1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 
    
Кто знает, например, хочет ли простить нас владыка земной — император? И однако люди тратят деньги, проплывают моря, подвергают себя опасностям от бурь и, чтобы избавиться от смерти, находятся под постоянной угрозой смерти, обращаются с мольбой к человеку, и все это делается без колебания, хотя исход просьбы остается сомнительным. Но ключи Церкви более надежны, нежели сердца царей. Что этими ключами разрешается на земле, то по обещанию будет разрешено и на небе (Мф. 16:19). И самое унижение пред Церковью Божией много почетнее: и труда меньше требуется, и, при отсутствии какой–либо опасности телесной смерти, устраняется опасность смерти вечной.
   
   
    
     
Беседа 12. О пользе покаяния. Часть 2
    
    
1. Голос кающегося познается в словах, которые повторяли мы за чтецом: Отврати лице Твое от грехов моих и изгладь все беззакония мои (Пс. 50:11). И хотя мы не хотели было говорить к любви вашей, однако, узнали отсюда, что по повелению Божию нужно говорить нам. Хотели было мы в настоящий день оставить вас без поучения, зная, сколь обильную пищу уже вы получили. Но так как с пользою потребляете вы, что предлагается вам, вы ежедневно голодаете. Пусть же поможет нам Господь Бог наш и в недостатке сил наших, и чтобы слышание слова нашего было полезно для вас. Знаем мы, что нужно идти навстречу вашим добрым и полезным желаниям. Итак, окажите поддержку нам вашим благоговением и вниманием: благоговением к Богу, вниманием к слову, чтобы сказать нам то, что полезным найдет Тот, Кто пасет вас чрез нас. Итак, голос покаяния слышится в этих словах: Отврати лице Твое от грехов моих и изгладь все беззакония мои, и мы свыше получили повеление говорить о покаянии. Не давали мы распоряжаться чтецу петь этот псалом. Но что Он (Господь) нашел полезным для слушания вашего, это и вложил в сердце отрока. Итак, говорим о пользе покаяния, тем более в виду наступающего великого дня (видимо, имеется в виду какой–то годовой праздник), когда и особенно прилично смирять дух и укрощать тело.
    
2. В Священном Писании имеется указание на три рода покаяния. Никто не должен приступать ко крещению во Христа, в котором очищаются все грехи, если прежде не раскается в прежней жизни. Никто не начинает новой жизни, не раскаявшись в старой. Однако, следует авторитетом Священного Писания подтвердить, должны ли приступающие ко крещению совершать покаяние. Когда ниспослан был апостолам ранее обещанный им Дух Святый, и Господь явил истину общения Своего, они, исполненные Духа Святого, начали, как вы знаете, говорить на разных языках — так что каждый из тех, которые были там, мог слышать речь свою. Устрашенные этим чудом, слышавшие спрашивали апостолов, что им делать. Тогда апостол Петр возвестил им, что нужно чтить Того, Кого распяли, и с верою принимать (biberent) пролитую кровь Его. Когда возвещено было им о Господе нашем Иисусе Христе и когда слушающие познали вину свою, они смутились, так что исполнилось на них сказанное некогда пророком: Возвратихся на страсть, егда унзе ми терн (Пс. 31:4). Почувствовали горечь скорби, когда стал колоть их терний воспоминания о грехе. Думали они, что ничего не сделали дурного, еще не был вонзен терн. Когда же говорил Петр, они, по слову Писания, умилились сердцем. И в том же самом псалме, где сказано: возвратихся на страсть, егда унзе ми терн, говорится затем: Но я открыл Тебе грех мой и не скрыл беззакония моего; я сказал: «Исповедаю Господу преступления мои», и Ты снял с меня вину греха моего (Пс. 31:5). Когда же, пронзенные этим тернием воспоминания, они сказали апостолам: Что нам делать?, Петр сказал им: Покайтесь, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов (Деян. 2:37–38). Итак, теперь, если только есть здесь желающие креститься (надеемся, что они тем внимательнее к слову нашему, чем ближе к прощению), к ним именно обращаемся мы с немногими словами, чтобы воздвигли мысли свои к надежде. Пусть возлюбят то, чем хотят быть, и возненавидят то, чем были. Пусть с благоговением воспримут имеющего родиться нового человека. Что бы ни мучило их в прошедшей жизни, что бы ни угнетало совесть — великое или малое, такое, что можно сказать и чего нельзя — пусть не сомневаются, что это будет отпущено, так чтобы не удержало во вред себе сомнение людское того, что готово простить божественное милосердие.
    
3. Пример этого всякий пусть припомнит в событиях из истории еврейского народа, потому что апостол говорит, что это были образы для нас (1 Кор. 10:6). О чем говорит он и что говорит? Не хочу оставить вас, братия, в неведении, что отцы наши все были под облаком… и все крестились в Моисея в облаке и в море; и все ели одну и ту же духовную пищу; и все пили одно и то же духовное питие, ибо пили из духовного последующего камня; камень же был Христос (1 Кор. 10:1–4). Что это были образцы наши, сказал тот, кому никто из верующих никогда не противоречил. И хотя многое перечисляет он, но одному лишь предмету указывает значение, когда говорит: Камень же был Христос. Указав лишь одно, он прочее оставил для нашего обследования. Но пусть изследователь не заблуждается, пусть не отступает от Христа и, утверждаясь на камне, пусть стоит твердо. Камень, — говорит апостол, — был Христос. Указал он, что то были образы для нас и все было сокровенно. Кто раскроет покровы образов? Кто обнажит? Кто осмелится проникнуть за них? Иногда в местах очень тенистых густая тень содействует усилению света. Камень, — говорит, — был Христос. Вот теперь, когда появился свет, и станем изследовать, что знаменует остальное, что значит море, облако и манна. Этого апостол не объяснил, а указал лишь, что означает камень. — Переход чрез море означает, братия, крещение. Но так как крещение или, иными словами — вода спасения — не может иметь силы, если не освящается именем Христа, Который пролил за нас кровь Свою, вода поэтому и знаменуется крестом Его, и самое море было красное. Значение манны с неба ясно указывается Самим Господом. Отцы ваши, — говорит Он, — ели манну в пустыне и умерли (Ин. 6:49).
    
Как бы могли они жить, когда образ мог лишь предуказывать жизнь, но не мог быть жизнью? Ели, — говорит, — манну и умерли, т. е. манна, которую вкушали они, не могла освободить их от смерти; значит, самая манна не была для них смертоносна, но она не могла освободить их от смерти. Освободить же от смерти имел Тот, Кто предуказывался манной. Манна падала с неба. Смотрите, кого она знаменовала: Я, — говорит Господь, — хлеб живый, сшедший с небес (Ин. 6:51). Принимайте слова Господа со всем вниманием и добрым намерением, чтобы успешно могли вы читать их и слышать. Ели, — говорит апостол, — одну и ту же духовную пищу. Что значат слова одну и ту же, как не то, что отцы наши ели ту же самую пищу, что и мы? Чувствую, что несколько трудновато для изложения и изъяснения то, о чем я решился говорить. Но буду уповать на доброжелательство ваше. Оно пусть испросит мне помощь от Господа. Ели, — говорит, — одну и ту же духовную пищу. Не довольно было сказать: ели духовную пищу, а прибавляет одну и ту же. Эти слова: одну и ту же — не иначе можно объяснить, как ту же пищу, какую вкушаем и мы. Что же, скажет кто–нибудь, неужели эта манна была той же самой пищей, что и теперь я вкушаю? Но ничего ныне нет такого, что было тогда, и самый соблазн креста прекратился уже. Следовательно, слово ту же нужно понимать так, как разъяснено это далее, т. е. ту же духовную пищу. Ведь, те, кто вкушал эту манну, думая удовлетворить лишь своей телесной потребности, напитать свое чрево, а не ум, ничего особенного не вкушали. Пища была достаточной по их потребности. Но одних Бог питал, а другим нечто и предвозвещал. Первые вкушали лишь пищу телесную, а не пищу духовную. Кого же называет апостол отцами нашими, вкушавшими одну и ту же духовную пищу? Кого, братия, если не тех, которые были истинно нашими отцами, или, лучше сказать, которые всегда остаются нашими отцами? Все они живы. Правда, Господь говорит неверующим иудеям: Отцы ваши ели манну в пустыне и умерли. Но кого здесь следует разуметь под словом отцы ваши, если не тех, коим вы (т. е. иудеи, к которым обращается Господь) подражаете своим неверием, и по путям коих ходите вследствие своего неверия и противления Богу? В этом смысле Он говорит также некоторым из них: Ваш отец диавол (Ин. 8:44). Ведь никого из людей не создал диавол своею властью и не произвел посредством рождения, и, однако, он называется отцом нечестивых не по праву рождения, но по причине подражания ему. Наоборот, о добрых говорится: Вы — семя Авраамово (Гал. 3:29). Хотя речь обращена здесь к язычникам, которые происходили не из рода Авраамова, однако, они были названы детьми Авраама не по рождению, но по подражанию. Удаляется и отчуждается от самонадеянных иудеев отец Авраам. Если бы вы были дети Авраама, — говорит им Господь, — то дела Авраамовы делали бы (Ин. 8:39). Как дурные деревья, они, вследствие своего превозношения происхождением от Авраама, с корнем вырываются, дети же Аврааму могут быть созданы по обетованию даже из камня. Итак, как в том месте, где говорится: Отцы ваши ели манну в пустыне и умерли, разумеются те, которые не понимали, что ели, и вследствие этого непонимания принимали лишь пищу телесную, так здесь апостол называет отцами нашими не отцов неверующих, не отцов нечестивых, вкушавших и умерших, но наших отцов, отцов верующих, которые вкушали пищу духовную и, следовательно, ту же самую пищу. Отцы наши, — говорит он, — ели одну и ту же духовную пищу; и все пили одно и то же духовное питие. Были там и такие, которые понимали, что вкушали. Были и такие, которые Христа более чувствовали в сердце, нежели манну во рту. Из числа таких был прежде всего Моисей, раб Бога, верный во всем доме Его (Евр. 3:2), знающий, что раздавать, и что предлагать нужно было тогда сокровенное в настоящем и ясное в будущем. Итак, скажу кратко: кто в манне уразумевал Христа, тот вкушал ту же, что и мы, духовную пищу. Кто же от пищи искал одного лишь телесного насыщения, тот вкушал, как отец неверующих, и умер. То же нужно сказать и о питье. Камень был Христос. Одно и то же питие пили они, что и мы, но духовное, если руководились верою, а не чувственностью только возбуждались. Камень же был Христос. Не иной Христос тогда, а другой теперь. Один был камень, источивший воду (Исх. 17:6), другой, который положил себе Иаков под голову (Быт. 28:11), один агнец, которого закалали для вкушения пасхи, другой агнец, запутавшийся в кустах, коего должен был принести в жертву Авраам, когда, по повелению Божию, пожалел сына своего, коего хотел было принести в жертву (Быт. 22:13). Один агнец и другой агнец, один камень и другой камень, но Христос один и тот же. Поэтому одну и ту же пищу ели отцы наши, одно и то же питие пили. Для того чтобы истекла вода из камня, он получил удар от дерева (Исх. 17:5–6). Почему от дерева, а не от железа, если не потому, что Христос распят был на кресте, чтобы приобщить нас Своей благодати? Итак, одну и ту же пищу вкушают и одно и то же питие, но лишь разумевающие, верующие. Не разумевающим же остается одна только манна, одна только вода, т. е. пища для голодающего телесно, питье для жаждущего. Но не такая пища и такое питье для верующего, для него та же пища, что и теперь. Тогда Христос имел придти — теперь Он пришел. Имеющий придти и пришедший — разные слова, но тот же Христос…
    
4. Далее сказать я хочу вам о сомнении раба Божия Моисея. И это у древних святых также служило образом. Усомнился относительно воды Моисей; когда ударил жезлом по скале, чтобы из нее истекла вода, заколебался. Читая о его колебании, иной, пожалуй, не остановится на этом месте, не постарается вникнуть в него, не захочет и спросить об этом. Господу Богу, однако, не угодно было такое колебание, и Он не только обличил за это Моисея, но и наказал его. Именно вследствие этого сомнения сказано было Моисею (и Аарону): Не введете вы народа сего в землю, которую Я даю ему (Чис. 20:12), и еще: Умри на горе, на которую ты взойдешь (Втор. 32:50). Здесь Бог является, как видите, разгневанным. Но неужели на Моисея, братия мои? Неужели весь труд его, все его безпокойство за народ, вся любовь его, когда он говорил: Прости им грех их; а если нет, то изгладь и меня из книги Твоей (Исх. 32:32), — все это осуждено за одно случайное, неожиданное колебание? И что же значат слова, коими закончил чтец апостольское чтение, что любовь никогда не перестает (1 Кор. 13:8)?
    
Хотя я уже наметил было для разрешения другое, усердие ваше побудило меня, однако, поставить нечто, чего, может быть, вы не ожидали. Разсмотрим же и, насколько возможно, постараемся уразуметь тайну. Вот, гневается Бог, говорит, что он (Моисей) не введет народа в обещанную землю; повелевает, чтобы он взошел на гору и умер. И в то же время многое поручает сделать тому же Моисею: указывает, что сделать, как распределить народ, чтобы не оставлять его и там и сям — кое–как. Никогда Он не поручил бы этого осужденному. Обратите внимание еще и на другое, более удивительное. Так как сказано было Моисею, что он не введет народа в обещанную землю (что угодно было Господу ради некоторой тайны и в целях назидания), избирается на его место другой — Иисус Навин, именовавшийся Осией (Чис. 13:17). И так как ему Моисей поручил ввести народ в землю, он переменил имя Осия и назвал его Иисусом, чтобы не чрез Моисея, но чрез Иисуса, т. е. не через закон, а чрез благодать народ Божий вступил в землю обетования. И как Иисус тот был не истинным, но служил образом, так и та земля обетования была не истинной, но являлась образом истинной. Для того народа она была временной, земля же, обещанная нам, будет вечной. Во временных образах обещалось и предуказывалось вечное. Итак, тот Иисус не был истинным Иисусом, и та земля не была истинной, но служила прообразом; так и манна не была истинной, небесной пищей, но служила прообразом, так и камень не был истинно Христом, а только прообразом, так и все прочее. Что же нужно думать о сомнении Моисея? Нет ли для разумеющего и тут какого–нибудь образа? Не подвигнет ли и не побудит ли это дух наш к изследованию? Вижу, что и после того сомнения, и после гнева и угроз смерти, после отнятия права ввести народ в землю обетования, Бог многое открывает Моисею, как другу, как и ранее открывал. Самому Иисусу Навину Моисей ставится в пример послушания, и в том увещевает его Господь, чтобы он служил Ему также, как Моисей служил, обещая быть с ним, как с Моисеем. Ясно, возлюбленные, что Господь Сам вразумляет нас, чтобы не упрекали мы напрасно Моисея, но старались уразуметь его сомнение. Образом был камень, образом служил жезл, коим ударил Моисей по нему, образом служила вода истекшая, образом же явился и Моисей, сомневающийся. Усомнился он в то время, когда ударил. Тогда явилось сомнение у Моисея, когда дерево приблизилось к скале. Вот уже догадливые предупреждают нас, но пусть однако терпеливо подождут они ради других, медлительных. Усомнился Моисей, когда дерево приблизилось к скале, поколебались и ученики, когда увидели Господа распятого. Образом их и был именно Моисей, образом Петра, трижды отрекшегося. Почему Петр усомнился? Потому что дерево приблизилось к камню. Когда род смерти Своей, т. е. крест Свой, предуказал Господь, Петр в ужасе воскликнул: Господи! Да не будет этого с Тобою! (Мф. 16:22). Стал сомневаться он, когда увидел, что скале угрожает жезл. Ведь ученики Господа теряли в таком случае надежды, которые возлагали они на Господа. Надежды эти как бы отняты были у них, когда они увидели Его распятого, когда скорбели о Нем, умершем. Вот, встречает их Господь, после воскресения, печально беседующих между собою о всем случившемся; но удерживает глаза их, так что они не узнали Его; не удаляясь от верующих, но отстраняя на некоторое время колеблющихся, Он, как незнакомец, присоединился к разговору их и спросил, о чем они беседуют. Дивились ученики, что один Он не знает, что случилось с Тем, Кто спрашивал их: Неужели Ты один из пришедших в Иерусалим, не знаешь о происшедшем в нем? И вспомянули, что было с Иисусом. Тотчас стали излагать, они сущность скорби своей и показывать, не зная того сами, рану свою врачу. А мы, — говорят они, — надеялись было, что Он есть Тот, Который должен избавить Израиля (Лк. 24:13–21). Так явилось сомнение вследствие того, что дерево соединилось с камнем и, таким образом, исполнился прообраз Моисея.
    
5. Теперь разсмотрим слова: Умри на горе, на которую ты взойдешь. В телесной смерти Моисея предуказывается конец всякого сомнения, но на горе. О дивное таинство! Однако, выяснение и раскрытие этого насколько приятнее самого таинства! Около скалы родилось сомнение, на горе оно умерло. Когда Христос был унижен в страдании и, как камень, лежал перед взорами всех, естественно, последователи Его усомнились в Нем, потому что унижение то ничего великого не показывало. Естественно, унижение это сделалось камнем преткновения. В воскресении же Господь явился прославленным, великим, как бы горою. Итак, пусть сомнение, которое обнаружилось при скале, умрет на горе. Пусть познают ученики спасение свое, пусть воззовут надежду свою. Обрати внимание, как умирает сомнение это, посмотри, как умирает Моисей на горе. Пусть не входит он в обетованную землю, не хотим, чтобы там было сомнение, пусть умрет оно. Пусть покажет нам Христос смерть этого сомнения. Испугался Петр и трижды отрекся, потому что Христос был как бы камнем. Но воскрес Он и стал как бы горою, утвердил Петра, и сомнение окончилось. Каким образом прекратилось сомнение? Симон Ионин! Любишь ли ты Меня? (Ин. 21:15). Сердцеведец спрашивает и хочет услышать, что Его любят. И не довольно одного раза. Спрашивает и выслушивает опечалившегося Петра. Удивляется Петр, что испытывает его Всеведущий, и что столько раз спрашивает, когда достаточно было бы одного ответа даже и для того, кто не может знать. Но Господь как бы говорит ему: Я жду, пока не исполнится законное число: трижды пусть исповедуется в любви тот, кто трижды отрекся из–за боязни. Вот, вопросив столько раз Петра, Господь тем самым и положил конец сомнению на горе.
    
6. Но зачем, возлюбленные, нам нужно раскрывать все это? Ведь, не для обмана, но для пользы нашей сокрыто было оно. И не с таким любопытством приступали бы мы к чтению Писания, если бы оно всегда было ясно. Однако, пусть обратятся назад несколько те, которые имеют намерение приступить к крещению, к коим я обращался с речью в начале беседы. Море Красное — это крещение, коим крестился перешедший через него народ. Переход был крещением, но в облаке. Пока облаком прикрывалось то, что предвозвещалось; пока сокровенным было то, что обещалось. Только теперь сокрылось облако, и обнаружившаяся истина стала ясной, потому что снят уже покров, через который беседовал Моисей. Покров этот (завеса) был и в храме, чтобы сокровенное храма оставалось недоступным для зрения. Но в момент смерти Господа завеса разорвалась, чтобы стало ясным дотоле сокрытое. Итак, приходи ко крещению. Безтрепетно вступай в путь чрез море Чермное. Не бойся прежних грехов, как бы преследующих египтян. Давили тебя грехи твои тяжелым бременем рабства, но в Египте, в любви этого века, в странствовании далеком заставляли тебя там гнаться за земными интересами, делать как бы кирпичи, и совершал ты дела постыдные. Давят тебя грехи — приходи спокойно ко крещению. До воды может преследовать тебя враг, а потом умрет. Бойся чего бы то ни было из прошедшей жизни. Знай, что нечто останется от твоих грехов, если останется что–либо из египетского. Слышу голос безпечного: Я, — говорит, — о прежних грехах не безпокоюсь. Не сомневаюсь, что все мне отпустится в святой воде по благопопечительности Церкви. Но боюсь будущих грехов. Итак, неужели нравится тебе оставаться в земле Египетской? Бегай от врага, который тебя стеснил и поработил. Что помышляешь о врагах в будущем? Что ты уже сделал, это остается, хотя бы ты и не хотел того, а о чем думаешь, того, если захочешь, не будет. Но опасен дальнейший путь, и когда я перейду Чермное море, еще не буду в обетованной земле: ведь народ тот еще веден был через большую пустыню. Однако, старайся избавиться от рабства египетского. И неужели, думаешь ты, не будет помогать тебе в пути Тот, Кто извлек тебя из великого плена? Неужели не будет укрощать новых врагов твоих Тот, Кто избавил тебя от древнего врага? Только безтрепетно вступай на этот путь, безтрепетно иди и будь послушен. Не досаждай Тому Моисею, образ Коего в своем послушании носил этот (первый) Моисей. Справедливо, что нет недостатка во врагах. Как были враги, преследовавшие уходящих евреев, так были такие, которые задерживали их во время пути. Во всем, возлюбленные, они служили прообразом для нас. Но да не будет в тебе того, что огорчало Моисея. Не будь горькой водой, которой народ тот после перехода чрез Чермное море не мог пить. Были и там испытания. И теперь, когда случается подобное, когда люди ропщут, мы указываем им на Христа, указываем, что перенес Он за нас, как пролил кровь, и они утихают, как если бы мы бросили в воду кусок дерева. Несомненно, и ты будешь иметь на пути угрожающего тебе Амалика. Тогда молился Моисей, простирал свои руки. Как только опускал он свои руки, одолевал Амалик, а когда снова простирал, Амалик становился слабее. И твои руки пусть будут простерты. Пусть слабеет Амалик, искуситель и враг твой на этом пути. Будь бодр и трезв в молитвах и в добрых делах во имя Христово, потому что те простертые руки знаменовали крест Христов. На нем простирается апостол, когда говорит: Для меня мир распят, и я для мира (Гал. 6:14). Пусть же слабеет Амалик, пусть побеждается и не препятствует шествию народа Божия. Если опустишь руки от доброго дела, от креста Христова, возобладает Амалик. Однако, не будь самонадеян и не впадай в отчаяние. Чередование мужества и слабости в руках раба Божия Моисея, может быть, служило образом твоей переменчивости. Иногда в искушениях ты ослабеваешь, но еще не падаешь. Опускал немного руки Моисей, но не падал совсем. Когда я говорил: колеблется нога моя, — милость Твоя, Господи, поддерживала меня (Пс. 93:18). Итак, не бойся. Есть на пути тебе Помощник, Который явился избавителем в Египте. Не страшись, начинай путь, смотря вперед спокойно. Иногда Моисей опускал руки, иногда поднимал, однако, Амалик был побежден (Исх. 17:11, 13). Мог он возобновлять войну, но не мог одержать победы.
    
7. Перейдем теперь к беседе о другом роде покаяния. Три вида его в Священном Писании усмотрел я. Первый относится к вступающим в Церковь и желающим приступить ко крещению. О нем я сказал. Но есть еще другое покаяние — ежедневное. Чем же можем доказать мы необходимость этого ежедневного покаяния? Не другим чем, как той ежедневной молитвой, молиться которой научил нас Господь, и в которой, показывая, с какими словами следует нам обращаться к Богу, Он приводит, между прочим, следующие слова: И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим (Мф. 6:12). Какие же эти долги, братия? Так как нельзя понимать здесь других долгов, кроме грехов, то неужели опять просим, чтобы Господь отпустил нам грехи, отпущенные в крещении? Ведь мертв уже всякий преследовавший нас египтянин. И если ничего не осталось от преследовавших врагов, почему молимся мы, как не потому, что ослабевают руки наши против Амалика? Прости нам долги наши, как и мы прощаем… Указал Господь средство и вместе утвердил договор. Указывает молитву и отвечает молящемуся; знал Он, как делается на небе, и как можно просить о своих желаниях. Хочешь, чтобы были оставлены долги? Оставляй и сам. Что задумываешься послужить Богу, от Коего сам хочешь воспользоваться услугами? Однако, разве Христос ходит теперь по земле? Разве принимает Его теперь в дом свой радующийся Закхей (Лк. 19:6)? Разве приготовляет для Него гостеприимство и обед Марфа (Лк. 10:40)? Ни в чем таком теперь Он не нуждается, сидя одесную Отца. Но так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне (Мф. 25:40), — говорит Господь. Это есть именно то простирание рук, во время которого Амалик слабеет. Вот тратишься ты на бедного, когда даешь голодающему. Может и меньше будет у тебя того, из чего даешь, но в дому, а не на небе. Однако, и здесь, на земле, восполнит недостающее у тебя Тот, повеление Коего ты исполнил. Об этом апостол говорит: Дающий же семя сеющему и хлеб в пищу подаст обилие посеянному вами (2 Кор. 9:10). Работником Божиим являешься ты, когда даешь нуждающемуся; зимою сеешь, чтобы пожать потом летом. Итак, что боишься, маловерный, того, что в этом великом дому столь Великий Домовладыка не прокормит делателя Своего? Будет и здесь у тебя все, сколько нужно тебе. Даст Бог все потребное для удовлетворения необходимой нужды твоей, но не для удовлетворения страстей. Работай же без смущения, простирай руки, и пусть ослабевает Амалик. Правда, в том случае, когда даешь что–нибудь, уменьшается, как я сказал уже, имение твое: не видишь уже в доме твоем, что дал ты, пока снова того не подаст Господь. Но скажи мне, что теряешь ты, когда прощаешь от сердца? Когда прощаешь тому, кто согрешает против тебя, что уменьшается в твоем сердце? Прощаешь ты, но ничего не теряешь. Напротив, некоторая как бы волна любви была в твоем сердце, протекала там. Имея же ненависть к брату твоему, ты заткнул источник ее. Не только ничего не теряешь ты, когда прощаешь, но еще обильнее орошаешься. Любовь не страдает от этого (non angustatur). Сам ты полагаешь там для себя камень преткновения и себе самому досаждаешь. «Я, — говоришь, — постою за себя, отмщу, я покажу ему, я сделаю то–то»; волнуешься, страдаешь ты, коему следовало бы прощать и быть спокойным, спокойно жить, спокойно молиться. Итак, как же будешь поступать ты? Вот, будешь ты молиться. Не стану спрашивать, когда, — сегодня станешь молиться. Или не будешь молиться?! Исполнен ты гнева и ненависти, грозишь наказанием, не прощаешь от сердца. Но вот молишься ты, вот наступает час молитвы, начинаешь ты слушать или говорить слова те. Когда будут сказаны или услышаны первые слова, дойдешь и до последующих. Потому что, куда же более идти? Или хочешь бежать от Христа, только бы не прощать врагу? Но если не захочешь говорить этих слов молитвы: И прости нам долги наши, потому что не можешь сказать: Как и мы прощаем должникам нашим, чтобы не получить тебе в ответ: «Поступаю с тобой, как и ты поступаешь», — итак, если пропустишь эти слова и будешь продолжать: И не введи нас во искушение, тут–то и поймает тебя кредитор твой, коего избегал ты, подобно тому должнику, который, встретив на улице человека, коему должен, оставляет дорогу, которой шел, лишь бы не видеть лица своего заимодавца. Это же думаешь ты сделать и в данном случае, стараясь опустить слова: И прости, как и мы прощаем, не желая говорить их, избегая лица своего заимодавца. Но кого избегаешь ты и кто ты, избегающий? Куда пойдешь ты, и где то место, где бы Его не было? Скажи: Куда пойду от Духа Твоего и от лица Твоего куда убегу? Взойду ли на небо — Ты там; сойду ли в преисподнюю — и там Ты. Куда бы лучше должнику убежать от Христа, как не сойти в преисподнюю? Но и там Он. Что, наконец, сделаешь, если не то, что следует далее: Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря (Пс. 138:7–9), т. е. буду в уповании своем помышлять о кончине века, буду жить в заповедях твоих и поднимусь на двух крыльях любви. Возьми эти два крыла любви. Возлюби ближнего твоего, как самого себя, и не имей ненависти, вследствие которой хочешь бежать от своего заимодавца (creditorem).
    
8. Остается еще третий род покаяния, о чем нужно нам хоть кратко поговорить, чтобы, при помощи Божией, исполнить предположенное и обещанное. Есть покаяние более тяжкое, более глубокое, которому подвергаются особые грешники, удаляемые от таинства алтаря, чтобы недостойным получением таин не принимать их в осуждение себе. Покаяние это тяжелое. Тяжела рана. Может быть, совершено прелюбодеяние, может быть, убийство, может быть, какое–либо святотатство — тяжкое дело, тяжелая рана — гибельная, смертоносная. Но всемогущ Врач. После измышления проступка, после соуслаждения им и согласия на него, после его исполнения грешник уже смердит, как четверодневный Лазарь. Однако же Господь не оставил его, но воскликнул: Лазарь! Иди вон! Уступила голосу милосердия пещерная мгла, уступила смерть жизни, уступило низшее высшему. Пробужденный Лазарь вышел из гроба, но был связан, как люди в сознании греха своего совершающие покаяние. Уже пробудились они от смерти; не сознавали бы они грехов своих, если бы не пробудились. Сознать грех — вот что значит выйти из пещеры, из мрака. Но что же, однако, говорит Господь Церкви Своей. Что, — говорит, — разрешите на земле, то будет разрешено на небе (Мф. 18:18). Итак, когда Лазарь вышел вон, Господь исполнил здесь дело милосердия Своего, приводя в сознание погребенного уже и смердящего мертвеца; остальное уже относится к обязанности священноначалия церковного, именно — слова: Развяжите его, пусть идет (Ин. 11:39–44). Но, возлюбленные, избегайте необходимости прибегать к этой степени покаяния; всякий так пусть ведет себя, чтобы не падать так глубоко. Однако, если кому придется совершать такое покаяние, пусть не отчаивается. Иуду, предателя погубило не столько самое преступление, сколько отчаяние. Не был достоин он милосердия Божия, а потому и не пришло ему в мысль прибегнуть к милости Того, Кого предал, подобно тем, которые распяли Его, но отчаянием погубил себя, повис на веревке и удавился. Что сделал он с телом своим, это же случилось и с душою его. Духом называется ведь и дыхание этого воздуха. И как те, которые, сдавливая себе горло, умерщвляют себя, потому что невозможным становится для них дыхание воздухом, так же точно и отчаявшиеся в милости Божией, этим отчаянием внутренне убивают себя, так что окончательно прекращают общение с Духом Святым.
    
9. Но язычники обыкновенно упрекают христиан в покаянии, которое установлено Церковью; а также и против некоторых еретиков Церковь кафолическая вынуждена была подтверждать истину о покаянии. Потому что были такие среди христиан, которые говорили, что для некоторых грехов не может быть покаяния. Но они отлучены от Церкви и стали еретиками. Святая Церковь не утрачивает своего великодушия, как бы велики ни были грехи людей. Но за это обычно язычники упрекают нас, не разумея, что говорят, так как не знают Слова Божия, которое и язык младенцев делает красноречивым. Вы, — говорят они, — помогаете людям грешить, когда обещаете им прощение, если покаются. Оно (покаяние) будто бы развращает, а не назидает. К этой мысли сводят они все свои речи, болтая языком своим, и когда мы доказываем обратное, они, хотя и остаются побежденными, однако не соглашаются. Как побеждаются они, об этом кратко пусть выслушает любовь ваша, потому что милосердием Своим Господь все прекрасно устроил в Церкви Своей. Говорят, что мы даем простор греху, так как указываем убежище для него в покаянии. Но если бы закрыт был доступ к покаянию, разве тогда грешник не стал бы умножать грехи свои, по мере своего отчаяния в том, что они будут прощены? Он сказал бы: «Вот согрешил я, сделал преступление, нет уже мне надежды на прощение; покаяние безполезно. Я буду осужден. Почему же не жить мне, как хочется? Так как там (в будущей жизни) я не встречу любви, по крайней мере, хоть здесь удовлетворю страсть свою. К чему мне воздерживаться? Там место закрыто для меня; что бы ни сделал я здесь, все равно напрасный труд. Потому что той жизни, которая обещается после этой, не будет для меня. Почему же не служить мне своим похотям, почему не исполнять и не насыщать их, почему не делать того, что, хотя и не дозволено, но зато приятно?» Но, может быть, кто–либо скажет ему: «Несчастный! ты будешь схвачен, обвинен, подвергнешься истязанию и мукам за преступления». Однако знают дурные люди, что отвечать и именно отвечают многие это. «Ведь грехи многих, дурно, преступно живущих, — говорят они, — остаются ненаказанными: можно также укрыться или откупиться, когда нельзя скрыться, и до самой старости таким образом проводить жизнь веселую, позорную, порочную, пагубную. Вот, — говорят они, — такой–то, проводивший порочную жизнь, не в старости ли умер?» Но разве не знаешь ты, указывающий на это, что потому тот грешник и преступник умер в старости, что Бог хотел на нем показать Свое долготерпение, ожидая его покаяния? Поэтому и апостол говорит: Или пренебрегаешь богатство долготерпения Божия, не разумея, что благость Божия ведет тебя к покаянию? Но, по упорству твоему и нераскаянному сердцу, ты сам себе собираешь гнев на день гнева и откровения праведного суда от Бога, Который воздаст каждому по делам его (Рим. 2:4–6). Нужно, чтобы боязнь этого суда Божия не выходила из мысли нашей, нужно, если ты не хочешь грешить, помнить о присутствии Божием не только в месте собрания, но и дома, не только дома, но и на ложе твоем, ночью на постели твоей, в сердце твоем. Итак, если отнимешь убежище покаяния, умножаются грехи вследствие отчаяния. Вот и безответны уже те, которые утверждают, что могут умножаться грехи по той причине, что христианская вера дает убежище для грешника в таинстве покаяния. Кроме того, неужели Бог не мог предусмотреть, что чрез надежду на прощение грехи будут умножаться? Но как позаботился Он о том, чтобы вследствие отчаяния они не увеличивались, так предусмотрел и обратное, т. е. чтобы грех не усиливался вследствие излишней надежды. Действительно, как может умножать грехи человек, отчаявшийся, так может делать это и тот, кто надеется на прощение. Последний может говорить себе: буду делать так, как хочу; милостив Бог — когда обращусь к Нему, Он простит мне. Но так уверенно говорить мог бы он в том лишь случае, если бы завтрашний день был известен ему. Но разве этому учит тебя Писание, когда говорит: Не медли обратиться к Господу и не откладывай со дня на день: ибо внезапно найдет гнев Господа, и ты погибнешь во время отмщения (Сир. 5:8–9)? Вот, в том и в другом случае позаботилось о нас Провидение: чтобы вследствие отчаяния мы не умножали грехов, дано нам убежище покаяния, а чтобы не делали того же вследствие излишней надежды, остается сокрытым для нас день нашей смерти.
   
   
    
     
Беседа 13. К новопросвещенным, в 8–й день после крещения
    
    
1. К слуху и мысленному взору всех, кои вверены попечению нашему, обращена эта речь вашего неспокойного пастыря. Но преимущественно она направляется теперь к вам, на колыбели коих отпечатлено еще недавнее младенчество духовного рождения, совершенного посредством таинств. Вас именно через апостола Петра слово Божие увещевает такими словами: Итак, отложив всякую злобу и всякое коварство, и лицемерие, и зависть, и всякое злословие, как новорожденные младенцы, возлюбите чистое словесное молоко, дабы от него возрасти вам во спасение; ибо вы вкусили, что благ Господь (1 Пет. 2:1–3). А что вы вкусили, тому свидетели мы. Мы послужили вам, дав вкусить вам столь сладкой пищи. Итак, твердо оберегайте образ святого младенчества. Отложите злобу, коварство, лицемерие, зависть и злословие. Невинность эту так должно соблюдать вам, чтобы при возрастании не потерять ее. Что есть злоба, если не желание вредить? Что коварство, как не то, когда мы знаем одно, а стараемся показать другое? Что есть лицемерие, как не обольщение ложною похвалою? Что такое зависть, как не ненависть к чужому счастью? Что такое злословие, как не язвительный скорее, нежели праведный, упрек? Злоба услаждается чужим злом. Зависть, кроме того, и мучится чужим благом. Коварство двоит сердце. Лицемерие двоит язык. Злословие оскорбляет честь другого. Чистота же святости вашей, так как она есть дочь любви, не радуется неправде, а сорадуется истине (1 Кор. 13:6). Проста она, как голубь, и мудра, как змей (Мф. 10:16), не вследствие стремления вредить, а по причине способности оберегаться от того, что наносит вред. К ней–то я и призываю вас, ибо таковых есть Царствие Небесное (Мф. 19:14), т. е. тех, которые смиренны и невинны, как младенцы. Не презирайте этого и не отвращайтесь. Такое младенчество свойственно великим. Гордость есть ложное величие пустых людей. Если она овладевает мыслию, то поднимая, вместе и низвергает, надмевая, делает суетным, делая напыщенным, доводит до унижения. Смиренный не может быть вредным, гордый не может быть невредным. О смирении же я говорю о таком, которое не превозносится при пользовании преходящими благами, но помышляет о некотором вечном благе, коего может достигнуть не своими силами, но при помощи благодати Божией. Оно не может желать зла кому бы то ни было, так как вследствие этого собственное благо его ни в каком случае не умножается. Гордость же постоянно рождает зависть. А где завистливый, не желающий зла тому, благом коего он мучится? Следовательно, зависть рождает злобу. Отсюда же происходит коварство и лицемерие, и злословие, и всякое зло, коего не хочешь ты терпеть от другого. Итак, когда соблюдено будет вами благочестивое смирение, которое в Писании приравнивается к невинному детству, тогда вы будете блаженны в безсмертии праведных, ибо таковых есть Царствие Небесное.
    
2. Далее, кто не горд по отношению к людям, тем более не должен быть высокомерен по отношению к Богу, потому что если не следует делать другому того, чего не хочешь сам терпеть от него, и если никто из людей не хочет выносить непослушания того, кто по закону подчинен ему, то насколько более нужно остерегаться, чтобы по отношению к Богу не явился кто–либо таким, каким не хочет он видеть по отношению к себе другого человека?
    
Обольщают поэтому себя те, которые думают что достаточно, если не делают они никому из людей того, чего не хотят сами себе, и если так растлевают себя роскошью, что хотят по отношению к Богу делать то, чего не хотят терпеть от других людей. Не желая, чтобы дом их разорялся кем бы то ни было, они, однако, сами в себе разоряют храм Божий, будучи глухи к словам апостола: Разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас? Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог; ибо храм Божий свят; а этот храм — вы (1 Кор. 3:16–17). Пусть же никто не обольщает себя. И зачем, стараясь сохранить свою невинность в отношении к другим, люди вредят себе, когда лишают себя присутствия Бога и наказываются Им? Вследствие этого случается также, что, падая и истощаясь среди пагубных удовольствий, они не только перестают быть храмом Божиим, но даже становятся развалинами, в которых обитают злые демоны, коим начинают покланяться и служить, и бывает для них, как сказано, последнее хуже первого (Лк. 11:26). Поэтому и вас, возрожденных от семени нетленного (1 Пет. 1:23), тот же апостол Петр, как в виду вышеуказанных вредных страстей, в силу коих люди делают другим то, что они не любят, также и в виду других постыдных и недозволенных наслаждений и скверных пороков, коими люди, хотя, по–видимому, и не вредят другим людям, не делая им того, чего не хотят себе, однако же Самому Владыке владык делают, чего не хотели бы терпеть от своих рабов, увещевает, говоря: Итак, как Христос пострадал за нас плотию, то и вы вооружитесь тою же мыслию; ибо страдающий плотию перестает грешить, чтобы остальное во плоти время жить уже не по человеческим похотям, но по воле Божией. Ибо довольно, что вы в прошедшее время жизни поступали по воле языческой, предаваясь нечистотам, похотям…, пьянству, излишеству… и нелепому идолослужению (1 Пет. 4:1–3). Довольно уже в прошедшее время вы служили нечистым, греховным делам, как бы игу египетскому. Уже море Красное, т. е. освященное кровью Христовой крещение сокрушило истинного фараона, уничтожило египтян. Не бойтесь прежних грехов, как бы преследующих сзади врагов. Помышляйте о другом — как бы пройти пустыню этой жизни и достигнуть земли обетованной, вышнего Иерусалима, страны живых, чтобы вследствие пренебрежения к Слову Божию, как бы вследствие отвращения к манне, не очерствели сердца ваши, эти как бы уста внутренние, чтобы, вспоминая о пище египетской, не роптали вы по поводу пищи небесной, чтобы не блудодействовали, как некоторые из тех блудодействовали, и не искушали Христа, как некоторые из них искушали. Когда вам, если вы будете тосковать по нечестивой вере языческой, встретится какая–либо горечь, подобно тем водам, коих не мог пить Израиль, подражайте терпению Христа, делайте их сладкими, как бы бросая туда древо креста. Если ужалит вас какое–либо жало змеиное, то и вы подобно евреям, взиравшим на поднятого змея, взирая на крест, как на знак смерти побежденной и пораженной в плоти Господа, исцеляйтесь тем же древом креста. Если враг амаликитянин вздумает заградить и затруднить путь вам, пусть побеждается постоянным простиранием рук ваших по подобию того же креста (ejusdem crucis indicio). Будьте истинными и настоящими христианами. Не подражайте тем, которые являются христианами только по имени. Опять говорю, и часто следует говорить это: Довольно, что вы в прошедшее время поступали но воле языческой. Удаляйтесь и бегайте от псов, возвращающихся на свою блевотину. Удаляйтесь и избегайте тех домов — выметенных и просторных, куда входят семь других нечистых духов, так что последнее для человека бывает хуже первого. Имейте обитателем в себе своего Очистителя. Умоляем вас, чтобы благодать Божия не тщетно была принята вами (2 Кор. 6:1). Довольно, что вы в прошедшее время жизни поступали по воле языческой (1 Пет. 4:3). Слушайтесь и следующего наставления апостола Павла: Говорю по разсуждению человеческому, ради немощи плоти вашей. Как предавали вы члены ваши в рабы нечистоте и беззаконию на дела беззаконные, так и ныне представьте члены ваши в рабы праведности на дела святые (Рим. 6:19).
   
