1 2 3 4 5 6 7 
Роса  помрачнела, и Мэйбл показалось, что глаза индианки засверкали гордым и свирепым  пламенем, когда она ей ответила:    

— Ингизы  очень жадный — отнимай лес, охота; гони шесть племя туда, где солнце сядет;  злой король, злой люди. Бледнолицый — ух как плохо!    

Даже в  те отдаленные времена Мэйбл знала, что в словах индианки много горькой правды,  но она была достаточно осведомлена, чтобы понимать, что в этом, как и в сотне  других случаев, монарха обвиняли в поступках, о которых он, скорее всего, даже  не подозревал. Слишком живо ощущая справедливость упрека, чтобы пытаться  возразить, Мэйбл обратилась мыслями к собственной участи.    

— Но  что ж мне делать. Роса? — спросила она индианку. — С минуты на минуту  ваши могут напасть на блокгауз.    

— Блокгауз  хорошо, скальп не снимай.    

— Но  ирокезы скоро убедятся, что в нем нет никакого гарнизона, если только они этого  сейчас не знают. Ты же мне сама объявила, сколько человек осталось на острове.  Ведь это Разящая Стрела сказал тебе.    

— Разящий  Стрела знай, — отвечала Роса, подняв шесть пальцев, чтобы указать число мужчин. —  Все красный человек знай. Четыре скальп нет, два имей!    

— Молчи,  Роса! От одной этой мысли у меня леденеет кровь. Ваши могут не знать, что я  здесь одна, они подумают, что со мной дядя и квартирмейстер, и подожгут  блокгауз, чтобы выкурить их отсюда. Я слышала, что в деревянных укреплениях  больше всего надо опасаться огня.    

— Блокгауз  не гори, — спокойно отвечала Роса.    

— Как  знать, добрая моя Роса, и я ничем не могу им помешать.    

— Блокгауз  не гори. Блокгауз хорошо, скальп не снимай.    

— Но  объясни, почему, Роса! Я боюсь, они его, сожгут.    

— Блокгауз  мокро, много дождь, дерево сырой — плохо гори. Красный человек знай очень хорошо  потом не гори, чтобы ингиз не знай — ирокез был здесь. Отец вернуться, ищи,  нет, блокгауз. Нет, нет, индей очень хитрый, ничего не трогай.    

— Понимаю,  Роса, и очень бы хотела, чтобы ты оказалась права, потому что отец, если он  останется жив.., но, может быть, он уже убит или захвачен в плен?    

— Отца  не трогай — не знай, где ушел; вода следа нет, красный человек не находить.  Блокгауз не гори. Блокгауз хорошо, скальп не снимай.    

— Ты  думаешь, я буду здесь в безопасности до прихода отца ?    

— Не  знай. Дочь лучше сказать, когда отец иди назад.    

Мэйбл  смешалась под пристальным взглядом черных глаз индианки; у нее возникло неприятное  подозрение, что Роса пытается выведать полезные для ее соплеменников сведения,  которые приведут и сержанта и его отряд к гибели. Но не успела Мэйбл придумать,  что ей ответить, как тяжелый удар в дверь напомнил о близкой опасности.    

— Это  они! — воскликнула девушка. — А может быть, Роса, это дядя или  квартирмейстер. Сейчас я даже мистера Мюра обязана впустить.    

— Почему  не посмотри? Много дырка — нарочно сделан, Мэйбл поняла ее с полуслова и, подойдя  к одной из нижних бойниц, прорезанных в той части пола, что выступала над  первым этажом, осторожно приподняла брусок, обычно закрывавший отверстие, и  посмотрела, что происходит внизу у двери. По тому, как Мэйбл вздрогнула и  изменилась в лице, индианка догадалась, что там ее соплеменники.    

— Красный  человек, — сказала Роса и предостерегающе подняла палец.    

— Четверо.  Все страшно раскрашенные и с кровавой добычей. Разящая Стрела с ними.    

Роса,  ринувшись в угол, где лежали запасные ружья, схватила карабин, но, услышав имя  мужа, замерла на месте. Впрочем, она колебалась недолго, шагнула к бойнице и  хотела было уже просунуть в нее ствол, но возмущенная Мэйбл схватила ее за  руку.    

— Что  ты делаешь, Роса! — воскликнула девушка. — Не поднимай руки на мужа.  Пусть уж лучше погибну я.    

— Не  трогай муж, — отвечала Роса с легкой внутренней дрожью. — Не трогай  красный человек. Их не стреляй — пугай только.    

Поняв  намерение Росы, Мэйбл не стала более противиться. Просовывая ружье в прорезь, индианка  старалась наделать побольше шуму, чтобы привлечь внимание индейцев, и только  затем спустила курок. Но, едва прогремел выстрел, Мэйбл стала укорять подругу,  хотя та сделала это только ради нее.    

— Ты  же сказала, что не будешь стрелять, — сказала она. — А если б ты  попала в мужа?    

— Роса  еще не стреляй, а они все беги, — с улыбкой отвечала индианка и, подойдя к  другой бойнице, чтобы взглянуть, что делают ее соплеменники, от души  расхохоталась. — Гляди, гляди, все спрягайся кусты, все воин. Думай,  Соленый Вода и офицер тут. Теперь осторожна будет.    

— Слава  богу! У меня есть хоть несколько минут, чтобы помолиться и не умереть, как  Дженни, помышляя лишь о жизни и земном благополучии.    

Роса  отложила ружье и уселась возле ящика, на который опустилась обессилевшая Мэйбл;  радость, как известно, вызывает не менее сильную реакцию, чем горе. Индианка  устремила испытующий взгляд на нашу героиню, и Мэйбл показалось, что лицо Росы  стало суровым и вместе с тем озабоченным.    

— Разящий  Стрела великий воин, — важно произнесла жена тускароры. — Все девушки  племя на него гляди. Бледнолицый красавица тоже имей глаз?    

— Что  ты хочешь сказать, Роса? Почему ты так на меня смотришь?    

— Зачем  бойся Роса стреляй Разящая Стрела?    

— Да  ведь это страшно, когда жена убивает собственного мужа! Нет, Роса, пусть уж  лучше меня убили бы.    

— А  бледнолицый скво ничего больше не думал?    

— Видит  бог, ничего! Да разве этого мало? Нет, нет, и без того хватит ужасов на сегодня.  А что же ты еще подозреваешь?    

— Не  знай. Бедный девушка тускарора очень глупый. Разящий Стрела — великий вождь и  смотри все кругом. Когда спи, звать бледнолицый красавица. Великий вождь люби  много жена.    

— А  разве. Роса, у вашего народа вождь может иметь несколько жен?    

— Сколько  корми — большой охотник часто жениться. Разящий Стрела имей сейчас только Роса,  но он много смотри, много думай, много говори бледнолицый девушка!    

Мэйбл  это сама заметила во время путешествия и немало огорчалась, но теперь ей было  вдвойне неприятно услышать подобный намек из уст жены индейца. Девушка  понимала, как много значат обычаи и взгляды в подобного рода делах, но, помимо  тягостного и унизительного чувства сознавать себя невольной соперницей Росы,  она опасалась, что ревность в теперешнем ее положении — сомнительная гарантия  безопасности. Однако, внимательно посмотрев на Росу, Мэйбл успокоилась: на лице  не привыкшей таить свои чувства бесхитростной индианки легко было прочесть  горечь отринутой любви, но даже тяжелые подозрения не могли исказить ее  простодушные черты выражением коварства или ненависти.    

— Ты  ведь не предашь меня, Роса? — с присущей благородной натуре прямотой  спросила Мэйбл, сжимая руку индианки. — Не захочешь подвести другую  женщину под томагавк?    

— Томагавк  тебя не трогай. Разящий Стрела не давай. Если Роса надо иметь сестра-жена, Роса  желай тебя.    

— Нет,  Роса, моя вера, мои чувства этого не дозволяют, а если б я вообще могла стать  женой индейца, то ни за что не заняла бы твоего места в вигваме.    

Роса  ничего не ответила, но, казалось, была довольна, даже благодарна. Она знала,  что мало кто, а может быть, и ни одна из известных Разящей Стреле индейских  девушек не может сравниться с ней красотой, и вздумай ее муж обзавестись даже  дюжиной жен, никто ей не страшен, кроме Мэйбл. Однако Росу настолько покорили  красота, обаяние, доброта, женственная прелесть нашей героини, что вспыхнувшая  ревность не только не охладила ее чувств к ней, но даже их усилила, побудив индианку  пойти на огромный риск, чтобы спасти свою воображаемую соперницу от нападения  ирокезов. Словом, Роса со свойственной любящей жене интуицией догадалась, что  Разящая Стрела восхищается Мэйбл, но, вместо того чтобы терзаться ревностью и  возненавидеть соперницу, как сделала бы всякая женщина, не привыкшая безропотно  покоряться воле своего господина и повелителя, она стала присматриваться к  наружности и характеру бледнолицей красавицы и, не найдя в ней ничего  отталкивающего, а, напротив, очень много привлекательного, сама прониклась к  ней восхищением и любовью, которые отличались, естественно, от чувств ее мужа,  но были, пожалуй, не менее пылкими. Разящая Стрела сам послал Росу предупредить  Мэйбл об опасности, но он не знал, что жена прокралась на остров вслед за  нападающими и укрылась в цитадели вместе с предметом их общих забот. Напротив,  он, как и говорила индианка, решил, что с Мэйбл в блокгаузе Кэп и Мюр и что это  они отогнали его воинов выстрелом.    

— Роса  жалей, что Лилия, — так индианка называла на своем поэтическом языке нашу  героиню, — не бери муж Разящий Стрела. Великий вождь имей большой вигвам,  много места, надо много жена.    

— Спасибо,  Роса, на добром слове, но мы, белые женщины, на это смотрим по-другому, —  отвечала Мэйбл, невольно улыбаясь, несмотря на ужас своего положения. — К  тому же я, возможно, даже скорее всего, никогда не выйду замуж.    

— Надо  хороший муж, — сказала Роса. — Разящий Стрела нет на сердце, бери  Пресный Вода.    

— О  чем ты говоришь. Роса? Разве я могу думать о таких вещах, когда даже не  уверена, буду ли еще жива через час! Ах, если бы как-нибудь узнать, жив ли и  невредим мой дорогой дядюшка!    

— Роса  ходи смотри.    

— Ты  можешь? Ты согласна? А что, если тебя увидят? Разве воины знают, что ты здесь?  И будут ли они довольны, что женщина вышла с ними на военную тропу?    

Все это  Мэйбл выпалила одним духом, словно страшась услышать нежелательный ответ. Она  никак не могла поверить, что Роса заодно с ирокезами, и, хотя это было  совершенно невероятно, вообразила, будто индианка тайком последовала за  индейцами в своей пироге и опередила их единственно затем, чтобы ее  предостеречь и спасти ей жизнь. Но Мэйбл заблуждалась, что и выяснилось со слов  Росы, которая с грехом пополам ей все объяснила.    

Разящая  Стрела, хоть и вождь, был в немилости у собственного племени и заключил временный  союз с ирокезами. Правда, у него был свой вигвам, но он редко жил в нем;  притворяясь другом англичан, он все лето делал вид, что служит им, тогда как в  действительности шпионил в пользу французов, и жена сопровождала его во всех  переходах, которые они большей частью совершали в пироге. Короче говоря, ее  присутствие не составляло тайны, поскольку Разящая Стрела редко отправлялся в  путь без нее. Все это Роса как умела разъяснила подруге, чтобы Мэйбл без  опасения отпустила ее разузнать о судьбе Кэпа. Решено было, что индианка выйдет  из блокгауза, лишь только для этого представится малейшая возможность.    

Сперва  они через бойницы тщательно осмотрели весь остров и обнаружили, что победители,  захватив припасы англичан и разграбив хижины, готовятся к пиршеству. Большая  часть запасов хранилась в блокгаузе, но и без того их оказалось достаточно,  чтобы вознаградить индейцев за легкую победу. Трупы уже убрали, и Мэйбл  заметила, что оружие побежденных сложено в кучу возле места, где собирались  устроить пир. Роса высказала предположение, что убитых отнесли в кусты и там  либо зарыли, либо спрятали. Ни одно из заметных с воды строений не было  разрушено, поскольку победители хотели заманить отряд сержанта в засаду, когда  он вернется. Роса указала Мэйбл на индейца, по ее словам — дозорного; он  взобрался на самую макушку высокой сосны, чтобы загодя предупредить своих  соплеменников о приближении шлюпок, хотя отряд выступил совсем недавно и только  какое-нибудь непредвиденное обстоятельство могло заставить его так быстро  возвратиться. Атаковать блокгауз пока никто не собирался. Напротив, по мнению  Росы, все говорило за то, что индейцы будут держать его в осаде до прихода  отряда, чтобы следы штурма не открыли истины наметанному глазу Следопыта.  Шлюпку, однако, индейцы захватили и переправили к кустам, где были спрятаны их  пироги.    

Роса  объявила, что сейчас самое для нее время выйти из блокгауза и присоединиться к  своим. Мэйбл с некоторым недоверием спускалась за индианкой по лестнице, но ей  тут же стало стыдно своих подозрений, недостойных ее самой и несправедливых по  отношению к своей спасительнице, и, когда они сошли вниз, все ее сомнения  рассеялись. Дверь они отпирали с величайшей осторожностью, и, когда оставалось  открыть последний запор. Роса стала наготове у косяка. Чуть приподняв щеколду,  дверь приоткрыли ровно настолько, чтобы можно было протиснуться бочком, и Роса  не замедлила выскользнуть наружу. Тотчас же Мэйбл судорожным движением  захлопнула дверь и, когда щеколда стала на место, явственно услышала громкое  биение собственного сердца. Теперь она могла считать себя в сравнительной  безопасности и остальные два засова задвинула уже спокойнее. Когда дверь была  крепко-накрепко заперта, она поднялась наверх взглянуть, что творится снаружи.    

Потянулись  томительно долгие, мучительные часы ожидания. Индианка как в воду канула. Мэйбл  слышала вопли перепившихся дикарей — ром заставил их забыть об  осторожности, — порой видела через бойницы их буйную оргию, и эти крики и  разнузданные телодвижения, от которых кровь застыла бы у нее в жилах, не явись  она перед тем свидетельницей неизмеримо более чудовищного зрелища, все время  напоминали девушке о страшном соседстве. Около полудня на острове появился  какой-то новый человек, которого Мэйбл по одежде и не совсем обычной внешности  сперва было приняла за дикаря. Но, разглядев его смуглое от природы и к тому же  сильно обветренное лицо, она убедилась, что его белый, и даже несколько  воспрянула духом: ей казалось, что в крайности ома сможет рассчитывать на  помощь человека, близкого ей по цвету кожи и цивилизации. Но, увы, наша героиня  не ведала, что не так-то легко белым остановить своих свирепых союзников, коль  скоро они почуют запах крови, да, собственно, в расчеты белых и не входило  удерживать их от зверств.    

День  показался Мэйбл месяцем, и только минуты, проведенные в молитве, пролетали  незаметно. Доводы Росы казались Мэйбл убедительными, она тоже думала, что  блокгауз, видимо, не тронут до возвращения отца, которого ирокезы хотели  заманить в засаду, так что на какое-то время она могла считать себя в  сравнительной безопасности. Зато будущее Представало в самом мрачном свете, и  Мэйбл мысленно уже рисовала себе ужасы, которые ее ожидают, если она попадет в  плен. В такие минуты Мэйбл мерещился Разящая Стрела и его оскорбительное  внимание: наша героиня знала, что индейцы, если не приканчивают пленных на  месте, уводят их в свои селения, чтобы передать племени, и случалось, что белые  женщины проводили остаток своих дней в вигвамах победителей. Чтобы отогнать  подобные мысли, Мэйбл опускалась на колени и принималась молиться.    

Пока  было светло, положение нашей героини внушало тревогу, когда же над островом  начали сгущаться сумерки, оно стало действительно опасным. К этому времени  дикари дошли до полного исступления, чему немало способствовали захваченные у  англичан запасы рома, и выкриками своими и жестами они напоминали настоящих  бесноватых. Все попытки французского начальника их унять оказались тщетными, и  он благоразумно удалился на ближайший остров, где устроил себе нечто вроде  бивака, предпочитая держаться на почтительном расстоянии от своих союзников, от  которых можно было всего ожидать. Однако, перед тем как уйти, французский  офицер с опасностью для жизни погасил костер и унес все, чем можно было разжечь  огонь. Он боялся, как бы индейцы не спалили блокгауз, который для выполнения  его плана следовало сохранить. Француз охотно отобрал бы у них и оружие, но от  этого ему пришлось отказаться пока у воинов оставалась хоть искра сознания, они  цеплялись за свои ножи и томагавки с упорством людей, считающих это делом  чести, а унести карабины, оставив им оружие, которым они обычно пользовались в  подобных случаях, было бессмысленно. Оказалось, что офицер не зря погасил  костер: едва он скрылся из виду, как один из воинов предложил поджечь блокгауз.  Разящая Стрела тоже покинул пьяное сборище, лишь только увидел, что ирокезы  совсем обезумели. Смертельно усталый после двух бессонных ночей и слежки, он  зашел в одну из хижин, повалился на солому и тотчас уснул. Итак, среди индейцев  не осталось никого, кто бы мог защитить Мэйбл, о существовании которой ирокезы,  вероятно, даже не подозревали, и человек десять таких же охмелевших и  воинственно настроенных дикарей восторженными кликами приветствовали  предложение своего пьяного соплеменника.    

Для  Мэйбл это была страшная минута. В том состоянии, в каком находились индейцы,  они не испугались бы и дюжины наставленных на них ружей, а смутное сознание,  что в блокгаузе люди, еще больше их разжигало, и они приближались к нему, вопя  и прыгая как одержимые. Алкоголь еще не успел свалить их с ног и лишь привел в  крайнее возбуждение. Сперва они пытались выломить дверь, напирая на нее всем  скопом, но сколоченное из бревен массивное сооружение выдержало их натиск. Даже  объединенные усилия сотни человек оказались бы столь же безуспешными. Но Мэйбл  этого не знала и холодела от страха, когда при каждой новой попытке дикарей  слышался глухой удар. Наконец, убедившись, что дверь, словно каменная, не  только не поддается, но даже не сотрясается, и только легкое погромыхивание  петель указывает на то, что это дверь, а не стена, Мэйбл приободрилась и, желая  узнать, велика ли опасность, воспользовалась первой же передышкой и выглянула  из бойницы. К этому ее побудила и внезапно наступившая непонятная тишина, ибо  для человека, если ему что-либо угрожает, самое страшное — неизвестность.    

Мэйбл увидела,  как три ирокеза разгребают золу и, вытаскивая оттуда угольки, старательно их  раздувают. Азарт, с каким они трудились, жажда разрушения и природная сноровка  позволяли им удивительно ловко и согласованно действовать в упорном  преследовании своей жестокой цели. Белый давно бы в отчаянии отказался от мысли  разжечь огонь с помощью извлеченных из золы еле тлевших угольков, но у детей  леса было много своих, неведомых цивилизованному миру приемов. Пригоршня  высохших листьев, которые только одни индейцы знают, где раздобыть, несколько  умело подложенных сухих прутиков — и костер заполыхал.    

Когда  девушка, склонившись над бойницей, заглянула вниз, она обнаружила, что индейцы  уже успели сложить у двери груду валежника и поджечь ее; огонь перебрасывался с  ветки на ветку, и вся груда, потрескивая и сыпля искрами, запылала ярким  пламенем. Индейцы испустили торжествующий вопль и, уверенные, что выполнили  свое дело на славу, вернулись к товарищам. Не в силах сдвинуться с места,  Мэйбл, как завороженная, с тревогой глядела, как распространяется огонь. По  мере того как костер разгорался, пламя поднималось все выше и выше и наконец  обдало ее таким жаром, что она вынуждена была отступить. Но едва Мэйбл в испуге  попятилась к противоположной стене, как в бойницу, которую она второпях  оставила открытой, ворвался длинный раздвоенный язык пламени, озарив грубо  отесанные бревна и прижавшуюся к ним беспомощную девушку. Наша героиня решила,  что настал ее последний час, ей отсюда не выбраться: единственный выход индейцы  с дьявольской предусмотрительностью завалили пылающим валежником. Еще раз, как  ей казалось тогда — уже в последний, Мэйбл обратилась к творцу с молитвой. Она  закрыла глаза и сосредоточилась, но это длилось всего лишь какую-то минуту,  желание жить вернуло ее к действительности. Невольно открыв глаза, она с  изумлением увидела, что огненный сноп исчез и только от сквозняка по  обуглившимся краям бойницы продолжают бегать язычки пламени. В углу стояла  бочка с водой. Скорее инстинктивно, чем сознавая, что делает, Мэйбл дрожащими  руками схватила ведро, зачерпнула воды и плеснула ее на загоревшееся дерево.  Огонь тут же погас, однако дым какое-то время не давал ей подойти к бойнице,  но, когда она смогла заглянуть вниз, сердце ее затрепетало от радостной  надежды: костер кто-то разбросал и залитая водой дверь только дымилась.    

— Кто  здесь? — спросила Мэйбл, приблизившись вплотную к бойнице. — Боже,  неужели ты послал мне помощь?    

Внизу  послышались легкие шаги, и кто-то тихонько толкнул дверь.    

— Кто  хочет войти? Это вы, мой дорогой, дорогой дядюшка?    

— Соленый  Вода нет тут. Река Святой Лаврентий вся пресный вода, — последовал  ответ. — Открой быстро. Надо входить.    

Трудно  было с большим проворством спуститься по лестнице и отодвинуть засовы, чем это  сделала Мэйбл, так точны и рассчитаны были все ее движения. Помышляя только о  своем спасении, Мэйбл, пренебрегая всякой осторожностью, на этот раз  стремительно распахнула дверь. Первым ее побуждением было бежать, бежать на  волю из проклятого блокгауза, но Роса преградила ей путь и, не обращая внимания  на порывавшуюся ее обнять девушку, хладнокровно задвинула засов.    

— Да  благословит тебя бог. Роса! — с жаром воскликнула наша героиня. — Это  он послал мне тебя, ты мой ангел-хранитель!    

— Не  жать так сильно, — ответила молодая индианка. — Бледнолицый женщина  все плакай или все смейся. Дай Роса запирать дверь.    

Наша  героиня немного успокоилась, и вскоре обе уже сидели наверху, держась за руки.  Недоверия и ревности как не бывало: Мэйбл переполняла благодарность к индианке,  а индианку — радостное сознание сделанного доброго дела.    

— А  теперь скажи мне, Роса, — начала Мэйбл, после того как они обменялись  горячими объятиями, — ты что-нибудь разузнала о моем бедном дядюшке?    

— Не  знай. Никто его не видать, никто его не слыхать, никто ничего не знай. Роса  думай. Соленый Вода — бежи река, нигде его не нашел. Офицер тоже нет. Я смотри,  смотри, не видай нигде.    

— Слава  богу! Значит, они бежали, хотя непонятно, каким образом. Знаешь, мне кажется, я  видела француза на острове.    

— Да,  капитан. Но он тоже уходи. Много индей на остров.    

— Ax,  Роса, если бы как-нибудь предупредить отца, чтобы он не попал в руки врагов!    

