1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
Мужчина  был одет в красочный костюм мексиканца. На лошади – нарядный чепрак мексиканской  работы.    

Сердце  Луизы наполнилось радостью. Мертвый это человек или нет, но он безусловно тот,  кого она видела с азотеи. И это – не Морис Джеральд. Луиза подъехала ближе и  стала смотреть на распростертого на земле человека. Ясно было, что это  мексиканец.    

«Красивое  лицо», – подумала креолка.    

Но не  это заставило Луизу соскочить с лошади и с участием наклониться над лежащим. Радость,  что связанный человек оказался не тем, кого она боялась найти, толкнула ее на  этот гуманный поступок.    

«Он не  умер: я слышу, как он дышит».    

Она  растянула петлю лассо.    

«Теперь  он может свободнее дышать… Но что же могло произойти тут? Ах, он приходит в  себя… Слава богу! Я сейчас все узнаю».    

– Вам  лучше, сэр?    

– Сеньорита,  кто вы? – спросил дон Мигуэль Диаз, поднимая голову и с беспокойством озираясь  кругом. – Где она?    

– О  ком вы говорите? Я здесь никого не видела, кроме вас.    

– Caramba!  Как странно! Разве вы не встретили женщину верхом на серой лошади?    

– Я  слышала женский голос, когда подъезжала сюда.    

– Правильнее  сказать – дьявольский голос, это лучше определит Исидору Коварубио де  Лос-Ланос.    

– Разве  это она сделала?    

– Будь  она проклята! Да! Где же она? Скажите мне, сеньорита.    

– Я  не знаю. Судя по лошадиному топоту, она спустилась по тропинке вниз. Наверно,  это так. Я подъехала с другой стороны.    

– А!  Значит, она поехала домой… Вы очень добры, сеньорита. Я вам весьма признателен,  что вы освободили меня от этой петли. Может быть, вы продолжите свою любезность  и поможете мне вскарабкаться на лошадь? Я надеюсь, что удержусь в седле, нужно  только подсадить меня. Во всяком случае, мне нельзя больше оставаться здесь.  Мои враги недалеко отсюда… Пойди сюда, Карлито, – сказал он лошади и в то же  время как-то особенно свистнул. – Подойди поближе, не пугайся этой милой  женщины. Не она сыграла над нами эту злую шутку и разлучила нас. Ну, иди сюда,  мой конь, не бойся!    

Лошадь,  услышав свист, подбежала к хозяину и позволила ему взять себя под уздцы.    

– Небольшая  помощь с вашей стороны – и, мне кажется, я сяду в седло. Как только я буду на  лошади, мне нечего бояться преследования.    

– Вы  думаете, что вас будут преследовать?    

– Могу  вас уверить, что у меня есть враги. Но это все ничего. Я чувствую большую слабость.  Вы не откажетесь помочь мне?    

– Конечно,  нет. Я охотно окажу вам любую помощь, какая в моих силах.    

– Очень  вам признателен, сеньорита. Очень вам признателен!    

С  большим трудом удалось молодой креолке подсадить мексиканца в седло.    

– Прощайте,  сеньорита, – сказал Эль-Койот. – Я не знаю, кто вы. Вижу только, что вы не  мексиканка. Американка, я думаю. Но это все равно. Вы так же добры, как и  прекрасны. И если только когда-нибудь представится случай, Мигуэль Диаз  отплатит вам за эту услугу.    

Сказав  это, Эль-Койот тронул лошадь. Он ехал шагом, так как с трудом удерживал равновесие.  Вскоре он скрылся за деревьями.    

Молодой  креолке все это показалось сном, и скорее странным, чем неприятным.    

Но это настроение  у нее быстро изменилось, когда она подняла валявшееся на земле письмо, оставленное  Диазом. Письмо было адресовано Морису Джеральду. Подпись: «Исидора Коварубио».    

Луиза с  трудом взобралась в седло.    

Переезжая  Леону на обратном пути в Каса-дель-Корво, она остановила лошадь на середине  реки. Долго она смотрела каким-то странным, остановившимся взглядом на воду. На  ее лице видно было, глубокое отчаяние. Стоило ей продвинуться немного дальше, и  волны Леоны захлестнули бы ее навеки.    

 Глава L

  СХВАТКА С КОЙОТАМИ    

     

Лиловые  тени техасских сумерек уже спускались на землю, когда человеку, проделавшему  мучительный путь сквозь колючие заросли, наконец удалось достигнуть ручья.    

Утолив  жажду, он растянулся на траве.    

Нога  болела, но не очень сильно. О будущем раненый сейчас не думал – мешала  усталость. Коршуны улетели на ночлег. Прохладный ветерок, покачивавший ажурную  листву акации, убаюкивающе подействовал на него, и страдалец скоро заснул.    

Но  недолго ему пришлось спать. Раны снова дали о себе знать – он проснулся.    

Он не  боялся трусливого волка прерий, который нападает только на мертвых. Он не  думал, что смерть близка.    

Ночь  показалась страдальцу мучительно долгой, и трудно было дождаться рассвета. Утро  пришло наконец, но и оно не было радостным. Вместе со светом опять появились  черные птицы, опять повисли над ним темные тени коршунов. Голод давал себя  знать. Надо было искать пищу.    

Неподалеку  рос орешник. На его ветках были орехи, но висели они высоко – футах в шести над  землей.    

Раненому  удалось доползти до дерева, хотя это причиняло мучительные страдания. Своим  костылем он сшиб несколько орехов и позавтракал ими.    

Что же  делать дальше?    

Уйти  отсюда было невозможно. Малейшее движение причиняло невыносимую боль.  Несчастный почти не верил в возможность помощи от человека. Ведь он кричал до  хрипоты, но никто не услышал его. И, несмотря на это, время от времени все же  раздавался его глухой крик. Это были слабые проблески надежды, борющейся с  отчаянием.    

Выбора  не было. Надо оставаться на месте. Придя к этому заключению, раненый спокойно  растянулся на траве и решил запастись терпением, насколько это было возможно.    

Время от  времени у него вырывались стоны. Совершенно измученный болью, он уже не  замечал, что делается вокруг. Черные коршуны попрежнему кружили над ним. Но он  уже привык к этому и не обращал внимания даже тогда, когда некоторые из них  спускались так низко, что крылья касались его головы.    

Но что  это? Еще какие-то звуки…    

Послышался  топот маленьких ног по песчаному берегу ручейка. Он сопровождался прерывистым дыханием.  Раненый оглянулся, чтобы узнать, в чем дело.    

«А, это  только койоты», – подумал он, увидев целую стаю хищников, снующих взад и вперед  по берегу.    

До сих  пор он не испытывал страха; только отвращение вызывали в нем эти трусливые животные.    

Обычно  койоты не нападают на человека, но стоит им только почуять, что человек слаб и  не может защищаться, как они становятся дерзкими.    

Страдалец  был изранен шипами кактуса и истекал кровью.    

Койоты  почуяли кровь; этот запах дразнил их. Человек не сомневался, что они избрали  его своей жертвой.    

У  раненого не было другого оружия, кроме охотничьего ножа, который, по счастью,  остался у него за поясом. Его ружье и револьвер, привязанные к седлу, остались  на лошади. Раненый вытащил нож и, опираясь на правое колено, приготовился к  защите. Минута промедления – и уже было бы поздно. Движимые жадностью,  возбужденные до крайности запахом крови, койоты бросились на жертву. Шесть из  них одновременно впились зубами в его руки, ноги и туловище.    

Напрягая  все свои силы, защищаясь ножом, раненый отогнал койотов. Один или два были  ранены и с диким воем убежали прочь. Борьба стала отчаянной, смертельной.  Несколько животных было убито. Но судьба погибших не остановила других. Они  продолжали атаку, казалось, с еще большим ожесточением. Положение становилось  безнадежным. Койоты лезли друг на друга, чтобы вцепиться в жертву. Раненый  размахивал ножом, но руки его слабели, удары ножа все реже достигали цели. Он с  каждой минутой терял силы. Смерть смотрела ему в глаза.    

И в эту  минуту безнадежности раненый еще раз громко крикнул. Странно, это не был крик  отчаяния: крик радости вырвался у него. И еще удивительнее то, что при этом  звуке койоты прекратили нападение. Наступил перерыв в отчаянной схватке. На  минуту водворилась тишина.    

Послышался  топот лошади, сопровождаемый громким лаем собаки.    

Раненый  продолжал кричать, взывая о помощи. Лошадь, казалось, была совсем близко.  Всадник не мог не слыхать его мольбы. Но ответа не было. Всадник проехал мимо.  Удары копыт стали менее отчетливы. Несчастным опять овладело отчаяние.    

В то же  время осмелевшие хищники снова ринулись в атаку. Снова завязалась борьба.  Обессилевший человек считал себя приговоренным к смерти и продолжал защищаться  только по инерции.    

И вдруг  койоты отпустили жертву: на этот раз явился защитник.    

Всадник  не отозвался на мольбы, но собака пришла на помощь. Огромная оленья собака  направлялась к месту битвы. Стремительными прыжками, с громким лаем ринулась  она сквозь заросли.    

– Друг!  Какое счастье! Друг!    

Собака,  выбравшись из чащи, с открытой пастью бросилась на койотов. При виде ее они  оставили свою жертву и начали в испуге отступать. Раз – и один у нее в зубах.  Она треплет волка, словно крысу, и минуту спустя бросает его наземь с  перегрызенным горлом.    

Другого  постигает та же участь. Третьей жертвы не было: испуганные собратья погибших,  поджав хвосты, пустились в бегство с унылым воем. Все до одного скрылись в  густых зарослях.    

Измученный  человек больше ничего не видел. Его силы иссякли. Он только протянул руку, с  улыбкой обнял своего спасителя и, прошептав что-то, впал в забытье.    

     

* * *    

     

Обморочное  состояние длилось недолго. Раненый скоро пришел в себя и, опершись на локоть,  вопросительно оглянулся кругом.    

Жутко  было смотреть на место, где произошла схватка. Но если бы больной не терял сознания,  то был бы свидетелем еще более жуткого зрелища.    

Во время  его обморока на поляне появился всадник без головы. Его лошадь спустилась к  ручью, чтобы утолить жажду. Напившись, она взобралась на крутой берег,  пробежала по поляне, где лежал раненый, и скрылась в зарослях. Собака снова  бросилась было за ней, но скоро вернулась и улеглась подле раненого.    

Как раз  в этот момент к нему вернулось сознание. Приласкав собаку, он опять растянулся  на земле, потом натянул полу плаща на голову, защищаясь от палящего солнца, и  заснул.    

