1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 
    
— Кто дал тебе этот знак? — спросил на языке Гор Бараслан.
    
Карша молчал.
    
Бараслан кивнул воину, и Карша почувствовал, как тяжелая рука приподнимает его за волосы выше, выше…
    
Карша молчал. Он привык и не к такому обхождению.
    
— Зря, зря молчишь, — сказал Бараслан. — Тебя убьют пытками. Царицу убьют предатели. И никто не сможет узнать, кто их послал…
    
Карша молчал.
    
— Я охраняю царицу. Кто-то хочет добраться до нее, — сказал Бараслан. — Не хочешь говорить? Как хочешь.
    
Он сделал знак, воин выпустил волосы, и Карша с облегчением упал навзничь. Перед глазами поплыли круги, и тошнота подступила к горлу.
    * * *
    
Амнак приехал на день позже, чем обещал Хуараго. И немудрено: он двигался с огромным обозом, который, по мере движения по Зеркальной долине, обрастал все новыми повозками и табунами, поскольку Амнак считал себя вправе собрать любую дополнительную дань в любом месте любого улуса.
    
Прибыв, он хотел устроиться в лучшем здании Кейта — царском дворце, а когда узнал, что дворец уже занят, поморщился и решил подыскать себе другое. Оказалось, что в Кейте есть дома, которые выглядят куда лучше дворца Ахха Мудрейшего, не особенно заботившегося о внешнем великолепии. Были особняки богатых торговцев, превосходившие царский дворец и размерами, и пышностью отделки.
    
Амнак выбрал самый большой дом. Пока обоз втягивался в город, расквартировывался в пакгаузах гавани, пока сам Амнак со свитой устраивался на новом месте, прошли еще сутки.
    
И только потом он вспомнил о делах и вызвал Бараслана.
    
Аххумский орел, найденный у Карши, нисколько не встревожил Амнака. В осторожной беседе Бараслан выведал, что хотя Амнак и слышал о хранителях — хранители были и у хуссарабов, как почти у всех больших народов, населявших Горы и Равнину, — но плохо представлял себе, кто они, и зачем они нужны.
    
— Что это? — спросил он, когда Бараслан протянул ему половину орла. — Сломанная игрушка?
    
— Нет, — терпеливо ответил Бараслан. — Это знак хранителя. Другие половинки орлов были у нескольких высших полководцев и у царя.
    
— Ну и что? — Амнак поднял на Бараслана непонимающие глаза.
    
— Этот знак кто-то хотел передать царице, через его раба.
    
— Знак? Через раба? — Амнак захохотал, захлопав себя по жирным ляжкам. — Ну, значит, это не знак, а просто игрушка. Значит, кто-то просто подшутил над бедным рабом.
    
— Этот раб — бывший воин.
    
Амнак пренебрежительно махнул рукой:
    
— Нынче все рабы — бывшие воины…
    
Потом, подумав, добавил снисходительно:
    
— Ладно. Я посмотрю на этого раба. Надеюсь, ему еще не переломали ноги?
    
— Нет. Сейчас он в подвале казармы, которую заняли мои сотни.
    
— Твои сотни! — фыркнул Амнак. — И много их у тебя? Две? Три?.. А у меня — двенадцать!.. И вообще, я слышал, что ты, Бараслан, еще недавно был простым сотником. Видно, успел втереться в доверие к Хуараго. И как же тебе это удалось? Хуараго не настолько падок до лести.
    
Бараслан, потемнев лицом, сдавленно спросил:
    
— Когда темник соизволит взглянуть на раба?
    
— Только не сейчас. Сейчас я изволю отдыхать после изнурительной дороги… Кстати, какие здесь, в Кейте, развлечения? Есть ли Храм вечной Весны с представлениями юных жриц?.. Хотя вряд ли… Судя по царскому дворцу, это настоящее захолустье. Ладно. Ступай. Тебя вызовут.
    * * *
    
Карша лежал на тонком слое трухлявой соломы в каменном мешке подвала. Когда-то здесь хранили вино, но потом вода подтопила фундамент, подвал стал сырым и непригодным для хранения припасов. С тех пор здесь обитали лишь крысы, белые водянистые пауки, слизни и двухвостки.
    
Карша ожидал, что за ним придут. Начнут бить плетьми, вздернут на дыбу, — и ждал этого без особого страха.
    
Но никто не приходил. Тусклый свет пробивался сквозь небольшую отдушину в дальнем конце подвала. Когда глаза привыкли, Карше казалось, что света вполне достаточно.
    
Однажды он захотел напиться. Он перевернулся на живот — руки его были связаны и подтянуты к коленям — и постепенно, совершая самые странные движения, подполз к стене, выложенной диким камнем. По камням по капле сочилась вода. Карша стал слизывать их, и слизывал, пока не почувствовал, что онемело все тело, и он не сможет сдвинуться с места.
    
Тогда он уснул.
    
Когда он проснулся, в подвал вошел, пригибаясь, Бараслан.
    
Он был один, и в руках у него не было ни плети, ни даже дубинки. Он подошел к Карше, присел. Достал нож и перерезал ремни. Карша повалился на пол мешком — словно все кости его растворились от сырости.
    
Бараслан ушел и снова вернулся — с кувшином холодной воды и большим куском хуссарабского хлеба — лепешки из пресного теста.
    
Он приподнял голову Карше, и стал лить воду в рот. Карше не сразу удалось открыть рот, а потом он закашлялся. Но Бараслан был терпелив, и Карша, наконец, напился.
    
Прислонившись спиной к сырой стенке, он впервые прямо взглянул на Бараслана. Тот сидел на корточках, на расстоянии вытянутой руки.
    
— Скажи мне, кто передал тебе знак хранителя, — сказал Бараслан. — Я не буду бить тебя. Я клянусь, что ты останешься жив. Более того — я верну тебе свободу, дам новое имя и отправлю в любой город, по твоему желанию. Хочешь в Ушаган?
    
Карша молчал.
    
— А в Марпессу?
    
Карша вздрогнул всем телом — он никак не ожидал услышать родное название из уст хуссарабского сотника.
    
Марпесса. Небольшой городок, улицы-лестницы, домишки карабкаются в зелени изумрудных холмов. А внизу — мелководный залив, вода которого зеленая в ясную погоду и серая — в ненастье. И треугольные паруса кораблей на горизонте: в Марпессу корабли заходили редко.
    
Карша опустил голову. Марпесса. Есть ли еще такой город? Может быть, его уже нет, остались только развалины на черных, обугленных от пожаров холмах, жалкие люди в лохмотьях, живущие в норах, выкопанных на обрывистых склонах…
    
— Я не знаю, кто хочет убить Домеллу, — сказал Бараслан. — Но я знаю, что опасность по-прежнему велика. И, кажется, опасность грозит не только ей. Хочешь знать, кому еще?
    
Бараслан вгляделся в лицо Карши.
    
— Можешь догадаться и сам. Власть — сладкая вещь. И тот, кто рвется к власти, ни перед чем не остановится.
    
Карша молчал.
    
Бараслан вздохнул.
    
— Наши полководцы после смерти Богды-каана уже не хотят дружить. Они сидят каждый в своем улусе, и мечтают только об одном: окончательно отделиться от Тауатты. Или от Арманатты. Теперь ты понимаешь, кому мешает Домелла?
    
Карша открыл глаза.
    
Она мешает всем вам, — подумал он. Вам, и еще тем предателям, которые уже несколько лет служат вам, хотя называют себя аххумами, киаттцами, арлийцами…
    
Но нет у них родины, как бы они себя не называли. Их родина — предательство.
    
— Что? — спросил Бараслан.
    
Наверное, последние слова Карша произнес вслух.
    
— Чего ты хочешь от меня, Бараслан? — спросил он надтреснутым, отвыкшим от речи голосом.
    
— Хочу знать, кто этот хранитель. Насколько мне известно, все они давно уже мертвы.
    
