1 2 3 4 5 6 7 
— Про осьминогов не видел. Но уверен, что может быть такое объявление. Мы его пропустили в темноте.
    
— Нет, — сказал Грубин, опуская осьминога в ведро с водой, подставленное сомневающимся Удаловым. — Если бы у нас в озере Копенгаген разводили осьминогов, весь город бы знал об этом. Притом, обрати внимание, что у осьминога десять ног и он сравнительно крупный. Это, вполне возможно, неизвестный науке вид. На что я и надеюсь.
    
— Славы захотел, — сказал Удалов укоризненно. — Дай Бог тебе штрафом отделаться.
    
Осьминог безжизненно опустился на дно ведра. Одно из щупалец все еще сжимало упущенную Удаловым блесну.
    
— Саша, — произнес Удалов. — Отними у него блесну.
    
— Почему я?
    
— А он, может быть, ядовитый?
    
— Для тебя ядовитый, а для меня безвредный?
    
— Зацепи чем-нибудь. Не бросать же блесну.
    
Из-за елей на берегу показался край солнца, запели птицы, засеребрилось ведро. Осьминог в ведре шевельнул щупальцами, приходил в себя.
    
— Отлично, — обрадовался Грубин, — Я очень опасался, что он сдох.
    
— А тебе какая разница, — сказал Удалов с раздражением.
    
Блесна все еще оставалась в ведре, и рыбалка была под угрозой. Не скажешь ведь жене Ксении, что вместо обещанных лещей придется довольствоваться половиной осьминога, возможно несъедобного и ядовитого. Нет, и половины Грубин не отдаст — захочет исследовать и, может, даже разводить в аквариуме.
    
— Дай мне блесну, будь другом, — попросил Удалов. — Может, чего еще поймаем. Жалко же возвращаться.
    
— Дураком помрешь. Немедленно назад!
    
— Так что с твоим осьминогом случится?
    
— Может подохнуть.
    
— Ну и пускай, в спирту его содержать будешь.
    
Но Грубин уже схватил весла и принялся грести к берегу.
    
— Ты как хочешь, — сказал он Удалову со всей решительностью, — но я спешу в город.
    
Я пришел в себя. Медленно покачивался металлический цилиндр, в котором я был заточен. Цилиндр был открыт сверху, но атмосфера кончалась у верхнего края цилиндра — любая моя попытка вырваться привела бы к гибели. Внутренние стенки цилиндра были гладкими и холодными.
    
Я попался глупо. Простить себе не мог доверчивости. Раса, населяющая планету, казалась коварной и жестокой. Да, в разуме им отказать было нельзя — они строили воздушные корабли и умели обрабатывать металлы. Но, видно, идеи межпланетного братства, даже идеи простого внутрипланетного братства еще не нашли дороги к их сердцам. Я осторожно постучал концом пальца в стенку цилиндра. Звук был слаб, и они могли не услышать его. Я нащупал бластер. По крайней мере я дорого отдам свою жизнь.
    
Круглая голова одного из моих тюремщиков показалась над краем цилиндра. Он был огромен. Только его голова превышала по размерам все мое тело, не считая конечностей. Глаза редко мигали и по краям поросли щеткой шерсти. Пасть его была окружена полосой красной кожи, и там, внутри, виднелись желтоватые плоские зубы. Даже в тот ужасный момент во мне не умер исследователь. Я сделал поразительное открытие: оказалось, что это существо находится в безвоздушном пространстве, и я готов был поклясться, что оно без скафандра. Но ведь известно, что ни одно существо, развитое более, чем бактерия, не может обитать вне атмосферы.
    
Чудовище присматривалось ко мне, и я приподнял две руки и развел ими в общеизвестном жесте мира и доброты.
    
— Угрожает, — сообщил Удалов. — Щупальцами шевелит. Если бы не блесна, стал бы я с ним связываться?
    
Пасть чудовища угрожающе распахнулась, и внутри зашевелился какой-то красный орган. Я подумал, что они могли бы вытащить меня наружу, но пожалели, поместили в цилиндр с воздухом. А может быть, они просто хотят продлить мои муки?
    
Над краем цилиндра появилась конечность, завершенная пятью уродливыми малоподвижными отростками. Отростки погрузились в атмосферу, приближались ко мне. Он хотел меня задушить! А я-то, наивный, принес им металлический предмет, хотел порадовать. Я выхватил мой маленький бластер. Наступил критический и, может быть, последний момент в моей жизни. Мелькнули перед мысленным взором картинки далекого детства, минуты первой любви, угар научной работы, долгие дни в космосе… Лапа приближалась, и когти уже касались моего беззащитного тела. Я выхватил бластер и всадил заряд в лапу. Взбурлила атмосфера в цилиндре…
    
— Гад ползучий! — закричал Удалов. — Придушить его мало! Ой-ой как током дернул, тварь ядовитая.
    
— Я тебя предупредил, — сказал Грубин, не переставая грести к близкому берегу. — Животное только защищалось. Как защищаются муравьи, когда такой дурак, как ты, наступает на муравейник.
    
— Ты еще скажешь, что комары тоже защищаются.
    
— Про комаров не скажу, они питаются человеческой кровью.
    
— Этот, может, тоже человеческой кровью питается.
    
— Не исключено.
    
Лодка ткнулась в песок, вода выплеснулась из ведра, и осьминог засуетился в ведре.
    
— Не исключено, — повторил Грубин, выпрыгивая и подтаскивая лодку повыше, к кустам. — Но можем ли мы винить животное в том, что предписано ему природой? Нет, не можем. Давай сюда ведро, только осторожно, не повреди.
    
— Умный нашелся, — ответил Удалов, собирая удочки. — Я, может, вообще тут останусь, порыбачу еще.
    
— Боишься?
    
— Еще бы. Ведро железное. А железо для электричества лучший проводник, еще в школе учили.
    
— Обмотай ручку чем-нибудь.
    
Но Удалов уже не слушал, он быстро удалялся по берегу, отмахиваясь свободной рукой от долетающих слов Грубина. И только отойдя на солидное расстояние, обернулся и крикнул:
    
— Будешь эту гадину выбрасывать, блесну подбери. Таких у нас в магазине нету. Из Вологды специально привозил.
    
Грубин дотронулся пальцем до ведра. Ведро током не било. Удалову могло это показаться со страху.
    
— Пожалеешь, Корнелий! — крикнул Грубин другу, взвалил на спину рюкзак, взял в одну руку удочки, в другую ведро и пошел не спеша через лес к остановке автобуса, на шоссе, стараясь не плескать водой и не беспокоить животное.
    
Это путешествие будет преследовать меня в кошмарах, если мне еще суждены кошмары. Цилиндр покачивался, воздух завихрялся в турбулентных потоках, перехватывало дыхание, и приходилось цепляться за гладкие скользкие стены цилиндра, чтобы меня не перевернуло. Мутило. Я готов был просить пощады — но у кого, как?
    
Положение мое ухудшалось. Еще недавно мне казалось, что нельзя попасть в худшее положение, нежели то, в котором я нахожусь. Но теперь стало хуже. И в первую очередь потому, что мне не найти пути обратно, к космическому кораблю, ибо мой тюремщик нес цилиндр над безжизненным высокогорным плато, с каждым шагом отдаляясь от котловины. Я включил вживленный в меня компас-спидометр, и прибор автоматически вычислил маршрут, по которому мы двигались. Я сделал это механически, я не верил, что информация мне когда-нибудь пригодится.
    
Вокруг посветлело. Темные твердые образования, прикрывавшие от меня небо, исчезли. Прекратилась и тряска. Мы ждали чего-то. Удивительны размеры этих существ — очевидно, жизнь в разряженной атмосфере, почти в безвоздушном пространстве позволяет им достигать столь фантастических размеров. Ах, если бы мне когда-нибудь вернуться домой — какой бы сенсацией оказалось мое сообщение о жестокой разумной расе, обитающей на границе космоса!
    
Непонятный грохот достиг моих ушей сквозь слой воздуха. Дно цилиндра задрожало. Тюремщик подхватил цилиндр, и мы поднялись в какое-то помещение или экипаж. Тряска, еще более ужасная, чем раньше, возобновилась.
    
— Что везешь? — спросил знакомый с маслозавода. — Неужели столько наловил? Дай посмотреть.
    
Грубин сел на свободное сиденье, поставил ведро на колени, чтобы меньше тряслось.
    
— Загляни.
    
Автобус быстро мчался по шоссе, убегали назад сосны, но Грубину казалось, что движется он недостаточно быстро. Осьминог мог подохнуть.
    
— Не разберу, — признался знакомый. — Что у тебя, Саша? Головастиков, что ли, наловил?
    
— Нет. Осьминог.
    
— Чего?
    
— Осьминога поймал.
    
— Ага, — сказал знакомый. — Редкое животное.
    