Собака  лежала у ног раненого и тоже дремала. Но она часто просыпалась и, казалось,  была настороже. Время от времени она поднимала голову и злобно рычала: она  отгоняла коршунов, когда те низко опускались.    

Молодой  человек бредил во сне. С его запекшихся губ срывались какие-то странные слова.  Это был то призыв страстной любви, то бессвязные речи о каком-то убийстве.    

 Глава LI

  ДВАЖДЫ ПЬЯНЫЙ    

     

Вернемся  снова в уединенную хижину на Аламо, так внезапно покинутую картежниками,  которые расположились под ее кровом в отсутствие хозяина.    

Близился  полдень следующего дня, а хозяин все еще не возвращался. Фелим попрежнему был  единственным обитателем хижины. Попрежнему он лежал пьяный, растянувшись на  полу.    

Чтобы  объяснить все, надо рассказать, что произошло дальше в ту ночь, когда игроки в  монте так внезапно покинули хижину.    

Вид трех  краснокожих дикарей, расположившихся вокруг стола за карточной игрой, протрезвил  Фелима больше, чем сон.    

Что было  дальше, он ясно себе не представлял. Помнил только, что трое раскрашенных индейцев  внезапно прекратили игру, швырнули карты на пол, обнажили кинжалы, угрожая его  жизни. Потом вдруг оставили его в покое и, повинуясь четвертому индейцу,  который пришел за ними, поспешно покинули хижину.    

Все это  произошло в течение каких-нибудь двадцати секунд. И когда он пришел в себя, то  в хакале уже никого не было.    

Спал ли  он или же бодрствовал? С пьяных ли глаз он видел все это или во сне? Было ли  это реальностью или же каким-то новым, непостижимым для его ума явлением,  подобным тому, которое до сих пор стояло в его памяти?    

Нет, это  не могло быть привидением. Он видел дикарей слишком близко, чтобы ошибиться в  том, что они были настоящими людьми. Он слышал, как они разговаривали на  непонятном для него языке. Больше того – ведь они оставили на полу свои карты.    

Фелим и  не подумал поднять хотя бы одну из них, чтобы убедиться, настоящие ли они. Он  был в достаточно трезвом состоянии, но просто у него не хватило для этого  мужества. Разве мог он быть уверенным, что эти странные карты не обожгут ему  пальцы? Почем знать, ведь они могли принадлежать самому дьяволу!    

Несмотря  на спутанность мыслей, Фелим все же сообразил, что оставаться в хижине опасно.  Ряженые игроки могут вернуться, чтобы продолжать игру. Они оставили здесь не  только свои карты, но и все имущество хакале. Правда, что-то важное заставило  их внезапно удалиться, но так же внезапно они могут и вернуться.    

При этой  мысли ирландец решил действовать. Из осторожности потушив свечу, он крадучись  вышел из хижины. Через дверь он не решился выйти. Луна ярко освещала площадку  перед домом. Дикари могли быть где-нибудь поблизости. Он содрал лошадиную шкуру  со стены и протиснулся в образовавшуюся щель. Очутившись снаружи, Фелим  проскользнул под тень дерева.    

Он не  успел еще далеко отойти, когда заметил впереди себя несколько темных предметов.  Послышался звук, словно лошади жевали траву; время от времени доносились удары  копыт. Фелим остановился и спрятался за ствол кипариса.    

Скоро  ирландец убедился, что это действительно лошади. Нет сомнения, что они принадлежали  тем четырем воинам, которые превратили хижину мустангера в игорный дом. Повидимому,  лошади были привязаны к деревьям, но могли ведь быть около них и хозяева.    

При этой  мысли Фелим хотел уже повернуть и пойти в другом направлении. Но в этот момент  он услышал голоса, доносившиеся с противоположной стороны, – то было несколько  мужских голосов, угрожавших кому-то. Потом последовали отрывистые восклицания  испуга, за ними лай собаки. Затем наступила тишина, нарушаемая лишь треском  ломавшихся ветвей, точно несколько человек спасались в паническом бегстве  сквозь лесные заросли.    

Фелим  продолжал прислушиваться: люди приближались к кипарису. Через несколько секунд  они были уже около своих лошадей и, не останавливаясь, вскочили в седла и  ускакали.    

Когда  четыре беглеца попали в полосу лунного света, Фелим отчетливо увидел яркокрасную  окраску их обнаженных тел. Он узнал в них четырех индейцев, которые были в  хижине мустангера.    

Фелим не  двинулся с места до тех пор, пока по звуку доносившегося топота не определил,  что всадники поднялись по крутому откосу на равнину и поскакали быстрым галопом  по прерии.    

Тогда он  вышел из своей засады и, всплеснув руками, воскликнул:    

– Святой  Патрик! Что же это может означать? Что этим чертям здесь нужно? И кто вздумал  преследовать их? Но, видимо, кто-то их здорово напугал. Интересно: может быть,  это тот самый? Клянусь, что это так. Я слышал, как рычала собака, а ведь  она убежала за ним. О господи, что это такое? А вдруг он в погоне за ними  направится в эту сторону?    

Боязнь  снова повстречаться с загадочным всадником заставила Фелима опять спрятаться за  дерево. В состоянии трепетного ожидания он простоял там еще некоторое время.    

«В конце  концов, это, наверно, лишь шутка мистера Мориса. Он возвращался домой, и ему  захотелось напугать меня. Хорошо, что подоспел как раз вовремя и напугал  краснокожих – ведь они собирались ограбить и убить нас. Прошло, должно быть,  уже порядочно времени. Помню, что выпил я изрядно. А теперь как будто ничего и  не было… А вот что интересно: не попалась ли моя бутыль на глаза индейцам? Я слыхал,  что они любят этот напиток не меньше нас, белых. Боже, если они почуяли запах,  ведь там, наверно, и капли не осталось! Надо вернуться и проверить. Их теперь  нечего бояться. Судя по тому, как они помчались, и след их давно уже простыл».    

Выбравшись  из своей засады, Фелим направился к хакале. Он пробирался с опаской, несколько  раз останавливался, чтобы проверить, нет ли кого поблизости. Несмотря на  выдуманную для своего успокоения гипотезу, Фелим все же боялся еще раз  повстречаться с всадником без головы.    

Однако  желание выпить заглушало страх, и Фелим, хотя и нерешительно, продолжал свой  путь. Наконец он тихонько вошел в хижину.    

Света он  не зажег – в этом не было надобности. Найти бутыль на ощупь не составляло для  него труда: он слишком хорошо знал место, где она стояла.    

Но в  заветном углу бутыли не оказалось.    

– Чорт  бы их побрал! Похоже, что они до нее добрались! Иначе – почему ее нет на месте?  Я поставил ее туда. Отлично помню, что поставил ее на свое место… Ах, вот ты  где, моя драгоценность! – продолжал он, когда наконец нащупал предмет своих  поисков. – Ах, скоты, да ведь они осушили ее! Чтоб на том свете черти припекли  этих краснокожих воров! Пусть им покажут, как красть вино у спящего человека!  Ай-ай! Что же мне теперь делать – опять ложиться спать? Но разве заснешь с  мыслями о них и о том, другом? Наверняка без выпивки я не найду себе покоя. А  ведь ни капли не осталось… Стой! Святой Патрик! Вспомнил! Полная фляга! Я ее в  сундук запрятал. Наполнил до самого горлышка, чтобы дать мистеру Морису в дорогу,  когда он в последний раз собирался в сеттльмент. И ведь он, кажется, забыл ее  взять с собой. Не дай бог, если только индейцы добрались своими грязными лапами  и до нее – я тогда сойду с ума!.. Ура! – закричал Фелим после нескольких минут  молчания, во время которого слышно было, как он рылся в сундуке. – Вот  счастье-то! Краснокожие не сообразили сюда заглянуть! Фляга полна – никто и не  дотронулся до нее!    

После  этого счастливого открытия в темноте хижины началась пляска торжествующего  ирландца.    

Потом  наступила тишина, затем послышалось бульканье жидкости.    

Через  некоторое время этот звук сменился чмоканьем и восклицаниями удовольствия.    

Слышалось  бульканье, чмоканье – и так длилось до тех пор, пока наконец не раздался звук  упавшей на пол пустой фляги.    

А затем  пьяные выкрики чередовались с отрывками пьяной песни, диким хохотом и бессвязными  рассуждениями о краснокожих, о команчах и безголовом всаднике. Вновь и вновь,  но все тише и тише повторялись те же речи о пережитых ужасах, пока наконец не  сменились непрерывным громким храпом вконец опьяневшего оратора.    

 Глава LII

  ПРОБУЖДЕНИЕ    

     

Второй  сон Фелима длился дольше первого. Уже близился полдень, когда он наконец очнулся,  и то не по своей воле, а от ведра холодной воды, вылитой ему прямо на голову.  Это отрезвило его не хуже, чем вид краснокожих дикарей.    

Зеб  Стумп устроил ему этот душ.    

Выехав  из ворот Каса-дель-Корво, старый охотник направился самым коротким путем к  истокам реки Нуэсес. Он ехал по хорошо известной ему тропинке.    

Из того,  что ему сказала Луиза Пойндекстер, старый охотник понял, что Морис Джеральд в  большой опасности. Стумп старался избежать встречи с отрядами Пойндекстера и  торопился приехать на Аламо раньше их.    

Он знал,  что если он встретится с регуляторами, то волей-неволей ему придется указать  путь к жилищу предполагаемого убийцы.    

На  некотором расстоянии от хижины, уже в зарослях низкого берега Аламо, Стумп привязал  лошадь и продолжал путь пешком.    

Дверь,  обтянутая шкурой мустанга, была закрыта, но посреди нее зияла дыра. Что это значило?    

Старый  охотник неслышными шагами обогнул хижину и под прикрытием деревьев пробрался к  навесу, опустился на колени и стал прислушиваться.    

Из  хакале доносился звучный храп. Зеб Стумп заглянул в щель и увидел спящего на  полу Фелима.    

Теперь  предосторожности были излишни. Охотник поднялся на ноги и, снова обогнув хижину,  вошел через дверь. Она не была заперта, так что будить Фелима пока не нужно  было. Зеб остановился в раздумье.    

«Вещи  уложены в дорогу. А! Вспоминаю: Морис говорил, что собирается на днях выехать  отсюда. Этот же молодец не просто спит, а мертвецки пьян. Интересно, оставил ли  он хоть каплю выпивки? Сомнительно… А вот и бутыль без пробки валяется на боку,  рядом фляга – тоже пустая. Чорт бы побрал этого пьяницу – ведь он способен  поглотить не меньше жидкости, чем вся меловая прерия!.. Испанские карты! Целая  колода валяется на полу… Что он мог делать с ними? Вероятно, выпивая,  раскладывал пасьянс. Но кто прорезал дыру в двери и откуда эта щель в стене?  Наверно, он мне сможет объяснить. Разбужу его и спрошу».    

