1 2 3 4 5 6 7 8 9 
   
— Для меня ясно одно: на каком бы основании ни состоялся развод, раз брак расторгнут — он расторгнут. В этом преимущество таких безвестных бедняков, как, мы, — наши дела решаются наспех, без лишних проволочек. Так было и в моем деле с Арабеллой. Я опасался, что суд узнает о ее преступном втором браке и она будет наказана, но никто не поинтересовался ею, никто ни о чем не спрашивал и не подозревал. Будь мы титулованные особы — конца бы не было хлопотам, и всякие расследований растянулись бы на многие дни и недели.
   
Мало-помалу радостное ощущение свободы, владевшее им, передалось Сью, и она предложила пойти прогуляться за города пусть даже потом им придется есть остывший обед. Джуд согласился, она поднялась наверх и, в ознаменование своего освобождения, нарядилась в яркое платье, а Джуд повязал себе светлый галстук.
   
— Уж теперь-то мы пойдем под руку, как обрученные, — заявил он, — это наше законное право.
   
Они выбрались из города и прошли тропинкой через примыкавшую к нему низину, хотя земля была промерзшая, а поля пусты и унылы. Но оба они были так заняты своими мыслями, что почти не замечали окружающего.
   
— Ну что ж, дорогая, теперь наконец мы можем пожениться, выждав для приличия некоторый срок.
   
— Наверное, можем, — безучастно отозвалась Сью. — А что, разве мы не собираемся?
   
— Мне бы не хотелось отвечать тебе "нет", милый Джуд, но мое отношение к браку не изменилось. Я по-прежнему боюсь, как бы его железные оковы не убили в нас взаимной нежности, как это случилось с нашими несчастными родителями.
   
— Но что же нам делать? Я ведь люблю тебя, Сью, ты знаешь.
   
— Знаю, и даже очень хорошо. Но мне бы больше хотелось всегда жить с тобой, как теперь, встречаться только днем, как влюбленные. Это куда приятнее, особенно для женщины и при условии, что она уверена в мужчине. А что касается приличий, то теперь можно уж не так сильно заботиться о них, как прежде.
   
— Слов нет, наш супружеский опыт, что твой, что мой, не особенно обнадеживает, — уныло произнес Джуд. — Быть может, это просто невезение, а быть может, всему виной наши вечно не удовлетворенные, не приспособленные к жизни натуры. Но вот вдвоем…
   
— …мы оказались бы двумя неудачниками, сказанными вместе, и, это было бы вдвое хуже… Мне кажется, я начну бояться тебя с того самого момента, как ты скрепишь государственной печатью обязанность любить и лелеять меня, а я получу официальное право быть любимой. Бр-р… Как это ужасно и отвратительно! Зато сейчас, пока ты свободен, я доверяю тебе больше, чем кому-либо на свете.
   
— Нет, нет, не говори, что я могу стать другим! — с укором воскликнул Джуд, но и в его голосе тоже звучало опасение.
   
— Если оставить в стороне вопрос о нас самих и нашей несчастной фамильной черте, человеческой природе чуждо любить по приказу. Вот если бы человеку запрещали любить, — было бы куда более вероятно, что он станет любить. Если бы при совершении брачного обряда обе стороны давали клятвы и подписывали договор впредь не любить друг друга и стараться поменьше встречаться с того самого дня, когда они получили законное право принадлежать друг другу, на свете было бы гораздо больше любящих пар, чем теперь. Ты только представь себе тайные свидания клятвопреступников — мужа и жены, как им приходится отрицать, что они видятся, как им приходится прятаться в чуланах, влезать в спальню через окно. Какое уж наслаждение…
   
— Допустим, такое возможно, но ведь ты же не единственная в мире, кто понимает это, милая Сью. Люди женятся потому, что они не в силах противиться законам природы, хотя многие из них прекрасно сознают, что получают месяц удовольствия ценой несчастья всей жизни. И наши с тобой родители, конечно, понимали это, если, в них была хоть капля нашей наблюдательности. И все-таки они поженились; потому что ими владели обычные человеческие страсти. Ну, а ты, Сью, настолько призрачное бесплотное существо в тебе, позволь мне это сказать, так мало земного чувства, что ты можешь поступать разумно там, где нам, более грубым созданиям, это не по силам.
   
— Вот ты и признал, что мы можем плохо кончить, если поженимся, — вздохнула Сью. — Я вовсе не какая-нибудь особенная. Напрасно ты думаешь, что женщинам нравится замужество, — они вступают в брак потому, что это придаёт им известное достоинство и создает положение в обществе, а я вполне могу обойтись без того и другого.
   
Тут Джуд опять пожаловался на то, что, несмотря на их близость, она еще ни разу не сказала ему прямо и недвусмысленно, что любит его или может полюбить.
   
— Порой мне кажется, что ты вообще неспособна любить, — сказал он почти сердито. — Ты такая скрытная. Я знаю, женщины иногда учат друг друга, что мужчинам не следует говорить всю правду. Но ведь истинная любовь невозможна без полной взаимной искренности. Вам, женщинам, не дано понять, что мужчина, оглядываясь на свое прошлое и думая о женщинах, с которыми был близок, с особой нежностью вспоминает ту, которая была с ним чистосердечна. Самого достойного из мужчин можно увлечь кокетством и ловкими увертками, но удержать его этим нельзя. Женщину, которая слишком злоупотребляет своей изворотливостью, неизбежно ждет возмездие: рано или поздно все поклонники отвернутся от нее с презрением, она сойдет в могилу, никем неоплаканная.
   
