1 2 3 4 5 6 7 8 
    
Казик заглянул в отверстие шара — теплый воздух пошел туда, в полутьму.
    
И в этот момент они вывалились вниз из облаков.
    
— Мы все равно падаем, — сказала Марьяна тихо.
    
Ветер был несильным, но порывистым, шар толчками двигался вниз.
    
— Поздно, — произнес Дик. — Теперь держись.
    
Он успокоился. Лес был ему знаком, а поверить в силу удара о деревья, представить то, что никогда не испытывал, он не мог. Ему казалось, что лес примет их и не убьет.
    
— Мешки! — закричала Марьяна, прерывая наступившую паузу зачарованного ожидания.
    
Она сама кинулась к мешку, лежащему у ее ног, и с трудом перевалила его через борт корзины, чуть не вывалившись за мешком.
    
В тот момент шар как раз достиг вершин деревьев — это было мгновение, когда можно было разглядеть каждый листок на деревьях, и Казик, который вспомнил о балласте только после крика Марьяны, смотрел как зачарованный на приближение земли, не боясь за себя, но очень жалея такой красивый шар, которому суждено сейчас разорваться.
    
Вершины деревьев, такие близкие, вдруг толчком ушли вниз, и земля как бы с сожалением отсрочила встречу с шаром.
    
И в следующее мгновение все ожили. Дик тоже подхватил мешок. Третий мешок тащил Казик, но не кинул его, как Марьяна, а, быстро придя в себя, высыпал песок из мешка и был очень доволен тем, что подумал об этом даже в такой момент.
    
— Мешки беречь надо.
    
Но его никто не слышал. Марьяна и Дик смотрели вниз на вершины деревьев, уплывавшие в туман. Они продолжали смотреть, даже когда Казик спокойно занялся делами. Ведь никому не было нужно, чтобы шар снова умчался в облака, тем более что больше балласта не осталось. Казик подкрутил горелку и смотрел, чтобы шар больше не поднимался. Это было трудно сделать, потому что уже разыгралась гроза и ветер никак не мог успокоиться. Шар продолжал болтаться мыльным пузырем в туманном пространстве между облаками и лесом.
    
— Ну вот, — сказал Дик, — а вы боялись.
    
В корзине было трудно стоять. Тем более что она стала легче без балласта и ее кидало из стороны в сторону. Туча выплюнула из себя короткий шквал, шар понесся, наклонив корзину, словно хотел выбросить из нее людей, и они сжались на полу корзины, вцепившись в прутья и веревки и пережидая, пока шквал не прекратится и не хлынет, как знак окончания безумств, сильный и ровный ливень.
    
— Не повезло, — заключил Дик, поднимаясь с пола и вглядываясь вниз. — Теперь уж совсем неизвестно, куда нас унесло.
    
— Сначала мы летели правильно, — заверил Казик. — До того, как поднялся ветер. Мы летели правильно почти час, а потом нас мотало минут десять.
    
В поселке не было часов, но понятия часа, минуты и даже секунды остались. У Казика было чутье на время. И ему верили.
    
— Значит, мы в нужной стороне? — спросила Марьяна.
    
— Только неточно, — ответил Казик.
    
Они промокли и замерзли. Даже куртки и сапоги из рыбьей кожи не спасали. Но они только теперь поняли, как замерзли, — до этого они думали, как бы не разбиться.
    
— Будем смотреть вниз, — предложила Марьяна. — Вы охотники.
    
— Мы должны увидеть реку, — напомнил Казик. — И болота перед ней.
    
— Если мы не перелетели через нее, когда были наверху, — вмешался Дик. — Нет, такой скорости ветра нет. До реки пять дней пути, если идти по земле.
    
Шар теперь плыл медленно.
    
— Дождь кончится, — предупредил Казик, — и мы поднимемся наверх.
    
— Зачем? — спросил Дик.
    
— Посмотрим на солнце и узнаем направление. Сейчас теней нет, ничего нет.
    
— Лучше спуститься и поискать на земле, — ответил Дик неуверенно.
    
Он понимал, что это не лучшее решение, потому что если они окажутся в незнакомом месте, то с земли найти направление еще трудней. Но подниматься наверх не хотелось.
    
— Вы голодные? — спросила Марьяна.
    
— Нет, — качнул головой Казик.
    
Но Марьяна достала из мешка сухарей, намазала их грибным паштетом, и мужчины принялись хрустеть, поглядывая вниз, в надежде увидеть что-нибудь знакомое.
    
Один раз Дику показалось, что он узнает холм, выдавшийся из леса, но Казик сказал, что это другой холм. Время шло. Дождь все не прекращался, хотя гром гремел издалека и нестрашно. Прошло еще часа полтора. Марьяна, чтобы согреться, приседала в корзине, пока не устала. Но не согрелась, а только запыхалась. Дик уселся на дне и принялся протирать арбалет. Казик грел руки у горелки, потом он сказал Марьяне, чтобы она тоже погрелась. Все очень устали от неизвестности. Казалось, что они улетели так далеко от поселка, что никогда уже не вернутся обратно.
    
Дождь прекратился. Сразу стало тише, потому что капли перестали стучать по оболочке. От теплого шара поднимался пар.
    
Казик долго смотрел вперед, потом вдруг крикнул:
    
— Смотрите!
    
В начинающихся ранних сумерках впереди, у горизонта, была видна светлая полоса.
    
Дик всмотрелся туда и сказал, что это, наверное, река.
    
— А может, кончается лес, — проговорила Марьяна.
    
Она стояла с другой стороны корзины и тоже увидела светлую полосу на горизонте. Получалось, что они видят две реки.
    
Еще через полчаса неспешного полета они убедились, что впереди в самом деле река — возник и другой темный берег. Светлая полоса справа была очень широкой и терялась за горизонтом, а река с ней соединялась.
    
Дик сказал, что это другая, очень большая река.
    
А Казик предположил:
    
— Хорошо бы это было море.
    
— Море? — Марьяна знала это слово, но не представляла себе, что на этой планете тоже может быть море, и притом так близко.
    
— Или очень большое озеро, — сказал Казик. — Но все-таки лучше море. Тогда мы построим корабль и уйдем в плавание.
    
— Только бы шар не унесло в это море, — произнес Дик.
    
Он все вглядывался вперед, стараясь угадать, та ли это река, что им нужна. Когда-то, кажется, в прошлом году, он доходил до реки, но не смог из-за болот, кишащих всякими гадами, выйти на берег. У него кончилась еда, а охота была плохая. Пришлось вернуться. Он помнил холмы у реки, но здесь таких холмов не было видно.
    
Они решили подняться повыше, к облакам, в поисках попутного ветра. Шар устал лететь и поднялся еле-еле, лениво и нехотя.
    
Здесь ветер в самом деле был сильнее, но тоже дул не туда, куда хотелось. К тому же снова пошел дождь. Это всем надоело — ленивый шар, холод, влага, и тем более обидно, когда ты уже у цели, еще немного — и перелетим через реку, а там уже можно спускаться, переночевать и искать людей.
    
Несколько больших птиц, которые живут высоко в небе и потому их можно увидеть только издали, снизились к шару и с криками, хлопая перепончатыми крыльями, принялись виться вокруг, недовольные тем, что он нарушил границы их владений.
    
Одна из них даже умудрилась вцепиться когтями в веревки и несколько раз ударила усеянным зубами клювом по оболочке.
    
— Вот этого я тебе не советую, — сказал Дик, быстро поднимая арбалет.
    
Стрела пронзила птице грудь, и та мгновенно убрала когти, оторвалась от шара и пролетела совсем рядом с корзиной, кругами планируя вниз. Дик даже протянул руку, надеясь схватить ее, и Марьяна повисла на нем, потому что Дик вывалился бы из корзины.
    
— Жалко, — огорчился Дик, — у нее вкусное мясо.
    
Он выстрелил в другую птицу, но промахнулся.
    
Птицы еще некоторое время преследовали шар, но потом скрылись в завесе дождя.
    
Реку уже можно было разглядеть. Она была широкой, темно-серой, в цвет облаков, и текла прямо, почти не извиваясь, не то что ручьи, к которым они привыкли.
    
— Если не перелетим, — предупредил Дик, — то трудно будет перебраться.
    
— Может, опустимся на ночь? — предложила Марьяна. — А утром подождем ветра и полетим дальше.
    
— Хорошо бы, — неуверенно ответил Казик. — И балласта еще наберем. Только садиться негде.
    
Он был прав: внизу не было ни поляны, ни большого открытого места, чтобы посадить шар.
    
Они замолчали, слушая тишину, царившую над миром. Стук капелек по шару лишь усиливал эту тишину.
    
И тут впереди возникла серая стена.
    
Марьяна ахнула, когда первой увидела, что громадная неровная стена поднимается перед шаром. Порыв ветра подхватил шар и понес его быстрее, словно шар нарочно хотел отомстить людям за то, что они заставили его так долго лететь.
    
— Казик! — закричала Марьяна.
    
Казик тоже увидел стену, выплывающую из дождя.
    
Он до отказа открыл горелку.
    
— Все кидайте! Все кидайте вниз!
    
Балласта уже почти не оставалось, только маленький мешочек. Дик швырнул его за борт. Марьяна подняла мешок с едой, но колебалась.
    
— Скорее! — велел Казик, и Дик вырвал у Марьяны мешок и кинул его вниз, потом он подхватывал со дна корзины разные вещи, не думая, что это такое, и швырял за борт.
    
Шар, поколебавшись несколько секунд, пошел вверх.
    
В изумлении, замерев, аэронавты смотрели, как уходила вниз серая стена.
    
Это было дерево, немыслимое, гигантское дерево. Они увидели, как от главного ствола отходит сук толщиной метров в двадцать и тянется почти горизонтально. Шар пролетел рядом с суком, чуть не дотронувшись до него. Выше ветви расходились все чаще, и только чудом шар не наталкивался на них.
    
Никто не знал, сколько минут продолжался этот подъем, но вдруг стало темно и ствол исчез из глаз — шар вошел в облака.
    
Дерево было рядом, оно еще не кончилось, оно тянуло к шару свои серые лапы.
    
Порыв ветра подхватил шар и кинул его в сторону дерева.
    
