1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 
     

     79    

     

Я даже стал еще острей глазами;    

И вопросил, смущенный, про того,    

Кто как четвертый свет возник пред  нами.    

     

     82    

     

И Беатриче мне: «В лучах его    

Душа, всех прежде созданная,[1647]  славит    

Создателя и бога своего».    

     

     85    

     

Как сень ветвей, когда ее придавит    

Идущий ветер, никнет, тяжела,    

Потом, вознесшись, вновь листву  расправит, –    

     

     88    

     

Таков был я, пока та речь текла,    

Дивясь; потом, отвагу вновь обретши    

В той жажде молвить, что мне душу  жгла,    

     

     91    

     

Я начал: «Плод, единый, что, не цветши,    

Был создан зрелым, праотец людей,    

Дочь и сноху в любой жене нашедший,[1648]    

     

     94    

     

Внемли мольбе усерднейшей моей,    

Ответь! Вопрос ты ведаешь заране,    

И я молчу, чтоб внять тебе скорей».    

     

     97    

     

Когда зверек накрыт обрывком ткани,    

То, оболочку эту полоша,    

Он выдает всю явь своих желаний;    

     

     100    

     

И точно так же первая душа    

Свою мне радость сквозь лучи покрова    

Изобличала, благостью дыша.    

     

     103    

     

Потом дохнула: «В нем[1649] я и  без слова    

Уверенней, чем ты уверен в том,    

Что несомненнее всего иного.    

     

     106    

     

Его я вижу в Зеркале святом,    

Которое, все отражая строго,    

Само не отражается ни в чем.    

     

     109    

     

Ты хочешь знать, давно ль я, волей  бога,    

Вступил в высокий сад, где в должный  миг    

Тебе открылась горняя дорога,[1650]    

     

     112    

     

Надолго ль он в глазах моих возник,    

И настоящую причину гнева,    

И мною изобретенный язык.    

     

     115    

     

Знай, сын мой: не вкушение от древа,    

А нарушенье воли божества    

Я искупал, и искупала Ева.    

     

     118    

     

Четыре тысячи и триста два    

Возврата солнца твердь меня манила    

Там, где Вергилий свыше внял слова;[1651]    

     

     121    

     

Оно же все попутные светила    

Повторно девятьсот и тридцать раз,    

Пока я жил на свете, посетило.[1652]    

     

     124    

     

Язык, который создал я, угас    

Задолго до немыслимого дела    

Тех, кто Немвродов исполнял приказ;[1653]    

     

     127    

     

Плоды ума зависимы всецело    

От склоннностей, а эти – от светил,    

И потому не длятся без предела.    

     

     130    

     

Естественно, чтоб смертный говорил;    

Но – так иль по-другому, это надо,    

Чтоб не природа, а он сам решил.    

     

     133    

     

Пока я не сошел к томленью Ада,    

«И» в дольном мире звался Всеблагой,    

В котором вечная моя отрада;    

     

     136    

     

Потом он звался «Эль»; и так любой    

Обычай смертных сам себя сменяет,    

Как и листва сменяется листвой.    

     

     139    

     

На той горе, что выше всех всплывает,    

Я пробыл и святым, и несвятым    

От утра и до часа, что вступает,    

     

     142    

     

Чуть солнце сменит четверть, за  шестым».[1654]    

     

     

    

     

 Песнь двадцать седьмая    

     

Восьмое,  звездное небо (окончание) – Вознесение в девятое небо    

     

     

     1    

     

«Отцу, и сыну, и святому духу» –    

Повсюду – «слава!» – раздалось в Раю,    

И тот напев был упоеньем слуху.    

     

     4    

     

Взирая, я, казалось, взором пью    

Улыбку мирозданья, так что зримый    

И звучный хмель вливался в грудь мою.    

     

     7    

     

О, радость! О, восторг невыразимый!    

О, жизнь, где всё – любовь и всё –  покой!    

О, верный клад, без алчности  хранимый!    

     

     

    

     

     10    

     

Четыре светоча[1655] передо мной    

Пылали, и, мгновенье за мгновеньем,    

Представший первым[1656] силил пламень свой;    

     

     13    

     

И стал таким, каким пред нашим  зреньем    

Юпитер был бы, если б Марс и он,    

Став птицами, сменились опереньем.[1657]    

     

     16    

     

Та власть, которой там распределен    

Черед и чин, благословенным светам    

Велела смолкнуть, и угас их звон,    

     

     19    

     

Когда я внял: «Что я меняюсь цветом,    

Не удивляйся; внемля мой глагол,    

Все переменят цвет в соборе этом.    

