у  Кольбера, подходившего к нему в этот момент, было теперь совсем иное лицо, нисколько  не похожее на то, которое капитан привык видеть; оно показалось ему добрым,  мягким, покладистым; в его глазах светился такой благородный ум, что  д'Артаньян, отлично разбиравшийся в человеческих лицах, был смущен и почти  поколеблен в своих дурных предубеждениях.    

Кольбер  пожал ему руку и произнес:    

– То,  что было сказано вам королем, доказывает, насколько его величество знает людей.  Бешеная борьба, которую я вел вплоть до этого дня против злоупотреблений, но не  против людей, доказывает, что я хотел подготовить моему королю великое  царствование, а моей стране – великое благоденствие. У меня широкие  замыслы, господин д'Артаньян, и вы увидите, как они расцветут под солнцем  гражданского мира. И если я не рассчитываю и не обладаю счастьем заслужить  дружбу честных людей, то я убежден, что в худшем случае заслужу их уважение. А  за их восхищение я с готовностью отдам свою жизнь, сударь.    

Эта  перемена, это внезапное возвышение, это молчаливое одобрение короля заставили  мушкетера основательно призадуматься. Он учтиво поклонился Кольберу, не  спускавшему с него глаз. Король, увидев, что они помирились, не стал их  задерживать; из королевского кабинета они вышли вместе.    

За  порогом его новый министр остановил капитана и сказал:    

– Возможно  ли, господин д'Артаньян, чтобы человек с таким острым глазом, как вы, не понял  меня с первого взгляда?    

– Господин  Кольбер, – отвечал капитан, – солнечный луч, светящий прямо в глаза,  мешает разглядеть самый яркий костер. Человек, стоящий у власти, излучает  сияние, вы это знаете, и раз вы достигли ее, зачем вам преследовать и дальше  несчастного, которого постигла немилость и который упал с такой высоты?    

– Мне,  сударь? О, я никогда не стану его преследовать. Я хотел управлять финансами, и  управлять ими единолично, потому что я и в самом деле честолюбив и особенно  потому, что я глубоко верю в присущие мне достоинства. Я знаю, что золото всей  страны окажется предо мною, а я люблю смотреть на золото короля. Если мне  доведется прожить еще тридцать лет, то ни один денье в течение этих тридцати  лет не прилипнет к моим рукам: на это золото я построю хлебные склады,  величественные здания, города; я углублю гавани; я создам флот, я снаряжу  корабли, которые понесут имя Франции к самым далеким народам и племенам; я  создам библиотеки и академии; я сделаю Францию первой страной в мире, и притом  самой богатой. Вот причины моей нелюбви к господину Фуке, который мешал мне  действовать. А потом, когда я буду великим и сильным, когда Франция будет  велика и сильна, тогда и я также воскликну: «Милосердие!»    

– Вы  произнесли это слово. Давайте попросим у короля свободу для господина Фуке. Он  преследует его, думая только о вас.    

– Сударь, –  ответил Кольбер, – вы знаете, что это вовсе не так и что король испытывает  личную ненависть к господину Фуке. И не мне говорить вам об этом.    

– Она  утомит короля, он забудет о ней.    

– Король  ничего не забывает, господин д'Артаньян… Погодите, король вызывает дежурных к  себе и отдаст сейчас какое-то приказание: я не влиял на него, не так ли?  Слушайте!    

Король  действительно вызвал секретарей.    

– Господин  д'Артаньян? – спросил он.    

– Я  здесь, ваше величество.    

– Дайте  двадцать мушкетеров господину де Сент‑Эньяну для охраны господина Фуке.    

Д'Артаньян  и Кольбер обменялись взглядами.    

– Из  Анжера, – распорядился король, – пусть перевезут арестованного в  Париж, в Бастилию.    

– Вы  были правы, – шепнул Кольберу капитан мушкетеров.    

– Сент‑Эньян, –  продолжал король, – вы пристрелите всякого, кто заговорит с господином  Фуке в пути.    

– А  я, ваше величество, я тоже должен молчать? – спросил де Сент‑Эньян.    

– Вы,  сударь, будете говорить с ним только в присутствии мушкетеров.    

Де Сент‑Эньян  поклонился и вышел, чтобы приступить к исполнению полученного им приказания.    

Д'Артаньян  тоже хотел удалиться, но король задержал его.    

– Сударь, –  приказал он, – отправляйтесь незамедлительно и примите под мою руку остров  и крепость Бель-Иль-ан-Мер, принадлежавшие господину Фуке.    

– Хорошо,  ваше величество. Я поеду один?    