— Я не знаю, кто он, — ответил Карша.
    
Бараслан недоверчиво покачал головой.
    
— Ты, начальник агемы темника Музаггара, многое должен знать. Если только годы рабства не отшибли тебе память…
    
— Отшибли, — согласился Карша. — Поэтому ни о чем не спрашивай.
    
Бараслан раздавил ногой проползавшую по полу гигантскую двухвостку. Вздохнул.
    
— Жаль.
    
Он поднялся на ноги, сильно нагнув голову, чтобы не задеть потолок.
    
Двинулся к выходу, на полпути остановился:
    
— Приехал Амнак. Темник Камды. Он считает, что твои знания никому не нужны, и знак хранителя, найденный у тебя — теперь стала обычной, никому не нужной безделушкой. Может быть, так оно и есть. Но только живым ты отсюда все равно не выйдешь…
    
Дверь подвала заскрипела. Полоса света сжалась в нитку и пропала.
    
Тьма хлынула на Каршу.
    
Ничего. Это ничего. Глаза быстро привыкают. Ко всему. И к свету, и к тьме. К несправедливости и жестокости. К обману и вероломству.
    
Карша нащупал лепешку, оставленную Барасланом.
    
Пожевал. Запил водой из кувшина. Вода была очень вкусная — вкусней сладкого киаттского вина.
    
И внезапно он понял, о чем говорил Бараслан. Если убийцам не удалось убить Домеллу, — значит, они постараются добраться до ее сына. Аххага Второго. Каан-бола. Он с трудом проглотил кусок лепешки и повернулся к двери. Потом — к отдушине в противоположном конце подвала.
    
Потом привстал, кряхтя, и стал ощупывать кладку. Камень за камнем, камень за камнем. При такой сырости связка должна была разрушиться. Хотя бы один из камней должен шататься.
    
Дальше будет легче.
    * * *
    
Он не знал, сколько времени прошло. Наверное, много — он успел найти камень, который вынимался из стены. Разбил кувшин и осколком раскрошил связки и успел раскачать и вытащить еще два камня, находившиеся рядом, а потом освободить два камня из второго ряда.
    
Дверь открылась внезапно и снова появился Бараслан.
    
— Я вижу, ты в добром здравии, — сказал он.
    
На этот раз он был не один — светильник держал низкорослый хуссараб.
    
— Готовься: тебя хочет видеть темник Амнак. Он будет допрашивать тебя. И сомневаюсь, что ты сюда вернешься.
    
Бараслан сам связан локти Карши за спиной и повел к выходу.
    
Солнечный свет ослепил его, и первые минуты Карша ничего не видел. Он упал бы, если бы Бараслан не поддерживал его за связанные локти.
    * * *
    
— А, это и есть твой страшный хранитель? — спросил Амнак, увидев Каршу.
    
Каршу поставили на колени перед темником; сам темник сидел на возвышении, почти утопая в подушках. Его ноги были босы, и ухожены, как у женщины, с накрашенными ногтями и натертыми хной ступнями.
    
Бараслан молча кивнул.
    
— Ну, — спросил Амнак. — Ты по-прежнему не хочешь говорить?
    
Карша исподлобья взглянул на Амнака.
    
— Ты еще ни о чем не спрашивал, темник.
    
— Ой-бой! — притворно всполошился Амнак, хватаясь за голову. — Видно, память подвела меня. Как же это я забыл тебя спросить? Ой-бой!..
    
Два обжигающих удара — справа и слева — почувствовал Карша; удары были так точны и последовательны, что Карша сохранил равновесие. Через голову, руки и спину вытянулись два сочащихся кровью рубца.
    
Карша не поднял головы. Он побоялся, что любое движение вызовет новые удары: палач с витой плетью стоял наготове.
    
— Молчит! — всплеснул руками Амнак. — Бараслан! Видно, ты слишком хорошо кормил его, давал пить и спать. Ты плохо сделал, Бараслан.
    
Карша увидел, что палач развернулся, и едва уловимым движением плетки рассек Бараслану лоб и щеку, едва не задев глаза. Бараслан не пошевелился.
    
— Ой-бой… — вздохнул Амнак. Поманил пальцем слугу, взял у него из рук половинку аххумского орла и показал Карше.
    
— Видишь? Скажи, откуда это у тебя?
    
— Я… нашел на дороге.
    
— Нашел на дороге, — удрученным голосом повторил Амнак.
    
— За… за городом.
    
— За городом! — почти горестно повторил Амнак и покачал головой.
    
Подумал, покрутив орла в руке, потом вздохнул:
    
— Видно, придется спросить у Хумбабы. Позови-ка ее…
    
Карша дернулся, испугавшись. Ему показалось, что Амнак собрался пытать Хумбабу, — как за глаза хуссарабы презрительно называли Домеллу.
    
Домеллу пришлось долго ждать. Все это время Карша и Бараслан не двигались, замерев у ног Амнака, а Амнак развлекался, подбрасывая орла и поглядывая на дверь.
    
Наконец вбежал посланец, растянулся на полу и крикнул:
    
— Повелитель! Хумбаба не пошла. Она велела сказать, что дочь каана не ходит к своему солдату.
    
Глаза Амнака широко раскрылись, он замер и несколько мгновений просидел, лишь шевеля губами. Потом неожиданно резво вскочил — так, что Карша невольно отшатнулся, а посланец, распростертый на полу, прикрыл голову руками.
    
Амнак хлопнул в ладоши. Два полуголых мускулистых раба-телохранителя кинулись к нему, быстро натянули на ноги мягкие сапожки, подняли с подушек и понесли к выходу.
    
Стражник дернул Каршу за веревку, поднимая с пола.
    
Когда Карша оказался во дворе, темник уже сидел на коне и кричал:
    
— Ну, скоро вы там? Мы, простые солдаты, едем к дочери каана!..
    
Каршу привязали к седлу одного из всадников. В окружении полусотни воинов Амнак поскакал к кейтскому дворцу. Он скакал так быстро, что Карша дважды чуть не упал, а когда стал виден дворец, его грудь ходила ходуном, а рот с хрипом хватал воздух.
    
Амнак влетел в ворота, спрыгнул с коня, не дожидаясь, пока спешится охрана, взбежал на парадное крыльцо. Хуссарабы, стоявшие в дверях, бросились на колени.
    
— Хумбаба здесь? — сквозь зубы спросил он. И, не дожидаясь ответа, пинком распахнул тяжелую, с бронзовыми набойками, дверь.
    
Он пробежал прямо в тронный зал, встал посередине и зычно крикнул:
    
— Эй! Все сюда! Амнак пришел!..
    * * *
    
Домелла, Харрум, слуги появились в зале. Домелла не стала подниматься на трон. Она остановилась напротив Амнака.
    
— Если ты Амнак и темник, почему ты ведешь себя как варвар? — спросила она.
    
— У меня срочное дело, госпожа, — став внезапно изысканно вежливым, ответил Амнак, потупив глаза. — Прости мое поведение, которое может показаться недостойным. Но речь идет о важнейшем государственном деле.
    
Он без предисловий бросил к ногам царицы эмалевого орла. Домелла сделала движение, порываясь подобрать его, но вовремя одумалась.
    
— Что это? — спросила она сквозь зубы.
    
— Это символ твоей прошлой власти. Аххумский орел.
    
Амнак повернулся и кивнул воину, державшему Каршу. Каршу вытолкали вперед и заставили опуститься на колени между Амнаком и Домеллой.
    
— Это твой раб?
    
— Да, — кивнула Домелла, сдерживая ярость.
    
— Орла нашли у него.
    
Амнак обернулся снова, нашел глазами Бараслана, кивнул:
    
— Вот он нашел.
    
— И что же?
    
Амнак качнул головой.
    
— Так я и знал. Дочери каана еще ни о чем не сообщили… Твоему рабу кто-то отдал орла, чтобы он передал его тебе. Теперь понятно?
    