Сью слушала его с виноватым видом, устремив глаза в пустоту, и вдруг сказала трагическим тоном:
   
— Сегодня ты мне нравишься гораздо меньше, Джуд!
   
— Да? А почему?
   
— Потому, что ты раздражен и только и знаешь, что проповедуешь. Впрочем, наверно, я такая дурная, что заслуживаю самого сурового нравоучения.
   
— Нет. Ты не дурная. Ты прелесть. Только увертываешься, как угорь, всякий раз, как я хочу добиться от тебя признания.
   
— Нет, нет, я гадкая, упрямая, — каких только дурных качеств во мне нет! И, пожалуйста, не притворяйся, что это не так. Хороших девушек так не отчитывают… Но ты единственный мне близкий человек, за меня некому заступиться, а поэтому очень жестоко не позволять мне решить самой, как я буду с тобой жить, выходить ли мне замуж или нет. — Сью, дружочек мой, милая моя, я вовсе не хочу принуждать тебя ни к замужеству, ни к чему другому! Нет, конечно! Нельзя быть такой злюкой. Давай не будем больше говорить об этом, и пусть все останется, как было, и пусть до конца прогулки наш разговор будет только о лугах, о речке и о видах на урожай.
   
После этого они несколько дней не возвращались к вопросу о браке, хотя, живя в комнатах, разделенных только лестничной площадкой, постоянно думали о нем. Сью теперь по-настоящему помогала Джуду: с недавних пор он на свой страх и риск занялся изготовлением могильных плит и вырезыванием надписей на них. Надгробья были сложены в маленьком дворике позади дома, и в свободное от домашних дел время Сью размечала для него буквы и закрашивала надписи, уже вырезанные Джудом. Эта работа была гораздо скромнее той, которую ему поручали в соборе, и единственными его заказчиками были жившие по соседству бедняки, которые знали, что "Джуд Фаули, мастер по надгробным памятникам", — как гласила дощечка на дверях его дома, берет недорого за скромные надгробья для их умерших близких. Зато он чувствовал себя более независимым, чем прежде, и к тому же это была единственная работа, в которой Сью, ни за что не желавшая быть ему обузой, могла ему помочь.
  
  
   
    
II
   
   
Как-то вечером в конце того же месяца Джуд вернулся с лекции по древней истории, которую слушал в доме для общественных собраний по соседству. Сью все это время была дома и, когда он вошел, сразу же начала накрывать стол к ужину. Против обыкновения, она с ним не заговорила. Джуд стал просматривать какие-то журналы и с головой ушел в Чтение, как вдруг, случайно подняв глаза, заметил, что она как будто чем-то встревожена.
   
— Ты чем-то расстроена, Сью?
   
— Меня просили кое-что тебе передать, — не сразу ответила она.
   
— Кто-нибудь заходил?
   
— Да, Женщина. — Голос Сью дрогнул, она вдруг бросила приготовления к ужину, села у камина и, сложив на коленях руки, устремила взгляд на огонь. — Не знаю, хорошо ли я поступила, — продолжала она. — Я сказала, что тебя нет дома, а когда она сказала, что она подождет, я ответила, что тебе, наверное, не захочется принять ее.
   
— Зачем же ты так сказала, милая?.. Она, должно быть, хотела заказать надгробье. Она была в трауре?
   
— Нет, не в трауре, и никакого надгробья ей не надо, и я решила, что тебе ни к чему С ней видеться, — проговорила Сью, пытливо и вместе с тем умоляюще глядя на Джуда.
   
— Так кто же приходил? Она назвала себя?
   
— Нет. Она не захотела назвать себя? Но я знаю, кто эта женщина, да, знаю! Это Арабелла!
   
— Господи помилуй! Зачем ей понадобилось сюда приходить? Почему ты решила, что это она?
   
— Это трудно объяснить, но я знаю, что это была она, я ничуть не сомневаюсь в этом! Ух, как сверкали у нее глаза, когда она глядела на меня! Толстая такая, вульгарная женщина.
   
— Ну, я бы не сказал, что Арабелла такая уж вульгарная, разве что в разговоре. Впрочем, быть может, теперь она и огрубела, поработав в трактире. Она была хороша собой, когда я ее знал.
   
— Хороша собой!.. Ну да, да, так оно и есть!
   
— У тебя как будто дрогнул голосок? Но какова бы она ни была, она теперь добродетельная супруга другого и для меня не существует. Не понимаю, зачем ей понадобилось беспокоить нас?
   
— Ты уверен, что она замужем? Есть у тебя достоверные сведения?
   
— Нет, достоверных сведений у меня нет. Но ведь как раз для этого она и просила дать ей развод. Как я понял, она и этот человек хотели начать порядочную жизнь.
   
— Ах, Джуд, и все же это была она! — воскликнула Сью, закрывая лицо руками. — Я так несчастна! Зачем бы она ни приходила, это дурной знак. Ты не хочешь видеться с ней, правда?
   