И больше интереса к осьминогу не проявлял, чем Грубина немного обидел.
    
— Ты раньше-то осьминогов видел? — спросил Грубин.
    
Автобус резко затормозил на остановке. Вода плеснула из ведра, осьминог замельтешил в ведре, словно возражал.
    
— На картинках. А ловить не приходилось.
    
— И не придется, — резко ответил Грубин.
    
— Почему не придется? — сказал знакомый, разворачивая газету. — Сегодня ты поймал, завтра мне повезет. Хотя я рыбалкой не очень интересуюсь.
    
«С ума сойти, — подумал Грубин. — Я поймал осьминога, а он не удивляется. Как будто осьминогов у нас пруд пруди».
    
— Детям везешь? — обернулся сосед с переднего сиденья. — Детям интересно. Я недавно своим скворца принес. Крыло ему подвязали, и живет. Забавная птичка.
    
— Скворца, — произнес Грубин с презрением. — А я осьминога поймал.
    
— Где? — спросил сосед спереди.
    
— В озере нашем, в Копенгагене.
    
— Не слыхал, чтобы там осьминоги водились.
    
— Никто не слыхал, — сказал Грубин.
    
— А я видел осьминога, — сообщил юноша, стоявший сбоку. — Даже ел. В рыбном магазине были. Мороженые. Кальмары.
    
— Из них консервы делают, — согласился сосед спереди.
    
«С ума сойти, серость какая! — возмущался мысленно Грубин. — Если бы я вез тигренка, сказал бы, что поймал в лесу, неужели они тоже бы не удивились?»
    
Осьминог свивал и развивал щупальца. Тряска ему не нравилась.
    
— А я бы никогда детям осьминога не привезла, — сказала бабка с мешком. Она сидела сзади и прислушивалась к разговору. — Страсть-то какая! Может, он ядовитый.
    
— Нет, — ответил Грубин. — Только электричеством бьет.
    
— Кто ядовитый? — спросили с дальнего конца автобуса.
    
— Да змею ядовитую один тип везет, — откликнулись спереди.
    
— Не змею, а осьминога, — громко поправил Грубин. — Редчайшее животное.
    
— Да он всех перекусает! Водитель, остановите машину! — крикнули сзади.
    
— Он у меня в ведре, — успокоил Грубин. — Не опасайтесь.
    
— Гадюку везут, — пронесся слух по автобусу.
    
Люди отступали от Грубина. Водитель обернулся, притормозил.
    
— Какое хулиганство в автобусе? — спросил он.
    
— Высадите его, — сказала старушка, которая никогда бы не принесла детям осьминога. — Он тут всех перекусает.
    
— Гражданин, правила не нарушайте, — произнес водитель, прижимая машину к обочине. — Взрывчатые вещества и так далее перевозить запрещено.
    
— Это же ценное, безобидное животное, — возмутился Грубин. — Музейная редкость, никому зла не сделает. Некоторые товарищи здесь присутствуют, которые его даже ели в мороженом виде, правда же?
    
Но юноша, который ел мороженых кальмаров, отрекся от своих слов.
    
— Я не таких ел. Таких у нас не продают.
    
— Каждая минута промедления, — кричал Грубин, — может стоить жизни единственному в нашей области пресноводному осьминогу! Кто может взять на себя такую ответственность?
    
— Я возьму, — сказал водитель. — У меня пассажиры.
    
И Грубина высадили из автобуса на самой окраине Великого Гусляра.
    
Ужасно сознавать, что вокруг тебя имеют место какие-то драматические события, но не понимать, в чем же дело. Обитатели планеты шумели, тряска то кончалась, то возобновлялась, мой тюремщик издавал громкие звуки. Вернее всего, происходил жаркий спор между членами экспедиции, посланной на мое пленение: откуда я родом, какую планету представляю. А может быть, они опасались, что мы уже вторглись на их планету, или полагают меня разведчиком, подготавливающим вторжение. А у меня нет никаких средств рассказать о широко известном миролюбии моих соотечественников.
    
Мой тюремщик покинул грохочущую машину и понес цилиндр со мной дальше. Солнце дробилось зайчиками на поверхности атмосферы. Меня мутило. Воздух стал затхлым, и скоро, если они не найдут способа освежить его, я умру от удушья. Смерть подстерегала меня на этой планете на каждом шагу.
    
Солнце пекло, от каждого шага поднималось облачко пыли и тащилось за Грубиным. Вода в ведре помутнела, и от нее тянуло неприятным запахом. Грубин поставил ведро на землю и пригляделся к животному. Тот вроде бы еще шевелился. К счастью, по пути встретился колодец. Вода в нем была холодная, и Грубин доливал ее в ведро понемножку, чтобы не простудить осьминога, потому что в массе своей осьминоги — дети тропических морей.
    
Обливаясь потом, задыхаясь от жары, Грубин втащился во двор дома номер шестнадцать. Двор был пуст, даже доминошники, занимающие по субботам с утра места вокруг стола под сиренью, где-то скрывались от жары. Грубин, не заходя домой, поднялся на второй этаж, к старику Ложкину, известному в Гусляре натуралисту и любителю птиц, Ложкин был дома.
    
— С чем пожаловал? — спросил он строго, потому что считал Грубина дилетантом и легкомысленным человеком.
    
— Здравствуйте, — сказал Грубин. — У вас запасного аквариума не найдется?
    
— Это зачем же?
    
— Вот, — произнес Грубин скромно, — поймал одну штуку, не знаю, представляет ли интерес.
    
Грубин хитрил. Ему важно было узнать, что скажет Ложкин. Может, и в самом деле существует озерная порода осьминогов.
    
Ложкин не спеша достал с комода футляр, вынул очки, велел поднести ведро к свету и начал изучать его содержимое. Изучал долго. Молчал. Грубин извелся от нетерпения, но не вмешивался.
    
Наконец Ложкин вздохнул, развел жилистыми руками, поскреб на груди тенниску, почесал лысину и сказал:
    
— Как минимум новый вид.
    
— Как?
    
— Новый вид осьминога, — пояснил Ложкин, не отрывая глаз от пленника. — Или генетический уродец, мутант. Ног у него десять. Вот так. Можешь оставить его здесь, у меня, на досуге почитаю Брема и дам исчерпывающую консультацию.
    
— Нет, пусть лучше у меня поживет. — Грубин не ошибся. Животное оказалось редким. — А вообще-то они у нас водятся?
    
— Бывают. В зоомагазине брал?
    
— Сам поймал.
    
— Любопытно. Оставь его здесь. Я в Москву напишу. У тебя его кот съест.
    
— Кот не съест, осьминог электричеством бьет. Удалова ударил.
    
— Корнелия даже соловей может током ударить. Это не аргумент. Но если настаиваешь, аквариум тебе дам. На время. И письмо в Москву сам напишу. Тебя там не знают, а меня многие знают. Я многим уже написал.
    
Если бы я вел дневник, то написал бы в нем: «Мое положение улучшается. Если бы не голод, который начал меня мучить, как только прошел первый шок, я бы сказал, что наконец-то я попал в руки к ученым, возможно, к специалистам по контактам с инопланетными цивилизациями. Может, даже в специальную комиссию по контактам. Из темного цилиндра меня перевели в квадратный прозрачный куб, наполненный свежим воздухом. По трубке воздух стекает внутрь, так что я могу не беспокоиться о дыхании».
    
Но я не писал дневника. Я осматривался. Странные предметы и приборы заполняли огромное помещение, окружающее мою тюрьму. Внизу непрерывно бродило некое животное, превышающее меня размерами, покрытое шерстью. Животное открывало пасть и облизывалось красным языком. Животное смотрело на мою тюрьму с вожделением. Напрашивалось два вывода: раньше моя тюрьма была его жилищем, из которого животное было выселено и потому желало вернуться обратно или, что менее приятно, животное было сторожевым и поставлено было следить за мной. Оно могло быть и разумным.
    
Изучением меня, попытками контакта занялись две местные особи. Один из аборигенов нес меня в цилиндре. Второй, видно, крупный специалист, присоединился к нему только здесь, в научном центре. Их пасти раздвигались и сдвигались — таков, видно, их способ обмена информацией. Теперь передо мной стояла задача: доказать им, что я превосхожу их интеллектом, и не ущемить их достоинства при этом. Хотелось есть.
    
— Чем осьминоги питаются? — спросил Грубин Ложкина, принесшего сверху том Брема. — А то заморим его голодом.
    
«Наиболее широко распространен обыкновенный спрут, — читал Ложкин, — октопус вульгарис, тело его обычной окраски, которая, однако, в состоянии возбуждения животного переходит в коричневую, красную или желтую, причем вся кожа на спинной стороне покрыта неравномерными бородавчатыми пупырышками».
    
— Но хищник он или травоядный?
    
