1 2 3 4 5 6 7 8 9 
        осознаю его наличия, фактически, понятие «бессознательного ума» является просто удобным 
        предположением. На деле я совершенно бессознателен, иначе говоря, совсем не знаю, откуда 
        доносится этот голос. Я не только не могу воспроизвести этот феномен по своей воле, но я не 
        в силах предугадать и содержание того, что он может до меня донести. Поэтому было бы 
        самонадеянно считать, будто голос мой принадлежит моему уму. Это было бы не совсем точно. 
        Тот факт, что голос воспринимается вами в вашем сновидении, ничего не доказывает, ибо вы 
        можете слышать и шум на улице, который никак своим не назовете. Только при одном условии 
        вы могли бы на законных основаниях называть голос своим собственным, а именно, если вы 
        считаете свою сознательную личность частью целого, так сказать меньшим кругом, входящим в
        больший. Мелкий банковский клерк, который водит друга по городу и показывает ему на здание 
        банка со словами: «А вот мой банк», — пользуется той же привилегией.
        
Мы можем предположить, что человеческая личность состоит из двух частей: во-первых, это 
        сознание и все то, что им покрывается; во-вторых, это расплывчатые глубинные регионы 
        бессознательной психики. Если первое можно более или менее ясно определить и очертить, то 
        целостность человеческой личности необходимо признать недоступной для полного описания
        или определения. Другими словами, каждая личность содержит в себе некую беспредельную и не 
        поддающуюся определению часть, ибо ее сознательная и наблюдаемая часть не включает в себя
        ряд факторов, существование которых мы вынуждены, однако, предполагать, чтобы иметь 
        возможность объяснять наблюдаемые случаи. Вот эти-то неизвестные факторы и образуют то, 
        что мы называем бессознательным. У нас нет представления о содержании этих фактов, 
        поскольку мы наблюдаем только их следствия. Мы можем только предположить, что они имеют 
        психическую природу, сравнимую с содержаниями сознания, хотя полной уверенности в этом 
        у нас нет. Но стоит лишь представить себе, что подобие существует, и нам уже не удержаться 
        от дальнейшего развития мысли. Так как содержания нашего ума сознательны и воспринимаются 
        лишь при ассоциации с Эго, значит, феномен голоса, наделенного личностным характером, также 
        может принадлежать центру, но уже не тождественному нашему сознательному Эго.
        
Такое рассуждение допустимо, если мы будем считать Эго подчиненным или включенным в 
        Самость — центр тотальной, беспредельной и не поддающейся определению психической личности.
        Когда философские аргументы привлекаются лишь для того, чтобы удивить своей сложностью, 
        этот прием не приводит меня в состояние восторга. Хотя мои доказательства могут показаться 
        трудными для понимания, они, по крайней мере, представляют собой честную попытку осмысления 
        наблюдаемых фактов. Проще говоря, так как мы далеки от всезнания, то практически любой опыт,
        факт или объект содержит в себе нечто неведомое. Так что если мы толкуем о тотальности опыта, 
        то слово «тотальность» может относиться лишь к сознательной части опыта. А так как мы не 
        можем предположить, что наш опыт покрывает собой тотальность объекта, то очевидно, что 
        абсолютная тотальность должна в себя включать еще и ту часть, которая в опыт не вошла. 
        Сказанное верно относительно всякого опыта, а в равной степени и психики, чья абсолютная 
        тотальность покрывает большую часть сознания. Иными словами, психика не является исключением 
        из общего правила, согласно которому мы устанавливаем что-либо о вселенной ровно настолько, 
        насколько это позволяет нам наша психическая организация.
        
Мои научные исследования вновь и вновь показывали, что определенные содержания психики
        имеют своим источником слои более глубокие, нежели сознание. Эти слои часто содержат в себе 
        видение или знание более высокого порядка, чем то, что в состоянии произвести сознание. У нас
        имеется для таких явлений подходящее слово — интуиция. Произнося это слово, большая часть
        людей испытывает приятное ощущение — словно употребив его, мы смогли что-то себе объяснить.
        При этом не принимается во внимание тот факт, что не вы осуществляете интуицию — наоборот, 
        это всегда она к вам приходит. У вас есть предчувствие, оно само в вас случилось, а вы его 
        просто улавливаете, если достаточно умны и проворны. Поэтому голос во сне со священным домом 
        я объясняю как принадлежащий более совершенной личности, к которой сознательное «Я» сновидца 
        относится как часть к целому. В этом причина того, что голос демонстрирует ум и ясность мысли,
        превосходящие наличное сознание сновидца. Такое превосходство является причиной безусловного
        авторитета, коим наделен голос.
        
В том, что произносит этот голос, содержится своеобразная критика установок сновидца. В
        сновидении с церковью он пытался примирить две стороны жизни при помощи какого-то дешевого 
        компромисса. Как мы уже знаем, неизвестная женщина, Анима, не согласилась с этим и покинула 
        сцену. В последнем сновидении голос, кажется, занял место Анимы — с той разницей, что вместо
        эмоционального протеста теперь звучит властная речь о двух типах религии. Согласно 
        прозвучавшему приговору, сновидец склонен использовать религию как замещение «образа
        женщины». Под «женщиной» подразумевается Анима. Это подтверждается следующим изречением,
        гласящим, что религия используется как заменитель «другой стороны душевной жизни». Она
        представляет женское начало, лежащее за порогом сознания, т.е. принадлежащее так называемому
        бессознательному уму. Критику, следовательно, можно понять так: «Ты обращаешься к религии, 
        чтобы бежать от собственного бессознательного. Ты используешь ее как заменитель части своей 
        душевной жизни. Но религия — это плод и кульминация полноты жизни, содержащей обе эти 
        стороны».
        
Тщательное сопоставление содержания этого сна с другими сновидениями той же серии 
        безошибочно показывает, что представляет собой «другая сторона». Пациент все время пытался 
        игнорировать свои эмоциональные нужды. Он опасался, что они могут вовлечь его в неприятности,
        например, приведут его к женитьбе и ко всякого рода обязанностям — любви, преданности, 
        доверию, эмоциональной зависимости и вообще к покорности душевным нуждам. Обязанности эти не 
        имели ничего общего ни с наукой, ни с академической карьерой; более того, само понятие «душа»
        было для него каким-то интеллектуальным непотребством, таким, что и прикоснуться страшно. 
        «Таинство» души для моего пациента — это некое иносказание, ставящее его в тупик. Он ничего 
        не знал о религии, кроме того, что она представляет собой вероучение, и решил, что ею можно 
        заменить определенного рода эмоциональные потребности — их можно обойти, если ходишь в 
        церковь. Предрассудки нашего века сказались на уровне его понимания. С другой стороны, голос 
        сообщает ему нечто нарушающее всякие условности, неортодоксальное, шокирующее: религия 
        принимается всерьез, ставится на самую вершину жизни. Причем жизни, включающей в себя 
        «другую сторону» и подрывающей тем самым любезные сердцу интеллектуальные и
        рационалистические предрассудки.
        
Это был настолько серьезный переворот в сознании, что мой пациент часто опасался, что 
        сойдет с ума. Должен сказать, имея представление о типичных интеллектуалах сегодняшнего и 
        вчерашнего дня, что попавшему в такую переделку человеку можно посочувствовать. Всерьез 
        считаться с «образом женщины», другими словами, с бессознательным — какой удар по
        просвещенному здравому смыслу! Я начал курс лечения только после того, как пациент записал 
        первую серию из примерно 350 сновидений. Я получил тем самым полное представление о всех 
        нюансах его неупорядоченного опыта. Не удивительно, что он хотел бросить это предприятие.
        К счастью, у этого человека была своя «религия»: он «тщательно принимал во внимание» свой 
        опыт и в достаточной мере верил в него, что помогало ему держаться испытанного и продолжать
        начатое нами дело. На руку оказалось и то обстоятельство, что пациент был невротиком: стоило
        ему проявить недоверие к опыту, попытаться отрицать голос, как невротическое состояние тут же
        возвращалось. Он просто не мог «погасить огонь», и был принужден признать непостижимо 
        нуминозный характер своего опыта. Он был вынужден примириться с тем, что неугасимый огонь 
        был «священным». Таковым было непременное условие его исцеления. Конечно, можно было бы
        посчитать этот случай исключением из правил — подобно тому, как все подлинно человечные и 
        совершенные личности суть исключения. Верно, что подавляющее большинство образованных людей 
        нельзя отнести к цельным личностям, а вместо истинных ценностей они наделены множеством 
        суррогатов. Такое существование неизбежно вызывает невроз, как у нашего пациента, так и у
        множества других людей.
        
То, что у нас принято называть «религией», в такой степени является подделкой, что я 
        часто спрашиваю самого себя: не выполняет ли такого рода «религия» (я предпочитаю называть 
        ее вероучением) важную функцию в человеческом обществе? Несомненная цель замещения — 
        поставить на место непосредственного опыта некий набор пригодных символов, подкрепленных 
        твердыней догмата и ритуала. Католическая церковь поддерживает их всем своим непререкаемым 
        авторитетом, протестантская церковь (если этот термин еще применим) настаивает на вере и 
        евангельском благовестии. Пока эти два принципа работают, люди надежно закрыты от 
        непосредственного религиозного опыта. Даже если нечто подобное с ними и случится, они могут 
        обратиться к церкви, где им объяснят — пришел ли этот опыт от Бога или от дьявола, принять 
        его или отвергнуть.
        