— Пожалуй, что так. Нам было бы очень тягостно разговаривать теперь друг с другом — и ей и мне. Но как бы там ни было, она ушла. Она сказала, что зайдет еще раз?
   
— Нет, но ушла она очень неохотно.
   
Сью легко расстраивалась из-за пустяков, поэтому есть она не стала, а Джуд поужинал и собрался идти спать. Но не успел он разгрести огонь в камине, запереть входную дверь и подняться наверх, как внизу раздался стук. Сью тотчас выбежала из своей комнаты, — в которую только что вошла, и испуганно шепнула:
   
— Это опять она!
   
— Почем ты знаешь?
   
— Она и первый раз стучала точно так же!
   
Они прислушались. Стук повторился, и отозваться на него мог только кто-нибудь из них, так как служанки у них не было.
   
— Я открою окно, — сказал Джуд. — Кто бы там ни был, пусть не рассчитывает попасть в дом в такой поздний час.
   
Он вошел в свою спальню и поднял раму окна. Тихая улица, Заселенная рабочим людом, привыкшим ложиться рано, была совершенно пустынна, и лишь несколько поодаль, под уличным фонарем, шагала взад и вперед одинокая женская фигура.
   
— Кто здесь? — окликнул Джуд.
   
— Это мистер Фаули? — отозвался женский голос, принадлежавший, несомненно, Арабелле.
   
Джуд ответил утвердительно.
   
— Это она? — спросила Сью, стоявшая в дверях с полуоткрытым ртом.
   
— Да, дорогая, — ответил Джуд. — Что тебе нужно, Арабелла? — спросил он.
   
— Извини, что беспокою тебя, Джуд, — смиренно ответила та. — Я уже заходила сюда, очень хотела тебя повидать, если можно, сегодня же. У меня большие неприятности, и мне не от кого ждать помощи.
   
— Неприятности?
   
— Да.
   
Наступило молчание. Услышав эти слова, Джуд почувствовал неуместную жалость к Арабелле.
   
— Разве ты не замужем? — спросил он.
   
— Нет, — нерешительно отозвалась она. — В конце концов он раздумал, и я оказалась в затруднительном положении. Надеюсь устроиться в какой-нибудь трактир. Но на это нужно время, а я, правда, сейчас очень расстроена, потому что из Австралии на меня неожиданно свалилась страшная обуза. Если б не это, Поверь, я не стала бы тебя тревожить. Вот об этом-то я и хотела тебе рассказать.
   
Сью с мучительным, напряжением прислушивалась к каждому слову разговора, но хранила полное молчание.
   
— Тебе, может, нужны деньги, Арабелла? — заметно мягче спросил Джуд.
   
— За ночлег заплатить у меня хватит, а уж на обратный путь, пожалуй, и нет.
   
— Где ты живешь?
   
— По-прежнему в Лондоне. — Она хотела было дать свой адрес, но раздумала. — Боюсь, нас кто-нибудь может услышать, а потому не хочу особенно громко говорить о своих делах. Может, ты спустишься и пройдешь со мною до гостиницы "Принс-Инн", — я там остановилась, — тогда я тебе все объясню? Сделай это ради нашего прошлого!
   
— Бедняжка! Я должен оказать ей эту услугу — выслушать, в чем там у нее дело, — в замешательстве проговорил Джуд. — От этого ничего не изменится, раз она завтра уезжает.
   
— Но ведь ты можешь пойти и навестить ее завтра, Джуд! Только не сейчас, Джуд! — раздался с порога жалобный возглас? — Я знаю, она хочет опять поймать тебя, как раньше. Не ходи, милый, не ходи! Она низкая женщина — это ведь сразу видно!
   
— Нет, я пойду, — сказал Джуд. — Не пытайся меня удерживать, Сью! Видит бог, я к ней равнодушен, но жестоким быть не хочу.
   
С этими словами он направился к лестнице.
   
— Она ведь не жена тебе! — в отчаянии крикнула Сью. — А я…
   
— А ты тоже пока еще нет, дорогая, — заметил Джуд.
   
— Неужели ты идешь к ней? Не надо! Останься дома! Ну, пожалуйста, прошу тебя, останься, не ходи, раз она тебе не больше жена, чем я!
   
— Ну нет, уж если на то пошло, она мне больше жена, чем ты, — возразил Джуд, решительно берясь за шляпу. — Я только того и хочу, чтобы ты стала моей женой, жду этого терпеливо, как Иов, но пока что не замечаю, чтобы мое самоотречение к чему-нибудь привело. Разумеется, я выслушаю все, что она хочет мне сказать, и дам ей денег. Это долг всякого порядочного человека!
   
Было в тоне Джуда что-то такое, из чего Сью поняла, что протестовать бесполезно. Не сказав больше ни слова, смиренно, словно мученица, она удалилась в свою комнату и услышала, как он спустился по лестнице и захлопнул за собой дверь. Оставшись одна, она сразу, чисто по-женски, забыла о всяком чувстве собственного достоинства и, всхлипывая, побежала вниз. Там она прислушалась. Ей было хорошо известно, где находится гостиница, которую назвала Арабелла. Чтобы дойти туда не спеша, требовалось около семи минут, еще семь — чтобы вернуться. Если через четырнадцать минут Джуд не придет, значит, он задержался у нее. Сью взглянула на часы. Было без двадцати пяти одиннадцать. А вдруг он зайдет к Арабелле в гостиницу, если она еще не закрылась на ночь? А вдруг Арабелла уговорит его выпить с ней? Одному богу ведомо, что с ним тогда стрясется!
   