— Хищник, — сказал Ложкин. — Возьми палку, приведи его в состояние возбуждения, посмотрим на пупырышки.
    
Пока Грубин искал палку, Ложкин убедился в том, что осьминоги хищники, и узнал, как они размножаются. Но о размножении говорить было рано, пока не поймали осьминогу подругу.
    
— Я его сильно тыкать не буду, — сказал Грубин, подходя с палкой.
    
— Ты и не тычь сильно. Нам только посмотреть, будет ли он цвет менять.
    
— Только он уже не серый.
    
— Неважно.
    
Грубин сунул палку в аквариум и потрогал ею осьминога.
    
После длительного совещания и изучения каких-то фолиантов они принесли шест и ввели его в атмосферу. Первая попытка контакта. Я даже покраснел от приятной неожиданности. Моя застенчивость, вошедшая в поговорку среди моих коллег, и теперь сыграла надо мной шутку. Я взялся за конец шеста и три раза дернул за него. Шест был немедленно убран. Поняли или не поняли?
    
— Изменил цвет на красный, — подтвердил Ложкин. — Все сходится. Наверно, не новый вид, а просто урод. Как теленок с двумя головами.
    
Грубин сходил на кухню, вернулся с куском мяса. Кот бежал за ним, подпрыгивая, полагая, что мясо предназначается ему, верному другу.
    
Мясо полетело в аквариум.
    
— Вымыл мясо? — спросил Ложкин.
    
— Под холодной водой.
    
Кусок отвратительной плоти, сочащейся кровью, упал на меня сверху. Что это? Провокация? Или попытка меня накормить? А есть хочется. Но не есть же мясо мне, убежденному вегетарианцу. Я взял кусок мяса и выбросил его из моей тюрьмы.
    
— Кривляется, — определил Ложкин. — Значит, не голодный. В Бреме ясно сказано — хищник. Ракушки любит, рыб и так далее.
    
— Да, мяса он не желает. Прямо даже выкинул его из аквариума.
    
Кот подобрал кусок мяса и рвал его, обкусывая, на полу. Осьминог уставился на него своими бессмысленными глазами.
    
— За рыбой придется тебе сбегать, — сказал Ложкин Грубину.
    
— Сбегаем. Только сначала еще какие-нибудь опыты произведем.
    
Я отстукивал последовательные числа по поверхности моего дома. Они не реагировали на это. Тогда я стал показывать им мои конечности по очереди. Сначала одну. Потом две, потом три, потом четыре сразу. Это тоже не произвело впечатления. Я подобрал камешек с пола и начал выстукивать им по стенке. Наконец, надеясь на то, что начала геометрии должны быть понятны любому разумному существу, я попытался нацарапать на твердой прозрачной стенке равнобедренный треугольник.
    
— Суетится, — сказал Ложкин. — Несладко ему в неволе. Как и любому существу.
    
— Смотри-ка, ему камешек в щупальце попал. Как бы он не повредил себе чего-нибудь.
    
— Не повредит. Все-таки я полагаю, что живьем его довезти будет трудно. Тем более что он от пищи отказывается. Придется усыпить.
    
— Жалко, — повторил свой единственный аргумент Грубин. — Все-таки живое существо.
    
— Живое, но безмозглое, — произнес категорически Ложкин. — Очень низко организованное, в первом томе Брема помещен. Там, где простейшие. Даже беспозвоночные.
    
— Саша, ты здесь? — спросил Удалов, заходя в комнату. — А я не один. Я с Мишей Стендалем, из газеты.
    
— Говорят, вы осьминога поймали в нашем озере. Так ли это? — спросил Миша.
    
— Живого?
    
— Живого, — ответил Грубин. — А ты, Корнелий, что же на рыбалке не остался?
    
— Плохая рыбалка. Поздно уже. Не клюет. Твой осьминог всех рыб, наверно, пожрал в нашем озере. Если такие разведутся — прощай, рыбная ловля. Не сдох он еще у тебя?
    
— Нет, — ответил Ложкин. — Мы его изучаем.
    
— Очаровательное существо, — сказал Миша Стендаль, поправляя очки и становясь очень похожим на молодого Грибоедова. — Сколько у него щупалец! Это же сенсация. Первый в области осьминог! Пустим в разделе «Субботняя смесь». Кто поймал?
    
— Вместе поймали, — ответил Удалов.
    
— Значит, так и запишем: «Рыболовы-любители нашего города…»
    
Стендаль записывал, Удалов объяснял, а Грубин вернулся к аквариуму. Осьминог, видно, проголодавшись, суетился, складывал и разводил щупальца, поднимал округлую голову и поводил круглыми бессмысленными глазами.
    
Весь арсенал моих средств убеждения был исчерпан. Они не понимали. Почему-то мне никогда не приходило раньше в голову, что контакт может оказаться столь сложным процессом. Вот я, разумное существо, известный ученый, нахожусь перед глазами представителей другой разумной расы. Да, среда обитания у нас разная, да, мы отличаемся размерами, да, облик наш различен. Но почему же я понимаю, что они разумны и стараюсь войти с ними в контакт? Они же упорствуют, не реагируют на мои знаки, кидают в меня кусками мяса, морят голодом.
    
Заглянула жена Удалова Ксения, подивилась на уродца в банке.
    
— Я такого видала. В книге «Дары моря». Там показано, как их готовить.
    
Стендаль убежал в редакцию. Грубин собрался в магазин за рыбой, подкормить пленника. Ксения Удалова, движимая злорадством, поднесла картинку из «Даров моря» к аквариуму и сказала:
    
— Видал, как вашего брата? А?
    
— Убери, — велел Грубин.
    
Мне удалось выцарапать на стенке равнобедренный треугольник. Они должны были его заметить. Я указал на треугольник конечностью. В ответ один из присутствующих открыл громадную книгу и показал мне картинку в ней. На картинке было изображено существо, схожее со мной анатомически. Над этим существом был занесен нож.
    
Мне все стало ясно.
    
Я оказался не первым космическим путешественником, потерпевшим аварию над безжизненными плоскогорьями. Да и чего еще можно ожидать от существ, живущих в столь не приспособленных для жизни условиях, в безвоздушной среде. Нет, я не мог их укорять.
    
— Ладно, Корнюша, — сказала Ксения. — Бери книгу, пойдем завтракать. Обойдемся без осьминога.
    
Ложкин остался один. Он читал Брема, зачитался, перешел к медузам и другим обитателям моря. Грубин как убежал за рыбой, так и не возвращался. Ложкин задремал.
    
Одно из этих чудовищ осталось меня сторожить. Остальные разошлись. Видно, готовились к пиру. Но я не мог без сопротивления сдаться на милость победителя. Нет, тем более что милости ждать не приходилось.
    
Неужели, если провалилась попытка контактов, я не найду выхода? Это позорно для разумного существа. Бороться до последнего вздоха, до последнего заряда в бластере! Именно так.
    
Я задумался. Последний заряд в бластере я приберегу для себя. Их убить я не могу — выстрел мой в одного из них лишь причинил ему боль. И все. Но бластер может мне пригодиться. Причем надо спешить.
    
Я ощупал стенки и пол. Стенки были сделаны из хрупкого материала. Другое дело пол. Пол был металлическим, и металл был мягким. Это внушало некоторые надежды.
    
Я включил бластер на полную мощность и направил его в пол. Воздух вскипел, обжигая меня. В полу образовалось отверстие. Я не обращал внимания на боль от ожога, заткнул отверстие одной из моих десяти конечностей. Потом бросил взгляд на сторожа. Он спал. Очень хорошо. Я пробуравил еще одно отверстие в полу. И также заткнул его конечностью. Я успел пробуравить шесть отверстий — этого было достаточно. Но тут в помещение вошел мой главный тюремщик. Он нес нечто завернутое в белый материал. Он положил нечто рядом с моим домом, развернул его с шуршанием. Там обнаружилась часть существа, подобного тому, что напало на меня столь недавно в злосчастной котловине. Тюремщик отодрал кусок и бросил ко мне.
    
— Не жрет, ну что ты будешь делать! — огорчился Грубин.
    
Ложкин проснулся, сказал, что пойдет писать письмо в Академию наук, потом вернется.
    
— А мне надо сходить на работу, — сообщил Грубин. — Постараюсь вернуться поскорее. Может, у реки ракушку найду.
    
— Бесполезно, — сказал Ложкин. — Мы отвезем его в спирте.
    
Я еле дождался того момента, когда все, кроме покрытого шерстью существа с острыми зубами, сожравшего мясо, ушли. Существо вроде бы не обращало на меня внимания. Я просунул в отверстия шесть конечностей. Четырьмя оставшимися я придерживал верхние края открытого сверху прозрачного дома. Я был готов к нелегкому и, всего вернее, трагическому пути.
    
