1 2 3 4 5 6 7 
— Да, пожалуйста!..
Пока Купер составлял список, они продолжали снимать на видео дом и строения. В своих комментариях Кеттеринг сказал:
“Некоторые могут счесть, что мы слишком поздно нашли покинутую похитителями базу в Америке или что это слишком маленькое достижение. Возможно, так оно и есть. Но пока мир будет с тревогой ждать развития событий и продолжать надеяться, ФБР и другие инстанции проанализируют обнаруженные доказательства.
Дон Кетгеринг, “Новости” Си-би-эй, Хакенсак, Нью-Джерси”. Прежде чем уехать, они вызвали местную полицию и попросили поставить обо всем в известность ФБР.

До того как “Вечерние новости” пошли в эфир, Кеттеринг позвонил знакомому высокопоставленному чину в НИНЕКС корпорейшн, обслуживающую телефонные системы Нью-Йорка и Нью-Джерси. Кеттеринг пояснил, что хотел бы знать имена и адреса людей, за которыми записаны шесть телефонов, а также список всех звонков, которые были сделаны по этим телефонам на протяжении последних двух месяцев.
— Ты, конечно, понимаешь, — сказал его знакомый, вице-президент корпорации, — что, давая тебе такую информацию, я не только нарушу закон о невмешательстве в личную жизнь, но и могу потерять свое место. Если бы ты был организацией, занимающейся расследованием, и у тебя был ордер…
— Я не являюсь такой организацией и не могу ею быть, — возразил Кеттеринг. — Но могу поспорить на что угодно, что ФБР запросит у тебя завтра эту информацию и получит ее. А я хочу лишь знать ответы первым.
— О Господи! И как это меня угораздило связаться с подобным типом?!
— Раз уж о таких вещах зашла речь, ты, помнится, раза два обращался в Си-би-эй за одолжением, и я все для тебя сделал. Послушай! Мы же доверяли друг другу со студенческой скамьи и ни разу еще об этом не пожалели.
На другом конце провода раздался вздох.
— Давай эти чертовы номера. — И, выслушав Кеттеринга, его приятель добавил:
— Ты сказал, ФБР запросит их у меня завтра. Значит, тебе, видимо, надо знать сегодня.
— Да, в любое время, но до полуночи. Можешь позвонить мне домой. У тебя есть мой номер телефона?
— К сожалению, да.

Звонок раздался в 22.45, когда Дон Кеттеринг только что вошел в свою квартиру на Семьдесят седьмой улице Восточной стороны Нью-Йорка.
— Я смотрел сегодня вечером твои “Новости”, — сказал ему приятель из НИНЕКСа. — Насколько я понимаю, ты дал мне номера радиотелефонов, которыми пользовались похитители.
— Вроде да, — признался Кеттеринг.
— В таком случае, жаль, что я могу сообщить тебе лишь очень немногое. Для начала — все телефоны зарегистрированы на имя Хельги Эфферен. У меня есть адрес.
— Боюсь, адрес у нее уже не тот. Дамочка умерла. Ее убили. Надеюсь, она не осталась тебе должна.
— Господи! Ну и хладнокровные же вы, журналисты, люди. — И после паузы вице-президент НИНЕКСа продолжал:
— Насчет денег все обстоит как раз наоборот. Сразу после того, как этим телефонам были даны номера, кто-то внес на каждый счет по пятьсот долларов — три тысячи долларов в целом. Мы об этом не просили, но в книгах на эту сумму записан кредит.
— Насколько я понимаю, — сказал Кеттеринг, — люди, которые пользовались этими телефонами, не хотели, чтобы им посылали счета или задавали лишние вопросы до тех пор, пока они благополучно не выберутся из страны.
— Ну, так или иначе, большая часть денег по-прежнему лежит у нас. Истрачено меньше трети, потому что все переговоры — за одним исключением — велись между этими телефонами и никуда больше никто не звонил. А местные переговоры, конечно, стоят не так уж дорого.
— Все указывает на то, что похитители были хорошо организованы и дисциплинированны, — сказал Кеттеринг. — Но ты упомянул об одном исключении.
— Да, тринадцатого сентября был звонок в Перу.
— Это накануне похищения. И у тебя есть номер?
— Конечно. Сначала 011 — это выход на международные линии, затем код Перу — 51, затем: 14—28—9427. Мне сказали, что 14 — это код Лимы. А куда был звонок — это уж ты сам выясняй.
— Конечно. Спасибо тебе!
— Надеюсь, это поможет. Желаю удачи!
Несколько мгновений спустя Кеттеринг, заглянув в свою записную книжку, набрал номер: 011—51—14—44—1212. Раздался голос:
— Buenas tardes[75], отель “Сесар”.
И Кеттеринг попросил:
— Мистера Гарри Партриджа, роr favor[76].

Глава 8

Для Гарри Партриджа этот день был неудачным. Он устал и еще до десяти вечера лег у себя в гостинице. Но не мог заснуть. Он размышлял о Перу.
Не страна, а парадокс: противоречивое смешение деспотизма военных и свободной демократии. На большей части удаленных районов правили военные и так называемая “полиция по борьбе с терроризмом” — они правили стальным кулаком, часто нарушая закон. Они убивали без всяких оснований, а потом, как показало независимое расследование, называли свои жертвы “мятежниками”, даже когда те вовсе таковыми не были.
“Американский дозор”, существующая в США организация по защите прав человека, провела весьма похвальную, по мнению Партриджа, работу, выявив и зафиксировав, как они выразились, “водопад несанкционированных судом казней, своевольных арестов, исчезновения людей и пыток”, характерных для проводимой правительством кампании по борьбе с повстанцами.
С другой стороны, “Американский дозор” не щадил и мятежников. В опубликованном недавно докладе, который лежал сейчас на ночном столике Партриджа, говорилось, что “Сендеро луминосо” “систематически убивает беззащитных людей, закладывает взрывчатку, не задумываясь над последствиями для жизни ни в чем не повинных окружающих, и нападает на военные объекты, не считаясь с угрозой для гражданского населения” — все это “является нарушением основных правил международного права и гуманного отношения к людям”.
Что же до самой страны, то “Перу, как ни печально, считается самым страшным и опасным местом в Южной Америке”.
Из этого неизбежно вытекал вывод, подтвержденный другими источниками, что между мятежниками и правительством почти нет разницы по количеству беспричинных убийств и других актов вандализма.
В то же время в Перу существовало сильное демократическое движение — не просто фасад, как часто говорили критики, а настоящее движение. Одним из его проявлений была свобода печати — традиция, казалось, глубоко укоренившаяся. Благодаря существованию такой свободы Партридж и другие иностранные репортеры имели возможность ездить по стране, расспрашивать, выяснять, затем сообщать об узнанном, как им заблагорассудится, не опасаясь, что их могут выслать из страны или подвергнуть репрессиям. Случались, конечно, исключения из правила, но до сих пор это были редкие и отдельные случаи.
Партридж затронул эту тему в интервью с генералом Раулем Ортисом, начальником полицейского управления по борьбе с терроризмом.
— Вас не волнует, — спросил он у неулыбчивого, с военной выправкой человека в штатском, — то, что многие ответственные лица сообщают о ваших людях, — какую они проявляют жестокость и как чинят противозаконные казни?
— Меня волновало бы куда больше, — с легким презрением отвечал Ортис, — если бы убивали моих людей, а так бы оно и было, если бы они не защищались и сами не убивали террористов, которые, как видно, очень дороги вашему сердцу и сердцу других. Что же до неподтвержденных сообщений, то, если бы наше правительство попыталось помешать их появлению, люди вроде вас подняли бы страшный крик и повторяли бы свои измышления на все лады. Поэтому предпочтительнее давать такие сообщения-однодневки, которые забудутся через двадцать четыре часа.
Партридж попросил интервью у Ортиса, намереваясь осветить эту тему, хотя и сомневался, что это интервью много ему даст. Встреча была быстро устроена министерством внутренних дел, хотя Партриджу и было отказано в просьбе взять с собой съемочную группу. Перед входом в кабинет полицейского генерала его обыскали и отобрали диктофон, который он носил в кармане и которым не собирался пользоваться без разрешения генерала. Однако ни слова не было сказано о том, что беседа не для печати, и генерал не возражал против того, чтобы его посетитель делал записи.
Скромный, обитый деревом кабинет генерала Ортиса находился в ряду других аналогичных кабинетов в старом массивном бетонном здании, в центре Лимы. Высокие стены окружали здание — половина его была в свое время тюрьмой. Партриджу пришлось пройти через нескольких бдительных охранников, затем пересечь внутренний двор, где стояли рядами бронетранспортеры и грузовики с водяными пушками, используемыми против мятежников. Беседуя с генералом. Партридж все время думал о том, что под ними, в подвалах здания, находятся камеры, где заключенных держат нередко по две недели без всякого контакта с внешним миром, а также помещения, где регулярно проводят допросы и пытают людей.
Партридж начал интервью с наиболее интересовавшего его вопроса: имеет ли полиция хоть какое-то представление о том, где похитители содержат Слоунов?
— Я полагал, что вы скажете мне это, судя по тому, со сколькими людьми вы успели встретиться со времени вашего приезда, — ответил генерал.
“Значит, — подумал Партридж, — генерал открыто признает, что за его передвижениями следят, а пожалуй, и недвусмысленно предупреждает”. Догадывался Партридж и о том, что его передачи через сателлит в Нью-Йорк прослушиваются и записываются перуанским правительственным органом вопреки широковещательным утверждениям о свободе печати.
Услышав, что Партридж, несмотря на все свои старания, ничего не знает о местонахождении американцев, Ортис сказал:
— Вот теперь вы понимаете, насколько изощренно и тайно действуют враги нашего государства, в частности “Сендеро луминосо”. А кроме того, у нас огромные необитаемые пространства, где можно укрыть не одну армию. Однако есть предположение, в каких районах могут содержать ваших друзей, и наши силы ведут там поиск.
— А вы не скажете мне, какие это районы? — спросил Партридж.
— Не думаю, чтобы это было разумно. В любом случае вам туда не добраться. Или, может быть, у вас есть какой-то план?
У Партриджа действительно был план действий, но он ответил отрицательно.
Остаток интервью прошел так же — ни один из участников не доверял другому, и оба играли в кошки-мышки, пытаясь получить информацию и не раскрывая своей. Ни тот, ни другой в этом не преуспели, хотя, суммируя высказывания Ортиса для “Вечерних новостей на всю страну”, Партридж использовал две цитаты: насчет того, что “в Перу есть такие просторы, где может укрыться целая армия”, а также циничное замечание генерала о том, что сообщения о якобы имеющих место нарушениях прав человека — это “однодневки, которые забудутся через двадцать четыре часа”.
Поскольку звуковой дорожки не было, в Нью-Йорке эти цитаты дали набором под фотографией генерала.
Партридж не считал, что визит к генералу что-то дал ему.
Более удачным оказался разговор с Сесаром Асеведо, давним другом Партриджа и одним из деятелей католической церкви в миру. Они встретились в одной частной конторе за дворцом архиепископа на площади Армас, официальном центре Лимы.
Асеведо, маленький, разговорчивый, живой пятидесятилетний мужчина, был ученым-теологом и человеком глубоко религиозным. Он работал в церковной администрации и имел немалое влияние, хотя так и не сделал последнего шага и не стал священником. Если бы он этот шаг сделал, утверждали друзья, то сейчас был бы по крайней мере епископом, а со временем стал бы и кардиналом.
Сесар Асеведо не был женат, хотя занимал видное общественное положение.
Партридж любил Асеведо, потому что тот никогда ничего из себя не изображал, был скромен и абсолютно честен. Как-то раз Партридж спросил его, почему он так и не стал священником, и Асеведо ответил: “Как бы глубоко я ни любил Господа и Иисуса Христа, мне никогда не хотелось отказываться от моего права, если вздумается, скептически смотреть на вещи, хотя молю Господа, чтобы этого не произошло. Стань же я священником, я вынужден был бы отказаться от этого права. И ни в юности, ни сейчас я не мог заставить себя на это пойти”.
Асеведо был ответственным секретарем Католической комиссии по работе в социальной сфере и занимался программами оказания медицинской помощи в дальних уголках страны.
— Насколько я понимаю, — заметил Партридж вскоре после начала их встречи, — вам время от времени приходится иметь дело с “Сендеро луминосо”.
Асеведо усмехнулся:
— “Иметь дело” — абсолютно точное выражение. Церковь, конечно, не одобряет “Сендеро” — ни ее целей, ни методов. Тем не менее мы поддерживаем отношения с этой организацией.
По каким-то своим соображениям, пояснил Асеведо, “Сендеро луминосо” не хочет враждовать с церковью и редко выступает против нее как института. Однако бандиты не доверяют священнослужителям, и, когда банды предпринимают какие-либо антиправительственные акции или устраивают бунты, они требуют, чтобы священники и все, кто связан с церковью, покинули район, где они что-то затевают, не желая иметь свидетелей.
— Они просто говорят священнику или нашим работникам, занимающимся благотворительностью: “Убирайтесь отсюда! Нечего тут торчать! Вам скажут, когда вы сможете вернуться”.
— И ваши священники повинуются? Асеведо вздохнул.
— Достойным такое поведение не назовешь, верно? Но обычно повинуются, потому что выбора у них нет. Если приказ “Сендеро” не выполнен, они не постесняются убить ослушника. Ведь если священник жив, он может со временем туда вернуться. А мертвый уже не вернется.
У Партриджа тотчас мелькнула мысль:
— А есть сейчас места, откуда вашим людям предложено уехать?
— Один такой район есть, и это создает для нас изрядную проблему. Я покажу вам его на карте. — Асеведо указал на часть провинции Сан-Мартин, обведенную красным. — Три недели назад там находилась большая группа медиков, осуществлявшая программу помощи, главным образом — прививки детям. Прививки необходимы, потому что здесь сельва и распространены болезни джунглей, которые часто приводят к фатальному исходу. Недели три назад “Сендеро луминосо” потребовала, чтобы наши люди убрались оттуда. Они пытались возражать, но вынуждены были уехать. Сейчас мы хотим вернуть туда наших медиков. “Сендеро” говорит: “Нет!”
Партридж внимательно смотрел на обведенный красным район: он оказался удручающе большим. Партридж прочел названия селений, разбросанных далеко друг от друга; Токаче, Учица, Сион, Нуэва-Эсперанса, Пачица. Он записал их — на всякий случай. Если пленники находятся в этом районе, бессмысленно приезжать туда, не зная, где именно их содержат. Вызволить их из любого места будет трудно, а может быть, и просто невозможно. Единственный шанс — нагрянуть неожиданно.
— Мне кажется, я знаю, о чем вы думаете, — сказал Асеведо. — Не находятся ли ваши похищенные друзья где-то в этом районе?
Партридж молча кивнул. — Не думаю. Будь так, наверняка прошел бы слушок. А я ничего не слышал. Но у нашей церкви есть контакты. Я сделаю запрос и сообщу вам, если что-то узнаю.
Партридж понимал, что на большее нельзя надеяться. Но он знал, что время истекает, а со дня приезда в Перу он ничуть не продвинулся в своих розысках.
Эта мысль угнетала его и у дворца архиепископа, где он встречался с Асеведо, и потом, в номере гостиницы, когда он вспомнил этот разговор и остальные события дня, им овладели досада и чувство поражения.
Внезапно возле кровати зазвонил телефон.
— Гарри, это ты? — Партридж сразу узнал голос Дона Кеттеринга. — Есть новости, и мне хотелось, чтобы ты о них знал.

Рита, тоже жившая в отеле “Сесар”, ответила сразу на звонок.
— Мне только что звонили из Нью-Йорка, — сказал Партридж. И повторил то, что рассказал ему Дон Кеттеринг про дом в Хакенсаке и радиотелефоны. — Дон дал мне номер телефона в Лиме, куда звонили из Хакенсака, — добавил он. — Я хочу выяснить, чей это номер и где он находится.
— Давай его мне, — сказала Рита. Партридж продиктовал: 28—9427.
— Я попытаюсь добраться до этого малого из Энтель-Перу — Виктора Веласко, чтобы он немного потрудился для нас. Позвоню, как только что-то узнаю.
Она позвонила через четверть часа.
— Мне удалось застать Веласко дома. Он говорит, что его отдел такими делами не занимается и ему, возможно, трудновато будет добыть нужную нам информацию, тем не менее он надеется получить ее к утру.
— Спасибо, — сказал Партридж и почти сразу заснул.