Она молча терзалась неизвестностью и ждала. Когда предполагаемый срок почти истек, дверь вдруг открылась, и вошел Джуд.
   
— О-о! Я знала, что на тебя можно положиться! — восторженно воскликнула она. — Какой же ты хороший!
   
— Я не мог ее нигде найти, а вышел в домашних туфлях. Наверное, бедняжка ушла, решив, что я слишком черств, чтобы откликнуться на ее просьбу. Я вернулся за сапогами — собирается дождь.
   
— Ты так заботишься о женщине, которая так дурно с тобой обошлась, — вспыхнув ревностью, разочарованно сказала Сью.
   
— Но ведь она женщина, Сью, и я когда-то любил ее, нельзя же быть скотиной в таких обстоятельствах.
   
— Она не жена тебе больше! — страстно воскликнула Сью. — Ты не должен идти ее разыскивать! Это несправедливо! Ты не можешь с нею встречаться, раз она теперь чужая тебе. Как ты этого не понимаешь, милый, дорогой мой!
   
— Мне кажется, она такая же, какой была, — беспечная, легкомысленная, вечно неустроенная, — сказал Джуд, натягивая сапоги. — Вся эта комедия, которую ломали законники в Лондоне, нисколько не меняет моего истинного отношения к ней. Если она считалась моей женой, живя с другим где-то в Австралии, значит, она и сейчас мне жена.
   
— Но она не была твоей женой в Австралии! Это же смешно! Полнейший абсурд! Ну ладно… Скажи, ты ведь сразу вернешься домой, милый? Она слишком труба, слишком вульгарна, чтобы ты мог долго разговаривать с ней. Она всегда была такой!
   
— Быть может, на мое несчастье, я тоже груб. Во мне зародыши всех человеческих пороков, я в этом глубоко убежден, вот почему я понял, как нелепо с моей стороны мечтать о сане священника. От пьянства я, кажется, излечился, но я никогда не знаю, в какую новую форму может вылиться моя подспудная порочность. Я люблю тебя, Сью, я хожу перёд тобой на задних лапках, хотя мало чем вознагражден за это. К тебе устремлены лучшие и благороднейшие побуждения моей души! Твоя чистота возвышает меня и помогает делать все то, на что еще два года назад я не считал способным ни себя, ни кого-либо другого. Легко читать проповеди о самообуздании и о том, как дурно принуждать к чему-нибудь женщину. Но пусть бы те поборники добродетели, что осуждали меня за Арабеллу и за многое другое, помучились так, как я мучаюсь возле тебя последнее время! Уж наверное бы они признали, что надо иметь некоторую выдержку, чтобы жить с тобой рядом под одной кровлей и постоянно уступать твоим желаниям.
   
— Да, ты добр ко мне, Джуд, я знаю это, ты моя единственная опора.
   
— Так вот, Арабелла просила меня о помощи. Я должен выйти и хотя бы поговорить с ней, Сью.
   
— Что ж! Больше я не скажу ни слова! Должен так должен! — сказала Сью и вдруг горько разрыдалась. — У меня никого нет, кроме тебя, Джуд, а ты хочешь меня покинуть. Вот ты, оказывается, какой! Нет, это невозможно! Невозможно! Другое дело, если б она была твоей женой…
   
— Или ты.
   
— Ну хорошо, пусть будет так! Если ты настаиваешь, я согласна. Я буду твоей женой! Только я не хотела этого, и выходить замуж второй раз не хотела! Но я согласна, согласна! Я люблю тебя, и я должна была сообразить, что если мы будем жить вот так вместе, ты в конце концов настоишь на своем. — Она подбежала к нему и обвила руками его шею. — Я вовсе не холодная и не бесполая, пусть даже я долго не подпускала тебя к себе! Да и ты сам, я уверена, этого не думаешь. Вот увидишь! Теперь я твоя! Сдаюсь!
   
— Значит, завтра или как только захочешь, я займусь приготовлениями к свадьбе?
   
— Да.
   
— Ну так я не стану ее разыскивать, — сказал он, нежно обнимая Сью. — Я и в самом деле чувствую, что встречаться с ней как-то нечестно по отношению к тебе, да, пожалуй, и к ней тоже. Думать иначе было бы просто несправедливо. Она вовсе не такая, как ты, моя радость, и никогда такой не была — это же ясно. Ну, перестань же плакать. Вот так… вот так… и вот так… — говорил он, целуя ее сначала в одну щеку, потом в другую, потом в губы и снова закрывая на засов входную дверь.
   
Утро было дождливое.
   
— Ну, что ж, дорогая, — весело сказал Джуд за завтраком, — сегодня суббота, и я думаю сейчас же пойти и договориться об оглашении, чтобы первое оглашение было уже завтра, иначе мы потеряем целую неделю. Ты согласна обойтись только оглашением? На этом можно сэкономить фунта два.
   
Сью рассеянно кивнула. Мысли ее были заняты совсем другим. Вчерашняя горячность покинула ее, и на лице выражалось уныние.
   
