1 2 3 4 5 6 7 8 
   
— Вот так-то, дорогой компаньон, — улыбнулся Фабиан.
   
В конце дня мы остановились на том, чтобы приобрести холмистый участок вблизи дороги в пяти милях от Гштаада. Потребуется некоторое время, предупредил нас агент, чтобы выполнить все требуемые формальности и подписать договор, но он уверен, что каких-либо серьезных препятствий не будет.
   
Я никогда ничем не владел, кроме того, что было на мне. Теперь же, когда мы вернулись к чаю в отель, я фактически, так уверял Фабиан, стал владельцем недвижимого имущества, которое по прошествии года должно стоить свыше полумиллиона долларов. Пальцы моих рук побелели от напряжения, когда, крутя руль, я с новым чувством собственника оглядывал проносившиеся мимо дома. Фабиан сидел рядом с довольным видом человека, сделавшего свое дело.
   
— Это только начало, дорогой друг, — сказал он, когда я поставил наш «ягуар» на стоянке у отеля.
   
Я одевался к званому вечеру, когда раздался телефонный звонок. Звонил Фабиан.
   
— Случилось нечто непредвиденное, — сказал он, — и я не смогу пойти с вами.
   
— А что именно?
   
— Только что в холле встретил Билла Слоуна.
   
— О, лишь этого мне недоставало, — воскликнул я, чувствуя, как по спине у меня побежали мурашки. Воспоминание о встрече с ним было отнюдь не из числа приятных.
   
— Как-нибудь вы все же должны рассказать мне, что произошло между вами.
   
— Ладно, при случае.
   
— Он здесь один. Жену отослал обратно в Америку.
   
— Это самое умное, что он мог сделать. Ну, а почему же вы не пойдете с нами?
   
— Он горит желанием сыграть. И начать сейчас же, не откладывая.
   
— Вы же как будто навсегда бросили играть в бридж?
   
— А он и не желает играть в бридж.
   
— Во что же он хочет играть?
   
— В покер, один на один. У него в номере.
   
— Боже мой, Майлс! Неужели нельзя сказать, что вы заняты?
   
— Я много раз обыгрывал его и не могу отказать. Это не по-джентльменски. И притом не сомневайтесь в моих способностях, дорогой друг.
   
— Обычные слова. Последняя, мол, игра и больше никогда не буду.
   
— Если вы так уж беспокоитесь, можете прийти и следить за игрой.
   
— Не думаю, чтобы Слоун был в восторге от моего присутствия.
   
— Во всяком случае, объясните нашим девочкам.
   
— Ладно, скажу.
   
— Дорогой мой, если вы так скептически настроены, то я могу играть на свой страх и риск без вашего участия.
   
Я заколебался, возникло искушение в самом деле остаться в стороне от этой игры, но я тут же устыдился:
   
— Не будем говорить об этом. Иду в половину проигрыша или выигрыша.
   
— Вот и порядок, — весело сказал Фабиан.
  
  
   
    
18
   
   
Гостей на вечере было с полсотни. Сидели за столиками по шесть-восемь человек в огромной гостиной, уютно и хорошо обставленной. На стенах висели две подлинные картины Ренуара и одна Матисса. Подавали омаров, доставленных из Дании.
   
В гостиной горели лишь свечи, дабы приукрасить достоинства (или затушевать некоторые изъяны) представительниц прекрасного пола. Они, правда, особенно в этом не нуждались, ибо выглядели, как на фотографиях в женских журналах мод. Разговаривали за столиками вполголоса, и в зале было не слишком шумно.
   
Хозяин, устроивший этот прием, был высокий седовласый мужчина с ястребиным лицом, банкир из штата Атланта, удалившийся от дел. И он, и его молодая жена, ослепительная шведская блондинка, когда меня представили им, казалось, были безмерно рады. Оказалось, что они отмечают пятнадцатилетие своего брака.
   
Гости — почти все загорелые здоровые люди, непринужденно державшиеся. Из разговоров, что журчали вокруг меня, я за весь вечер не уловил ни одного колкого замечания по чьему-либо адресу. Втайне я изумлялся тому, как много взрослых людей смогли оставить все свои дела, чтобы приехать сюда загорать на горном солнце и достичь того бронзового цвета лица, который был здесь как бы непременным признаком мужественности. Я ни у кого не спрашивал о роде занятий, и мне никто не задавал вопросов об этом.
   
Оглядывая при колеблющемся свете свечей безукоризненно выглядевших мужчин и еще более совершенных женщин, самоуверенных, свободно сорящих деньгами, я еще более ощутил силу доводов Фабиана о заманчивости богатства. Если и были у них какие-то трения и разлады, ревность и зависть, то это никак не проявлялось (во всяком случае, я не замечал). Когда я сел рядом с Юнис, выглядевшей ослепительно в новом шелковом платье, такой же изящной и прелестной, как и другие красавицы, у меня возникло к ней совсем иное чувство. Я отважился пожать ей руку под столом и получил в ответ обольстительную улыбку.
   
За столиком, где мы сидели, говорили обо всем понемногу, то и дело перескакивая с одного на другое. Как и полагается на лыжном курорте, рассказывали о горных снегах, о разных происшествиях, о сломанных ногах — все это вперемежку с язвительной болтовней о театрах Парижа, Лондона, Нью-Йорка и о новейших фильмах. При этом так и сыпались разные изречения и афоризмы на многих языках.
   
Я не видел ни одной из тех пьес или кинокартин, о которых говорили, и потому хранил молчание, изредка спрашивая о них у Юнис. Она-то видела все это в Лондоне или Париже, весьма уверенно высказывалась, и ее довольно почтительно выслушивали. Лили сидела за соседним столиком, а без нее Юнис держалась более раскованно, чем обычно. Оказалось, что когда-то она хотела стать актрисой и короткое время обучалась в Королевской академии драматического искусства. Я с еще большим интересом начал приглядываться к ней.
   
О политике заговорили за десертом, когда подали лимонный шербет и шампанское. Среди сидевших с нами мужчин был и тучный гладколицый американец лет пятидесяти — глава страховой компании, и француз с остренькой черной бородкой — литературный критик, и дородный английский банкир. Они корректно, но твердо осуждали свои правительства. И если патриотизм следовало, по их словам, считать последним прибежищем подонков, то за нашим столом их, как видно, и не было.
   
Француз на совершенно чистом английском жаловался на Францию:
   
— Во внешней политике Франции проявляются худшие качества голлизма: эгоизм, нерешительность и оторванность от реальности.
   
Англичанин вторил ему:
   
— Английские рабочие разучились работать. Но я их не виню.
   
И, наконец, американец:
   
— Капиталистическая система подписала себе приговор в тот день, когда Соединенные Штаты продали два миллиона тонн пшеницы Советскому Союзу.
   
Они усиленно подналегли на омаров, а официант едва успевал подливать в бокалы изысканное белое вино, запасы которого, казалось, были неистощимы. Я украдкой бросил взгляд на этикетку, чтобы запомнить на будущее марку этого вина — Кортон-Шарлемань.
   
По-прежнему я сидел молча и лишь время от времени с важным видом кивал головой, как бы желая показать, что принимаю какое-то участие в общей беседе. Заговорить я не решался, боясь, что ляпну невпопад что-нибудь такое, что сразу выдаст меня как человека, не принадлежащего к их кругу, да еще всплывет темное пятно из моего прошлого, которое мне пока удается скрывать.
   
Потом начались танцы. Юнис любила танцевать и переходила от одного партнера к другому, а я стоял у стойки бара, пил и уныло поглядывал на часы, чувствуя себя лишним. Танцевал я плохо и уж, конечно, ни за что не отважился бы показаться среди всех этих изящных стремительных пар, выделывавших наимоднейшие танцевальные па. Я уже было решил потихоньку ускользнуть и вернуться к себе в отель, когда Юнис оставила своего очередного партнера и подошла ко мне:
   
— Милый друг, вам скучно? Хотите домой?
   
— Подумывал об этом. А вы не собираетесь?
   
— Не будьте мучеником. Ненавижу страдальцев. Но я уже натанцевалась. — Она взяла меня под руку. — Пойдемте.
   
Мы вышли из танцевального зала, стараясь не попасться на глаза Лили. В гардеробной взяли пальто и ушли незамеченными, ни с кем не попрощавшись.
   
Ночь была холодная, снег на тропинке звучно скрипел под ногами. Мы с наслаждением вдыхали свежий морозный воздух, пахнувший сосной. Когда дом, из которого мы ушли, остался далеко позади, мы, словно по какому-то тайному знаку, остановились, повернулись друг к другу, обнялись и крепко поцеловались. Затем неторопливо пошли дальше, к отелю.
   
Взяв ключи от своих номеров, вошли в лифт. Как бы по молчаливому уговору, Юнис вместе со мной вышла из лифта. И мы не спеша пошли по коридору, неслышно ступая по мягкому ковру. Казалось, ни я, ни она не торопились, желая насладиться каждым мгновением этого часа.
   
