1 2 3 4 5 6 
   
Радуйся, неисчерпаемое море радости!
   
Радуйся, единое прекращение скорби!
   
Радуйся, лекарство, утоляющее боль всякого сердца!
   
Радуйся, Поправшая смерть и Введшая [для нас] жизнь!
   
17. Ты же, после живоначального гроба Владыки священнейший из [всех] священных гробов, [ты], который явился источником воскресения, — говоря с тобой, как с живым, — [ответь]:
   
Где чистое золото, которое в тебе сокрыли руки апостолов? Где богатство неистощимое? Где богоприятная сокровищница? Где одушевленный престол? Где новая книга, в которой Бог Слово неизреченно без помощи рук был записан? Где бездна благодати? Где море исцелений? Где порождающий жизнь источник? Где горячо желанное и любимое тело Богородицы? [Отвечал гроб следующее]:
   
— Что ищете во гробе Вознесшуюся к небесным жилищам? Зачем со стражей требуете отчета? Не в моих силах противиться Божественным повелениям. Оставив [мне] плащаницу, [это] святое и священное тело [тем самым] сообщило мне освящение, исполнило [меня] аромата и благоухания, соделало божественным храмом, а [само], будучи исхищенным [из меня], удалилось в со провождении ангелов, архангелов и всех небесных сил. Ныне меня окружают ангелы. Ныне во мне обитает божественная благодать. Я стал для недугующих лечебницей, прогоняющей страдания.
   
Я — вечный источник исцелений. Я стал городом убежища (Числ. 35:11) для прибегающих [сюда]. Придите с верой, народы, и черпайте дары, как из реки. Придите, стяжавшие несомневающуюся веру (Иак. 1:6). Жаждущие, идите все к водам, — увещевает Исайя, — даже и вы, у которых нет серебра; идите, покупайте без платы (Ис. 55:1). Я же по–евангельски восклицаю ко всем: «Жаждущий исцеления от болезней, освобождения от душевных страстей, избавления от грехов, отчуждения от различных на пастей и упокоения в небесном царстве, приди ко мне с верой и почерпай из многосильного и многополезного потока благодати (Ин. 7:37–39). Ибо как энергия воды, будучи простой и единой (так же, как и [энергия] земли, воздуха и ослепительно яркого солнца), изменяется согласно естеству того, что ее принимает, и Делается в винограде вином, а в маслине маслом, так и благодать, будучи простой и единой, благодетельствует разнообразно и соответственно нужде восприемлющего. Не от собственного естества стяжал я благодать. Ведь всякий гроб исполнен зловония, гостеприимен унынию и враждебен радости, я же получил драгоценное миро и воспринял [часть] его благоухания, а миро это так благовонно и действенно, что [даже] кратковременной [его] близостью даруется неотъемлемая [ему] сопричастность; ибо поистине дары Божий непреложны (Рим. 11: 29). Я стал гостеприимцем для источника радости и обогатился его вечным течением».
   
18. Вы видите, возлюбленные отцы и братцы, с какой пространной речью к нам обратился всесильный гроб. И что это [действительно] было так, о том в Евфимиевой Истории, книге III главе 40 дословно записано следующее:
   
«Выше было сказано, что :в. Константинополе многие Христо вы церкви воздвигла Св. Пульхерия. Одной из них является и церковь, построенная во Влахернах в начале царствования блаженной участи Маркиана. Когда [император и императрица] воз двигали там священный дом Всепетой и Всесвятой Богородице и Приснодеве Марии и украшали: его всяческими украшениями, то искали всесвятое и богоприемное Ее тело. И, призвав Иерусалимского епископа Ювеналия и палестинских епископов, проживавших тогда в царствующем граде по причине проходившего Халкидонского Собора, говорят им: «Мы слышали, что в Иерусалиме есть первый и особенный храм Пресвятой Богородицы и Присно девы Марии в селении, называемом Гефсимания, где Ее живоносное тело было положено во гробе. Поэтому мы хотим перенести сюда эти останки под охрану царствующего града».
   
В свою очередь Ювеналий отвечал: «В Святом и Боговдохновенном Писании не передается ничего о кончине Пресвятой Богородицы Марии. Однако из древнего [и] достовернейшего предания мы узнали, что во время Ее Славного Успения все святые Апостолы, которые были рассеянные по вселенной для спасения народов, в мгновение по воздуху были собраны в Иерусалим и, когда были поблизости, им явилось видение ангелов и стало слышно Божественное пение высших сил. Так с божественной и небесной славой [Пресвятая Богородица] предала. Свою святую душу в руки Божий неким неизреченным образом. Богоприемное ее тело, вынесенное я погребенное с ангельским и апостольским пением, было положено во гробе в Гефсимании. И [на] .этом месте три дня продолжалось непрерывное ангельское пение. Когда же через три дня ангельское пение прекратилось, то апостолы открыли гроб, поскольку один из них, отсутствовавший и прибывший после третьего дня, пожелал поклониться богоприемному телу. Но они не смогли найти Ее всепетое тело, так что, обретя лишь лежащие погребальные одеяния и исполнившись [исходящего] от них несказанного благоухания, они закрыли гроб. Пораженные чудом таинства [апостолы] только и могли подумать, что Бог Слово и Господь Славы, благоволивший воплотиться по ипостаси и вочеловечиться от Нее и родиться по плоти, а после рождества сохранивший невредимым Ее девство, Сам благоволил и после отшествия Богоматери почтить Ее чистое и незапятнанное тело нетлением и перемещением прежде общего для всех воскресения.
   