     

     22    

     

Тот, кто, как вор, воссел на мой  престол,[1658]    

На мой престол, на мой престол,  который    

Пуст перед сыном божиим, возвел    

     

     25    

     

На кладбище моем[1659] сплошные горы    

Кровавой грязи; сверженный с высот,[1660]    

Любуясь этим, утешает взоры».    

     

     28    

     

Тот цвет, которым солнечный восход    

Иль час заката облака объемлет,    

Внезапно охватил весь небосвод.    

     

     31    

     

И словно женщина, чья честь не  дремлет    

И сердце стойко, чувствует испуг,    

Когда о чьем-либо проступке внемлет,    

     

     34    

     

Так Беатриче изменилась вдруг;    

Я думаю, что небо так затмилось,    

Когда Всесильный[1661] поникал средь мук.    

     

     37    

     

Меж тем все дальше речь его  стремилась,    

И перемена в голосе была    

Не меньшая, чем в облике явилась.    

     

     40    

     

«Невеста божья не затем взросла    

Моею кровью, кровью Лина, Клета,    

Чтоб золото стяжалось без числа;    

     

     43    

     

И только чтоб стяжать блаженство это,    

Сикст, Пий, Каликст и праведный  Урбан,[1662]    

Стеня, пролили кровь в былые лета.    

     

     46    

     

Не мы хотели, чтобы христиан    

Преемник наш пристрастною рукою    

Делил на правый и на левый стан;[1663]    

     

     49    

     

Ни чтоб ключи, полученные мною,    

Могли гербом на ратном стяге стать,    

Который на крещеных поднят к бою;    

     

     52    

     

Ни чтобы образ мой скреплял печать    

Для льготных грамот, покупных и  лживых,    

Меня краснеть неволя и пылать!    

     

     55    

     

В одежде пастырей-волков грызливых    

На всех лугах мы видим средь ягнят.    

О божий суд, восстань на нечестивых!    

     

     58    

     

Гасконцы с каорсинцами[1664]  хотят    

Пить нашу кровь; о доброе начало,[1665]    

В какой конечный впало ты разврат!    

     

     61    

     

Но промысел, чья помощь Рим спасала    

В великой Сципионовой борьбе,[1666]    

Спасет, я знаю, – и пора  настала.    

     

     64    

     

И ты, мой сын, сойдя к земной судьбе    

Под смертным грузом, смелыми устами    

Скажи о том, что я сказал тебе!»    

     

     67    

     

Как дельный воздух мерзлыми парами    

Снежит к земле, едва лишь Козерог    

К светилу дня притронется рогами,[1667]    

     

     70    

     

Так здесь эфир себя в красу облек,    

Победные взвевая испаренья,    

Помедлившие с нами долгий срок.    

     

     73    

     

Мой взгляд следил все выше их  движенья,    

Пока среда чрезмерной высоты    

Ему не преградила восхожденья.    

     

     76    

     

И госпожа, когда от той меты    

Я взор отвел, сказала: «Опуская    

Глаза, взгляни, куда пронесся ты!»    

     

     79    

     

И я увидел, что с тех пор, когда я    

Вниз посмотрел, над первой полосой    

Я от средины сдвинулся до края.[1668]    

     

     82    

     

Я видел там, за Гадесом[1669],  шальной    

Улиссов путь;[1670] здесь – берег, на  котором    

Европа стала ношей дорогой.[1671]    

     

     85    

     

Я тот клочок[1672] обвел бы шире взором,    

Но солнце в бездне упреждало нас    

На целый знак и больше,[1673] в  беге скором.    

     

     88    

     

Влюбленный дух, который всякий час    

Стремился пламенно к своей богине,    

Как никогда ждал взора милых глаз;    

     

     91    

     

Все, чем природа или кисть доныне    

Пленяли взор, чтоб уловлять сердца,    

Иль в смертном теле, или на картине,    

     

     94    

     

Казалось бы ничтожным до конца    

Пред дивной радостью, что мне  блеснула,    

Чуть я увидел свет ее лица;    

     

     97    

     

И мощь, которой мне в глаза пахнуло,    

Меня, рванув из Ледина гнезда,[1674]    

В быстрейшее из всех небес[1675]  метнула.    