– Фелим,  Фелим!    

Фелим не  отвечал.    

– Фелим,  это я! Фелим!    

Ответа  опять не последовало. Несмотря на то что во второй раз охотник закричал так громко,  что голос его был, вероятно, слышен на расстоянии полумили, Фелим продолжал  безмятежно спать. Зеб стал трясти пьяницу изо всех сил; в ответ послышалось  лишь какое-то рычанье, но оно сейчас же перешло в прежний раскатистый храп.    

«Если бы  не его храп, я подумал бы, что он умер. Но он мертвецки пьян… в этом нет сомнения.  Как же привести его в чувство?»    

Взгляд  старого охотника остановился на ведре, которое стояло в углу. Оно было до краев  наполнено водой. С усмешкой Зеб поднял ведро и плеснул прямо в физиономию  спящему.    

Это дало  желаемые результаты: Фелим проснулся, но еще не совсем протрезвился.    

Поток  восклицаний, вырвавшийся из его уст, слился с веселым хохотом старого охотника.    

Наконец  оба успокоились и могли приступить к серьезному разговору. Фелим все еще  находился под влиянием пережитых ужасов. Бесцеремонная шутка Зеба не вызвала в  нем обиды – он был рад, что мог наконец поделиться с кем-нибудь своими  впечатлениями. Зеб впервые услыхал от него о странном всаднике без головы.    

Сначала  Зеб высмеял Фелима – он назвал это просто «игрой воображения» старого пьяницы.  Однако, когда Фелим продолжал настаивать, что это было действительным фактом,  он призадумался.    

– Ну,  какая же это могла быть ошибка! – возражал ирландец. – Разве я не видел мистера  Мориса так же ясно, как сейчас вижу вас? Видел все, за исключением головы. Но и  голову я потом увидел, когда он повернул лошадь. Да, кроме того, на нем было  его мексиканское серапэ и сапоги из шкуры ягуара. А как я мог не узнать его  красивого коня?. Кажется, я забыл еще сказать, что и Тара ушла за ним. Я потом  слышал, как она рычала на индейцев.    

– Индейцы?  – воскликнул охотник, недоверчиво качая головой. – Индейцы, играющие испанскими  картами?    

– Вы  думаете, что это были не индейцы?    

– Не  важно, что я думаю. Сейчас нет времени рассуждать. Продолжай, рассказывай все,  что ты видел и слышал.    

Когда  Фелим наконец закончил свое повествование, Зеб не стал больше задавать  вопросов. Он вышел из хижины и растянулся на траве.    

Ему  хотелось разобраться в своих мыслях. Рассказ Фелима еще больше запутывал все  дело.    

До этого  известно было лишь об исчезновении Генри Пойндекстера; теперь же картина  осложнялась еще тем, что мустангер не вернулся домой, несмотря на то что должен  был прибыть, по словам слуги, еще накануне утром.    

Совсем  невероятным был рассказ о том, что мустангер появлялся в образе всадника без головы  или же с головой, которую держал в руке. Это могло быть только чьей-то  проделкой.    

Странно,  конечно, заниматься подобными шутками в момент, когда только что совершено  убийство и половина населения сеттльмента ищет убийцу. Это было тем более  странно, что виновником преступления считали именно Мориса Джеральда.    

Перед  Зебом Стумпом раскрывалась картина какого-то странного сцепления обстоятельств,  или, вернее, какого-то нагромождения событий. Происшествия без видимых причин,  причины без видимых следствий, преступления без понятных побуждений… Что-то  таинственное, непонятное…    

Ночное  свидание между Морисом Джеральдом и Луизой Пойндекстер, ссора с братом как  следствие этой встречи, отъезд Мориса в прерию, Генри, отправившийся вдогонку,  чтобы просить у Джеральда прощения, – все это вполне естественно и понятно. Но  дальше начинались путаница и противоречия.    

Зеб  Стумп знал расположение Мориса Джеральда к Генри Пойндекстеру. Морис неоднократно  говорил о Генри Пойндекстере и никогда не обнаруживал и тени вражды; наоборот,  он всегда восхищался прекрасными душевными качествами юноши. Предположение, что  Морис мог внезапно превратиться из друга юноши в его убийцу, казалось слишком  неправдоподобным.    

Несмотря  на необычайную ясность ума, Зеб Стумп не был в состоянии найти разумную  разгадку этой сложной драмы. Единственно, в чем он не сомневался, – это в том,  что четыре всадника, которые, по его мнению, не были индейцами, сделали набег  на хижину мустангера. Возможно, что они были как-то связаны с совершенным  убийством. Однако появление этих людей в хакале и отсутствие его хозяину навели  Стумпа на еще более грустные предположения: ему казалось теперь, что убит был  не один человек и что в лесных зарослях следует разыскивать два трупа.    

При этой  мысли тяжелый вздох вырвался из груди старого охотника. Он полюбил молодого  ирландца почти отеческой любовью. И мысль, что Морис Джеральд предательски убит  в темных зарослях и что тело его терзают коршуны и койоты, причиняла старику  невыносимую боль. И чем больше он вдумывался, тем глубже вздыхал. Наконец,  почувствовав, что он не может больше находиться под этим мучительным гнетом,  Стумп вскочил на ноги и стал быстро ходить взад и вперед. Он решил отомстить.    

Старый  охотник был так захвачен своими горькими переживаниями, что не заметил, как  мимо него пробежала большая собака мустангера.    

Фелим радостным  криком приветствовал возвращение собаки. Зеб Стумп оставался равнодушен к этому  до тех пор, пока не услышал громкого возгласа, обращенного к нему:    

– О  мистер Стумп, посмотрите на Тару! Смотрите, у нее на шее что-то привязано.  Этого не было, когда она ушла. Как вы думаете, что это такое?    

Действительно,  на шее собаки был ремешок из оленьей кожи, но под ним еще что-то торчало –  какой-то маленький сверточек.    

Зеб  вытащил охотничий нож и наклонился к собаке; та в испуге попятилась назад, но потом,  убедившись, что тут не было злого намерения, позволила подойти к себе.    

Зеб  разрезал ремешок, открыл сверточек – в нем была визитная карточка. На карточке  было что-то написано как будто бы красными чернилами, очевидно кровью.    

Зеб стал  читать. Он довольно быстро разобрал написанное. Вздох облегчения вырвался у  него:    

– Он  жив, Фелим! Он жив! Посмотри на это… Э, да ты ведь неграмотный! Спасибо  старику-учителю, что выучил меня читать. Но все равно… Он жив! Он жив!    

– Кто?  Мистер Морис? Надо поблагодарить бога!    

– Стой!  Сейчас для этого нет времени. Достань одеяло и ремни. Сделай это, пока я схожу  за своей кобылой. И поживее! Нельзя терять ни минуты, иначе будет поздно!    

 Глава LIII

  КАК РАЗ ВОВРЕМЯ    

     

С этими  словами старый охотник двинулся в путь.    

Он был  совершенно прав – нельзя было терять ни минуты. В тот момент, когда охотник  поспешил на помощь человеку, писавшему кровью, несчастному опять грозила  смертельная опасность: после вторичного нападения койотов к нему подкрался еще  более страшный враг, и минуты жизни несчастного, казалось, были сочтены.    

Для  читателя, наверно, уже ясно, что раненый человек в панаме и плаще – Морис Джеральд.  После описанной схватки с койотами, благополучно разрешившейся благодаря вмешательству  Тары, он почувствовал сильную слабость, и ему захотелось спать.    

Успокоенный  присутствием друга и зная, что верный пес теперь не даст его в обиду и защитит  как от крылатых, так и от четвероногих хищников, юноша скоро забылся в глубоком  сне.    

Проснувшись  через несколько часов, он почувствовал прилив бодрости и был теперь в состоянии  спокойно подумать о своем положении.    

Собака  спасла его от койотов; нет сомнения, что он может рассчитывать на ее помощь и в  случае новых нападений. Но что же дальше будет? Ведь не в ее силах переправить  его домой, а оставаться здесь – значит умереть от голода, быть может от ран.    

Раненый  поднялся на ноги, но выпрямиться не смог; не разгибая спины, он попробовал  сделать один-два шага, но принужден был снова лечь. От сильной слабости  кружилась голова.    

В эту  тяжелую минуту счастливая мысль вдруг пришла ему в голову: «Тара может отнести  весточку домой».    

– Если  бы я только мог заставить ее уйти! – сказал он и испытующе посмотрел на собаку.  – Поди сюда, моя хорошая, – продолжал Морис, обращаясь к бессловесному другу. –  Я хочу, чтобы ты была моим почтальоном и отнесла письмо. Ты понимаешь? Погоди,  пока я напишу, тогда я объясню тебе получше.    

Юноша  сунул руку в карман и вынул оттуда карточку.    

– Хорошо,  что есть на чем написать. Карандаша нет. Но это не беда. Чернил тут хватит. А  вместо пера мне послужит шип вот этой агавы.    

Он  подполз к растению, отломил один из длинных шипов, торчащих на конце листа, окунул  его в кровь койота и стал писать.    

Кончив  письмо, раненый достал обрывок ремешка из оленьей кожи и завязал его вокруг шеи  собаки. Тщательно завернув карточку в кусочек кожи, оторванной от подкладки  панамы, он заткнул ее за самодельный ошейник.    

Теперь  осталось уговорить собаку исполнить обязанность почтальона.    

Это было  трудно. Верный пес, несмотря на свой незаурядный ум, никак не мог понять, почему  он должен покинуть в беде человека, которому он был так беззаветно предан. Он  долго оставался глух к увещеваниям уйти прочь. И только после того, как  человек, так недавно им спасенный, с притворной злобой закричал на него и побил  костылем, – только после этого пес покорился и ушел.    

И все же  Тара несколько раз оборачивалась назад и бросала на хозяина взгляды, полные  упрека.    

– Бедняга!  – с сожалением в голосе сказал Морис, когда Тара исчезла в зарослях. – Это все  равно, что побить себя или самого близкого друга. Ну ничего, я не останусь у  нее в долгу. А теперь мне надо подумать о защите в случае новых нападений  койотов. Они, наверно, явятся, почуяв, что я остался один.    

План  действий уже созрел. Недалеко от орешника стояло дерево с двумя толстыми горизонтальными  ветвями. Они были близко расположены друг к другу на высоте шести-семи футов  над землей.    