Конечности коснулись возвышения, на котором стояла моя тюрьма. Я поднатужился, просунул их подальше, приподнял себя вместе с тюрьмой и вновь обрел подвижность. Превратив свою тюрьму в своеобразный неуклюжий скафандр, я подошел к краю возвышения. Далеко внизу находился пол комнаты. Придется прыгать — другого выхода нет.
    
Покрытое шерстью существо с острыми зубами приподнялось, заметив мои движения, и выгнуло спину. Я переложил бластер в одно из свободных щупалец. С ним я постараюсь справиться.
    
Самый решительный момент! Я оттолкнулся шестью конечностями и прыгнул вниз, стараясь не нарушать равновесия. Конечности мои вошли в соприкосновение с твердым полом помещения. Меня пронзила жуткая боль. С трудом я удержался на ногах. Но, стиснув зубы, я поборол дурноту и поспешил к выходу.
    
Применять бластер не пришлось. Увидев, как я вместе с прозрачным домом спрыгнул с возвышения и направился в его сторону, страж, покрытый шерстью и вооруженный острыми зубами, поднял кверху пушистый хвост и в панике, издавая громкие звуки, бросился вон из помещения. Я внутренне ухмыльнулся. Жестокие твари всегда самые трусливые.
    
Весь мой расчет был на неожиданность и на мою хорошую память. Направление к котловине, к моему кораблю было известно. Только успеть, пока не кончится воздух. Только успеть!
    
Я прошел по длинному коридору и по ступеням, превышавшим меня ростом, спустился на равнину, окруженную со всех сторон жилищами чудовищ. В одном месте в жилищах был разрыв — туда и направил я свои шаги.
    
Но не прошел я и половины пути через пыльную равнину, как громкий крик донесся до меня. Я обернулся. В одном из окон появилась голова того существа, которое показывало мне жестокую картинку в книге. Существо кричало, показывая на меня. Задыхаясь от напряжения, на подгибающихся от неимоверной тяжести конечностях я припустился дальше.
    
— Ой, батюшки мои светы! — закричала Ксения не своим голосом. — Что же это творится!
    
— Чего там? — спросил Корнелий, не отрываясь от супа, потому что привык к тому, что жена его всегда преувеличивала важность и трагичность событий.
    
— Ой! — голосила Ксения. — Оно бежит на шести ногах! Спасайтесь, кто может!
    
Этого Удалов уже вынести не смог. Он подошел к окну, выглянул наружу, и глазам его предстало невероятное зрелище. По двору, направляясь к воротам, бежал аквариум.
    
Из-под аквариума высовывались щупальца осьминога, остальными он придерживал края, чтобы не расплескать воду. Бежал осьминог со скоростью трехлетнего ребенка, и глаза его угрожающе поблескивали сквозь толщу воды.
    
Удалов укусил ложку, которую держал во рту, и чуть не сломал зуб.
    
Из окна сверху высунулся Ложкин, а из других окон прочие обитатели дома, и те, кто знал об осьминоге, и те, кто о нем и слыхом не слыхивал. Поднялся невероятный шум, переживания, некоторые испугались, а некоторые не поняли и стали аквариум приободрять и подстегивать: «Давай, жми!»
    
В воротах аквариум чуть не столкнулся со Стендалем, который забыл записать данные о жизни осьминогов в естественных условиях и возвращался к Ложкину, чтобы поглядеть в Брема.
    
Миша Стендаль при виде бегущего аквариума подлетел кверху, схватился за перекладину ворот и повис, поджав ноги, хотя был не очень трусливым человеком. Аквариум задержался на мгновение под Стендалем, одно из щупалец поднялось над стенками, и оттуда вылетела маленькая молния, вонзившаяся в Стендаля сзади.
    
Аквариум выбежал из ворот и бросился вдоль по улице.
    
Опомнившееся население дома N 16 выскакивало из окон и дверей и мчалось вслед. Прохожие на улице останавливались, жались к домам, ахали или смеялись, полагая, что это не осьминог, а детская проделка, шалость.
    
Аквариум чуть было не угодил под автобус, но автобус успел затормозить. Потом на пути его встал постовой милиционер Семенов, и аквариум попытался его объехать. Но не тут-то было. Семенов стоял как скала. Тогда аквариум, вернее, осьминог выстрелил в него молнией. Семенов выдержал и это нападение. Со всех сторон сбегалась толпа.
    
Я понял, что погиб, тогда, когда на пути моем встал один из них, облаченный в серую одежду с блестящими пуговицами.
    
Я метнулся в сторону, разрядил в него бластер. Пути вперед не было. Все кончено. И самое ужасное, что бластер полностью разряжен. И я не могу пустить себе заряд в голову.
    
Массы чудовищ сбегались со всех сторон. Для них это оказалось развлечением. Для меня — трагедией.
    
Тогда я вытащил конечности из отверстий в полу домика, и воздух с журчанием потек наружу, пыль вокруг меня темнела. Живым я им в руки решил не сдаваться.
    
Грубин подоспел к сбежавшему осьминогу, когда в аквариуме уже почти не осталось воды. Люди смотрели на это растерянно и не понимали, что осьминог собирается кончить жизнь самоубийством.
    
— Воды! — закричал Грубин. — Немедленно воды! Он погибнет без воды!
    
— Воды, — сказал постовой Семенов.
    
Осьминог безжизненной кучкой слизи лежал на мокром дырявом полу аквариума.
    
Кто принес кастрюлю, кто ведро, кто просто чашку или стакан. Грубин выбрал ведро почище, осторожно положил туда осьминога, потом взял в другую руку аквариум.
    
В этом виде его и сфотографировал Миша Стендаль. И этот снимок обошел потом многие газеты мира.
    
Я пишу эти строки специально сконструированной для меня ручкой на белых пластиковых листах. Пишу крупно, чтобы академик Полосов, милейший старик, мог разобрать мои записки без микроскопа.
    
Сейчас, когда кончится моя содержательная беседа с Полосовым и Машенькой, нашей секретаршей, придет Ксения Удалова, принесет мне вишен. Чудесные вишни растут в городе Великий Гусляр, даже не представляю себе, как я обойдусь без вишен в Москве. Но Саша Грубин, мой старый друг и спаситель, поклялся, что возьмет с собой в Москву килограмма два. И я ему верю, он тоже милейший человек. Не так образован, как академик Полосов, но ведь Грубин не имеет высшего образования. Но что-что, а докторскую степень я помогу ему получить. Хотя бы за открытие меня.
   
   
    
     
Поступили в продажу золотые рыбки
    
    
Зоомагазин в городе Великий Гусляр делит скромное помещение с магазином канцпринадлежностей. На двух прилавках под стеклом лежат шариковые авторучки, ученические тетради в клетку, альбом с белой чайкой на синей обложке, кисти щетинковые, охра темная в тюбиках, точилки для карандашей и контурные карты. Третий прилавок, слева от двери, деревянный. На нем пакеты с расфасованным по полкило кормом для канареек, клетка с колесом для белки и небольшие сооружения из камней и цемента с вкрапленными ракушками. Эти сооружения имеют отдаленное сходство с развалинами средневековых замков и ставятся в аквариум, чтобы рыбки чувствовали себя в своей стихии.
    
Магазин канцпринадлежностей всегда выполняет план. Особенно во время учебного года. Зоомагазину хуже. Зоомагазин живет надеждой на цыплят, инкубаторных цыплят, которых привозят раз в квартал, и тогда очередь за ними выстраивается до самого рынка. В остальные дни у прилавка пусто. И если приходят мальчишки поглазеть на гуппи и мечехвостов в освещенном лампочкой аквариуме в углу, то они этих мечехвостов здесь не покупают. Они покупают их у Кольки длинного, который по субботам дежурит у входа и раскачивает на длинной веревке литровую банку с мальками. В другой руке у него кулек с мотылем.
    
— Опять он здесь, — говорит Зиночка Вере Яковлевне, продавщице в канцелярском магазине, и пишет требование в область, чтобы прислали мотыля и породистых голубей.
    
Нельзя сказать, что у Зиночки совсем нет покупателей. Есть несколько человек. Провизор Савич держит канарейку и приходит раз в неделю в конце дня, по пути домой из аптеки. Покупает полкило корма. Забегает иногда Грубин, изобретатель и неудавшийся человек. Он интересуется всякой живностью и лелеет надежду, что рано или поздно в магазин поступит амазонский попугай ара, которого нетрудно научить человеческой речи.
    
Есть еще один человек, не покупатель, совсем особый случай. Бывший пожарник, инвалид Эрик. Он приходит тихо, встает в углу за аквариумом, пустой рукав заткнут за пояс, обожженная сторона лица отвернута к стенке. Эрика все в городе знают. В позапрошлом году одна бабушка утюг забыла выключить, спать легла. Эрик первым в дом успел, тащил бабушку на свежий воздух, но опоздал — балка сверху рухнула. Вот и стал инвалидом. В двадцать три года. Много было сочувствия со стороны граждан, пенсию Эрику дали по инвалидности, но старую работу пришлось бросить. Он, правда, остался в пожарной команде, сторожем при гараже. Учится левой рукой писать, но слабость у него большая и стеснительность. Даже на улицу выходить не любит.
    