— Кажется, я вела себя вчера, как ужасная эгоистка! — сказала она. — Это хуже, чем жестокость — обойтись с человеком так, как я обошлась с Арабеллой. Я слышать не хотела о том, что у нее несчастье и что она хочет тебе что-то сказать. Вдруг это действительно что-то важное? А все мой скверный характер, — в любви, по крайней мере, в моей, когда дело доходит до соперничества, действует своя особая, темная мораль… Интересно, что сталось с Арабеллой? Надеюсь, бедняжка благополучно добралась до гостиницы.
   
— Ну конечно, — благодушно произнес Джуд. — Что с ней станется?
   
— Хорошо, если гостиницу не закрыли на ночь и ей не пришлось бродить по улицам под дождем. Надену-ка я плащ и пойду разузнаю, как она, — ты не возражаешь? Все утро только о ней и думаю.
   
— А нужно ли это? Ты даже не можешь себе представить, до чего она изворотлива, когда надо. Впрочем, если хочешь, сходи и узнай.
   
Когда Сью в чем-нибудь раскаивалась, она не знала границ, придумывая для себя странные и ненужные способы искупления; ее тянуло навещать совершенно чуждых ей людей, чье отношение к ней было такого рода, что любой другой на ее месте отшатнулся бы от них, поэтому Джуда не удивила ее просьба.
   
— Вернешься — пойду договариваться об оглашении. Ты пойдешь со мной?
   
Она согласилась, надела плащ, взяла зонтик и, уходя, позволила сколько угодно целовать себя и сама отвечала на его поцелуи, как никогда прежде. Времена явно переменились.
   
— Птичка наконец попалась, — с грустной улыбкой произнесла она.
   
— Нет, только свила гнездышко, — ласково возразил он.
   
Сью прошла по грязной улице до указанной Арабеллой гостиницы, неподалеку от их дома. Там ей сказали, что Арабелла еще не уехала, и, не зная, как назвать себя, что бы та, которую Джуд любил когда-то, поняла, кто пришел, она попросила передать, что Арабеллу хочет видеть друг со Спринг-стрит, и назвала адрес Джуда. Ее пригласили наверх, и, войдя в указанный номер, она поняла, что это спальня Арабеллы и что обитательница ее еще не вставала. Сью в нерешительности остановилась на пороге, но тут с кровати раздался голос: "Входи и закрой дверь!" И она поспешно выполнила приказание.
   
Арабелла лежала лицом к окну и не сразу повернула голову, и у Сью, несмотря на покаянное настроение, мелькнуло злорадное желание, чтобы Джуд мог увидеть ее предшественницу сейчас, в беспощадном дневном свете. В профиль и при вечернем освещении Арабелла еще могла сойти за красивую женщину, однако сейчас вид у нее был весьма помятый, и Сью сразу повеселела, увидев в зеркале свое хорошенькое, свежее личико, но тут же возненавидела себя за такое низкое, ревнивое чувство.
   
— Я зашла узнать, благополучно ли вы добрались вчера вечером, — тихо произнесла она, — я боялась, как бы с вами чего не случилось.
   
— Какая чепуха! Я-то думала, это не вы, а ваш друг… или муж, миссис Фаули, так ведь вы теперь именуетесь, верно? — сказала Арабелла, разочарованно откинувшись на подушки и забыв о ямочке на щеке, которую только что старательно сделала.
   
— Нет, не так, — отвечала Сью.
   
— Ну, а я думала, что так, пусть даже он вам и не муж. Соблюдать приличия всегда неплохо.
   
— Не знаю, что вы хотите сказать, — сухо отозвалась Сью, — но если уж на то пошло, теперь он мой.
   
— Вчера еще он вашим не был.
   
Сью залилась румянцем и спросила:
   
— Почему вы так думаете?
   
— Поняла по тому, как вы разговаривали со мной у двери. Ну а теперь вы поспешили наверстать упущенное, и этому, кажется, помог мой вчерашний визит, не так ли? — расхохоталась Арабелла. — Но я не собираюсь отнимать его у вас.
   
Сью взглянула на струи дождя за окном, на грязную скатерть на туалете, на фальшивую косу Арабеллы, которая висела на зеркале, совсем как когда-то при Джуде, и пожалела, что пришла сюда. В это время раздался стук в дверь, и вошла горничная с телеграммой на имя "миссис Картлетт".
   
Арабелла распечатала ее, не вставая, и весь ее задор как рукой сняло.
   
— Очень признательна вам за хлопоты, — любезно сказала она, когда горничная вышла, — но, право, это напрасно. Мой любезный, решил, что не может жить без меня, и готов выполнить свое обещание — жениться на мне по приезде сюда. Вот посмотрите! Это его ответ на мою телеграмму.
   
С этими словами она протянула Сью бланк, но та не взяла его.
   
— Он просит меня вернуться. Его трактир в Лэмбете развалится без меня, — пишет он. Ну что ж, только драться под мухой ему уж не придется, как только нас свяжет английский закон… А что до вас, то я бы на вашем месте уломала Джуда немедля пойти к священнику — и делу конец. Дружески советую вам это, милочка.
   
— Он готов сделать это в любой день, — с холодным достоинством заметила Сью.
   