Джеральд  проколол ножом ряд дырочек в полах своего плаща, потом размотал свой креповый  шарф и разорвал по длине надвое. Таким образом, получились две полосы по нескольку  ярдов длиной. После этого он растянул плащ между ветвями и привязал его  полосками шарфа к дереву в виде гамака.    

Морис  знал, что койоты не умеют лазить по деревьям и что, устроившись на этой висячей  постели, он может совершенно спокойно наблюдать за ними.    

Он не  щадил своих сил, устраивая это приспособление, так как был уверен, что койоты  должны вернуться. И действительно, волки не замедлили показаться. Они  подкрадывались с опаской. Шаг-два вперед, затем останавливались и смотрели  вокруг. И снова продвигались к месту прежней битвы. Убедившись, что собаки нет,  они скоро собрались всей сворой.    

Морис  стал свидетелем их отвратительной жадности, характерной для этих трусливых животных.  Сначала они стали пожирать трупы своих погибших собратьев. Вслед за тем койоты  столпились под деревом, на котором расположился раненый.    

Подвешивая  свой гамак, мустангер не пытался замаскировать его. От земли его отделяло  достаточно большое расстояние, и ему казалось, что этим уже обеспечена его  безопасность.    

По-видимому,  кровавый обед еще больше раздразнил аппетит хищников, и они стояли теперь под деревом,  облизывая свои запачканные кровью морды.    

Морис  почти не обращал на них внимания даже и тогда, когда трусливые животные, подпрыгивая,  почти касались его ног.    

Однако  была опасность, которой он не предвидел. Хищники, убедившись в бесплодности  своих попыток, тяжело дыша, улеглись под деревом. Казалось бы, это не должно  было испугать мустангера, поскольку он чувствовал себя в безопасности в своем  гамаке. Он бы и не беспокоился, если бы не почувствовал снова приступа  неутолимой жажды, которая с каждой минутой становилась все мучительнее.    

Ему  стало обидно за свою недогадливость: ведь можно было об этом подумать, прежде  чем забраться на дерево! Нетрудно было захватить с собой туда запас воды. Ручей  был тут же, а вогнутые листья агавы могли послужить сосудом.    

Но  теперь было уже поздно. Неудержимое желание напиться росло все сильнее и  сильнее. Пробраться к ручью сквозь засаду койотов было невозможно – это грозило  смертью.    

После  большой потери крови жажда мучит особенно сильно. Муки становились нестерпимыми.  На этот раз страдания сопровождались галлюцинациями. Казалось, что количество  волков увеличилось в десять раз. Их уже не сотня – целая тысяча наводняла  полянку. Они всё приближались и приближались. Глаза их сверкали страшным  блеском. Красные языки касались подвешенного плаща. Они раздирали его своими  зубами. До Мориса доносилось их зловонное дыхание, когда они подпрыгивали.    

В  моменты просветления мустангер видел, что все это было игрой больного  воображения. Волки продолжали спокойно лежать на траве, карауля своего  пленника.    

В один  из таких моментов Джеральд увидел неожиданную и непонятную перемену: койоты  внезапно вскочили и убежали в чащу. Исчезли все до одного.    

Что же  могло спугнуть их?    

Крик  радости вырвался из груди Мориса. Наверно, Тара вернулась. Может быть, и Фелим  вместе с ней. Ведь времени прошло достаточно: осада койотов длилась около двух  часов. Морис наклонился вниз и посмотрел кругом. Ни собаки, ни слуга не было  видно. Ничего, кроме ветвей и кустов. Он прислушался. Ни звука, кроме завывания  койотов, которые все еще, казалось, продолжали отступать. Уж не бред ли это  снова? Что могло заставить их бежать? Но все равно, дорога была свободна.  Подойти к ручью теперь было безопасно. Вода сверкала перед его глазами. Ее  журчанье ласкало слух.    

Он  спустился с дерева и направился к берегу ручья. Но прежде чем наклониться к  воде, Морис еще раз оглянулся назад и, к ужасу своему, увидел среди зелени  желтую пятнистую шкуру ягуара. Точно змея, выползал ягуар из чащи, изгибая свое  длинное, тонкое тело.    

Теперь  было понятно, почему убежали койоты.    

Намерения  хищника были также достаточно очевидны: он почуял кровь и спешил к месту, где  она была пролита, чтобы разделить кровавое пиршество.    

Ягуар  направился к человеку сначала медленно, ползком, потом быстрее и быстрее, готовясь  к прыжку.    

Забираться  на дерево было бесполезно: ягуар лазит по деревьям, как кошка. Мустангер это  знал, но если бы он и не знал этого, все равно было уже поздно. Животное  миновало то дерево, которое служило мустангеру убежищем, а вблизи не было  другого, куда бы можно было взобраться.    

Не зная,  где искать спасения, несчастный бросился прямо в ручей. Но ягуар не только хорошо  лазит по деревьям, но и плавает, как выдра. Он так же страшен в воде, как и на  суше.    

В полной  безнадежности Морис Джеральд остановился, войдя в воду по пояс. Больше ничего  не оставалось делать. Защищаться было нечем: не было ни ружья, ни револьвера,  ни ножа, ни даже костыля.    

Дикий  крик вырвался у несчастного, когда пятнистый зверь приготовился к прыжку.    

    

Точно  эхо, в ответ на крик мустангера раздался крик друга и вслед за ним выстрел.    

Одновременно  взвыл ягуар. И вместо того чтобы броситься на человека, ягуар замертво свалился  в воду.    

Огромная  собака ринулась сквозь заросли и прыгнула в воду. Человек гигантского роста  быстро приближался к берегу. Другой, небольшого роста, следовал за ним, оглашая  воздух криками торжествующей радости.    

Эти  звуки юноша услышал словно во сне – они были его последними впечатлениями в тот  страшный день. После этого он уже ничего не помнил и не понимал, что делал.  Больной хотел задушить своего верного пса, ласкавшегося к нему, и отбивался от  сильных объятий друга, который пытался вынести его из воды.    

Все  пережитые ужасы были слишком тяжелым испытанием для нервной системы – Морис не  выдержал этого напряжения. Он перестал воспринимать события страшной  действительности и впал в еще более страшное забытье. У него начался приступ  горячки.    

 Глава LIV

  ПАЛАНКИН ПРЕРИИ    

     

Это Зеб  Стумп пришел на выручку мустангеру. Следуя указаниям записочки, старый охотник  спешил как только мог, чтобы скорей прибыть на место.    

Он  подоспел как раз вовремя, в тот самый момент, когда ягуар готовился прыгнуть. К  счастью, Зеб уже был на расстоянии ружейного выстрела.    

Пуля,  пронзившая сердце свирепого зверя, не остановила прыжка, но это был последний  прыжок хищника.    

Старый  охотник бросился в воду.    

Но тут  его самого ожидало нападение. Не когти ягуара вцепились в него, а руки  человека, которого он только что спас от смерти.    

К счастью  Зеба, нож мустангера остался на земле, но безумец бросился душить своего спасителя.  Зеб отшвырнул ружье и отбил неожиданное нападение. Борьба продолжалась довольно  долго. Наконец Зебу удалось схватить молодого ирландца и отнести на берег.    

Но как  только больной почувствовал себя освобожденным, он сорвался с места и побежал к  орешнику с такое быстротой, точно больная нога больше не тревожила его.    

Охотник  угадал намерение безумного. Он заметил лезвие ножа, блестевшее на плаще. Мустангер  бежал за ножом. Зеб бросился вдогонку и, еще раз схватив больного, оттащил от  дерева.    

– Скорее,  Фелим! – закричал Зеб. – Спрячь эту штуку. Парень лишился рассудка. Он весь  горит. У него горячка.    

Фелим  немедленно повиновался. Но борьба все же не закончилась. Больной бросился с кулаками  на своего спасителя. Он громко кричал, грозил, его глаза бегали и горели диким  огнем. В течение десяти минут продолжалась схватка. Наконец, совершенно  изнеможенный, Джеральд опустился на траву и после судорожных движений,  сопровождавшихся глубокими вздохами, совершенно затих. Казалось, что последняя  искра жизни угасла в нем.    

Фелим  принялся громко причитать над ним.    

– Перестань  реветь, проклятый дурень! – закричал Зеб. – Одного твоего воя достаточно, чтобы  душа рассталась с телом. Он такой же мертвый, как и ты, – это обморок. Судя по  тому, как он расправлялся со мной, по-видимому тут ничего серьезного нет.    

Фелим,  обрадованный тем, что хозяин жив и что жизнь его вне опасности, внезапно перешел  от мрачного отчаяния к ликующей радости, выразившейся в какой-то уморительной  пляске. Его радостное возбуждение подействовало и на Тару. Она прыгала вокруг  Фелима, присоединясь к его неистовому ирландскому танцу.    

Зеб не  обращал внимания на это комическое представление. Еще раз наклонился он над  больным. Убедившись, что опасных ран нет, Зеб Стумп поднялся и стал  рассматривать валявшиеся на земле вещи. Затем он обратил внимание на панаму,  которая все еще оставалась на голове мустангера.    

Шляпы из  гаяквильской травы, неправильно называемые панамами, были широко распространены  на всем юге, так же как и в Техасе. Но охотник знал, что молодой ирландец  привык носить мексиканское сомбреро – головной убор совершенно другого типа.  Возможно, что мустангер на этот раз изменил своему обычаю. Зебу показалось, что  он уже видел на ком-то именно эту шляпу. Заглянув внутрь панамы, охотник  заметил две надписи: клеймо фабриканта шляп и надпись, сделанную от руки:  «Генри Пойндекстер».    

Теперь  он стал исследовать плащ. На нем Стумп тоже увидел приметы, доказывавшие принадлежность  плаща тому же владельцу.    

– Чорт  знает, что все это означает! – пробормотал старик, глядя в землю и глубоко задумавшись.  – Шляпы не на своих головах, головы не на своих местах! Честное слово, здесь  что-то нечисто. Если бы я только не чувствовал боли под левым глазом от удара  этого молодца, я бы усомнился, пожалуй, на месте ли моя собственная черепная  коробка. От него ждать объяснений сейчас не приходится, – добавил Зеб, посматривая  на Мориса. – Разве только после того, как он переспит свою горячку. Но когда  это будет – кто знает?.. Ладно, – продолжал охотник после некоторой паузы. –  Здесь оставаться незачем. Нам необходимо доставить больного в хижину: надо  подумать, как переправить его туда. Этот все равно ничего не придумает, –  сказал Зеб, взглянув на Фелима, занятого разговором с Тарой. – У пса,  повидимому, больше мозгов, чем у него. Ну, ничего. Придется и ему поработать.  Как же тут быть? Надо бы нам соорудить носилки. Можно сделать их из пары шестов  и плаща или же одеяла, которое захватил Фелим. Да, совершенно правильно. Именно  носилки как раз то, что нам сейчас нужно.    