— Держись! — крикнул Дик, падая на пол корзины и увлекая за собой Марьяну. Казик упал сверху.
    
И вовремя.
    
Раздался очень громкий треск, корзину бросило вперед, потом она налетела на препятствие, заметалась, как птенец, попавший в ловушку, что-то ухнуло с треском над головами, шар сделал несколько судорожных предсмертных движений.
    
И наступила тишина. Ничего не видно вокруг.
    
Корзина, круто наклонившись, медленно покачивалась.
    
— Вот и все, — сказал Казик печально. — Нет больше шара.
    
— Главное, мы живы, — возразил Дик. — И не разбились. Это главное.
    * * *
    
Они сидели на дне корзины, стараясь не раскачивать ее, чтобы не сорваться вниз. Языки облака ползли через корзину, порой скрывая темное пятно отверстия в шаре, порой рассеиваясь, и тогда можно было заглянуть в загадочную глубь пузыря. Но понять, что с ним случилось, никак не удавалось. Светало так медленно, что казалось, день не наступит никогда. Клочья облаков были светлее воздуха, но постепенно воздух сравнялся с ними цветом, и все стало одинаково серым.
    
Дрема оставила аэронавтов, тягучая дрема, на грани сна, которая связывает язык и сковывает члены, но не заменяет сна, потому что все время чувствуешь, как холодно и ненадежно.
    
— Я никогда не думал, что бывают такие деревья, — проговорил Казик.
    
— Наверное, даже на Земле их нет, — ответила Марьяна.
    
— На Земле деревья еще больше, — произнес уверенно Казик. — Например, секвойя. Она растет в Скалистых горах.
    
— Может, это не дерево, — засомневался Дик. — Может, такая скала?
    
— С сучьями? — спросила Марьяна.
    
— Разве разглядишь?
    
— Но мы висим.
    
— Может быть, висим на выступе. Если это дерево, то еще хуже.
    
Марьяна осторожно шарила вокруг в надежде, что выбросили не всю пищу, что-нибудь осталось. Но корзина была совсем пуста.
    
— Зря выбросили топливо, — пожалел Казик.
    
— Мы больше не полетим, — отозвался Дик. — Хватит. Лучше ходить пешком.
    
— Надо скорее спуститься вниз, — решила Марьяна. — И отыскать мешки. А то кто-нибудь их найдет раньше и все съест.
    
— Ну, топливо вряд ли кто съест.
    
Дик подполз к краю корзины и стал вглядываться в туман.
    
Марьяна вскрикнула. Она выпрямила ногу, а нога так онемела, что по всему телу прошла иголками боль. Дик вздрогнул, корзина зашаталась.
    
— Я думаю, — сказал Дик, — что шар зацепился за верх и разорвался. Если мы будем шатать корзину, она может совсем оторваться, а до земли далеко.
    
Ветерок погнал клочья облака, и в просветах между ними можно было разглядеть ветви дерева, серую с темными проплешинами и провалами стену. Вершина шара все еще скрывалась в тумане.
    
— Надо выбираться, — предложил Дик неуверенно.
    
Он вытащил из колчана стрелу с тяжелым наконечником и кинул вниз.
    
Было тихо. Казик считал про себя. Он досчитал до двадцати.
    
Ничего они не услышали.
    
— Может, на дерево упала, — предположил Казик. — Или в мох. Я полезу.
    
— Куда? — спросила Марьяна.
    
— По веткам вверх. Чего ждать? А потом вам крикну.
    
— Давай, — согласился Дик. — Ты самый легкий.
    
Казик проверил, хорошо ли держится нож. Потом, держась за канат, осторожно вылез на край корзины.
    
— Совсем не страшно, — сообщил он. — Ничего не видно и поэтому не страшно.
    
Он ухватился обеими руками за канат и подтянулся так, чтобы ухватить его ногами. Марьяна и Дик замерли с другой стороны корзины. Корзина раскачивалась. Казик пообещал:
    
— Я вам буду рассказывать, чтобы вы знали.
    
Он лез быстро — привык лазить по лианам. Через полминуты Казика уже не было видно, только корзина раскачивалась в такт его движениям.
    
— Ну и как? — спросил Дик.
    
— Лезу. Шар совсем без воздуха, как тряпка.
    
Через некоторое время корзина перестала покачиваться.
    
— Что? Добрался? — спросил Дик.
    
— Нет, это я отдыхаю. Уже скоро доберусь.
    
«Ждать всегда плохо, особенно когда не знаешь, чем кончится ожидание, — думала Марьяна, — но почему-то мы всегда чего-то ждем. Даже жить некогда. Вообще-то все ждут, когда мы улетим на Землю, а я жду, когда вернусь к Олегу. Дик ждет, чтобы скорее оказаться в лесу. Теперь мы ждем — оборвется шар или нет. Очень глупо ждать, самое обыкновенное и самое неправильное занятие. Жить надо так, чтобы совсем не ждать…»
    
Корзина снова начала покачиваться. Послышался треск. Марьяна поняла, что это трещит оболочка шара. Корзина дернулась и опустилась рывком на полметра.
    
— Осторожнее, — предупредил Дик.
    
— Сейчас, — ответил Казик. Голос был глухим, как будто его обгрыз туман.
    
Корзина качнулась сильнее.
    
— Выбрался! — сообщил Казик. — Вы не бойтесь, шар хорошо зацепился канатами. Здесь большой сук, с меня толщиной. И еще ветки. Так что не бойтесь. Лезьте. Я вас жду.
    

    
— Ну, иди, — велел Дик Марьяне. Он поднялся и приторочил к спине арбалет, чтобы не мешал при подъеме. Он верил Казику и больше не боялся, что шар оборвется. — Если устанешь, отдыхай. И вниз не смотри.
    
— Все равно ничего не увидишь. Не бойся за меня.
    
— Ты отдыхай, не спеши, — повторил Дик. — Я бы полез сразу за тобой, но канат может двоих не выдержать.
    
Марьяна встала на борт корзины, крепко держась за канат. Канат был влажным и скользким. Но страшно в самом деле не было. Она тоже умела лазить по деревьям.
    
Через несколько минут она уже стояла рядом с Казиком на широкой, нависающей над землей дороге — так выглядел сук дерева. Шар зацепился за острые ветви, торчащие из главного сука, запутался в них и в листьях, похожих на ножи, порвался, но канаты держались крепко.
    * * *
    
Уже совсем рассвело, и теперь, когда самое страшное было позади, всем жутко захотелось есть. Но чтобы поесть, надо как можно скорее спуститься на землю и отыскать мешок с едой.
    
— Пошли, — сказал Дик, беря арбалет на руку, чтобы быть готовым к неожиданностям. — Ты, Марьяш, иди в серединке.
    
— Нет, — возразил Казик.
    
— Что еще?
    
— Ты забыл. Нам же вниз спускаться.
    
— Ну и что?
    
— Я веревку возьму.
    
Дик остановился. Он понял, что Казик прав.
    
Но тут же возникла проблема: как достать веревку. Они попытались потянуть за одну из веревок, но все они были так крепко переплетены, что ни одна отдельно не поддавалась. Вытащить наверх весь шар тоже не удалось — корзина была слишком тяжелой и ноги скользили по покатой спине громадного сука.
    
— Ждите, — бросил тогда Казик, и, прежде чем Дик успел возразить, он скользнул вниз по сетке шара, скрылся в тумане и возвратился вновь минут через пять, запыхавшийся, но довольный. Он потянул за канат, по которому спускался, и канат медленно полез наверх.
    
Канат был крепким и длинным. Казик смотал его в кольцо и повесил через плечо. Ему было тяжело, но он не подал и вида.
    
За то время, пока Казик спускался, чтобы отрезать канат от корзины, Дик прошел вперед, до того места, где большой сук вливался в главный ствол дерева. Ничего опасного он не встретил. Марьяна тоже не теряла времени даром, она присела на корточки и отрезала кусочек от сука. Это было дерево, настоящее дерево, с твердой толстой корой, скользкой и плотной сверху, но куда более рыхлой, поддающейся ножу в глубине. От этого, если идешь по суку, он чуть пружинит под ногами.
    
Они пошли к главному стволу. Марьяна посмотрела, как Казик сгибается под тяжестью каната, и поняла, что он никогда не согласится его уступить. Поэтому она сказала:
    
— Казик, зачем нести канат без пользы? Я думаю, нам лучше связаться этой веревкой, и если кто-то нечаянно упадет, остальные его удержат.
    
— Здорово! — обрадовался Казик. — Как альпинисты, которые штурмуют Эверест.
    
Ни Дик, ни Марьяна не помнили, что такое Эверест, и не знали, чем занимаются альпинисты, но спрашивать не стали.
    
Они обвязались канатом, он был таким длинным, что не мешал идти.
    
Так они прошли до начала сука, до того места, где он присоединялся к стволу. Тогда стало понятно, что этот сук на самом деле — одна из гигантских лиан, из которых было сплетено дерево. Только она отклонилась почти под прямым углом. Сук не вливался в ствол, как у обыкновенного дерева, а продолжался дальше, внутрь его, раздвинув соседние лианы. Это было как в девичьей косичке, у которой одна прядь выбилась наружу. В том месте над суком образовалась сужающаяся кверху щель, уходившая в туман, как туннель, темный и мрачный, стены которого поросли длинным шевелящимся мхом и лишайниками.
    
Они остановились перед входом в туннель, не зная, что делать дальше. То ли забраться в темноту, то ли поискать другой путь вниз.
    
Марьяна осторожно потрогала мох. Он был ей знаком. Зеленая масса вздрагивала при прикосновении, прижималась к коре. Такой пугливый мох, только поменьше ростом, часто встречался на деревьях в глубине леса, есть его нельзя, он горький. Но порой в нем живут орешки — это вроде болезни мха — крепкие, хрустящие, почти безвкусные. Их обычно едят только ребятишки, потому что сытости от них мало. Но теперь бы и орешки не помешали.
    
Пока Марьяна безуспешно искала во мху орешки, Дик осторожно, на длину каната, вошел внутрь щели. С каждым шагом гигантская лиана шла все более наклонно, водопадом скатываясь внутрь ствола. Дик поскользнулся и упал на живот, чтобы не съехать вниз, в черную бездну, и не потянуть за собой остальных. Потом он выполз обратно.
    
