1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 
Только в грозном утреннем тумане    

Бьют часы в последний раз:    

Донна Анна в смертный час твой встанет.    

Анна встанет в смертный час.    

     

Сентябрь 1910 – 16 февраля 1912     

 « Не легли еще  тени вечерние…»     

     

     

Не легли еще тени вечерние,    

А луна уж блестит на воде.    

Всё туманнее, всё суевернее    

На душе и на сердце – везде…    

Суеверье рождает желания,    

И в туманном и чистом везде     

Чует сердце блаженство свидания,    

Бледный месяц блестит на воде…    

Кто‑то шепчет, поет и любуется,    

Я дыханье мое затаил,‑    

В этом блеске великое чуется,    

Но великое я пережил…    

И теперь лишь, как тени вечерние    

Начинают ложиться смелей,    

Возникают на миг суевернее    

Вдохновенья обманутых дней…    

     

5 октября 1899     

     

« Я – Гамлет.  Холодеет кровь…»     

     

     

Я – Гамлет. Холодеет кровь,    

Когда плетет коварство сети,    

И в сердце – первая любовь    

Жива – к единственной на свете.    

     

Тебя, Офелию мою,    

Увел далёко жизни холод,    

И гибну, принц, в родном краю    

Клинком отравленным заколот.    

     

6 февраля 1914     

     

« Как день,  светла, но непонятна…»     

     

     

Как день, светла, но непонятна,    

Вся – явь, но – как обрывок сна,    

Она приходит с речью внятной,    

И вслед за ней – всегда весна.    

     

Вот здесь садится и болтает.    

Ей нравится дразнить меня    

И намекать, что всякий знает    

Про тайный вихрь ее огня.    

     

Но я, не вслушиваясь строго    

В ее порывистую речь,    

Слежу, как ширится тревога    

В сияньи глаз и в дрожи плеч.    

     

Когда ж дойдут до сердца речи,    

И опьянят ее духи,    

И я влюблюсь в глаза и в плечи,    

Как в вешний ветер, как в стихи,‑    

     

Сверкнет холодное запястье,    

И, речь прервав, она сама    

Уже твердит, что сила страсти –    

Ничто пред холодом ума!..    

     

20 февраля 1914     

 « Девушка пела  в церковном хоре…»     

     

     

Девушка пела в церковном хоре    

О всех усталых в чужом краю,    

О всех кораблях, ушедших в море,    

О всех, забывших радость свою.    

     

Так пел ее голос, летящий в купол,    

И луч сиял на белом плече,    

И каждый из мрака смотрел и слушал,    

Как белое платье пело в луче.    

     

И всем казалось, что радость будет,    

Что в тихой заводи все корабли,    

Что на чужбине усталые люди    

Светлую жизнь себе обрели.    

     

И голос был сладок, и луч был тонок,    

И только высоко, у Царских Врат,    

Причастный Тайнам,– плакал ребенок    

О том, что никто не придет назад.    

     

Август 1905     

     

« Превратила  всё в шутку сначала…»     

     

     

Превратила всё в шутку сначала,    

Поняла – принялась укорять,    

Головою красивой качала,    

Стала слезы платком вытирать.    

     

И, зубами дразня, хохотала,    

Неожиданно всё позабыв.    

Вдруг припомнила всё – зарыдала,    

Десять шпилек на стол уронив.    

     

Подурнела, пошла, обернулась,    

Воротилась, чего‑то ждала,    

Проклинала, спиной повернулась,    

И, должно быть, навеки ушла…    

     

Что ж, пора приниматься за дело,    

За старинное дело свое.    

Неужели и жизнь отшумела,    

Отшумела, как платье твое?    

     

29 февраля 1916     

 « По улицам  метель метет…»     

     

     

По улицам метель метет,    

Свивается, шатается.    

Мне кто‑то руку подает    

И кто‑то улыбается.    

     

Ведет – и вижу: глубина,    

Гранитом темным сжатая.    

Течет она, поет она,    

Зовет она, проклятая.    

     

Я подхожу и отхожу,    

И замер в смутном трепете:    

Вот только перейду межу –    

И буду в струйном лепете.    

     

И шепчет он – не отогнать    

(И воля уничтожена):    

«Пойми: уменьем умирать    

Душа облагорожена.    

     

Пойми, пойми, ты одинок,    

Как сладки тайны холода…    

Взгляни, взгляни в холодный ток,    

Где всё навеки молодо…»    

     

Бегу. Пусти, проклятый, прочь!    

Не мучь ты, не испытывай!    

Уйду я в поле, в снег и в ночь,    

Забьюсь под куст ракитовый!    

     

Там воля всех вольнее воль    

Не приневолит вольного,    

И болей всех больнее боль    

Вернет с пути окольного!    

     

26 октября 1907     

     

« И вновь –  порывы юных лет…»     

     

     

И вновь – порывы юных лет,    

И взрывы сил, и крайность мнений…    

Но счастья не было – и нет.    