Домелла молчала.
    
— Если бы он успел — ты встретилась бы с этим таинственным незнакомцем. И что было бы дальше? Ты знаешь? А я — нет…
    
Домелла молчала.
    
— Тогда вот что. Сейчас я велю содрать шкуру с твоего раба — можешь попрощаться с ним. И буду сдирать медленно. Пока не узнаю, что еще за хранитель объявился в моем улусе.
    
— Это не твой улус! — вспыхнула Домелла.
    
— И не твой, — ухмыльнулся Амнак. — Пока эти земли входят в улус Камды, а я — его советник и полководец.
    
Харрум встрепенулся:
    
— Прости, темник, но не в наших обычаях пытать людей в присутствии царицы…
    
— Закрой рот, обманщик, — злобно ответил Амнак. — Ты позвал царицу на какую-то свою божественную церемонию, а сам увез за сто миль от храма.
    
Голос Домеллы внезапно зазвенел:
    
— В чем ты обвиняешь его, раб! И в чем ты хочешь обвинить меня? Я Айгуз, дочь Богды, я вольна ехать туда, куда мне захочется!
    
— Ой-бой!.. — удивленно протянул Амнак и обернулся на воинов. — Слышали, вы, рабы?..
    
Потом резко повернулся к Айгуз.
    
— Дочь каана не должна вмешиваться в дела мужчин. Если дочь каана решила отправиться в путешествие, должен собраться курул и выделить ей тысячу войска и надежных провожатых. А ты сбежала из Хатуары, и здесь, в родовом гнезде аххумских царей, задумала черное предательство.
    
Домелла быстро шагнула вперед и дала Амнаку звонкую пощечину.
    
— Вай… — удивленно сказал Амнак. — Больно… Но тебе будет больней.
    
Он сделал знак, вперед выскочили телохранители, вставшие по бокам от Домеллы и Харрума. Потом из толпы, переваливаясь, вышел малорослый воин, похожий на кастрата. В руке у него был полукруглый тяжелый нож.
    
Он подплыл к Карше, схватил его за волосы и спросил у Амнака:
    
— С чего прикажешь начать свежевать, повелитель? Со скальпа или с промежности?..
    
Домелла ахнула, Харрум бросился было вперед, но обоих тотчас же схватили воины.
    
— С чего хочешь, — лениво ответил Амнак и двинулся к трону. Уселся, свесив ноги, не достававшие до верхней ступени. — Лишь бы он подольше не умирал и побольше мучился.
    
— Темник, ты ответишь за это. Ты поднял руку на мою собственность! — сказала Домелла.
    
— Не беспокойся, госпожа. Когда дело будет закончено, виновные найдены и наказаны, об этом пустяке никто не вспомнит. Ну, а если ты будешь настаивать, пусть Ар-Угай расплатится с тобой. Ведь я действую по закону Тамды, и по приказу Ар-Угая. Начинай, Халкат.
    
Кастрат кивнул, обошел Каршу вокруг, примериваясь. Потом толчком заставил его упасть навзничь. Присел. Ярко сверкнул поднятый нож…
    
Из-за трона шагнул человек в простой одежде бродяги. Он неуловимо быстро обхватил Амнака сзади, задрал подбородок и приставил к горлу кинжал.
    
Сумрачно взглянул на кастрата и сказал ему громко:
    
— Начнем вместе и одновременно. Ты — с промежности. Я — со скальпа… Хорошо?
   
   
    
     
Киатта
    
    
— Фрисс вернулся! Фрисс! — раздались голоса в просторном дворе королевского дворца.
    
По зеленому склону к главному входу бежали слуги и служанки. А по дороге к воротам дворца летела кавалькада во главе с человеком в рогатом шлеме, в королевской мантии и с мечом на боку.
    
Это был Фрисс. Подскакав к крыльцу, он бросил поводья слуге, соскочил с седла и повернулся, уперев руки в бока.
    
— Всем отдыхать. Лошадей — в конюшню.
    
Грозно посмотрел на засуетившихся слуг и вошел во дворец.
    
Арисса сидела в своей каморке. Ей давно уже было разрешено покинуть каземат. Для нее отвели две маленьких комнатки на третьем этаже, с окошком, выходившим на восток. В окошко была видна припортовая часть города, тесно застроенная, скученная, с несколькими торговыми площадями, на которых торговали определенным видом товаров. Зато над крышами, вдали, были видны мачты кораблей и ослепительная полоска моря. Только королева не видела этого.
    
Старая Каласса сидела у ног королевы и натирала ей ноги какой-то пахучей мазью, которую прописал новый королевский лекарь.
    
Фрисс вошел, гремя сапогами.
    
— Мать! — сказал он. — Ты жива? Я боялся, что не успею застать тебя в живых.
    
— Я жива, сынок. Я ждала тебя.
    
Королева обратила к Фриссу просветлевшее лицо с заросшими глазницами.
    
— Подойди… Я хочу потрогать тебя…
    
Фрисс подошел, взял Ариссу за руку.
    
— Я тоже жив и здоров, мать. Не надо меня трогать. Я весь в дорожной пыли…
    
— Ты торопился, — кивнула Арисса. — И, наверное, очень устал…
    
— Еще бы! Мы промчались через два улуса. Мы неслись почти без остановок, меняя лошадей, и все равно путь занял пятеро суток.
    
— Ты долго был у каана. Я беспокоилась о тебе, — вздохнула Арисса. — Он бил тебя?
    
— Меня? — Фрисс захохотал. — Он называл меня сыном!
    
Он достал из футляра, спрятанного на груди, аккуратно свернутый лист с целой гроздью золотых печатей, болтавшихся на шнурках.
    
— Вот. Если бы ты могла видеть, ты смогла бы прочесть эту грамоту. Это ярлык на власть над Киаттой. Теперь, мать, я ее законный король!
    
— Я радуюсь вместе с тобой… — прошептала королева, и, не сумев дотянуться до Фрисса, заплакала.
    
— Да, он умен, этот новый каан. — продолжал Фрисс. Не в силах стоять от возбуждения, он прохаживался по каморке, то и дело задевая головой низкий потолок. — Он сказал, что я буду его приемным сыном, и долго не хотел меня отпускать. Показывал новый город на берегу Тобарры… Делился планами.
    
— Что же это за планы? — спросила чутко прислушивавшаяся к разговору Каласса.
    
— Планы покорения всего мира, — не без гордости сказал Фрисс.
    
— Они и так покорили весь мир, — покачала головой Каласса. — Скоро не останется ни одного клочка земли, где бы ни паслись их лошади…
    
— Ты ничуть не изменилась, старая ворчунья, — сказал Фрисс, начиная раздражаться. — У каана великие планы, и понять их может не всякий…
    
— Конечно. Мне, глупой служанке, не понять, зачем нужно покорять мир, заменяя спокойствие войной… А что до изменений — так старые люди уже не меняются, Фрисс.
    
Каласса пожевала беззубым ртом и прибавила:
    
— Да и молодые — тоже.
    
Фрисс махнул рукой:
    
— Ты опять заводишь свои песни. Хватит с меня твоих глупостей. Теперь я — законный король, и ты будешь говорить только тогда, когда я прикажу.
    
— Так было и раньше, когда ты не был законным королем, — ответила Каласса.
    
Фрисс начал медленно багроветь. Опять эта старая ведьма напомнила ему, что его отец завещал королевство третьему сыну, а он, Фрисс, беззаконно занял отцовский трон. Сколько унижений ему пришлось пережить! Собственные подданные не считали его королем. Родной брат Ибрисс, этот придурок, помешанный на стихах и путешествиях, издевался над ним.
    