Теперь  ирландец был призван на помощь.    

Срезали  и обстругали два деревца, каждое около десяти футов длиной, добавили еще два,  покороче, для поперечных перекладин. На них растянули сначала одеяло, а поверх  него плащ. Предвидя возможность нового буйного приступа, Зеб Стумп решил  привязать больного к этим самодельным носилкам.    

Не два  человека, как это обычно бывает, несли эти носилки. Дело было организовано иначе:  передние концы шестов были укреплены на лошади, а сзади носилки поддерживал  человек. Поддерживал их Фелим.    

Зеб шел  впереди в качестве вожатого.    

В этом  импровизированном паланкине Морис Джеральд был доставлен в свою хижину.    

     

* * *    

     

Уже  спустилась ночь, когда эта странная процессия прибыла в хакале мустангера.    

Сильные  руки охотника бережно перенесли больного с носилок на его кровать в хижине.    

Джеральд  не понимал, где он находится, и не узнавал своего друга Зеба, склонившегося над  ним. Его мысли все еще блуждали, хотя он больше уже не буйствовал. Наступил  период затишья.    

Больной  не молчал, но и не отвечал на ласковые вопросы, обращенные к нему; с его уст  срывались какие-то загадочные восклицания.    

Друзья  мустангера перевязали ему раны, как сумели, но больше ничего сделать не смогли.  Надо было ждать наступления утра.    

Зеб  распорядился, чтобы Фелим отправился спать, а сам остался у постели больного.    

У  старого охотника были свои соображения по этому поводу. Ему не хотелось, чтобы  бред больного слышал кто-нибудь, кроме него, даже Фелим. И он просидел всю ночь  напролет у постели Мориса и ловил каждое его слово.    

Зебу  Стумпу не странно было слышать, как больной в своих любовных клятвах повторял  все время имя Луизы.    

Но и  другое имя часто срывалось с уст больного. Это было имя брата Луизы. Какие-то  бессвязные, жуткие, бессмысленные слова сопровождали это имя.    

Зеб  Стумп сидел и сопоставлял все слышанное с уже известными ему фактами, и когда  наступило утро, он уже не сомневался в том, что Генри Пойндекстера нет в живых.    

 Глава LV

  ДЕНЬ НОВОСТЕЙ    

     

Дон  Сильвио Мартинец – один из немногих мексиканских богачей, оставшихся в Техасе  после захвата страны северными колонистами. Он мало интересовался политикой,  был человеком миролюбивым от природы, уже пожилым, а поэтому довольно легко  примирился с новым положением. Потеря национальной независимости  уравновешивалась в его сознании безопасностью от набегов команчей, терроризировавших  страну до прихода сюда колонистов. Дикари, правда, не были еще окончательно  покорены, но нападения их стали значительно реже.    

И  старику-мексиканцу одно это казалось уже большим достижением.    

Дон  Сильвио был «ганадеро» – скотоводом большого масштаба. Его пастбища простирались  на много миль в длину и ширину, а табуны лошадей и рогатого скота исчислялись  тысячами голов. Его гасиенда – длинный и узкий одноэтажный дом – скорее  напоминала тюрьму, чем жилое помещение. Со всех сторон она была окружена  загонами для скота.    

Жизнь  обычно здесь текла очень тихо. Но когда наступал осенний праздник – праздник  клеймения скота, веселый шум пиршеств оглашал воздух в течение многих дней.  Это, однако, происходило только раз в год. В остальное же время старый владелец  гасиенды, убежденный холостяк, вел спокойный и уединенный образ жизни. С ним  жила только его сестра, еще более преклонного возраста, чем он сам.    

Правда,  когда к ним в гости приезжала их хорошенькая племянница с берегов Рио-Гранде,  тихая гасиенда оживала. Исидоре здесь всегда были рады. Она приезжала и  уезжала, когда ей заблагорассудится. В доме дяди ей позволяли делать все, что  ей вздумается. Старику нравились живость и жизнерадостность Исидоры, да он и  сам был далеко не мрачным человеком. Некоторые свойства ее характера, которые в  других странах могли бы показаться неженственными, были естественны в стране,  где загородный дом сплошь и рядом превращался в крепость, а домашний очаг  орошался кровью хозяев.    

Дон  Сильвио Мартинец прожил свою молодость в обстановке постоянной опасности. Он  был свидетелем многих безрассудных поступков. Неудивительно, что он не  останавливал Исидору, отчаянные выходки которой граничили часто с каким-то  неудержимым безрассудством.    

Старый  мексиканец любил свою племянницу так нежно, как можно любить только свою  собственную дочь. И каждый знал, что Исидора будет наследницей всех его  владений.    

Неудивительно  поэтому, что она пользовалась уважением среди всей челяди дона Сильвио Мартинеца  – на нее смотрели как на будущую хозяйку. Впрочем, Исидору уважали окружающие и  за ее личные качества, особенно за храбрость, и среди отважной мексиканской  молодежи вряд ли нашелся бы один, кто не обнажил бы мачете[46] в ее защиту.    

За  последнее время Исидора стала все чаще навещать своего дядю. Но не из-за того,  что она больше привязалась к нему и хотела утешить его старость, – причина была  другая. Она приезжала на Леону в надежде встретиться с Морисом Джеральдом. Исидора  любила мустангера. С того самого дня, когда он освободил ее из рук индейцев, он  завладел ее сердцем.    

Исидора  не находила себе покоя. Экспансивная по своей природе, она не могла дольше  терпеть неопределенность. Она решила признаться в своей любви и потребовать  прямого ответа: любима она или нет? Девушка назначила Джеральду свидание, на  которое он не приехал.    

«Мигуэль  Диаз встал между нами!» – так думала Исидора, когда спешила к гасиенде своего  дяди.    

Исидора  пустила своего серого коня галопом. Она была без шляпы. Прическа растрепалась.  Прекрасные черные косы спустились на спину. Глаза возбужденно блестели. Щеки  разгорелись ярким румянцем. Приближаясь к дому, Исидора придержала поводья.  Лошадь замедлила бег, пошла рысью, потом шагом и наконец остановилась посреди  дороги.    

Исидора  задумалась.    

«Лучше  его не трогать. Поднимется скандал. Пока никто ничего не знает о моем свидании.  Ах, если бы только рассказать все этим любезным техасцам, то одних моих  показаний было бы достаточно, чтобы жестоко наказать его! Но пусть он живет… Он  негодяй, но я не боюсь его. После того, что произошло, он не посмеет подойти ко  мне близко. Пресвятая дева! И как только я могла хотя бы на минуту им  увлечься!.. Надо послать кого-нибудь освободить его. Человека, который сохранил  бы мою тайну. Кого же? Бенито, старшего пастуха. Верный, отважный малый… А вот  и он! Как всегда, все считает свой скот».    

– Бенито!  Бенито!    

– К  вашим услугам, сеньорита.    

– Бенито,  мой друг, я хочу тебя просить об одном одолжении. Ты согласен помочь мне?    

– Рад  исполнить ваше распоряжение, – ответил мексиканец, низко кланяясь.    

– Это  не распоряжение: я прошу оказать мне услугу.    

– Слушаю  вас, сеньорита.    

– Знаешь  ли ты место на вершине холма, где сходятся три дороги?    

– Так  же хорошо, как кораль в гасиенде вашего дядюшки.    

– Хорошо.  Отправляйся туда. Ты найдешь там человека. Руки у него связаны лассо. Освободи  его, и пусть идет на все четыре стороны. Если он получил повреждения, то помоги  ему, как можешь. Только не говори, кто тебя послал. Может быть, ты его знаешь.  Мне кажется так, но это не важно. Не задавай ему никаких вопросов. И не отвечай  на его вопросы, если он вздумает тебя спрашивать. Как только ты поставишь его  на ноги, пусть он распоряжается ими, как ему заблагорассудится. Ты понял меня?    

– Все  совершенно ясно, сеньорита. Ваши распоряжения будут выполнены в точности.    

– Спасибо,  друг Бенито. Еще одна просьба: о том, что ты для меня сделаешь, должны знать  только трое, больше никто. Третий – это тот человек, к которому я тебя посылаю.  Остальных двух ты знаешь.    

– Я  понимаю вас, сеньорита. Ваша воля для меня закон.    

Бенито  пришпорил лошадь.    

– Подожди!  Я забыла! – закричала Исидора. – Ты увидишь там мое серапэ и шляпу, захвати их  с собой. Я тебя подожду здесь или же встречу на дороге.    

Поклонившись,  Бенито отъехал. Но его опять остановили:    

– Я  решила ехать с тобой, Бенито.    

Слуга  дона Сильвио уже привык к капризам своей будущей хозяйки.    

Он  поехал вперед, Исидора последовала за ним.    

Но  Бенито ошибся в своих предположениях. Сеньорита Исидора сопровождала его не  из-за каприза: у нее для этого были серьезные побуждения. Она забыла не только  свое серапэ и шляпу, но и записку, доставившую ей столько неприятностей. Об  этом Бенито не должен был знать.    

Но как  попало письмо в руки Эль-Койота? Хосэ передал ему? Оказался ли ее слуга предателем?  Или же Диаз, повстречавшись с ним, заставил его силой отдать письмо? И то и  другое правдоподобно.    

Наконец  цель путешествия достигнута. Исидора въехала на поляну, держась бок о бок с  Бенито.    

Мигуэля  Диаза уже не было.    

Но что  ее огорчило больше всего – это то, что не было и письма.    

Лежали  ее шляпа, серапэ и петля лассо – больше ничего.    

– Ты  можешь вернуться домой, Бенито. Человек, который упал с лошади, наверно, уже  пришел в себя и, по-видимому, уехал. Я рада за него. Но не забывай, Бенито, что  все должно остаться между нами. Понимаешь?    

– Понимаю,  донья Исидора.    

Бенито  уехал и вскоре скрылся из виду за уступами холма.    

     

* * *    

     

Исидора  одна на поляне.    

Она  соскакивает с седла, набрасывает на себя серапэ, надевает шляпу и снова  превращается в юного гидальго. Медленно взбирается она в седло; мысли ее,  повидимому, витают где-то далеко.    

Но не  успела она сесть на лошадь, как на поляну прибежал Хосэ. Она сейчас же спросила  его:    

– Что  ты сделал с письмом?    

– Я  доставил его, сеньорита.    

– Кому?    