     

     100    

     

Так однородна вся его среда,    

Что я не ведал, где я оказался,    

Моей вожатой вознесен туда.    

     

     103    

     

И мне, чтоб я в догадках не терялся,    

Так радостно сказала госпожа,    

Как будто бог в ее лице смеялся:    

     

     106    

     

«Природа мира, все, что есть, кружа    

Вокруг ядра, которое почило,[1676]    

Идет отсюда, как от рубежа.    

     

     109    

     

И небо это божья мысль вместила,    

Где и любовь, чья власть его влечет,    

Берет свой пыл, и скрытая в нем сила.[1677]    

     

     112    

     

Свет и любовь объемлют этот свод,    

Как всякий низший кружит, им объятый;    

И те высоты их творец блюдет.[1678]    

     

     115    

     

Движенье здесь[1679] не мерят мерой взятой,    

Но все движенья меру в нем берут,    

Как десять – в половине или в пятой.[1680]    

     

     118    

     

Как время, в этот погрузясь сосуд    

Корнями, в остальных живет вершиной,    

Теперь понять тебе уже не в труд.[1681]    

     

     121    

     

О жадность! Не способен ни единый    

Из тех, кого ты держишь, поглотив,    

Поднять зеницы над твоей пучиной!    

     

     124    

     

Цвет доброй воли в смертном сердце  жив;    

Но ливней беспрестанные потоки    

Родят уродцев из хороших слив.    

     

     127    

     

Одни младенцы слушают уроки    

Добра и веры, чтоб забыть вполне    

Их смысл скорей, чем опушатся щеки.    

     

     130    

     

Кто, лепеча, о постном помнил дне,    

Вкушает языком, возросшим в силе,    

Любую пищу при любой луне.[1682]    

     

     133    

     

Иной из тех, что, лепеча, любили    

И чтили мать, – владея речью,  рад    

Ее увидеть поскорей в могиле.    

     

     136    

     

И так вот кожу белую чернят,    

Вняв обольщеньям дочери прекрасной    

Дарующего утро и закат.[1683]    

     

     139    

     

Размысли, и причина станет ясной:    

Ведь над землею власть упразднена,[1684]    

И род людской идет стезей опасной.    

     

     142    

     

Но раньше, чем январь возьмет весна    

Посредством сотой,[1685] вами небреженной,    

Так хлынет светом горняя страна,    

     

     145    

     

Что вихрь[1686], уже давно  предвозвещенный,    

Носы туда, где кормы, повернет,    

Помчав суда дорогой неуклонной;    

     

     148    

     

И за цветком поспеет добрый плод».    

     

     

    

     

 Песнь двадцать восьмая    

     

Девятое,  кристальное небо, или Перводвигатель – Ангелы    

     

     

     1    

     

Когда, скорбя о жизни современной    

Несчастных смертных, правду вскрыла  мне    

Та, что мой дух возносит в рай  блаженный, –    

     

     4    

     

То как, узрев в зеркальной глубине    

Огонь свечи, зажженной где-то рядом,    

Для глаз и дум негаданный вполне,    

     

     7    

     

И обратясь, чтобы проверить взглядом    

Согласованье правды и стекла,    

Мы видим слитность их, как песни с  ладом, –    

     

     10    

     

Так и моя мне память сберегла,    

Что я так сделал, взоры погружая    

В глаза, где путы мне любовь сплела.    

     

     13    

     

И я, – невольно зренье обращая    

К тому, что можно видеть в сфере той,    

Ее от края оглянув до края, –    

     

     16    

     

Увидел Точку[1687], лившую такой    

Острейший свет, что вынести нет мочи    

Глазам, ожженным этой остротой.    

     

     19    

     

Звезда, чью малость еле видят очи,    

Казалась бы луной, соседя с ней,    

Как со звездой звезда в просторах  ночи.    

     

     22    

     

Как невдали обвит кольцом лучей    

Небесный свет, его изобразивший,    

Когда несущий пар всего плотней,    

     

     25    

     

Так Точку обнял круг огня[1688],[1689]  круживший    

Столь быстро, что одолевался им