Да и там, в Арманатте, Фрисс целый месяц жил на положении раба. Ар-Угай посылал его пасти овец, или помогать женщинам на кухне чистить казаны — как много лет назад…
    
Фрисс потряс головой, стряхивая навязчивые воспоминания. Бережно спрятал ярлык в футляр. Теперь Крисс никто. Теперь Фрисс назван владетелем Киа-Та-Оро. На вечные времена.
    
— Я — король. Законный король Киатты — запомни это, старуха!
    
Он с трудом сдержал рвавшиеся с языка грубые слова. Королю не подобает опускаться до брани, тем более, в отношениях с ничтожными служанками.
    
— Вечером будет пир. Приглашены магистраты городов, знатнейшие купцы и владельцы мастерских. Мать! Тебе тоже нужно будет присутствовать. Оденься получше. Впрочем, у тебя еще есть время приготовиться. Я пришлю за тобой слугу.
    
Фрисс развернулся и вышел. Не мешало бы ей помыться — от нее и от этой ведьмы Калассы воняет чем-то прогорклым, — наверное, именно такой запах у старости и болезней.
    * * *
    
Вечер вполз в зарешеченное окно. В гавани зажглись огни.
    
Каласса засветила масляный светильник и критически оглядела мать-королеву, которая сидела на разобранной постели в своем лучшем платье — из парчи и шелка, с повязкой под грудью, с кружевным воротником.
    
Каласса украсила шею королевы бусами из цветного стекла, запястья — позолоченными браслетами. Драгоценностей давно уже не было в королевском доме: часть распродал еще король Эрисс, чтобы поддерживать скудную придворную роскошь, часть реквизировал покоритель Оро Аххаг Великий, а то, что еще оставалось — забрал и спрятал Фрисс.
    
— Ну как, Каласса? — дрожащим голосом спросила Арисса.
    
— М-м… — Каласса критически оглядела фигуру королевы. — В прежние времена бывало и получше…
    
— На платье нет дыр?
    
— Нет, госпожа.
    
— А бусы и браслеты ты вычистила?
    
— Конечно, госпожа.
    
Королева вздохнула.
    
Они слышали, как во двор съезжались гости. Кареты — настоящие кареты — вкатывались, гремя железными ободьями по брусчатке, и слышались крики слуг и кучеров, и мелькали факела и дорожные фонари. Всё как прежде, как сорок лет назад, когда Эрисс каждую неделю устраивал пышные вечера, а Арисса блистала настоящими драгоценностями, и самые красивые мужчины домогались чести сказать ей комплимент. Под сводами звучала настоящая музыка, устраивались состязания бродячих певцов…
    
Арисса снова вздохнула. С одним из этих певцов восьмилетний Ибрисс и удрал однажды из дому. Его искали по всем дорогам, устроив настоящую облаву с собаками. Но Ибрисса так и не нашли.
    
А спустя год каффарский купец привез известия об их старшем сыне. Купец видел его на ярмарке в Лувензоре; Ибрисс выступал вместе с бродячей труппой циркачей.
    
Эрисс сам отплыл в Лувензор, привез мальчишку и приказал дать ему плетей. Арисса плакала, но понимала, что приговор отца справедлив.
    
Но, отлежавшись, Ибрисс как ни в чем ни бывало снова стал убегать из дому. Его ловили на городских улицах и площадях, где он развлекал зевак песнями собственного сочинения, при этом сопровождая песни звуками диковинного инструмента. Ибрисс хвастался, что придумал его сам. Это был длинный барабан с натянутыми сверху и с боков струнами. Снизу была приделана колотушка. Ибрисс вешал инструмент на ремне на грудь, одной рукой постукивал в колотушку, другой бренчал на струнах. Народ смеялся и угощал юного музыканта апельсинами.
    
Эрисс каждый раз приказывал наказать сына. А потом и вовсе запретил выпускать его за ворота королевского дворца.
    
Ибрисс по целым дням сидел в своей комнате в южной башне и играл на инструментах, которые сам же и изобретал. Это были странные изогнутые дудки из рогов горных баранов, деревянные свирели, похожие на пастушьи, но со множеством дырочек и язычком в мундштуке, пустые тыквы с натянутыми поверху струнами, барабаны самых разнообразных форм. Но особой страстью Ибрисса были стихи. Бывало, он читал их ночью вслух: открыв окно, встав на подоконник, громким голосом, от которого пробуждались собаки на псарне и начинали подвывать.
    
А потом Ибрисс снова исчез. Рассказывали, что он уговорил стражника, который жалел полоумного принца, пробрался в гавань и спрятался на одном из каботажных судов, которых в те времена по две сотни в день заходили в гавань Оро.
    
И еще раз король-отец попытался образумить сына. Пришло известие, что Ибрисс сидит в тюрьме в таосском городе Альканзаре.
    
Ибриссу уже исполнилось четырнадцать. Фрисс уже научился ходить, и только что появился на свет Крисс.
    
Король Эрисс отправился в Альканзар сушей — так было быстрей. Он встретился с царьком Альканзара, который заломил за освобождение Ибрисса неслыханную сумму.
    
— Твой сын совершил тяжелое, очень тяжелое преступление, — пояснял царек на ломаном языке Равнины. — Он выучил наш язык и стал петь песни, в которых оскорбил мое величество. У нас строгий закон, и Ибриссу надо было отпилить голову бамбуковой пилой. Но я пощадил его, узнав, что он — всего лишь больной принц Киатты, Ибрисс из дома Риссов.
    
Эрисс ничего не сказал в ответ, заплатил деньги (ему пришлось взять ссуду у одного из альканзарских ростовщиков), и привез сына домой.
    
После этого на Ибрисса махнули рукой. Пожив немного дома, отъевшись и отдохнув, он снова исчез. Правда, не тайно, как делал это раньше. Он разбудил ночью Фрисса и Крисса и сказал братьям:
    
— Вы, сосунки, не видели света. Когда подрастете — тогда поймете, почему человек уходит в дорогу. Вот вам мои рукописи — берегите их.
    
И он ушел, забросив за спину обыкновенную дорожную котомку. Фрисс угрюмо, набычившись, глядел ему вслед, сосредоточенно сося палец. Маленький Крисс плакал и просил, чтобы Фрисс разбудил мать.
    
— Пусть уходит, — ответил Фрисс. — Корона короля всего одна, а нас трое. Ибрисс уйдет — останется только двое. Не реви!
    
Крисс замолк от такой мудрости, которую он еще не мог постигнуть. Он перестал плакать, и глазами, полными ужаса, смотрел за окно, во тьму, которая проглотила его несчастного брата…
    * * *
    
Каласса задремала, свесив голову чуть не к самому светильнику. Арисса дотянулась до столика, и отодвинула его.
    
Стража на башнях прокричала полночь.
    
Снизу, сквозь каменные перекрытия, доносился веселый шум. Пир продолжался.
    
Спустя еще час в дверь постучали.
    
Арисса встрепенулась, пошарила перед собой руками, нащупала голову Калассы:
    
— Зачем ты заперла дверь?
    
— Дверь, госпожа? — отозвалась сонная Каласса. — Я не закрывала ее.
    
Но дверь была заперта снаружи. Она открылась, на пороге стоял один из слуг. Он щурился в полумраке комнаты, потом разглядел королеву и подошел к ней.
    
Поставил на стол большой поднос, уставленный тарелками с разнообразными яствами, корзинкой, полной фруктов, и большим пузатым стеклянным сосудом с вином.
    
— Это от его величества Фрисса, — сказал слуга. — Он велел, чтобы вы выпили за его здоровье.
    
Слуга подождал, потом налил вино в два позолоченных кубка из королевского сервиза — видимо, Фрисс прятал этот сервиз все эти годы, — поклонился и вышел.
    
— Чтоб ему подавиться!.. — крикнула вдогонку Каласса, но Арисса сказала:
    
— Перестань. Ты слышала? Мы должны выпить за его здоровье.
    
Дрожащей рукой она нащупала кубок, но вина было слишком много, а руки старой королевы давно уже тряслись от старости. Она вылила на себя чуть не все вино. Но часть все же донесла до губ, выпила.
    