Глава 9

Только к середине дня в среду удалось выяснить, кому принадлежит номер в Лиме, сообщенный Доном Кеттерингом.
— Дело в том, — сказал Виктор Веласко, извиняясь и объясняя задержку Партриджу и Рите, находившимся в аппаратной, которую Энтель выделила Си-би-эй и где они вместе с Бобом Уотсоном готовили очередные “Новости” для Нью-Йорка, — что эти данные могут получить далеко не все. Мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы убедить одного из моих коллег добыть эту информацию, но все же мне это удалось.
— С помощью денег? — спросила Рита и, когда он кивнул, добавила:
— Мы вам все возместим.
На листке, вырванном из блокнота, значилось: “Г. Кальдерон — ул. Хуанкавелика, 547, кв. Ю-Ф”.
— Нам нужен Фернандес, — сказал Партридж.
— Он уже едет сюда, — сообщила Рита, и смуглый энергичный хроникер появился через несколько минут.
Ему назвали адрес на улице Хуанкавелика и рассказали, что с ним связано; хроникер кивнул.
— Я знаю, где это. Это старый многоквартирный дом возле пересечения с авенидой Такна, в общем… — Он помолчал, подыскивая английское слово:
— …не дворец.
— Какой он там ни есть, — прервал его Партридж, — я еду туда сейчас же. — И, повернувшись к Рите, добавил:
— Я бы хотел, чтобы ты, Минь и Кен поехали со мной, но в квартиру я войду сначала один.
— Только не один, — возразил Фернандес. — На вас тут же нападут и ограбят, а может случиться кое-что и похуже. Мы пойдем с вами — я и Томас.
“Универсал”, который нанял Фернандес и которым они теперь вовсю пользовались, стоял на улице у здания Энтель. Разместиться там семерым, считая шофера, было трудновато, но ехать пришлось всего десять минут.
— Вот он, этот дом, — указал из окошка Фернандес.
Улица Хуанкавелика пересекала авениду Такна, широкий, шумный проспект, под прямым углом. Район этот, хоть и не был беспросветно мрачным, как барриадас, явно переживал плохие времена. Дом № 547 был большой и ветхий, с облупившейся краской и осыпающейся штукатуркой. Несколько мужчин сидели на ступеньках у входа, другие болтались рядом. Партридж, Фернандес и Томас вылезли у них на глазах из “универсала”, оставив Риту, Минь Ван Каня и звукооператора Кена О'Хару дожидаться в машине вместе с шофером.
Заметив, как недружелюбно, с какой прикидкой оглядели их зеваки, Партридж порадовался, что идет в дом не один.
В вестибюле пахло мочой и запустением. Пол был усыпан отбросами. Лифт, как и ожидалось, не работал, поэтому пришлось лезть на девятый этаж по грязной цементной лестнице.
Квартира 10-Ф находилась в конце мрачного голого коридора. Партридж постучал в деревянную дверь. Дверь приоткрылась на два-три дюйма, придерживаемая цепочкой. И одновременно раздался пронзительный женский голос, выкрикивавший что-то по-испански, но так быстро, что Партридж сумел уловить лишь отдельные слова:
— Animates!.. asesinos!.. diablos![77]
Партридж почувствовал на плече руку Фернандеса, отстранявшую его. Пригнув к щели голову, Фернандес заговорил так же быстро, как женщина, но рассудительно и спокойно. Постепенно женский голос утратил свою пронзительность, и женщина умолкла; затем сняла цепочку и открыла дверь.
Женщине было лет шестьдесят. Когда-то она, наверное, была хороша собой, но время и тяжелая жизнь огрубили и сморщили кожу, нечесаные крашеные волосы стали пегими. Глаза под выщипанными, нарисованными карандашом бровями были красны и опухли от слез. Фернандес прошел мимо нее в квартиру, остальные — следом за ним. Женщина, явно успокоившись, закрыла дверь.
Партридж быстро огляделся. Комната была маленькой, бедно обставленной — несколько деревянных стульев, диван с рваной обивкой, простой захламленный стол и примитивный книжный шкаф, сооруженный из кирпичей и досок. Как ни странно, шкаф был полон книг в твердых переплетах.
— Судя по ее словам, всего несколько часов назад здесь убили ее сожителя, — сказал Фернандес Партриджу. — Она выходила из квартиры, а вернувшись, обнаружила его мертвым; полиция забрала труп. Она решила, что мы убийцы, которые вернулись, чтобы прикончить ее. Я убедил ее, что мы — друзья. — Он снова сказал что-то женщине, и та перевела взгляд на Партриджа.
— Мы очень сожалеем о смерти вашего друга, — заверил ее Партридж. — А есть у вас предположение, кто его убил?
Женщина отрицательно покачала головой и что-то пробормотала.
— Она почти не говорит по-английски, — сказал Фернандес и перевел ей то, что сказал Партридж.
Женщина энергично закивала и исторгла поток слов, кончавшийся: “…Сендеро луминосо”.
Это подтверждало опасения Партриджа. Человек, которого они надеялись увидеть, был каким-то образом связан с “Сендеро”, но теперь до него уже не доберешься. Однако оставалось выяснить, знает ли эта женщина что-то о похищенных. Скорее всего едва ли.
Женщина снова заговорила по-испански, уже медленнее, и на этот раз Партридж понял ее.
— Переведи ей, — сказал он Фернандесу, — что мы хотели бы присесть и что я был бы ей благодарен, если бы она ответила на несколько вопросов.
Фернандес перевел просьбу Партриджа и затем ответ женщины:
— Она говорит — да, если только сможет ответить. Я сказал ей, кто вы, — кстати, ее зовут Долорес. Она также спрашивает, не хотите ли чего выпить.
— No, gracias[78], — сказал Партридж. Долорес кивнула и направилась к шкафу, явно намереваясь налить себе. Но бутылка джина, которую она достала, была пуста. Казалось, она сейчас снова расплачется, но вместо этого она что-то пробормотала и села.
— Она говорит, что не знает, как будет жить, — перевел Фернандес. — У нее нет денег.
Партридж обратился теперь уже прямо к Долорес:
— Le dare dinero si Ud, tiene la informaciyn que estoy buscando.[79]
Долорес и Фернандес обменялись репликами, и Фернандес сказал:
— Она говорит: задавайте ваши вопросы.
Партридж решил не доверять своим скромным познаниям испанского и продолжать разговор через Фернандеса. Вопросы быстро следовали за ответами.
— Ваш приятель, которого убили, чем он занимался?
— Он был доктор. Специальный доктор.
— Вы хотите сказать — специалист?
— Он делал так, чтобы люди засыпали.
— Анестезиолог?
Долорес покачала головой, показывая, что не понимает. Подойдя к шкафу, она вытащила потрепанный чемоданчик. Открыла его, вынула папку и принялась листать лежавшие в ней бумаги. Затем выбрала две из них и передала Партриджу. Он увидел, что это медицинские дипломы.
Первый диплом давал право Хартли-Хэролду Госсейджу, выпускнику Медицинской школы Бостонского университета, практиковать в качестве медика. Второй подтверждал, что все тот же Хартли-Хэролд Госсейдж является “профессиональным специалистом-анестезиологом”.
Несколько документов были чисто медицинского характера и не представляли интереса. Затем было письмо со штампом Массачусетсского бюро регистрации медиков. Оно было адресовано “Х. — Х. Госсейджу, доктору медицины” и начиналось так: “Настоящим извещаем, что выданное Вам разрешение практиковать медицину пожизненно аннулируется…”
Партридж положил на стол письмо. Картина прояснялась. Тот мужчина, который жил здесь и которого, судя по всему, только что убили, был, по всей вероятности, Госсейдж, американец-анестезиолог, лишенный права практиковать и каким-то образом связанный с “Сендеро луминосо”. Именно он, рассудил Партридж, помог вывезти похищенных из Соединенных Штатов, по всей вероятности, в бесчувственном состоянии, сделав им уколы или дав какие-то лекарства. Собственно, вчерашние открытия, сделанные в том доме в Хакенсаке, о чем рассказал Партриджу Дон Кстгеринг, подтверждали это. По всей вероятности, этот бывший врач — Госсейдж — усыплял похищенных. На лице Партриджа заходили желваки. Жаль, что он не смог встретиться с этим человеком, пока тот был жив… С помощью Фернандеса Партридж возобновил допрос Долорес.
— Вы сказали, что “Сендеро луминосо” убила вашего приятеля доктора. Почему вы так думаете?
— Потому что он работал на этих bastardos[80]. — Она помолчала и вдруг вспомнила:
— “Сендеро” дала ему другое имя — Баудельо.
— А как вы об этом узнали?
— Он мне сказал.
— А он говорил вам, что он делал для “Сендеро”?
— Кое-что говорил. — Слабая улыбка мелькнула на ее губах и исчезла. — Когда мы пили вместе.
— А вы знали про похищение? Это во всех газетах было. Долорес покачала головой:
— Я не читаю газеты. Они ведь все врут.
— А Баудельо последнее время уезжал из Лимы? Она усиленно закивала.
— Надолго уезжал. Я по нему скучала. — Помолчала и добавила:
— Он мне звонил из Америки.
— Да, мы знаем. — “Все сходится, — подумал Партридж. — Баудельо, безусловно, присутствовал при похищении”. — А когда он вернулся?
Долорес подумала, прежде чем ответить.
— Да с неделю будет. Так он был рад… Но боялся, что его убьют.
— А он сказал почему? Долорес немного подумала.
— По-моему, я что-то такое слышала. Насчет того, что слишком много он знает. — И она заплакала. — Мы ведь так давно вместе. Что же я теперь делать-то буду?
Оставалось выяснить еще один важный вопрос. Партридж намеренно медлил задавать его и чуть ли не со страхом задал сейчас.
— После того как Баудельо прилетел из Америки и до того, как вернулся сюда, он нигде больше не был? Долорес кивком дала понять, что был.
— Он не говорил, где именно?
— Говорил. В Нуэва-Эсперансе.
Партридж с трудом мог поверить своему неожиданному везению. Дрожащими руками он стал переворачивать страницы своего блокнота в поисках того интервью с Сесаром Асеведо и со списком мест, куда “Сендеро луминосо” не пускала католиков-медиков. И он увидел это название — Нуэва-Эсперанса.
Узнал? Наконец-то он знает, где содержат Джессику, Никки и Энгуса Слоунов.
Все-таки Партридж прежде всего был телекорреспондентом, и он принялся обсуждать с Ритой, Минем и О'Харой, что следует тут заснять: Долорес, ее квартиру и дом снаружи. Все они уже находились тут — остальных троих привел Томас. Партридж попросил сделать крупный план медицинских дипломов и письма из Массачусетса, отправлявшего Госсейджа, то есть Баудельо, на свалку медицинской профессии. Бывший доктор уже лежал в могиле, но Партридж хотел навеки зафиксировать ту подлость, которую он совершил в отношении семьи Слоуна.
Однако, хотя Баудельо и сыграл важную роль в похищении, Партридж понимал, что обнародование этой информации сейчас было бы ошибкой, так как ею обладала пока только группа Си-би-эй. Но он хотел, чтобы та часть истории, которая связана с Баудельо, была заранее готова и, когда настанет время, ею можно было воспользоваться в любую минуту.
Долорес была снята крупным планом — ее голос, звучавший по-испански, будет потом замикширован, и вместо него пойдет перевод. Когда съемка и запись были окончены, Фернандес сказал Партриджу:
— Она напоминает вам, что вы обещали ей деньги. Партридж поговорил с Ритой, и та выдала тысячу долларов. В данных обстоятельствах плата была щедрой, но Долорес открыла перед ними существенный просвет, а кроме того, Партриджу и Рите было жаль ее, и они верили, что она ничего не знала о похищении, несмотря на свою связь с Баудельо.
— Пожалуйста, растолкуй ей, — сказала Рита Фернандесу, — что Си-би-эй не платит за появление в “Новостях”, поэтому деньги мы ей дали за использование ее квартиры и за информацию. — Это была, конечно, семантическая уловка, позволявшая телестанции делать то, что она не должна была делать, но Нью-Йорку нравилось, когда выпускающие поступали таким образом.
Судя по тому, как благодарила Долорес, она не поняла сделанного ей разъяснения, да ее это и мало заботило. Партридж был уверен, что, как только они уйдут, пустая бутылка из-под джина будет быстро заменена полной.
Теперь Партридж уже мог продумать главное — как провести побыстрее спасательную экспедицию в Нуэва-Эсперансу. Намечая план действий, он разволновался — любовь к борьбе и опасности вновь проснулась в нем, горяча кровь.

Глава 10

Кроуфорда Слоуна каждый день тянуло позвонить Партриджу в Перу и спросить: “Есть что новое?” Но он сдерживался, понимая, что малейшая новость в развитии событий тотчас будет ему сообщена. А кроме того, он понимал, что не надо дергать Партриджа: пусть делает все, как считает нужным. Слоун по-прежнему доверял Партриджу больше, чем любому другому, кого могли послать с этой миссией в Перу.
Была и еще одна причина, удерживавшая Слоуна от звонка: Гарри Партридж, понимая его состояние, звонил ему домой каждый вечер или рано утром и сообщал, в чем удалось продвинуться, а в чем — нет.
Со времени последнего звонка из Перу прошло, правда, несколько дней, но Кроуфорд Слоун, хоть и огорчался, решил, что, видимо, Партриджу нечего сообщить.
И был не прав.
Слоун не знал, да и не мог знать, что Партридж решил прекратить всякую связь с Нью-Йорком, будь то по телефону, через сателлит или письменно, так как после интервью с генералом Ортисом, во время которого начальник полиции по борьбе с терроризмом дал ясно понять, что за передвижениями Партриджа ведется наблюдение, он не был уверен, что его телефоны не прослушиваются, а возможно, даже и почта просматривается. Передачу же через сателлит мог увидеть кто угодно при наличии нужного оборудования, а пользование другими телефонами все равно не гарантировало секретности разговора.
Объяснялась осторожность Партриджа и тем, что в Лиме полно было журналистов, в том числе и съемочных групп других телестанций, и все они состязались в том, кто раньше осветит историю похищения Слоунов; все искали новые факты. До сих пор Партриджу удавалось избегать корреспондентов, но он знал, что освещение этой истории телестанцией Си-би-эй побуждает всех интересоваться, куда он ездит и с кем встречается.
Вот почему Партридж решил не обсуждать — особенно по телефону — своего посещения улицы Хуанкавелика и того, что он там узнал. Он и остальным членам команды велел придерживаться того же правила и предупредил их, что экспедиция в Нуэва-Эсперансу должна готовиться в полнейшей тайне. Даже Си-би-эй в Нью-Йорке не сразу об этом узнает.
Поэтому Кроуфорд Слоун отправился в четверг утром в главное здание Си-би-эй и приехал туда чуть позже обычного, ничего не зная о новой информации, появившейся в Лиме.
Слоуна сопровождал молодой агент ФБР по имени Айвен Унгар. ФБР все еще охраняло Слоуна от возможного похищения — ходили слухи, что и другие ведущие с других телестанций тоже имели охрану. Однако с тех пор, как похитители дали о себе знать, круглосуточное прослушивание домашнего и служебного телефонов Кроуфорда Слоуна было прекращено.
А Отис Хэвелок, после того как во вторник было обнаружено логово похитителей в Хакенсаке, возглавил обыск там. Заинтересовалось ФБР, как выяснил Слоун, и аэропортом Тетерборо — из-за близости его к убежищу в Хакенсаке. Агенты ФБР решили просмотреть записи вылетов с момента похищения и до того дня, когда, как стало известно, узники уже находились в Перу. Но дело продвигалось медленно, так как за эти тринадцать дней с аэродрома вылетало немало самолетов.
Войдя в здание Си-би-эй, Слоун обнаружил в главном вестибюле лишь охранника в форме, который небрежно поздоровался с ним, нью-йоркской же полиции, дежурившей здесь всю неделю после похищения, не было видно. Здесь в здание вливался и выливался обычный поток посетителей, и, хотя они должны были регистрироваться у стойки приема, Слоун подумал, что охрана в Си-би-эй снова стала хромать.
Из вестибюля Слоун с Унгаром поднялись на лифте на четвертый этаж, и там Слоун прошел в свой кабинет, примыкавший к “подкове”, где уже сидели несколько человек. Дверь в кабинет Слоун оставил открытой. Унгар уселся на стул рядом с ней.
Повесив плащ, Слоун заметил на столе коробку из белого пенопласта, в каких из ресторанов обычно присылают еду. Рядом с Си-би-эй было несколько такого рода заведений, где по телефону можно заказать еду или даже целый обед с доставкой. Но Слоун ничего не заказывал и обедал обычно в кафетерии, а потому он решил, что коробка попала к нему по ошибке.
Однако, к своему изумлению, он увидел на прилепленной к пенопласту наклейке фамилию — “К. Слоуну”. Он машинально вынул из ящика ножницы и разрезал белую веревку, которой была перевязана коробка. Внутри лежали комья белой бумаги — Кроуфорд вынул ее.
Две-три секунды, не веря глазам своим, он смотрел на содержимое коробки, затем раздался крик — крик нестерпимой, режущей ухо боли. Все, кто работал поблизости, подняли голову. Унгар вскочил со стула и кинулся в кабинет, на ходу вытаскивая оружие. Но кроме Слоуна, в помещении никого не было, а он стоял, побелев как полотно, уставясь на коробку широко раскрытыми, обезумевшими глазами и кричал — снова и снова.
Сбежались и остальные сотрудники. Несколько человек вошли в кабинет, с десяток других толпились у двери. Женщина-выпускающая нагнулась над столом Слоуна и заглянула в коробку.
— О мой Бог! — прошептала она и, почувствовав прилив тошноты, выскочила наружу.
Унгар заглянул в коробку, увидел в ней два пальца с запекшейся кровью и, подавив тошноту, принял на себя командование.
— Прошу всех выйти — обратился он к людям, сгрудившимся у двери. Затем схватил телефонную трубку, нажал на кнопку “телефонистка” и крикнул:
— Охрану — быстро! — Когда ему ответили, он отбарабанил:
— Говорит специальный агент ФБР Унгар, слушайте мой приказ. Всем охранникам никого не выпускать из здания. Никаких исключений — в случае необходимости применять силу. Отдадите это указание, сразу вызывайте городскую полицию. Я спускаюсь в главный вестибюль. Пусть кто-то из охраны встретит меня там.
Тем временем Слоун рухнул в кресло. Кто-то потом скажет — он выглядел, как сама смерть.
Сквозь толпу протиснулся Чак Инсен.
— Что случилось? — спросил он.
Унгар, узнав его, указал на белую коробку и сказал:
— Только ничего здесь не трогать. Я бы предложил увести мистера Слоуна и запереть дверь, пока я не вернусь.
Инсен кивнул — к этому времени он уже заглянул в коробку и заметил, как и остальные, что пальцы в ней лежат маленькие и тоненькие, явно пальцы ребенка. Повернувшись к Слоуну, он взглядом задал ему неизбежно напрашивавшийся вопрос, Слоун кивнул и шепотом сказал:
— Да.
— О Иисусе Христе! — пробормотал Инсен. Казалось, Слоун сейчас потеряет сознание. Инсен повел Слоуна к себе в кабинет, по дороге отдавая приказания.
— Заприте кабинет мистера Слоуна, — велел он секретарше, — и никого туда не пускайте, кроме этого агента ФБР. Затем попросите телефонистку вызвать врача, скажите, что мистер Слоун пережил сильный шок и что ему, очевидно, необходимо успокоительное. — Затем обратился к одному из выпускающих:
— Сообщи Дону Кеттерингу о том, что произошло, и вызови его сюда: что-то об этом должно быть сказано сегодня в “Новостях”. Всем остальным — вернуться на свои рабочие места.
В кабинете Инсена было большое окно, выходившее на “подкову”, — при необходимости оно закрывалось жалюзи. И сейчас Инсен, усадив Слоуна в кресло, опустил жалюзи.
К Слоуну постепенно возвращалось самообладание, хотя он и сидел согнувшись, закрыв лицо руками.
— Эти люди знали про Никки и про то, что он пианист, — пробормотал он, обращаясь то ли к себе, то ли к Инсену. — А как они узнали? Я же сам им преподнес! Я, и никто другой! На пресс-конференции после похищения.
— Помню, Кроуф, — мягко произнес Инсен. — Но ты же отвечал на вопрос, ты не сам поднял эту тему. В любом случае, кто мог предположить… — И он умолк, понимая, что никакими рассуждениями тут не поможешь. Потом Инсен скажет остальным:
— Не могу не отдать должное Кроуфу. Мужественный он человек. После таких переживаний большинство людей умоляло бы сделать то, о чем просят похитители. А Кроуф с самого начала знал, что мы это делать не должны, да и не можем, и ни на секунду не отступил с этой позиции.
Раздался тихий стук в дверь, и вошла секретарша.
— Врач сейчас будет, — сказала она.

Временный запрет на выход из здания был снят, как только всех проверили и выяснили, зачем каждый находится тут. По всей вероятности, коробку принесли много раньше, а так как по зданию то и дело шныряла ресторанная прислуга, никто не обратил на это внимания.
ФБР провело расследование в ближайших ресторанах в надежде выяснить, кто мог принести коробку, но никаких результатов это не дало. И хотя охрана в здании Си-би-эй обязана была проверять каждого посыльного, однако выяснилось, что проверка проводилась от случая к случаю, и то весьма поверхностно.
Сомнения насчет того, что пальцы принадлежали Никки, быстро исчезли, после того как ФБР обследовало спальню мальчика в Ларчмонте. Там сохранилось множество отпечатков, и они в точности соответствовали тем, которые были сняты с пальцев, лежавших в коробке у Кроуфорда Слоуна на столе.

В здании Си-би-эй царили мрак и уныние, и тут прибыл еще один пакет — на сей раз в Стоунхендж. В четверг утром он был обнаружен в кабинете Марго Ллойд-Мэйсон. В пакете оказалась видеокассета, отправленная “Сендеро луминосо”.
Эту кассету ждали, и Марго дала указание, чтобы пленка была немедленно переправлена шефу Отдела новостей. Как только Лэс Чиппингем узнал, что пленка поступила, он вызвал Дона Кеттеринга и Нормана Джегера, и они втроем просмотрели ее в кабинете Чиппингема. Все трое сразу отметили высокое качество записи — как подачи материала, так и технического исполнения. Начиналась она с титров: “Мировая революция: “Сендеро луминосо” указывает путь”; буквы шли на фоне красивейших ландшафтов Перу — величественных высоких Анд, мрачных гор и ледников, захватывающего дух красавца Мачу-Пикчу, бесконечных просторов зеленых джунглей, прибрежной пустыни и высоких валов Тихого океана. Джегер сразу узнал торжественные аккорды сопровождения — это была Третья, Героическая, симфония Бетховена.
— Тут поработали люди, знающие свое дело, — пробормотал Кеттеринг. — Я ожидал чего-то более примитивного.
— Собственно, удивляться особенно нечему, — заметил Чиппингем. — Перу не какая-нибудь отсталая страна, у них есть талантливые люди, есть прекрасное оборудование.
— А у “Сендеро” — толстая мошна, и они могут все купить, — добавил Джегер. — Прибавьте к этому лисье умение пролезать во все щели.
Текст экстремистов, который шел далее, был большей частью наложен на сцены бунтов в Лиме: забастовки промышленных рабочих, схватки полиции с демонстрантами, кровавые последствия вторжения правительственных войск в горные деревни. “Мы — это часть мира, — разглагольствовал невидимый комментатор, — а мир сегодня готов к революционному взрыву”.
Затем шло большое интервью якобы с Абимаэлем Гусманом, основателем и лидером “Сендеро луминосо”. Полной уверенности в этом не было, так как камера показывала человека, сидящего к ней спиной. Комментатор пояснил: “У нашего лидера много врагов, которые хотели бы его убить. Если мы покажем его лицо, тем самым поможем им осуществить свои преступные цели”.
Предполагаемый Гусман произнес по-испански: “Companeros revoludonarios, nuestro trabajo y objetivo es unir los creyentes en la filosofia de Markc, Lenin у Мао…”[81] Дальнейшее было замикшировано, и уже новый голос продолжал: “Товарищи, мы должны уничтожить во всем мире общественный строй, который нельзя дольше терпеть…”
— Разве Гусман не говорит по-английски? — осведомился Кеттеринг.
— Как ни странно, он один из самых образованных перуанцев, который по-английски не говорит, — ответил Джегер.
Последующее можно было предугадать, так как Гусман уже не раз все это говорил: “Революция оправданна, потому что империалисты эксплуатируют все бедные народы мира… В лживых статьях “Сендеро луминосо” обвиняют в бесчеловечности. А “Сендеро” гуманнее сверхдержав, готовых уничтожить человечество с помощью атомного оружия, которое пролетарская революция навсегда запретит… Профсоюзы в Соединенных Штатах — это буржуазная элита, обманувшая и продавшая американских рабочих… Коммунисты в Советском Союзе не лучше империалистов. Советы предали ленинскую революцию… Кубинский Кастро — клоун, империалистический лакей”.
Заявления Гусмана всегда носили общий характер. В его речах и писаниях напрасно было искать чего-то специфического.
— Если бы мы, — заметил Чиппингем, — давали вместо “Вечерних новостей” эту белиберду, мы бы уже лишились нашей аудитории, и наш рейтинг упал бы.
В заключение получасовой записи снова послышался Бетховен, снова были показаны красивые пейзажи, и комментатор воскликнул: “Да здравствует марксизм-ленинизм-маоизм, доктрина, которой мы следуем!”
— Прекрасно, — сказал Чиппингем, когда пленка кончилась, — я кладу ее, как мы условились, в сейф. Видели ее только мы трое. Предлагаю ни с кем не обсуждать то, что мы видели.
— Ты по-прежнему считаешь, что надо поступать, как предлагал Карл Оуэне, а именно: заявить, что мы получили подпорченную кассету? — спросил Джегер.
— Ради всего святого! А что нам еще остается делать? Мы же не собираемся давать ее вместо “Новостей” в понедельник!
— По-моему, ничего другого мы не придумаем, — заметил Джегер.
— Пока будем считать, — сказал Кеттеринг, — что нам едва ли поверят — особенно после слов Тео Эллиота, напечатанных в “Балтимор стар”.
— Да знаю я, черт подери! — В голосе шефа Отдела новостей чувствовалось напряжение. Он взглянул на часы: 15.53. — В четыре часа, Дон, врежешься в программу со спецвыпуском. Скажешь, что мы получили пленку, но она подпорчена. Если “Сендеро луминосо” хочет, пусть шлет другую.
— Правильно!
— А пока, — продолжал Чиппингем, — я вызову службу связи с прессой и сделаю заявление для радио — попрошу передать его на Перу. Давайте действовать.