— Будем снаружи спускаться, — решил Дик. — Ничего не нашла?
    
— Нет.
    
— Пить хочется, — сказал Дик.
    
Они развязали веревку и замотали ее конец за ветки, которые, как кусты, вылезали у самого основания сука. Казик, укрепив другой конец у пояса, начал спускаться вниз по стволу, цепляясь пальцами за неровности коры и растения, которые гнездились в коре.
    
Дик все время был настороже. Он не надеялся на то, что ветви надежны, и все время ждал рывка — если ветви оборвутся, ему придется принять на себя вес Казика. И он боялся этого, потому что удержаться на скользкой покатой поверхности нелегко.
    
А Казик спускался очень медленно, он тоже был осторожен. Он поглядывал вниз, стараясь увидеть в тумане, нет ли там площадки или другого сучка. Чтобы развлечься, он представлял себя земным альпинистом.
    
Неожиданно он увидел острый сучок, торчавший из ствола чуть в стороне от его пути, и протянул руку, чтобы за него схватиться. Но в то мгновение, когда он дотронулся до сука, тот разделился на два зазубренных ножа, и лишь мгновенная реакция Казика спасла его руку. Он успел отдернуть пальцы, но все же ножи полоснули по ним. Веревка дернулась. Дик подхватил ее сильнее и крикнул сверху:
    
— Ты чего?
    
Казик ответил не сразу. Кровь полилась из подушечки ладони, разрезанной ножами, которые оказались челюстями крупного насекомого — оно скрывалось в норе, вырезанной в коре дерева, и подстерегало добычу, сделав вид, что его жвалы — лишь обломанный сучок.
    
Перевязать руку было нечем. Казик крикнул наверх:
    
— Ничего, оцарапался. Здесь паршивец сидит, кусается.
    
— Осторожнее, — ответил Дик. — Не сильно поцарапался?
    
— Не сильно. Дальше спускаюсь.
    
Но, видно, запах крови возбудил в паршивце желание позавтракать, и он начал выползать из норки. За челюстями, которые нервно раскрывались и закрывались, будто насекомое норовило примериться к добыче, показалось членистое тело, оно лезло и лезло из норы, и казалось, конца ему не будет.
    
— Ого, — произнес Казик.
    
— Что? — спросил Дик.
    
— Длинный.
    
Казик держался здоровой рукой за канат, другой вытащил нож, и, когда паршивец — теперь уже похожий на головастую радужную змею на множестве маленьких цепких ножках — подбежал к нему, Казик полоснул ножом, отрезав голову. Тело змеи продолжало шустро, но бесцельно бегать по стволу, а голова упала вниз, и метрах в трех внизу из ствола мгновенно высунулись другие щипцы, подхватили голову собрата и утянули внутрь.
    
Руке было больно — наверное, от яда.
    
Казик предупредил:
    
— Тут осторожно надо спускаться. Эти паршивцы нор накопали и ждут.
    
— Может, поднять тебя? — спросил Дик.
    
— Нет, наоборот, — ответил Казик. — Я буду побыстрее спускаться и ствол трогать не буду. Там внизу что-то есть.
    
Не обращая внимания на боль, он взялся за веревку обеими руками и соскользнул вниз.
    
Крышки нор, в которых жили паршивцы, с треском распахивались, и оттуда, как вытолкнутые, выскакивали ножики челюстей, тянулись к Казику, но, к счастью, не успевали.
    
Внезапно белая вата облака ушла в сторону, и Казик увидел, что конец веревки лежит в воде. Его даже посетила надежда, что дерево оказалось куда ниже, чем они ожидали, и потому он уже видит землю. Но это было лишь озерко, которое уместилось между двух сросшихся лиан. Озерко было длинным и узким, вокруг него росли кусты и даже две небольшие сосенки.
    
Казик стал спускаться еще быстрее, но когда до поверхности воды осталось метра три, он не выдержал боли и отпустил руки. И ухнул с плеском в озеро, сразу уйдя в него с головой.
    
Казик выбрался из воды, сел на берегу, поросшем травой, и сразу вернулась боль в руке. Но он не хотел говорить о ней Дику и потому стал спокойно объяснять, что нашел озеро и что, когда Марьяна и Дик будут спускаться, лучше не дотрагиваться до ствола.
    
— Я их выжгу, — решил Дик, — у меня бластер.
    
— Не надо, — ответил Казик. — Бластер нам еще нужен, а этих паршивцев здесь много. Только они не успевают тяпнуть, если быстро спускаться.
    * * *
    
Вода в озерце была темной, гниловатой, в ней жило множество мелких тварей. Когда Марьяна, спустившись, намазала мазью и перевязала распухшую руку Казика, она дала своим спутникам по таблетке из тех, что Олег принес с корабля, потому что от незнакомой плохой воды можно заболеть дизентерией или даже отравиться.
    
Они напились, но от этого голод стал еще сильнее.
    
Марьяна поспешила к соснам. Сосны, что росли здесь, были махонькими. Наверно, когда-то их споры занесло сюда ветром, и они укоренились в мягкой коре. Под соснами всегда бывают грибы, только Марьяна не была уверена, что грибы здесь есть, потому что нет земли, чтобы закапываться. Но ей повезло — в трухе у сосенок она поймала несколько грибков, тоже небольших, но самых настоящих. Грибы были незнакомого цвета и могли быть ядовитыми, иногда ядовитые грибы притворяются настоящими. Она надкусила один — он был настоящим, сладковатым; конечно, их лучше бы сварить, а то потом будет щипать рот, но сейчас не до костра, все такие голодные. И Марьяна поймала все грибы, что росли там (их набралось два десятка), принесла мужчинам, их разделили и съели.
    
А руку Казика разнесло так, что она стала толще ноги. И онемела. Это было неплохо, потому что она меньше болела. И его не знобило, не тошнило, и это тоже было хорошо — значит, яд у челюстей был несильный. Плохо только, что рукой Казик не мог пользоваться и ему было трудно спускаться по веревке, а ведь все равно придется спускаться — до земли еще далеко.
    
Стало теплее, здесь был нижний край облаков, а облака днем поднимаются выше, поэтому, когда они поели, оказалось, что внизу чисто и можно даже разглядеть землю.
    
Земля была очень далеко внизу. Как с воздушного шара. Увидеть ее можно было с трудом, потому что ствол в некоторых местах раздувался, когда лианы расходились, образуя лабиринт туннелей. В одном месте, метрах в ста ниже, получалась широкая площадка, с леском и проплешинами болотца.
    
Путешественников охватило уныние.
    
— Лучше бы и не видеть, — вздохнула Марьяна. — Когда не видишь, кажется, что уже немного осталось.
    
— Теперь наш мешок наверняка кто-то съест, — сказал Казик. Он был страшно голоден.
    
— Здесь какая-нибудь добыча будет, — успокоил Дик. Он держался за ствол сосны, упругий и мягкий, и глядел вниз, рассматривая лесок на развилке. — Только бы туда спуститься.
    
— Жалко, что Олег не сделал парашют, — произнес Казик. — Я ему советовал сделать парашют и прыгать с воздушного шара, но он сказал, что сделает его потом.
    
— Олег бы что-нибудь придумал. — В этих словах Марьяны Дику послышался укор.
    
— Ему хорошо думать там, в поселке, — сказал он. — А здесь надо действовать.
    
— Олег хотел полететь с нами, — напомнила Марьяна. — Его не пустили.
    
— Тогда и нечего жалеть.
    
На самом деле он не сердился на Олега. Это сейчас не играло роли. Главное было — спуститься вниз.
    
Казик прошел по суку дальше, за озеро, чтобы посмотреть вдаль.
    
И, увидев эту даль, не выдержал и закричал:
    
— Скорее сюда! Вы только посмотрите!
    
Они подбежали к нему.
    
Казик отодвинул свисавший сверху лист размером больше его самого, и в этом окне стала видна широкая река, отсюда совсем близкая. Можно было даже увидеть, как по ней бежит рябь от ветра. Река делилась дальше на несколько рукавов и вливалась в озеро, было понятно, что это озеро, а не море, потому что за его громадным зеркалом была полоска голубых холмов, отороченных темной каймой леса. В дельте реки, по песчаной косе, брело стадо мустангов. Что-то спугнуло их, и они, надув пузыри, поспешили к воде.
    
За рекой лес был другой, темнее по цвету, в синь; он поднимался на невысокие сопки и уходил в мягкие долины, казалось, что там застыло пологими волнами голубое море. И это было красиво.
    
Лагерь экспедиции им не был виден — до него оставалось километров двадцать и он скрывался за волнами сопок. Им очень хотелось его увидеть, и они долго обшаривали взглядами лес за рекой.
    
— Блестит! — закричал вдруг Казик и показал туда, в лес.
    
Над лесом поднялась блестящая точка, как огонек на фоне серых облаков, и исчезла.
    
Остальные не увидели этого огонька, потому что он исчез в облаках слишком быстро. Но поверили Казику, потому что очень хотелось поверить. Место, откуда поднялся огонек, было недалеко от берега озера, и потому Дик сказал:
    
— Мы переберемся через реку поближе к озеру, там неширокие рукава, легче переплыть. И пойдем по берегу.
    
— Правильно, — подтвердил Казик. — У озера и лес не такой густой.
    
Они еще долго стояли и глядели в то место, надеясь что-нибудь увидеть. Но в то утро Клавдия запустила только один геоскаут. Она хотела запустить и второй, но потом решила, что ей достаточно работы и без этого. У нее было плохое настроение, и она не хотела признаться себе, что причиной было увиденное ею вчера вечером в лаборатории. Вернее, она ничего не увидела, но почувствовала по неловкости Павлыша и Салли, по тому, как близко они стояли друг от друга, что их связывает тайна, которой они не намерены с ней делиться. Это было обидным предательством со стороны Салли.
    
Павлыш об этом не подозревал. Он задумал полет к горам. Ему надоело препарировать здешних злобных тварей и каталогизировать бесконечные виды бактерий. Ему хотелось оказаться там, где синее небо и чистый снег, где ничто не ползает, не крадется, не подстерегает, где не поднимается вонючая сырость из предательских топей, где можно снять шлем и погулять, не думая о болезнях, — там только чистый снег, мороз и синее небо.
    