— Не  знай. Думай, воины сидеть засада, ингизы теряй скальп. — Ты так много для  меня сделала, Роса, неужели ты не поможешь отцу?    

— Роса  не знай отец, не люби отец. Роса помогай свой народ, помогай Разящей Стрела;  муж люби скальп.    

— И  это говоришь ты. Роса! Никогда не поверю, что тебе будет приятно, если всех  наших людей перебьют!    

Роса  спокойно обратила свои темные глаза на Мэйбл, и на мгновение взгляд ее стал  суровым, однако скоро суровость уступила место жалости.    

— Лилия  — ингизский девушка? — сказала она как бы спрашивая.    

— Да,  и, как ингизская девушка, я хотела бы спасти своих соотечественников от смерти.    

— Очень  хорошо, если можно. Роса не ингиз: Роса — тускарора, муж тускарора, сердце тускарора,  чувства тускарора — все тускарора. Лилия не беги сказать французы: отец приходи  побеждай их?    

— Может  быть, и нет, — ответила Мэйбл, в смятении проводя рукой по лбу. —  Может быть, и нет. Но ведь ты же помогаешь мне, ты ведь спасла меня. Роса!  Зачем же ты это делала, если ты чувствуешь только как тускарора?    

— Не  чувствуй только как тускарора — чувствуй как девушка, чувствуй как скво. Люби  красивый Лилия, клади свой сердце!    

Мэйбл  прослезилась и крепко прижала к груди милую индианку. С минуту она не могла вымолвить  ни слова, но потом заговорила уже более спокойно и связно:    

— Не  скрывай от меня ничего, Роса. Я готова к самому худшему. Сегодня твои  соплеменники пируют, а что же они намерены предпринять завтра?    

— Не  знай. Роса бойся встречай Разящий Стрела, Роса бойся спрашивай. Роса думай,  прячься, пока ингизы приди назад.    

— А  они не попытаются захватить блокгауз? Ты ведь видела, какой ужас они задумали?    

— Очень  много ром. Разящий Стрела спи или не смей; капитан уходи или не смей. Все спи  сейчас.    

— Так  ты думаешь, я в безопасности, по крайней мере на эту ночь?    

— Очень  много ром. Если Лилия, как Роса, может много сделай для свой народ.    

— Да,  я такая же, если желание помочь моим соотечественникам может придать мне  сходство с отважной Росой.    

— Нет,  нет, — пробормотала Роса, — дух не имей, а если имей. Роса не давай.  Мать Роса был плен, и воин много пей; мать бери томагавк, всех убивай. Вот  какой краснокожий скво, когда племя беда и желай скальп!    

— Да,  ты права, — вздрогнув, ответила Мэйбл и невольно выпустила руку  Росы. — Я не могу этого сделать, у меня не хватит ни сил, ни духу обагрить  свои руки кровью.    

— Роса  тоже так думай. Тогда сидеть тут блокгауз хорошо, скальп не снимай.    

— Значит,  ты думаешь, что я здесь в безопасности, по крайней мере до прихода отца с отрядом?    

— Знай  так. Не смей трогай блокгауз, когда свет. А теперь слушай, все тихо — пить ром,  пока голова падай, и спи как бревно.    

— А  если мне бежать? На острове как будто много пирог. Может быть, утащить пирогу,  уйти с острова и предупредить отца о том, что случилось?    

— Умей  греби? — спросила Роса, украдкой кинув взгляд на подругу.    

— Конечно,  не так хорошо, как ты, но до рассвета я все же могла бы скрыться из виду.    

— А  потом что делай? Сила есть греби шесть, десять, восемь миль?    

— Не  знаю, но я готова сделать невозможное, лишь бы предупредить отца, славного  Следопыта и остальных об опасности — Люби Следопыт?    

— Все,  кто знают Следопыта, любят его, да и тебе бы он понравился, нет, ты полюбила бы  его, если бы знала, какое у него золотое сердце!    

— Совсем  не люби. Очень хороший ружье, очень хороший глаза, очень много стреляй ирокез и  братья Роса. Сама снимай скальп, когда могу.    

— А  я спасу его, если смогу. В этом мы с тобой расходимся. Роса. Как только все  крепко уснут, я раздобуду пирогу и уйду с острова.    

— Нет,  не уходи — Роса не пускай. Зови Разящий Стрела.    

— Роса!  Неужели ты предашь, неужели бросишь меня после всего, что для меня сделала?    

— Роса  так сделай! — решительно взмахнув кулачком, воскликнула индианка с пылом и  непреклонностью, которых Мэйбл в ней раньше не замечала. — Зови Разящий  Стрела громко-громко. Воин сразу вставай, когда жена кричи. Роса не давай Лилии  помогай враг, не давай индей делать плохо Лилия.    

— Я  понимаю тебя. Роса. Твои чувства естественны и справедливы. В самом деле, мне  лучше остаться здесь, я слишком переоценила свои силы. Скажи только, если ночью  вдруг придет дядя и будет сюда проситься, могу я его впустить?    

— Впускай  можно. Соленый Вода тут плен. Роса люби пленный лучше скальп; скальп хорошо  слава, пленный хорошо чувства. Но соленый Вода прятайся так хорошо, что сам не  знай где.    

Роса так  и залилась своим ребячески-звонким смехом; картины насилия и жестокости были  слишком привычны ей, чтобы надолго омрачить душу этой веселой и смешливой  девушки. В дальнейшем довольно-таки бессвязном разговоре Мэйбл пыталась лучше  выяснить обстановку в надежде узнать что-нибудь такое, что пошло бы ей на  пользу. Роса отвечала на все ее вопросы прямо, но сдержанно; она прекрасно  разбиралась в том, что не имеет значения, а что может угрожать безопасности ее  друзей или помешать их планам. Наша героиня была не способна пуститься на  хитрость, чтобы выведать тайну у подруги, к тому же она понимала, что, если б  она и решилась на подобную низость, провести Росу буде! не так-то легко. А  Росе, со своей стороны, достаточно было просто не говорить о том, о чем не  следовало. В общем, она сообщила примерно следующее.    

Разящая  Стрела уже давно поддерживает тайные сношения с французами, но сейчас он совершенно  сбросил с себя маску, Возвращаться к англичанам он больше не намерен, потому  что они ему не доверяют, особенно Следопыт, и, как водится у индейцев, он  теперь уже не только не скрывает своей измены, а напротив, кичится ею. При  нападении на остров Разящая Стрела предводительствовал индейцами, подчиняясь,  однако, приказам французского капитана, но Роса не захотела сказать, он ли  открыл местоположение поста, который до сих пор считался хорошо укрытым от  врагов. На этот вопрос она наотрез отказалась ответить, однако призналась, что  вместе с мужем следила за отплытием «Резвого» в то время, когда их обнаружили с  куттера и взяли на борт. О точном расположении поста французы получили сведения  лишь совсем недавно. И Мэйбл словно кто нож вонзил в сердце, когда из намеков  индианки она поняла, что эти сведения дал бледнолицый, состоящий на службе у  Дункана Лунди. Правда, это были всего лишь намеки, и когда Мэйбл потом обдумала  слова своей подруги, пытаясь припомнить брошенные ею туманные и краткие фразы,  она стала надеяться, что неправильно ту поняла и что Джаспер Уэстерн еще  докажет свою непричастность к этой истории.    

Роса не  колеблясь рассказала, что ее послали на остров выведать, сколько там осталось  солдат, и подсмотреть, чем они занимаются, но вместе с тем простодушно  призналась, что согласилась выполнить поручение главным образом из желания  спасти Мэйбл. Благодаря ее донесениям и полученным иным путем сведениям  неприятель в точности знал, какими силами располагает пост, известны были и  численность отряда сержанта Дунхема и то, с какой целью предпринята вылазка. Однако  место, где предполагалось перехватить французский Транспорт, оставалось тайной.  Приятно было видеть, как две прямодушные девушки пытаются разузнать все, что  могло бы оказаться полезным их друзьям, и в то же время наблюдать, с какой  врожденной деликатностью каждая подавляла в себе желание вызвать другую на  недозволенную откровенность, а равно и с каким почти неуловимым тонким чутьем  они избегали касаться всего, что могло нанести ущерб их народам. Обе всецело  доверяли друг другу, и каждая оставалась безраздельно верна своим. Если Мэйбл  хотела узнать о планах индейцев, то и Роса горела желанием выяснить, куда  отправился, сержант и когда он вернется, но с тактичностью, сделавшей бы честь  человеку высокой культуры, не задавала этого вопроса и даже не пыталась  окольными путями навести Мэйбл на разговор, который мог бы заставить ее  проболтаться. Но если Мэйбл сама касалась чего-либо способного пролить на это  свет, индианка напряженно, затаив дыхание, слушала.    

Время  летело незаметно, девушки настолько увлеклись беседой, что забыли о сне. Однако  под утро усталость взяла свое. Мэйбл, вняв уговорам индианки, легла на один из  соломенных тюфяков, служивших солдатам подстилкой, и сразу же крепко уснула.  Роса устроилась рядом с ней, и скоро на всем острове воцарилась такая глубокая  тишина, будто нога человека никогда не ступала в эти лесные дебри.    

Мэйбл  проснулась, когда яркие лучи солнца ворвались в бойницы, и поняла, что уже  довольно поздно. Роса все еще спала рядом с ней, да так сладко, будто нежилась  на французском пуховике, и так безмятежно, словно никогда не знала ни забот, ни  тревог. Но, едва только Мэйбл пошевельнулась, индианка, привыкшая всегда быть  начеку, открыла глаза. Поднявшись, они прежде всего решили осмотреть через  бойницу остров.    

 Глава 23    

     

Зачем ты,  смерть, всевышнему нужна     

В  огромном этом мире? Все вокруг     

Ты  губишь, л тобой осквернена     

Вселенная  — творенье мудрых рук.     

Но нет! В  безволии погрязший дух     

К тебе  взывает из стигийских вод.     

Тебя  своей богиней он зовет,     

И в  заблуждении слепом народы     

Чтят  смерть, служанку матери-природы.     

Спенсер.  «Королева фей»    

     

День  давно уже наступил, однако вокруг стояла такая же тишина, как и минувшей Ночью.  Обойдя все бойницы, Мэйбл и Роса сперва никого не обнаружили, можно было  подумать, что, кроме них, на острове нет ни живой души. На том месте, где  Мак-Нэб и его товарищи стряпали, горел костер; как видно, курившийся струйкой  дымок должен был служить приманкой для, отсутствующих. Вокруг хижин все было  прибрано и приведено в прежний вид. Но вот Мэйбл вздрогнула, взгляд ее вдруг  упал на трех солдат в красных мундирах Пятьдесят пятого полка; они небрежно  развалились на лужайке и как будто о чем-то мирно болтали, но, вглядевшись  получше, она различила их обескровленные лица и остекленевшие глаза, и у нее подкосились  ноги. Трупы усадили у блокгауза, настолько близко от него, что девушки в первую  минуту их не заметили, и кощунственная вольность поз и жестов — тела  закостенели в таком положении, какое им придали, чтобы они походили на  живых, — вызывала содрогание. Но, хотя эта группа внушала ужас тому, кто  видел вблизи чудовищное несоответствие изображаемого и действительности, трупы  солдат были расположены достаточно искусно, чтобы в какой-нибудь сотне ярдов  обмануть не слишком внимательного наблюдателя. Тем временем, тщательно осмотрев  берега острова. Роса отыскала четвертого солдата и указала на него своей товарке:  прислонившись к молодому деревцу, он сидел, свесив ноги над водой, и держал в  руках удочку. Головы солдат, с которых были сняты скальпы, индейцы прикрыли  шапками, а с лиц смыли все следы крови.    

От этого  зрелища Мэйбл чуть не стало дурно: оно не только оскорбляло привитые ей с  детства понятия, но самая противоестественность его приводила ее в негодование  и возмущала. Девушка поспешно отошла от бойницы и, присев на ящик, закрыла лицо  передником; но вскоре тихий оклик Росы заставил ее снова прильнуть к бойнице.  Индианка молча указала ей на труп Дженни, стоявшей в дверях хижины со слегка  наклоненным вперед корпусом, словно стряпуха глядела на группу мужчин; в руках  она держала метлу, и ветер развевал ленты ее чепца. Расстояние было слишком  велико, чтобы ясно различить черты женщины, но Мэйбл показалось, что ей  оттянули книзу челюсть, придав рту подобие жуткой улыбки.    

— Нет,  Роса! — воскликнула девушка. — Я много слышала о коварстве и уловках  твоего племени, но такого не могла себе представить.    

— Тускарора  очень хитрый, — сказала Роса, и по тону ее было ясно, что она скорее  одобряет, чем порицает найденное мертвецам применение. — Теперь солдат нет  вред, а ирокез — польза, прежде снимай скальп, теперь заставляй служи тело.  Потом жги их.    

Эти  слова открыли Мэйбл, какая пропасть отделяет ее от подруги; несколько минут она  даже не могла себя принудить заговорить с ней. Но проснувшаяся в ней на  мгновение неприязнь к индианке так и осталась незамеченной. Роса преспокойно  занялась приготовлением несложного завтрака, и весь вид ее говорил, что ей  совершенно чужды переживания, несвойственные обычаям и нравам ее соплеменников.  Мэйбл кусок в горло не шел, а товарка ее с завидным аппетитом поглощала  завтрак, будто ничего не произошло. Покончив с трапезой, обе опять могли на  досуге осматривать остров и предаваться своим мыслям. Нашу героиню непреодолимо  влекло к бойницам, но стоило ей подойти к ним и выглянуть, как она тут же с  омерзением отворачивалась; и все же то шелест листьев, то похожее на стон  завывание ветра снова и снова гнали туда обмиравшую от страха девушку. И в  самом деле, мрачное зрелище представляла собой эта уединенная поляна,  населенная обряженными в живых мертвецами, которые застыли в залихватских  позах, будто веселились напропалую. Мэйбл казалось, что она попала на шабаш  ведьм и чертей.    

Весь  день на острове не появлялись ни индейцы, ни французы, и ночь надвинулась на  жуткий и немой маскарад с непреклонностью и неизменностью, с какой земля  следует своим законам, равнодушная к актерам-пигмеям и маленьким драмам, что  разыгрываются среди сутолоки дня у нее на груди. Эта ночь прошла куда спокойнее  предыдущей, и Мэйбл, уверенная, что участь ее решится не раньше, чем вернется  отец, крепко уснула. Сержанта ждали, однако, на следующий день, и девушка,  проснувшись, сразу же побежала к бойницам взглянуть, какая погода, какое небо и  что творится на острове. Компания мертвецов по-прежнему балагурила,  развалившись на траве, рыболов все еще склонялся над водой, казалось,  поглощенный своим делом, а искаженное судорожной гримасой лицо Дженни, как и  вчера, выглядывало из двери хижины. Погода, однако, переменилась. С юга дул свежий  ветер, и, хотя было тепло, все предвещало бурю.    

— Я  больше этого не вынесу! — сказала Мэйбл, отходя от бойницы!. — Лучше  видеть перед собой врага, чем это страшное сборище мертвецов.    

— Тсс!  Они идут. Роса слышан крик. Так кричи воин, когда снимай скальп.    

— Нет,  этого не будет! Этого не должно быть!    

— Соленый  Вода! — весело воскликнула Роса, заглянув в бойницу.    

— Дядюшка,  дорогой! Значит, он жив! Ты ведь не допустишь, чтобы они его убили?    

— Роса  — бедный скво. Воин не слушай, что Роса говори. Разящий Стрела веди его сюда,  смотри!    

Но Мэйбл  уже стояла у бойницы и смотрела, как человек десять индейцев вели Кэпа и квартирмейстера  прямо к блокгаузу, который, как они звали, некому было защищать, потому что  двое оставшихся в живых мужчин попали к ним в руки, У Мэйбл от страха  перехватило дыхание, когда целая ватага индейцев выстроилась перед дверью  блокгауза, но тут она заметила французского капитана, и у нее немного отлегло  от сердца. Разящая Стрела и француз тихо, но с жаром что-то доказывали пленным,  после чего квартирмейстер громко окликнул Мэйбл.    

— Прелестная  Мэйбл, молю вас, сжальтесь над нами, выгляните в бойницу, — сказал  он. — Если вы не отопрете дверь победителям, нас ждет неминуемая смерть.  Умилостивьте их, или не пройдет и получаса, как нам придется расстаться с  нашими скальпами.    

В этой  мольбе Мэйбл уловила какую-то насмешку, да и весь игривый тон квартирмейстера  лишь укрепил ее в намерении не сдавать блокгауз как можно дольше.    

— А  вы, дядюшка, — сказала она, приблизив лицо к бойнице, — как вы  советуете поступить?    

— Слава  богу, слава богу! — воскликнул Кэп. — Какая тяжесть свалилась у меня  с души, когда я услышал твой милый голосок, Магни! Ведь я боялся, что с тобой  случилось то же, что с несчастной Дженни. Последние сутки мне так было тяжко,  будто мне на грудь навалили целую тонну балластин. Ты спрашиваешь, как тебе  поступить, дитя мое, а я и не знаю, что тебе посоветовать, хоть ты и дочь моей  родной сестры! Одно могу сказать, бедная моя девочка: да будет проклят день и  час, когда нас с тобой занесло в эту пресноводную лужу!    

— Но  это правда, что ваша жизнь в опасности? Должна я, по-вашему, отпереть дверь?    

Крепкий  канат, да пара узлов удавкой надежно крепят снасть, так что я не советовал бы  тому, кто, пока цел и не хочет попасть к этим дьяволам в лапы, что-нибудь  отпирать и развязывать. Что до меня и квартирмейстера, то оба мы люди на  возрасте, и, как сказал бы честный Следопыт, на худой конец человечество без  нас обойдется. Квартирмейстеру не так уж важно, сведет он баланс в этом году  или годом позже, а я, что ж, если бы я был в море, то знал бы, что делать, но  здесь, в этой пресноводной дыре, скажу прямо, находись я на борту этой  крепости, никакие уговоры индейцев не выманили бы меня оттуда.    

— Не  обращайте внимания на бредни вашего дядюшки, прелестная Мэйбл, — вмешался  Мюр, — он явно рехнулся с горя и совсем не сообразуется с  обстоятельствами. Мы, да будет вам известно, в руках гуманных и порядочных  людей, и у нас нет оснований опасаться оскорблений или насилия. Инциденты,  которые имели место, неизбежны в военное время и не могут изменить нашего  отношения к неприятелю — ведь из этого вовсе не следует, что с пленными  поступят несправедливо. , После того как мы сдались мастеру Разящей Стреле,  который своей доблестью и выдержкой поистине напоминает мне римлянина или  спартанца, ни мне, ни мастеру Кэпу, клянусь честью, не на что пожаловаться. Но,  как вы знаете, у всякого народа свои обычаи, и наши скальпы, если вы не спасете  их капитуляцией, могут стать законной жертвой, призванной умиротворить души  павших индейцев.    

— Нет,  будет разумнее, если я останусь в блокгаузе, пока не решится судьба  острова, — возразила Мэйбл. — Неприятелю нечего меня опасаться, он  знает, что я не могу причинить никакого вреда, а я предпочитаю быть здесь, как  это и пристало молодой, неопытной девушке.    

— Если  бы дело шло только о том, что удобно вам, Мэйбл, мы все бы охотно склонились  перед вашим желанием, но эти господа полагают, что укрепление облегчит им  военные действия, и очень хотят им овладеть. Откровенно признаюсь вам, когда мы  с вашим дядюшкой оказались в критическом положении, я, опасаясь последствий,  воспользовался властью, присвоенной офицеру его величества, и договорился с  противником о капитуляции, обязавшись сдать ему и блокгауз и весь остров.  Фортуна в войне изменчива, приходится покоряться. Итак, немедля отоприте дверь,  прелестная Мэйбл, и вверьтесь попечению тех, кто умеет отдавать дань красоте и  добродетели в несчастье. Во всей Шотландии не найти кавалера более учтивого и  более знакомого с правилами этикета, чем наш вождь.    

— Не  выходи блокгауз, — шепнула стоявшая рядом и внимательно следившая за всем  происходящим Роса. — Блокгауз хорошо, скальп не снимай.    

Если б  не этот призыв, наша героиня, возможно, и уступила бы. Ей стало казаться, что,  пожалуй, будет лучше умиротворить противника уступкой, чем озлобить его  упорством. Мюр и дядя в руках ирокезов, те знают, что в блокгаузе мужчин нет,  и, если она станет дальше противиться и не согласится впустить их добровольно,  индейцы, раз им нечего опасаться ружей, чего доброго, вышибут дверь или  прорубят лаз в бревнах. Но слова Росы остановили ее, а настойчивое пожатие руки  и умоляющий взгляд индианки укрепили в ней поколебленную было решимость.    

— Пока  не пленник, — шепнула Роса. — Пусть попробуй бери плен. Пока не взял  плен, всегда много обещай; Роса с ними справься.    

Поскольку  дядюшка, по-видимому, был склонен для очистки совести держать язык за зубами,  Мэйбл повела переговоры с Мюром, держась теперь куда смелее и решительнее, и  прямо заявила, что сдавать блокгауз не намерена.    

— Но  вы забываете о капитуляции, мисс Мэйбл, — сказал Мюр. — Дело идет о  чести офицера его величества и, значит, о чести самого монарха. Вы же знаете,  что для офицера честь превыше всего.    

— Я  знаю достаточно, мистер Мюр, чтобы понимать, что в этой экспедиции вы не  облечены властью, а потому не имеете никакого права сдавать врагу блокгауз; а  кроме того, я, помнится, слышала от отца, что пленный лишается всяких воинских  полномочий.    

— Чистая  софистика, прелестная Мэйбл, и измена королю. Ваш отказ бесчестит его офицера и  вселяет недоверие к августейшему имени. Вы, сами откажетесь от своего  намерения, когда на досуге здраво все рассудите и взвесите обстоятельства и  факты. , — Н-да, — вставил Кэп, — это действительно  обстоятельство, черт бы его побрал! — — — Не слушай дядя! —  воскликнула Роса, занятая чем-то в углу комнаты. — Блокгауз хорошо, скальп  не снимай.    

— Я  останусь здесь, мистер Мюр, пока не получу вестей от отца. Дней через десять он  вернется.    

— Ах,  Мэйбл, эта хитрость не обманет врагов. Какими-то путями, которые остались бы  нам непонятны, не имей мы слишком много оснований подозревать одного  несчастного молодого человека, они очень хорошо осведомлены обо всех наших  действиях и планах и прекрасно знают, что еще до захода солнца достойный  сержант и его спутники будут у них в руках. Так что проявите истинно  христианскую добродетель — покоритесь воле провидения.    

— Вы  сильно заблуждаетесь, мистер Мюр, полагая, что стены этого укрепления  недостаточно прочны. Не угодно ли вам посмотреть, как я могу обороняться, если  захочу?    

— Попробуйте,  посмотрим, — пробурчал квартирмейстер.    

— Что  вы на это скажете? Взгляните на верхнюю бойницу!    