   
    
     
Беседа 14. К воздерживающимся от брачной жизни (ad continentes)
    
    
1. Когда читалось Евангелие, вы слышали слова Господа что верующий в Него, верует в Того, Кто послал Его (Ин. 12:44). Истинная вера научает нас, что к нам послан Спаситель мира, и что Сам Христос предуказывает Христа, т. е. тело Свое, распространенное по всему миру. На небе был Он, а свирепствовавшему на земле гонителю говорил: Что ты гонишь Меня? (Деян. 9:4)? Так Господь сказал здесь о себе и указал, что Он — в нас. Как Он здесь пребывает в нас, так и мы там пребываем в Нем. Так действует союз любви. Тот, Кто есть глава наша, Он же есть и Спаситель тела Своего. Итак, Христос предуказывает Христа, предуказывает Глава тело Свое и защищает его. Потому и ненавидит нас мир, как это слышали мы от Самого Господа (Ин. 15:18–21). Не апостолам только немногим говорит Он это, что мир возненавидит их, и что они должны радоваться, когда люди будут поносить их и всячески неправедно злословить, потому что за то велика будет их награда на небесах (Мф. 5:11–12). Не им только одним Господь сказал это, но сказал всему телу Своему, сказал всем членам Своим. И кто хочет состоять в теле Его и быть членом Его, пусть не дивится, если мир ненавидит Его.
    
2. Участие в теле Христовом многие имеют; но не все, которые принимают участие в этом теле, будут иметь и место, обещанное членам Его. Почти все признают тайну тела Его, потому что все на пажитях Его вместе питаются, но придет Тот, Который разделит нас, и одних поставит по правую сторону, других по левую. И скажут стоящие на той и на другой стороне: Господи! Когда мы Тебя видели… и послужили Тебе? или: Когда мы Тебя видели… и не послужили Тебе? Та и другая сторона будет говорить. Однако, одной Он лишь скажет: Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира, а другой: Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его (Мф. 25:31–41). Итак, возлюбленные, по доброй совести считающие себя членами Христовыми, не тех только одних мы должны считать врагами своими, которые являются чужими по отношению к нам. Гораздо хуже те, которые, по–видимому, среди нас пребывают, однако же чужды нам. Любят они мир и потому злы. И в нас хотят видеть то, что сами любят, и когда мы, пользуясь благополучием этого мира, вздыхаем, они завидуют нам. Там нас считают счастливыми, где мы сами себя видим в опасности. Внутреннего же счастья нашего они не разумеют, потому что не испытали его. Не знают, что если в чем мир благоприятствует нам, это скорее является опасностью для нас, нежели счастием, так как не познали они других радостей.
    
3. Итак, видя нас собравшимися ныне в большом количестве, я обращаюсь с наставлением к любви вашей, к тем именно, которые дали высокий обет, т. е. в самом теле Христа занимают по дару Его, а не по своим заслугам высшее место, – имея совесть (conscientiam), данную от Бога. У злых и завистливых из нас совесть эта навлекает на себя подозрение. Потому, однако, уязвляется она, что испытывается. И если в подвиге воздержания мы будем искать похвалы от людей, мы ослабеваем под тяжестью их упреков. Хотя ты чист перед Богом, но вот мир считает тебя, может быть, нечистым, уязвляет и упрекает тебя и охотно останавливается на твоих недостатках. Для зложелательной души как бы приятно бывает, когда подозревается в другом что–либо наихудшее. И если ты только ради похвал человеческих захотел принять подвиг воздержания и если ослабеваешь в своем подвиге из–за упреков людей, то губишь все, в чем ранее обещался. Если же ты научился говорить вместе с апостолом: Похвала наша сия есть свидетельство совести нашей (2 Кор. 1:12), то не только ради упреков не уменьшается твоя награда, а напротив, делается она еще больше. Однако, молись за того, кто хулит тебя, чтобы из–за награды твоей не погиб он. Этим испытываемся мы, возлюбленные, потому что, если бы не было у нас врагов, мы не имели бы, за кого молиться по заповеди Господа, говорящего: Любите врагов ваших, и молитесь за обижающих вас и гонящих вас (Мф. 5:44). Откуда узнаем мы и чем докажем, способны ли на что–нибудь, если не тем, когда не помним никакого врага, никакого хулителя, никакого обидчика. Видите, что и злые необходимы для добрых. В этом мире мы как в печи, где очищается золото. Если ты не золото, вместе сгораешь. Если золото, враг твой — мякина. Если и ты мякина, вместе обратитесь вы в пепел.
    
4. Однако же то знайте прежде всего, возлюбленные, что в теле Христовом существуют не одни только превосходнейшие члены. Есть достойная похвалы брачная жизнь, и она имеет в теле Христовом свое место, как и в нашем теле имеют место не одни только те члены, которые помещены вверху; так, например, части лица занимают высшую часть тела, но если бы не было ног, как бы высоко иная часть ни находилась, она лежала бы на земле. Поэтому и апостол говорит: И которые члены нам кажутся менее благородными в теле, о тех более прилагаем попечения… Бог соразмерил тело… дабы не было разделения в теле (1 Кор. 12:23–25). Знаем мы членов Христовых, которые проводят брачную жизнь, хотя и члены Христовы, хотя веруют во Христа, ожидают жизни будущего века и знают, почему носят знак Христов, знаем, что они не лишают вас чести и считают вас лучшими себя. Но как вас почитают они, так и вы взаимно должны оказывать им уважение. И если вы святы, бойтесь, чтобы не погубить святости. Через что? Через гордость. Как погибает чистота чистого, если он делается прелюбодеем, так же погибает она, если он делается гордым. Решаюсь утверждать даже, что проводя брачную жизнь, если имеют смирение, лучше гордых девственников. Пусть любовь ваша поразмыслит о том, что я говорю. Подумайте о диаволе. Разве на суде Божием поставлен будет ему в упрек блуд или невоздержание? Ничего подобного не делает он, потому что не имеет плоти. Одна только гордость и зависть посылает его в огонь вечный.
    
5. Но если к рабу Божию подползает гордость, тотчас же является там и зависть. Не может гордый не быть завистливым. Зависть — дочь гордости. Мать эта не знает безплодия. Как только явится она, тотчас и рождает. И чтобы ее не было у вас, помните, что во время гонения не только дева Агния была удостоена венца мученического, но и Христина, которая была замужем. Может быть, и это несомненно, некоторые из воздерживающихся в то время пали, и многие из состоявших в браке боролись и победили. Поэтому не напрасно говорит апостол всем членам Христовым: Почитайте один другого высшим себя и В почтительности друг друга предупреждайте (Флп. 2:3; Рим. 12:10). Если будете помышлять об этом, не будете и самомнительны. Больше думать следует о том, чего недостает вам, а не о том, что есть у вас; что имеешь, бойся, чтобы не потерять. Чего не имеешь, проси, чтобы иметь. Нужно помнить о том, как ты мал, а не о том, как ты велик. Если думаешь, насколько превзошел ты другого, бойся надменности. Когда думаешь о том, чего недостает тебе, ты скорбишь. А когда скорбишь, исправляешься, делаешься смиренным; тогда будешь спокойнее, будешь дальше от опасности, не возгордишься.
    
6. И о, если бы все могли думать об одной лишь любви. Она только все побеждает, без нее ничто не имеет значения, и где бы она не была, все она привлекает к себе. Она не завидует. Почему? Потому что не превозносится (1 Кор. 13:4). Первый между всеми пороками есть гордость, как уже выше говорил я о том, а затем — зависть. Не завидует человек, если нет у него стремления превосходить всех (nisi amor excellentiae). Это стремление называется гордостью. Итак, хотя первой по порядку является гордость и затем зависть, апостол в похвалах любви не захотел сказать однако сначала: Не превозносится. Почему это? Потому что, когда сказал он: Не завидует, заставил тебя как бы искать причину, почему не завидует, и потому прибавил: Не превозносится. Следовательно, если потому не завидует, что не превозносится, то если бы превозносилась, завидовала бы. В этом возрастайте, в этом пусть укрепляется дух ваш, чтобы не превозноситься. Надмевает нас, как говорит апостол, знание (1 Кор. 8:1). Итак, что же? Неужели вы должны избегать знания, и лучше избрать себе незнание, нежели надмеваться? Но к чему же говорим мы вам это, если незнание лучше знания? К чему разсуждаем с вами? Зачем обсуждаем это? Зачем увещеваем в том, что знаете, и сообщаем то, чего не знаете, если нужно бояться знания, чтобы оно не надмевало? Любите же знание, но выше его ставьте любовь. Знание, если оно одно только, надмевает. А так как любовь назидает (1 Кор. 8:1), она не позволяет знанию надмеватъся. Итак, где знание надмевает, там любовь не назидает; где же назидает, там знание твердо. Нет надменности там, где есть крепкий фундамент (non est ibib inflatio, ubi petra est fundamentum) для знания.
    
7. Сколь великим искушением является гордость, или превозношение, это видно из того, что даже столь великий апостол, как Павел, говорил, что ему дано жало в плоть, ангел сатаны, коим он удручался. Кто же удручается, глава того опускается и не возносится, потому что и там от знания была опасность гордости или превозношения. И чтобы я не превозносился чрезвычайностию откровений, — говорит апостол, — там нужно было опасаться превозношения, где была чрезвычайность откровений: И чтобы я не превозносился чрезвычайностью откровений, дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не превозносился. Трижды молил я Господа о том, чтобы удалил его от меня. Но Господь сказал мне: довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи (2 Кор. 12:7–9). Просит болящий, чтобы то, что предлагает ему врач для спасения, было отнято от него. Врач говорит: Нет, причиняет это тебе боль, но служит к оздоровлению. Ты говоришь: Удали то, что причиняет боль. Врач говорит: Не удаляю, потому что это возстановляет здоровье. Для чего ты пришел ко врачу? Не для того ли, чтоб излечиться и не терпеть муки? Так не внял Господь желанию Павла, потому что имел попечение о его спасении. Не велико еще дело, когда Господь внемлет нашему желанию. Не думайте, что великое есть нечто, если кто молится и удовлетворяется его молитва. Но будь внимателен к тому, о чем нужно молиться, и в чем хочешь быть услышанным. Не считайте за великое быть услышанными согласно своему желанию. За великое считайте, когда ваши молитвы исполняются для вашей же пользы. Иногда ведь и молитвы демонов удовлетворяются. Согласно просьбе своей, они получили, например, позволение войти в стадо свиней (Мф. 8:31–32). По воле своей услышан был диавол, и его просьба об испытании Иова не была отклонена для того, чтобы он (Иов) через это был прославлен, а диавол посрамлен (Иов. 1 и 2). По желанию своему израильтяне были услышаны и, когда еще пища была в устах их, вы знаете, что получили они (Чис. 11). Итак, не считайте за что–либо великое, когда желания ваши исполняются. Иногда Господь во гневе дает тебе, о чем ты просишь, а иногда, из милости к тебе, отклоняет твои просьбы. Когда вы просите у Господа то, что Он одобряет, что заповедует и что обещает в будущем веке, просите спокойно и настойчиво, насколько возможно, чтобы получить просимое: все такое, по милости Божией, подается нам не гневом Его, а милосердием. Когда же просите о временном, просите с мерою, просите осторожно. На Него положитесь, чтобы, если то полезно нам, дал, а если вредно — отказал в нашей просьбе. Что же полезно и что вредно — это знает врач, а не больной.
    
8. Итак, есть смиренные из воздерживающихся (от брачной жизни), есть и гордые. Пусть не надеются гордые на Царство Божие. Высоко место, куда ведет воздержание. Но всякий возвышающий сам себя унижен будет (Лк. 14:11). Что ищешь возвышения стремлением к высокому, чего можешь достигнуть только смирением? Если возвышаешь сам себя, Бог тебя низвергает. Если сам себя унижаешь, Бог возвышает тебя. Эта истина, открытая Богом; ничего нельзя здесь ни прибавить, ни убавить. Даже до того превозносятся нередко иные люди, посвящающие себя воздержанию, что не только перед какими бы то ни было другими людьми, даже перед родителями своими неблагодарны бывают и перед ними гордятся. Почему? Потому что они родили их, а сами (девственники) они презрели брак. Но откуда взялись бы эти неблагодарные, презревшие брак, если бы те их не родили? Конечно, лучше отца своего сын, отвергший брак. И лучше матери своей дочь, отказавшаяся от замужества. Но если гордый (сын или дочь), ни в каком случае не лучше. Если лучше, то, без сомнения, лишь при условии смирения. Если хочешь видеть себя лучшим, вопроси душу свою, нет ли там надменности. Где надменность, там пустота. Диавол же, где находит пустое место, старается обрести там жилище для себя.
    
9. Наконец, осмеливаюсь, братия мои, высказать даже, что для воздерживающихся, но гордых полезно бывает падение, чтобы унизиться в том самом, чем превозносятся. Потому что какая польза кому от воздержания, если господствует гордость? Презрел он то, от чего рождается человек, и стремится к тому, от чего пал диавол. Брак презрел ты — хорошо поступил. Нечто лучшее избрал, но не гордись. От брака человек родился, от гордости пали ангелы. Если в отдельности я буду взвешивать ваши блага, ты, презревший брак, лучше отца твоего, и ты, отказавшаяся от замужества, лучше матери твоей. Потому что лучше святость девственников, нежели целомудрие супружеское. Если только два эти блага сравниваются, то лучше одно, нежели другое — кто будет сомневаться в том? Но вот прибавляю другие два качества: смирение и гордость — из этих двух что лучше, скажите мне, смирение или гордость? Отвечаешь: смирение. Соединяй же его со святостью девства. А гордости пусть не будет не только в девстве твоем, но и у твоей матери. Если же ты будешь иметь гордость, а твоя мать — смирение, лучше будет тогда мать, нежели дочь. И опять сравниваю вас. Выше, когда сравнивал я в отдельности девство и брак, находил тебя лучшей. Теперь же не колеблюсь предпочесть смиренную жену горделивой деве. Почему не колеблюсь? Смотрите — почему. Хороша стыдливость супружеская, но лучше целомудрие девственное. Два блага сравнивал я: не зло и добро, но добро и другое добро, лучшее. Если же, далее, буду сравнивать два те качества: гордость и смирение, разве можно сказать: добро есть гордость и лучше его смирение? Но как говорим мы? Гордость — зло, а смирение — добро, гордость — великое зло, смирение же — великое добро. Если же, таким образом, одно из этих двух есть зло, а другое добро — вот присоединяется зло к большему твоему добру, и делается все злым. Присоединяется добро к меньшему добру твоей матери, и получается великое благо. Низшее место в Царстве Небесном будет иметь мать, состоящая замужем, нежели дочь, оставшаяся девой. Высшее место займет дочь — дева, низшее — мать, вышедшая замуж, однако, обе будут там, подобно тому, как блестящая звезда и тусклая звезда — обе остаются на небе. Но если мать твоя будет смиренна, а ты — горда, она, какое ни на есть, будет иметь место там, а ты — никакого. И где найдет другое место тот, кто не будет там (т. е. в Царстве Небесном), если не у того, который сам пал и стоящего низвергает? Оттуда пал сам диавол, откуда и стоящего человека низверг. Низверг он стоящего. Христос же, сошедши на землю, поднял лежащего. Но смотри, как поднял тебя Господь твой. Смирением поднял, смирил Себя, быв послушным даже до смерти (Флп. 2:8). Господь твой смирил себя, и ты ли будешь гордиться? Если глава смиренна, члену ли гордиться? Пусть не будет того. Кто любит гордость, тот не хочет участвовать в теле смиренной главы. А если не будет он в этом теле, пусть подумает, где будет. Я же не буду говорить о том, чтобы не показаться слишком застращивающим. Впрочем, о, если бы устрашить и воздействовать так, чтобы, если кто был таков или была такова, не оставались более такими! О, если бы слова эти я вливал в сердца ваши, а не разливал напрасно! Но будем во всем уповать на милость Божию, потому что Он (Господь) устрашает и вызывает печаль; вызывая печаль, Он же и утешает. А если кто не утешен, пусть позаботится о своем исправлении.
   
   
    
     
Беседа 15. О жизни и нравах своих клириков. Часть 1
    
    
1. Что намерен я сказать вам теперь — это и есть именно то, ради чего вчера я просил вас, чтобы вы сегодня собрались в большем количестве. С вами живем мы здесь и для вас живем. Намерение и желание наше то, чтобы с вами вместе быть нам у Христа без конца. Думаю, что все поведение наше перед глазами вашими, так что и мы имеем дерзновение, быть может, сказать то, что сказал апостол, хотя мы и далеко не равны ему: Подражайте мне, как я Христу (1 Кор. 4:16). Не хочу, чтобы кто–нибудь находил в нас повод к дурной жизни. Ибо мы стараемся о добром, — говорит тот же апостол, — не только пред Господом, но и пред людьми (2 Кор. 8:21). Что касается нас, то совесть наша спокойна. Что касается вас, то имя наше не должно быть запятнано, но должно иметь влияние среди вас. Помните же это и различайте. Одно дело совесть, и другое — слух (fama). Совесть для тебя, слух для ближнего твоего. Кто, полагаясь на свою совесть, не радеет о своем имени, тот жесток (crudelic), особенно будучи поставлен на таком месте, о котором апостол говорит в послании к ученику своему: Во всем показывай в себе образец добрых дел (Тит. 2:7).
    
2. Впрочем, не буду долго задерживать вас на этом, тем более, что я говорю сидя, а вы трудитесь стоя. Знаете вы все, или почти все, что, живя в этом доме, который называется домом епископа, мы, насколько возможно, подражаем тем святым, о которых повествует книга Деяний Св.Апостолов. Никто ничего из имения своего, — говорится там, — не называл своим, но все у них было общее (Деян. 4:32). Но, принимая во внимание, что некоторые из вас, быть может, недостаточно осведомлены о жизни нашей, чтобы знать это так, как я хотел бы, чтобы вы знали, скажу, каким образом явилось то, на что я кратко указал вам (dico, quid sit, quod breviter dixi). Я, коего видите вы теперь, по милости Божией, епископом вашим, молодым еще человеком, пришел в этот город, как многие из вас знают о том. Искал я, где бы устроить мне монастырь, в коем я мог бы жить вместе с моими братиями. Всякую надежду этого века я оставил, и чем мог бы быть, не захотел быть. Однако, не искал я и того, чем являюсь теперь. Хотел я лучше быть у порога в доме Божием, нежели жить в шатрах нечестия (Пс. 83:11). От тех, которые любят век настоящий, я отделился, но и с теми, которые предстоятельствуют в народе, я не равнял себя. Не желал я за трапезой Господа моего занимать высшего места, а хотел быть на месте низшем, последнем. Но благоугодно было Ему сказать мне: Взойди вверх. До того боялся я епископства, что, так как с некоторого времени стал распространяться слух обо мне между рабами Божиими, я старался не ходить туда, где знал, что нет епископа. Боялся я этого и, насколько мог, принимал меры, чтобы лучше спастись на месте низком, а не подвергаться опасности на месте высоком. Но, как сказал я, раб не должен противиться Господу своему. Пришел я в этот город для того, чтобы повидаться с другом, коего хотел приобрести для Господа, чтобы жил он с нами в монастыре, пришел спокойный, потому что здесь имелся епископ. Но будучи схвачен (apprehenus), я неожиданно сделался пресвитером и затем достиг сана епископа. Ничего с собой не принес я сюда. Пришел в эту церковь только с теми одеждами, коими одет был тогда. И так как я уже решился жить с братиями в монастыре, блаженной памяти старец Валерий дал мне тот сад, в котором устроен теперь монастырь. Начал я собирать к себе хорошо настроенных братьев (boni propositi fratres), одинаковых со мною, ничего не имеющих, как я ничего не имел, и подражающих мне, чтобы, как я небольшое имение свое продал и роздал нищим, так сделали и те, которые решились жить со мною, чтобы пользоваться всем общим и чтобы единственным великим и обильнейшим достоянием был для нас Сам Бог. Достиг я епископского сана. И тут увидел, что епископу необходимо оказывать постоянное гостеприимство всем приходящим и мимоидущим, чего если бы не стал делать епископ, прослыл бы немилостивым (inhumanus). И было бы неприлично, если бы обычая этого не было в монастыре, было бы непристойно. Потому я и пожелал иметь с собою в этом дому епископском общежитие (monasterium) для клириков.
    
Вот как живем мы. Никому в обществе нашем не позволяется иметь ничего собственного. Правда, может быть, некоторые имеют. Однако, никому не позволено. Если кто имеет, поступает вопреки дозволению. Я надеюсь на братий моих и, всегда имея доброе доверие к ним, не позволял себе производить обыска; даже — разспрашивать, по моему мнению, значило бы дурно мыслить о них. Знал я и знаю, что все, кто только ни живет со мной, знают закон жизни нашей.
    
3. Пришел к нам также и пресвитер Януарий, который, по–видимому, издержал все имение свое, раздав его, но в действительности не сделал этого. Осталось у него некоторое имущество, именно — серебро, которое, по его словам, принадлежало его дочери. Дочь его, по милости Божией, пребывает в монастыре женском и подает добрые надежды (et bonae spei est). Да управит ее Господь, чтобы оправдала она те надежды, какие мы возлагаем на нее, по милосердию Божию, а не по ее заслугам. И так как она была еще несовершеннолетней и не могла дать какого–либо употребления своим деньгам (хотя мы и видели подвиг ее служения, однако же, боялись увлечений возраста), сделано было так, чтобы серебро сохранялось как бы для девицы, чтобы, по достижении законных лет, она поступила с ним так, как прилично деве Христовой, как она нашла бы наилучшим. Пока ожидали этого, стал он (Януарий) приближаться к смерти и, клятвенно утверждая, что серебро это его, сделал завещание, как о ему принадлежащем имуществе. Завещание, говорю, сделал пресвитер и сообщник наш, пребывающий с нами, живущий от церкви, признавший общение в имуществе (communem vitam profitens), сделал завещание, назначил наследников. Какое огорчение обществу этому! О, плод, рожденный не от дерева, которое насадил Господь! «Но ведь он завещал церкви?!» — скажет кто–нибудь. Однако, не хочу я даров таких, не люблю плода горечи. Я искал его для Бога, он признал союз наш, говорил, что будет держать его, дорожить им, что он ничего не имеет и не сделает завещания. Разве мог он иметь что–нибудь? Не считал ли себя он союзником, как бы нищим Бога? Великая скорбь от этого мне, братия. Говорю любви вашей, что вследствие такого огорчения я решился не принимать оставленного наследства в церковь. Детям его пусть принадлежит то, что он оставил. Они пусть сделают из этого, что хотят. Кажется мне, что если я приму имущество это, то сделаюсь участником того дела, которое мне не нравится, и о котором я скорблю. Этого не хотел я скрыть от любви вашей. Дочь его живет в женском монастыре, а сын — в мужском. Обоих лишил он наследства: ту с похвалой, а этого с порицанием. Пред церковью же я ходатайствовал не выдавать им (детям Януария) оставленного имущества, пока не достигнут законного возраста. Церковь согласилась с этим. Затем он произвел тяжбу между детьми, разбор которой причиняет много труда мне (in qua laboro). Девица говорит: «Мое это; знаете, что так говорил всегда отец мой». Сын заявляет: «Пусть верят отцу моему, потому что, умирая, он не мог лгать». И какое зло представляет один только спор этот? Но если дети те достойны названия рабов Божиих, спор этот между ними мы скоро окончим. Выслушаю я их, как отец, и, может быть, даже лучше, чем отец их. Узнаю, если Господу будет угодно, где правда, при содействии немногих верующих братий из нашей среды, из среды этого народа, пользующихся, по милости Божией, уважением, выслушаю дело их и, как Господь даст, окончу.
    
4. Однако же, прошу вас, пусть никто не укоряет меня за то, что я не желаю, чтобы церковь принимала наследство его (Януария) прежде всего потому, что я не одобряю его поступка, а затем потому, что таков устав мой. Многие хвалят меня за то, что я говорю (dicturus sum), а другие порицают. Угодить тем и другим весьма трудно.
    
Вы только что слышали, когда читалось Евангелие, следующие слова: Мы играли вам на свирели, и вы не плясали; мы пели вам печальные песни, и вы не рыдали. Ибо пришел Иоанн, ни ест, ни пьет; и говорят: в нем бес. Пришел Сын Человеческий, ест и пьет; и говорят: вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям (Мф. 11:17–19). Что делать мне для тех, которые готовы упрекать меня и сердиться, если я буду принимать имущество людей, которые во гневе лишают наследства детей своих? И опять, что делать мне с теми, которым играю я на свирели, и они не хотят плясать? Которые говорят: «Вот почему никто ничего не дает для церкви Иппонской, вот почему не оставляют наследства ей те, которые умирают — потому, что епископ Августин по доброте (похваляя, они уязвляют, лаская губами, точат свой зуб) своей отдает все, ничего не принимает». Но я принимаю, принимаю добрые приношения, приношения святые. Если же кто гневается на сына своего и, умирая, лишает его наследства, разве я, если бы он был жив, не должен был бы мирить и снова сближать такого с его сыном? Как же бы я мог делать это, если бы хотел получить наследство его? Впрочем, если сделает так, как я часто советую, а именно: если, имея одного сына, за другого считает Христа; если двух, Христа считает за третьего; если, имея десять сыновей, Христа признает одиннадцатым — тогда я принимаю. Итак, как я в некоторых случаях поступал так, вот уже ссылаются на доброту мою, на мягкость мою, чтобы, с другой стороны, упрекнуть меня, что я не желаю принимать приношений благочестивых людей. Но пусть подумают о том, как много я принял. Зачем еще перечислять это? Укажу хотя на одно, что я принял наследство некоего Юлианова сына. Почему? Потому что он умер бездетным.
    
5. Не захотел принять я наследства Бонифация, но не по доброте, а из–за боязни. Не захотел я, чтобы церковь была подобной ищущему наживы корабельщику. Есть много таких, которые хотели бы приобретать имущество даже от кораблеплавания. Однако, тут была бы одна опасность, если бы, например, шел корабль и потерпел крушение. Станем ли мы подвергать еще мукам людей, выпытывая их о причинах потопления корабля, и неужели нужно подвергать еще судебному допросу тех, кои спаслись от волн? Но мы этого не стали бы делать. Ни в каком случае не прилично это делать церкви. Неужели ей принимать на себя еще денежные повинности (onus ergo fiscale persolveret)? Но откуда стала бы она платить деньги? Нам непозволительно стремиться к приобретению сокровищ (Enthecam nobis habere non licet). Не свойственно епископу хранить золото и отводить от себя руку нищего. Ежедневно так много просящих, так много вздыхающих, так велико число безпомощных, окружающих нас, что мы многих оставляем без удовлетворения, потому что не имеем столько, чтобы удовлетворить всех, не имеем сокровищницы (enthecam). Итак, вследствие опасности кораблекрушения, желая именно избежать его, я сделал это, а не вследствие своей доброты. Пусть хвалит, кто хочет, и пусть пощадит, кто не хочет хвалить. Зачем желать многого, братия мои? Кто хочет, лишая наследства сына своего, сделать наследницей церковь, пусть ищет другого, а не Августина. И пусть, по милосердию Божию, никого не найдет он такого. Как похвален поступок блаженного, достойного всякого уважения епископа Карфагенского Аврелия, и как исполнил он похвалой к Богу уста всех, которые узнали об этом? Некто, не имея детей и не надеясь иметь, отдал имущество свое церкви, удержав часть для своего пользования. Потом родились у него дети, и епископ возвратил ему, сверх его чаяния (nec opinanti), то, что отдано было им в пользу церкви. Мог бы епископ и не возвратить, но по праву земному, а не по праву небесному (sed jure fori, non jure poli).
    
6. И это пусть также знает любовь ваша, что я сказал братиям моим, которые пребывают со мной, чтобы, если кто что имеет, пусть продавал то и раздавал или жертвовал на общее пользование. Есть у него церковь, посредством которой Господь питает нас. Отсрочку лишь до дня Богоявления (usque ad Epiphaniam) дал я тем, которые или еще не разделили с братьями имения, или оставили у своих братьев то, что имели, или вообще не сделали чего–либо, за недостижением законного возраста. Пусть поступят они, как хотят. Пока же бедняками пусть пребывают со мною, уповая на милосердие Божие. Если же кто не хочет, может быть, есть и такие, а я раньше решил, как вы знаете, никого не принимать в клир, если кто не захочет жить вместе со мною, так что, если бы кто захотел отступать от своего обета, то я лишил бы его звания клирика (clericatum) за то, что он изменил обещанному и начатому уже соучастью в святом союзе; теперь же, если кто не захочет этого, то вот я пред лицем Божиим и вашим изменяю решение: кто хочет иметь что–либо собственное, для кого не довольно Бога и церкви, пусть те пребывают, где хотят и где могут, я не лишаю их звания клирика. Не хочу иметь лицемеров. Кто не знает, что это худо? Плохо изменять своему обету, но еще хуже содержать обет притворно. Вот я заявляю, слушайте: кто оставляет начатый уже союз общей жизни, которая восхваляется в книге Деяний Св.Апостолов, тот изменяет своему обету, изменяет святому служению. Но пусть он имеет судьею Бога, а не меня. Я не буду лишать его звания клирика. Как велика опасность от того, я уже указал вам. Пусть же делает, что хочет. Знаю также, что если бы кого поступающего так захотел я понизить, у него не будет недостатка в покровителях, не будет недостатка в сторонниках и здесь, и среди епископов, которые станут говорить: «Что дурного сделал он? Не может с тобой переносить этой жизни, хочет оставаться вне епископии, жить своей собственностью, неужели же поэтому должен лишиться он своего звания?» Знаю, какое зло признавать что–либо святым и не исполнять того. Делайте, — говорится в Писании, — и воздавайте обеты Господу, Богу вашему (Пс. 75:12); и еще: Лучше тебе не обещать, нежели обещать и не исполнить (Еккл. 5:4). Дева, хотя бы она и никогда не была в монастыре, свята, и ей непозволительно выходить замуж, хотя бы она и не принуждалась проводить жизнь свою в монастыре. Если же она захотела жить в монастыре и потом оставила его, то, хотя и остается девой, но наполовину уже пала. Так и клирик посвятил себя двум целям: святости и служению в клире, но более святости. Ведь ради народа Своего Бог возложил на него служение (в клире), которое является более бременем, нежели почестью. Но кто мудр и уразумеет это (Пс. 106:43)? Итак, обрек себя он для святости, обрек на соучастие в общей жизни, признал как хорошо, и как приятно жить братиям вместе (Пс. 132:1). И если он изменил этому обету, то, хотя, живя вне (епископии), остается клириком; однако же наполовину является падшим. Мне же что до того (Quid ad me)? Я не сужу его. Если он, живя вне, живет свято, лишь наполовину падает. Если же, живя здесь (т. е. в монастыре), будет лицемерить, совершенно упадет тогда (totus cecidit). Не хочу я, чтобы он вынужден был притворяться. Знаю я, как люди ценят служение в клире, и никого не лишаю этого звания, хотя бы кто–либо и не желал жить вместе со мною. Имеет Бога тот, кто хотел бы оставаться со мной. И если он готов получать пищу от Бога при посредстве церкви Его, если в состоянии не иметь собственности, раздав имущество бедным или пожертвовав для общего пользования, пусть живет со мною. Кто же не хочет этого, пусть будет свободен, но пусть подумает и о том, в состоянии ли он будет получить блаженство вечности.
    
7. Но довольно этого для любви вашей. Как поступлю я с братиями моими, о том сообщу вам. Питаю добрые надежды. Все они охотно повинуются мне. И я не думаю, чтобы у кого–либо из них оказалось что, разве только ради какой–нибудь благочестивой потребности, но отнюдь не вследствие низкой страсти. Итак, что сделаю после Богоявления, сообщу любви вашей, если будет на то воля Божия. И как окончу спор между детьми пресвитера Януария, не скрою от вас. Достаточно уже я сказал вам. Окажите снисхождение многоречивой старости и робкой немощности. Я, как видите, и возрастом теперь уже состарился, телом же, вследствие его слабости, я давно старик. Однако, если только утодно Богу то, что сказал я теперь, пусть подкрепит Он мои силы, и я оставлю вас. Молитесь за меня, чтобы, пока есть душа в этом теле и пока достаточно сил у меня, я мог служить вам словом Божиим.
   
   
    
     
Беседа 16. О жизни и нравах своих клириков. Часть 2
    
    
1. Сегодня любви вашей предстоит выслушать речь о нас самих. Мы, — как говорит апостол, — сделались позорищем (spectaculum) для мира, для Ангелов и человеков (1 Кор. 4:9). Те, которые любят нас, ищут, что бы похвалить в нас. Которые же ненавидят, упрекают нас. Мы же, поставленные в средине между теми и другими, при помощи Господа Бога нашего, так должны оберегать жизнь и имя наше, чтобы прославляющие нас не оставались в стыде перед нашими поносителями. А как мы хотели бы жить, как, по милости Божией, уже живем, о том хотя из Священного Писания многие из вас знают, однако, для напоминания, вам будет прочитано место из книги Деяний Св.Апостолов, чтобы вы видели, где указан тот образ, которому хотим мы подражать. Во время чтения я желаю, чтобы вы были особенно внимательны, чтобы после прочтения мог я высказать вниманию вашему, при помощи Божией, то, что, решил. (После слов этих диакон Лазарь читает). И, по молитве их, поколебалось место, где они были собраны и исполнились все Духа Святаго и говорили слово Божие с дерзновением. У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее. Апостолы же с великою силою свидетельствовали о воскресении Господа Иисуса Христа; и великая благодать была на всех их. Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду (Деян. 4:31–35). (Когда диакон Лазарь прочел и отдал книгу епископу, Августин епископ продолжал: «Я еще прочитаю. Больше мне доставляет удовольствия быть чтецом этого слова, нежели говорить свое слово»). И, по молитве их, поколебалось место, где они были собраны, и исполнились все Духа Святаго и говорили слово Божие с дерзновением. У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее. Апостолы же с великою силою свидетельствовали о воскресении Господа Иисуса Христа; и великая благодать была на всех их. Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду.
    
2. Вот слышали вы, братия, о том, к чему мы стремимся. Молитесь, чтобы в состоянии мы были и осуществить это. Есть и некоторая необходимость, заставляющая меня тщательно заботиться о том. Потому что, как вы уже знаете, один пресвитер из нашей общины, устроенной наподобие той, о которой свидетельствует чтение, только что выслушанное вами, умирая, сделал завещание относительно имения своего. Было у него имение, которое он называл своим, хотя жил в такой общине, где никому ничего не дозволялось называть своим, но все должно быть общее. Вот, если бы какой поклонник и почитатель наш стал бы восхвалять нашу общину перед нашим хулителем и сказал бы: «Вот с епископом Августином так живут все сожители его, как указано в книге Деяний Св.Апостолов», тотчас бы тот, качая головой, со злом (dentem promovens) ответил ему: «Действительно ли так живут там, как ты говоришь? Зачем лжешь? Зачем ложной похвалой превозносишь недостойных? Разве только что умерший в той общине пресвитер не сделал завещания и разве не оставил и не распределил по–своему, что имел? Справедливо ли, что все там общее? Правда ли, что никто ничего там не называет своим?» Что будет делать почитатель мой при этих словах? Не загородит ли уст его как бы свинцом хулитель тот? И не покается ли он в похвалах своих? Исполненный уважения к нам и смущенный речью этого хулителя, разве не станет он поносить нас и того, кто сделал завещание (testatory illi)? Вот необходимость, побудившая нас обратить на это обстоятельство особенное внимание.
    
3. Итак, к радости вашей скажу вам, что все мои братия и клирики, пресвитеры, диаконы, суб–диаконы, которые живут со мной, и родственник мой Патриций оказались такими, какими я хотел их видеть. Не сделали пока еще того, что решили относительно своего имущества, двое: Валент (Valens), диакон, и уже названный мной мой родственник, суб–диакон. Последнему помешала его мать, потому что она жила тем имением. Ожидали также наступления для него законного возраста, когда бы окончательно мог распорядиться по своему желанию. Первый же не сделал этого, потому что участками имеющейся у него земли владеет нераздельно со своим братом. Когда будут разделены участки, он хочет пожертвовать их в пользу Церкви, чтобы отсюда имели пропитание до самой смерти своей те, которые обрекают себя святой жизни (qui sunt in proposito sanctitatis). Ведь и Писание так учит. Если же кто, — говорит апостол, — о своих и особенно о домашних не печется, тот отрекся от веры и хуже неверного (1 Тим. 5:8). Есть у него и рабы (mancipia) общие с братом, еще не разделенные. Он думает отпустить их на свободу, но не может сделать этого, пока не разделятся. Теперь же не знает он, что и кому принадлежит. Ему, конечно, как старшему, принадлежит право раздела, а брату его — право выбора. Последний также посвятил себя на служение Богу и состоит на должности суб–диакона у благоговейного брата моего и соепископа Севера, в церкви Милевисской. Так обстоит дело, и без замедления нужно позаботиться, конечно, чтобы рабы те были разделены, отпущены на свободу и поступили на попечение Церкви, которая бы питала их (ut eorum excipiat alimentum). Родственник же мой с самого того времени, как начал быть со мной, затруднялся что–либо сделать с имением своим, в виду содержания своей матери, которая в этом году умерла. Дела между ним и его сестрами скоро, при помощи Божией, должны окончиться, так что он и сам сделает то, что подобает рабу Божию, и чего требует его служение и слышанное вами чтение из Деяний.
    
4. Диакон Фавстин, как почти все вы знаете, пришел сюда в монастырь прямо с распутий мира (de militia saeculi). Здесь он крещен, здесь произведен в диаконы, и так как немного было у него, чем, по–видимому, владел он более, как говорят опытные юристы, номинально, а не действительно (iure, non corpore), оставил он это за собой и не встречал в том препятствий со стороны своих братьев. Никогда не жалел он потом о своем прошлом, ни сам ничего не искал от братьев, ни они ничего не искали от него. Только лишь теперь, с моего совета, он разделил свое имение: половину отдал братьям, а другую половину — в пользу существующей в том месте [разумеется, в том месте, откуда происходил Фавстин] бедной церкви.
    
5. Знаете вы также и диакона Севера, знаете, какому несчастию и наказанию от Бога подвергся он. Однако же, света духовного он не утратил [из этих слов можно заключать, что несчастие, постигшее Севера, состояло, по–видимому, в том, что он лишился зрения]. Здесь он купил один дом для матери и сестры, которых пожелал из отечества своего переселить сюда. Купил же дом не на свои деньги, которых не имел, а на вспомоществования от благочестивых мужей, имена которых он назвал мне, когда я спросил его об этом. Что касается дома, то я не могу сказать, что он сделает с ним, или как распорядится. Скажу лишь, что все и самого себя он отдал в мою волю и, как я захочу, так и должно быть. Но есть у него некоторые недоразумения со своею матерью, судьею для разбора которых он просил быть меня. Когда эти недоразумения будут окончены, тогда и с домом будет поступлено так, как захочу я. Но чего я могу хотеть, если Господь только будет вспомоществовать мне, как не того, чего требует правда и благочестие? Имеет он также на своей родине некоторые поместья; их намерен так разделить, чтобы часть пожертвовать на основанную в том месте бедную церковь.
    