— Ну и пусть женится, во славу божию! Жизнь с мужчиной после этого устраивается куда проще, и денежные дела решаются быстрее. А еще, если вы поругаетесь и он вздумает вас выгнать, вы можете искать защиты в суде, а если вы не жена, никто за вас не вступится, разве что он пырнет вас ножом или трахнет кочергой по башке. Ну а если он сбежит от вас, — говорю это по-дружески, как женщина женщине, никогда ведь не знаешь, что может выкинуть мужчина, — тогда вам хоть обстановка останется, и никто не скажет, что вы ее украли. Я-то со своим венчаться буду, пока он согласен, ну а первый-то наш брак был с изъянцем. Вчера вечером я послала ему телеграмму, сказала, что почти помирилась с Джудом, вот он, наверное, и испугался, прислал ответ! Быть может, так оно и было бы, если б не вы, — усмехнулась она, — и тогда с сегодняшнего дня наша с вами жизнь пошла бы совсем по-другому. Где еще найдешь такого простака, как Джуд, стоит только прикинуться несчастной да разжалобить его! Он и с птицами и со зверями был такой же. Ну да ладно, все устроилось не хуже и без нашего примирения, и я вас прощаю. Еще раз советую поскорее довести дело до законного брака, а то потом не оберетесь хлопот.
   
— Я уже сказала, что Джуд сам просит меня выйти за него замуж, чтобы узаконить нашу связь, — еще надменнее произнесла Сью. — Он не сделал этого сразу после моего развода лишь потому, что я этого не пожелала.
   
— Ах вот как! Вы тоже разведенная, как и я, — сказала Арабелла, критически оглядывая свою гостью. — Тоже сбежали от первого мужа?
   
— Мне пора идти. Всего хорошего! — поспешно проговорила Сью.
   
— Мне тоже пора вставать и убираться отсюда, — сказала Арабелла и так стремительно спрыгнула с кровати, что все ее полное тело заколыхалось. Сью в испуге отскочила в сторону. — Не робей! Я всего-навсего женщина, а не гренадер!.. — воскликнула Арабелла. — Подожди минутку, милочка, — продолжала она, удерживая Сью за руку. — Я ведь и вправду хотела переговорить с Джудом об одном дельце и затем только и заходила к вам вчера. Не придет ли он проводить меня на вокзал? Думаете, нет? Ну что ж, тогда придется написать ему. Не хотелось мне писать об этом, ну да что делать — напишу!
  
  
   
    
III
   
   
Когда Сью вернулась домой, Джуд ждал ее у дверей, готовый идти выполнять первую из необходимых перед венчанием формальностей. Она молча по-дружески взяла его за руку, и они пошли рядом. Он видел, что она чем-то озабочена, но воздерживался от расспросов. Наконец Сью сказала:
   
— Джуд, я говорила с ней и теперь жалею, что я это сделала! Хотя, быть может, и лучше, когда тебе кое о чем напоминают.
   
— Она была вежлива, надеюсь?
   
— Да, и даже понравилась мне — так, чуть-чуть! Она не лишена великодушия, и я очень рада, что ее затруднения так неожиданно кончились. — Сью рассказала, что Арабеллу вызывают обратно в Лондон и она, видимо, сможет восстановить свое былое положение. — Но я хочу вернуться к нашему давнишнему вопросу. Разговор с Арабеллой дал мне особенно ясно почувствовать, как вульгарен так называемый законный брак. Ведь это нечто вроде ловушки для мужчин, противно даже подумать! Лучше б я не давала тебе согласия на завтрашнее оглашение!
   
— О, обо мне не беспокойся! Мне все равно, когда мы это сделаем. Я просто думал, теперь ты сама захочешь поскорее пройти через все это.
   
— Уверяю тебя, сейчас мне этого хочется не больше, чем раньше. Будь на твоем месте другой, я бы, возможно, немножко беспокоилась, но среди немногих добродетелей, которыми обладали наши родичи, мне кажется, можно назвать верность. Поэтому я нисколько не боюсь потерять тебя, раз уж я по-настоящему твоя, а ты — мой. Мне даже легче на душе, потому что я теперь чиста перед Ричардом и он по праву может считать себя свободным. А то мне все казалось, будто мы его обманываем.
   
— Когда ты такая, как сейчас, Сью, мне кажется, что ты вовсе не христианка, а обитательница какой-нибудь великой древней страны, о которой я читал в былые дни, напрасно потраченные на изучение классиков. Мне — так и чудится, что ты вот-вот начнешь рассказывать о своем недавнем разговоре с какой-нибудь подругой на Священной римской дороге, об Октавии или Ливии, или о том, как ты наслаждалась красноречием Аспазии или наблюдала, как Пракситель высекал из мрамора свою последнюю Венеру, а Фрина жаловалась, что устала позировать…
   
В этот момент они подошли к дому причетника. Сью остановилась поодаль, а Джуд направился к двери. Он уже поднял руку, чтобы постучать, как вдруг она окликнула его:
   
— Джуд!
   
Он оглянулся.
   
— Подожди минутку, хорошо?
   
Он вернулся к ней.
   
— Давай еще подумаем, — сказала она робко. — Я как-то видела такой ужасный сон! И Арабелла…
   
— Что она тебе сказала?
   