Все  стали смотреть наверх и увидели, как из бойницы медленно высовывается ствол  ружья. Роса опять прибегла к уловке, уже однажды оказавшейся столь удачной. Она  не обманулась в своих расчетах. Едва индейцы увидели смертоносное оружие, как  отскочили в сторону, и минуту спустя все попрятались кто куда. Французский  капитан, не спуская глаз с дула — он следил, не направлено ли оно на  него, — хладнокровно открыл табакерку и взял понюшку табаку. Мюр и Кэп,  которым нечего было опасаться, тоже не сдвинулись с места.    

— Будьте  же разумны, прелестная Мэйбл, — увещевал девушку квартирмейстер.    

— К  чему затевать ненужное кровопролитие? Во имя всех королей Альбиона, поведайте,  кто заперся с вами в этой деревянной башне и питает столь кровожадные  намерения? Тут какая-то чертовщина, и наше доброе имя во многом зависит от  вашего объяснения.    

— А  что бы вы сказали, мистер Мюр, если б гарнизон такого неприступного поста  представлял Следопыт? — воскликнула Мэйбл, уклоняясь от прямого  ответа. — И какого мнения ваши друзья французы и индейцы о меткости его  ружья?    

— Проявите  великодушие к несчастным, очаровательная Мэйбл, и не смешивайте слуг короля —  да благословит бог его самого и весь его августейший род! — с врагами  короля. Если Следопыт в самом деле в блокгаузе, пусть отзовется, и мы будем  вести переговоры непосредственно с ним. Он знает, чью сторону мы держим, и нам  нечего его бояться, тем более мне; для людей благородной души соперничество —  лишний повод для уважения и дружбы; если двое мужчин восхищаются одной  женщиной, значит, у них имеется общность взглядов и вкусов.    

Впрочем, —  лишь квартирмейстер и Кэп рассчитывали на дружелюбие Следопыта; даже французский  офицер, который до сих пор выказывал поразительную твердость и хладнокровие,  отпрянул При Одном упоминании грозного имени. Человек с железными нервами,  давно привыкший к опасностям здешней войны, он, очевидно, не испытывал ни  малейшего желания оставаться под прицелом «оленебоя», пользовавшегося на этой  отдаленной границе, пожалуй, не меньшей славой, чем Мальборо в Европе, и не  счел постыдным укрыться, настояв, чтобы пленные последовали за ним. Мэйбл была  слишком рада избавиться от врагов, чтобы сожалеть об уходе друзей, но все же,  выглянув в бойницу, послала вдогонку медленно и нехотя удалявшемуся Кэпу  несколько ласковых слов и воздушный поцелуй.    

Противник,  по-видимому, на время отложил свое намерение овладеть блокгаузом; во всяком  случае. Роса, взобравшаяся через люк на крышу, откуда было видней всего,  сообщила, что все уселись обедать в отдаленном и хорошо укрытом уголке острова,  и Мюр и Кэп преспокойно участвуют в общей трапезе, словно им нечего бояться.  Это известие было большим облегчением для Мэйбл, и она опять стала строить  планы, как бежать самой или хотя бы предупредить отца о грозящей ему опасности.  Сержант должен был вернуться к вечеру, и Мэйбл знала, что от каждой выигранной  или упущенной минуты зависит его участь.    

Так  пролетело три или четыре часа. Остров снова погрузился в безмолвие, день уже  был на исходе, а Мэйбл все еще ничего не придумала. Роса внизу готовила  скромный, ужин, — а наша героиня поднялась на чердак, где был люк на  крышу, откуда открывался самый широкий вид на остров и на подступы к нему.  Впрочем, и здесь кругозор был ограничен, к тому же мешали кроны деревьев. Вылезть  на крышу девушка, однако, не отважилась, зная, что индейцы могут увидеть ее и  подстрелить. Она только высунула голову из люка и вплоть до самого ужина  оглядывала все окружавшие остров протоки не менее пристально, чем «Анна [42], сестрица Анна»,  всматривалась в дорогу, ведущую к замку Синей бороды.    

Солнце  уже село, шлюпки так и не появились, и Мэйбл, поужинав, снова отправилась на  чердак взглянуть в последний раз: она надеялась, что отряд вернется лишь с  наступлением темноты и индейцы не сумеют в полной мере воспользоваться своей  уловкой, да и ей будет легче, чем днем, подать сигнал факелом — огонь ночью  ведь виден издалека.    

Внимательно  обведя взглядом горизонт, она хотела было уже спуститься вниз, как вдруг что-то  привлекло ее внимание. Острова лежали так скученно, что между ними открывалось  по меньшей мере пять-шесть проток, и в одной из самых, узких, в тени прибрежных  кустов, как она убедилась, взглянув еще раз, была укрыта пирога. Без сомнения,  в ней скрывался человек. Если это враг, решила девушка, то сигнал не принесет  вреда, если же друг, то принесет пользу, и она помахала неизвестному флажком,  заготовленным на случай появления отца, стараясь при этом, чтобы ее знак не  увидели с острова.    

Мэйбл  повторила сигнал раз десять, но безуспешно, и уже стала отчаиваться, как вдруг  увидела, что в ответ ей машут веслом. Человек, лежавший в пироге, приподнялся,  и Мэйбл узнала Чингачгука. Наконец-то поблизости друг, который может и,  конечно, захочет прийти ей на помощь! С этой минуты Мэйбл воспрянула духом.  Могиканин заметил и, разумеется, узнал, ее — ему ведь известно, что она вместе  с отцом поехала на остров. Вероятно, как только стемнеет, он примет меры, чтобы  освободить ее. Он знает, что враг на острове, иначе он не стал бы прятаться, а  на его осторожность и ловкость Мэйбл полагалась вполне. Камнем преткновения  теперь была Роса. Наша героиня понимала, что, как ни привязана к ней индианка,  она слишком верна своим, чтобы допустить индейца-врага в блокгауз или же  выпустить Мэйбл, которая может разрушить все планы Разящей Стрелы. Полчаса, что  Мэйбл провела после того, как она заметила Великого Змея, были самыми мучительными  в ее жизни. Возможность спастись самой, спасти отца и веек была так близка и в  то же время недосягаема! Мэйбл знала, как решительна и хладнокровна Роса при  всей ее доброте и женственной мягкости, и наконец пришла к выводу, что для  достижения цели у нее нет иного выхода, как обмануть свою верную подругу.  Искренней и прямодушной девушке казалось отвратительным обманывать такого друга,  как Роса, но на карту была поставлена жизнь ее отца; индианка не пострадает, а  кроме того, боязнь стать наложницей Разящей Стрелы была достаточным основанием,  чтобы побороть излишнюю щепетильность.    

С  наступлением темноты сердце Мэйбл стало бурно биться; она по крайней мере раз  десять меняла план своих действий. Главной помехой по-прежнему оставалась Роса.  Мэйбл ума не могла приложить, как узнать, подкрался ли к двери Чингачгук, и как  его впустить, не всполошив всегда настороженную Росу; в том же, что он вот-вот  явится, она не сомневалась. Время не терпит, а если она не будет поджидать  могиканина у двери, он, чего доброго, уйдет: долго оставаться на острове  делавару опасно. Надо было на что-то решиться, пусть даже решение окажется не  слишком удачным. Перебрав самые различные способы удалить Росу, Мэйбл наконец  подошла к индианке и, стараясь не выдать своего волнения, сказала:    

— Ты  не боишься. Роса, что ирокезы все-таки подожгут блокгауз? Ведь они поверили,  что здесь Следопыт.    

— Не  думай так. Не жги блокгауз. Блокгауз хорошо, скальп не снимай.    

— Как  знать? Ведь они попрятались, потому что поверили, что Следопыт с нами.    

— Думай  бойся. Страх быстро приходи, быстро уходи. Страх заставь бегай; голова заставь  приходи назад. Страх делай воин глупый, как молодой скво.    

И Роса  звонко рассмеялась, как смеются девушки, когда им на ум приходит что-нибудь особенно  веселое и забавное — И все-таки я беспокоюсь, Роса. Не лучше ли тебе самой  подняться на крышу и посмотреть, не готовятся ли ваши напасть, ты скорее это  заметишь, чем я.    

— Лилия  хочет. Роса иди; но знай, индей спи; жди отец. Воин всегда ешь, пей, спи, когда  не дерись или ходи военный тропа. Тогда никогда не спи, не ешь, не пей — все  забывай. Сейчас воин спи.    

— Дай  бог, чтобы это было так. Но поднимаясь наверх, Роса, и погляди получше. Не то  беда может нагрянуть, когда мы всего меньше ее ждем.    

Роса уже  хотела было подняться на крышу, но, ступив на первую перекладину лестницы,  вдруг заколебалась Сердце Мэйбл стучало так сильно, что она боялась, не слышны  ли его удары; а вдруг подруга начинает догадываться о ее истинных намерениях  Она была отчасти права: индианка в самом деле остановилась, прикидывая, нет ли  тут какого-нибудь подвоха. Сперва у нее мелькнула мысль, что Мэйбл задумала  бежать, но она тут же посчитала эту мысль вздорной — ведь бледнолицей не на чем  уйти с острова, к тому же блокгауз самое безопасное и надежное для нее убежище.  Потом ей пришло в голову, что Мэйбл по всплеску весел или по другим приметам  узнала о приближении отца. Но и это предположение было тут же отвергнуто, ибо  если она сама ничего не заметила, то где уж заметить Мэйбл, умение которой  разгадывать такого рода приметы Роса расценивала не выше, чем светская женщина  — манеры своей горничной. И, поскольку ничего другого не пришло ей на ум, она  стала не спеша подниматься наверх.    

Роса уже  добралась до чердака, как вдруг нашу героиню осенила счастливая мысль.    

Она  поспешила ее высказать, и это у нее получилось так естественно, что ей было  нетрудно выполнить свой план.    

— Пока  ты стоишь на крыше, я спущусь вниз и послушаю у двери, — предложила  она. — Так мы обе будем сторожить; ты наверху, а я внизу…    

Роса  знала, что в блокгауз без их помощи никто не войдет и что сейчас нечего ждать  внезапного нападения; она считала такую предосторожность излишней и объясняла  эту затею лишь неопытностью и страхом бледнолицей скво; но, очевидно, та  говорила искренне, и почему бы ей не поверить? Итак, наша героиня могла теперь  спокойно подойти к двери, а Роса, не видя особой необходимости наблюдать за  ней, поднялась на крышу. Разговаривать на таком расстоянии они не могли, и  минуты две-три одна старалась осмотреться, насколько позволяла темнота, а  другая, приникнув к двери, казалось, вся обратилась в слух.    

Роса со  своего наблюдательного поста ничего не обнаружила, да и вряд ли можно было на  это рассчитывать в таком непроглядном мраке, зато трудно даже описать волнение  Мэйбл, когда ей вдруг почудилось, будто кто-то осторожно толкнул дверь Боясь,  как бы это не оказался кто-нибудь другой, и в то же время желая дать знать Чингачгуку,  что она рядом, Мэйбл дрожащим голосом тихонько запела. Но в глубокой тишине эти  робкие звуки достигли крыши, и Роса немедля начала спускаться вниз. Сразу же за  тем раздался легкий стук. Мэйбл не знала, что делать, а надо было спешить.  Однако надежда пересилила страх, и трясущимися руками она стала отпирать дверь.  Наверху уже слышались шаги Росы, а отодвинут был только один засов. Со вторым  засовом Мэйбл справилась, когда Роса уже почти спустилась с лестницы.    

— Что  делай! — сердито закричала Роса. — Беги, выходи блокгауз, с ума  сошел? Блокгауз хорошо.    

Обе  вместе ухватились за последний засов, и он бы легко отодвинулся, если б сильный  толчок снаружи не Прижал его к скобам. Завязалась короткая борьба, хотя ни той,  ни другой не хотелось прибегать к физической силе. Роса, вероятно, одержала бы  верх, если б второй, еще более сильный удар снаружи не помог высвободить засов.  Дверь распахнулась, и в проеме обрисовался черный силуэт мужчины. Мэйбл и Роса  в испуге бросились наверх. Неизвестный запер дверь и, внимательно оглядев  помещение, стал осторожно взбираться по лестнице.    

Роса с  наступлением темноты закрыла бойницы в главном помещении и зажгла свечу. При ее  мерцающем свете Мэйбл и индианка стояли, выжидая появления неизвестного, чьи  тихие, но твердые шаги, несмотря на всю его осторожность, были явственно  слышны. Трудно даже сказать, кто больше удивился, когда в представшем перед  ними человеке девушки узнали Следопыта.    

— Слава  богу! — вырвалось у Мэйбл, у котором сразу мелькнула мысль, что с таким  гарнизоном блокгауз будет неприступен. — Но что, скажите, что с моим  отцом. Следопыт?    

— Сержант  покамест цел и невредим, да к тому же одержал победу, а чем это все кончится, человеку  знать не дано. Это не жена Разящей Стрелы спряталась там в углу?    

— Не  говорите о ней с такой укоризной. Следопыт я обязана ей жизнью и тем, что я  сейчас в безопасности. Но скажите, что сталось с отрядом отца и почему вы  очутились здесь, а я вам расскажу об ужасах, которые произошли на острове.    

— Это  можно сделать в двух словах, Мэйбл; человеку, привыкшему к чертову коварству индейцев,  долгих объяснений не требуется. Что касается нас, то вылазка удалась как нельзя  лучше. Великий Змей доставил нам все сведения, какие только можно пожелать. Мы  устроили французам засаду, напали на их боты, выбили их оттуда, а посудины, как  и было приказано, вывели на самое глубокое место пролива и потопили. Дикарям  Верхней Канады этой зимой туговато придется без припасов. Да и пороху с пулями  вряд ли хватит таким рьяным охотникам и воинам. Мы не потеряли ни одного  человека, не получили даже ни одной царапины, да и неприятель, видно, не  очень-то пострадал. Короче говоря, Мэйбл, вылазка была именно такой, какие  любит Лунди с большим ущербом для врага и без ущерба для нас.    

— Ах,  Следопыт, боюсь, что, когда майор Дункан узнает, чем все кончилось, он очень и  очень пожалеет, что затеял все это!    

— Я  понимаю, что вы хотите сказать, очень даже хорошо понимаю. Но дайте мне  договорить, тогда вам все будет понятнее. Как только сержант успешно завершил  свое дело, он послал меня со Змеем вперед в пирогах сообщить вам, как все  обошлось; сам он идет следом на двух шлюпках, но они намного тяжелее наших  пирог, так что он прибудет сюда не раньше завтрашнего утра. С Чингачгуком я  расстался утром, мы уговорились, что он пойдет по одним протокам, а я — по  другим, чтобы проверить, свободен ли путь С тех пор я его не видел.    

Мэйбл, в  свою очередь, рассказала, как она обнаружила могиканина, и выразила надежду,  что он еще появится.    

— Ну  нет! Настоящий разведчик никогда не укроется за стенами, если может остаться на  воле и кое-что разнюхать. Да я бы и сам не пришел, Мэйбл, если бы не обещал  сержанту успокоить вас и присмотреть за вами. Боже ты мой, с каким тяжелым  сердцем я осматривал остров сегодня утром и чего только не пережил, когда  думал, что, может быть, и вы среди убитых.    

— Но  какая же счастливая случайность помешала вам прямо подойти к острову и попасть  в руки врага!    

— А  та случайность, Мэйбл, которой пользуется провидение, чтобы внушить собаке, где  искать оленя, а оленю — как уйти от собаки. Нет, нет, все эти хитрости и штуки  с трупами могут обмануть солдат Пятьдесят пятого полка и офицеров его  величества, но на них не подловишь человека, который всю жизнь провел в лесах.  Я плыл по протоке мимо этого мнимого рыболова, и, хотя гады усадили несчастного  довольно ловко, для привычного глаза это было сделано не больно-то искусно. Он  слишком высоко держал удилище; даже если солдаты Пятьдесят пятого никогда  раньше не рыбачили, то в Осуиго они все-таки кое-чему научились; и потом, уж  очень он был спокоен для рыбака, у которого рыба не клюет. Мы ведь никогда не  подходим к посту вслепую. Бывало, всю ночь пролежишь около гарнизона из-за того  только, что там сменили часовых или расставили по-иному секреты. Ни Змея, ни  меня не поймаешь на такие жалкие выдумки, да они, вероятно, предназначались для  шотландцев, которые в чем другом сами не промах, но отнюдь не мастера  разгадывать индейские фокусы.    

— А  вы не думаете, что отец с его отрядом могут попасться на обман? — с  тревогой осведомилась Мэйбл.    

— Я  сделаю все, чтобы этого не случилось. Мэйбл. Ведь вы говорите, что Змей  поблизости, значит, у нас есть двойная возможность предупредить сержанта об  опасности! Беда в том, что неизвестно, каким путем отряд вернется сюда.    

— Следопыт, —  торжественно произнесла наша героиня, ибо страшные сцены, свидетельницей  которых она была, придали смерти еще более жуткое обличье, — вы уверяли,  что любите меня и хотели бы на мне жениться!    

— Я,  правда, осмеливался говорить с вами об этом, Мэйбл, и сержант даже недавно  сказал мне, будто вы склонны меня осчастливить, но не такой я человек, чтобы  докучать той, кого люблю.    

— Знайте  же. Следопыт! Я уважаю и чту вас; спасите отца от ужасной смерти, и я стану вас  боготворить Вот вам моя рука в залог того, что я буду верна своему слову.    

— Да  благословит вас бог, Мэйбл, боюсь, что я этого не заслуживаю, боюсь, что  никогда не смогу оценить вас по достоинству. Но я и без того сделал бы для  сержанта все, что могу. Мы с ним старые товарищи и обязаны друг другу жизнью.  Но боюсь, Мэйбл, что в глазах юной девушки дружба с ее отцом не лучшая  рекомендация!    

— Ваши  дела, ваше мужество, ваша верность — вот лучшая рекомендация, другой вам и не  требуется. Все, что вы говорите, все, что вы делаете, Следопыт, разум мои  одобряет, и сердце должно, нет, оно не может не послушаться разума.    

— Вот  уж не думал не гадал, что меня нынче ждет такое счастье! Но богу видно, что нам  на благо, и он защитит нас. Это радостные слова для меня, Мэйбл, однако я и так  сделал бы все, что можно сделать при таких обстоятельствах, но, конечно, это и  не уменьшит моих стараний.    

— Теперь,  когда все сказано. Следопыт, — сдавленным голосом проговорила  Мэйбл, — не будем терять ни минуты драгоценного времени. Может быть, нам  сесть в вашу пирогу и сейчас же отправиться навстречу батюшке?    

— Я  бы этого не посоветовал. Неизвестно, какую протоку изберет сержант, а их тут по  крайней мере двадцать. Можете не сомневаться. Змей уже сейчас по всем шныряет.  Нет, нет, мои совет — остаться здесь. Бревна блокгауза еще сырые, их не так-то  легко поджечь, а если блокгауз не спалят, я продержусь здесь хоть против целого  племени индейцев. До тех пор пока нам удастся уберечь стены от огня, ирокезам  меня отсюда не выбить. Сержант, вероятно, остановился на каком-нибудь острове и  до утра его нечего ждать. Удержавшись в блокгаузе, мы всегда сможем  предупредить его выстрелами, а если он решит напасть на дикарей, что при его  характере весьма возможно, исход боя во многом будет зависеть от того, в чьих  руках укрепление. Нет, нет, если цель наша — помочь сержанту, здравый смысл  подсказывает мне остаться, хотя бежать нам вдвоем не представляло бы большого  труда.    

— Тогда  останьтесь, ради бога, останьтесь. Следопыт! — прошептала Мэйбл.    

— Все,  все, что угодно, лишь бы спасти отца!    

— Так  оно и должно быть по естеству И я рад, что вы так рассудили, потому,  признаться, хочу, чтобы у сержанта была надежная опора. Пока что он отличился,  и, если бы ему удалось отогнать негодяев и, спалив дотла хижины и блокгауз,  отступить с честью, ему бы это зачлось. Лунди бы это, без сомнения, не забыл.  Да, да, Мэйбл, мы обязаны спасти не только жизнь сержанту, но и честь.    

— Отец  не может быть в ответе за то, что индейцы внезапно напали на остров!    

— Как  знать, как знать! Военная слава изменчива. Случалось, что делаваров разбивали  наголову, когда они вели себя более доблестно, чем в дни своих побед. Делать  ставку на успех, и особенно на успех в войне, неразумно. Я не городской житель  и не знаю, как смотрят горожане, но в наших краях даже индейцы судят о  качествах воина по его военным удачам. Главное для солдата — никогда не терпеть  поражения, и мне кажется, люди не очень-то задумываются над тем, каким образом  сражение было выиграно или проиграно. Что касается меня, Мэйбл, то я взял себе  за правило, стоя лицом к лицу с врагом, не давать ему спуску и, по возможности,  не зазнаваться, одержав над ним верх; после поражения об этом говорить не  приходится, ведь ничто так не смиряет, как хорошая взбучка. Гарнизонные  священники проповедуют солдатам смирение, но если бы одно смирение превращало  людей в добрых христиан, то королевские войска давно были бы причислены к лику  святых, потому что в этой войне они покамест только получали зуботычины от  французов, начиная с форта Кэп и кончая Тайем.    

— Батюшка  ведь не мог предполагать, что расположение поста известно неприятелю, —  сказала Мэйбл, все еще думая о том, как отзовутся последние события на добром  имени сержанта.    

— Конечно,  нет, и не понимаю, как об этом узнали французы. Место выбрано удачно. Даже для  тех, кто проделал весь путь сюда и обратно, не так-то легко снова отыскать  остров. Боюсь, что кто-то нас предал. Да, да, кто-то несомненно нас предал!    

— Неужели  это возможно. Следопыт?    

— И  очень даже просто, Мэйбл; некоторым людям изменить — все равно что закусить. И,  когда ,я встречаю болтуна, я не слушаю его красивые слова, а приглядываюсь к  его делам; ведь, если у человека правдивая душа и добро на уме, он считает, что  поступки лучше за него скажут, чем язык.    

— Джаспер  Уэстерн не такой! — с горячностью ответила Мэйбл. — Он искренний и  прямодушный.    

— Джаспер  Уэстерн! Можете быть уверены, Мэйбл, что у парня и на языке и на душе нет  кривды. Предположения Лунди, квартирмейстера, сержанта, да и вашего дяди на его  счет совершенно нелепы. Это все равно что утверждать, будто солнце светит  ночью, а звезды — днем. Нет, нет, я готов прозаложить свой скальп, а если  понадобится, и ружье за честность Пресной Воды — Да благословит вас бог.  Следопыт! — воскликнула Мэйбл, протягивая руку и сжимая железные пальцы  охотника с чувством, в силе которого она сама навряд ли отдавала себе отчет. —  Вы само великодушие, само благородство! Бог вознаградит вас за это!    

— Ах,  Мэйбл, боюсь, что если б я действительно был таков, то и мечтать бы не смел о  такой девушке, как вы, а предоставил бы какому-нибудь достойному вас дворянину  из гарнизона просить вашей руки.    

— Не  будем об этом говорить, — слабым, почти сдавленным голосом ответила  Мэйбл. — Сейчас мы должны больше думать о наших друзьях, Следопыт, чем о  себе. Но я от всей души рада, что вы считаете Джаспера невиновным. А теперь  давайте подумаем, как поступить с Росой. Может быть, ее выпустить?    