Дезинформация, сочиненная на Си-би-эй, мгновенно получила широкое распространение. Поскольку в Перу было на час раньше, чем в Нью-Йорке, заявление Си-би-эй было передано по вечернему радио и в теленовостях, а также напечатано на другой день в газетах.
А в дневных “Новостях” появился репортаж о том, как безутешный отец обнаружил в коробке отрезанные пальцы сына.
Лидеры “Сендеро луминосо” в Аякучо приняли к сведению оба сообщения. Что до второго — насчет поврежденной пленки, — они этому не поверили. И решили, что надо срочно совершить новую акцию, которая произвела бы большее впечатление, чем пальцы мальчишки.

Глава 11

Джессика вспомнит потом, что в то утро, как только она проснулась на заре, у нее возникло дурное предчувствие. Большую часть ночи она провела без сна: ей не давали спать мысли, что помощь может вообще не прийти. За последние три дня первоначальная уверенность в том, что рано или поздно их освободят, стала постепенно покидать Джессику, хотя она и пыталась скрыть от Энгуса и Никки, что теряет надежду. “Ну разве сможет, — думала она, — чья-то дружеская рука протянуться к нам в эту глушь в далекой чужой стране и помочь выбраться отсюда и вернуться домой?” По мере того как шли дни, это казалось все менее вероятным.
Особенно повлияло на моральное состояние Джессики то, что Никки так жестоко лишили пальцев правой руки. Жизнь для Никки никогда уже не будет прежней, даже если им удастся отсюда выбраться. Его золотая мечта стать пианистом неожиданно и безоговорочно — и так нелепо! — оборвалась. И какие еще беды — вплоть до смерти — ждут их впереди?!
Пальцы Никки отрубили во вторник. Сейчас была пятница. Вчера мальчик уже меньше страдал благодаря Сокорро, которая ежедневно меняла ему повязки, но он по-прежнему молчал, замкнувшись в себе, и никак не реагировал на попытки Джессики вытащить его из глубины отчаяния. А кроме того, их разделяла стена из плетеного бамбука и крепкая металлическая сетка. С той ночи, когда Сокорро разрешила Джессике побыть в клетке Никки, это благодеяние Джессике больше не оказывалось, несмотря на все ее мольбы.
Поэтому сегодня будущее представлялось Джессике мрачным, безнадежным и страшным. Окончательно проснувшись, она вдруг вспомнила конец стихотворения Томаса Худа[82], которое учила когда-то в детстве, — оно было особенно близко ей сейчас:

И так же часто я хочу теперь,
Чтоб ночь навеки унесла мое дыханье!
Но она понимала, что такое желание — эгоистично, к тому же это значило бы заранее признать свое поражение. А надо держаться — несмотря ни на что, служить опорой для Никки и Энгуса.
Совсем рассвело, и Джессика услышала на дворе движение, а затем и приближающиеся шаги. Первым вошел Густаво, начальник охраны: он направился прямо к клетке Энгуса и открыл ее.
Следом за ним появился Мигель. Морда у него была зверская, он тоже направился к клетке Энгуса, в руке у него был автомат.
Все стало ясно. При виде страшного оружия у Джессики забилось сердце и перехватило дыхание: “О нет! Только не Энгус!”
Густаво вошел в клетку Энгуса и рывком поднял старика на ноги. Затем Энгусу связали за спиной руки.
— Послушайте! — воскликнула Джессика. — Что вы делаете? Зачем?
Энгус повернул к ней голову:
— Джесси, дорогая, не расстраивайся. Мы ничего не можем изменить. Это же дикари, они понятия не имеют о порядочности и чести…
Джессика увидела, как крепко стиснул Мигель ствол автомата, так что побелели костяшки пальцев. И нетерпеливо бросил Густаво:
— Dese prisa! No pierdas tiempo![83] Никки, в свою очередь, вскочил с нар. Он тоже понял, что означал автомат в руке Мигеля.
— Мам, что они собираются делать с дедом? — все же спросил он.
— Не знаю, — сказала Джессика, хотя прекрасно понимала, что будет.
— Времени у нас совсем немного, — сказал Энгус. — Не падайте духом! Помните, что там, в нашей стране, Кроуфорд делает все, что может. Помощь придет!..
Слезы катились по лицу Джессики.
— Энгус, дорогой Энгус! — Голос ее прерывался, но она все же заставила себя договорить:
— Мы так любим вас!
— Я тоже люблю тебя, Джесси.., и Никки тоже! Густаво стал выталкивать Энгуса из клетки. Теперь никто уже не сомневался, что Энгуса ждет смерть. Энгус споткнулся и снова выкрикнул:
— Никки, как насчет того, чтобы спеть? Давай попробуем. — И запел:

Мы увидимся вновь
Во всех старых знакомых местах…
Джессика увидела, как Никки открыл рот, но они оба захлебывались слезами и запеть не смогли.
Энгуса вывели из сарая, и им уже не было его видно. Но они по-прежнему слышали его голос, постепенно замиравший вдали:

И я буду душой целый день наслаждаться
В том маленьком нашем кафе…
Голос замер. Наступила тишина — они ждали. Прошло несколько секунд. Время тянулось бесконечно долго, затем тишину разорвали выстрелы — четыре, один за другим. Короткая пауза и второй залп…
На дворе, на краю джунглей, Мигель стоял над мертвым Энгусом.
Первые четыре выстрела мгновенно убили старика. Но тут Мигель вспомнил, как оскорбил его старик во вторник. Да и сейчас презрительно назвал их “дикарями”, и его затопила такая ярость, что он выпустил в недвижимое тело еще одну очередь.
Он выполнил инструкции, полученные поздно ночью из Аякучо. Теперь малоприятное задание ждало Густаво, и он с помощью остальных членов команды мог к нему приступать.
Маленький самолет, находящийся в распоряжении “Сендеро луминосо”, прилетит на площадку, расположенную неподалеку в джунглях, — туда можно добраться из Нуэва-Эсперансы на лодке. Лодка скоро отчалит, и самолет доставит в Лиму плод деятельности Густаво.

В то же утро в Лиме перед американским посольством на авенида Гарсиласо-де-ла-Вега на всем ходу остановилась машина. Из нее выскочил мужчина с довольно большой картонкой в руке. Мужчина поставил картонку у барьеров, преграждающих вход в посольство, бегом вернулся в машину, и автомобиль умчался.
Охранник в штатском, видевший это, тотчас подал сигнал тревоги, и все выходы из посольства, построенного в виде крепости, временно перекрыли. И вызвали взвод перуанской армии по обезвреживанию бомб.
Когда проверка установила, что в картонке нет взрывчатки, ее осторожно открыли и внутри обнаружили окровавленную голову пожилого мужчины лет семидесяти. Рядом с головой лежал бумажник, в котором была карточка социального обеспечения США, водительские права с фотографией, выданные во Флориде, и прочие документы, подтверждавшие, что голова принадлежала Энгусу Макмаллану Слоуну.
В этот момент в посольстве находился репортер “Чикаго трибюн”. Он первым передал сообщение о случившемся, включая имя жертвы. Сообщение это было мгновенно подхвачено телеграфными агентствами, телевидением, радио и многими газетами — сначала в Соединенных Штатах, затем во всем мире.

Глава 12

План освобождения узников из Нуэва-Эсперансы был готов. В пятницу днем обговорили последние детали, собрали последнее необходимое оборудование. В субботу на рассвете Партридж и его команда вылетят из Лимы в район джунглей неподалеку от реки Хуальяга.
Уже со среды, когда вечером стало известно, где находятся узники, Партриджу не сиделось на месте. Он хотел тут же лететь к ним, но доводы Фернандеса Пабура, равно как и собственный жизненный опыт, убедили Партриджа повременить.
— Джунгли могут быть другом, могут быть и врагом, — сказал Фернандес. — В них нельзя пойти прогуляться, как, скажем, по другому району города. Надо тщательно подобрать того, кто нас туда повезет, — это должен быть человек надежный. Нужна координация действий и удачный выбор времени для полета туда и обратно. Нам потребуется два дня на подготовку — даже этого маловато. — Это “нам” ясно указывало на то, что изобретательный хроникер намерен участвовать в экспедиции. — Я вам понадоблюсь, — просто сказал он. — Я много раз бывал в сельве и знаю все ее штучки. — Партридж счел своим долгом указать Пабуру на опасность экспедиции, но тот лишь пожал плечами. — Вся наша жизнь — сплошной риск. На моей родине сегодня вылез из постели — и уже подставился.
Прежде всего следовало позаботиться о транспорте.
В четверг утром Фернандес исчез, затем вернулся и, забрав Партриджа с Ритой, отвез их в одноэтажное кирпичное здание, недалеко от аэропорта Лимы. В здании было несколько небольших контор. Они подошли к двери, на которой значилось:
“АЛСА-АЭРОЛИБЕРТАД”. Фернандес вошел первым и представил своих спутников владельцу чартерной службы, а также старшему пилоту Освальдо Зилери.
Зилери было лет под сорок; это был красивый, ладно скроенный малый со стройным телом атлета. Держался он несколько настороженно, но деловито.
— Насколько я понимаю, — без обиняков сказал он Партриджу, — вы намерены явиться сюрпризом в Нуэва-Эсперансе — это все, что мне нужно — или что я хочу знать.
— Отлично, — сказал Партридж, — но только вам тоже надо знать, что мы надеемся лететь назад на три человека больше.
— Машина, которую вы нанимаете, — “Чиенн-II”. Там двое пилотов и место для семи пассажиров. Как вы заполните эти семь мест — ваше дело. А теперь поговорим о деньгах?
— Об этом будете говорить со мной, — сказала Рита — Ваша цена?
— Будете платить в долларах США? — осведомился Зилери. Рита кивнула.
— В таком случае обычная цена за полет туда и обратно — тысяча четыреста долларов. Если понадобится дополнительное время, чтоб покружить, и плата будет дополнительная. Кроме того, за каждую посадку вблизи Нуэва-Эсперансы — а это край, где производят наркотики и который находится под контролем “Сендеро луминосо”, — особая плата за опасность в размере пяти тысяч долларов. Прежде чем мы в субботу отправимся в путь, я хотел бы получить шесть тысяч долларов наличными в качестве аванса.
— Вы их получите, — сказала Рита, — и если вы все это напишете мне на листочке в двух экземплярах, я подпишусь и один оставлю себе.
— Будет сделано до того, как вы уедете. Хотите знать некоторые подробности о моей фирме?
— Думаю, нам это не помешает, — сказал из вежливости Партридж.
Зилери не без гордости отбарабанил явно стандартный текст:
— Самолет “Чиенн-II” — а у нас три такие машины — двухмоторный, работающий на пропеллере. Это необычайно надежная машина, к тому же она может садиться на небольшой площадке, что важно в джунглях. Все наши пилоты, включая меня, учились в Америке. Мы хорошо знаем большинство районов Перу, а также местных воздушных диспетчеров, как гражданских, так и военных, и они привыкли к нам. Кстати, в этом полете самолет поведу я.
— Это прекрасно, — сказал Партридж. — Нам еще нужен ваш совет.
— Фернандес говорил мне.
Зилери подошел к столу, где лежала широкомасштабная карта южной части провинции Сан-Мартин. Остальные присоединились к нему.
— Насколько я понимаю, вы хотели бы приземлиться достаточно далеко от Нуэва-Эсперансы, чтобы ваше прибытие не было замечено.
Партридж кивнул:
— Правильно понимаете.
— В таком случае я рекомендую приземлиться вот тут. — И Зилери карандашом поставил точку на карте.
— Разве это не дорога?
— Да, это главная дорога через джунгли, но по ней мало ездят — по сути, движения там не бывает. В нескольких местах — как, например, вот здесь — дорога расширена, и на ней сделано новое покрытие, так что самолет может сесть. Я тут уже и раньше садился.
“Интересно, для чего? — подумал Партридж. — Перевозил наркотики или людей, которые ими торгуют?” Он слышал, что в Перу почти все авиаторы связаны с торговлей наркотиками — хотя бы косвенно.
— Прежде чем сесть, — продолжал Зилери, — мы убедимся в том, что на шоссе никого нет, да и на земле вокруг тоже. Оттуда идет тропа, которая проходит возле Нуэва-Эсперансы.
— У меня есть хорошая карта, где отмечена эта тропа, — вставил Фернандес.
— Теперь о вашем возвращении с новыми людьми, — сказал Зилери. — Мы с Фернандесом это обсудили и можем предложить вам план.
— Валяйте, — сказал им Партридж. Они как следует все обговорили и приняли ряд решений. Для обратного путешествия предлагалось три варианта. Во-первых, встретиться там же, на шоссе, где приземлится самолет. Во-вторых, на посадочной площадке в Сионе, куда из Нуэва-Эсперансы можно доплыть по реке, а затем пройти три мили по суше. В-третьих, есть очень маленькая взлетно-посадочная полоса, которой пользуются для перевозки наркотиков и которая известна лишь немногим, находится она между двумя указанными выше местами и добираться туда нужно тоже главным образом по реке.
Фернандес пояснил, зачем нужно несколько вариантов встречи:
— Мы ведь не знаем, что произойдет в Нуэва-Эсперансе и каким путем нам будет проще и лучше уходить.
Самолет может без труда облететь все эти три места и сесть в ответ на сигнал с земли. У группы Партриджа будет ракетница с зелеными и красными ракетами. Зеленая ракета будет означать: “Садитесь нормально, все чисто”; красная ракета: “Садитесь как можно быстрее, мы в опасности!”
Если с самолета будет замечен ружейный или пулеметный огонь, самолет не сядет, а вернется в Лиму.
Поскольку дату возвращения установить сейчас было невозможно, решили, что самолет прилетит за ними сначала в воскресенье в 8 часов утра и, если контакта не получится, снова прилетит в понедельник в то же время. После этого решение о дальнейших действиях будет принимать Рита, которая на это время останется в Лиме, чтобы поддерживать связь с Нью-Йорком, — последнее Партридж считал совершенно необходимым.
После того как операция была спланирована, Рита от имени “Новостей” Си-би-эй подписала контракт с Освальдо Зилери, затем Зилери и троица, представлявшая Си-би-эй, обменялись рукопожатием. Пилот посмотрел на Партриджа и сказал:
— Мы выполним нашу часть контракта и постараемся помочь вам.
Партридж интуитивно чувствовал, что так оно и будет. Договорившись насчет самолета, Партридж вернулся в отель “Сесар” и вызвал к себе в номер всех членов группы, чтобы решить, кто же поедет в Нуэва-Эсперансу. Кандидатуры трех участников были намечены сразу: Партридж, Минь Ван Кань и Фернандес Пабур. Поскольку обратно полетят еще трое, в группе спасения мог быть лишь еще один человек.
Выбирать надо было между редактором видеозаписи Бобом Уотсоном, звукооператором Кеном О'Харой и Томасом, молчаливым телохранителем.
Фернандес голосовал за Томаса и еще раньше, аргументируя свой выбор, говорил: “Он сильный и умеет драться”.
А Боб Уотсон, дымя своей вонючей сигарой, попросил:
— Возьми меня, Гарри! Если дело дойдет до заварушки, я за себя постою. Проверено во время бунтов в Майами. О'Хара же просто сказал:
— Я очень хочу поехать.
В конце концов Партридж выбрал О'Хару, так как это был человек ему известный, изобретательный и доказавший, что не теряет голову в сложной ситуации. А кроме того, хотя у них и не будет с собой звукозаписывающей аппаратуры — Минь будет снимать на “бетакаме”, который записывает и звук, — Кен О'Хара умеет разбираться во всяких механических штуковинах, что может пригодиться.
Партридж предоставил Фернандесу закупить все необходимое, и в отель начали прибывать: легкие гамаки, противомоскитные сетки и жидкости, консервы на два дня, бутылки с водой, таблетки для стерилизации воды, мачете, маленькие компасы, бинокли, листы пластика. Каждый должен будет нести в рюкзаке то, что ему необходимо.
Фернандес сказал также, что все должны быть вооружены, и Партридж с этим согласился. Телекорреспондентам за рубежом приходится порой носить оружие — правда, так, чтобы это не было заметно. Телестанции это не поощряли, но и не запрещали, предоставляя решать самим людям на месте. В данном случае потребность в оружии была бесспорна, к тому же все четверо умели с ним обращаться.
Партридж решил остаться при своем девятимиллиметровом “браунинге” с глушителем. У него был также специальный “нож-убийца”, подаренный майором британской спецслужбы.
Минь, которому придется нести не только оружие, но и камеру, хотел иметь что-то мощное, но легкое, — Фернандес сказал, что может достать израильский автомат “узи”. О'Хара был согласен взять что будет — ему дали американский автомат “Е—16”. Похоже, что в Лиме можно было купить любое оружие, и никто ни о чем не спрашивал, лишь бы у тебя были деньги.

Как только Партридж узнал, что конечным пунктом экспедиции является Нуэва-Эсперанса, он не раз задавался вопросом, не следует ли сообщить об этом перуанским властям, в особенности полиции, которая занимается борьбой с терроризмом. В четверг он даже отправился за советом к радиокомментатору Серхио Хуртадо, который убеждал его ранее не обращаться за помощью к армии и полиции. Во время их встречи в первый день, когда Партридж приехал в Перу, Серхио сказал: “Сторонитесь их, не считайте союзниками, потому что им нельзя больше доверять. Они ничуть не лучше “Сендеро” — на их счету не меньше убийств и насилий, и они, несомненно, не менее жестоки”.
Предупредив, что разговор будет доверительным, Партридж рассказал Серхио о развитии событий и спросил, подтверждает ли он свой прежний совет.
— Не только подтверждаю, но настаиваю, — ответил Серхио. — Правительственные войска славятся тем, что как раз в такого рода ситуациях действуют главным образом огнем. Чтобы неповадно было. Они уничтожают всех: как невиновных, так и виновных, а вопросы задают потом. Если же их затем обвиняют в убийстве ни в чем не повинных людей, они говорят: “А откуда нам было знать, кто есть кто? Вопрос ведь стоял так: то ли ты убьешь, то ли тебя убьют”.
Партридж вспомнил, что генерал Рауль Ортис говорил ему примерно то же самое.
— С другой стороны, — добавил Серхио, — если вы будете действовать по собственному плану, вы будете уже сами отвечать за свою жизнь.
— Я знаю, — сказал Партридж, — но другого выхода я не вижу.
День был еще в разгаре. Последние несколько минут Серхио вертел в руках какую-то бумагу. И сейчас спросил:
— До того как приехать ко мне, Гарри, вы не получали никаких дурных вестей? Я имею в виду — сегодня. Партридж отрицательно помотал головой.
— Тогда, как ни жаль, мне придется вас кое с чем ознакомить. — И Серхио передал Партриджу через стол листок. — Это поступило незадолго до вашего приезда ко мне.
“Это” было сообщение агентства Рейтер о том, как сраженный горем отец получил в Нью-Йорке пальцы своего сына Николаев.
— О Господи! — Партриджа вдруг захлестнуло горе и чувство вины. “Почему, — думал он, — ну почему я раньше не принялся за осуществление своего плана?”
— Я знаю, о чем вы думаете, — сказал Серхио. — Но предотвратить это вы никак не могли бы: в вашем распоряжении было так мало времени и у вас была такая скудная информация.
“Это правда”, — мысленно признал Партридж, понимая, что его еще долго будут преследовать мысли о том, что слишком медленно он продвигается.
— Раз уж вы, Гарри, здесь, я хочу задать вам один вопрос, — сказал Серхио. — Ваша компания — Си-би-эй — принадлежит теперь “Глобаник индастриз”?
— Да.
Радиокомментатор выдвинул ящик стола и достал несколько скрепленных листов бумаги.
— Я получаю информацию из разных источников и из “Сендеро луминосо” тоже. Они меня терпеть не могут, но используют. У “Сендеро” есть сочувствующие и информаторы во многих местах, и один из них недавно прислал мне вот это в надежде, что я передам по радио.
Партридж взял листки и начал читать.
— Как видите, — заметил Серхио, — речь идет о соглашении между финансовой службой “Глобаник” и перуанским правительством. Такое соглашение в финансовом мире называется бартерным.
Партридж покачал головой:
— Боюсь, я тут профан.
— Не так уж это и сложно. “Глобаник” получает огромные земельные пространства, в том числе два крупных курорта, по цене, которую можно назвать только “бросовой”. В обмен будет списана часть международного долга Перу, обеспечиваемая “Глобаник”.
— И это все по-честному, вполне законно? Серхио передернул плечами:
— Скажем так — на грани. Куда важнее то, что эта сделка чрезвычайно обогащает “Глобаник” и ведет к еще большему обнищанию народа Перу.
— Если вы так считаете, — сказал Партридж, — почему же вы не выступили с этим по радио?
— По двум причинам. Я никогда не принимаю информации “Сендеро” на веру, но я проверил — все так. И другое: чтобы “Глобаник” могла получить такую конфетку, кому-то в правительстве заплатили или заплатят. Над этим-то я сейчас и бьюсь.
Партридж постучал пальцами по листам, которые держал в руке.
— А мог бы я иметь копию?
— Можете оставить эту себе. У меня есть другая.