— Что если люди связаны законным браком, то мужа легче приструнить, когда он бьет жену, и что когда супруги ссорятся… Джуд… Ты действительно думаешь, что если закон обяжет тебя жить со мной, мы станем счастливее, чем теперь? У нас в роду все мужчины и женщины очень великодушны, пока все зависит от их доброй воли, но принуждение всегда вызывает в них протест. Тебя не пугают отношения, которые неощутимо возникают из законных обстоятельств? Разве они не губят чувство, весь смысл которого — добровольность?
   
— Клянусь богом, любовь моя, ты начинаешь пугать меня своими предчувствиями! Ладно, давай вернемся и подумаем еще.
   
— Да, так мы наделаем! — отозвалась она, просияв, и они повернули назад от дверей причетника. Сью взяла Джуда под руку и тихонько запела:
   
   
    
     
Можно ль полету пчелы помешать.
     
Оперенью голубки смениться не дать
     
Или в оковах любовь удержать?
    
   
   
   
Думали ли они о своем браке или не спешили думать, — во всяком случае, несомненно одно; действовать они не спешили и жили, словно в каком-то райском сне. Прошло две, потом три недели, а дело это нисколько не продвинулось вперед, и их имена не были оглашены ни в одном из приходов Олдбрикхема.
   
Так они тянули и тянули, пока однажды утром, перед завтраком, от Арабеллы не пришли письмо и газета. Узнав на конверте ее почерк, Джуд пошел сказать об этом Сью, и она, быстро одевшись, сбежала вниз. Он начал читать письмо, а она развернула газету и тотчас протянула ее Джуду, указывая на какое-то сообщение на первой странице, но он был занят чтением и не сразу обернулся к ней.
   
— Смотри-ка! — сказала она.
   
Он взглянул и прочел. Это была газета, имевшая хождение лишь в южной части Лондона, а сообщение оказалось объявлением о том, что в церкви св. Иоанна на Ватерлоо-роуд состоялось бракосочетание пары Картлетт — Донн, иными словами — Арабеллы и ее трактирщика.
   
— Что ж, это хорошо, — удовлетворенно произнесла Сью. — Правда, теперь, кажется как-то унизительно последовать их примеру, и я рада, что… Ну да как бы там ни было, надеюсь, что после всех своих ошибок бедняжка более или менее устроена. Гораздо приятнее сознавать это, чем тревожиться за нее. Быть может, и мне следует написать Ричарду, узнать, как он поживает?
   
Однако Джуд все еще был поглощен письмом. Мельком пробежав объявление, он проговорил озабоченно:
   
— Послушай-ка, что она пишет. Что мне ей отвечать, что делать?
   
   
    
"Лэмбет, трактир Три рога".
    
Дорогой Джуд (не хочу именовать тебя мистер Фаули, словно ты чужой мне), посылаю тебе весьма полезный документ — газету, из которой ты узнаешь, что в прошлый вторник я вторично сочеталась браком — с Картлеттом. Уж теперь-то это крепко завязано. Но пишу я тебе совсем по другому, личному делу, ради которого, собственно, и приезжала в Олдбрикхем. Посвящать в него твою подругу было как-то неудобно, и я охотнее изложила бы, его тебе при встрече, чем письмом, так мне было бы легче все объяснить. Дело в том, Джуд, что, хотя я, никогда тебе об этом не говорила, у нас с тобой есть сын, который родился в Сиднее восемь месяцев спустя после того, как мы с тобой расстались. Доказать это очень легко. Я не считала уместным сообщать о его рождении, потому что, уезжая от тебя, еще не знала, что это должно случиться, к тому же жила я так далеко, да и поссорились мы не на шутку. Я подыскала тогда себе хорошее место, поэтому ребенка взяли мои родители и он с тех пор жил у них. Вот почему я не упомянула о нем ни при встрече с тобой в Кристминстере, ни при разводе. Сейчас он уже подрос, конечно, и недавно старики написали мне, что им живется трудно и что, раз я теперь хорошо устроена, с какой стати им нести заботы о мальчике, у которого живы родители. Я бы взяла его к себе, но он еще слишком мал, чтобы прислуживать в трактире, и не скоро дорастет до этого, так что может показаться Картлетту помехой. Старики уже отправили его ко мне с какими-то знакомыми, которые возвращаются на родину, так что я вынуждена просить тебя взять его к себе, когда он приедет, потому что я просто не знаю, что мне с ним делать. Даю тебе торжественную клятву, что он твой законный сын. Можешь от моего имени назвать бесстыдным лгуном всякого, кто скажет, что это не так. Что бы я ни делала до или после, но со дня нашей свадьбы и вплоть до моего ухода от тебя я была верна тебе.
    
Уважающая тебя
    
Арабелла Картлетт"
   
   
   
Лицо Сью выражало смятение.
   
— Что же теперь делать, милый? — чуть слышно прошептала она.
   
Джуд не отвечал, и Сью с тревогой глядела на него, с трудом переводя дыхание.
   
— Вот это новость! — наконец проговорил он как бы про себя. — Возможно, все это правда, я не могу это проверить. Разумеется, если она верно указывает бремя рождения — он мой. Но почему она ничего не сказала, когда мы встретились в Кристминстере и приехали сюда в тот вечер? Ах да, помнится, она говорила, будто у нее что-то на душе и ей хотелось бы открыть мне это, если мы когда-нибудь будем жить вместе.
   