— Я  уже думал о ней: пока она по эту сторону двери наблюдает за нами, надо нам  глядеть в оба. Если посадить ее на чердак и убрать лестницу, она хоть будет  нашей пленницей.    

— Я  не могу так обойтись с человеком, который спас мне жизнь. Лучше отпустим ее. Я  уверена, что она слишком предана мне, чтобы причинить мне зло.    

— Вы  не знаете это отродье, Мэйбл. Вы не знаете это отродье. Правда, Роса не  чистокровная минг, но ведь она якшается с этими негодяями и переняла все их  повадки… Но что это?    

— Шум  весел — какая-то лодка идет по протоке! Следопыт захлопнул люк в нижнее помещение,  чтобы индианка не сбежала, погасил свечу и поспешил к бойнице. Мэйбл в  тревожном ожидании глядела через его плечо. Все это заняло какое-то время, и,  когда глаза Следопыта несколько освоились с темнотой и он смог что-то  различить, две шлюпки уже пронеслись мимо и пристали к берегу ярдах в  пятидесяти от блокгауза, где рыл устроен причал. Больше в окружающем мраке разглядеть  ничего не удалось, и Следопыт шепнул Мэйбл, что это могут быть и Праги, потому  что едва ли сержант прибудет так рано. Видно было, как из лодок выгрузились  люди, затем трижды раздалось громогласное «ура», не оставившее никакого  сомнения в том, кто были прибывшие. Следопыт ринулся к люку, поднял крышку,  соскользнул вниз и с лихорадочной поспешностью, по которой можно было судить,  насколько серьезно положение, стал отпирать дверь. Мэйбл последовала за ним, но  скорее мешала, чем помогала его усилиям, и они успели отодвинуть лишь один  засов, когда грянули выстрелы. Оба замерли в напряженном ожидании, как вдруг  окружающие кусты огласились боевым кличем индейцев. Дверь наконец распахнулась,  и Следопыт с Мэйбл выскочили наружу. Но все уже смолкло. Несколько секунд они  прислушивались, и Следопыту почудилось, будто со стороны причала слышатся  слабые стоны; но дул свежий ост, и шелест листвы, мешаясь с дыханием ветра, мог  ввести его в заблуждение. Зато Мэйбл, забыв обо всем, рванулась от него к  лодкам.    

— Стоите,  Мэйбл! — тихо, но твердо произнес Следопыт, схватив ее за руку.    

— Стойте!  Вы идете на верную смерть, и к тому же это бесполезно. Надо вернуться в  блокгауз.    

— Отец!  Мой бедный, дорогой отец! Они его убили! — не помня себя, воскликнула  девушка: но привычная осторожность заставила ее даже в эту ужасную минуту  понизить голос. — Если вы любите меня. Следопыт, пустите меня к отцу!    

— Стойте,  Мэйбл, стойте! Странно, что не слышно голосов; никто из наших не отвечает на  залп, а я, как назло, оставил ружье в блокгаузе! Хотя на что мне ружье, если  никого не видать?    

В этот  миг острый глаз Следопыта — крепко держа Мэйбл, он все время вглядывался в  темноту — смутно различил черные силуэты пяти или шести индейцев, которые,  пригнувшись, пытались проскользнуть мимо него с явным намерением отрезать им путь  к блокгаузу. Подхватив Мэйбл под мышку, как малое дитя, и напрягши свое  мускулистое тело, охотник все же успел вбежать в блокгауз раньше гнавшихся за  ним по пятам преследователей. Опустив свою ношу, он кинулся запирать дверь и  едва задвинул один засов, как сильный толчок в массивные бревна чуть не вышиб  ее из петель. Задвинуть второй засов было делом одной секунды.    

Мэйбл  поднялась на второй этаж, а Следопыт остался на страже внизу. Наша героиня  находилась в том состоянии, когда двигаешься как бы бессознательно. Следопыт  попросил принести огня: машинально засветив свечу, она спустилась с ней вниз к  ожидавшему ее разведчику. Взяв у нее огарок. Следопыт тщательно осмотрел  блокгауз, чтобы проверить, не спрятался ли там кто-нибудь; он переходив с  одного этажа на другой, лишь убедившись, что позади нет врага. Итогом осмотра  была твердая уверенность в том, что в блокгаузе, кроме него и Мэйбл, нет  никого, — Роса сбежала. Следопыт вернулся к нашей героине, поставил свечу  на ящик, проверил затравку «оленебоя» и только тогда сел.    

— Оправдались  худшие наши опасения, — сказала Мэйбл, для которой волнений и спешки последних  пяти минут, казалось, хватило бы на всю ее жизнь. — Мой дорогой батюшка со  всем отрядом убит или взят в плен!    

— Пока  ничего не известно. Дождемся утра. Я не думаю, что дело решено, иначе мы бы услышали  торжествующие вопли негодяев мингов у стен блокгауза Одно только можно сказать  наверное: если враг действительно одержал верх, он сейчас же потребует, чтобы  мы сдались. Но скво расскажет им о нашем положении, и, так как они хорошо  знают, что пока «оленебой» не посрамил своего имени, днем поджечь блокгауз им  не удастся, они постараются подкрасться ночью, можете в этом не сомневаться.    

— Кто-то  стонет!    

— Это  вам показалось, Мэйбл. Когда человек напуган, особенно женщина, ей может  невесть что померещиться Я знавал женщин, которые верили снам .    

— Нет,  мне не показалось внизу кто-то стонет! Следопыту пришлось признать, что чуткий  слух Мэйбл не обманул ее Но он попросил ее сдержать свои чувства, напомнив, что  дикари часто прибегают к любой хитрости, лишь бы достичь своей цели, и что  стоны, возможно, притворные их хотят выманить из блокгауза или заставить хотя  бы отворить дверь — Нет, нет — торопливо возразила Мэйбл, — какое же тут  притворство! Это стонет человек от физической или душевной боли. Стоны до ужаса  естественны.    

— Ну  что ж, мы скоро узнаем, друг там или недруг. Уберите свечу, а я спрошу через  бойницу Даже такое, казалось бы, простое дело требовало, на взгляд опытного  Следопыта, сугубой осмотрительности; сколько раз у него на глазах гибли люди  только по своему легкомыслию и пренебрежению к излишним, по их мнению, мерам  предосторожности. Поэтому он приблизился к бойнице лишь настолько, чтобы его  могли услышать внизу, даже если он будет говорить негромко — Кто там? —  осведомился Следопыт, когда счел, что выбрал наиболее безопасную позицию — Кто  тут стонет? Если друг, говорите смело и рассчитывайте на нашу помощь.    

— Следопыт! —  ответил хорошо знакомый Мэйбл и проводнику голос сержанта — Следопыт, ради  бога, скажите, жива ли моя дочь?    

— Батюшка,  я здесь! Цела и невредима. Ах, если б была хоть капля надежды, что и с вами все  благополучно! — Оба они ясно услышали радостное восклицание, но вслед за  ним снова раздался мучительный стон.    

— Сбылись  мои худшие предчувствия, — с каким-то мрачным спокойствием проговорила  Мэйбл. — Чем бы это нам ни грозило, батюшку надо внести в блокгауз.    

— Так  оно и должно быть по естеству, да и богом нам заповедано. Но успокойтесь,  Мэйбл, и постарайтесь взять себя в руки. Все, что можно сделать для сержанта,  будет сделано. Только прошу вас, возьмите себя в руки.    

— Я  спокойна. Следопыт. Никогда в жизни я не была более спокойна и уверена в себе,  чем сейчас. Но, ради бога, давайте действовать без промедления!    

Твердый  тон девушки поразил Следопыта, а старание Мэйбл держаться спокойно и стойко в  какой-то мере, быть может обмануло его. Во всяком случае; он почел дальнейшие  объяснения излишними, спустился вниз и стал отпирать засовы. Эту сложную  процедуру он проделал со всегдашней своей осторожностью, но едва только  высвободил массивную дверь, как почувствовал, что кто-то с силой на нее  напирает, и чуть было вновь ее не захлопнул. Однако, заглянув в щель и поняв  причину, рванул дверь к себе, и прислоненное к ней бесчувственное тело сержанта  Дунхема рухнуло на порог блок-пауза. Следопыт в один миг втащил его в помещение  и задвинул засовы. После чего они с Мэйбл могли беспрепятственно подать помощь  раненому.    

На  протяжении всей этой тяжелой сцены Мэйбл проявляла ту силу духа и неистощимую  энергию, на какую способны женщины в минуты сильных потрясений. Она принесла  свечу, смочила водой запекшиеся губы отца, помогла Следопыту приготовить ему  ложе из соломы и смастерила из тряпья подушку. И все это деловито, без лишних  слов, не пролив ни единой слезы, пока отец, придя в себя, еле слышным голосом  не стал благословлять ее за нежность и заботу. Однако Мэйбл не представляла  себе, насколько серьезно положение отца. Следопыт тем временем обследовал  раненого и обнаружил, что пуля прошла навылет; хорошо знакомый с такими  ранениями, он понял, что сержант едва ли выживет.    

 Глава 24    

     

Тебе —  вся нежность слез моих.     

Кровь  пролил бы до капли я,     

Когда бы  стала хоть на миг     

Спокойной  ты, любовь моя.     

Мур.  «Лалла Рук»    

     

С той  минуты, как внесли свечу, сержант Дунхем не спускал глаз со своей красавицы  дочери, следя за каждым ее движением. Потом он поглядев на дверь, проверяя,  достаточно ли она прочна (без носилок нельзя было перенести раненого наверх, и  его оставили в нижнем помещении), и снова устремил взгляд на личико Мэйбл.  Когда жизнь быстро угасает, с новой силой вспыхивают земные привязанности, и  те, кого мы должны потерять навеки, становятся нам особенно дороги.    

— Слава  богу, дитя мое, хоть ты избежала их смертоносных пуль! — воскликнул  сержант; он говорил без труда и, как видно, не испытывал при этом боли. —  Расскажи, Следопыт, как приключилась эта беда.    

— Эх,  сержант! Это ты правильно сказал, что беда. Что нас предали и донесли  неприятелю, где находится пост, так же верно, мне думается, как то, что  блокгауз пока наш. Но…    

— Майор  Дункан был прав, — прервал его Дунхем, положив руку на плечо Следопыту.    

— Только  не в том смысле, в каком ты думаешь, сержант, только не в том смысле. Нет, нет.  По крайней мере я так считаю. Я знаю, природа слаба — человеческая природа, я  имею в виду, — и что какой бы у нас ни был цвет кожи, красный ли, белый,  негоже хвалиться своими достоинствами, но готов руку дать на отсечение, что на  всей границе нет и не было парня честнее и благороднее Джаспера  Уэстерна, — Да благословит вас за это бог. Следопыт! — вырвалось у  Мэйбл, и от полноты чувств слезы хлынули у нее из глаз. — Да благословит  вас бог! Честный обязан заступаться за честного, храбрый — никогда не покидать  храброго.    

Сержант  с тревогой смотрел на дочь, пока та не закрыла лицо передником, чтобы скрыть  свои слезы, потом вопросительно взглянул на проводника. Но мужественные черты  Следопыта выражали лишь обычную искренность, прямоту и честность, и сержант  знаком велел ему продолжать.    

— Ты  помнишь место, где я и Змей расстались с тобой, сержант, — продолжал  Следопыт, — о том, что было раньше, нечего говорить. Поздно теперь  раскаиваться, что сделано, то сделано; но, думаю, останься я с лодками, всего  этого не произошло бы! Хороших проводников много, почему им не быть, но ведь  природа одаривает не каждого, гак что среди хороших должны быть и лучшие.  Бедный Джильберт, который меня заменил, надо думать, дорого поплатился за свою  ошибку.    

— Он  был убит наповал, — упавшим голосом ответил сержант. — Все мы  поплатились за свои ошибки!    

— Нет,  нет, сержант, это тебе не в укор сказано, никто лучше тебя не смог бы  командовать вылазкой. Лихо вы их окружили! А как ты повел свою шлюпку прямо на  их гаубицу, — самому Лунди не грех бы у тебя поучиться.    

Глаза  сержанта засияли, и на лице его даже появилось выражение победного торжества.  Правда, торжество это было в меру одержанной им скромной победы.    

— Да,  это было неплохо сделано, друг мой, — согласился он, — мы штурмом  взяли их носовой бруствер.    

— Это  было замечательно сделано, сержант, хотя боюсь, что, когда все станет известно,  окажется, что негодяи вернули свою гаубицу. Но ничего, ничего, крепись,  сержант, старайся выбросить из головы все плохое и думай только о хорошем. И  жизнь нас этому учит и вера. Если враг овладел гаубицей, он вернул лишь то, что  принадлежало ему раньше, и помешать ему мы были не в силах. Но блокгауз они еще  не захватили и вряд ли его возьмут, разве только подпалят его ночью. Так вот,  сержант, с Великим Змеем мы расстались на реке, милях в десяти отсюда; даже  когда подходишь к своему лагерю, и то надо принимать меры предосторожности. Что  сталось с Чингачгуком, я не знаю; Мэйбл вот говорит, он здесь поблизости, и я  не сомневаюсь, что благородный делавар выполняет свой долг, хоть мы сейчас не  знаем, где он. Помяни мое слово, сержант, он еще докажет свою ловкость и  мужество и придет нам на помощь в самую трудную для нас минуту. О, Змей —  мудрый и доблестный вождь, любой белый может позавидовать его достоинствам,  хотя, по правде сказать, ружье его бьет не так метко, как «оленебой». Так вот,  подходя к острову, я не увидел дыма и сразу насторожился, потому уж кто-кто, а  я-то знаю, что солдатам Пятьдесят пятого ввек не разложить бездымного костра,  сколько им ни тверди об опасности. Так что я был начеку, а тут еще наткнулся на  этого странного рыболова, как только что рассказывал Мэйбл, и все их адские  козни увидел как на ладони. Нечего говорить, сержант, прежде всего я подумал о  Мэйбл и, когда узнал, что она в блокгаузе, пробрался сюда, чтобы спастись или  умереть вместе с ней.    

Сержант  перевел благодарный взгляд со Следопыта на дочь, а Мэйбл, к своему изумлению,  почувствовала, что у нее упало сердце, хотя, казалось бы, в этот миг ее должна  была тревожить лишь судьба тяжелораненого отца. Сержант протянул ей руку, она  сжала ее в своих и поцеловала. Но, не в силах совладать с собой, опустилась на  колени у его ложа и громко разрыдалась.    

— Мэйбл, —  твердо произнес сержант, — на все воля божья. Нечего обманывать тебя и  себя: мое время пришло, и для меня большое утешение умереть, как подобает  солдату. Лунди не осудит меня, наш добрый Следопыт расскажет ему, как все  произошло. Ты помнишь наш последний разговор?    

— Нет,  отец, наверное, и мое время настало! — воскликнула Мэйбл, которой в ту  минуту казалось легче умереть. — Я не надеюсь на спасение, и самое лучшее  для Следопыта, пока не поздно, оставить нас и вернуться в форт с печальным  известием.    

— Мэйбл  Дунхем! — укоризненно произнес Следопыт, с нежностью взяв девушку за  руку. — Я этого не заслужил. Я знаю, что необразован, неотесан, неловок…    

— Следопыт!..    

— Ну-ну,  забудем об этом, вы не хотели меня обидеть, не могли такое подумать. Какой  смысл говорить о бегстве, когда сержанта нельзя трогать с места, а блокгауз  надо защищать любой ценой. Может быть. Лунди сообщат о нашем бедственном  положении, и он вышлет отряд нам на выручку.    

— Следопыт…  Мэйбл . — с трудом проговорил сержант; от боли, которую он тщетно старался  превозмочь, у него выступил на лбу холодный пот, — подойдите оба ко мне.  Между вами все сказано, надеюсь?    

— Не  говорите ничего, батюшка. Все будет так, как вы желаете.    

— Слава  богу! Дай мне твою руку, Мэйбл, — вот, возьми ее. Следопыт. Я не могу  иначе обручить вас. Я знаю, что ты будешь ей хорошим мужем. Не откладывайте  свадьбы из-за моей смерти; к осени в форт приедет священник, пусть он вас сразу  обвенчает. Шурин, если только он жив, пожелает вернуться на свой корабль, и  тогда Мэйбл останется без защитника. Мэйбл, твой муж был лучшим моим другом,  это послужит тебе хоть каким-то утешением.    

— Положись  на меня, сержант, — сказал Следопыт. — Предоставь это мне, я свято  выполню твою последнюю волю. Поверь, все будет сделано, как должно.    

— Я  всецело.., всецело полагаюсь на тебя, мой верный друг, и даю тебе право  действовать, как действовал бы сам. Мэйбл, дитя мое, дай мне напиться… Ты  никогда не пожалеешь об этой ночи. Да благословит тебя бог, доченька, да  благословит и защитит тебя бог!    

Нежность  отца до глубины души тронула чувствительную девушку, в этот миг ей казалось,  что даже церковный обряд не скрепит ее будущий союз с проводником более  священными узами. И все же невыносимая тяжесть давила ей сердце, и она сочла бы  великим благом умереть. Затем сержант прерывающимся голосом коротко рассказал,  что произошло после того, как они расстались со Следопытом и делаваром. Подул  попутный ветер, и вместо того, чтобы заночевать на острове, как предполагалось  раньше, он решил продолжать путь и добраться до поста в тот же вечер. Не  наскочи шлюпка у оконечности одного из ближних островов на мель, отряд подошел  бы незаметно и беды в какой-то мере удалось бы избежать, но, как видно, шум,  поднятый солдатами при высадке выдал их приближение неприятелю, и что успел  подготовиться к встрече. Хотя солдат и удивило отсутствие часового, они,  нисколько не подозревая об опасности, причалили и даже оставили оружие в  шлюпках чтобы выгрузить свои ранцы и провиант. Индейцы открыли огонь с такого  (низкого расстояния, что, несмотря на темень, он оказался губительным. Солдат  скосило всех до единого; правда, двое или трое потом все же поднялись и  скрылись куда-то. Четверо или пятеро были убиты наповал или, во всяком случае,  умерли от ран спустя несколько минут; однако индейцы, против своего  обыкновения, почему-то не кинулись снимать скальпы. Сержант Дунхем упал, как и  все, но он услышал голос Мэйбл, когда она выскочила из блокгауза. Этот  отчаянный возглас пробудил в нем отцовские чувства и придал ему силы доползти  до двери блокгауза и, опираясь на нее, приподняться.    

Окончив  свой несложный рассказ, сержант совершенно обессилел; он нуждался в покое.  Мэйбл со Следопытом ухаживали за ним, не смея больше тревожить его расспросами.  Следопыт воспользовался передышкой, чтобы взглянуть из бойниц и с крыши, что  делается на острове, и осмотреть с дюжину хранившихся в блокгаузе ружей;  отправляясь на вылазку, солдаты взяли с собой полковые мушкеты. Но Мэйбл ни на  мгновение не отходила от отца и, когда по его дыханию ей показалось, что он  уснул, опустилась на колени и стала молиться.    

В  блокгаузе воцарилось гнетущее безмолвие. Лишь наверху под мокасинами Следопыта  слегка поскрипывали половицы да время от времени раздавался стук приклада об  пол, это разведчик осматривал ружье, проверяя заряды и затравку, и только  хриплое дыхание раненого нарушало тишину. Мэйбл жаждала заговорить с отцом,  которого скоро потеряет навеки, но не решалась потревожить его сон. Однако  сержант Дунхем не спал, он пребывал в том состоянии, когда мир внезапно теряет  свою привлекательность, свои соблазны, свое могущество, и неведомое будущее  заполняет ум человека своими загадками, откровениями и необъятностью. Для  простого солдата сержант Дунхем был человеком высоконравственным, но он никогда  особенно не задумывался о смертном часе Если бы вокруг него кипел бой,  возможно, он так бы и умер в воинственном угаре; но здесь, в тиши почти  безлюдного здания, без возбуждающего грохота битвы, без ратного клича, которые  поддержали бы в нем искусственный подъем, без пьянящей надежды на победу, все  явления представали в их истинном свете и земная юдоль обретала свою подлинную  цену. Сержант все бы отдал за слово духовного напутствия, но не знал, кто бы  мог это сделать. Он подумал о Следопыте, но не полагался на его  осведомленность. Подумал о Мэйбл, но искать духовной поддержки у собственного  ребенка казалось ему противным природе. Тогда-то он и почувствовал великую  ответственность родителей перед детьми и ясно осознал, сколь мало выполнил свой  долг, передав чужим людям попечение о сиротке. В то время как все эти мысли  проносились в уме умирающего, Мэйбл, ловившая каждый его вздох, услышала вдруг  легкий стук в дверь. Думая, что это Чингачгук, она кинулась отпирать, отодвинула  два засова и, держа руку на третьем, спросила, кто там. В ответ послышался  голос дяди, умолявшего впустить его. Не колеблясь ни мгновения, она отворила  Кэпу дверь. Едва он переступил через порог блокгауза, как Мэйбл быстро ее  захлопнула и заперла: она уже успела наловчиться и теперь легко справлялась с  этой обязанностью Увидев безнадежное состояние зятя и поняв, что Мэйбл и сам он  в безопасности, грубый моряк расчувствовался до слез. Свое появление он  объяснил тем, что индейцы не очень-то его стерегли; они считали своих пленных  мертвецки пьяными, потому что усердно накачивали его и квартирмейстера ромом,  чтобы они не могли ввязаться в бой, когда прибудет отряд. Мюр спал или  притворялся спящим, а Кэп, лишь только раздались выстрелы, спрятался в кустах. Найдя  пирогу Следопыта, он добрался в ней до блокгауза с благим намерением забрать  племянницу и с ней бежать. Незачем говорить, что, увидев, в каком состоянии  сержант, и убедившись, сколь надежен блокгауз, он отказался от своего  первоначального плана.    

— На  самый худой конец, мастер Следопыт, — сказал он, — сдадимся — это  даст нам право на пощаду. Мужское наше достоинство обязывает нас продержаться  какой-то срок, а долг по отношению к самим себе требует спустить флаг, когда  представится возможность выторговать наилучшие условия. Я это и предлагал  мистеру Мюру, когда нас захватили минги, которых вы совершенно справедливо  честите бродягами, — более подлых бродяг я не видывал на свете…    

— Так  вы их раскусили! — перебил Следопыт, который с такой же готовностью ругал  мингов, с какой расхваливал своих друзей. — Вот если б вы попали в плен к  делаварам, вы бы узнали разницу.    

— Ах,  по мне, все они на один покрой, мерзавцы что с кормы, что с носу, за  исключением, разумеется, нашего друга Змея — тот просто джентльмен для индейца.  Когда дикари напали на остров, подстрелив капрала Мак-Нэба и солдат, словно  зайцев, лейтенант Мюр и я спрятались в пещере — их тут в скалах полным-полно,  настоящие кротовые норы, только геологические, прорытые водой, как объяснил мне  лейтенант. — и засели там, как два заговорщика в трюме, пока голод не  вынудил нас сдаться. Что ни говори, а брюхо — основа основ человеческой натуры.  Я предлагал квартирмейстеру поставить свои условия, потому, как ни плохо было в  пещере, мы могли бы все же продержаться там час-другой, но он отказался,  говоря, что мошенники не сдержат слова, если кого-нибудь из них ранят, поэтому  не нужно никаких условий. А сдаться я согласился по двум причинам: во-первых,  потому, что все равно можно было сказать, что мы уже сдались: как говорится,  раз спустился в трюм — значит, сдал корабль; а во-вторых, потому, что у нас в  желудке сидел куда более свирепый враг, чем на палубе, — таких схваток я  никогда еще не испытывал. Голод — чертовское обстоятельство, как подтвердит  всякий человек, у которого двое суток маковой росинки во рту не было.    