— Твое здоровье, сынок, — сказала она.
    
Кубок выпал из ее руки, скатился по коленям и со звоном упал на пол.
    
— Жаль, — сказала королева. — Такое хорошее платье. А это вино, наверное, похоже на кровь. Разве его отстираешь?
    
Она сидела прямо, уставив заросшие складками глаза в полумрак, перебирала руками складки платья и покрывала, которым Каласса прикрыла ей ноги.
    
Каласса молчала.
    
По ее лицу катились слезы. Но она не шевелилась и не издавала ни звука, чтобы не потревожить королеву.
   
   
    
     
Арманатта
    
    
— Как ты мог допустить это? — в очередной раз прошипел Ар-Угай.
    
Хуараго вздрогнул, прикрывая лицо. Одна щека у него была синего цвета, и на глазах раздувалась. Губы были окровавлены, и кровавая слюна засохла на подбородке.
    
— Где ты был? Почему не помог? Кто этот загадочный убийца?..
    
От каждого вопроса Хуараго вздрагивал. Потом с трудом разжал разбитые губы, попытался ответить, но вместо этого со стоном выплюнул еще один зуб. Красный ошметок упал на пол, Хуараго испуганно взглянул на Ар-Угая.
    
— Я… уже докладывал… Все произошло так быстро…
    
— Замолчи! Ты же был рядом с ним!..
    
— Да… Но тот, убийца, словно вырос из-под земли… — Хуараго утер кровавую слюну. — Разреши мне напиться, господин.
    
— Напьешься в каземате, — ответил Ар-Угай.
    
Поднялся со скамьи, брезгливо оттолкнул ногой Хуараго, стоявшего на коленях, и крикнул в дверь:
    
— Тухта! Возьми его, отведи в подвал. Прикажи приковать к стене.
    
— Напиться… — простонал Хуараго.
    
— …И прикажешь дать ему воды.
    
Тухта кивнул, подхватил Хуараго под мышки и потащил к выходу.
    
Ар-Угай дождался, пока стих шум на лестнице, вышел на заднюю галерею.
    
Внизу горели четыре костра. В центре на возвышении лежало тело Верного Собаки.
    
Стража из личного отряда Ар-Угая недвижимо стояла у костров, огненные блики плясали на черной коже и вороненых нагрудниках. Слабый ветерок трогал лисьи хвосты на громадных копьях.
    
Завтра будет церемония. Дух Верной Собаки успокоится во рву. Ров уже выкопан в степи, на окраине Арманатты. Вместе с Верной Собакой будут сожжены все его наложницы и телохранители.
    
Какой-то таинственный враг вмешался в великие планы Ар-Угая. Хорошо, если это был просто аххумский фанатик из этих хранителей. А если это происки самого Хуараго, или даже Камды?..
    
Хумбаба осталась жива. Ар-Угай взглянул на юг, словно пытался разглядеть громадные черные спины Сидевших у Рва. Скрипнул зубами. Жива. Но это не надолго.
    * * *
    
От рева труб, ржания лошадей, воплей невольниц казалось, будто плачет вся Арманатта. Горестные звуки летели далеко в степь, по всей долине Тобарры, и путники на дорогах, и рыбаки, и плотогоны, услышав отдаленный, почти потусторонний звук, оборачивались в сторону Арманатты.
    
Таких пышных похорон не было, даже когда умер Богда.
    
Сотни людей с утра двинулись в степь, туда, где виднелись горы земли, вывороченной неустанной двухдневной работой землекопов. Зигзагообразный ров был многометровой глубины, и тянулся на два полета стрелы.
    
Вдоль рва в несколько шеренг стояла стража.
    
Вначале шла полусотня телохранителей, в полном вооружении, с копьями, луками и колчанами, полными стрел. На копьях полоскались белые ленты с траурными надписями.
    
Тело Верной Собаки несли на руках, высоко подняв над головой. Несли поочередно, в дюжину рук. Верная Собака лежал на деревянном помосте, покрытом лучшим ковром, вытканном в Тауатте.
    
Следом вели толпу наложниц. Женщины выли в голос и рвали на себе волосы без передышки — за этим присматривала стража.
    
Затем толпой вели рабов, принадлежавших Собаке.
    
Ар-Угай совершил весь путь пешком, следуя чуть в стороне от общего шествия. Дойдя до рва, повернулся и стал ждать.
    
Те, кто был предназначен для жертвоприношения, поднимались на помост вдоль рва. Тело Верной Собаки опустили на возвышение из выкопанной земли, и Ар-Угай встал рядом с ним.
    
В ров сначала приказали прыгать рабам. Их было несколько десятков, и каждый нес с собой большую вязанку хвороста, корзины с плитками кизяков. Их обнаженные тела были серыми от пыли, налипшей на потную кожу.
    
Рабы прыгали вниз безмолвно, только иногда кто-то вскрикивал снизу, неудачно упав.
    
Потом с костров сняли громадные чаны с разогретой кровью земли. Чаны установили на особые носилки. Рабы с носилками с двух сторон обошли ров, опустошая чаны.
    
Все это продолжалось долго, так долго, что у Ар-Угая зарябило в глазах. Ему показалось, что тело Верной Собаки, лежавшее у его ног, раздулось и почернело. Над ним кружился и зверски гудел черный столб насекомых.
    
Надо было торопиться.
    
Ар-Угай поднял руку. Вскоре стало тихо, и в ров полетели пучки подожженной травы, смоченной кровью земли.
    
Когда пламя разгорелось, помост с телом Верной Собаки опустили в ров.
    
Тишина стала вновь наполняться. Негромкий ропот и гудение пламени становились все громче, пока не достигли оглушающей силы.
    
Пламя взметнулось вверх, выше густого черного дыма. Из пламени и дыма доносились отдельные вопли, с треском что-то лопалось, и тогда взметались фонтаны искр.
    
От пылающего рва попятились не только испуганные лошади, но и люди. Жар был так невыносим, что воины стали прикрывать лица щитами, а меховые опушки на шлемах начали тлеть.
    
Ар-Угай вытерпел, сколько мог, потом спустился вниз, оседлал храпевшую лошадь и, сдерживая ее, отъехал на безопасное расстояние.
    
Не только ров, но и всю местность вокруг заволокло дымом. И это был не дым, а зловонный чад.
    
Он уже собрался заканчивать церемонию, когда увидел рядом Тухту. Лицо его было в копоти, а рот выкрикивал что-то, силясь перекричать рев огня. Тухта показывал рукой и все что-то кричал, выкатывая глаза.
    
Ар-Угай в недоумении стал оглядывать стену пламени и дыма, повернулся было к Тухте — и внезапно разглядел…
    
Конь под ним беззвучно поднялся на дыбы, прянул в сторону, Ар-Угай изо всех сил натянул удила, пытаясь удержать коня. Но не смотреть туда он не мог.
    
Изо рва, охваченная огнем, вылезала черная обугленная фигура.
    
Она с усилием преодолела край рва, отползла, и стала подниматься. В дыму было плохо видно, и все же Ар-Угай — и все, кто был рядом, — разглядели человеческую фигуру, громадную, раздутую, черную, как кемпир из страшных сказок.
    
Человеку удалось встать на ноги. Это чудовище, охваченное языками пламени, быстро побежало к Ар-Угаю. Тухта взвизгнул, выхватил саблю. Телохранители попятились, выставив копья.
    
Ар-Угай сосредоточил все силы на том, чтобы удержать коня, поэтому страха почти не испытывал — только безмерное удивление.
    
Но вот силы чудовища иссякли. Оно споткнулось, упало. Язычки пламени сошли на нет, лишь струился ядовитый дым.
    
Ар-Угай соскочил с коня, едва не упав. Грозно обернулся на Тухту, который поспешил присоединиться к командиру.
    