6. Что касается диакона иппонца [имя не указано потому, вероятно, что всем слушателям этот иппонец был известен], то он человек бедный и решительно не имеет, что бы кому отдать. Однако, прежде чем сделаться клириком, на сбережения от трудов своих он приобрел несколько рабов, по–видимому, еще малолетних, и сегодня пред вашим лицом он хочет отпустить их, с совершением этого акта самим епископом (episcopalibus gestis).
    
7. Перед вами еще диакон Ераклий. Дела его на глазах у вас. Свидетельством их и его щедродательности является у нас базилика в честь св.мученика [вероятно, св.мученика арх.Стефана, останки коего принесены были в Африку около 425 года]. На свои деньги, с моего совета, купил он участок, пожелав при этом, чтобы и самые деньги выплачивались чрез мои руки, как мне заблагорассудится. И если бы я был жаден до денег или если бы более заботился о своих нуждах, которые испытываю из–за бедных, то, конечно, оставил бы их у себя. Почему? — скажет кто–либо. Потому что имение то, которое куплено им и отдано церкви, еще ничего не дает ей. Денег было меньше в сравнении со стоимостью имения, и так как взято оно было в долг, поэтому доходом от него приходится пока выплачивать долг. Притом, человек я уже старый, и какая могла бы быть мне от него польза? Могу ли я обещать себе, что проживу столько лет, пока оно не покроет своей стоимости? Таким образом, здесь польза обещается лишь в далеком будущем; в другом же случае я мог бы иметь все, если бы захотел воспользоваться. Но не сделал я этого, имея в виду другое. Признаюсь вам, что самый возраст Ераклия был для меня подозрительным, и я боялся, что, может быть, не понравится это, ведь есть такие люди, его матери, и она станет говорить, что юноша увлечен был мной из–за того, чтобы воспользоваться его имуществом, и сам оставлен в нужде. Потому и пожелал я, чтобы деньги его сберегались в том имении, так что, если бы что, чего не дай Бог, случилось иначе, чем мы хотим, имение было бы возвращено, а доброе имя епископа оставалось бы незапятнанным. Знаю я, как необходимо для вас доброе имя мое; для меня же лично довольно моего сознания. Купил же он пространство земли, прилегающее к дальней церкви, которое вы знаете, и на свои средства построил дом там; и это вы знаете. Недавно он подарил этот дом Церкви. Ждал он, когда закончат его, чтобы пожертвовать уже законченным. В постройке же дома не было для него никакой другой надобности, кроме предположения, что придет сюда его мать. И если бы пришла раньше она, то приняла бы участие в имуществе сына своего. Теперь же, если придет, будет обитать в том, что сделано им (in opere filii sui habitabit). Свидетельствую о нем, что он остался бедняком, пребывая в служении любви. Остались у него некоторые рабы, которые живут также в монастыре; их он ныне намерен отпустить, однако, на свободу по церковному чину (gestis ecclesiasticis). Итак, никто пусть не говорит, что богат он, никто пусть не думает этого, пусть не клевещет и не терзает себя самого или души своей собственными зубами. Никаких денег не имеет он. И о, если бы остался таким, как и должно!
    
8. Прочие, т. е. суб–диаконы, все, по милости Божией, бедняки, уповающие на милосердие Божие. Они не имеют никаких имуществ и совершенно отрешились от мирских житейских дел. Живут они с нами в общем союзе. Никто не различает их от тех, которые принесли с собой что–либо. Единение любви должно быть предпочтено выгоде земных достояний.
    
9. Теперь остаются еще пресвитеры. Постепенно решил я дойти и до них. Кратко скажу, что они — нищие у Бога. Ничего не принесли они в обитель нашего союза, кроме любви, лучше которой нет ничего. Однако, так как известно мне, что появились слухи о их богатствах, они, коих я не имею оснований заподозривать в чем–либо, должны быть очищены пред вами настоящим словом моим.
    
10. Скажу вам, тем именно, которые, быть может, не знают, потому что есть много из вас и знающих это, что пресвитера Лепория, который, несмотря на свое славное, высокое происхождение, посвятил себя Богу, принял я совершенно без всяких средств после того, как оставил он все, что имел, и сделал то, к чему призывает слышанное вами чтение (из Деян. Св.Апостолов). Не здесь он сделал то, но мы знаем место, где сделал. Единство Христа и Церкви одно, и где бы ни совершено было доброе дело, оно относится и к нам, если мы сорадуемся этому. В некотором месте есть сад. Там он и устроил монастырь для своих, потому что и они служат Господу. Сад этот не принадлежит теперь ни церкви, ни ему, а тому монастырю. Но он, и это истинно, до сего времени так заботился о монастыре, что принял на себя расходы по его содержанию и делал их по своему усмотрению. Но во избежание дурных предположений со стороны людей подозрительных, угодно было мне и ему, чтобы живущие там жили так, как бы его самого уже не было и в живых. А разве, когда умрет, может он распоряжаться у них чем–либо? Приятнее для него видеть их благоденствующими и пребывающими, при помощи Божией, в учении Христовом, пребывающими так, чтобы можно было лишь радоваться за них, а не страдать за их нужды. Нет у него денег, которые он мог бы назвать своими. Имел он на своих руках строящийся гостеприимный дом, который теперь вы видите уже отстроенным. Я возложил на него все это, я повелел. Повиновался он мне весьма охотно и, как видите, исполнил поручение, равно как по моему же распоряжению воздвиг на средства, которые Господь дал через вас, и базилику в память восьми мучеников (ad octo martyres), Начал он строить на небольшие средства, которые даны были Церкви для странноприимного дома, и, когда начал строить, благочестивые люди, желающие, чтобы дела их были записаны в книге живота (in coelo), помогли, кто сколько мог, и он выстроил. Дело перед глазами, и всякий человек может видеть, что сделано. А что не имеет он денег, в этом пусть верят мне, пусть успокоятся и не тревожатся. Куплен был им на деньги, предназначенные для странноприимницы, один дом в Каррарии, который, как он предполагал, будет полезен ему по свойству камней. Но камни те оказались ненужными для постройки, потому что материал найден был в другом месте. Так дом тот и остался; дает он доход, но церкви, не пресвитеру. Пусть никто не считает его домом пресвитера и не говорит: «В дом пресвитера, перед домом пресвитера или у дома пресвитера». Вот где дом пресвитера: где мой дом, там и дом пресвитера. В другом месте нет у него дома, имеет везде одного только Бога.
    
11. О чем далее еще хотите знать вы, как не о том, сообщить что обещался я вам, именно, как поступлю я с детьми пресвитера Януария, братом и сестрой, в виду возникших между ними денежных недоразумений. Но, слава Богу, между ними, как между братом и сестрой, сохранилась еще любовь. Хотел я разобрать своим судом то, что случилось между ними. Приготовился уже и к разбору дела, но, прежде чем выступить мне в качестве судии, они сами окончили между собой то, что должен был я разобрать. Не то нашел я у них, что бы можно было судить, но то, чему я мог только радоваться. Порешили они, согласно с моим желанием и советом, поровну разделить деньги, которые оставил отец их, и от коих отказалась церковь.
    
12. После этой речи моей, конечно, разное будут говорить люди, Но что бы они ни говорили, и какой бы ветер ни дул, дойдет кое–что из того и до моего слуха. И если окажется таковым, что опять нужно будет нам оправдываться, я буду отвечать нашим хулителям и недоброжелателям, буду отвечать неверующим, неверящим нам, своим предстоятелям; как могу, отвечу я, что Господь откроет мне. Теперь же нет необходимости для этого, потому что, может быть, ничего особенного не буду говорить, и, кто любит нас, будет радоваться за нас, а, кто не любит, будет, быть может, молчаливо скорбеть лишь. Однако, если захочет кто упражнять язык свой, он услышит, при помощи Божией, ответ мой, но не брань мою. Я не буду называть людей и не скажу: «Вот он сказал, или этот поносил», потому что могут дойти до меня ложные слухи. Но все–таки, что до меня ни донесется, если окажется нужным, я буду говорить по поводу того любви вашей. Перед глазами вашими, желаю я, чтобы была жизнь наша. Знаю, что склонные к дурным поступкам стараются находить для себя примеры худой жизни и многих обезславливают, как бы находя в них, по–видимому, союзников себе. А потому мы сделали все, что зависит от нас, и не знаем, что бы еще следовало сделать. Перед глазами вашими мы. Ничего другого не хотим, как только добрых дел ваших.
    
13. Сверх того, прошу вас, братия мои, если вы хотите давать что–либо клирикам, знайте, что вы не должны как бы потворствовать им, поступая против моих требований. Всем приносите, что хотите, приносите по желанию вашему. Это будет у нас общим достоянием, и каждому дано будет, сколько нужно. Помните об общей нашей сокровищнице (Gasophylacium attendite). Мне весьма приятно, если будет для нас как бы особое стойло, так чтобы мы были как бы вьючными животными у Бога, а вы — Божьей нивой. Никто пусть не дает мне биргу, или льняную тунику, или что–либо другое, разве только для общего пользования. Из общей кладовой беру я и для самого себя, так как помню, что хочу лишь сообща иметь то, что имею. Не хочу, чтобы святость ваша приносила мне что–либо такое, чем бы я один только преимущественнее пред другими мог пользоваться. Не хочу, чтобы приносил мне кто–либо, например, драгоценную биргу. Может быть, она и прилична епископу, но не прилична Августину, человеку бедному и от бедных рожденному. Тогда скажут люди, что вот я нашел драгоценные одежды, которых не мог иметь ни в дому отца моего, ни в том мирском служении моем. Не прилична она мне. Такую хочу иметь, которую мог бы дать брату моему, если бы нуждался он. Какую может иметь пресвитер, какую может считать приличной для себя диакон и суб–диакон, такую желаю принимать, потому это принимаю для общего пользования. Если кто даст лучшую, я обыкновенно продаю ее, так чтобы, когда самая одежда не может быть общей одеждой, цена ее, по крайней мере, могла быть общей. Продаю я и раздаю нищим. Если же кому желательно, чтобы я носил, пусть дает такую одежду, за которую бы я не стыдился. Потому что, признаюсь вам, стыжусь я драгоценной одежды, так как не прилична она этому служению, этому званию, не прилична этим членам и этим сединам. Скажу еще вам: «Если кто в нашем доме или в нашей общине окажется больным, так что необходимо ему подкрепляться пищей, прежде установленного для обеда срока, я не препятствую благочестивым мужам и женам посылать им, что найдут возможным. Но завтрака или обёда на стороне (extra) никто из них не будет иметь».
    
14. Вот говорю вам: слышали вы, и они слышат: кто захочет иметь собственность, будет жить своею собственностью и поступать против правил наших, мало сказать, что он не останется со мною, но он не будет и клириком. Я сказал уже и знаю, что сказал, что если кто не захочет жить общей нашей жизнью, я не буду лишать того звания клирика, но пусть особо пребывают такие, пусть особо живут, живут, как могут, для Бога. Вместе с тем пред вами я уже изложил, сколь великое зло — изменять своему обету. Лучше хочу я иметь увечных (claudos), чем скорбеть о мертвых. Потому что кто лицемерит, тот является мертвым. Итак, если кто захочет быть вне нашей общины и жить особо, я не лишу его звания клирика, равно, если кто из тех, кому понравилась, по милости Божией, эта общая жизнь, будет жить лицемерно и окажется имеющим собственность, я не позволю ему сделать завещание на нее и исключу его из списка клириков. Пусть обращается с жалобой на меня к тысяче соборов, пусть отправляется, куда хочет, пусть остается, где может. Бог мне помощник, так что где я епископствую, там он не будет клириком. Вот выслушали вы, выслушали и они. Но я надеюсь на Бога нашего и на Его милосердие и думаю, что, как охотно приняли они это определение мое, так неукоризненно и верно соблюдут его.
    
15. Сказал я вам, что пресвитеры, мои сожители, ничего своего не имеют; между ними есть и пресвитер Варнава. Но о нем распространились некоторые слухи и, прежде всего, что он купил виллу от возлюбленного и достоуважаемого сына [сыновство здесь следует понимать, конечно, духовное] моего Елевсина. Это неправда. Подарил ее Елевсин монастырю, а не продал. Я — свидетель. Чего еще большего нужно вам, не знаю. Я свидетель: подарил он, а не продал. Но пока не верили, что он мог подарить, думали, что продал. Блажен человек тот, который столь доброе дело сделал, что даже не верят этому. Однако, хоть теперь верьте и перестаньте слушать клеветников. Я уже сказал, что я свидетель. Еще говорят о нем, что во время прежнего служения своего он (Варнава) наделал долгов и вот, чтобы мог он уплатить их, я будто бы дал ему право пользования землею Викторианской. «Чтобы мог я уплатить свои долги, дай мне, — так будто бы сказал он, — на десять лет землю Викторианскую». Но и это ложно. Впрочем, были основания для такого слуха: наделал он, правда, долгов, которые нужно было уплатить. Частию, насколько это было возможно, они уплачены нами. Осталось нечто, что еще не уплачено тому монастырю, который чрез него основал Господь. Так как остались долги, мы стали думать, как бы уплатить их. За аренду же того участка земли (Викторианского) никто не давал более сорока золотых (solidorum). Но мы видели, что участок может дать больше, так что долг мог быть скорее выплачен, и я вверил его ему (Варнаве), чтобы братия искали выгоды не от сдачи участка, а от плодов его, какие даст он, отсчитывали бы, сколько возможно, для уплаты долга. Все у нас зиждется на вере. Готов пресвитер и на то, чтобы я назначил другого, который бы и давал братиям отчет о плодах с участка. Желал бы я поручить это кому–нибудь из вашей среды, из числа тех, которые делают приношения нам. Потому что есть между вами люди благочестивые, которые скорбят о том слухе, ложно пущенном, и однако верят ему. Итак, пусть кто–нибудь из вас самих придет к нам, примет владение, продаст добросовестно плоды по их стоимости, чтобы легче можно было уплатить долг и чтобы сегодня же снята была с пресвитера Варнавы всякая забота о том. Самое же место, где основан монастырь достопамятным и достопочтенным сыном моим Елевсином, пожертвовано пресвитеру Варнаве прежде, чем он сделался пресвитером. На этом месте устроил он монастырь. И так как от его имени дано было место, то он изменил права принадлежности в таком смысле, чтобы оно значилось за монастырем. А об участке Викторианском я молю вас, убеждаю и настаиваю, чтобы, если найдется между вами какой–либо благочестивый человек, он поступал добросовестно (fide agat) и постарался для церкви, в целях скорейшей уплаты долга. Если же никого не найдется из мирян, я изберу другого, а этот (Варнава) не будет иметь отношения к тому делу. Чего нужно вам еще больше? Никто пусть не порочит рабов Божиих, потому что не полезно это для тех, которые порочат. Для рабов Божиих увеличивается награда вследствие ложных поношений, но вместе увеличивается и наказание для поносящих. Не напрасно сказано: Когда будут поносить вас… и всячески неправедно злословить за Меня, радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах (Мф. 5:11–12). Однако, не хотим мы великой награды с несчастием для вас. Готовы скорее меньше иметь, лишь бы вместе с вами царствовать там.
   
   
    
     
Беседа 17. Похвала миру (De laude pacis)
    
    
     
Беседа, сказанная в Карфагене, в виду предстоящей беседы с донатистами, в 411 году, около 15 мая.
    
    
1. Насколько Бог поможет силам нашим, время, братия, обратиться к любви вашей с увещанием о любви к миру и просить Господа о мире. Итак, пусть мир будет близок и любезен нам. С ним пусть будет чистым ложе нашего сердца. С ним пусть отдых будет спокойным и сотоварищество не тяжким. С ним пусть будет сладким единение и неразрывной дружба. Восхвалять мир труднее, нежели иметь его. Потому что, если мы хотим хвалить мир, ищем себе сил и возбуждающих нас чувств, произносим слова; если же хотим иметь мир, то без всякого труда имеем и владеем. Нужно прославлять тех, которые любят мир. Тех же, которые ненавидят его, лучше умирить научением или молчанием, чем раздражать порицанием. Кто истинно любит мир, любит и врагов его. Подобно тому как, если ты любишь этот свет, ты не сердишься на слепых, но скорбишь о них, потому что знаешь, каким благом владеешь, и потому кажутся они тебе, знающему, какого блага лишаются, достойными сострадания, так что, если бы имел ты средства, искусство или лекарство, скорее стал бы лечить их, а не осуждать, так точно, если ты любишь мир, кто бы ты ни был, сострадай тому, кто не любит, что ты любишь, кто не имеет того, что ты имеешь. Таков именно предмет, который любишь ты, что ты не завидуешь твоему совладельцу. Имеет он мир с тобою и твоего владения не стесняет. Что бы земное ни любил ты, трудно не позавидовать имеющему то. Если бы захотел ты землею, которую имеешь, владеть сообща с другом, стремясь к тому, чтобы восхваляли твою доброту и чтобы любовь прославлялась и в этом случае (ut etiam in istis temporalibus rebus charitas proedicertur), если бы, говорим, захотел ты земным достоянием твоим — поместьем, домом или чем–либо подобным — владеть вместе с другом твоим — то, вот, предположим, владеешь ты с одним, допуская его до соучастия с тобою, и радуясь с ним. Помышляешь, быть может, принять еще третьего соучастника и четвертого. Соображаешь, сколько может принять, сколько может вместить дом ли для жительства в нем, или поле для пастбища, — и говоришь: «Пятого уже нельзя принять, шестой не может жить с нами, а седьмого как можно поместить на столь небольшом участке?» Итак, не ты, а самая теснота исключает прочих. Но люби мир, имей мир, владей миром и принимай к себе, сколько хочешь, во владение. Тем обширнее делается оно, чем больше владельцев. Дом вещественный не может вместить многих сожителей; владычество же мира возрастает с увеличением числа пребывающих в нем.
    
2. Как хорошо, братия, любить! Потому что это значит и иметь. Кто не хочет, чтобы умножалось то, что он любит? Если хочешь, чтобы немногие были в мире с тобой, мал будет мир у тебя. Если хочешь, чтобы возрастало твое владение, прими и еще владетеля. Ведь как утешительно то, что сказал я, братия, что хорошо любить мир и что любить его значит вместе и иметь? Какой голос может восхвалить и какое сердце может прочувствовать это, т. е. что любить значит и иметь? Подумай только о другом, к чему люди пылают своей страстью. Смотри, иной любит земли, серебро, золото, хочет иметь много детей, дорогие и красивые дома, живописные и дорогие усадьбы. Любит он это? Любит. Но разве уже и имеет, если любит? Может случиться, что он так и останется пустым любителем всего этого. Когда не имеет он, то любит, горит страстью, чтобы иметь. Когда будет иметь, мучится страхом, как бы не потерять то. Любит человек почет, любит власть. Но сколь многие люди вздыхают наедине о получении власти? И большею частью так и застает их последний день (день смерти), прежде нежели достигнут они того, чего желают. Как же много, следовательно, значит это: любить и вместе иметь? Не за деньги в этом случае покупаешь ты то, что любишь. Не идешь к какому–либо покровителю, чтобы получить то. Вот на этом месте, где стоишь ты, люби мир, и у тебя есть уже то, что ты любишь. Это есть достояние сердца. Не так ты владеешь миром с друзьями, как, например, хлебом. Когда хочешь поделиться хлебом с другими, чем больше тех, кому дается, тем меньше становится то, что дается. Мир же подобен тому хлебу, который умножался в руках учеников Господних при преломлении и раздаянии.
    
3. Имейте же мир, братия. Если желаете других привлечь к нему, имейте сначала сами, сами прежде владейте им. Пусть пламенеет в вас то, что имеете, чтобы и других могло воспламенить оно. Ненавидит мир еретик, как и страдающий глазами ненавидит свет. Но неужели плох оттого свет, что страждущий глазами не может выносить его? Хотя и не выносит больной глазами света, однако же глаз создан для света. Те, которые любят мир и хотят владеть им вместе с другими, естественно, стараются, чтобы с увеличением числа владельцев возрастало и самое владение. Пусть же стараются они, чтобы исцелились глаза страждущих, каких бы это ни стоило средств и усилий. Против воли врачуется больной, не хочет, пока врачуется, но как только увидит свет, радуется. Но не забывай, что он сердится. Не льсти себя большими надеждами. Ты, любитель мира, сам сначала проникайся миром, услаждайся красотою того, что полюбил, и затем возбуждайся уже к тому, чтобы увлечь другого. Пусть видит он то, что ты видишь; пусть любит, что ты любишь, владеет тем, чем и ты. Вот обращается к тебе возлюбленная твоя, которую любишь ты, и говорит: «Люби меня и тотчас будешь иметь меня. Приводи с собой, кого можешь, к любви моей. Я буду чистой и останусь неврежденной. Приводи, сколько можешь; пусть приходят, владеют и наслаждаются мной. Если свету этому не вредят многие смотрящие, мне ли повредят многие любящие меня?» Но не хотят они приходить, потому что не знают, как увидеть меня. Не хотят придти, потому что блеск мира смывает нагноение вражды. Обрати внимание на несчастный крик страждущих слепотой. Вот возвещается им: необходимо, чтобы христиане имели мир. Услышав эти слова, они говорят между собою: «Горе нам». Почему? Наступает единение. Так что же? И что это значит: «Горе нам, наступает единение»? Не лучше было бы говорить «горе», когда наступает разделение? Но пусть не будет этого, пусть не будет разделения. Это — мрак для видящих. Наступает единение, и нужно радоваться тому, братия. Чего испугался ты? Сказано, что наступает единение. Разве сказано, что приближается зверь или огонь? Единение приходит, свет приходит. Если бы он захотел быть правдивым, то сказал бы вам: «Не того я испугался, что зверь приближается; я не труслив. Но оттого я испугался, что свет приходит, так как глаза у меня больные (lippus enim sum)». Итак, пусть приложено будет старание к исцелению их. При помощи Божией, насколько хватает сил у нас, нужно постараться, чтобы вместе владеть с ними тем, что вследствие совместного владения не делается меньшим.
    
4. Поэтому, возлюбленные, увещеваю любовь вашу оказывать по отношению к ним, т. е. к заблуждающимся, истинную христианскую кротость. Теперь нужна настойчивость для извлечения их (nunc curandis instatur), Воспалены глаза болящих. Нужно лечить их осторожно и обходиться нежно. Никто пусть не затевает тяжбы с кем–либо из них, никто пусть не стремится защищать даже веры своей посредством спора, чтобы из спора не зарождалась искра вражды и чтобы ищущим повода к этому не представлялся повод. Вообще, если слышишь брань, терпи, не показывай вида, иди мимо. Помни, что нужно лечить. Знаете, как ласковы врачи бывают с теми, кого серьезно (mordaciter) лечат. Выслушивают они брань, но дают лекарство и не отвечают на брань бранью. Следует помнить, что один лечит, а другой должен быть излечен, и не должно препираться. Терпите, братия мои, умоляю вас. «Но я не выношу, — скажет кто–либо, — когда он злословит церковь». Но о том и просит тебя церковь, чтобы ты переносил, когда поносится она. «Поносит он, — скажешь, — епископа моего. На епископа моего возводит обвинение, и стану ли молчать я?» Пусть говорит обвинение, но ты молчи, не вследствие согласия с ним в том, а из–за терпения. Этим окажешь услугу и епископу, если до времени не будешь заступаться за него. Соображай время, имей рассуждение. Ведь, и Бога твоего как злословят иногда? Неужели ты слышишь, а Он не слышит? Неужели ты знаешь, а Он не знает? И, однако, Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных (Мф. 5:45). Показывает Он терпение и отлагает могущество. Так и ты знай время и не приводи воспаленные глаза в большее раздражение. Любишь ты мир? Будь блажен с ним в сердце своем. «Но что же мне делать?» — спросишь. Есть что делать. Забудь о распрях и обратись к молитвам. Не отвечай бранью бранящему тебя, но молись за него. Хочешь ты обратиться к нему против него — но обращайся за него к Богу. Не говорю тебе, чтобы безмолвствовал ты, но предпочитай более обращаться к Тому, с Кем беседуешь, молча, когда уста закрыты и раздается лишь голос сердца. И тогда, когда не видит тебя хулитель тот, будь добр к нему. Ему, не любящему мира и желающему препираться с тобой, отвечай миролюбиво: «Что хочешь говори, сколько угодно ненавидь, и как угодно презирай, но ты брат мой». Зачем так поступаешь, что становишься как бы не братом мне? Хороший ли ты или дурной, добрый или недобрый, но ты брат мой. Пусть он говорит, что не брат тебе, а недруг, враг. «Хотя говоришь ты так, — отвечай ему, — однако, ты брат мой». Кажется удивительным: вот он ненавидит, хулит и все–таки брат твой?! Но неужели мне верить ему, не знающему, что говорит? Я желаю ему здравия, чтобы он видел и признал своего брата. Итак, нужно ли, чтобы я верил ему, что я не брат ему, потому что он поносит, потому что ненавидит, ему верил, а не Самому Свету? Послушаем, что говорит этот Свет. Читай у пророка: Услышите глагол Господень, трепещущие словесе Его. Это Дух Святый говорит чрез Исаию пророка: Выслушайте слово пророка, боящиеся слова Его: рцыте, братия, ненавидящим вас и гнушающимся. Что же? Вот засиял свет, показал братство, а слепец говорит еще: «Закрой окно». Обрати же к свету глаза твои, познай брата, стоящего вне, ты, пребывающий во мраке, и скажи спокойно, — Божии это слова, не мои слова: Рцыте, братия, — говорит Господь, — ненавидящим вас… Кому братия вы? Тем, кто ненавидит вас. Нет ничего удивительного сказать «братья» тем, которые любят вас, — но тем, которые вас ненавидят и гонят. Почему это? Слушай и узнай причину. Спроси как бы Самого Господа Бога Твоего и скажи: «Господи! Как могу назвать братом моим того, кто ненавидит, кто безчестит меня? Скажи, почему?» Да имя Господне прославится и явится в веселье их, и они посрамятся (Ис. 66:5). Вот почему умоляю я о терпении, о такой кротости. Братья они ваши. — Почему? Чтобы прославлялось имя Господа. Почему же не признаёт он тебя братом? Потому что имя людей прославляет их [мысль та, что, называя другого своим братом, еретик (в данном случае — донатист), тем самым, по своему мнению, как бы прославляет его]. Итак, скажи ему: хотя ты ненавидишь меня, хотя поносишь, однако, ты брат мой. Познай в себе образ отца моего. Дурной ли ты или хороший, ты брат мне. Ведь и ты, как и я, говоришь: Отче наш, сущий на небесах! (Мф. 6:9). Одно говорим мы, почему же не соединиться нам? Прошу тебя брат, вникни в то, что говоришь со мною, и осуди то, что делаешь против меня. Обрати внимание на слова, выходящие из уст твоих. Слушай не меня, а себя. Помни, пред Кем говорим: Отче наш, сущий на небесах! Не друг и не сосед твой, но Сам Бог, к Кому обращаемся мы с этими словами, повелевает нам быть в согласии. Вместе говорим мы пред Отцом одним голосом. Почему же не имеем мы вместе и одного мира?
    
5. Говорите это пламенно, говорите кротко. Говорите, горя огнем любви, а не негодованием раздора и просите с нами Господа, соединяя это с обычным воздержанием. Что ни воздаем мы Господу, будем воздавать, имея в виду и это обстоятельство. Вот, после Пятидесятницы мы, обыкновенно, постимся. Впрочем, мы постились бы, конечно, хотя бы и не было этого повода. Итак, что же мы обязаны делать для братьев наших, коих в имени Господа нашего, Врача нашего, хотим принять на излечение и исправление, когда Ему предоставляем излечение их, а не себе присваиваем искусство врача? Но что делать нам? Будем просить Самого Врача, постясь со смирением сердца нашего, с благочестием во взаимной братской почтительности. Явим пред Богом благочестие, а братьям — любовь. Пусть умножаются благотворения наши, коими споспешествуются наши молитвы. Будьте странноприимны. Теперь время для этого, так как собираются отовсюду рабы Божии. Время теперь для этого и повод есть, зачем пропадать ему? Наблюдай, что есть у тебя дома, в столовой. Не забывай откладывать нечто для себя и в ту небесную сокровищницу, где ты только и можешь найти спокойствие себе. Откладывай туда, вверяй не рабу твоему, а Господу. Неужели боишься, что и там вор подкрадется, и там найдет грабитель, и там похитит жестокий враг? Старайся же делать так, чтобы было потом за что воздавать тебе. Гораздо более получишь ты по сравнении с тем, что положишь. Кредитором хочет иметь тебя Бог, но Своим, а не кредитором твоего ближнего.
   
   
    
     
Беседа 18. О мире и любви
    
    
1. Попечению нашему о вас, о врагах наших и ваших, о спасении всех, о тишине, об общем мире, о единении, которое заповедал Господь и которое любит Господь, пусть вспомоществует молитвы святости вашей, чтобы чаще об этом могли мы говорить вам и радоваться вместе с вами. Потому что о мире и любви всегда должны мы говорить, если всегда любим. И особенно в такое время, когда мира так ищут и на пороге обладания им стоят те, которым мы не воздаем за зло злом, и с которыми, как говорится в Писании, мы мирны, когда они ненавидят нас, которые хотят быть в войне с нами, когда мы говорим им о мире (Пс. 119:7). Они стоят на распутье между любовью к миру и чувством стыда. Не желая быть побежденными, они вовсе однако не избегают поражения. Не желая быть побежденными истиной, они побеждаются заблуждением. О, если бы взяла верх над ними любовь, а не гордость! Тогда сделались бы они победителями, когда были бы побеждены. Мы же любим, признаем и защищаем Церковь кафолическую, к согласию и единению с которой призываем врагов ее, в силу Божественных повелений. Но что делать с тем, который защищает часть и идет против целого? И разве не добро — быть побежденным тому, который, если будет побежден, владеть будет всем, а если победит, или точнее, если подумает, что победит, должен довольствоваться только частью? Ведь ничто не побеждает, кроме истины. Сила же (victoria) истины в любви.
    
2. Но зачем, братия, говорить мне много от себя самого о Церкви кафолической, плодоносящей и возрастающей по всему кругу земли? Имеем мы в защиту ее слова Самого Господа. Господь, — говорится в псалме, — сказал Мне: «Ты Сын Мой; Я ныне родил Тебя; проси у Меня, и дам народы в наследие Тебе и пределы земли во владение Тебе» (Пс. 2:7–8). Зачем же, братия, спорить нам о владении и не лучше ли читать эти священные страницы? Представим, что мы пришли к судье. Спор у нас о владении землей и спор мирный. Один тяжущийся ратует за то, чтобы удалить соперника своего, мы же за то, чтобы принять его. Первый, когда услышит слова противника: «Хочу владеть», отвечает: «Не принимаю». А я говорю брату: «Хочу, чтобы и ты владел со мною»; тот же, возражая, отвечает: «Не хочу». Не боюсь я, что Господь упрекнет меня и устыдит, как тех братьев или того брата, который из народа взывал к Нему и говорил: Учитель! Скажи брату моему, чтобы он разделил со мною наследство (Лк. 12:13). Господь тотчас высказал упрек ему, потому что ненавидел разделение. Кто, — сказал Он, — поставил Меня судить или делить вас?… Смотрите, берегитесь любостяжания (Лк. 12:14–15). Такого упрека я не боюсь. Взываю я к Господу моему, признаюсь, взываю. Однако, не говорю: «Господи! Скажи брату моему, чтобы он разделил со мною наследство», но говорю: «Господи! Скажи брату моему, чтобы был он в единении со мною». Вот я читаю свидетельство об этом спорном владении, но не для того, чтобы одному владеть мне, а чтобы обличить брата моего, который не хочет владеть вместе со мною. Вот это свидетельство: Проси у Меня, и дам народы в наследие Тебе и пределы земли во владение Тебе. Христу это сказано, а, следовательно, и нам, потому что мы члены Христовы. Итак, зачем еще остаешься и пребываешь в разделении, в части? Принимай все, о чем говорится здесь. Ищешь ты, где владение твое, как землевладельцы особым способом отмечают обыкновенно пределы своих владений. Но Давший тебе все концы не обозначил никаких пределов (Qui tibi dedit omnes fines, nullos dimisit affines).
    
3. Выслушай далее и другое свидетельство от священных страниц. О Господе, о Христе говорится тут под образом Соломона: Он будет обладать от моря до моря и от реки до концов земли; падут пред ним жители пустынь, и враги его будут лизать прах. Цари Фарсиса и островов принесут ему дань; цари Аравии и Савы принесут дары; и поклонятся ему все цари; все народы будут служить ему (Пс. 71:8–11). Вот в то время, когда сказаны были эти слова, этому верили, а когда исполняются они, отвергают. Итак, владей со мной достоянием от моря до моря и от реки, разумеется, Иордана, где началось служение Христа, до концов земли. Почему не хочешь? Зачем являешься врагом этому обетованию, этому богатству твоему? Из–за чего не хочешь? Из–за Доната?! Из–за Цецилиана?! Но кто был Донат? Кто был Цецилиан? Во всяком случае, они были люди; если добрые, для себя самих добрые, не для меня; если злые, также для себя самих злые. Ты же внимай Христу и ревнующему о Христе апостолу Его. Разве Павел распялся за вас? Или во имя Павла вы крестились? Смотри, что заставило его сказать это. У вас, — пишет он к Коринфянам, — говорят: я Павлов; я Аполлосов; я Кифин; а я Христов. Разве разделился Христос? Разве Павел распялся за вас? Или во имя Павла вы крестились? (1 Кор. 1:12–13). Если не во имя Павла, то тем менее во имя Цецилиана, или во имя Доната. И, однако, после этих слов апостольских, после признания и распространения Церкви во всем мире, еще говорят мне: не хочу оставить Доната, или какого–то Гаия, Люция, Пармениана. Тысяча имен, тысяча толков, и неужели ты станешь лишать себя, следуя за тем или другим человеком, того наследства, о котором только что слышал, что оно от моря до моря и от реки до концов земли? Почему нет его у тебя? Потому что преклоняешься пред человеком. Но что такое человек, если не разумное животное, созданное из земли? Итак, потому ты враг себе, что чтишь землю; оставь это лучше. Не чти землю, а возлагай надежду на Того, Кто создал небо и землю. Там надежда наша. Вот и свидетельство о том: Бог богов, Господь возглаголал и призывает землю, от восхода солнца до запада (Пс. 49:1). Не желай оставаться на земле, но туда стремись, куда призвана земля.
    
4. И кто может вычитать здесь все свидетельства об этом владычестве Церкви, содержащиеся на священных страницах? Но почему же не обращаются они к Церкви, если не потому, на что указывает сама Церковь, когда говорит: Да обратятся ко мне боящиеся Тебя и знающие откровения Твои (Пс. 118:79)? Теперь это именно и видит Церковь, о чем говорится в только что приведенных словах из псалма. Свежи слова эти в умах и сердцах ваших. Я видел, — говорится там, — предел всякого совершенства. Что значит это: Видел предел всякого совершенства? Какой это предел? Широка заповедь Твоя зело (Пс. 118:96). Конец [28] же завещания, — повторяйте за мной (слушатели повторяют — a populo acclamatum est) — есть любовь от чистого сердца (1 Тим. 1:5). Все вы сказали это. Не напрасно, следовательно, слушаете: Конец же завещания есть любы от чиста сердца. Конец в смысле совершенствования, а не в смысле уничтожения. Конец этот широк, потому что это есть именно заповедь Божия, о которой сказано: Широка заповедь Твоя зело. Замечай широту этой заповеди. Как широка? Ужели телесно? Широка она в сердце. Если бы и телесно широка была, слушатели благочестивые, вы не потерпели бы стеснения. Но широка она в сердце. Замечай, где широка, если можешь замечать, и выслушай затем от апостола о том, как широка заповедь любви. Любовь Божия излилась в сердца наши (Рим. 5:5). Не сказал: заключена, но излилась (non dixit: inclusa, sed diffusa). Слово заключена указывает как бы на тесноту. А слово излилась — как бы на простор. Итак, широка заповедь Твоя зело. Именем Господа и Бога нашего свидетельствуем, что ради самой этой широты и приглашаем братьев наших во владычество мира. Хотите быть епископами, будьте с нами. Не хочет народ двух епископов, будьте братиями в наследии нашем. Не будем из–за почестей наших препятствовать миру Христову. Какую честь получим мы в том небесном мире, если теперь в земных распрях будем защищать только честь нашу? Пусть уничтожится преграда заблуждения, и мы будем вместе. Признай меня братом; я признаю тебя братом, но с уничтожением разделения, с устранением заблуждения и распрей. Пусть все это будет исправлено, и ты мой. Или не хочешь быть моим? Но я, если ты исправишься, хочу быть твоим. Итак, с устранением заблуждения, как бы некоторой стены, преграждающей и разделяющей, будь моим братом, и я буду твоим, чтобы вместе обоим принадлежать нам Тому, Кто есть и твой и мой Господь.
    
5. Говорим мы это с любовью к миру, с убеждением в истине. Мы уже писали, и вы читали об этом намерении нашем [29], что мы совсем не уклоняемся от внесения дела на общее обсуждение, а, напротив, настаиваем на том, чтобы, как только докажу я права владения, тотчас же вместе с противником вступить нам и в наследие. Пусть выступает собеседник безтрепетно, спокойно, пусть выступает искусный (doctus). Не хочу я наперед действовать авторитетом (nolo auctoritate praejudicare). Обратим взор свой к Тому, Кто не может ошибиться. Он пусть укажет нам, что есть Церковь. Слышали вы свидетельства Его. Не оскверняет людское нечестие той, которой не делает чистой и людская праведность. Однако, мы не опасаемся и за дела людей, коих обвинили донатисты и не могли уличить. Мы знаем, что они чисты. Из дела видим, что чисты. Если бы они не были чисты, я не старался бы обратить этих дел в пользу Церкви — (non in causa eorum Ecclesiam constituerem), не строил бы на песке, отделил бы их от камня. На сем камне, — сказал Господь, — Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее (Мф. 16:18). Камень этот — Христос. Разве Павел распялся за вас? — вот эти слова помните, это держите, это братски и любовно говорите.
    
6. В место же, где будет происходить собеседование, пусть никто насильно не вторгается из вас, братия мои. Вообще, если можно, избегайте даже и проходить около того места, чтобы не дать какого–либо толчка к спору или распре, чтобы не представился для того какой–нибудь предлог, и чтобы не нашли здесь повода к распре те, которые ищут повода. А кто не боится Бога или не обращает внимания на наши просьбы, пусть убоится, по крайней мере, угроз со стороны гражданской власти. Читали вы публично выставленное распоряжение сановного мужа [Марцеллина, представителя на соборе императора Гонория]. Издано оно не для вас, разумеется, боящихся Бога и не пренебрегающих наставлениями епископов ваших, но для того, чтобы кто–нибудь не забылся и не пренебрег этим. Пусть же каждый наблюдает за собой, чтобы не случилось с ним того, что говорит апостол: Противящийся власти, противится Божию установлению… Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых (Рим. 13:2–3). Будем избегать раздоров и всяких поводов к раздору. Но, может быть, вы скажете: мы постараемся быть внимательны к себе и чем помешаем вам? Но партия православных, к счастию, достаточно сильная (partes forte uberes pietalis). Мы будем разсуждать за вас, а вы молитесь за нас, при этом поддерживайте свои молитвы, как мы и раньше увещевали вас о том, постом и милостыней. Прибавьте к ним (молитвам) крылья, коими поднимаются они к Богу. Так поступая, будете, быть может, вы даже более полезны нам, чем мы вам. Ведь никто из нас в этом предстоящем собеседовании [т. е. в собеседовании с донатистами] не надеется на свои силы. На Бога вся надежда наша. Не лучше же мы апостола, который просит молиться за него. Молитесь, — говорит он, — о мне… дабы мне дано было слово (Еф. 6:18–19). Итак, просите за нас Того, в Ком мы полагаем надежду нашу, чтобы и вам порадоваться о беседе нашей. Помните это, братия, умоляем вас. Именем Самого Господа, Виновника, Насадителя и Покровителя мира, просим, чтобы вы молились Ему в мире, мирно просили Его. Помните, что вы — дети Того, Кто сказал: Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими (Мф. 5:9).
   