Мне по роду своей деятельности приходилось встречать людей, которые имели подобный 
        непосредственный опыт и не пожелали подчиниться догматическому авторитету. Мне приходилось
        наблюдать, как они проходили все стадии исполненных страсти конфликтов, переживали страх 
        безумия, отчаянную путаницу, депрессии, которые были одновременно гротескными и наводящими 
        ужас. Так что я вполне сознаю чрезвычайную важность догмата и ритуала — по крайней мере в 
        качестве методов умственной гигиены. Если мой пациент — католик, я неизменно советую ему 
        исповедоваться и причащаться, чтобы защитить себя от непосредственного опыта, который может 
        оказаться слишком тяжелой ношей. С протестантами обычно много сложнее, поскольку догматы и 
        ритуалы сделались настолько бледными и слабыми, что в значительной степени утратили свою 
        эффективность. Исповедь, как правило, отсутствует, а пасторы разделяют со своей паствой 
        общую нелюбовь к психологическим проблемам и, к несчастью, общее для них психологическое 
        невежество. Католический «руководитель совести», как правило, владеет несопоставимо большим
        психологическим мастерством. Более того, протестантские пасторы получают на теологическом 
        факультете научную подготовку, которая, в силу господствующего критического духа, подрывает 
        наивность веры, в то время как в подготовке католического священника подавляющую значимость 
        имеет историческая традиция, что способствует укреплению авторитета института церкви.
        
Конечно, я мог бы, как врач, принадлежать к сторонникам так называемого научного 
        вероучения, и свести содержание невроза к вытесненной детской сексуальности или воле к 
        власти. С помощью такого умаления психики можно было бы защитить известное число пациентов 
        от риска появления и переживания непосредственного опыта. Но я знаю, что эта теория лишь 
        частично истинна, т.е. улавливает только отдельные поверхностные аспекты невротической 
        психики. А я не могу убеждать моих пациентов в том, во что сам не верю безоговорочно. Тогда 
        мне могут возразить: «Но вы же советуете католикам ходить в церковь и исповедоваться — в 
        таком случае вы пропагандируете то, во что сами не верите», — имея в виду, что я протестант.
        В ответ на такую критику я должен сразу заявить, что стараюсь вообще обходиться без проповеди 
        моих верований. Конечно, я держусь моих убеждений, но они не выходят за пределы того, что я 
        считаю своими действительными познаниями. Я убежден в том, что я знаю. Все остальное — это 
        гипотезы, и я отношу к Неведомому множество самых разнообразных вещей. Они меня не касаются. 
        Они начнут меня касаться, если я почувствую, что должен знать о них что-нибудь.
        
Поэтому, если пациент убежден в исключительно сексуальном происхождении своего невроза, 
        то я не стану ему препятствовать, ибо знаю, что такое убеждение, особенно если оно глубоко 
        укоренилось, является превосходной защитой от приступов ужасающей неопределенности 
        непосредственного опыта. Пока эта защитная стена держится, я не стану ее ломать, так как
        знаю, что должны существовать какие-то весомые причины такой узости кругозора пациента. Но
        если сновидения начнут разрушать его защитительную теорию, то я буду поддерживать более 
        широкую личность, что я и делал в тех случаях, когда дело касалось описанных выше сновидений.
        Точно так же и по тем же мотивам я поддерживаю гипотезы верующего католика, но до тех пор, 
        пока они работают. В любом случае я поддерживаю защитные средства и не задаю академических 
        вопросов о том, насколько истинны наши представления об этой защите. Мне довольно того, что 
        она работает.
        
Что же касается нашего пациента, то надо сказать, что в данном случае стена католической 
        защиты рухнула задолго до того, как я с ним столкнулся. Он посмеялся бы надо мной, посоветуй 
        я ему исповедоваться или нечто в этом роде. Точно так же он посмеялся бы и над сексуальной 
        теорией, которая тоже не оказала бы ему поддержки. Но я всегда давал ему ясно понять, что 
        целиком нахожусь на стороне услышанного им во сне внутреннего голоса, в коем я видел часть
        его будущей цельной личности, назначение которой состояло в том, чтобы освободить нашего 
        пациента от его односторонности.
        
Для интеллектуальной посредственности, со свойственным ей просвещенным рационализмом, 
        всеупрощающая научная теория тоже является очень хорошим защитным средством — в силу 
        потрясающей веры современного человека во все, на что приклеен ярлык науки. Такой ярлык 
        сразу успокаивает, почти так же как “Roma locuta, causa finita”. Сколь бы утонченной ни была 
        научная теория, с психологической точки зрения сама по себе она имеет меньшую ценность, нежели 
        религиозный догмат. Причина здесь весьма проста: ведь теория по необходимости является в 
        высшей степени абстрактной, совершенно рациональной, в то время как догмат выражает 
        посредством образа нечто иррациональное. Иррациональный факт, каковым является и психика,
        куда лучше передается в образной форме. Более того, догмат обязан своему существованию, с 
        одной стороны, так называемому непосредственному опыту «откровения» (богочеловек, крест, 
        непорочное зачатие, Троица и т.д.), с другой — сотрудничеству многих умов, которое не 
        прекращалось на протяжении веков. Быть может, не совсем понятно, почему я называю некоторые 
        догматы «непосредственным опытом», тогда как догмат исключает именно непосредственный опыт. 
        Однако упомянутые мною христианские догматы характерны не только для христианства. Они 
        столь же часто встречаются в языческих религиях и, кроме того, могут спонтанно появиться 
        вновь и вновь в форме самых разнообразных психических явлений, подобно тому, как в 
        отдаленном прошлом они имели своим истоком галлюцинации, сновидения, состояния транса. 
        Они возникли, когда человечество еще не научилось целесообразно использовать умственную 
        деятельность. Мысли пришли к людям до того, как они научились производить мысли: они не 
        думали, а воспринимали свои умственные функции. Догмат подобен сновидению, он отражает 
        спонтанную и автономную деятельность объективной психики, бессознательного. Такой опыт 
        бессознательного представляет собой значительно более эффективное средство защиты от 
        непосредственного опыта, нежели научная теория, которая не принимает во внимание 
        эмоциональную значимость опыта. Напротив, догмат в этом отношении необычайно выразителен. 
        На место одной научной теории скоро приходит другая, догмат же неизменен веками. «Возраст» 
        страдающего богочеловека, по крайней мере, пять тысячелетий, а Троица, наверное, еще 
        старше.
        
Догмат представляет душу полнее теории, ибо последняя выражает и формулирует только
        содержание сознания. Более того, теория должна передавать живое существо абстрактными 
        понятиями, догмат же способен выражать жизненный процесс бессознательного в форме драмы
        раскаяния, жертвоприношения и искупления. С этой точки зрения поразительна протестантская 
        схизма. Поскольку протестантизм стал вероучением предприимчивых германских племен с 
        характерным для них любопытством, приобретательством, беспокойством, то вполне вероятно, что
        эти особенности характера не вполне согласовывались с церковным миром, по крайней мере, на 
        долгое время. Видимо, в церкви слишком многое сохранялось от Imperium Romanum или Pax Romana,
        чрезмерно много для их еще недостаточно дисциплинированной энергии. Вполне возможно, что им
        нужен был не ослабленный, менее контролируемый опыт Бога, как это часто случается с 
        предприимчивыми и беспокойными людьми, слишком юными для принятия любой формы консерватизма 
        или самоотречения. Поэтому они отказались от посредничества церкви между Богом и человеком 
        (одни в большей степени, другие — в меньшей). Убрав защитные стены, протестант утратил 
        священные образы, выражающие важные факторы бессознательного. Тем самым высвободилось 
        огромное количество энергии, которая устремилась по древним каналам любопытства и
        приобретательства, из-за чего Европа сделалась матерью драконов, пожравших большую часть 
        земли.
        
С тех пор протестантизм становится рассадником расколов и в то же самое время источником 
        быстрого роста науки и техники, настолько привлекших к себе человеческое сознание, что оно
        забыло о неисчислимых силах бессознательного. Потребовались катастрофа великой войны и 
        последующие проявления чрезвычайного умственного расстройства, чтобы возникло сомнение в 
        том, что с человеческим умом все в порядке. Когда разразилась война, мы были уверены, что 
        мир можно восстановить рациональными средствами. Теперь же мы наблюдаем удивительное 
        зрелище — государства, присвоившие себе древние теократические притязания на тотальность, 
        которые неизбежно сопровождаются подавлением свободы мнений. Мы вновь видим людей, готовых 
        перерезать друг другу глотку ради детски наивных теорий о возможности сотворения рая на 
        земле. Не слишком трудно заметить, что силы подземного мира — если не сказать ада, — ранее 
        скованные и служившие гигантской постройке ума, творят ныне или пытаются создать 
        государственное рабство и государство-тюрьму, лишенное всякой интеллектуальной или духовной 
        привлекательности. Сегодня немало людей убеждены в том, что простого человеческого разума
        уже недостаточно для решения громадной задачи — заново усмирить вулкан.
        
Все это развитие подобно року. Я не стал бы возлагать вину за него на протестантизм или 
        Возрождение. Несомненно одно — современный человек, будь он протестантом или нет, утратил 
        защиту церковных стен, старательно возродившихся и укреплявшихся с римских времен. Эта утрата
        приблизила его к зоне мироразрушающего и миросозидающего огня. Темпы жизни ускорились, она 
        сделалась гораздо интенсивнее. Наш мир захлестывают волны беспокойства и страха. 
        Протестантизм был и остается великим риском, и в то же самое время — великой возможностью.
        Если он будет и далее распадаться как церковь, это грозит человеку лишением всяких 
        духовных предохранителей и средств защиты от непосредственного опыта сил бессознательного,
        ждущих высвобождения. Посмотрите на всю невероятную дикость, которая творится в нашем так 
        называемом цивилизованном мире, — все это зависит от людей, от состояния их ума! Посмотрите
        на дьявольские орудия разрушения! Они были изобретены совершенно безобидными джентльменами, 
        разумными и уважаемыми гражданами, которыми нам так хочется стать. А потом весь мир 
        взрывается, и наступает неописуемый ад опустошения, и никто за это, кажется, не несет 
        ответственности. Это происходит словно само собой, но ведь это творение человека. Пока 
        каждый из нас уверен, что он представляет собой лишь собственное сознание, превосходно 
        исполняющее свои обязанности и служащее добыче скромного достатка, никто не замечает того, 
        что вся эта рационально организованная толпа, именуемая государством или нацией, влекома 
        какой-то безличной, неощутимой, но ужасной силой, никем и ничем неостановимой. Эту страшную 
        силу объясняют по большей части страхом соседней нации, в которую словно вселился злобный 
        дьявол. Так как никому не ведомо, насколько сам он одержим и бессознателен, то собственное 
        состояние просто проецируется на соседа, а потому священным долгом объявляется приобретение
        самых мощных пушек и самых ядовитых газов. Хуже всего то, что это верно: ведь соседи 
        находятся во власти того же неконтролируемого страха. В сумасшедших домах хорошо известно, 
        что самыми опасными являются пациенты, движимые не гневом и не ненавистью, а страхом.
        