Ветер подул сильнее, отогнав чад и вонь за ров, и теперь фигура, лежавшая на земле, была ярко освещена солнцем. Позади, от самого рва, за упавшим тянулся черный след сожженной травы.
    
Ар-Угай подошел ближе. Черное и страшное не подавало признаков жизни.
    
Ар-Угай приблизился еще на несколько шагов. Обернувшись, сделал знак воину. Тот опасливо вытянул копье. Ткнул им в черное плечо.
    
Ар-Угай выругался, вырвал копье, и как следует вонзил в чудовище. Наконечник с треском вошел в него, как в головешку. Темник вырвал копье. Повернулся к воину, хотел выкрикнуть гневное и грозное слово, которым приговаривал его к смерти, как вдруг услышал что-то. И обернулся.
    
Сожженный человек шевельнулся и поднял голову. Это было лишь смутное очертание головы. На уже подернувшемся пеплом лице появилась черная впадина рта с горящим угольем внутри.
    
— Пощади… — услышал Ар-Угай.
    
Не веря ушам, он придвинулся ближе.
    
— Пощади каан-бола, — повторило чудовище.
    
Горящая пасть его стала гаснуть. Ар-Угай стоял и смотрел. Потом снова ткнул копьем. Черная голова легко отделилась от тела, отскочила. Тухта подскочил к ней, с силой опустил ногу. Голова рассыпалась.
    * * *
    
На обратном пути (ров еще дымился позади, и рабы начали забрасывать его землей, чтобы в конце концов насыпать большой курган) Ар-Угай тихо сказал Тухте:
    
— Все, кто видел это, должны исчезнуть. А если ты что-то еще и слышал — то должен исчезнуть первым.
    
— Я ничего не слышал, — прохрипел Тухта. — Ни единого звука, господин.
    
— А рев пламени?.. — Ар-Угай взглянул на него без улыбки и внезапно, хлестнув коня, стрелой понесся к городу.
   
   
    
     
Кейт
    
    
У одного из сопровождавших Амнака оказался арбалет — и сейчас он глядел острием болта прямо в голову незнакомцу. Но у арбалетчика тряслись руки.
    
Амнак оставался спокойным — насколько может быть спокоен человек, которому к горлу приставили нож.
    
Пока кастрат, открыв рот, глядел на Амнака, Амнак соображал. Наконец прохрипел:
    
— Халкат… Отпусти его.
    
Кастрат с неохотой убрал нож и отошел от Карши.
    
— Хорошо, — сказал незнакомец. — Теперь прикажи своим воинам убраться.
    
Амнак исподлобья бросил взгляд в зал, буркнул:
    
— Убирайтесь.
    
Воины, пятясь, стали покидать зал.
    
Незнакомец обратился к Домелле:
    
— Царица, тебе не место здесь. Вели слугам собираться.
    
Амнак слегка встрепенулся:
    
— И куда же вы собрались?
    
— Скоро узнаешь, — сказал незнакомец. — Ведь ты едешь с нами.
    
— Глупцы, — сказал Амнак. — В городе несколько сотен всадников. Даже если вас выпустят из дворца — далеко вы не уйдете.
    
— Ты будешь щитом, — сказал незнакомец.
    
Амнак осклабился.
    
— Неважный из меня получится щит. А закон Тамды не велит выпускать изменников.
    
Домелла вопросительно взглянула на незнакомца.
    
— Да, это так, — сказал Карша, поднимаясь с пола. — В таких случаях убивают всех.
    
— Даже темника?
    
Карша пожал плечами.
    
— Темником может стать любой тысячник. А тысячником — сотник. А сотником — десятник… Закон Тамды утверждает, что сколько воинов — столько и темников.
    
Амнак хотел было кивнуть, но вспомнил про нож, приставленный к горлу. И все же не утерпел:
    
— А твой раб, Айгуз, хорошо знает наши законы. Может быть, он один из тех, кто после победы перешел к нам на службу?
    
— Нет, я не служил вам. Хуссарабский тысячник продал меня в рабство.
    
Амнак еще шире растянул губы в улыбку и беззвучно — так, чтобы не тряслась голова, — захохотал.
    
Незнакомец убрал нож, толкнул Амнака и он свалился с трона, упав на руки.
    
— Свяжи его, — приказал незнакомец Карше.
    
Но едва Карша сделал шаг к распростертому на полу Амнаку, тот с неожиданной ловкостью сделал подсечку и Карша упал.
    
В тот же момент в зал ворвались воины с обнаженными саблями.
    
Амнак откатился к стене и крикнул:
    
— Живыми! Всех взять живыми!
    * * *
    
Спустя некоторое время Карша снова оказался в знакомом подвале. Только теперь кроме Карши в подвале оказались Харрум и таинственный незнакомец.
    * * *
    
Далеко-далеко, за горами Гем, на самом юге Зеркальной долины, Камда, сидя в своем роскошном шатре, потер руки.
    
Он только что выслушал донесение от Амнака, и велел наградить гонца, принесшего радостные вести.
    
— Что ж, Айгуз — это хороший товар, — сказал Камда самому себе. — Будет чем торговаться с Ар-Угаем…
   
   
    
     
Плато Боффа
    
    
Сначала была мгла. Тяжелые тучи обложили небо, воздух стал сырым и тяжелым. Крисс проехал по лагерю, приказав укрепить палатки, собрать скот в загоны.
    
Лагерь был разбит два дня назад, и оставаться здесь надолго Крисс не собирался. Он выслал дозор на запад: по всем признакам, до побережья оставалось немного.
    
Но здесь царили камень и ветер. Глухие темные горы, одно из самых мрачных мест на земле — западная окраина плато Боффа, безлюдная, голая, выжженная солнцем. Здесь не росло ничего, кроме жесткой травы и редкого кустарника. А из животных встречались только змеи и тушканчики.
    
Если они двигались верно, то Мертвая пустыня осталась южнее, а Лагуна — севернее.
    
Крисс выехал из лагеря, поднялся на утес. С него открывался вид на западный склон плато — склон понижался постепенно, как будто нехотя уступая притяжению земли; скалы и камни, казалось, были разворочены чудовищами, тут и там зияли расселины, и конца склона не было видно.
    
А сейчас все заполняла мгла — тугая, плотная, угрожающая.
    
Крисс развернул коня и поехал в лагерь. Люди уже попрятались в палатках, укрепив края камнями. В загоне, устроенном в углублении среди скал, испуганно ржали лошади.
    
Мгла вползла в лагерь и стала топить палатки. Звуки гасли, и Крисс поторопил коня. Он видел в тумане свою тень: казалось, ему навстречу скачет громадный черный всадник.
    
Он спешился перед палаткой, начал привязывать коня к коновязи, устроенной из кривого сухостоя, — и в этот миг почувствовал чье — то холодное дыхание.
    
Он обернулся. С пронзительным воем на него налетел и мгновенно затопил, завертел, снежный буран.
    
Мгновенно все вокруг стало белесым, снег летел с огромной скоростью, колол, как иглы. Издалека послышалось ржание напуганного коня, Крисс пригнулся и ощупью нашел вход в палатку. Нырнул внутрь. Палатка приподнималась, ухала и стонала, и казалось, еще немного — и ветер надует ее громадным пузырем, сорвет с земли и унесет куда-то.
    
— Раммат, ты здесь? — спросил Крисс, ничего не видя в темноте.
    * * *
    
Ветер бушевал две недели. Все вокруг было засыпано колючим снегом, и многие не могли выйти из палаток. Лагерь превратился в белое холмистое поле, по которому злобно носился темный ветер.
    
Я записываю это, сидя в своей палатке, один. Я не могу выйти: вход завален снегом. Я погребен в снежной могиле. Палатка достаточно велика, столбы изогнулись и трещат под тяжестью снега, я укрепляю их, перевязывая ремнями, нарезанными с коровьей шкуры, служившей мне постелью.
    