Я открыл дверь своего номера и пропустил вперед Юнис, которая проскользнула мимо, слегка задев меня холодным мехом своей шубы. Закрыв за собой дверь, я включил свет в маленькой передней.
   
— О Боже мой! — вскричала Юнис.
   
Освещенная светом, падавшим из передней, на большой кровати лежала Диди Вейлс. Она спала. Совершенно голая. Ее платье было тщательно сложено на стуле, лыжные ботинки стояли под ним. Каковы бы ни были недостатки у ее матери, она все же приучила дочь к аккуратности.
   
— Сейчас же выпустите меня отсюда, — шепотом сказала Юнис, словно боялась разбудить спавшую девушку.
   
— Юнис… — в отчаянии произнес я.
   
— Желаю успеха! Забавляйтесь. — И, оттолкнув меня, она вышла вон.
   
Я уставился на Диди. Разметавшиеся белокурые волосы ниспадали на ее лицо, ровное дыхание чуть шевелило их. Кожа у нее была розоватая, как у ребенка, лишь лицо и шея бронзовые от загара. Недостаточно сформированные округлые груди как-то дисгармонировали с крепкими сильными ногами спортсменки, ногти которых были покрыты лаком. Если прикрыть наготу и убрать этот лак, Диди вполне могла бы рекламировать пищу для здоровых детей. Животик у нее тоже был совсем детский, а внизу, на лобке, трогательно пробивался пушок. Она спала, крепко прижав руки к бокам, что придавало ей забавный вид, будто она заснула по команде «смирно». Если бы перед моими глазами была лишь картина, а не живая шестнадцатилетняя девочка, то она была бы воплощением обнаженной невинности.
   
Однако Диди, чьи родители были моими друзьями, прокралась в мою комнату и залезла в мою постель вовсе не для того, чтобы продемонстрировать свою непорочность. Первое побуждение трусливо толкало меня тихонько уйти и оставить ее одну на ночь. Вместо этого я подошел к кровати и набросил на девочку свое пальто. В ту же минуту она проснулась, медленно открыла глаза и, отбросив упавшие на лицо волосы, воззрилась на меня. Потом призывно улыбнулась, сразу став старше своих лет.
   
— Черт подери, что привело вас сюда, Диди? В какой школе вы учились?
   
— В той, где девочки по ночам лазают в окна. Решила приятно удивить вас, — преспокойно объяснила она.
   
— Что ж, это вам вполне удалось.
   
— Вы недовольны?
   
— Разумеется.
   
— Когда поймете, для чего я пришла…
   
— Диди, прошу вас, перестаньте.
   
— Вы что, боитесь, что я нетронутая? У меня уже было дело с мужчиной постарше вас. С одним пожилым распутным греком.
   
— Не хочу слушать ваши сказки. Поднимайтесь, одевайтесь и уходите отсюда.
   
— Я-то вижу, что вы вовсе не против, — спокойно заявила она. — Только делаете вид. И то лишь потому, что знали меня в тринадцать лет. А я уже выросла.
   
— Недостаточно еще выросла.
   
— Терпеть не могу, когда меня считают ребенком, — обиделась она. Привычным жестом откинув опять назад волосы, она и не пошевелилась, чтобы встать с постели. — Какой же возраст вас привлекает? Двадцать? Восемнадцать?
   
— Меня не возраст привлекает, — повысив голос, сердито сказал я и сел подальше, у стены, дабы сохранить свое достоинство и выказать твердость. — Просто не в моих привычках ложиться в постель с девушкой какого бы то ни было возраста, поговорив с ней десять минут.
   
— Вот уж не думала, что вы таких строгих правил, — сказала Диди, презрительно подчеркнув слово «строгих». — С такими двумя женщинами и шикарной машиной.
   
— Ладно, давайте на этом закончим. Будете одеваться?
   
— Неужели я совершенно не волную вас? Говорят, тело у меня восхитительное.
   
— Вы очень хороши. Восхитительны, если вам так нравится. Но это еще ничего не значит.
   
— Половина мальчиков в городе пытались затащить меня в постель. И многие мужчины, если хотите знать.
   
— Не сомневаюсь, Диди. Но и это тоже не имеет значения.
   
— Вы говорили со мной больше десяти минут, так что это не предлог. Если забыли, то я хорошо помню, как мы вместе мчались на том опасном спуске в Вермонте.
   
— Наш разговор становится прямо-таки смешным, — сказал я как только мог веско и твердо. — И мне стыдно за вас и за себя.
   
— Ничего нет смешного в любви.
   
— Любви?! — возмутился я.
   
— Да, уже три года, как я люблю вас, — дрожащим голосом произнесла она, в глазах у нее заблестели слезы. — И вот теперь, когда я снова встретила вас… Но вы, видно, уже и стары, и истрепанны, чтобы верить в любовь.
   
— Ничего подобного, — сказал я. — У меня свои правила поведения. И потому я не связываюсь с глупыми девчонками, которые вешаются мне на шею.
   
— Вы оскорбляете мои чувства, — заплакала она. — Вот уж не ожидала, что вы так отнесетесь ко мне.
   
— Меня выводят из себя ваши дурачества.
   
— Будет хуже, если я начну кричать во весь голос. Сбегутся люди, и я скажу, что вы пытались меня изнасиловать.
   
— Не будь подлой, девочка, — сказал я, с угрожающим видом встав со своего места. — К вашему сведению, я вошел сюда не один. И мы оба застали вас голой на постели. Так что вам придется с позором уехать из города.
   
— Я все равно уеду отсюда. А позор вам, что вы так обращаетесь со мной.
   
Я попробовал переменить тактику.
   
— Диди, детка… — начал я.
   
— Не называйте меня деткой. Я не ребенок.
   
— Хорошо, не буду, — ласково улыбнулся я. — Хотите, чтобы я остался вашим другом?
   
— Хочу, чтоб вы полюбили меня. Другие добиваются, а почему я не могу? — слезливо запричитала она.
   
Я дал ей носовой платок, чтобы она вытерла слезы и заодно высморкалась. И удержался от нравоучения, что в мои годы она поймет: не все совершается по капризу.
   
— Вы же сегодня утром на горе поцеловали меня, — воскликнула она. — Почему?
   
— Поцелуи бывают разные, — наставительно сказал я. — Извините, если вы не поняли.
   
Внезапно она сбросила с себя пальто, села на кровати и протянула ко мне руки.
   
— Ну, поцелуйте еще раз.
   
Невольно отступив назад, я сказал как можно строже:
   
— Я ухожу, но если к моему возвращению вы еще будете здесь, я позвоню в вашу школу, чтобы пришли и забрали вас.
   
— Трус! — крикнула она. — Трус, жалкий трус! — с издевкой повторила она.
   
Когда я вышел, захлопнув за собой дверь, она все еще продолжала что-то выкрикивать.
   
Я спустился в бар, чтобы немного выпить и прийти в себя. К счастью, кругом не было ни одного знакомого лица, и я сидел в тускло освещенном баре, уставившись на свой стакан. Размышлял о том, что в последнее время поддавался без разбору тому, во что жизнь случайно вовлекала меня: футляр с деньгами в «Святом Августине», ночи с Эвелин в Вашингтоне и с Лили во Флоренции, необычные предложения человека, неожиданно ставшего моим компаньоном, после того как я стукнул его лампой по голове; манипуляции со скаковой лошадью, финансирование грязного французского фильма, спекуляция на золоте и соевых бобах, согласие на приезд Юнис, покупка земли в Швейцарии, наконец, половинное участие в картежной игре с богатым и мстительным американцем.
   
Однако должны же быть границы дозволенного! И Диди Вейлс была той границей, которую я не мог переступить, воспользовавшись слабостью капризной несчастной девочки. А как поступил бы в подобном случае Фабиан? Наверное, хихикнул благодушно: «Какой очаровательный визит!» — и залез в постель. Не сомневаюсь в этом.
   
Мне стало совсем плохо, когда я вспомнил о Юнис, с которой увижусь утром за завтраком. Юнис. Господи, вдруг, попивая кофе или апельсиновый сок, она начнет рассказывать Лили и Фабиану: «Поразительный случай — вчера вечером мы с милым другом заглянули к нему в номер…» Допив виски, я поднялся, чтобы уйти, но неожиданно в бар вошла Лили в сопровождении трех мужчин огромного роста, каждый не меньше двух метров. Я заметил, что с одним из них она танцевала на вечере. Увидев меня, Лили остановилась.
   
— Мне показалось, что вы ушли с моей сестрой, — сказала она.
   
— Да, мы ушли вместе.
   
— А теперь вы один?
   
— Как видите.
   
Она покачала головой. В глазах у нее сверкнул веселый огонек.
   
— Странный вы человек, — пожав плечами, сказала она. — Не хотите ли присоединиться к нам?
   
— Ростом не вышел.
   
Трое мужчин так громко заржали, что за стойкой бара зазвенели стаканы.
   
— Майлса видели? — спросила Лили.
   
— Нет.
   