Протестант остался в одиночестве перед Богом. У него нет исповеди, отпущения грехов, нет 
        никакой возможности искупления opus divinum. Он должен в одиночестве переваривать 
        собственные грехи, не имея никакой уверенности относительно божественной благодати, 
        сделавшейся недостижимой по причине отсутствия пригодного ритуала. Протестантское сознание 
        сделалось поэтому бдительным, подобно нечистой совести это сознание обрело неприятную 
        склонность вмешиваться в жизнь и затруднять ее людям. Но тем самым протестант достиг 
        уникальной способности осознавать свои грехи, каковая совершенно недостижима для 
        католического сознания, ибо исповедь и отпущение грехов всегда готовы уменьшить чрезмерную
        напряженность. Протестант же предан этой напряженности, обостряющей его совесть. Последняя — 
        в особенности нечистая совесть — может быть даром небесным, подлинной благодатью, если она 
        выступает как высшая критичность по отношению к самому себе. Самокритичность, интроспективная 
        проницательность — это необходимое условие постижения собственной психологии. Если вы 
        сделали что-нибудь вас смущающее и спрашиваете себя, что же вас толкнуло на подобное 
        действие, то средством обнаружения подлинных мотивов вашего поведения будет нечистая 
        совесть, наделенная соответствующей способностью к различению. Только тогда вы способны 
        увидеть, какие мотивы направляют ваши поступки. Жало нечистой совести даже пришпоривает вас, 
        чтобы вы обнаруживали вещи, которые ранее не осознавались. Тем самым вы можете пересечь 
        порог бессознательного и уловить те безличные силы, которые делают вас бессознательным 
        инструментом того убийцы, который сокрыт в человеке. Если протестант сумел пережить полную
        утрату церкви и все же остается протестантом, т.е. беззащитным перед лицом Бога человеком,
        не защищенным более какими бы то ни было стенами или общинами, то у него имеется уникальная 
        духовная возможность непосредственного религиозного опыта. Не знаю, удалось ли мне передать,
        что означал для моего пациента опыт бессознательного.
        
Объективной мерки для ценности такого опыта не существует. Мы должны принимать его в 
        соответствии с той значимостью, какую этот опыт имеет для переживающей его личности. Вас 
        может удивить тот факт, что при внешней бесполезности некоторые сновидения значат нечто 
        для разумных личностей. Но если вы не принимаете того, что эта личность вам говорит, или не 
        можете поставить себя на ее место, тогда и не судите. Genius religiosus (лат. «божественныи 
        дух») — это ветер, который дышит, где хочет. Нет такой архимедовой точки опоры, с позиций 
        которой можно было бы судить, ибо психика неотличима от своих проявлений. Психика есть объект
        психологии и, роковым образом, является одновременно субъектом — от этого факта нам никуда 
        не деться.
        
Некоторые сновидения, выбранные мною в качестве примера «непосредственного опыта», для 
        неопытного глаза, безусловно, не представляют собой ничего выдающегося. Они неброски, будучи 
        скромными свидетельствами индивидуального опыта. Они выглядели бы поинтереснее, если бы я мог
        представить всю их последовательность во всем богатстве символического материала, вынесенного
        на поверхность всем ходом этого процесса. Но даже вся эта серия сновидений не сравнится по 
        красоте и выразительности с любой составной частью традиционного вероучения. Последнее всегда
        является результатом, плодом работы множества умов на протяжении многих веков. Вероучение 
        очищено от всех странностей, недостатков и пороков индивидуального опыта. Но при этом именно
        индивидуальный опыт, каким бы бедным он ни был, обладает одним важным преимуществом: он 
        являет собой непосредственную жизнь, несет в себе живое биение пульса дня сегодняшнего. Для 
        ищущего истину он убедительнее самой лучшей традиции. Непосредственная жизнь всегда
        индивидуальна, ибо бег жизни индивидуален; все, что связано с индивидом, уникально, 
        преходяще, несовершенно — особенно, когда речь идет о сновидениях и им подобных продуктах 
        умственной деятельности. Никому другому такие сны не приснятся, даже если у многих те же 
        проблемы. Но как не может быть абсолютно уникального индивида, так невозможны и абсолютно
        уникальные по своему качеству продукты индивидуального развития.
        
Даже сновидения состоят из в высшей степени коллективного материала — точно так же как 
        в мифологии и фольклоре различных народов некоторые мотивы повторяются чуть ли не в 
        идентичной форме. Я назвал эти мотивы архетипами, под которыми я понимаю формы и образы, 
        коллективные по своей природе, встречающиеся практически по всей земле как составные 
        элементы мифов и являющиеся в то же самое время автохтонными индивидуальными продуктами
        бессознательного происхождения. Архетипические мотивы берут свое начало от архетипических 
        образов в человеческом уме, которые передаются не только посредством традиции или миграции, 
        но также с помощью наследственности. Эта гипотеза необходима, так как даже сложные 
        архетипические образы могут спонтанно воспроизводиться без какой-либо традиции.
        
Теория предсознательных, изначальных идей никоим образом не является моим собственным 
        изобретением, на что указывает уже термин «архетип», принадлежащий к первым векам нашей 
        эры. В применении к психологии мы обнаруживаем эту теорию в работах Адольфа Бастиана, а 
        затем вновь у Ницше. Во французской литературе Юбер, Мосс и Леви-Брюль высказывали сходные
        идеи. Я дал лишь эмпирическое обоснование теории того, что ранее называлось изначальными, 
        или простыми, идеями, «категориями» или «habitudes directrices de la conscience» (фр. 
        «направляющими привычками сознания»), «representations collectives» (фр. «коллективными 
        представлениями») и т.д.
        
Во втором из обсуждавшихся выше сновидений мы встречались с архетипом, которому я еще не 
        уделял внимания. Это особое сочетание горящих свечей, образующих как бы четыре пирамиды. 
        Тут подчеркивается символическая значимость числа четыре, поскольку пирамиды занимают место 
        иконостаса, священного образа. Храм называется «домом самососредоточенности», поэтому мы
        можем предположить, что этот символ служит для обозначения алтаря. Теtractus, если 
        воспользоваться пифагорейским термином, действительно относится к «самососредоточенности», 
        как о том ясно свидетельствует сон пациента. Этот символ появляется и в других сновидениях, 
        обычно в форме круга, разделенного на четыре части, в некоторых сновидениях пациента из той 
        же серии он принимает также форму неразделенного круга, цветка, квадратной площади или 
        комнаты, четырехугольника, глобуса, часов, симметричного сада с фонтаном посредине, четырех 
        людей в лодке, в аэроплане или за столом, четырех стульев вокруг стола, четырех цветов, 
        колеса с восемью спицами, звезды или солнца с восемью лучами, круглой шляпы, разделенной на 
        восемь частей, медведя с четырьмя глазами, квадратной тюремной камеры, четырех времен года, 
        корзинки с четырьмя орехами, мировых часов с диском, разделенным на 4 х 8 = 32 подразделения, 
        и т.д. Эти символы четверичности встречаются 71 раз в серии из четырехсот сновидений. Данный 
        случай не является чем-то исключительным.
        
Я наблюдал много случаев, где встречается число четыре — оно всегда имело бессознательные 
        истоки. Иначе говоря, образ приходил в сновидении, а сновидец не имел представления о его
        смысле и никогда ранее не слышал о символическом значении четверицы. Иное дело — число три,
        поскольку Троица представляет собой общепризнанное и доступное каждому символическое число.
        Но четверка нам, в особенности современным ученым, говорит не больше, чем любое другое число.
        Числовой символизм со всей своей заслуживающей почтения историей представляет собой область 
        знания, целиком и полностью лежащую за пределами сознания нашего сновидца. Если сновидения в
        этих условиях столь настойчиво говорят о важности четверки, то у нас есть полное право 
        считать ее происхождение бессознательным. Нуминозный характер четверицы очевиден во втором 
        сновидении. Из этого факта мы должны сделать вывод, что сновидение указывает на значения, 
        которые мы называем «священными». Так как сновидец не в силах проследить связь этого факта 
        с каким-нибудь сознательным источником, я применяю сравнительный метод, чтобы выявить 
        значение символики.
        