В тот момент, когда ребята с великого дерева вглядывались в лес, окружавший станцию, Павлыш разговаривал с Салли, взявшейся расконсервировать планетарный катер. Он сказал, что хотел бы улететь на целый день в горы. И Салли попросила, чтобы он ее взял, потому что ее также угнетал сырой лес, и она очень обрадовалась, что Павлыш чувствует то же, что и она.
    * * *
    
Следующую ночь путешественники провели в воздушном лесу на большой развилке дерева. Это был настоящий лес, в котором росли не только сосны, но и злобные кустометы. Правда, если ты их увидел вовремя, то они не опасны. Кустометы чувствуют тепло, и если к ним приблизится неосторожный зверь, они мечут в него свои острые длинные иглы. Иглы летят так сильно, что могут пронзить козу или медведя. Бороться с ними научились быстро. Надо было только, не доходя до куста шагов десять, кинуть в него чем-нибудь теплым. Можно даже снять куртку и кинуть, кусты сразу метнут все иглы, а потом уж можно смело подходить. Их иглы идут в хозяйство, а молодые побеги очень сочные.
    
Увидев кусты, Марьяна обрадовалась. Она наломала ветвей, и они ели их целый час, пока не надоело. От них во рту оставался приторный привкус. Голод не утолился, он только заглох, и очень захотелось чего-нибудь еще более солидного.
    
Дик пошел по леску, чтобы поискать добычу, он был убежден: здесь что-нибудь гнездится. Он бродил по леску целый час, однако, кроме несъедобной змеи и птицы, которая улетела, как только его заметила, ничего не нашел.
    
Но вниз они спускаться не стали. Погода опять испортилась, и, хоть было тепло, даже теплее, чем обычно, снизу поднялся туман. К тому же у Казика болела рука, и его даже в лес спускали, привязав к веревке.
    * * *
    
В тот вечер, пока не стемнело, Павлыш решил поехать на вездеходе по берегу озера, но не в сторону реки, а туда, где раньше еще не был.
    
Проехав километров десять вдоль озера, он добрался до небольшой быстрой речки, впадавшей в него. По ней поднялся еще на несколько километров. Потом он увидал странное и чем-то привлекательное ленивое существо размером чуть больше собаки. Существо поросло густыми, длинными, до земли, водорослями. Оно брело среди низких кустов, не обращая на вездеход никакого внимания, иногда разгребало землю длинными когтями, выискивая пищу. А дальнейшее случилось так неожиданно, что, только вернувшись в лабораторию и прокрутив пленки, Павлыш понял, что этот зеленый медведь приблизился к невинным на вид кустам, поросшим колючками, к тем самым, что плевались иголками в Павлыша. Куст тут же метнул иглами в медведя, и тот, превратившись в дикобраза, свалился замертво.
    
Павлышу было непонятно, зачем кусту такая агрессивность. Ведь медведь ничем ему не угрожал. Поэтому он вытащил несколько иголок из шкуры медведя и в лаборатории рассмотрел их под микроскопом. И обнаружил любопытную вещь, которая еще раз подтверждала расхожий неумолимый и вечный закон — в природе нет ничего бессмысленного. Оказалось, что на концах игл находились микроскопические споры. Споры, попавшие в кровь, сразу же проросли.
    * * *
    
Утром Казик проснулся раньше всех. Пожевал молодых побегов и тихонько, чтобы не разбудить старших, пошел к своему наблюдательному пункту. Озеро еще было покрыто туманом, и потому дальний берег скрывался в белесой бесконечности. И легко было представить, что это Тихий океан, а он — английский капитан Дрейк, который с помощью индейца поднялся на высокое дерево, что растет на Панамском перешейке, и смотрит сверху на простор океана, который намерен покорить на своей «Золотой лани». Там, в просторах Тихого океана, его ждут атоллы, на которых качают пышными головами кокосовые пальмы, встреча с испанским серебряным галеоном, запах муската на островах пряностей и таинственные берега Африки… Мир был светел, романтичен и открыт для него — великого путешественника.
    
С темно-зеленого листа, которым можно было бы перекрыть целую хижину, вереницей спускались змейки — сверкающие гребни, раздвоенные хвосты, — спешили на утреннюю охоту. Сизые толстые тли, облепившие лист, зашевелились, почуяв опасность; полосатый жук родился из стебля, на глазах превратился в летающий волос и полетел по своим делам, за ним, хлопая крыльями, погналась белая птица; рой мошек вился над головой. Казик почувствовал, что сейчас из ствола ближайшей сосенки выползет ядовитый увалень. Поэтому он, только скосив глаз и не прерывая потока сладких мечтаний, метнул нож в открывающееся в коре отверстие и загнал увальня назад. Теперь до вечера не посмеет высунуть жала.
    
— Казик, ты здесь? — услышал он голос Марьяны.
    
— Здесь.
    
— Рука болит?
    
— Лучше.
    
Потянуло дымком. Это Марьяна развела огонь, чтобы поджарить побеги куста и грибы, которые вылезли из мха за ночь.
    
Казик оторвался от лицезрения «Тихого океана» и велел ожидавшему внизу «индейцу» отвести его обратно к «Золотой лани». По краю сука, по откосу, цепляясь за тонкие лианы, он пробрался к серой стене главного ствола и переполз через мостик из высохшего сука к следующей развилке. Тут ему повезло, удалось высмотреть старую лиану, толщиной в полметра, которая обвивала ствол спиралью, и по ней спуститься метров на тридцать ниже, до входа в дупло размером с мастерскую Сергеева. Казик вытащил нож и осторожно проник в черную пещеру. Постоял, пока глаза привыкали к темноте. Потом кинул вперед шишку. Шишка прокатилась по полу дупла, запрыгала, легко цокая, потом был плеск. Значит, там вода. И если вода, то выхода нет — вода бы его нашла. Потом, как бы в ответ на плеск, послышалось уханье — видно, Казик разбудил жильца этого дуба. Можно было подождать, пока жилец выползет наружу, но еще неизвестно, чего ждать. Как человек леса, Казик предпочел без нужды не рисковать.
    
Казик вернулся к старшим. Поев, они все вместе спустились к дуплу и, стараясь не шуметь, чтобы не разозлить неизвестного жильца, стали внимательно рассматривать ствол, надеясь все же отыскать путь вниз. Что же им, помирать на этом дереве?
    
— В крайнем случае, — сказал наконец Дик, — будем вырезать ступеньки в коре. И по ним спускаться.
    
— Сколько же ступенек надо вырезать? — ахнула Марьяна. — Это на целый год!
    
— Попробуем. Раз ничего лучше нет.
    * * *
    
После обеда Павлыш сказал Клавдии, что полетит в поиск и берет с собой Салли, потому что мотор вездехода барахлит и он хочет, чтобы Салли поглядела на него в работе.
    
— Хорошо, — позволила Клавдия, — только далеко не отлетайте.
    
— Спасибо, — сказала Салли, когда они поднялись в воздух. — Ты мне покажешь эти деревья?
    
— Конечно, самому не терпится на них взглянуть снова. Мне даже не верится, что они существуют.
    
Вездеход перелетел через реку, и, когда Салли увидела сплетенные из гигантских канатов стволы, уходящие в облака, она не смогла сдержать возгласа восхищения.
    
— Такого не бывает. Такое может только присниться.
    
— Мне хочется разогнать облака, — произнес Павлыш. — Чтобы снять их во всей красоте.
    
— Клаву надо сюда свозить, — решила Салли. — Ей понравится.
    
— Она не выйдет со станции. Удивительное дело — ей больше всех отвратительна планета, которую она изучает. В этом есть что-то неправильное.
    
— А тебе, Слава, она нравится?
    
— Очевидно, нельзя подходить к планете с такими мерками.
    
— Разумеется, нельзя, даже к живому существу нельзя подходить с такими мерками. Субъективизм исследователя опасен… прости, я заговорила словами Клавдии. Но главное не это, главное то, что эта планета нам всем не нравится. В общем, мы избалованы цивилизацией. Мы таскаем с собой наш мир, включая шампиньоновый соус, и глядим на новый мир сквозь надежные иллюминаторы вездеходов. Они для нас как окуляр микроскопа.
    
— Значит, ты не согласна с Клавдией?
    
— При чем тут мое согласие или несогласие? Клавдия такая же, как и я, жертва высокой цивилизации. К тому же она человек, у которого очень сильно развито чувство долга. Она превращает в долг и те пункты инструкции, которые придуманы в чистых кабинетах Земли-14, придуманы умными людьми…
    
— Которые в свое время прошли не одну планету…
    
— И хотят, чтобы исследование обходилось без случайных жертв. Тем более что контакт с неизвестным первобытным миром часто опаснее для этого мира, чем для нас. Мы-то пока живы-здоровы. А нескольких представителей этого мира мы уже убили.
    
— С перепугу, — улыбнулся Павлыш.
    
— В общем-то, мы оба отлично понимаем, что люди, которые пишут инструкции, совершенно правы. Сначала надо узнать, с чем мы имеем дело, а потом уж делать выводы. Ведь ставка — не только мы, ставка — и другие люди, которые придут после нас, и те, с кем мы войдем в контакт, когда вернемся домой. Я не хотела бы занести на Землю какой-нибудь дикий вирус.
    
— И нам помогает то, что планета нам не нравится, — закончил Павлыш.
    
— Может быть, — согласилась Салли. — Давай как-нибудь совершим с тобой восхождение на это дерево, как на горы.
    
— Я об этом второй день мечтаю.
    
Они поднялись выше, метров на двести, к нижней кромке облаков. Там переплетались ветви, в широкой развилке уместилось озерко воды и даже несколько небольших деревьев.
    
— Идиллический уголок, место для пикника, — оценил Павлыш.
    
— Не дразнись. — Салли положила руку на локоть Павлыша. — Ты же знаешь, что я хотела бы устроить пикник. Только не здесь. Здесь водятся скорпионы.
    
— Мы в скафандрах.
    
— Что за пикник в скафандрах?
    