— Он обещал зайти в бар после двенадцати, — недовольно произнесла она. — Но, вероятно, так поглощен тем, чтобы раздеть до нитки этого отчаянного дурачка Слоуна, что забыл обо всем на свете. Как вам понравился сегодняшний вечер?
   
— Потрясающе.
   
— Было почти совсем как в Техасе, — как-то двусмысленно заметила она. — Что будем пить, ребятки? — обратилась она к своим провожатым.
   
— Шампанское, — ответил самый высокий и, пошатываясь, зашагал к стойке бара.
   
Попрощавшись с ними, я через несколько минут оказался у дверей Юнис. Прислушался, но изнутри не доносилось ни звука. Непонятно, что я ожидал услышать. Рыдания? Смех? Шумное веселье? Я постучал в дверь, подождал немного и опять постучал.
   
Дверь приоткрылась, на пороге стояла Юнис в кружевном пеньюаре.
   
— А, это вы, — безразличным тоном произнесла она.
   
— Можно мне войти?
   
— Если хотите. — Она пошире приоткрыла дверь, и я вошел. Ее платья были в беспорядке разбросаны по всей комнате. Окно полуоткрыто, и по комнате гулял холодный альпийский ветерок. Я невольно поежился.
   
— Вы не простудитесь?
   
— Не забывайте, что я англичанка, — ответила она, но окно закрыла. И молча поглядела на меня. Полненькая, в кружевах, в туфлях на босу ногу.
   
— Могу я сесть?
   
— Садитесь, если хотите, — она указала на стул. — Уберите только вещи оттуда.
   
Я снял со стула шелковое платье — в нем она была на вечере, и мне показалось, что оно еще сохранило тепло ее тела, — и положил его на небольшой письменный стол. Потом сел, а она улеглась на постели, опершись локтем на гору подушек. Пеньюар при этом распахнулся, обнажив ее ноги. Они были такие же длинные, как и у сестры, но несколько полнее. Стройненькая, подумал я. В комнате стоял легкий аромат духов. Она, видно, перед сном протирала лицо, и оно блестело в свете лампы у изголовья кровати.
   
Меня грызла досада.
   
— Юнис, я пришел объяснить, — начал я.
   
— Нечего объяснять. Перепутали свидания — вот и все.
   
— Неужели вы думаете, что я позвал к себе эту девочку?
   
— Мне незачем и думать. Она лежала в вашей постели. И вовсе уж не девочка. Вполне пригодная, я бы сказала, — как-то вяло и утомленно проговорила она. — Одна из нас была лишней. И я ушла.
   
— Сегодня, когда наконец мы…
   
— И у меня было такое же ощущение, — криво усмехнулась она.
   
— Мне давно следовало быть посмелее, — беспомощно махнул я рукой. — Но мы всегда были вместе с Майлсом и вашей сестрой.
   
— Да, с этой парочкой. А разве моя сестра не поучала вас, что со мной можно не церемониться? Она любит выставлять меня самой сумасбродной девушкой в Лондоне. Стерва.
   
— О чем вы говорите? — озадаченно спросил я.
   
— Не обращайте внимания. — Откинувшись на подушки, она закрыла лицо руками и продолжала глухим голосом: — Вам следует понять, что не ради вас я приехала в Цюрих. Кем бы вы ни были. Хотя вы оказались много лучше, чем я обычно представляла себе американцев.
   
— Благодарю, — поклонился я. — Давайте все же забудем об этом инциденте в моей комнате.
   
— Что вы, я и впрямь должна быть благодарна этой голой толстушке. Ведь я пошла к вам по совершенно нелепому побуждению. «Как это понять?
   
— А так, что ни вы, ни я тут ни при чем.
   
— А кто же тогда?
   
— Майлс Фабиан, — горько призналась она. — Я хотела показать ему…
   
— Что показать?
   
— Что мне наплевать на него. И что я могу быть такой же, как он. — Еще сильнее прижав руки к лицу, она разрыдалась. Как видно, мне было суждено, чтобы вся эта ночь прошла в женских слезах.
   
— Может, у вас найдется и более убедительное объяснение?
   
— Не будьте балдой, американец. Я люблю Майлса. Люблю с того дня, когда впервые встретила его. Несколько лет назад просила его жениться на мне. Но он сбежал. Прямо в ручки моей сестрицы.
   
— О-о, — было единственное, что я смог произнести. Она отняла ладони от лица. Слезинки блестели на ее щеках, но выражение лица было спокойным, как у человека, который отвел душу.
   
— Поторопитесь к себе, — сказала она. — Возможно, эта толстушка еще ждет вас. И тогда ночь не пропадет даром.
   
Вернувшись, я обнаружил, что Диди уже ушла, оставив на столе записку, написанную крупным школьным почерком: «Взяла вашу куртку. На память. Но можете прийти за ней. Вы знаете, где я. С любовью, Диди».
   
Едва я отложил записку, как зазвонил телефон. Мне не хотелось отвечать, в эту ночь я уже не ждал ничего доброго. Сняв трубку, я услыхал голос Фабиана.
   
— Надеюсь, что не перебил вас на самом интересном месте, — посмеиваясь, сказал он. — Спешу оповестить, что случилось. — После паузы послышался легкий вздох, и он продолжил: — Плохи дела, друг мой. Слоуну дьявольски везло. Мы проиграли.
   
— Много?
   
— Около тридцати тысяч.
   
— Франков?
   
— Нет, долларов.
   
Я выругался и повесил трубку.
  
  
   
    
19
   
   
На другой день с утра все пошло кувырком. Я не мог заснуть почти до рассвета, а когда в десять часов заказал по телефону завтрак, мне вместе с ним подали письмо от Юнис.
   
«Милый друг, в девять утра уезжаю из Гштаада. Причина отъезда вам, конечно, понятна. Привет».
   
Как было не понять.
   
Затем позвонил Фабиан и попросил встретиться с ним в одиннадцать часов у здания местного банка.
   
Потом меня арестовали. Или одно время казалось, что арестовали.
   
Едва я начал бриться, с отвращением глядя в зеркало на свое помятое невыспавшееся лицо с покрасневшими глазами, ко мне постучали. С мыльной пеной на щеках я подошел к двери и, открыв ее, увидел перед собой одного из дежурных администраторов отеля, корректного молодого человека в темном костюме и безукоризненно белой рубашке, и рядом с ним седовласого, стриженного ежиком низенького толстяка в шинели, подпоясанной ремнем.
   
— Разрешите войти? — спросил администратор.
   
— Как видите, я бреюсь и не одет. — Стоял я босиком в одной лишь пижаме. — Не обождете ли несколько минут?
   
Администратор по-немецки обратился к толстяку в шинели, и тот коротко ответил: «Nein».[15]
   
— Офицер полиции Бругельман говорит, что нельзя ждать, — сказал администратор.
   
Вслед за тем полицейский прошел прямо в комнату.
   
— После вас, мистер Граймс, — слегка поклонился администратор, пропуская меня вперед.
   
Я зашел в ванную, стер с лица мыльную пену и надел халат. Полицейский остановился посреди комнаты, подозрительно осматриваясь. Он внимательно оглядел столик, где лежал мой бумажник и кошелек с мелочью, и два чемодана, стоявших у окна.
   
Вот так на, подумал я, это, наверно, связано с Диди. Они ищут ее и полагают, что найдут у меня. Бог его знает, какие у них в Швейцарии законы. Говорят, тут в каждом кантоне свой закон.
   
— Чем вызвано такое бесцеремонное вторжение ко мне? Прошу немедленно объяснить, — как можно тверже сказал я.
   
Снова администратор быстро заговорил по-немецки с полицейским. Тот кивал. У него был какой-то тугой механический кивок. Толстая шея складками выпирала из воротника.
   
— Офицер полиции Бругельман поручил мне все объяснить, — сказал администратор. — Коротко говоря, мистер Граймс, в отеле прошлой ночью совершена кража. На пятом этаже. Исчезло бриллиантовое колье весьма большой ценности.
   
Юнис жила в номере на пятом этаже, почему-то мелькнуло у меня в голове.
   
— Какое это имеет отношение ко мне? — с чувством облегчения спросил я. По крайней мере, ничто тут не связано с Диди.
   
Опять начался разговор по-немецки.
   
— Прошлой ночью заметили, как вы крадучись шли по коридору пятого этажа, — пояснил администратор.
   
— Я был у своей знакомой и шел вовсе не крадучись.
   
— Мне приходится просто переводить, — извиняющимся тоном сказал администратор. Он, видимо, был не рад тому, что знание английского языка втянуло его в такую историю.
   
Полицейский что-то негромко сказал.
   
— Знакомая, у которой вы были, — перевел администратор, — выписалась из отеля в половине девятого утра. Известно ли вам, куда она отправилась?
   
— Нет, не известно, — искренне ответил я, так как в самом деле не знал адреса Юнис. Ее скомканное письмо лежало в кармане моего халата, но я надеялся, что до него дело не дойдет.
   
На этот раз полицейский неприятно прохрипел несколько слов.
   
— Он просит разрешения произвести обыск в комнате, — перевел администратор; слова словно застревали у него в горле.
   