– Я  оставил его в гостинице, – сказал он, запинаясь и бледнея. – Дона Морисио я не  застал там.    

– Это  ложь, мерзавец! Ты отдал его Мигуэлю Диазу! Не отрекайся! Я видела это письмо  сама.    

– О  сеньорита, простите, простите! Я не виноват, уверяю вас, я не виноват!    

– Глупец,  ты сам себя выдал. Сколько заплатил тебе дон Мигуэль за твою измену?    

– Клянусь  вам, госпожа, это не измена! Он… он… вынудил у меня… угрозами, побоями… я… мне  не заплатили ничего.    

– Тогда  я тебе заплачу. Больше ты мне не нужен. Можешь идти куда хочешь. А в награду на  тебе – вот и вот!..    

Раз  десять повторила она эти слова, и каждый раз ее кнут опускался на плечи слуги.  Он пробовал бежать. Напрасно! Она нагоняла его, и он останавливался из страха  попасть под копыта разгоряченной лошади. Только когда синие рубцы появились на  смуглой коже, кончилось истязание.    

– А  теперь вон отсюда! И не попадайся мне больше на глаза! Вон отсюда!    

Как  испуганная кошка, слуга стремглав убегает с поляны. Он рад, что может скрыться  в колючих зарослях. Там скроется и его позор.    

Недолго  остается на поляне и Исидора. Ее гнев сменяется глубоким огорчением. Мало того,  что помещали ее свиданию, – ее сердечная тайна попала в руки предателям.    

Она  направляется домой.    

Около  гасиенды какое-то смятение. Пеоны[47],  работавшие в поле, пастухи, конюхи, весь штат прислуги, обслуживающий гасиенду  дона Сильвио Мартинеца, – все бегают взад и вперед: от поля в кораль, из кораля  во двор, и о чем-то кричат. Мужчины вооружаются. Женщины на коленях взывают к  небесам о защите.    

– Что  случилось? – с недоумением спросила Исидора.    

– Где-то  в прерии убили человека, – ответил стоявший вблизи Бенито. – Жертвой пал американец,  сын плантатора, недавно поселившегося в гасиенде Каса-дель-Корво. Говорят, что  индейцы совершили это преступление.    

Индейцы!    

В этом  слове скрыта причина смятения, обуявшего людей дона Сильвио.    

Самый  факт, что убили какого-то человека, еще не большое происшествие для этой  страны. Оно не вызвало бы подобных волнений, особенно если дело касается чужого  – американца. Но известие, что человек убит индейцами, уже совсем другое дело.  В этом – угроза безопасности. Однако Исидора отнеслась к этому сообщению  довольно безразлично.    

Прошло  несколько часов. Новые слухи распространились по поводу убийства. Оно было  совершено не команчами, а белым человеком – Морисом-мустангером! Индейцев  нет поблизости.    

Эта  новая редакция новостей успокоила слуг дона Сильвио, но оказала обратное  действие на его племянницу. Она не находила себе покоя. Полчаса спустя Исидора  остановила свою лошадь около дверей гостиницы.    

Молодая  мексиканка немного владела английским языком – уже несколько недель, как она  усердно изучала его, – и запаса ее слов оказалось достаточно для того, чтобы  расспросить не о человеке, который был убит, а о том, кто обвиняется в  убийстве.    

Хозяин  таверны, зная, кто она, отвечал на вопросы с большой предупредительностью.    

С  печалью в сердце возвратилась мексиканка к гасиенде Мартинеца. Там опять было  смятение. Новая страшная весть: в окрестностях реки Нуэсес появился всадник без  головы.    

Исидора  решает ехать обратно на Рио-Гранде, ее ничто не может остановить. Что ей до того,  что в прерии, через которую лежит ее путь, убили человека! Еще меньше ее  беспокоит призрак всадника без головы. Больше того – она заявила, что поедет  одна. Дон Сильвио предлагал ей охрану из десяти вооруженных вакеро. Исидора  отказалась наотрез. Не возьмет ли она с собой Бенито?. Нет, она предпочитает  ехать одна. Она так решила.    

     

* * *    

     

На  следующее утро Исидора действительно отправилась в путь. Чуть рассвело – она  была уже в седле. Не прошло и двух часов, как мексиканка была далеко, но ехала  она не по прямой дороге на Рио-Гранде, а вдоль берега реки Аламо.    

 Глава LVI

  ВЫСТРЕЛ В ДЬЯВОЛА    

     

Всю ночь  больной не сомкнул глаз. То он лежал совсем тихий, безмолвный, то метался в  безумном бреду. Всю ночь не отходил от него старый охотник и ловил каждое слово  его несвязной речи.    

Ссора.  Шляпа. Плащ… Мысли Зеба метались, точно в каком-то темном, таинственном лабиринте.  Никогда в жизни трезвый ум охотника не стоял перед такими трудностями. Зеб  Стумп стонал, чувствуя свое бессилие.    

Под  утро, когда лунный свет уже смешивался с рассветом, раздался протяжный, заунывный  вой Тары, бродившей среди зарослей.    

Потушив  свет, Зеб тихонько вышел и стал прислушиваться. Ночные голоса тропических  зарослей замолкли. Но что заставило выть Тару?    

Охотник  сначала бросил взгляд на полянку перед домом, потом осмотрел опушку зарослей,  затем стал всматриваться в тень деревьев. Ничего не было видно. Мрачными  контурами выделялся утес на фоне неба. Линия горного рельефа была смягчена  очертаниями макушек растущих там деревьев. Наверху, за обрывом, расстилалась  равнина. Луна ярко светила прямо над утесом, и окрестность была настолько  отчетливо видна, что, казалось, змея не могла бы проползти незамеченной.    

Но нигде  никого не было.    

Послышался  какой-то звук. Он донесся со стороны равнины и как будто возник недалеко от  утеса. Это был словно стук подковы, ударившейся о камень.    

Так  показалось Зебу.    

Старый  охотник не ошибся. Вскоре из-за деревьев действительно показалась лошадь. На  лошади сидел человек. Темным силуэтом выделялся всадник на сапфировом фоне  неба. Его фигура была видна только от седла и до плеч; поверх плеч ничего не  было видно.    

Зеб  Стумп протер глаза, но всадник оставался все тем же.    

Зеб  долго следил за странным всадником, у которого не было головы.    

    

Это не  был призрак или галлюцинация. Всадник удалялся медленно и постепенно. Сначала  за деревьями обрыва скрылась голова лошади, потом ее шея, передняя часть  корпуса, потом и ее седок – призрачный, чудовищный образ человека.    

– Иосафат!  – воскликнул ошеломленный охотник. Это восклицание повторял он всегда, когда  бывал чем-нибудь взволнован. А сейчас, несмотря на все его бесстрашие, он был  объят ужасом.    

Некоторое  время Зеб стоял совершенно безмолвно, точно онемел от чудовищного зрелища.    

– Чорт  возьми! – наконец воскликнул он. – Ирландец все-таки был прав. Я думал, что это  ему почудилось с пьяных глаз. Но нет! Он на самом деле видел, так же как и я.  Неудивительно, что малый испугался. У меня у самого все внутри дрожит. Иосафат!  Что же это может быть?.. Что же это может быть? – повторил Зеб после некоторого  раздумья. – Чорт меня побери, если тем или иным путем я не добьюсь разгадки!  Будь это днем, я бы мог хорошенько рассмотреть этого всадника. Надо попробовать  подойти к нему поближе. Надеюсь, что он меня не съест, если даже это сам  дьявол, а если всадник без головы действительно дьявол, то я еще проверю своей  пулей, вышибет она его из седла или нет. Итак, пойдем и познакомимся поближе с  этой нечистью – все равно, кто бы он ни был.    

С этими  словами охотник направился к тропинке, которая вела к обрывистому берегу.    

Ружье  было при нем он захватил его, когда выскочил из хижины, услышав вой собаки. Зеб  хорошо рассчитал свой маневр; взбираясь по крутой тропинке, он вскоре увидел  всадника. Всадник остановился над самым обрывом.    

Зеба  передернуло при этой встрече.    

Однако  охотник твердо решил выполнить свое намерение: ему надо было знать, кто это –  человек или дьявол.    

Зеб  схватил ружье и прицелился. Момент – и пуля пронзила бы таинственного всадника.  Но у охотника мелькнула мысль: быть может, он совершит убийство? Зеб опустил  дуло и минуту колебался.    

– Алло,  незнакомец! – закричал он. – Поздно же вы здесь катаетесь! И где это вы забыли  свою голову?    

Ответа  не последовало. Только лошадь фыркнула, услышав человеческий голос.    

– Послушайте,  незнакомец! Старый Зеб Стумп из штата Кентукки говорит с вами. Он не из тех, с  которыми можно шутить. Я хочу, чтобы вы объяснили ваш фокус. Если вы представляетесь  мертвецом, то прошу вас поднять руку. Ну, отвечайте же, иначе я выстрелю!    

Снова  никакого ответа.    

– Чорт  бы вас побрал! – воскликнул охотник. – Еще шесть секунд! Я даю вам шесть секунд,  и если за это время вы мне не ответите, я стреляю. Если вы просто чучело, то  это вам не повредит. А если вы дьявол, то это, должно быть, тоже не причинит вам  вреда. Но если вы человек, играющий роль мертвеца, то вы заслуживаете пули за  вашу дурь. Ну, отвечайте же! – продолжал он с возрастающим раздражением. – Слышите  вы или нет? Вы не хотите? Ладно! Я стреляю! Раз, два, три, четыре, пять, шесть!    

Вслед за  этим раздался выстрел.    

В ответ  на выстрел дико заржала лошадь, а всадник по-прежнему невозмутимо сидел в  седле.    

Конь  умчался, а Зеб, ошеломленный, остался на месте.    

Несколько  секунд он не мог двинуться и продолжал стоять как вкопанный.    

Зеб  Стумп остолбенел от ужаса. Старый охотник был вполне уверен, что его пуля  попала в сердце или, во всяком случае, в то место, где должно быть у человека  сердце.    

Зеб  хотел бежать, но не мог. В полном оцепенении следил он за удалявшимся чудом.  Только когда всадник без головы скрылся, Зеб нашел в себе силы, чтобы  отправиться обратно к хижине, и, лишь очутившись уже под ее кровом, пришел в  себя настолько, чтобы спокойно подумать об этом странном происшествии.    

Долго не  мог он освободиться от навязчивой мысли, что это был дьявол. Однако в конце  концов здравые размышления убедили его в полной невероятности такого  предположения. Но понять, что же именно это было, ему так и не удалось.    

