1 2 3 4 5 6 7 8 9 
    
Луис не мог следить ни за женой, ни за дочерью. Он ел завтрак, мысленно снова и снова возвращаясь к случившемуся. Мысленно Луис придумывал разные окончания произошедшему. Например: Гадж пошлепал дальше, когда они закричали…
    
Стив, вот кто хорошо видел, что на самом деле происходит с Речел и Элли. Это он не позволил Речел выходить утром. «Прощание» было номинальным – гроб стоял закрытым. «Если бы его открыли, – подумал Луис, – все бы с криками разбежались, да и я тоже, наверное, струсил бы». Элли Стив тоже никуда не пустил. Речел протестовала, Элли просто уселась, молчаливая и угрюмая, сжимая в руках фотографию Гаджа.
    
Именно Стив сделал Речел укол, в котором она так нуждалась, и дал Элли выпить ложечку бесцветной жидкости. Элли, обычно скулящая и протестующая против всего, связанного с медициной – правда, медициной другого рода, – выпила лекарство молча и без гримас. В десять часов она снова уснула в своей кровати, так и не выпустив фотографию из рук, а Речел села у телевизора смотреть «Колесо Фортуны», очень медленно отвечая на вопросы Стива. Она словно окаменела. Вид у нее был какой-то потерянный, а взгляд задумчивый, как у сумасшедшего, которого побеспокоили.., напугали…
    
Джад, конечно, сделал все необходимое. Он подготовил похороны, как сделал это три месяца назад, когда умерла его жена. Но именно Стив Мастертон отвел Луиса в сторону, прежде чем тот уехал из дома.
    
– Я присмотрю за Речел до полудня. Может, к тому времени она придет в себя, – сказал он Луису.
    
– Ладно.
    
– Укол отключил ее. Твой друг, мистер Крандолл, сказал, что он останется здесь на весь день и присмотрит за Элли.
    
– Правильно.
    
– ..поиграет с ней в Монополию или что-то еще…
    
– Угу.
    
– Но…
    
– Правильно.
    
Стив замолчал. Они стояли в гараже, на территории Черча, в том помещении, куда кот приносил мертвых птиц и крыс, предназначенных Луису. Снаружи светило весеннее солнце, и малиновка пролетела мимо гаража, направляясь дальше, через дорогу, словно торопясь по неотложным делам куда-то. Может, оно и так.
    
– Луис, – сказал Стив, – ты должен держаться.
    
Луис посмотрел на Стива, словно что-то вежливо спрашивая. Не много сказал Стив (Луис почему-то думал, что если станет спешить, то спасет жизнь своему сыну), но мало что отложилось в голове Луиса.
    
– Ты, кажется, ничего не замечаешь, – продолжал Стив, – но Элли ни с кем не хочет разговаривать, а Речел так потрясена, что потребуется много времени, прежде чем она придет в себя.
    
– Правильно! – ответил Луис, вложив в это слово силу и как можно больше чувства. Он и сам не знал, почему. Стив положил руку на плечо Луиса.
    
– Луис, – сказал он, – ты им очень нужен. Может быть, больше, чем когда– либо… Пожалуйста.., я сделал твоей жене укол, но.., ты.., посмотри, Луис, ты уезжаешь.., о, Боже, Луис.., это же словно месса какая-то! – в конце Стив почти кричал.
    
Луис выглядел чем-то слегка встревоженным.
    
– Точно, – сказал он и снова увидел Гаджа, бегущего через лужайку с шоссе. Они кричали Гаджу, чтоб он вернулся, но не докричались.., похоже, играя, он решил убежать за дорогу от мамочки и папочки.., а когда они погнались за ним… Луис быстро обогнал Речел, но Гадж сильно вырвался вперед.
    
Гадж смеялся; Гадж убегал от папочки, для него это была игра. Луис догонял его так медленно. Гадж сбежал вниз с лужайки по неухоженному косогору на край 15 шоссе; а Луис на бегу молился, чтоб Гадж упал. Когда маленькие дети быстро бегут, они почти всегда падают, потому что не слишком хорошо могут управляться со своими ногами, пока им не исполнится лет семь или восемь. Луис молил Бога, чтобы Гадж упал, упал, да, упал и в кровь разбил себе носик. Кровь потом быстро остановили бы… А молился Луис потому, что услышал рев приближающегося грузовика – одного из десятиколесных гигантов, что без устали мотались взад-вперед между Бангером и заводом «Оринго». Тогда Луис закричал, зовя Гаджа; он решил, что Гадж услышит его и остановится. Гадж понял: игра кончилась. Его родители не кричали так на него, когда играли. Гадж попытался забраться назад, на паребрик, а грохот грузовика уже стал очень громким. Его грохот, как казалось, заполнил весь мир. Гром. Луис метнулся вперед. Его тень понеслась над землей, словно тень «ястреба», в марте пронесшегося над прошлогодней травой на поле миссис Винтон. Луис на мгновение поверил, что кончики его пальцев успеют схватить Гаджа. И тогда Гадж рванулся вперед, ожидая, что отец поможет ему. А грузовик гремел, грузовик сверкал на солнце хромированным железом, грузовик ревел, трубил… Все это случилось в воскресенье, три дня назад.
    
– Я в порядке, – сказал Стиву Луис. – Я должен идти.
    
– Если бы ты смог остаться и помочь им, – протянул Стив, вытирая глаза рукавом куртки. – Тебе самому было бы лучше. Вас трое, и вместе вы смогли бы с этим справиться. Только так. Это всем известно.
    
– Все правильно, – согласился Луис. У него в голове сцена смерти сына проигрывалась снова и снова, только иногда он успевал проскочить на два фута дальше, успевая схватить Гаджа за куртку…
    
    * * *
    
    
Когда в Восточной Комнате случился скандал, Элли двигала вперед свою фишку по полю Монополии одной рукой, молча двигала. С ней играл Джад Крандолл. Она бросала кубик одной рукой, сжимая в другой фотографию с Гаджем, сидящим на ее санках.
    
Стив Мастертон решил, что будет лучше, если Речел после обеда заедет в морг.., рано или поздно ей все равно придется побывать если не там, то на похоронах уж точно. Но это решение он принял с глубоким сожалением.
    
В это утро в Бангор прилетели Голдмены. Они остановились в гостинице «Выходные». Отец Речел уже четырежды звонил, но Стив был непреклонен и в четвертый раз с отцом Речел разговаривал Джад. Ирвин Голдмен хотел приехать к Кридам, и все псы ада не могли остановить его, так он заявлял. Стив же говорил Ирвину Голдмену, что Речел необходимо время, чтобы прийти в себя после первоначального шока… Он ничего не знает о «всех псах ада» – так ответил Джад, но он знает одного шведо-американского психолога, который не намерен пускать евреев-психопатов в дом Кридов, пока Речел не придет в себя настолько, чтобы показываться на публике. После дневного осмотра Стив сказал, что надеется, Луис не оставит ее на попечение родственников. Стив хотел, чтоб Речел вообще побыла одна.
    
Отец Речел клялся ему на идише и, наконец, разбив телефонную трубку, прервал связь. Стив ждал, что Голдмен и в самом деле скоро покажется в окрестностях дома Кридов, но Голдмен, по-видимому, решил выждать. Вскоре, как казалось, Речел стало немного лучше. Она стала понимать, что происходит, вышла на кухню приготовить сэндвичи или что-нибудь еще. Ведь кто-то может заехать к ним, разве нет? По крайней мере, так она сказала Стиву.
    
Стив кивнул.
    
Ни копченой колбасы, ни холодного вареного мяса не оказалось в холодильнике, только куски вареной индейки, и Речел выложила их на кухонный стол, чтоб они оттаяли. Стив заглянул на кухню и увидел, что Речел смотрит на размораживающееся мясо и плачет.
    
– Речел?
    
Она посмотрела на Стива.
    
– Бутерброды с индейкой так нравились Гаджу. Особенно он любил белое мясо. Иногда он подходил ко мне и просил, чтобы я приготовила ему бутерброд с индейкой.
    
Стив отправил ее наверх переодеться – последний тест на ее способность справиться с действительностью. И когда она спустилась, одетая в простое черное платье, в талии перетянутое ремнем с маленькой черной сумочкой (сумочкой от вечернего туалета, если говорить точнее), Стив решил, что с ней все в порядке и Джад с ним согласился.
    
В город ее отвез Стив. Он остался с Саррендрой Харди в вестибюле Восточной Комнаты и оттуда смотрел, как Речел, словно призрак, подошла к увитому цветами гробу.
    
– Как это случилось, Стив? – тихо спросил Саррендра.
    
– Рассказать, так на х.., страшно, – ответил Стив громко, хриплым голосом. – А как ты думаешь, должно быть страшно?
    
– Думаю, да, – согласился Саррендра и вздохнул.
    
    * * *
    
    
На самом деле неприятности начались еще утром, когда Ирвин Голдмен отказался пожать руку своему зятю.
    
На виду у многих друзей и родственников такое невнимание сильно потрясло Луиса: потрясло его то, что их отношения были вынесены на всеобщее обозрение. Луис достиг той стадии уступчивого горя, которое владельцы похоронного бюро использовали для своей выгоды. Луис ходил кругами по покойницкой, словно играл в какую-то свою игру.
    
Снаружи Восточной Комнаты было маленькое фойе, где люди могли посидеть на легких, дешевых стульях. Стулья выглядели так, словно их доставили прямо с самой дешевой распродажи, какого-нибудь самого дешевого, закрывающегося мужского клуба. За дверьми находилась покойницкая, на дверях висела металлическая пластина, гравированная золотом. Выгравированная надпись гласила: «Гадж Вильям Крид». Если бы вы обошли белое здание морга, которое выглядело загадочно, словно удобный, старый дом, а потом вошли бы в фойе, перед которым висела табличка «Альберта Бурнхэм Недеау», то оказались бы в Западной Комнате, где проходило прощание с Недеау. За домом находилась еще одна комната с видом на реку. На двери той комнаты в тот день не было никакой таблички. В тот день в ней не было надобности. В подвале дома располагалось гробохранилище, где в отдельной комнате стояли образцы всех гробов, которые вам могли предложить купить. Каждый гроб освещался лампой, свисающей с потолка. Если посмотреть вверх (Луис так и сделал, и владелец похоронной конторы, нахмурившись, проследил за его взглядом), могло показаться, что на потолке расселось множество странных животных.
    
Джад с Луисом приехали сюда в воскресенье, в день смерти Гаджа, чтобы купить гроб. Они спустились по лестнице и оказались на выставке гробов. Луис не мог отвести взгляда от ровной, белой, качающейся двери типа той, что бывают в ресторанах между обеденной залой и кухней. Джад и владелец похоронного бюро говорили одновременно и быстро.
    
– Нет, не так, – и Луис последовал за ними через качающуюся дверь. Луис знал, что скрывается позади этой двери, ведь его дядя тоже был владельцем похоронного бюро.
    
В Восточной Комнате рядами стояли складные стулья – изящные, с сиденьями и спинками модной формы. Впереди, там, где возвышался некий гибрид нефа и беседки, стоял гроб Гаджа. Луис выбрал гроб из розового дерева – Американская компания корзин, модель: «Вечный покой» – так назывался этот гроб. По краям он был оббит изящным розовым шелком. Владелец похоронного бюро согласился, что это – по-настоящему красивый гроб, и извинился, что у него нет гроба с голубой отделкой «Считается, что розовый – женский цвет, синий – мужской.». Луис возразил, что ни он, ни Речел никогда не придавали значения таким мелочам. Владелец похоронного бюро поинтересовался у Луиса, как он собирается оплачивать похороны Гаджа. Если платить нечем, то им надо будет вернуться в контору и оформить похороны за счет муниципалитета, остановив свой выбор на гробу попроще…
    
У Луиса неожиданно родилась мысль.., словно кто-то проговорил у него в голове: «Выбери для ребенка гроб получше».
    
Чувствуя себя как во сне, Луис ответил:
    
– Я заплачу за все.
    
– Отлично, – согласился владелец похоронного бюро. Гроб подобрали фута четыре в длину – карликовый гроб. Тем не менее его цена оказалась чуть выше шести сотен долларов. Луис предполагал установить гроб на козлах, которые закроются цветами. Он не хотел, чтоб к гробу подходили слишком близко…
    
В конце прохода, между рядами стульев, рядом с дверью, ведущей в фойе, на подставке лежал альбом. Рядом с ним на цепочке висела шариковая ручка. Альбом лежал тут для того, чтобы друзья или родственники, как сказал владелец похоронного бюро, могли написать приветствия и пожелания.
    
Друзья и родственники считали своим долгом записать в альбом свои имена и адреса. Луис никогда не относился с пренебрежением к идеям, которые могут на первый взгляд показаться безумными. Но он ничего не стал спрашивать сейчас. Он был уверен, что после похорон он и Речел станут хранить этот альбом. Такая мысль выглядела наиболее безумной. Где-то у него был альбом выпускников Высшей Школы, выпускной альбом колледжа и медицинского факультета университета. Еще хранился свадебный альбом, с «Днем моей свадьбы» – эти слова были отпечатаны фальшивым золотом на обложке из фальшивой кожи. Этот альбом начинался фотографией Речел, которая с помощью матери примеряла свадебную вуаль перед зеркалом утром в день бракосочетания, и заканчивался фотографией двух пар обуви, выставленных за дверь номера отеля. Был еще детский альбом Елены – он появился очень быстро. Начинался он с «моей первой стрижки» (там даже лежал локон детских волос) и «Уффф!» (картинка, где ребенок падает на попу). Он тоже казался очень милым.
    
Теперь: адреса и все остальное. Разве Луис просил об этом? Луис удивился, когда, оцепенев, замер рядом с альбомом, ожидая начало «часов посещения». Как назвать этот чудесный альбомчик? «Книга Мертвых»? «Автографы на похоронах»? «День, когда мы закопали Гаджа»? Или что-то более величественное:
    
«Смерть в семье».
    
Луис подумал об альбоме, для которого он выбрал название: «День моей свадьбы», ныне оттиснутое на имитации кожи.
    
Но сейчас надпись на обложке смысла не имела. Как и можно было предсказать, первой в это утро появилась Мисси Дандридж, отзывчивая Мисси, которая сидела с Элли и Гаджем дюжину раз. Луис вспомнил, что именно Мисси брала детей, когда Луис с Речел занимались любовью, сперва в ванной, потом в кровати.
    
Мисси зарыдала.., зарыдала и, взглянув на печальное неподвижное лице Луиса, стала растирать слезы по лицу, идя к Луису так, словно шла ощупью. Луис обнял ее, понимая, что это сработает в любом случае – обязательный ритуал, который повторялся из раза в раз, возвращал на землю, помогал излиться бели, разрушал твердую корку шока и сковавшую сердце печаль.
    
– Мне так жаль, – сказала Мисси, поправляя, убирая с бледного лица прядь темно-русых волос. – Такой милый малыш. Я так сильно любила его, Луис. Мне так жаль… Эта ужасная дорога. Я надеюсь, этого водителя на всю жизнь засадят в тюрягу… Малыш бегал так быстро. Он был таким шустрым, таким милым, таким симпатичным. Почему Бог забрал Гаджа? Я не знаю.., мы не можем понять.., но мне жаль.., жаль.., так жаль…
    
Луис утешал ее, обнимал, утешал. Он чувствовал ее слезы на своем воротничке, давление ее груди. Она хотела знать, где Речел, и Луис сказал, что Речел осталась дома. Мисси пообещала повидать ее и посидеть с Еленой.., столько, сколько понадобится. Луис поблагодарил ее.
    
Мисси отошла, всхлипывая, прикрывая раскрасневшиеся глаза черным носовым платком. Она направилась к гробу, но Луис окликнул ее. Владелец похоронной конторы посоветовал Луису следить, чтобы все записывались в книгу. Черт возьми, он заставит всех это сделать!
    
«Таинственный гость – плохой знак», – подумал Луис, пытаясь отогнать душивший его раскатистый смех.
    
Скорбь Мисси и ее раскрасневшиеся глаза смешили Луиса.
    
– Мисси, может, что-то напишешь? – спросил ее Луис и только потому, что нужно было еще что-то добавить, сказал: – Для Речел.
    
– Конечно, – согласилась она. – Бедный Луис, бедная Речел.
    
И тут Луис неожиданно понял, что она скажет дальше, и испугался этого. События приближались, неумолимо, словно черная пуля большого калибра, уже вылетевшая из пистолета убийцы. Луис знал, куда она попадет, знал, что будет мучиться следующие девяносто минут, а потом все начнется снова после полудня, когда утренние раны смогут чуток зарубцеваться.
    
– Слава Богу, он не страдал. В конце концов, все случилось так быстро.
    