   
    
     
Беседа 19. О единении между братиями и любви между ближними (Сир. 25:2)
     
О вражде и мире с донатистами — (De lite et concordia cum donatistis)
    
    
1. Первое чтение Божественных слов из книги, которая называется «Проповедник» (Ecclesiasticus) [30]), указывает три некоторые достойные внимания превосходства: любовь между братьями, любовь между ближними и мужа и жену, в согласии живущих. Блага эти, конечно, приятны и похвальны и в человеческих делах, но гораздо более похвальны они в делах Божественных. Потому что кто не радуется согласию между братиями? Но о том нужно скорбеть, что это столь великое качество редко наблюдается у людей. Все его хвалят, но весьма немногие обладают им. Счастливы, которые в себе самих имеют то, что вынуждаются хвалить даже в других. Все хвалят в согласии живущих братьев. Да и почему трудно жить братиям в согласии? Потому что препираются о земле и хотят быть землею. Еще от начала сказано было человеку — грешнику: Прах ты и в прах возвратишься (Быт. 3:19). Отсюда же мы можем заключить и о словах, которые должен услышать праведник. Если справедливо грешнику сказано: Прах ты и в прах возвратишься, — то справедливо и праведнику говорится: «Небо ты и на небо возвратишься». И разве праведники не суть небеса, когда об апостолах весьма ясно сказано: Небеса проповедуют славу Божию? А что именно о них сказано здесь, в этом убеждают достаточно нас последующие слова: И о делах рук Его вещает твердь. Кого назвал псалмопевец небесами, тех назвал и твердью. День дню передает речь, и ночь ночи открывает знание. Нет языка, и нет наречия, где не слышался бы голос их. Чей голос? Конечно, голос небес. Следовательно, это сказано об апостолах, сказано о провозвестниках истины. Отсюда понятно и дальнейшее: По всей земле проходит звук их, и до пределов вселенной слова их (Пс. 18:2–5). Нет языка, и нет наречия, где не слышался бы голос их (Пс. 18:4). Когда сошел на апостолов Дух Святый, а Бог стал обитать в небе, которое создал из земли, они, по действию Духа Святого, стали говорить языками всех народов. Поэтому сказано: Нет языка, и нет наречия, где не слышался бы голос их. И так как после того они посланы были для проповеди Евангелия ко всем народам, то по всей земле проходит звук их, и до пределов вселенной слова их. Чьи слова? Слова небес, о коих справедливо можно сказать: «Небеса вы и на небеса возвратитесь», — как справедливо говорится и грешнику: Прах ты и в прах возвратишься.
    
2. Итак, если братия желают быть в согласии между собой, пусть не привязываются к земле. И если не хотят привязываться к земле, пусть не уподобляются ей. Пусть ищут владения, которого нельзя разделить, и тогда будут в согласии между собой. Откуда между братьями раздоры? Откуда ослабление благочестия? Откуда одно чрево, а не один дух, если не от того, что в то время как душа их портится, всякий заботится о своей части, старается об увеличении и умножении своей доли и хочет один имуществом владеть, если у кого начинается разделение с братом? Чье это столь хорошее владение? — спрашивают иногда. — Наше, — отвечают другие. — Какое прекрасное владение! Но все ли оно твое, брат? — Нет, есть у меня товарищ; быть может, Бог даст, он продаст мне часть свою. — Дай, Бог! — отвечает на это льстец. Но чего дай, Бог? Чтобы один человек оказался в стесненном положении и продал свою часть другому. Но пусть сделает это Бог, пусть сделает для тебя. Ибо нечестивый хвалится похотью души своей; корыстолюбец ублажает себя (Пс. 9:24). Однако, что может быть хуже того, когда один обогащается на счет бедности другого? И все–таки часто встречается это. Спокойным чувствует себя корыстолюбец. Может быть, он употребил насилие; может быть, стеснил другого и вынудил у него; может быть, мучил и вымучил и не у кого–нибудь, а у своего брата. Лучше, говоришь ты, все же мне купить, чем стороннему. — Но подвергшийся стеснению, если он благочестив, имеет утешение. Пусть утешается словами Писания, которые только что слышали вы. Пусть он терпит нужду, а брат его имеет обилие во всем. Но последний изобилует прахом, будучи чужд праведности. Помни же то, что говорится бедному: Не бойся, когда богатеет человек, когда слава дома его умножается: ибо умирая не возьмет ничего (Пс. 48:17–18). Старайся, бедняк, приобретать то, что не теряешь, умирая, и что обретешь, живя в вечности. Старайся иметь праведность и не раскаешься. О том ли печалишься ты, что остаешься бедным здесь, на земле? Но бедным был здесь и Тот, Кто создал землю. Утешает тебя Господь Бог твой, утешает Творец твой, утешает твой Искупитель. Доставляет тебе утешение не алчущий брат твой, потому что Господь благоволил быть братом нашим. Один Он только и есть самый надежный Брат наш, с Коим следует быть нам в согласии. Назвал я Его неалчущим. Но, может быть, и Его найду алчущим. Алкает Он, правда, но нас хочет иметь, нас хочет обрести. За нас уплатил Он великую цену — Себя Самого. К этой цене нельзя прибавить ничего. Отдал Он Себя Самого и сделался Искупителем нашим. И не так отдал Себя ценою за нас, чтобы враг, освободив нас, владел вместо этого Им Самим. Отдал Он Себя смерти, убивая смерть. Смертию Своею именно Он убил смерть. Сам не будучи уничтожен ею, и, уничтожив смерть, избавил нас от смерти. Живет смерть, когда мы умираем; умрет она, когда мы оживем, когда ей будет сказано: Смерть! Где твое жало? (1 Кор. 15:55).
    
3. И вот к этому–то Брату нашему обратился некто против брата своего, с коим не было у него согласия, и сказал: Учитель! Скажи брату моему, чтобы он разделил со мною наследство (Лк. 12:13). — Все отнял он, не хочет уступить мне даже и части, не слушает меня, пусть послушает Тебя. — Но что до этого Господу? Что говорим обыкновенно мы, находясь в этой жизни, будучи сами земными, по земле пресмыкающимися, помышляя о земном, не желая кого–либо опечалить, — говорим мы, причиняя тем по большей части еще большую печаль? — Пойди, брат, и отдай брату своему часть его. — Но не это сказал Господь. А что правдивее Его? Кто найдет такого судью, к которому бы можно было обратиться против алчности брата своего? И разве не радовался человек тот, что нашел великое утешение? Великой помощи, без сомнения, ждал он, взывая к столь великому Судии: Учитель! Скажи брату моему, чтобы он разделил со мною наследство. Что же Он ответил ему? Кто поставил Меня судить или делить вас? (Лк. 12:13–14). Отклонил Господь просьбу, не исполнил того, чего просили у Него, не оказал желательной для того помощи. Что было особенного там? Что терял Он (Господь) от того? И каким трудом было бы для Него оказать это благодеяние? Однако же, Господь не оказал его. Где же то, о чем Сам Он говорит: Всякому просящему у тебя давай (Лк. 6:30). Не сделал этого однако же Сам Тот, Кто дал нам пример жизни. Как же мы будем делать то? Или как будем давать, когда несем некоторый расход, если не оказываем благодеяния там, где нет никакого расхода, где ничего мы не платим, ничего не теряем? Не исполнил Господь той просьбы и, однако, Он не ничего не сделал. В меньшем отказал Он и большее дал. Сказал Он ясно: Всякому просящему у тебя давай. Что же, если кто–нибудь станет просить у тебя, не говорю того, что не полезно давать, но что преступно давать? Что, если какой–либо мужчина станет искать того, чего искали лжесвидетели от Сусанны? Что, если какая–либо женщина станет просить, чего женщина просила у Иосифа? Нужно ли следовать и здесь этому повелению, как руководственному: Всякому просящему у тебя давай? Да не будет этого. Станешь ли ты поступать в этом случае вопреки заповеди Божией? Скорее будем исполнять мы заповедь Господа в том, случае когда просящему злого не будем давать; при этом, мы не нарушаем и повеления того, потому что сказано: Всякому просящему у тебя давай. Не сказано: Все просящему у тебя, давай, но: Всякому, просящему у тебя давай, давай вообще; давай, хотя бы и не то, что просит он. Просит дурного, ты давай доброе. Так поступил Иосиф. Не дал он того, чего просила безстыдная жена, и дал то, что она должна была выслушать, чтобы не быть безстыдной. Не пал он в яму похоти и другому человеку дал совет целомудрия. Да не будет, — отвечал он, — чтобы я сделал это для господина моего, и чтобы осквернил ложе того, кто все вверил мне в доме своем (Быт. 39). Если раб, за деньги купленный, оказал такую верность господину своему, то какую же верность должна оказывать жена в отношении к мужу? В этом именно и состояло наставление Иосифа: я, как бы говорит он, раб, не сделаю этого господину моему, а ты ли, жена, сделаешь это пред мужем своим?! Дала и Сусанна просящим, и она не оставила без наставления лжесвидетелей, если бы они пожелали только принять данный им совет целомудрия. Не только не согласилась она, но и не умолчала о том, почему не согласилась. Если соглашусь с вами, рассуждала она, то согрешу пред Богом. Если не соглашусь, не избегну рук ваших. Но лучше впасть в руки ваши, нежели согрешить пред Богом (Дан. 13). Что же — лучше ли впасть в руки ваши, нежели согрешить пред Богом? Грешите пред Богом и вы (Deo peristis), желая совершить насилие надо мной. — Вот это правило имейте, братия, всегда перед собой. Давайте, когда просят у вас, хотя бы и не то, что просят. Так поступил Господь. Просил человек тот о чем? О разделении наследства. Дал Господь, но что дал? Осуждение страсти. О чем просил и что получил? Скажи брату моему, чтобы он разделил со мною наследство. Господь же сказал: Кто поставил Меня судить или делить вас?… Смотрите, берегитесь любостяжания. И скажу, почему так. Быть может, просишь ты половину наследства для того, чтобы быть богатым. У одного богатого человека был хороший урожай… Великий успех ожидался. Много хлеба было на поле. И он разсуждал сам с собою: Что мне делать? Некуда мне собрать плодов моих. И тщательно обдумав, сказал: Вот что сделаю: сломаю житницы мои и построю большие, и соберу туда весь хлеб мой. Большие сделаю житницы, чем старые были. И скажу душе моей: «Душа! Много добра у тебя… Ешь… Веселись». И говорит ему Бог: Безумный ты, который кажешься себе столь благоразумным! Знаешь ты, как сломать старые житницы и построить новые, а сам остаешься развалиной, ты, коему следовало уничтожить ветхое в себе самом и уже не мыслить о земном. Безумный! Что сказал ты и кому сказал? Душе своей сказал: веселись, много добра у тебя. Но в эту же ночь возьмут у тебя душу твою, коей ты обещал все это. Кому же достанется то, что ты заготовил? (Лк. 12:13–20). Итак, не бойся, когда богатеет человек… ибо, умирая, не возьмет ничего (Пс. 48:17–18).
    
4. Вот какое наставление преподал Господь несогласным братьям, чтобы вследствие этого были они в согласии между собой, чтобы старались освободиться от любостяжания и исполнялись истиной. Будем же заботиться о таком наследии. Но сколь долго еще говорить нам об этом согласии между земными братьями, которое бывает так редко, так непрочно, так трудно достижимо? Скажем о том согласии, которое только должно быть и может быть истинным согласием. Братиями нам пусть будут все христиане, все верующие, рожденные от Бога и из чрева Матери–Церкви через Духа Святого; пусть они будут братьями, пусть владеют наследством, раздаваемым и не разделяемым. Наследство это есть Сам Бог, Коего наследием сами они являются, и Он взаимно является их наследием. Каким образом они являются Его наследием? Проси у Меня, и дам народы в наследие Тебе (Пс. 2:8), и еще: Господь есть часть наследия моего и чаши моей (Пс. 15:5). В этом наследии соблюдается согласие, о нем не препираются. Иное наследство приобретается тяжбою; это наследство вследствие тяжбы теряется. Поэтому и люди, не желающие лишиться его, стараются избегать распри. И когда кажется, быть может, что они во вражде, однако же, не враждуют. Но, может быть, кажется иногда, что они враждуют или думают о них, что враждуют, когда хотят выразить попечение о братиях. Видите, как участлива тяжба их, как мирна, как доброжелательна, как справедлива, как достойна уважения. Вот и мы, кажется, что препираемся с донатистами, но не враждуем. Тот враждует, кто зла желает противнику своему. Тот ссорится, кто хочет, чтобы противник его потерпел какой–либо вред, а себе ищет выгоды, старается у того отнять, а себе взять. Не так поступаем мы. Это известно вам, известно вам, препирающимся, известно и вам, оставившим разделение. Знаете вы, что эта тяжба не есть тяжба зложелательная, что она не направляется ко вреду противника, а скорее — к его выгоде. Хотели мы лишь тех, с кем казались тяжущимися или теперь еще кажемся, привлечь к общению с нами, а не заставлять их искать нас самих. И слова у нас другие, а не те, которые слышались из уст человека, обращавшегося ко Христу, когда Он был на земле, с просьбой о разделении имущества с братом. Мы также обращаемся с просьбой к Нему, пребывающему на небе, но не говорим: «Скажи брату моему, чтобы он разделил со мною наследство», а наоборот: «Скажи брату моему, чтобы он владел со мною наследством».
    
5. Что мы хотим этого, о том говорят и открытые дела наши. Что этого хотели мы, возвещают о том не только наши слова, но и наши, предназначенные для них (донатистов) сочинения (litterae). Нравится вам епископствование? Владейте им с нами. Ничего мы в вас не ненавидим, ничего не безчестим, ничего не оскверняем, ничего не анафематствуем, кроме заблуждения человеческого. Отвергаем заблуждение людское, не божественную истину Что имеете вы от Бога, это мы признаём, а что своего имеете непохвального, это мы исправляем. Знак Господа моего, печать моего Повелителя, черты Царя моего узнаю я и в том, кто покидает меня. Ищу, нахожу, стараюсь приблизить, подхожу, беру, веду, исправляю беглеца, но не искажаю его образа. Если кто думает усмотреть и найти такого, это не значит враждовать, а — любить. Мы уже говорили, что можно в одной церкви ради мира сохранить согласие между братиями. Великое это дело — согласие между братиями. Пусть не может быть двух епископов. Но мы сказали уже, чтобы вместе возседали они в базилике: один на кафедре, другой, как пришлец. Тот на кафедре христианской, этот — на другой (haeretica), но чтобы сидел возле, как товарищ его. Так же точно тот пусть председательствует в своем собрании, а этот — в своем. Мы говорим далее, что покаяние во отпущение грехов проповедано апостолами всем народам, начиная от Иерусалима. Что же ответите вы той церкви, которая основана апостолами среди всех народов, начиная от Иерусалима? Мы говорили далее: предположим, что Цецилиан совершил дурное дело. Но неужели один человек, поступающий дурно, или два, или пять, или десять могут чернить столько тысяч верующих, в несметном количестве живущих по всему лицу земли? Говорили мы также: поверил Авраам, и обещаны были ему все племена. Согрешил Цецилиан, и неужели погибли все народы, так что, следовательно, сделанное нечестием оказалось большим в сравнении с тем, что обещано истиною? Сказано было это и читано (leguntur). Против таких заимствованных из божественных книг примеров и свидетельств, указывающих на церковь, распространенную по всему кругу земли, единство каковой церкви именем Господа содержим мы, они (донатисты) решительно ничего не могли ответить.
    
6. Итак, дело Церкви признано правым, утвержденным, упроченным и укрепленным как бы на каменном фундаменте, коего и врата ада не могут одолеть. Далее, мы перешли к делу Цецилиана, уже спокойные за него, что бы он ни сделал. Потому что возможно ли, чтобы, пусть он даже, как человек, окажется виновным в чем–нибудь, из–за вины одного человека мы подверглись осуждению или были перекрещены? И мы сказали: дело Церкви правое, и грех Цецилиана нисколько не вредит ей. Ни праведность Цецилиана не делает Церковь более славной, ни преступление его не делает ее достойной порицания. Но посмотрим, каково и самое дело его. Мы захотели изследовать безпристрастно, как дело брата, а не как дело отца или матери. Отец наш — Бог; мать наша — Церковь. Цецилиан же был и есть брат наш. Если добрый, то добрый брат; если дурной брат, но все–таки брат. Если найдем мы его невинным, то где будете вы, явившиеся безсильными и в самой клевете человеческой? Если же окажется виновным, подлежащим суду, то и в этом случае мы не так уж много теряем, потому что сохраняем единство Церкви, которая непобедима. Пусть окажется вовсе виновным, человека я буду анафемстствовать, а Церкви Христовой не покину. Так и поступим мы. Кроме того, мы не будем считать его принадлежащим к клиру, среди епископов, которых считаем верными и невинными. Так мы и сделаем. Неужели же из–за Цецилиана вы всех будете перекрещивать? Когда все это было высказано и признано, начало выясняться и дело Цецилиана. Он оказался невинным, оказался оклеветанным. Один раз осужден он заочно и трижды оправдан. Осужден партией, оправдан со стороны церковной истины. Прочитано все это было и одобрено. Затем спрашивали, не имеет ли кто возразить против того. После этого исчерпаны были всякие средства клеветы и, когда уже ничего не могли представить они против очевидных доказательств и против невинности Цецилиана, произнесен был суд над ними. И все–таки говорят они: мы победили. Пусть побеждают, но себя, так, чтобы быть во владении Христовом. Пусть побеждает их Тот, Кто искупил их.
    
7. И все–таки мы за многих радуемся. Многие из них спасительно признали себя побежденными, потому что не были побеждены. Побеждено заблуждение человеческое, человек же остался целым. Ведь врач не спорит с больным. И если больной имеет дело с врачом, болезнь побеждается, и больной выздоравливает. О том старается врач, чтобы победить; этого же хочет и болезнь — чтобы победить. Если победит врач, больной выздоравливает; если побеждает болезнь, больной умирает. Так и в нашем состязании боролся врач за спасение больного, а больной ратовал за болезнь. Кто обратил внимание на совет врача, тот победил, одолел болезнь. Видим мы их здоровыми и радующимися с нами в церкви. Поносили нас они прежде, так как не считали нас за братьев. Болезнь затемняла мысль их. Мы же любим их и в то время, когда они поносят нас и ожесточаются, и старались служить злобствующим против нас больным. Сопротивлялись мы, спорили и, как бы, ссорились, и, однако, любили. Докучливо неприятны все старающиеся служить таким больным, но неприятны во спасение.
    
8. Приходится также встречать иногда людей, лениво говорящих: правда это, владыка (domine), правда. Нечего возразить. Но отец мой умер там, (т. е. в общине донатистов), мать моя там погребена. Вот, на мертвого указываешь ты и на погребенного. Но ты ведь жив еще, и есть с кем поговорить тебе. Родители твои были христиане из партии Доната; их родители, быть может, тоже были христианами, а деды или прадеды были, конечно, язычниками. И вот, первые, сделавшиеся христианами, разве были равнодушны к истине, когда оставили родителей своих — язычников? Разве следовали они авторитету умерших родителей и не предпочитали умершим родителям живого Христа? Итак, если здесь истинное единство, вне коего ты неизбежно подвергаешься вечной смерти, то почему хочешь ты следовать мертвым родителям твоим, мертвым для тебя и для Бога? Что скажешь? — отвечай. — Правду говоришь ты, нечего сказать тебе. Но что же делать? И вот вялость какая–то овладевает такими людьми. Одержимы они, как бы, летаргией, страдают неприятной болезнью, готовые умереть в своем сне. Другие оказываются, наоборот, слишком изуверны (phrenetici) и опасны (molesti). Одержимый сонною болезнью, хотя ему и угрожает смерть, не бывает, однако, опасен для того, кто служит ему. Изуверы же опасны; потеряв здравый смысл, они, бешеные и неистовые, всюду ходят с оружием, ища, кого бы убить, кого бы ослепить. Мы услыхали, что одному пресвитеру вашему они вырезали язык. Таковы изуверы. Но нужно испытывать свою любовь, и их должно любить. Многие из них, будучи вразумлены, проливали слезы. Многие исправились. Мы знаем, к нам приходили такие из числа самых неистовых. Ежедневно оплакивали они свое прошлое, не могут сдержать слез, смотря на ярость тех, которые, не пришедши в себя от угара безумия, продолжают еще свирепствовать. Итак, как же поступать нам? Любовь заставляет помогать и таким. Хотя и неприятны мы для тех и других, пробуждая охваченного сонною болезнью и сдерживая безумца, однако, мы любим обоих.
    
9. Впрочем, хотя доброе дело — согласие братьев между собой, но смотрите где: во Христе, у христиан. Также и любовь между ближними. Что же, если кто–нибудь не является еще братом для тебя во Христе? Однако, он — человек и твой ближний. Люби поэтому и его, чтобы и его приобрести. Таким образом, живя в согласии с братом–христианином, ты должен любить и ближнего, с коим у тебя еще нет согласия, потому что он еще не является братом твоим во Христе, потому что еще не возрожден во Христе, еще не познал таин Христовых; пусть он язычник пока, пусть иудей, все же ближний твой, потому что человек. Если любишь и его, то ты достигаешь этим самым другой любви и в тебе уже два дара: согласие между братьями и любовь к ближним. Из всех таких, живущих в единомыслии с братьями и любящих ближнего, и состоит Церковь, обрученная Христу, покорная мужу, чтобы получилось и третье, о чем говорится в Писании (Сир. 25:2), именно: Жена и муж, согласно живущие между собою. Поэтому убеждаем любовь вашу и увещеваем вас в Господе, презирайте настоящее, братия мои, чего вы, умирая, не можете взять с собою. Берегитесь греха, остерегайтесь неправды, избегайте нечистых страстей. Тогда будет и плод наш невредим в нас и полная радостей награда наша у Господа.
    
Ведь если и говорим мы вам, что должно говорить, если и проповедуем, что должно проповедовать, и стараемся быть чистыми пред лицом Божиим, не умалчивая о том, чего боимся, не умалчивая о том, чего любим; так, чтобы, если на кого придет меч наказания Божия, не нашел он, что поставить в вину руководителю, однако, не хотим мы награды себе без вас, но только с вами. Ведь, и апостол Павел был уверен в своей награде, и, однако, что говорит? Ибо теперь мы живы, когда вы стоите в Господе (1 Сол. 3:8). Говорю я вам и любви вашей по повелению Господа, отцы и братия. Говорю за брата моего епископа вашего, радостью для коего должны быть вы, если будете повиноваться Господу Богу нашему.
    
Вот во имя Господа старанием его сделана вам эта церковь на благочестивые, щедрые, благоговейные приношения верующих братьев. Сделана для вас эта церковь, но сами вы составляете еще большую церковь (sed vos magis estis Ecclesia). Сделана вам церковь, куда входят тела ваши; но мысли ваши должны быть обращены туда, куда входит Бог. Вы почтили епископа вашего, пожелав назвать базилику эту Флорентией [по имени епископа Флорентия, служившего, как полагают, в Иппоне Диарритском]; но вы — слава (florentia) его; так и апостол говорит к Филиппийцам, что они радость и венец его в Господе (Флп. 4:1). Все, что ни случается в этом мире, исчезает, переходит. Что жизнь настоящая, как не то, что сказал псалмопевец: Как трава, которая утром цветет, вечером подсекается и засыхает (Пс. 89:6)? Такова всякая плоть. Потому и Христос явился, потому и новая жизнь, потому надежда вечная, потому утешение безсмертия обещано нам и в плоти Христа уже показано. От нас принята плоть Христова, которая уже безсмертна, и нам указал Он то, что в Себе исполнил. Для нас Он принял тело. Ведь для Себя в начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог (Ин. 1:1). Ищи здесь плоти и крови: где она в Слове? Но так как истинно захотел спострадать нам и избавить нас, принял на Себя образ раба и сошел сюда Тот, Кто был здесь, чтобы явился Тот, Кого не было. Захотел стать человеком создавший человека, родиться от матери создавший мать. Восшел Он даже на крест, умер и показал нам то, что и мы знали: рождение и смерть. В Себе пережил Он эти исконные, обычные для нас явления. Рождение и смерть мы знали, воскресения и жизни вечной не знали. Первые два рождение и смерть — Он смиренно принял на Себя, другие два великие и новые явления показал Он, будучи прославлен. Воскрес Он плотию, вознесся, возсел одесную Отца. Главою нашею благоволил быть Он и молился за Свои члены, потому что, когда был здесь, говорил Отче!.. Хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною (Ин. 17:24). Будем ожидать того же и для плоти нашей: воскресения, прославления, нетления, безсмертия, вечного покоя. Будем стараться, чтобы и достигнуть этого. То будет слава (florentia), истинная слава.
   
   
    
     
Беседа 20. Об одном донатисте, обратившемся к Церкви
    
    
 [31]Благодарение Богу! братия. Порадуйтесь за брата вашего, который был мертв и ожил, пропадал и нашелся. Слава терпению и милосердию Господа Бога нашего; терпению, потому что терпел Он упорствующего; милосердию, потому что благоволил принять обращающегося. Это виноградник, где я не трудился; в другом тратил я силы свои. О, виноградник, возлюбленный Господом моим! Не только нисколько не был полезен я тебе, но даже против тебя служил врагу твоему. С большим рвением расточал я, когда не собирал для тебя. Слава насадителю твоему, у Коего не остается плата работников, призванных даже в позднейший час. Поздно прихожу я, но не отчаиваюсь в получении динария (Мф. 20:9). Я был прежде хулителем, гонителем и обидчиком Тебя, но помилован, потому что делал это по неведению (1 Тим. 1:13). Хранил я слова родителей моих, не патриархов, пророков и апостолов, но родителей плоти моей. Но не пошел я до конца за плотью и кровью, последовал за истиной, будучи побежден ею, и успокоился теперь, возвратившись к единству. Разве не читал я того же Писания, что и теперь читаю? Но так же точно и тот учитель языков, сосуд избранный, из Савла ставший Павлом, из высокомерного смиренным, из губителя пастырем, из волка агнцем, еврей от евреев, по учению фарисей (Флп. 3:5), воспитанный у ног Гамалиила (Деян. 22:3), не знал сначала о Христе, что Он возседает на небесах, не позволял чтить Его на земле. Не ведая, воспевал устами веру в Него, в Его страдания и воскресение (т. е. признавал и читал ветхозаветные пророчества, в коих говорилось о страданиях и воскресении Иисуса Христа) и, неистовствуя в заблуждении, производил опустошения. Согласно пророчествам, в которых с малых лет был он (Савл) воспитан, Христос уже, восстав из мертвых, сидел одесную Бога (in coelo), а он все еще ослеплен был ложью своих родителей, что ученики украли Его из гроба. Так и я блуждал кругом около церкви кафолической, распространенной всюду по земле, по слову Божественного Писания, и меня делали глухим к Нему от родителей перешедшие ложные слухи о предателях. Я сравниваю себя с Павлом не по заслугам, а по грехам. Ведь хотя я и не заслужил быть столь великим, однако, до своего обращения не был и столь злым. Он не узнавал жениха из книг, которые читал; я не узнавал невесты. Кто открыл ему о прославлении Христа в словах: Будь превознесен выше небес, Боже, тот же открыл мне о распространении Церкви в словах, которые следуют дальше: Над всею землею … слава Твоя (Пс. 107:6) То и другое свидетельство ясно для видящих, но сокрыто от слепых. Тому отверзло глаза крещение во Христа, а мне мир Христов. Того баня святой воды соделала новым, а мне любовь покрыла множество грехов моих.
   
   
    
     
Беседа 21. О воскресении мертвых
    
    
1. Заметили мы, братия, во время апостольского чтения похвальное движение веры и любви вашей, заметили, как гнушаетесь вы людей, которые думают, что есть только одна настоящая жизнь, общая у нас со скотами, что со смертию все оканчивается, и нет для нас никакой надежды на другую, лучшую жизнь, которые, распространяя дурные слухи (pruritum malarum aurium corrumpentes), говорят: Станем есть и пить, ибо завтра умрем (1 Кор. 15:32). Вот с этого–то и начнем беседу нашу. Это пусть будет как бы центром нашей речи, около коего будет вращаться все остальное, что Господь благоволит даровать нам.
    
2. Воскресение мертвых составляет предмет упования нашего. Воскресение мертвых составляет предмет веры нашей. Оно есть и предмет любви нашей, которая возбуждается предуказанием вещей невидимых и стремлением к ним, вследствие чего сердца наши делаются способными к блаженству, которое обещается в будущем, пока же служит предметом веры, так как оно невидимо. Поэтому самая любовь наша не должна направляться на это видимое и временное; нельзя думать, что в воскресении мы будем иметь нечто подобное тому, что теперь имеем, хотя бы мы и не придавали значения благам настоящей жизни, хотя бы мы жили хорошо и сами были хороши, не будем иметь мы там плотских удовольствий и утешений. Без сомнения, с уничтожением веры в воскресение мертвых падает все учение христианское. Однако, и с признанием веры в воскресение мертвых можно оставаться спокойным за дух христианина лишь в том случае, если признавать, что будущая жизнь та отлична от жизни настоящей, преходящей. Поэтому если не воскреснут мертвые, то нет для нас никакой надежды на жизнь будущую. Если же воскреснут, будет, следовательно, и жизнь загробная. Но возникает другой вопрос: какая будет эта жизнь? Отсюда первое разсуждение наше посвящено будет вопросу о том, будет ли воскресение мертвых, во втором разсмотрим, какова будет жизнь святых в воскресении.
    
3. Итак, кто говорит, что мертвые не воскреснут, тот не христианин. Те же, которые думают, что мертвые, когда воскреснут, будут проводить плотскую жизнь, являются грубыми плотскими христианами. Таким образом, что в настоящем разсуждении говорится против отрицающих воскресение мертвых, относится собственно к тем, которые не носят имени христиан, из каковых, я не думаю, чтобы здесь присутствовал кто–либо. И наше разсуждение может показаться излишним, если мы будем доказывать, что мертвые воскресают. Потому что христианин, который уверовал во Христа, который никоим образом не может допустить, что апостол говорит неправду, должен руководствоваться силою авторитета. Достаточно, следовательно, если он слышит: Если нет воскресения мертвых,… то… проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша. Если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес (1 Кор. 15:13–14). Если же Христос воскрес, в чем и спасение христиан, то во всяком случае не невозможным является воскресение мертвых, потому что Кто воскресил Сына Своего, Кто разбудил плоть Свою, Тот во Главе показал пример всему телу, т. е. церкви. Итак, могло бы быть излишним разсуждение о воскресении мертвых, и нам следовало бы заняться теми вопросами, которые обыкновенно ставят христиане себе самим, а именно: каковы будем мы, когда воскреснем, как будем жить тогда, каковы будут наши занятия, и будут ли вообще какие–нибудь занятия, или не будет никаких? Если не будет никаких, то будем ли мы жить совершенно праздно, ничего не делая, или, если будем что–нибудь делать, то что именно? Затем, будем ли мы есть и пить, будет ли там общение между мужами и женами, или будет одна непорочная общая жизнь? И если так, то какова будет эта жизнь, каково будет свойство и образ самых тел? Вот вопросы христиан, касающиеся веры в воскресение.
    
4. К этому разсуждению, насколько это может быть уяснено или выражено чрез людей и людям, подобным нам и вам, я теперь и перешел бы, если бы на вопросе о том, воскреснут ли мертвые, не вынуждало меня остановиться некоторое безпокойство о слишком плотских братьях наших, почти язычниках. Конечно, я уверен, что здесь никого из язычников нет теперь, но все христиане. Однако же, язычники и хулители воскресения не перестают ежедневно говорить вслух христианам: Станем есть и пить, ибо завтра умрем. Слова эти сказал апостол, указывая далее на опасность худых сообществ, развращающих добрые нравы (1 Кор. 15:32–33). Боясь этого зла, и опасаясь за нетвердых из христиан, мы не только по отеческой, но как бы по материнской некоторой любви и будем говорить столько, сколько потребно для слушателей. Ведь всех, которые собрались здесь, привело сюда великое благоговение к слову Божию (circa scripturas), а не торжество какого–либо праздничного дня собрало в церковь Божию толпы зрителей. Потому что некоторые имеют обыкновение сходиться не по побуждениям благочестия, а только для торжества. Вот эти соображения и заставляют нас говорить сначала о воскресении мертвых, а потом, если Господь поможет, скажем о том, какова будет будущая жизнь праведников.
    
5. Боюсь, — говорит апостол, — чтобы, как змей хитростью своею прельстил Еву, так и ваши умы не повредились, уклонившись от простоты во Христе (2 Кор. 11:3). А повреждают умы слова: Станем есть и пить, ибо завтра умрем. Пусть же всякий, кто с удовольствием хочет следовать только этим словам, кто думает, что есть одна только настоящая жизнь, и ни на что другое не надеется, кто не молится Богу или только и молится о том, чтобы есть и пить, хотя бы ему и неприятна была наша доброжелательная речь, послушает нас, с великою скорбию говорящих слова эти. Хотят они есть и пить, потому что завтра умрут. Но, о, если бы на самом деле они думали о том, что завтра умрут! Кто будет столь безрассуден и безумен, кто столь враждебен себе, чтобы, думая умереть на завтрашний день, не подумал, что кончено все, из–за чего он трудился? Ведь в тот день, — как написано, — исчезают все помышления его (Пс. 145:4). И если люди, в виду угрожающего им дня смерти, стараются делать завещания ради тех, коих покидают здесь, то насколько же более они должны подумать о душе своей? Или заботится человек о тех, кого оставляет, а о себе, покидающем все, не думает? Вот сыновья твои будут владеть тем, что ты оставляешь; сам же ты ничего не будешь иметь, и, однако, все внимание твое сосредоточивается на том, чем после тебя будут владеть чужие, а не на том, какая участь ожидает тленных (non quo transeantes perveniant). О, если бы было у тебя помышление о смерти. Правда, когда выносятся мертвые, люди думают о смерти и говорят: «Несчастный! Вчера гулял он» или: «Семь дней назад тому я видел его, то–то и то–то говорил он со мной, — и вот нет человека». Так говорят обычно. Но говорят это, быть может, только пока мертвый оплакивается, пока идут хлопоты о его погребении, пока совершаются приготовления к похоронам, пока выносится мертвый и погребается. С погребением же прекращаются и эти речи. Возвращается суетная забота, забывается тот, кого увлекла смерть, и о заместительстве его думает имеющий сам удалиться — возвращается к обманам, к хищениям, к клятвопреступлениям, к пьянству, к безчисленным плотским наслаждениям, не исчезающим даже во время пользования ими и что хуже того, от только что погребенного мертвеца берут люди как бы повод к погребению сердца и говорят: Станем есть и пить, ибо завтра умрем.
    
6. Иные, осмеивая веру в воскресение мертвых, говорят себе: «Вот такой–то лежит в могиле, пусть же услышится голос его. Если это невозможно, пусть услышу я голос моего отца, моего деда и прадеда. Кто возставал оттуда? Кто объявил о том, что делается у умерших? Станем же заботиться о благах для себя во время этой земной жизни. Если же, когда мы умрем, наши родители, родные или ближние приносят что–либо на гробы наши, то себе, живущим, приносят они, а не нам, мертвым». Это даже и Писание осмеивает, когда говорит о снедях, поставленных на могиле (Сир. 30:18). Ясно, что мертвые не нуждаются в том, и что это есть обычай языческий, и ведет он свое начало не от отцов наших, патриархов, у которых мы хотя и находим указания на славные похороны, но не находим указаний на приношения умершим. То же можно замечать и в обычаях иудеев. Все же они сохранили в некоторых случаях обычаи старины, хотя и не извлекли оттуда пользы для добродетели. И если некоторые ссылаются на слова Писания: Раздавай хлебы твои при гробе праведных, но не давай грешникам (Тов. 4:17 — Frange panem tuum, et effunde vinum tuum super sepulcra justorum, et ne tradas eum injustis), то без всякого труда верующие могут понимать, о чем сказано здесь. Ведь знают верующие, как нужно совершать поминовение своих умерших; знают также, что этого нельзя совершать за нечестивых, т. е. за неверующих, потому что только праведный верой жив будет (Рим. 1:17). Пусть же никто не ищет от врачевания болезней и из Писания пусть не пытается извлечь уз, чтобы положить сети смерти для души своей. Ясно, как следует понимать то. Правилен и спасителен этот обычай христианский (aperta atque salubris est haec celebratio christianorum).
    
7. Итак, остановимся на том, о чем я выше сказал уже, и на что указывают люди, смущающие слух нетвердых словами: Станем есть и пить, ибо завтра умрем, именно на тех словах их, что никто не воскресает из мертвых и что не слышат они ничьего голоса: ни деда, ни прадеда, ни отца. Отвечайте таковым, христиане, если вы христиане и если захотите принять участие в пиршествах (имеются ввиду, вероятно, поминальные торжества), без смущения отвечайте развратителям. И вы знаете, что ответить, но обуреваетесь страстью к удовольствиям, хотите утонуть в них и быть погребенными заживо. Поднимается у вас страсть невоздержания, и как бы некоторое волнение врывается в душу, возбужденную дыханием дурного влечения (male suadentis). И вот, претерпевая великое волнение, не хочешь отвечать ты развратителю и с готовностью идешь на пиршество. И волнение страсти, чересчур усиливаясь, хочет обрушиться, как на корабль, на сердце твое. Но спит Христос на корабле твоем. Разбуди же Его, и Он повелит буре, чтобы она умолкла (Мф. 8:24–26). Своим волнением на корабле, когда Христос спал, ученики предуказали, что и христиане будут обуреваться, пока не пробудится в них вера христианская. Знаешь ты, что говорит апостол: Да даст вам… верою вселиться Христу в сердца ваши… (Еф. 3:16–17). По свойству величия и по Божеству Своему Он всегда со Отцом. И телом Своим Он уже на небесах одесную Отца, по вере же Он присутствует во всех христианах. И ты обуреваешься, следовательно, потому, что Христос спит, т. е. потому ты не можешь побороть тех страстей, которые возбуждаются в тебе внушением дурных привычек (male suadentium), что спит вера твоя. Что значит, что спит вера твоя? Значит, что вера приведена в усыпление. Но что значит: приведена в усыпление? Значит, что ты забыл веру. Что же значит таким образом — разбудить Христа? Значит, пробудить веру, вспомнить то, во что ты уверовал. Итак, помни веру твою, буди Христа. Эта вера твоя повелит волнам, коих ты боишься, и ветру дурных наветников; и тотчас удалятся они, тотчас успокоится все. Потому что, хотя злой наветник не перестает оговаривать тебя, но он уже не подвергает опасности корабля твоего, не возбуждает волнения, не погружает судна, на котором плывешь ты.
    
8. Но для чего станешь будить ты Христа? Что сказал тебе злой тот собеседник? Что сказал тот развратитель, дурными речами своими растлевающий добрые нравы? Что сказал? Вот что сказал: никто оттуда (из–за гроба) не возвратился. Не слыхал я ни голоса отца моего, ни деда моего. Пусть кто–нибудь возвратится оттуда и пусть скажет, что делается там.
    
Разбудив Христа на корабле твоем и помня о вере твоей, ты отвечай ему и скажи: Безумец! Если бы отец твой воскрес, ты поверил бы, но вот Господь всех воскрес, и ты ли не веришь? Для чего благоволил Он умереть и воскреснуть, если не для того, чтобы верили мы одному и не обольщались многими? И что сделал бы отец твой, если бы воскрес и стал беседовать с тобой, и снова умер бы? Смотри, с какою властью воскрес Тот, Кто уже не умирает, смерть уже не имеет над Ним власти (Рим. 6:9)! Явился Он ученикам Своим и верующим, ощупано было тело Его, так как недостаточно было для некоторых видеть то, что они ранее видели, и не ощупать того, что видели теперь. Вера эта не в сердцах только запечатлена была, но засвидетельствована пред взором людей. Далее, Тот, Кто показал это, восшел на небо, послал Духа Святого ученикам Своим, и Евангелие проповедано всюду.
    
Если мы говорим неправду, вопроси самое лице земли.
    
Многое из того, что обещано, уже совершилось. Многое, чего ожидали мы, исполнилось. Вера христианская распространена по всему лицу земли. Не осмеливаются отрицать воскресения Христа даже неверующие. Свидетельствует о том небо, свидетельствует земля, свидетельствуют ангелы, свидетельствуют находящиеся в царстве мертвых (ab inferis). Что еще не свидетельствовало бы об этом? И ты говоришь: Cтанем есть и пить, ибо завтра умрем.
    
9. Опечалился ты об умершем друге (charissimo) твоем, потому что не слышишь уже голоса его. Жил он и умер. Ел, а теперь уже не ест, ощущал, а теперь не ощущает, уже не радуется радостями и утешением живых.
    