Эрик приходит в магазин после работы, чаще если плохая погода, прихрамывает (нога у него тоже повреждена), забивается в уголок за аквариум и глядит на Зиночку, в которую он влюблен без взаимности. Да и какая может быть взаимность, если Зиночка хороша собой, пользуется вниманием многих ребят в речном техникуме и сама вздыхает по учителю биологии в первой средней школе. Но Зиночка никогда Эрику плохого слова не скажет.
    
Третий квартал кончался. Осень на дворе. Зиночка очень надеялась получить хороший товар, потому что в области тоже должны понимать — план сорвется, по головке не погладят.
    
Зина угадала. 26 сентября день выдался ровный, безветренный. От магазина виден спуск к реке, даже лес на том берегу. По реке, лазурной, в цвет неба, но гуще, тянутся баржи, плоты, катера. Облака медленно плывут по небу, чтобы каждым в отдельности можно полюбоваться. Зиночка товар с ночи получила, самолетом прислали, «Ан-2», пришла на работу пораньше, полюбовалась облаками и вывесила объявление у двери:
    
     
ПОСТУПИЛИ В ПРОДАЖУ ЗОЛОТЫЕ РЫБКИ
    
    
Вернулась в магазин. Рыбки за ночь в большом аквариуме ожили, плавали важно, чуть шевелили хвостами. Было их много, десятка два, и они собой являли исключительное зрелище. Ростом невелики, сантиметров десять-пятнадцать, спинки ярко-золотые, а к брюшку розовеют, словно начищенные самоварчики. Глаза крупные, черного цвета, плавники ярко-красные.
    
И еще прислали из области бидон с мотылем. Зиночка выложила его в ванночку для фотопечати. Мотыль кишел темно-красной массой и все норовил выползти наверх по скользкой белой эмали.
    
— Ах, — сказала Вера Яковлевна, придя на работу и увидев рыбок. — Такое чудо, даже жалко продавать. Я бы оставила их как инвентарь.
    
— Все двадцать?
    
— Ну не все, а половину. Сегодня у тебя большой день намечается.
    
И тут хлопнула дверь и вошел старик Ложкин, любящий всех поучать. Он прошел прямо к прилавку, постоял, пошевелил губами, взял двумя пальцами щепоть мотыля и сказал:
    
— Мотыль столичный. Достойный мотыль.
    
— А как рыбки? — спросила Зиночка.
    
— Обыкновенный товар, — ответил Ложкин, сохраняя гордую позу. — Китайского происхождения. В Китае эти рыбки в любом бассейне содержатся из декоративных соображений. Миллионами.
    
— Ну уж не говорите, — обиделась Вера Яковлевна. — Миллионами!
    
— Литературу специальную надо читать, — сказал старик Ложкин. — Погляди в накладную. Там все сказано.
    
Зиночка достала накладную.
    
— Смотрите сами, — сказала она. — Я уж проверяла. Не сказано там ничего про китайское их происхождение. Наши рыбки. Два сорок штука.
    
— Дороговато, — определил Ложкин, надевая старинное пенсне. — Дай самому убедиться.
    
Вошел Грубин. Был он высок ростом, растрепан, стремителен и быстр в суждениях.
    
— Доброе утро, Зиночка, — сказал он. — Доброе утро, Вера Яковлевна. У вас новости?
    
— Да, — сказала Зиночка.
    
— А как насчет попугая? Не выполнили моего заказа?
    
— Нет еще — ищут, наверное.
    
По правде говоря, Зиночка бразильского попугая ара и не заказывала. Подозревала, что засмеют ее в области с таким заказом.
    
— Любопытные рыбки, — сказал Грубин. — Характерный золотистый оттенок.
    
— Для чего характерный? — строго спросил старик Ложкин.
    
— Для этих, — ответил Грубин. — Ну, я пошел.
    
— Пустяковый человек, — сказал ему вслед Ложкин. — Нет в накладной их латинского названия.
    
В магазин заглянул Колька Длинный. Длинным его прозвали, наверное, в насмешку. Был он маленького роста, волосы на лице, несмотря на сорокалетний возраст, у него не росли, и был он похож на большого грудного младенца. В обычные дни Зиночка его в магазин не допускала, выгоняла криком и угрозами. Но сегодня, как увидала в дверях, восторжествовала и громко поизнесла:
    
— Заходи, частный сектор.
    
Коля подходил к прилавку осторожно, чувствуя подвох. Пакет с мотылем он зажал под мышкой, а банку с мальками спрятал за спину.
    
— Я на золотых рыбок только посмотреть, — проговорил он тихо.
    
— Смотри, жалко, что ли?
    
Но Коля смотрел не на рыбок. Он смотрел на ванночку с мотылем. Ложкин этот взгляд заметил и сказал:
    
— Вчетверо меньше государственная цена, чем у кровососов. И мотыль качественнее.
    
— Ну насчет качественнее — это мы посмотрим, — ответил Коля. И стал пятиться к двери, где налетел спиной на депутацию школьников, сбежавших с урока, лишь слух о золотых рыбках разнесся по городу.
    
Старик Ложкин покинул магазин через пять минут, сходил домой за банкой и тремя рублями, купил золотую рыбку, а на остальные деньги мотыля. К этому времени приковылял и Эрик. Принес букетик астр и подложил под аквариум — боялся, что Зиночка заметит дар и засмеет. Школьники глазели на рыбок, переговаривались и планировали купить одну рыбку на всех — для живого уголка. Зиночка закинула в аквариум сачок, и Ложкин, пригнувшись, прижав пенсне к стеклу, управлял ее действиями, выбирая лучшую из рыбок.
    
— Не ту, — говорил он. — Мне такой товар не подсовывайте. Я в рыбах крайне начитан. Левее заноси, левее… Дай-ка я сам.
    
— Нет уж, — сказала Зиночка. Сегодня она была полной хозяйкой положения. — Вы мне говорите, а я найду, выловлю.
    
— Нет уж, я сам, — отвечал на это старик Ложкин и тянул к себе сачок за проволочную ручку.
    
— Перестаньте, гражданин, — вмешался Эрик. — Для вас же стараются.
    
— Молчать! — обиделся Ложкин. — От больно умного слышу. Кому бы учить, да не тебе.
    
Старик был несправедлив и говорил обидно. Эрик хотел было возразить, но раздумал и отвернулся к стене.
    
— Такому человеку я бы вообще рыбок не давала, — возмутилась с другого конца помещения Вера Яковлевна.
    
Вера Яковлевна держала в руке рейсшину, занеся ее словно для удара наотмашь.
    
Старик сник, больше не спорил, подставил банку, рыбка осторожно соскользнула в нее с сачка и уткнулась золотым рылом в стекло.
    
Зиночка отвешивала Ложкину мотыля в молчании, в молчании же приняла деньги и выдала две копейки сдачи, которые старик попытался было оставить на прилавке, но был возвращен от двери громким голосом, подобрал сдачу и еще более сник.
    
Когда Ложкин вышел на улицу и солнечный луч попал в банку с рыбкой, из банки вылетел встречный луч, еще более яркий, заиграл зайчиками по стеклам домов, и окна стали открываться, и люди стали выглядывать наружу, спрашивая, что случилось. Рыбка плеснула хвостом, водяные брызги полетели на тротуар, и каждая капля тоже сверкала.
    
Резко затормозил рядом автобус, водитель высунулся наружу и крикнул:
    
— Что дают, дед?
    
Ложкин погладил пакетиком мотыля выбритый морщинистый подбородок и ответил с достоинством:
    
— Только для любителей, для тех, кто понимает.
    
Ложкин шел домой, смущала его некоторая неловкость от грубости, учиненной им в магазине, но неловкость понемногу исчезала, потому что за Ложкиным шли, сами того не замечая, взволнованные люди, перебрасывались удивленными словами и восхищались золотой красавицей в банке.
    
— Принес чего? — спросила супруга Ложкина из кухни, не замечая, как светло стало в комнате у нее за спиной. — Небось пол-литра принес?
    
— Пол-литра чистой воды, — согласился старик. — Пол-литра в банке, и вам того же желаю.
    
— Нет, — сказала старуха, не оборачиваясь. — Там, на улице, и принял.
    
— Почему это?
    
— Чушь несешь.
    
Старик спорить не стал, раздвинул кактусы на подоконнике, подмигнул канарейкам, которые защебетали ошеломленно, увидев банку, достал запасной аквариум и понес его к крану, на кухню.
    