Конечно, в объеме данной книги дать полное представление об этой процедуре сравнения
        невозможно. Я вынужден ограничиться простыми наметками. Поскольку многие содержания 
        бессознательного кажутся остатками прошлых ментальных состояний, нам нужно вернуться всего
        на несколько сот лет назад, чтобы достичь сознания того уровня, которое образует параллель
        этим содержаниям бессознательного. В нашем случае мы можем отойти назад менее чем на триста
        лет, чтобы обнаружить себя среди ученых и натурфилософов, которые самым серьезным образом 
        обсуждали проблему quaratura circuli. Эта малопонятная проблема сама была психологической
        проекцией куда более древних и совершенно бессознательных предметов. Но в те дни они еще 
        знали, что круг означает Божество. «Deus est figura intellectualis, cuius centrum est 
        ubique, circmuferentia vero nusquam» (лат. «Бог есть умопостигаемая фигура, чей центр 
        повсюду, окружность же нигде»), как говорил один из этих философов, повторяя Св. Августина. 
        Такой интровертивный и интроспективный человек как Эмерсон не мог не столкнуться с той же 
        идеей, и он тоже цитирует Св. Августина. Образ круга — совершеннейшая форма со времен 
        платоновского «Тимея», высшая власть в герметической философии — передавал также самую 
        совершенную субстанцию — золото, применялся для обозначения anima mundi или аnima mediae 
        naturae (лат. «души мира, души сердцевины природы»), для обозначения света первотворения. 
        А так как макрокосм, Великий мир, был создан творцом in forma rotunda, quae in puncto 
        requiscit (лат. «в форме круга или шара»), то малейшая частица мира — точка также наделена 
        этой совершенной природой. Как говорит философ: «Omnium figurarum simplicissima et 
        perfectissima primo est rotunda, quae in puncto requiscit» (лат. «Из всех фигур простейших и 
        совершеннейших первая есть круг, который покоится в точке»). Этот образ Божества, спящего и 
        сокрытого в материи, именовался алхимиками изначальным хаосом, или райской землей, круглой 
        рыбиной в море, либо же просто rotundum, или яйцом. Это круглое нечто обладало как бы 
        ключом, с помощью которого можно было проникнуть внутрь материи. Как говорится в «Тимее»,
        только демиург, совершенное существо, способен отворить тетрактис, заключающий в себе
        четыре элемента, т.е. четыре составные части круглого мира. В одном из авторитетнейших 
        с XIII в. источников — Тurba Philosophorum — говорится, что rotundum может разложить медь 
        на четыре составляющие.
        
Также желанное аurum philosophicum было круглым. Мнения разделились относительно 
        процедуры, с помощью которой можно достичь спящего демиурга. Одни надеялись уловить его в 
        форме первоматерии, содержащий в себе особую концентрацию субстанции или особый ее род.
        Другие пытались создать круглую субстанцию своеобразным синтезом. Аноним говорит: «Сделай из 
        мужчины и женщины круглый круг, извлеки из него четырехугольник, а из него треугольник. 
        Сделаешь круг круглым, и ты получишь философский камень» Этот чудесный камень 
        символизировался совершенным живым существом — гермафродитом по своей природе, 
        соответствующим «сфере» Эмпедокла [78], андрогину, 
        круглому двуполому существу Платона. Еще в начале XIV в. ляпис сравнивался Петрусом с 
        Христом, как allegoria Christi. Но в Aurea Hora, трактате псевдо—Фомы XIII в., таинство 
        камня столь же первостепенно, как и таинства христианской религии. Я упоминаю эти факты лишь 
        для того, чтобы показать, что круг или шар, содержащий четверку, обозначал божество для 
        большого числа наших образованных предков.
        
Из латинских трактатов также видно, что таинственный демиург, спящий или сокрытый в 
        материи, идентичен так называемому homo philosophicus, второму Адаму. Под последним 
        подразумевается высший духовный человек, Адам Кадмон [79], часто отождествляемый с Христом. В то время как первый Адам был 
        смертен, ибо был создан из четырех тленных элементов, второй состоит из единой чистой и 
        нетленной сущности. Псевдо—Фома говорит так: «Secundus Adam de puris elementis in 
        aeternitatem transivit. Ideo quia ex simplici et pura essentia constat, in aeternum manet» 
        (лат. «Второй Адам переходит из чистейших элементов в вечность. Он пребывает в вечности, 
        поскольку состоит из простых и чистых сущностей»). Можно сослаться также на слова раннего 
        латинизированного арабского философа, называвшегося Сениор, — знаменитого и авторитетного на 
        протяжении всех Средних веков: «Есть одна субстанция, которая никогда не умирает, ибо она 
        упорствует в непрестанном возрастании». Этой субстанцией и является второй Адам.
        
Из этих цитат видно, что круглая субстанция, разыскиваемая философами, представляла собой 
        проекцию чего-то сходного по своей природе с символикой наших сновидений. У нас имеются 
        исторические документы, доказывающие, что сны, видения, даже галлюцинации часто примешивались
        в великие философские труды. Наши праотцы с их наивной умственной конституцией прямо 
        проецировали содержания бессознательного на материю. Такие проекции она могла легко принять, 
        поскольку в то время материя была практически неведомым и непонятным сущим. А там, где 
        человек встречается с чем-нибудь целиком таинственным, он без всякой критичности проецирует 
        на это нечто свои догадки. Так как в наши дни химическая материя хорошо известна, мы уже не
        можем заниматься подобным проецированием с прежней легкостью, как это делали наши предки. Мы 
        должны, наконец, признать, что тетрактис по своей природе представляет собой нечто 
        психическое; и мы даже не знаем, не окажется ли это тоже проекцией в более или менее 
        отдаленном будущем. Пока что удовлетворимся тем фактом, что идея Бога, полностью
        отсутствующая в сознании современного человека, возвращается в форме, которая сознательно 
        была ему известна три или четыре столетия тому назад. Нет нужды доказывать, что эти 
        исторические сведения были совсем не известны моему пациенту. Можно сказать вслед за 
        поэтом-классиком: «Naturam exepellas furca tamen usque recurret» (лат. «Изгоняемая вилами 
        природа, однако, все вновь возвращается»).
        
Идея тех древних философов заключалась в том, что Бог проявил себя, прежде всего, в 
        творении четырех элементов. Они символизировались четырьмя частями круга. Так, мы читаем в 
        коптском гностическом трактате «Соdex Brucianus» о Единорожденном (Моногеносе или Антропосе): 
        «Он тот же, кто пребывает в монаде, которая в Сете (творце) и которая пришла из места, о коем 
        никто не скажет, где оно… Из него пришла монада, подобно кораблю, нагруженному добрыми 
        товарами, и подобно полю, полному всякого рода деревьев, и подобно граду, заселенному 
        всеми расами людскими… и его покрывалу, окружающему его подобно крепостной стене с 
        двенадцатью вратами… это тот же Град Матери Единорожденного». В другом месте сам Антропос 
        есть град, а членами его являются четверо ворот. Монада же — искра света, атом Божества.
        Моногенос мыслится стоящим на гетраласс — платформе, опирающейся на четыре колонны, 
        соответствующей четверичности христианских Евангелий; или подобным Тетраморфу, скачущему 
        символическому животному церкви, состоящему из символов четырех евангелистов: ангела, орла,
        быка или теленка, льва. Аналогия между этим текстом и Новым Иерусалимом очевидна.
        
Деление на четыре, синтез четырех, чудесное появление четырех цветов и четыре стадии 
        работы: nigredo, dealbatio, rubefactio, citrinitas — таковы постоянные заботы древних 
        философов. Четверица символизирует части, качества и стороны Единого. Но почему мой пациент 
        повторяет эти древние спекуляции? Не знаю, почему именно он; знаю только, что это не 
        исключительный пример — та же символика спонтанно воспроизводилась во многих других случаях 
        под моим (или моих коллег) наблюдением. В действительности я не считаю, что пациенты получили 
        эту символику от времен трехсот—четырехсотлетней древности. Просто тот век был одним из 
        периодов, когда эта архитипическая идея выходила на первый план. Идея эта намного старше
        средневековья, как это показывает уже «Тимей». Но это и не классическое или египетское 
        наследие, ибо обнаруживается она практически повсюду и во все времена. Достаточно вспомнить, 
        например, сколь большую значимость придают четверице американские индейцы.
        
Хотя четверица является древним, предположительно, доисторическим символом, всегда 
        ассоциировавшимся с идеей миросозидающего божества, она, тем не менее, редко осознается в
        этом качестве теми современными людьми, кому явлен ее образ. Меня всегда интересовало, как
        станут ее истолковывать люди, предоставленные собственным оценкам и слабо осведомленные в
        истории символа. Поэтому я старался не вмешиваться со своими мнениями и, как правило, 
        обнаруживал, что люди видели в четверице символ самих себя или чего-то иного в них самих. 
        Они чувствовали в ней нечто им принадлежащее, своего рода творческую почву, жизнесозидающее 
        солнце в глубинах бессознательного. Хотя легко заметить, что образы четверицы часто были 
        чуть ли не репликой видения Иезекииля, они улавливали аналогию крайне редко, даже если были 
        знакомы с этим видением, — впрочем, такое знакомство на сегодняшний день явление почти 
        исключительное. То, что можно назвать чуть ли не систематической слепотой, есть лишь 
        следствие предрассудка, согласно которому божество находится вовне человека. Хотя 
        предрассудок этот отнюдь не только христианский, есть религии, которые совсем его не 
        разделяют. Напротив, как некоторые христианские мистики они настаивают на сущностном 
        тождестве Бога и человека — либо в форме априорного тождества, либо как цель, которую 
        необходимо достичь путем определенного рода практики и инициации, известных нам, например, по
        метаморфозам Апулея, не говоря уж о методах йоги.
        
Применение сравнительного метода показывает, что четверица является более или менее
        непосредственным образом Бога, проявляющего себя в творениях. Мы можем, поэтому, сделать
        вывод, что спонтанно воспроизводимая в сновидениях людей четверица означает то же самое — 
        Бога внутри. Несмотря на то, что в большинстве случаев люди не осознают этой аналогии, 
        интерпретация может быть, тем не менее, истинной. Если принять во внимание тот факт, что
        идея Бога представляет собой «ненаучную» гипотезу, то нам понятно, почему люди запамятовали 
        о таком мышлении. Даже если они лелеют некую веру в Бога, их отпугивает идея Бога внутри 
        них самих — по причине религиозного воспитания, которое всегда умаляло эту идею как 
        «мистическую». Но именно эта «мистическая» идея усиливается естественными тенденциями
        бессознательного. И я сам, и мои коллеги знаем столько случаев, когда развивалась эта 
        символика, что мы более не сомневаемся в ее существовании. Мои наблюдения, кстати, 
        датированы 1914 г., но прошло еще 14 лет, прежде чем я решился опубликовать их.
        