— Дядюшка,  бедный отец ведь серьезно, очень серьезно ранен, — печально и укоризненно  произнесла Мэйбл.    

— Правда,  Магни, правда! Я посижу с ним и постараюсь как могу его утешить. Дверь хорошо  заперта, девочка? Для такого разговора душа должна быть спокойна.    

— Не  враги нам сейчас страшны, судьба уготовила нам более тяжкий удар.    

— Тогда,  Магни, ступай на верхнюю палубу и постарайся взять себя в руки. А Следопыт  пусть поднимется наверх и оглядится с салинга. Твой отец, может быть, желает  сказать мне что-нибудь с глазу на глаз, так что лучше оставить нас вдвоем. Это  нелегкая обязанность, и мне, несведущему в таких делах, при других будет  неловко.    

Хотя  Мэйбл и не могла себе представить, что дядюшка способен исповедовать  умирающего, но, раз он сказал, значит, просьба его, по-видимому, обоснованна, и  она согласилась. Следопыт уже поднялся на крышу, чтобы оглядеться, и Кэп со  своим зятем остались наедине. Старый моряк уселся подле сержанта и со всей  серьезностью предложил ему покаяться в грехах. Воспользовавшись наступившим  молчанием, Кэп обдумывал содержание своей речи.    

— Должен  заявить, сержант Дунхем, — изрек наконец Кэп со свойственной ему  чудаковатой манерой выражаться, — что в этой злосчастной высадке допущены были  серьезные промахи, и так как в такую минуту надлежит говорить правду и одну  только, правду, я считаю своим долгом напрямик это сказать. Короче говоря,  сержант, тут не может существовать двух мнений, я, хоть и не пехотинец, а  моряк, и то заметил эти просчеты; чтобы их увидеть, никаких особых знаний не  требуется.    

— Что  поделаешь, брат Кэп! — слабым голосом ответил сержант. — Что было, то  было. Делу теперь не поможешь, слишком поздно.    

— Верно,  брат Дунхем, но покаяться не поздно. Святое Писание нас учит, что каяться  никогда не поздно, и я всегда слышал, что делается это на смертном одре. Если у  тебя что на совести, сержант, не бойся, выкладывай, ведь ты открываешься другу.  Ты был мужем моей родной сестры, а бедная маленькая Магни дочь ей. Живой или  мертвый — ты всегда останешься для меня братом. Чертовски досадно, что ты не  бросил якорь где-нибудь поодаль и не выслал вперед пирогу на разведку, тогда и  отряд твои остался бы цел, и мы бы, может, спаслись. Что ж, сержант, все мы  рано или поздно помрем, так что не отчаивайся; и если ты нас маленько  опередишь, все равно все мы там будем. Да, да, пусть это тебя немного  утешит, — Все это я знаю, брат Кэп, и надеюсь встретить смерть, как  подобает солдату, но вот бедная Мэйбл…    

— Н-да,  эта баржа тяжеловата, понимаю, но ведь ты не захочешь взять ее на буксир, даже  если б и мог, сержант, так ,что постарайся отдать концы поспокойней — это  облегчит расставание. Мэйбл девушка хорошая, вся в покойницу мать, то бишь, в  мою сестру, и я позабочусь подыскать ее дочери хорошего мужа, конечно, если  только мы сохраним наши жизни и скальпы, потому что вряд ли найдется охотник  вступить в скальпированную семью.    

— Девочка  уже помолвлена, брат, она выйдет замуж за Следопыта.    

— Что  ж, брат Дунхем, у всякого свои понятия и свой взгляд на вещи, но мне думается,  что этот брак Мэйбл вовсе не по душе. Я ничего не имею против возраста  Следопыта, я не из тех, кто считает, будто только желторотые юнцы могут  составить счастье девушки; если на то пошло, я предпочел бы ей в мужья человека  этак лет пятидесяти; однако между мужем и женой не должно быть обстоятельств,  делающих их несчастными. Обстоятельства разрушают брак, и одно такое обстоятельство  заключается в том, что Следопыт круглый невежда по сравнению с племянницей. Ты  ее мало видел, сержант, и не представляешь себе, какая она ученая, но, если б  она перед тобой не робела и выкладывала свою образованность, как перед прочими,  ты бы увидел, что мало найдется школьных учителей, которые могли бы за ней  угнаться.    

— Она  хорошая девочка, добрая и хорошая девочка, — прослезившись, прошептал  сержант, — несчастье мое, что мне мало пришлось побыть с ней.    

— Очень  даже хорошая девочка и слишком много знает для бедного Следопыта. Он человек  неглупый и по-своему опытный, но столько же смыслит в житейских делах, сколько  ты в сферической тригонометрии.    

— Ах,  брат Кэп, если бы Следопыт был с нами, этого несчастья не случилось бы!    

— Весьма  возможно. Даже его злейший враг не станет отрицать, что он превосходный проводник.  Но, если говорить начистоту, ты сам спустя рукава командовал высадкой: тебе бы  надо лечь в дрейф, не доходя до гавани, и послать на разведку пироги, как я  тебе уже говорил. Вот и кайся теперь, а говорю я об этом потому, что в таких  случаях следует говорить правду.    

— Я  дорого поплатился за свои ошибки, брат, и очень боюсь, что от этого пострадает  бедная Мэйбл. Но все же, думается мне, нас не постигла бы такая беда, если бы  нас не предали. Боюсь, брат, что Джаспер — Пресная Вода вел двойную игру!    

— И  я так думаю. Рано или поздно пресноводная жизнь непременно подмоет нравственные  устои человека. Мы с лейтенантом Мюром толковали об этом, когда лежали в пещере  здесь на острове, и оба пришли к убеждению, что только из-за измены Джаспера  попали в такой дурацкий переплет. Но теперь тебе лучше собраться с мыслями,  сержант, и подумать о другом. Когда корабль входит в незнакомую гавань,  благоразумнее подумать, как стать на якорь, чем перебирать все события,  приключившиеся в пути; на то имеется вахтенный журнал, куда все заносится, и  что там вписано, будет говорить «за» или «против» нас… А вот и Следопыт!  Что-нибудь на горизонте, вы мчитесь по лестнице, как индеец за скальпом?    

Проводник  приложил палец к губам и поманил к себе Кэпа.    

— Нужно  действовать осторожно и смело, — сказал он, понизив голос. — Эти гады  всерьез решили поджечь блокгауз, теперь он им уже ни к чему. Я слышал, как  бродяга Разящая Стрела подстрекал их сделать свое черное дело нынче ночью.  Приготовимся, Соленая Вода, и всыплем им как следует. На наше счастье, в  блокгаузе припасено бочек пять воды, а это при осаде много значит. К тому же  наш верный друг Змей на свободе; не может быть, чтобы он нам не помог.    

Кэп, не  дожидаясь второго приглашения, на цыпочках последовал за Следопытом в верхнюю  комнату, а Мэйбл заняла его место у изголовья отца. Убрав свечу, чтобы не  подставить себя под предательский выстрел индейцев. Следопыт открыл одну из  бойниц и, приблизившись к прорези, ждал оклика. Наконец голос Мюра прервал  наступившую тишину.    

— Мастер  Следопыт, — крикнул шотландец. — С вами желает вступить в переговоры  друг. Можете смело подойти к бойнице — пока вы беседуете с офицером Пятьдесят  пятого полка, вам нечего опасаться.    

— Что  вам угодно, квартирмейстер, что вам угодно Я знаю Пятьдесят пятый полк и считаю  его храбрым полком, хотя вообще-то питаю склонность к Шестидесятому, а  делаваров предпочитаю тому и другому. Так чего же вы хотите, квартирмейстер?  Должно быть, уж очень срочное поручение привело вас сюда, под блокгауз, в такую  позднюю пору, хоть вы и знаете, что тут «оленебой» — Но вы же не причините  вреда другу, Следопыт, и потому я уверен в своей безопасности. Вы человек  рассудительный и своей храбростью стяжали себе такую славу на границе, что вам  незачем идти на безрассудный риск. Сами понимаете, любезный, что в безвыходном  положении более похвально сдаться добровольно, нежели упорствовать наперекор  законам войны. Неприятель слишком силен, мой храбрый друг, и я пришел  посоветовать вам сдать блокгауз при условии, что с вами обойдутся, как с  военнопленными.    

— Благодарю  вас за ваш бесценный совет, квартирмейстер, тем более что он ничего не стоит.  Но не в моей натуре сдавать укрепление, пока там имеются в достатке и пища и  вода.    

— О,  я никогда не стал бы отговаривать вас от столь мужественного решения если б  видел малейшую возможность его выполнить. Но ведь вы знаете, что мастер Кэп  пал!…    

— Ничего  подобного! — гаркнул тот, о ком шла речь, из другой бойницы — Не только не  пал, но, как видите, поднялся на это вот укрепление и отнюдь, пока это от меня  зависит, не расположен опять доверить свои кудри таким цирюльникам Я считаю  блокгауз весьма добротным обстоятельством и намерен им воспользоваться.    

— Если  это не голос выходца с того света, — ответил Мюр, — я очень рад его  слышать, потому что все мы считав, что достойный моряк погиб в последней  перепалке. Но, мастер Следопыт, хотя вы и наслаждаетесь обществом вашего друга  Кэпа, а это действительно великое удовольствие, судя по тем двум дням и ночи,  что я провел с ним в пещере, мы потеряли сержанта Дунхема — его убили вместе со  всеми храбрецами, участниками вылазки. Лунди настоял на том, чтобы он  командовав, хотя было бы разумнее и приличнее послать офицера, а не рядового.  Тем не менее Дунхем был храбрым солдатом, и его памяти отдадут должное. Словом,  все мы не щадили себя, а большего не скажешь даже о принце Евгении, герцоге  Мальборо или о самом великом графе Стэре.    

— Ошибаетесь,  квартирмейстер, опять-таки ошибаетесь. — ответил Следопыт, прибегая к хитрости,  чтобы приумножить силы гарнизона. — Сержант в блокгаузе, где, можно  сказать, теперь в сборе вся семья.    

— Что  ж, рад это слышать, потому что мы считали сержанта погибшим Но, если очаровательная  Мэйбл все еще в блокгаузе, пусть, ради всего святого, уходит оттуда, и как  можно скорее потому что враг намерен поджечь здание. Вы ведь знаете силу этой  грозной стихии и, сдав укрепление, которое немыслимо защитить, скорее  оправдаете свою славу чем если обречете себя и своих товарищей на бессмысленную  гибель.    

— Мне  знакома сила этой грозной стихии, как вы выражаетесь, квартирмейстер, и мне  незачем в этот поздний час объяснять, что огонь можно использовать не только на  едоку похлебки. Но я не сомневаюсь в том что и вы слышали о грозной силе  «оленебоя», и всякий, кто попытается подвалить кучу хвороста к этим стенам,  отведает его свинца. А что касается стрел, то ими здание не зажжешь, кровля  блокгауза крыта не дранкой, а толстыми сырыми бревнами, и воды у нас вдоволь. К  тому же как вы знаете крыша плоская, гак что по ней можно ходите, и, пока есть  вода нам нечего бояться квартирмейстер Я человек смирный, когда меня не  трогают, но того, кто попытается поджечь над моей головой крышу, я заставлю  погасить огонь его же кровью.    

— Это  все романтическая болтовня, Следопыт, как вы сами, признаете если трезво  оценить обстановку. Я надеюсь вы не станете отрицать преданность и отвагу  Пятьдесят пятого пока, так вот, я совершенно убежден, что военный совет в  данных условиях вынес бы решение о немедленной капитуляции. Нет, нет. Следопыт,  никому не нужное молодечество столь же мало походит на храбрость Уоллеса или  Брюса как Олбани на Гудзоне на город Эдинбург.    

— Поскольку  мы оба очевидно, остаемся при своем мнении, квартирмейстер разговаривать нам  дальше бесполезно Если притаившиеся позади вас гады хотят приступить к  выполнению своею дьявольского замысла, незачем откладывать. Пусть себе жгут  дерево, а я буду жечь порох. Будь я индейцем, я бы, вероятно не хуже их  бахвалился на костре, но так как я и от природы и по складу характера белый, то  более склонен действовать, чем болтать. А вы, как офицер его величества,  наговорили достаточно, и, если всех нас сожгут, никто не будет на вас в  претензии.    

— И  вы, Следопыт, решитесь подвергнуть Мэйбл, прелестную Мэйбл, такой опасности!    

— Мэйбл  Дунхем ухаживает за раненым отцом, и господь бог защитит набожную девушку. Ни  один волос не упадет с ее головы, пока рука моя тверда и глаз верен; и, хотя  вы, как видно, доверяете мингам, мистер Мюр, я им ни нисколечко не верю. Вы  связались с отъявленным мошенником, тускаророй, у которого хитрости и злобы  хватит на то, чтобы совратить целое племя, хотя боюсь, что минги и до того, как  с ним спутались, были испорчены до мозга костей. Но довольно. Пусть каждый  действует по своему разумению и способностям.    

Во время  этого разговора Следопыт, остерегаясь предательской пули, держался подальше от  амбразуры и теперь предложил Кэпу подняться на крышу, чтобы подготовиться к  первому натиску противника. Хотя моряк взобрался туда достаточно быстро, он  обнаружил по меньшей мере с десяток торчащих в бревнах зажженных стрел. Поляна  вокруг блокгауза огласилась криками и воем неприятеля. Сразу затем последовал  ружейный залп, и пули защелкали о бревна, свидетельствуя, что сражение началось  не на шутку.    

Но эти  звуки не устрашили ни Следопыта, ни Кэпа, а Мэйбл была настолько поглощена  своим горем, что ей было не до страха. К тому же она обладала достаточным  здравым смыслом, чтобы понимать значение укреплений и оценивать их по  достоинству.    

Что  касается сержанта, то знакомые звуки пробудили его к жизни, и Мэйбл больно было  видеть, как у отца, прислушивающегося к шуму боя, загораются остекленевшие  глаза и кровь приливает к бледным щекам. Тут только Мэйбл поняла, что он  бредит.    

— Пехота,  вперед! — бормотал он. — Гренадеры, готовьсь! Как они посмели напасть  на форт! Почему молчит артиллерия?    

В это  мгновение в тишине ночи прогрохотал пушечный выстрел. В верхнем помещении, куда  угодил снаряд, послышался треск рушащихся балок, и весь блокгауз сотрясся до  основания. Бомба едва не задела Следопыта, и, когда она взорвалась, Мэйбл  закричала; она решила, что снесло весь верх и дядя со Следопытом погибли. К  довершению ее ужаса, сержант завопил:    

— Огонь!..    

— Мэйбл! —  закричал Следопыт, просунув голову в люк. — Сразу видать работу мингов:  много шуму, мало толку. Бродяги захватили гаубицу, которую мы отняли у  французов, и выстрелили в блокгауз: на наше счастье, они извели единственный  снаряд, так что теперь им пушка бесполезна. Бомба только разбросала запасы на  чердаке, но никого не поранила. Ваш дядюшка все еще на крыше, а я так часто  бывал под обстрелом, что меня никакой гаубицей не запугаешь, да еще если она в  руках индейцев.    

Мэйбл  пролепетала слова благодарности и снова сосредоточила свое внимание на отце,  отчаянным усилиям которого подняться препятствовала лишь крайняя слабость. В  последовавшие затем минуты она настолько была поглощена заботами о раненом, что  едва ли даже слышала поднявшийся вдруг гвалт. А вокруг стоял такой шум и гам,  что, не будь мысли девушки заняты другим, они скорее оглушили бы ее, чем  встревожили.    

Кэп  сохранял поразительное хладнокровие. Правда, теперь он проникся глубоким и  всевозрастающим почтением к способностям дикарей и даже готов был признать  могущество Пресной Воды, но ужас его перед индейцами больше проистекал от  мысли, что с него сдерут скальп и начнут мучить, чем от малодушного страха  смерти. Кроме того, он находился если не на борту корабля, то на палубе дома и,  понимая, что опасность быть взятым на абордаж вряд ли ему угрожает, носился по  крыше, нимало не думая о себе, с легкомысленным бесстрашием, которое Следопыт,  знай он о его безрассудстве, первый бы осудил. Вместо того чтобы искать укрытия,  как это принято в боях с индейцами, Кэп появлялся то на одном, то на другом  конце крыши, окатывая ее водой с деловитой невозмутимостью матроса, убирающего  паруса в морском бою. Именно его поведение и вызвало такой шум среди  осаждающих: не привыкшие к тому, чтобы враг столь явно пренебрегал опасностью,  индейцы, приметив Кэпа, голосили, как свора гончих, завидевших лису. Он был  словно заколдован от пуль, они так и свистели вокруг него и даже в нескольких  местах опалили одежду, но ни одна его даже не задела. Когда бомба угодила в  чердачную балку, старый моряк, отбросив ведро, троекратно прокричал «ура» и  стал крутить над головой своей треуголкой. За этим-то героическим деянием и  застиг его взрыв. Сей своеобразный подвиг, вероятно, и спас ему жизнь, потому  что с этой минуты индейцы, единодушно решив, что «Соленая Вода спятил»,  перестали в него стрелять и даже пускать зажженные стрелы: по непонятному  великодушию дикари никогда не поднимают руку на безумных.    

Следопыт  вел себя совсем иначе. Все его действия в силу приобретенного опыта и привычной  осторожности были точно рассчитаны. Он держался вдали от бойниц, и место,  избранное им для наблюдения, было вне досягаемости пуль. Знаменитому проводнику  не раз случалось участвовать в смелых операциях. Рассказывали, что однажды  индейцы привязали его к столбу, чтобы сжечь, и он, не дрогнув, снес жестокие  пытки и надругательства свирепых и изобретательных дикарей. По всей границе,  всюду, где только ни обитали и ни сражались люди, ходили легенды о подвигах,  хладнокровии и отваге Следопыта. Но на этот раз сторонний наблюдатель,  незнакомый с его прошлым и репутацией, мог бы принять такую чрезмерную  осторожность и заботу о самосохранении за обыкновенную трусость. Однако  подобная оценка была бы неверна. Следопыт думал о Мэйбл, о том, что ждет  несчастную девушку, если его убьют. Но эта мысль лишь заставляла его быстрее  соображать, не изменяя своей обычной осторожности. Как всякий истинно храбрый  человек, он не задавался вопросом, как истолкуют его поступки окружающие.  Действуя в трудную минуту с мудростью змеи, он вместе с тем был простодушен,  как дитя.    

Первые  десять минут осады Следопыт ни разу даже не оторвал ружейного приклада от пола,  разве только когда менял положение, а так как он сам участвовал в захвате  гаубицы, то ему было известно, что у дикарей нет другой бомбы, помимо  обнаруженной отрядом в стволе пушки. Поэтому у него не было никаких причин  опасаться огня нападающих, разве что в бойницу залетит какая-нибудь шальная  пуля. Раза два это случалось, но пули попадали под таким углом, что, пока  индейцы держались вблизи здания, они не могли причинить никакого вреда, а с  большого расстояния Шанс попадания был не более одного на сто. Но, когда  Следопыт услышал топот обутых в мокасины ног и треск сучьев, которые индейцы  стаскивали к стенам блокгауза, он понял, что они опять собираются подпалить  вышку. Он вызвал Кэпа с крыши, где всякая опасность миновала, и указал ему на  бойницу, возле которой старый моряк должен был стоять наготове с водой.    

Человек  менее опытный, чем наш герой, конечно, поспешил бы пресечь опасную затею индейцев  и преждевременно прибег бы к оружию. Следопыт же поступил не так. Цель его  заключалась не только в том, чтобы погасить огонь, которого он не очень-то  страшился, но и проучить врага: заставить индейцев весь остаток ночи держаться  на почтительном расстоянии от блокгауза. Но для этого надо было подождать, пока  свет костра даст ему возможность как следует прицелиться и бить без промаха.  Поэтому он позволил ирокезам беспрепятственно набрать валежник, сложить его в  кучу у блокгауза, поджечь и :вернуться в кусты. Единственное, что было  разрешено Кэпу, — это подкатить бочку с водой к бойнице над самым костром  с тем, чтобы в нужную минуту вода была под рукой. Однако пора эта настала, по  мнению Следопыта, только когда вспыхнувшее пламя озарило окружающие кусты и  острый, наметанный глаз проводника ясно различил силуэты трех-четырех дикарей,  следивших за тем, как занимается огонь, с холодным бесстрастием людей,  привыкших равнодушно наблюдать человеческие страдания. Лишь тогда Следопыт  заговорил.    

— Вы  готовы, дружище Кэп? — спросил он. — Огонь уже выбивается из щели, и  хотя сырые бревна не вспыхивают, как некоторые раздражительные люди, но кто  поручится, что они не загорятся, если их хорошенько подогреть. Бочонок у вас  наготове? Проверьте, над той ли он бойницей, чтобы ни одной капли зря не  пролить.    

— Есть! —  отвечал Кэп, как обычно говорят флотские.    

— Тогда  ждите сигнала. Никогда не следует горячиться в критическую минуту и безрассудно  лезть в бой. Ждите сигнала.    

Отдавая  эти распоряжения. Следопыт, видя, что наступает время действовать, готовился и  сам. Он приложил к плечу «оленебой», прицелился и выстрелил. Все это заняло не  более нескольких секунд, и, только убрав из амбразуры ружье, он выглянул.    

— Одной  гадиной меньше, — пробормотал про себя Следопыт. — Ты, безжалостная  скотина, уже как-то мне попадался! Ну что ж, поступил по своим способностям, по  способностям и получил! Уложу-ка я еще одного подлеца, и хватит с меня на  сегодня. На рассвете, может быть, работенка будет пожарче.    

Разговаривая  сам с собой, Следопыт заряжал ружье, а когда замолк, на земле корчился еще один  индеец. Этого и в самом деле оказалось достаточно притаившаяся в кустах ватага,  в ожидании третьего удара карающей десницы, не зная, кто на виду, а кто нет,  разбежалась в поисках более надежного укрытия.    

— Ну,  а теперь заливай, мастер Кэп, — бросил Следопыт. — Я поставил свое  тавро на этих подлецах, и нынешнюю ночь нам нечего опасаться огня — Берегись,  ошпарю! — закричал Кэп, опрокидывая бочку так ловко, что сразу залил  огонь.    

На том и  закончился этот необыкновенный бой, и остаток ночи прошел спокойно. Следопыт и  Кэп дежурили по очереди, но ни один из них по-настоящему не спал. Да они  особенно и не нуждались в сне, так как оба привыкли к длительному бодрствованию.  Следопыт, тот в иную пору, казалось, был просто нечувствителен к голоду и  жажде, и никакая усталость его не брала.    