Они поднялись еще выше. С громадного горизонтального сука, протянувшегося по нижней кромке облаков, как виадук забытой цивилизации, свисала огромная рваная тряпка, обмотанная жилами, с тельцем вроде плетеной корзины, достаточно большой, чтобы уместить несколько человек. Павлыш сфотографировал тряпку и сказал:
    
— Представляешь, природа здесь додумалась до воздушного шара.
    
— Совсем не похоже.
    
— А мне кажется, что в живом виде это существо представляло собой громадный пузырь, наполненный воздухом. Я видел здесь подобные существа, только небольшие, они в минуту опасности раздувают пузырь на спине — помнишь, я показывал вам пленку? И вот оно летает где-то в облаках… А когда мы освоим эту планету, то молодые смельчаки будут кататься на них.
   
   
    
     
Глава шестая
    
    
Минул третий день, как улетел воздушный шар.
    
Поселок жил в нервном ожидании.
    
Стояла теплая погода, как в конце лета.
    
Они сидели в мастерской — Олег, Старый и Сергеев.
    
Видно было, как на огороде возятся Вайткус с женой, пропалывают овощи; ребята носят ботву и складывают ее у забора. Там дежурит коза, которая привела к этому месту своих детей, и они копаются в ботве, выискивая вкусные побеги.
    
— Плохо, — произнес Сергеев, который уже похудел и осунулся за последние три дня. — При нормальных условиях они бы долетели туда за день-два. И сегодня бы мы встретили гостей.
    
Олег непроизвольно поглядел в сторону ворот. Он уже много раз за последние два дня смотрел в ту сторону, представляя себе, как из леса выйдет, чуть покачиваясь, блестящий обтекаемый экспедиционный вездеход, и как они все побегут к нему, и как из вездехода выйдут настоящие исследователи и будут удивляться: неужели можно выжить на этой планете? И даже развести огород?
    
Но лес был молчалив, как прежде.
    
— Не исключено, то есть даже вероятно, — вмешался Старый, — что они спустились на шаре где-то в лесу и не могут найти лагеря экспедиции — в лесу это нелегко сделать.
    
— Я все эти варианты просчитывал, — ответил Сергеев.
    
В мастерскую заглянула толстая Луиза, спросила, починил ли Сергеев лопату. Тот отдал ей лопату. Олегу вдруг стало неприятно, что Луиза может думать о лопате, когда неизвестно, что случилось с Марьяной.
    
Старый перехватил взгляд Олега.
    
— Как-то Лев Толстой, да, если не ошибаюсь, Лев Толстой, был на холере и вошел в избу, где только что умер мужик, единственный кормилец. И там сидела жена умершего мужчины и ела щи. И кто-то из людей, что пришли с Толстым, стал возмущаться — как это можно, в такой горестный момент есть щи? А старуха ответила: «Не пропадать же пище». Может, я неточно пересказываю, но ты, Олежка, неправ. Луиза переживает не меньше тебя. Только она понимает, что поселку надо жить, нельзя опускать руки. У нас бывали времена и потяжелее, и то мы продолжали работать — иначе бы не выжили.
    
— Я ничего не думал, — возразил Олег.
    
— Ну и хорошо, — отозвался Сергеев. — Что же будем делать?
    
— Наверное, надо идти в лес, — решил Старый. — Если они спустились — мы знаем направление полета. Мы их найдем.
    
— Правильно, — согласился Олег, — я пойду, можно?
    
— Нелепо, — ответил Сергеев. — Подумайте. Ветер мог измениться, и их могло унести далеко в сторону. Очень далеко.
    
— А вдруг они совершили вынужденную посадку?.. — Олегу трудно было выговорить это, но он заставил себя сказать: — И пострадали, разбились, и им нужна помощь.
    
— Где им нужна помощь? Покажи! — жестко сказал Сергеев.
    
— Мы пойдем до реки, мы пойдем по тому пути, по которому летел шар. Это четыре-пять дней.
    
— И кто же пойдет? — спросил Сергеев.
    
Почему-то голос его был злой. И Олег не понимал, что злость эта происходит от сознания собственного бессилия. Все мысли и предположения Олега Сергеев за последние дни взвесил, просчитал и отверг, хотя он тоже хотел бы уйти сейчас за аэронавтами и искать их в нескончаемом лесу. Только не сидеть и не ждать.
    
— Я пойду, — предложил Олег. — С вами. И можно взять Фумико. Она хорошо ходит по лесу.
    
— Это очень большой поход. На столько дней в незнакомый лес не уходил даже Дик. Запасов пищи сейчас почти нет, весь поселок впроголодь сидит.
    
Олег не любил начала лета, потому что оно всегда было голодным. Звери в это время еще не приходили, грибов было мало, зелень только начиналась. Кристина говорила, что поселок перенял у христианства древний обычай — великий пост. В древности люди тоже голодали перед летом, когда кончались все запасы, и религия придумала, что этот голод угоден богу — это называлось «пост» и в него нельзя было много есть.
    
— Значит, взять с собой практически нечего — что было, мы отдали на воздушный шар. Так? — произнес Сергеев.
    
— Мы убьем что-нибудь в лесу, не пропадем… да и как можно сейчас об этом думать?
    
— Думать полезно всегда.
    
Олег поглядел на Старого, ища поддержки. Старый молчал.
    
— Но речь идет о наших… вдруг им плохо?
    
— Мы всегда живем рядом со смертью, — сказал Сергеев. — Отправить сейчас тебя и других людей с тобой в лес без надежды на успех, потому что мы тревожимся о судьбе близких, равнозначно трагедии для поселка. А поселок — это в первую очередь не мы с Борисом, и даже не ты, а те ребятишки, которые от нас зависят. Ну хорошо, мы ушли в лес. Кто остался в поселке?
    
— Много людей, — ответил Олег. — И Старый, и Вайткус, и женщины, и Лиз. Много.
    
— Вайткус болен и слаб. Старый тоже. В поселке не останется ни одного защитника, ты понимаешь — ни одного защитника!
    
— Ты неправ, — возразил Старый. — Если нужно, мы еще тряхнем стариной.
    
— Если в лесу не справятся Дик с Казиком, — продолжал, будто не слыша его, Сергеев, — то у нас с Олегом совсем мало шансов их отыскать. Зато очень много шансов, что мы больше не доберемся до корабля. Об этом вы забыли?
    
— Корабль подождет, — упрямо проговорил Олег.
    
— Ты забыл, почему мы не пустили тебя на воздушном шаре? Потому что ты обязан дойти до корабля.
    
— А если я пойду к кораблю, кто защитит поселок? — Олег отыскал слабое место в аргументах Сергеева и вцепился в него. — Кто? Вы же сами говорили! Теперь что, сидеть и ждать?
    
— Мы живем в тисках необходимости, — произнес Сергеев. — Мы живем всегда между двух зол, между трех зол, между множества зол. И остаемся людьми, потому что всегда думаем.
    
— И теперь мы не идем помочь Марьяне!
    
— Да помолчи ты! — вдруг рассердился Старый. — Ты думаешь, Сергееву легко так рассуждать? Ты уже взрослый, ты наш наследник. Наследник нашего маленького царства, на тебя мы надеемся. А ты споришь с нами как мальчишка. Ты влюблен в Марьяну…
    
— Что? — Олег искренне возмутился. — Ничего такого нет!
    
— Это видно, — улыбнулся Старый, — только ты сам об этом долго не догадывался. А теперь, по-моему, догадался, потому и возмущен.
    
— Ладно, чего спорить, — поднялся Сергеев. — Раскричались на весь поселок.
    
Олег отвернулся от них. Влюблен или не влюблен — некрасивое слово, глупое — их это не касается. Он знал уже, что убежит ночью из поселка, убежит и сам их найдет. Пускай он будет идти пять дней, десять, пускай все чудовища леса встанут против него, но он найдет Марьяну и Казика. Ну, и Дика тоже. Только надо взять себя в руки и не спорить. На шаре он улететь не мог — не драться же ему с ними. Но уйти в лес — этому никто не помешает.
    
— Я обращаюсь к твоему разуму, которого у тебя, как оказывается, немного, — говорил Сергеев. Олег не хотел его слушать, но не мог не слушать. — Путь к кораблю известен и относительно, я повторяю, относительно безопасен. И этот путь — твой, Олег. Это и есть твоя судьба и поселка. Если даже случилась трагедия с моей дочерью («Он нарочно сказал «с моей дочерью», чтобы я понял», — подумал Олег)… и если никакой экспедиции нет и никто нас не найдет — будем готовы к худшему, — то остается корабль. И остаешься ты. Понял?
    
— Понял, — тупо ответил Олег, как на уроке.
    
— Ни черта он не понял, — сказал Старый. — Он не понимает, что принадлежит не себе. Что бывают моменты в жизни, когда человек не имеет права принадлежать только себе. Это бывает тогда, когда от его действий зависит судьба других людей.
    * * *
    
Вечером, когда стемнело, а мать была у Линды — они с ней шили, — Олег собрал свой небольшой мешок. Он выбрал из коробки на полке всю муку и сладкие корешки — больше дома ничего не оставалось, — поточил нож. Конечно, можно было взять и арбалет, но арбалет будет мешать — ему ведь придется идти очень быстро, а почти от любого хищника в лесу можно убежать. Олег находился во власти упрямства. Он понимал, что прав не он — правы старшие, но в их правоте была холодная жестокость, с которой Олег не мог смириться. Ведь он не отказывается идти к кораблю, он пойдет к нему потом, но сейчас они в лесу ждут помощи, а мы здесь разговариваем. Он представил себе, как пойдет: по прямой к болотам, к реке. Ему не было страшно, хотя если бы ему сказали, чтобы он пошел в лес ночью, неизвестно куда, один, сказали бы в обыкновенной жизни, он бы испугался. Но сейчас важно было только одно: незаметно уйти из поселка и зайти так далеко, чтобы его не догнали и не вернули. Ведь с них станется — догнать и вернуть.
    
Вечер тянулся очень медленно. Олег зажег светильник, заправил его жиром, раскрыл учебник — он его уже прочел трижды, и Сергеев лепил ему из глины объемные модели пульта, чтобы легче представить, но Олегу сейчас важно было доказать самому себе, что он своим побегом не отказывается от похода к кораблю — просто откладывает его немного.
    * * *
    
— Ты не спишь? — спросила Лиз, входя в хижину.
    