Но разве стал бы ты оплакивать семя, когда бы пахал землю? Ведь если бы нашелся кто–нибудь столь неведущий, который бы, видя, как семя выносится на поле, бросается в землю и зарывается в глыбах, стал плакать о нем и, вспоминая о летнем зное, стал бы говорить о нем себе: «Вот хлеб, с таким трудом сжатый, вымолоченный и очищенный, лежал в житнице; смотрели мы на него и радовались, теперь же нет его на глазах наших: вижу землю вспаханную, хлеба же ни в житнице, ни здесь не вижу». Если бы, говорим, нашелся такой человек, который бы сильно грустил и плакал о хлебе, как умершем и погребенном, смотря на глыбы и на землю и не думая о жатве, то как смеялись бы над ним иные, хотя и неученые, но сведущие в том деле? Как стал бы плакать он, столь неопытный, пред сведущими в этом деле, хотя и несведущими в других предметах? И что сказали бы ему те, которые знали бы, что скорбит он потому, что не понимает? «Не печалься», — сказали бы они ему. Того, что разбросали мы в землю, нет уже в житнице, нет в руках наших. Но вот потом придем мы на это поле и отрадно будет созерцать тебе вид жатвы там, где теперь скорбишь ты над голой землей. Кто знает, что получится после из посеянного хлеба, тот радуется и во время самой пашни. Если же кто вследствие недоверия или неразумия, или, лучше сказать, вследствие недостатка опыта скорбит в начале, то все же потом, доверяя опыту знающего, уйдет от него утешенным и станет ожидать вместе с ним будущей жатвы.
    
10. Но жатва обыкновенно бывает ежегодно. Единственная же последняя жатва рода человеческого произойдет при кончине века. Теперь нельзя ее видеть глазами. Но доказательство того, что она будет, дано в зерне пшеничном, о котором Сам Господь говорит: Если пшеничное зерно… не умрет, то останется одно… (Ин. 12:24), указывая в этих словах на Свою смерть и на то, что велико будет число имеющих воскреснуть верующих в Него. Пример взят здесь от зерна, но такой пример, коим убеждаются все, желающие быть в числе зерен. Впрочем, и вся тварь свидетельствуют о воскресении, если только мы не хотим быть глухими. И от этих свидетельств можно заключать, что сделает Бог в конце концов с родом человеческим, когда ежедневно мы наблюдаем столько подобий. Воскресение христиан имеет совершиться только один раз. Сон же животных и пробуждение их от сна свершается ежедневно. Сон — подобие смерти, пробуждение — подобие воскресения. Наблюдая то, что совершается пред тобой ежедневно, верь в то, что произойдет некогда однажды. Луна рождается каждый месяц, растет, достигает наибольшей величины, затем уменьшается, совсем исчезает и снова появляется. Что происходит с луною ежемесячно, это при воскресении совершится один раз за все время. Далее, куда уходят, например, и откуда появляются листья на деревьях? В какие тайники уходят они? Из каких скрытых мест приходят? Вот теперь зима, и деревья как бы высохли; в весеннее же время они одеваются зеленью. Теперь ли только так стало или и в прошедшем году то же самое было? Конечно, и в прошедшем году то же было. Исчезает зелень с осени, в течение зимы, появляется с весны, летом. Так год повторяется во времени, и неужели люди, созданные по образу Божию, умирая, совсем погибают?
    
11. Но кто–нибудь, менее внимательный к изменениям и возрождению, замечаемому в природе, может сказать мне: «Ведь те листья сгнили и рождаются новые». Однако, всякий разумный может видеть, что и то, что сгнивает, дает силу земле. Потому что от чего утучняется земля, как не от разложения земного? Знают это те, которые занимаются земледелием. А те, которые не занимаются земледелием, проживая в городе, пусть хоть от прилегающих к городу усадеб узнают, как старательно берегутся разные нечистоты города, за какую цену покупаются они и куда деваются. Конечно, они уже презренны и могут считаться недостаточно сведущим человеком совершенно ненужными. Кто в самом деле станет смотреть на помет? Но на что человек не хочет смотреть, это старается он беречь. Таким образом, что казалось уже уничтоженным и выброшенным, это употребляется на утучнение земли, сберегает в ней влагу и идет в корень. А что из земли проходит в корень, это невидимыми путями переходит затем в ствол, расходится по ветвям, отсюда идет в отростки, а от отростков — в плоды и листья. И вот от чего отворачиваешься ты, когда нечистоты гниют, – это, создавая прелестную зелень дерева, вызывает твое удивление.
    
12. Не хочу, чтобы ты указывал мне при этом на то, на что обыкновенно указываешь, именно, что тело погребенного мертвеца не остается целым; — если бы оставалось оно целым, говоришь ты, я верил бы в воскресение мертвых. Выходит поэтому, что одни только египтяне верят в воскресение, потому что они тщательно сохраняют трупы умерших. Обыкновенно, они высушивают тела, делая их как бы неразрушимыми и называя их мумиями. Итак, по мнению людей, незнающих тайн природы, в которой для Творца все остается целым, хотя бы и теряло способность внешнего чувства, только одни египтяне могут верить в воскресение мертвых, вера же других, вера христиан неосновательна. Часто, когда вследствие ветхости или по другой какой причине открываются и обнажаются гробы, оказывается, что находившиеся там тела уже сгнили, и люди, привыкшие любоваться телесною красотой, скорбно вздыхают и говорят сами себе: «Неужели этот прах будет иметь когда–либо прежний вид красоты? Неужели он возвратится к жизни, возвратится к свету? Когда это будет? И могу ли я надеяться увидеть когда–нибудь из этого пепла что–либо живое?» Однако же ты, говорящий так, видишь во гробе хоть пепел. Но оглянись назад лет хотя на тридцать, на сорок, на пятьдесят или более. Вот, во гробе оказывается хоть прах мертвого, а ты что представлял из себя пятьдесят лет тому назад? Где был ты тогда? Тела всех нас, разговаривающих теперь, спустя немного лет, будут прахом, а назад тому несколько лет не было и самого праха. Итак, Кто мог создать то, чего не было, неужели не в состоянии возсоздать того, что было?
    
13. Пусть же прекратится пустословие злоречивых, дурными речами своими развращающих добрые нравы. Утвердите ноги ваши на пути, утвердите, чтобы не сбиваться с него и не останавливаться на нем, а стремиться вперед, как написано: Так бегите, чтобы получить (1 Кор. 9:24). Пусть в сердце вашем всегда бодрствует Христос, Который во главе (т. е. в Себе Самом) благоволил показать то, чего должны ожидать прочие члены тела Его. Мы на земле страдаем; глава же наша на небе уже не умирает, не испытывает слабости, не страдает. Однако, и глава страдала за нас. Потому что Он (Христос) предан за грехи наши и воскрес для оправдания нашего (Рим. 4:25). Познаём это мы верою. Те же, коим являлся Он, видели своими глазами. Впрочем, и мы не остались обиженными из–за того, что Он уже воскрес, и мы не можем видеть Его плотскими глазами. Имеем поучительное для нас свидетельство Самого Господа, которое дал Он сомневающемуся ученику, ищущему осязания для того, чтобы верить. Ведь когда, после прикосновения к Его ранам, он воскликнул и сказал: Господь Мой и Бог мой! — Господь ответил ему: Ты поверил потому, что увидел Меня; блаженны невидевшие и уверовавшие (Ин. 20:28–29). Итак, пробудитесь же для блаженства вашего, и никакой злой наветник пусть не исторгнет из сердец ваших того, что насаждено Христом.
    
14. Пусть же более не говорят мне того. Говорят это обычно те, которые не по доброй воле уступили авторитету Христа. Ведь даже и язычники, которые не хотят или откладывают принять учения Христова, не осмеливаются поносить Христа. Христиан поносят, а Христа не осмеливаются. Смиряются пред Главой, хотя над телом еще и глумятся. Но пусть тело, слыша глумления тех, кои уступают Главе, не считают себя отделенными от Главы, но заодно с Нею. Если бы мы были отделены от Нее, тогда можно было бы бояться нам издевательств врагов наших. Но что мы не отделены от Главы, об этом свидетельствует Сам Тот, Который Павлу, когда он был еще Савлом, преследующим Церковь, говорит: Савл, Савл, что ты гонишь Меня? Уже избавился Он от рук нечестивых иудеев, уже проник в преисподнюю, уже возстал от гроба, уже вознесся на небо, уже обогатил сердца верующих дарами Духа Святого и утверждает их, пребывая одесную Отца и ходатайствуя за нас. Не подвергаясь уже более опасности смерти, а лишь нас желая освободить от смерти — что мог потерпеть Он от неистовствующего Савла? Как рука та могла коснуться Его, хотя тот, как написано о нем, и дышал еще убийством (Деян. 9:1)? На христиан, живущих на земле, мог еще делать нападения Савл, Христу же когда и как мог бы вредить он? Издает Он, однако, мучительный крик за члены Свои и не говорит: что ты гонишь Моих? Если бы говорил так, тогда могли бы мы считать себя только рабами Его. Но не так соединяются рабы со своим господином, как христиане со Христом. Другая связь эта, другое здесь соотношение членов, другое единство любви. Голова говорит за члены Свои и не так говорит: «Что ты гонишь члены Мои» — но: Что ты гонишь Меня? Не касался гонитель Главы, а трогал лишь то, что соединено с Главою. Не раз уже указывали мы на одно подобие, и так как подобие это очень подходящее и хорошо поясняет дело, позволим себе повторить его. Вот, например, кто–нибудь в толпе теснит тебя, давит ногу твою, хотя языку и не причиняет никакой боли. Почему же язык все–таки кричит: «Ты давишь меня?» Сдавлена нога, языку не сделано никакой неприятности, однако, связаны они (нога и язык) тесным единством. Потому что страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены (1 Кор. 12:26). Итак, если язык твой говорит за ногу твою, то Христос ли не станет говорить за христиан с неба? Не так говорит язык твой за ногу твою, чтобы говорить, например: «Давишь ногу мою», но: «Давишь меня», хотя сам он и остается неприкосновенным. Познавай же и ты Главу свою, когда Она с неба говорит за тебя: Савл, Савл, что ты гонишь Меня? Но, братия, для чего сказали мы это? Для того чтобы как–нибудь не подкрались к вам те, на которых указывает апостол, когда говорит, что худые сообщества развращают добрые нравы, которые говорят: Станем есть и пить, ибо завтра умрем (1 Кор. 15:32), чтобы не говорили они вам: «Для Христа, однако, только возможно было это» (не осмеливаются они поносить Христа, преклоняются пред величием Его, распростертым по всему кругу земному, но хотя, как написано: Нечестивый увидит это и будет досадовать, заскрежещет зубами своими и истает (Пс. 111:10), они и скрежещут зубами, и истаивают, злословить Христа все–таки не осмеливаются. Иногда искренно говорят они это, иногда же из страха. Но ты будь внимателен к тому, что они осмеливаются говорить, и чего не осмеливаются высказывать.
    
15. Вот, станут говорить они тебе: «Указываешь ты на Христа, что Он воскрес из мертвых, и вследствие этого ожидаешь всеобщего воскресения мертвых. Но Христос мог воскреснуть из мертвых», — и начинают хвалить Христа не с тем, чтобы воздать Ему честь, но чтобы тебя лишить упования. Опасное коварство здесь, когда, желая похвалою отвлечь от Христа, лицемерно прославляют Того, Кого не осмеливаются порицать. Усугубляют величие Его как существа небесного, чтобы ты не надеялся получить что–либо такое, что явлено было в Его воскресении. Как бы с великим благоговением относятся они ко Христу, когда говорят: «Вот осмеливается он сравнивать себя со Христом и думает, что и он воскреснет из мертвых, как Христос воскрес». Не обольщайся, однако, лицемерною похвалою. Коварные замыслы тебя смущают, но вспомни о смирении Христа, о Его человечестве. Тот (лицемер) указывает тебе, как Христос велик в сравнении с тобою, но Сам Христос говорит, как Он близок к тебе (descendit ad te). Итак, смело ответствуй ему, пробуждай в себе веру свою; вот перед тобой буря, волнение, корабль в опасности, а Христос спит в тебе. Пробуди же в себе веру Христову, не забывай, во что ты уверовал. И тотчас ответишь ты, как только начнет оживать в тебе вера евангельская. Не будешь безпомощным при ответе. Не ты будешь говорить, а пребывающий в тебе Христос, взяв орудием Своим язык твой, как бы меч Свой, и пользуясь сердцем твоим и голосом твоим, как владелец, противостанет врагу и сделает тебя безопасным. Ты же только буди спящего, т. е. не забывай веры твоей.
    
16. Но что скажу я такого, что мог бы и ты возразить им? Не новое скажу что–либо, но то, во что уверовал ты уже. Пробуди веру свою и отвечай тому, кто говорит, что Христос один мог воскреснуть, а мы не можем. Отвечай и скажи ему: «Потому Христос мог воскреснуть, что Он Бог. Если же потому, что Он Бог, то, следовательно, потому, что Он всемогущий. Если же потому, что всемогущий, то могу ли я отчаиваться, что может Он и во мне явить то, что показал в Себе ради меня?» Затем спрошу еще: «Откуда возстал Господь?» Отвечает: «Из мертвых». — Но как умер Бог? И может ли умирать Бог? Разве то Божественное Слово, та сила Всемогущего Художника, чрез Которого все создано, та неизменная Мудрость, в Себе пребывающая и все обновляющая, распростирающаяся от одного конца до другого и все устрояющая на пользу (Прем. 8:1), могла умереть? — Нет, — отвечает противник. — И, однако, Христос умер. Почему умер? Разумеется, потому, что, не почитая хищением быть равным Богу, Он уничижил Себя Самого, приняв образ раба (Флп. 2:7). А раньше апостол говорит: Он, будучи образом Божиим… (Флп. 2:6) Образ Божий принял Он или был им по существу (an in ea naturaliter erat)? Различает это апостол. Когда говорит он об образе Божием, употребляет слово будучи, а когда говорит об образе раба, сказал приняв. Христос, следовательно, одним был, а другое принял, так что единым стало с Ним то, что Он принял. Будучи образом Божиим, Он был равен Богу, почему евангелист говорит: В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог (Ин. 1:1), т. е. Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу. Чего нет по естеству, и что присваивается не по праву, то есть уже хищение. Равенство с Богом присвоил себе ангел, но пал и сделался диаволом. Равенство с Богом хотел присвоить себе человек, но пал и сделался смертным. Христос, Который рожден равным, потому что рожден не во времени, но вечный Сын от вечного Отца, через Коего все создано, есть образ Божий (in forma Dei est). Чтобы быть посредником между Богом и людьми, между Праведным и неправедными, между Безсмертным и смертным, Он принял нечто от беззаконных и смертных, в то же время имея нечто общее с Праведным и Безсмертным. Сохраняя вместе с Праведным и Безсмертным праведность, Он от беззаконных и смертных принимает смертность, ставши примирителем, разрушив стену грехов наших, почему и говорится в псалме: …С Богом моим восхожу на стену (Пс. 17:30). Возвращая Богу то, что отчуждено грехом, искупляя кровию Своею порабощенное диаволом, Он умер за нас и воскрес. Носил Он грехи наши не участием в них, но претерпевая их, – как Иаков носил кожу козлят, чтобы показаться волосатым отцу своему, благословляющему (Быт. 27:16). Дурной Исав имел свои волосы, добрый же Иаков носил чужие. Смертным людям, конечно, прилежит грех; не прилежит же он Тому, Кто сказал: Имею власть отдать ее [душу Свою], и власть имею опять принять ее (Ин. 10:18). Итак, смерть в Господе нашем была следствием чужих грехов, а не наказанием за грехи собственные. Во всех людях смерть есть наказание за грех. Ведет она свое начало от первородного греха, от падения первого человека, а не от нисхождения откуда–либо. Потому что одно есть — падать, другое — нисходить. Пал один преступно, снисшел другой милосердно. Потому что как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут (1 Кор. 15:22). Итак, носящий чужие грехи Христос, по слову псалмопевца, отдал то, чего не отнимал (Пс. 68:5), т. е. не имея греха, подвергся смерти. Вот, говорит Он: Идет князь мира сего, и во Мне не имеет ничего. Что это значит, что во Мне не имеет ничего? Значит: не найдет во Мне ничего достойного смерти, Потому что достойное смерти — грех. Почему же смерть? Но, — говорит Он далее, — чтобы мир знал, что Я люблю Отца, и как заповедал Мне Отец, так и творю: встаньте, пойдем отсюда (Ин. 14:30–31). И возстав, Он пошел на страдания. Почему? Потому что исполнял волю Отца Своего, а не потому, что был сколько–нибудь повинен князю греха, так как в Нем не было никакого греха. Таким образом, Господь наш Иисус Христос с Собою принес Божество, смертность же принял от нас. Принял ее во утробе Девы Марии, соединяя Себя, Божественное Слово, с природою человека, как жених соединяется с невестою в брачном чертоге, так что Он исходит, как жених из брачного чертога своего (Пс. 18:6).
    
17. Итак, помни то, что сказал я тебе. Смертность от греха перешла на всех людей. В Господе же она явилась вследствие Его милосердия, и, однако, была истинная, потому что такая же истинная была Его плоть, истинно–смертная, имеющая подобие плоти греховной (Рим. 8:3), не подобие плоти, но подобие плоти греховной, так как она была истинная плоть, хотя и не греховная плоть. И незаслуженно, как сказал я, не за грех смертность эту принял Тот, Кто уничижил Себя Самого, приняв образ раба…, быв послушным даже до смерти. Следовательно, чем же был Он и что имел? Был Божеством, нося смертность. Но чем умер Он, тем и воскрес.
    
Теперь обратившись к тем, которые говорят: «Только один Христос мог воскреснуть, а ты не можешь» — отвечай и скажи: «Христос воскрес тем, что Он принял от нас. Отними от Него образ раба, и не было бы того в Нем, чем бы Он мог воскреснуть, потому что не было бы того, чем бы Он мог умереть. И зачем, прославляя Господа, хочешь разорить веру, которую насадил во мне Господь? Вследствие того только, что принял образ раба, сделался Он мертвым. Отсюда никогда не усомнюсь я и в воскресении раба, если Господь воскрес в образе раба». Если же только силе человечества хотят приписать то, что Христос воскрес из мертвых, так как имеют обыкновение говорить и это, именно, что человек Он был столь праведный, что мог даже из мертвых воскреснуть, то я готов на время и здесь согласиться с ними. Не буду говорить о Божестве Господа нашего; — но если Он столь праведен, что мог даже воскреснуть из мертвых, то, разумеется, никоим образом не мог Он обманывать нас, когда и нам обещал воскресение.
    
18. Все, что сказано нами, братия, сказано с тою целью, чтобы вы были подготовлены к ответу на случай, если бы кто–либо стал говорить, что мертвые не воскреснут. Говорено было, если помните, насколько Бог благоволил сделать нас способными к тому, и о видимой природе, причем указаны были доказательства из ежедневных явлений ее, и о всемогуществе Бога, для Коего ничего нет трудного, Который, если мог создать то, чего не было, тем более может возсоздать то, что было, и о Самом Господе и Спасителе нашем, Который, несомненно, воскрес, и о воскресении, что оно не могло быть, как только в образе раба, потому что не мог Он умереть, а следовательно, и воскреснуть иначе, как только в образе раба. А так как мы рабы, следовательно, нужно и нам ожидать того, что благоволил показать Господь, будучи в образе раба.
    
Пусть умолкнут, поэтому, языки говорящих: Станем есть и пить, ибо завтра умрем. На эти слова вы отвечайте им и говорите: «Будем поститься и молиться, потому что завтра умрем».
    
19. Нам остается сказать еще, какова будет жизнь в воскресении праведных. Но так как сегодня, как видите, уже не мало времени потрачено на беседу, довольствуйтесь пока тем, что сказано. А об этом молитесь, чтобы мы когда–нибудь могли побеседовать с вами. Заметьте также, что говорим мы об этом теперь особенно по причине настоящих праздничных дней у язычников. Будьте внимательны к себе: преходит мир этот. Вспомните Евангелие, где Господь предсказывает, что последний день придет так же, как это было во дни Ноя, когда люди ели, пили, женились, выходили замуж, до того дня, как вошел Ной в ковчег, и пришел потоп и погубил всех (Лк. 17:27). И в другом месте Господь, увещевая слушающих, говорит: Смотрите же за собою, чтобы сердца ваши не отягчались объедением и пьянством… (Лк. 21:34), и еще: Да будут чресла ваши препоясаны и светильники горящи; и вы будете подобны людям, ожидающим возвращения господина своего с брака… (Лк. 12:35–36). Будем ожидать Его. Пусть не найдет Он нас безпечными. Постыдно для женщины замужней не стремиться (non desiderare) к мужу своему. Насколько же постыднее церкви не стремиться ко Христу?! Приходит муж для плотских объятий и принимается с великою любовью женою чистою. Но вот имеет прийти Жених церкви, чтобы предложить нам вечные объятия, чтобы сделать нас Себе вечными сонаследниками, а мы так живем, что не только Его прихода как будто не желаем, но даже боимся! Несомненно, что так придет день тот, как во дни Ноя. И столь многих застанет Он так же внезапно из тех, которые называются христианами? Ведь для того так долго строился ковчег, чтобы вразумились неверующие. Сто лет строился он, и не вразумились они настолько, чтобы говорить: не по иной причине человек Божий строит ковчег, как только по той, что грозит гибель роду человеческому, – не позаботились предотвратить гнев Божий, делая угодное Богу, как сделали ниневитяне, которые принесли плод покаяния и отвратили от себя гнев Божий.
    
20. Возвестил им Иона не о милосердии, но об ожидающем их гневе; не сказал, например, так: «Еще некоторое время, и Ниневия будет разрушена. Если же за это время раскаетесь, то Господь пощадит вас», — не сказал этого. Одним разрушением угрожал он им, одно это предсказывал, и однако, они не отчаялись в милосердии Божием, обратились к покаянию, и Господь помиловал их (Ион. 3). Что сказать вам на это? Неужели пророк предсказал неправду? Если будешь понимать это буквально, то, по–видимому, пророк сказал здесь неправду. Если же станешь понимать духовно, то случилось то, что именно сказал пророк. Посмотри, что представляла Ниневия, и чем она стала. Что представляла Ниневия? Ели и пили, покупали, продавали, садили, строили, предавались клятвопреступлению, лжи, пьянству, всяким порокам, растлению — вот что представляла Ниневия. Посмотри же теперь, что стало с ниневитянами? Плачут они, скорбят, сокрушаются, во вретище и пепле, в посте и молитвах. Где та прежняя Ниневия? Она разрушена, потому что нет уже более тех прежних одеяний.
    
21. И теперь, братия, так же точно строится ковчег, и те сто лет знаменуют настоящее время. Этим числом лет обозначается все настоящее течение времени. Следовательно, если справедливо погибли те, которые в то время, когда Ной строил ковчег, не обращали на это внимания, то чего достойны те, которые, когда Христос созидает Церковь, – отвращаются от спасения? Разница между Ноем и Христом такая же, как между рабом и господином, или скорее, как между Богом и человеком. Ведь рабом и господином могут называться два человека. И в том, именно, что люди не верили, когда человек строил ковчег, дан предостерегающий пример для нас. Вот Христос, Бог и ради нас человек, созидает Церковь. В основание этого ковчега Он положил Себя Самого. Ежедневно деревья негниющие, верующие люди, отказывающиеся от настоящего века, кладутся (intrant) в связь ковчега — и до этих пор еще говорят люди: Станем есть и пить, ибо завтра умрем. Но вы, как сказал я, отвечайте таким наоборот: «Будем поститься и молиться, потому что завтра умрем». Говорят эти слова: Станем есть и пить, ибо завтра, умрем — те, которые не верят в воскресение. А мы на основании предсказаний пророков, Христа и апостолов, верующие в воскресение и проповедующие его, ожидающие другой жизни после этой смерти, не станем падать духом, не отягчим сердец наших объедением и пьянством, но, препоясавши чресла, с возженными светильниками, спокойно ожидая пришествия Господа нашего, будем поститься и молиться не потому, что завтра умрем, но для того, чтобы умереть в мире. Что еще остается сказать нам, братия, этого во имя Господа требуйте от нас уже в другой раз.
   
   
    
     
Беседа 22. О воскресении мертвых
    
    
1. Памятуя о своем обещании, мы распорядились, чтобы соответствовали тому и чтения: евангельское и апостольское. Те, которые были за первой беседой, помнят, что взятый нами вопрос о воскресении мы разделили на два разсуждения: первое — по поводу тех, которые сомневаются, что будет воскресение мертвых, или даже отвергают его; второе — о том, какова, по учению Свящ. Писания, будет жизнь праведных в воскресении. На первом вопросе, разсуждая о том, что мертвые воскресают, мы, как вы помните, так долго остановились, что для обсуждения другого вопроса недоставало уже времени, и, таким образом, мы вынуждены были отложить его до настоящего дня. Уплаты этого долга требует теперь от нас ваше внимание, и мы знаем, что время платить.
    
Итак, вместе будем просить с благоговением Господа, чтобы и нам благополучно уплатить долг, и вам спасительно принять его. Вопрос этот, надо признаться, более трудный. Но сильнее всех таких трудностей любовь, которой и должны служить мы так, чтобы Бог, давший нам эту заповедь любви, соделал труды наши легкими и приятными.
    
2. Помните, что отвечали мы говорящим: Станем есть и пить, ибо завтра умрем, и как апостол обличает их, говоря, что худые сообщества развращают добрые нравы, и давая такое наставление: Отрезвитесь, как должно, и не грешите; ибо к стыду вашему скажу, некоторые из вас не знают Бога (1 Кор. 15:33–34). Слова апостола все будем помнить и запечатлеем их в своем сердце. А кто хочет повиноваться им и запечатлеет в своем сердце, тот самым делом докажет пусть это. Всякий слушатель есть как бы поле, принимающее семя сеющего. Кто запечатлевает слышанное в сердце, тот подобен взрывающему землю и зарывающему семя, посеянное в ней. Кто же поступает при этом согласно тому, что принято им и запечатлено на сердце, тот есть именно ожидающий жатвы и приносящий плод в терпении: иной во сто крат, иной в шестьдесят, а иной в тридцать (Мф. 13:23; Лк. 8:15). Для него готовятся житницы, как для хлеба, а не огонь, как для плевел.
    
Эти сокровенные житницы представляют те блаженные обители в воскресении мертвых и те вечные несказанные сокровища, которые, по слову Писания, они должны будут получить там.
    
3. В другом месте Господь Иисус Христос называет их (вечные обители) именем сосудов, когда говорит, что Царство Небесное подобно неводу, или сетям, так как иные и сети называются неводом. Подобно, — говорит Он, — Царство Небесное неводу, закинутому в море и захватившему рыб всякого рода, который, когда наполнился, вытащили на берег и, сев, хорошее собрали в сосуды, а худое выбросили вон (Мф. 13:47–48). Господь наш образно хотел показать здесь, что так же и слово Божие преподается народам и племенам, как невод бросается в море. Собирает Он (Господь) при совершении христианских таинств и добрых и злых. Но не все, коих захватывает невод, собираются в сосуды. Сосуды эти суть обители святых. Тех великих таин (secreta) блаженной жизни удостаиваются не все, именующиеся христианами, а лишь те, кои, именуясь так, таковыми и являются. Конечно, в неводе вмещаются добрые и худые рыбы, и добрые терпят худых, пока, наконец, они не будут отделены. В одном месте Писания сказано: Ты укрываешь их под покровом лица Твоего (Пс. 30:21). Говорится здесь именно о святых. Ты укрываешь их под покровом лица Твоего, т. е. там, куда не могут проникнуть ни взоры людей, ни помышления смертных. Желая обозначить некоторые тайны, слишком сокровенные, псалмопевец и сказал: под покровом лица Твоего (Божия). Но следует ли думать, что Бог имеет некое огромное лицо и что в лице у Него есть некоторое телесное вместилище, где будут скрыты святые? Все такое, братия, представляемое чувственно, должно быть отвергнуто верующими.
    
Что нужно разуметь под покровом лица Божия, как не то, что остается неузнанным относительно этого лица? Итак, когда говорится о житницах, чтобы обозначить нечто сокровенное, а в другом месте — о сосудах, это не те житницы, которые мы знаем, и не сосуды. Ведь если бы было что–либо одно из этого, оно не обозначалось бы другим именем. Но так как непостижимое, насколько возможно, уясняется людям чрез известные им подобия, принимайте в этом смысле и то и другое наименование, подразумевая таинственное и в имени житницы, и в наименовании сосудов. Но если станете спрашивать, что же это такое (quale secretum), слушайте пророка, который говорит: Ты укрываешь их под покровом лица Твоего.
    
4. Если же это так, братия, то мы пока странники в этой жизни и живем верою в то неизвестное отечество. И почему это отечество, коего являемся мы гражданами, неизвестно, если не потому, что в своем продолжительном блуждании мы забыли его, так что говорим о нем, как о неизвестном? Забвение это удаляет из сердца нашего Господь Иисус Христос, Царь самого отечества, приходящий к неведающим Его (ad peregrinos). Вследствие принятия плоти, Божество Его становится путем для нас, так что чрез человека–Христа — мы восходим и пребываем во Христе–Боге. Итак, что же, братия, каким словом изъясним мы тайну ту, которой не видел глаз, не слышало ухо, и которая не приходила на сердце человеку (1 Кор. 2:9), или как мы проникнем в нее? Иногда мы не можем выразить и того, что знаем, этого даже, случается, не можем выразить. Если же бывает, что нельзя высказать даже и того, что знаю я, то насколько труднее будет слово мое, когда и я, братия, вместе с вами хожу верою, а не видением (2 Кор. 5:7)? Но я ли только, или сам апостол? Ведь и он утешает нас в нашем незнании и утверждает веру, говоря: Братия, я не почитаю себя достигшим; а только, забывая заднее и простираясь вперед, стремлюсь к цели, к почести вышнего звания… (Флп. 3:13–14), чем показал апостол, что находится в пути. И в другом месте он говорит: Водворяясь в теле, мы устранены от Господа; ибо мы ходим верою, а не видением… (2 Кор. 5–7). И еще: Ибо мы спасены в надежде. Надежда же, когда видит, не есть надежда, ибо если кто видит, то чего ему и надеяться? Но когда надеемся того, чего не видим, тогда ожидаем в терпении (Рим. 8:24–25).
    
5. Так, братия, выслушайте же от меня поэтому слово благоговейное, смиренное, кроткое, не высокомерное и дерзновенное, не необдуманное и безрассудное. Псалмопевец в одном месте говорит: Я веровал, и потому говорил (Пс. 115:1). Приведя эти слова, апостол добавляет: И мы веруем, потому и говорим… (2 Кор. 4:13). Итак, хотите ли, чтобы я говорил вам, что знаю? Не хочу обманывать вас — слушайте от меня то, во что я уверовал. Пусть не покажется вам малоценным, если слышите вы то, во что я уверовал, потому что слышите вы мое истинное исповедание. Ведь если бы я стал говорить: вот, послушайте, что я знаю, вы услышали бы только одно безрассудное самомнение. Все мы, братия, а также, как повествуют писания святых, и все те, которые прежде нас жили во плоти, чрез которых Дух Божий, говоря, сообщал людям столько, сколько нужно было для странствующих, — все говорим то, чему веруем; Господь один лишь говорит то, что знает. Но что же из того, если один Господь говорит о будущей вечной жизни то, что знает, а другие — последователи Господа — говорили об этом лишь потому, что верили?! Но мы знаем, что и Сам Господь наш Иисус Христос иногда не говорит того, что знает. В одном месте Он сказал ученикам Своим: Еще многое имею сказать вам; но вы теперь не можете вместить (Ин. 16:12), вследствие немощи их, а не вследствие того, что не мог, не хотел сказать Он того, что знал. По причине этой общей всем нам немощи и мы не то, что знаем, хотим высказать достойно, но чему верим, то изъясняем, как можем; вы же, насколько можете, принимайте это. И если кто из вас может разуметь больше, нежели я могу сказать, тот пусть не останавливается около малого ручейка, но стремится к преизобильному источнику; потому что у Того источник жизни, во свете Коего мы увидим свет (Пс. 35:10).
    
6. Итак, что будет воскресение мертвых, мы уже говорили об этом (disputavimus). Так мы веруем, так должны верить; так говорим мы, потому что так уверовали — если только мы христиане — созерцая могущество руки Господней, всюду поражающей гордость языческую и столь широко распространяющей эту веру по лицу земли, как это обещано было гораздо ранее, чем случилось. Видя это, мы побуждаемся к вере в то, чего еще не видим, чтобы получить самое видение, как награду за веру. И так как теперь ясно для веры нашей, что будет воскресение мертвых, так ясно, что если бы кто усомнился в этом, тот недостойно носил бы и самое имя христианина, возникает вопрос далее о том, какие тела будут иметь святые, и какова будет жизнь их? Многие думают, что если и есть воскресение, то только духовное (per solas animas).
    
7. Однако, о том, что и тела воскреснут, нет нужды долго говорить после предшествующей беседы. Теперь возникает такого рода вопрос; если воскреснут тела, то каковы они будут: такие ли, как теперь, или другие? Если другие, то какие? Если такие же, то, следовательно, способны они на те же и дела? Но что неспособны они на те же дела, об этом говорит Господь и учит апостол. Не для той же ведь жизни предназначаются они, не для тех же дел смертных, тленных, временных и преходящих, не для телесных радостей, не для плотских наслаждений. Если же предназначены они не для тех же дел, то, следовательно, и не таковы они будут. Если не таковы, то как же воскреснет тело? Учение о воскресении тела содержим мы, как основное учение веры, и крестимся, исповедуя это учение. И что мы там исповедуем, исповедуем от истины и в истине, в которой мы живем и движемся и существуем. Ведь временными деяниями и некоторыми преходящими, совершающимися пред нами, фактами мы назидаемся (instruimur) для жизни вечной. И все, что совершилось в истории веры Христовой, совершилось для того, чтобы мы слышали нечто спасительное для нас, как то: рождение Господа нашего, Его голод и жажда, узы, поношение, бичевание, распятие, смерть, погребение, воскресение, на небеса восхождение. Все это прешло, и когда предсказывались эти события, предсказывались некоторые временные и преходящие явления веры нашей. Но разве, от того, что они (явления эти) преходят, преходит и то, в чем они назидают? Пусть попытается святость ваша уразуметь это чрез некоторое подобие. Вот архитектор строит посредством временных приспособлений дом. Ведь и в этом, столь великом, просторном здании (проповедник разумеет, без сомнения, базилику, в которой произносит свою беседу), когда строилось оно, были приспособления, которых здесь нет теперь, потому что то, что строилось посредством их, стоит уже законченным. Так, братия, созидалось нечто и в вере христианской, и здесь нужны были некоторые временные посредства. Ведь, например, что Господь наш Иисус Христос воскрес — это уже прешло. Теперь Он уже не воскресает. То, что вознесся на небо, тоже прешло, и Он уже не возносится. А что Он уже не умирает, смерть уже не имеет над Ним власти (Рим. 6:9), что вечно остается в Нем человеческая природа, которую принять, в которой родиться, умереть и быть погребенным благоволил Он, это и есть именно то, что как бы уже закончено и что остается вечным. Орудия, чрез которые создано это, прешли. Потому что не всегда зачинается во утробе девичей, не всегда рождается от Девы Марии Христос, не всегда подвергается заключению, не всегда судится, бичуется, распинается и погребается. Все это были посредства, чтобы чрез них могло быть создано то, что пребывает вечно. Теперь воскресший Господь наш Иисус Христос пребывает на небе (Haec autem resurrectio Domini nostri Jesi Christi in coelo posita est).
    
8. Пусть же любовь ваша обратит внимание на это дивное строение. Вот, и земные здания своею тяжестью давят землю, и все направление тяжести в этом большом строении опирается на землю, и если нет поддержки, стремится книзу, куда влечет его тяжесть. Следовательно, когда постройка воздвигается на земле, в земле предварительно закладывается фундамент, чтобы уже над фундаментом спокойно мог строить тот, кто ведет постройку. Таким образом, внизу кладет он крепчайшие глыбы, чтобы они удобно могли выдерживать то, что накладывается сверху, и сообразно с величиною здания бывает величина фундамента, который закладывается, как я сказал, в земле, потому что и то, что строится сверху, строится во всяком случае на земле. Иерусалим же наш тот горний (peregrinus) созидается на небе. Потому и восшел Христос, основание его, на небо. Там фундамент наш и глава Церкви, так как ведь и фундамент называется главою, и на самом деле бывает так. Фундамент есть глава здания, и заглавие бывает не там, где кончается что–либо, но где стих начинается. Вершины земных зданий выдаются вверх, основу же их (главу) утверждают в земле. Так и глава Церкви — Христос — возшел на небо и сидит одесную Отца. Как поступают люди, когда, в видах укрепления основания, употребляют нечто такое, что закладывают внизу для безопасности поднимающейся вверх громады будущего строения, так и все то, что случилось со Христом: рождение, возрастание, заключение, поношение, бичевание, распятие, смерть, погребение — все это употреблено, как средство, в фундамент небесного здания.
    
9. Итак, если вверху (in summis) положено основание наше, то и будем утверждаться на нем. Слушай апостола. Никто — говорит он, — не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос (1 Кор. 3:11), — и далее: Строит ли кто, — продолжает апостол, — на этом основании из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы… (1 Кор. 3:12). Христос, хотя на небе, но также и в сердце верующих. Если первое место здесь занимает Христос, то основание положено правильно. И кто строит, пусть строит спокойно, если по достоинству фундамента строит из золота, серебра и драгоценных камней. Если же кто берет материал не по достоинству фундамента: дерево, сено, солому — тот пусть хранит, по крайней мере, фундамент и с тем, что выстроил, пусть готовится для испытания на огне. Однако, если у кого–либо есть фундамент, т. е. если первое место в сердце занимает Христос, а все временное ценится так, что Господь Христос предпочитается ему и занимает в сердце фундамент, т. е. первое место, такой, по слову апостола, потерпит урон; впрочем сам спасется, но так, как бы из огня (1 Кор. 3:15). Теперь нет времени увещевать вас, чтобы вы лучше строили на столь великом и крепком фундаменте из золота, серебра и драгоценных камней, а не из дров, сена и соломы; но и кратко сказанное примите так, как будто бы было говорено оно долго и во многих словах. Ведь если бы кому–либо из вас, братия, за то, что он любит теперь, угрожало заключение в смрадной тюрьме, он скорее бы пожелал лишиться всего, нежели попасть в такое место. Но вот, не знаю, почему, когда говорится об огне будущего суда, все к этому равнодушны и, боясь обыкновенного пламени, пламя геенны считают ни во что. Какое еще нужно ожесточение? Какое еще развращение сердца? Пусть бы хотя так люди боялись слов апостола об огне, как всякий боится, чтобы не сгореть живым, что происходит скоро, пока оставляющее тело ощущение не сделает излишним самого пламени, и все же человек боится мучения и не делает того, что запрещается законом, опасаясь попасть в место даже кратковременного страдания.
    
10. Впрочем, братия, повторяю, теперь нет времени разсуждать об этом предмете. Скажу лишь, что того же нужно ждать нам в воскресении мертвых, что случилось с Главою нашею, что произошло с телом Господа нашего Иисуса Христа. Кто думает иначе, тот уже не строит на основании не только из золота, серебра и драгоценных камней, но даже и из соломы. Вне основания полагает все, потому что не на Христе полагает. Господь наш воскрес в том теле, в каком был погребен. Воскресение обещается и христианам. Будем же ожидать такого воскресения, какое в Господе нашем предшествовало общей вере нашей. Для того предшествовало, чтобы на нем утверждалась эта вера. Итак, что же? Почему же не такими мы будем, каковы теперь? Потому что плоть Господа нашего Иисуса Христа воскресла, но вместе и вознеслась на небо. На земле если и совершала она земные дела, то для того лишь, чтобы убедить, что воскресло то именно, что и погребено было. Но разве и на небе такая же пища для нее!? Как известно, и ангелы на земле совершали дела человеческие. Явились они к Аврааму и ели. С Товией также был ангел и вкушал пищу. Зачем говорить, что вкушение то было призрачное, а не действительное? Разве неизвестно, что Авраам заколол теленка, взял хлебы и положил на стол, что он служил ангелам, и они ели (Быт. 18:1–9)? Все это произошло действительно и выражено весьма ясно.
    