Дежуря у  ложа отца, Мэйбл постепенно начинала понимать, насколько счастье в этом мире  иллюзорно. Собственно, она и прежде жила без отца и связь ее с единственным  родным человеком была скорее воображаемой, чем реальной, а теперь, когда ей  предстояло потерять его, ей казалось, что со смертью родителя мир совсем  опустеет и она никогда уже не будет счастлива.    

 Глава 25    

     

Был ночью  ветер, грозен и могуч,     

И падал  дождь потоками с небес,     

Но вот  сверкает солнца первый луч,     

И птичий  щебет оглашает лес.     

Вордсворт    

     

На  рассвете Следопыт и Кэп опять поднялись на крышу, чтобы еще раз осмотреть  остров. Вокруг плоской кровли блокгауза шел низкий парапет, служивший надежной  защитой для стоявших на ней людей и устроенный для того, чтобы можно было  стрелять поверх него из укрытия. Из-за этой невысокой, но весьма прочной ограды  обоим наблюдателям был хорошо виден остров и почти все ведущие к нему протоки;  они не могли разглядеть только то, что было скрыто кустарником. С юга все еще  дул, сильный ветер, и река, кое-где зеленая и сердитая, бурлила, хотя шквал  ослабел и вода больше не пенилась. Островок имел форму почти правильного овала,  вытянутого с востока на запад. Поэтому, двигаясь по омывающим его протокам,  любое судне благодаря различным течениям и направлениям ветра могло идти с  надутыми парусами. Кэп это сразу понял и объяснил Следопыту, они оба надеялись  теперь только на помощь из Осуиго. И вот они стояли, тревожно озираясь по сторонам,  как вдруг Кэп громко и радостно воскликнул:    

— Парус!    

Следопыт  быстро обернулся в ту сторону, куда смотрел старый моряк, и заметил предмет, вызвавший  его восторг. С возвышения, где они стояли, ближайшие низкие острова были видны  как на ладони, и сквозь кусты, окаймлявшие берег острова, расположенного к  юго-западу от них, мелькал парус. Судно шло, как говорят моряки, с малой  парусностью, но ветер гнал его с быстротой скачущей во весь опор лошади, и  белый парус пробегал в просветах зелени, словно летящее по небу облако.    

— Нет,  это не может быть Джаспер, — разочарованно проговорил Следопыт, не узнав  куттера своего друга в этом несущемся корабле. — Нет, нет, парень  опаздывает, Это судно французы посылают на помощь своим друзьям, распроклятым  мингам.    

— Ну,  уж на сей раз, дружище Следопыт, вы промахнулись как никогда, — возразил  Кэп, нисколько не утративший в этом критическом положении обычной  самоуверенности. — Пресная вода или соленая, но это верхний угол грота  «Резвого», он скроен более узким клином, чем полагается, да и гафель у него  вздернут. Хоть и надо признать, что стоит он совсем недурно, но гафель все-таки  вздернут.    

— Правду  сказать, ничего я тут не разберу, — ответил Следопыт, для которого даже  одни эти названия были китайской грамотой.    

— Как  же так! Удивительно, а я-то думал, что от ваших глаз ничто не укроется. Но мне  этот грот и этот гафель хорошо знакомы. Должен признаться, мой друг, что на  вашем месте я бы опасался, не слабеют ли у меня глаза.    

— Раз  Джаспер и вправду здесь, опасаться вообще нечего. Еще восемь или десять часов  мм вполне продержимся в блокгаузе даже против всего отродья мингов, а если наш  отход будет еще прикрывать Пресная Вода, то я не вижу причины отчаиваться.  Только бы парень не попал на берегу в засаду, как сержант!    

— В  этом-то и вся загвоздка. Надо было условиться о сигналах, показать буями  якорную стоянку. Не мешало бы даже устроить карантинный пост или лазарет, когда  бы только мы могли заставить этих мингов уважать законы. Если, как вы говорите,  этот молодец подойдет близко к острову, мы можем считать куттер погибшим. И  вдобавок, мастер Следопыт, вело этот самый Джаспер, может быть, скорее тайный  союзник французов, нежели наш друг. Мне известно, что сержант именно так на  него и смотрит, и, признаться, все это дело смахивает на предательство.    

— Вскоре  мы все узнаем, вскоре мы все узнаем, мастер Кэп. Вот куттер уже показался из-за  соседнего островка, и через пять минут все станет ясно. Но было бы неплохо  предостеречь мальчика каким-нибудь знаком. Не годится, чтобы он попал в  западню, а мы его никак не предупредили.    

Однако  ни Следопыт, ни Кэп, встревоженные и растерявшиеся, так и не попытались подать  Джасперу какой-нибудь сигнал. Да и как могли бы они это сделать? «Резвый» так  быстро летел по протоке с наветренной стороны острова, оставляя пенистый след,  что для этого не оставалось времени; да и на борту куттера не было никого, кто  мог бы увидеть сигнал; никто не стоял даже у руля, хотя «Резвый», несмотря на  быстрый ход, двигался точным курсом.    

Кэп  застыл в безмолвном восхищении перед этим необыкновенным зрелищем. Но, когда  «Резвый» подошел ближе, опытный глаз моряка обнаружил, что штурвал приводится в  движение невидимым рулевым при помощи штуртросов. Вскоре тайна объяснилась  команда куттера залегла за его довольно высокими бортами, Следопыт выслушал  объяснение своего товарища и огорченно покачал головой, — значит, на  куттере находился только его маленький экипаж.    

— Это  доказывает, что Змей не добрался до Осуиго, — сказал он, — и нам  нечего ждать подмоги из крепости. Надеюсь. Лунди не взбрело в голову заменить  Джаспера кем-нибудь другим — ведь в таком трудном деле Джаспер Уэстерн один  стоит целою отряда. Мы втроем, мастер Кэп, должны будем храбро обороняться; вы,  как моряк, наладите связь с куттером; Джаспер, для которого озеро что дом  родной, будет действовать на воде, а мне с моими способностями, такими же, как  у любого минга, мне уж вы поручите все остальное. Я говорю, мы будем  мужественно сражаться за Мэйбл.    

— Эго  наш долг, и мы его выполним! — горячо отвечал Кэп, с восходом солнца  несколько успокоившийся за целость своего скальпа — Одним обстоятельством я  считаю появление «Резвого», а вторым — предположение, что Пресная Вода все-таки  окажется честным. Джаспер, видно, парень осторожный, он держится на почтительном  расстоянии от острова и, кажется, решил разведать, что здесь делается, прежде  чем причалить.    

— Смотрите,  смотрите! — взволнованно закричал Следопыт. — Вот пирога Змея на  палубе «Резвого». Вождь попал на борт куттера и, без сомнения, точно сообщил им  о нашем положении. Делавар — это не то что минг, он либо расскажет все как оно  есть, либо вообще промолчит.    

Следопыт  был склонен считать всех делаваров добродетельными, а всех мингов — негодяями.  Это уже должно быть известно читателю. Проводник высоко ставил правдивость  первых, а о последних думал так же, как наиболее наблюдательные и разумные люди  в, нашей стране склонны думать о некоторых наших писаках, изолгавшихся до такой  степени, что им уже никто не верит, даже когда они из кожи вон лезут, стараясь  говорить правду.    

— Но  эта пирога, может быть, принадлежит куттеру, — заметил придирчивый  моряк. — На борту :у этого чертова малого была пирога, когда он  отплыл, — Верно, друг Кэп, но если вы узнаете свои паруса и мачты по  гротам и гафелям, то я, прожив столько времени на границе, узнаю пироги и  тропы. Вы замечаете новый парус, а я — свежую кору, из которой сделана пирога.  Это пирога Великого Змея. Благородный человек! Едва увидев, что блокгауз  осажден, он поспешил в гарнизон, по пути встретился с «Резвым» и, рассказав там  обо всем, привел куттер сюда, нам на выручку. Дал бы бог, чтобы вел его Джаспер  Уэстерн!    

— Да,  да, это было бы кстати. Изменник или честный человек, парень ловко справился с  ураганом, это надо признать.    

— И  при переправе через водопад! — сказал Следопыт, слегка поддав своему  собеседнику локтем в бок и заливаясь своим беззвучным, добродушным  смехом. — Надо отдать мальчику справедливость, даже если он собственными  руками снимет скальпы со всех нас.    

«Резвый»  подошел уже так близко, что Кэпу было не до споров. Пейзаж был в ту Минуту  настолько своеобразным, что его стоит описать подробнее: тогда читатель  составит себе более точное представление о картине, которую мы хотим  нарисовать. Буря все еще не утихла. Деревья потоньше гнулись, как бы стремясь  коснуться вершинами земли, а вой ветра среди ветвей напоминал отдаленный грохот  катящихся колесниц.    

Листья,  которые в это время года легко опадают, тучами носились в воздухе и, подобно  стаям птиц, перелетали с острова на остров. Если бы не их шелест, вокруг стояла  бы могильная тишина. Однако дикари еще не покинули острова: их пироги вместе со  шлюпками Пятьдесят пятого полка стояли в маленькой бухточке, служившей гаванью.  Никаких других признаков присутствия индейцев нельзя было обнаружить. Внезапное  возвращение куттера, никак ими не предвиденное, застигло их врасплох, но  привычка к осторожности на военной тропе, вошедшая в плоть и кровь, заставила  каждого притаиться, как только был подан сигнал тревоги, с хитростью лисицы,  убегающей в свою нору. Так же тихо было и в блокгаузе. Следопыт и Кэп, держа  под наблюдением протоку, приняли все меры предосторожности, сами оставаясь в  укрытии. Странное отсутствие всякой жизни на борту «Резвого» казалось чем-то  сверхъестественным. Индейцев, следивших за его. — по-видимому, никем не  управляемым движением, охватывал благоговейный ужас, и даже наиболее храбрые из  них начинали сомневаться в исходе своего набега, вначале столь успешного. Даже  Разящей Стреле, привычному к общению с белыми, живущими по обе стороны озера,  появление этого корабля без людей казалось зловещим, и он был бы рад опять  очутиться в эту минуту в лесной чаще.    

Куттер  тем временем неуклонно и быстро двигался вперед. Он держался середины протоки,  то кренясь под порывами ветра, то вновь выпрямляясь и вспенивая форштевнем  воду. Так мудрец, который сгибается под бременем житейских невзгод, вновь  высоко поднимает голову, едва они минуют. Паруса на куттере были зарифлены, но,  несмотря на это, он бежал очень быстро — с тек пор, как он промелькнул вдали  белым облаком среди деревьев и кустов, не прошло и десяти минут, а он уже  поравнялся с блокгаузом. Когда куттер подошел к этому орлиному гнезду, Кэп и  Следопыт высунулись из своего укрытия, чтобы получше разглядеть палубу. Вдруг,  к их восхищению, Джаспер — Пресная Вода вскочил на ноги, приветствуя друзей  троекратным радостным кличем. Позабыв об опасности, Кэп прыгнул на бревенчатый  парапет с громким ответным восклицанием. К счастью, его спасла тактика врагов,  которые все еще лежали в кустах и не сделали ни одного выстрела. Однако  Следопыт думал только о деле, не обращая никакого внимания на драматическую  сторону войны. Увидев своего друга, он тотчас же крикнул ему зычным голосом:    

— Поддержи  нас, Джаспер, и победа будет за нами! Возьми на мушку вон те кусты, и ты вспугнешь  дикарей, как куропаток, Но Джаспер почти ничего не расслышал, потому что слова  Следопыта относило ветром.    

Тем  временем «Резвый» уже прошел мимо и через минуту скрылся из виду, миновав  лесок, где прятался блокгауз.    

Минуты  две прошли в тревоге, но вскоре паруса вновь забелели между деревьями. Джаспер  повернул фордевинд и другим галсом пошел под ветром у острова. Как мы уже  пояснили, ветер был достаточно сильным для такого маневра, и куттер, дрейфуя по  течению с ветром, мог без труда попасть на наветренную сторону острова. Все это  было проделано с удивительной легкостью, никто не прикоснулся ни к одной  снасти, паруса поворачивались сами, послушное судно управлялось только рулем.  Задачей «Резвого», по-видимому, была разведка. Но, когда он обогнул весь остров  и опять появился с наветренной стороны, в той самой протоке, по которой подошел  в первый раз, руль его был положен налево, и он повернул на другой галс. Грот с  отданными рифами, наполняясь, захлопал так сильно, словно стреляли из пушки, и  Кэп испугался, как бы не лопнули парусные швы.    

— Его  величество отпускает превосходную парусину, это надо признать, —  пробормотал старый моряк. — Надо еще признать, что мальчишка так ловко  управляет своим судном, будто он прошел хорошую школу! Разрази меня гром,  мастер Следопыт, если после всех россказней я поверю, что этот чертов мастер  Пресная Вода научился своему ремеслу на здешней пресноводной луже.    

— А  все же он научился здесь, да, именно здесь. Он никогда не видел океана и стал  таким искусным капитаном у нас на Онтарио. Мне частенько приходило в голову,  что у него природный талант ко всем этим шхунам и шлюпам, и я всегда уважал его  за это. Что же до предательства, лжи и прочих гнусностей, дружище Кэп, то  Джаспер Уэстерн так же чист, как самый доблестный воин-делавар, а если вы  хотите увидеть поистине честного человека, ступайте к делаварам, и там вы его  найдете.    

— Вот  он поворачивает! — воскликнул восхищенный Кэп, когда «Резвый» лег на  прежний курс. — Теперь уж мы увидим, что задумал этот мальчишка. Не будет  же он кружить по протокам, как деревенская девчонка в контрдансе!    

«Резвый»  держался теперь так далеко от них, что Следопыт и Кэп, наблюдавшие за ним с  кровли блокгауза, испугались было, не собирается ли Джаспер идти напрямик к  берегу; дикари следили за куттером из своих тайников с радостным вожделением,  какое испытывает припавший к земле тигр при виде жертвы, беспечно  приближающейся к его логову. Но у Джаспера были совсем иные намерения. Хорошо  зная побережье и глубину вод, омывающих остров, он не сомневался, что без  всякого риска сможет подвести куттер к самому берегу; он смело вошел в  маленькую бухту, зацепил и взял на буксир две ошвартованные шлюпки,  принадлежавшие солдатам, и вывел их на протоку. Поскольку все пироги были  привязаны к двум шлюпкам Дунхема, молодой капитан благодаря своему смелому и  успешному маневру лишил индейцев всякой возможности уйти с острова иначе как  вплавь. Те сразу поняли, в какое трудное положение они попали, мгновенно  вскочили на ноги, и воздух огласился воплями и беспорядочными выстрелами, не  причинившими, впрочем, никакого вреда. Неосторожность ирокезов была тут же  наказана. Раздались два выстрела: первый, сделанный Следопытом, убил одного из  индейцев наповал, размозжив ему голову. Вторую пулю послал с борта «Резвого»  делавар, но, не будучи столь метким стрелком, как его друг, он лишь искалечил  на всю жизнь еще одного индейца. Команда «Резвого» ликовала, а дикари все, как  один, мигом скрылись, будто провалились сквозь землю.    

— Это  Змей подал голос, — заметил Следопыт, услышав второй выстрел. — Я  знаю звук его ружья не хуже, чем звук своего «оленебоя». Знатный ствол, хоть и  не всегда бьет насмерть. Что ж, прекрасно! Чингачгук и Джаспер — на воде, вы и  я, дружище Кэп, — в блокгаузе, — стыдно будет нам, если мы не покажем  этим головорезам мингам, как мы умеем бить врага!    

Тем  временем «Резвый» все шел и шел вперед. Достигнув оконечности острова, Джаспер  пустил захваченные пироги по течению, и они поплыли, гонимые ветром, пока их не  прибило к берегу на расстоянии более мили от поста. Затем куттер повернул  фордевинд и, идя против течения, вернулся к острову по другой протоке. Следопыт  и Кэп заметили на палубе «Резвого» необычное движение. Какова же была их  радость, когда они увидели, что на борту куттера, поравнявшегося теперь с  бухтой, где залегло больше всего индейцев, выдвинули вперед единственную на  борту судна гаубицу, и тотчас же в кусты со свистом посыпался град картечи!  Ирокезы вскочили под этим неожиданным свинцовым ливнем быстрее, чем взлетает  стая перепелок, и опять один краснокожий упал, сраженный пулей «оленебоя», а  второй заковылял прочь, подбитый Чингачгуком.    

Индейцы  вмиг попрятались. Обе стороны уже готовились к новой схватке, но неожиданное появление  Июньской Росы с белым флагом в руке, сопровождаемой французским офицером и  Мюром, остановило всех, явно предвещая мир.    

Последовавшие  затем переговоры происходили у самых стен блокгауза, и все, кто не успел  скрыться, так и стояли под прицелом меткого «оленебоя». Джаспер бросил якорь  против самого блокгауза, нацелив гаубицу на ведущих переговоры таким образом,  что осажденные и их друзья на куттере, за исключением матроса, державшего  запальный фитиль, могли без опаски выйти из укрытия. Один лишь Чингачгук лежал  спрятавшись, но не столько по необходимости, сколько по привычке.    

— Вы  победили. Следопыт, — закричал квартирмейстер, — и капитан Санглие  самолично явился сюда, чтобы предложить вам мир. Вы не можете отказать храброму  офицеру в праве на почетное отступление после того, как он честно сражался с  вами за своего короля и свое отечество. Вы сами слишком верный подданный, чтобы  сводить с капитаном счеты из-за того, что и он честен и верен. Я уполномочен  предложить вам следующие условия: неприятель очистит остров, обменяет пленных и  возвратит скальпы. За неимением обоза и артиллерии ничего с них больше не  возьмешь!    

Квартирмейстер  произнес эту речь очень громким голосом, отчасти из-за ветра, отчасти из-за  дальности расстояния, и каждое его слово было одинаково хорошо слышно и на  крыше блокгауза и на «Резвом».    

— Что  ты на это скажешь, Джаспер? — воскликнул Следопыт. — Ты слышал,  каковы условия? Как, по-твоему, отпустить этих головорезов на все четыре  стороны или же заклеймить их, как они клеймят баранов в своих селениях, чтобы в  другой раз мы могли узнать их?    

— А  что с Мэйбл Дунхем? — спросил молодой человек, и красивое лицо его  помрачнело так, что это заметили даже стоявшие на кровле блокгауза. — Если  они тронули хоть один волосок на ее голове, пусть все ирокезское племя пеняет  на себя!    

— Нет,  нет, она цела и невредима и ухаживает в блокгаузе за своим умирающим отцом, как  и подобает женщине. За рану сержанта мы не имеем права мстить, она получена им  в открытом, честном бою. Что касается Мэйбл, то…    

— Я  здесь! — воскликнула девушка, которая поднялась на крышу, услышав о  последних событиях. — И во имя святой веры, которую мы все исповедуем,  умоляю: не проливайте больше крови! Довольно ее уже пролито. И, если эти люди  хотят уйти отсюда. Следопыт, если они мирно покинут остров, Джаспер, не  задерживайте их Мой бедный отец доживает последние часы, и я хочу, чтобы он  испустил последний вздох в мире со всем миром. Ступайте, ступайте, индейцы и  французы! Мы вам больше не враги и никому из вас не желаем зла!..    

— Ну,  ну, потише, Магни! — перебил ее Кэп. — Твои слова очень благочестивы  и звучат вроде как стихи, но в них мало здравого смысла. Ты только подумай:  неприятель разбит, Джаспер рядом, на якоре, и пушка его полна пороху, рука  Следопыта тверда и глаз его верен как никогда, — самое время нам  потребовать выкуп с головы и завладеть изрядной добычей, не говоря уже о славе.  Но для этого ты должна помолчать еще хоть полчасика!    

— Нет, —  возразил Следопыт, — я склоняюсь на сторону Мэйбл. Хватит кровопролития!  Мы добились своего и доблестно послужили королю. Что же до той славы, которую  вы имеете в виду, мастер Кэп, то она к лицу молоденьким офицерам и новобранцам,  но никак не хладнокровным, рассудительным воинам-христианам. И я считаю грехом  бесцельно лишать жизни человека, будь он трижды минг, и добродетелью — всегда и  во всем слушаться голоса разума. Итак, лейтенант Мюр, мы хотим услышать, что  ваши друзья французы и индейцы нам скажут!    

— Мои  друзья! — так и вскинулся Мюр. — Неужели вы назовете моими друзьями  врагов короля. Следопыт, только потому, что по случайности войны я попал к ним  в руки? Многим величайшим воинам, от древнейших времен до наших дней, случалось  попадать в плен. Вот мастер Кэп свидетель, что мы сделали все возможное, чтобы  бежать от такого позора!    

— Да,  да, именно бежать, — сухо отозвался Кэп — Потому что мы бежали со всех ног  и так здорово спрятались, что могли бы торчать в своей норе до сего часа, кабы  у нас не заурчало в животе от голода. А по правде говоря, квартирмейстер, вы  оказались проворней лисицы. И как вы быстро, черт возьми, нашли это местечко, я  просто диву даюсь! Самый заядлый бездельник на судне, который отлынивает от  работы, не смог бы с такой ловкостью притаиться в укромном уголке на баке, как  вы забились в эту нору!    

— Да,  но ведь и вы последовали за мной! Бывают минуты, когда инстинкт одерживает верх  над рассудком.    

— А  человек бежит вниз, в нору? — ответил Кэп, оглушительно расхохотавшись, и  Следопыт вторил ему своим особенным беззвучным смехом. Даже Джаспер невольно  улыбнулся, хотя все еще был полон тревоги за Мэйбл. — Недаром говорится,  что сам черт не сделает человека моряком, если тот не может смотреть на небо; а  теперь мне сдается, что нет того солдата, который постоянно не поглядывал бы на  землю.    

Этот  неожиданный взрыв веселья, хоть и обидный для Мюра, значительно способствовал  установлению мира. Кэп счел, что шутка его необычно остроумна, и, довольный  тем, что присутствующие оценили ее, согласился уступить в главном. После  недолгих споров всех индейцев на острове обезоружили и согнали в кучу на  расстоянии сотни ярдов от блокгауза и под прицелом гаубицы с «Резвого».  Следопыт спустился вниз и изложил условия, на которых неприятель должен окончательно  очистить остров. При сложившемся положений условия эти были приемлемы для обеих  сторон. Индейцы должны были выдать все свое оружие, даже томагавки и  ножи, — необходимая мера предосторожности, ибо их силы все еще вчетверо  превосходили силы противника. Французский офицер мосье Санглие, как его обычно  величали и как он сам себя назвал, особенно возражал против последнего пункта,  считая, что это наносит удар его достоинству командира, более чувствительный,  нежели все прочее, но Следопыт, бывший не раз свидетелем резни, устроенной  индейцами, и знавший, как мало стоят их обещания, данные в безвыходном  положении, остался непреклонным. Следующий пункт соглашения был не менее важен.  Капитан Санглие обязывался выдать всех пленников, которых крепко сторожили в  той самой норе или пещере, где Кэп, и Мюр нашли убежище. Когда привели людей,  оказалось, что четверо из них даже не ранены; они сами бросились на землю,  желая спасти свою жизнь, — обычная уловка в сражениях с индейцами. Двое  получили незначительные царапины и вполне могли вернуться в строй. Все солдаты  пришли со своими мушкетами, и, увидев такое значительное подкрепление, Следопыт  заметно повеселел. Снеся оружие неприятеля в блокгауз, он направил туда же  освобожденных пленников и Поставил у двери часового. Остальные солдаты погибли,  потому что тяжелораненых индейцы немедленно прикончили, чтобы завладеть скальпами,  которых они более всего добивались.    