Присутствовали там вместе с апостолами святейший Тимофей, [сам] апостол и первый епископ Эфесский, и Дионисий Ареопагит, как он сам свидетельствует в обращенных к упомянутому Тимофею книгах о блаженном Иерофее , который также там тогда пребывал, в следующих словах:
   
«В присутствии боговдохновенных иерархов наших, как ты знаешь, и мы, и он, и многие из священных братьев наших собрались, чтобы видеть живоначальное и богоприемное тело. Присутствовали Иаков, брат Господень, и Петр, глава и старейшина богословов. Затем после лицезрения [тела] было решено, чтобы все иерархи, насколько каждый мог, прославили бесконечно сильную благость богоначальной слабости. После богословов, как ты знаешь, [Иерофей] превзошел всех остальных священнотаинников, весь удаляясь, весь выходя из себя и испытывая подлинную общность с воспеваемым, так что все, которые его слышали и видели (знали они его или не знали), посчитали его богопросвещенным и божественным песнословцем. Но к чему мне рассказывать тебе, о чем там богословствовалось. Ведь, если я правильно помню, я часто слышал от тебя некоторые части из тех боговдохновенных песнопений».
   
Услышав это, цари просили архиепископа Ювеналия при слать им запечатанным тот святой гроб вместе с пеленами и одеждами Славной и Пресвятой Богородицы Марии. И, получив, по ставили [его] в священном храме, построенном [в честь] Пресвя той Богородицы во Влахернах. И это было так».
   
19. Что же мы ответвим гробу?
   
Благодать твоя неистощима и вечна, но божественная сила не ограничивается местом, и благодеяния Богоматери не обитают только в гробнице. Ведь если бы они ограничились только гробом, то немногие получили бы божественные дары, а ныне они щедро раздаются во всех земных пределах.
   
Итак, сотворим нашу память хранилищем для Богоматери.
   
Как это может быть? Она Сама Дева, и любит девство. Она Сама чиста и любит чистоту. Посему если мы очистим вместе с те лом и память, то обретем Ее благодать обитающей в нас. Ибо она избегает всякой [скверны] и отвращается нечистых страстей, гнушается чревоугодия, враждует с прелюбодейством, отвергает оскорбительные речи, избегает непристойные помыслы как порождения ехидны, ненавидит порывы гнева, не допускает бесчеловечности, зависти и раздоров; отвергает суетное тщеславие, противостоит, как враг, всякой гордости, ненавидит злопамятство, враждебное спасению, всякое зло считает ядом смертоносным и радуется противному ему (ведь противное есть лекарство от противного). Услаждается Она постом, воздерживанием и псаломским пением; радуется чистоте, девству к целомудрию, хранит с ними вечный мир и ласково их лобызает; обнимает мирное и кроткое помышление; любовь, милость и смирение охватывает руками, как своих кормилиц. Говоря вкратце, Она всякому злу печалится и огорчает ся, всякой добродетели радуется, как своему дару.
   
Итак, если мы со всей ревностью уклонимся от прежних по роков, а добродетели возлюбим всем сердцем и обретем их собеседниками, то Она, привлекая с Собой собрание всех благ, часто будет приходить к Своим служителям вместе со Христом, Ее Сыном и всех Царем и Господом, дабы Он вселился в сердца наши (Еф. 3:17). Ему же [подобает] слава, честь, держава, величие и великолепие со Отцом и Святым и Животворящим Духом, ныне и присно и во веки веков.
   
Аминь.
   
Перевод свящ. Максима Козлова
   
Источник: Творения преп. Иоанна Дамаскина. Христологические и полемические трактаты. Слова на Богородичные праздники (М. 1997), с. 275 — 292.
  
  
   
    
Третье похвальное слово на Успение Богоматери [православное богословие]
   
   
1. Питающим любовь к какому–нибудь предмету свойственно иметь разговор о нем на устах и представлять его в уме своем день и ночь. Поэтому пусть никто не упрекнет меня, если в добавление к двум прежде сказанным я составил третье хвалебное слово Матери Бога моего, принося как бы некий дар Ее отшествию, — не для того, чтобы оказать Ей [своим словом] услугу, но чтобы предложить и себе самому, и вам, здесь присутствующим, о, божественное, священное собрание, душеполезное и спасительное яство и доставить духовную радость. Нас постигла, вы видите, нехватка [духовного] пропитания. Поэтому я наскоро готовлю трапезу, которая пусть небогата и недостойна Созвавшей нас, но, по крайней мере, способна в случае нужды утолить голод. Ибо не Она нуждается в наших похвалах, но мы — в Ее славе. Уже прославленное, как еще прославить? Источник света каким светом осветить? Но, поступая так, мы сами себе сплетаем венец. Живу Я, — говорит Господь, — и прославляющих Меня прославлю (1 Цар. 2:30). Сладок, поистине сладок винный напиток и питателен хлеб. Первый веселит, а второй укрепляет сердце человека. Но что может быть сладостнее Матери Бога моего? Она пленила мой ум, Она уловила язык, Ее образ представляю наяву и во сне. Она, Матерь Слова, и моего слова явилась подательницей. Она — порождение бесплодной, плодоносными делающая нерождающие души. И вот мы празднуем ныне Ее священное и божественное преставление.
   