11. Но что говорит в книге Товита ангел? Видите вы меня вкушающим, но только взорам вашим представляется это (см. Тов. 12:19). Неужели это значит, что он не вкушал, но только казалось, что вкушал? Что же значат эти слова: Только взорам вашим представляется это? Но пусть святость ваша внимает тому, что я говорю; более внимательны будьте к словам моим, а не ко мне, чтобы, как вы могли понять то, что мы говорим, так и мы могли бы сказать это с пользою для вашего слышания и понимания. Ведь тело наше, пока оно тленно и смертно, постоянно нуждается в подкреплении, иначе является голод. Мы голодаем и жаждем, и если терпим голод и жажду более, чем тело может перенести, оно приходит тогда в опасное истощение и в некоторую болезненную слабость, когда силы его падают и не поддерживаются. Если же это продолжится, то следует смерть. И всегда из нашего тела выходит нечто, как бы в какое выходное русло; но мы не чувствуем упадка сил, потому что чрез подкрепление себя получаем новые силы. Что входит в нас вдруг (copiose), то выходит постепенно, так что подкрепляемся мы в короткое время, а ослабеваем мало–помалу, в течение более продолжительного времени, лишаясь тех сил, кои получаются нами при подкреплении. Как масло вливается в светильник в короткое время, а горит понемногу и долго, когда же сгорит почти все, тогда слабость пламени, как бы голод светильника, заставляет нас позаботиться о поддержании его и снова является в светильнике свет, подкрепленный своей пищей, когда вливается туда масло, так силы наши, которые получаем мы вследствие принятия пищи, хотя и постепенно (paulatim), исчезают и оставляют нас. Ведь это самое совершается в нас и теперь, во время всех действий наших, и во время самого даже покоя нашего не перестает выходить из нас то, что получено. И если совсем будет израсходовано, тогда человек умирает, гаснет, как свеча. Но чтобы не умирать, т. е. чтобы не уничтожалась, не прекращалась эта телесная наша жизнь и чтобы дать телу некоторую бодрость, мы стараемся возместить то, что уходит, и подкрепляем себя. Зачем бы стал человек подкреплять себя, если бы нисколько не ослабевал? Вследствие таковой немощи нашей и тления мы и умрем все, так как тело наше таково, что подлежит смерти. Эту смертность знаменуют и кожи, в которые оделись Адам и Ева, когда изгнаны были из рая (Быт. 3:21–24). Смерть знаменуют они, так как берутся обыкновенно с мертвых животных. Итак, пока мы носим эту тяготеющую над нами немощь, которая, хотя бы и никогда не было недостатка в пище для нее, почерпает отсюда лишь некоторые силы, но не делается совсем безсмертной (так как тело, с постепенным увеличением возраста, достигая некогда предела старости, не найдет далее ничего, кроме смерти; ведь и светильник, хотя бы ты всегда подливал масло, не вечно будет гореть и, если не гаснет от других причин, самая сердцевина его, в конце концов, слабеет и уничтожается от некоторой как бы старости), пока, говорю, мы имеем такие тела, мы, вследствие слабости нашей, терпим нужду, голодаем и, побуждаемые голодом, принимаем пищу. Ангел же не вследствие такой нужды принимает пищу. Одно значит делать что–нибудь добровольно (ex potestate), и другое — по необходимости. Вкушает человек, чтобы не умереть; вкушает ангел, чтобы уподобиться смертным. Потому что, если ангел не боится смерти, то он не нуждается и в подкреплении от слабости; если не нуждается в подкреплении от слабости, следовательно, не от нужды вкушает. Но те, которые видели ангела вкушающим, считали его как бы терпящим голод. Это именно и означают слова: Но только взорам вашим представляется это. Не сказал он: вы видели меня вкушающим, но я не вкушал. Видите, — сказал он, — меня вкушающим, но только взором вашим представляется это, т. е. я вкушаю, чтобы уподобиться вам, не потому, что я терплю какой–либо голод или нужду, по причине чего сами вы привыкли вкушать пищу, так что, когда увидите кого вкушающим, думаете, что это делается по нужде, вы, которые по своим привычкам судите о том, что видите. Вот что значат слова: Только взорам вашим представляется это.
    
12. Итак, что же, братия мои? Зная, — как говорит апостол, — что Христос, воскресши из мертвых, уже не умирает: смерть уже не имеет над Ним власти. Ибо, что Он умер, то умер однажды для греха; а что живет, то живет для Бога (Рим. 6:9–10). Итак, если Он уже не умирает, и смерть уже не имеет над Ним власти, то и мы будем надеяться, что воскреснем, и в том же виде (statu) пребудем, в какой изменимся при воскресении. И хотя будем иметь возможность есть и пить, но необходимости для этого у нас не будет тогда. Если же Господь вкушал по воскресении, то лишь потому, что во плоти еще были те, коим Он хотел уподобиться и коим считал нужным показать даже раны Свои. Тот, Кто создал очи слепому, коих он не получил во утробе матери, имел силу воскреснуть и без язв.
    
Если бы хотел Он немощь плоти Своей даже прежде смерти изменить так, чтобы она не подлежала никакому закону необходимости (ut non haberet aliquam necessitatis inopiam), то мог бы, конечно: это было в Его власти, потому что был Он Бог во плоти и Сын столь же Всемогущий, как Всемогущ Отец. И Он, действительно, прежде смерти Своей изменял тело Свое, как хотел. Так, когда был Он на горе с учениками Своими, лице Его просияло, как солнце (Мф. 17:2). Это Он сделал Своею силою, желая показать, что Он мог бы избавить плоть Свою от всякой немощи (если бы это было угодно Ему), так чтобы она не умирала. Имею власть, — говорит Он, — отдать ее (душу Свою) и власть имею опять принять ее. Никто не отнимает ее у Меня… (Ин. 10:18). Подлинно, великая власть, по которой Он мог бы и не умереть. Но больше ее было милосердие, вследствие коего Он благоволил претерпеть смерть. Чего мог бы и не делать по Своей власти, это сделал Он по Своему милосердию, чтобы положить основание нашему воскресению, так что то именно смертное, что принял Он ради нас и умирало в Нем, потому что и мы умрем, оно и воскресло к безсмертию, чтобы и мы получили упование безсмертия. Поэтому в Писании и говорится, что прежде смерти Он не только ел и пил, но терпел голод и жажду, а после воскресения только ел и пил, но не голодал и не жаждал, так как пребывал в теле, более уже не подлежащем смерти, в теле нетленном, подкреплять которое не было необходимости, хотя способность принимать пищу и была в Нем. Делалось это для уподобления, не с тем, чтобы подкрепить немощную плоть, а чтобы доказать, что то была истинная плоть.
    
13. Однако, против этой столь несомненной истины некоторые делают следующее возражение. Нет, говорят они, не воскреснет плоть. Потому что, если воскреснет, то, следовательно, наследует и Царствие Божие. Апостол же ясно говорит, что: Плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия (1 Кор. 15:50). Итак, неужели мы проповедуем несогласно с учением апостола, или и сам он проповедовал несогласно с Евангелием? Евангелие Божественными устами свидетельствует: И Слово стало плотию и обитало с нами… (Ин. 1:14). Если стало плотию, то плотию, конечно, истинною. Ведь если бы не было истинной плоти, но было бы и плоти. Как истинна плоть Марии, так истинна и плоть Христа, от нее зачатая. Эта истинная плоть была схвачена, подверглась бичеванию, заушению и распятию. Она умерла и была погребена. Эта же истинная плоть и воскресла; свидетельствуют о том раны на теле, видят это тело ученики своими глазами и дивятся, ощупывают его руками, чтобы не сомневался дух. Неужели же, братия, эту столь же очевидную истину, которую таким образом благоволил Господь доказать ученикам Своим, имевшим проповедовать по всей земле, хочет опровергнуть, по–видимому, апостол, когда говорит, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия?
    
14. Уже этого одного достаточно было бы для обличения указанного пустословия лжецов. Однако же, тщательнее вникнем в то, что говорит апостол, и почему оно сказано. Постараюсь говорить так, чтобы по возможности легче было дать ответ противникам. О чем повествует Евангелие? О том, что Христос воскрес в том самом теле, в каком погребен, что Его видели и осязали, что ученикам, думающим о Нем, что то был дух, Он говорит: Осяжите Меня и рассмотрите, ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у Меня (Лк. 24:39). А что говорит апостол? Плоть и кровь, — говорит он, — не могут наследовать Царствия Божия. Однако, и то и другое примиряю я. Не хочу говорить, что тут есть противоречие, чтобы не идти против рожна. Но каким образом возможно примирить то и другое? Кратко можно было бы ответить на это так: апостол говорит, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия. Правильно говорит он, потому что не прилично плоти наследовать, обладать, но быть обладаемой. Ведь не тело твое владеет, например, чем–либо, а владеет душа твоя, которая владеет и телом самым. Следовательно, если так воскреснет тело, что не только не будет иметь чего–либо, но само будет составлять принадлежность другого, если оно не будет владеть, а само составит предмет обладания, то что удивительного, если плоть и кровь Царствия Божия не наследуют, так как сами будут находиться во власти другого? Над теми только владычествует плоть, которые составляют не Царство Божие, но царство диавола и служат удовольствиям плоти. Потому и разслабленный принесен был на постели, но Господь, исцелив его, говорит ему: Возьми постель твою и иди в дом твой (Мк. 2:11). Исцелившись от паралича, он уже владеет плотию и ведет ее, куда хочет; не влечется сам ею, куда не хочет, но сам управляет телом своим, а не оно управляет им. Несомненно, что и в будущем воскресении плоть не будет иметь увлекающей силы, чтобы чрез некоторые обольщения и приманки вести душу туда, куда она не хочет, и, однако, преодолевается часто, говоря с апостолом: В членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих (Рим. 7:23). Это значит, что разслабленный еще как бы на постели, не в состоянии сам нести. Пусть же восклицает он: Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти? — и пусть в ответ на это говорит: Благодарю Бога моего Иисусом Христом, Господом нашим (Рим. 7:24–25). Таким образом, когда мы воскреснем, не плоть будет управлять нами, а мы плотию; если же так, то мы будем и владычествовать над нею, потому что, освободившись от власти диавола, мы будем Царством Божиим.
    
Итак, плоть и кровь Царства Божия не наследуют. Пусть же умолкнут поэтому те пустословы, которые действительно суть плоть и кровь и не могут мыслить иначе, как только о плотском. О них–то именно, погрязших в плотских вожделениях, почему и называются они справедливо плотию и кровью, и говорится, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия.
    
Так можно решать этот вопрос, т. е. что не могут наследовать Царствия Божия люди, именующиеся плотию и кровию (их также имеет в виду апостол, когда говорит: Наша брань не против плоти и крови… Еф. 6:12), если они не обратятся от плотской жизни к жизни духовной и духом не умертвят греховных дел плоти.
    
15. Что же говорит апостол? — спросит кто–нибудь. Конечно, то толкование следует считать более истинным, которое согласуется с контекстом речи. Поэтому, самого его лучше послушаем и, по связи речи, посмотрим, что хотел высказать он в этом месте. А говорит он так: Первый человек — из земли, перстный; второй человек — Господь с неба. Каков перстный, таковы и перстные; и каков небесный, таковы и небесные; и как мы носили образ перстного, будем носить и образ небесного. Но то скажу вам, братия, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления (1 Кор. 15:47–50). Разсмотрим это поподробнее. Первый человек, — говорит апостол, — из земли, перстный; второй человек — Господь с неба, Каков перстный, таковы и перстные», т. е. все смертны. И каков небесный, таковы и небесные, т. е. все воскреснут. Уже воскрес небесный человек и вознесся на небо. Посредством веры мы возсоединяемся с Ним, так что Он является Главою нашей, а члены в своем порядке следуют за Главою, и что ранее показано было во Главе, это в свое время явлено будет и в членах. Пока же будем содержать это и носить верою, чтобы в свое время достигнуть и вúдения. Так и в другом месте говорит апостол: Если вы воскресли со Христом, то ищите горнего, где Христос сидит одесную Бога; о горнем помышляйте, а не о земном (Кол. 3:1–2). Таким образом, хотя мы еще и не воскресли, подобно Христу, телом, говорится, однако, что верою мы воскресли со Христом; так же точно апостол заповедует нам носить образ небесного человека, т. е. Того, Который уже на небесах.
    
16. Когда же кто спросит, почему о втором человеке говорит апостол, что он с неба, хотя Господь принял тело от земли, и Мария также произошла от Адама и Евы, такой пусть знает, что человек назван «перстным» по причине того земного вожделения, той земной страсти, когда, в силу сопряжения мужа и жены, рождаются люди, наследуя от родителей и грех первородный. Тело же Господа воспринято было Им от утробы девичей отнюдь не вследствие такого вожделения. На основании этого, хотя Христос и от земли принял плоть, на что указывает, по толкованиям, Дух Святый, когда говорит устами пророка, что истина возникнет из земли (Пс. 84:12), однако же, Он называется не земным, а небесным человеком, Господом с неба. Потому что, если и верующим дал Он это право (наименования) по Своей милости, так что апостол справедливо указывает наше жительство — на небесах (Флп. 3:20), то насколько более должен быть назван небесным человеком Тот, в Ком никогда не было никакого греха? Ведь вследствие греха, сказано было человеку: Земля еси, и в землю отыдеши (Быт. 3:19). Следовательно, по справедливости называется небесным Тот, Коего жительство всегда на небесах, хотя Сын Божий, сделавшись также Сыном Человеческим, и принял тело от земли, т. е. хотя и принял образ раба, так как никто не восходит куда–либо, если сначала не сойдет. Вместе с Ним восходят в Нем и прочие, кому Он соблаговолил дать это право, потому что они делаются телом Его. Тайна эта великая по отношению ко Христу и к Церкви. И будут двое одна плоть, — пишет апостол (Еф. 5:31). Также и в другом месте говорится: Они уже не двое, но одна плоть (Мф. 19:6). И еще: Никто не восходил на небо, как только сшедший с небес Сын Человеческий, сущий на небесах (Ин. 3:13). Для того прибавлено здесь: Сущий на небесах, чтобы кто–нибудь не подумал, что Он оставил жительство на небесах, когда явился в телесном виде на землю. Итак, как носили мы образ перстного, будем носить и образ небесного, именно верою, чрез которую мы и воскреснем с Ним, ища горнего, где Христос сидит одесную Бога. И потому будем стремиться к горнему, о горнем помышлять, а не о земном.
    
17. Но апостол говорит здесь и о воскресении тела, потому что раньше он ставит такой вопрос: Но скажет кто–нибудь: как воскреснут мертвые и в каком теле придут? (1 Кор. 15:35) И для того сказал он: Первый человек из земли перстный; второй человек — Господь с неба. Каков перстный, таковы и перстные; и каков небесный, таковы и небесные, чтобы мы надеялись, что и с нашим телом совершится то же, что случилось ранее с телом Христа, и так как мы еще не получили этого, то содержим теперь пока верою, почему он далее и говорит: Как мы носили образ перстного, будем носить и образ небесного. Однако, чтобы не подумали мы, что воскреснем для тех же дел, какие свойственны первому перстному, тленному человеку, он тотчас же прибавляет: Но то скажу вам, братия, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия (1 Кор. 15:50), желая показать при этом, что называет он плотью и кровью не самое тело, а тление, коего тогда (в Царстве Божием) не будет. Это будет тело без тления (corpus), но не плоть (caro) и кровь. Если плоть, то значит, умирает. Если же не умирает и не подвергается тлению, то это уже называется не плотью, а телом. Если же и называется иногда плотью, то не в собственном смысле, а лишь по причине видимого только сходства. На основании этого сходства можем мы говорить даже о плоти ангелов, когда являлись они людям в образе людей, хотя они имели тело, а не плоть, потому что им не было свойственно тление. Вот поэтому–то, т. е. так как можем мы по сходству называть плотию и тело нетленное, апостол попечительно потом и указывает, что именно называет он плотию и кровию. А желая показать, что он имеет в виду здесь именно тление, а не тело само по себе, он тотчас же прибавляет: И тление не наследует нетления (1 Кор. 15:50). Как бы так говорит он: а что сказал я: Плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, — сказал это в том смысле, что тление не наследует нетления.
    
18. Но кто–нибудь станет говорить, пожалуй: если тление не будет иметь места там, то как же там может быть тело наше? Что говоришь ты? — как бы так кто–нибудь стал возражать апостолу. Не напрасно ли верим мы в воскресение плоти? Если плоть и кровь Царствия Божия не наследуют, то не напрасно ли мы верим, что Господь наш воскрес из мертвых в теле, в каком рожден и распят, что Он вознесся на небо на глазах учеников Своих, с какового неба говорил потом к тебе: Савл, Савл! Что ты гонишь Меня? (Деян. 9:4) Приходило, конечно, и это возражение на мысль святому и блаженному апостолу Павлу, рождающему детей своих благовествованием во Христе Иисусе (1 Кор. 4:15), которых хотел рождать он до тех пор, пока не изобразится в них Христос (Гал. 4:19), т. е. пока не станут они верою носить в себе образ Того, Который есть «Господь с неба» (qui de coelo est). Не желал он, понятно, чтобы оставались они в заблуждении и воображали, что и в Царстве Божием, в той вечной жизни станут они делать то же самое, что делали в этой жизни, — есть, пить, выходить замуж, жениться и рождать по плоти, потому что эти дела свойственны тлению, а не самому виду плоти (haec enim opera corruptio carnis habet, non ipsa species carnis).
    
Итак, что мы воскреснем не для таких дел, на это раньше указал, как уже говорено было, Господь в евангельском чтении, которое только что читано было. Иудеи, хотя и верили в воскресение плоти, однако думали, что в воскресении будет та же жизнь, какую они проводят в этой жизни. Притом, думая так плотски, они не могли ответить саддукеям, предложившим им вопрос, касающийся воскресения, кому женою будет женщина, которую последовательно брали себе в жены семь братьев, каждый желая возстановить семя умершему брату своему. Саддукеи — это была секта иудейская, не признававшая воскресения. Иудеи не могли ответить на этот вопрос им и чувствовали себя в затруднении, потому что думали, что Царствие Божие доступно для плоти и крови, т. е. нетление возможно для тления. Но вот приходит Сама Истина и вопрошается и обольщенными, и обольстителями–саддукеями; вопрос этот предлагается Господу. И Господь, зная, что сказать, и желая, чтобы мы верили в то, чего не знаем, авторитетом величия Своего утверждает то, чему мы должны верить. Апостол же поясняет это, насколько ему дано было, чтобы мы, по мере возможности, могли уразуметь то. Итак, что же отвечает Господь саддукеям? Заблуждаетесь, — говорит Он, — не зная Писаний, ни силы Божией, ибо в воскресении ни женятся, ни выходят замуж …и умереть уже не могут, ибо они равны Ангелам и суть сыны Божии… Велико могущество силы Божией. Почему не выходят замуж в воскресении, почему не женятся? Потому что не могут умереть, потому что только там прибыль, где убыль (ibi enim successor, ubi decessor). В воскресении же не будет тления. Сам Господь наш проходил возраст от младенчества до юности, потому что носил существо смертной плоти. Но после того как воскрес он в том возрасте, в каком погребен, — станем ли мы думать, что Он и на небе проходит возрасты (senescere)? Но там пребывают, — говорит Он, — как ангелы Божии. Так Им с корнем вырвано заблуждение иудеев и отвергнута ложь саддукеев, потому что иудеи, признавая, что и мертвые воскреснут, думали, что воскреснут для плотских дел. Итак, будут там, говорит Господь, как ангелы Божии. Вот, выслушал ты о силе Божией. Теперь послушай, что говорит Господь и о Писании. А о воскресении мертвых не читали ли вы, — заключает Он, — реченного вам Богом: Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова? Бог не есть Бог мертвых, но живых (Мф. 22:23–32;Лк. 20:27–38).
    
19. Итак, о том, что мы воскреснем, было уже сказано. О том, что воскреснем для жизни ангельской, слышали вы от Господа. А в каком образе воскреснем, это Он Сам показывает в Своем воскресении. Что не будет там тления, апостол так говорит об этом: Но то скажу вам, братия, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления (1 Кор. 15:50), желая последними словами показать, что под именем плоти и крови он разумеет тленность смертного, животного тела. Затем, он сам уже разрешает вопрос, с которым могли бы обратиться к нему любознательные слушатели, потому что более внимателен он к разумению детей своих, нежели дети к словам родителей. Говорю вам тайну, — добавляет он. Пусть исчезнет пытливость твоя, человек, кто бы ты ни был. Вот стал ты думать по поводу слов апостола, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, будто плоть человеческая не воскреснет. Но выслушай дальнейшие слова и исправь дерзость мысли своей. Говорю вам, — замечает апостол, — тайну: все мы воскреснем, но не все изменимся (omnes resurgemus, non tamen omnes immutabimur) (1 Кор. 15:51) [32]. Что же это значит? Перемена, конечно, может быть или к худшему, или к лучшему. Итак, если имеет быть перемена, и мы еще не видим, к лучшему ли будет она, или к худшему, пусть же он сам продолжит и изъяснит это. Зачем гадать нам о том? Может быть, авторитет апостола не даст тебе впасть в заблуждение при твоих гаданиях и ясно укажет, какого рода перемена разумеется тут. Так как сказал он: все воскреснем, но не все изменимся, — заключаю отсюда, что все воскреснут: и добрые и злые. Но посмотрим, кто изменяется, и отсюда уразумеем, будет ли то перемена к лучшему или к худшему. Потому что если та перемена относится к злым, то она будет к худшему, а если к добрым — то к лучшему. Вдруг, — говорит апостол, — в мгновение ока, при последней трубе: ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся (et nos immutabimur) (1 Кор. 15:52). И уж, конечно, к лучшему будет перемена эта, когда говорит: А мы изменимся. Однако, здесь не указывается с достаточной ясностью, в какой степени тело наше изменится к лучшему, и не сказано, в чем будет заключаться это лучшее. Ведь и во время перехода от младенчества к юношескому возрасту можно говорить, что тело меняется к лучшему, когда делается более крепким, но все же еще остается немощным и смертным.
    
20. Итак, отнесемся повнимательнее к этим словам апостола. Вдруг (in atomo), — говорит. Трудным кажется людям воскресение из мертвых. Но достойно удивления то, как апостол устраняет из сердец верующих кажущиеся трудности. Вот, говоришь ты, что мертвые не воскреснут. Я же говорю, что мертвые не только воскреснут, но воскреснут еще с большей быстротой, нежели ты мог возникнуть и родиться. Потому что сколько времени нужно, чтобы человек мог образоваться во чреве, чтобы мог развиться, родиться и со временем окрепнуть? Нежели то же будет и при воскресении? Нет. Но вдруг, — говорит апостол. Многие не знают, что значит вдруг, во мгновении, в атоме (in atomo). «Атом» производится от греческого слова «τομή», что значит деление. По–гречески атомом называется то, чего нельзя разделить. Атом может быть в теле, может быть и во времени. В теле, когда оказывается нечто такое, чего нельзя разделить, некоторая весьма маленькая частица, недоступная для деления. Также и во времени атомом называется момент столь короткий, которого нельзя разделить. Чтобы и наименее догадливые могли понять слова мои, укажу, например, хоть на камень; раздели камень на части, эти части на более мелкие камешки, камешки на крупицы, подобные песчинкам, и опять эти последние — на мельчайшие частицы до тех пор, пока, если возможно, не получишь некоторой столь малой частицы, которой уже нельзя разделить. Это атом в телах. Во времени же это бывает так. Вот, например, год делится на месяцы, месяцы на дни, дни на часы, часы опять на некоторые свои части, которые допускают деление, до тех пор, пока дойдешь до такого момента времени, до такого мгновения, где невозможно уже никакое замедление, и которого поэтому нельзя уже разделить. Это и есть мгновение (atomus времени. Итак, вот ты говорил, что мертвые не воскреснут. Однако же, они не только воскреснут, но с такою быстротою воскреснут, что воскресение всех мертвых произойдет мгновенно (in atomo temporis). Тот, кто указал тебе на эту быстроту, тотчас же и пояснил это, добавив: Во мгновение ока. Понимал апостол, что сказал не совсем ясно: «in atomo» — и захотел выразить пояснее, чтобы было более понятно. Что такое мгновение ока? Не то это, когда мы закрываем или открываем веки, но мгновением ока называет он как бы некоторое испускание луча зрительного. Потому что лишь только ты устремишь взор, испущенный тобой луч зрения тотчас же достигает неба, где мы видим солнце, луну и звезды, отделенные от земли огромным разстоянием. Говорит также апостол о последней трубе, о последнем сигнале. Ибо вострубит, — пишет он, — и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. Когда говорит мы, разумеет во всяком случае верных, воскресающих для вечной жизни. Следовательно, перемена та, так как она относится к благочестивым и святым, будет переменою к лучшему, а не к худшему.
    
21. Но что это будет за перемена, и что означают слова его: А мы изменимся? Вид ли только изменится, который теперь имеет тело наше, или только не будет там тления, так как сказано, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления? Но чтобы это не порождало сомнения касательно воскресения плоти, он прибавил: Говорю вам тайну: все мы воскреснем, но не все изменимся. И чтобы не думали, что изменение это будет к худшему, он замечает потом: А мы изменимся. Остается, таким образом, чтобы он объяснил, каково будет изменение. Ибо тленному сему, — продолжает апостол, — надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в безсмертие (1 Кор. 15:53). Если тленное это облечется в нетление и смертное это облечется в безсмертие, то плоть, следовательно, уже не будет тленной. Если плоть не будет тленной, не должно быть и указания на свойство тления в плоти и крови, не должно быть и самого названия плоти и крови, потому что название это совмещает в себе понятие смертности. Если же это так, если плоть воскреснет и если она изменится и будет нетленной, то ясно, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия. Если же кто будет иметь в виду здесь перемену тех, коих последний день тот застанет в живых еще, когда умершие воскреснут, а оставшиеся в живых изменятся, и если именно их разумеет апостол, когда говорит: А мы изменимся, то и такое понимание возможно допустить, потому что нетление то относится ведь ко всем. Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в безсмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою (1 Кор. 15:54). Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа? (Ос. 13:14). Тело, которое не имеет уже свойства смертности, нельзя назвать уже собственно плотию и кровию, каковые наименования прилагаются к земным телам; но называется оно телом (corpus), каковое название лучше приличествует небесному. Тот же апостол, говоря о различии тел пишет: Не всякая плоть такая же плоть; но иная плоть у человеков, иная плоть у скотов, иная у рыб, иная у птиц. Есть тела небесные и тела земные (1 Кор. 15:39–40). Он говорит о плоти небесной. Хотя плоть и может называться телом, но только земным телом. Потому что всякая плоть — тело, но не всякое тело — плоть. И не только небесные тела не называются плотию, но даже и некоторые тела земные, как, например, дрова, камни и т. п. Следовательно, плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, потому что имеющая воскреснуть плоть преобразится в такое тело, где уже не будет смертности и тления, а потому не будет и самого названия плоти и крови.
    
22. Однако же, будьте внимательны, братия. Предмет этот немаловажный. Дело идет о нашей вере, для которой не столько опасны язычники, сколько иные лжеучители (perversi), которые хотят именоваться и казаться христианами. И во времена апостолов были люди, которые утверждали, что воскресение уже совершилось и растлевали веру, которые, — по словам апостола, — отступили от истины, говоря, что воскресение уже было, и разрушают в некоторых веру (2 Тим. 2:18). Смерть уже уничтожена, говорят они, и ее не будет. Смертное поглощено жизнью, по слову апостола (2 Кор. 5:4). Так и о Господе сказано, что Он победил смерть (2 Пет. 3:22). Не так, как бы исчезла смерть по своему существу, но в том теле, где уже она была, перестанет быть, так что будешь иметь некоторый вид, некоторую внешность, однако же станешь искать тления и смертности и не найдешь. Не так, чтобы кто–либо свободен был от тления. Но оно со смертью прекращается, уничтожается. Однако же, как в таком случае мог он сказать эти слова: Тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему — облечься в безсмертие… тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою. Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа? И не говорит он: ушла смерть в победу, но: Поглощена смерть победою. Итак, в чем они отступили от истины? В том, что, признав одно воскресение, они отвергли другое.
    
23. Есть, ведь, воскресение по вере, в которой всякий верующий воскресает духовно. И, конечно, только тот воскреснет телесно, кто сначала воскрес духовно. Которые сначала не воскресли духовно, посредством веры, те не воскреснут для той перемены телесной, где прекратится и уничтожится всякое тление, а воскреснут для мучительной безконечности (ad illam poenalem integritatem). Целы ведь будут и тела нечестивых. Ничего они не потеряют. Но для наказания будет эта целость тела и некоторая, как бы сказать, крепость его, тленная крепость, потому что где скорбь, там нельзя сказать, что нет тления, хотя во время скорби и не прекращается немощность, чтобы не прекратилась самая скорбь. И не напрасно самое тление обозначается пророчески именем червя, а скорбь — именем огня. Но так как свойство тела будет таково, что ни вследствие мук оно не может умереть, ни измениться не может в нетление, так чтобы сделаться недоступным ни для какого страдания, потому и написано: Червь их не умрет, и огонь не угасает (Ис. 66:24; Мк. 9:46). Изменение же, когда тело не будет способно к тлению, свойственно будет телам лишь святым, именно тем, которые теперь воскресают духовно посредством веры. Об этом воскресении апостол говорит: Если вы воскресли со Христом, то ищите горнего, где Христос сидит одесную Бога; о горнем помышляйте, а не о земном. Ибо вы умерли, и жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге (Кол. 3:1–3). Как умираем мы духовно и духовно воскресаем, так потом умираем телесно и телесно воскресаем. Духовная смерть требует, чтобы не верить тому суетному, чему раньше верили, не делать того зла, какое прежде делали. Духовное воскресение есть признание спасительным того, чего раньше не признавали, и делание добра, коего раньше не делали. Кто признавал ранее земных идолов и изображения за богов и познал потом единого Бога, уверовал в Него, тот умер для идолослужения и воскрес посредством веры христианской. Кто был пьяницей и стал воздержным, тот умер для пьянства и воскрес для трезвости. Так, когда душа удаляется от всяких дурных дел, в ней происходит как бы некоторая смерть, и снова воскресает она к совершению добрых дел. Умертвите, — говорит апостол, — земные члены ваши: блуд, нечистоту, страсть, злую похоть и любостяжание, которое есть идолослужение (Кол. 3:5). Умертвив эти члены, мы возстаем в совершении дел, противоположных им: в чистоте, кротости, любви и милосердии. И как смерть духовная предшествует духовному воскресению, так смерть по плоти предшествует будущему по плоти воскресению.
    
24. Итак, будем признавать то и другое воскресение: и духовное, и телесное. К духовному относятся слова: Встань, спящий, и воскресни из мертвых (Еф. 5:14), и еще: На живущих в стране и тени смертной свет возсияет (Ис. 9:2), а также и то, о чем я несколько выше упоминал: Если вы воскресли со Христом, то ищите горнего. К телесному воскресению относится то, что говорит апостол, когда задает себе такой вопрос: Но скажет кто–нибудь: как воскреснут мертвые, и в каком теле придут? (1 Кор. 15:35), разсуждая ясно о воскресении тела, коим Господь предварил церковь Свою; о нем, следовательно, говорит апостол в словах: Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в безсмертие (1 Кор. 15:53), каковые слова сказаны в пояснение слов, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия (1 Кор. 15:50). И в другом месте имеем мы весьма ясное свидетельство того же апостола о воскресении по плоти и воскресении по духу. Ведь смертное тело, которое одушевлено или было одушевлено, называется плотию (caro). Итак, апостол говорит: Если Христос в вас, то тело мертво для греха, но дух жив для праведности. Вот воскресение духовное посредством праведности. Смотри далее, следует ли ожидать воскресения тела. Смертного тела не захотел он назвать смертным, но мертвым. И потом он продолжает: Если же дух Того, Кто воскресил из мертвых Иисуса, живет в вас, то Воскресивший Христа из мертвых оживит и ваши смертные тела Духом Своим, живущим в вас (Рим. 8:10–11). Вот, потому и отступили от истины отвергшие другое воскресение. Признали одно воскресение духовное и отвергли другое воскресение — плотское, говоря, что воскресение уже было. Если бы этого не говорили они и не препятствовали вере в будущее воскресение и надежде на него, не было бы сказано о таких, что они разрушают в некоторых веру (2 Тим. 2:18).
    
25. Но выслушайте далее уже несомненнейшее свидетельство Самого Господа, говорящего в одном месте, в Евангелии от Иоанна, об обоих воскресениях: и о духовном, совершающемся теперь, и о плотском, которое последует потом, так что уже не может быть никакого сомнения для того, кто именует себя христианином и повинуется авторитету Евангелия, уже никакого места не остается для клеветников, желающих посредством той же веры христианской развратить христиан и привитием своего яда заразить нетвердые души. Но послушайте об этом из самой книги. Здесь исполняю я обязанность не только оратора, но и чтеца, чтобы речь наша опиралась на авторитет Священного Писания, а не созидалась на песке человеческих заблуждений, если бы случайно что–нибудь забылось наизусть. Итак, слушайте Евангелие от Иоанна. Господь говорит: Истинно, истинно говорю вам: слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь. Истинно, истинно говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут. Ибо, как Отец имеет жизнь в Самом Себе, так и Сыну дал иметь жизнь в Самом Себе. И дал Ему власть производить и суд, потому что Он есть Сын Человеческий. Не дивитесь сему; ибо наступает время, в которое все, находящиеся в гробах, услышат глас Сына Божия; и изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло — в воскресение осуждения (Ин. 5:24–29). Надеюсь, для большинства очевидно, что в этом месте Самим Господом раздельно и ясно обозначается и воскресение духовное посредством веры и воскресение телесное. Однако разсмотрим слова эти повнимательнее, чтобы понятно было всем слушающим. Истинно, истинно говорю вам: слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь. Это есть воскресение духовное, которое совершается теперь посредством веры. Но чтобы не показалось кому–нибудь, что оно, воскресение это, имеет последовать в далеком будущем, хотя сказано: Перешел от смерти в жизнь, а не «перейдет», чтобы нельзя было считать этого слова, употребленного в прошедшем времени, как пророчество, наподобие того, например, как сказано: Пронзили руки мои и ноги мои (Пс. 21:17), хотя здесь предвозвещалось еще будущее, Господь далее об этом же самом говорит яснее: Истинно, истинно говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут. Что выше сказал в словах перешел от смерти в жизнь, — это же и теперь говорит в слове оживут. Но чтобы нельзя было относить слов наступает время к концу века, когда будет воскресение тел, Он прибавляет: И настало уже. Не говорит только: Наступает время, но: Наступает время, и настало уже. Которые услышат этот голос (голос Сына Божия), те оживут. Жизнь здесь разумеется та, на которую указано выше в словах: Перешел от смерти в жизнь. Тут, следовательно, Господь имеет в виду тех именно, которые не подлежат наказанию осуждения, так как предотвращают это осуждение своей верой, переходя от смерти к жизни.
    
26. Остается еще, чтобы показал Господь будущий суд для добрых и злых, потому что здесь Он говорит только о добрых, которые наперед воскресают духовно. Потом же, ниже, Он говорит: И дал Ему власть производить и суд, потому что Он есть Сын Человеческий. Как Сын Божий, Он, разумеется, всегда имеет власть вместе с Отцом. И далее Он последовательно изъясняет, как произойдет будущий суд. Не дивитесь сему, — говорит Он, — ибо наступает время, в которое все, находящиеся в гробах, услышат глас Сына Божия… и изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло — в воскресение осуждения. Выше, когда сказал: Наступает время, — добавил: И настало уже, чтобы нельзя было подразумевать здесь того времени, когда при кончине века последует воскресение тел. Здесь же, желая указать именно на это время, Он, когда сказал: Наступает время — не добавил: «И настало уже». Равным образом выше сказано, что мертвые услышат глас Сына Божия, о гробах же никакого упоминания не сделано, чтобы мы отличали мертвых вследствие греха, кои воскресают теперь посредством веры, от тех мертвецов, тела коих имеют встать из гробов при конце века. А здесь, желая указать именно на последнее воскресение тел, Он говорит: Все, находящиеся в гробах, услышат глас Сына Божия … и изыдут… Так же точно выше сказано: Услышат глас Сына Божия и, услышавши, оживут. Зачем нужно было прибавлять и услышавши, когда можно было бы сказать просто: Услышат глас Сына Божия и … оживут, как не для того, чтобы показать, что говорит Он о тех, кои умерли вследствие греха, из коих многие, слыша, не слышат, т. е. не слушаются, не веруют? А которые так слушают, как Он желал этого, когда говорил: Кто имеет уши слышать, да слышит! (Лк. 8:8), те оживут. Будет слушающих, таким образом, много, но только те оживут, которые услышат, т. е. уверуют. Кто же так слышит, что не верует, тот не оживет. Отсюда ясно, о какой смерти и о какой жизни в этом месте говорит Господь, именно — о смерти, которая касается одних только злых, того, чем они злы, и о жизни, которая относится к одним добрым вследствие того самого, чем они добры. Здесь же, касаясь имеющих воскреснуть телесно, Господь не говорит: Услышат глас Сына Божия и, услышавши, оживут, потому что все услышат последнюю трубу и изыдут, потому что все мы воскреснем. Но что не все изменимся, на это указывает Он в дальнейших словах: Творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло — в воскресение осуждения. Итак, выше, где идет речь о духовном воскресении, все оживают для одной участи, так что в жизни их не обозначается деления на блаженную жизнь и несчастную, но всем предуказывается благая часть. И потому, когда сказал Господь: И, услышавши, оживут, не прибавил: Делавшие добро для жизни вечной, а делавшие зло — для вечного наказания. Это самое именно слово «оживут» употребил Он лишь в добром смысле, как и выше стоящие слова: Перешел от смерти в жизнь. Не сказано, в какую жизнь, потому что новая жизнь чрез веру не может быть дурной жизнью. Здесь же Он не говорит: Услышат глас Его… и оживут, так как везде слово «оживут» употребляется в хорошем смысле, но сказал: Услышат… и изыдут, каковым словом обозначается физическое движение тел из мест погребения. Но исшествие из гробов не для всех послужит к добру, почему Он и говорит: Творившие добро в воскресение жизни, и употребляя и здесь слово «жизнь» только в добром значении, а делавшие зло — в воскресение осуждения, употребив слово «осуждение» в смысле наказания.
    
27. Но пусть никто из вас, братия, не спрашивает, желая блеснуть своим остроумием, какой образ будет иметь тело в воскресении, какой строй, каковы движения и каковы будут его чувства. Довольно для тебя знать, что плоть твоя воскреснет в том виде, в каком явился (воскресший) Господь, т. е. в образе человека, Но не допускай вследствие этого тления. Потому что если не допустишь тления, не убоишься также и слов, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, не впадешь тогда и в сеть саддукеев, которой ты не мог бы избежать в том случае, если бы стал думать, что для того воскреснут люди, чтобы жениться, рождать и совершать дела жизни земной. Если станешь спрашивать, какая будет жизнь та, то кто из людей в состоянии объяснить это? Будет то жизнь ангельская. Кто в состоянии изобразить тебе жизнь ангелов, тот изобразит и жизнь воскресших праведников. Если же жизнь ангелов сокровенна, никто пусть не ищет большего, чтобы, заблуждаясь, придти не к тому, чего ищет, а к тому, что сам вообразит себе. Иной необдуманно и спешно хочет узнать все. Ты же иди, не спеша, и достигнешь отечества, если будешь держаться пути. Держитесь Христа, братия, держитесь веры, держитесь пути. Он приведет вас к тому, чего теперь вы не можете видеть. В Главе нашей проявилось то, чего нужно ожидать и в членах, в основании показано то, что пока пусть созидается верою, чтобы затем стать доступным видению и чтобы не представилось вам что–либо ложное, чего нет, когда будете воображать себя видящими, так — чтобы, оставивши путь, не впасть вам в заблуждение и не лишиться отечества, т. е. того видения, куда ведет вера.
    