— У него есть ордер на обыск? — спросил я как истый американец, заботящийся о своих гражданских правах.
   
Опять они заговорили по-немецки.
   
— Ордера у него нет, — объявил затем администратор. — Если вы настаиваете на выдаче ордера, то он свяжется с полицейским бюро, чтобы его выписали, а вас задержат здесь до его получения. Он предупреждает, что выдача ордера займет много времени. Может, дня два. И в таком случае, указывает он, не избежать огласки. В городе у нас много иностранных корреспондентов ввиду большого числа и высокого положения наших гостей.
   
— Он все это говорил? — недоверчиво спросил я.
   
— Кое-что я добавил от себя, — признался администратор. — Чтобы вы смогли надлежащим образом уяснить положение. Я сосредоточенно оглядел полицейского офицера Бругельмана. Встретил его мутный ледяной взгляд. В комнате было очень тепло, но он не расстегнул ни одной пуговицы на своей шинели.
   
— Ладно, — сказал я, усаживаясь в кресло. — Мне нечего прятать. Пусть ищет, но побыстрей. В одиннадцать у меня деловое свидание.
   
Мои слова перевели полицейскому, и он с удовлетворением кивнул. Потом сделал мне знак, чтобы я встал.
   
— Чего он еще хочет? — спросил я.
   
— Осмотреть кресло, на которое вы сели, — объяснил мне администратор.
   
Я поднялся, невольно отдавая дань профессиональным навыкам полицейского. Действительно, если бы колье было спрятано в кресле, то я должен был в первую очередь сесть в него. Отойдя в сторону, я наблюдал, как полицейский ощупал обивку, потом немного отодрал ее и пошарил в сиденье и спинке кресла. Приладив все обратно, он указал мне, что я могу снова сесть.
   
Затем он быстро осмотрел все мои вещи. Открыв стенной шкаф, вынул оттуда мои грошовые лыжные штаны и что-то сказал по-немецки администратору.
   
— Офицер полиции Бругельман желает знать, — перевел администратор, — что у вас — лишь одни эти лыжные штаны?
   
— Да, одни.
   
— Где ви биль прешде? — не прибегая к переводу, вдруг нетерпеливо спросил полицейский на ломаном английском языке.
   
— В Сан-Морице.
   
— Сан-Мориц? В такой лыжной штаны? — недоверчиво проговорил полицейский. — И теперь в Гштаад тоже?
   
— Они вполне пригодны.
   
— Сколько время хотите пробыть здесь?
   
— Три недели. Может, и подольше.
   
Полицейский, держа кончиками пальцев мои лыжные штаны, торжественно повесил их обратно в шкаф, затем сел за столик и вынул блокнот.
   
— Должень задать несколько вопрос Постоянный адрес в Америка.
   
Я чуть не назвал отель «Святой Августин», но удержался и дал адрес своей прежней квартирки на Восемьдесят первой улице. Она была такой же постоянной, как и все в моей теперешней жизни. Но если Интерпол[16] или еще кто-нибудь займется расследованием, то меня по крайней мере не смогут обвинить во лжи.
   
— Профессия? — задавая вопрос, полицейский не поднимал головы, старательно записывая. Частный предприниматель.
   
— Счет в какой банк?
   
По выражению его лица я понял, что рано или поздно, но придется сказать. Как говорится, вода в реке становилась все глубже.
   
— «Юнион бэнк» в Цюрихе, — ответил я и мысленно поблагодарил Фабиана за то, что он настоял, чтобы мы открыли и отдельные личные счета.
   
— А в Америке?
   
— Я закрыл счета в Америке. Перевожу в Европу. Состояние экономики…
   
— Находился под арест прешде?
   
— Послушайте, — обратился я к администратору, — где я живу? Как будто ваш отель считается одним из почтенных в Европе? И я не желаю отвечать на оскорбительные вопросы.
   
— Это обыкновенная полицейская процедура, — смущенно оправдывался администратор. — Совершенно безличная. Всех то же самое спрашивают.
   
— Вы, наверно, знаете мистера Майлса Фабиана? — продолжал я.
   
— Конечно, — с жаром подтвердил администратор. — Мистер Фабиан один из наших давних и уважаемых гостей.
   
— Он мой близкий друг. Позвоните ему и спросите обо мне.
   
Администратор о чем-то быстро заговорил по-немецки с полицейским. Тот кивнул, а потом снова повторил:
   
— Находился под арест прешде?
   
— Да нет же!
   
— Дайте ваш паспорт.
   
— Для чего вам мой паспорт?
   
— Надо быть уверен, что вы остался Швейцарии, герр Краймс.
   
— А если я не дам паспорт?
   
— Тогда другой мера. Задержание. Наш швейцарский тюрьма имейт хороший репутаций. Но она все-таки тюрьма.
   
— Мистер Граймс, прошу вас, — взмолился администратор.
   
Вынув из бумажника паспорт, я отдал его.
   
— Я немедленно обращусь к адвокату, — сказал я, обиженно вскинув голову.
   
— Поступайт, как вам угодно, — ответил полицейский, засовывая мой паспорт во внутренний карман шинели. Кивнув мне, с трудом ворочая своей заплывшей шеей, он вышел из комнаты.
   
— Приношу вам искренние извинения от дирекции отеля, — всплеснув руками, сказал администратор. — Поверьте, это тяготит всех нас.
   
— Вас? — удивился я.
   
— Ах, эти беззаботные богатые дамы, — продолжал администратор. — Они не сознают, что такое деньги. Забывают в поезде драгоценности тысяч на восемьдесят долларов, а потом устраивают истерики, чтобы мы искали их в гостинице. К счастью, мы в Швейцарии, мистер Граймс. Все, чем дирекция может помочь вам…
   
— Дирекция может получить обратно мой паспорт. Этим она действительно поможет. Я хочу уехать, и побыстрее.
   
— Понимаю, — поклонился администратор. — С Альп уж подул фен, как мы его называем, теплый ветер. Начнет таять. Позвольте заметить, что я лично ни в чем не подозреваю вас, — еще раз поклонился он.
   
— И на том спасибо, — буркнул я.
   
— Удачно покататься вам сегодня, — по привычке пожелал он.
   
— Постараюсь, — хмыкнул я. Он попятился и вышел из номера, неловко теребя пуговицу.
   
Фабиан в щегольском тирольском костюме поджидал меня у входа в банк. Он хорошо выглядел, и никто бы не сказал, что этот человек целую ночь провел за картами, проиграв кучу денег. Завидев меня, он приветливо заулыбался, но, заметив мой удрученный вид, с беспокойством спросил:
   
— С вами что-то случилось? Не зная, с чего начать, я сказал:
   
— Вы, как всегда, франтом.
   
— Слышал об отъезде Юнис. Понимаю, это удар для вас.
   
— Давайте сначала сделаем то, для чего мы пришли сюда, — сухо заметил я. Поговорить с ним о Юнис лучше в другой раз, когда я буду спокойней и у меня пройдет желание съездить ему по физиономии.
   
— Извините, что я так опростоволосился, — сказал Фабиан, беря меня под руку. — Первый раз в жизни. Слоуну исключительно везло. Я выдал ему расписку. Но он хочет наличными, и я обещал, что сегодня к четырем часам будет уплачено. Позвонил в Цюрих, чтоб перевели в местный банк. Но нам надо вместе выполнить еще кое-какие формальности. Ох, уж эти швейцарские банкиры!
   
В задней комнате банка нас тщательно опросил молодой клерк. Потом он позвонил по телефону в наш банк в Цюрихе и долго говорил по-немецки, то и дело поглядывая на нас и, как я понял, подробно описывая обоих. Он спросил номер моего паспорта, и, к счастью, я помнил его. Окончив переговоры, он объявил:
   
— Все в порядке, джентльмены. К четырем часам будут приготовлены деньги.
   
Когда мы вышли и прошли к машине, которую Фабиан поставил на стоянке у банка, он пригляделся ко мне и сказал:
   
— Вы меня беспокоите, Дуглас. У вас такой подавленный вид. В конце концов, это лишь деньги. Не больше. У нас еще все впереди. — Деньги тут ни при чем, — ответил я и рассказал о приходе полицейского, не упомянув о событиях этой ночи, связанных с Диди и Юнис.
   
— Так вы, значит, взяли это колье? — посмеиваясь, спросил Фабиан.
   
— Идите к черту, Майлс. За кого вы меня принимаете?
   
— Я только начинаю как следует узнавать вас, друг мой. Во всяком случае, вы несколько лет провели в отелях.
   
— Всего в одном. А у тех, кто в нем жил, можно было взять лишь грошовые запонки.
   
— Могу ли я напомнить, что вы взяли и нечто более ценное? — холодно заметил он. В первый раз я почувствовал, что он может поверить тому, что я украл это колье.
   
— Ладно, заткнитесь, — сказал я. — Пошли лучше на лыжах.
   
Мы молча ехали в машине. Впервые между нами возникла неприязненная отчужденность.
   