«Да, все произошло быстро, правильно», – подумал Луис, ничего не сказав вслух.., ах, как бы вытянулось ее лицо! И Луис почувствовал злое желание так сказать, просто бросить эти слова ей в лицо. «Да, все случилось быстро, не сомневайтесь, именно поэтому-то гроб закрыт. От Гаджа ничего не осталось, даже несмотря на то, что я и Речел одели останки в лучшую одежду мальчика, натянули костюм, словно на манекен, сделанный небрежным мастером. Все случилось быстро, моя дорогая Мисси, он добежал до дороги, а в следующую секунду его раскатало по асфальту аж до дома Ринджеров. Грузовик сбил и убил его, а потом потащил, так что лучше поверим, что все кончилось быстро. Сотню ярдов или даже больше протащило малыша. А я бежал следом, Мисси. Я снова и снова выкрикивал его имя, словно этим мог вернуть ему жизнь. Это я-то, доктор. Я пробежал десять ярдов и встретил тапочек: модель „Звездные войны“; сорок ярдов.., там грузовик свернул с дороги и удар швырнул все, что осталось от Гаджа за сарай Ринджеров. Люди стали выскакивать из домов, а я выкрикивал его имя, Мисси, и в пятидесяти ярдах от дороги нашел его джемпер, вывернутый наизнанку; еще в семидесяти ярдах лежал второй тапочек и там же валялся Гадж».
    
Неожиданно в глазах его потемнело. Что-то пронеслось перед глазами Луиса. Смутно он почувствовал, что держит в руках альбом и тыкает в него пальцем.
    
– Луис? – позвала Мисси. Ее голос доносился словно издалека. Таинственный звон стоял в голове Луиса.
    
– Луис? – голос звучал немного ближе, тревожнее. Все вернулось на свои места.
    
– Ты в порядке?
    
Он улыбнулся.
    
– Все хорошо, – сказал он. – Я в порядке, Мисси.
    
Она вписала себя и своего мужа: «миссис и мистер Дэвид Дандридж» округлым палмеровским почерком, поставила свой адрес: «Руал п/я 67, Старая Бакспортская дорога»; потом она подняла глаза, посмотрела на Луиса и быстро отвела взгляд, так, словно то, что она тоже жила рядом с этим шоссе, делало ее причастной к смерти Гаджа.
    
– Вот и все, Луис, – прошептала она.
    
Дэвид Дандридж лишь пожал Луису руку и прошептал что-то неразборчивое. Его выступающий кадык, похожий на наконечник стрелы, дернулся вверх-вниз. Он торопливо последовал за женой, подойдя, как положено, к гробу, который был сделан в Сторвилле, Огайо – месте, где Гадж никогда не был и о котором ничего не знал.
    
    * * *
    
    
За Дандриджами шаркающей вереницей последовали все остальные, и Луис отвечал на рукопожатия, объятия, слезы. Его воротник и отвороты темного костюма стали совсем мокрыми; запах цветов смещался с исходившим из покойницкой запахом смерти. Этот запах Луис помнил с детства – сладковатый, густой запах трупов и мертвых цветов. Луис твердо верил, что чудесно, раз Гадж не страдал. Раз двадцать пять повторил он про себя, что Бог идет путями тайными. «Пути Господни неисповедимы!» И еще двенадцать раз Луис повторил, что: «Гадж теперь среди ангелов».
    
Потом Луису это надоело. На самом деле он просто исчерпал свой запас чувствительности этими мелкими афоризмами (он даже перестал откликаться на свое имя, что бывает, когда снова и снова повторяешь какую-то ерунду). Казалось, гости его доставали все больше и больше, добираясь до жизненно важных артерий. В это время случилось неизбежное – появились тесть и теща. Луис почувствовал себя готовым к борьбе.
    
Его первой мыслью было то, что Речел оказалась права.., и как! Ирвин Голдмен действительно постарел. Ему было.., сколько же? Пятьдесят восемь, пятьдесят девять? Сегодня он выглядел постаревшим, ему можно было дать лет семьдесят. Он выглядел похожим на премьер-министра Израиля – лысая голова и круглые очки. Речел после Дня Благодарения, вернувшись из Чикаго, сказала Луису, что ее отец постарел, но Луис не обратил на это внимания. «Конечно, думал Луис теперь, может, Ирвин был не таким уж и плохим? Старик потерял одного из двух внуков…»
    
Дора пришла вместе с Ирвином. Лицо ее нельзя было разглядеть под то ли двумя, то ли тремя слоями тяжелой черной вуали. Ее волосы были изысканно синими – любимый цвет престарелых дам высшего класса общества, американок по убеждениям. Она держала своего мужа за руку. Все, что мог разглядеть Луис сквозь вуаль, – блеск ее слез.
    
Неожиданно Луис решил, что сейчас самое подходящее время порвать с прошлым. Больше он не испытывал к Голдменам прежней ненависти. Неожиданно кого-то ненавидеть стало невыносимо тяжело. Возможно, он больше никогда не сможет противиться совокупному весу всех пошлостей Голдменов.
    
– Ирвин, Дора, – пробормотал он, – большое спасибо за то, что пришли. Он сделал жест, словно хотел пожать руку отцу Речел и одновременно обнять ее мать или обнять их обоих. Сейчас, в первый раз и в этот день, он почувствовал, как у него потекли слезы, и, действительно, у него возникла безумная идея, что он сможет снести барьер, разделяющий их, что смерть Гаджа сможет принести с собой что-то полезное, как это случается в романах романтически настроенных дам. Наступило то время, когда лик Смерти примиряет людей, когда может зародиться нечто более конструктивное, чем эта бесконечная, глупая, подтачивающая боль, накатывающаяся снова и снова.
    
Дора посмотрела на него, сделав такой жест, словно решив протянуть к нему свои руки. Она сказала что-то вроде «О, Луис…», и что-то еще неразборчивое, а потом Голдмен оттащил жену назад. Секунды три они стояли, изображая весьма живую сцену, на что никто не обратил внимания, кроме, возможно, владельца похоронной конторы, ненавязчиво маячившего в дальнем углу Восточной Комнаты и наблюдавшего за происходящим (Луис был уверен в этом, так как так обычно поступал дядя Карл). Так они и стояли Луис вытянув руки, Ирвин и Дора Голдмен – чопорные и надменные, словно пара перед венчанием.
    
Луис увидел, что в глазах тестя нет слез. Они сверкали и были полны ненависти. «Неужели он думает, что я назло ему убил Гаджа?» – удивился Луис. Эти глаза, казалось, измерили Луиса, но нашли его слишком мелким и незначительным – человеком, который украл их дочь.., а потом не уберег своего сына. Глаза Ирвина соскользнули с Луиса к гробу Гаджа, и взгляд их смягчился.
    
Вот тогда Луис сделал последнюю ошибку.
    
– Ирвин, – проговорил он. – Дора… Пожалуйста…
    
– Луис, – покачав головой, сказала Дора («Доброжелательно» – подумал Луис) и потом они прошли мимо. Ирвин Голдмен протолкнул вперед свою жену, не глядя ни налево, ни направо, словно не видел Луиса Крида. Они приблизились к гробу, и Ирвин Голдмен, стянув с головы маленькую суконную ермолку, положил ее в карман костюма.
    
«Вы же забыли расписаться в альбоме» – подумал Луис, а потом молча отступил, и сердце его погрузилось в такую пучину дна, что лицо исказилось от боли.
    
    * * *
    
    
Наконец «утренние часы посещения» закончились. Луис позвонил домой. Джад взял трубку и рассказал, как идут дела.
    
– Все в порядке, – сказал ему Луис и попросил позвать Стива.
    
– Если Речел сможет сама одеться, я позволю ей выйти, – проговорил Стив. – Ладно?
    
– Да, – ответил Луис.
    
– С тобой все в порядке? Никаких неприятностей… как там у тебя?
    
– Все в порядке, – резко сказал Луис – Непрекращающийся поток соболезнующих.
    
«Все они записались в книгу. Все, кроме Доры и Ирвина!»
    
– Ну, ладно, – проговорил Стив. – Слушай, мы сможем встретиться с тобой за ленчем?
    
Ленч. Встретиться за ленчем? Это показалось Луису безумием. Он словно читал научно-фантастический роман из тех, что в избытке были у него в детстве – романы Роберта А. Хайнлайна, Мюррея Лейнстера, Гордона Р. Диксона. «Уроженцы планеты Кварк придерживаются странных обычаев, когда один из детей умирает, проговорил лейтенант Абелсон, они встречаются для ленча». Знаю, как гротескно и варварски это звучало, но помню, что та планета была похожа на Землю.
    
– Да, проговорил Луис. – Но как можно пойти в ресторан между «часами посещения», Стив?
    
– Полегче, Луис, – ответил Стив, но он не казался обиженным. Охваченный безумной печалью, Луис почувствовал, что теперь сможет лучше понять людей, которые окружали его. Может, это и иллюзия, но Луису казалось, что Стив сейчас думает о нем с сарказмом, словно у Стива неожиданно разлилась желчь.
    
– Не обижайся, – сказал Стив. – Как насчет «Бенжамина»?
    
– Ладно, – согласился Стив. – «Бенжамин» так «Бенжамин».
    
Потом Луис позвонил в контору похоронного бюро. Проходя мимо Восточной Комнаты, Луис увидел, что в фойе никого нет, кроме Ирвина и Доры Голдмен. Они сидели, опустив головы. Выглядели они так, словно просидели тут целую вечность.
    
    * * *
    
    
«Бенжамин» оказался то, что надо. В Бангоре рано подавали ленч, и около часа в «Бенжамине» было почти пусто. Со Стивом и Речел приехал Джад, и вчетвером они заказали жареных цыплят. Потом Речел пошла в женскую комнату и оставалась там так долго, что Стив уже начал нервничать. Он уже был готов подойти к хозяйке и попросить ее сходить посмотреть, как там Речел, когда та вернулась к столу. Глаза у Речел были красными.
    
Луис отложил курицу и выпил немного пива «Считз». Джад молча опустошал бутылку за бутылкой.
    
Их четыре порции обеда остались почти не тронуты. Луис увидел хозяйку. Толстая девушка с милым лицом спорила сама с собой: спросить или нет, почему они не ели? Может, с курицей что-то не то? Наконец, она заметила взгляд воспаленных, красных глаз Луиса и решила: спрашивать не стоит. Над кофе Речел неожиданно заговорила, и слова ее шокировали всех, особенно Луиса, который, наконец, налакавшись пива, начал засыпать.
    
– Я отдам одежду малыша в Армию Спасения.
    
– Вы? – через мгновение сказал Стив.
    
– Да, – ответила Речел. – Осталось много одежды. Все его джемпера.., его вельветовые штаны.., его рубашки. Кто-нибудь будет счастлив, получив их. Они все очень прочные. Кроме тех, что были на нем в день смерти. Те штаны.., порвались.
    
Именно последнее слово вызвало у Речел спазмы. Она поставила на стол чашечку кофе, так и не сделав ни глотка, и зарыдала, закрыв лицо ладонями.
    
Потом случилось нечто странное. Луису показалось, что весь мир сфокусировался на нем. Он снова почувствовал некое сверхъестественное всепонимание – ощущение, которое то и дело появлялось у него. Все мысли его спутников стали ему ясны. Даже хозяйка ресторана почувствовала: что-то идет не так. Луис увидел, как она замерла над столом, где раскладывала столовые приборы. На мгновение Луис оказался в тупике, а потом понял: все ждут, что он начнет успокаивать жену.
    
Но Луис не сделал этого. Он хотел это сделать, понимал, что должен ее успокоить. Все ждали от него этого, а он не мог. Мысль о Черче встала у него на пути. Неожиданно, без всякой причины. Кот, е…й кот! Черч.., и черт бы побрал выпотрошенных мышей и птиц, которых регулярно приносил он Луису. Находя новое приношение, Луис каждый раз старался как можно быстрее все убрать, не жалуясь и не комментируя без протеста. А кот продолжал приносить их. Но почему же он приносил их Луису?
    
Луис посмотрел на свои пальцы. Он видел, как его пальцы скользили по кофточке Гаджа. Потом кофточка Гаджа исчезла. Да и Гадж вместе с ней. Луис посмотрел на свою чашечку кофе. Пусть Речел выплачется.., хотя так поступать, наверное, неудобно…
    
Через мгновение, (реальном времени все происходило, на самом деле, очень быстро), Стив нежно обнял Речел за плечи и ласково погладил ее. Потом с упреком и яростью он посмотрел на Луиса. Луис отвернулся к Джаду, но Джад смотрел в пол. Никакой помощи.
   
   
    
     
Глава 37
    
    
– Я знал, иногда кажется, что так и должно было случиться, – сказал Ирвин Голдмен. Неприятненькое такое начало получилось. – Я знал это, когда она еще только выходила замуж. «Если ты хочешь мучиться и еще того хуже, выходи за него замуж», – сказал я ей тогда. Только посмотрите на него. Посмотрите на все это.., на их супружескую жизнь!
    
Луис медленно оглянулся, посмотрел на тестя, который появился перед ним, словно некий враждебно настроенный чертик из коробочки.., чертик, надевший ермолку. А потом, инстинктивно, Луис огляделся. Вон там стояла Речел; вон – альбом.., а ведь Речел утром в морг не приехала.., но…
    
После полудня народу было меньше. Через полчаса или около того, Луис смог даже присесть на одно из сидений. Он сидел возле прохода, почти в центре партера, ничего не сознавая (издали вдыхал пересыщенный запах цветов). Он очень устал и хотел спать. Только отчасти в этом было виновато пиво – Луис это понимал. Он уже готов был просто вырубиться. Может, так будет лучше. Возможно, после двенадцати или шестнадцати часов сна он сможет немного помочь Речел.
    
Тем временем голова его опускалась ниже и ниже, пока он не уставился на свои ладони, лежащие на коленях. Шум голосов успокаивал…
    
Когда они вернулись из «Бенжамина», Луис вздохнул с облегчением, так как увидел, что ни Ирвина, ни Доры тут нет. Но где-то внутри он сознавал, что продолжительное отсутствие горячо любимых родственников, слишком хорошее событие, чтобы оказаться правдой…
    
– Где Речел? – спросил Луис, неожиданно обнаружив, что потерял жену.
    
– Со своей матерью, где она еще может быть? – заявил Голдмен с триумфом человека, который удачно сделал большое дело. От него несло коньяком. Сильнее, чем надо, несло. Голдмен стоял перед Луисом, словно маленький, районный адвокат перед простым посетителем адвокатуры, чувствующим себя потенциально виновным. Ирвин покачивался на носках как отставной полицейский.
    
– Что вы сказали? – спросил Луис, чувствуя нарастающую тревогу. Он знал: Голдмен, должно быть, что-то сказал. Только что? Какую-то гадость? Точно. Это можно было прочесть по лицу Ирвина.
    
– Ничего, кроме правды! Я сказал, что вы во всем виноваты, а она сделала огромную глупость, выйдя замуж без благословения родителей. Я сказал ей…
    
– Что вы сказали? – недоверчиво переспросил Луис. – Вы же не могли сказать ей такое?
    
– И даже больше, – продолжал Ирвин Голдмен. – Я всегда знал: случится что– то в таком роде. Я понял, какой вы человек, когда в первый раз вас увидел. – Он наклонился вперед, выдыхая пары алкоголя. – Я вижу тебя насквозь, маленький мошенник-докторишка! Ты заманил мою дочь в ловко расставленные сети, заставил ее сделать глупый, бесполезный поступок – выйти за тебя замуж. Потом ты сделал из нее домработницу, а теперь ты дал ее сыну выскочить на шоссе словно.., бурундучку.
    
Большая часть этих слов пролетела мимо ушей Луиса. Он пытался понять: зачем этот маленький, глупый человечек что-то ему говорит.
    
– Вы что ей сказали? – проговорил Луис. – Вы это ей сказали?
    
– Надеюсь, ты сгниешь в аду! – заявил Голдмен, и все присутствующие повернулись на звук его голоса. Слезы потекли из налитых кровью глаз Ирвина Голдмена. Его лысая голова сверкала в рассеянном свете ламп дневного света. – Ты превратил мою удивительную дочь в домработницу.., уничтожил ее, как личность, увез ее черт-те куда.., и дал моему внуку сдохнуть на этой чертовой дороге.
    
Голос мистера Голдмена превратился в истерический крик.
    
– Где ты был? Жопу было не поднять, когда ребенок играл на дороге? Думал над своими глупыми медицинскими статьями? Чем ты там занимался?.. Дрочил?.. Убийца!..
    