28. Но, быть может, спросишь ты: «Как живут ангелы?» Однако, довольно знать для тебя, что они проводят жизнь нетленную. Легче можно сказать, чего там не будет, нежели то, что будет. И я могу вам, братия, указать кое–что, чего там не будет, потому могу, что сами испытали мы, сами опытно знаем, чему не должно быть места там. Но что будет там, этого не испытали, потому что мы ходим верою, а не видением, и потому что водворяясь в теле; мы устранены от Господа (2 Кор. 5:7, 6). Итак, чего же не будет там? Не будет женитьбы и рождения детей, потому что не будет смерти. Не будет возрастания, потому что не будет старости; не будет нужды в подкреплении, потому что не будет ослабления. Не будет труда (negotia), потому что не будет нужды. Не будет даже и непредосудительных, невинных занятий людских, которые вызываются нуждою и потребностями этой жизни. Не говорю, что не будет там только, например, разбоя или грабительства, но даже не будет и того, что совершают люди под давлением необходимых житейских потребностей. Это будет вечная суббота, которая празднуется иудеями ныне, а нами ожидается в вечности. Это будет покой несказанный, которого нельзя изъяснить. И если возможно изъяснить сколько–нибудь, то лишь в том случае, когда говорится «чего там не будет». К этому покою стремимся мы, для него и возрождаемся духовно. Как плотию рождаемся мы для трудов, так духовно возрождаемся для покоя. Придите ко Мне, — говорит Господь, — все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас (Мф. 11:28). Здесь утешает Он нас, там устрояет; здесь обещает, там воздает; здесь предуказывает, там осуществляет. Но хотя в том блаженстве вечном духом и телом будем мы совершенны и здравы, однако, не будет там земных занятий, даже таких, которые здесь поставляются среди добродетелей христианских. Какой христианин не похваляется за дела свои, когда он подает хлеб голодающему и воду жаждущему, когда одевает нагого, принимает странного, умиряет враждующего, посещает болящего, погребает мертвого, утешает плачущего? Великие это дела, полные милосердия, достойные похвалы и благодарности. Но не будут они иметь места там, потому что дела милосердия являются следствием сострадания. Но кого ты будешь кормить там, где никто не голодает? Кому станешь подавать воду, где никто не жаждет? Будешь ли одевать нагого там, где все облечены в самое безсмертие? Раньше ты уже слышал об одеждах святых из слов апостола: Тленному сему надлежит облечься в нетление. Где говорит апостол об одеянии, там указывает и самую одежду. Одежды этой лишился Адам, когда одел себя кожами. Далее, разве будешь принимать ты странника там, где все пребывают в своем отечестве? Разве будешь посещать больных, где все будут пользоваться одним и тем же здоровьем нетления? Будешь ли погребать мертвого, где все живы? Будешь ли примирять враждующих, где все пребывают в мире? Или утешать печальных там, где все будут иметь нескончаемую радость? Так как не будет там никаких несчастий, не будет, следовательно, и дел милосердия.
    
29. Что же, таким образом, будет там? Но не сказал ли уже я, что легче для меня указать, чего там не будет, нежели что будет? Знаю, братия, что не будем мы проводить время там, например, во сне от праздности, потому что и самый сон дан душе в помощь, для подкрепления. Ведь постоянного напряжения чувств не перенесло бы наше бренное тело, если бы посредством усыпления чувств не подкреплялось оно для продолжения той же самой деятельности. И как теперь получается нами от сна освежение, так и от смерти произойдет обновление, и сна там не будет. Где нет смерти, не будет и образа смерти. Однако, не будем и скучать мы, хотя, при вечном бодрствовании не будет никаких занятий. Вот это могу сказать, но как именно оно будет, не могу высказать, потому что не могу еще видеть. Впрочем, могу сказать отчасти и непостыдно, потому что от Писания скажу, в чем будет состоять там действование наше. Все оно может быть обозначено словами: «аминь» и «аллилуия». Но зачем переговаривать, братия? Вижу, что вы, услышав это, возрадовались. Не печальте же себя, увлекаясь плотским помышлением. Может быть, кто из вас, при постоянном произношении этих слов теперь утомится скукой, задремлет, захочет лучше молчать и потому станет представлять себе неприятной ту жизнь, нежелательной, говоря сам с собою: «аминь» и «аллилуия», будем говорить мы всегда — кто может вынести это? Отвечу вам на это, как и сколько могу. Будем говорить мы там: «аминь» и «аллилуия» не этими преходящими звуками, но пламенением духа. Что значит «аминь»? Что значит «аллилуия»? «Аминь» значит истинно, «Аллилуия» значит «Хвалите Бога». Потому что Бог есть истина неизменяемая, без ослабления и без усиления, без уменьшения и без увеличения, без примеси лжи какой бы то ни было, истина вечная, постоянная, всегда нерушимая. То, что мы видим в твари и делаем в настоящей жизни — это образы вещей, при посредстве коих мы обозначаем нечто, доступное нам, когда мы ходим верою (et quaedamin quibus ambulamus per fidem). Когда же увидим лицом к лицу то, что теперь видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно (1 Кор. 13:12), тогда совсем другим и несказанно другим образом (affectu) мы будем говорить: «истинно это». И когда будем говорить это, будем говорить именно «аминь», с некоторым как бы ненасытимым довольством. Так как не будет там никакого недостатка, то будет довольство. А так как ни в чем не будет недостатка и будет постоянное услаждение, то и явится некоторое, если можно так выразиться, ненасытимое довольство. Таким образом, поскольку ненасытимо ты будешь питаться истиною, постольку, в силу такой ненасытимости истиной, будешь говорить Аминь. Но кто, однако, может сказать, каково будет состояние это, каково будет то, чего не видел глаз, не слышало ухо, и что на сердце человеку не приходило (1 Кор. 2:9)? Далее, так как мы будем созерцать истину без всякого утомления, с постоянным услаждением и будем созерцать с несомненнейшей очевидностью, воспламененные любовью к самой истине, и, соединяясь с ней некоторым сладким и чистым объятием нетелесным, мы таким же голосом будем прославлять ее и говорить аллилуия. Возбуждаясь взаимно пламеннейшей любовью к одинаковому прославлению Бога, все граждане того града будут говорить аллилуия, потому что будут говорить аминь.
    
30. Этою жизнью святых так исполнятся измененные в небесное и ангельское состояние тела их, так проникнутся, что от того блаженнейшего созерцания и похвалы истины не будет отвращать и отвлекать их никакое бремя необходимости. Пищей для них будет сама истина и самый покой будет как бы пиршественным возлежанием, так как сказано, что блаженствовать праведники будут, возлегая, как об этом говорит Господь. Многие, — говорит Он, — придут с востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в Царстве Небесном (Мф. 8:11), чем также указывается, что в великом будущем блаженстве они будут питаться трапезою истины. Такая пища, подкрепляя, не убивает, наполняет и остается целой. Ты насыщаешься, а пища не уменьшается. Между тем, настоящая земная пища, когда ею подкрепляется кто–либо, сама уменьшается и уничтожается, чтобы не умер тот, кто принимает ее. Возлежание то будет вечным покоем. Пиршественным обедом там будет истина неизменная, пированием — жизнь вечная, т. е. само познание (ipsa cognitio), потому что сия же есть жизнь вечная, — говорит Господь, — да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа (Ин. 17:3).
    
31. Что жизнь та будет состоять не только в несказанном, но и в блаженнейшем созерцании истины, об этом Писание говорит во многих местах, так что все их нет возможности и вспомнить. Вот одно, например: Кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня … и Я возлюблю его … и явлюсь ему Сам (Ин. 14:21). Здесь как бы плод и награда ищется от Господа за соблюдение Его заповедей. И явлюсь ему Сам, — говорит Господь, полагая совершенное блаженство в познании Его, как Он есть. Вот и другое место: Возлюбленные! Мы теперь дети Божии; но еще не открылось, что будем. Знаем только, что, когда откроется, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть (1 Ин. 3:2). И апостол Павел говорит: Тогда же [мы будем видеть] лицем к лицу (1 Кор. 13:12), а также в другом месте он пишет: Мы… преображаемся в тот же образ от славы в славу, как от Господня Духа (2 Кор. 3:18). Равным образом, в книге псалмов говорится: Упразднитеся [33] и разумейте, яко Аз есмь Бог (Пс. 45:11). Тогда будет доступно нам полное видение, когда совершится полное торжество истины (Tunc ergo optime videbitur, quando summe vacabitur). Когда же совершится полное торжество, если не по окончании времени труда и нужды, коими мы связаны теперь до тех пор, пока земля терния и волчцы будет порождать человеку–грешнику, и пока он будет в поте лица есть хлеб свой (Быт. 3:18–19)? Итак, лишь после полного окончания времен земной жизни человеческой, в невечереющем дне небесной жизни мы будем вполне видеть, потому что вполне будем торжествовать (quia summe vacabimus). С прекращением тления и нужды в будущем воскресении, не будет там и побуждений к труду. Там истинно свободные увидим мы Бога, как Он есть, и, видя, будем славить Его. В этом и будет состоять жизнь святых, в этом будет все действование достигших блаженства, т. е. в непрестанном прославлении Бога. Не один день продолжится это, но, как день тот не имеет конца времени, так похвала наша будет безконечной, а следовательно, будем славить мы Бога во веки веков. Это именно самое, чего так пламенно ожидаем мы, подтверждается и следующими словами Писания: Блаженны живущие в доме Твоем: они непрестанно будут восхвалять Тебя (Пс. 83:5). — В заключение же, обратившись к Богу, будем молить Его за нас и за стоящий во дворе дома Его народ, чтобы Он помог нам упасти и сохранить его чрез Сына Своего Христа, Господа нашего, Который живет и царствует с Ним во веки веков. Аминь.
   
   
    
     
Беседа 23. О песни в книге «Исход» (Исх. 15:1–21)
    
    
1. При объяснении и толковании Св.Писания мысль наша, братия возлюбленнейшие, должна руководиться авторитетом того же самого Свящ. Писания, так — чтобы через то, что ясно выражено там для наставления нашего, правильно понималось и то, что сказано темнее для нашего упражнения. И кто осмелится иначе изъяснять Божественные тайны, нежели как предуказывают разум и уста апостолов? Апостол же Павел говорит: Не хочу оставить вас братия, в неведении, что отцы наши все были под облаком, и все прошли сквозь море; и все крестились в Моисея в облаке и в море; и все ели одну и ту же духовную пищу; и все пили одно и то же духовное питие, ибо пили из духовного последующего камня; камень же был Христос. Но не о многих из них благоволил Бог, ибо они поражены были в пустыне. А это были образы для нас, чтобы мы не были похотливы на злое, как они были похотливы. И потом, немного далее, он прибавляет: Все это происходило с ними, как образы; а описано в наставление нам, достигшим последних веков (1 Кор. 10:1–11).
    
2. Отсюда, возлюбленнейшие, пусть никто из верующих не сомневается, что переход народа еврейского чрез Чермное море служил образом нашего крещения. Будучи освобождены в крещении Господом нашим Иисусом Христом, образом Коего служил Моисей, от власти диавола и ангелов его, угнетавших нас, оскверненных нечистотою плоти, как некогда фараон и египтяне угнетали евреев деланием кирпичей, станем поэтому и мы петь Господу: Ибо Он высоко превознесся; коня и всадника его ввергнул в море (Исх. 15:1). Умерли для нас те, кои уже не могут господствовать над нами, потому что самые грехи наши, которые порабощали нас диаволу, после того, как мы омылись банею крещения (gratiae sanctae), как бы уже омыты и потоплены в море. Итак, будем петь Господу, ибо Он высоко превознесся; коня и всадника его ввергнул в море, гордость и гордеца потопил в крещении. И уже, конечно, только смиренный, покорный может воспевать эту песнь. Ведь не для гордого, ищущего своей славы и себя превозносящего высоко превознесся Господь. И грешник, оправданный верою в Того, Кто оправдывает нечестивого, коему вера его вменяется в праведность (Рим. 4:5), потому что праведный верою жив (Рим. 1:17), между тем как неразумеющий праведности Божией и усиливающийся поставить собственную праведность не покоряется праведности Божией (Рим. 10:3), — справедливо воспевает помощника и защитника во спасение себе Господа, Бога своего, Коему служит. Он не из тех превозносящихся, которые, познавши Бога, не прославили Его, как Бога (Рим. 1:21). Бог отца моего, — говорит Моисей (здесь, по–видимому, есть пропуск, откуда можно заключить, что беседа эта сокращена и не сохранилась в целости). Разумеется, отца — Авраама, который поверил Богу, и это вменилось ему в праведность (Рим. 4:3). Также и мы, полагаясь не на свою праведность, но на милость Господа, будем прославлять Его, потому что сокрушил полчища Тот, Который есть мир наш. И Господь имя Тому, Коему говорим мы словами Исаии: Господи, Боже наш! (Ис. 26:13). Господь имя Ему. Мы не были, и Он создал нас, погибали, и Он нашел нас, продали самих себя, и Он искупил нас. Господь… имя Ему. Колесницы фараона и войско его ввергнул Он в море (Исх. 15:3–4). Гордость века этого и безчисленное множество грехов, коими служили мы диаволу, смыл Он в крещении. По три всадника посадил он на колесницы, т. е. тот, кто, преследуя, мучил нас страхом скорбей, страхом унижения и страхом смерти. Все это потоплено в Чермном море, потому что мы погреблись с Ним крещением в смерть (Рим. 6:4), погреблись с Тем, Кто за нас предался бичеванию, поношению и был убит. Так в Чермном море сокрыл всех врагов Тот, Кто крестною смертью, коею покрыл грехи наши, освятил крещение. Но если враги наши погружены в бездну, как камень, то лишь теми одними владеет диавол, над теми тяготеет иго его, о которых написано: Егда приидет нечестивый во глубину зол, не радит (Peccator cum in profundum venerit malorum, contemnit — Притч. 18:3), потому что они не верят, что им отпустится то, что сделано ими; вследствие такого отчаяния они опускаются еще глубже. Но десница Твоя, Господи, прославилась силою; десница Твоя, Господи, сразила врага. Величием славы Твоей Ты низложил восставших против Тебя. Ты послал гнев Твой, и он попалил их, как солому (Исх. 15:6–7). Мы устрашились гнева Твоего и уверовали в Тебя, и все грехи наши попалены. Ведь почему от дуновения гнева Божия расступились воды (per spiritum irae tuae divisa est aquua), влага стала, как стена, огустели пучины в сердце моря (Исх. 15:8), почему в этом разделении воды влага сгустилась, и открылся путь народу освобожденному? Почему не через дуновение Божие разделилась вода, как не потому, что страх пред гневом Божиим, которым пренебрегает грешник, идущий в бездну погибели, побуждает и ко крещению, когда мы спасаемся водою, не затопляющею нас, но проходя чрез нее как по пути? Враг сказал: погонюсь, настигну, разделю добычу; насытится ими душа моя, обнажу меч мой, истребит их рука моя (Исх. 15:9). Не разумеет враг силы таинства Господня, которая бывает от спасительного крещения для тех, кои веруют и надеются на это таинство, и еще думает, что грех продолжает господствовать над крещенными, так как и они искушаются немощью плоти; не знает он, где, когда и как совершается окончательно обновление всего человека, каковому обновлению основание полагается в крещении, которое предуказывается здесь и содержится, как упование, твердою надеждой. Тогда лишь смертное сие облечется в безсмертие, когда по упразднении всякого начальства и всякой власти Бог будет все во всем (1 Кор. 15:53, 54:24, 28). Теперь же, пока тленное тело отягощает душу (Прем. 9:15), враг говорит: погонюсь, настигну, но Ты дунул духом Твоим, и покрыло их море (Исх. 15:9–10). Теперь уже не говорится о гневе Божием, когда море покрыло врагов. А немного прежде сказано было, что от дуновения гнева Твоего разступились воды, хотя проходящий там народ Божий и получил избавление. Но ведь не гневается уже Бог на того, кто безнаказанно грешит (cui sunt impunita peccata) и опускается все глубже и глубже. Подобно свинцу он погружается в глубину греха тем больше, чем больше замечает, что те, которые оправданы верою и содержат упование будущей жизни, твердо переносят бедствия настоящей жизни, проводя ее в скорбях, в перенесении коих подкрепляет их Дух Божий. Итак, послал Бог Духа Своего для утешения и испытания праведников в скорбях, и покрыло море нечестивых, которые думали, что не только нет разницы между теми и ими, но что скорее на тех разгневался Бог, которые подвергались стольким испытаниям, а к ним милостив, потому что они радовались на свое благополучие. Так они погрузились, как свинец, в великих водах. Кто, как Ты, Господи, между богами, Славный во святых, кои не хвалятся о себе, кто, как Ты, дивный в величии, Творец чудес (Исх. 15:10–11)? Но все это, что совершилось тогда, предуказывало нечто будущее, потому что это были образы для нас. Ты простер десницу Твою: поглотила их земля (Исх. 15:12). Однако, никого из египтян в то время не поглотила земля (tarrae hiatus). Водою поглощены они были, в море погибли. Что же значит это: Ты простер десницу Твою: поглотила их земля? Не справедливее ли поэтому разуметь здесь под десницею Божией Того, о Ком Исаия говорит в словах: И кому открылась мышца Господня? (Ис. 53:1). Это есть именно Сам Единородный Сын Божий, Коего не пощадил Отец, но предал Его за всех нас (Рим. 8:32). Он также простер на кресте десницу Свою, и земля поглотила нечестивых в то время, когда они, считая уже себя победителями, издевались над Ним. Поэтому и сказано: Земля отдана в руки нечестивых; лица судей ее Он закрывает (Иов. 9:24), т. е. закрывает Божество Свое. Так Господь вел народ Свой, как бы, носимый на том дереве, на котором земля, т. е. плоть Господа простертая, поглотила нечестивых. Не на корабле переплыл народ море. Но Ты ведешь милостию Твоею (justitia tua) народ сей (tuum), не своею праведностью превозносящийся, но живущий верою по Твоей милости (sub gratia tua), народ сей, который Ты избавил (Исх. 15:13). Потому что знает Господь своих (2 Тим. 2:19).
    
3. Вот теперь уверен ты в силе твоей, т. е. во Христе твоем, что немощное Божие сильнее человеков (1 Кор. 1:25). Ибо, хотя Он и распят в немощи, но жив силою Божиею (2 Кор. 13:4). Уверен ты в силе твоей, в святой помощи твоей. Ведь тем, что смертная плоть Его обновлена чрез воскресение и что тленное облеклось в Нем в нетление, мы и укрепляемся, уповая на будущее и по причине этого перенося все настоящее. Остается нам после крещения переход чрез пустыню, через жизнь, которая совершается в надежде, пока не придем в землю обетования, в землю живых, где Господь — достояние наше, в вечный Иерусалим. Пока не придем сюда, вся эта жизнь — пустыня для нас, одно испытание. Но именем Того, Кто победил мир, все побеждает народ Божий. Как в крещении, подобно врагам, сзади преследующим, потопляются прошедшие грехи наши, так и во время странствования по пути этой жизни, когда мы едим духовную пищу и пьем духовное питие, мы одолеваем всех противников наших. И без сомнения, устрашило врагов нашего странствования имя нашего Владыки. Ведь сначала воспылал гнев язычников к погублению самого имени христианского. Но гнев этот ничего не мог сделать; он обратился в скорбь, и по мере того, как вера стала возрастать и овладевать всем, скорбь более и более обращалась в страх, так что и гордецы этого века, подобно птицам небесным, стали искать убежища защиты под сению того дерева, которое из ничтожнейшего зерна горчичного стало великим (Мф. 13:31–32). Так и в песни этой, где воспоминается все, что случилось тогда, как образ, указывается последовательно на гнев, на скорбь и на страх язычников. Услышали народы, — говорится там, — и трепещут (iratae sunt): ужас объял жителей Филистимских; тогда смутились князья Едомовы, трепет объял вождей Моавитских, уныли все жители Ханаана. Да нападет на них страх и ужас; от величия мышцы Твоей да онемеют они, как камень, доколе проходит народ Твой, Господи, доколе проходит сей народ, который Ты приобрел (Исх. 15:14–16). Так было, так и теперь бывает. Цепенея от удивления, враги Церкви становятся, как камни, пока мы не достигнем отечества. Те же, которые пытаются противиться, побеждаются ныне знамением креста Господня, как тогда Амаликитяне побеждались, как только Моисей простирал свои руки (Исх. 17:8–13). Также и мы вводимся и наслаждаемся на горе Господней, которая из малого камня, виденного Даниилом, выросла и заполнила всю землю (Дан. 2:34–35). Это и есть уготованное жилище Божие. Это и есть храм Божий святый и святилище дома Его, которое от Него (Исх. 15:17). Ибо храм Божий свят, — говорит апостол, — а этот храм — вы (1 Кор. 3:17). И чтобы кто–нибудь не стал относить этого к земному Иерусалиму, где был временный храм, указывается затем, что речь идет о вечном царстве, которое есть вечное наследие Божие, вечный Иерусалим. Потому что далее следует: Которое (жилище, или наследие) создали руки Твои, Владыко! Господь, царствуяй веки, и на век, и еще (qui regnas semperet in sempiternum et adhuc — Исх. 15:17–18). Но разве есть что–либо продолжительнее вечности (in sempiternum)? Кто может сказать это? Для чего же прибавлено: и еще (et adhuc)? Может быть, потому прибавлено и еще, чтобы всякий разумел тут действительно вечное, так как под вечным понимается иногда и время более или менее продолжительное. Или же прибавлено для того, чтобы показать, что Господь всегда царствует на небесах, которые Он поставил их на веки и веки; дал устав, который не прейдет (Пс. 148:6), и что навсегда (in sempiternum) будет царствовать Он над теми, которым прощены грехи после того, как обратились они от преступления заповеди, коих взыскал Он от времени и даровал им вечное блаженство, а также, что доселе (adhuc) Господь царствует над теми, коих вразумлял Он справедливейшими наказаниями под игом народа Своего. Ведь никто не исключается из царства Того, вечному закону Коего в распределении даров и воздаянии наград и наказаний, закону справедливейшего управления (justissima ordinatione) подлежат все твари. Потому что Бог гордым противится, а смиренным дает благодать (Иак. 4:6). Когда вошли кони фараона с колесницами его и с всадниками его е море, то Господь обратил на них воды морские, а сыны Израилевы прошли по суше среди моря (Исх. 15:19).
    
4. Так воспел Моисей и сыны Израилевы, так воспела Мариам пророчица и женщины Израилевы. Так и мы теперь поем — и мужчины и женщины, и дух и плоть наши. Потому что те, которые Христовы, — говорит апостол, — распяли плоть со страстями и похотями (Гал. 5:24). На это (т. е. на распятие плоти) и указывает именно, как согласно понимается всеми, тот тимпан, который взяла Мариам, чтобы воспевать на нем. Для того, чтобы сделать тимпан, на дерево натягивается кожа (caro), так точно и из креста (на коем распят был Господь) научаются люди исповедовать сладкий дар благодати. Итак, сделавшись смиренными чрез благодать крещения и умертвив нашу гордость, вследствие которой гордый враг господствовал над нами, так что хвалящийся уже хвалится теперь Господом (1 Кор. 1:31), будем петь Господу, ибо высоко превознесся Он, коня и всадника его ввергнул в море (Исх. 15:1, 21).
   
   
    
     
Монологи
    
    
     
      
КНИГА ПЕРВАЯ
     
     
1.
     
Долго и о многом размышлял я сам с собой, исследуя и себя, и свое благо, и то зло, коего следовало избегать. И вдруг я услышал голос, звучащий то ли снаружи, то ли внутри меня, мой ли собственный, а, возможно, и не мой — не знаю, но только этот голос мне сказал:
     
Представь себе, что тебе удалось нечто открыть. Кому ты доверишь это открытие на хранение, если захочешь немедленно продолжить свои изыскания?
     
А. Разумеется, памяти.
     
Р. Но сможет ли она верно сохранить все то, до чего ты додумался?
     
А. Это трудно, а пожалуй и невозможно.
     
Р. Итак, нужно записать. Но что ты будешь делать, если твое здоровье не позволяет заниматься письмом? А, между тем, и диктовать этого не следует, потому что подобная работа требует полного уединения.
     
А. Резонно, и что мне в этом случае делать — я решительно не знаю.
     
Р. Молись о здравии и помощи, чтобы достигнуть желаемого, и все это немедленно запиши, чтобы мысль о потомстве поддержала в тебе бодрость духа. Затем все то, что тебе откроется, кратко изложи в немногих заключениях. Только не старайся писать так, чтобы привлечь внимание толпы читателей; пусть это будет для немногих и наилучших из твоих сограждан.
     
А. Спешу последовать твоему совету: Боже, Творец вселенной, даруй мне, во–первых, силы усердно молиться Тебе, далее, помоги быть достойным этого и, наконец, услышь и исполни мою молитву. Боже, через которого стремится быть все, что само бы по себе не было. Боже, который не допускаешь погибнуть и тому, что само губит себя. Боже, сотворивший из ничего этот мир. Боже, который зла не творишь, но дозволяешь ему быть, чтобы оно не стало еще злейшим. Боже, который немногим, прибегающим к тому, что истинно, открываешь, что зло есть ничто. Боже, через которого вселенная и со своею дурной стороной совершенна. Боже, через которого не существует решительно никакого разногласия, так как худшее согласуется с лучшим. Боже, которого любит все, что способно любить, зная ли об этом, или не зная. Боже, в котором существует все, по которому ни мерзость всей вообще твари не мерзка, ни злоба не вредит, ни заблуждение не заблуждает. Боже, который не восхотел, чтобы истину знал кто–либо, кроме чистых. Боже, Отец мудрости, Отец истины и высшей жизни, Отец блаженства, Отец добра и красоты, Отец умственного света, Отец пробуждения и просвещения нашего, Отец залога, побуждающего нас возвратиться к Тебе.
     
Тебя призываю, Бога истинного, в котором, от которого и через которого истинно все, что истинно; Бога мудрости, в котором, от которого и через которого мудрствует все, что мудрствует; Бога жизни истинной и возвышенной, в котором, от которого и через которого живет все, что живет истинно и возвышенно; Бога блаженства, в котором, от которого и через которого блаженствует все, что блаженно; Бога добра и красоты, в котором, от которого и через которого все добро и прекрасно; Бога умного света, в котором, от которого и через которого разумно сияет все, что сияет разумом; Бога, царство которого — весь сверхчувственный мир; Бога, законы царства которого распространяются и на эти царства; Бога, отвратиться от которого — значит пасть, к которому обратиться — возрасти, в коем пребывать — стоять твердо; Бога, от которого удалиться то же, что умереть, к которому возвратиться — ожить, в коем обитать — жить; Бога, которого никто не оставляет, кроме обманутого, которого никто не ищет, кроме вразумленного, которого никто не находит, кроме очистившегося; Бога, которого оставить то же, что и погибнуть, к которому стремиться то же, что и любить, которого видеть то же, что иметь; Бога, вера в которого нас возбуждает, надежда на которого — ободряет, а любовь к которому — с Ним соединяет; Бога, через которого побеждаем мы врага — Тебя, о Боже, я молю! Бога, от которого мы получили то, что до конца не погибнем; Бога, от которого вразумляемся бодрствовать; Бога, через которого надеемся обрести благо и от зла; Бога, через которого мы избегаем зла и получаем благо; Бога, через которого мы не поддаемся несчастьям; Бога, через которого хорошо служим и хорошо господствуем; Бога, через которого мы узнаем, что то чужое, что некогда мы считали своим, и наше, что некогда считали чужим; Бога, через которого мы не ловимся на приманки и прелести зла; Бога, через которого вещи малые не умаляют нас; Бога, через которого наше лучшее не подчинено худшему; Бога, через которого смерть попирается и обращается в победу (1 Кор. 15. 54); Бога, который обращает нас; Бога, который совлекает с нас несущее и облекает нас сущим; Бога, который творит нас достойными быть услышанными; Бога, который ограждает нас; Бога, который облекает нас во всякую истину; Бога, который говорит нам все благое, не делает сам и никому не позволяет делать нас безумными; Бога, который возвращает нас на путь божий, который приводит нас к двери; Бога, который делает то, что стучащему отворяется (Мф. 7. 8); Бога, который дает нам хлеб жизни; Бога, через которого мы жаждем такого питья, что, вкусив однажды, мы не возжаждем никогда (Ин. 6. 35); Бога, который обличает мир о грехе, и о правде, и о суде (Ин. 16. 8); Бога, через которого нас не приводят в сомнение те, кто не веруют; Бога, через которого мы отвергаем заблуждение тех, кто думают, что заслуги душ пред Ним ничто; Бога, через которого мы не служим немощным и худым стихиям (Гал. 4. 9); Бога, который очищает нас и приготовляет к божественным наградам. Ты, Боже милостивый, приди ко мне.
     
Приди ко мне на помощь, Ты, Бог единый, единая вечная истинная сущность, где нет никакого смешения, никакого изменения, никакого оскудения, никакой смерти. Где высочайшее согласие, высочайшая очевидность, высочайшее постоянство, высочайшая полнота, высочайшая жизнь. Где ничего нет в недостатке, ничего нет в излишке. Где рождающий и рождаемый суть едины. Бог, которому служит все, что служит; которому повинуется всякая добрая душа. По законам которого вращаются полюса, звезды совершают свои течения, солнце находится в движении весь день, луна умеряет мрак ночи и весь мир — изо дня в день через взаимную смену дня и ночи, от месяца к месяцу через возрастание и убыль луны, от года к году через последовательное появление весны, лета, осени и зимы, от пятилетия к пятилетию через совершение своего течения солнцем и от одного из великих периодов к другому через возвращение небесных светил к своим восходам — стройностью и кругообращением времен охраняет постоянство вещей, насколько позволяет это чувственная материя. Бог, законы коего, вовеки непреложные, не допускают приходить в беспорядок непостоянному движению изменчивых вещей и придают ему подобие неподвижности всегдашним круговращением веков; по законам которого воля души свободна, а награды добрым и наказания злым распределены во всем с неизменною необходимостью. Бог, от которого распространяются на нас все блага, который устраняет от нас всякое зло. Бог, выше которого — ничего, вне которого — ничего, без которого — ничего. Бог, под которым все, в котором все, с которым все. Ты, сотворивший человека по образу и подобию Своему, который узнает, познает самого себя. Услышь же, услышь меня, Бог мой, Господь мой, царь мой, отец мой, причина моя, надежда моя, богатство мое, честь моя, дом мой, родина моя, спасение мое, свет мой, жизнь моя. Услышь меня с той благосклонностью Твоею, которая, увы, известна немногим.
     
Тебя одного я люблю, Тебе одному я следую, Тебя одного я ищу, одному Тебе готов служить, потому что один Ты праведно господствуешь. Повели, молю, и прикажи, что Тебе будет угодно; но исцели и открой слух мой, чтобы я услышал слова Твои. Исцели и открой мои глаза, чтобы я увидел ими мания Твои. Изгони из меня безумие, чтобы я снова узнал Тебя. Скажи мне, куда я должен обратить взоры свои, чтобы увидеть Тебя, и я надеюсь исполнить все, что Ты повелишь. Прими меня, молю, обратно, беглеца твоего, Господи, Отец всемилостивый; довольно уже понес я наказаний; довольно послужил я врагам Твоим, которые под ногами у Тебя; довольно был я игрушкой обманов. Прими меня, раба своего, убегающего от них, ибо они и приняли некогда меня, раба чужого, когда я убегал от Тебя. Я чувствую, что должен возвратиться к Тебе; пусть откроют мне, стучащему в двери Твои; научи меня, как прийти к Тебе. Ничего другого я не имею, кроме доброй воли; ничего другого я не знаю, кроме того, что все текущее и гибнущее должно быть предметом презрения, а неизменное и вечное — предметом искания. Я это и делаю, Отец мой, потому, что только это и знаю; но каким путем доходят до Тебя, того я не знаю. Ты присоветуй, Ты покажи, Ты снабди меня необходимым в дорогу. Если прибегающие к Тебе находят Тебя верою, дай веру; если — добродетелью, дай добродетель; если — знанием, дай знание. Укрепи веру во мне, усиль надежду, утрой любовь. О, удивления достойная и единственная благость Твоя!
     
Тебя я взыскую и у Тебя же прошу того, как можно взыскать Тебя. Ибо, если Ты оставляешь, все гибнет; но Ты не оставишь, потому что Ты — высочайшее благо, которого, никто, надлежащим образом ищущий, не ищет напрасно. А надлежащим образом ищет всякий, для которого Ты сделал так, чтобы он надлежащим образом искал. Даруй мне, Отец, искать Тебя, освободи меня от заблуждения; пусть, когда я буду искать Тебя, ничто другое, кроме Тебя, не попадется мне навстречу. Если я не желаю ничего, кроме Тебя, то прошу Тебя, Отец, пусть я наконец найду Тебя. А если есть во мне желание чего–либо излишнего, очисть меня сам и сделай способным видеть Тебя. Остальное, что касается здоровья этого смертного тела моего, пока будет от него хоть какая–нибудь польза для меня или для тех, кого я люблю, я предоставляю его Твоей воле, Отец премудрый и всеблагой, и я буду просить не забывать о том, что будет благовременно. Я молю только высочайшую милость Твою, чтобы Ты всецело обратил меня к Себе, чтобы Ты устранил всякие препятствия при моем стремлении к Тебе, чтобы повелел Ты, пока я двигаю и ношу самое тело это, быть мне чистым, великодушным, справедливым и благоразумным, — совершенным любителем и понимателем мудрости Твоей, — достойным обитанием и обитателем блаженнейшего царства Твоего. Аминь.
     
2.
     
А. Вот — я помолился Богу.
     
Р. Так что же ты желаешь знать?
     
А. Именно то, о чем молился.
     
Р. Изложи это кратко.
     
А. Я желаю знать Бога и душу.
     
Р. И ничего более?
     
А. Решительно ничего.
     
Р. В таком случае — спрашивай. Но сперва разъясни, каким образом тебе нужно показать Бога, чтобы ты мог сказать: довольно.
     
А Боюсь, что этого я не знаю, ибо не думаю, чтобы я знал что–нибудь так, как желаю знать Бога.
     
Р. Так что же нам делать? Разве ты не думаешь, что прежде всего тебе следует понять, каким образом ты хочешь познать Бога, чтобы более не искать Его после того, как достигнешь этого?
     
А. Думать–то думаю, но как это может быть — не знаю. Разве я познал когда–нибудь что–либо подобное Богу, чтобы мог сказать: «Как я знаю это, так же хочу познать и Бога»?
     
Р. Но если ты самого Бога еще не знаешь, то откуда тебе известно, что ты ничего не знаешь подобного Богу?
     
А. А оттуда, что если бы я знал что–либо подобное Богу, то я, несомненно, и любил бы это; в настоящее же время я не люблю ничего, кроме Бога и души, которых, увы, не знаю.
     
Р. Значит, ты и друзей своих не любишь?
     
А. Каким образом, любя душу, я мог бы не любить и их?
     
Р. Выходит, ты любишь и блох, и клопов?
     
А. Я сказал, что люблю душу, а не одушевленных животных.
     
Р. Или твои друзья не люди, или ты их не любишь, потому что всякий человек есть животное одушевленное, а ты сказал, что одушевленных животных не любишь.
     
А. И люди они, и люблю я их, — люблю не за то, что они животные одушевленные, а за то, что они люди, т. е. за то, что они имеют разумные души, которые я люблю даже в разбойниках. Ибо мне дозволительно любить разум во всяком, хотя и справедливо ненавижу того, кто дурно пользуется тем, что я люблю. Поэтому я тем более люблю своих друзей, чем лучше они пользуются разумной душою, или точнее — чем более желают хорошо ею воспользоваться.
     
3.
     
Р. Пусть будет так; но если бы, однако же, кто–нибудь сказал бы тебе: «Я сделаю так, что ты будешь знать Бога так, как знаешь Алипия», — разве не поблагодарил бы ты его, не сказал бы: довольно?
     
А. Поблагодарить, пожалуй, поблагодарил бы, но сказать — довольно, не сказал бы. Р. Почему так?
     
А. Да потому, что хотя я и не знаю Бога так, как знаю Алипия, однако и Алипия я знаю недостаточно.
     
Р. Не слишком ли дерзко с твоей стороны желать достаточно знать Бога, если ты не знаешь достаточно Алипия?
     
А. Одно из другого не следует. Что, например, может быть презреннее моего ужина по сравнению со светилами небесными? А, между тем, что я буду ужинать завтра, я не знаю, тогда как без ложной скромности признаюсь, что знаю, в каком созвездии будет находиться луна.
     
Р. Так, может быть, тебе будет достаточно знать Бога так, как ты знаешь, в какое созвездие перейдет завтра луна?
     
А. Нет, недостаточно; потому что об этом я заключаю на основании чувств. Между тем, я не могу утверждать, что Бог или какая–нибудь другая тайная сила природы не может неожиданно поменять направление движения луны. Если бы последнее случилось, то ложным оказалось бы все, что я до этого предполагал.
     
Р. И ты веришь, что это возможно?
     
А. Не верю. Но я говорю о том, что я знаю, а не о том, во что я верю. Обо всем, что мы знаем, мы можем совершенно правильно сказать, что мы в то и верим; но не обо всем, во что верим, можем сказать, что мы то и знаем.
     
Р. Итак, ты отвергаешь по этому предмету всякое свидетельство чувств?
     
А. Решительно отвергаю.
     
Р. Ну, а этого своего друга, о котором ты сказал, что еще его не знаешь, ты желаешь знать чувством или умом?
     
А. То, что я знаю в нем чувством, если только чувством вообще познается что–нибудь, само по себе ничтожно и вполне достаточно; но ту его часть, которою он мне друг, т. е. саму его душу, я желаю узнать умом.
     
Р. А как–нибудь иначе не можешь знать?
     
А. Никоим образом.
     
Р. Итак, ты решаешься сказать, что не знаешь своего друга, притом самого искреннего?
     
А. А почему бы и не решиться? Я считаю в высшей степени справедливым тот закон дружбы, который предписывает любить друга как не менее, так и не более самого себя. Поэтому, если я не знаю самого себя, — каким образом я могу оскорбить друга, сказав, что не знаю его, особенно если и сам он, как я думаю, не знает самого же себя?
     
Р. В таком случае, если то, что ты хочешь знать, относится к такому роду предметов, который постигается умом, то когда я сказал, что дерзко с твоей стороны желать знать Бога, если ты не знаешь Алипия, ты не должен был приводить в качестве примера свой ужин и луну, поскольку познание последних относится, как ты сам сказал, к области чувств.
     
4.
     
Впрочем, для нас это большого значения не имеет. Скажи мне теперь вот что: если сказанное о Боге Платоном и Плотином истинно, будет ли для тебя достаточно знать Бога так, как знали они?
     
А. Если сказанное ими и истинно, из этого еще не следует, что они непременно об этом знали. Многие весьма обстоятельно говорят о том, чего не знают; как и сам я обо всем, о чем молился, сказал, что желаю это знать. Подобного желания я не выразил бы, если бы знал; а, между тем, мог же я говорить об этом? Ведь говорил я не то, что постиг умом, а то, что успел с разных сторон усвоить себе памятью, и во что, насколько мог, уверовал. Знать же — нечто совсем иное.
     
Р. Скажи пожалуйста, знаешь ли ты по крайней мере, что такое в геометрии линия?
     
А. Это я знаю абсолютно точно.
     
Р. И говоря так, ты не боишься академиков?
     
А Вовсе нет. Ибо они не допускали, чтобы заблуждался мудрый. Поэтому я и не опасаюсь признаться в знании тех вещей, которые знаю. А когда достигну, как того желаю, мудрости, тогда уже буду поступать по ее внушению.
     
Р. Пусть так. Но снова спрошу: так ли ты знаешь и шар, который называют сферой, как знаешь линию?
     
А. Разумеется, знаю.
     
Р. Но одинаково ли ты знаешь то и другое, или одно более, а другое менее?
     
А. Совершенно одинаково. Ибо относительно обоих ни в чем не ошибаюсь.
     
Р. Скажи теперь, чувствами или умом восприял ты это знание?
     
А. Чувствами в этом случае я воспользовался, как кораблем. Когда они доставили меня до того места, к которому я стремился, я их оставил там; и когда, как бы высадившись на берег, я стал все это додумывать мыслью, мои шаги долго еще колебались, как будто от штормовой качки. Поэтому мне кажется, что скорее можно плавать на корабле по суше, чем усвоить геометрию посредством чувств, хотя они и помогают тем, кто только начинает учиться.
     
Р. Итак, науку об этих вещах, если ты считаешь ее наукой, ты называешь знанием?
     
А. Нет, если позволят стоики, которые не приписывают знания никому, кроме мудрого. Я не отрицаю, что имею представление обо всем этом: иметь представление они дозволяют и глупости. Впрочем, не боюсь, пожалуй, и их.
     
Я вполне знаю все то, о чем ты спрашивал; продолжай, посмотрим к чему ведут твои вопросы.
     
Р. Не спеши, у нас довольно досуга. Вдумайся только повнимательней, чтобы неосмотрительно не согласиться с чем–нибудь ложным. Я желаю дать тебе возможность наслаждаться такими вещами, по отношению к которым ты не будешь бояться никакой случайности, а ты, между тем, велишь торопиться, как будто дело это никчемное и пустое.
     
А. Дай Бог, чтобы было так, как ты говоришь. Поэтому спрашивай, как тебе будет угодно, и брани посильнее, если впредь случится что–нибудь подобное.
     
Р. Ясно ли тебе, что линию нельзя никоим образом рассечь продольно на две линии?
     