Фабиан хорошо ходил на лыжах, движения его были уверенны и четки, как видно, в свое время он прошел неплохую школу. Однако он был осторожен, поэтому я все время шел далеко впереди него и Лили и мы не могли разговаривать. Лишь перед спуском Лили спросила меня:
   
— Что вы сделали с моей сестрой? Почему она чуть ли не крадучись сбежала от нас?
   
— Спросите у нее самой, — досадливо буркнул я.
   
— А, понятно. Подул фен. А этот теплый с истомой ветер раздражает нас, лыжников.
   
Когда мы затем обедали в клубе, появился Слоун и тут же направился к нашему столу. В лыжных ботинках он ступал тяжелее и громче обычного. Лицо у него было багровое, вид победоносный, наверное, он уже подзаправился виски. Его появление сразу же отбило у меня охоту есть, и я отложил нож и вилку.
   
— Привет, друзья, — обратился к нам Слоун. — Замечательный денек, не правда ли?
   
— Угу, — промычал Фабиан, потягивая вино.
   
— Не пригласите ли меня к вашему столу? — спросил Слоун.
   
— Нет, — ответил Фабиан.
   
Слоун криво ухмыльнулся, в глазах у него загорелся злой огонек.
   
— Обожаю игроков, которых расстраивает проигрыш, — с издевкой сказал он. Потом порылся в карманах и вытащил листок бумаги. — Фабиан, вы не забыли о расписке?
   
— Не хамите, — холодно предупредил Фабиан. — С нами женщина.
   
— Добрый день, мадам, — поздоровался Слоун, как будто только что заметил Лили. — Мы, помнится, уже встречались в прошлом году в Сан-Морице.
   
— Да, помню, сэр, — небрежно проговорила Лили в дворцовой манере восемнадцатого века.
   
Слоун аккуратно сложил расписку, спрятал ее в карман и повернулся ко мне, тяжело похлопав меня по плечу.
   
— Какого черта вы здесь, Граймс? Вы же сломали свою драгоценную ногу.
   
— То был ошибочный диагноз, — сказал я.
   
— Ну как, шустрый мальчик, вломились еще в какой-нибудь номер в отеле?
   
Я смущенно огляделся вокруг. Хотя Слоун говорил громко, никто, казалось, не услышал его слов.
   
— Не далее как этой ночью, — в тон ему ответил я.
   
— Все шутите, юноша. Ишь, обожатель чужих ботинок. — Слоун хрипло рассмеялся, глаза его налились кровью. Он был из тех людей, что за полчаса могут поссорить целые нации. Мысль о том, что этому хаму придется сегодня в четыре часа отдать тридцать тысяч, раздражала и угнетала меня.
   
— Новые часики случайно не заработали? — нарочито громко спросил Слоун. — Или здесь вам труднее развернуться?
   
— Убирайся вон, свинья, — прошипел я, чувствуя, что кровь закипает в жилах.
   
Слоун натянуто рассмеялся, словно счел мою резкость за шутку.
   
— Будьте поосторожней с этим приятелем, — обратился он к Фабиану. — Он ушлый малый… — Он хрипло расхохотался: — Ну, раз меня не приглашают, пойду прокачусь на лыжах. Тем более поздно сегодня встал, надо размяться. Встретимся в четыре в отеле, Фабиан, — подчеркнуто серьезным тоном напомнил он и, тяжело и неуклюже ступая, вышел из ресторана.
   
— И вот с такими людьми приходится иметь дело, — вздохнул Фабиан.
   
— Что ж — американцы! — воскликнула Лили и, пожав мне руку, добавила: — Простите, милый, вас я не имела в виду.
   
— Прощаю всех, — сказал я. — А как насчет еще одной бутылочки вина?
   
Я был взвинчен, надо было успокоиться. Сидя за столом с Фабианом и Лили, спокойно и мерно жующими, я чувствовал, как во мне нарастает острая неприязнь к ним обоим. Меня так и подмывало высказать им в лицо все: и то, что было во Флоренции, и то, что вчера ночью поведала мне Юнис. Однако моя жизнь крепко переплелась с этими людьми и зависела от них. Потому я молча занялся едой и поданной бутылкой вина, едва прислушиваясь к тому, о чем они болтали за столом.
   
— Мистер Фабиан, мистер Фабиан! — высоким тревожным голосом крикнул молодой лыжный инструктор, вбежавший в ресторан.
   
— Да, я здесь, — отозвался Фабиан, попросив инструктора не кричать так громко. — В чем дело?
   
— Ваш друг мистер Слоун, — торопливо заговорил инструктор. — Вам лучше самому выйти к нему. Он наклонился надеть лыжи…
   
— Успокойтесь, Ганс, и не кричите, — остановил его Фабиан, знавший всех служащих на лыжных курортах по имени, что было основой его популярности среди них. — В чем же дело?
   
— Едва он прошел несколько шагов, — начал объяснять инструктор, — как вдруг упал, потеряв сознание. Мне кажется, что он уже мертв.
   
Фабиан бросил на меня странный, загадочный взгляд. Готов поклясться, что в нем сквозила радость.
   
— Ерунда, Ганс, — резко возразил он. — Очевидно, мне нужно выйти и посмотреть, что случилось. Лили, останься здесь, а вас, Дуглас, попрошу пойти со мной.
   
Фабиан поднялся из-за стола и с мрачным видом торопливо направился к выходу, все сидевшие в ресторане с любопытством провожали его взглядами. Я последовал за ним. Наши лыжные ботинки так гулко стучали по полу, словно шел взвод солдат.
   
Небольшая толпа людей собралась у подъемника, где лежал на спине Слоун, недвижным взглядом уставившись в небо. Другой лыжный инструктор растирал снегом его лицо, которое было каким-то багрово-зеленым. Фабиан опустился на одно колено рядом с телом, расстегнул молнию на куртке с капюшоном, задрал свитер и рубашку и приложил ухо к белой волосатой груди Слоуна.
   
— Надо отправить его в больницу, — бросил он обоим инструкторам. — И как можно быстрее. — Поднявшись на ноги, он провел по лицу руками, как будто его охватила нестерпимая скорбь. — Бедняга много пил, — вздохнул Фабиан. — А тут сразу высота, резкое изменение температуры… Я спущусь с ним, а вы, — обратился он к инструкторам, — вызовите машину «скорой помощи», чтобы она ожидала внизу.
   
Затем он подозвал меня, обнял за плечи и отвел в сторону. Как будто два опечаленных друга скорбят о трагической потери.
   
— Дуглас, мой мальчик, — сказал он мне, поглаживая по плечу и словно утешая меня. — Я сейчас спущусь с ним и заберу у него из кармана мою расписку. Вы не помните, в какой карман он ее положил, в правый или левый?
   
— Вот это я бы назвал истинно благопристойным знаком уважения к умершему, — сказал я. — По-моему, в левый.
   
— Я просто восхищен вами, милый друг. — Фабиан обнял меня крепким мужским объятием. — Вы человек, на которого можно рассчитывать. — Отпустив меня, он громко произнес, чтобы слышали окружающие: — Ступайте к Лили. Она не снесет такого удара. Дайте ей крепкого бренди.
   
Фабиан поспешил к подъемнику, где оба инструктора уложили труп на двухместном сиденье, пристегнув его ремнями. Фабиан сел рядом на второе сиденье и, заботливо поддерживая мертвеца, дал сигнал; чтобы их спустили вниз.
   
Инструкторы заняли следующую кабину. Почетные могильщики в неподобающе ярких парках, им выпала честь сопроводить мертвое тело вниз для погребения.
   
Я вернулся в клуб. Лили допивала кофе. Я заказал две рюмки бренди.
  
  
   
    
20
   
   
Когда я вернулся в отель, швейцар сказал, что мистер Фабиан просил меня зайти к нему. Уже был конец дня. До этого я и Лили в молчании сидели в постепенно пустевшем ресторане. Выпили несколько рюмок бренди. Провожая покойников, обычно засиживаешься за столом.
   
Потом я проводил Лили в парикмахерскую, так как она сказала, что нет смысла попусту терять весь день.
   
Вниз мы спустились на подъемнике, поскольку пришли к единому мнению, что, если спуститься после случившегося на лыжах, это может быть воспринято как неуважение к покойнику. Ни один из нас не упоминал Юнис.
   
— А что вы сказали напоследок Слоуну? — спросила Лили, когда мы медленно плыли вниз к погружающейся в сумрак долине.
   
— Убирайся вон, свинья, — честно ответил я.
   
Она кивнула:
   
— Так мне и показалось. Здравствуй и прощай.
   
Лили протянула руку в направлении отдаленных горных пиков, верхушки которых еще озарялись лучами заходящего солнца. Орел, если эта громадная птица была орлом, все так же величественно парил, рассекая мощными крыльями нейтральное небо Гельвеции.
   
Лили вдруг рассмеялась:
   
— Ничего, здесь все же не самое худшее место для смерти. Если есть в мире справедливость, он должен был выкинуть свою жену из завещания.
   
— Уверен, что не выкинул.
   
— Я же сказала: если есть справедливость.
   