Тут были все. Все собрались в Восточной Комнате. Все тут были.., и Луис с удивлением увидел, как метнулась вперед его рука, совершенно непроизвольно метнулась.., как задрался рукав костюма и высунулся манжет белой рубашки.., видел, как слабо сверкнула запонка. Речел подарила эти запонки ему на третью годовщину их свадьбы, не зная, что ее муж наденет эти запонки на похороны их тогда еще не родившегося сына. Кулак Луиса оказался крепко сжат. Он ударил в рот Голдмена. Луис почувствовал, как под кулаком расплющились, вывернулись наружу губы старика. На самом деле такое ощущение вызвало тошноту – раздавленный в кулаке слизняк может вызвать примерно такое же чувство. Никакого удовольствия. За тонкой плотью губ тестя Луис почувствовать неумолимую твердость зубных протезов.
    
Голдмен качнулся назад. Его руки ударились о гроб Гаджа, одна из ваз с цветами, стоящая на краю, упала и разбилась. Кто-то закричал.
    
Кричала Речел. Она боролась со своей матерью, пытавшейся оттащить ее назад. Люди, которые тут были – десять или пятнадцать человек, замерли, испуганные и смущенные. Стив увез Джада назад в Ладлоу, и Луис обрадовался этому. Тут получилась не та сцена, в которой он хотел бы увидеть замешанным Джада. Непристойная такая сценка…
    
– Не бей его! – закричала Речел. – Луис, не бей моего отца.
    
– Но ведь тебе нравится бить стариков? – сорвавшись завопил Ирвин Голдмен. Он усмехался окровавленным ртом. – Понравилось бить старика? Я не удивлен, ты – вонючий выродок. Ты меня ничуть не удивил.
    
Луис повернулся, и Голдмен ударил его по шее. Это был неуклюжий удар, больше похожий на пощечину, но Луис не стал защищаться. Боль оказалась такой сильной, что следующие два часа он не мог глотать. Голова его качнулась назад, и он упал на одно колено.
    
«Это еще только цветочки, – подумал он. – Что говорила Кассандра? Хей-хо, то ли еще будет!» – ему показалось, что он хочет засмеяться, но смеха не получилось. Луис смог извлечь из своего горла только один звук – тихий стон.
    
Речел снова закричала.
    
Ирвин Голдмен, с губ которого капала кровь, подошел к стоявшему на коленях зятю и пнул Луиса по почкам. Боль согнула Луиса. Ему пришлось выбросить вперед руки, чтобы на упасть на живот.
    
– И дерешься ты плохо! Даже со стариком справиться не можешь, сынок! – хрипло кричал Голдмен. Он снова пнул Луиса, не так уж сильно, в тот раз достав до левой ягодицы Луиса носком своего черного ботинка. Луис взвыл от боли и в этот раз рухнул на ковер. Голова Луиса со стуком ударилась об пол. Луис прикусил язык.
    
– Вот так! – закричал Голдмен. – Первый раз с тех пор, как ты стал мельтешить вокруг моей дочери, я дал тебе пинка, ублюдок! А вот еще! – он снова пнул Луиса в зад, в этот раз по другой ягодице. Ирвин плакал и смеялся от радости. Только сейчас Луис заметил, что тесть не брит – знак траура. К ним поспешил владелец похоронного бюро. Речел, вырвавшись из объятий миссис Голдмен, тоже бросилась к ним, что-то крича.
    
Луис неуклюже повернулся на бок и сел. Его тесть пнул Луиса снова, но Луис поймал ботинок Ирвина обеими руками, крепко сжал его, словно удачно пойманный мяч, а потом рванул, как можно резче.
    
Взревев, Голдмен полетел на спину, размахивая руками, безуспешно пытаясь восстановить равновесие. Он упал на вместилище останков Гаджа, сделанное в Огайо, на гроб, который стоил не так уж дешево.
    
«Оз – Веикий и Ушшасный пал на гроб моего сына», – с удивлением подумал Луис. Гроб с ужасным грохотом упал с козел: сперва левая его часть, потом правая. Замки лопнули. Крики и вопли собравшихся перекрыли плач Голдмена, который, после всего, сыграл самую незавидную роль. Гроб открылся и останки Гаджа, подскочив, рассыпались. Луис почувствовал тошноту… Гроб лежал на боку – теперь дно стало его боковой стенкой. Так же легко он мог упасть и по– другому… Замки еще раз щелкнули, но не закрылись. Луис увидел что-то серое.., краешек костюма, в который они запихали остатки Гаджа, чтобы похоронить. Розовые куски мяса. Может, это рука Гаджа?
    
Сидя на полу, Луис закрыл руками лицо и заплакал. Он потерял всякий интерес к своему тестю.., к ракетам «MX».., к постоянному противостоянию приверженцев и противников снятия швов.., ко всему на свете. В этот момент Луис Крид захотел умереть. И неожиданно, сверхъестественный образ возник у него в голове: Гадж, нацепивший уши Микки Мауса; Гадж, смеющийся и трясущий руками рядом с огромным большим Гуфи на Главной Улице в Диснейленде. Луис увидел его совершенно отчетливо.
    
Одна из подставок гроба опрокинулась, другая накренилась. Лежа среди цветов, Голдмен плакал. Вода текла на пол из перевернутых ваз. Цветы, ломаные и искалеченные, придавали этой сцене некую строгость.
    
Кричала Речел.
    
Луис никак не реагировал на ее крики. Образ Гаджа, нацепившего уши Микки Мауса, растаял, но перед тем, как он исчез, Луис услышал голос, объявивший, что тело будет предано земле завтра. Луис сидел, спрятав лицо в ладонях, не желая, чтобы его кто-то видел.., чтобы кто-то видел его краснеющее от слез лицо, его горе, его вину, его боль, его стыд, а самое главное, его трусливое желание умереть.
    
Владелец похоронного бюро и Дора Голдмен вывели Речел. Она все еще кричала. Позже, в другой комнате (одной из тех, что на всякий случай Луис зарезервировал специально для тех, кто не сможет перебороть свое горе – «Гостиная для Истеричек», может, и так) она остановилась в полном молчании. Луис, ошеломленный, но еще в своем уме, успокаивал ее там, после того, как настоял, чтоб их оставили одних.
    
    * * *
    
    
Дома он отвел Речел в спальню, уложил в кровать и сделал ей второй укол. Потом он натянул ей одеяло до подбородка и стал изучать ее бледное, словно вылепленное из воска лицо.
    
– Речел, мне жаль, что так получилось, – сказал он. – Хотел бы я, чтоб этого не произошло.
    
– Да ладно, – ответила она странным, мягким голосом, а потом повернулась на бок, отвернулась от него.
    
Он почувствовал, что с его губ готов сорваться вопрос: «С тобой все в порядке?» Но Луис загнал его назад. Неправильный вопрос. Не хотел он об этом знать.
    
– Насколько тебе плохо? – наконец спросил он.
    
– Совсем плохо, Луис, – ответила она, а потом издала звук, который можно было расценить как смех. – Мне ужасно плохо.
    
Надо было расспросить поподробнее, но Луис не смог. Неожиданно он почувствовал, что обижен на нее, на Стива Мастертона, на Мисси Дандридж и ее мужа с кадыком, напоминающим острие стрелы, на всех проклятых гостей. Почему он вечно должен удовлетворять чьи-то потребности? Например, потребность в зрелищах… Какого черта!
    
Выключив свет, Луис вышел, подумав, что должен заглянуть к своей дочери.
    
Одним молниеносным движением он поднялся к ней.., заглянул в ее комнату, полную теней, подумав, что она – Гадж… У Луиса появилось ощущение, что все происходящее – кошмар, похожий на сон с Пасковым, который провел Луиса через лес. На мгновение измученный разум Луиса ухватился за эту мысль. Тени помогли – в комнате единственным источником света был телевизор, который Джад перенес сюда несколько часов назад. Долгих-долгих часов.
    
Нет, это, конечно, не Гадж. Это была Элли, которая теперь не только сжимала в руках фотографию Гаджа, но и сидела на его стульчике. Она взяла стульчик в комнате малыша и перенесла к себе. Это был маленький пляжный стульчик с парусиновым сиденьем и парусиновой спинкой. По трафарету на спинке сиденья было написано «Гадж». Речел как-то купила четыре таких стула. Каждый член семьи имел свой стул с именем, написанным на спинке.
    
Элли была слишком большая для стула Гаджа. Она едва уместилась на нем, и матерчатое дно опасно выгнулось. Элли прижимала к груди фотографию и смотрела в телевизор, где показывали какой-то кинофильм.
    
– Элли, – сказал Луис, выключая телевизор. – Пора спать.
    
Соскользнув со стула, Элли сложила его, явно намереваясь прихватить с собой в постель.
    
Луис заколебался. Он захотел сделать что-то, только не знал, что именно.
    
– Ты не хочешь, чтобы я тебя уложил?
    
– Да, пожалуйста, – попросила Элли.
    
– Может.., ты будешь спать с мамой?
    
– Нет.
    
– Точно?
    
Элли слегка улыбнулась.
    
– Да. Она всегда стягивает одеяло.
    
Луис снова улыбнулся.
    
– Тогда ложись.
    
Действительно, Елена попыталась прихватить стул с собой в постель. Девочка поставила его в голове кровати и абсурдная картина родилась в голове Луиса: вот так могла бы выглядеть приемная самого маленького в мире психиатра. Елена разделась, положила фотографию Гаджа на свою подушку. Надев пижаму, она взяла фотографию и пошла в ванную; там она положила фотографию на раковину, причесалась и приняла успокоительное. Потом, снова взяв фотографию, отправилась с ней в постель.
    
Луис, присев рядом с дочерью, сказал:
    
– Я хочу, чтобы ты знала, Элли, если мы сохраним нашу любовь друг к другу, мы прорвемся.
    
Каждое слово напоминало жалобный скрип ручной тележки, наполненной мокрыми тюками, и Луис, чувствуя себя опустошенным, едва смог это выговорить.
    
– Я хотела бы быть более стойкой, – печально сказала Элли. – И я хотела бы уметь молиться, чтобы попросить Бога вернуть Гаджа назад.
    
– Элли…
    
– Бог вернет его назад, если захочет, – сказала Элли. – Он же может сделать все.., все.., все…
    
– Элли, Бог не может творить такие чудеса, – тяжело сказал Луис и мысленно увидел Черча, сидевшего на стульчаке унитаза, смотревшего на Луиса тусклым взором.
    
– Бог делал так, – заявила Элли. – В Воскресной Школе учитель рассказывал Мэри о парне по имени Лазарь.
    
Он умер, а Иисус вернул его к жизни. Иисус сказал Лазарю: «Восстань!» Еще учитель говорил, что если Бог скажет, так любой восстанет из могилы. А тогда Иисус оживил только Лазаря.
    
Луис издал какой-то нелепый звук (день пения и невнятного абсурдного бормотания.., во денек!).
    
– Элли, это случилось так давно.
    
– Вот поэтому я и держу все наготове, – сказала Элли. – Вот фотография и его стул…
    
– Но, Элли, ты чересчур большая, чтобы сидеть на стульчике Гаджа, – заметил Луис, взяв ее за горячую, словно в лихорадке, руку. – Ты.., его сломаешь.
    
– Бог поможет и стульчик не сломается, – сказала Элли. Ее голос был спокойным, но Луис заметил темные круги у нее под глазами. Взглянув на дочь с болью в сердце, он отвернулся. Может быть, когда сломается стульчик Гаджа, она поймет, что случилось непоправимое.
    
– Я хочу иметь фотографию и стул под рукой, – сказала девочка. – Я и завтрак его съем.
    
Гадж и Элли обычно завтракали овсянкой. Однажды Элли даже заявила, что Гадж ест свою порцию, словно мертвых жуков. Если «Кокао Беарс» были единственным сортом овсянки в доме, Элли ела вареные яйца.., или совсем ничего не ела.
    
– Буду есть даже бобы, которые ненавижу, и читать книжки Гаджа и.., и.., ты, папа, понимаешь.., буду готова.., в случае…
    
Она снова заплакала. Луис не пытался ее утешить, только убрал ей волосы со лба. Элли говорила с каким-то безумным чувством уверенности, уверенности в том, что так будет. В этом было что-то настораживающее, что-то вызывающее любопытство. Сохранить Гаджа в настоящем, словно живого, не дать ему уйти; помнить, когда Гадж делал то.., или это.., конечно, это здорово.., хороший, добрый Гадж, божественный ребенок. Тогда не будет такой боли от потери, все будет не так реально. «Если Элли это понимает, – подумал Луис, – тогда ей легче будет перенести смерть Гаджа».
    
– Не надо больше кричать, Элли, – сказал он. – Не будешь же ты теперь все время плакать.
    
Будет.., по крайней мере, еще минут пятнадцать. Еще до того, как она перестала плакать, ее потянуло в сон. Может, она уже уснула к тому времени, как часы внизу пробили десять.
    
«Храни его живым, Элли, если ты так хочешь, – подумал Луис и поцеловал дочь. – Такое отступление – нездоровое явление, черт возьми, но я так поступил, потому что знаю.., придет день, может, даже в эту пятницу, когда ты забудешь взять с собой фотографию, и я увижу ее лежащей на постели в пустой комнате, когда ты поедешь покататься на велосипеде по дорожке или когда ты отправишься на прогулку в лес или в гости к МакГовин. Тогда Гаджа с тобой не будет, вот тогда он и исчезнет.., вот где выход для маленьких девочек. Тогда смерть Гаджа станет тем, что случилось в 1984 году. Прошлым».
    
Покинув комнату дочери, Луис мгновение постоял, подумывая (не серьезно, конечно) о том, чтоб пойти лечь спать.
    
Он-то знал, что на самом деле нужно ему, и собирался заняться этим…
    
    * * *
    
    
Луис Алберт Крид сидел и меланхолично напивался. Внизу в подвале стояло пять упаковок светлого пива «Считз». Луис всегда пил пиво. Джад пил пиво. Стив Мастертон пил его. Мисси Дандридж могла при случае выпить бутылку или две, пока смотрела за детьми («ребенком», – напомнил сам себе Луис, направившись вниз в подвал). Даже миссис Чарлтон, когда заходила к ним, не брезговала ни пивом (если, конечно, это было светлое пиво), ни вином. Однажды, в конце зимы, Чарлтон купила десять коробок светлого пива «Считз» на распродаже пивоваров «А В». «Останавливаюсь у вас каждый раз, когда еду к Джулио в Оррингтон, – сказала она, – и вы всегда успокаиваете меня бутылочкой „Роберта Паркера“… Но ведь любое пиво в холодильнике – хорошее пиво после долгой поездки, так? Так выпьем светлого и подумаем о деньгах, которые вы сэкономили». Конец зимы. Тогда все было в порядке. Тогда все было в порядке. Хорошо.., как быстро и легко все делится на плохое и хорошее.
    
Луис принес упаковку пива и высыпал банки в холодильник.
    
Потом взял одну, прикрыл дверцу холодильника и открыл пиво. Медленно, заискивая, появился Черч, но, когда хлопнула дверца холодильника, метнулся в сторону и вопросительно уставился на Луиса. Кот не спешил подходить ближе; слишком часто получал от Луиса болезненные пинки.
    
– Для тебя ничего нет, – сказал Луис коту. – Все, что ты должен был перевести на говно сегодня, ты уже получил. Если хочешь чего-нибудь еще, иди и убей птицу.
    
Черч спокойно стоял, глядя на Луиса. Выдув полбутылки пива, Луис почувствовал, что голова его почти вернулась на свое место.
    
– Значит, ты не хочешь есть? – спросил он. – Лень убить кого-нибудь на ужин?
    
Черч не спеша отправился в гостиную, поняв, что ему ничего съестного не перепадет. Через мгновение Луис последовал за котом.
    
Луис снова подумал:
    
«Хей-хо! То ли еще будет».
    
В гостиной Луис сел на стул и снова посмотрел на Черча. Кот развалился на паласе возле телевизора, осторожно наблюдая за Луисом, готовый вскочить и убежать, если Луис, неожиданно разозлившись, решит пнуть его.
    
Пока же Луис всего лишь игрался полупустой банкой пива.
    
– За Гаджа, – сказал он. – За моего сына, который мог стать артистом, олимпийским чемпионом по плаванью или е…м в рот Президентом Соединенных Штатов – Говнатов… Что ты там бормочешь, дырка в жопе?
    
Черч посмотрел на Луиса тусклыми, полными удивления глазами.
    
Луис выпил остатки пива одним быстрым глотком. Пиво проскользнуло в желудок, и тогда Луис отправился за следующей банкой.
    
Когда он прикончил третью банку, впервые за день, он почувствовал, что наконец-то успокаивается. Добравшись до шестой, Луис решил, что сумеет на час или два уснуть. Возвращаясь к холодильнику за восьмой или девятой (он на самом деле сбился со счета и ходил туда-сюда шатаясь), он увидел Черча; кот дремал – или притворялся, что дремлет на коврике. Зародившаяся у Луиса мысль была простой. Непонятно, почему она не появилась раньше. Видно, она просто ждала своего времени.
    