На другой день, в пятницу, Партридж решил, что надо проверить еще кое-что, прежде чем они вылетят в субботу. Не знает ли еще кто-либо номер телефона, который привел группу Си-би-эй к квартире на улице Хуанкавелика, где раньше жил бывший врач Баудельо, а теперь жила Долорес? Если да, значит, кто-то еще может знать про Нуэва-Эсперансу.
Как сказал ему по телефону в среду вечером Дон Кеттеринг, ФБР получило доступ к радиотелефонам, как только они были обнаружены группой Си-би-эй. Поэтому ФБР вполне могло проверить, какие звонки были сделаны по этим телефонам, и узнать о номере в Лиме, который Кеттеринг дал Партриджу. Отсюда возможно, что ФБР передало информацию ЦРУ, хотя и не обязательно, из-за соперничества между двумя организациями. В таком случае ФБР могло попросить соответствующее министерство перуанского правительства проверить этот номер.
По просьбе Партриджа Фернандес в пятницу днем снова посетил Долорес. Он нашел ее пьяной, но достаточно соображающей. Ома заверила его, что никто не приходил к ней с расспросами. Значит, ниточка, которую давал номер телефона, никем не была подхвачена, кроме Си-би-эй.
Наконец, в тот же день они узнали по перуанскому радио мрачное и трагическое известие о смерти Энгуса Слоуна и о том, что его отрезанная голова была обнаружена у входа в американское посольство в Лиме.
Партридж тотчас отправился на место происшествия с Минь Ван Канем и отослал репортаж через сателлит для “Вечерних новостей”. К тому времени в Лиму уже прибыли съемочные группы других телестанций, а также газетные репортеры, но Партридж умудрился избежать разговоров с ними.
Он считал, что страшная кончина отца Кроуфа, как и отрезанные пальцы Никки, тяжелым грузом лежали на его совести. Он ведь прилетел в Перу в надежде спасти всех трех заложников и не сумел это выполнить.
Справившись с репортажем, Партридж вернулся в отель “Сесар” и весь вечер провалялся в постели без сна — он чувствовал себя одиноким и никому не нужным.
За час до рассвета он уже был на ногах: кое-что надо сделать. Во-первых, написать от руки завещание, во-вторых, послать телеграмму. Вскоре, когда они ехали в аэропорт в арендованном “универсале”, он попросил Риту засвидетельствовать подлинность завещания и оставил у нее экземпляр. Он попросил ее также послать телеграмму в Оукленд, штат Калифорния.
Поговорили они и о соглашении между “Глобаник” и перуанским правительством, про которое Партридж узнал от Серхио Хуртадо.
— Когда ты его прочтешь, я думаю, нам следует показать копию Лэсу Чиппингему, — сказал он Рите. — Но в общем-то это не имеет никакого отношения к нашему пребыванию тут, и я не собираюсь использовать эту информацию, хотя Серхио на будущей неделе и обнародует ее. — Он улыбнулся. — Я полагаю, это самое малое, что мы можем сделать для “Глобаник”, которая дает нам хлеб, да еще с маслом.
Самолет без всяких осложнений вылетел из Лимы перед самым рассветом. Семьюдесятью минутами позже он достиг той части пересекающего джунгли шоссе, где должны были высадиться Партридж, Минь, О'Хара и Фернандес.
К этому времени уже достаточно рассвело и земля была хорошо видна. На шоссе никого не было — ни машин, ни грузовиков, ни какой-либо человеческой деятельности. По обе стороны от него на многие мили простирались джунгли, словно накрыв землю зеленым стеганым одеялом. На секунду отвернувшись от контрольных приборов, Освальдо Зилери сказал своим пассажирам:
— Садимся. Будьте наготове, чтобы быстро выйти. Я не хочу задерживаться на земле ни на секунду дольше, чем нужно.
Затем, развернув самолет, он круто повел машину вниз и, выровняв ее над шоссе, посадил на наиболее широкую его часть; самолет пробежал совсем немного и остановился. Четверо пассажиров, прихватив свои рюкзаки и оборудование, быстро вылезли, и самолет через несколько мгновений покатил по шоссе и поднялся в воздух.
— Быстро — в укрытие! — скомандовал Партридж, и все четверо углубились по тропе в джунгли.

Глава 13

Тем временем в Нью-Йорке над головой Партриджа — неведомо для него — разразилась гроза.
В пятницу утром Марго Ллойд-Мэйсон завтракала у себя дома, когда ей сообщили по телефону, что Теодор Эллиот хочет видеть ее “немедленно” в Плезантвилле, в здании “Глобаник индастриз”. Когда она спросила, что значит “немедленно”, выяснилось — в 10 часов утра. Президент “Глобаник”, сообщила секретарша, примет Марго первой.
Тогда Марго позвонила одной из своих секретарш на дом и велела отменить или перенести все дела, назначенные на утро. Она не представляла себе, что могло понадобиться Тео Эллиоту.
В главном здании “Глобаник” Марго пришлось прождать несколько минут в элегантной приемной для высокопоставленных лиц, где, сама того не ведая, она сидела в том же кресле, в котором четырьмя днями раньше сидел репортер “Балтимор стар” Глен Доусон.
Не успела Марго войти в кабинет президента компании, как Эллиот, не теряя времени, напрямик спросил:
— Какого черта ты не контролируешь, чем занимаются твои журналисты в Перу?
— Что значит — не контролирую? — спросила пораженная Марго. — Нас же хвалили за то, как мы освещаем тамошние события.
— Я говорю об очернительных, удручающе мрачных репортажах. — И Эллиот тяжело ударил ладонью по столу. — Вчера вечером мне позвонил из Лимы по прямому проводу президент Кастаньеда. Он утверждает, что все материалы Си-би-эй о Перу негативны и наносят ущерб его стране. Он возмущен до предела вашей телестанцией, и я тоже!
— Другие телестанции и “Нью-Йорк тайме”, — рассудительно сказала Марго, — занимают ту же позицию, что и мы, Тео.
— Нечего говорить мне про других! Я говорю про нас! К тому же президент Кастаньеда считает, что Си-би-эй в этом деле задает тон, а другие только следуют ее примеру. Он мне так и сказал.
Оба стояли. Эллиот в гневе даже не предложил Марго сесть.
— Есть что-то конкретное? — спросила она.
— Конечно, черт подери, есть! — Президент “Глобаник” указал на пять-шесть видеокассет, лежавших у него на столе. — После звонка президента вчера вечером я послал одного из моих людей принести пленки ваших вечерних программ за эту неделю. Теперь я понимаю, что имел в виду Кастаньеда: они полны безнадежности и мрака — словом, как все плохо в Перу. Ни звука о том, что перед Перу — большое будущее или что это чудесное место для отдыха, или что этих чертовых бунтарей из “Сияющего пути” скоро прижмут к ногтю!
— Многие считают, что это не удастся, Тео.
— Я понимаю, почему президент Кастаньеда в ярости, — продолжал бушевать Эллиот, будто и не слышал ее, — а “Глобаник” просто не может с ним рассориться, и ты знаешь почему. Я ведь предупреждал тебя, но ты меня явно не слушала. И еще одно: Фосси Ксенос тоже кипит. Он даже думает, что ты намеренно срываешь его бартерную сделку.
— Какие глупости, и я уверена, ты прекрасно знаешь, что это не так. Но наверняка можно что-то сделать, чтобы выправить положение. — Марго быстро соображала, понимая, что дело куда серьезнее, чем она полагала сначала. Ее собственное будущее в “Глобаник” могло оказаться под угрозой.
— Я сейчас скажу, что ты должна сделать. — В голосе Эллиота звучали стальные нотки. — Я хочу, чтобы этот репортер, который сует нос не в свои дела, этот Партридж был немедленно отозван и уволен.
— Вернуть мы его, конечно, можем. Но я куда менее уверена, что мы можем его уволить.
— А я сказал: уволить! Ты что, плохо сегодня слышишь, Марго? Я хочу, чтобы этот мерзавец не работал больше в Си-би-эй и чтобы в понедельник с самого утра я мог позвонить президенту Перу и сказать: “Вот видите! Мы выгнали смутьяна. Мы сожалеем, что послали его в вашу страну. Это была серьезная ошибка, но больше такое не повторится”.
Предвидя, с какими трудностями ей предстоит столкнуться в Си-би-эй, Марго сказала:
— Тео, я должна обратить твое внимание на то, что Партридж давно работает на телестанции, должно быть, около двадцати пяти лет, и у него хороший послужной список.
Эллиот позволил себе криво усмехнуться.
— Тогда подари этому сукину сыну золотые часы. Я не возражаю. Но избавься от него, чтобы я мог позвонить президенту Перу в понедельник. И я хочу кое о чем предупредить тебя, Марго.
— О чем, Тео?
Эллиот обошел стол и сел за него. Жестом указав Марго на кресло, он сказал:
— Все происходит оттого, что журналистов и репортеров принято считать людьми особыми. На самом же деле их на свете хоть пруд пруди. Сними одного, тут же, как сорняки, появятся двое других. — И, постепенно заводясь, Эллиот продолжал:
— Кто действительно имеет в этом мире значение, Марго, так это люди вроде тебя и меня. Мы занимаемся делом! Мы те, благодаря кому каждый день что-то происходит. Поэтому мы можем покупать журналистов пачками и никогда этого не забывай — по два пенни за штуку, как говорят англичане. Так что, когда расстанешься с этой старой клячей Партриджем, возьми кого-нибудь новенького, какого-нибудь мальчика прямо из колледжа — словом, поступи так, как если бы ты выбирала капусту для супа.
Марго улыбнулась: было ясно, что гнев у начальства начал спадать.
— Интересная точка зрения.
— А ты ей следуй. И еще одно.
— Я слушаю.
— Не думай, что люди в “Глобаник” не видят, как ты, Леон Айронвуд и Фосси Ксенос боретесь за место под солнцем. Так вот, если взять тебя и Фосси, то на сегодняшнее утро Фосси на несколько ноздрей впереди тебя. — И, взмахом руки дав понять, что разговор окончен, произнес:
— Это все. Позвони мне сегодня в конце дня, когда эта история с Перу будет в ажуре.

Было около полудня, когда Марго, вернувшись в свой кабинет в Стоунхендже, послала вызов Лэсли Чиппингему: заведующий Отделом новостей должен явиться к ней немедленно.
Не очень ей понравилось, как ее вызвали на ковер, она предпочитала вызывать сама. И сейчас получала удовольствие от того, что ситуация перевернулась.
Не понравилось Марго и упоминание Эллиота о том, что Фосси Ксенос “на несколько ноздрей впереди нее”. Если это так, надо быстро принять меры, чтобы выправить положение. Марго не имела ни малейшего желания видеть крах своей карьеры из-за какой-то, как она считала, организационной ерунды, — этот узел можно быстро, одним махом разрубить.
Поэтому, когда вскоре после полудня в ее кабинете появился Чиппингем, она, следуя примеру Тео Эллиота, сразу приступила к делу.
— То, что я сейчас скажу, обсуждению не подлежит, — заявила Марго. — Это приказ. — И, помолчав, продолжала:
— Работа Гарри Партриджа у нас в штате окончена. Я хочу, чтобы завтра его уже не было на Си-би-эй. Я знаю, у него с нами контракт, так что делайте все в соответствии с условиями контракта. Кроме того, Партридж должен покинуть Перу, желательно завтра, но не позднее воскресенья. Если для этого потребуется специальный самолет — наймите.
Чиппингем смотрел на нее, раскрыв рот, не веря ушам своим. Наконец, с трудом подобрав слова, он сказал:
— Вы это, конечно, несерьезно.
— Совершенно серьезно, — решительно заявила Марго, — и я ведь сказала, что обсуждению это не подлежит.
— Ну и что, что сказали! — Голос у Чиппингема зазвенел от волнения. — Я не собираюсь быть беззвучным свидетелем того, как без всяких оснований выбрасывают за дверь одного из наших лучших корреспондентов, человека, который прослужил в Си-би-эй более двадцати лет.
— Основания есть, но вас они не касаются.
— Как-никак я заведующий Отделом новостей, верно? Скажите мне, что натворил Гарри? Что-то скверное? Если да, я должен это знать.
— Ну если вам так уж хочется, речь идет о том, как он освещает события.
— Наилучшим образом! Честно. Со знанием дела. Непринужденно. Спросите любого!
— В этом нет необходимости. Во всяком случае, не все с вами согласны.
Чиппингем с сомнением посмотрел на нее.
— Это придумано в “Глобаник”, да? — Интуиция подсказала ему ответ. — Вашим дружком, этим бесчувственным тираном Теодором Эллиотом!
— Поосторожнее! — осадила его Марго, решив, что разговор зашел слишком далеко. — Я не намерена больше ничего объяснять, — холодно продолжала она, — но если мой приказ не будет выполнен к концу сегодняшнего трудового дня, вы сами лишитесь работы, а завтра я назначу нового заведующего, и это сделает он.
— Вы действительно на это пойдете? — Он посмотрел на нее со смесью изумления и ненависти.
— Можете не сомневаться. Если вы решите остаться на своем месте, будьте любезны доложить мне к концу дня, что мое пожелание выполнено. А сейчас убирайтесь отсюда.
После ухода Чиппингема Марго с удовлетворением подумала, что, когда нужно, она может быть не менее жесткой, чем Тео Эллиот.

Вернувшись к себе, в главное здание Си-би-эй, Лэс Чиппингем вместо того, чтобы выполнить приказ Марго, занялся всякими мелкими делами, а затем, около трех дня, сказал секретарше, чтобы его не тревожили и ни с кем не соединяли по телефону. Ему требовалось время, чтобы все обдумать.
Заперев изнутри дверь своего кабинета, он сел не за стол, а напротив своей любимой картины — безлюдного пейзажа Эндрю Уайета. Однако сегодня Чиппингем едва ли видел картину: он был всецело занят обдумыванием решения, которое ему предстояло принять.
Он понимал, что в жизни его наступил критический момент. Если он выполнит приказ Марго и без всякой видимой причины уволит Гарри Партриджа, он потеряет уважение к себе. Он совершит позорный и несправедливый поступок в отношении порядочного, высокопрофессионального и всеми уважаемого человека, друга и коллеги ради чьей-то прихоти. Чьей именно и чего этим хотели добиться, Чиппингем не знал, хотя не сомневался, что и он сам и другие со временем это узнают. А пока он был совершенно убежден, что Теодор Эллиот как-то с этим связан: судя по реакции Марго, его догадка была верной.
Сможет ли он, Чиппингем, жить дальше, если совершит такое? Принципы, которым он до сих пор пытался следовать, не дадут ему жить спокойно.
С другой стороны, если он этого не сделает, приказ выполнит кто-то другой. На этот счет Марго не оставила ни малейших сомнений. И она без труда такого человека найдет. Слишком много вокруг честолюбцев — в том числе и в Отделе новостей Си-би-эй.
Словом, с Гарри Партриджем, так или иначе, все равно разделаются — во всяком случае на Си-би-эй.
Вот это важно — на Си-би-эй.
Стоит распространиться слуху — а это произойдет достаточно быстро, — что Гарри Партридж уходит из Си-би-эй и свободен, он и пятнадцати минут не останется без работы. Другие телестанции из кожи вон полезут, чтобы заполучить его. Гарри ведь “звезда” и к тому же славный малый, что тоже немало.
Словом, Гарри Партридж ни в коем случае не потонет. Более того, на новой телестанции он может получить более выгодный контракт.
А что будет с заведующим Отделом новостей, если его уволят? Ситуация будет совсем иная, и Чиппингем знал, чту его ждет, если Марго сдержит слово, — а он понимал, что она свое слово сдержит, если он не поступит так, как она требует.
У Чиппингема тоже был контракт с телестанцией, и по этому контракту он получит около миллиона, что звучит внушительно, но только звучит. Немалая сумма уйдет на налоги. Затем, поскольку он по уши в долгах, кредиторы набросятся на него. А на то, что останется, постараются наложить руку адвокаты Стаей, ведущие развод. Так что он немало удавится, если под конец у него останется сумма, на которую можно поужинать вдвоем в ресторане “Четыре времени года”.
Ну а кроме того, возникнет проблема работы. За ним, как за Партриджем, телестанции гоняться не будут. И объясняется это тем, что на каждой телестанции может быть один заведующий Отделом новостей, а Чиппингем не слышал, чтобы где-то открывалась вакансия, кроме того, все телестанции хотят, чтобы у них были такие заведующие Отделом новостей, которым сопутствует успех, а не люди, уволенные при сомнительных обстоятельствах: вокруг хватало бывших заведующих отделами, так что тут все было ясно.
Следовательно, ему придется согласиться на менее высокий пост, не столь хорошо оплачиваемый, а Стася будет требовать с него прежние деньги.
Словом, перспектива получалась пугающая.
Если.., если не поступить так, как хочет Марго.
Выражаясь образно, подумал Чиппингем, он сейчас сдирал покров за покровом со своей души, заглядывая внутрь, и ему вовсе не нравилось то, что он там видел.
Однако вывод напрашивался однозначный. Бывали в его жизни минуты, когда на первое место выступали соображения самосохранения.
“Я это делаю против воли, Гарри, — произнес он про себя, — но выбора у меня нет”.
Через четверть часа Чиппингем перечитал письмо, которое напечатал на старом “ундервуде”, стоявшем — в память о былых временах — на столе у него в кабинете.
Оно гласило: “Дорогой Гарри! С великим сожалением извещаю, что с данного момента твоя работа на Си-би-эй окончена. Согласно контракту, который Си-би-эй заключила с тобой…” Чиппингем знал, поскольку недавно просматривал контракт Партриджа, что там был пункт, по которому телестанция в случае отказа от его услуг обязана полностью выплачивать ему вознаграждение до окончания срока контраста. А контракт у Партриджа оканчивался только еще через год.
Был в контракте и пункт о “неучастии в конкуренции”, согласно которому Партридж, получая вознаграждение, соглашался не поступать на работу ни на какую другую телестанцию в течение по крайней мере полугода.
В своем письме Чиппингем сообщал, что отменяет пункт о “Неучастии в конкуренции” и оставляет за Партриджем право пользоваться вознаграждением и немедленно начать поиски другой работы. Чиппингем считал, что в данных обстоятельствах это все, что он мог сделать для Гарри.
Письмо он решил отправить в Лиму телефаксом. Машина находилась в приемной, и Чиппингем решил сам передать на ней текст. Он понимал, что не в состоянии звонить по телефону.
Он только собрался подписать письмо, как в дверь постучали, и она приоткрылась. Чиппингем инстинктивно перевернул листок текстом вниз.
Вошел Кроуфорд Слоун. В руке он держал ленту телетайпа.
— Лэс, — произнес Слоун сдавленным голосом. По щекам его текли слезы. — Мне необходимо тебя видеть. Это только что поступило.
Он протянул Чиппингему распечатку телетайпа. Это было сообщение “Чикаго трибюн” из Лимы, где говорилось о том, как была обнаружена голова Энгуса Слоуна.
— О Господи! Кроуф, я… — Не в силах договорить, Чиппингем покачал головой, поднялся и обнял Слоуна.
— Только ничего больше не говори, — сказал Слоун. — Я не уверен, что смогу выдержать. Не в состоянии я вести сегодня “Новости”. Я попросил вызвать Терезу Той…
— Не забивай себе голову, Кроуф! — сказал Чиппингем. — Этим мы займемся.
— Да нет! — Слоун потряс головой. — Я о другом, о том, что я должен сделать. Мне нужен самолет в Лиму. Пока еще есть шанс.., спасти Джессику и Никки.., я должен быть там. — И, помолчав, пытаясь совладать с собой, добавил:
— Я еду сначала в Ларчмонт, затем в Тетерборо.
— Ты уверен, Кроуф, что правильно поступаешь? — с сомнением спросил его Чиппингем. — Это разумно?
— Я еду, Лэс, — сказал Слоун. — Не пытайся меня остановить. Если Си-би-эй не оплатит мне проезд, я заплачу сам.
— В этом нет необходимости. Я закажу самолет, — сказал Чиппингем.
И заказал. Самолет вылетит ночью из Тетерборо и к утру будет в Лиме.