Как  только Джасперу сообщили, что предварительные условия перемирия выполнены и он  может спокойно отлучиться, он повел куттер к тому месту, где пристали лодки,  опять взял их на буксир и привел в проток с наветренной стороны. Здесь всех  индейцев без проволочек усадили в пироги, Джаспер в третий раз взял их на  буксир и, отведя примерно на милю от острова, пустил по течению. Индейцам дали  только по одном веслу на пирогу; молодой капитан не сомневался, что, держась по  ветру, они к утру доберутся до канадского берега.    

Из всего  неприятельского отряда на острове остались только капитан Санглие, Разящая  Стрела и Июньская Роса. Французский офицер должен был составить некоторые  бумаги и подписать их вместе с лейтенантом Мюром, единственным, кого он  благодаря его офицерскому званию считал здесь правомочным. У тускароры были,  по-видимому, причины не присоединяться к своим недавним друзьям — ирокезам. На  острове были оставлены пироги, на которых, покончив со всеми делами, все трое  должны были отплыть.    

Тем  временем, пока «Резвый» уводил на буксире пироги с краснокожими, Следопыт и  Кэп, взяв несколько человек на подмогу, занялись приготовлением завтрака, так  как большая часть отряда за последние сутки ничего не ела.    

Пока  «Резвый» отсутствовал, молчание у костра почти не нарушалось. Следопыт нашел  время навестить сержанта, сказать несколько слов утешения Мэйбл и сделать  кое-какие распоряжения, которые, по его мнению, могли облегчить последние  минуты умирающего. Он настоял, чтобы Мэйбл слегка подкрепилась, и, поскольку  миновала необходимость охранять блокгауз, убрал часового, чтобы девушка могла  побыть наедине с отцом. Отдав все эти распоряжения, наш герой вернулся к  костру, где собрались все уцелевшие участники похода, к которым уже  присоединился Джаспер.    

 Глава 26    

     

А горя ты  уже и не застал,     

Прошел  великих бед девятый вал,     

И лишь  волна усталая волне     

Нашептывает  что-то в тишине.     

Драйден    

     

Люди,  закаленные в подобных сражениях, не склонны к чувствительности, пока они  находятся на поле брани. Но на этот раз, против своего обыкновения, многие  воины всем сердцем сочувствовали Мэйбл, находившейся в блокгаузе, пока  происходили только что описанные события: и даже самые огрубелые из солдат  вкушали бы свой завтрак с большим аппетитом, не будь сержант столь близок к  смерти.    

Выйдя из  блокгауза. Следопыт встретился с Мюром, который отвел его в сторону для доверительной  беседы. Квартирмейстер был приторно любезен, что почти безошибочно указывает на  скрытое лукавство. Ибо, хотя физиогномика и френология науки весьма  несовершенные и, возможно, в одинаковой мере приводят и к верным и к ложным  выводам, мы убеждены, что улыбка, появляющаяся на лице без всякого повода, или  не в меру медоточивые речи — вернейшее доказательство лицемерия. Мюру была  свойственна такая приторная любезность, а шотландский говорок, шотландские  словечки и акцент создавали впечатление искренности Своим чином квартирмейстер  был обязан Лунди и его семейству, перед которым он в течение многих лет  постоянно заискивал, хотя майор был слишком проницателен, чтобы обманываться  относительно человека, намного уступавшего ему по образованию и способностям,  но так уж водится, что люди снисходительно принимают лесть, даже если они ясно  видят ее подоплеку и прекрасно разбираются в ее истинных мотивах. На сей раз  столкнулись два человека, до того несходные по характеру, что являли полную  противоположность друг другу. Следопыт был настолько же простодушен, насколько  квартирмейстер хитер, настолько же искренен, насколько второй лицемерен, и  настолько же прям, насколько тот изворотлив. Оба они отличались хладнокровием и  трезвым рассудком, и оба были храбры, но каждый на свой лад. Мюр пошел бы  навстречу опасности только из расчета, тогда как проводник признавал страх  естественным чувством, которое надо уметь подавлять, когда этого требует благая  цель.    

— Мой  дражайший друг, — начал Мюр, — ибо после ваших последних подвигов вы  стали нам вдвойне дороги и еще более упрочили свою славу! Правда, вас не  произведут в офицеры, потому что такого рода отличие не отвечает, как мне  кажется, ни вашему характеру, ни вашим вкусам, но зато вы всем известны как  проводник, как надежный советчик, верный подданный короля и непревзойденный  стрелок. Сомневаюсь, чтобы сам главнокомандующий стяжал себе в Америке такую  славу, какая выпала вам на долю. Теперь самое время вам осесть где-нибудь и  остаток дней своих доживать спокойно. Женитесь, дружище, не откладывая в долгий  ящик, пора вам позаботиться и о себе, ибо о славе вам уже заботиться нечего.  Прижмите к груди Мэйбл Дунхем, бога ради, и у вас будет прекрасная невеста и не  менее прекрасная репутация.    

— Что  я слышу, квартирмейстер! Такой совет из ваших уст! А мне-то говорили, что вы  мой соперник?    

— Что  ж, я и был им, дружище, и поверьте, достаточно грозным! Ни разу я еще не  оказывался в дураках, а ведь сватался к пяти! Лунди, правда, насчитывает  четырех, а я это отрицаю. Он не подозревает, что истина превосходит даже его  подсчеты. Да, да, Следопыт, у вас имелся соперник, но теперь с этим покончено.  От всей души желаю вам успеха у Мэйбл, и, если сержант, паче чаяния, останется  жив, я, разумеется, замолвлю ему за вас словечко для верности.    

— Премного  благодарен за дружбу, квартирмейстер, но, по совести говоря, я не нуждаюсь в  вашем заступничестве, ведь сержант Дунхем мой давний друг. Я считаю это дело  решенным, насколько можно загадывать вперед во время, войны. Мэйбл и ее отец  согласны, а раз так, то даже весь Пятьдесят пятый полк не помешает мне  соединиться с ней Только вот горе — бедный отец вряд ли доживет до события,  которого так жаждало его сердце.    

— Зато,  умирая, он будет утешен тем, что его заветное желание непременно сбудется. Ах,  Следопыт, для уходящих в мир иной большая отрада — знать, что любимое, близкое  существо не останется без опоры. Все миссис Мюр говорили об этом перед своей  кончиной.    

— И,  конечно, все ваши жены находили в этом большое утешение?    

— Как  вам не стыдно, дружище! Вот уж никогда бы не поверил, что вы такой шутник!  Ну-ну, острое словцо не должно портить отношения между старыми друзьями. Я не  могу жениться на Мэйбл, но это не помешает мне уважать ее и при всяком удобном  случае, в любом обществе расхваливать ее, да и вас тоже. Но вы должны понять.  Следопыт, что несчастливец, потерявший такую невесту, нуждается в некотором  возмещении — Вполне допускаю, вполне допускаю, квартирмейстер, — отвечал  простодушный проводник — Я представляю себе, как мне было бы тяжко лишиться  Мэйбл, и понимаю, что вам нелегко будет видеть нас женатыми. Но, если сержант  умрет, нам, скорее всего, придется повременить со свадьбой, так что вы еще  успеете привыкнуть к этой мысли.    

— Я  справлюсь с собой, непременно справлюсь, хотя сердце мое будет разбито. Но вы  можете помочь мне рассеяться, друг, дав мне подходящее занятие. Вы, конечно,  понимаете, что с этой нашей экспедицией не все ладно я, офицер, нахожусь здесь  только в качестве волонтера, а нижний чин командует отрядом. По разным причинам  мне пришлось подчиниться, хотя вся кровь во мне кипела, так я рвался  командовать вами, когда вы бились за честь отчизны и права его величества — Квартирмейстер, —  перебил его проводник, — вы так скоро угодили в руки врагов, что совесть  не должна вас мучить Послушайтесь моего совета: поменьше вспоминайте об этом —  И я того мнения. Следопыт, что этот эпизод следует предать забвению, а сержант  Дунхем уже hors du combat… [43] — Что, что? — не понял проводник.    

— Да  ведь сержанту не придется больше командовать, а оставлять какого-то капрала во  главе победоносного отряда просто неудобно. Цветы распускаются в саду, но  чахнут в пустыне. Я и подумал, что пора мне, как офицеру, имеющему чин  лейтенанта, предъявить свои права. Что до солдат, то они не посмеют перечить,  ну, а вы, дорогой друг, теперь, когда у вас есть и слава, и Мэйбл, и сознание  выполненного долга, что всего дороже, — вы, я уверен, будете сторонником,  а не противником моего плана.    

— Я  полагаю, лейтенант, что командовать солдатами Пятьдесят пятого полка    

— ваше  право, и никто, пожалуй, не будет против этого спорить, хотя и то сказать, вы  были военнопленным, и найдутся ребята, которые не захотят подчиняться человеку,  обязанному им своим освобождением. Но здесь, по-моему, никто не станет открыто возражать  против вашего желания.    

— Вот  и прекрасно, Следопыт! И знайте: когда я буду составлять рапорт о нашей  успешной вылазке и захвате французских лодок, о защите блокгауза и о прочих  военных действиях, включая капитуляцию француза, я высоко оценю ваши заслуги и  права.    

— Да  бросьте говорить о моих заслугах и правах! Лунди знает, каков я, что в лесу,  что в крепости; а еще лучше знает об этом генерал. Не хлопочите обо мне; лучше  расскажите о себе, да не забудьте воздать должное отцу Мэйбл, он как-никак все  еще наш командир.    

Мюр был  очень доволен, что все уладилось по его желанию, и пообещал воздать каждому по  заслугам, после чего они направились к группе, собравшейся у костра. И тут  квартирмейстер, впервые с тех пор, как они уехали из Осуиго, воспользовался  властью, принадлежащей ему как старшему по чину: отведя в сторону капрала, он  пояснил этому служаке, что отныне командование переходит к нему, Мюру, как  имеющему патент на офицерский чин, и приказал немедленно сообщить эту новость  солдатам. Смена династии на сей раз произошла без обычного в таких случаях  брожения умов: все признавали, что требования лейтенанта вполне законны, и  никто не собирался оспаривать его приказания. По причинам, известным лишь  квартирмейстеру и Лунди, вначале вышло другое распоряжение, но теперь  обстоятельства изменились и лейтенант почел нужным занять принадлежащее ему по  праву место. Солдаты вполне удовлетворились таким рассуждением, тем более что  несчастье, случившееся с сержантом Дунхемом, уже само по себе послужило бы  достаточным объяснением, если бы таковое понадобилось.    

Тем  временем капитан Санглие продолжал готовить себе завтрак, проявляя при этом  философскую покорность судьбе, хладнокровие бывалого вояки, искусство и  ловкость француза и прожорливость страуса. Этот субъект уже тридцать лет  околачивался в колониях, покинув родину примерно в такой же должности, какую  занимал Мюр в Пятьдесят пятом полку. Обладая могучим телосложением, жестоким и  очерствелым сердцем, известной ловкостью в обхождении с индейцами и отчаянной  храбростью, он скоро обратил на себя внимание главнокомандующего как  незаменимый агент по руководству военными действиями дружественных иудейских  племен. Так он дослужился до капитанского чина; но вместе с тем он постепенно  усваивал обычаи и нравы своих союзников — индейцев, приноравливаясь к ним с  легкостью, особенно характерной для его соотечественников, находящихся в этой  части света. Он нередко возглавлял отряды ирокезов в их грабительских набегах,  и действия его в таких случаях были весьма непоследовательны: с одной стороны,  он как бы старался облегчить ужасные бедствия, причиняемые населению подобными  войнами, с другой — сам же их усугублял благодаря своему более широкому  кругозору и средствам цивилизации, коими он располагал. Другими словами, он  составлял военные планы, которые по своему размаху и последствиям далеко  превосходили все, что могли бы придумать индейцы, но одновременно пытался в  какой-то мере исправить зло, причиненное им же самим. Короче говоря, это был  искатель приключений, силой обстоятельств поставленный в положение, при котором  грубость и беспринципность людей подобного сорта могут одинаково ярко  проявляться и в добре и в зле. И, уж во всяком случае, он был не из тех, кто  упустит счастливый случай из-за неуместной щепетильности или бросит вызов  фортуне, заставляя ее без нужды хмуриться из-за его бессмысленной жестокости.  Поскольку имя его неизменно связывалось со многими зверствами, которые учиняли  его отряды, он прослыл в американских колониях Англии последним негодяем, чьи  руки обагрены кровью и на чьей совести лежат бесчеловечные истязания  беззащитных и невинных жертв; его кличка «Санглие» [44], выбранная им самим, или Каменное  Сердце, как именовала его вся граница, наводила не меньший ужас на женщин и  детей тех мест, чем впоследствии имена Батлера и Брандта [45].    

Встреча  Следопыта и Санглие несколько напоминала пресловутое свидание Веллингтона и  Блюхера [46],  столь часто и столь красочно описанное в наших анналах. Встреча эта произошла у  костра, и обе стороны, прежде чем заговорить, с живейшим интересом разглядывали  друг друга. Каждый из них знал, что перед ним — непримиримый враг; и каждому  было ясно, хотя он и считал себя обязанным относиться к другому с уважением,  какого заслуживает испытанный воин, что как в их характере, так и в склонностях  очень мало схожего. Один служил ради денег и чинов, другой, связавший свою  жизнь с этим диким лесным краем, знал, что родная страна нуждается в его верной  руке и опытности. Стремление подняться на более высокую ступень общественной  лестницы никогда не смущало покой Следопыта; он не ведал честолюбивых замыслов,  пока не встретился с Мэйбл. С этой минуты его неуверенность в себе,  благоговейная любовь к девушке, желание доставить ей положение лучшее, чем он  занимал до сих пор, причиняли ему немалые огорчения; однако искренность и  прямота натуры помогли ему преодолеть сомнения и обрести желанный покой.  Следопыт рассудил, что если девушка захочет отдать ему свою руку, то она не  побоится разделить с ним его участь, сколь она ни скромна. Он уважал в Санглие  храброго солдата и благодаря своему житейскому опыту был достаточно терпим,  чтобы лишь наполовину верить дурным слухам, распространяемым о французе, ибо в  любой области самыми нетерпимыми ханжами являются наиболее невежественные люди;  но, конечно, Следопыт не мог не осуждать его себялюбие и холодную  расчетливость, а самое главное — то, что он совершенно отступился от «призвания  белого человека» и воспринял качества, свойственные только краснокожим. Со  своей стороны, и Следопыт был для Санглие загадкой. Для капитана были  непостижимы побуждения, руководившие проводником. Он много слышал о  бескорыстии, справедливости и честности Следопыта, и эти его качества порой  заставляли Санглие совершать важные промахи; недаром говорят, что откровенный и  болтливый дипломат иногда более умело хранит свои тайны, чем немногословный и  лукавый После того как оба героя внимательно осмотрели друг друга, мосье  Санглие дотронулся рукой до своей шляпы; грубые пограничные нравы еще не совсем  вытравили из его памяти правила вежливости, усвоенные в молодости, не стерли с  лица выражения любезности, врожденной черты всех французов — Мосье  Следопыт, — начал он весьма решительным тоном, хотя и с дружеской  улыбкой, — un militaire [47] чтит le courage et la loyaute [48]. Вы говорите по-ирокезски?    

— Да,  я понимаю язык этих гадов и в случае нужды могу объясниться на нем, —  правдиво отвечал Следопыт, — но я не выношу ни этого племени, ни его  языка. Что ни минг, то плут, вот каково мое мнение, мастер Каменное Сердце. Мне  уже приходилось встречать вас, правда, только в сражениях, и надо сказать — вы  всегда были там, где всего жарче Да и наши пули вам, конечно, знакомы?    

— Только  не ваши, сэр. Une balle [49],  посланная вашей славной рукой, — это верная смерть. Вы убили на островах  одного из лучших моих воинов — Все может быть, все может быть, хотя, осмелюсь  сказать, все они отчаянные канальи. Не в обиду вам будет сказано, мастер  Каменное Сердце, вы попали в прескверную компанию!    

— Да,  сэр, — ответил ему француз, стараясь быть вежливым; с грехом пополам  понимая по-английски, он решил, что ему говорят любезности. — Вы очень  хороший. Впрочем, un brave [50] всегда comme ca [51]. Но позвольте! Что это значит? Чем  провинился этот jeune homme? [52] Следопыт посмотрел в ту сторону, куда указывал рукой  капитан Санглие, и увидел, что два солдата грубо схватили Джаспера и по  приказанию Мюра скручивают ему руки — Это еще что такое? — воскликнул  проводник, бросившись к ним и с силой оттолкнув обоих стражей. — У кого  хватает духу так бессовестно обращаться с Пресной Водой, да еще у меня на  глазах?    

— Это  мой приказ, Следопыт, — заметил квартирмейстер, — и я за него  отвечаю. Неужели вы возьмете на себя смелость оспаривать законность приказа,  отданного офицером его величества?    

— Я  стал бы оспаривать даже собственные слова короля, если бы он утверждал, что  Джаспер заслуживает такого обхождения. Кто, если не он, спас наши скальпы? Кто  избавил нас от поражения и принес нам победу? Нет, нет, лейтенант, если вы  собираетесь с самого начала показывать свою власть таким образом, то я первый  не буду ей подчиняться.    

— Это  уже попахивает неповиновением! — сказал Мюр. — Впрочем, от Следопыта  можно многое стерпеть. Действительно, Джаспер делал вид, будто помогает нам, но  нельзя из-за этого забывать его прошлые прегрешения. Разве сам майор Дункан не  предостерегал против него сержанта Дунхема перед нашим отправлением из  крепости? Разве то, что мы видели собственными глазами, недостаточно указывает  на измену в наших рядах! И разве не естественно заподозрить в предательстве  только Джаспера Уэстерна и никого другого? Эх, Следопыт, никогда из вас не  выйдет ни великий государственный деятель, ни великий полководец, — вы  слишком доверяетесь внешности людей! Накажи меня господь, если я не уверен, да  и вы сами частенько твердили это, что лицемерие еще более распространенный  порок, нежели даже зависть, — это бич человеческой природы!    

Капитан  Санглие передернул плечами. Он внимательно посматривал то на Джаспера, то на  квартирмейстера.    

— Я  и слышать не хочу вашей болтовни о зависти и о лицемерии и вообще о  человеческой природе! — рассердился Следопыт. — Джаспер — Пресная  Вода мой друг; Джаспер — Пресная Вода храбрый парень, честнейший и преданнейший  человек, и ни один солдат Пятьдесят пятого полка не посмеет коснуться его  пальцем без личного приказа майора Лунди, пока я в силах помешать этому!  Распоряжайтесь своими людьми, но не Джаспером и не мной, мистер Мюр!    

— Bon!  [53] — во всю  глотку закричал Санглие.    

— Итак,  вы не намерены слушаться голоса рассудка, Следопыт! Неужели вы забыли наши  подозрения и раздумья? Тогда вот вам еще одна убедительная и отягчающая вину  улика. Посмотрите на этот лоскуток флагдука — Мэйбл Дунхем обнаружила его здесь  поблизости, на ветке дерева, примерно за час до нападения индейцев. Потрудитесь  бросить взгляд на флаг, развевающийся на «Резвом», и вы легко убедитесь, что  этот лоскуток отрезан именно оттуда. Нужны ли более убедительные  доказательства?    

— Ма  foi, c'est un peu fort, ceci! [54] — пробормотал француз сквозь зубы.    

— Что  мне до ваших флагов и сигналов, мне они ни к чему! Я знаю сердце этого  юноши, — продолжал Следопыт. — Джаспер сама честность, а это слишком  редкий дар, чтобы не беречь его, это не совесть какого-нибудь минга. Нет, нет,  руки прочь! Или мы посмотрим, кто окажется сильней: вы с вашими солдатами  Пятьдесят пятого полка или Великий Змей, «оленебой» и Джаспер с его командой.  Вы переоцениваете свои силы, так же как недооцениваете честность Пресной Воды.    

— Tres  bien! [55] —  Раз так. Следопыт, мне не остается ничего иного, как открыть вам всю правду.  Капитан Санглие и Разящая Стрела, отважный тускарора, только что объявили мне,  что этот несчастный юноша — предатель. После такого свидетельства вы не  станете, надеюсь, отрицать мое право покарать изменника по заслугам.    

— Scelerat!  [56] — буркнул  француз.    

— Капитан  Санглие храбрый солдат, он не станет клеветать на честного матроса, —  вмешался Джаспер — Скажите, капитан Каменное Сердце, есть ли среди нас  предатель?    

— Да,  да, — согласился Мюр, — пусть скажет, если вы так настаиваете,  несчастный юноша, и тогда вся правда выйдет наружу. Уверен, что вам не избежать  кары, когда суд займется вашими злодеяниями! Так как же, капитан Санглие,  видите вы среди нас предателя или нет?    

— О  да, сэр, конечно, вижу!    

— Слишком  много лгать! — вскричал Разящая Стрела и бросился к Мюру, толкнув его при  этом случайно в грудь. — Где моя воины? Где инглизи скальпы? Слишком много  лгать!    

Мюр был  не лишен мужества и до известной степени чувства чести. Грубый жест индейца он  воспринял как оскорбление; к тому же в нем вдруг заговорила совесть. Быстро  отступив назад, он хотел схватить ружье. Лицо его смертельно побледнело от  гнева и выражало жестокую решимость. Но тускарора оказался ловчей его. Дико  сверкнув глазами, он быстро огляделся, выхватил из-за пояса спрятанный там кинжал  и в мгновение ока всадил его в грудь лейтенанта по самую рукоятку. Когда тот  стал валиться, Санглие взглянул на его лицо, на котором застыла удивленная  улыбка, какая бывает у человека, внезапно настигнутого смертью, потом взял  понюшку табаку и проговорил спокойным голосом:    

— Voila  l'affaire finie, mais… — Тут он пожал плечами. — Се n'est gu'un scelerat  de moins! [57]  Расправа была слишком скорой, чтобы можно было ей помешать. Белые так опешили,  что, когда тускарора, испустив дикий вопль, кинулся в кусты, никто не побежал  за ним. Один лишь Чингачгук сохранил присутствие духа. Едва кусты сомкнулись за  беглецом, как делавар нырнул в чащу и пустился в погоню за беглецом.    

Джаспер  Уэстерн свободно говорил по-французски, и его поразили слова и жесты Санглие.    

— Скажите,  мосье, — обратился он к французу по-английски, — по-вашему, я  изменник?    

— Не  вы, а он, — холодно указал тот на Мюра. — Он наш шпион, наш агент,  наш друг. Ма foi, c'etait un grand scelerat. Voici! [58] С этими словами Санглие  склонился над мертвым телом и, засунув руку в один из его карманов, вытащил  оттуда кошелек. Он вытряхнул содержимое его на землю, и несколько дублонов  покатилось к ногам солдат, которые кинулись их подбирать. Отбросив с презрением  кошелек, искатель приключений вернулся к своему супу, приготовленному с большой  заботой, и, поскольку он пришелся ему по вкусу, стал завтракать с таким  невозмутимым видом, что самый стоический индейский воин мог бы ему  позавидовать.    