Придите, взойдем на таинственную гору. Там, возвысившись над житейскими и вещественными образами, вступив в божественный неприступный мрак и оказавшись затем в свете Божием, воспоем силу беспредельно сильную; Того, Кто с пресущественной, невещественной и все превосходящей высоты, не покидая лона Отца, сошел в утробу Девы, зачался и воплотился; Того, Кто, пройдя через добровольные страдания, принял смерть и вместе с телом, имеющим рождение от земли, и, приобретя тлением нетление вновь восшел ко Отцу; Того, Кто и Матерь Свою по плоти при влек ко Отцу Своему, вознеся на небесную землю Ту, Которая по истине была земным небом.
   
2. Ныне умственная одушевленная лестница, спустившись по которой, Вышний явился на земле и обращался между людьми (Вар. 3:38), воспользовалась смертью как лестницей и взошла от земли на небо. Ныне земная трапеза, неискусобрачно носившая Небесный Хлеб жизни, уголь Божества, была взята от земли на Небо, и врата Небесные встретились с вратами Божиими, обращенными лицом т восток (Иез. 44:1). Сегодня одушевленный град Божий преставляется из земного Иерусалима в Иерусалим Небесный. Та, Которая Рожденного прежде всякой твари (Кол. 1:15), Единородного от Отца родила из Себя первенцем и едино родным, водворяется в Церкви первенцев (Евр. 12:23) — Ковчег Господа, одушевленный и умственный, переносится в покой Сыновний.
   
Врата рая открываются и принимают богоносную землю, на которой произошло древо вечной жизни, поправшее преслушание Евы и смерть Адама. Это древо — Христос. Он, причина жизни всех, принимает высеченный в скале вертеп, гору несекомую, оторвавшийся от которой без содействия рук камень… наполнил всю землю (Дан. 2 34–35).
   
Ложе божественного воплощения Слова упокоилось в преславном гробе как в опочивальне, откуда оно взошло в небесный брачный чертог, так что, пресветло царствуя с Сыном и Богом, оставило гроб ложе» для живущих на земле. Гроб называешь ложем? Да, ложем а прекраснейшим всякого иного ложа, ибо он сияет не блеском золота, не ясностью серебра, не прозрачностью драгоценных камней, не шелковыми нитями, не златотканной одеждой, не пурпурными платьями, но Богосиятельным светом Все святого Духа. Это ложе способствует не плотскому соединении любящих земной любовью, но доставляет тем, которые пленены Духом, жизнь святых душ, предстояние пред Богом, лучшее I сладчайшее из все} благ.
   
Этот гроб прекраснее Эдема. Я не буду рассказывать о том, что произошло в Эдеме: об обольщении, учиненном врагом, о его, осмелюсь сказать, «дельном» совете, о зависти, обмане, о податливости Евы и ее легковерии, об одновременно сладкой и горькой приманке, вкусив которую, она помрачила свой ум и обманула супруга, о преслушании, изгнании, смерти (чтобы, рассказывая об этом, не дать в праздник основания для печали), но скажу, что этот гроб вознес от земли на небо смертное тело, а Эдем прародителя низвел с высоты на землю. Ибо не в Эдеме ли было произнесено осуждение на созданного по образу Божию: Прах ты и в прах возвратишься (Быт. 3:19).
   
Этот гроб драгоценнее древней Скинии, ибо он принял умственный и одушевленный, Богосиятельный подсвечник, живоносную трапезу, хранившую не хлебы предложения, но хлеб небесный, не вещественный огонь, но невещественный огонь Божества. Удел этого гроба завиднее, чем у Моисеева ковчега, ибо он сподобился послужить не теням и образам, но самой истине. Он принял в себя подлинный золотой сосуд с манной небесной (Исх. 16:33); одушевленную скрижаль, на которой перстом Божиим, то есть действием всесильного Духа было запечатлено Воплотившееся Слово, Слово Ипостасное; золотую кадильницу, содержавшую как плод Божественный уголь и облагоухавшую все творение.
   
3. Да бегут демоны, да рыдают подобно древним египтянам трижды несчастные несториане и их глава — новый фараон, жестокий нечестивец и тиран: покрыла их бездна богохульства. Мы же, спасенные, перейдя сухими стопами соленое море нечестия, воспоем исходную песнь Матери Божией. Пусть Мариам (под ней понимай Церковь) возьмет в руки тимпан и начнет праздничную песнь. Юные девы духовного Израиля да выйдут с бряцающими тимпанами и ликованием (Исх. 15:20). Цари земные и судьи с князьями, юноши и девицы, старцы и отроки (Пс. 148:11–12) да прославят Богородицу. Во всех собраниях и во всяком слове, на разных языках да воспоют племена и народы песнь новую (Пс. 149:1). Да огласится окрест воздух духовными свирелями и труба ми и да будет положено начало этому спасительному дню в блеске огненном. Да возвеселятся небеса, и облака да проливают (Ис. 45:8) радость. Скачите, овцы избранного Божия стада, божественные апостолы, вздымающиеся возвышенными созерцаниями, подобно устремленным в небо горам, и агнцы Божий, народ святой, чада церковные, устремляющиеся к апостолам, как холмы к высоким горам.
   