     

* * *    

     

Светало.  Пора было будить Фелима, чтобы тот занял место у постели больного. Ирландец,  уже совсем протрезвившийся, охотно принял на себя эту обязанность. Но прежде  чем уступить место неопытному заместителю, старый охотник заново сам перевязал  раны.    

Зеб  хорошо знал лечебные свойства растений. Он приложил к ранам одну из разновидностей  кактуса, известную под именем nopal. Старик знал по опыту, что сок этого  растения окажет целебное действие и что через сутки раны начнут затягиваться, а  через три дня совсем заживут.    

Как и  большинство обитателей родины кактусов, Зеб питал недоверие к врачам – он ни за  что не позвал бы к больному ни одного из них, если бы даже и была эта  возможность. К тому же старый знахарь не видел никакой опасности в этих ранах.  Опасность для Мориса Джеральда заключалась в другом.    

– Ну,  мистер Фелим, – сказал Зеб, заканчивая перевязку, – мы сделали все, что могли,  по этой части, а теперь надо подумать, как накормить больного. Найдется ли у  тебя какая-нибудь еда?    

– Ничего  нет, мистер Стумп. Но что хуже всего – нет ни капли вина.    

– Ах  ты, негодяй, ведь это твои проделки! – сердито закричал Зеб. – Если бы не ты,  водки хватило бы на все время болезни. Что же теперь делать?    

– Вы  напрасно меня обижаете, мистер Стумп, я выпил только из маленькой фляги. Это индейцы  осушили большую бутыль. Уверяю вас!    

– Нечего  врать! Разве ты мог напиться только тем, что было во фляжке? Я слишком хорошо  знаю твою проклятую глотку, чтобы поверить этому. Ты немало хлебнул из большой  бутыли.    

– Клянусь  всеми святыми!    

– Оставь  твоих святых, пожалуйста, и не беспокой их напрасно! Ни один человек в здравом  рассудке не верит в эти сказки. Кончено. Прекратим эти разговоры. Ты высосал  кукурузную брагу, вот и все тут. За двадцать миль не поедешь за ней, а ближе  нигде не достать. Придется обойтись без нее.    

– Как  же теперь быть?    

– Замолчи  и слушай, что я тебе скажу. Без выпивки мы обойдемся, но подыхать с голоду нет  основания. Я не сомневаюсь, что наш больной сильно проголодался. Что же  касается меня, то я так голоден, что готов съесть койота, а уж от индюка вряд  ли отвернусь. Ты оставайся здесь и посиди около молодого парня, а я отправлюсь  на речку и посмотрю – может быть, удастся что-нибудь подстрелить.    

– Не  беспокойтесь, мистер Стумп, я сделаю все, что надо. Честное слово…    

– Замолчи  и дай мне договорить!    

– Больше  ни слова не скажу.    

– Ну,  теперь слушай меня. Я хочу, чтобы ты не проморгал одной вещи. Дело вот в чем: если  сюда кто-нибудь забредет в мое отсутствие, дай мне знать. И не теряй ни минуты,  а сейчас же извести. Смотри же не подведи!    

– Все  это хорошо, но как мне это сделать, мистер Стумп? Если вы зайдете далеко и  моего голоса не будет слышно, как тогда быть?    

– Надеюсь,  что очень далеко идти не придется – дикого индюка нетрудно подстрелить и  поблизости… А впрочем, как знать? – продолжал Зеб после минутного размышления. –  Найдется ли у тебя ружье? Пистолет также годится.    

– Ни  того, ни другого у меня нет. Хозяин захватил с собой.    

– Странно…  Да, ты прав, я могу и не услышать твоего крика.    

Зеб уже  переступил было порог, но потом остановился и задумался.    

– Есть!  – воскликнул он после некоторого размышления. – Я придумал! Видишь мою старую  кобылу?    

– Как  же не видеть, мистер Стумп? Конечно, вижу.    

– Ладно.  Смотри дальше – вон там колючие кактусы, на самом краю полянки, видишь?    

– Вижу  как на ладони.    

– Молодчина!  Теперь слушай. Следи за дверью. Если кто-нибудь придет в мое отсутствие, беги  прямо к кактусу, срежь одну из веток, да поколючей выбирай, и ткни ее под хвост  моей кобыле.    

– Святой  Патрик! Для чего же это?    

– Видишь  ли, Фелим, мне надо знать, если кто-нибудь заглянет сюда. Я не пойду далеко, но  все же может случиться, что я тебя не услышу. Пусть кричит кобыла – у нее,  пожалуй, голос погромче твоего. Понял, Фелим? Смотри же сделай все, как тебе  сказано!    

Отдав  последнее-распоряжение, старый охотник вскинул ружье на плечо и вышел из хижины.    

«А этот  старик не дурак», – подумал Фелим.    

Как  только Зеб немного отошел от хакале, Фелим тоже вышел из хижины и встал, как часовой,  у ее порога.    

 Глава LVII

  УСЛОВНЫЙ СИГНАЛ    

     

Фелиму  недолго пришлось стоять на страже. Не прошло и десяти минут, как он услышал  стук копыт. Кто-то приближался вдоль берега к хижине. У Фелима затрепетало  сердце: «А вдруг это он опять?»    

Густая  зелень деревьев мешала ему разглядеть приближающегося всадника. Сначала Фелим  хотел было побежать на полянку и выполнить распоряжение Зеба. Но испуг приковал  его к месту, и он не решался двинуться. Скоро ирландец убедился, что его  опасения напрасны: у незнакомого всадника голова оказалась на месте.    

– Ну,  так и есть – она у него на плечах, – сказал Фелим, когда всадник показался  из-за деревьев и остановился на противоположном конце поляны. – Настоящая  голова, да еще с красивым лицом. Но бедняга чем-то недоволен. Можно подумать,  что он только что схоронил свою бабушку! Как чудно выглядит парнишка! А  ножки-то какие крохотные!.. Святые угодники, да это женщина!    

Присмотревшись  внимательней, Фелим окончательно убедился, что он правильно определил пол неизвестного  всадника.    

     

* * *    

     

Это была  Исидора.    

Фелим  впервые видел мексиканку, да и она не знала его. Он правильно заметил, что лицо  ее не было радостным. Напротив, оно было печальным, даже больше того – печать  отчаяния лежала на нем. Когда Исидора показалась из-за деревьев, во взгляде ее  сквозило какое-то опасение.    

При  въезде на поляну лицо не просветлело, а выразило удивление, смешанное с разочарованием.    

– Не  ошиблась ли я? – спросила Исидора нерешительным тоном по-английски. – Простите,  но я… я думала, что дон Морисио живет здесь.    

– Дон  Моришо, вы сказали? Нет. Здесь такого нет. Дон Моришо… Я знал одного по фамилии  Мориш, он жил недалеко от Баллибалаха. Только имя-то его было не Дон, а Пат.  Пат Мориш его звали.    

– Дон  Морисио, Mo-рис, Мо-рис!    

– А,  Морис! Может быть, вы спрашиваете о моем хозяине, мистере Джеральде?    

– Да,  да! Сеньор Джеральд.    

– Мистер  Джеральд как раз живет в этой самой хижине, вернее – он сюда заезжает после  охоты за дикими лошадьми. Он здесь поселился только на время своей охоты. А  если бы вы видели его красивый дом, где он всегда живет, и посмотрели на  голубоглазую красавицу, которая тоскует о нем! Бедняжка вся слезами заливается,  ожидая его возвращения. Ах, если б вы только видели ее!    

Несмотря  на ломаную речь Фелима, собеседница хорошо поняла ее смысл. Что-то вроде вздоха  вырвалось у Исидоры, когда Фелим произнес коротенькое слово «ее».    

– Я  вовсе не хочу видеть «ее», – поспешила ответить она. – Я хочу видеть его. Он  дома?    

– Дома  ли он? Вопрос поставлен прямо. Предположим, я скажу вам, что он дома. Что же  тогда?    

– Я  хочу его видеть.    

– Ах,  вот оно что! Придется вам подождать. Сейчас не время для гостей: к нему можно пустить,  моя красавица, только доктора или священника. А вас я не пущу.    

– Но  мне очень нужно повидаться с ним!    

– Гм,  вам хочется видеть его? Это вам не удастся. Фелим О'Нил редко отказывает красавицам,  особенно таким черноглазым, как вы. Но что поделаешь, если нельзя!    

– Но  почему же нельзя?    

– Мало  ли почему! Первое – потому, что сейчас он не может принять гостей и особенно  женщину.    

– Но  почему же, сеньор, почему?    

– Потому  что он не совсем одет. На нем одна рубашка, если только не считать старых тряпок,  которыми старик Зеб его всего обмотал. Чорт побери! Их, пожалуй, хватило бы,  чтобы сшить ему целый костюм – пиджак, жилет и брюки…    

– Сеньор,  я вас не понимаю…    

– Ах,  не понимаете! Неужели я недостаточно ясно сказал, что он в постели?    

– В  постели, в этот час! Надеюсь, ничего не…    

–…случилось,  вы хотели сказать? К несчастью, случилось. Нехорошее дело случилось. Ему  придется пролежать под одеялом еще много недель.    

– О  сеньор, неужели он болен?    

– Вот  это-то самое я вам и сказал.    

– Значит,  он болен. О сэр, скажите, чем он болен и почему он заболел?    

– Хорошо,  но я могу ответить только на один ваш вопрос – на первый. Его болезнь произошла  от дурного обращения, но кто в этом виноват, бог его знает. У него болит нога.  А кожа его выглядит так, точно он посидел в мешке с двумя десятками злых кошек.  Ах, если бы вы только видели! Ведь там не найдется живого места! Даже такого  клочка здоровой кожи, как ваша ручка, и то не найдется. Хуже того – он не в  себе.    

– Не  в себе?    

– Вот  именно. Он болтает так, как бывает, когда человек выпьет лишнее. Капля винца, кажется  мне, была бы для него лучшим лекарством, но что поделаешь, когда его нет! И  фляжка и бутыль – все пусто. Нет ли у вас чего с собой? Немножко агвардиенте –  так, кажется, по-вашему? Мне приходилось пить и худшую дрянь. Я уверен, что  глоточек этой жидкости очень бы помог хозяину. Ну, скажите же мне правду, сударыня:  есть ли с вами хоть капелька?    

– Нет,  сеньор, у меня нет ни капли вина.    

– Жаль,  обидно за мистера Мориса! Это было бы для него очень кстати.    

– Но,  сеньор, неужели правда, что мне нельзя его видеть?    

– Безусловно  правда. Да к чему это? Он ведь все равно не отличит вас от своей бабушки. Я  повторяю, что с ним плохо обошлись и он не в себе.    