— А вы не думаете, что ваш супруг может выкинуть вас из своего завещания?
   
— Господи, какой же вы неисправимый американец! — воскликнула она.
   
Больше мы не касались этой темы.
   
Возвращаясь в отель, я завернул в магазинчик и приобрел себе пальто. Пусть Диди Вейлс сохранит мою куртку на память. Я бы отдал ей куда больше, лишь бы избавиться от ее присутствия.
   
Зайдя к Фабиану, я увидел, что он укладывает вещи. Путешествовать налегке было не в его правилах. Четыре больших чемодана стояли в двух комнатах, которые он занимал вместе с Лили. Как обычно, повсюду были разбросаны газеты, открытые на финансовых страницах. Фабиан быстро и аккуратно укладывал вещи: ботинки в один чемодан, рубашки — в другой.
   
— Буду сопровождать его тело домой, — сказал он. — Единственное, что я могу для него сделать, не так ли?
   
— Пожалуй, — кивнул я.
   
— Вы были правы, — продолжал он. — Расписка оказалась в левом кармане. Сегодня вечером выполним все формальности по отправке тела. В Швейцарии очень расторопны, когда дело касается того, чтобы избавиться от умершего иностранца. Ему было пятьдесят два года. Холерик. Потому преждевременно отдал концы. Урок для всех нас. Я позвонил его жене. Она геройски восприняла известие. Будет завтра встречать нас — гроб и меня — в аэропорту Кеннеди. Кстати, не знаете, где Лили?
   
— В парикмахерской.
   
— Невозмутимая женщина. Ее ничем не проймешь. Мне это нравится в ней. — Он снял трубку и попросил соединить с парикмахерской. — Не могли бы вы завтра подбросить нас в Женеву на нашем «ягуаре»?
   
— Если полиция разрешит мне выехать из города. У меня же отобрали паспорт.
   
— О, совсем забыл, — воскликнул Фабиан и, вытащив из кармана мой паспорт, бросил его на стол. — Вот он.
   
— Как вам удалось получить его?
   
Вообще говоря, я не был удивлен. Отчасти потому, что против моей воли он представлялся мне неким покровителем, необычайно ловким, решающим все проблемы и затруднения. Я перелистал паспорт, ища в нем какие-либо новые пометки, но ничего не нашел.
   
— Дежурный администратор вручил его мне, — пояснил Фабиан. — Нашли это бриллиантовое колье.
   
— Кто же украл его?
   
— Никто не украл. Хозяйка спрятала его в лыжный ботинок и забыла об этом. Ее муж нашел сегодня утром. Дирекция приносит вам свои глубочайшие извинения, которые сопровождаются тем, что у себя в номере вы найдете букеты цветов и ведерко с охлажденным шампанским. Алло, алло! — закричал он в телефон. — Попросите, пожалуйста, леди Эббот. — И опять ко мне. — Ничего, что вы на какое-то время останетесь один?
   
— Откровенно говоря, меня это даже радует.
   
— Почему? — удивленно поднял он брови.
   
— Все эти дни прошли для меня, как бег по пересеченной местности. Хочу немного отдохнуть и прийти в себя.
   
— А мне-то показалось, что вы весело проводите время.
   
В его голосе прозвучала укоризна.
   
— Останемся каждый при своем мнении.
   
— Лили, — сказал в трубку Фабиан, — завтра я улетаю в Америку. На две-три недели, самое большее. Поедете со мной? — Он слушал ее ответ, радостно улыбаясь. — Вот и умница, тогда побыстрей приходите и начинайте собирать вещи, — весело сказал он и повесил трубку. — Ей нравится Нью-Йорк. Мы, должно быть, остановимся в Сент-Риджисе. Имейте это в виду, чтобы связаться со мной. Потом, мне нравится тамошний бар. Кстати, не случись эта история со Слоуном, мне бы все равно пришлось прошвырнуться в Штаты через пару деньков. Нужно завершить кое-какие дела на Восточном побережье. Не исключено, что я прокачусь на недельку в Палм-Бич. После похорон, конечно.
   
— Да, тяжело там придется, — посочувствовал я.
   
— Не язвите, Дуглас, — Фабиан повертел в руках кашемировый свитер. — Пожалуй, там он мне не понадобится, как считаете?
   
— В Палм-Бич наверняка.
   
— Вы говорите так, словно я еду развлекаться. Опять укоризненный тон. Я бы с большим удовольствием поехал вместе с вами в Италию. Когда будете в Риме, хотелось бы, чтобы вы для меня, простите, для нас, кое-что сделали. Побывайте у одного очаровательного итальянца, его фамилия Квадрочелли. Ну и мастаки эти итальянцы выдумывать имена, верно? У меня с ним давние деловые связи. Я дам ему телеграмму, чтобы он ожидал вас. На очереди одно небольшое, но славное дельце, которое надо провернуть.
   
— Что это еще?
   
— Вы уж сразу и насторожились.
   
— Вашу последнюю затею едва ли назовешь успешной.
   
— Однако под конец все оказалось в порядке, — улыбнулся Фабиан.
   
— Но не можем же мы каждый раз полагаться на то, что наш кредитор даст дуба в день платежа.
   
Фабиан расхохотался, обнажив два ряда ослепительно белых зубов.
   
— Кто знает? — отдышавшись, произнес он. — Я и сам приближаюсь к критическому возрасту.
   
— Ну что вы, Фабиан? — утешил я. — Вы же знаете, что кончите жизнь на плахе. Он снова засмеялся.
   
— Как бы то ни было, объясните синьору Квадрочелли обстоятельства, которые помешали мне приехать. Найдете вы его в Порто-Эрколе. Это в двух часах езды на север от Рима. Восхитительное место. Я надеюсь попозже пожить там хотя бы пару недель. Там первоклассный отель «Пеликано» с окнами на море. Идеальное местечко, чтоб уединиться с девочкой. Лили обожала его. Попросите себе комнату с большой террасой.
   
— А что вы затеваете на этот раз?
   
Не надо быть таким резким, милый друг. Люблю сдержанных, спокойных компаньонов.
   
— Нервы у меня не такие, как у вас.
   
— Да, оно и видно. Итак, дело в вине.
   
— В чем?
   
— Вы же спросили, что я затеваю. Так вот, собираюсь заняться вином. В наши дни во всем мире так пьют, что торговля вином — это разрешение залезть в чужие карманы. Вы обращали внимание на то, как растут цены на вино? Особенно в Америке?
   
— Нет, не приходилось.
   
— Поверьте мне. Цены на вино все время растут. А у Квадрочелли под Флоренцией небольшое поместье с виноградниками. Его кьянти — чудное вино. И по всей округе такие же виноградники и такое же превосходное вино. Так вот, прошлым летом я обсуждал с этим очаровательным итальянцем возможность покупки вина у окрестных виноделов. Мы хотели затем разлить его в бутылки с красивой, броской этикеткой и, устранив всех посредников, продавать прямо в рестораны США. Представляете себе преимущества такого предприятия?
   
— Не очень ясно. Мне еще никогда не приходилось устранять посредников.
   
— Уж поверьте мне, — внушал Фабиан. — Потребуется, конечно, вложить в это дело небольшой капитал. У Квадрочелли не было тогда свободных денег, а у вашего покорного слуги и подавно.
   
— Но теперь они у вас есть.
   
— Давайте говорить во множественном числе, — он дружески пожал мне руку. — Отныне и навсегда. Я поддерживал связь с Квадрочелли, и он сообщил, что сделал все необходимые подсчеты. Посмотрите, что у него получилось, и позвоните мне в Нью-Йорк. Вообще было бы неплохо, если бы вы раза два-три в неделю звонили мне, скажем, часов в десять утра по нью-йоркскому времени. Всегда найдется о чем поговорить.
   
— Это уж точно.
   
— Наслаждайтесь жизнью, — весело пожелал он. — Скажите мистеру Квадрочелли, что я займусь ресторанами. К счастью, у меня там есть кому замолвить словечко. Правда, люди все чересчур деловые. Даже меня хотели втянуть. Сделать вице-президентом компании. Это меня-то? Можете представить, чтобы я каждый день ходил к девяти часам на работу? Подумать страшно. Ни за какие деньги в мире не согласился бы на такую каторгу. Да еще пришлось бы все время улыбаться. Нет, это не по мне.
   
— Майлс, сколько же еще проектов у вас в голове?
   
— Не тревожьтесь, — улыбнулся он. — Не буду докучать вам, пока они окончательно не созреют. После обеда дам вам адрес и телефон моего итальянца. А также адрес моего портного в Риме. Вам следует полностью обновить свой гардероб и выбросить то барахло, что на вас надето. Пока что мы по внешнему виду никак не подходим друг другу. Надеюсь, вы не обижаетесь.
   
— Напротив, к тому времени, когда мы снова встретимся, я оправдаю ваши ожидания.
   
— Так-то будет лучше. Дать вам телефоны нескольких хорошеньких итальянских девочек?
   
— Нет, благодарю вас.
   
— Поймите, это сбережет вам время.
   
— А я и не тороплюсь.
   