Сколь дивно! Источник жизни, Господа моего Матерь умерла. Надлежало, чтобы образованное из земли возвратилось в землю и затем переселилось на небо, приняв в земле дар чистейшей жизни через оставление в ней тела. Надлежало, чтобы плоть, оста вив земную и неимеющую света отягченность смертности и сделавшись в горниле смерти нетленной и чистой, сияющей светом нетления, восстала от гроба.
   
4. Ныне получает качало второго бытия от Давшего Ей начало прежнему бытию Та, Которая дала начало второго — имею в виду телесного — бытия, не Имеющему временного начала Своему первому и вечному бытию (хотя Он и имеет началом Отца как причину Своего божественного бытия).
   
Радуйся, Сион, божественная святая гора, на которой обитала Гора Божественная, одушевленная. Радуйся, новый Вефиль, где на камень был возлит елей, — человеческая природа, помазанная Божеством. С Тебя, как бы с Елеонской горы, вознесся на высоту небесную Ее Сын. Пусть будет приготовлено облако все мирное и премирное, и пусть крылья ветров принесут апостолов к Сиону от краев земли. Кто это летят как облака (Не. 60:8) и как орлы к усопшему телу — источнику воскресения всех, чтобы послужить Матери Вождей? Кто это восходит убеленная, вся пре красная, блистающая как солнце (Песн. 8:5; 4:7; 6:10)?
   
Да поют лиры Духа — апостольские уста; да звучат кимвалы — верховные богословы; избранный сосуд Иерофей, освященный Божественным Духом, в божественном вдохновении божественному научившийся и затем претерпевший страдания, пусть весь выйдет из тела, пусть весь исполнится рвением, пусть воскликнет хвалебные песни. Восплещите руками все народы (Пс. 46:2), пой те все хвалу Богородице! Ангелы да послужат мертвому Ее телу! Дочери Иерусалимские, следуйте вслед Царице и, как юные духом Ее девы–подруги, войдите вместе с Ней к Жениху, встаньте справа от Владыки. Сойди, сойди, Владыка, и воздай вскормившей Тебя Матери должную награду. Протяни божественные руки; прими душу Матери Ты, Который предал на кресте дух Свой в руки Отца; воззови к Ней сладким гласом: «Приди, прекрасная ближняя моя, блистающая красотой девства ярче солнца. Ты уделила Мне Свое, приди, войди, в Мою радость». Приди Матерь к Сыну. Приди, царствуй вместе с Тем, Кто из Тебя был рожден и вместе с Тобой терпел бедность.
   
Удались, Владычица, удались! Не как Моисей, взойди… и умри на горе (Втор. 32:49–50), но сначала умри, а потом взойди. Предай душу в руки Сына Твоего. Оставь земле земное, чтобы и оно вознеслось с Тобою.
   
Возведите очи ваши, люди Божий, возведите очи ваши! Вот в Сионе ковчег Господа сил, и апостолы телесно предстали пред ним, погребая живоначальное и богоприемное тело. Его окружают невещественные и невидимые ангелы, в страхе подобно рабам предстоя Матери Господа своего. Присутствует здесь Сам Господь, везде сущий и все наполняющий, все объемлющий и никаким местом не объемлемый, ибо все Им стоит (Кол. 1:17) как причиной творческой и содержащей.
   
Вот Дева, дочь Адама и Матерь Бога, из–за Адама тело отсылает земле, а душу предает в небесные обители благодаря Сыну. Да святится город святой и к уже [имеющимся] благословениям да воспримет вечное благословение. Да предшествуют ангелы при переходе божественной скинии и устроят гроб, который пусть украсится сиянием Духа. Пусть будут приготовлены ароматы и помажут всенепорочное и всеблаговонное тело. Пусть притекут чистые потоки и будет почерпнуто благословение из самого чистого источника благословений. Да торжествует земля (Пс. 95:11) при положении в нее тела [Богоматери], да возбурлит воздух при восхождении Ее духа, и пусть задуют нежные, как роса, и исполненные благодати ветры.
   
Все творение пусть восхвалит празднично восхождение Богоматери. Хоры юношей да восклицают радостно, уста ораторов да разразятся песнопениями, сердца мудрых да философствуют о чу де, старцы, почтенные сединами, в тишине да принесут Богоматери плод своих созерцаний. Все творение да внесет свою дань торжеству. Но все это не сможет явиться, пожалуй, и малой частью должного воздания.
   
5. Придите, отыдем все умственно с отходящей. Придите, с жаром сердечным спустимся вместе со Спускающейся ко гробу. Встанем вокруг священного одра. Воспоем священные песнопения начав их такими словами: Радуйся, благодатная, Господь с Гобою (Лк. 1:28). Радуйся, предопределенная Матерь Божия! Радуйся предызбранная прежде веков советом Божиим, земли Божественная отрасль, огня божественного жилище, священнейшее украшение Святого Духа, источник воды живой, райский сад для древа жизни, одушевленная лоза Божественного винограда, источающего нектар и амврозию, река, исполненная ароматов Духа, нива, произраставшая божественный колос, роза, блистающая девством и пахнущая благовонием «благодати, лилия с царского одеяния, Агница, родившая Агнца Божия, принявшего на Себя грех мира, место делания нашего спасения, превышая ангельских сил, раба и Матерь.
   
Придите, обступим этот чистейший гроб и почерпаем от него божественной благодати. Придите, возьмем руками души присно девственное тело, войдем с ним внутрь гроба и умрем вместе с ним, то есть умрем для телесных страстей и будем жить жизнью бесстрастной и непорочной. Услышим божественные песнопения, раздающиеся из невещественных ангельских уст. Войдем же, поклонившись, и узнаем необычайную тайну, как тело Богоматери было отнято у земли, вознесено и взято на небо, как Она предстоит Сыну превыше всех ангельских чинов, — и нет никакой преграды между Матерью и Сыном.
   