Было бы ошибкой расценивать мои наблюдения как попытку доказательства бытия Бога. Эти 
        наблюдения доказывают только существование архетипического образа Божества — с точки зрения 
        психологии мы больше ничего не можем утверждать о Боге. Но, поскольку этот архетип 
        принадлежит к очень важным и влиятельным, его сравнительно частое появление представляет 
        собой немаловажный фактор для любой theologia naturalis (лат. «естественной теологии»). Так 
        как нередко опыт этих явлений в высшей степени нуминозен, то он относится к религиозному 
        опыту.
        
Я не могу не привлечь ваше внимание к любопытному обстоятельству: в то время как 
        центральным христианским символом является Троица, бессознательное символизируется в 
        четверице. Собственно говоря, даже ортодоксальная христианская формула не полна, так как 
        догматический принцип существования зла не присутствует в Троице и связывается с довольно 
        неудобным существованием дьявола. Поскольку тождество Бога и человека представляет собой
        еретическое допущение, то и тезис о «Боге внутри» можно расценивать как противоречащий 
        догмату. Но четверица, в том виде как она понимается современным сознанием, прямо 
        предполагает и «Бога внутри» и тождество Бога с человеком. Вопреки догмату здесь имеется 
        не три, а четыре стороны. Отсюда легко сделать вывод, что четвертая сторона представляет 
        дьявола. Хотя у нас есть логия: «Я и Отец мой едины. Кто видит меня, видит и Отца», — 
        богохульством и безумием посчитали бы такое подчеркивание догматичной человечности Христа, 
        что человек может отождествиться с Христом и его homoousia. Но подразумевается именно это, 
        а потому с ортодоксальной точки зрения природная четверица может быть объявлена «diabolica
        fraus» (лат. «дьявольским обманом») — главным свидетельством чего является ассимиляция 
        четвертой стороны, представляющей предосудительную часть христианского космоса. Церковь, 
        как я полагаю, лишает законной силы всякую попытку принять всерьез эти результаты. Более 
        того, она должна осуждать любую попытку приобщиться к этому опыту, поскольку она не может
        признать, что природа соединяет то, что было ею разделено. Голос природы ясно слышим во 
        всех связанных с четверицей явлениях, а это пробуждает старые подозрения по поводу всего,
        что связано с бессознательным. Вот почему научное исследование сновидений (а это та же 
        древняя неоромантика) столь же достойно порицания, как и алхимия. Дело в том, что в 
        латинских алхимических трактатах можно найти параллели психологии сновидений, а потому
        эти трактаты равно исполнены ереси. Для секретности и защитительных метафор имелись
        достаточные основания. Символические утверждения древней алхимии исходят из того же 
        бессознательного ума, что и современные сновидения — они в равной степени являются гласом
        природы.
        
Если бы мы по-прежнему жили в средневековом мире, где не было серьезных сомнений по
        поводу последних оснований, где вся история мира начиналась с книги Бытия, мы могли бы с 
        легкостью отмахнуться от сновидений и всего им подобного. К сожалению, мы живем в 
        современном мире, где последние основания сомнительны, где надо принимать во внимание богатую
        предысторию, где люди убеждены в том, что если нуминозный опыт вообще имеет место, то это 
        опыт психический. Нам уже не дано вообразить себе эмпирея, вращающегося вокруг трона 
        Господня, и мы уже не мечтаем найти Его где-то за пределами галактических систем. Убежищем
        тайн становится человеческая душа, для эмпирика весь религиозный опыт сжимается до особого 
        состояния ума. Чтобы узнать нечто о значении религиозного опыта для тех, кто его имеет, мы 
        можем сегодня изучать любые его формы. Если он что-нибудь значит, то он значит все для тех, 
        кто его имеет. К этому неизбежному выводу приходишь после тщательного изучения наличного
        материала. Религиозный опыт можно было бы даже определить как в высшей степени ценный для 
        того, кто его испытывает — каким бы ни было его содержание. В духе старого вердикта «ехtra
        ecclesiam nulla salus», современность обращается к душе как к последней своей надежде. Где 
        же еще можно найти такой опыт? Ответ сходен с ранее мною приведенным — им будет голос 
        природы. Всем, кто занят проблемой духовности человека, придется столкнуться с новыми 
        трудными вопросами. Психические осложнения у моих пациентов заставили меня попытаться 
        всерьез рассмотреть, по крайней мере, некоторые необычайные значения производимой 
        бессознательным символики. Подробное обсуждение интеллектуальных и этических следствий 
        этой проблемы завело бы нас слишком далеко, поэтому я вынужден ограничиться иносказанием.
        
Главные символические фигуры любой религии всегда выражают определенную моральную и 
        интеллектуальную установку. В качестве примера я мог бы взять крест со всеми его 
        многообразными религиозными значениями. Другим главным символом является Троица. Она
        имеет исключительно мужской характер. Бессознательное, однако, превращает ее в четверицу, 
        которая одновременно есть единое, подобно тому, как три лица в Троице являются единым 
        Богом. Древние натурфилософы представляли Троицу как «imaginata in natura» (лат. 
        «представленную в природе»), как три «бестелесных», или «Spiritus», или «volatilia», а 
        именно, как воду, воздух и огонь. Четвертая составная часть — это земля, или тело.
        
Символом последнего была для них Дева. Так они добавляли женский элемент к своей 
        физической Троице, создавая тем самым четверицу или circulus quadratus (лат. «квадратный 
        круг»), символом коего был гермафродитический Rebis, filius sapientie (лат. «Ребис, сын 
        премудрости»). Средневековые натурфилософы, несомненно, полагали землю и женское начало 
        четвертым элементом. Принцип зла прямо не упоминается, но он проступает в ядовитости 
        prima materia и других иносказаниях. В современных сновидениях четверица 
        есть продукт бессознательного. Как я отмечал в первой лекции, бессознательное часто 
        олицетворяется как Анима, женская фигура. Символ четверицы очевидным образом исходит от нее.
        Она выступает как матрица четверицы, как Маter Dei, подобно земле, понимавшейся как 
        Богоматерь. Но так как женщина, как и зло, исключены из Божества в догмате о Троице, злое
        начало также образует часть религиозного символа, если последний выступает в форме 
        четверицы. Не требуется особого воображения, чтобы догадаться о далеко идущих духовных 
        последствиях такого развития.
      
      
        
          
III. История и психология естественного символа
        
        
Хотя я не против философского любопытства, но все же предпочитаю не погружаться в 
        обсуждение этических и интеллектуальных аспектов проблемы, поднятых символом четверицы. 
        Достаточно осмысленными и далеко идущими являются его психологические следствия, играющие 
        значительную роль в практике лечения. Так как нас здесь интересует не психотерапия, а 
        религиозная сторона психических феноменов, я был вынужден, обратившись к психопатологии, 
        извлечь эти исторические символы и фигуры из-под слоя могильной пыли. Будучи молодым 
        психиатром, я ни за что не мог бы себе представить, что придется заниматься чем-то подобным. 
        Поэтому я не удивляюсь, если затянувшееся обсуждение символа четверицы, квадратуры круга и 
        еретических попыток подправить догмат о Троице покажется несколько искусственным и
        натянутым. Однако в том-то и дело, что все мои рассуждения о четверице, по сути, есть лишь 
        прискорбно краткое и неадекватное введение к обсуждению следующей, заключительной части 
        рассматриваемого нами парадигматического случая.
        
Уже в самом начале анализируемой серии сновидений появляется круг. Он принимает, 
        например, форму змеи, описывающей кольцо вокруг сновидца. В последующих снах он возникает 
        вновь в виде часов, круга с точкой посередине, круглой цели для стрельбы; иногда он
        принимает образ вечного двигателя, меча, глобуса, круглого стола, бассейна и т.п. Квадрат 
        появляется в форме городского сквера или сада с фонтаном посередине. Несколько позже 
        квадрат связывается с круговым движением: люди, которые ходят кругами по скверу, магическая 
        церемония (преображение животных в людей), происходящая в квадратной комнате, где по углам 
        лежат четыре змеи, а люди ходят от одного угла к другому; сновидец, объезжающий сквер в 
        такси; квадратная тюремная, вращающаяся пустая клетка и т.д. В других сновидениях круг 
        представлен вращением, четырьмя детьми, несущими, например, «темное кольцо» и идущих 
        кругами. Круг появляется в комбинации с четверицей, как серебряная чаша с четырьмя стульями. 
        Особое внимание уделяется центру. Он символизируется яйцом посреди круга, звездой,
        составленной из отряда солдат, звездой, вращающейся в середине круга, кардиальные точки 
        которого обозначают четыре времени года, полюсом, драгоценным камнем и т.д.
        
Все эти сновидения неизменно приводили к одной и той же картине, которая являлась 
        пациенту в форме неожиданного визуального впечатления. Ему уже случалось наблюдать такие
        видения, но на этот раз опыт был особенно сильным. Как он говорит об этом сам: «Это было
        впечатление самой совершенной гармонии». В таком случае не важно, каковы наши впечатления 
        или что мы об этом думаем. Главное, каковы чувства самого пациента: это его опыт, и если 
        он имел на него глубокое преобразующее воздействие, то нет нужды возражать против него. 
        Психолог может лишь отметить этот факт, и, если он считает эту задачу себе по силам, он 
        может попытаться понять, почему это видение оказало такое воздействие на данную личность.
        Видение было поворотным пунктом в психологическом развитии пациента. Его можно было бы
        назвать — на языке религии — обращением. Вот буквальная запись видения:
        
          
            
Вертикально и горизонтально расположены два круга с общим центром. Это мировые часы. 
            Их несет черная птица (пациент обращается здесь к предшествующему сновидению, где 
            черный орел нес золотое кольцо). Вертикальный круг представляет собой голубой диск с 
            белым ободом, разделенный на 4 х 8 — 32 части. По диску вращается рука. Горизонтальный 
            круг — четырехцветный; четыре маленьких человечка стоят на нем и переносят стрелку, а по 
            кругу лежит золотое кольцо (из прежнего видения). У мировых часов три ритма, или 
            биения:
          
          
            
Малое биение: рука на голубом вертикальном диске перемещается на одно полуминутное 
            деление (1 / 32).
          