«Когда ты пойдешь и сделаешь это? Когда ты пойдешь и похоронишь Гаджа на второй половине Кладбища Домашних Любимцев?»
    
А потом:
    
«Да воскреснет брат твой!»
    
Дрожащий сонный голос Элли:
    
«В Воскресной Школе учитель рассказывал… „Восстань!“ Еще учитель говорил, что любой восстанет из могилы».
    
От таких мыслей Луиса прошиб холодный пот, его затрясло. Неожиданно он обнаружил, что вспоминает первый школьный день Элли, вспоминает, как Гадж спал в колыбели, пока он и Речел слушали лепет Элли о «Старом МакДональде» и миссис Берримен. Он тогда сказал: «Только дай мне положить крошку в колыбельку», а когда понес Гаджа наверх, на него нахлынули ужасные предчувствия. Теперь он понял: уже тогда, в сентябре, он знал, что Гадж скоро умрет. Какая-то часть Луиса знала, что Оз – Всикий и Ушшасный уже занес свою руку. Ничего, все перемелется – это были сверхъестественные сети сирен.., но в голосах сирен звучала истина. Правда, Луис до конца уверен не был. Луис пролил немного пива на рубашку, а Черч сразу устало поднял голову, прикидывая, не откроется ли фестиваль пинков по кошкам.
    
Неожиданно Луис вспомнил вопрос, который задал Джаду; вспомнил, как дернулись руки старика, сбив две бутылки со стола. Одна из бутылок даже разбилась.
    
«Я надеюсь, больше ты не станешь говорить о таких вещах, Луис!»
    
Но Луис хотел поговорить именно об этом.., или просто помечтать. Хладбище Домашних Любимцев… То, что лежит за Хладбищем… Идея выглядела смертоносно и привлекательно. В ней скрывалась определенная логика, которую невозможно было отрицать. Черч погиб на дороге, Гадж погиб на дороге. Черч тут, изменившийся, конечно.., противный, в некотором роде, но он тут. Элли, Гадж, Речел – все любили кота. Правда, теперь Черч убивал птиц и мышей-полевок, но коты всегда убивают маленьких животных. То есть, Черч жив, но превратился в кота доктора Франкенштейна. В некотором отношении он стал даже лучше, чем был раньше…
    
«Ты же рационалист, – нашептывал Луису внутренний голос. – Кот – не такой уж хороший, по сравнению с тем, каким он был. Он не просто кот, а – привидение. Вспомни-ка ворону, а, Луис? Помнишь подарочек к Рождеству?»
    
– Боже, – протянул Луис, обезумев, таким голосом, что сам бы не смог его узнать.
    
«Боже.., о, да, здравствуй новый Бог, Луис Крид».
    
Словно начитавшийся книг о духах и вампирах, Луис взывал к Богу. Так что же.., что же такого в имени Бога.., что же в нем такого? А потом Луис стал думать о черном богохульстве, которому не мог полностью доверять. «Ты же словно проститутка», – заявил он сам себе… Но какой рационально-приятной выглядела богомерзкая ложь относительно Хладбища и всего, что с ним связано.
    
«Так где же правда? Ты хочешь правды, е…й говнюк? В чем же правда?»
    
Правда в том, что Черч – не совсем обычный кот, начнем с этого. Он выглядит как кот и он действует словно кот, но на самом деле он – жалкая имитация. Люди не могут сознательно распознать в нем имитацию, но они это чувствуют. Луис вспомнил ту ночь, когда Черч пробрался в дом. То, что случилось однажды за обедом еще до Рождества. Они сидели тут, разговаривали за едой, и тут Черч прыгнул на колени миссис Чарлтон. Та немедленно сбросила кота, быстро и инстинктивно, морщинки отвращения появились в уголках ее рта.
    
Не велико событие. Никто его не обсуждал. Но.., это было. Чарлтон почувствовала, что это не кот. Луис допил пиво и пошел за следующей банкой. Если Гадж вернется настолько изменившимся, что будет непристойно…
    
С хлопком открыв банку пива. Луис сделал большой глоток. Он пил, пил.., а ведь завтра у него будет болеть голова. «Как я в сумке понес хоронить своего сына», автор книги – Луис Крид, печально известный нашумевшим бестселлером «Как я упустил Гаджа, и тот попал под грузовик» и еще нескольких захватывающих книг. Пить! Точно! Упиться! Луис подозревал, что уже упился, потому что ему никак было не прогнать эту безумную идею, вызвавшую тошноту некого сверхъестественного толка. Но идея зачаровывала. Да, именно так: зачаровывала…
    
А Джад стоял за спиной и нашептывал:
    
«Ты сделал это потому, что это место, где хоронили Микмаки, – тайное место, а ты захотел узнать секрет, когда подвернулась настоящая причина… У тебя была причина… и она показалась тебе достаточно веской…»
    
Голос Джада – низкий голос с интонациями настоящего янки… Голос Джада, отзвуков которого по коже шли мурашки и волосы вставали дыбом на затылке.
    
«Есть тайные вещи… Луис, у мужчин каменные сердца – крепкие, как земля на том месте, где раньше хоронили Микмаки… Мужчина тоже выращивает, что может.., и пожинает плоды».
    
Луис начал вспоминать другие вещи, которые Джад рассказывал ему о земле, где хоронили Микмаки. Луис начал сравнивать даты, сортируя мысли, сжимая круг.., он пошел по тому пути, к которому подталкивали его…
    
Пес. Спот.
    
«Я видел шрамы, которые остались на его теле от колючей проволоки.., они не заросли шерстью. Шрамы напоминали маленькие ямочки. Выглядело все так, словно с этого момента, как пес получил эти раны, прошло лет пять или даже больше…»
    
Бык. Другие слова всплыли в голове Луиса.
    
«…Лейстер Морган похоронил там своего быка, Черного Ангуса по имени Ханратт… Лейстер тащил его туда на санях.., пристрелил его через две недели. Бык изменился, в самом деле изменился. Но он был единственным зверем, о котором я такое слышал».
    
Бык изменился, в самом деле изменился…
    
…у мужчин каменные сердца.
    
Мужнина тоже выращивает, что может…
    
…он был единственным зверем, о котором я такое слышал.
    
Это место.., поймав однажды., оно держит тебя.
    
…Ханратт. Разве не глупое имя для быка?
    
Мужчина тоже выращивает, что может.., и пожинает плоды.
    
Это мои крысы и птицы.
    
…Хладбище.., тайное место, а ты захотел узнать его секрет.
    
Бык изменился, в самом деле изменился.
    
Но он был единственным зверем, о котором я такое слышал.
    
«Чего ты хочешь, Луис, когда дует сильный ветер и лунные лучи высвечивают дорожку в лесу? Хочешь снова взобраться по тем ступенькам? Они же выглядят как дешевая декорация для фильма ужасов. Все зрители знают, как просто герою или героине подниматься по таким ступеньками, но в реальной жизни они смоются оттуда.., смоются, словно дым, даже не пристегнув ремней безопасности, побегут, побросав все и словно большие крысы, станут всю ночь носиться туда-сюда. Так, Луис, что ты скажешь? Хочешь подняться по лестнице? Ты сможешь затащить туда своего сына и уйти?»
    
Хей-хо… То ли еще будет!
    
«Изменился… единственным зверем.., большинство из вернувшихся кажутся… человек… ты… его…»
    
Луис свалил пустые банки из-под пива под раковину, неожиданно почувствовав, еще чуть-чуть и его вырвет. Комната закружилась у него перед глазами.
    
В это время в дверь постучали.
    
Долго.., на самом деле это Луису только показалось.., он верил, что стучит у него в голове, что у него галлюцинация… Но стук повторялся снова и снова, терпеливый и неумолимый стук. И неожиданно, Луис вспомнил историю с обезьяньей лапкой. Холодный ужас затопил его. Он, кажется, даже физически ощутил это, словно нашел мертвую руку в холодильнике; мертвую руку, которая неожиданно обрела самостоятельную жизнь и заползла ему под рубашку, вцепившись в тело возле самого сердца. Глупый образ, грубый и глупый, но – ох? Луис не чувствовал, что это глупо. Нет!
    
Луис, не чувствуя ног, подошел к двери и попытался открыть щеколду трясущимися пальцами. Открывая дверь, он подумал: «Это Пасков. Друг Пасков в гости зашел! Стоит там в своих спортивных трусах, по-прежнему живой такой паренек, только слегка подгнивший. Пасков – друг! Пасков, который снова станет предупреждать: „Не ходи туда“. Как это в той детской сказочке?.. Не пей, козленочком станешь!..»
    
Дверь открылась. На пороге стояла темная фигура – темная даже на фоне ночи – ночи между Днем Прощания и Днем Похорон его сына. Там стоял Джад Крандолл. Его редкие белые волосы слегка растрепались.
    
Луис попробовал рассмеяться. Казалось, время повернуло назад. Снова наступил вечер Дня Благодарения. Скоро они возложат закоченевшее, сверхъестественно-тяжелое тело Черча в полиэтиленовый мешок и отправятся в путь. «Ах, не спрашивайте куда, просто пойдем и нанесем визит в Родные Пенаты…»
    
– Мне можно войти? – спросил Джад. Он вынул пачку Честерфильда из кармана рубашки и выудил из нее сигарету.
    
– Скажи, чего ты хочешь, – сказал Луис. – Уже поздно, а я перебрал пива…
    
– Чувствую, – ответил Джад и чиркнул спичкой. Ветер погасил ее. Тогда он сложил руки чашечкой и снова чиркнул спичкой. Но руки старика дрожали и робкий огонек потух. Старик взял третью спичку, приготовился зажечь ее, а потом посмотрел на Луиса, загораживающего вход. – Не могу никак прикурить, – сказал он. – Так, может, мне зайти, а, Луис?
    
Луис шагнул в сторону, и Джад вошел.
   
   
    
     
Глава 38
    
    
Они сидели за столом на кухне и пили пиво. «Первый раз, когда мы пьем пиво у нас на кухне», – подумал Луис, немного удивившись, когда они проходили через гостиную. Элли наверху вскрикнула во сне. Они замерли, словно «окаменев» в детской игре. Крик не повторялся.
    
– Ладно, – сказал Луис. – Что ты тут делаешь в четверть первого ночи накануне похорон моего сына? Ты – мой друг, Джад, но в твоих действиях есть…
    
Джад выпил пиво, вытер губы рукавом и посмотрел прямо на Луиса. Взгляд старика был таким твердым, уверенным, что Луис, как нашкодивший мальчишка, отвел глаза.
    
– Ты знаешь, почему я здесь, – спокойно сказал Джад. – Ты думал о том, о чем, Луис, думать не стоит. Хуже того, я боюсь, что для себя ты уже все решил.
    
– Я ни о чем не думал, хотел уже ложиться спать, – ответил Луис. – Завтра с утра похороны.
    
– Я несу ответственность зато, что у тебя болит сердце; за то, что – в эту ночь ты не спишь, – мягко сказал Джад. – На мне ведь тоже лежит часть ответственности за смерть твоего сына.
    
Луис поднял взгляд, испугавшись.
    
– Что?.. Джад, ты сошел с ума!
    
– Ты ведь думал о том, как воскресить Гаджа, – продолжал Джад. – Не отрицай, что думал об этом, Луис.
    
Луис не ответил.
    
– Как далеко ты зашел в своих мыслях? – спросил Джад. – Можешь мне сказать? Нет? Я не могу сам ответить на этот вопрос, и я хочу оставаться в мире с самим собой, спокойно прожить остаток жизни. Я много знаю о Микмаках… То место всегда считалось святым.., но нехорошим. Станни Б. рассказывал мне об этом. Мой отец сказал мне то же самое.., но позже. После того, как Слот умер во второй раз. Сейчас земли Микмаков относятся к землям штата Мэйн, и правительство Соединенных Штатов ведет тяжбу с индейцами, так как индейцы требуют, чтоб им вернули их же собственные земли. Кому это место изначально принадлежало? Никто на самом деле не знает, Луис. Никто не знает. Различные люди борются за заявку на этот участок, но никто ее получить не может. Ансон Ладлоу – пра-пра-внук одного из основателей города – один из них. Если удовлетворить требование кого-то из белых, это будет лучше для всех. Жозеф Ладлоу – тот, из-за которого началась тяжба, такой же великий, как Король Георг, приехал сюда, когда Мэйн был всего лишь большой провинцией, колонией Массачусетского залива. А потом, после высшего суда, он отправился в Ад, потому что нечистым способом отобрал заявки на землю у других жителей Ладлоу и у одного парня, которого звали Питер Диммарта. Так вот, Диммарта заявил, что сможет убедительно доказать свою правоту. К концу жизни Жозеф Ладлоу-Старший имел мало денег, но много земли, даже подарил две или три сотни акров.
    
– А об этом нет никаких записей? – спросил Луис, очарованный рассказом и досадовавший за это на себя самого.
    
– Да, наши деды все регулярно записывали, – ответил Джад, прикурив новую сигарету от старой. – То же получилось и с землей, которая ныне принадлежит тебе. – Джад закрыл глаза и вздохнул. – Огромная старая карта, вырезанная на дереве, раньше стояла на краю Квинсберрийской дороги, там, где та соединяется с Оррингтонским шоссе. Там есть заброшенная дорога, ведущая с севера на юг, – Джад невесело улыбнулся. – Но, как говорят, старая карта упала в 1882 году. К 1900 году она уже обросла мхом… Из-за неразберихи с заявками Оррингтонское шоссе повернуло, огибая болота, лет за десять до конца Первой Мировой и разрезало пастбища. Сколько же бед причинила с тех пор эта дорога! А тогда, еще в начале века, судебное разбирательство зашло в тупик.
    
Луис смотрел на Джада, потягивающего пиво.
    
– Все естественно. Есть много мест, где История собственности на земли также запутана.., никто ничего не может разобрать, только адвокаты деньги гребут. Черт возьми, Диккенс это хорошо описал. Но я уверен, в конце концов, сюда вернутся индейцы. Хотя все это не важно, Луис. Так, лирическое отступление… Я пришел к тебе, чтобы рассказать о Тимме Батермене и его папочке.
    
– Кто такой Тимми Батермен?
    
– Тимми Батермен был одним из двадцати мальчишек, которые из Ладлоу отправились за море, воевать с Гитлером. Он уехал в 1942 году. Назад вернулся в гробу, в 1943 году. Его убили в Италии. Его папочка, Билл Батермен, всю свою жизнь прожил в этом городе. Получив телеграмму о смерти сына, он сошел с ума.., а потом.., он все сделал тайком. Он знал о земле, где хоронили Микмаки, и он решил воскресить сына.
    
Луиса бросило в холод. Он посмотрел на Джада очень внимательно, пытаясь увериться, что старик лжет. Да, услышать такую историю сейчас было в самый раз.
    
– Почему ты не рассказал мне об этом раньше? – спросил он наконец. – После того, как мы.., как мы сделали это с котом? Когда я спросил, хоронили ли там кого-нибудь из людей… Тогда ты мне ничего не стал рассказывать.
    
– Потому, что тебе не надо было знать об этом, – ответил Джад. – А теперь необходимо.
    
Луис долго молчал.
    
– Только его одного похоронили там?
    
– Только его одного я знал лично, – серьезно ответил Джад. – Почему только один человек на моей памяти попытался это сделать? Я-то сомневаюсь, что на самом деле он был один, Луис, но не думаю, что таких экспериментаторов было слишком много. Похоже, что этим пытался заниматься проповедник из Клесиатеса.., не верю я, чтобы что-то новое появилось под солнцем. Ах, иногда перемены очень заметны, но не всегда. Тот, кто попробовал однажды, будет пробовать снова и снова…
    
Джад посмотрел на свои покрытые старческими пятнами руки. В гостиной часы пробили половину первого.
    
– Я решил, что человек твоей профессии, воспользовавшись этим, заметит нездоровые последствия.., и я решил просто рассказать тебе все, когда узнал, что после всего, ты решил сделать могилу из блоков.
    
Луис долгое время смотрел на Джада, ничего не говоря. Джад глубоко вздохнул, но взгляда не отвел.
    
Наконец, Луис заговорил:
    
– Похоже, ты суешь нос в чужие дела, Джад. Извини, но это – так.
    
– Я не спрашивал у могильщика, почему ты так решил.
    
– Это тебя не извиняет.
    
Но Джад не ответил. Он еще больше покраснел.., теперь его лицо имело цвет незрелой сливы.., но ни разу он не моргнул.
    
Чуть позже Луис вздохнул и отвел взгляд. Он почувствовал невыразимую скуку.
    