Это третье слово Твоему исходу (после двух первых) я составил, Матерь Божия, в благоговейной любви к [Пресвятой] Троице, Которой Ты послужила, зачав по благоволению Отца и действием Святого Духа Безначальное Слово, всемогущую Божию пре мудрость и силу. Прими же благое намерение, если оно и превысило мои силы, и даруй мне спасение, отчуждение от душевных страстей, облегчение телесных болезней, мирное состояние жизни, просвещение духа.
   
Воспламени в нас любовь к Твоему Сыну, соделай нашу жизнь угодной Ему, чтобы, сподобившись улучить Небесного блаженства и видеть Тебя, сияющей славой Сына Твоего, мы смогли воспосылать священные песнопения, — вечно и достойным Святого Духа образом радуясь в Церкви празднующих, — Тому, Кто со вершил Домостроительство нашего спасения, Христу, Сыну и Богу нашему. Ему же подобает слава и держава со Безначальным Отцом и Всесвятым и Животворящим Духом ныне и присно и во все бесконечные веки веков. Аминь.
   
Перевод свящ. Максима Козлова
   
Источник: Творения преп. Иоанна Дамаскина. Христологические и полемические трактаты. Слова на Богородичные праздники (М. 1997), с. 293 — 299.
  
  
   
    
Христологические и полемические трактаты
   
   
    
     
Предисловие
    
    
Антиеретические трактаты св. Иоанна Дамаскина, перевод которых теперь впервые становится доступным русскому читателю, представляют довольно резкое отличие от гомилетических произведений того же писателя, объединенных с ними в один том серии «Святоотеческое наследие». Здесь нет ни возвышенной поэзии, ни изысканного красноречия, потому что в данном жанре они были бы неуместны, однако по глубине разработки богословских вопросов эти произведения относятся к лучшим образцам святоотеческой литературы. Более того, полемические трактаты св. Иоанна являются, как будет видно из дальнейшего, необходимым дополнением к его же величайшему труду — «Источнику знания». Дело в том, что стройная система богословских воззрений, изложенная в «Источнике» с присущей св. Иоанну точностью и ясностью, здесь подвергается как бы проверке на прочность в столкновении с противниками, и хотя последние далеко не всегда мыслят столь же четко и последовательно и часто не способны спорить на том же уровне постижения предмета, тем не менее само движение спора вынуждает подробно освещать такие стороны православной догматики, которые, быть может, было бы излишне излагать единоверцам.
    
Нужно признать, что помещенные здесь сочинения достаточно трудны для понимания. Но приложенные усилия вознаградят читателя сторицей. Ибо редко в каком еще творении столь полно и с таким множеством оттенков изложено святоотеческое учение о воплощении Слова. Именно поэтому настоящее введение будет сосредоточено на христологии св. Иоанна, которая поистине вобрала в себя почти все, что было достигнуто православным богословием от Иустина Мученика до преп. Максима Исповедника. К трактатам «Против манихеев» и «Беседе христианина с сарацином», не имеющим прямого отношения к вопросу о Домостроительстве, написаны отдельные пояснения (помещенные в комментариях), необходимые для правильного понимания целей и задач св. Иоанна в этих произведениях.
    
Дискуссии о том, как именно «Слово плоть бысть», велись в Церкви уже с первых десятилетий ее существования. Однако к действительно глубоким потрясениям и трудноисцелимым расколам они привели позже — начиная с конца IV века от Рождества Христова. Переломный момент от так называемых «тринитарных» споров к «христологическим» можно определять поразному: ради удобства изложения мы будем считать таковым аполлинаристскую ересь.
    
Во второй половине IV века епископ Лаодикийский Аполлинарий в полемике с арианами, отрицавшими Божество Христа, выдвинул положение о том, что Божественный Логос занимает во Христе то место, которое у обычных людей отведено разумной душе («логос» погречески означает также «разум»). Против этого выступил в конце жизни уже св. Афанасий Александрийский, а затем и каппадокийские отцы, один из которых — св. Григорий Богослов создал знаменитую формулу: «что не воспринято, не исцелено». Но поскольку Аполлинариева ересь продолжала занимать довольно сильные позиции в Сирии, новое поколение богословов Антиохийской школы предприняло попытку определить соотношение Божественного и человеческого начала во Христе, исходя из посылки «Совершенный Бог и совершенный Человек».
    
Несмотря на самые благие намерения, эти богословы, среди которых первое место занимает, безусловно, Феодор Мопсуестийский, не смогли в достаточной мере выразить единство Спасителя. Соединение совершенного Божества и совершенного человечества они описывали крайне неудачным термином «синафия», означающим поверхностную связь двух самостоятельных объектов. Отсутствие реального объединяющего фактора, с одной стороны, и последовательный отказ приписывать Богу Слову то, что в Евангелии говорится о Христе в человеческом смысле (рождение от Девы, страдания, распятие), — с другой, привели это течение к тому, что впоследствии стало называться несторианской ересью. Несториане признавали во Христе две природы, представляющие собой также и две ипостаси, поскольку природа, тем более совершенная, не может существовать вне ипостаси. При этом в общем и целом различия между терминами «природа» и «ипостась» несториане не видели. Таким образом, получалось, что Сын Божий и Слово не есть то же самое, что и человек Христос: Он лишь присоединяет того к Себе, чтобы спасти род человеческий.
    