Хоть в этом больше нет сомнений!    

     

Пройди опасные года.    

Тебя подстерегают всюду.    

Но если выйдешь цел – тогда    

Ты, наконец, поверишь чуду,    

     

И, наконец, увидишь ты,    

Что счастья и не надо было,    

Что сей несбыточной мечты    

И на полжизни не хватило,    

     

Что через край перелилась    

Восторга творческого чаша,    

Что все уж не мое, а наше,    

И с миром утвердилась связь,‑    

     

И только с нежною улыбкой    

Порою будешь вспоминать    

О детской той мечте, о зыбкой,    

Что счастием привыкли звать!    

     

1912     

 « Я вам поведал  неземное…»     

     

     

Я вам поведал неземное.    

Я всё сковал в воздушной мгле.    

В ладье – топор. В мечте – герои.    

Так я причаливал к земле.    

     

Скамья ладьи красна от крови    

Моей растерзанной мечты,    

Но в каждом доме, в каждом крове    

Ищу отважной красоты.    

     

Я вижу: ваши девы слепы,    

У юношей безогнен взор.    

Назад! Во мглу! В глухие склепы!    

Нам нужен бич, а не топор!    

     

И скоро я расстанусь с вами,    

И вы увидите меня    

Вон там, за дымными горами,    

Летящим в облаке огня!    

     

16 апреля 1905     

     

« Принявший  мир, как звонкий дар…»     

     

     

Принявший мир, как звонкий дар,    

Как злата горсть, я стал богат.    

Смотрю: растет, шумит пожар –    

Глаза твои горят.    

     

Как стало жутко и светло!    

Весь город – яркий сноп огня.    

Река – прозрачное стекло,    

И только – нет меня…    

     

Я здесь, в углу. Я там, распят.    

Я пригвожден к стене – смотри!    

Горят глаза твои, горят,    

Как черных две зари!    

     

Я буду здесь. Мы все горим:    

Весь город мой, река, и я…    

Крести крещеньем огневым,    

О, милая моя!    

     

26 октября 1907     

 В дюнах    

     

     

Я не люблю пустого словаря    

Любовных слов и жалких выражений:    

«Ты мой», «Твоя», «Люблю», «Навеки твой».    

Я рабства не люблю. Свободным взором    

Красивой женщине смотрю в глаза    

И говорю: «Сегодня ночь. Но завтра –    

Сияющий и новый день. Приди.    

Бери меня, торжественная страсть.    

А завтра я уйду – и запою».    

     

Моя душа проста. Соленый ветер    

Морей и смольный дух сосны    

Ее питал. И в ней – всё те же знаки,    

Что на моем обветренном лице.    

И я прекрасен – нищей красотою    

Зыбучих дюн и северных морей.    

     

Так думал я, блуждая по границе    

Финляндии, вникая в темный говор    

Небритых и зеленоглазых финнов.    

Стояла тишина. И у платформы    

Готовый поезд разводил пары.    

И русская таможенная стража    

Лениво отдыхала на песчаном    

Обрыве, где кончалось полотно.    

Так открывалась новая страна –    

И русский бесприютный храм глядел    

В чужую, незнакомую страну.    

     

Так думал я. И вот она пришла    

И встала на откосе. Были рыжи    

Ее глаза от солнца и песка.    

И волосы, смолистые как сосны,    

В отливах синих падали на плечи.    

Пришла. Скрестила свой звериный взгляд    

С моим звериным взглядом. Засмеялась    

Высоким смехом. Бросила в меня    

Пучок травы и золотую горсть    

Песку. Потом – вскочила    

И, прыгая, помчалась под откос…    

     

Я гнал ее далёко. Исцарапал    

Лицо о хвои, окровавил руки    

И платье изорвал. Кричал и гнал    

Ее, как зверя, вновь кричал и звал,    

И страстный голос был – как звуки рога.    

Она же оставляла легкий след    

В зыбучих дюнах, и пропала в соснах,    

Когда их заплела ночная синь.    

     

И я лежу, от бега задыхаясь,    

Один, в песке. В пылающих глазах    

Еще бежит она – и вся хохочет:    

Хохочут волосы, хохочут ноги,    

Хохочет платье, вздутое от бега…    

Лежу и думаю: «Сегодня ночь    

И завтра ночь. Я не уйду отсюда,    

Пока не затравлю ее, как зверя,    

И голосом, зовущим, как рога,    

Не прегражу ей путь. И не скажу:    

«Моя! Моя!» – И пусть она мне крикнет:    

«Твоя! Твоя!»    

     

Июнь – июль 1907, Дюны     

 На островах    

     

     

Вновь оснежённые колонны,    

Елагин мост и два огня.    

И голос женщины влюбленный.    

И хруст песка и храп коня.    

     

Две тени, слитых в поцелуе,    

Летят у полости саней.    

Но не таясь и не ревнуя,    

Я с этой новой – с пленной – с ней.    

     

Да, есть печальная услада    

В том, что любовь пройдет, как снег.    