– Да и х.., с ним. Меня не волнует е…я могила.., может, ты даже и прав. Может, именно об этом я и думал. Но если это так, почему бы не помечтать?.. Если говорить честно, я думал не об этом, я думал о Гадже…
    
– Знаю. Ты думал о Гадже. Но ты должен понимать, какая разница между могилами… Твой дядя был владельцем похоронного бюро…
    
Да, Луис знал разницу. Закопать покойника – только малая часть работы. Обычно бетон заливался прямо сверху в прямоугольную форму из стальных прутьев после того, как похоронные службы все выполнили. Плиту закрепили цементом, как поступают с рытвинами на шоссе. Дядя Карл говорил, что у таких могил есть свое специфическое название: «пломба».
    
Дядя Карл, который любил порассказывать (в конце концов Луис как-то целое лето – все школьные каникулы – поработал у него в похоронном бюро), как-то рассказал своему племяннику об эксгумации, которую как-то проводили по распоряжению Генерального Прокурора Штата. Дядюшка Карл, по его словам, отправился на кладбище посмотреть на эксгумацию. Что-то могли сделать неправильно.., так он сказал.., ведь многие люди, которые ничего не знают про эксгумацию, приходят на кладбище, словно там должно проходить шоу ужасов, где Карлофф играет чудовище Франкенштейна, а Край – Игора. Такие люди совершенно не представляют, что такое эксгумация, вскрытие «запломбированной» могилы. Такое вскрытие – сложная работа не для двух гробовщиков с ломами и лопатами. Когда начинают вскрывать такую могилу, к надгробью прицепляют крюк крана. Только бетонную махину – «пломбу» не так-то просто целиком вытащить из земли. Вся могила, ее бетонные стены – все влажное. «Пломба» начинает приподниматься, выворачивая глыбы земли. Увидев, что происходит, дядя Карл закричал крановщику, чтоб тот прекратил. Дядя Карл хотел поставить все назад и попытаться сперва раскопать все вокруг, чтобы плита освободилась от земли. Но рабочий на кране то ли не слышал, то ли не хотел слышать. Словно маленький ребенок он играл краном и, кроме бетонной пробки, разворотил всю ограду. Дядя Карл говорил: пусть его проклянут, если еще раз он возьмется за такое дело. Могила оказалась на три четверти развороченной. Дядя Карл и его помощник услышали, как вода, скопившаяся под плитой, стекает вниз, на дно могилы (в то время в Чикаго выдалась сырая неделя), потом кран опрокинулся, завалился сверху на «пломбу». Рабочий вылетел из кабины крана и сломал себе нос. Этот «праздничек» стоил прокуратуре то ли две, то ли три тысячи долларов – обычная оплата полных похорон. На самом деле, именно дядюшка Карл был тем рабочим на кране. Его послали провести эксгумацию.., это случилось лет за шесть до того, как он купил собственное похоронное бюро.
    
А могила из плит – вещь простая. Такую могилу закрывают прямоугольными бетонными плитами, а сверху засыпают землей. Во время похорон гроб опускают на бетонное основание, потом могильщики опускают две бетонные плиты. В края каждой плиты вделаны железные кольца. Эти кольца помогают установить сегменты совершенно правильно, и опускать их нужно осторожно. Каждая плита по весу шестьдесят, а может, семьдесят фунтов.., ну в крайнем случае восемьдесят. И больше ничего. Даже одному человеку было бы легко вскрыть такую могилу, если действовать умеючи, вот, что имел в виду Джад.
    
Легко для человека, который хочет забрать тело своего сына и похоронить его где-то еще.
    
– Ш-ш-ш-ш… Ш-ш-ш-ш. Мы не будем говорить о таких вещах. Это – тайные вещи.
    
– Да. Я знаю отличие могилы из плит от «запломбированной», – проговорил Луис. – Но я не думал об этом.
    
– Луис…
    
– Поздно, – проговорил Луис. – Уже поздно, я пьян, у меня сердце болит. Если ты на самом деле хочешь рассказать мне историю, тогда рассказывай.
    
«Может быть, мне стоило начать с мартини, – подумал он. – Тогда я спасся бы. Уже спал бы, когда Джад постучал».
    
– Ладно, Луис…
    
– Валяй!
    
Джад помолчал еще мгновение, а потом начал свой рассказ.
   
   
    
     
Глава 39
    
    
– В те дни, когда еще шла война.., поезд остановился в Орпингтоне, и Билл Батермен приехал на катафалке на станцию забрать своего сына Тимми. Гроб грузили четыре железнодорожника. Я был одним из них. Там же присутствовал парень из «Регистрации Смертей» – была такая военная версия похоронного бюро, Луис. Но парень из «Регистрации Смертей» даже не вышел из вагона. Он сидел в вагоне рядом с двенадцатью гробами и пил… Мы загрузили Тимми в катафалк-кадиллак… В те дни ничего необычного не было в таких «вагонах-поторопись!», потому что в те дни существовал огромный концерн, который занимался тем, что рассылал и хоронил мертвецов до того, как они сгниют. Билл Батермен стоял на перроне с каменным лицом, какой-то.., думаю.., скажем так, серый, как пепел. Но он не плакал. Машинистом на паровозе в тот день был Хьюи Грабер, и он сказал, что тот военный от «Регистрации…» как турист. Солдаты загрузили полный вагон гробов в Лиместоне на Прескью Асле, а гробы туда привезли с юга. Солдатик сказал Хьюи, что у него есть пять бутылок ржаного виски. Он пронес их под рубашкой. Говорил он примерно так: «Хорого, миссстср инженер, септодня вы поведете Сверхъестественный Поеезд, знаете об этом?» Хьюи только кивнул. «Тогдаааладно. Многие называаают этот поееезд – Поездом Мертвых из Алабамы». Хьюи попросил парня вынуть из кармана список мертвецов и мельком взглянул на него. «Сперва нам нужно будет сгрузить два гроба в Хоултонс, а потом один в Пассадамкедже, два в Бангоре, один в Дерри, один в Ладлоу и так далее… Я чувствую себя словно задушенный молочник… Хотите выпить?» А Хьюи взял и вылил выпивку на землю. Бангор не то место, где ловят машинистов, от которых несет ржаным виски, но парень из «Регистрации…» ничего потом против Хьюи не имел, даже больше; Хьюи утаил факт пьянства от армейского начальства. «Они бы устроили тому парню выволочку», – так потом говорил Хьюи. Так они и работали, сгружали на разных станциях накрытые звездно-полосатыми флагами гробы. На какой станции один, на какой – два. Всего гробов было восемнадцать или двадцать. Хьюи сказал, что они сгружают их всю дорогу от самого Бостона; и всюду были плачущие и причитающие родственники; всюду, кроме Ладлоу.., а в Ладлоу Хьюи увидел только Билла Батермена, который, как он сказал: «выглядел так, словно сам почти мертвец, только ждал подходящей минуты дух испустить». Когда же турне закончилось, Хьюи взял того солдатика и они посетили штук пятнадцать или двадцать разных мест.., и Хьюи напился до чертиков, а потом отправился к одной проститутке (раньше он никогда в жизни себе этого не позволял), а проснулся сильно исцарапанный и весь трясущийся; он сказал, что понимает, почему такие поезда называют сверхъестественными, и больше он никогда ни за какие премии не станет водить сверхъестественные поезда… А тело Тимми отвезли в морг Гринслана на Улице Папоротников. Этот морг находился на том месте, где сейчас Новая Прачечная Франклина, и через два дня Тимми похоронили на кладбище «Плеасантвиев». Все, как положено… Так вот, я скажу тебе, Луис. Когда Тимми убили, миссис Батермен уже лет десять как умерла. Она-то еще пока живая была, пыталась родить второго ребенка, но ничего из этого не получилось. Второй ребенок, наверное, облегчил бы боль Билла, как по-твоему? Второй ребенок помог бы старому Биллу забыть Тимми, который доставил отцу столько горя; Тимми, которому уже ничем нельзя было помочь. Я бы на твоем месте, Луис, тоже выбрал бы этот путь. Ребенок и жена останутся живы и все пойдет путем. А Тимми… Заменяя лейтенанта в своем взводе, так было написано в письме, которое получил Билли, Тимми был застрелен на дороге, ведущей в Рим, 15 июля 1943 года. Его тело поплыло домой через два дня и прибыло в Линестон девятнадцатого. Потом, на следующий день, его погрузили на сверхъестественный поезд Хьюи Грабера. Большинство из тех солдат, что убили в Европе, развозили по домам на таких поездах… Тимми прошила очередь из автомата, и посмертно он был награжден Серебряной Звездой… Тимми похоронили.., не спрашивай когда, точно не знаю, но думаю, это случилось 22 июля. И через четыре или пять дней Марджи Вашбарн, которая работала на почте, увидела Тимми, идущего по дороге к конюшне Йорка. Марджи с криками убежала.., понимаешь почему? Она пошла назад на почту, бросила кожаную сумку с недоставленной почтой прямо на стол Джорджа Андерсона и сказала ему, что пойдет домой и ляжет в постель. «Марджи, тебя тошнит? – спросил Джорджи. – Ты белая, как крыло чайки». «Я теперь буду дрожать всю жизнь и я не хочу говорить с вами об этом, – ответила Марджи Вашбарн. – Я и Бриану об этом ничего не скажу (это был ее муж), и матушке своей и никому-никому не скажу. Когда я умру и отправлюсь на небеса, если Иисус меня попросит рассказать.., нет, может ему-то я расскажу. Но я не верю в то, что увидела». И она ушла. А все знали, что Тимми умер. Некролог был напечатан в Бангорских «Дели ньюс» и Эллсвортском «Американ» неделю назад.., ну там фотография и все такое полгорода было на похоронах. А тут Марджи видела его идущим по дороге.., идущим пошатываясь… Она все-таки рассказала об этом Джорджу Андерсону.., но только уже минут через двадцать… Теперь она умерла… А Джордж рассказал мне, что сразу понял: она хотела ему рассказать что-то о том, что видела. И еще Джордж сказал: ему показалось, Марджи немного повредилась в уме, ты понимаешь? «Тимми такой бледный, – так она рассказывала минут через двадцать, – и одет в старые брюки и вылинявшую рубашку цвета хаки». А в тот день, должно быть, градусов двадцать было в тени. Марджи еще сказала, что у Тимми волосы торчат в разные стороны. «Его глаза, словно изюминки в хлебе. Я видела его призрак. Вот что испугало меня. Никогда я раньше ничего похожего не видела». Вот так сказала та, кто увидела его первой. Но вскоре выяснилось, что и другие видели Тимми. Миссус Страттон… мы называли ее «миссус» потому что всю жизнь она была незамужней, разведенной давалкой; у нее был двухкомнатный домик, там где Педерсенская дорога соединялась с Ханкокской. У нее было много пластинок и она всегда была готова составить вам компанию, если у вас найдется долларов десять, которые не так уж трудно было в те времена заработать.., десять долларов, чтоб оплатить ее услуги. В общем, она тоже видела Тимми со своей веранды и сказала, что он шел по обочине дороги, а потом остановился. «Постоял он там», – так она говорила. Руки Тимми болтались, а голова наклонилась вперед: выглядел он словно боксер, только что получивший нокаут. Миссус рассказала, что сама стояла тогда на веранде, а сердце у нее заходилось, как у старухи лет шестидесяти, которая едва двигается «Потом, – рассказала она, – Тимми повернулся. Выглядел он словно человек, упившийся до беспамятства». Тимми посмотрел прямо на нее. У нее аж руки задрожали; она уронила корзину с бельем и белье рассыпалось, испачкалось. Она сказала о глазах Тимми.., она сказала, что они словно глаза мертвеца: тусклые, как мрамор. Но Тимми видел ее…и он усмехнулся.., еще она сказала, что Тимми заговорил с ней. Спросил ее, чего это она застыла, ведь он-то и не думает приставать к ней. Если только ночью придет выеб.т. Миссус Страттон убежала с веранды в дом и не выходила больше недели, пока все не закончилось… Многие видели Тимми Батермена. Большей частью они все уже умерли… и Миссус Страттон и другие, но есть несколько старых кляч, вроде меня, которые могут еще порассказать тебе… если ты правильно попросишь их… Мы видели его, скажу я тебе… Тимми-то бродил туда-сюда по Педерсенской дороге, где-то в миле от дома своего отца. Он ходил туда-сюда, взад-вперед весь день, и все знали об этом. А он и ночью ходил. Рубашка не застегнута, лицо бледное, волосы торчат в разные стороны, расстегнутая ширинка, и этот его взгляд… этот взгляд… Джад сделал паузу, чтобы закурить, потом, встряхнув рукой, погасил спичку и посмотрел на Луиса через туман плывущего синегодыма. И хотя история старика звучала конечно совершенно безумно, в глазах Джада не было лжи.
    
– Знаешь, есть много историй и фильмов – не думаю, что они хоть чуть-чуть правдивы, о зомби с Гаити. В таких фильмах ожившие мертвецы ходят, волоча ноги, и их мертвые глаза смотрят вперед, а ходят они медленно, неуклюже. Так вот, Тимми Батермен напоминал их. Луис, он напоминал зомби из дешевых фильмов, но он не был зомби. Он казался чем-то большим. Что-то было у него в глазах, Луис. Не знаю, как объяснить то, что я хочу тебе рассказать. Не знаю, захочу ли я вспоминать его глаза, даже если окажусь в аду… Хитрость, вот что было в них. Словно разговаривая с Миссус Страттон, он и впрямь решил ночью заглянуть к ней. Что-то вселилось в него, Луис. И не думаю, чтоб оно было разумным и чересчур сильным.., а может, ничего такого и не было.., и Тимми Батермен изменился совсем по другой причине. Словно.., он постоянно слышал идущий откуда-то радиосигнал. Глядя на него, ты сразу понимал: «Если он ко мне прикоснется, я закричу..» Вроде так… Так что Тимми бродит туда-сюда по дороге еще один день. Я тогда отработал смену и вернулся домой. А тогда уже, должен сказать, 30 июля… Так вот, вернулся я домой, а у меня на задней веранде сидит Джордж Андерсон – начальник почты, ты его не знаешь, и пьет холодный чай с Ганнибалом Бенсоном – вторым человеком в нашем дорожном управлении. С ними еще был Алан Пуринтон – начальник пожарной охраны. Норма тоже сидела с ними, но ничего не говорила… У Джорджа была изуродована правая нога. Случилось это, когда он работал на железной дороге, и теперь травма причиняла ему много неудобств в жаркие и влажные дни. Но он сидел у меня на веранде, как бы там ни болела его нога. «Это зашло слишком далеко, – сказал мне Джордж. – У меня почтальон не желает ходить по Педерсенской дороге – это первое. Кроме того, пора привлечь к ответственности „Каина“ и его сыночка». "Кого это ты называешь «Каином»? – поинтересовался я. Ганнибал рассказал мне, что звонил в Военный Департамент, связался с лейтенантом по имени Кинсмен, в чьи обязанности входит следить, чтоб никто из военных дураков ничего не выкинул. «Четверо или пятеро местных написали в Военный Департамент, – продолжал Ганнибал, – и этот лейтенант Кинсмен оказался заинтригованным. Если бы только кто-то один написал письмо, они бы только посмеялись. Кинсмен сказал, что звонил в полицию в Дерри и сказал, что, возможно, у них в Ладлоу появились проблемы с психопатами, ненавидящими семью Батерменов. Дело в том, что письма пришли от разных людей. Лейтенант сказал „Это видно даже по почерку и имена на конвертах тут ни при чем“. А во всех письмах одно и то же – безумная новость, мертвый Тиммоти Батермен сбежал из Ада и его оживший труп расхаживает туда-сюда по Педерсенской дороге. Этот Кинсман должен был или куда-то отослать парня или получить от него объяснения, – закончил Ганнибал. – Все хотят знать, то ли Тимми мертв, то ли он в самоволке. Видно, военные на все сто не уверены в своих записях. Еще они хотят знать: кто похоронен в гробу Тимми Батермена, если тот жив?» Теперь понимаешь, Луис, неприятности какого рода возникают прежде всего. Мы там сидели, пили холодный чай и разговаривали. Норма спросила нас, хотим ли мы по сэндвичу, но есть никто не хотел. Мы все ходили вокруг да около и, наконец, решили поехать к Батермену. Никогда я не забуду того вечера, даже если доживу и стану старше вдвое. Вечер был теплым. Теплее чем в Аду. Солнце напоминало баскетбольный мяч в корзине облаков. Никто из нас не хотел идти в гости к Батсрменам, но пришлось. Норма поняла это раньше, чем любой из нас. Она, выдумав какую-то причину, отвела меня в сторону и сказала: «Не давай им шастать вокруг дома Батерменов, а постарайся как можно быстрее увести их оттуда, Джадеон. Ты должен думать о последствиях. То, что происходит – отвратительно!»
    
Джад внимательно посмотрел на Луиса.
    