А. Ясно.
     
Р. А поперечно?
     
А. Поперечно, разумеется, можно рассекать до бесконечности.
     
Р. А не так ли тебе ясно, что можно, рассекая плоскостями сферу из любой точки ее поверхности через центр, получать равные друг другу круги?
     
А. Совершенно одинаково.
     
Р. А линия и сфера — кажутся ли они тебе чем–нибудь одним и тем же, или они все–таки несколько различны?
     
А. Кто же не знает, что они весьма различны?
     
Р. Но если ты одинаково знаешь и то, и это, а между тем признаешь, что то и другое весьма различно между собою, то в таком случае есть знание безразличное вещей различных?
     
А. А разве я это отрицал?
     
Р. Отрицал, ибо когда я спрашивал тебя, как бы ты желал знать Бога, чтобы мог сказать: довольно, ты отвечал, что не можешь объяснить этого потому, что не имеешь такого познания, подобное которому ты желаешь получить о Боге, что ничего не знаешь подобного Богу. А в данном случае — что? Линия и сфера, разве они подобны? А ведь я спрашивал не о том, знал ли ты что–нибудь подобное, а о том, как ты желаешь знать Бога. Ты так же точно знаешь линию, как знаешь и сферу, хотя линия представляется вовсе не такою, какою является сфера. Поэтому ответь мне, достаточно ли для тебя знать Бога так, как знаешь ты этот геометрический шар, т. е., чтобы не сомневаться и относительно Бога, как не сомневаешься относительно этой геометрической фигуры?
     
5.
     
А. Хотя ты возражаешь и опровергаешь меня весьма сильно, тем не менее я не решаюсь сказать, что желаю знать Бога так, как знаю это. Ибо не только предмет, но и самое знание лиц кажется различным. Во–первых, линия и сфера не настолько различаются между собою, чтобы познание их не было предметом одной и той же науки; между тем как никакой геометр не принимался учить о Боге. Затем, если бы познание Бога и этих предметов было по сути одинаково, я столько же радовался бы, узнав последнее, сколько, предполагаю, стал бы радоваться, узнав Бога. Между тем, в настоящее время я до такой степени презираю их по сравнению с Богом, что, думаю, если бы я постиг Его и увидел так, как Он может быть зримым, то все эти предметы исчезли бы из моего знания; потому что и теперь от любви к Нему они едва приходят мне на ум.
     
Р. Пусть твоя радость будет еще гораздо большей, когда ты познаешь Бога, чем от знания этих предметов; но это — от различия предметов, а не от самого понимания. Ведь не одними же глазами ты смотришь на землю, а другими — на голубой свод небесный; а между тем вид последнего доставляет тебе гораздо большее удовольствие, чем вид первой. Но если глаза не обманывают, то думаю, что если бы тебя спросили, — действительно ли ты видишь так же землю, как и небо, — ты должен был бы ответить: действительно, так же; хотя красота и блеск неба радуют тебя более, нежели красота земли.
     
А. Признаюсь, это сравнение поражает меня, и я вынужден согласиться, что насколько различны в своем роде земля и небо, настолько же эти истинные и точные научные доказательства далеки от умопостигаемого величия Божия.
     
6.
     
Р. Хорошо, что тебя это поражает. Ибо разум, разговаривающий с тобой, обещает показать тебе Бога так, как видимо солнце для глаз, поскольку душевные чувства — как бы глаза ума. Всякие же точнейшие научные положения похожи на то, что видимо благодаря освещению солнцем, как, например, земля и все земное, ну а Бог — это Тот, Кто освещает. Я же, разум, по отношению к уму то же, что и способность смотреть по отношению к глазам. Ибо иметь глаза еще не значит смотреть, а смотреть — еще не значит видеть. Итак, душе нужны три вещи: иметь глаза, которыми бы она могла пользоваться надлежащим образом, смотреть и видеть. Здоровые глаза души — это ум, чистый от всякой телесной скверны, свободный от желаний обладать тленными вещами. Свободу же уму дарует прежде всего вера. Ибо, если он не уверует, что, не очистившись и не освободившись от телесных страстей, не увидит истинного света, то он и не станет печься о своем выздоровлении. Но если бы он даже и уверовал, что это действительно так, что если ему дано видеть, то только при этом условии, но при этом не надеялся бы на возможность выздоровления — разве не упал бы он духом, не стал бы презирать себя и действовать вопреки предназначениям врача?
     
А. Совершенно верно, особенно ввиду того, что предписания эти, естественно, покажутся противными самой объявшей его болезни.
     
Р. Поэтому к вере должна быть присоединена надежда.
     
А. Думаю, что так.
     
Р. Но если он и верит, что все это действительно так, и надеется, что может излечиться, а между тем самого света, который ему обещается, не будет любить, не будет желать, а потому решит довольствоваться своим мраком, приятным ему уже в силу привычки: разве и в этом случае не отвергнет он врача?
     
А. Совершенно верно.
     
Р. Итак, в–третьих, необходима любовь.
     
А. Действительно, более необходима, чем что–либо иное.
     
Р. Итак, без этих трех никакая душа не излечится настолько, чтобы могла видеть, т. е. постигать своего Бога. А если будет иметь здоровые глаза, то что остается?
     
А. Остается смотреть.
     
Р. Взгляд души — это разум. Но так как из того, что кто–нибудь смотрит, отнюдь еще не следует, что он видит, то настоящий и совершенный взгляд, который действительно видит, называется добродетелью, ибо добродетель есть настоящий или совершенный разум. Но и такой взгляд не может обратить к свету хотя бы и здоровых уже глаз, если не будет этих трех: веры, которая будет полагать, что предмет, на который обращается взгляд, действительно таков, и что если он будет увиден, то сделает взгляд блаженным; надежды, которая предрешит, что увидит непременно, если хорошо посмотрит; любви, которая бы желала видеть и наслаждаться. За взглядом следует уже самое виденье Бога, которое есть конец зрения. Не потому, конечно, что зрение после этого уже как бы теряет свое применение, но потому, что далее этого стремления его не простираются. Это и есть совершенная добродетель — разум, достигающий своей цели, делающий жизнь блаженной. Само же виденье есть то разумение, которое появляется в душе, состоящей из постигающего и того, что постигается; так и применительно к глазам то, что мы называем «видеть», состоит из самого чувства и того, что подлежит чувству, так что, если бы не было чего–либо из двух, видеть нельзя было бы ничего.
     
7.
     
Теперь посмотрим, необходимы ли эти три и тогда, когда душе уже удалось увидеть Бога, т. е. уразуметь Его. Зачем, в самом деле, была бы необходима вера, если душа уже видит? А надежда и тем менее, так как она уже владеет. У любви же не только ничего не отнимается, но напротив, ей придается весьма многое. Ибо, с одной стороны, увидев эту единственную и истинную красоту, душа тем более ее полюбит, с другой же, если бы она не сосредоточила с особой любовью свой взгляд, она не могла бы пребывать в блаженнейшем созерцании.
     
Но пока душа находится в этом теле, то хотя бы она и полнейшим образом видела, т. е. уразумевала Бога, однако, поскольку телесные чувства продолжают еще, пусть даже и частично, действовать и владеть ею, то всегда найдется множество поводов если не для обмана, то для недоумения, а потому можно еще назвать верою то расположение души, которым одно отвергается, а другое принимается по преимуществу за истинное. Далее, хотя, уразумев Бога, душа будет уже блаженна и в этой жизни, однако, так как она терпит всевозможные телесные лишения и недуги, ей естественно надеяться, что после смерти всех этих неудобств уже не будет. Поэтому и надежда не оставляет души, пока она находится в этой жизни. Но после этой жизни, когда она вся соберется в Боге, останется только любовь, которая и там удержится. Ибо нельзя сказать, что она будет иметь веру в истинность всего того, коль скоро ее не будет тревожить никакая примесь лжи; не останется ей ничего и ожидать, так как она будет владеть всем с полной безмятежностью. Итак, от души требуются три вещи, — чтобы была здорова, чтобы смотрела, чтобы видела. Из этих трех вещей для первой и второй всегда необходимы другие три: вера, надежда и любовь; а для третьей — в этой жизни необходимы все три, а после нее — только любовь.
     
8.
     
Теперь выслушай, насколько это уместно по ходу нашей речи, некоторое учение о Боге, основанное на вышеприведенном сравнении с чувственными вещами. И Бога мы постигаем умом, и известные научные положения мы также постигаем умом, тем не менее они весьма различны между собой. И земля видима, и свет видим; но землю видеть нельзя, если она не освещена светом. Так и относительно научных положений, которые всякий, понимающий их, признает без всякого колебания за самые истинные, следует думать, что их нельзя было бы осознать, если бы они не были освещены как бы некоторым своим солнцем. Поэтому как в отношении к видимому солнцу следует различать три вещи, а именно: что оно есть, что оно светит и что оно освещает, так и в отношении к этому таинственнейшему Богу, которого ты хочешь уразуметь, различаются три стороны, которые суть: что Он есть, что Он познается, и наконец, что дает познавать остальное. Я решаюсь учить тебя познанию двух предметов: тебя же самого и Бога. Но скажи мне, как ты это примешь: как вероятное или как истинное?
     
А. Разумеется, как вероятное; и должен признаться, что жду этого с большим нетерпением, поскольку до сих пор, кроме побасенки о линии и шаре, ты не сказал ничего такого, о чем я мог бы, в свою очередь, сказать, что я это знаю.
     
Р. Это естественно, так как до сих пор еще ничто не было изложено так, чтобы можно было требовать от тебя сознательного усвоения.
     
9.
     
Но приступим к делу. Прежде всего давай определим, здоровы ли мы сами.
     
А. Это ты должен видеть и сам, если только можешь что–нибудь видеть в себе и во мне; впрочем, на все твои вопросы я буду отвечать так, как я это чувствую.
     
Р. Любишь ли ты что–нибудь, кроме познания самого себя и Бога?
     
А. Судя по тому, как я чувствую себя в настоящее время, я мог бы ответить, что ничего более не люблю; но для большей безопасности отвечу, что не знаю. Ибо со мной часто случалось так, что в ту пору, как я верил, что ничто другое меня не расшевелит, вдруг приходило что–нибудь на ум, что поражало меня совсем иначе, чем я предполагал. Бывало и так: какой–нибудь предмет, когда я только думал о нем, не тревожил меня; но когда он появлялся предо мною, то волновал гораздо больше, чем я мог себе представить. Впрочем, полагаю, что меня могут беспокоить только три вещи: страх потерять тех, кого люблю, страх болезни и страх смерти.
     
Р. Итак, ты любишь, когда рядом с тобой живут любимые тобою, любишь свое доброе здоровье и любишь саму свою жизнь в этом теле: ведь иначе ты не боялся бы все это потерять.
     
А. Признаюсь, что это так.
     
Р. Стало быть, когда с тобою нет всех твоих друзей и когда твое здоровье не совсем в порядке, это причиняет твоей душе некоторую боль; согласись, что это следует из сказанного.
     
А. Вывод верный — я не могу отрицать его.
     
Р. Но если ты вдруг почувствуешь и убедишься, что тело твое здорово и увидишь, что все, кого ты любишь, одинаково с тобою пользуются благородным досугом, не возрадуешься ли ты при этом?
     
А. Разумеется, да и зачем бы я стал обманывать себя, зачем стал бы скрывать эту радость?
     
Р. Следовательно, ты еще поддаешься всякого рода болезням и сильным душевным порывам. Каково же должно быть бесстыдство подобных глаз, если они хотят видеть то истинное солнце?
     
А. Ты вывел такое заключение, как будто я вовсе не чувствую, насколько улучшилось мое здоровье, от скольких язв я освободился и сколько их еще осталось. Попробуй, заставь меня отказаться и от этого.
     
10.
     
Р. Разве ты не знаешь, что эти телесные глаза даже и в здоровом состоянии часто поражаются светом телесного же солнца, отворачиваются от него и ищут убежища в темноте? Ты же, радующийся тому, что насколько подвинулся вперед, разве не задумаешься о том, что, собственно, ты хочешь видеть? Впрочем, давай внимательно рассмотрим то, в чем, по–твоему, мы сделали успехи. Желаешь ли ты богатства?
     
А. Нет, и уже давно. Мне теперь тридцать три года, перестал же мечтать о нем я почти четырнадцать лет назад и от всего того, что доставлялось случаем, не желал ничего, кроме необходимого для жизни и для упражнения в свободных науках. Одна из книг Цицерона вполне убедила меня, что богатства желать не следует, но если уж оно пришло, надлежит распоряжаться им мудро и бережливо.
     
Р. Ну, а как насчет славы и почета?
     
А. Признаюсь, что я буквально только что, почти на этих днях перестал их желать.
     
Р. А жену? Неужели тебя порою не манит мечта о прекрасной, целомудренной, послушной жене, образованной или по крайней мере такой, которой ты легко бы мог дать образование сам, приносящей с собою столько приданного (так как богатство ты презираешь), сколько нужно, нисколько не обременяющей тебя собою, не способной тебе досадить?
     
А. Как ты ни стараешься разукрасить ее образ и наделить всяческими достоинствами, я твердо решил ничего не избегать так, как сожительства с женщиной. По моему мнению ничто так не лишает твердости мужественный дух, как женские прелести и те телесные соприкосновения, без которых жена не может обойтись. Поэтому, если забота о детях и относится к обязанности мудрого (чего я еще наверняка не знаю), то всякий, кто ради этого вступает в сожительство с женщиной, может быть для меня предметом удивления, но подражания —ни в каком случае: ибо в этом таится гораздо больше опасностей, чем счастья. Поэтому я полагаю, что поступил справедливо и полезно для свободы своей души, приказав себе не желать, не искать и не брать жены.
     
Р. Но я ведь не спрашиваю в данный момент о том, борешься ли ты еще, или уже победил свое желание. Потому что вопрос идет о здоровье твоих глаз.
     
А. Я вовсе ничего подобного не ищу, ничего не желаю; я даже с ужасом и содроганием вспоминаю об этом. Чего же тебе еще? И такое доброе расположение у меня растет с каждым днем, ибо чем более увеличивается надежда увидеть ту красоту, которую я пламенно желаю, тем сильнее обращается к ней вся моя любовь и страсть.
     
Р. Ну, а прелесть пиров? Насколько ты взыскателен к еде?
     
А. Что я решил не есть, то меня и не влечет. А то, от чего я не отказался, то, признаюсь, доставляет мне удовольствие. Однако, если бы оно было отнято у меня, это не произвело бы во мне душевного волнения. А если этого вовсе нет, желание подобного рода не осмеливается проявиться и помешать моим размышлениям. Да и вообще, относительно ли еды, или питья, или бань и других телесных удовольствий, на всякий твой вопрос могу сказать: все это я желаю иметь настолько, насколько оно может помочь моему здоровью.
     
11.
     
Р. Ты сделал значительные успехи. Однако, остающееся служит еще очень большим препятствием к тому, чтобы видеть истинный свет. Остановлю внимание на одном, что, на мой взгляд, легко доказать, а именно: или не должно оставаться решительно ничего, что нам нужно было бы еще покорять, или об окончательном успехе говорить еще не приходится. Ответь, к примеру, на следующий вопрос: не пожелаешь ли ты богатства, если вдруг убедишься, что со множеством дорогих для тебя лиц ты сможешь посвящать свою жизнь изучению мудрости только при том условии, что обширные имения смогут удовлетворять ваши нужды?
     
А. Пожалуй, что так.
     
Р. Ну, а если станет очевидным, что ты успеешь многих расположить к мудрости, если твой авторитет будет подкреплен почетным общественным положением, да и сами твои друзья смогут ограничить свои желания и всецело обратиться к исканиям Бога только тогда, когда и они получат почетное общественное положение, а последнее будет возможно только в случае твоего высокого положения и сана? Разве не следует в таком случае желать и этого, не следует ли всячески настаивать на том, чтобы так случилось?
     
А. Это звучит вполне разумно.
     
Р. О жене, пожалуй, спорить не стану; впрочем, если бы ее обширное имение могло обеспечить содержание всех, с кем бы ты хотел жить спокойно в одном месте, а сама она на то искренне соглашалась, и особенно если бы она была такого знатного происхождения, что позволило бы тебе достигнуть того почетного положения, которое ты признал бы необходимым, то не знаю, обязан ли ты был бы этим пренебречь.
     
А. Разве когда–нибудь я осмелюсь надеяться на это?
     
Р. Согласись, что я не спрашиваю тебя о том, на что ты надеешься. Спрашиваю и не о том, что не манит к себе потому, что мы его лишены, а единственно о том, что может доставить удовольствие, когда нам представится. Ибо одно дело зараза, вырванная с корнем, и совсем другое — приглушенная, как бы залеченная. К последней применимо сказанное некоторыми учеными мужами: как глупость дураков, так и дурной запах всякой нечистоты чувствуешь не всегда, а когда пошевелишь. Большая разница — уничтожается ли желание из–за отсутствия надежды его удовлетворить, или вследствие душевного здоровья.
     
А, Хотя я и не в состоянии тебе возразить, однако ты не убедишь меня, что то душевное расположение, которое я в себе чувствую, не является с моей стороны хоть каким–нибудь успехом.
     
Р. Полагаю, что так тебе кажется потому, что хотя ты и можешь желать означенные вещи, однако они должны быть, на твой взгляд, желаемы не ради них самих, а ради чего–то другого.
     
А. Именно это я и хотел сказать. Ибо в былое время, когда я желал богатства, я желала его для того, чтобы быть богатым; да и почести, стремление к которым я совсем недавно подавил в себе, я хотел, привлекаемый исключительно их блеском; и когда я думал о жене, то думал всегда ни о чем другом, как о том наслаждении, которое она мне доставит. В то время у меня было прямое желание всего этого. Теперь же я все это решительно презираю. Но если бы доступ к тому, чего я желаю, был невозможен иначе, как посредством всего этого, особо стараться для достижения его не буду, но подчиниться ему готов.
     
Р. Прекрасно, ведь и я не считаю правильным назвать желанием стремление к тому, что ищется ради чего–либо другого.
     
12.
     
Но ответь, пожалуй, вот еще на что: почему для тебя так важно, чтобы вместе с тобою жили те люди, которых ты любишь?
     
А. Для того, чтобы вместе с ними исследовать наши души и Бога. Ибо тогда первый из нас, кому удастся что–либо узнать, без труда приведет к тому же и остальных.
     
Р. Ну, а если они не желают это исследовать? Или если не будут в состоянии это делать, или будут думать, что уже знают, или что это невозможно узнать, или встретят к тому препятствия в виде мирских забот и желания других вещей?
     
А. Буду принимать их такими, какими они есть.
     
Р. А если их присутствие будет мешать самому исследованию? Не поспешишь ли ты с ними расстаться? А. Признаюсь, ты прав.
     
Р. Итак, ты ищешь их общества не ради их жизни или присутствия, но ради изыскания мудрости?
     
А. Согласен.
     
Р. Ну, а если бы ты убедился, что к приобретению мудрости служит препятствием самая твоя жизнь, пожелал бы ты ее продолжения?
     
А. Разумеется, нет.
     
Р. А если бы узнал, что мудрость можно приобрести как оставив это тело, так и пребывая в нем, заботился ли бы ты о том, здесь или в другой жизни наслаждаться тем, что любишь?
     
А. Если был бы уверен, что со мною ничего не случится худшего, что лишило бы меня приобретенных мною успехов, то не заботился бы.
     
Р. Стало быть, ты теперь боишься умереть из опасения попасть в какую–либо беду, которая лишит тебя божественного знания?
     
А. Боюсь не только лишиться того, что я уже узнал, но и того, чтобы мне не был прегражден доступ к тому, что я желаю знать, хотя и думаю, что то, что я уже имею, останется со мной.
     
Р. Итак, ты желаешь продолжения жизни не ради ее самой, но ради мудрости?
     
А. Именно так.
     
Р. Остаются болезни тела, которые, быть может, страшат тебя своею тяжестью и силой.
     
А. Нет, и их я бы не боялся, если бы они не мешали моим изысканиям. Хотя этими днями, страдая жестокой зубной болью, я был в состоянии думать только о том, что уже твердо изучил ранее. Однако мне казалось, что если бы мой ум озарил свет истины, я или вовсе не чувствовал бы болезни, или считал бы ее совершенно ничтожной. Но хотя я ничего более сильного никогда не испытывал, задумываясь над тем, что могут случиться болезни и несравненно более тяжкие, вынужден согласиться с Корнелием Цельсом, который говорит, что наше высшее благо есть мудрость, а наибольшее зло — телесная болезнь. И мне кажется, что умозаключение его не лишено смысла. Он говорит, что поелику мы состоим из двух частей, т. е. из души и тела, из коих первая и лучшая — душа, а вторая и худшая — тело, то наивысшее благо лучшей части есть самое наилучшее, а наибольшее зло худшей есть самое наихудшее; наилучшее же в душе есть мудрость, наихудшее в теле — болезнь. Отсюда, по–моему, безо .,= всякой натяжки выводится заключение, что наивысшее человеческое благо — мудрость, наибольшее же зло — болезнь.
     
Р. Об этом мы поговорим после, ибо мудрость, которую мы стараемся достигнуть, возможно убедит нас в другом. Если же покажет, что это верно, тогда мы без колебания будем держаться этой мысли о наивысшем благе и наибольшем зле.
     
13.
     
Сейчас же давай выясним, каков ты, любитель мудрости, которую ты желаешь видеть целомудренным взором и заключить в свои чистые объятья, не допуская никакого покрова, как бы нагою, такою, какой она не дозволяет себя видеть и обнимать никому, кроме весьма немногих и самых избранных своих почитателей, любящих одну лишь ее.
     
А. Разве я не доказал, что ничего иного не люблю, или, по крайней мере, что если что–либо другое мне и желанно, то желанно не ради его самого. Мудрость я люблю ради ее самой, все же остальное: жизнь, покой, друзей я желаю иметь при себе или боюсь не иметь ради нее. И какие границы может иметь любовь к этой красоте, в отношении которой я не только не завидую прочим, но и весьма многих побуждаю искать ее вместе со мной, вместе ее домогаться, вместе овладевать и вместе со мной наслаждаться; и тем большими они мне будут друзьями, чем более общей у нас будет наша возлюбленная.
     
Р. Любителям мудрости вполне прилично быть такими. Таких она и ищет, союз с которыми в истинном смысле чист и непорочен. Но достигают его не одним единственным путем, потому что всякий овладевает этим истиннейшим благом соответственно его личному здоровью и твердости. Оно есть некий невыразимый и непостижимый умственный свет. Этот наш обыкновенный свет, насколько может учить, учит, каким образом получается тот. Ибо есть глаза, такие здоровые и крепкие, что, едва раскроются, без всякого трепета обращаются на самое солнце. Для таких самый свет есть некоторым образом здоровье, и они не нуждаются в учителе, а нуждаются разве только в одном напоминании. Для таких достаточно верить, надеяться, любить. Но другие болезненно поражаются тем самым блеском, который горячо желают видеть, и очень часто, даже не увидев его, с удовольствием обращаются к мраку. Хотя бы они были и таковы, что могли бы по справедливости быть названы здоровыми, однако показывать им то, чего они видеть не в силах, опасно. Поэтому их следует терпеливо упражнять, а любовь их полезным образом сдерживать и питать. Сначала им нужно показывать такое, что не само собою светит, но может быть видимо при помощи света, как, например, одежда, или стена, или что–либо другое в том же духе. Затем показывать нечто такое, что, хотя и не само собою, а при помощи света, но все же испускает некий приятный блеск, что–то вроде золота, серебра, и т. п. Потом с некоторой осторожностью следует показать земной огонь, далее — звезды, потом луну, потом блеск зари и сияние предзакатного неба. Привыкнув ко всему этому, всякий уже без трепета и с великим наслаждением увидит солнце. Нечто такого же рода делают и лучшие учителя для учащихся мудрости и владеющих зрением, хотя пока и не слишком острым. Но на сегодня мы, полагаю, написали достаточно: следует поберечь здоровье.
     
14.
     
А. Укажи, пожалуйста (говорю я на другой день), мне надлежащий порядок. Веди, тяни, куда хочешь, приказывай, что хочешь, каким бы тяжелым оно ни было (лишь бы оно было в моей власти), только бы посредством его я достиг желаемого.
     
Р. Есть одно, что я могу тебе посоветовать (более я ничего и не знаю), а именно: пока мы живем в этом теле, нам следует решительно избегать всего чувственного и всячески его остерегаться, чтобы его липкость не склеила наши крылья, которым нужно быть свободными и совершёнными, чтобы мы могли воспарить к высшему свету из нашей тьмы. Ибо свет этот не виден заключенным в телесную клетку, если они не будут такими, чтобы могли, разбив и поломав ее, улететь в свои воздушные области. Поэтому, чем скорее ты станешь таким, что ничто земное не будет доставлять тебе решительно никакого удовольствия, поверь мне, в ту самую минуту, в тот самый момент ты увидишь то, что желаешь.
     
А. Но скажи, произойдет ли это когда–нибудь? Ибо я не думаю, что смог бы дойти до полного презрения ко всему чувственному прежде, чем увижу то, в сравнении с которым это покажется грязным.
     
Р. Так же точно мог бы сказать и этот телесный глас: «Я тогда перестану любить мрак, когда увижу солнце». Кажется, будто и это в порядке вещей, однако на деле оно далеко не так. Он любит мрак, потому что он нездоров, а солнце может видеть только здоровый. И душа часто обманывает себя тем, что считает и выставляет сама себя здоровой, а поскольку еще не видит, то считает, что вправе жаловаться. Но та красота сама решает, когда ей показать себя. Ибо она сама является врачом и знает кто и насколько здоров лучше, чем те, кого она лечит. Мы же, насколько старались вынырнуть, думали о себе, что видим; но насколько мы были погружены и насколько успели подняться, мы судить не можем и считаем себя здоровыми только сравнительно с более тяжкой болезнью. Не заметил ли ты, с какой уверенностью ты высказался вчера, что уже не одержим никакой заразой и что не любишь ничего, кроме мудрости, а если ищешь и желаешь остального, то только ради нее? Какими грязными, какими мерзкими, какими отвратительными, какими ужасными казались тебе объятья женщины, когда мы рассуждали между собой о желании иметь жену! А между тем, бодрствуя этой ночью, ты чувствовал ведь, что эти воображаемые прелести и раздражающая приятность щекотали тебя иначе, чем ты предполагал; все это, конечно, менее, чем обыкновенно, но в то же время и далеко не так, как ты думал; так что оный таинственный врач показал тебе этим и то, и другое, а именно — от чего благодаря его помощи ты освободился и что остается еще излечить.
     
А. Молчи, пожалуйста, молчи. Что ты меня мучишь? Зачем роешь и проникаешь так глубоко? Я уже не удерживаю слез, уже ничего не обещаю, ничего не предполагаю, лишь бы ты не спрашивал меня об этих вещах. Ты правду говоришь, что Он, кого я страстно желаю видеть, Он сам узнает, когда я буду здоров. Он сделает то, что Ему угодно, покажет себя, когда Ему заблагорассудится. Я же предоставляю себя всецело Его милости и попечению. Я уверовал раз и навсегда, что Он не перестанет оказывать такого рода помощь расположенным к Нему. О своем же здоровье я не скажу ничего, пока не увижу той красоты.
     
Р. Иного ничего и не делай. Но от слез удержись и скрепи свое сердце. Ты слишком много плакал, а это тяжело отзывается на твоей больной груди.
     
А. Ты хочешь, чтобы я знал меру своим слезам, когда своему несчастью я меры не знаю? Или велишь мне принимать в соображение здоровье тела, когда сам я разрушен тлением? Но прошу тебя, если имеешь хоть какую–нибудь власть надо мной, веди меня кратчайшим путем, веди в некоторой по крайней мере близости к тому свету, который, если я достиг пусть и ничтожного успеха, я могу уже выносить. Досадно обращать глаза к тому мраку, который оставил; если только можно назвать оставленным то, что смеет еще ласкать мою слепоту.
     
15.
     
Р. Закончим, если угодно, эту первую книгу, чтобы потом уже во второй раз вступить на новый путь, который окажется удобным. Настоящее расположение твоего духа не должно быть оставлено без умеренного упражнения.
     
А. Я решительно не позволю закончить эту книгу, если ты не покажешь мне хоть немного из области того света, к которому я стремлюсь.
     
Р. Врач, о котором мы говорили, исполняет твою волю. Какое–то озарение побуждает меня тебя вести. Слушай же внимательно.
     
А. Веди, пожалуйста, и тащи, куда хочешь.
     
Р. Правду ли ты говоришь, что хочешь познать душу и Бога?
     
А. На это направлены все мои усилия.
     
Р. И более ни к чему?
     
А. Ни к чему решительно.
     
Р. Ну, а истины ты не хочешь познать?
     
А. А разве мог бы я без нее узнать желаемое?
     
Р. Итак, прежде всего следует узнать истину, потому что через нее можно узнать все остальное.
     
А. Не отрицаю.
     
Р. Рассмотрим же, во–первых, следующее. Есть два слова: истина и истинное. Как тебе кажется, две ли вещи обозначаются этими словами, или одна?
     
А. Мне кажется — две. Потому что одно дело чистота, и совсем другое — чистое, как и многое иное в том же роде. Поэтому я полагаю, что истина и истинное — суть не одно и то же.
     
Р. А что из этих двух ты считаешь более превосходным?
     
А. Думаю, что истину. Ибо не от чистого зависит чистота, а от чистоты — чистое; так и то, что истинно, является таковым в силу истины.
     
Р. Ну, а если умрет кто–нибудь чистый, полагаешь ли ты, что умерла и чистота?
     
А. Никоим образом.
     
Р. Итак, повредится ли истина от того, что погибнет что–нибудь истинное?
     
А. Этого я не понимаю.
     
Р. Но разве перед нашими глазами не погибают тысячи вещей? Или, быть может, ты думаешь, что это дерево — дерево ложное, или, если оно все–таки истинное дерево, то оно не может погибнуть? Даже если ты не доверяешь чувствам и ответишь, что решительно не знаешь, дерево ли это, однако же, полагаю, не станешь отрицать, что оно дерево истинное, если, конечно, оно вообще дерево (ведь об этом мы судим не чувством, а умом). Если же оно дерево ложное, то оно не дерево, если же оно дерево, то, по необходимости, оно есть дерево истинное. А. Согласен с этим,
     
Р. Ну, а с другим? Не согласен ли ты, что дерево относится к тому роду вещей, который рождается и погибает?
     
А. Не могу отрицать.
     
Р. Отсюда следует заключение, что погибает нечто, что есть истинное.
     
А. Логично.
     
Р. А далее? Не кажется ли тебе, что истина не гибнет, когда гибнут вещи истинные, как не умирает чистота, когда умирает чистый?
     
А. Теперь согласен и с нетерпением жду, что предпримешь далее.
     
Р. Кажется ли тебе истинным следующее положение: то, что существует, необходимо существует где–нибудь?
     
А. Абсолютно.
     
Р. Но признаешь ли ты, что истина существует?
     
А. Признаю.
     
Р. Итак, нам необходимо найти, где она существует; ибо она не существует в пространстве, если в пространстве не существует ничего, кроме тел; ведь не считаешь же ты истину телом?
     
А. Ничего подобного я не думаю.
     
Р. Так где же она существует? Ведь мы согласились, что существующее обязательно где–нибудь да есть.
     
А. Если бы я знал, где она, я ничего бы более и не искал.
     
Р. Но ты ведь можешь хотя бы узнать, где ее нет.
     
А. Подскажи, и быть может я догадаюсь.
     
Р. Ее нет, конечно, в вещах смертных. Ибо то, что существует, не может пребывать в чем–либо, если не пребывает то, в чем оно существует; но истина, как мы уже согласились, пребывает, хотя вещи истинные и гибнут. Итак, истина существует не в смертных вещах. Однако же она существует, и существует не нигде. Следовательно, есть вещи бессмертные. Ничто, однако же, не истинно, в чем нет истины. Отсюда следует, что истинно только то, что бессмертно. Притом, всякое ложное дерево не есть дерево, и ложное бревно не есть бревно, и ложное серебро не есть серебро, и все вообще ложное не существует. Все же, что не истинно — ложно. Итак, истинно–сущим может быть названо только бессмертное. Обсуди внимательно сам с собою этот вывод, чтобы тебе не показалось, что с чем–нибудь тебе не следовало соглашаться. Если он верен, мы покончили почти все свое дело; впрочем, это лучше уяснится в другой книге.
     
А. Благодарю, и как сам с собою, так потом и с тобою, в тишине, обсужу это внимательно и осмотрительно, если только не окутает меня никакой мрак и не заставит, чего я весьма боюсь, находить удовольствие в нем самом.
     
Р. Твердо верь в Бога и предайся Ему всецело. Не желай принадлежать себе самому и быть самовластным, но признай себя рабом этого милостивейшего Господина. В таком случае Он не перестанет тебя возвышать к Себе и не допустит, чтобы с тобой случилось что–нибудь, кроме полезного для тебя, хотя бы и без твоего ведома.
     
А. Слышу, верю и, насколько могу, повинуюсь, и Его же усердно молю, чтобы мог я исполнить волю Его возможно лучше; потребуешь ли ты от меня еще что–либо?
     
Р. Пока достаточно; сделаешь после, что велит уже Он сам, когда увидишь Его.
    
    
     
      
КНИГА ВТОРАЯ
     
     
1.
     
А. Наши занятия были прерваны довольно на долгое время, а, между тем, любовь нетерпелива, и слезам нет меры, если любви не дают того, что она любит. Начнем поэтому вторую книгу.
     
Р. Начнем.
     
А. Будем верить, что нам поможет Бог.
     
Р. Разумеется, будем верить, если хоть это в нашей власти.
     
А. Наша власть — Он Сам.
     
Р. В таком случае обратись к Нему с молитвой, по возможности краткой и совершенной.
     
А. Боже, пребывающий неизменным, позволь мне узнать себя, позволь узнать Тебя! Вот — я помолился.
     
Р. Ты, который желаешь знать себя, знаешь ли ты, что существуешь?
     
А. Знаю.
     
Р. А откуда знаешь?
     
А. Не знаю.
     
Р. Простым ли ты себя чувствуешь, или сложным?
     
А. Не знаю.
     
Р. Знаешь ли ты, что движешься?
     
А. Не знаю.
     
Р. Знаешь ли ты, что мыслишь?
     
А. Знаю.
     
Р. Итак, то, что ты мыслишь — истинно?
     
А Истинно.
     
Р. Знаешь ли ты, что бессмертен?
     
А Не знаю.
     
Р. Из всего того, чего, по твоим словам, ты не знаешь, что ты желаешь знать прежде всего?
     
А. Бессмертен ли я.
     
Р. Итак, ты любишь жизнь?
     
А. Признаюсь, что да.
     
Р. А если ты узнаешь, что бессмертен, достаточно ли тебе будет этого знания?
     
А. Хотя это будет и многое, но для меня этого мало.
     
Р. Однако же, насколько ты будешь рад этому малому?
     
А. Весьма сильно.
     
Р. Плакать уже не будешь?
     
А Решительно — нет.
     
Р. Ну, а если самая жизнь окажется такой, что в ней нельзя будет узнать тебе ничего более того, что ты знаешь? Удержишься от слез?
     
А. Напротив, буду плакать так, как будто бы нет и самой жизни.
     
Р. Стало быть, ты любишь жизнь не ради самой жизни, но ради знания.
     
А. Согласен.
     
Р. А если это знание сделает тебя несчастным?
     
А. Думаю, что этого .не может случиться. Но если это так, то блаженным не может быть никто, потому что если я теперь несчастен, то именно потому, что еще слишком многого не знаю. Если же и знание вещей делает несчастным, то несчастье вечно.
     
Р. Теперь я вижу, чего ты не хочешь. Так как ты думаешь, что знание никого не делает несчастным, то из этого делаешь заключение, что познание делает блаженным; блаженным же может быть только живущий, а живет только тот, кто существует: итак, ты желаешь существовать, жить и познавать; но — существовать, чтобы жить, чтобы познавать. Ты знаешь, что существуешь; знаешь, что живешь; знаешь, что познаешь. Но желаешь знать, всегда ли будет все это, или ничего этого не будет, или нечто пребудет всегда, а нечто исчезнет, или оставаясь вообще, все это уменьшится или увеличится.
     
А. Именно так.
     
Р. Итак, если мы докажем, что будем жить всегда, будет из этого следовать, что мы всегда будем и существовать?
     
А. Будет.
     
Р. Остается открытым вопрос о познании.
     
2.
     
А. Я нахожу этот порядок самым ясным и самым коротким.
     
Р. Будь же готов с осмотрительностью и твердостью отвечать на мои вопросы.
     
А. Готов.
     
Р. Если этот мир останется навсегда, истинно ли будет положение, что этот мир имеет пребывать всегда?
     
А. Кто же в этом усомнится?
     
Р. Ну, а если не останется? Не так же ли точно будет истинно, что мир не будет пребывать?
     
А. Не отрицаю.
     
Р. А когда погибнет, если имеет погибнуть? Не будет ли тогда истинно то, что мир погиб? Ибо пока не будет истинно, что мир исчез, он не исчезнет, так как этим отрицается, чтобы мир исчез, и не будет истинно, что мир исчез.
     
А. Соглашусь и с этим.
     
Р. Ну, а вот с этим: может ли, по–твоему, что–либо быть истинным, если истины не будет?
     
А. Никоим образом.
     
Р. Итак, истина будет, хотя бы и мир погиб?
     
А. Не могу отрицать.
     
Р. А если исчезнет сама истина, не будет ли истинно, что истина исчезла?
     
А. Кто станет спорить с этим?
     
Р. Но истинного не может быть, если истины не будет.
     
А. С этим я уже согласился прежде.
     
Р. Следовательно, истина не исчезнет никоим образом.
     
А. Продолжай как начал, потому что ничего не может быть истиннее таких выводов.
     
3.
     
Р. Теперь я желал бы, чтобы ты ответил, душа ли, по твоему мнению, чувствует, или тело?
     
А. По–моему, душа.
     
Р. А не кажется ли тебе, что ум относится к душе?
     
А. Кажется.
     
Р. К одной ли только душе, или и к чему–нибудь другому?
     
А. Кроме души и Бога я не представляю ничего, в чем мог бы допустить существование ума.
     
Р. Теперь обратим внимание на следующее. Если бы тебе сказал кто–нибудь, что эта стена — не стена, а дерево, что бы ты подумал?
     
А. Подумал бы, что или его, или мое чувство лжет, или что он этим именем называет стену.
     
Р. Ну, а если бы ему стена представлялась в виде дерева, а тебе — в виде стены? Разве то и другое не могло бы быть истинным?
     
А. Никоим образом; потому что одна и та же вещь не может быть и стеною, и деревом. Коль скоро каждому из нас отдельно представляется особенное, то несомненно, что один из нас имеет ложное представление.
     
Р. А если то и не стена, и не дерево, и вы оба обманываетесь?
     
А. Может быть и так.
     
Р. Но ты прежде этого не допускал.
     
А. Сознаюсь.
     
Р. Ну, и если вы узнаете, что оно кажется вам иначе, чем есть? Неужели вы и тогда обманываетесь?
     
А. Нет.
     
Р. Итак, возможно, что и представляющееся будет ложным, и не будет обманываться тот, кому оно представляется?
     
А. Возможно.
     
Р. Стало быть, следует признать, что не тот обманывается, кто видит ложное, а тот, кто доверяет ложному?
     
А. Следует.
     
Р. А что такое само ложное, и почему оно ложно?
     
А. Ложно то, что существует иначе, чем кажется.
     
Р. Поэтому: если нет тех, кому бы оно могло казаться, то нет и ложного?
     
А. Заключение верное.
     
Р. Итак, ложность заключена не в вещах, а в чувстве. Но тот не обманывается, кто не доверяет ложному. Отсюда следует, что одно дело мы, и совсем иное — чувство; потому что когда оно обманывается, мы можем и не обманываться.
     
А. Мне нечего возразить.
     
Р. Но когда обманывается душа, решишься ли ты утверждать, что ложного нет?
     
А. Каким образом решился бы я на это?
     
Р. Но чувства нет без души, как нет и ложности без чувства. Душа или производит ложность, или содействует ложности.
     
А. Предыдущее вынуждает согласиться и с этим.
     
Р. Теперь ответь мне, может ли, по–твоему, случиться так, что ложности когда–нибудь не будет?
     
А. Как я могу быть с этим согласным, когда дойти до истины так трудно, что сказать, что ложности быть не может гораздо несообразнее, чем сказать, что не может быть истины?
     
Р. Полагаешь ли ты, что может чувствовать тот, кто не живет?