          
            
Среднее биение представлено полным обращением руки. Одновременно горизонтальный круг 
            перемещается на полуминутное деление.
            
Большое биение: 32 средних биения равны одному обращению золотого кольца.
          
        
        
Видение подводит итог всем иносказаниям и в предшествующих снах. Оно кажется попыткой 
        создания осмысленного целого из ранее фрагментарных символов — круга, шара, квадрата, 
        вращения, часов, звезды, креста, четверицы, времени и т.д. Конечно, нелегко понять, почему
        такая абстрактная структура вызывает чувство «самой совершенной гармонии». Но если вспомнить
        о двух кругах в платоновском «Тимее», о гармоничной закругленности anima mundi, мы можем найти 
        путь к пониманию. Термин «мировые часы» вновь возвращает нас к античной концепции музыкальной 
        гармонии сфер. Речь идет о своего рода космологической системе. Если в данном случае мы имеем 
        дело с видением твердыни небесной в ее медленном вращении, либо в таком виде предстает 
        постепенное движение солнечной системы, тогда мы можем понять и оценить совершенную гармонию 
        возникшей картины. Мы имеем основания также предположить, что платоновское видение космоса 
        легким проблеском пробивается здесь сквозь туман полусознательного состояния. И все же есть в 
        этом видении пациента нечто такое, что не согласуется с гармоничным совершенством платоновских 
        представлений. Два круга различны по своей природе. Различны не только их движения, но и цвета. 
        Вертикальный круг голубой, горизонтальный содержит четыре цвета, он с золотым ободом. Голубой 
        круг вполне может символизировать голубую полусферу неба, тогда как горизонтальный 
        «представляет» горизонт и четыре стороны света, персонифицированные в четырех цветах (в более 
        раннем сновидении кардинальные точки представали то в виде четверых детей, то четырех времен 
        года). Эта картина сразу напоминает о средневековых образах мира в форме круга, или rex 
        elonae с четырьмя евангелистами [80], или же 
        melothesiae, где горизонтом служил Зодиак. Образ торжествующего Христа, кажется, выводим из 
        сходных изображений Тора и четырех его сыновей. Можно сослаться также и на восточные 
        аналогии: буддистские мандалы, или круги, обычно тибетские по своему происхождению. Они 
        представляют собой, как правило, круглую падму или лотос, в который вписано квадратное 
        священное здание с четырьмя вратами, указывающими на четыре стороны света и четыре времени 
        года. В центре находится Будда, чаще всего в соединении с Шивой и его Шакти или равнозначным
        символом dorje (молнии). Эти круги являются янтрами, или ритуальными орудиями, служащими 
        созерцанию, концентрации и окончательной трансформации сознания йога в божественное 
        всесознание.
        
Сколь бы поразительными ни казались эти аналогии, они не вполне нас удовлетворяют, ибо 
        все они до такой степени подчеркивают значение центра, что кажутся созданными лишь для 
        того, чтобы выразить важность центральной фигуры. В нашем же случае центр пуст. Это просто
        математическая точка. Что же касается аналогичных кругов, то они символизируют миросозидающее 
        и правящее миром Божество, либо человека в его зависимости от небесных созвездий. В нашем
        случае в качестве символа предстают часы, обозначающие время. Единственным известным мне
        аналогом такого символа является изображение гороскопа: у него также есть четыре кардинальные 
        точки и пустой центр. Отмечу и еще одно любопытное совпадение: в предшествующих сновидениях 
        неоднократно замечалось, что вращение происходит обычно справа налево. У гороскопа имеется
        двенадцать домов, и движение от одного к другому идет налево, т.е. против часовой стрелки.
        Но гороскоп состоит только из одного круга, и, кроме того, в нем нет сочетания двух явно 
        различных систем. Так что гороскоп не является удовлетворительным аналогом, хотя он и может 
        пролить некоторый свет на временной аспект нашего символа. Мы были бы вынуждены оставить 
        наши попытки найти психологические параллели, если бы не существовала настоящая сокровищница
        средневековой символики. По счастливой случайности, я познакомился с малоизвестным 
        средневековым автором, Гийомом де Дигюйвилем, приором Шалисского монастыря, нормандским
        поэтом, написавшим три «пелеринажа» между 1330 и 1355 гг. Они называются Lе Pelerinage 
        de la Vie Humaine, de l'Ame et de Jesus Christ. В последнем из странствий — Chant du 
        Pelerinage de l'Ame — мы находим видение рая.
        
Рай состоит из сорока девяти вращающихся сфер. Они называются «siecles», столетиями, 
        будучи прототипами или архетипами земных столетий. Но как объясняет Гийому ангел, который 
        служит ему вожатым, церковное выражение in saecula saeculorum означает вечность, а не 
        обычное время. Золотые небеса окружают все сферы. Когда Гийом смотрит вверх на золотое 
        небо, он неожиданно замечает малый круг, размером всего около трех футов шириной и цвета
        сапфира. Он говорит об этом круге: «Ie sortait du ciel d,or en un point et y rentrait 
        d'autre part et il en faisait le tour» (фр. «Он сошел с золотого неба в одной точке и 
        вернулся к ней с другой стороны, сделав, таким образом, целый круг»). Очевидно, что 
        голубой круг вращался, подобно диску, по большому кругу, который рассекал золотую небесную 
        сферу. Здесь две различные системы, золотая и голубая — одна проходит сквозь другую. Что
        представляет собой голубой круг? Ангел вновь поясняет изумленному Гийому:
        
          
            
Се cercle que tu vois est le calendrier,
            
Qui en faisant son tour entier,
            
Montre les Saints les journees,
            
Quand elles doivent etre fetees.
            
Chacun en fait le cercle en tour
            
Chacune etoile y est pour joir,
            
Chacun soleil pour l'espace
            
De jours trente ou Zodiaque
          
          
            
Сей календарный круг за годом год
            
Свершает неизменный оборот,
            
Указывая имена святых
            
И дни, когда нам чтить пристало их.
            
Они спешат по кругу чередой,
            
И каждый день — под собственной звездой.
            
А тридцать дней на каждый звездный знак
            
Все вместе нам составят Зодиак.
          
          (Перевод с фр. Ю. Стефанова)
        
        
Голубой круг — это церковный календарь. Таким образом, мы имеем еще одну параллель — 
        временное начало. Напомним, что в видении нашего пациента время измеряется тремя биениями. 
        Календарный круг Гийома примерно трех футов в диаметре. Более того, когда Гийом смотрит на
        голубой круг, неожиданно появляются три духа, облаченные в пурпур. Ангел объясняет, что 
        пришло время праздника в честь этих трех святых, и продолжает речь о Зодиаке в целом. Когда 
        он подходит к Рыбам, то упоминает о празднике двенадцати рыбаков, который предшествует Св. 
        Троице. Здесь Гийом вмешивается и говорит ангелу, что никогда не понимал вполне символа
        Троицы. Он просит ангела смилостивиться и объяснить таинство. На что тот отвечает: «Итак, 
        есть три главных цвета: зеленый, красный и золотой. Их можно увидеть вместе в хвосте 
        павлина». И добавляет: «Всемогущий царь, соединяющий воедино три цвета, разве он не может
        сделать так, чтобы одна субстанция была тремя? Золотой цвет, говорит он, принадлежит Отцу,
        красный — Сыну, а зеленый — Духу Святому». Затем ангел предупреждает поэта, чтобы тот не 
        задавал более вопросов, и исчезает.
        
К счастью, мы успели узнать от ангела, что тройка относится к Троице. Теперь нам 
        становится понятным, что прежде наше обращение к области мистической спекуляции не было 
        неуместным. Одновременно мы сталкиваемся и с мотивом цветов, но, к сожалению, у нашего 
        пациента их четыре, тогда как у Гийома, вернее, у ангела, речь идет только о трех: золотом,
        красном и зеленом. Мы можем здесь ссылаться на первые слова из «Тимея»: «Один, два, три — а 
        где же четвертый?» Или процитировать те же слова из «Фауста» Гёте — из знаменитой сцены с 
        кабирами во второй части, где они приносят из-за моря таинственный «суровый образ». Четыре
        человечка из нашего видения — это гномы, или кабиры. Они представляют четыре стороны света 
        и четыре времени года, а также четыре цвета. В «Тимее», в «Фаусте» и в «Странствии» число 
        четыре отсутствует. Этим отсутствующим цветом, очевидно, является синий. Это он принадлежит 
        к серии из желтого, красного и зеленого. Почему синий отсутствует? Что-то здесь не в порядке,
        но с чем: с календарем, временем — или с синим цветом? Старый бедняга Гийом наверняка 
        споткнулся о ту же проблему: трое здесь, а где же четвертый? Он был, конечно, готов 
        услышать о Троице, которую, по его словам, он никогда вполне не понимал. Подозрительно и 
        то, что ангел поспешил улететь перед тем, как Гийом задаст еще несколько неудобных 
        вопросов.
        