Неожиданная трагическая весть про Энгуса Слоуна помешала Чиппингему подписать письмо Партриджу, и оно было передано по телефаксу в Лиму лишь в конце дня. После того как секретарша ушла, Чиппингем сам передал письмо по факсу на Энтель-Перу, откуда его передадут в студию Си-би-эй в том же здании. К письму была добавлена приписка — Чиппингем просил положить бумагу в конверт и надписать: “Мистеру Гарри Партриджу. Лично”.
Чиппингем хотел было сказать Кроуфорду Слоуну про письмо, но потом решил, что у Кроуфа и так достаточно потрясений. Он понимал, что письмо возмутит Кроуфорда — как оно возмутит и Партриджа, — и не сомневался, что ему станут звонить с требованием объяснений. Но это будет уже завтра.
Наконец Чиппингем позвонил Марго Ллойд-Мэйсон, которая все еще находилась на работе, хотя было уже 18.15.
— Я сделал то, о чем вы просили, — сказал он ей и затем сообщил про смерть отца Кроуфорда Слоуна.
— Я слышала об этом, и мне очень жаль, — сказала она. — Что же до другого предмета, то вы позвонили в последний момент, и я уже начинала думать, что вы вообще не позвоните. Так или иначе, спасибо.

Глава 14

Путь через джунгли по тропе, ответвлявшейся от шоссе, где приземлился самолет, оказался нелегким, и Партридж вместе со своими тремя компаньонами медленно продвигался вперед.
Тропу часто перекрывали разросшиеся заросли, а то она и вовсе исчезала. Приходилось с помощью мачете разрубать переплетение ветвей и стволов в надежде выбраться из чащобы. Высокие деревья создавали сплошную завесу над головой, небо было затянуто облаками и казалось, что вот-вот пойдет дождь. Стволы у многих деревьев были чудовищно изогнутыми, с толстой корой, а листья — мясистыми. Партридж где-то читал, что в Перу существует восемь тысяч разных пород деревьев. А ближе к земле росли бамбуки, папоротники, лианы и растения-паразиты, сплетаясь в сплошную стену, — в той же книге это называлось “зеленым адом”.
Слово “ад” особенно подходило сегодня из-за парной жары, от которой страдали и четверо мужчин. Да еще эти тучи насекомых. Вначале они хорошенько опрыскали себя противомоскитной жидкостью, но, как выразился Кен О'Хара, “этим маленьким дьяволятам, похоже, понравился запах”.
— Этой дорогой не слишком часто пользуются, — заметил Фернандес, — и это нам на руку.
Группа поставила себе целью подойти поближе к Нуэва-Эсперансе, но не входить в поселок, а попытаться найти в джунглях место повыше, откуда можно было бы вести наблюдение — главным образом в дневное время. Затем, в зависимости от того, что они увидят и узнают, разработать план действий.
На сотню, а может быть, и больше миль вокруг тянулись непроходимые джунгли, прорезаемые лишь рекой Хуальяга. Однако на крупномасштабной карте, добытой Фернандесом, вблизи их объекта было обозначено несколько холмов, и один из них вполне мог послужить наблюдательным пунктом. Сама Нуэва-Эсперанса находилась примерно в девяти милях от того места, где они остановились, — на расстоянии в данных условиях достаточно большом.
Партридж хорошо запомнил одно обстоятельство, о котором сумела сообщить Джессика во время съемки на видеопленку. Кроуфорд Слоун писал ему в письме, которое Рита привезла в Перу, что Джессика во время съемки потеребила мочку левого уха и это означало: “Охрана здесь не всегда строгая. Нападение извне может удаться”. Теперь пришло время проверить на деле эту информацию.
А пока они с трудом продирались сквозь джунгли.
Далеко за полдень, когда все уже почти совсем выдохлись, Фернандес предупредил, что Нуэва-Эсперанса уже близко.
— По-моему, мы прошли около семи миль, — сказал он и предостерег:
— Но показываться нельзя. Если услышим, что кто-то идет, надо немедленно нырнуть в джунгли.
Минь Ван Кань, окинув взглядом густое переплетение колючих кустарников по обе стороны тропы, заметил:
— Правильно, конечно, только будем надеяться, что нам не придется туда лезть.
Вскоре идти стало легче, и начали попадаться другие тропы, пересекавшие ту, по которой они шли. Фернандес рассказал, что все эти холмы и склоны засажены кустами кокаина, на которых в другое время года шла бы оживленная работа. А сейчас был период роста, когда в течение четырех-шести месяцев кокаиновые кусты требуют лишь минимального внимания, так что большинство тех, кто их выращивает, живут далеко отсюда, а на время сбора урожая возвращаются и ютятся в хибарах на вершинах холмов.
Фернандес при помощи контурной карты и компаса продолжал вести группу — все чувствовали, что идут постепенно в гору. Через час они вышли на поляну и увидели за ней среди деревьев хижину.
Теперь Партриджу уже стало ясно, что Фернандес хорошо знает эти места. Когда его спросили об этом, он признался:
— Я несколько раз бывал тут.
Партридж внутренне вздохнул: неужели и Фернандес принадлежит к этой армии псевдочестных людей, которые не брезгуют положить себе в карман денежки, получаемые с заднего хода от широко распространенной торговли кокаином? В Латинской Америке — а в особенности на островах Карибского моря — полно таких двурушников, среди которых многие занимают высокие посты.
Словно прочтя его мысли, Фернандес добавил:
— Я был тут как-то на “выставке собак и пони”, которую наше правительство устраивало для вашего госдепартамента. К нам приезжал высокий гость — по-моему, ваш министр юстиции, — и были приглашены корреспонденты. Я в том числе.
Несмотря на мысль, промелькнувшую у него раньше, Партридж улыбнулся при словах “выставка собак и пони”. Так репортеры презрительно именовали показуху, которую устраивали иностранные правительства — обычно коммунистические или диктаторские — с целью произвести впечатление на приезжую американскую делегацию. Партридж мог себе представить, что тут было наворочено: “высадка” с вертолетов солдат, которые отправляются на поиски кокаиновых кустов, сжигают несколько акров посадок и с помощью динамита уничтожают одну-две лаборатории по производству кокаина. Гости расхваливают правительство за его усилия в борьбе с наркотиками, не зная или же игнорируя то обстоятельство, что тысячи кокаиновых полей и десятки других лабораторий поблизости остались в неприкосновенности.
На другой день фотографии гостей появятся в американских газетах вместе с их одобрительными высказываниями, и все это будет показано по телевидению. А репортеры, зная, что были участниками спектакля, но не в силах ничего по этому поводу сказать, проглотят все это и затаят свой позор.
“И это происходит в Перу, стране, где у власти не диктатор и не коммунисты, но где, — подумал Партридж, — то или другое вскоре может появиться”.
Обследовав поляну и хижину, Фернандес убедился, что там никого нет. И тогда снова повел их на восток, через джунгли, — так они шли совсем недолго: Фернандес вскоре знаком велел им остановиться. Минуту спустя он раздвинул папоротники и знаком предложил остальным взглянуть. Они по очереди заглянули в просвет и увидели в полумиле, в двухстах футах ниже себя, несколько ветхих строений. Десятка два хижин стояли на берегу реки. Проселочная дорога вела от них к грубо сколоченному причалу, где виднелось несколько лодок на приколе.
— Хорошо все поработали ногами! — тихо произнес Партридж. И с чувством облегчения добавил:
— По-моему, мы нашли Нуэва-Эсперансу.
Теперь Гарри снова принял на себя командование.
— У нас осталось не так много дневного времени, — сказал он. Солнце уже склонилось к горизонту: путешествие заняло больше времени, чем они рассчитывали. — Я хотел бы успеть до темноты заметить как можно больше. Минь, возьми еще один бинокль и присоединяйся ко мне. Фернандес и Кен, установите наблюдательный пост и по очереди следите, не подходит ли кто к нам сзади. Сами разработайте очередность и, если кого увидите, тут же зовите меня.
Партридж подошел к самому краю джунглей, скрывавших их от чужих глаз, лег на живот и пополз вперед, держа в руке бинокль. Минь полз рядом с ним — оба замерли, как только у них появился обзор сквозь листву.
Медленно передвигая бинокль, Партридж изучал картину внизу. Там почти никого не было. У причала двое мужчин снимали с лодки мотор. Из хижины вышла женщина, обошла ее, вылила помои из ведра и вернулась. Из джунглей появился мужчина и, направившись к другой хижине, вошел в нее. Два тощих пса рылись в помойке. Вообще Нуэва-Эсперанса производила впечатление трущобы в джунглях.
Партридж принялся изучать строения — одно за другим. По всей вероятности, узников держали в одном из них, но ничто не указывало, в каком именно. Теперь уже Партриджу было ясно, что по крайней мере день придется провести в наблюдениях: не может быть и речи о том, чтобы попытаться вызволить узников ночью и завтра утром улететь. Он устроился поудобнее и стал ждать, а свет тем временем угасал.
Как всегда в тропиках, темнота наступила очень быстро. В домишках засветились слабые огоньки — день окончательно угас. Партридж опустил бинокль и потер глаза, уставшие от часового наблюдения. Он был уверен, что сегодня им больше уже ничего не удастся узнать.
В этот момент Минь дотронулся до его руки и указал вниз. Партридж поднес к глазам бинокль. И сразу заметил в сумеречном свете фигуру мужчины, шедшего по дорожке между двумя рядами домов. В противоположность другим этот человек шел целеустремленно. И что-то еще отличало его — Партридж напрягся.., у мужчины было ружье. Партридж и Минь следили за ним в бинокли.
В стороне от других строений одиноко стоял сарай. Партридж уже видел его, но как-то не придал значения. А сейчас вооруженный мужчина вошел туда. В стене сарая была дыра, и сквозь нее виден был слабый свет внутри.
Через несколько минут из сарая кто-то вышел и пошел прочь. Даже в темноте видно было, что это уже другой человек и что за плечом у него тоже ружье.
“Неужели, — в волнении подумал Партридж, — мы только что видели смену караула? Надо это проверить, так что придется вести дальше наблюдение. Но вполне вероятно, что в этом уединенном сарае содержат Джессику и Никки Слоунов”.
Партридж постарался не думать о том, что всего день или два назад там же находился, по всей вероятности, и Энгус Слоун.
Шли часы. Партридж сказал своей группе:
— Нам необходимо выяснить, что происходит ночью в Нуэва-Эсперансе, когда и на сколько часов все замирает и огни в основном гаснут. Прошу все записывать, отмечая время.
По просьбе Партриджа Минь пробыл еще час на наблюдательном посту, а потом Кен О'Хара сменил его.
— Всем как можно больше отдыхать, — приказал Партридж. — Но на наблюдательном посту и на поляне все время кто-то должен быть, а это значит, что одновременно спать могут только двое. — Они решили, что будут сменяться каждые два часа.
Фернандес уже повесил в обнаруженной ими хижине гамаки с противомоскитными сетками. Гамаки были крайне неудобны, но люди настолько устали за день, что мигом заснули и в них. Они правильно поступили, прихватив с собой листы пластика, так как ночью пошел сильный дождь и крыша стала протекать. Фернандес ловко установил щиты над гамаками, чтобы спящие не чувствовали дождя. А те, кто был снаружи, постарались получше завернуться в свои пластиковые плащи, пока дождь через полчаса не прошел.
Общей кухни у них не было. Каждый получил свою долю пищи и воды, причем все знали, что сухие продукты надо расходовать бережно. Воду, привезенную накануне из Лимы, они уже выпили, и Фернандес наполнил фляги водой из ручья, добавив в нее стерилизующие таблетки. Он всех предупредил, что местная вода, как правило, заражена химикатами от обработки наркотиков. Теперь у воды во флягах был жуткий вкус, и все пили как можно меньше.
К следующему утру Партридж уже знал ответы на все вопросы о ситуации в Нуэва-Эсперансе, жизнь там замирает — разве что время от времени слышатся звуки гитары, чьи-то громкие голоса и пьяный смех. Продолжается это часа три с половиной после наступления темноты. В 1.30 ночи весь поселок погружается во тьму и тишину.
Теперь требовалось еще выяснить — если считать, что Партридж правильно определил, где содержат узников, — как часто сменяется охрана и когда. К утру ясной картины на этот счет не было. Если охрана и сменялась ночью, они этого не заметили.
Наблюдение продолжалось весь день.
Дозорные и наблюдатели сменяли друг друга, а те, кто не дежурил, могли даже днем полежать в гамаке. И все ими пользовались, зная, что позже может понадобиться весь запас сил.
Ближе к вечеру Гарри Партридж, лежа в гамаке, думал о том, в какую ситуацию они попали, — да неужели все это происходит в действительности? И следует ли их маленькой группе пытаться освободить заложников? Через какие-то несколько часов им, по всей вероятности, придется убивать или быть убитыми. Не безумие ли все это?
Он же все-таки профессиональный журналист! Телекорреспондент, наблюдающий за развитием событий, ходом войн и конфликтов, а не участник их. И однако вот он сам решил вдруг стать авантюристом, наемным убийцей, солдатом. Разумно ли это?
Может быть, да, а может быть, и нет, но в любом случае возникает другой вопрос: если он, Гарри Партридж, не сделает того, что необходимо, кто это сделает за него?
И еще: журналист, освещающий войны, в особенности тележурналист, не может отгородить себя от проявлений жестокости, вида увечий, страшных ран, внезапной смерти. Он или она живут с опасностью, разделяют ее, иногда страдают от нее, а потом из вечера в вечер показывают все это в чистеньких прибранных гостиных городской Америки, где все эти ужасы — лишь картинки на экране и потому неопасны тем, кто их смотрит.
Все эти “картинки” все больше и больше говорят о грозящей опасности, которая приближается к нам во времени и пространстве, и скоро это станет не картинками на экране, а жестокой реальностью в американских городах и на американских улицах, где уже бродит преступление. Жестокость и террор, царящие на дискриминированной, раздираемой противоречиями и войнами половине земного шара, подступают все ближе и ближе к американской земле. Это процесс неизбежный, его давно предсказывали ученые всего мира.
Доктрины Монро, считавшейся некогда защитной броней Америки, больше не существует — нынче лишь немногие вспоминают о ней. Похищение семьи Слоуна в Соединенных Штатах иностранными агентами показало, что международный терроризм уже проник и в эту страну. А то ли еще будет — бомбы, подкладываемые террористами, захват заложников, стрельба на улицах. Как ни трагично, этого не избежать. Не менее трагично и то, что многие люди, никак в этом не участвующие, вскоре будут вовлечены во все это — хотят они того или нет.
Поэтому, думал Партридж, его участие в происходящем, как и участие остальных троих, вполне естественно. В особенности Минь Ван Кань, наверное, не видит ничего необычного в их нынешней ситуации. Минь, прошедший сквозь страшную войну, которая разделила его страну, и выживший в ней, легче, чем остальные, примет то, что происходит сейчас.
Для Партриджа же все это заслонял собой образ Джессики. Джессики, которая, по всей вероятности, находится где-то рядом, в этом сарае. Джессики — Джеммы, чьи образы переплелись в его сознании.
Затем.., на него вдруг навалилась усталость.., и он заснул.
Все наблюдатели держались единого мнения, что люди, за которыми они наблюдали, ведут себя раскованно, и это, казалось, говорит о том, что они не ожидают нападения извне. “Будь это иначе, — заметил Фернандес, — они выслали бы дозорных даже сюда, в поисках людей вроде нас”.
С наступлением сумерек Партридж собрал своих коллег и заявил:
— Мы достаточно понаблюдали. Сегодня ночью идем вниз. — И, обращаясь к Фернандесу, добавил:
— Ты поведешь нас. Я хочу подойти к тому сараю в два часа ночи. Если необходимо что-то сообщить, говорите шепотом. Минь спросил:
— А драться будем, Гарри?
— Да, — ответил Партридж. — Я подойду поближе к сараю и первым войду туда. Я бы хотел, Минь, чтобы ты шел следом и прикрывал меня со спины. Фернандес остается сзади следить, не выйдет ли кто из других домов, и присоединится к нам в случае необходимости.
Фернандес кивнул.
— А ты, Кен, — повернулся Партридж к O'Xape, — пойдешь сразу к причалу. Я решил, что уходить мы будем на лодке. Мы ведь не знаем, в каком состоянии Джессика и Николае, и вполне возможно, что они не смогут проделать тот путь, каким мы сюда пришли.
— Понял! — откликнулся O'Xapa. — Я полагаю, ты хочешь, чтобы я захватил лодку.
— Да, и, если сможешь, выведи из строя остальные, но помни: без шума!
— Шум все равно будет, когда мы запустим мотор.
— Нет, — сказал Партридж. — Мы пойдем на веслах, а когда выведем лодку на середину реки, нас понесет течением. Мотор включим, только когда будем уже достаточно далеко.
— А мы решили, к какой площадке будем прорываться — к Сиону или к другой? — спросил Фернандес.
— Я приму решение в лодке — в зависимости от того, как все пройдет и сколько у нас будет времени. А сейчас, — заключил Партридж, — надо проверить оружие и избавиться от ненужных вещей, чтобы идти налегке и быстро.
Волнение и страх овладели всеми.