Рукопись я не вижу, так как не зажигаю лампы.
    
Воздуха не хватает.
    
Впрочем, воздуха не хватает давно. Проводники из Дибаха, которые вели нас последний месяц, говорили, что мы слишком высоко поднялись в горы. Деревьев не было — только кустарник и трава. Мы жгли кустарник и сухие корни травы. Огонь задыхался. Вода закипала очень быстро, но мясо не разваривалось. И многие в те дни чувствовали, как тоскует сердце и распирает грудь. Проводники говорили, что еще выше совсем нечем дышать. Многие из нас не верили им.
    
Потом плато постепенно стало снижаться. Проводники, ведя нас по узким тропам вдоль круч, заставляли молчать или говорить вполголоса. Потому что громкий голос мог разбудить лавину. Это снег, лед и камни, которые срываются с далеких вершин и несутся потоком вниз, сметая всё на своем пути или замораживая. Но как заставишь молчать младенцев?
    
Наверное, мы всё же сдвинули лавины, но не попали под каменный дождь. А снежная буря — это последствия лавин. Ведь в этих местах достаточно тепло, и снег зимой не выпадает.
    
Не хватает воздуха.
    
Вот и вся Киатта. Это поговорку я вспоминаю всё чаще. Говорят, так сказал король Нерисс, триста лет назад, когда собрался на войну. Он сватался за арлийскую принцессу, и дело дошло до обмена кольцами. Но потом отец принцессы, Треа Толстый, внезапно передумал. Тогда Нерисс — делать нечего, — решил пойти в Арли, взять штурмом Марпессу и наказать Треа Толстого, а заодно и капризную принцессу. Нерисс начал собирать войско, призывая ополчение, взывая к патриотизму граждан. Но никто не хотел идти на войну из-за неудачного сватовства короля. В конце концов Нерисс велел набрать наёмников, объявил об этом через глашатаев и утром направился на загородное военное поле встречать войска. Но вместо марширующих колонн под киаттскими знаменами он увидел несколько сотен бедняков, бродяг, иноземцев. Этому войску до Нерисса и тем более до Треа Толстого не было никакого дела. Король Нерисс оглядел жалкую кучку вояк и произнес знаменитое: Вот и вся Киатта!
    
Хотя в одной из хроник (кажется, это была хроника Белого монастыря Реа-Та-Оро) я вычитал другой вариант. Будто бы Нерисс сказал: Вот и вся женитьба!
    
Сейчас я лягу и еще немного покопаю, хотя каждое движение дается мне с трудом, а земля успела промерзнуть. Я копаю кинжалом землю, перемешанную со льдом, отбрасываю в дальний угол палатки, а потом пытаюсь утрамбовать. Она превращается в грязь, и иногда мне кажется, что мне суждено закончить жизненный путь, потонув в грязи.
    
Под края палатки набился снег — я собираю его и пью, так как вода давно уже кончилась.
    
Не знаю, что сейчас — день или ночь. Время остановилось. Может быть, прошло уже несколько недель, а может быть — только несколько суток.
    
Мне кажется, что в лагере уже никого не осталось в живых — люди, которые прошли тысячу миль, нашли ледяные могилы на краю проклятого плато. Возможно, я последний, оставшийся в живых. Если это так — то лагерь превратился в гигантское кладбище. И даже когда снег растает, некому будет нас похоронить: в эти места не заходят даже охотники и каменные люди, похожие на огромных обезьян, — они собирают коренья и не знают огня.
    
Уже не хочется ни пить, ни есть. Хочется только спать.
    
Вот и вся Киатта…
   
   
    
     
Наррония
    
    
Лаяли собаки. Громадная стая собак бродила под городскими стенами Новой столицы, и Армизий не понимал, откуда их столько набежало в эти не самые благодатные для собак края.
    
Сначала они лаяли, налетая на любого, кто осмеливался выйти за городские ворота. Потом разделились на несколько стай — каждая облюбовала себе местечко у одних из городских ворот.
    
Целыми днями они лежали в тени пожухших после песчаной бури деревьев, лениво грызлись между собой, а когда тень уходила — переползали следом за ней.
    
По ночам они, бывало, выли, и тогда у Армизия сжималось сердце от нехороших предчувствий.
    
Впрочем, то же самое чувствовали все горожане — от сурового воина-ветерана до малых детей.
    
Потом кто-то пустил слух, что собаки служат ненавистному хуссарабскому каану — Шумаару. Они — его войско.
    
Кто-то выдумал даже, что степняки, составляющие хуссарабское войско, могут превращаться в собак, и сейчас город окружили не голодные облезлые твари, а обернувшиеся ими люди.
    
В один миг они могут принять человеческое обличье.
    
Поэтому воины на стенах прекратили стрельбу по собакам. Они стали бояться.
    * * *
    
— Ну, где же твой посланник? — брюзгливо спросил Астон, когда Армизий вошел в его покои.
    
За эти дни Астон еще сильнее сдал. Старость наверстывала упущенное, и магистр дряхлел едва ли не на глазах. На коже у него выступили старческие пигментные пятна. Волосы окончательно поредели и почти выпали. Руки и ноги высохли и искривились настолько, что Астон мог передвигаться с огромным трудом, держась за стены, согнувшись чуть ли не пополам и едва не доставая пола руками.
    
— Известий пока нет, — сказал Армизий.
    
Астон пожевал втянутыми в беззубый рот губами — зубы у него выпали однажды ночью, один за другим, — и проскрипел:
    
— Мне это не нравится. Ты обманул меня, негодный пес, и никого не посылал в Старую столицу.
    
— Нет, — вежливо ответил Армизий, стараясь говорить громко, медленно и отчетливо, — Я послал человека, который служил у меня много лет. Он смелый и находчивый человек, и я не знаю, что могло задержать его.
    
— Я не знаю! — передразнил Астон в бешенстве и пристукнул кулачками, изуродованными синими узлами вен, о мраморную столешницу. — Ты должен знать! Я дал подробные указания. Может быть, ты ошибся? Мне следовало самому переговорить с ним.
    
— Ты с ним говорил, магистр, — мягко напомнил Армизий.
    
— Да?.. Я не помню… Это значит, что ты лжешь!..
    
Он задохнулся от гнева, широко открыл рот и стал со свистом втягивать воздух в ходившую ходуном грудь.
    
Армизий пожал плечами.
    
— Надо подождать, магистр. Прошло всего шесть дней. За это время можно успеть лишь переплыть озеро туда и обратно, но ведь ему еще нужно было пробраться в город, найти подземную мастерскую, и невредимым выбраться назад.
    
— Сколько же еще надо ждать, по-твоему?
    
— Думаю, еще день или даже два…
    
Астон наклонил голову. Кожа на голове натянулась, обозначая каждую вмятинку. По коже можно было изучать строение костей черепа. Армизий поежился. Если Астон умрет…
    
— Если я умру, — внезапно сказал Астон, словно услышав мысли Армизия, — Ты умрешь тоже. Все вы умрете. Вся страна. Потому, что я создал вас. Я придумал ваш язык, я обучил вас возделывать сады и ковать лучшие в мире мечи. Я…
    
Он закашлялся и махнул рукой.
    
Армизий за последние дни уже несколько раз слышал эту историю, и не мог решить, бредит ли старик, или говорит чистую правду. Он подождал, потом тихонько вышел, кивнул слуге, прислуживавшему Астону. Слуга схватил склянку с лекарством, которое было приготовлено по указаниям магистра, и бросился в комнату.
    * * *
    
Занн велел скакать во весь опор, и рессорная наррийская кибитка действительно летела по дороге, поскрипывая и почти не замечая колдобин.
    
Дорога лежала вдоль озера. По одну сторону в окошке была видна бескрайняя голубая гладь с белыми барашками волн, по другую — сады и виноградники на холмах и белые домики земледельцев. Сады были ухожены, и это Занн отметил с удовольствием. Война — войной, но земледельцу погода, засуха или дожди важнее битв там, в городах, где и в мирное время жизнь полна беспокойств и опасностей.
    