— Подвинься, — сказал он супруге. — Дай воды набрать.
    
Тут супруга поняла, что муж ее не пьяный, и, вытерев руки передником, заглянула в комнату.
    
— Батюшки! — воскликнула она. — Нам еще золотой рыбки не хватало!
    
Супруга нагнулась над банкой, а рыбка высунула ей навстречу острое рыльце, приоткрыла рот, будто задыхалась, и сказала негромко:
    
— Отпустили бы вы меня, товарищи, в речку.
    
— Чего? — спросила супруга.
    
— Воздействуйте на мужа, — объяснила рыбка почти шепотом. — Он меня без вашего влияния никогда не отпустит.
    
— Чего-чего? — спросила супруга.
    
— Ты с кем это? — удивился старик, возвращаясь в комнату с полным аквариумом.
    
— И не знаю, — сказала жена. — Не знаю.
    
— Красивая? — спросил Ложкин.
    
— Даже и не знаю, — повторила жена. Подумала чуть-чуть и добавила: — Отпустил бы ты ее в речку. Беды не оберешься.
    
— Ты чего, с ума сошла? Ей же цена два рубля сорок копеек в государственном магазине.
    
— В государственном? — спросила жена. — Уже дают?
    
— Дают, да никто не берет. Не понимают. Цена велика. Да разве два сорок для такого сказочного чуда большая цена?
    
— Коля, — сказала супруга, — я тебе три рубля дам. Четыре и закуски куплю. Ты только отпусти ее. Боюсь я.
    
— Сумасшедшая баба, — уверился старик. — Сейчас мы ее в аквариум пересадим.
    
— Отпусти.
    
— И не подумаю. Я, может быть, ее всю жизнь жду. С Москвой переписывался. Два сорок уплатил.
    
— Ну как хочешь. — Старуха заплакала и пошла на кухню.
    
В этот момент нервы у рыбки не выдержали.
    
— Не уходи! — крикнула она пронзительно. — Еще не все аргументы исчерпаны. Если отпустите, три желания выполню.
    
Старик был человек крепкий, сухой, но аквариум при этих словах уронил, разбил и стоял по щиколотку в воде.
    
— Не надо нам ничего! — ответила старуха из кухни. — Ничего не надо. Убирайся в свою реку! От тебя одни неприятности.
    
— Не-ет, — сказал старик медленно. — Не-е-ет. Это что же получается, разговоры?
    
— Это я говорю, — ответила рыбка. — И мое слово твердое.
    
— А как же это может быть? — спросил старик, поджимая промокшую ногу. — Рыбы не говорят.
    
— Я гибридная, — сообщила рыбка. — Долго рассказывать.
    
— Изотопы?
    
— И изотопы тоже.
    
— Выкинь ее, — настаивала старуха.
    
— Погоди. Мы сейчас испытаем. Ну-ка, восстанови аквариум в прежнем виде, и чтобы на окне стоял, а в комнате сухо.
    
— А отпустишь, не обманешь?
    
— Честное слово, отпущу. Тебя на три желания хватает?
    
— На три.
    
— Тогда ты мне аквариум восстанови — если получится, сбегаю в магазин, еще десяток таких куплю. Или, может, ты одна говорящая?
    
— Нет, все, — призналась рыбка.
    
— Тогда ставь аквариум.
    
В комнате произошло мгновенное помутнение воздуха, шум, будто от пролетевшей мимо большой птицы, и тут же на окне возник целый, небитый, полный воды аквариум.
    
— Идет, — сказал старик. — Нормально.
    
— Два желания осталось, — напомнила рыбка.
    
— Тогда мне этот аквариум мал. Приказать, что ли, новый изобразить? Столитровый, с водорослями, а?
    
Старуха подошла между тем к старику, все еще находясь в состоянии смятения. Теперь же к смятению прибавился новый страх — старик легкомысленный, истратит все желания рыбки, а что, если врет она? Если она такая единственная?
    
— Стой! — сказала она старику. — Ты сначала других испытай. Других рыбок. Они и в малом аквариуме проживут. Ей же аквариумы строить плевое дело. Нам новый дом с палисадником куда нужнее.
    
— Ага, — согласился старик. — Это дело, доставай деньги из шкафа, ведро неси. Пока я буду в отлучке, глаз с нее не спускай.
    
— Так большой аквариум делать или как? — спросила рыбка без особой надежды.
    
— И не мечтай! — озлился старик. — Хитра больно. В коллективе работать будешь. У меня желаний много — не смотри, что пожилой человек.
    
Ксения Удалова, соседка сверху, зашла за пять минут до этих слов к Ложкиным за солью. Соль вышла вся. Дверь открыта, соседи — свои люди, чего ж не зайти. И незамеченная весь тот разговор услышала. Старики к ней спиной стояли, а рыбка если ее и заметила, то виду не подала. Ксения Удалова, мать двоих детей, жена начальника стройконторы, отличалась живым умом и ничему не удивлялась. Как тихо вошла, так тихо и ушла, подсчитала, что Ложкиным время понадобится, чтобы ведро с водой взять, деньги достать, выбежала на двор, где Корнелий Удалов, ее муж, по случаю субботы в домино играл под опадающей липой, и крикнула ему командирским голосом:
    
— Корнелий, ко мне!
    
— Прости, — сказал Корнелий напарнику. — Отзывают.
    
— Это конечно, — ответил напарник. — Ты побыстрей только.
    
— Я сейчас!
    
Ксения Удалова протянула мужу плохо отмытую банку с наклейкой «Баклажаны», пятерку денег и сказала громким шепотом:
    
— Беги со всех ног в зоомагазин, покупай двух золотых рыбок!
    
— Кого покупать? — переспросил Корнелий, послушно беря банку.
    
— Зо-ло-тых рыбок. И бери покрупнее.
    
— Зачем?
    
— Не спрашивать! Бегом — одна нога здесь, другая там, никому ни слова. Воду не расплескай. Ну! А я их задержу.
    
— Кого?
    
— Ложкиных.
    
— Ксаночка, я ровным счетом ничего не понимаю, — сказал Корнелий, и его носик-пуговка сразу вспотел.
    
— Потом поймешь!
    
Ксения услышала шаги внутри дома и метнулась туда.
    
— Куда это тебя? — спросил Саша Грубин, сосед. — Проводить, дружище?
    
— Проводи, — ответил Удалов все еще в смятении. — Проводи до зоомагазина. Золотых рыбок пойду покупать.
    
— Быть того не может, — сказал Погосян, партнер по домино. — Твоя Ксения в жизни ничего подобного не совершала. Если только пожарить.
    
— А ведь и вправду, может, пожарить, — несколько успокоился Удалов. — Пошли.
    
Они покинули с Грубиным двор, а игроки весело рассмеялись, потому что хорошо знали и Ксению, и мужа ее Корнелия.
    
Не успели шаги друзей затихнуть в переулке, как в дверях дома вновь показалась Ксения Удалова. Выходила она из них спиной вперед, объемистая спина колыхалась, выдерживала большой напор. И уже видно было, что напор этот производят супруги Ложкины. Ложкин тащил ведро с водой, а старуха помогала ему толкать Ксению.
    
— И куда это вы так спешите, соседи дорогие? — распевала, ворковала Ксения.
    
— Пусти, — настаивал старик. — По воду иду.
    
— По какую же по воду, когда дома водопровод провели?
    
— Пусти! — кричал старик. — За квасом иду!
    
— С полным-то ведром? А я хотела у вас соли одолжить.
    
— И одалживай, меня только пропусти.
    
— А уж не в зоомагазин ли спешите? — спросила ехидно Ксения.
    
— Хоть и в зоомагазин, — ответила старуха. — Только нет у тебя права нас задерживать.
    
— Откуда знаешь? — возмутился старик. — Откуда знаешь? Подслушивала?
    
— А что подслушивала? Чего подслушивать?
    
Старик извернулся, чуть не сшиб Ксению и бросился к воротам. Старуха повисла на Удаловой, чтобы остановить ее, метнувшуюся было вслед.
    
— Ой-ой, — произнес Погосян. — Он тоже за золотой рыбкой побежал. Зачем побежал?
    
— Жили без золотых рыбок, — ответил ему Кац, — и проживем, мешай кости.
    
— Ой-ой, — сказал Погосян. — Ксения Удалова настолько хитрая баба, что ужас иногда берет. Смотри-ка, тоже побежала. И старуха Ложкина за ней. Играйте без меня. Я, пожалуй, понимаешь, пойду по городу погуляю.
    
— Валентин! — крикнула Кацу жена со второго этажа. Она услышала шум на дворе и внимательно к нему прислушивалась. — Валентин, у тебя есть деньги? Дойди до зоомагазина и посмотри, что дают. Может, нам уже не достанется.
    