Олег оторвался от книжки. Оказывается, незаметно для себя он вчитался в текст и мысленно был на корабле, в рубке связи.
    
— Не сплю.
    
— Занимаешься? Я тебе помешала?
    
— Нет, ничего. Матери нет, она у Линды.
    
— А я к тебе пришла.
    
— Зачем? (Лиз ему еще не хватало!)
    
— Я такую травку нашла, — сказала Лиз. — У забора растет. Она чудесно пахнет. Я ею руки намазала. На, понюхай.
    
Глупо руки нюхать.
    
Но сказать Олег ничего не успел, потому что Лиз положила ладони ему на лицо, чуть не задушила, хотя положила очень нежно. Ладони приятно пахли, но ничего необычного — эту травку Марьяна часто срывала и сушила. Из нее получаются хорошие примочки, когда воспаление.
    
— Хорошо, правда? Это я сама нашла.
    
— У Марьяны такой травы целый мешок.
    
Лиз ничего не ответила. То ли обиделась, то ли думала, что еще сказать. Она села рядом с Олегом на скамью так, что Олег ощущал тепло от нее. Волосы у Лиз были распущены и лежали по плечам. Красивые волосы, таких больше ни у кого в поселке нет, золотистые, тяжелые. Когда Лиз была маленькая, Кристина заплетала ей косы, и Олег дергал ее за них, но это было давно, как в другом мире.
    
— Ты за них переживаешь? — спросила Лиз.
    
— А ты нет?
    
— Я тоже переживаю. Мне всегда за всех страшно, — искренне проговорила Лиз. — Как кто уйдет в лес, я уже боюсь. Меня никогда в лес не затянешь, никакими сладостями.
    
— Знаю.
    
— А у тебя волосы длинные отросли, можно заплетать. Хочешь, я тебя постригу?
    
— Не надо, мать пострижет.
    
— Я так волнуюсь.
    
— А чего?
    
— Не знаю.
    
— Ну, тогда иди спать, — предложил Олег.
    
— Еще рано. И потом, так скучно, ты не представляешь, как скучно. У тебя все-таки дела есть, а я все должна с этой сумасшедшей Кристиной сидеть. Мне скучно, я к тебе пришла. И еще я переживаю за Дика. И за Марьяну с Казиком. Они сейчас в лесу, наверное. Или, может, они уже нашли ту экспедицию? А?
    
— Если бы нашли, сюда бы прилетели.
    
— А я думаю, что они только сегодня нашли. И их там ужином кормят. Как ты думаешь, они с Земли привезли всякие кушанья, да? Которых мы никогда не ели?
    
— Может быть. Вряд ли они на охоту ходят.
    
— А ты, когда на корабле был, что ел?
    
— Ты разве забыла, мы с собой привезли?
    
— Вы сгущенное молоко принесли, а его Линда спрятала, только детям, когда болеют, давала, а я почти не болела, одну ложку, может, съела.
    
— Ты неинтересно живешь. — Он гнал от себя соблазнительную мысль о том, что Марьяна уже в безопасности, что они просто не спешат возвращаться, ведь люди с Земли их допрашивают, все хотят знать.
    
— А что здесь может быть интересного? — удивилась Лиз. — Ты ведь знаешь, как я скучаю, а совсем со мной не занимаешься.
    
— Мне с тобой не очень интересно.
    
— А с ней?
    
— С ней интересно.
    
— Мы какой-то детский разговор ведем, — произнесла Лиз.
    
Она перешла со скамьи на кровать, присела.
    
— Здесь мягче, — сказала она.
    
— Почему детский?
    
— Потому что мы должны думать о будущем. А ты не умеешь. Наверное, оттого, что я старше.
    
— Ты почти не старше.
    
— Ты не понимаешь, Олежка, ты еще совсем мальчишка. Бегаешь по лесу, строишь воздушные шарики. Ты ведь уже вырос, а допускаешь, чтобы с тобой обращались как с мальчиком.
    
— Ты что-нибудь знаешь?
    
— Я ничего не знаю, но я все чувствую.
    
— Это твое дело. — Олегу вдруг стало неловко, что она с ним говорит о таких вещах. — Меня это не касается.
    
— Жаль. — Лиз замолчала.
    
Они молчали долго. Олег делал вид, что читает, но, конечно, не читал. Оттого, что Лиз сидела, подобрав под себя ноги, на его постели, в комнате все изменилось, и могло что-то случиться, хотя он понимал, что ничего не должно случиться.
    
— Иди садись сюда, чего я тебе через всю комнату кричу.
    
— Мне слышно, — ответил Олег. — Комната маленькая. А то еще мать придет.
    
— Ну и что?
    
— Ничего, она удивится.
    
— Ей уже можно не удивляться. Я бы на ее месте удивлялась, что ты до сих пор младенец.
    
Они снова замолчали. Олег сидел за столом. Ему хотелось, чтобы Лиз поскорее ушла, но Лиз не собиралась уходить.
    
Наконец Олег проговорил:
    
— Тебе пора спать.
    
— Знаю, — ответила Лиз. — Ты хочешь, чтобы я ушла. Почему? Ты боишься меня?
    
— Я никого не боюсь.
    
— Тогда иди сюда, я замерзла. Мать твоя не скоро придет. Они с Линдой до полуночи будут сидеть — я заходила. Линда плачет, а мать ее утешает. А Старый тоже не придет, они с Вайткусом в шахматы играют. Я все про всех знаю.
    
— Мне надо уходить.
    
— Тебе? Ночью?
    
Олег не ответил.
    
— А, я знаю. Господи, что ж я сразу не догадалась! Наш отважный мальчик убегает в лес искать своих несчастных друзей, которые пьют чай и совсем о нем забыли. Я права?
    
— Помолчи.
    
— Почему я должна молчать? Я не хочу, чтобы ты уходил в лес. Ты там обязательно погибнешь, а мне без тебя будет плохо. Честное слово… — И вдруг Лиз заплакала, тихо, но глубоко и печально. — Я никому не нужна, — повторяла она шепотом. — И ты тоже хочешь от меня отделаться…
    
Она съежилась на койке, свернулась в клубок, и ее плечи вздрагивали.
    
Олегу стало ее жалко. Он подошел к кровати, остановился, протянул руку и погладил Лиз по плечу.
    
— Ну, не надо. Все к тебе хорошо относятся.
    
— Мне всех не надо, — сказала Лиз, всхлипывая. — Мне надо только тебя. Ты этого не понимаешь, ты никогда не испытывал настоящей любви и никогда не знал, что это значит, когда ты не нужен.
    
Она протянула руку и мягко привлекла Олега к себе. Он подчинился — не вырываться же.
    
Лиз была горячей, как будто у нее была лихорадка и высокая температура. Она сразу обняла Олега и начала гладить и прижимать к себе, но не сильно, а очень нежно. Она была такой беззащитной и нежной, что Олегу было приятно гладить ее по голове и по плечам, и он утешал ее и говорил, что не надо расстраиваться, все еще будет хорошо, и мы полетим на Землю, мы обязательно полетим, и все будет хорошо, вот только страшно, как там ребята, потому что если шар упал, то они могут потеряться в лесу. А Лиз говорила, что она все понимает и понимает, как Олежка все чувствует, потому что он храбрый, и очень добрый, и заботится о других. Она говорила, что это очень правильно — пойти сейчас в лес, только она ни за что не отпустит Олега одного, она пойдет с ним вместе, она будет его защищать, ведь правда в лесу лучше вдвоем, она раньше никогда в лес не ходила, потому что страшно боялась, но с Олежкой ей ничего не страшно, она будет с ним всегда, как сейчас, вот так, в его сильных объятиях. И она как-то незаметно устроилась в его объятиях, вписывалась в его руки и прижималась всем телом. Было почти совсем темно — светильник освещал только стол, и не было видно мешка под столом, и не было видно лица Лиз, только чуть поблескивали ее глаза и волосы…
    
— Иди ко мне, — шептала горячо Лиз, — иди ко мне, мой милый, мы будем с тобой вместе, всегда вместе, я с тобой пойду куда хочешь, хоть в лес, хоть на край света, ты мне, пожалуйста, верь, потому что я тебя люблю, ты поцелуй меня, вот так, и еще, пожалуйста, я прошу тебя, нет, не отворачивайся, я тоже хочу тебя целовать…
    
И уже Олег не понимал, где он, потому что ничего не было, кроме горячей Лиз — она была со всех сторон, и это было сладостно и щекотно…
    
Дверь заскрипела так, словно пилой провели по железу, — жутко громко. Шаги матери сразу зазвучали рядом.
    
Олег вырвался из рук Лиз, а может, с трудом оторвал от нее собственные пальцы и вскочил.
    
А Лиз села на кровати и прижала руки к груди. Олег не столько увидел это в густой полутьме, сколько почувствовал. И увидел все глазами матери.
    
А мать от неожиданности испугалась.
    
— Вы что? — воскликнула она. — Вы что здесь делаете? Олег!
    
Ей показалось, что она увидела Олега, потом она поняла, что это Лиз.
    
— Я ничего, — произнесла Лиз, сразу она стала очень далекой. — Я пришла, мы с Олегом сидели, разговаривали, я уйду, вы не бойтесь.
    
— Вот этого я не ожидала, — сказала мать так, словно она ожидала чего-то другого, только вот этого не ожидала.
    
— А чего этого? — Олег сразу стал агрессивным, потому что ему было очень стыдно.
    
— Сам понимаешь. И от тебя, Лиз, я не ожидала.
    
— Простите. Я так переживала за Олежку, он собирался в лес убежать, искать Марьяшку с Диком, совсем один, и я уговаривала…
    
— Лиз, ты что! — возмутился Олег.
    
Это было низкое предательство.
    
— Ты можешь на меня сердиться сколько хочешь, — ответила Лиз, — но я забочусь только о тебе, я знаю, что идти в лес — это чистая смерть. Вы знаете, я его так хотела отвлечь, я даже сама предложила в лес пойти, честное слово.
    
— Странное отвлечение, — бросила мать и тут же обернулась к Олегу: — Ты в самом деле хотел в лес убежать?
    