– Она так и сказала, Луис. Это ее слово. «Отвратительно». И еще она прошептала мне на ухо: «Если что-нибудь случится, Джад, беги. Не думай о других: они увидят все сами. Ты помни обо мне и сразу, если что-нибудь случится, спасай свою шкуру…» Мы поехали к Батерменам на машине Ганнибала Бенсона – этого сукиного сына, прикарманившего все А-купоны, выписанные на город. Правда, честно говоря, не знаю, как ему это удалось… Пока мы ехали, никто ничего не говорил, но все мы дымили, словно паровозы. Мы боялись, Луис, все мы боялись. Но единственный, кто сказал что-то дельное, так это Алан Пуринтон. Он сказал Джорджу: «Билл Батермен ходил к чертям, в лес, на север от 15 шоссе, гарантирую». Никто ему не возразил, но я помню, как кивнул ему, Джордж. В общем приехали мы к Батерменам, и Алан постучал. Никто не ответил, тогда мы обошли дом и нашли там обоих: Билл Батермен сидел на задней веранде, накачавшись пивом, а Тимми стоял там же – на заднем дворе и смотрел, как садится красное, окровавленное солнце. А лицо его казалось пурпурным; словно с него содрали кожу. А Билл.., он выглядел словно дьявол. Мне показалось, что он потерял фунтов сорок. Глаза у него запали, словно маленькие зверята, заблудившиеся в пещерки.., и рот дрожал, перекосившись на левую сторону.
    
Джад сделал паузу, словно решал, что сказать, а потом незаметно кивнул.
    
– Луис, он выглядел так, словно его прокляли. Тимми посмотрел на нас и усмехнулся. Только, казалось, он хочет не усмехнуться, а закричать от ужаса. Потом он повернулся и снова стал смотреть на заходящее солнце. Билли же сказал: «Я, парни, не слышал, как вы стучали», но по лицу видно было – он врет. От стука Алана и мертвые проснулись бы.., даже глухие. Никто ничего больше говорить, похоже, не собирался, так что начал я:
    
«Билл, я слышал, твой парень убит в Италии». «Тут какая-то ошибка», – ответил он, глядя прямо на меня. «В чем ошибка?» – спросил я. «Ты же видишь, он стоит вон там, разве нет?» – поинтересовался Билли. «Тогда кого же ты похоронил в гробу на „Плеасантвиев“?» – спросил его Алан Пуринтон. «Будь я проклят, если знаю, – сказал Билли. – И будь я проклят, если мне на это не наплевать». Он потянулся за сигаретами и рассыпал их по веранде, сломал две или три, прежде чем закурил. «Может, провести эксгумацию? – спросил Ганнибал. – Ты думал об этом? Я могу позвонить в проклятое богом Военное Министерство. Они захотят узнать, может, они похоронили какого-то другого парня вместо Тимми». «Ладно! Это все, с чем вы пожаловали, черт возьми?! – грубо сказал Билли. – Все это касается только меня, ведь так? Вот мой мальчик. Он пришел домой на следующий день после похорон. Он в шоке или что-то в таком духе. Теперь он стал немного странным: и днем и ночью гуляет по округе». «Бросай, Билл, – одернул я его, и по всему было видно, что я на него злюсь. – Если они выкопают гроб и увидят, что он – пуст, хотя ты наверняка набил его камнями, после того как вынул оттуда своего парня, но наверняка-то я не знаю… Зато я знаю, что случится потом, и Ганнибал, Джордж и Алан тоже знают, и ты знаешь. Ты свалял большую глупость, когда поперся в лес, Билл, и наделал себе, да и всему городку много неприятностей». «Думаю, ты и твои парни знают, как пойти отсюда, – ответил мне Билл. – Я ничего не хочу объяснять ни тебе, ни кому-либо еще. Когда я получил телеграмму, то потерял смысл жизни. Я почувствовал себя так, словно обмочился в штаны. Ладно, я вернул себе парня. Но ведь они не правы были, когда забрали его у меня. Ему было всего семнадцать. Он – все, что у меня осталось, когда его мать ушла от меня, и плевал я на ваше е…е государство. Еб.. я вашу армию! Еб.. я Военное Министерство. Еб.. я Соединенные Штаты Америки и таких говнюков как вы, тоже. Я вернул его к жизни. Он пришел назад. Вот и все, что я вам скажу. А теперь топайте, откуда пришли». Рот его дрожал, зубы стучали, а на лбу выступил пот, выступил большими каплями, и только тогда я понял, что он совсем рехнулся. И меня такое дело довело до безумия. Жить вместе с такой.., тварью.
    
Луис почувствовал, как волна тошноты поднимается из желудка: слишком много пива он выпил и слишком быстро. Его все-таки должно вырвать. Тяжелое ощущение перегруженного желудка подсказывало: это случится скоро.., ох, как скоро…
    
– «Ладно, мы все равно ничего сделать не сможем, – сказал тогда Ганнибал. – Мы пойдем, Билл, пусть Господь поможет тебе!» А Билл ответил ему: «Бог никогда не помогал мне. Я сам себе помог». Вот тогда Тимми и пошел на нас. Даже жил он неправильно, Луис. Тимми ходил словно старый-старый дед. Он поднимал одну ногу, ставил ее, потом поднимал другую, но создавалось впечатление, что он волочит их, словно краб. Когда он подошел ближе, мы увидели красные отметины, пересекающие его лицо по косой линии, словно прыщики или маленькие ожоги. Я понял: это те места, где пули из фашистского автомата прошили его тело. Может быть, они даже отсекли парню голову… И от него воняло могилой. Черный запах, словно что-то внутри у него испортилось. Я увидел, как Алан Пуринтон рукой закрыл рот и нос. Такая ужасная вонь. Казалось, еще чуть-чуть и в голове у Тимми можно будет разглядеть опарышей, какие обычно живут в могилах…
    
– Остановись, – грубо перебил старика Луис. – Я уже послушал достаточно…
    
– Еще нет, – сказал Джад. Он сказал это серьезно и устало. – Еще нет. Я не могу, чтобы тот ужас опять повторился. Никто не может понять, как это плохо, пока это не случилось. Он был мертв, Луис. А теперь снова стал живым. И он.., он.., он многое познал.
    
– Многое познал? – Луис подался вперед.
    
– Конечно. Тимми сперва долго смотрел на Алана, ухмыляясь смотрел.., так что мы видели его гнилые зубы, а потом он заговорил низким голосом. Ощущение было такое, что Тимми впитал в себя естество могилы, впитал всеми порами своего тела. «Твоя жена, Пуринтон, еб… с человеком, который работает в аптеке. Что ты об этом думаешь? Она кричит, когда он входит в нее. Что ты думаешь об этом?» Алан, он словно задохнулся. Было видно, как слова Тимми сразили его наповал. Алан, он сейчас в доме престарелых в Гарденере.., по крайней мере, это последнее, что я о нем слышал.., ему сейчас должно перевалить за девяносто. А тогда, только это случилось, ему было сорок или около того, и ходило много разговоров о его второй жене. Она приходилась ему троюродной сестрой, и переехала в наши края с Аланом и его первой женой, Люси, еще перед войной. Люси умерла, и через года полтора он женился на этой девушке, Лаурине, так ее звали. Ей было не больше двадцати четырех, когда они поженились. И о ней уже тогда говорили разное. Если бы ты ее увидел, ты бы назвал ее свободной и легкомысленной. Но Лаурина считала, что любая женщина может быть немножко распущенной. И может быть, Алан о чем-то догадывался, потому что закричал: «Заткнись! Заткнись, или я вколочу тебе эти слова обратно!» «Заткнись, Тимми!» – приказал Билл, а выглядел он изможденным. Ну, знаешь, словно его сейчас вытошнит или он умрет, а может, случится и то, и другое. «Заткнись, Тимми!» Но Тимми не сделал этого. Он посмотрел на Джада Андерсона и сказал: «Этот внук, которого ты так ждешь, доведет тебя до смерти, старик. Деньги – вот все, что ему будет нужно.., деньги, о них он только и будет думать. Он выгребет все, что можно из Бангорского Восточного Банка. Сделает он это для тебя, но за твоей спиной он будет смеяться над тобой.., он и его сестра… Старик-Деревянная Нога – так они станут называть тебя», – говорил Тимми и, Луис, только тут я понял, как изменился его голос. Теперь его голос звучал подло. И эти слова о правнуке Джорджа.., и ты знаешь, Тимми, как потом выяснилось, говорил правду. «Старик-Деревянная Нога, – повторил Тимми. – Но твои внучки не остановятся, потому что будут знать, что ты беден, как церковная крыса, после того как все потерял в 38. А сам-то ты не хочешь заткнуться, Джордж? Или, может, ты попросишь своих внучков заткнуться?» Джордж тогда повернулся и пошел прочь, только деревянная нога его подвела, и он споткнулся, упал на ступеньку веранды Билла, опрокинул кувшин с пивом. Он был белым, Луис, как твоя мать. А поднявшись на ноги, Билл, он заревел на мальчишку: «Тимми, прекрати! Ты должен прекратить!» Но Тимми не прекратил. Он рассказал гадость о Ганнибале и потом кое-что сказал обо мне… Ганнибал уже тогда был.., грабителем.., я так скажу. Конечно, он был грабителем, это точно. Ужасно! И мы отправились назад, а потом побежали, потащили Джорджа за руки, потому что он не мог сам идти. Ремни протеза съехали; ботинок перекосился и волочился за ним по траве. Последний раз я видел Тимми Батермена.., когда он стоял на заднем дворе Батерменов, за веревкой для белья. Лицо его было красным в лучах заходящего солнца, с теми отметинами.., волосы у него были взъерошены и грязны.., и он смеялся и визжал снова и снова; «Деревянная Нога! Старик-Деревянная Нога! И.., рогоносец! А с ним сукин сын! До свидания, джентльмены! До свидания! До свидания!» – а потом он засмеялся, но продолжал кричать.., точнее.., что-то внутри его кричало.., и кричало.., и кричало…
    
Джад остановился. Его грудь вздымалась и опускалась слишком быстро.
    
– Джад, те вещи, что сказал вам Тиммоти Батермен, оказались.., правдой? – спросил Луис.
    
– Да, правдой, – пробормотал Джад. – Иисус! Это была правда… Вот тогда я побыстрее махнул в публичный дом в Бангоре. Мужчине не так много надо, хотя не скажу, что пошел прямо туда, никуда не сворачивая. Мне нужно было.., может быть.., утонуть в чьей-то плоти. Отдать какой-то женщине то, что мужчина не может принести домой, чтобы поделиться с женой. Люди скрывают свое исподнее, Луис. Это ужасно, то, что я сделал, и ощущение вины преследовало меня восемь или девять лет, а Норма, она не оставила бы меня, даже если бы знала… Но кое-что вместе с ее смертью ушло навсегда. Кое-что очень дорогое для меня.
    
Глаза Джада были красными, опухшими и потускневшими. «Слезы стариков неприятны», – подумал Луис. Но когда Джад протянул руку Луису, Луис крепко пожал ее.
    
– Он сказал нам только плохое, – через мгновение продолжал старик. – Только плохое. Один Бог знает, что есть жизнь одного человека, ведь так? Через два или три дня, Лаурина Пуринтон уехала из Ладлоу, и люди, те, кто видел, как она садилась в поезд, говорили, что у нее было два огромных синяка и чемодан с ее пожитками. Алан.., он никогда не говорил об этом. Джордж умер в 1950 году, и если и оставил потомков, то я никогда не слышал ни о его внуке, ни о его внучке. Ганнибала вышибли со службы, потому что случилось нечто, похожее на то, что предсказал Тиммоти Батермен. Просто я не хочу говорить об этом – тебе не знать.., но скажем так: незаконное присвоение городской собственности, и это будет близко по смыслу, я так считаю. Пошли разговоры, что он едва не проворовался, но вообще разговорами все и кончилось. Увольнение со службы – это для него было суровым наказанием, ведь он всю жизнь строил из себя большого человека.., но все предсказания Тимми пошли на пользу этим людям. То есть, вот, что я имел в виду… Людям всегда тяжело, когда им говорят правду в глаза, но иногда это необходимо. Ганнибал устроился в Восточный Центральный госпиталь, сразу после войны. Алан Пуринтон стал одним из самых щедрых людей. А у старого Джорджа Андерсона было единственное желание: до конца своих дней работать на почте… И плохо лишь то, что приходится говорить об этом. Плохо, что нам приходится помнить о плохом.., но мы знаем, чего опасаться. Тиммоти Батермен отправился на войну хорошим, обычным ребенком, может, немножко туповатым, но добрым. Тварь, которую мы увидели в тот вечер в лучах заходящего солнца, – это было чудовище. Может, это был зомби, дух или демон. А может, у такой твари и вовсе имени нет, но Микмаки о таких как Тимми, все знали, не важно с именем они или без.
    
– Откуда? – онемев, спросил Луис.
    
– Что-то было в том прикосновении Вакиньяна… – ровно проговорил Джад. Глубоко вздохнув, он мгновенно подождал, откинулся на спинку стула, посмотрел на часы. – Тяжелый день. Уже больше часа, Луис. Я рассказал раз в девять больше того, что собирался рассказать.
    
– Сомневаюсь, – возразил Луис. – Слишком красноречиво ты говорил. Но скажи: чем закончилась та история?
    
– Через две ночи в доме Батерменов случился пожар, – рассказал Джад. – Дом сгорел. Алан Пуринтон сказал, что Тварь погибла в огне. Керосин вспыхнул сразу в нескольких местах. Там еще три дня стоял запах дыма.
    
– Оба сгорели?
    
– Да. И отец и сын. Но они умерли раньше. Папаша дважды прострелил грудь своего сынка. Стрелял он из старого кольта. Пистолет нашли в руках Билли Батермена, словно он после застрелился. Все выглядело так, словно сначала он убил своего мальчика, уложил труп на кровать и поджег дом, а потом он сел в свое любимое кресло у радиоприемника и взял в рот дуло кольта, сорок пятого калибра…
    
– Боже, – только и сказал Луис.
    
– Они замечательно обуглились, и местный врач сказал, что у него такое впечатление, что Тиммоти Батермен умер за две-три недели до пожара.
    
Наступила тишина.
    
Потом Джад все же продолжил:
    
– Я не преувеличиваю, когда говорю, что я мог стать причиной того, что твой сын умер, Луис. Микмаки знали то место, но ничего не знали о том, кто именно создал его. Микмаки же не всегда тут жили. Они пришли, кажется, из Канады, а может, даже из Азии, из Славянских земель. Они прожили тут, в Мэйне, тысячу лет, а может, и две тысячи… точно нельзя сказать, потому что они почти никаких следов не оставили на этой земле. А теперь они ушли… и пришли мы, хотя наши следы надолго останутся на этой земле, не важно. Но место выглядит не слишком-то реальным для тех, кто живет тут, Луис. Никто не владеет им, и оно так и остается тайным. Оно – злое, проклятое место, и я поступил неправильно, когда отвел тебя туда, похоронить кота Элли. Теперь я это понимаю. Это место могущественно, и ты должен его остерегаться, если хочешь, чтоб с твоей семьей и тобой все было хорошо. Я не хочу бороться с этим. Ты спас жизнь Нормы, и я хотел что-то сделать для тебя, а это место повернуло все мои благие намеренья во вред. Оно сильное.., и я думаю, его сила накатывается время от времени, словно фазы луны. Раньше оно было лишено силы, а теперь я замечаю, что сила возвращается. И я боюсь, что злая сила воспользовалась мной, чтобы через тебя дотянуться до твоего сына. Ты видишь, что я наделал, Луис? – его глаза с мольбой смотрели на Луиса.
    
– Ты говоришь, что то место знало о предстоящей смерти Гаджа, я так понимаю? – сказал Луис.
    
– Нет. Я говорю, что то место могло убить Гаджа, потому что я рассказал тебе о его силе. Я говорил тебе: может оказаться, что это я из самых хороших побуждений убил твоего сына, Луис.
    
– Я не верю в это, – дрожа, проговорил Луис. – Нет. Этого не может быть.
    
Он крепко сжал руку Джада.
    
– Завтра мы похороним Гаджа. Похороним его в Бангоре. И в Бангоре он и останется. Я не хочу перетаскивать его на Хладбище Домашних Любимцев или еще куда.
    
– Пообещай мне, – грубо попросил Джад. – Пообещай!
    
– Я обещаю, – сказал Луис.
    
Но где-то в глубине он презирал свое обещание.., и его обещание было нарушено.
   
   
    
     
Глава 40
    
    
Ничего не случилось.
    