О, разве, разве клясться надо    

В старинной верности навек?    

     

Нет, я не первую ласкаю    

И в строгой четкости моей    

Уже в покорность не играю    

И царств не требую у ней.    

     

Нет, с постоянством геометра    

Я числю каждый раз без слов    

Мосты, часовню, резкость ветра,    

Безлюдность низких островов.    

     

Я чту обряд: легко заправить    

Медвежью полость на лету,    

И, тонкий стан обняв, лукавить,    

И мчаться в снег и темноту.    

     

И помнить узкие ботинки,    

Влюбляясь в хладные меха…    

Ведь грудь моя на поединке    

Не встретит шпаги жениха…    

     

Ведь со свечой в тревоге давней    

Ее не ждет у двери мать…    

Ведь бедный муж за плотной ставней    

Ее не станет ревновать…    

     

Чем ночь прошедшая сияла,    

Чем настоящая зовет,    

Всё только – продолженье бала,    

Из света в сумрак переход…    

     

22 ноября 1909     

     

« Гармоника,  гармоника!..»     

     

     

Гармоника, гармоника!    

Эй, пой, визжи и жги!    

Эй, желтенькие лютики,    

Весенние цветки!    

     

Там с посвистом да с присвистом    

Гуляют до зари,    

Кусточки тихим шелестом    

Кивают мне: смотри.    

     

Смотрю я – руки вскинула,    

В широкий пляс пошла,    

Цветами всех осыпала    

И в песне изошла…    

     

Неверная, лукавая,    

Коварная – пляши!    

И будь навек отравою    

Растраченной души!    

     

С ума сойду, сойду с ума,    

Безумствуя, люблю,    

Что вся ты – ночь, и вся ты – тьма,    

И вся ты – во хмелю…    

     

Что душу отняла мою,    

Отравой извела,    

Что о тебе, тебе пою,    

И песням нет числа!..    

     

9 ноября 1907     

 Фабрика    

     

     

В соседнем доме окна жолты.    

По вечерам – по вечерам    

Скрипят задумчивые болты,    

Подходят люди к воротам.    

     

И глухо заперты ворота,    

А на стене – а на стене    

Недвижный кто‑то, черный кто‑то    

Людей считает в тишине.    

     

Я слышу всё с моей вершины:    

Он медным голосом зовет    

Согнуть измученные спины    

Внизу собравшийся народ.    

     

Они войдут и разбредутся,    

Навалят на спины кули.    

И в жолтых окнах засмеются,    

Что этих нищих провели.    

     

24 ноября 1903     

     

« Она пришла с  мороза…»     

     

     

Она пришла с мороза,    

Раскрасневшаяся,    

Наполнила комнату    

Ароматом воздуха и духов,    

Звонким голосом    

И совсем неуважительной к занятиям    

Болтовней.    

     

Она немедленно уронила на пол    

Толстый том художественного журнала,    

И сейчас же стало казаться,    

Что в моей большой комнате    

Очень мало места.    

     

Всё это было немножко досадно    

И довольно нелепо.    

Впрочем, она захотела,    

Чтобы я читал ей вслух «Макбета».    

     

Едва дойдя до пузырей  земли,    

О которых я не могу говорить без волнения,    

Я заметил, что она тоже волнуется    

И внимательно смотрит в окно.    

     

Оказалось, что большой пестрый кот    

С трудом лепится по краю крыши,    

Подстерегая целующихся голубей.    

     

Я рассердился больше всего на то,    

Что целовались не мы, а голуби,    

И что прошли времена Па оло и Франчески.    

     

1908     

 Балаганчик    

     

     

Вот открыт балаганчик    

Для веселых и славных детей,    

Смотрят девочка и мальчик    

На дам, королей и чертей.    

И звучит эта адская музыка,    

Завывает унылый смычок.    

Страшный черт ухватил карапузика,    

И стекает клюквенный сок.    

     

Мальчик    

Он спасется от черного гнева    

Мановением белой руки.    

Посмотри: огоньки    

Приближаются слева…    

Видишь факелы? Видишь дымки?    

Это, верно, сама королева…    

     

Девочка    

Ах, нет, зачем ты дразнишь меня?    

Это – адская свита…    

Королева – та ходит средь белого дня,    

Вся гирляндами роз перевита,    

И шлейф ее носит, мечами звеня,    

Вздыхающих рыцарей свита.    

     

Вдруг паяц перегнулся за рампу    

И кричит: «Помогите!    

Истекаю я клюквенным соком!    

Забинтован тряпицей!    

На голове моей – картонный шлем!    

А в руке – деревянный меч!»    

     

Заплакали девочка и мальчик.    

И закрылся веселый балаганчик.    

     

Июль 1905     

     

Перед судом    

     

     

Что же ты потупилась в смущеньи?    

Погляди, как прежде, на меня,    

Вот какой ты стала – в униженьи,    

В резком, неподкупном свете дня!    

     

Я и сам ведь не такой – не прежний,