— Врет она, — проговорил Олег тупо.
    
Он не умел лгать, но сейчас не это было важно, плохо, что Лиз оказалась предательницей. Она испугалась матери и хотела отвлечь ее.
    
— Нет, Олежка. — Лиз как будто угадала его мысли. — Нет, я не предательница, я тебя очень люблю, и мне не стыдно, что я тебя так люблю, и я лучше умру, чем пущу тебя в лес.
    
Мать неожиданно нагнулась. Она знала Олега лучше всех на свете. Она вытащила из-под стола мешок.
    
— А это зачем? — спросила она.
    
Лиз своего добилась. О ней забыли.
    
Она поднялась, запахивая куртку, поискала оброненный башмак.
    
— Это что? Ты меня хочешь убить? Ты меня обязательно хочешь убить! — Мать накачивала себя, вызывала гнев.
    
— Я пошла, — уронила Лиз, но никто не обратил на нее внимания.
    
Бурная сцена еще не кончилась, когда на шум заглянул Старый, узнал, в чем дело, и сказал:
    
— Я подозревал, что ты выкинешь что-нибудь в таком духе. Только у тебя ничего не выйдет, мы с Сергеевым договорились сегодня дежурить у изгороди, а тебя от дежурства освободить. Так что мы бы все равно заметили. Эх, глупость человеческая…
    
— Это не глупость.
    
— Это не глупость, это эгоизм, — возразила мать.
    
— А ты знаешь, Ирина права, это и есть эгоизм.
    
— Я не для себя…
    
— Ты для себя хочешь быть героем, ты для себя хочешь принести на руках Марьяну или приволочь на спине Дика.
    
— Вы ничего не понимаете!
    
Олег выбежал из дома как был, в одной рубашке. Было холодно, он сидел на бревне, на пустоши, ему не хотелось возвращаться, и он всей шкурой ощущал, как за ним следят — следят из хижин. И Лиз, и мать, и Старый, и Сергеев. И никто ему не верит.
    
А там, в лесу, они ждут помощи…
    
Было холодно, очень хотелось укутаться и спрятаться, но не идти же домой. И предательское воображение начало строить картины того, как Марьяна с Диком сидят в гостях у экспедиции, и смеются, и едят всякие вкусные вещи… Это была не его мысль, ее придумала Лиз, но мысль оказалась очень удобной, и было трудно ей не поддаться.
    
— Олег! — закричала мать от дверей дома. — Иди спать, простудишься!
    
Пришлось идти, и так весь поселок слушает.
    
Олег не разговаривал с матерью, она тоже молчала.
    
Он залез в кровать, и кровать, как назло, пахла Лиз. Ее телом и той травой, которой она намазала ладони.
    
Олег хотел думать о Марьяне и, засыпая, вызывал в памяти ее образ. Это было сладко, но когда он заснул, ему снилось, что он обнимается с Лиз, и он ничего не мог поделать с собой во сне, хотя понимал, что это неправильно.
    * * *
    
На следующий день Казик начал вырубать ступеньки в коре дерева. Это была утомительная, занудная работа, к тому же Казик и сменявший его Дик были голодны.
    
Казик за первый день вырезал ступеньки метров на двадцать вниз, до обломка сука, который торчал из ствола. Обломок был крепкий. Казик обрезал канавкой кору вокруг так, что можно было закрепить за обломок веревку.
    
Следующий день ушел на то, чтобы вырубить ступеньки еще на тридцать метров вниз. Дик мог бы спуститься, как и Казик, по ступенькам, но Марьяну нужно было страховать веревкой, она была слабее их. Марьяна говорила, чтобы они оставили ее на дереве и спускались без нее, а она дождется, пока они сходят за помощью, но Дик отказался так сделать. Он сказал, ведь может получиться, что никакой экспедиции нет или что она улетит. Тогда придется возвращаться домой — а это значит, что Марьяне жить одной на дереве, может быть, десять дней, может, две недели. А за это время, как сказал он, Марьяна превратится в скелетик. Он был прав, Марьяна с ним больше не спорила. Когда она уговаривала ребят оставить ее, она боялась, что они поддадутся на ее горячие уговоры и оставят одну — а она бы умерла от страха и одиночества.
    
Казик отыскал небольшую дырку в стволе, выгнал из нее ядовитую змею. Получилась еще одна станция — место, где можно укрепить веревку. А требовалось еще три или четыре таких станции до земли: она была очень далеко.
    
На четвертый день Дик поднялся к остаткам шара, в облако, и принес оттуда еще одну веревку. Заодно ему удалось убить древесного зайца, и они более или менее сытно поели, а так как намаялись от голода, то проспали часов десять. Прошла уже вечность с тех пор, как они покинули поселок, а цель их пути была почти так же далека, как и в первый день.
    
Когда они проснулись, погода была очень хорошей, и было далеко видно. Казик, прежде чем спускаться вниз, к своей работе, поточил нож, который уменьшился вдвое — так сточился, потом Марьяна помазала ему руки остатками мази — пальцы у Казика кровоточили и распухли, хорошо еще, что прошел укус. Казик пошел на свой наблюдательный пункт смотреть в сторону, где должен был быть лагерь экспедиции. Он сидел там полчаса, но его никто не торопил, все и так понимали, что мальчик трудится больше остальных. Он смотрел, пока не увидел, как поднимается блестящий шарик — это Павлыш летел на вездеходе на тот берег озера. Теперь они не сомневались, что знают, куда идти.
    
Со второй веревкой у Казика дело пошло быстрее. В тот день он смог проложить дорогу метров на пятьдесят. Работы осталось дня на два.
    
Те два дня прошли тоскливо и неинтересно. Марьяна часто ходила на наблюдательный пункт и ждала, когда что-нибудь поднимется над берегом озера. Она видела, как Павлыш с Клавдией полетели на тот берег озера — к золотой горе. Это было первое путешествие Клавдии по планете. Она была напряжена и оживилась, только когда увидела самородки, вымытые ручьем у горы, и толстые, как сверкающие канаты, золотые и кварцевые жилы. Павлыш тоже был поражен этим зрелищем. Ему захотелось выковать для Салли золотой браслет, только у него не было инструментов. Когда они вернулись, Клавдия заставила его дважды пройти дезинфекцию — Павлыш ворчал, его утешали только ветвистые самородки, которые он разложил вокруг и любовался ими. Полет в горы снова пришлось отложить, а может быть, Павлыш подсознательно находил дела, чтобы отложить его. Полет в горы был праздником, елкой, вокруг которой можно будет плясать. Но ведь после него снова наступят будни. К тому же он никак не мог остаться наедине с Салли. Клавдия не выпускала их из поля зрения. Салли к этой ситуации относилась с юмором, к тому же она любила Клавдию и не хотела расстраивать ее.
    
Тут еще подошел день рождения Павлыша. Салли с Клавдией постарались на славу, соорудили такой праздничный стол с пирогом и свечами, что Павлыш был растроган.
    * * *
    
А Казик через два дня наконец-то добрался до того места, где в пятидесяти метрах от земли стволы расходились пирамидой, отсюда уже можно было спуститься без веревки.
    
Крикнув наверх, чтобы не беспокоились, он сполз на землю. Это было счастьем — иди куда хочешь. Земля мягкая, можно по ней кататься, бегать — и никуда не упадешь. Казик побежал вокруг ствола, чтобы поискать мешок с пищей, сброшенный неделю назад при крушении шара, но не нашел — то ли его кто-то утащил, то ли он потерялся в подлеске. Казик так отвык жить в лесу, что чуть было не попал в когти к шакалу, еле от него убежал. Убегать от шакалов Казик не любил, но что поделаешь, если от ножа остался лишь жалкий огрызок, таким даже шкуру шакалу не пропорешь. Казику удалось набрать грибов, и он принес их наверх, на развилку.
    
На следующее утро они стали спускаться вниз.
    
Дик привязал веревку наверху к стволу дерева, потом Марьяна, держась за веревку и упираясь ногами в неглубокие ступеньки, спустилась до обломка сука и там остановилась. Казик был уже ниже, на следующей станции. Затем Дик отвязал веревку и спустился по ступенькам к Марьяне. Отдохнув, Марьяна начала спускаться ниже, к Казику. Путешествие было очень медленным; Марьяна уставала, а отдых над пропастью мало помогал. С каждым метром ее руки слабели и ноги все больше дрожали, она не признавалась в этом, но и так было ясно.
    
И тут еще хлынул ливень. Струи дождя хлестали по рукам и по голове, норовя смыть людей-муравьишек с громадного ствола, и некуда было от них укрыться. Веревка сразу набухла, стала тяжелой, скользкой, ноги хуже держались на ступеньках.
    
Оставались еще две станции.
    
Дик сверху кричал, чтобы Марьяна остановилась и не шла вниз, но ей невмочь было стоять, распластавшись под стегающими струями, которые грозили ее смыть, и она стала спускаться дальше. Она миновала предпоследнюю станцию. Оставалось еще метров тридцать-сорок, а там уже ствол расширялся и спускаться стало спокойнее. Казик, пока спускался на землю и снова поднимался, не успел приготовить веревку, и Марьяна сползла без нее, нащупывая ногами ступеньки и прижимаясь исцарапанным животом к скользкой неровной коре.
    
Казик старался спускаться недалеко от нее, он боялся, что она сорвется, хотя понимал, что, если так случится, ему ее не уберечь. Но все равно он держался поближе и подсказывал ей, куда ставить ногу.
    
И Марьяна добралась до того места, где ствол начал расширяться, и поняла это, потому что внизу уже была не пропасть, а крутой склон. И Казик тоже перевел дух: все кончилось благополучно. Заслоняя глаза от дождя ладонью, он стал смотреть вверх, как там спускается Дик.
    
И в тот момент он услышал короткий, совсем негромкий крик — и мимо, задев его и чуть не утащив с собой, пролетела Марьяна. Вернее, она не пролетела, а скатилась по этому крутому склону, который был все же крут настолько, что удержаться на нем не было возможности. Казик в ужасе смотрел, как ее тело летит вниз.
    