Глава 15

Когда Рита Эбрамс, проводив в субботу утром самолет, вернулась в Лиму, ее ждало два сюрприза.
Во-первых, совершенно непредвиденным было появление Кроуфорда Слоуна. В Энтель-Перу Рита обнаружила сообщение, что Слоун прилетает в Лиму рано утром, а это значило, что, возможно, он уже прилетел. Рита тотчас позвонила в отель “Сесар” и попросила портье передать Слоуну, чтобы он ей позвонил.
Вторым — и еще большим — сюрпризом было письмо Лэса Чиппингема, отправленное накануне вечером по факсу Гарри Партриджу. Указание о том, чтобы положить письмо в конверт с надписью “Лично”, явно было не замечено, и письмо пришло вместе с остальной почтой, открытое для всех. Рита прочла его и глазам своим не поверила.
Гарри уволен, выброшен из Си-би-эй! В письме говорилось:
“увольнение вступает в силу с данного момента”, и он должен покинуть Перу “желательно” в субботу — то есть сегодня! — “крайний срок” не позже воскресенья. Если нет рейсовых полетов в США, он может зафрахтовать самолет. Ну и ну!
Чем больше Рита об этом думала, тем более нелепым и возмутительным ей это казалось, особенно сейчас. Кроуф что же, прилетает в Лиму в связи с этим? Рита была убеждена, что — да, и с нетерпением стала ждать Слоуна; возмущение ее тем временем все возрастало.
К тому же она не могла передать содержание письма Партриджу, который уже находился в джунглях.
А Слоун не стал звонить. Приехав в отель и получив записку Риты, он взял такси и тотчас отправился в Энтель. Он раньше уже приезжал с заданиями в Лиму и знал город.
— Где Гарри? — первым делом спросил он Риту.
— В джунглях, — сухо ответила она, — рискует жизнью, пытаясь вызволить твою жену и сына. — И сунула Слоуну под нос полученное по факсу письмо. — Это что за чертовщина?
— Ты о чем? — Кроуфорд Слоун взял письмо и на глазах у Риты прочел. Затем прочел еще раз и покачал головой. — Тут какая-то ошибка. Этого не может быть.
— Ты что же, хочешь сказать, что ничего об этом не знаешь? — все так же резко спросила его Рита.
— Конечно, нет. — Слоун энергично потряс головой. — Гарри же мой друг. И сейчас он нужен мне больше всех на свете. Скажи, пожалуйста, что он все-таки делает в джунглях — по-моему, ты сказала, что он там? — Слоун явно тут же выкинул из головы письмо, сочтя его нелепицей, на которую не стоило тратить время.
Рита судорожно глотнула. В глазах ее появились слезы: она злилась на себя за несправедливое отношение к Слоуну.
— О Господи, Кроуф! Извини ради Бога. — Она впервые увидела, как он постарел за эти несколько дней, сколько в его глазах тревоги. Слоун выглядел куда хуже, чем в последний раз, когда она видела его неделю назад. — Я ведь думала, это ты… А, не важно! — Рита взяла себя в руки и описала экспедицию в Нуэва-Эсперансу и замысел Гарри.
Когда им подали кофе и круассаны, Рита мягко произнесла:
— Послушай, Кроуф, мы все были потрясены и огорчены известием о твоем отце, особенно Гарри. Я знаю, он винил себя за то, что недостаточно быстро действовал, но у нас же не было никакой информации…
Слоун жестом остановил ее.
— Я никогда и ни в чем не буду винить Гарри — что бы ни случилось, даже сейчас. Ни один человек на свете не мог бы сделать больше.
— Я согласна, — сказала Рита, — потому-то эта штука так и невероятна. — И она вытащила из сумочки письмо Лэса Чиппингема. — И это не ошибка, Кроуф. Это вполне осознанная акция. Таких ошибок не бывает.
Кроуфорд снова перечитал письмо.
— Как только поднимемся наверх, я позвоню Лэсу в Нью-Йорк.
— Прежде чем звонить, давай вот о чем подумаем: за этим что-то кроется, чего мы с тобой не знаем. Вчера на Си-би-эй ничего необычного не произошло?
— По-моему, нет… — подумав, сказал Слоун. — Правда, я слышал, что Лэса вызывала Марго Ллойд-Мэйсон — как будто бы в страшной спешке. Но я понятия не имею, в чем было дело.
— А не может это быть как-то связано с “Глобаник”? — пришла вдруг Рите в голову мысль. И, открыв сумочку, она достала несколько листов бумаги, которые Гарри Партридж дал ей утром. Слоун пробежал листы глазами.
— Любопытно! Действительно большие деньги! Где ты это взяла?
— Мне дал Гарри. — И она повторила то, что рассказал ей Партридж по дороге в аэропорт, а именно: как он получил документ от перуанского радиокомментатора Серхио Хуртадо, который собирался передать эту информацию на будущей неделе. И добавила:
— Гарри говорил, что не намеревается это использовать. Сказал, что это самое малое, что мы можем сделать для “Глобаник”, которая дает нам хлеб, да еще с маслом.
— А ведь между этой историей и увольнением Гарри может быть связь, — задумчиво произнес Слоун. — Я такую возможность вижу. Пошли-ка наверх и позвоним сейчас же Лэсу.
— Прежде чем мы туда пойдем, мне надо кое-что сделать, — сказала Рита.
Под “кое-что сделать” подразумевалось послать за Виктором Веласко. Когда заведующий международным отделом Энтель заглянул к ним через несколько минут, Рита сказала ему:
— Мне нужна линия на Нью-Йорк, которая не прослушивается.
Веласко смутился.
— А у вас есть основания полагать…
— Да.
— Пройдемте, пожалуйста, в мой кабинет. Можете позвонить оттуда.
Рита и Кроуфорд Слоун прошли вслед за Веласко в уютный кабинет на том же этаже, застланный ковром.
— Садитесь, пожалуйста, за мой стол. — И, указав на красный телефон, Веласко добавил:
— Эта линия надежная. Я гарантирую. Можете прямо набирать.
— Спасибо. — Зная, что Партридж находится на пути в Нуэва-Эсперансу, Рита не собиралась раскрывать его местонахождение и решила не упоминать его в разговоре, чтобы об этом не узнали власти Перу.
Веласко вежливо поклонился, вышел из кабинета и закрыл за собой дверь.
Слоун попытался сначала связаться напрямую с Лэсом Чиппингемом. Телефон молчал — ничего удивительного, так как была суббота и утро. Зато удивительным было то, что заведующий отделом не оставил у телефонистки номера, по которому его можно разыскать. Заглянув в записную книжку, Слоун набрал еще один номер — квартиру Чиппингема в Манхэттене. Опять никакого ответа. Был у Слоуна еще номер в Скарсдейле, где Чиппингем иногда проводит уик-энд. Там его тоже не оказалось.
— Похоже, — заметил Слоун, — что Лэс намеренно скрывается сегодня утром. — Он в задумчивости продолжал сидеть за столом.
— О чем ты думаешь? — спросила Рита.
— О том, чтобы позвонить Марго Ллойд-Мэйсон. — И он взял трубку красного телефона. — Я звоню.
И Слоун набрал номер Стоунхенджа. Ему ответила телефонистка:
— Миссис Ллойд-Мэйсон сегодня на работе нет.
— Говорит Кроуфорд Слоун. Дайте мне, пожалуйста, ее домашний номер.
— Этого номера нет в справочнике, мистер Слоун. Мне не разрешено его давать.
— Но у вас же он есть? Телефонистка помедлила.
— Как вас зовут?
— Норин.
— Красивое имя — мне оно всегда нравилось. Теперь выслушайте меня внимательно, Норин. Кстати, вы узнали мой голос?
— О да, сэр. Я каждый вечер смотрю “Новости”. Но последнее время я так волнуюсь…
— Спасибо, Норин. Я тоже. Так вот, я звоню сейчас из Лимы — это в Перу, и мне просто необходимо переговорить с миссис Ллойд-Мэйсон. Если вы дадите мне ее номер, обещаю: ни слова не скажу, как я его добыл, вот только в следующий раз, когда буду в Стоунхендже, зайду к вам и лично поблагодарю.
— Ох, правда, мистер Слоун? Мы будем так рады!
— Я всегда выполняю обещания. Так какой же номер, Норин?
Она сказала, и он записал.
На сей раз трубку подняли после второго звонка, и раздался мужской голос — по всей вероятности, говорил дворецкий. Слоун назвался и попросил к телефону миссис Ллойд-Мэйсон.
Через несколько минут послышался голос Марго, которую ни с кем нельзя было спутать.
— Да? — сказала она.
— Это говорит Кроуф. Я звоню из Лимы.
— Мне так и сказали, мистер Слоун. И мне хотелось бы знать, почему вы звоните мне — тем более домой. Правда, сначала мне хотелось бы выразить сочувствие по поводу смерти вашего отца.
— Благодарю вас…
Учитывая свое положение, Слоун никогда не обращался к президенту Си-би-эй по имени, и Марго явно намеревалась держаться такого же правила. По ее тону Слоун догадался, что прямым вопросом ничего не добьешься. И он решил прибегнуть к старому как мир журналистскому трюку, который часто срабатывал даже с самыми высокоинтеллектуальными людьми.
— Миссис Ллойд-Мэйсон, когда вы решили вчера уволить Гарри Партриджа из Си-би-эй, я не уверен, что вы подумали о том, сколько он приложил усилий, чтобы найти и освободить моих жену, сына и отца.
Она мгновенно взорвалась:
— Кто вам сказал, что это было мое решение? Слоуну очень хотелось ответить ей: “Да вы сами только что!” Но он сдержался и сказал:
— На телевидении в Отделе новостей все становится известно. Потому-то я вам и звоню.
— Я не желаю обсуждать это сейчас, — отрезала Марго.
— А жаль, — сказал Слоун и скороговоркой продолжал, боясь, что она повесит трубку:
— Мне подумалось, что вы, наверное, согласитесь поговорить о связи между увольнением Гарри Партриджа и бартерной сделкой, которую затевает “Глобаник” в Перу. Гарри что же, задел своими честными репортажами кого-то, кто очень заинтересован в этой сделке?
На другом конце провода долго молчали — Слоун слышал только, как дышит Марго. Затем, уже гораздо спокойнее, она спросила:
— Где вы все это услышали? Значит, есть связь.
— Ну, видите ли, — сказал Слоун, — Гарри Партридж узнал об этой сделке. Так вот, Гарри решил не пускать в ход этой информации, он сказал так: “Это самое малое, что я могу сделать для “Глобаник”, которая дает нам хлеб, да еще с маслом”.
Снова молчание. Затем Марго спросила:
— Значит, это не будет опубликовано?
— Ага, вот это уже другой разговор. — При других обстоятельствах Слоун получил бы удовольствие от этого разговора, а сейчас он был бесконечно удручен. — Дело в том, что в Лиме есть радиорепортер, который раскопал всю эту историю, у него есть экземпляр соглашения, и он намерен передать об этом по радио на будущей неделе. Я думаю, это сообщение подхватят за пределами Перу. А вы как думаете? Вы еще не повесили трубку?
— Нет.
— Вы, случайно, не пожалели, что приняли такое решение по поводу Гарри Партриджа?
— Нет. — Ответ прозвучал как-то отвлеченно, словно мысли Марго были далеко. — Нет, — повторила она. — Я думала о другом.
— Миссис Ллойд-Мэйсон, — Кроуфорд Слоун произнес это самым своим язвительным тоном, каким говорил иногда в “Новостях” о чем-то уж очень мерзком, — вам никто не говорил, что вы самая бессердечная сука?
И он положил на рычаг трубку красного телефона.
Марго тоже повесила трубку. Настанет день — и скоро, решила она, когда она найдет способ разделаться с этим самовлюбленным Кроуфордом Слоуном. Но пока время еще не пришло. Сейчас было кое-что поважнее.
Известие насчет “Глобаник” и Перу серьезно потрясло ее. Но с такими вещами ей приходилось сталкиваться и в прошлом, и она довольно быстро овладевала ситуацией. Марго забралась так высоко в мире бизнеса не сразу и не без серьезных трудностей и всякий раз умудрялась оборачивать дело в свою пользу. Должна она что-то придумать и сейчас, взвешивая возможные шаги. Без сомнения, надо сообщить Тео Эллиоту, что в Перу стало известно насчет сделки с “Глобаник”… Си-би-эй никакого отношения к этому не имеет — как вообще ни одна американская телестанция или газета: просочилось это там, в Перу, что скверно.
Это крайне неприятно, скажет она Тео, и она не собирается никого осуждать, но не может не подумать о том, не сказал ли что-то лишнее Фосси Ксенос — в частности, когда был в Перу. Восторженность Фосси ведь широко известна, и он вполне мог проболтаться.
Она скажет также Тео, что перуанская пресса подняла вокруг этого дела шум, потому Отдел новостей Си-би-эй просто не мог не узнать о соглашении. Однако она, Марго, категорически приказала, чтобы Си-би-эй об этом помалкивала.
“При удаче, — думала она, — с начала будущей недели все внимание переключится на Фосси. И прекрасно!”
Во время этих размышлений Марго не обошла вниманием и Гарри Партриджа. Не следует ли его восстановить? Потом решила — нет. Партридж не такая уж важная “шишка”, так что оставим решение без изменений. А кроме того, Тео, конечно же, захочет позвонить президенту Перу в понедельник и сказать, что смутьян уволен и отозван из Перу.
Уверенная в том, что ее стратегия сработает, Марго улыбнулась, подняла трубку телефона и набрала незарегистрированный домашний номер Тео Эллиота.

Владелец и пилот “Аэролибертад” Освальдо Зилери слышал о Кроуфорде Слоуне и был почтителен с ним.
— Когда ваши друзья договаривались о чартере, мистер Слоун, я сказал, что не желаю знать, для чего им это нужно.
А сейчас я вот увидел вас и догадываюсь, в чем дело, и желаю вам успеха и им тоже.
— Спасибо, — сказал Слоун. Они с Ритой находились в скромном кабинетике Зилери возле аэропорта Лимы. — Когда вы сегодня расстались с мистером Партриджем и остальными, как там все было?
— Джунгли как джунгли — зеленые, непроходимые, бесконечные. Кроме ваших друзей — никого и ничего.
— Когда мы раньше говорили о том, что оттуда полетят дополнительные пассажиры, — сказала Зилери Рита, — мы надеялись, что их будет трое. Теперь их двое.
— Я слышал печальную весть насчет отца мистера Слоуна. — Пилот покачал головой. — В дикие времена мы живем.
— Я подумал, что теперь, когда их там осталось двое… Зилери докончил за него:
— …сможете ли вы с мисс Эбрамс слетать туда?
— Да.
— Вполне. Ведь одним из пассажиров будет мальчик, да и никакого багажа не предвидится, так что с весом проблемы не будет. Приезжайте сюда завтра до зари.., и на следующий день тоже, если снова придется лететь.
— Будем вовремя, — сказала Рита. И, повернувшись к Слоуну, добавила:
— Гарри не был уверен, что ему удастся в первый же день выйти на свидание. Так что полетим лишь на всякий случай — а вдруг самолет им нужен. Гарри считал, что скорее всего они полетят на второй день.
Не говоря ничего Кроуфу, она составила Лэсу Чиппингему факс, который ляжет к нему на стол в понедельник утром. Текст она намеренно передала не на факс заведующего Отделом новостей, а на “подкову”. Там он не останется в тайне, а будет прочитан всеми — как было прочитано письмо Чиппингема по поводу увольнения Гарри Партриджа, когда оно поступило в Энтель-Перу.

Рита адресовала свое послание:

Л. У. Чиппингему,
Заведующему Отделом новостей Си-би-эй.
Копии: на все доски для объявлений.

Рита не питала иллюзорных надежд по поводу своей записки. На доску для объявлений она не попадет. Но коллеги, сидящие за “подковой”, поймут желание Риты, чтобы текст получил широкое распространение. Кто-то размножит ее послание, оно начнет циркулировать, будет прочитано и скорее всего снова и снова размножено.
Она писала:

“Ах ты, мерзкий трусливый эгоист, сволочь! Уволив Гарри Партриджа — без всяких оснований, без предупреждения или даже объяснения, как это сделал ты, чтобы угодить своей разлюбезной приятельнице, этой женщине-айсбергу Ллойд-Мэйсон, — ты предал все, что было у нас на Си-би-эй справедливого и порядочного. Гарри выйдет из этой передряги, благоухая, как “Шанель № 5”. А от тебя уже разит, как от помойной крысы. Просто не понимаю, как я могла спать с тобой. Но теперь — все! Даже если ты будешь последним мужчиной на земле, я тебя и близко к себе не подпущу. Что же до работы с тобой — брр!
С глубокой грустью по поводу того, каким ты был, в сравнении с тем, каким ты стал.
Твоя бывшая приятельница, бывшая поклонница, бывшая любовница, бывшая выпускающая
Рита Эбрамс”.

После того, как это будет получено и переварено, подумала Рита, не только Гарри придется искать себе новую работу. Но ей было наплевать. Она чувствовала себя много лучше, наблюдая за тем, как факс уходит из Энтеля, и зная, что через несколько мгновений он будет в Нью-Йорке.

Глава 16

В Нуэва-Эсперансе было 2.10 ночи.
Последние несколько часов Джессика не раз то просыпалась, то снова погружалась в сон, и снились ей кошмары, смешанные с реальностью…
Две-три секунды назад Джессика лежала, глядя — явно не во сне — в отверстие, служившее окном и находившееся напротив ее клетки, и ей показалось, что она увидела в полумраке лицо Гарри Партриджа. Лицо исчезло так же внезапно, как и появилось. Она действительно не спала? Или ей это приснилось? А может быть, у нее галлюцинация?
Джессика потрясла головой, стараясь прочистить мозги, как вдруг лицо появилось снова и на этот раз уже не исчезло. Рука подала Джессике сигнал, которого она не поняла, но продолжала смотреть на лицо. Неужели?.. И сердце у нее подпрыгнуло от радости. Да, конечно! Это был Гарри Партридж.
Губы его что-то беззвучно произносили… Джессика напряглась, пытаясь понять, и уловила слово “охранник”. Он спрашивал: “Где охранник?”
А охранником был Висенте. Он заступил примерно час назад — видимо, сильно запоздав, — и между ним и Рамоном, дежурившим раньше, возник горячий спор… Рамон что-то в ярости ему кричал. А Висенте отвечал как бы спьяну… Джессика не вслушивалась в спор — ее, как всегда, прежде всего радовало, что Рамон уходит: уж очень он был жестокий и непредсказуемый, он требовал, чтобы узники молчали, а все другие охранники разрешали переговариваться.
Сейчас, повернув голову, Джессика увидела Висенте. Он сидел на стуле в конце клеток, и из окна его не было видно. Джессике показалось, что глаза его закрыты. Автомат стоял с ним рядом, прислоненный к стене. А с перекладины свисала керосиновая лампа, при свете которой она увидела лицо Партриджа.
Осторожно, чтобы Висенте, вдруг очнувшись, ничего не заметил, Джессика в ответ на молчаливый вопрос Партриджа мотнула головой в сторону охранника.
Джессика снова напряглась. И на третий раз поняла: “Позови его!”
Джессика кивнула, показывая, что поняла. Сердце у нее усиленно билось. Раз Гарри тут, подумала она, значит, помощь, на которую они так долго надеялись, все-таки пришла.
— Висенте! — достаточно громко, чтобы он проснулся, позвала она. И чуть погромче повторила:
— Висенте!
На этот раз он шевельнулся. Открыл глаза и посмотрел на Джессику, она поманила его. Висенте стал приподниматься; наблюдая за ним, Джессика поняла, что он пытается внутренне собраться, прочистить мозги от пьяного тумана. Он пошел было к ней, затем быстро вернулся за автоматом. Держал его, как она заметила, деловито, явно готовый при необходимости пустить оружие в ход.
Она понятия не имела, что задумал Гарри. Чувствовала только, как нарастает в ней волнение и напряжение, — момент, о котором она так мечтала, наступил, а она уже боялась, что он никогда не наступит.