Я предполагаю, что Гийом был в бессознательном состоянии, когда отправился на небеса, 
        иначе он наверняка сделал бы некоторые выводы из увиденного. Что же он видел? Прежде всего 
        сферы, населенные теми, кто достиг вечного блаженства. Затем он заметил золотое небо, где 
        пребывает на золотом троне Царь Небесный, а рядом с ним Царица Небесная, сидящая рядом на 
        круглом троне из коричневого кристалла. Последняя деталь относится к тому предполагаемому 
        факту, что Мария перенеслась на небо телесно, как единственное смертное существо, коему было
        позволено соединиться с телом до воскресения из мертвых. В подобных образах царем обычно 
        выступает Христос в соединении со своею невестой — Церковью. Но чрезвычайно важно то, что
        царь, будучи Христом, есть одновременно и Троица, а число четыре представлено царицей. 
        Церковное одеяние Марии голубого цвета; она есть земля, покрытая голубым покрывалом небес. 
        Но почему же тогда не упомянута Богоматерь? Согласно догмату, она не божественна, но лишь
        блаженна. Более того, она представляет землю, которая также есть тело — со всею его тьмой. 
        По этой причине она, всемилостивая, служит ходатаем, просит за всех грешников.
        
Из этих драгоценных осколков средневековой психологии мы получаем некоторое представление 
        о достоинствах мандалы нашего пациента. Она соединяет четыре стороны, которые гармонично 
        работают вместе. Мой пациент был воспитан как католик, а потому непроизвольно столкнулся 
        с той же проблемой, которая доставляла немалое беспокойство старому Гийому. Это была 
        поистине великая проблема Средних веков, проблема Троицы и исключенного из нее элемента. 
        То есть это — весьма условное признание женского начала, земли и тела, которые уже были, 
        в виде лона Марии, священным местом пребывания Божества и необходимым связующим звеном 
        в божественной цепи искупления. Видение моего пациента — это символический ответ на 
        вековечный вопрос. Наверное, в этом заключается глубинная причина того, что образ мировых 
        часов произвел на него впечатление «самой совершенной гармонии». Оно было первым намеком 
        на возможное разрешение опустошительного конфликта между материей и духом, между желаниями
        плоти и любовью к Богу. Жалкий и бездейственный компромисс в том сне, где привиделась 
        церковь, был полностью превзойден этим видением мандалы, в котором примирены все 
        противоположности. Если нам будет позволено привести здесь пифагорейскую идею, согласно 
        которой душа есть квадрат, то мандала выражала бы Божество посредством троичного ритма, 
        а душу — через статичную четверицу, т.е. через круг, разделенный на четыре цвета. 
        Сокровенным смыслом ее было бы тогда единение души с Богом.
        
Поскольку мировые часы также представляют quadratura circuli и perpetuum mobile, эти два 
        предмета, занимавшие средневековый ум, находят адекватное выражение в нашей мандале. 
        Золотое кольцо (и все в нем содержащееся) представляет четверицу в форме четырех кабиров 
        и четырех цветов; голубой круг — Троицу и движение времени — в согласии с Гийомом. В 
        нашем случае голубой круг движется быстрее, золотой медленнее. В то время как голубой круг
        кажется несколько неуместным на золотом небе Гийома, в нашем случае круги гармонично 
        сочетаются. Троица тут — жизнь, «биение» всей системы с троичным ритмом, основанном, 
        однако, на ритме с 32 делениями, где множитель — четверка. Таким образом, круг и четверица, 
        с одной стороны, и троичный ритм — с другой, настолько проникают друг в друга, что одно 
        содержится в другом. В версии Гийома Троица дана очевидно, тогда как четверица сокрыта в 
        дуальности Царя и Царицы Небесной. Кроме того, голубой цвет принадлежит здесь не царице,
        а календарю, представляющему время с характерными тринитарными атрибутами.
        
Взаимопроникновение здесь близко нашему случаю. Взаимные проникновения качеств и 
        содержаний типичны для символов. Мы обнаруживаем это также в христианской Троице, где 
        Отец содержится в Сыне, Сын — в Отце, а Дух Святой содержится в Отце и Сыне или проникает
        в них обоих. Движение от Отца к Сыну представляет временное начало, тогда как 
        пространственное начало олицетворяется Mater Dei (материнское качество первоначально 
        принадлежало Духу Святому, именуемому Sophia-Sapientia некоторыми ранними христианами). Это 
        женское качество было невозможно полностью искоренить, оно доныне присутствует по крайней мере 
        в символе Духа Святого — в «Голубе Духа Святого». Но четверица полностью отсутствует в догмате, 
        хотя она рано возникла в церковной символике. Я имею в виду равносторонний крест, заключенный 
        в круг, торжествующего Христа с четырьмя евангелистами, Тетраморфа и т.д. В позднейшей 
        церковной символике «Мистической розы, жертвенного сосуда, источника знамений, огражденного 
        сада», выступают атрибутами Mater Dei и одухотворенной земли.
        
Наша мандала есть абстрактный, чуть ли не математический образ некоторых главных проблем,
        многократно обсуждавшихся в средневековой христианской философии. Абстрактность ее столь 
        велика, что не приди к нам на помощь видение Гийома, мы могли бы проглядеть широкую 
        историческую систему ее корней. Пациент не обладал каким-либо знанием такого исторического
        материала. Он знал лишь то, что известно каждому получившему в детстве поверхностное 
        религиозное воспитание. Он сам не видел никакой связи между мировыми часами и любой 
        религиозной символикой. И это вполне понятно, поскольку видение на первый взгляд ничем 
        не напоминает о религии. И все же оно пришло вскоре после сновидения с «домом 
        самососредоточения». К тому же оно было ответом на проблему трех и четырех, поставленную 
        более ранним сном, где привиделось четырехугольное пространство, на четырех сторонах 
        которого стояли четыре кубка, которые были наполнены окрашенной в разные цвета водой. Один 
        кубок был желтым, другой — красным, третий зеленым, а четвертый был бесцветным. Синий 
        цвет отсутствует, хотя он был связан с тремя другими цветами в предшествующем видении, где 
        медведь появился в глубине пещеры. У него было четыре глаза, испускавшие красный, желтый, 
        зеленый и синий лучи. А в последнем сновидении синий цвет вдруг исчезает. В то же время 
        обычный квадрат сменился прямоугольником, какого раньше не было. Причиной явного нарушения 
        порядка было сопротивление женскому началу, представленному Анимой. Во сне с «домом 
        самососредоточения» голос подтверждает этот факт. Он говорит: «То, что ты делаешь, — опасно. 
        Религия — это не налог, который ты платишь, чтобы избавиться от женского образа, ибо этот
        образ необходим». «Женский образ» — и есть «Анима».
        
Сопротивление Аниме нормально для мужчины, поскольку, как было сказано выше, она 
        представляет бессознательное со всеми присущими ему тенденциями и содержаниями, которые в 
        силу различных действительных причин исключались ранее из сознательной жизни. Одни из этих 
        тенденций подавляются, другие — вытесняются. Как правило, подавляются те тенденции, которые 
        представляют антисоциальные элементы в психической структуре человека, — то, что я называю 
        «статистическим преступником» в каждом из нас. Иначе говоря, эти элементы подавляются 
        сознательно, мы ими распоряжаемся по своей воле. Что же касается тех тенденций, которые просто 
        вытесняются, то они, как правило, просто сомнительны по своему характеру. Они не являются 
        заведомо антисоциальными, скорее, они неудобны, нарушают социальные условности. В равной 
        степени сомнительны и мотивы их вытеснения. Одни люди поступают так просто из трусости, другие
        из-за приверженности чисто конвенциональной морали, третьи — чтобы выглядеть респектабельно. 
        Вытеснение — это некий полусознательный и нерешительный отход от вещей, выскальзывающих из 
        рук словно чересчур горячие пирожки, — либо очеренение слишком высоко висящих гроздей 
        винограда, либо отыскивание обходных путей — лишь бы не осознавать собственные желания.
        
Фрейд открыл вытеснение в качестве одного из главных механизмов возникновения невроза.
        Подавление ставит перед сознанием проблему морального выбора, тогда как вытеснение есть
        довольно-таки имморальная «склонность» для избавления от неприятных решений. Подавление может
        вызвать беспокойство, конфликт, страдание, но обычно почти никогда не вызывает невроза. 
        Невроз — это замещение оправданного страдания. Если исключить «статистического преступника», 
        остается обширная область низких качеств и примитивных склонностей, принадлежащих психической
        структуре человека, который куда менее идеален и более примитивен, чем нам хотелось бы. У нас
        есть некие идеи о том, как должно жить цивилизованное, воспитанное, или моральное существо. 
        Иногда нам удается соответствовать этим амбициозным ожиданиям. Но природа неравномерно 
        наделяла своих детей дарами. Есть люди, которые могут себе позволить жить пристойно и 
        респектабельно, т.е. у них не видно никаких явных прегрешений. Либо грехи у них малые, если 
        они вообще грешат, либо грехи скрыты даже от собственного сознания. Мы снисходительны к 
        грешникам, не осознающим собственных грехов. Хотя закон иногда наказывает бессознательность, 
        практика церковной исповеди относится только к деяниям, которые вы сами соединяете с чувством 
        греховности. Но природа не столь снисходительна к бессознательным грешникам. Она наказывает 
        столь же сурово, как если бы они совершали сознательный поступок. Как заметил однажды старый
        благочестивый Драммонд, мы видим, что у высокоморальных людей, не сознающих, что у них есть
        другая сторона, развиваются особая раздражительность, адски злобные настроения, которые делают
        их невыносимыми для родственников. Слава об их святости может расходиться далеко, но жизнь со 
        святыми может вызвать у менее одаренных морально индивидов комплекс неполноценности или даже 
        дикий взрыв аморальности. Подобно интеллекту, мораль является даром. Вам не вогнать ее в 
        систему, где она не произрастает естественным образом — так вы можете только отравить ею все 
        остальное.
        