Все это: гудящие грузовики «Оринго»; пальцы, которые прикоснулись к джемперу Гаджа, а потом и сам Гадж, красиво раскатанный… Речел, появляющаяся на людях в домашнем халате; Элли, носящаяся с фотографиями Гаджа и тащившая его складной стульчик к себе в кровать, слезы Стива Мастертона; драка с Ирвином Голдменом; ужасная история о Тимми Батермене, которую рассказал Джад Крандолл, – все это заполнило голову Луиса Крида, все это пронеслось перед ним.., все, что случилось с тех пор, как он помчался за своим сыном, выскочившим на дорогу. За спиной у него пронзительно закричала Речел… «Гадж, возвращайся! Не беги дальше». Но Луис не расточал в беспорядке вздохи. События надвигались, надвигались, и, конечно, кое-что и в самом деле случилось: Луис услышал рев приближающегося по дороге грузовика, что-то повернулось в его голове, и он услышал, как Джад Крандолл говорил Речел в первый день их пребывания в Ладлоу: «Вы только приглядывайте за дорогой, миссис Крид. По этой дороге ездит много больших грузовиков».
    
Гадж уже спускался по откосу, переходящему в обочину 15 шоссе, его сильные ножки скользили, и в мире все было бы правильно, если бы он упал и растянулся, но он не падал, а все шел дальше, а грохот грузовика становился все ближе и ближе Грохот становился громче – рычащий звук, который Луис иногда слышал, лежа в кровати, когда грезил на грани сна. Потом послышался утешающий визг тормозов, но сейчас этот звук ужаснул Луиса.
    
«О, мой бог, великий Иисус, дай мне поймать Гаджа! Не дай ему выскочить на дорогу!»
    
Луис рванулся из последних сил и прыгнул, бросив тело прямо и параллельно земле, словно футболист19, пытающийся перехватить противника, схватить его за ноги. Луис видел свою тень, скользящую над травой, вслед за ним, и вспомнил о воздушном змее, «ястребе», тень которого вот так же скользила по полю миссис Винтон.., и вслед за Гаджем, Луиса вынесло на дорогу. Пальцы Луиса схватили малыша за джемпер.., а потом Луис подхватил малыша…
    
Он отбросил его назад и приземлился, ударившись скулой о дорожку, ведущую к дому, разбил себе нос. Его яйца отозвались сильной болью… «Оххх, если бы я знал, я бы не стал нынче играть в футбол, и всегда бы носил плавки, а не семейные трусы». Но та боль и боль разбитого носа ушли на задний план, когда он услышал оскорбленные завывания Гаджа, который приземлился на плечи, упал на спину на краю лужайки, ударившись головой. Через мгновение его плач утонул в реве пролетевшего мимо грузовика, гудок которого звучал почти победно.
    
Луис, переполненный злостью, приподнялся, держась руками за низ живота, а потом, придя в себя, взял сына на руки. Через мгновение к ним присоединилась Речел, истерически кричавшая на Гаджа:
    
– Никогда не выбегай на дорогу, Гадж! Никогда! Никогда! Дорога – плохая! Плохая!
    
А Гадж был так удивлен этими поучениями, что перестал плакать и кричать, а стал таращиться на свою мать.
    
– Луис, ты разбил нос, – сказала Речел, а потом обняла его так неожиданно и сильно, что на мгновение Луису показалось, что он больше не сможет дышать.
    
– Это не самое худшее, – сказал он. – Речел, мне кажется, я стал кастратом. О, мальчики мои, как больно!
    
И тут Речел засмеялась таким истерическим смехом, что Луис сперва испугался за нее, решил, что сходит с ума: «Если бы Гаджа убило, она бы сошла с ума».
    
Но Гаджа не убило – все это только ужасно подробное видение. Луису всего лишь показалось, что в тот солнечный майский день Гадж погиб.
    
А потом Гадж пошел в начальную школу; когда ему исполнилось семь лет он поехал в летний лагерь, где провел удивительное, восхитительное лето. И еще: он принес своим родителям скорее мрачный сюрприз, чем нечто радостное: показал, что отлично может месяц их не видеть, безо всяких там психических травм. Когда ему исполнилось десять, он целое лето провел в Лагере Агавам в Рамонде, а в одиннадцать выиграл две синие и одну красную полоски в Четвертом Лагере Свиматона, чем и закончилась его летняя активность. Он рос высоким и, конечно, оставался прежним милым Гаджем, и не терял способность удивляться окружающему миру… и в Гадже никогда не было ни капли озлобленности или гнилостности..
    
Он хорошо учился в средней школе и стал членом команды по плаванию в Иоан Папст, даже посещал церковную школу, потому что это было обязательным для всех членов команды по плаванию. Речел огорчилась, а Луис даже не был удивлен, когда в семнадцать лет Гадж обратил внимание на догмы Католической религии. Речел верила; все потому, что девушка Гаджа была католичкой. Речел уже видела, что Гадж женится в недалеком будущем («если эта маленькая сучка с иконой святого Кристофера не отвалит от него, мне придется съесть твои трусы, Луис», – сказала она) и рушатся все планы относительно колледжа Гаджа и команды олимпийской надежды, а потом девять или десять маленьких католиков будут бегать тут, когда Гаджу исполнится сорок лет. Гадж станет (как и предсказывала Речел) водителем грузовика; водителем, который курит сигары; водителем с объемистым пузом, налившимся от пива; «нашим папочкой» и «мучителем» для супруги; он встанет на путь, ведущий к забвению в сердцах людских.
    
Луис подозревал, что мотивы поступков его сына красивы, и хотя Гадж стал католиком (в один прекрасный день он сделал это) Луис тогда, ничуть не смутившись, послал чудесную открыточку Ирвину Голдмену. Там было написано: «Возможно у вас теперь есть внук, верящий в Иисуса. Ваш зять Луис».) Но на самом деле все было не так.., не женившись на по-настоящему хорошенькой (и уж во всяком случае не неряшливой) девушке, Гадж спас свою карьеру.
    
Он поступил в школу Иоана Хопкинса, вошел в Олимпийскую команду по плаванию, и стал высоким, ослепительным и невероятно гордым в день, когда исполнилось шестнадцать лет, с того дня как Луис спас его из-под колес грузовика «Оринго». Луис и Речел стали почти совсем седыми, хотя Речел-то красилась… А Гадж получил золотую олимпийскую медаль. Тогда его показали по телевидению, стоящего с мокрой, откинутой назад головой; его глаза были широко открыты и печальны; когда заиграли национальный гимн, взгляд Гаджа замер на флаге, медаль повесили ему на шею и золото засверкало. Луис и Речел тогда заплакали.
    
– Я догадывался, что его наградят, – гордо сказал Луис и повернулся обнять жену. Но она посмотрела на него с зарождающимся ужасом, ее лицо, казалось, постарело, словно за мгновение собрало все зло, что видит человек за долгие годы жизни. Звуки национального гимна увяли, и когда снова Луис посмотрел на экран телевизора, то увидел какого-то чернокожего мальчика с темными кудряшками, которые сверкали от драгоценных капель воды.
    
Его наградят…
    
Его наградят…
    
Его наградят как…
    
…о, Великий Бог, его кроваво наградят!...
    
    * * *
    
    
Луис проснулся, залитый холодным, мертвым светом встающего солнца, часов в семь, вцепившись руками в наволочку. В его голове чудовищным звоном отдавался каждый удар сердца: боль накатывалась и отступала. Он решил, что головная боль – последствие вчерашнего пива, да и в желудке у него словно лежал кирпич. Луис заплакал. Подушка стала мокрой от слез. Даже во сне он помнил, знал правду и из-за этого страдал.
    
Встав, Луис отправился в ванную. Сердце тревожно билось у него в груди. Жестокие воспоминания обрывками всплывали в памяти. Он едва успел добраться до унитаза, чтобы выблеваться.
    
Потом он замер на коленях на полу ванной, закрыв глаза. И стоял он так, пока не почувствовал, что может встать на ноги. Схватившись за ручку, он слил воду, потом подошел к зеркалу, хотел поглядеть на круги под глазами, но зеркало оказалось закрыто квадратной простыней. Двигаясь почти вслепую, Речел уже закрыла простынями все зеркала в доме.
    
…не будет олимпийской команды по плаванию. Луис печально представил себе, как возвращается назад и садится на кровать. Во рту – вкус прокисшего пива, и Луис поклялся себе (в первый и последний раз), что больше никогда не будет напиваться. Не будет Олимпийской команды, не будет колледжа, не будет маленькой девочки-католички, не будет Лагеря Агавама, открытки тестю.., ничего не будет.
    
Тело его дорогого мальчика, такое крепкое и сильное, почти расчлененное… Кровавая награда… Луис сидел на своей кровати, оцепенев и сжимая руки… Дождевые капли лениво стекали по стеклу. Его горе полностью вернулось к нему. Грезы рассеялись. Горе пришло и заполнило его целиком. Луис закрыл лицо руками и зарыдал, качаясь взад-вперед на кровати, думая, что может так выйти, что у него больше не будет второго шанса, ничего не будет.
   
   
    
     
Глава 41
    
    
Гаджа похоронили в два часа дня. К тому времени дождь прекратился. Клочья облаков двигались над головой. Большая часть присутствующих на похоронах взяла черные зонтики, которыми снабдил всех желающих, владелец похоронного бюро.
    
По просьбе Речел, владелец похоронного бюро, исполнявший обязанности отпевающего, постарался быть краток. Он всего лишь прочитал отрывок из Евангелия от Матфея, который начинался: «А он, подозвав ребенка, поставил его посреди них…» Луис стоял с одной стороны могилы и смотрел на своего тестя, стоящего на противоположной стороне. На мгновение Голдмен посмотрел на Луиса, а потом опустил глаза. Сегодня у него не было никакого желания драться. Мешки под глазами Голдмена напоминали почтовые сумки, а вокруг его черной шелковой шапочки, прикрывавшей лысину, волосы были великолепными и белыми, словно остатки паутины, которую разорвал ветер. Седые пейсы закрывали худые щеки, и выглядел он словно выпивший. Луису показалось, что Ирвин не понимает, где он. Луис попытался заглушить жалость к старику, зародившуюся у него в сердце.
    
Гадж лежал в маленьком белом гробу. Замки гроба были отремонтированы, сидели на парс хромированных бегунков. Края могилы могильщики застелили жгуче зеленым пластиком, который резал глаза Луису. Несколько корзин с цветами стояли на краю этой искусственной и неприятной ямы в земле. Низкий холм, покрытый могилами.., фамильные склепы, один римско-образный монумент с выгравированным именем «Фиппс» – серебряное на желтом. Луис стал рассматривать монумент. Потом он снова перевел взор на владельца похоронного бюро, который в этот момент произнес:
    
– Давайте преклоним головы и отдадим последнюю дань усопшему.
    
Молчание длилось несколько минут, но Луис этого не заметил. Неподалеку стоял автопогрузчик. Он был припаркован там, где кончались могилы. А когда владелец похоронного бюро закончил церемонию Оз – Веикий и Ушшасный – Ирвин раздавил сигарету о каблук ботинка и убрал окурок (на кладбище сторожа штрафовали за окурки, брошенные на землю всегда прибавляя к этому штраф за создание пожароопасной обстановки. И вообще, многие из клиентов, похороненных на кладбище, умерли от рака легких). Гроб опустили, навсегда отрезав сына Луиса от солнечного света.., навсегда или до дня воскрешения?
    
Воскрешение.., ах, какое это замечательное слово!
    
Ты должен послать на х.. эту мысль. Даже не думай об этом!
    
Потом владелец похоронного бюро сказал:
    
– Аминь, – Луис взял Речел за руку и повел ее прочь. Речел зашипела, протестуя; она хотела еще мгновение постоять…
    
– ..пожалуйста, Луис, – но Луис был уверен, что поступает правильно. Они направились к машине. Луис увидел владельца похоронного бюро, собирающего черные зонтики с выгравированным на ручке адресом своего бюро у расходящихся с кладбища. А потом владелец похоронного бюро передал зонтики своему помощнику, который поставил их в стойку для зонтов, выглядевшую на кладбище совершенно неуместно. Она тоже стояла на кусочке мокрого зеленого пластика. Одной рукой Луис держал Речел за правую руку, другой – за левую руку Элли в белой перчатке. Элли надела то же платье, что надевала на похороны Нормы Крандолл.
    
Джад пошел за Луисом и помог ему, посадил дам в машину. Джад тоже выглядел так, словно провел тяжелую ночь.
    
– Ты в порядке, Луис?
    
Луис кивнул.
    
Джад, наклонившись, заглянул в машину.
    
– Как ты, Речел? – спросил он.
    
Старик осторожно прикоснулся к ее плечу, а потом посмотрел на Элли.
    
– А как ты, дорогая?
    
– Я в порядке, – ответила Элли и продемонстрировала чудовищную улыбку акульих пропорций, демонстрируя старику, что ей просто здорово.
    
– Что за фотографию ты держишь?
    
На мгновение Луис подумал, что Элли не отдаст фотографию, только покажет ее Джаду, но потом с болезненной беззастенчивостью девочка протянула фотографию старику. Он подержал ее в своих больших пальцах.., пальцах, которые были такими неуклюжими и выглядели как-то неловко, пальцами, которые годились только для того, чтоб держать ручку передач больших машин, сцеплять вагоны на железнодорожной линии.., но это были те пальцы, которые извлекли жало пчелы из ранки на шее Гаджа с ловкостью заправского фокусника.., или хирурга.
    
– Ох, какая фотография, – сказал Джад. – На самом деле, очень милое фото. Это ты посадила малыша на санки? Он тут хорошо выглядит, правда, Элли?
    
Заплакав, Элли кивнула.
    
Речел начала было говорить, но Луис сжал ее руку.., подожди.
    
– Я едва усадила его туда, – ответила Элли, плача. – А он все смеялся и смеялся. Тогда мы прибежали домой, а мамочка дала нам какао и сказала: «Снимите свои ботинки», – Гадж сорвал их и закричал: «Тинки! Тинки!» и так протяжно, что мне уши заложило. Помнишь, мамочка?
    
Речел кивнула.
    
– Конечно. Могу поспорить, что тогда было хорошее времечко, – сказал Джад, снова взяв фотографию в руки. – Он сейчас мертв, Элли, но ты должна сохранить воспоминания о нем.
    
– Я так и делаю, – сказала девочка, растирая слезы по лицу. – Я люблю Гаджа, мистер Крандолл.
    
– Я знаю это, дорогая, – он наклонился и поцеловал ее, потом отодвинулся и холодно посмотрел на Луиса и Речел. Речел встретила его взгляд, но оказалась в замешательстве, решив, что на нее обиделись, и не понимая, почему. Но Луис понял все: «Что вы сделали для нее? – спрашивали глаза Джада. – Ваш сын мертв, а ваша дочь жива. Что вы сделали для нее?»
    
Луис отвернулся. Ничего он не мог сделать для нее. Она переплывет свое горе, как сможет. А его голова была забита мыслями о сыне.
   
   
    
     
Глава 42
    
    
Вечером облака разошлись и поднялся сильный западный ветер. Луис надел легкий джемпер, застегнул молнию и снял ключи от «Цивика» с гвоздика на стене.
    
– Куда ты идешь, Луис? – спросила Речел без особого интереса. После ужина она снова начала плакать, плакала тихо и, кажется, не могла остановиться. Луис посоветовал ей принять валлиум. Приняв таблетку, Речел взяла газету, сложила ее так, чтоб можно было разгадывать кроссворд. В другой комнате Элли молча смотрела по телевизору «Маленький домик в раю», положив фотографию Гаджа на колени.
    
– Думаю, не съездить ли мне за пиццей?
    
– Разве ты можешь думать о еде?
    
– Сейчас я есть не хочу, – сказал Луис, говоря чистую правду, а потом добавил капельку лжи. – Но это, сейчас.
    
В тот же день между тремя и шестью часами, после обряда похорон были поминки. Поминки с угощением. Стив Мастертон и его жена привезли огромную кастрюлю гамбургеров. Чарлтон привезла кулич.
    
– Он не зачерствеет, а будет стоять до тех пор, пока вы не захотите есть, – объяснила она Речел. – Кулич всегда можно подогреть в микроволновой печи.
    
Данникерсы, живущие по-соседству, принесли ветчины. Появились и Голдмены, но они не разговаривали с Луисом и близко к нему не подходили, что его отнюдь не огорчало… Они привезли холодную кутью и бутерброды с сыром. Джад тоже принес сыра – большой круг крысиного лакомства. Мисси Дандридж принесла пирог с липовым медом, а Саррендра Харди – яблоки. На поминках собрались люди, исповедующие различные религии.
    