Несторианские воззрения, особенно в их крайней форме, вошли в противоречие уже не с чем иным, как с Никейским Символом Веры, который говорит, что мы веруем «в Сына Божия Единородного… распятого за ны при Понтийстем Пилате». Наиболее решительного противника несториане встретили в лице св. Кирилла Александрийского, самого выдающегося представителя александрийской богословской школы. Св. Кирилл показал, что реальное единство личности Христа не может быть соблюдено без признания так называемого «communicatio idiomatum» (порусски можно перевести как «взаимообмен свойств»), которое состоит в том, что к Божеству Слова применяются высказывания, относящиеся собственно к Его человечеству, и наоборот, как например «Бог Слово был распят» или «Христос Бог наш».
    
Вместе с тем, св. Кирилл, говоря о Христе, не только не проводил четкого различия между «ипостасью» и «природой», но практически употреблял их как синонимы (в этом он сходился с несторианами). К сожалению, св. Кирилл также был очень привержен формуле «единая воплощенная природа Бога Слова», поскольку думал, что она принадлежит св. Афанасию, тогда как на самом деле это выражение было аполлинаристского происхождения (оно впервые встречается в сочинении, сфабрикованном аполлинаристами и приписанном св. Афанасию). И хотя сам св. Кирилл вкладывал в эту формулу вполне православное содержание (как можно видеть хотя бы из тех фрагментов, которые приводит св. Иоанн), люди, претендовавшие на то, что они защищают его наследие, воспользовались ею для обоснования собственного еретического учения.
    
Хотя монофиситство было осуждено как ересь уже в 451 г. на IV Халкидонском Вселенском Соборе, среди православных долгое время не появлялось богослова, способного дать достойный отпор таким безусловно незаурядным личностям, как Тимофей Элур или Север Антиохийский. Положение стало меняться к лучшему лишь в середине VI века, когда в полемику с несторианами и монофиситами на стороне Халкидона вступили сразу три крупных мыслителя: Леонтий Византийский, Леонтий Иерусалимский и император Юстиниан I.
    
Первый из этих богословов, несмотря на свои оригенистские заблуждения[424], оказал большую услугу православию, введя в христологию понятие «воипостасности», которое позволило с гораздо большей ясностью отграничить природу (то, что существует в ипостаси) от ипостаси (того, в чем существует природа). Вместе с тем, говоря абстрактно, Леонтий Византийский допускал, что воипостасная человеческая природа Христа вполне могла существовать до Воплощения[425]. Он также отказывался отождествлять ипостась Бога Слова с единой ипостасью Христа после Воплощения.
    
Именно такое отождествление и составляет главную заслугу Леонтия Иерусалимского. Он прямо и недвусмысленно заявил, что человеческая природа Христа «ипостазируется» в предвечной ипостаси Сына Божия и показал, как можно использовать так называемые «феопасхитские» (от ye)oq — «Бог» и p)ascw — «стражду, претерпеваю») формулы вроде «Бог Слово пострадал плотью» без того, чтобы приписывать страдание Божественной природе. Тем не менее в определении ипостаси Леонтий Иерусалимский не пошел дальше того, что можно было почерпнуть из платоновскоаристотелевского философского арсенала, хотя в реальности он, конечно, исходил из специфически христианского содержания этого термина.
    
Наконец, император Юстиниан не только помог закрепить и оформить достижения православной мысли созывом V Вселенского Собора, но и ввел весьма важное уточнение, состоящее в том, что две природы различаются в единой личности Христа не в непосредственном действии, но «в умозрении» или «примышлением». Кроме того, творением Юстиниана считается замечательный тропарь, ставший неотъемлемой частью каждой православной литургии: «Единородный Сын и Слове Божий», в котором учение о едином Христе Сыне Божием выражено с необыкновенной силой[426].
    
Здесь нет нужды останавливаться на воззрениях непосредственного предшественника св. Иоанна, одного из величайших богословов православной церкви преп. Максима Исповедника, поскольку читатель может обратиться к предыдущим томам серии «Святоотеческое наследие», где он найдет не только перевод, но и обширный комментарий и подробное введение[427]. Скажем только, что у преп. Максима св. Иоанн почерпнул учение о двух «волях» как волевых способностях, органично присущих природам, составляющим Христову ипостась, без которых ни Божество, ни человечество не может считаться совершенным. Преп. Максим, вместе со свв. Анастасием Синаитом и Софронием Иерусалимским, также обосновал положение о том, что «действие» не может быть атрибутом ипостаси, потому что действие всех трех Лиц Святой Троицы едино, так что во Христе непременно присутствует и Божественная, и человеческая «энергия».
    
Поскольку сам св. Иоанн был непревзойденным систематиком, было бы бессмысленно во вступительной статье давать полное изложение его взглядов — чтобы получить о них представление, гораздо проще обратиться прямо к «Источнику знания». Поэтому здесь мы остановимся лишь на одной фундаментальной проблеме, в которой особенно четко отражается тот огромный скачок не только в богословском, но и в философском постижении мира, который принесло христианство в сравнении с грекоримской философией.
    