Через полторы минуты весь дом в составе тридцати-сорока человек бежал по Пушкинской улице к зоомагазину, кто с банками, кто с бутылками, кто с пластиковыми пакетами, кто просто так, полюбопытствовать.
    
Когда первые из них подбежали к зоомагазину, перед дверью с надписью «Поступили в продажу золотые рыбки» стояла толпа.
    
Город Великий Гусляр невелик, и жизнь в нем движется по привычным и установившимся путям. Люди ходят в кино, на работу, в техникум, в библиотеку, и в том нет ничего удивительного. Но стоит случиться чему-то необычайному, как по городу прокатывается волна тревоги и возбуждения. Совсем как в муравейнике, где вести проносятся по всем ходам за долю секунды, потому что у муравьев есть на этот счет шестое чувство. Так вот, Великий Гусляр тоже пронизан шестым чувством. Шестое чувство привело многочисленных любопытных поглядеть на золотых рыбок. Шестое же чувство разрешило их сомнения — покупать или не покупать. Покупать, поняли граждане Гусляра в тот момент, когда в магазин влетели, не совсем еще понимая, зачем они это делают, Удалов с Грубиным и Удалов, запыхавшись, сунул Зиночке пять рублей и сказал:
    
— Две рыбки золотые заверните, пожалуйста.
    
— Это вы, Корнелий Иванович? — удивилась Зиночка, которая жила на той же улице, что и Удалов. — Вам Ложкин посоветовал? Вам самца с самочкой?
    
— Зиночка, не продавай им рыбок, — сказал из-за аквариума инвалид Эрик, который все никак не мог собраться с силами, чтобы покинуть магазин.
    
— Молодой человек, — прервал его Грубин. — Только из уважения к вашему героическому прошлому я воздерживаюсь от ответа. Зиночка, вот банка, кладите товар.
    
У Зиночки на глазах были слезы. Она взяла сачок и сунула его в аквариум. Рыбки бросились от него врассыпную.
    
— Тоже понимают, — проговорил кто-то.
    
В дверях возникло шевеление — старик Ложкин пытался с ведром пробиться поближе к прилавку.
    
— Вы не церемоньтесь с ними, — сказал Удалов. — Все равно поджарим.
    
— Мне дайте, мне! — кричал от двери Ложкин. — Я любитель. Я их жарить не буду!
    
В общем шуме потонули отдельные возгласы. К Зиночке тянулись руки с зажатыми рублями, и, желая оградить ее от мятежа, Эрик приподнял костыль, стукнул им об пол и крикнул:
    
— Тишина! Соблюдайте порядок!
    
И наступила тишина.
    
И в этой тишине все услышали, что рыбка, высунувшая голову из аквариума, сказала:
    
— Это совершенное безумие нас жарить. Все равно что уничтожать куриц, несущих золотые яйца. Мы будем жаловаться.
    
Тишина завладела магазином.
    
Вторая рыбка подплыла к первой и произнесла:
    
— Мы должны получить гарантии.
    
— Какие? — спросил Грубин тонким голосом.
    
— Три желания на каждую. И ни слова больше. Потом — на свободу.
    
Наступила пауза.
    
Потом медленное движение к прилавку, ибо любопытство — сильное чувство и желание посмотреть на настоящих говорящих рыбок влекло людей, как магнит.
    
Через пять минут все было окончено. В пустом магазине на пустом прилавке стоял пустой аквариум. Вода в нем еще покачивалась. Зиночка тихо плакала, пересчитывая выручку. Эрик все так же стоял в углу и потирал здоровой рукой помятый бок. Потом нагнулся, поднял с пола почти не пострадавший букетик цветов и вновь положил на прилавок.
    
— Не расстраивайтесь, Зиночка. Может, в следующем квартале снова пришлют. Я только жалею, что мне не досталось. Я бы вам свою отдал.
    
— Я не об этом, — всхлипнула Зиночка. — Какая-то жадность в людях проснулась. Даже стыдно. И старик Ложкин кричит — мне десять штук, и вообще.
    
— Я очень жалею, что не смог для вас взять, — повторил Эрик. — До свидания.
    
Он ушел. Вера Яковлевна, дожидавшаяся, пока никого в магазине не останется, подошла к Зиночке, держа в руке палехскую шкатулку. В шкатулке еле умещались две рыбки.
    
— Я все-таки купила, — сообщила она. — Ты ведь и не заметила. Я поняла, что, если стоять и ждать, пока это столпотворение продолжается, ничего не достанется. Ведь ты не догадалась хотя бы две-три штуки отложить.
    
— Куда там, — сказала Зиночка. — Я очень рада, что вы успели. А я и не заметила. Такая свалка — я только деньги принимала и рыбок вылавливала.
    
— Одна твоя. Деньги мне с получки отдашь.
    
— Не надо мне, — отказалась Зиночка. — Я и права не имею их взять.
    
— Тогда я тебе дарю. На день рождения. И не сходи с ума. Кто от счастья отказывается? У тебя даже шубки нет, а зима на носу.
    
— Нет, нет, ни за что! — И Зиночка заплакала еще горше.
    
— Чего уж там, — сказала из шкатулки рыбка. — Все равно одному человеку больше трех желаний нельзя загадать. Хоть бы у него сто рыбок было. А шубу тебе надо — я сделаю. Ты какую хочешь — норковую или каракуль?
    
— Вот и отлично, — проговорила Вера Яковлевна. — Где сачок? Мы ее тебе пересадим. Я очень рада.
    
— Ну как же можно, — сопротивлялась Зиночка.
    
В дверь заглянула незнакомая женщина и спросила:
    
— Рыбки еще остались?
    
— Кончились, — ответила Вера Яковлевна, прикрывая крышку палехской шкатулки. — Теперь они будут приходить. Закроем магазин? Все равно — какая сегодня торговля?
    
— Я должна в область, в управление торговли отчет написать, — сказала Зиночка. — Я очень боюсь, что нам товар по ошибке отгрузили.
    
— Вот и напишешь дома. Пошли.
    
Зиночка послушалась. Сняла объявление с двери, заперла ее, спрятала выручку. Вера Яковлевна достала еще одну шкатулку и отсадила в нее рыбку для Зиночки. Продавщицы вышли из магазина через заднюю дверь.
    
— А ты хоть помнишь кого-нибудь, кто рыбок покупал? — спросила Вера Яковлевна.
    
— Мало кого помню. Ну, сначала, еще до всей этой истории, Ложкин был. И кружок юннатов из средней школы. Потом снова Ложкин. И Савич. И этот длинный из горздрава, и Удалов с Грубиным по штуке. А остальных разве припомнишь?
    
— Боюсь, — сказала на это Вера Яковлевна, — боюсь, что поздно гадать — результаты скоро будут налицо.
    
— То есть как так?
    
— Ты думаешь, что за желания будут?
    
— Не знаю. Разные. Ну, может, денег попросят…
    
— Денег нельзя. Только ограниченные суммы, — вмешалась из коробочки рыбка. Голос ее был глух и с трудом проникал сквозь лаковую крышку.
    
— Ой! — вскрикнула Зиночка.
    
Они вышли в переулок, утром еще пыльный и неровный. Переулок был покрыт сверкающим ровным бетоном. Бетон расстилался во всю его ширину, лишь по обочинам вместо утренних канав тянулись аккуратные полосы тротуара. Заборы вдоль переулка были выкрашены в приятный глазу зеленый цвет, а в палисадниках благоухали герани.
    
— Ничего особенного, — сказала Вера Яковлевна, морально готовая к чудесам. — Наверно, кто-то из горсовета рыбку купил. Вот и выполнил годовой план по благоустройству.
    
— Что же будет?.. — сказала Зиночка, осторожно ступая на тротуар.
    
— Я так полагаю, — ответила Вера Яковлевна, по-солдатски печатая шаг по асфальту, — я так полагаю, что надо получить отдельную квартиру. Впрочем, ты, рыбка, не спеши, я еще подумаю…
    
Дома Зиночка достала большую банку. Выплеснула туда рыбку из шкатулки и понесла на кухню, чтобы долить водой.
    
— Сейчас будет тебе чистая вода, — сказала она. — Потерпи минутку.
    
Зиночка открыла кран, и прозрачная жидкость хлынула в банку.
    
— Стой! — крикнула рыбка. — Стой, ты с ума сошла! Ты меня погубить хочешь? Закрой кран! Вынь меня сейчас же! Ой-ой-ой!
    
Зиночка испугалась, выхватила рыбку, сжала в кулаке… По кухне распространялся волнами едкий запах водки.
    
— Что такое? — удивилась Зиночка. — Что случилось?
    
— Воды! — прошептала рыбка. — Воды… умираю…
    
Зиночка метнулась по кухне, нашла чайник. На счастье, в нем была вода. Рыбка ожила. Струйка водки все текла из крана, дурманом заполняя кухню.
    