— Со временем попытаемся соскоблить вашу праведность. А пока принимаю вас таким, какой вы есть.
   
— Так же, как и я вас.
   
Пока мы беседовали, Фабиан без конца сновал из гостиной в спальню и обратно, рассовывая вещи по чемоданам и сумкам. Наконец он в очередной раз вынырнул из спальни, держа в руках роскошную синюю тирольскую куртку.
   
— Вам она будет в самый раз, Дуглас, — сказал он. — А мне великовата. Возьмете?
   
— Нет, спасибо. Я уже накатался досыта.
   
— Понимаю, — кивнул он. — После случившегося разочаровались в альпийских прелестях?
   
— Начнем с того, что я вообще не хотел сюда приезжать.
   
— Порой приходится жертвовать собой, чтобы угодить дамам, — улыбнулся Фабиан. — Кстати, о дамах. Не желаете поведать мне, почему вдруг уехала Юнис?
   
— Не особенно.
   
— Жаль, что вы не послушались моего совета, — вздохнул Фабиан.
   
— Да бросьте, Майлс! Не прикидывайтесь. Она мне все рассказала. И про вас тоже. Что вы за птица!
   
Почему-то этот красивый, аккуратный, изысканно одетый человек вдруг вызвал у меня раздражение.
   
— Господи, да я и понятия не имею, о чем вы говорите, старина. — Он аккуратно засунул полдюжины носков в угол чемодана. — Что она могла вам нарассказать?
   
— Она любит вас.
   
— О Боже! — вздохнул он.
   
— У вас с ней был роман. Я не привык подбирать чужие объедки.
   
— О Боже, — повторил Фабиан. — Это она вам сказала?
   
— И многое другое.
   
— Ваша добродетель пугала меня с самой первой встречи, — сказал он. — Вы слишком ранимы. Да, люди влюбляются. Такова жизнь. Это случается сплошь и рядом. Господи, да вы были хоть раз на такой свадьбе, где бы невеста не имела давний роман хотя бы с одним из гостей?
   
— Могли сами сказать мне, — пробормотал я и тут же пожалел: уж больно по-ребячьи это у меня вырвалось.
   
— И что бы это изменило? Будьте благоразумны. Я познакомил вас с Юнис с самыми благими намерениями. Вы оба мне очень симпатичны. Могу поручиться, что она замечательная девушка. И не только в постели.
   
— Но она хотела выйти за вас замуж.
   
— Это обычная женская прихоть. Я слишком стар для нее.
   
— Ерунда, Майлс. Пятьдесят лет не так уж и много.
   
— Мне вовсе не пятьдесят. Я уже давно перевалил за полсотни.
   
Я изумленно воззрился на него. Не скажи он мне при знакомстве, что ему пятьдесят, я бы дал ему не больше сорока. Я знал, что Фабиан соврет — не дорого возьмет, но к чему ему было прикидываться старше своих лет?
   
— Как давно? — спросил я.
   
— В следующем месяце мне стукнет шестьдесят, старина.
   
— Господи! — У меня отвисла челюсть. — Когда-нибудь откроете мне свою тайну?
   
— Когда-нибудь. — Он решительно защелкнул чемодан. — Женщины, подобные Юнис, не обладают чувством времени. Они не способны видеть, что ждет их в будущем. Смотрят они на мужчину, к которому привязались, и видят в нем только своего любовника, страсти которого не подвластны возрасту. Между тем через каких-то несколько лет рядом с ними может сидеть старик, способный только на то, чтобы доплестись в домашних шлепанцах до камина и погреть свои дряхлые мощи. Кстати, надеюсь, все сказанное останется между нами?
   
— А Лили знает? — спросил я.
   
— Нет, конечно, — убежденно ответил Фабиан. — Я так надеялся, что вы с Юнис понравитесь друг другу.
   
— Увы, не вышло, — я развел руками.
   
— Жаль.
   
Я едва сдержался, чтобы не рассказать ему про выходку Диди Вейлс. Вместо этого произнес:
   
— Для всех лучше, что Юнис уехала.
   
— Возможно, вы правы, — сказал Фабиан. — Посмотрим. Кстати, вы не хотите, чтобы я кому-нибудь позвонил или с кем-то встретился в Америке?
   
Я на миг призадумался.
   
— Позвоните, пожалуйста, моему брату в Скрантон, — попросил я. — Узнайте, как дела. Скажите, что у меня все в порядке. И что я обзавелся другом.
   
Фабиан широко улыбнулся:
   
— Еще каким! Все? Я чуть поколебался:
   
— Да.
   
— Ну и ладно.
   
Фабиан взял у меня бумажку с адресом и телефоном Генри и положил в карман.
   
— Теперь, если не возражаете, я немного позанимаюсь гимнастикой, а потом приму ванну. А вам, наверно, надо переодеться к ужину?
   
Так он занимается йогой, подумал я. Может, это как раз то, чего мне не хватает? Я проводил взглядом самолет, который оторвался от взлетной дорожки в женевском аэропорту, унося Фабиана, Лили и гроб с телом Слоуна.
   
Небо было уныло-серым, моросил дождь. Однако во мне пробудилось радостное ощущение свободы, как у школьника в начале каникул, хотя в то же время я чувствовал себя одиноким и подавленным оттого, что все вокруг было мне чужим. В бумажнике лежала записка с адресами и телефонами Квадрочелли, портного и белошвейки в Риме — единственных известных мне по имени людей — да список ресторанов и церквей, в которых Фабиан рекомендовал мне побывать по дороге в Рим. Когда самолет превратился в маленькую точку и исчез, я почувствовал себя покинутым, отставшим от своей уже привычной компании.
   
А вдруг самолет разобьется? Едва страшная мысль закралась мне в голову, как тут же показалось, что это не такая уж чепуха. Иначе с чего мне вдруг об этом подумалось? Как профессионального летчика меня всегда интересовали причины авиакатастроф. Уж я-то знал, каких можно ждать неприятностей в самый неподходящий миг. Заклинит шасси, поднимется смерч, или стайка птиц вдруг окажется на пути самолета… Вдруг моему взору представилось, как Фабиан невозмутимо падает с самолетом в океан и в последнее мгновение признается Лили в том, сколько ему лет.
   
За небольшой промежуток времени я видел две смерти: старика в отеле «Святой Августин», потом Слоуна, тело которого везут, чтобы предать земле на родине. Ждать ли третьей смерти? Неужели на украденных деньгах лежит проклятье? Может, предупредить Фабиана? Как я проживу без него?
   
В этот угрюмый пасмурный день Европа вдруг показалась мне враждебной и полной всяких опасностей. Быть может, думал я, направляясь к стоянке, где находился наш «ягуар», в Италии я почувствую себя иначе. Но мне что-то не верилось.
  
  
   
    
21
   
   
По пути из Женевы в Рим я посетил большинство церквей и ресторанов, которые рекомендовал Фабиан. От этой неторопливой поездки на юг в памяти остались цветные узоры витражей, статуи мадонн и святых мучеников да полные тарелки spaghetti e fritto misto.[17]
   
Сообщений об авиакатастрофах не поступало. Погода стояла хорошая, страна, по которой я катил, пленяла своей живописностью, а наш шикарный «ягуар» был безупречен на ходу. С детских лет я мечтал о таком путешествии и теперь старался наслаждаться каждой его минутой. Но въехав в Рим и пересекая его широкую оживленную Piazza del Popolo, я впервые в жизни особенно горько осознал, как ужасно я одинок на этом свете. Слоун и своей смертью насолил мне.
   
Сверяясь с картой города, я медленно пробирался в тот район, где находился «Гранд Отель», в котором Фабиан посоветовал остановиться. Движение на улицах казалось сумасшедшим, а все водители — заклятыми врагами друг другу. Малейший неточный расчет или ошибочный поворот руля, и можно было навсегда остаться в этом городе безумной езды.
   
В «Гранд Отеле» мне отвели большую, но довольно темную комнату. Распаковав чемодан, я аккуратно развесил в шкафу свои вещи. До встречи с Квадрочелли, который должен был приехать к себе в Порто-Эрколе не ранее конца недели, мне предстояло весело или скучно прожить в Риме четыре дня.
   
Разбирая вещи, я заметил на дне чемодана толстый конверт, который Эвелин Коутс поручила мне передать ее другу в посольстве. Его имя и номера телефонов были в моей записной книжке. Я разыскал запись и выяснил, что его зовут Дзвид Лоример. Эвелин просила не звонить ему на службу в посольство, но сейчас было начало второго, и он мог обедать дома.
   
Почти всю неделю в дороге я провел в одиночестве, чувствуя себя отчужденным из-за незнания языка. Постоянная замкнутость, к которой меня приучила ночная работа в «Святом Августине», мало-помалу исчезла, я остро ощущал отсутствие друзей, знакомых, не слыша звуков родной английской речи. И обрадовался возможности встречи с американцем, который, может, пригласит меня пообедать с ним.
   