Главное положение православного учения о Христе, которое св. Иоанну надлежало защитить в споре с монофиситами, состоит в том, что Сын Божий, воплотившись, есть попрежнему одна ипостась, но теперь существующая в двух природах, Божественной и человеческой, соединенных в Нем неслитно и нераздельно. Из этого следует, что во Христе нет человеческой ипостаси, но в то же время есть совершенное человечество, во всем подобное нам, кроме греха. Между тем, св. Иоанн, как и все православные богословы, исходит из того, что ни одна природа не может существовать абстрактно, вне ее конкретных носителей. Это учение на Западе получило название номинализма, в отличие от реализма, утверждающего, что отвлеченные понятия обладают собственным реальным существованием. Нужно сказать, что ученые нового времени внесли немало путаницы в этот вопрос, повторяя ни на чем не основанные утверждения, будто православное богословие больше следовало Платону и потому склонялось к реализму, тогда как латинское предпочитало Аристотеля и номинализм[428]. Творения св. Иоанна Дамаскина не осталяют никаких сомнений в ложности этой теории.
    
Итак, конкретный носитель природы обозначается у св. Иоанна, в полном соответствии со святоотеческим преданием, термином «ипостась». Этот термин, однако, имел вполне определенное философское значение. Посмотрим, как оно отражено в «Диалектике», вводной философской части «Источника знания»: «Имя ипостаси означает две вещи: иногда просто существование, в каковом значении сущность и ипостась тождественны, так что некоторые из святых отцов говорили о «природах, то есть ипостасях»; а иногда особое и самостоятельное существование, в каковом значении оно показывает неделимое существо, различающееся числом, то есть Петр, Павел, такойто конь» (гл. 26 (43)).
    
А вот одно из определений из трактата «Против яковитов»: «Ведь ипостась или неделимое существо природы есть природа, но не только природа, а вместе с [частными] свойствами» (гл. 52).
    
И из трактата «О двух волях»: «Ипостась есть некая сущность вместе с привходящими [свойствами], действительно и на деле получившая в удел самостоятельное существование отдельно и обособленно от прочих ипостасей, нечто сообщающееся с неделимыми существами того же вида по определению природы, но имеющее различие с подобными себе по виду и природе в некоторых привходящих и отличительных особенностях» (гл. 4).
    
Ни одно из этих определений не подходит безоговорочно для православного вероучения, потому что человечество Христа имеет не только общие признаки природы, но и индивидуальные, «привходящие» особенности (благодаря которым, например, Спасителя можно изображать на иконе). Христос как человек безусловно отличен от прочих ипостасей человечества и представляет Собой индивидуум («неделимое существо»), который может исчисляться наряду с другими. Почему же тогда нельзя говорить о Его человеческой ипостаси?[429]
    
Именно так и рассуждали несториане и монофиситы (как ни странно, ход мысли у этих противоположных ересей был очень сходный). Признавая две природы, невозможно не признать и двух ипостасей, что и делали несториане, разрывая Христа на двух сынов, Сына Божия и сына Девы. Монофиситы же, отказываясь говорить о двух ипостасях, соответственно отвергали и две природы. Однако когда дело доходило до определения этой самой одной природы, они начинали предлагать самые разные решения. К сожалению, св. Иоанн не говорит об этих различиях между самими монофиситами, так что придется остановиться на них подробнее.
    
Наиболее крайнее течение в монофиситстве, евтихианство (по имени константинопольского архимандрита Евтихия), утверждало совершенно определенно, что Христос имеет одну Божественную природу, в то время как плоть, пусть даже одушевленная разумной душой, в сравнении с Божественным естеством не заслуживает обозначения «природы». Христос поэтому, согласно Евтихию, единосущен Отцу, но не единосущен нам и Своей Матери. Это воззрение довольно часто в популярных обзорах по истории догматики выдается за монофиситство как таковое, однако на самом деле ни египетские, ни сирийские монофиситы его не принимали и анафематствовали Евтихия ничуть не хуже православных. Внимательный читатель заметит, что св. Иоанн с этим учением и не полемизирует — верный признак того, что оно не было особенно распространено.
    
Напротив, св. Иоанн постоянно держит в поле зрения два логических пункта, между которыми колебалось то монофиситство, которое реально преобладало в его время. Это, вопервых, троебожие, или тритеизм, наиболее отчетливо выраженный у выдающегося александрийского философа и монофиситского богослова Иоанна Филопона, а вовторых, так называемое «сосуществление» особенно заметное у другого крупнейшего вождя акефалов — Севера Антиохийского.
    
Иоанн Филопон исходил из аристотелевского различения «первой» и «второй» сущности. «Первая сущность» (pr)wth o_us0ia), по Аристотелю, есть индивидуальная природа отдельного существа или предмета, в отличие от общей, видовой сущности («второй сущности» по его терминологии). Учителя Филопона александрийские неоплатоники заменили «первую» на «частную» (merik)h), а «вторую» — на «общую» (kay’ $olou), что позволило ему говорить о единой «частной сущности» во Христе и отождествлять ее с природой. Филопон практически не употребляет слова «ипостась», так что на первый взгляд его расхождения с Халкидонским учением выглядят чисто терминологическими: стоит подставить вместо «частная сущность» «ипостась», и единственным отклонением останется неверное употребление термина «природа»[430]. На самом деле все не так просто. Применение понятия «частная сущность» к Св. Троице приводит к разрушению Ее единства, потому что оказывается невозможным соблюсти ту уникальность и неповторимость соотношения Божественных ипостасей, которая так замечательно сформулирована св. Иоанном в «Послании о Трисвятой песни» (гл. 7). Разумеется, дело здесь не в том, какие слова употреблять, а в том, что определенный ход мысли, проведенный с достаточной последовательностью, дает закономерный результат, в данном случае троебожие. Сами монофиситы осудили такие взгляды на соборе в Александрии в 616 г., однако Филопон, один из лучших логиков своего времени, в сущности, всего лишь обнаружил скрытый потенциал монофиситской доктрины.
    