Он не помнил, как спустился сам — вроде бы он даже и не смотрел на ступеньки, а держался, как жучок, за неровности коры. Казик спустился очень быстро и побежал к тому месту, где лежала, раскинув руки, Марьяна. Он стал звать ее, а она не откликалась. Он приложил ухо к ее груди и долго не мог услышать биения сердца.
    
И тут к нему подбежал Дик. Он отстранил Казика и велел ему держать куртку над головой Марьяны, чтобы дождь не падал на лицо. Казику было холодно, и дождь стегал больно.
    
— Она живая, — сказал Дик.
    
Он стал трогать ее руками, чтобы узнать, не сломано ли что-нибудь. И когда дотронулся до неправильно лежащей ноги, Марьяна, не открывая глаз, застонала, и они поняли, что у нее сломана нога, а это очень плохо.
    
Дик пошел в лес и срезал тонкие палки.
    
Марьяна была в полузабытьи, видно, она еще ударилась и потому потеряла сознание, но, когда Дик стал прилаживать палки к ноге куском веревки, который принес с собой, она закричала от боли, заплакала и пришла в себя. Дик не слушал ее плача, хотя Казик просил его остановиться и не мучить Марьяну. Но Дик все же сначала замотал ногу так, чтобы она была неподвижна.
    
Они осторожно отнесли Марьяну в лес, где под густым покровом листвы ливень не так свирепствовал. Она уже совсем очнулась, ей было больно, но она терпела.
    
— Как глупо, — говорила Марьяна, — как я вас подвела.
    
— Молчи, — велел Дик. Он старался разжечь костер, а Казика послал найти большой пустой орех, чтобы в нем вскипятить воду.
    
— Ничего, — успокаивал он, — все-таки мы спустились.
    
Марьяна так устала, что, несмотря на боль, вечером заснула. А Дик и Казик долго еще сидели у костра и думали, что делать дальше, потому что все было очень сложно.
    
Можно было, конечно, послать Казика обратно в поселок. Но идти в поселок надо дней пять, если не больше, и идти тяжело: болота, густой лес — плохие места. Да и оставаться одному Дику с Марьяной тоже было опасно. Один человек обязательно должен ходить на охоту, за дровами, и тогда Марьяна останется одна, беззащитной. А лес не любит беззащитных. Даже если ей оставить бластер, все равно может подкрасться какой-нибудь гад, его даже не заметишь.
    
— Ладно, — решил наконец Дик, — значит, мы делаем с тобой носилки и несем Марьяну к реке.
    
— Правильно, — сразу согласился Казик. — Главное — переправить ее через реку, ну или хоть бы одному из нас переправиться. Правда? Мы доберемся до людей и позовем их.
    
— Так и сделаем. До реки мы ее дотянем за полдня. Там бы перебраться.
    
— Только бы они не улетели, только бы они нас подождали, — сказал Казик со страстью, словно молился. — Они не должны улететь. Они должны понять, что без их помощи нам здесь конец. Но они же с Земли, они умные, они все понимают.
    
— Давай спать. Спи, а я посижу. Потом разбужу тебя. Завтра дойдем до реки.
    
— Дойдем.
    
— Нам уже немного осталось.
    
Дождь стучал по листьям, он утихал, и тяжелые капли срывались и падали на мох.
    * * *
    
В тот день до реки не дошли, хотя она сверху и казалась близкой. По дороге к ней надо было перебираться через болото, к тому же они потратили немало времени, чтобы соорудить для Марьяны носилки.
    
Дик срезал жерди для них, но тонких лиан, чтобы их связать, не нашлось. Марьяне стало хуже от боли, которая ее не отпускала, и от сотрясения мозга. Правда, они не знали, что у Марьяны сотрясение мозга, но ее тошнило, болела голова — и она с трудом узнавала своих спутников. Синяки на щеке, на груди, на боку стали черными.
    
Ночью опять поднялась буря, правда, почти без дождя. Молнии били по стволу дерева и скатывались на землю огненными змеями. Дик порадовался, что они успели слезть.
    
Порывом бури сорвало с верхних ветвей остатки воздушного шара — они увидели его падающим и сначала в темноте не поняли, что это такое: молнии освещали черное блестящее покрывало, которое медленно опускалось с небес.
    
Утром Казик подкрался к неизвестному существу, которое лежало недалеко от них, и понял, что это их старый шар. Он теперь совсем был не похож на себя, и даже трудно представить, что он мог подниматься в воздух. От оболочки остались лишь громадные рваные клочья, от корзины — жалкие обломки. Но были веревки, была пленка пузырей. Так что Дик с Казиком сделали чудесные носилки для Марьяны и даже сверху соорудили что-то вроде полога, чтобы у реки не мучили мошки, которые там роятся черными тучами.
    
Весь следующий день ушел на переправу через кишащее гадами болото, и заночевать пришлось на островке, сплетенном из тростника и водорослей. Островок притулился к берегу реки.
    
Марьяна была в бреду, у нее начался жар, и некому ей дать лекарства, так как в них разбиралась только она сама.
    
Островок чуть покачивался — под ним катилась река, если сильно наступить, то нога проваливалась. Ночью Казик убил большую змею, которая тоже хотела переждать темноту на островке. Казику казалось, что они улетели из поселка страшно давно — может быть, год назад, и с тех пор куда-то идут, ползут, карабкаются, и никогда это не кончится. Чтобы отвлечься, он представлял себе сладостные картины встречи с настоящими землянами, а потом стал вспоминать названия всех гор на Земле высотой больше восьми километров. Эти слова мало что значили для Казика — они были заклинаниями, ниточкой, которая связывала его с Землей.
    
Утром они сварили и съели змею, а потом искали подходящие стволы, чтобы сделать плот, и измучились, пробираясь по болотистому берегу, по песчаным косам и зарослям кустарника.
    
Марьяну они ни на секунду не оставляли одну. Тем более что места были незнакомые и опасные. Здесь встречались другие болотные звери и гады. В глубине болота, выше по реке, куда они не заходили, было какое-то скопление животных — если забраться на дерево, можно увидеть, как бурлит вода, словно обитатели ее жили в постоянной вражде и драке.
    
Лишь к вечеру Дик отыскал два поваленных дерева, но лежали они очень неудобно, в топи, и неясно было, как их вытащить и связать. Казик сообразил, что если обрезать корни, которые держали их прибрежный плавучий островок, его можно сплавить к этим деревьям. А потом они притянули деревья к островку, и получился корабль — сырой, ненадежный, почти неуправляемый, но зато он плавал.
    
Под Марьяну положили много сухой травы и веток, покрыли их кусками пузыря от шара — ей стало сухо. Марьяна все терпела, только стонала иногда. Нога была красная, распухла. И ей трудно было делать все человеческие надобности. Она стыдилась, несмотря на боль, и ничего не хотела есть. Казика она меньше стеснялась, а Дик отходил в сторону. Казик ухаживал за ней, как за большой Луизой, когда та болела, он все умел. А Дику было страшно. Куда страшнее, чем в лесу.
    
На следующий день Дик сделал длинные шесты, правда, они были не очень твердыми и гнулись.
    
Казик дал новому «кораблю» имя — «Золотая лань». Они с Диком сильно оттолкнулись шестами, «корабль»-островок нехотя оторвался от берега и поплыл. Его сносило вниз, но эта протока, первая из трех или четырех, которые надо было одолеть, была мелководной и тихой. Они доставали шестами до дна даже на середине.
    

    
Путешествие получилось нетрудным, и все развеселились. Марьяна приподнялась на локтях и смотрела, как они плывут.
    
Они никогда еще не плавали по большой воде, и это было интересно. Если смотреть вниз, то сквозь прозрачную воду видно песчаное дно, водоросли, тянущиеся наверх, и даже иногда рыбы. Над ними кружили незнакомые птицы, маленькие и крикливые, иногда одна из них бросалась в воду и выхватывала из нее рыбешку.
    
Промежуток между первой и второй протоками был неширок и низок — узкая полоса гальки, обкатанной водой. Им легко удалось перетащить во вторую протоку свой «корабль». Правда, это заняло часа три, и Казик с Диком очень устали, да и островок потрепался. С полосы гальки они увидели широкое и быстрое русло, а за ним — третье, еще более широкое. Между вторым и третьим руслами был длинный холм, поросший травой, и как перетащить через него корабль, было совершенно непонятно. Поэтому они решили, что дадут воде нести «корабль» вниз, ближе к озеру, там протоки сливались.
    
Заночевать пришлось на том берегу протоки, у самого озера — так далеко их отнесло вниз.
    
На завтра осталась самая трудная часть переправы.
    
Казик спал, Марьяна то засыпала, то просыпалась, и Дик, чтобы не будить Казика, сам кипятил воду в пустом орехе над костром, чтобы давать Марьяне пить. Дик был убежден в целебной силе горячей воды. Потом он, хоть и очень хотел спать, лазил по кустам в поисках других стволов или больших сучьев, чтобы укрепить островок.
    
Ночью опять моросил дождь, но не злой, теплый. Дик накрыл всех пленкой. Марьяна не спала. Нога болела, и казалось, что по ней бьют молотом со скоростью ударов пульса. Ей хотелось оторвать эту проклятую, тяжелую, неподвижную ногу. Сквозь дыру в пленке девушка глядела на черное небо. Было сыро и душно, рядом хрипел во сне Дик, вскрикивал, ссорился с кем-то Казик. Марьяна старалась думать об Олеге, как он там — наверное, уже ушел к кораблю и решил, что она погибла. Он, наверное, очень страдает. Она радовалась, что страдает он зря — она жива и вернется к нему. А потом вдруг заплакала, беззвучно, чтобы не разбудить остальных. Она плакала потому, что представила себе, что ей отрежут ногу, потому что у нее гангрена, и Олег обязательно разлюбит ее и бросит. Тогда пускай он улетает на Землю, а она останется здесь, в поселке. Поселок будет совсем пустым, в нем останутся Марьяна и слепая Кристина, и Марьяна будет заботиться о Кристине и кормить козу…
    * * *
    
Они собрались все вместе, только без ребятишек. Из младших пришла лишь Фумико, сестренка Казика. Она все эти дни ни с кем не играла, но не плакала — они с Казиком никогда не плакали. Она ходила как автомат, не слыша и не видя ничего. Не было и Старого. Старый простудился и третий день не вставал.