– Вы  возьмете с собой столько войск, сколько понадобится, чтобы не потерпеть  неудачи, если крепость окажет сопротивление.    

Шепот  льстивого недоверия к возможности подобного факта раздался между придворными.    

– Такие  вещи случались, – подтвердил д'Артаньян.    

– Я  видел их собственными глазами в дни моего детства и не желаю видеть их снова.  Вы меня поняли? Идите, сударь, и возвращайтесь не иначе, как с крепостными  ключами.    

Кольбер  подошел к д'Артаньяну.    

– Вот  поручение, – сказал он, – за которое, если вы его выполните как  следует, вы получите маршальский жезл.    

– Почему  вы говорите: если вы его выполните как следует?    

– Потому  что это поручение весьма трудное. К тому же на Бель-Иле ваши друзья, а таким  людям, как вы, господин д'Артаньян, не так-то просто перешагнуть через трупы  друзой ради того, чтобы добиться успеха.    

Д'Артаньян  опустил голову; Кольбер возвратился в кабинет короля.    

Спустя  четверть часа капитан получил приказ, предписывающий в случае сопротивления  взорвать до основания крепость Бель-Иль. Этим приказом ему также вручалось  право казнить или миловать местных жителей и беглецов, укрывшихся в крепости;  особо предписывалось не выпускать из нее ни души.    

«Кольбер  был прав, – подумал д'Артаньян. – Мой маршальский жезл стоил бы жизни  моим друзьям. Только здесь забывают, что они не глупее птиц и не станут  дожидаться руки птицелова, чтобы расправить крылья и улететь.    

И эту  руку я им так хорошо покажу, что у них будет достаточно времени, чтобы увидеть  ее. Бедный Портос! Бедный Арамис! Нет, моя слава не будет стоить вам ни одного  перышка».    

Приняв  это решение, д'Артаньян собрал войска короля, погрузил их в Пембефе и, не  потеряв ни минуты, снялся с якоря и поплыл на всех парусах.    

 Глава 23. БЕЛЬ‑ИЛЬ‑АН‑МЕР    

     

На краю  мола, на который яростно наседал вечерний прибой, прогуливались, взявшись за  руки, два человека. Они оживленно беседовали, и ни одна душа не могла  расслышать их слов, уносимых одно за другим порывами ветра вместе с белою пеной,  вздымаемой гребнями волн.    

Солнце  только что опустилось в бескрайнюю хлябь океана – в эти минуты оно было  похоже на гигантское, пышущее багровым жаром горнило.    

Время от  времени один из этих людей оборачивался к востоку, как бы вопрошая с мрачным  беспокойством пустынное море. Другой, всматриваясь в лицо своего спутника,  пытался, казалось, разгадать значение его взглядов. Затем, оба безмолвные,  одолеваемые мрачными мыслями, они возобновляли прогулку.    

Эти два  человека – все, конечно, узнали их – были Портос с Арамисом,  преследуемые законом и укрывшиеся на Бель‑Иле после крушения всех надежд и  великого плана г-на д'Эрбле.    

– Что  бы вы ни говорили, мой дорогой Арамис, – повторял Портос, с силой вдыхая в  себя просоленный воздух и наполняя им свои могучие легкие, – что бы ни  говорили вы, а все же исчезновение всех рыбачьих лодок, вышедших отсюда в  течение последних двух дней, – вещь не совсем обычная.    

На море  не было бури. Погода стояла спокойная, не заметно было даже небольшою волнения.  Но если бы и была буря, не могли же погибнуть все наши лодки. Хоть какая-нибудь  из них осталась бы невредимой. Повторяю, это в высшей степени странно. Подобное  исчезновение лодок чрезвычайно удивляет меня.    

– Вы  правы, друг мой Портос; вы, несомненно, правы. Это верно, тут и впрямь есть  что-то необъяснимое.    

– К  тому же, – добавил Портос, мысли которого несколько оживились, поскольку  ваннский епископ согласился с его замечанием, – тут обращает на себя  внимание странная вещь: если бы эти лодки и в самом деле погибли, то на берегу  были бы найдены их обломки или какие-нибудь вещи погибших. Между тем ничего  такого не обнаружено.    

– Да,  я так же, как вы, думал об этом.    

– Обратили  ли вы внимание и на то, что два остававшихся на острове парусника, которые  отправлены мною на поиски остальных…    

Арамис  внезапно прервал своего собеседника: он вскрикнул, сопровождая свое восклицание  таким резким движением, что Портос остановился как вкопанный.    

– Что  вы сказали, Портос? Что? Вы послали два этих парусника?..    

– Искать  остальных, ну да, – простодушно повторил Портос.