Поминки удались и прошли спокойно, но слишком гладко. Там было слишком мало выпивки, по сравнению с обычными поминками. После нескольких банок пива (только накануне Луис клялся никогда снова не прикасаться к нему), холодный полуденный свет преждевременно потускнел, превратив день в вечер, который всем показался невероятно скучным. Луис вспомнил несколько старых кладбищенских историй, которые дядюшка Карл рассказывал ему когда-то, например о том, что на похоронах в Сицилии женщины, которые не замужем, иногда отрезают кусочки от савана мертвеца и спят потом, положив их на голое тело, веря, что после этого им станет сопутствовать удача в любви; в Ирландии похороны в какой-то мере передразнивают свадьбу, и у мертвого связывают ноги, ведь еще древние Кельты верили: связывая ноги мертвецу, вы отвращаете его дух от прогулок. Дядюшка Карл рассказывал, что обычай связывать мертвецу ноги перекочевал в Нью-Йорк, потому что на всех кладбищах Америки заправляют ирландцы. А они верят в разные суеверия. Потом, посмотрев в лица гостей, Луис решил: наверное такие истории – ложь.
    
Речел почти не плакала. Дора успокаивала ее, и Речел словно к ней прилипла, уткнулась ей в плечо. Речел на подходила к Луису, возможно, считая его, как и себя, виновниками смерти Гаджа. Так или иначе она не оставляла свою мать. А Доре удавалось успокаивать дочь. Ирвин Голдмен стоял позади них; его рука лежала на плече Речел, и в тошнотворном триумфе он через комнату поглядывал на Луиса.
    
Элли играла серебряным поездом тарелочек с маленькими бутербродами, утыканными зубочистками. Фотография Гаджа лежала рядом.
    
Луис принимал соболезнования. Он кивал и благодарил соболезнующих. Только глаза его смотрели куда-то далеко, его манеры казались немного холодными. Все считали: он думает о прошлом, о случившемся, о том, что теперь Гаджа нет. Никто (даже Джад) не подозревал, что Луис разрабатывал стратегию эксгумации… Академический интерес, конечно, не то, чтоб он хотел это сделать. Единственный способ не сойти с ума – чем-то заняться.
    
Не то, чтоб он собирался заняться этим на самом деле…
    
…А вечером, в тот же день, Луис остановился у Оррингтонского магазина, взял две упаковки по шесть банок пива в каждой и поехал к «Наполи» за пиццей с пипперони и грибами.
    
– Как ваше имя, мистер?
    
«Волшебник Изумрудного Города – Оз – Веикий и Ушшасный», – подумал Луис.
    
– Луис Крид.
    
– Ладно, Луис, мы сейчас здорово заняты, может, минут через сорок пять… Подождете?
    
– Ладно, – согласился Луис и отошел. Он вернулся к «Цивику» и закрыл машину на ключ. От силы на весь Бангор было двадцать заказов пиццы.., но Луис выбрал эту нерадивую пиццерию потому, что она ближе всех остальных находилась к кладбищу, где похоронили Гаджа. «Ладно, так что же из того, черт возьми? – тяжело подумал он. – Они делают хорошую пиццу. Да и на улице сейчас совсем не холодно. Можно прогуляться. А получив пиццу, можно подбросить ее, а потом поддать кулаком.., вот бы Гадж рассмеялся…»
    
Луис поймал себя на этой мысли.
    
    * * *
    
    
Оставив позади «Наполи», Луис направился к кладбищу. Он только посмотрит. Будет ли от этого вред? Нет!
    
Он припарковал машину у Пиццерии на противоположной стороне улицы и ему пришлось перейти дорогу, чтоб добраться до ворот из кованого железа; ворот, которые мерцали в последних отблесках дня. Над ними, в полукруге, были большие железные буквы: «Плеасантвиев». На взгляд Луиса, не существовало ничего более уродливого. Кладбище было расположено удачно – находилось на склоне нескольких холмов. Но в те последние несколько минут дневного света тени деревьев, растущих на кладбище, казались глубокими черными лужами, такими же темными и неприятными, как застоявшаяся вода. Отдельно стояло несколько плакучих ив. Но и тут не было полного покоя. Неподалеку располагались турникеты, где взималась плата за проезд.., холодный ветерок доносил отдаленный рев моторов грузовиков.., мерцание в небе, там, где находился Международный Бангорский Аэропорт.
    
Луис протянул руки к воротам и задумался. Ночью они будут заперты.., но сейчас-то они открыты. Может, еще просто рано, а попозже их обязательно закроют, чтобы уберечь кладбище от алкоголиков, вандалов, подростков-хулиганов и тех, кто хочет кого-нибудь воскресить…
    
(Снова это слово).
    
Правая половина ворот открылась со сверхъестественным скрипом, и, взглянув через плечо, уверившись, что за ним никто не следит, Луис шагнул вперед. Закрыв ворота за спиной, он услышал, как они лязгнули. Оказавшись в приемной Смерти, он огляделся.
    
«Великолепное место, – подумал он. – Никто, я думаю, не сможет охватить его одним взглядом… Почему человек отвел такое прекрасное место под никому не нужный хлам?»
    
Потом в голове у Луиса послышался голос Джада, предупреждающий и испуганный. Да, да! Испуганный.
    
«Что ты собираешься делать? Ты лучше посмотри на дорогу, не хочешь ли проехаться?»
    
Луис заставил голос Джада замолчать. Но подсознание продолжало издеваться над ним. Да ведь никто не знал, что он окажется тут, когда померк дневной свет!
    
Луис отправился прямо к могиле Гаджа. На мгновение он оказался в тени деревьев. У него над головой таинственно шелестела листва. Его сердце стучало очень громко. Могилы и памятники выстроились грубыми рядами. Где-то там находился домик смотрителя, и там же была карта «Плеасантвиева», занимавшего акров двадцать, или около того, изящное и разумно разбитое на квадраты кладбище. В каждом квадрате находилось по несколько могил и продающихся участков.., участков на продажу. Однокомнатные апартаменты для усопших.
    
«Не слишком-то похоже на Хладбище Домашних Любимцев», – подумал он, и эта мысль заставила его остановиться и задуматься на некоторое время, удивляясь. Нет Хладбище Домашних Любимцев вызвало у него ощущение.. – душевного смятения.
    
Те грубые, концентрические окружности имели один общий центр, словно круги, расходящиеся по воде. Словно дети, хороня своих домашних любимцев и тем самым создавая кладбище, сделали это совершенно несознательно.
    
На мгновение Луис увидел Хладбище Домашних Любимцев. Видение походило на своего рода рекламу: «Приходите!» Словно парад уродцев на карнавале. Они-то придут и приведут с собой пожирателей огня, и вы будете смотреть их выступление, потому что все знают: вы не купите кусок мяса, если не увидите, как его пожарят. Вы не дадите наличные, если не увидите.
    
Могилы… те могилы, напоминающие круги друидов!
    
Могилы Хладбища Домашних Любимцев походили на наиболее древние религиозные символы: уменьшающиеся круги складывались в спираль: спираль, ведущую наружу из какой-то точки в бесконечности – упорядоченный хаос или хаотический порядок, все зависит от того, о чем вы думаете! Этот символ египтяне вырезали на камнях над могилами фараонов. Спираль – символ феникса на могильных камнях падших королей. Такие картинки можно обнаружить в пещерах древней Муцены; на камнях Стоунхэджа, которые сложены были на заре Вселенной; о них упоминали в Библии Ветхого Завета, как о вихрях, с которыми говорил Иов.
    
Спираль – древнейший знак силы в нашем мире, древнейший человеческий символ, обозначающий мост между нашим миром и Бездной.
    
Наконец, Луис добрался до могилы Гаджа. Многое изменилось тут за последние несколько часов. Не было пластика. Рабочие скрутили его и убрали. Теперь они перенесли свое оборудование на следующий участок, где ожидались похороны. Могилу Гаджа обозначил голый, каменный четырехугольник три на пять. Надгробие еще не установили. Луис преклонил колени. Ветер взъерошил ему волосы. Небо уже стало почти черным.
    
«Ни один солнечный луч не коснулся меня, не попытался согреть. Тут нет сторожевых псов. Ворота не заперты. Скоро наступит день Воскрешения. Если он придет сюда с киркой и лопатой…»
    
Встряхнувшись, Луис встал. Только что ему в голову закралась шальная мысль: а может, «Плеасантвиев» так и стоит всю ночь без присмотра, ведь, наверняка, он смог бы извлечь своего сына из могилы так, чтоб не заметил ни сторож, ни смотритель. Мысленно это сделать ничего не стоит, а вот на деле… Могло оказаться, что он совершает преступление. Какое преступление? Осквернение могилы? Непохоже. Злое озорство? Или вандализм? Это ближе к теме. Будет составлен протокол или нет, а слухи разойдутся мгновенно. Люди станут говорить: местный университетский доктор выкопал своего двухлетнего сына, недавно погибшего в автокатастрофе. Луис потеряет работу. А даже если нет, Речел такие истории надолго охладят, да и Элли наверняка услышит их в школе, и жизнь ее превратится в страдание из-за дразнилок. А кончатся все дразнилки проверкой у психиатра.
    
«Но ведь я могу вернуть Гаджа к жизни! Гадж станет снова живым!»
    
Он и в самом деле верит в это?
    
Дело в том, что да. Он говорил себе это снова и снова время от времени, как перед смертью Гаджа, так и после нее: Черч на самом деле не умирал, его только оглушило. Черч сбил его с пути истинного. Детская история с подтекстом, как Винни Пух. Хозяин не просто так строит пирамидку камней над тем, кто должен ожить. Выкапывается преданный зверь. Преданный зверь возвращается домой. Все великолепно, кроме того, что это – неправда. Черч был мертв. Земля, где хоронят Микмаки, вернула его к жизни.
    
Луис сидел у могилы Гаджа, пытаясь собрать воедино все компоненты; как рациональные и логические, так и все, что могла дать ему Черная магия. Теперь Тимми Батермен. Во-первых, верит ли Луис в эту историю? И во-вторых, что в ней не так?
    
Луис попытался подвергнуть критическому анализу большую часть рассказа Джада. Неоспоримо, если существует место, похожее на то, где хоронили своих мертвых Микмаки (как и было на самом деле), если люди знают о нем (по крайней мере, некоторые из жителей Ладлоу), тогда рано или поздно кто-то попытается поэкспериментировать с человеком. Экспериментатор, как понимал Луис, не ограничится несколькими домашними любимцами и ценными животными для улучшения породы…
    
Тогда все правильно.., но верил ли Луис в то, что Тимми Батермен превратился в какого-то демона?
    
Это более сложный вопрос. Тут Луис решил быть осторожнее, потому что он не хотел верить в превращение Тимми и не хотел видеть, к чему может привести воскрешение. Нет, он определенно не хотел верить, что Тимми Батермен стал демоном. Били Батермен не мог.., совсем не мог.., получить в результате своего эксперимента подобного результата.
    
Еще Луис думал о Ханратте, о быке. Ханратт, как сказал Джад, изменился. Изменился так же, как Тимми Батермен.
    
Несколько человек тащило его туда, где хоронили Микмаки. Тимми Батермена похоронил его отец.
    
Но почему Ханратт сошел с ума? Разве это означало, что все животные портятся?
    
Нет. Ханратт скорее исключение. Посмотрим на других животных: Спота, пса Джада; попугая старухи и самого Черча. Они все вернулись изменившиеся. Изменения существовали, но не такие уж кардинальные, чтобы Джад не решился порекомендовать Луису процесс.., процесс…
    
(воскрешения).
    
Да, воскрешения. Конечно! Образ «отца» растворился, когда Джад начал оправдываться перед Луисом и стал разглагольствовать о зловещих, приводящих в замешательство вещах – то, что сам Джад не смог бы даже назвать философией.
    
Как Луис мог отказаться от своего единственного шанса, невероятного шанса, появившегося еще до того, как он услышал историю Тимми Батермена? Одна ласточка лета не делает!
    
«Ты отбрасываешь все умозаключения, отдавая предпочтение тому, что ты хочешь, – протестовал его разум. – Признайся, что с Черчем произошли неприятные перемены. Даже если ты хочешь не обращать внимания на зверей – мышей и птиц – как насчет остального? „Грязный“ – вот лучшее слово из всего: оно все включает в себя. Представляешь Гаджа в день возвращения? Может, лучше забыть об этом? Ты же не хочешь, чтоб к тебе явилось зомби из второсортного фильма ужасов? Или что-то столь прозаическое, как умственно неполноценный маленький мальчик? Мальчик, который может откусить себе пальцы и отсутствующим взором смотрит на тени в телевизоре, и никогда так и не научится писать свое имя? Что Джад сказал о своем псе: „…словно я мыл мертвый кусок мяса“. Кусок мяса, который дышит? И даже если ты сможешь удовольствоваться этим, как ты объяснишь воскрешение сына своей жене? Своей дочери? Стиву Мастертону? Всему миру? Что случится, если Мисси Дандридж выйдет на дорогу и увидит Гаджа, бегающего по двору? Мы ведь еще не слышали ее криков, Луис, не видели ее измученное лицо, закрытое руками… А что ты расскажешь репортерам? Что ты скажешь операторам из „Настоящих людей“, которые окажутся у тебя на пороге, решив снять фильм про твоего воскресшего сына?»
    
Вот такая жуткая жизнь у тебя начнется.., или это говорит твоя трусость? Верит ли он на самом деле в то, что все это не так важно? Как Речел встретит своего сына? Только слезами радости.
    
Да, Луис и впрямь был уверен, что Гадж может вернуться… ладно.., пусть даже не совсем такой. Не изменятся ли у них отношения к Гаджу? Но ведь родители любят детей, родившихся слепыми, сиамских близнецов, детей, которые выросли полными дебилами? Родители полагаются на собственное добросердечие и милосердие по отношению к детям-убийцам и грабителям.
    
Верит ли он, что сможет любить Гаджа, даже если Гадж будет носить ползунки до восьми лет? Если даже он не осилит букварь до двенадцати лет! Может, он просто станет думать о своем сыне, как.., о некоем божественном выкидыше?
    
«Но, Луис, мой бог, ты же живешь не в вакууме! Люди скажут…»
    
Он отрезал эту мысль с грубой, яростной силой. Все это вещи, которые сейчас не так уж важны, в особенности общественное мнение.
    
Луис посмотрел на могилу Гаджа и почувствовал страх, даже ужас. Неведомое двигало им. Его пальцы начали шарить в грязи.., потом он потянул за кольцо. Очистив пальцы от грязи, потирая руки друг о друга, Луис покинул кладбище, чувствуя, что переборщил, поверив, что его увидят, остановят, станут расспрашивать прямо на дорожке…
    
    * * *
    
    
Ему досталась последняя пицца, которая оказалась кривой: одна сторона больше другой, к тому же холодная, скользкая – в целом, она напоминала ком вареной глины. Луис съел только один кусок, а потом выбросил в окно автомобиля коробку и все остальное, вместо того, чтобы вести это назад в Ладлоу. По природе он не был пиз…ом, просто не хотел, чтоб Речел видела такую несъедобную вещь. Это может вызвать у нее подозрение. Отнюдь не из-за пиццы ездил Луис в Бангор!
    
Теперь Луис обдумывал время преступления.
    
Время. Время может оказаться важным, критическим, непреодолимым препятствием. Тимми Батермен умер задолго до того, как отец похоронил его на земле, где хоронили Микмаки. «Тимми застрелили девятнадцатого.., похоронен он был.., никак не вспомнить, но я думаю, это было двадцать второе июля. Через четыре или пять дней Марджи Вашбарн.., увидела Тимми, гуляющего по дороге».
    
Правильно. Скажем, Билл Батермен медлил четыре дня.., так! Если Луис заблуждается, пусть все так и будет. Скажем, три дня. В виде доказательства, Луис уверил себя, что Тимми Батермен вернулся к жизни двадцать третьего июля. Шесть дней прошли между смертью мальчика и его воскрешением, и это по самоуверенной оценке человека, который об этом знал лишь понаслышке. Процесс мог занять и дней десять. Со дня смерти Гаджа уже прошло четыре дня. Время уходило, но до срока Билли Батермена было еще далеко. Если…Если бы Луис мог сделать с Гаджем все так же, как с Черчем. Ведь Черч выбрал для своей смерти очень удачное время, не так ли? Семьи Луиса не было в Ладлоу, когда Черча убило. Никого тут не было, кроме него и Джада.
    
Его семья была в Чикаго.
    
Теперь последний кусочек мозаики встал на свое место.
    
    * * *
    
    
– Что ты хочешь? – спросила Речел, уставившись на Луиса, остолбенев от удивления.
    
Было четверть десятого. Элли уже уложили в кровать. Речел приняла еще одну таблетку валлиума, чтобы разогнать ощущение, оставшееся у нее после поминок («поминки» – еще одно дурацкое слово, похожее на «часы посещения»); она выглядела ошеломленной, но вела себя спокойно, с тех пор как Луис приехал из Бангора.., казалось, теперь она всегда будет в таком состоянии.