Партридж стоял под окном, пригнувшись, сжимая в руке “браунинг” с глушителем. Пока все шло по плану, но он знал, что самая трудная и решающая часть операции еще впереди.
Ближайшие секунды поставят перед ним необходимость выбора, и решать придется мгновенно. Одно хорошо: Джессика действует умело, быстро все понимает и соображает — совсем как когда-то.
Он услышал, как она дважды окликнула охранника: в глубине сарая зашуршало, и раздались шаги. Партридж затаил дыхание, готовясь нырнуть под амбразуру, если охранник посмотрит в его сторону.
Но тот не посмотрел. Он стоял спиной к Партриджу, лицом к Джессике, позволяя таким образом Партриджу лучше оценить ситуацию.
Первое, что он заметил: у охранника был автомат и, судя по тому, как тот держал оружие, ясно было, что он умеет им пользоваться. “Браунинг” Партриджа был игрушкой в сравнении с автоматом.
Вывод напрашивался неизбежный: придется убить охранника, причем надо успеть выстрелить первым.
Однако на пути к цели было препятствие: Джессика стояла как раз позади охранника и выстрел в охранника мог задеть Джессику.
Партридж вынужден был рискнуть. Другого шанса у него не будет и другого выбора тоже. Все зависит от сообразительности и быстроты реакции Джессики. И, набрав в легкие воздуха, Партридж громко, отчетливо крикнул:
— Джессика, падай на пол!
Охранник мгновенно повернулся, поднял автомат. Но “браунинг” Партриджа был уже нацелен на него. Партридж вспомнил совет инструктора: “Если хочешь убить, не целься в голову. Как бы осторожно ты ни нажимал на гашетку, ствол может вздернуться, и пуля может пролететь выше головы. Поэтому целься в сердце или чуть ниже. И даже если пуля пролетит выше сердца, она все равно наделает немало неприятностей — по всей вероятности, убьет человека, если же нет, у тебя будет время для второго выстрела”.
Партридж нажал на спусковой крючок, и “браунинг” издал легкое “пфт!”. Выстрел попал охраннику в грудь, как раз в область сердца, и показалась кровь; он упал вместе с автоматом — стук автомата об пол был единственным звуком, раздавшимся в ночи.
Партридж повернулся к двери, ведущей из сарая, — мимо него мелькнула тень. Это был Минь Ван Кань, стоявший, как было велено, за его спиной… Минь кинулся к охраннику, держа наготове свой “узи”, и кивком подтвердил Партриджу, что тот мертв. Затем Минь подошел к клетке Джессики и, увидев замок, спросил:
— Где ключ?
— Где-то там, где сидел охранник, — сказала ему Джессика. Тем временем Никки зашевелился в соседней клетке.
— Мам, что происходит?
— Все хорошо, Никки. Все хорошо.
Никки увидел какие-то новые фигуры — Партриджа, приближавшегося к нему с автоматом в руке, и Миня, снимавшего ключи с гвоздя.
— Кто это, мам?
— Друзья, дорогой. Очень хорошие друзья. Никки, все еще сонный, просиял. Тут он увидел лежащую на земле фигуру, расползающуюся лужу крови и воскликнул:
— Это же Висенте! Они убили Висенте! Зачем?
— Тихо, Никки! — сказала Джессика.
— Мне вовсе не хотелось это делать, Николае, — негромко произнес Партридж. — Но иначе он пристрелил бы меня. А в таком случае я не смог бы забрать отсюда тебя и твою маму — мы ведь за этим сюда прилетели.
Никки вдруг узнал его:
— Вы мистер Партридж, да?
— Да.
— Благослови тебя Бог, Гарри! — воскликнула Джессика. — Милый Гарри!
— Мы еще далеко не выбрались из этой катавасии, — тихо предупредил их Партридж, — и нам предстоит долгий путь. Действовать надо быстро.
Тем временем Минь принес ключи и стал их пробовать один за другим, пытаясь открыть клетку Джессики. Наконец замок поддался. Дверь широко распахнулась, и Джессика вышла на волю… А через несколько секунд свободен был и Никки, и они с Джессикой кинулись друг другу в объятия.
— Помоги-ка мне! — сказал Партридж Миню. А Никки ровным голосом произнес:
— Правильно вы сделали, что застрелили Висенте, мистер Партридж. Он нам, конечно, иногда помогал, но он же из ихних. А они убили дедушку и отрезали мне два пальца, так что теперь я уже не смогу играть на рояле. — И он протянул ему свою забинтованную руку.
— Зови меня Гарри, — сказал Партридж. — Да, я знал про то, что случилось с твоим дедом и про твои пальцы. И мне ужасно жаль.
— А вы знаете про Стокгольмский синдром, Гарри? — раздался все такой же ровный голос. — Моя мама знает. Если хотите, она расскажет вам.
Партридж молча, внимательно смотрел на Никки. Он и раньше уже видел людей в состоянии шока, а тон, каким мальчик говорил, и подбор слов указывали на то, что он находится в шоке. И ему очень скоро потребуется помощь. Партридж обнял Никки за плечи. И почувствовал, как мальчик прижался к нему.
Партридж видел, что Джессика наблюдает за ними, — она явно жалела Висенте, как и Никки. Ей тоже хотелось бы, чтобы охранником был не он. Будь это Рамон, его смерть нисколько ее бы не смутила. И тем не менее слова Никки и его поведение поразили и ее.
Партридж покачал головой, стараясь показать, что Джессика не права.
— Пошли, — приказал Партридж.
Свободной рукой он взял автомат — оружие хорошее, и оно может пригодиться. Он положил также в карман две обоймы, которые нашел у мертвого охранника.
Минь уже стоял в дверях. Он взял свою камеру и запечатлевал сейчас их уход из сарая на фоне клеток. Минь пользовался специальными ночными линзами.
Со вчерашнего дня Минь вел съемки.
В этот момент к ним подскочил Фернандес, наблюдавший за другими строениями. И, задыхаясь, предупредил Партриджа:
— Сюда идет женщина! Одна. По-моему, вооружена. Времени на размышления не было. Все застыли на месте. Джессика находилась ближе всех к двери, хотя и немного в стороне. Минь стоял прямо напротив двери, остальные — в тени. Партридж поднял автомат. Хотя он понимал, что если выстрелит, то разбудит всю-деревню, до “браунинга” с глушителем он добраться не мог, так как для этого пришлось бы опустить автомат на землю.
Сокорро быстро вошла в сарай. Она была в халате и держала наготове “смит-и-вессон”. Джессика и раньше видела у Сокорро оружие, но револьвер всегда был в кобуре. Однако Сокорро явно не ожидала ничего необычного, хоть и держала оружие наготове.
— Рenep que escuchu…[84] — Тут она поняла, что перед ней вовсе не охранник, а взглянув налево, увидела Джессику. Вздрогнув, она воскликнула:
— Que haces?..[85]
То, что последовало, произошло так быстро, что никто потом не мог воспроизвести ход событий.
Сокорро нацелила револьвер на Джессику и, держа палец на спусковом крючке, шагнула к ней. Впоследствии решили, что она, по всей вероятности, хотела взять Джессику заложницей., А Джессика, заметив жест Сокорро, также быстро вспомнила приемы борьбы, которым она училась, но которые ни разу за время своего плена не применяла. Хотя порой ее так и подмывало их применить, она понимала, что в конечном счете сделает себе только хуже.
“Если противник сделал к вам шаг, — говорил бригадный генерал Уэйд во время занятий и демонстраций, — вам инстинктивно захочется шагнуть назад. Противник будет этого ожидать. Ни в коем случае этого не делайте! Наоборот: удивите его, шагните прямо к нему!”
С молниеносной быстротой Джессика подскочила к Сокорро и левой рукой изо всей силы ударила снизу по правой руке женщины. Рука Сокорро невольно взлетела вверх, пальцы раскрылись, и пистолет выпал из них. Все это заняло не более секунды — Сокорро и опомниться не успела, как оказалась без оружия.
Джессика же крепко обхватила двумя пальцами шею Сокорро под подбородком, сдавливая трахею, затрудняя ей дыхание. Сокорро потеряла равновесие. Тогда Джессика перевернула Сокорро и крепко сдавила ее. Будь они на войне — Джессика должна была бы переломить Сокорро шею и убить ее.
А Джессика никогда в жизни никого не убивала и потому медлила довести дело до конца. Она почувствовала, что Сокорро пытается что-то сказать:
— Отпусти меня.., я вам помогу.., я знаю дорогу.
— Ты можешь ей поверить? — спросил Партридж, подошедший к ним и слышавший, что говорит Сокорро.
Джессика снова помедлила. Ей вдруг стало жаль Сокорро: не такая ведь она была и злая. Джессике все время казалось, что за время пребывания в Америке, работая медсестрой Сокорро должна была стать более доброй. Заботилась же она о Никки, когда у него были ожоги, и потом, когда ему отрезали пальцы. И был тот случай, когда Сокорро в лодке, видя, какие они все трое голодные, сунула им плитку шоколада. Сокорро облегчила им жизнь и в сарае, велев проделать дыры в стене.., ослушалась Мигеля и разрешила Джессике побыть в клетке у Никки…
И в то же время Сокорро с самого начала принимала участие в похищении, и это она, когда Никки отрезали пальцы, рявкнула:
“Заткнись! Ты не помешаешь тому, что должно произойти”.
Затем в голове Джессики прозвучали слова Никки, которые он произнес всего несколько минут назад: “Правильно вы сделали, что застрелили Висенте, Гарри… Он нам, конечно, иногда помогал, но он же из ихних… А вы знаете про Стокгольмский синдром, Гарри?.. Моя мама знает…”
Бойтесь Стокгольмского синдрома!
И Джессика, покачав головой, сказала Партриджу:
— Нет!
Их взгляды встретились. Гарри был потрясен умением, с каким Джессика провела схватку с Сокорро. Интересно, где она этому научилась и зачем. Впрочем, сейчас имело значение только то, что она приняла решение и ее глаза спрашивали его. Он кивнул. Джессика крепко сжала пальцы, и тело Сокорро осело.

Группа во главе с Партриджем тихо прошла через темную деревню, никого не встретив на своем пути. У причала их ждал Кен О'Хара. — Я думал, вы уж никогда не придете, — сказал он.
— У нас были проблемы, — сказал ему Партридж. — Давай быстро! Которая лодка?
— Вот эта. — Лодка была открытая, деревянная, около тридцати футов длиной, с двумя подвесными моторами. Два каната удерживали ее у причала. — Я поднабрал горючего с других лодок. — И О'Хара показал на несколько пластмассовых канистр, лежавших на корме.
— Все на борт! — скомандовал Партридж.
Ранее луна на три четверти была скрыта облаками. Теперь стало намного светлее — особенно на воде.
Фернандес помог Джессике и Никки залезть в лодку. Джессика мелко дрожала, ее мутило после убийства Сокорро. Минь, снимавший все происходящее, вскочил в лодку, когда О'Хара, отвязав веревки, уже отталкивался веслом. Фернандес схватил второе весло, и они с О'Харой направили лодку к середине реки.
Окидывая взглядом реку, Партридж увидел, что О'Хара зря времени не терял. Несколько лодок уходили под воду около берега, другие уносило течением.
— Я вытащил из некоторых затычки. — О'Хара указал на ближайшие лодки. — Этими снова можно будет пользоваться, но не сразу. А пару хороших моторов я выбросил в реку.
— Отлично, Кен! — Правильно он поступил, подумал Партридж, что взял с собой О'Хару.
Когда они отчаливали, Партридж посмотрел на часы: было 2.35 ночи. В 2.50 Партридж велел О'Харе запускать моторы, О'Хара резко дернул за трос. Мотор мгновенно заработал… То же проделал он и со вторым мотором. Лодка рванулась вперед.
Небо было ясное. Яркая луна, отражаясь в воде, помогала им держать путь по извилистой реке.
Выбрав путь по реке, Партридж тем самым исключал встречу на шоссе. Теперь выбирать надо было между посадочной площадкой, которой пользовались торговцы наркотиками и куда Партридж и его группа могли прибыть через полтора часа, и более удаленной взлетно-посадочной полосой в Сионе, куда плыть по реке придется часа три, да потом еще три мили идти по джунглям, что, как знали, нелегко.
Добраться до Сиона к восьми утра будет трудновато. С другой стороны, на площадку, используемую торговцами наркотиками, они прибудут за несколько часов до самолета, и, если погоня застигнет их там, придется принимать бой, который они наверняка проиграют, так как у противника будет больше людей и оружия.
Поэтому лучше и разумнее, пожалуй, избрать тот путь, который позволит им как можно дальше уйти от Нуэва-Эсперансы.
— Двигаемся на Сион, — сказал Партридж. — Как только высадимся, придется быстро идти через джунгли — это задача нелегкая, а потому постарайтесь по возможности отдохнуть.
Джессика постепенно успокаивалась — ее перестало трясти, тошнота исчезла. Воспоминание о том, как Сокорро в отчаянии шепотом молила ее, еще долго-долго будет с нею.
Но главное — Никки в безопасности.
Наблюдая за Никки, она заметила, что он все время держится рядом с Гарри Партриджем, порой буквально мешается под ногами. Гарри, словно магнит, притягивал Никки. Даже и сейчас, на лодке, он пристроился рядом с Гарри, прижался к нему, и Гарри, судя по всему, не против такой близости. Гарри обхватил Никки за плечи, и они как бы слились воедино.
Джессике было это приятно. Частично чувства Никки объяснялись тем, что Гарри в его глазах — а иначе и быть не могло, подумала она, — был прямой противоположностью злоумышленникам, этой банде, по чьей милости они пережили такие ужасы, — Мигелю, Баудельо, Густаво, Рамону.., и другим — известным и неизвестным.., ну и, конечно, Висенте и Сокорро.
Но было тут и еще кое-что. Инстинкт никогда не обманывал Никки. В свое время Джессика любила ведь Гарри — да в известном смысле любила и сейчас, — особенно когда к любви прибавилась благодарность. Поэтому нет ничего удивительного в том, что ее сын разделял это чувство.
Сейчас Никки, казалось, спал, притулившись к Партриджу. Осторожно переложив мальчика, Партридж пересел к Джессике. Фернандес, заметив это, тоже пересел, чтобы не нарушилось равновесие в лодке.
Как ч Джессика, Партридж думал о прошлом… Даже за то короткое время, пока они были вместе, он увидел, что она не изменилась. Все, что так восхищало его в ней — смекалка, воля, тепло, ум и изобретательность, — все эти качества по-прежнему присутствовали. Партридж чувствовал, что, побудь он с Джессикой подольше, — и старая любовь оживет. Будоражила мысль — вот только этого никогда не будет.
Джессика повернулась к нему лицом, как бы прочтя его мысли. Он еще с тех далеких дней помнил, что так часто бывало.
— Тебе случалось терять надежду, пока ты была там? — спросил он.
— Временами я была близка к этому, хотя совсем никогда не теряла, — ответила Джессика. И улыбнулась:
— Конечно, если бы я знала, что ты взялся нас спасать, я бы чувствовала себя иначе.
— Мы же все-таки одна команда, — сказал он. — И Кроуф — часть ее. Он пережил ад, как и ты. Вы оба будете очень нужны друг другу дома.
Она поняла и подтекст: Партридж вернулся в ее жизнь лишь ненадолго, он скоро исчезнет из нее опять.
— Эта мысль греет меня, Гарри. А что ты станешь делать? Он передернул плечами:
— По-прежнему буду заниматься репортажами. Где-нибудь ведь непременно будет идти война. Войны все время идут.
— А между войнами?
Есть вопросы, на которые нет ответа. Партридж переключил разговор на другое:
— Славный у тебя Никки — такого мальчика и я бы хотел иметь.
“И вполне мог бы, — подумала Джессика. — Много лет назад у нас мог бы быть общий ребенок…”
Партридж невольно подумал о Джемме и их неродившемся сыне.
Он услышал, как Джессика вздохнула:
— Ох, Гарри!
Оба молчали, слушая рокот моторов и плеск волны за кормой. Затем Джессика протянула руку и сжала его пальцы.
— Спасибо, Гарри, — сказала она. — Спасибо за все — за прошлое, за настоящее.., дорогая моя любовь.

Глава 17

Мигель трижды выстрелил в воздух, разрывая тишину: это самый быстрый способ поднять тревогу.
Всего минуту назад он обнаружил трупы Сокорро и Висенте. Было 3.15 ночи и, хотя Мигель этого не знал, прошло ровно сорок минут с тех пор, как лодка с Партриджем и остальными отплыла от причала Нуэва-Эсперансы.
Ярость Мигеля была дикой и неуемной. Он схватил стул, на котором сидел охранник в сарае, и швырнул его о стену, — стул разлетелся на куски. С какой радостью он убил бы кистенем и потом разрубил бы на части всех, кто повинен в том, что пленники бежали.
К сожалению, двое из них были уже мертвы. И Мигель сознавал, что вина в известной мере лежит и на нем.
Он, конечно же, недостаточно следил за дисциплиной. Сейчас, когда было уже поздно, он ясно это понял. С тех пор как они сюда прибыли, он поубавил бдительности. Ночью поручал другим оберегать пленников, в то время как должен был следить за этим сам.
Причиной была его слабость к Сокорро. Он еще в Хакенсаке воспылал к ней — и до похищения, и после. Даже сейчас он вспоминал, с какой усмешечкой в день их отъезда она сказала ему про катетеры, вставленные узникам на время пути:
“Это такие трубки, которые вставляют мужикам в член, а бабам в дырку. Enriendes?”[86]
Да, он понимал. Понимал он и то, что она дразнит его, как дразнила других в Хакенсаке — к примеру, в ту ночь, когда вдруг вздумала переспать с Карлосом, так что Рафаэль, которому она до того отказала, все слышал и чуть на стенку не лез от ревности.
Но в ту пору у Мигеля были другие заботы и обязанности, и он сурово подавлял в себе всякие мысли о Сокорро.
А в Нуэва-Эсперансе дело обстояло иначе. Дни тянулись тут медленно, как и ночи, и Сокорро, уступив его домогательствам, открыла ему дверь в рай.
С тех пор они много времени проводили вместе, иногда и днем, а ночью — всегда, и она оказалась самой изощренной и совершенной любовницей, какую он когда-либо знал. Под конец он стал ее рабом и, словно наркоман, живущий от укола до укола, не думал ни о чем другом.
И теперь он за это расплачивался.
Сегодня ночью, ублаготворенный, как никогда, он заснул глубоким сном. Затем, минут двадцать назад, проснулся с намерением снова овладеть Сокорро, но, к своему огорчению, не обнаружил ее рядом. Какое-то время ждал ее. И поскольку она не возвращалась, вышел посмотреть, где она, прихватив с собой пистолет-автомат, с которым никогда не расставался.
То, что он увидел, сразу вернуло его в мрачный мир реальности. Мигель с горечью подумал, что, по всей вероятности, заплатит за это жизнью, когда “Сендеро луминосо” узнает про исчезновение пленников, особенно если не удастся их вновь захватить. Значит, главное — захватить их, любой ценой!
Сейчас, разбуженные его выстрелами, из домов выскочили охранники во главе с Густаво.
— Maldita escoria, — заорал он на них, — imbuciles inser-vibles! Роr su estupidez… Nunca vigilar! Solo dormir у tomar! Sin cuidar!.. los presos de mierda se escaparon.[87]
Выбрав в качестве мишени Густаво, Мигель накинулся на него:
— Ах ты, чертов идиот! Паршивый пес, и тот сумел бы лучше поставить дело! Пока ты дрых, сюда явились люди, и ты стал их пособником! Тотчас выясни, откуда они пришли и как ушли. Должны же остаться следы!
Густаво вернулся через несколько минут.
— Они ушли по реке! — объявил он. — И несколько лодок исчезли, а другие затонули!
Мигель в ярости кинулся к причалу. То, что он там обнаружил, довело его ярость до кипения. Тем не менее он понимал, что, если не остынет и не возьмет себя в руки, ему не удастся спасти дело. И усилием воли он заставил себя спокойно подумать.
— Нужно выбрать две наилучшие лодки из тех, что еще на плаву, с двумя моторами каждая, — сказал он Густаво по-испански. — И чтоб они были готовы не через десять минут, а сейчас! Возьми всех! И чтоб работали быстро, быстро, быстро! Потом всем собраться па причале с оружием и быть готовыми к отплытию.
Взвесив все возможности, он решил, что люди, вызволившие пленников, прибыли, безусловно, по воздуху — это самый скорый и наиболее подходящий вид транспорта. Следовательно, покидать страну они будут так же, и едва ли они успеют это сделать.
“Освободители” могут воспользоваться любой из этих площадок, поэтому Мигель решил послать одну лодку с вооруженными людьми к ближайшей площадке, а вторую — в Сион. Сам он решил сесть в лодку, направлявшуюся в Сион…
А тем временем две наполовину затонувшие лодки подтащили к берегу и стали вычерпывать воду. К группе “Сендеро” присоединились жители деревни. Все они знали, что, если руководство “Сендеро луминосо” разозлится на деревню, все население ее будет уничтожено. Подобное уже случалось.
Как ни спешили работавшие, они не смогли выехать в срок, намеченный Мигелем. Но за несколько минут до 4 часов утра обе лодки уже двигались по течению на северо-запад, подгоняемые запущенными на всю мощь моторами. Лодка Мигеля была более быстроходной и, после того как они отчалили от Нуэва-Эсперансы, скоро ушла вперед. У руля сидел Густаво.
Мигель, поглаживая “беретту”, которую он прихватил в дополнение к своему пистолету-автомату, снова почувствовал, как его захлестывает ярость. Он ведь так и не знал, кто освободил заложников. Но когда он их поймает и привезет назад — а он надеялся, что сумеет захватить их живыми, — уж он устроит им пытки — медленные и страшные.

Глава 18

Когда самолет “Чиенн-II” поднялся в воздух из аэропорта Лимы с первым проблеском зари, Кроуфорду Слоуну вспомнились слова из далекого прошлого: “Возьму я крылья утра и полечу в морскую даль…”
Вчера, в воскресенье, они “взяли крылья утра” и полетели не к морю, а в глубину суши, но полет этот ничего не дал. Сегодня они снова направлялись в глубь суши — в джунгли.
Рита сидела подле Слоуна во втором ряду. Впереди них сидели пилот Освальдо Зилери и молодой второй пилот Фелипе Герра.
Накануне они летали три часа над всеми тремя условленными местами. Хотя Слоуну всякий раз говорили, куда они подлетают, он с трудом отличал одно место от другого — такой бесконечной и непроницаемой казалась сельва с высоты.
— Это похоже на Вьетнам, — сказал он Рите, — только джунгли здесь еще гуще.
У каждого условленного места все четверо внимательно изучали местность, выискивая какой-либо сигнал или движение. Но ничего не было.
Слоун был в отчаянии, но он надеялся, что сегодня будет иначе.