– Тем  более я должна его видеть. Может быть, я могу помочь ему… Я в долгу у него…    

– О,  вы ему должны и хотите заплатить? Ну, это совсем другое дело. Но тогда вам  незачем его видеть. Я его доверенный, и все его дела идут через мои руки.  Правда, я не умею писать, но могу поставить кресты на вашей расписке, а этого  вполне достаточно для документа. Смело платите эти деньги мне – даю вам слово,  что мой хозяин никогда не потребует их второй раз. Сейчас это будет кстати – мы  скоро уезжаем, и нам деньги нужны. Так вот, если деньги с вами, то остальное  достанем – бумагу, перо и чернила найдем в хижине. Скажите только, что вы согласны,  и я вам дам расписку.    

– Нет,  нет, нет! Я не о деньгах говорила. Это долг благодарности.    

– Ах,  только благодарности! Ну, этот долг нетрудно заплатить. И расписки не  требуется. Но сейчас платить такие долги не время. Хозяин все равно ничего не  поймет. Когда он придет в себя, я ему скажу, что вы тут были. Больше ничего не  потребуется от вас.    

– Но  я должна его видеть!    

– Вот  еще, и должны! Меня поставили на карауле и строго приказали никого не впускать.    

– Это  не могло касаться меня. Я его друг. Друг дона Морисио.    

– Как  это может знать Фелим О'Нил? Хоть вы и очень хороши собой, а можете оказаться  его злейшим врагом.    

– Но  я должна его видеть! Я этого хочу, и я увижу!    

При этих  словах Исидора соскочила с седла и направилась к дверям.    

Увидев  на лице своей собеседницы выражение решимости, ирландец понял, что наступило  время выполнить предписания Зеба Стумпа. Поспешно войдя в хижину, Фелим вышел  оттуда, вооруженный томагавком, и решительным шагом двинулся вперед, но вдруг  остановился: женская ручка поднесла револьвер прямо к его виску.    

– Abajo  la hacha![48]  – закричала Исидора. – Несчастный трус, попробуй только поднять на меня руку –  и ты умрешь!    

– Нападать  на вас, сударыня? – пробормотал Фелим, немного оправившись от испуга. – Святая  дева! Это оружие совсем не против вас. Клянусь вам всеми святыми!    

– Для  чего же вы его взяли? – спросила мексиканка, поняв свою ошибку и опуская револьвер.  – Почему же вы так вооружились?    

– Клянусь  вам, только для того, чтобы срезать кактус – вон он там растет, – мне надо его  подсунуть под хвост лошади. Ведь вы же не станете возражать?    

Сеньорита  замолчала. Она не знала, как понять такое странное намерение.    

Нелепая  фигура, которая стояла перед ней, вряд ли могла вызвать страх. Весь вид – наружность  ирландца, его движения, жесты были скорее комическими, нежели угрожающими.    

– Молчание  – знак согласия, – сказал успокоенный Фелим.    

Он  перебежал полянку и в точности выполнил все наставления старика Зеба.    

Дикий  рев кобылы смешался с топотом ее копыт. Им вторило завыванье собаки.    

Исидора  стояла в молчаливом недоумении. До тех пор пока продолжался этот адский шум,  нечего было пытаться получить объяснения.    

Фелим  вернулся к дверям хакале и с видом полного удовлетворения снова занял свой сторожевой  пост, точно артист, хорошо сыгравший свою роль.    

 Глава LVIII

  ОТРАВЛЕННЫЙ ПОЦЕЛУЙ    

     

В течение  десяти минут длился этот дикий концерт. Кобыла визжала, как недорезанный  поросенок, а собака вторила отрывистым заунывным лаем. Звуки были слышны на  расстоянии мили. А поскольку Зеб Стумп вряд ли зашел дальше, они, конечно,  достигли его слуха.    

У Мориса  оказался еще один защитник, рьяно охранявший вход в хижину. Это была Тара. Она  тоже почувствовала недоверие к незваной гостье. Движения мексиканки показались  собаке враждебными, и Тара вызывающе загородила вход в хижину, став прямо перед  Фелимом.    

Исидора  не хотела идти напролом.    

Она  стояла, словно прикованная к месту, и выжидала. Несомненно, что после такой  бурной прелюдии должен был последовать соответствующий финал. Сильно  заинтригованная, она терпеливо ждала конца этого спектакля. С выражением  беспомощного недоумения стояла она до тех пор, пока наконец между деревьями не  показался огромный человек в выцветшем кафтане и с длинным ружьем за плечами.    

Заметив  Исидору, он что-то процедил сквозь зубы, но что именно, расслышать среди все  еще продолжавшегося шума было невозможно. Стумп быстро направился к лошади,  поднял хвост и освободил ее от мучительной пытки. Восстановилась тишина.  Исидора все еще ничего не понимала.    

Самодовольство  Фелима исчезло, как только Стумп с грозным видом круто повернулся к хижине.  Даже присутствие красавицы не могло остановить поток его ругательств.    

– Ах  ты дурак! Идиот ирландский! Для чего, спрашивается, ты меня вызвал сюда? Я  только что прицелился в огромного индюка, фунтов в тридцать, не меньше.  Проклятый вой кобылы спугнул его, прежде чем я успел спустить курок. Теперь  пропал наш завтрак.    

– Но,  мистер Стумп, вы же сами сказали, что если кто-нибудь подойдет к хижине…    

– Ну  и дурень же ты! Неужели же это касалось женщины? Глупая ты голова!    

– Но  откуда я мог знать, что это женщина? Вы бы посмотрели, как она сидит на лошади!  Совсем как мужчина.    

– Ну  и что же? Все мексиканки так ездят. А эту я видел несколько раз, да и слыхал о  ней. Не знаю, что заставило ее сюда приехать. И вряд ли она в состоянии это  объяснить – она говорит только на своем мексиканском наречии. Я же ни черта в  нем не смыслю и не желаю его понимать.    

– Вы  ошибаетесь, мистер Стумп. Она говорит и по-английски… Не правда ли, сударыня?    

– Немного,  – ответила мексиканка, которая до сих пор слушала молча.    

– О-ах!  – воскликнул Зеб, слегка смущенный. – Извините меня, сеньорита. Вы немножко  болтаете по-английски? Тем лучше. В таком случае, вы можете мне сказать, зачем  вы сюда приехали. Надеюсь, что вы не заблудились?    

– Нет,  сеньор… – ответила она несколько нерешительно.    

– Тогда  что же вам здесь нужно?    

– Мне,  сеньор… мне… Это дом дона Морисио Джеральда?    

– Да,  это так. Хотя эту хижину трудно назвать домом, но тем не менее это так. Я  предполагаю, вы хотите видеть хозяина хакале?    

– О  сеньор, да! Я для этого и приехала сюда.    

– Ну  что же, мне кажется, возражений не может быть. Надеюсь, что в ваших намерениях  нет ничего злостного? Не так ли? Но только стоит ли с ним разговаривать? Он же  не отличит вас от своей подметки.    

– Он  болен? С ним случилось несчастье? Этот воин сказал мне об этом.    

– Да,  я ей сказал об этом! – гордо вмешался Фелим, которому очень понравилось, что  его назвали воином.    

– Правильно,  – ответил Зеб. – Он ранен. И как раз сейчас у него небольшой бред. Я думаю, что  серьезного ничего нет. Надо надеяться, что он скоро придет в себя.    

– О  сэр, я могу быть сестрой милосердия. Бедняжка! Разрешите мне войти, и я стану  ухаживать за ним. Я его преданный друг.    

– Что  же, я в этом не вижу ничего дурного. Говорят, что это женское дело – ухаживать  за больными. Я же в последнее время не имел возможности проверить это на себе с  тех пор, как похоронил свою старушку на берегах Миссисипи. Если вы хотите  посидеть у постели больного, пожалуйста, поскольку вы называете себя его  другом. Вы можете побыть с ним, пока мы вернемся. Только смотрите, чтобы он не  выскочил из кровати, и не давайте ему срывать повязки, которыми я его обмотал.    

– Доверьтесь  мне, сэр. Я буду оберегать его как только могу. Но скажите: как все это произошло?  Индейцы? Но ведь их нет поблизости. Поссорился он с кем-нибудь?    

– Об  этом, сеньорита, я знаю столько же, сколько и вы. У него, повидимому, была  схватка с койотами. Но что произошло с его коленом, это никому не известно.  Койоты тут ни при чем. Я нашел его вчера в дальних зарослях. Он стоял по пояс в  ручье, а с берега на него уже собрался прыгнуть пятнистый зверь, которого вы,  мексиканцы, называете тигром. Что же, я выручил Мориса из этой маленькой  опасности. На что было раньше, это для меня глубокая тайна. Парень потерял  рассудок, и сейчас от него ничего не узнаешь. Поэтому нам ничего не остается,  как ждать.    

– Но  вы уверены, сэр, что у него нет ничего серьезного? Его раны не опасны?    

– Нет.  Его немного лихорадит. Что же касается ран, то это просто царапины. Надеюсь, через  неделю он будет совсем здоров.    

– О,  я буду нежно ухаживать за ним!    

– Вы  очень добры, но… но…    

Зеб  начал колебаться. Внезапная мысль осенила его. За ней явились другие. Вот что  он подумал: «Это, повидимому, та самая особа, которая посылала ему гостинцы в  таверну. В том, что она в него влюблена, не может быть сомнения. Это ясно.  Влюблена по уши. Другая также. Не менее ясно и то, что мечтает он не об этой, а  о другой. Хорошо, если бы мне удалось уговорить эту черноокую красавицу не  ходить к нему, чтобы она не слыхала его любовного бреда».    

– Но,  мисс, – обратился наконец Стумп к мексиканке, которая сгорала от нетерпения, –  не думаете ли вы, что вам лучше будет отправиться домой? Приезжайте сюда, когда  он поправится. Ведь он даже не узнает вас. А оставаться, чтобы ухаживать за  ним, не стоит: он не так серьезно болен и умирать не собирается.    

– Ничего,  что он меня не узнает. Я все равно должна его видеть. Может быть, ему  что-нибудь надо? Я все достану.    

– Значит,  вы решили остаться, – сказал Зеб в раздумье. – Ну что ж, дело ваше! Но только  не обижайтесь на его разговоры. Он будет говорить об убийстве и тому подобном.  Это естественно, когда человек бредит, особенно когда он изранен. Кроме того,  вы услышите и другое: он, наверно, будет много говорить об одной женщине – он  все ее вспоминает.    

– О  женщине?    

– Да,  о женщине. Вы услышите ее имя.    

– Ее  имя? Сеньор, как ее зовут?