Я позвонил и вскоре услышал в трубке мужской голос, произнесший «Pronto».[18]
   
— Говорит Дуглас Граймс. Мне поручила Эвелин…
   
— Д-а, знаю, — быстро перебил тот же голос. — Где вы сейчас?
   
— В «Гранд Отеле».
   
— Буду у вас через четверть часа. Вы играете в теннис?
   
— Немного, — ответил я, несколько удивленный, полагая, что это, возможно, какой-то зашифрованный вопрос.
   
— Я как раз собираюсь в свой клуб. Нам нужен четвертый партнер.
   
Но у меня ничего нет с собой.
   
— Найдем в клубе. И ракетку тоже. Встретимся в баре вашего отеля. Я рыжий, потому сразу узнаете меня. — И он резко дал отбой.
   
Большими уверенными шагами в бар вошел долговязый рыжий мужчина. У него были резкие черты лица, пушистые рыжие брови, крутой нос и довольно длинные, по крайней мере для дипломата, волосы. Действительно, его нельзя было не узнать. Мы пожали друг другу руки. Он, казалось, был моего возраста.
   
— Нашел у себя пару старых теннисных туфель, — сказал он, здороваясь со мной. — Какой размер у вас?
   
— Десятый.
   
— Очень хорошо. Они вам подойдут. Его открытая машина, синяя двухместная «альфа-ромео», стояла у подъезда отеля, мешая движению. Подошедший полицейский недовольно оглядывал ее. Когда мы садились в машину, он сделал Лоримеру замечание, очень музыкально прозвучавшее на итальянском языке, тот в ответ добродушно помахал ему рукой, и мы поехали.
   
Как и все в Риме, Лоример весьма лихо вел машину, и мы раз десять оцарапали крылья автомобиля, пока добрались до теннисного клуба, расположенного на берегу Тибра. Говорить во время такой езды, естественно, было невозможно, и он лишь один раз отвлекся, указав мне на «Сады Боргезе», когда мы проезжали мимо них, сказав, что следует сходить в этот музей. Фабиан тоже говорил мне о нем и будет, конечно, рад, узнав, что я побывал там. «Обратите особое внимание на картины Тициана», — при этом наставлял он меня.
   
Мы проскочили в ворота клуба, и Лоример поставил машину в сторонке, в тени тополей. Едва я взялся за ручку дверцы, чтобы выйти, как он остановил меня, потянув за рукав.
   
— У вас при себе? — спросил он.
   
Вытащив из внутреннего кармана объемистый конверт, я вручил его Лоримеру, и тот, не распечатывая, спрятал его.
   
Мы вышли из машины и пошли к зданию клуба.
   
— Я рад, что вы поехали со мной, — сказал Лори-мер. — В этот час дня трудно найти партнеров. Я люблю играть перед обедом, а итальянцы после него. Коренные, так сказать, различия двух цивилизаций. И совершенно непримиримые. Мы словно через пропасть зовем друг друга. — Он поздоровался с двумя смуглыми мужчинами небольшого роста, игравшими на одном из кортов, и крикнул им: — Сию минуту придем!
   
Двое на корте тренировались, ловко посылая мячи друг другу.
   
— Боюсь, что мне не справиться с вашим темпом игры, — сказал я, следя за тем, как они на корте обменивались неплохими, ударами. — Уж очень давно не играл.
   
— Неважно. Держитесь лишь поближе к сетке. Они расколются, когда насядем на них. — Лоример широко улыбнулся. Улыбка была и приятная, и дружелюбная, но проступал волчий оскал.
   
Теннисные туфли оказались мне впору, шорты и рубашка немного широки, но были вполне пригодны для игры.
   
— Возьмите с собой на корт все, что у вас при себе ценное, — посоветовал Лоример. — Можно сдать на хранение в контору, но там всякое случается. И ни в коем случае нигде не оставляйте свой паспорт, а то в один прекрасный день прочитаете в газетах, что некий сицилиец по имени Дуглас Граймс арестован за провоз наркотиков.
   
С собой Лоример забрал бумажник, кошелек с мелочью, часы, а также конверт с письмом Эвелин.
   
Игра доставила мне больше удовольствия, чем я ожидал. Лыжные прогулки этой зимой укрепили меня, и мои движения были быстры и достаточно ловки. Лоример носился по всей нашей площадке, всюду поспевая. Играл он с диким азартом, весьма успешно. В первых двух сетах мы подавили итальянцев, которые, как и предвидел Лоример, стушевались под нашим натиском. В третьем сете у меня от усердия вскочил волдырь на большом пальце и я вышел из игры. Это, конечно, был пустяк по сравнению с удовольствием играть под живительным римским солнцем на берегу той реки, которую, по утверждению Шекспира, Цезарь переплывал в полном вооружении и доспехах. Сейчас, в сухое время года, река выглядела совсем безобидной, так что и я мог бы рискнуть переплыть ее.
   
После игры, когда мы мылись под душем, итальянцы пригласили нас пообедать в клубе.
   
— Вы первый раз в Риме? — спросил меня Лоример.
   
— И первый день, — ответил я.
   
— Тогда мы не станем здесь обедать. Отправимся в туристское заведение на Piazza Navona. — Я кивнул. Фабиан тоже рекомендовал мне это местечко. — Каждого, кто приезжает в Рим, — продолжал Лоример, — я призываю ни на что не претендовать, а быть только туристом. Осмотрите сначала все классическое: Ватикан, Сикстинскую капеллу, Замок Сан-Анджело, статую Моисея, Форум и так далее. Не зря они сотни лет значатся во всех путеводителях. А потом найдете и свой путь знакомства с этим вечным городом. Будете читать, скажем, Стендаля. Вы знаете французский?
   
— Нет.
   
— Жаль.
   
— Я бы хотел вернуться обратно в школу и начать все с самого начала.
   
— А разве не все мы этого хотим?
   
— Ну как, нравится тут? — спросил Лоример. Мы сидели на открытой террасе, глядя на огромный фонтан, который украшали четыре мраморные женские фигуры.
   
— Очень! — воскликнул я.
   
— Только никому не рассказывайте. В высших кругах принято считать, что пища здесь несъедобная. — Он ухмыльнулся. — Вас заклеймят мужланом, и вам придется долго искать свою принцессу.
   
— Но я могу хотя бы признаться, что мне понравился фонтан?
   
— Скажите, что случайно забрели на Piazza Navona. Сбились с пути в темноте. Если же речь зайдет об этом, то молчите.
   
Лоример не отрывал глаз от фонтана.
   
— Хороши, не правда ли?
   
— Кто?
   
— Вот эти скульптуры. Для меня это одна из причин, почему я предпочитаю Рим, скажем, Нью-Йорку. Здесь вас подавляют искусство и святыни, а не сталь и стекло многоэтажных зданий страховых компаний и биржевых маклеров.
   
— Вы давно в Риме?
   
— Не так уж давно. Да вот разные сукины сыны пытаются убрать меня отсюда. — Он нащупал в кармане письмо, которое я привез ему, вытащил и бегло пробежал, пока мы ожидали заказанные блюда. Когда нам подали, он спрятал письмо обратно. — Пока что ждем, кто первым сделает неверный шаг. Различие во взглядах. Возможно, неизбежное. Не похваляйтесь тем, что знакомы со мной. Шпионы тут повсюду. Когда б я ни вернулся к письменному столу, все бумаги на нем уже кем-то просмотрены. Я говорю, как психопат?
   
— Не очень-то мне понятно, хотя Эвелин и намекала на разные обстоятельства.
   
— Это случалось и прежде и, конечно, будет продолжаться, особенно в связи с тем, что происходит в Вашингтоне. То, что проделывал Маккарти, выглядит просто детской кутерьмой по сравнению с тем, что способна вытворять теперешняя братия в Белом Доме. Оруэлл ошибся, предсказывая тысяча девятьсот восемьдесят четвертый год. Это началось уже в семьдесят третьем. Вы думаете, они уберут из Белого Дома этого взломщика?
   
— Признаться, я не слежу и не очень-то интересуюсь этим, — пожал я плечами.
   
Лоример как-то странно поглядел на меня.
   
— Эх, американцы, — печально покачал он головой. — Держу пари, что он и до следующих выборов просидит на нашей шее и будет давить нас. А меня, вероятно, вскоре переведут в какую-нибудь маленькую африканскую страну, где каждые три месяца совершают государственные перевороты и убивают американских послов. Приезжайте тогда в гости ко мне. — Он осклабился и налил себе полный стакан вина. Что бы с ним ни случилось, он, очевидно, не боялся. — К сожалению, не смогу быть с вами на этой неделе. Уезжаю в Неаполь. Но мы можем встретиться в субботу днем на этом же теннисном корте или вечером за игрой в покер. Эвелин пишет, что вы сильный игрок.
   
— Извините, но в субботу я уеду в Порто-Эрколе.
   
— Вот как? В отель «Пеликано»?
   
— Да, я уже заказал там номер.
   
— Для только что приехавшего в Италию вы весьма быстро и хорошо освоились тут.
   
— Это по советам моего друга, который все и вся знает, — улыбнулся я.
   
Лоример поглядел на часы и поднялся.