— Откуда же водка? — поразилась Зиночка.
    
— Понимать надо, — сказала рыбка. — Какой-то идиот проверить захотел — приказал, чтобы вместо воды в водопроводе водка текла. Видно, на молодую рыбку попал, на неопытную. Я бы на ее месте отказалась. Категорически. Это не желание, а вредительство и головотяпство.
    
— А где же вода теперь?
    
— Я так полагаю, что водка скоро кончится. Кто-нибудь другой обратное желание загадает.
    
— А если нет?
    
— Если нет — терпи. А вообще-то это безобразие! Водка попадает в трубы канализации. Оттуда, возможно, в водоемы — так всю живность перевести можно. Вот что, Зиночка, у меня к тебе личная просьба. Преврати водку в воду. Используй желание. Мы тебе за это уникальную шубу придумаем.
    
— Мне уникальной не нужно, — сказала Зиночка. — На что мне уникальная. Я бы очень хотела дубленку. Болгарскую. У моей тетки в Вологде такая есть.
    
— Значит, тратим сразу два желания, да?
    
— Тратим, — согласилась Зиночка и немного пожалела, что останется лишь одно.
    
Шуба материализовалась на спинке стула. Шуба была светло-коричневого, нежного, теплого цвета. Ее украшал меховой белый воротник.
    
— Прости, но я ее подбила норкой, — призналась рыбка. — Приятно услужить хорошему человеку. Третье желание будем сейчас делать или подождем?
    
— Можно подождать немного? — попросила Зиночка. — Я подумаю.
    
— Думай, думай. Пообедай пока. И мне крошек насыпь. Ведь я как-никак живое существо.
    
— Простите, рада бога. Я совсем забыла.
    
Удалов с Ложкиным вместе вошли в дом. Грубин во дворе задержался, чтобы поделиться впечатлениями с соседями. Удалов с Ложкиным по лестнице поднимались вместе, были недовольны друг другом. Удалов укорял Ложкина:
    
— Хотели по секрету все сделать? Все себе?
    
Ложкин не отвечал.
    
— Чтобы, значит, весь город как раньше, один вы будете жить, как миллионер Рокфеллер? Стыдно просто ужасно.
    
— А твоя жена шпионила, — сказал Ложкин резко и юркнул в дверь, за которой уже стояла, приложив к ней ухо, его супруга.
    
Удалов хотел было ответить нечто обидное, но и его супруга выбежала из комнаты, выхватила из рук банку и огорчилась:
    
— Почему только одна? Я же на две деньги давала.
    
— Вторую Грубин взял, — ответил Удалов. — Мы с ним вместе ходили.
    
— Сам бы покупал себе, — обиделась Ксения. — У тебя же дети. А он холостой.
    
— Ну ладно уж. Тебе что, трех желаний не хватит?
    
— Было бы шесть. У Ложкиных-то шесть.
    
— Не огорчайтесь, гражданка, — успокоила золотая рыбка. — Больше трех все равно нельзя, сколько бы рыбок ни было.
    
— На человека?
    
— На человека, или на семью, или на коллектив — все равно.
    
— Так, значит, Ложкин зря за второй рыбкой бегал? Зря хотел десяток купить?
    
— Зря. Вы не могли бы поспешить с желаниями? И отпустили бы меня подобру-поздорову.
    
— Потерпишь, — решительно произнесла Ксения. — А ты, Корнелий, иди руки мой и обедать садись. Все остыло.
    
Корнелий подчинился, хотя и опасался, что жена в его отсутствие загадает всякую чепуху.
    
У умывальника Удалова ждал приятный сюрприз. Кто-то догадался заменить воду в водопроводе водкой. Удалов не стал поднимать шума. Умылся водкой, хоть и щипало глаза, потом напился из ладошек, без закуски, и еще налил полную кастрюлю.
    
— Ты куда пропал? — нетерпеливо крикнула жена из комнаты.
    
— Сейчас, — ответил Удалов, язык которого уже чуть заплетался.
    
На кухню, полотенце через плечо, пришел Ложкин. Смотрел волком. Потянул носом и зыркнул глазом на кастрюлю с водкой. Удалов прижал кастрюлю к животу и быстро ушел в комнату.
    
— Вот, — сказал он жене. — Готовь закуску. Не мое желание, чужое.
    
Ксения сразу поняла, разлила по пустым бутылкам и закупорила.
    
— Какой человек! Какая государственная голова! — хвалил неизвестного доброжелателя Удалов. — Нет чтобы себе только заказать. Всему городу радость. То-то Ложкин удивится, на меня подумает!
    
— А вдруг он сам!
    
— Никогда. Он эгоист.
    
— А если он на тебя подумает и сообщит куда следует, что отравляешь воду в городе, — по головке не погладят.
    
— Пусть докажут. То ведь не я, а золотая рыбка.
    
Со двора грянула песня.
    
— Вот, — сказал Удалов. — Слышишь? Народ уже использует.
    
А Ложкин тем временем принялся умываться водкой, удивился, отплевался, потом сообразил, в чем дело, побежал с женой советоваться, а когда та пришла с посудой, вместо водки текла уже вода — результат Зиночкиного пожелания. Старуха изругала Ложкина за неповоротливость, и они стали думать, как им использовать пять желаний — два от первой рыбки да три от второй.
    
Грубин основное желание выполнил тут же, во дворе.
    
— Мне, — сказал он в присутствии многочисленных свидетелей, — желательно от тебя, золотая рыбка, получить бразильского попугая ара, который может научиться человеческой речи.
    
— Это несложно, — оценила рыбка. — Я сама обладаю человеческой речью.
    
— Согласен. — Грубин поставил банку с рыбкой на скамейку, вынул гребешок и пригладил в ожидании торжественного момента густые непослушные вихры. — Чего же ты мешкаешь?
    
— Одну минутку. Из Бразилии путь долог… Три, четыре, пять.
    
Роскошный, громадный, многоцветный, гордый попугай ара сидел на ветке дерева над головой Грубина и, чуть склонив набок голову, смотрел на собравшихся внизу обитателей двора.
    
Грубин задрал голову и позвал:
    
— Цып-цып, иди сюда, дорогая птица.
    
Попугай раздумывал, спуститься или нет к протянутой руке Грубина, и в этот момент во двор вышли, обнявшись и распевая громкую песню, Погосян с Кацем, также обладатели золотых рыбок. Как потом выяснилось, именно они независимо друг от друга превратили всю питьевую воду в городе в водку и, довольные результатами опыта и сходством желаний, шли теперь к людям возвестить о начале новой эры.
    
— Каррамба! — проговорил попугай, тяжело снялся с ветки дерева и взлетел выше крыш. Там он сделал круг, распугивая ворон, и крылья его переливались радугой. — Каррамба! — крикнул он снова и взял курс на запад, в родную Бразилию.
    
— Верни его! — крикнул Грубин. — Верни его немедленно!
    
— Это второе желание? — спросила ехидно рыбка.
    
— Первое! Ты же его не выполнила!
    
— Ты заказывал попугая, товарищ Грубин?
    
— Заказывал. Так где же он, золотая рыбка?
    
— Улетел.
    
— Вот я и говорю.
    
— Но он был.
    
— И улетел. Почему не в клетке?
    
— Потому что ты, товарищ Грубин, клетку не заказывал.
    
Грубин задумался. Он был человеком в принципе справедливым. Рыбка была права. Клетки он не заказывал.
    
— Хорошо, — согласился он. Попугая ему очень хотелось. — Пусть будет попугай ара в клетке.
    
Так Грубин истратил второе желание и потому, взяв клетку в одну руку, банку с рыбкой в другую, пошел к дому. И тут-то во двор вошел инвалид Эрик.
    
Эрик обошел уже полгорода. Он искал рыбку для Зиночки, не подозревая, что та получила ее в подарок от Веры Яковлевны.
    
— Здравствуйте, — сказал он. — Нет ли у кого-нибудь лишней золотой рыбки?
    
Грубин сгорбился и тихо пошел к двери со своей ношей. У него оставалось всего одно желание и множество потребностей. Погосян помог Кацу повернуть обратно к двери. У них рыбки были также частично использованы.
    
Окна в комнатах Удалова и Ложкина захлопнулись.
    
— Я не для себя! — крикнул в пустоту Эрик.
    
Никто не ответил.
    
Эрик поправил пустой рукав и поплелся, хромая, со двора.
    
— Нам необходимо тщательно продумать, что будем просить, — говорила в это время Ксения Удалова мужу.
    
— Мне велосипед надо, — сказал их сын Максимка.
    
— Молчать! — повторила Ксения. — Иди погуляй. Без тебя найдем, чего пожелать.
    
— Вы бы там поскорее, — поторопила золотая рыбка. — К вечеру нам бы хотелось в реке уже быть. До холодов нужно попасть в Саргассово море.