Глава 19

Партридж понимал, что просчитался. Они намного запаздывали.
Выбирая Сион, он не подумал о том, что лодка может подвести их. Беда случилась через два часа после того, как они вышли из Нуэва-Эсперансы и им оставалось плыть еще час до места, где они бросят лодку и пойдут пешком.
Оба мотора работали хоть и громко, но ровно, как вдруг один из них пронзительно взвыл. Кен О'Хара тотчас сбавил скорость и выключил мотор. Вой и шум мотора сразу прекратились.
Второй мотор продолжал работать, но лодка продвигалась теперь значительно медленнее.
Перейдя на корму, Партридж спросил О'Хару:
— Это исправимо?
— Боюсь, едва ли. — О'Хара, сняв крышку с мотора, обследовал его внутренности. — Мотор перегрелся, потому так и взвыл. Несомненно, отказало охлаждающее устройство. Даже если бы у меня были инструменты и я мог разобрать мотор, потребовались бы новые детали, а поскольку у нас ни того, ни другого нет…
— Значит, мы никак не можем его починить?
— Извини, Гарри.
— А что будет, если мы все же его запустим?
— Какое-то время он поработает, а потом снова перегреется и мотор надо будет выбрасывать на свалку.
— Запускай, — сказал Партридж. — Другого выбора у нас нет — значит, выжмем из мотора все, что можно.
— Ты — шкипер, тебе и решать, — сказал О'Хара, хотя ему вовсе не хотелось гробить мотор, который при других обстоятельствах вполне можно было бы починить.
Как и предсказывал О'Хара, мотор несколько минут поработал, потом взвыл, возник запах гари, мотор заглох и завести его больше уже не удалось. Лодка снова поплыла медленнее — Партридж в тревоге то и дело поглядывал на часы.
Насколько он мог судить, скорость их продвижения сократилась вдвое. Значит, остаток пути они проделают не за час, а за два.
Проделали же они его за два с четвертью часа и теперь, в 6.50 утра, наконец увидели причал. Партридж и Фернандес определили его местоположение по карте, а также по тому, что на берегу валялись банки из-под содовой воды и прочий мусор. Теперь им придется за час проделать по джунглям три мили пути до взлетно-посадочной полосы в Сионе. Времени на этот путь у них оказалось куда меньше, чем они предполагали…
— Надо дойти, — сказал Партридж, объяснив Джессике и Никки, как обстоит дело. — Мы наверняка вымотаемся, но времени на отдых у нас не будет, в крайнем случае придется помогать друг другу. Фернандес поведет нас. Я буду замыкать.
Через несколько минут дно лодки царапнуло по песчаному берегу, и они прошлепали по воде к суше. Прямо перед ними в плотной стене джунглей был просвет.
Будь у них больше времени, Партридж попытался бы спрятать лодку или вытолкнуть ее на середину реки, чтобы она уплыла.
Прежде чем войти в джунгли, Фернандес вдруг остановился и знаком велел всем молчать. Он стоял, пригнув к земле голову, прислушиваясь. Он знал джунгли лучше всех остальных, и его слух острее воспринимал звуки.
— Слышите? — тихо спросил он Партриджа. Партридж прислушался, и ему показалось, что как бы легкий стрекот доносился с той стороны, откуда они приплыли.
— Что это? — спросил он.
— Лодка, — ответил Фернандес. — Она еще далеко, но идет быстро.
Они мгновенно нырнули в джунгли.
Тропа оказалась не такой трудной, как та, по которой Партридж и его команда шли в Нуэва-Эсперансу три дня назад. Было ясно, что этой тропой чаще пользовались, так как она была лишь слегка заросшей и всюду проходимой.
Однако ловушки подстерегали их. Почва была неровная, из нее торчали корни и то и дело попадались такие места, где нога проваливалась в тину или в воду.
— Внимательно следите, куда шагаете, — предупредил их Фернандес, шедший впереди.
— Ни к чему нам кого-то еще нести. Я и так весь взмок, — заметил Партридж, стараясь говорить весело, чтобы поддержать у всех хорошее настроение.
А они действительно все взмокли. Как и на пути туда, жара стояла удушающая, а дальше будет еще жарче. Да и насекомые не ленились.
Главное, что тревожило Партриджа, — сколько протянут Джессика и Никки при такой нагрузке? Он все же решил, что Джессика выдержит: характера у нее хватит да и выносливости тоже. А вот Никки сникал.
Вначале Никки шел сзади, явно желая быть поближе к Партриджу. Но Партридж настоял на том, чтобы они с Джессикой шли впереди, сразу за Фернандесом.
— Мы потом будем вместе, Никки, — сказал Партридж. — А сейчас я хочу, чтобы ты был с мамой.
Никки с явной неохотой послушался.
Партридж понимал: если в лодке, чей мотор они слышали, едут преследователи, нападение произойдет сзади. Тогда он постарается отразить атаку, а остальные пойдут дальше. Он уже проверил готовность автомата, который нес на плече, и положил в карман две обоймы, чтобы легче было их достать, Партридж снова взглянул на часы: 7.35 утра. Они шли почти сорок минут. Памятуя о том, что встреча с самолетом назначена на восемь, он надеялся, что они уже покрыли три четверти пути.
Через несколько минут им пришлось остановиться.
По иронии судьбы именно Фернандес, предупреждавший остальных о том, что надо идти осторожно, попал ногой в переплетение корней и упал. Партридж кинулся к нему, но Минь уже поднял Фернандеса, а О'Хара пытался высвободить его ногу; лицо Фернандеса было перекошено от боли.
— Что-то я себе, видно, повредил, — сказал он Партриджу. — Вы уж меня извините. Подвел я вас.
Когда ногу высвободили, оказалось, что Фернандес не может на нее ступить — такая при этом возникает боль. У него была явно сломана или сильно растянута лодыжка.
— Не правда, ты никогда нас не подводил, — сказал Партридж. — Ты был нашим гидом и хорошим товарищем, и мы тебя понесем. Сейчас сделаем носилки.
— На это нет времени. Я не говорил вам, Гарри, но я слышу: преследователи идут за нами, они недалеко. Уходите, а меня бросьте.
К ним подошла Джессика.
— Мы не можем оставить его тут, — сказала она Партриджу.
— Один из нас может взвалить его на спину, — сказал О'Хара. — Попробую я.
— В такую-то жару? — Фернандес явно начинал злиться оттого, что они не уходят. — Да вы и сотни ярдов со мной не пройдете.
Партридж собрался было возражать, но понял: Фернандес прав.
— Мы вернемся за тобой — если это в человеческих силах и на посадочной площадке будет самолет, — сказал Партридж.
— Не теряйте времени, Гарри. Мне еще надо быстро кое-что вам сказать. — Фернандес сидел рядом с тропой, привалившись к дереву, Партридж опустился перед ним на колени. Джессика — тоже. — У меня жена и четверо детей, — сказал Фернандес. — Мне будет легче, если я буду знать, что кто-то о них позаботится.
— Ты же работаешь на Си-би-эй, — сказал Партридж, — и Си-би-эй все сделает для твоей семьи. Даю тебе слово — это официально. Дети получат образование и вообще все, что нужно.
Фернандес кивнул, затем указал на ружье, которое он нес и которое теперь лежало рядом с ним.
— Возьмите-ка это. Оно может вам понадобиться. Но я не хочу, чтоб меня брали живым. Так что дайте мне револьвер.
Партридж дал ему “браунинг”, предварительно сняв глушитель.
— Ох, Фернандес! — Голос у Джессики прервался, глаза наполнились слезами. — Мы с Никки стольким вам обязаны. — Она нагнулась и поцеловала его в лоб.
— Идите же!.. Не тратьте зря времени, не теряйте то, что нам удалось выиграть!..
Джессика поднялась с колен, а Партридж наклонился, крепко обнял Фернандеса и поцеловал его в обе щеки. Минь и О'Хара ждали своей очереди проститься.
Партридж выпрямился и пошел. Не оглядываясь.
Как только Мигель увидел лодку возле тропы, ведущей в джунгли, он сразу признал в ней моторку из Нуэва-Эсперансы и порадовался, что решил поехать с группой, направлявшейся в Сион.
Еще больше порадовался он, когда Рамон, выскочив из их лодки, кинулся к той, другой, и объявил:
— Un motor esta caliente, el otro frio — fundido.[88] Группа бандитов из “Сендеро луминосо” состояла из семи хорошо вооруженных людей. Мигель сказал им по-испански:
— Эти подонки-буржуи не могут далеко уйти. Мы их нагоним и хорошенько проучим! Обрушимся на них, как гнев Гусмана!..
Раздалось нестройное “ура”, и они быстро двинулись в джунгли.

— Мы прилетели на несколько минут раньше, — сказала Рита Эбрамс пилоту, когда внизу показалась взлетно-посадочная полоса в Сионе, первый пункт их воздушного маршрута. Рита только что смотрела на часы: было 7.55 утра.
— Покружим и понаблюдаем, — сказал он. — Во всяком случае, это наименее вероятное место встречи с вашими друзьями.
Как и накануне, все четверо — Рита, Кроуфорд Слоун, Зилери и второй пилот Фелипе — впились взглядом в простиравшийся под ними зеленый ковер. Они выискивали малейшие признаки движения — особенно возле короткой, обрамленной деревьями взлетно-посадочной полосы… И снова, как накануне, — никаких признаков жизни.

А на тропе в джунглях Никки все труднее было идти. Джессика и Минь помогали ему, подхватив под руки и приподнимая над наиболее труднопроходимыми местами. Всем было ясно, что Никки скорее всего придется нести, но пока они берегли силы.
Прошло минут десять с тех пор, как они оставили Фернандеса. Теперь впереди шел Кен О'Хара. Партридж снова шел сзади и время от времени оглядывался. Пока ничего заметно не было.
Листва над их головой стала вроде бы редеть, больше света проникало сквозь ветки, и тропа стала шире. Партридж надеялся, что это указывало на близость взлетной полосы. В какой-то момент ему даже показалось, что он слышал гул самолета, но не был в этом уверен. Он снова взглянул на часы: было почти 7.55.
В этот момент сзади послышался короткий резкий треск — бесспорно, звук выстрела. Должно быть, это Фернандес, подумал Партридж. Даже “браунингом”, с которого Партридж намеренно снял глушитель, Фернандес воспользовался так, чтобы в последний раз оказать им услугу: предупредить, что погоня близко. И, как бы в подтверждение, раздалось несколько выстрелов.
Наверное, преследователи, увидев Фернандеса — по всей вероятности, уже мертвого, — решили, что и другие где-то близко, и на всякий случай выпустили несколько очередей. Затем стрельба почему-то прекратилась.
Партридж чувствовал, что силы его подходят к концу. Последние пятьдесят часов он почти не спал и довел себя до точки. Он подумал, что больше всего ему хочется сбросить с себя все обязанности… Когда эта история окончится, он продолжит отпуск, который только что начался, и уж так скроется, чтобы никто не мог его найти… И, куда бы он ни поехал, надо будет взять с собой Вивиен — единственную женщину, которая еще любила его: Джессика и Джемма — это прошлое; а Вивиен могла стать будущим. Пожалуй, до сих пор он вел себя с нею не вполне честно, надо все-таки жениться на ней… Ведь еще не поздно… А он знал, что Вивиен хотела бы этого. Усилием воли Партридж вернулся в настоящее.
Они внезапно вышли из джунглей. Перед ними была взлетно-посадочная полоса! В небе кружил самолет! Кен О'Хара, — на которого всегда можно положиться, подумал Партридж, — уже вставлял зеленую капсулу в ракетницу, которую все это время нес. Зеленая ракета значила: “Садитесь спокойно, все в порядке”.
Тут сзади раздалось два выстрела — на сей раз совсем близко.
— Давай красную ракету, не зеленую! — крикнул Партридж. — И быстро!
Красная ракета означала: “Садитесь как можно быстрее, мы в опасности!”

Было начало девятого. В самолете, над сионской взлетно-посадочной полосой, Зилери повернул голову к Рите и Слоуну и сказал:
— Никаких признаков. Полетели в два других места. Он развернул самолет. В этот момент Кроуф Слоун воскликнул:
— Стой! Кажется, я что-то видел. Где-то там. — Слоун показал, где именно. — Я не уверен, что показываю точно. Просто мне.., мне показалось… — В голосе его звучала неуверенность.
Зилери сделал круг. Снова все они вглядывались в землю. Завершая круг, пилот сказал:
— Ничего не вижу. По-моему, надо лететь дальше. В этот момент в воздух взлетела красная ракета.

О'Хара выпустил и вторую красную ракету.
— Хватит. Они нас видели, — сказал Партридж. Самолет уже повернул к ним. Теперь Партриджу необходимо было знать, где будет нос самолета, когда он приземлится. Тогда он сумеет занять нужную позицию, чтобы отстреливаться от преследователей, пока Никки и Джессика будут садиться в самолет.
“Чиенн-II” круто спускался, быстро теряя высоту, значит, самолет пролетит над их головой. И сядет хвостом к тропе, откуда доносилась стрельба. Партридж оглянулся. Никого не было видно, хотя стрелять продолжали. По всей вероятности, преследователи шли и стреляли вслепую в надежде, что пуля кого-нибудь настигнет.
— Веди Джессику и Никки на полосу — быстро! — и оставайся с ними! — сказал он O'Xape. — Когда самолет докатит до конца дорожки, он повернет назад. Бегите к нему и садитесь. Ты меня слышал, Минь?
— Слышал! — И прилипнув глазом к камере, как ни в чем не бывало продолжал снимать…
— А как же ты, Гарри? — с тревогой спросила Джессика.
— Я буду отстреливаться, чтобы прикрыть вас, — сказал он ей. — Как только вы сядете в самолет, я присоединюсь к вам. Идите же!..
Не успели О'Хара, Джессика и Никки отойти от Партриджа, как он увидел несколько фигур, продвигавшихся по джунглям с автоматами наперевес.
Партридж залег за маленьким бугорком. Растянувшись на животе, он нацелил автомат на движущиеся фигуры. И, нажав на спусковой крючок, увидел, как упал один из наступающих; остальные кинулись в укрытие. В тот же момент он услышал, как “Чиенн-II” пронесся над самой его головой. Хотя Партридж и не проследил за ним взглядом, он знал, что самолет садится.

— Вот они! — воскликнул чуть ли не истерически Кроуфорд Слоун. — Я их вижу! Джессику и Никки!
Самолет бежал на большой скорости, подскакивая на неровной земле. Конец полосы приближался, и Зилери изо всех сил нажал на тормоза. В самом конце полосы пилот затормозил, выключил один мотор, развернул самолет, и они покатили назад, к противоположному концу.
“Чиенн-II” остановился как раз возле того места, где ждали Джессика, Никки и О'Хара. Сначала Никки, за тем Джессика и О'Хара залезли в машину. За ними следовал Минь.
Кроуфорд, Джессика и Никки кинулись друг другу в объятия, а О'Хара воскликнул:
— Там, впереди, Гарри. Надо взять его. Он задерживает террористов.
— Я вижу его, — сказал Зилери. — Держись! — Он снова включил дроссели, и самолет рванулся вперед.
В дальнем конце взлетно-посадочной полосы Зилери снова развернул самолет. Теперь он стоял в том же положении, в каком сел, — готовый к взлету, но со все еще открытой дверью. Сквозь нее слышны были выстрелы.
— Не мешало бы вашему другу поспешить. Я хочу побыстрее убраться отсюда. — Голос у Зилери звучал взволнованно.
— Сейчас прибежит, — сказал Минь. — Он видел нас и мигом будет тут.

Партридж не только слышал, но и видел самолет. Бросив взгляд через плечо, он понял, что самолет подкатил к нему совсем близко — ближе некуда. Их разделяло всего сто ярдов. Он побежит быстро, пригнувшись. Но сначала надо дать залп по джунглям, который удержит их в укрытии, пока он добежит до самолета.
Партридж вставил в автомат новую обойму. Нажал на спусковой крючок и держал автомат, сея смерть по обе стороны тропы. Как только началась стрельба, его охватил давний боевой азарт.., чувства обострились, по жилам побежал адреналин, кровь потекла быстрее — это была неподвластная рассудку безумная завороженность звуками и зрелищем битвы…
Расстреляв всю обойму, он бросил автомат, вскочил на ноги и побежал, пригнувшись вдвое. Самолет был перед ним. Он знал, что добежит!
Партридж пробежал треть пути, когда пуля попала ему в ногу. Он тотчас упал. Все произошло так быстро — он не сразу осознал, что случилось.
Пуля вошла сзади в правое колено и раздробила чашечку. Идти он не мог. На него накатила страшная, непереносимая боль. И он понял, что никогда ему не добраться до самолета. Понял он и то, что время истекло. Самолету надо улетать. А ему придется поступить так, как поступил Фернандес.
Собрав последние силы, Партридж приподнялся и махнул самолету — улетай. Главное сейчас, чтобы они его поняли.
Минь стоял в двери самолета и снимал. Он держал Партриджа в объективе и засек тот момент, когда в него попала пуля. Второй пилот Фелипе стоял рядом с Минем.
— Его подстрелили! — воскликнул Фелипе. — По-моему, худо дело. Он машет, чтоб мы улетали. Услышав это, Слоун кинулся к двери.
— Мы должны его забрать!
— Да, о да! — воскликнула Джессика.
— Пожалуйста, не улетайте без Гарри, — взмолился Никки. Минь, бывший на войне, реалистичнее всех смотрел на вещи:
— Не можем мы этого сделать. Нет времени. Минь видел в свой объектив приближавшуюся группу “Сендеро”. Они уже достигли периметра взлетно-посадочной полосы и бежали, стреляя на ходу. Как раз в этот момент несколько пуль попало в самолет.
— Я улетаю, — сказал Зилери.
Минь вместе с камерой рухнул на спину. Фелипе быстро закрыл и запер дверь.
Машина набирала скорость, и Зилери потянул на себя руль. “Чиенн-II” оторвался от земли и пошел вверх.
Джессика и Никки, обхватив друг друга, громко рыдали, Слоун сидел, прикрыв глаза, медленно покачивая головой, словно не веря тому, что он видел.
Минь, прижав камеру к окну, снимал последние кадры того, что происходило внизу.

А на земле Партридж увидел, что самолет взял разбежку. И увидел еще кое-что. Боль туманом застилала ему глаза, и тем не менее он увидел в двери убегающего самолета фигуру в форме “Алиталии”. Человек махал ему рукой. Прощаясь.
И у него потекли долго сдерживаемые слезы. Еще несколько пуль вошли в его тело…

Глава 20

Глядя на труп Гарри Партриджа, Мигель дал себе слово, что никогда больше не допустит такого провала.
На первой стадии похищения, сложной и требовавшей максимума изобретательности, ему грандиозно везло. А на второй стадии, когда все, казалось бы, должно было пройти легко и без осложнений, он так же грандиозно оплошал.
Вытекавший из этого урок был ясен: ничто не бывает легко и несложно. Ему следовало понять это уже давно.
Но теперь он запомнит этот урок навсегда.
Что же дальше?
Во-первых, надо бежать из Перу. Если он останется, его жизнь гроша ломаного не будет стоить — уж “Сендеро луминосо” позаботится об этом.
Даже в Нуэва-Эсперансу ему возвращаться нельзя.
По счастью, в этом не было надобности. Перед отъездом, предвидя возможность того, что произошло, он запрятал все свое состояние — включая большую часть пятидесяти тысяч долларов, полученных от Хосе Антонио Салаверри во время последнего посещения ООН, — в пояс, который сейчас был на нем. Он чувствовал их.
Этих денег вполне достаточно, чтобы перебраться из Перу в Колумбию. А сейчас он намеревался вернуться в джунгли. В двадцати пяти километрах отсюда есть взлетно-посадочная полоса, на которую часто прилетают самолеты с колумбийскими пилотами, перевозящими наркотики. Мигель знал, что сможет заплатить за то, чтобы они взяли его с собой в Колумбию, а там он будет в безопасности.
Если кто-то из группы попытается остановить его, Мигель этого человека убьет. Но Мигель сомневался, чтобы кто-либо пошел на такое. Из семерых, приехавших с ним сюда, в живых осталось только четверо — Рамона и еще двоих убил этот гринго, который лежал сейчас у его ног, — неизвестно, кто он, но стрелок хороший.
Даже в Колумбии репутация Мигеля несколько потускнеет из-за провала в Нуэва-Эсперансе, но продлится это недолго. В противоположность “Сендеро луминосо”, колумбийские картели по торговле наркотиками не отличаются фанатизмом. Люди, ими руководящие, безжалостны — да, но они прежде всего прагматики и бизнесмены. А у Мигеля талант анархиста-террориста. Он еще понадобится подобным картелям.
Мигель недавно слышал о готовящемся плане превратить ряд маленьких и средней величины стран в такой же источник снабжения картелей наркотиками, как Колумбия. Он не сомневался, что этот план позволит ему использовать свои особые таланты.
С демократией в Колумбии было покончено. Оставалось еще несколько витрин для показухи, но и они исчезали по мере того, как по приказу могущественных боссов-миллиардеров, заправлявших картелями, убивали тех немногих, кто еще верил в давно ушедшие в прошлое дни. Для того чтобы наркобизнес мог внедриться и начать хозяйничать в других странах, необходимо превратить их в подобие Колумбии, где царила бы коррупция в правительственных или околоправительственных кругах. Тогда картели — коварно и втихую — станут сильнее правительств, после чего, как это произошло в Колумбии, обратного хода уже не будет.
В качестве возможных объектов “колумбинизации” упоминалось четыре страны. Это — Боливия, Эль-Сальвадор, Гватемала и Ямайка. Со временем этот список может быть пополнен и другими странами.
И Мигель решил, что при его уникальном опыте и способности к выживанию он, по всей вероятности, еще надолго будет обеспечен работой.

Глава 21

На борту “Чиенн-II” несколько минут все молчали, не в силах говорить. Кроуф Слоун сидел, крепко обхватив и прижав к себе Джессику и Никки. Наконец он поднял опущенную голову и спросил Минь Ван Каня:
— Я насчет Гарри.., ты что-нибудь еще видел?
Минь удрученно кивнул:
— Я снимал его. В него попало еще несколько пуль. Так что никаких сомнений.
Слоун вздохнул:
— Он ведь был у нас лучшим…
— Самым лучшим, — поправил его Минь неожиданно твердым голосом. — И как корреспондент. И как человек. Я немало повидал людей и за все эти годы не встречал ни одного хотя бы близко похожего на Гарри. — Он произнес это чуть ли не с вызовом. Минь знал одинаково долго и Слоуна, и Партриджа.