Рядом с Занном сидел человечек, то ли связанный, то ли запеленатый. По крайней мере, он подскакивал на ухабах и падал на жесткое сиденье, как безвольная кукла. Занн поглядывал на него, и иногда спрашивал:
    
— Хочешь пить?
    
Кукла не отвечала.
    * * *
    
— Занн приехал, повелитель, — доложил Кайюм.
    
— Пусть войдет.
    
Шумаар поднялся во весь свой громадный рост, по привычке наклоняя голову, хотя его шатер был достаточно высок.
    
Послышался яростный лай, удары, и наконец появился Занн. Лицо таосца выражало неописуемую радость.
    
Шумаар невольно поддался этой радости и шагнул вперед.
    
— Ну?
    
— Я привез! — доложил Занн.
    
— Менгисту?
    
— Нет! Человека, которого менгисту послал в Старую столицу, чтобы добыть лекарство.
    
Шумаар непонимающе глядел на Занна.
    
— Менгисту умирает, повелитель, — понизив голос сообщил Занн. — Чтобы поддерживать силы, ему нужно особое лекарство. Это лекарство осталось в Старой столице, в подземелье, куда никто не может войти. Менгисту добрался до Новой столицы, и послал оттуда человека похитить лекарство.
    
Шумаар взял Занна за одежду, легко оторвал от пола, поднес к самым глазам.
    
— Ты слишком быстро говоришь. Если менгисту в Новой столице — почему ты не знал об этом?
    
— Повелитель! — голос Занна стал прерывистым. — Менгисту страшно изменился. Мои соглядатаи приняли его за бродягу. Это ветхий старик… Он умирает!
    
Шумаар медленно опустил Занна на пол. Занн ловил ртом воздух.
    
— Где этот посланец?
    
— Здесь…
    
Кайюм вошел, ведя под локоть человечка, закутанного в темный дорожный плащ так, что руки были прижаты к бокам. Кайюм развязал узел, капюшон упал с головы человечка.
    
Шумаар ожидал увидеть кого угодно — девочку, мальчика-подростка, — но увидел зрелого мужчину с длинными светлыми волосами и светлыми глазами.
    
Шумаар попятился и сел. Мужчина тряхнул головой — волосы мешали ему смотреть — и сказал на языке Гор:
    
— Пусть развяжет мне руки.
    
Шумаар взглянул на Кайюма:
    
— Развяжи ему руки…
    
— Но, повелитель, — запротестовал Кайюм. — Этот карлик, несмотря на свой рост, очень силен и коварен. Это тот самый Селло, которого я едва не взял в плен тогда, у Акваны…
    
— Селло… Селло… — повторил задумчиво Шумаар. — Да, я помню. Ты — Селло?
    
— Развяжи мне руки, — повторил тот.
    
Шумаар взглянул на Кайюма, кивнул. Кайюм развязал еще один узел. Плащ распустился. Селло казался подростком, надевшим взрослую одежду.
    
Он потер руки, покачался.
    
— Дай мне пить.
    
Он выпил целую кружку чистой холодной воды, благодарно кивнул и сказал:
    
— Я слышал о тебе, Шумаар. Ты — не хуссараб. Поэтому я буду говорить с тобой. Пусть все выйдут.
    
Кайюм повиновался мгновенно, Занн замешкался, с неудовольствием посматривая на наррийца.
    
Шумаару пришлось притопнуть ногой — только тогда Занн исчез.
    
— Садись, — сказал Шумаар. — Говори. Но помни: мне нужна правда. И ищу я не менгисту, а того, кого менгисту прятал в своем дворце.
    * * *
    
Собаки, казалось, взбесились: все разом они подняли такой лай и визг, что горожане высыпали на улицы. Многие подумали, что начался штурм, и кинулись прятать добро в подвалы, другие побежали к центральной цитадели, в которой надеялись отсидеться, а третьи поспешили на стены.
    
Армизию доложили, что отряд хуссарабов приблизился к северным воротам, и он поспешил туда прямо по стене, хотя это был не самый короткий путь, к тому же ему приходилось преодолевать лестницы и мостики в башнях.
    
Когда он, запыхавшись, добежал до ворот, советник был уже там и с любопытством глядел вниз.
    
— Они не стреляют, — сообщил он. — Взгляните сами.
    
Армизий не без опаски выглянул в бойницу надворотной башни. Отряд расположился на холме на расстоянии полета стрелы. Вокруг холма лежали собаки — громадное количество собак. Потом три человека спешились и, прокладывая себе дорогу сквозь собачье лежбище, двинулись к воротам, причем один из хуссарабов привязал к копью кусок белого полотна.
    
— Не стрелять! — приказал Армизий.
    
Когда хуссарабы приблизились, он с удивлением заметил, что один из них до странности напоминает Селло — таких маленьких людей было немного в Нарронии.
    
— Это Селло! — воскликнул советник и повернулся к Армизию.
    
Селло приблизился настолько, что можно было разглядеть его лицо. Но, судя по выражению, он вовсе не был испуган.
    
— Опустите мост! — крикнул Селло. — Мне надо говорить с Армизием. Армизий! Ты слышишь меня?
    
Армизий помахал Селло рукой, обескуражено посмотрел на советника.
    
— Их всего трое… — сказал советник. — Не надо к ним спускаться. Надо их впустить и обезоружить.
    
Армизий и сам это понял. Он приказал опустить мост и открыть калитку в воротах.
    
Селло и один из хуссарабов поднялись на мост и вошли в город.
    
— Селло! В чем дело? Тебя поймали? — Армизий обнял Селло и покосился на огромного, гораздо выше Армизия, хуссараба. Впрочем, хуссараб был вооружен только небольшим кинжалом на поясе.
    
— Да, мне не удалось проскользнуть, — сказал Селло. — Меня схватили, когда я уже выбрался из города — у канала, где была спрятана лодка. Но я, как видишь, жив и здоров, и принес то, что просил магистр.
    
Он кивнул на деревянный сундучок, обитый железом. Сундучок держал хуссараб, и поняв, о чем идет речь, поставил его на землю.
    
— Хорошо. Очень хорошо. Магистр совсем плох… Надо торопиться.
    
— Постой, — Селло потянулся к уху Армизия. — С магистром хочет говорить этот человек.
    
— Хуссараб?.. Это невозможно!
    
— Он не хуссараб. Он аххум.
    
Армизий снова взглянул на гигантскую фигуру, маячившую позади Селло.
    
— Какая разница. Он варвар!
    
— И все-таки я должен доложить о нем магистру.
    
Армизий развел руками.
    
— Хорошо. Только он будет под надежной охраной.
    
Армизий подозвал советника, отдал приказ.
    
Стражники окружили хуссараба. Советник велел ему отдать кинжал. Хуссараб с неохотой повиновался.
    * * *
    
Магистр Астон лежал у окна, на белой перине, прикрытый белым шелковым покрывалом.
    
Он и сам казался белым — высушенным, почти бесплотным.
    
Он даже не встрепенулся, когда вошли Армизий и Селло. Только повернул голову и спросил:
    
— Принес?
    
Селло поклонился и протянул сундучок.
    
Астон дрожащими руками снял с шеи цепочку, на которой болтался маленький посеребренный ключ.
    
— Открой. Боюсь, у меня уже не хватит сил…
    
Армизий поставил сундучок на столик, открыл его. По комнате разлились странные, незнакомые ароматы.
    
— Помоги мне сесть…
    
Селло приподнял Астона, — он оказался совсем легким, — подложил под спину подушки. Астон передохнул, свесив голые ноги вниз.
    
— Возьми синюю и фиолетовую склянки, — велел он Армизию. — И еще там должен быть маленький мерный стакан.