К несчастью, человек в целом, без сомнения, хорош куда менее, чем он о себе думает или чем 
        ему хотелось бы быть. Каждому из нас сопутствует в жизни Тень, и чем меньше она присутствует 
        в сознательной жизни индивида, тем чернее и больше эта Тень. Если нечто низкое осознается, у 
        нас всегда есть шанс исправиться. Более того, тогда оно находится в постоянном контакте с 
        другими интересами и может благодаря этому постепенно перемениться. Но если это низкое 
        вытеснено и изолировано от сознания, то его уже никогда не исправить. Кроме того, в момент,
        когда мы не отдаем себе отчета, оно способно прорваться наружу. За этот бессознательный сучок 
        цепляются все наши самые добрые намерения. Мы несем в себе наше прошлое, а именно, 
        примитивного, низкого человека с его желаниями и эмоциями. Лишь приложив значительные усилия,
        мы можем освободиться от этой ноши. Если дело доходит до невроза, то мы неизменно сталкиваемся 
        с сильно увеличившейся Тенью. И если мы хотим излечить невроз, нам нужно найти способ 
        сосуществования сознательной личности человека и его Тени.
        
Это очень серьезная проблема для тех, кто либо сам относится к данной категории, либо 
        обязан помогать другим. Простое подавление Тени столь же малоцелительно, как обезглавливание 
        в качестве средства от головной боли. Разрушение морали тоже не поможет, ибо оно было бы 
        убийством нашего лучшего «Я», без которого и Тень лишается смысла. Примирение этих 
        противоположностей является важной проблемой, ею занимались даже в античности. Так, мы знаем 
        о легендарной личности II в. н.э. Карпократе—гностике [81], что слова «мирись с соперником твоим скорее, пока ты еще на пути с ним» 
        он толковал следующим образом: противник есть человек плотский. Так как живое тело является 
        необходимой составной частью личности, текст следует читать так: «Мирись с собою скорее, пока
        ты на пути к себе» [82]. Естественно, более здравый 
        ум отцов церкви не позволял им оценить всю изощренность и тонкость этого аргумента, 
        являющегося, с современной точки зрения, необычайно практичным. Он был также опасным и таковым 
        по-прежнему является — самой жизненной и самой щекотливой проблемой цивилизации, забывшей, 
        почему жизнь должна быть жертвенной, т.е. приноситься в жертву идее более высокой, чем 
        человек. Человек может претерпеть тяжелейшие испытания, если он видит в них смысл. Вся 
        трудность заключается в создании этого смысла. Таковым должно быть естественным образом 
        возникшее убеждение, а самые убедительные изобретения человека — дешевые поделки, которые
        неубедительны в сравнении с его желаниями и страхами.
        
Если бы вытесненные склонности, называемые мною Тенью, были только в том, то не возникало 
        бы особых проблем. Но Тень — это не что-то целиком скверное, а просто низшее, примитивное, 
        неприспособленнее и неудобное. В нее входят и такие низшие качества, детские и примитивные, 
        которые могли бы обновить и украсить человеческое существование, но «сего не дано». 
        Образованная публика, цвет нашей нынешний цивилизации, оторвалась от своих корней и готова 
        вообще утратить связь с землей. Сегодня нет цивилизованной страны, где низшие слои не 
        находились бы в беспокойстве и недовольном состоянии. У иных европейских наций это 
        захватывает и высшие слои. Такое положение дел есть демонстрация наших психологических 
        проблем на огромной экране. Коллективы суть скопления индивидов, и их проблемы также являются 
        скоплениями индивидуальных проблем. Одна группа людей идентифицирует себя с высшим человеком
        и не может опуститься вниз, другая группа отождествляет себя с низшим и желает оставаться на 
        поверхности.
        
Такие проблемы никогда не разрешить законами или трюками. Они разрешаются только общей 
        сменой установки, а это не совершается с помощью пропаганды, массовых митингов и насилия. 
        Этот процесс начинается на уровне индивидов и продолжается как преобразование их личных 
        предпочтений, взгляда на жизнь, ценностей. Только накопление таких индивидуальных изменений
        приводит к коллективному решению. Образованный человек стремится вытеснить в себе все низшее, 
        не осознавав того, что он тем самым принуждает низшее сделаться революционным. Характерным 
        сном у моего пациента был следующий: ему снился военный отряд, намеревавшийся «целиком 
        задушить левое крыло». Сон показывает способ обращения моего пациента с собственный низшим 
        человеком. Это очевидно неправильный метод. Сновидение о «доме самососредоточения», напротив, 
        показывает религиозную установку как верный ответ на этот вопрос. Мандала предстает как 
        амплификация именно этого момента. Как мы видели, мандала исторически служила символом 
        философского выяснения природы Божества, демонстрацией его в видимой Форме с целью поклонения. 
        Целостность Небесного круга и земного квадрата, соединяющая четыре принципа или элемента 
        психических качеств, выражает полноту и единство. Таким образом, мандала имеет достоинство 
        «примиряющего символа». Так как примирение Бога и человека выражается символами Христа или 
        креста, мы могли бы ожидать, что божество займет центр мандалы. Однако центр пуст. Трон 
        Божества не занят, несмотря на то, что при анализе мандалы мы пришли, в согласии с 
        историческими моделями, к тому, что круг есть символ Бога, а квадрат — Богини. Вместо «богини» 
        мы могли бы сказать также «земли» или «души». Но, вопреки историческим предубеждениям, мы 
        должны принять тот факт, что в мандале мы не находим и следа Божества (так же как в «доме 
        самососредоточения» место божественных образов было занято четверицей). Мы находим механизм 
        вместо Бога. Думаю, у нас нет права подменять столь важный факт предвзятой идеей. Сон или 
        видение были такими, какими должны были быть. Это не что-то другое в переодетом виде. Они 
        являются естественными продуктами, без какого бы то ни было скрытого мотива. Я видел сотни и 
        сотни мандал у пациентов, которые не попадали под какое-нибудь внешнее влияние. В подавляющем 
        большинстве случаев я сталкивался с тем же фактом: божество не занимает центрального места. 
        Как правило, центру придавалось особое значение, но там находится совсем другой символ. Это 
        звезда, солнце, цветок, равносторонний крест, драгоценный камень, наполненная водой или вином 
        чаша, свивающаяся змея, человек, но никогда не Бог.
        
Когда мы видим торжествующего Христа в розе средневековой церкви, мы правильно полагаем, 
        что это центральный символ христианского культа. Мы полагаем также, что всякая укорененная в
        истории народа религия является равным образом выражением его психологии, подобно формам 
        правления, им выработанным. Если применить тот же метод рассуждения к современным мандалам, 
        предстающим в снах и видениях, либо произведенным в состоянии «активного воображения», мы 
        придем к выводу, что мандалы суть экспрессии определенной установки, которую нельзя не 
        назвать «религиозной». Религия — это отношение к высшим и сильнейшим по воздействию ценностям,
        будь они позитивными или негативными. Отношение к ним может быть как произвольным, так и 
        непроизвольным, т.е. вы можете сознательно принять ту ценность, которой вы уже одержимы 
        бессознательно. Наделенный в вашей системе наибольшей силой фактор — это и есть Бог, поскольку
        Богом всегда называется превосходящий все остальные психологический фактор. Стоит ему 
        перестать быть таковым, и он делается просто именем. Мертва его сущность, ушла его сила. 
        Почему античные боги потеряли свой престиж и воздействие на человеческие души? Потому что 
        олимпийские боги отслужили свое, и началось время новой истории: Бог стал человеком.
        
Чтобы сделать выводы из современных мандал, нам нужно спросить у видевших их людей, 
        поклоняются ли они звездам, солнцу, цветам и змеям? Они станут отрицать это и в то же самое
        время будут утверждать, что шары, звезды, кресты суть символы их собственного центра. Стоит 
        спросить их о том, что они понимают под центром, как они начинают заикаться и отсылают к 
        опыту — очень сходному с исповедью моего пациента, который нашел, что видение мировых часов
        произвело на него впечатление совершеннейшей гармонии. Другие признаются, что сходное видение 
        посещало их в момент сильнейшей боли или расстройства. Для иных это воспоминание о прекрасном
        сновидении или моменте, когда пришли к концу долгие и бесплодные заботы и воцарился мир. Если 
        суммировать все то, что люди говорят о своем опыте, его можно сформулировать примерно так: они
        возвращаются к самим себе, они могут принять самих себя, способны с собой примириться, а тем 
        самым и с враждебными обстоятельствами и событиями. Это очень похоже на то, что ранее 
        выражалось изречением: примирился с Господом, принес в жертву свою волю, подчинился воле 
        Господней. Современная мандала есть непроизвольная исповедь об особого рода умственном 
        состоянии. В мандале нет Божества, нет и подчинения или примирения с Божеством. Место 
        Божества, похоже, занято целостностью человека. Когда говорят о человеке, каждый имеет в 
        виду собственное Эго, т.е. свою личность, насколько она осознаваема; говоря о других, мы 
        предполагаем, что и у них имеется очень похожая личность. Так как современные исследования
        познакомили нас с тем фактом, что индивидуальное сознание основывается на беспредельно 
        протяженной психике и окружено ею, то нам нужно пересмотреть несколько старомодный 
        предрассудок, будто человек — это его сознание. Наивное предположение такого рода вызывает
        вопрос: чье сознание? Ваше или окружающих вас людей? Всегда трудно примирить ту картину,
        которую я рисую по собственному поводу, с той, что нарисована другими людьми.
        
Кто из нас прав? И кто является настоящим? Человек не сводится к тому, что он знает о себе
        самом или к тому, что знают другие. Остается нечто неизвестное, существование коего еще нужно
        доказать, а потому проблема идентичности становится еще более затруднительной. Собственно 
        говоря, невозможно определить протяженность и окончательный характер психического 
        существования. Когда мы говорим о человеке, то имеем в виду неопределимое целое, невыразимую 
        тотальность, которую можно обозначить только символически. Я выбрал для этой целостности,