 Глава 27    

     

Лишь  добродетель будет вечно жить,     

Одна лишь  правда в мире не умрет.     

Каупер.  «Третья загадка»    

     

Внезапная  смерть Мюра послужила сигналом для других не менее ошеломительных событий. Не  успели солдаты подобрать труп квартирмейстера, отнести в сторонку и пристойно  накрыть шинелью, как Чингачгук молча воротился на свое место у костра, и обоим  — Следопыту и Санглие — бросился в глаза свежий окровавленный скальп у него за  поясом. Никто не задал ему ни одного вопроса. И даже Санглие, хоть он и  понимал, что Разящая Стрела убит, не проявил ни малейшего сожаления или  интереса к участи своего клеврета и продолжал невозмутимо хлебать свой суп,  словно ничего не произошло. В этом высокомерном равнодушии, в этом презрении к  предначертаниям судеб чувствовалась поза, — быть может, подражание  индейцам, — хотя в немалой степени сказывалась здесь и душевная  зачерствелость видавшего виды бреттера и матерого вояки. Следопыт внешне тоже  оставался спокоен, но то была лишь видимость. Он не любил Мюра — лебезящая  угодливость лейтенанта претила его открытой, честной натуре. Как ни привык он к  превратностям жизни на границе, его потрясла эта скоропостижная, насильственная  смерть, привел в ужас самый факт измены. Желая как следует во всем разобраться,  он, едва лишь унесли тело лейтенанта, стал допытываться у французского  капитана, что ему известно по этому делу. И Санглие, не видя больше  необходимости выгораживать своего агента, поскольку тот умер и больше ему не  понадобится, тут же, за завтраком, открыл Следопыту ряд неизвестных тому  обстоятельств, небезынтересных для читателя, так как они проливают свет на  некоторые второстепенные эпизоды нашего повествования.    

Вскоре  после того, как Пятьдесят пятый полк был переброшен на границу, Мюр предложил  свои услуги неприятелю — он якобы располагает особо важными и достоверными  сведениями благодаря приятельским отношениям с майором Лунди. Французы охотно  откликнулись на это предложение, и мосье Санглие несколько раз встретился с  Мюром в окрестностях Осуиго и даже как-то провел тайно ночь в самой крепости;  обычно же связь между ними поддерживалась через Разящую Стрелу. Подметное  письмо, полученное майором Лунди, было состряпано Мюром и отослано в Фронтенак,  где его переписали и вернули в Осуиго с тем же тускаророй. Гонец как раз и  возвращался с этого задания, когда его перехватил «Резвый». Вряд ли надобно  пояснять, что Джаспера решено было сделать козлом отпущения, обвинив его в  предательстве, чтобы тем самым отвести подозрение от Мюра, и что тот же Мюр  выдал неприятелю расположение острова. За особую плату — те деньги, что были  найдены у него в кармане, — он вызвался подать французам сигнал к  нападению и для этого и пристроился к экспедиции под началом сержанта Дунхема.  Будучи весьма падок до женского пола, Мюр не прочь был жениться на Мэйбл, как,  впрочем, и на любой другой хорошенькой девушке, которая бы за него пошла, но  его увлечение ею было, в сущности, притворным. Это был удобный предлог  присоседиться к отряду Дунхема, не разделяя ответственности за предстоящее  поражение. Капитану Санглие тайные побуждения Мюра были хорошо известны, в том  числе и его виды на Мэйбл, и он, саркастически посмеиваясь, изложил все это  своим слушателям, разоблачая пункт за пунктом интриги злосчастного  квартирмейстера.    

— Touchez  la! [59] —  сказал в заключение капитан, протягивая Следопыту жилистую руку. — Вы  honnete [60],  а это beaucoup [61].  Ми прибегал к шпионы, как к горька medicine [62], для пользы дела! Mais je les deteste.  Touchez la! [63]    

— Я  пожму вашу руку, капитан, — ответил Следопыт, — вы законный и  естественный враг, и к тому же враг не трусливый. Но труп квартирмейстера не  будет поганить английскую землю. Я собирался было отвезти его Лунди, чтобы  майор похоронил его под дуденье своих любимых волынок. Но нет — он останется  здесь, в местах, видевших его злодейства, и пусть надгробным камнем служит ему  измена. Ну что ж, капитан Каменное Сердце, якшанье с предателем, очевидно,  входит в обязанности солдата регулярных войск. Говоря по чести, мне была бы не  по душе такая служба, и я рад, что все это происшествие на совести у вас, а не  у меня. Но какой же это окаянный грешник! Злоумышлять против родины, друзей, да  и против самого господа! Джаспер, мой мальчик, поди-ка сюда на минуту, мне надо  сказать тебе несколько слов.    

Отведя  молодого матроса в сторону. Следопыт стиснул ему руку и со слезами на глазах  обратился к нему со следующей речью:    

— Ты  знаешь меня, Пресная Вода, и я знаю тебя, а потому все эти новости ни в чем не  изменили моего к тебе отношения. Я ни на секунду не поверил той клевете, хотя  было время, когда все казалось подозрительным, да, не стану отрицать — крайне  подозрительным, я просто был сам не свой. Но я ни минуты в тебе не сомневался,  я слишком хорошо тебя знаю. Сказать по правде, я и квартирмейстера не считал  способным на такую подлость.    

— А  ведь у него был офицерский патент — указ от самого короля!    

— Неважно,  Джаспер Уэстерн, от короля или не от короля. У него был указ от самого господа  бога — нести службу честно и выполнять свой долг перед богом и людьми, а он  поступил как последний подлец!    

— Подумать  только, что его ухаживание за Мэйбл было чистейшим притворством!    

— Да,  это был отъявленный негодяй. Не иначе, как его мать согрешила с мингом. Только  ублюдок может нечестно поступить с женщиной. Господь затем и сотворил их  слабыми и беспомощными, чтобы мы добротой и преданностью добивались их любви.  Сержант на смертном одре завещал мне Мэйбл, и милая девочка сказала, что  согласна стать моей. Теперь я знаю, что должен печалиться о двух существах,  угождать двум натурам, утешать два сердца; но порой, Джаспер, мне кажется, что  я недостоин этой славной девушки.    

Джаспер  впервые услышал эту новость, и она ошеломила его. Хоть бедный малый старался  ничем себя не выдать, лицо его покрылось мертвенной бледностью. И все же он  нашел в себе силы убежденно сказать:    

— Королева  и та не погнушалась бы тобой. Следопыт.    

— Это  ты так судишь, мой мальчик! Ну конечно, я без промаха попаду в оленя или минга,  если придется; я наравне с кем угодно разыщу след в лесу и прочитаю, что  говорят звезды, а в этом не всякий разберется. И, уж конечно, у Мэйбл будет  вдосталь дичи, и рыбы, и голубей. Но каков-то я ей покажусь, как дело у нас  дойдет до знаний, и взглядов, и мнений, и приятных разговоров, — ведь  будет время, когда жизнь для нас замедлит свой ход и каждый предстанет перед  другим в своем настоящем виде!    

— Если  ты. Следопыт, предстанешь в своем настоящем виде, нет женщины, которая не будет  счастлива с тобой.    

— Знаю,  знаю, таково мнение друга: когда человека любишь, в нем видишь одно хорошее.  Другое дело молодая девушка. Она, конечно, мечтает о суженом своих лет и чтобы  и всем прочим он был ей под стать. Никак не возьму в толк, Джаспер, почему  Мэйбл не тебя выбрала — ты бы куда больше ей подошел.    

— Почему  не меня выбрала? — повторил за ним Джаспер, стараясь подавить дрожь в  голосе. — А чем бы я мог заслужить ее расположение? У меня те же  недостатки, что у тебя, а главное, нет твоих достоинств, за которые тебя  уважают даже генералы.    

— Что  ни говори, а это чистейшая случайность. Мало ли я провожал по лесу женщин,  видел их в гарнизонах, а ведь ни к одной не чувствовал того, что к Мэйбл  Дунхем. Правда, бедняга сержант меня к ней заранее расположил, а когда мы  немножко познакомились, мне уже и уговоров не нужно было, чтобы думать о ней и  днем и ночью. У меня железная натура, Джаспер, прямо сказать, железная, и все  вы меня знаете как человека крепкого, а все же, кажется, потеряй я Мэйбл  Дунхем, мне бы этого не перенести.    

— Давай  кончим этот разговор, Следопыт, — сказал юноша, решительно поворачивая  обратно к костру, но с видом человека, которому безразлично, куда идти. —  Все эти разговоры ни к чему. Ты и Мэйбл достойны друг друга. Отец ее отдал тебе  предпочтение, и никого это не касается. А вот квартирмейстер с его притворной  любовью возмущает меня до глубины души. По-моему, это даже хуже, чем измена  королю.    

Друзья  уже подошли к костру, и разговор их, естественно, оборвался. А тут, кстати, в  отдалении показался Кэп и с потерянным и грустным видом зашагал к ним  навстречу. Все это время он провел в блокгаузе у ложа умирающего и ничего не  знал о событиях, происшедших после капитуляции французов. Значительная доля  самоуверенной развязности, которая обычно придавала его обращению оттенок  презрительной снисходительности ко всему окружающему, покинула его, он как-то  сник и присмирел.    

— Смерть  — грустное зрелище, джентльмены, что там ни говори, — начал он, подойдя  поближе. — К примеру сказать, сержант Дунхем уж на что образцовый солдат,  а пришла ему пора отдать якорную цепь, он и цепляется за нее, будто и не  собирается пропускать через клюз. Слишком он привязан к дочери, это она его держит.  А я как вижу, что другу моему пришла пора отправляться в дальнее плавание,  всегда желаю ему скорого и благополучного отплытия.    

— Уж  не хотите ли вы уморить сержанта раньше времени? — с упреком возразил ему  Следопыт. — Жизнь дорога и людям преклонных лет. Чем меньше она иной раз  стоит, тем больше ее ценят.    

У Кэпа и  в помине не было таких жестоких намерений насчет своего шурина, хоть он и  чувствовал себя не на месте в роли сиделки, оправляющей больному постель, и от  души желал старому другу скорейшего избавления от душевных и телесных мук.  Обиженный столь превратным истолкованием своих слов и желая оправдаться, он  заявил с раздражением:    

— В  вашем возрасте. Следопыт, и при вашем благоразумии негоже нападать на человека  за то, что он в тяжелую минуту не сумел как следует выразить свои мысли.  Сержант Дунхем — мой шурин и близкий друг, насколько солдат может быть близок  моряку, и я почитаю его и ценю. Я не сомневаюсь, что он прожил достойную жизнь,  и не вижу большого греха в том, чтобы пожелать хорошему человеку благополучно  ошвартоваться у небесного причала. Все мм смертны, в том числе и лучшие из нас,  и это нам урок, чтобы мы не возгордились нашей силой и красотой… Но где же  квартирмейстер, Следопыт? Надо бы ему проститься с сержантом, пусть и  ненадолго, — ведь всем нам предстоит этот путь.    

— На  сей раз, мастер Кэп, вы дело говорите, вы ненароком попали в самую точку.  Правильные мысли, как известно, часто приходят в голову людям, которые сами  того не подозревают. Вам надо бы, однако, развить свою мысль, сказав, что не только  лучшие, но и худшие из нас смертны. Квартирмейстеру не придется прощаться с  сержантом, он его опередил на тропе смерти нежданно-негаданно для себя и для  других.    

— Что-то  вы сегодня неясно выражаетесь. Следопыт. Всем нам в такую минуту подобают серьезные  мысли, но зачем говорить притчами?    

— Может,  слова мои и темны, зато мысль ясна. Короче говоря, мастер Кэп, если сержант  Дунхем с оглядкой и не спеша готовится в свой долгий путь, как человек  степенный и серьезный, то квартирмейстер опередил его головоломным прыжком. И,  хотя это вопрос, в котором я не смею иметь свое суждение, однако позволительно  думать, что пути у них разные и никогда больше они не пересекутся.    

— Объяснитесь,  дружище, — сказал моряк, оторопело озираясь в поисках Мюра, чье долгое  отсутствие начало его удивлять. — Я нигде не вижу квартирмейстера но  полагаю, что он в достаточной мере мужчина, чтобы не убежать теперь, когда  одержана победа. Другое дело, кабы предстояла драка.    

— Все,  что от него осталось, — здесь, перед вами, под этой шинелью, —  ответил проводник и вкратце поведал Кэпу, какая смерть постигла лейтенанта.    

— Тускарора  поразил его с проворством гремучей змеи, но только без предупреждения. Я видел  немало дерзких нападений и яростных вспышек у дикарей, но никогда не видел,  чтобы душа так неожиданно покинула тело и притом в минуту, столь  неблагоприятную для умирающего. Дыхание Мюра пресеклось вместе с ложью, которую  произносили его уста, и дух отлетел в то мгновение, когда коварство его  достигло предела.    

Кэп  слушал Следопыта с разинутым ртом и раза два откашлялся, словно проверяя  собственное дыхание.    

— Не  нравится мне ваша беспокойная, неустроенная жизнь рядом с пресной водой и  дикарями, — сказал он наконец. — И чем скорее я с ней разделаюсь, тем  больше буду себя уважать. Теперь, когда все стало на свое место, я должен  отметить, что этот ваш Мюр так проворно бросился в свое убежище в скалах, чуть  в воздухе запахло порохом, что я просто диву дался, откуда у офицера такая  прыть. Но я слишком торопился поспеть за ним и забыл это занести в судовой  журнал. Ах, грех какой! Так вы говорите, он изменник и готов был продать свое  отечество треклятым французам?    

— Он  мог что угодно продать: отчизну, душу, тело, Мэйбл и все наши скальпы тому, кто  больше предложит. На сей раз услуги его оплачивали соотечественники капитана  Каменное Сердце.    

— Что  ж, на них похоже. Они всегда покупают то, чего не могут взять силой, а в  крайнем случае удирают во все лопатки.    

Мосье  Санглие с иронической галантностью приподнял шляпу, благодаря за комплимент с  учтивым презрением, которое, однако, не произвело ни малейшего впечатления на  тугодума-моряка. Но Следопыт с его врожденным тактом и чувством справедливости  не мог оставить выпад Кэпа без ответа — На мой взгляд, — заметил  он, — не так уж велика разница между англичанином и французом. Они,  правда, говорят на разных языках и служат разным королям, но и те и другие —  люди и думают и чувствуют как люди, конечно, когда для этого имеются основания.  Если француз подчас празднует труса, то это бывает и с англичанином, а уж бежать  без оглядки случается даже лошади, а тем более человеку, и от национальности  это меньше всего зависит.    

Капитан  Каменное Сердце, как назвал его Следопыт, снова поклонился, на этот раз  дружелюбно, без саркастической усмешки, словно понял, что намерения у Следопыта  самые добрые, если он и выражается несколько грубовато, после чего отвернулся,  всем своим видом показывая, что все, что теперь заблагорассудится сказать и  сделать такому ничтожеству, как Кэп, его нимало не интересует и он не намерен  для этого манкировать своим завтраком.    

Полюбовавшись  на эту выразительную пантомиму, Кэп продолжал:    

— Я,  собственно, пришел за квартирмейстером. Сержанту недолго осталось жить, я и  подумал, что он захочет сказать своему заместителю несколько слов. Но, выходит,  я опоздал: как вы правильно заметили. Следопыт, лейтенант его опередив.    

— Командовать  отрядом, вернее, тем, что от него осталось, с успехом может и капрал, не стоит  ради этого беспокоить сержанта. А все, что требуется сделать, сержант наверняка  поручил бы мне. Нам остается похоронить наших мертвецов и сжечь все строения,  они находятся на территории неприятеля — по диспозиции, если не по  праву, — и, значит, нечего их ему дарить. Возвращаться сюда нам уже не  придется, раз французишки нас выследили, — это значило бы с открытыми  глазами лезть в волчий капкан. Все эти дела мы со Змеем возьмем на себя, нам  так же привычно налаживать отступления, как и наступления.    

— Отлично,  дружище! — сказал Кэп. — Но как быть с моим шурином? Нельзя же  отпустить человека без нескольких слов напутствия и утешения. Надо помочь его  душе отдать швартовы и сняться с якоря. Смерть в конце концов дело, всех нас  касающееся, раз никому ее не обойти рано или поздно.    

— То,  что вы говорите, совершенно верно, мой друг, я и сам стараюсь всегда быть наготове.  Я часто дума г, Соленая Вода, счастлив тот, кто ничего не оставляет после себя,  когда ему выходит срок. Взять хоть меня. Я охотник, разведчик и проводник, у  меня ни клочка земли за душой, и все же я владею такими богатствами, что со  мной не сравнится и обладатель богатейшего поместья в Олбани. Под небесным  шатром, ступая по ковру сухих листьев, мне так привольно бродить по земле, как  будто я ее господин и владыка. А что еще человеку нужно? И не сказать, чтобы не  было у меня земных привязанностей, — правда, не бог весть они какие, если  не считать Мэйбл Дунхем, да ведь ее-то с собой не унесешь. В соседней крепости  есть у меня щенки — премилые зверюшки, — но для охоты они шумливы, и  приходится нам временно жить поврозь. Признаюсь, трудно было бы мне расстаться  с «оленебоем»; но я не вижу оснований, почему бы нам вместе не лечь в могилу,  ведь мы, можно сказать, одного с ним роста — точка в точку шесть футов. А не  считая собак и ружья, единственное мое достояние — трубка, подаренная Змеем, да  кое-какие памятки от путешественников, все это можно уместить в подсумке и  положить под голову, — а потому приказ о выступлении не застанет меня  врасплох, смею вас уверить!    

— Вот-вот,  то же самое говорю и я, — сказал моряк; оба они шли к блокгаузу, но так  увлеклись каждый своей проповедью, что забыли, куда и зачем идут. — Точно  так же обстоит дело у меня. Сколько раз я думал с легким сердцем, когда нам  грозило кораблекрушение, что владелец посудины не я, а кто-то другой! «Если  старая калоша и пойдет ко дну, — говорил я себе, — это будет стоить  мне жизни, но не состоянья, а это как-никак утешение». Я заметил, шатаясь по  свету от Горна до Нордкапа, не говоря уж об этой короткой, прогулке по пресным  водам, что если у человека есть несколько талеров в ларце под замком, то под  тем же замком он держит свое сердце. А потому все свои капиталы я ношу на себе  зашитыми в пояс. Человек без сердца выеденного яйца не стоит, это все равно что  рыба с продырявленным пузырем.    

— А  человек без совести, по-моему, и не человек вовсе, так, жалкий ублюдок, и это  знает всякий, кто имел дело с мингами. Меня мало интересуют талеры и  португальские золотые — это более ходкая монета в наших местах, — и я с  вами согласен, что, если у кого ларец набит червонцами, значит, он там же  схоронил свое сердце. Последний раз, как в стране у нас был мир, я столько за  два лета наготовил пушнины, что и сам было возмечтал о собственности.  Единственное, что меня тревожит, когда я думаю о женитьбе на Мэйбл, — это  как бы мне не слишком привязаться к вещам из желания устроить ее получше.    

— Вы  рассуждаете как философ, мастер Следопыт, и, насколько я понимаю, как истинный  христианин.    

— Я  бы руки не подал человеку, который стал бы в этом сомневаться. Для меня белый  человек не может не быть христианином, как и краснокожий не может не верить в  блаженные поселения. И, в сущности, допуская известную разницу в верованиях и в  учении о том, чем дух займется после смерти, я считаю, что каждый добрый  делавар — добрый христианин, хотя бы его и не крестили, а каждый добрый  христианин — добрый делавар, в рассуждении человеческой природы. Мы со Змеем  частенько об этом толкуем, у него большой интерес к этим вещам.    

— Черта  с два у него интерес! — возмутился Кэп. — Кто это пустит его в  церковь со всеми его скальпами за поясом?    

— Не  судите поспешно, друг Кэп, а глядите в корень! Все это лишь пустая оболочка,  дань среде и воспитанию, а также естественным склонностям человека. Оглянитесь  на род людской и постарайтесь понять, почему вы видите здесь красного, а там  черного воина, а в других местах — белые армии? Все это, да и многое Другое,  что я мог бы вам указать, создано для особой, неизвестной нам цели. Нам не  пристало отрицать факты и закрывать глаза на истину. Нет, нет, у каждого цвета  кожи свои склонности, свои законы и верования, но нельзя осуждать того, кто  этого еще как следует не разумеет.    

— Вы,  верно, много читали, друг Следопыт, у вас на все такие твердые взгляды, —  ответил Кэп, немало удивленный столь простым символом веры своего  спутника. — Теперь и мне все ясно как на ладони, хоть сам бы я до этого  вовек не додумался. К какому же исповеданию вы принадлежите, мой друг?    

— Что  вы сказали?    

— Ну,  какой держитесь секты? Или какой установленной церкви?    

— А  вот взгляните вокруг и сами посудите. Я и сейчас в церкви: ем в церкви, пью в  церкви, сплю а церкви. Земля и есть церковь божия, и я, смею надеяться,  повседневно и повсечасно служу моему творцу не переставая. Нет, нет, я не  отрекаюсь от своей крови и цвета кожи, я как родился христианином, так  христианином и умру. Моравские братья [64] немало меня искушали; побывал я в руках  и у королевского пастора, хотя эта публика себя утруждать не любит; говорил со  мной и католический миссионер из самого Рима, когда я провожал его по лесу, но  у меня про всех был один ответ: я уже христианин и не хочу быть ни моравским  братом, ни членом англиканской церкви, ни папистом. Нет, нет, я не отрекаюсь ни  от крови своей, ни от происхождения.    

— По-моему,  ваше слово, мастер Следопыт, могло бы облегчить сержанту его путь через рифы и  мели смерти. С ним никого сейчас нет, кроме бедняжки Мэйбл, а ведь она, не  говоря уж, что дочь ему, всего-навсего девушка, да и по годам дитя.    

— Мэйбл  слаба телом, друг Кэп, однако в этих вопросах, пожалуй, сильнее нас, мужчин. Но  сержант Дунхем — мой друг, к тому же он ваш шурин, и теперь, когда мы выиграли  битву и отстояли наши права, нам следует обоим быть при его кончине. Я проводил  на своем веку не одного умирающего, — продолжал Следопыт; по своему  обыкновению, он то и дело останавливался и, ухватив собеседника за пуговицу, пускался  в пространные воспоминания из своего прошлого, — я проводил на своем веку  не одного умирающего, видел его последнее содрогание, слышал его последний  вздох; после горячки и сутолоки битвы полезно задуматься о судьбе тех, кому не  повезло в сражении, понаблюдать, как по-разному ведет себя человеческая природа  в столь важную минуту. Иные уходят из жизни в слепоте косного невежества,  словно господь не дал им разума и сознания, тогда как другие, покидая нас,  радуются, словно сбросили с плеч тяжелое бремя. Мне кажется, мой друг, что в  эти минуты наш ум работает с особенной ясностью и что все наши прошлые дела  теснятся перед нашим внутренним взором.