Север Антиохийский, в отличие от многих своих собратьев по ереси, признавал во Христе две сущности «чистым примышлением». Однако основным объединяющим началом он считал так называемое «единое Богомужнее действие»[431]. Поэтому когда Север говорит об «одной сложной природе», это не просто терминологическая путаница, поскольку одно действие отвечает одной сущности, а не просто одной ипостаси.
    
Итак, перед св. Иоанном стояла задача дополнить приведенные выше определения таким образом, чтобы объяснить, как ипостась Слова может быть также ипостасью для человеческой природы, обладающей как сущностными, так и привходящими признаками. И опорой тут ему могло служить лишь церковное предание, а не философия, потому что решение этой задачи требовало выхода за пределы платоновскоаристотелевской диалектики абстрактного и конкретного. Тем не менее, полученный результат вполне поддается философской интерпретации и поэтому может рассматриваться как очень важное достижение человеческой мысли вообще, а не только богословия.
    
Прежде всего, св. Иоанн вслед за каппадокийскими отцами широко использует формулу «один и другой — одно и другое», в которой первая часть относится к ипостасям или лицам, а вторая — к природам или сущностям[432]. Применение определения «одно и другое» к человечеству Христа, которое, напомним, наделено не только абстрактными сущностными признакми, но и конкретными акциденциями (sumbebhk)ota), показывает, что простой суммы общих и частных свойств, даже существующей обособленно от всех других ипостасей того же вида, недостаточно для конституирования личности. Личность не есть сумма, это нечто неразложимое и крайне трудно поддающееся определению — и в то же время это то единственное, что может скрепить в неслитном и нераздельном единстве даже противоположности — бессмертное и смертное, нетварное и сотворенное, безначальное и возникшее, Божественное и человеческое. Вот слова св. Иоанна: «…Ставший тем, чем не был, совершенным Человеком, восприняв природу, не ипостась, природу не внеипостасную, но в Нем обретшую ипостась и Его имеющую ипостасью — ибо она стала не чьейто там плотью, но Бога Слова. Ибо о всякой плоти и всякой душе говорится, что она чьято, и она принадлежит комуто и его имеет ипостасью — ведь плоть и душа Петровы имеют ипостасью Петра, и не имеет одну ипостась душа Петрова, а другую — плоть его» («О двух волях», гл. 9).
    
Плоть и душа Петровы, конечно, обладают полным набором индивидуальных свойств — но они суть ипостась только потому, что принадлежат Петру как единой и неразложимой личности, которая, со своей стороны, может существовать, лишь будучи восуществленной в душе и теле.
    
Таким образом, Божество и человечество Христа нераздельны, потому что принадлежат одному Сыну Божию, и неслитны, потому что единая ипостась, то есть личность, связует их настолько прочно, что они могут сохранять все свои сущностные и привходящие (если речь идет о человечестве — Божество акциденций не имеет) признаки, в том числе волевую способность и природное действие, без какоголибо ущерба для единства Спасителя[433].
    
Было бы, разумеется, неправильно утверждать, что св. Иоанн Дамаскин был первым, кто выдвинул и обосновал христианское учение о личности. В науке уже давно признано, что именно христианство как таковое, то есть в конечном счете Евангельская проповедь, есть источник этого учения, неведомого античному миру. Однако в творениях св. Иоанна представление о неповторимости и самоценности личности, не только Божественной, но и человеческой, выражено с исключительной ясностью и полнотой, будь то через призму христологической проблематики, как в антимонофиситских и антинесторианских сочинениях, или через диалектику свободной воли, как в трактатах против манихеев и мусульман.
    
Остается сказать несколько слов о принципах настоящего перевода. Основная цель его состоит в том, чтобы сделать мысль св. Иоанна Дамаскина понятной любому русскому читателю, который может и не иметь специальной богословской подготовки, но готов приложить некоторое интеллектуальное усилие (в некоторых случаях немалое). Поэтому с точки зрения языка переводчик сделал все, что было в его силах, чтобы облегчить эту задачу, не вступая в комромисс с господствующим ныне жаргоном «смесительного упрощения». Насколько это удалось, судить все тому же читателю.
    
Перевод всех трактатов сделан по изданию: Die Schriften des Johannes von Damaskos, IV. Besorgt von B.Kotter, Berlin; New York, 1981. Цитаты из Св. Писания даются, как правило, в синодальном переводе, однако в случаях расхождения его еврейского масоретского оригинала с Септуагинтой (греческой версией, которой пользовалось подавляющее большинство свв. отцов), соответствующие места адаптированы с принятого в Русской Православной Церкви церковнославянского текста, оригиналом которого была Септуагинта. Литургические тексты приводятся поцерковнославянски. Автор приносит благодарность о. Валентину Асмусу за весьма ценные замечания и советы касательно «Послания о Трисвятой песни».
    
Д. Е. Афиногенов