— Похоже, этот бедный ребенок никому не нужен, — заметила Сью, и глаза ее наполнились слезами.
   
Тем временем Джуд уже пришел в себя.
   
— Мой он или не мой, — сказал он, — воображаю, какие у него понятия о жизни! Будь я не так беден, ни минуты не задумался бы над тем, чей это ребенок, а просто взял бы его к себе. В конце концов, что значит какой-то несчастный вопрос о происхождении? Подумать хорошенько, так не все ли равно, твой ребенок по крови или нет. Все малыши нашего века — дети всех нас, взрослых современников, и имеют право на нашу общую о них заботу. В конце концов, такая чрезмерная любовь родителей к собственным детям и неприязнь к чужим, так же, как классовость, патриотизм, чувство самосохранения и другие наши свойства, в своей основе есть не что иное, как жалкое стремление видеть в себе что-то исключительное.
   
Сью вскочила с места и страстно расцеловала Джуда.
   
— Ты прав, милый! Возьмем его к себе! А если он не твой — тем лучше. Я все-таки надеюсь, что он не твой, хотя, быть — может, это дурно с моей стороны. Нет, если он не твой, нам надо его усыновить!
   
— Можешь думать о нем, как тебе больше нравится, странный ты человек, — сказал Джуд. — Мне-то, во всяком случае, не хочется бросать несчастного мальчугана на произвол судьбы. Подумай только, какая жизнь ждет его в лэмбетском трактире, — там так легко попасть под дурное влияние. Матери он не нужен, она его почти не знает, а отчиму он и вовсе чужой. "Да сгинет день, в который я родился, илочь, в которую сказано: "Зачался человек!" Так рано или поздно может сказать о себе этой мальчик — мой мальчик, быть может?
   
— Нет, нет!
   
— Заявление о разводе подавал я, значит, на мне лежит обязанность заботиться о ребенке.
   
— Так это или не так, мы все равно должны его взять. Я, как смогу, заменю ему мать, а уж прокормить-то мы его прокормим. Я буду больше работать… Интересно, когда он приедет?
   
— Недели через две-три, я думаю…
   
— Мне бы так хотелось… Когда же мы наберемся храбрости и поженимся, Джуд?
   
— Когда ты решишься на это, тут же решусь и я. Вся зависит от тебя, дорогая. Скажи слово — и все будет сделано.
   
— До приезда мальчика?
   
— Конечно.
   
— Быть может, у него тогда будет дом как дом, — прошептала она.
   
После этого Джуд написал Арабелле письмо в строгом деловом тоне с просьбой направить к ним мальчика, как только тот прибудет в Англию; при этом он не выразил ни малейшего удивления по поводу ее сообщения и ни словом не обмолвился о том, считает ли он себя отцом ребенка и каково было бы его отношение к ней, узнай он все это раньше.
   
На следующий день в поезде, что приходит в Олдбрикхем из Лондона около десяти часов вечера, в полутьме вагона третьего класса можно было видеть бледное личико мальчика с большими испуганными глазами. Шея его была повязана белым шерстяным шарфом, поверх которого болтался на веревочке ключ, поблескивавший при свете лампы. За ленту шляпы был засунут детский железнодорожный билет. Мальчик почти не сводил глаз с сиденья напротив и не выглядывал в окно, даже когда поезд останавливался и выкликалось название станции. В купе с ним сидели трое пассажиров, и среди них работница, державшая на коленях корзинку с пестрым котенком. Порою она приоткрывала крышку корзинки, котенок высовывал голову и начинал проделывать уморительные штуки, вызывая смех у всех пассажиров, кроме одинокого мальчугана с ключом и детским билетом, который смотрел на него своими большими глазами и как будто говорил: "Всякий смех происходит от недоразумения. Ведь если взглянуть трезво, ничего нет смешного в этом мире".
   
Изредка на остановках в купе заглядывал проводник и говорил, обращаясь к мальчику:
   
— Все в порядке, дружище, сундук твой цел и невредим в багажном вагоне.
   
— Спасибо, — безжизненным голосом отвечал мальчик, тщетно силясь улыбнуться.
   
Этого ребенка можно было бы назвать Старостью, замаскированной под Младость, причем так неудачно, что ее подлинная сущность вылезала из всех прорех. Казалось, мощная волна, вздымающаяся из темной глубины веков, то и дело вторгалась в утро дней этого ребенка, и он, равнодушно отворачиваясь от жизни, обращал свой взор назад, на огромный Океан Времени.
   
Пассажиры один за другим начали подремывать, даже котенок свернулся в клубок, устав возиться в тесноте, и только мальчик по-прежнему сидел неподвижно. Он как бы бодрствовал теперь и за себя и за них, подобно пленному и превращенному в карлика божеству, бесстрастно взирая на своих спутников, будто видел перед собой не их самих, а весь завершенный круг их жизней.
   
Это был сын Арабеллы. С обычной своей беспечностью она собралась написать о нем мужу лишь накануне прихода парохода, когда откладывать больше было невозможно, хотя она знала дату его приезда и за несколько недель до этого и в Олдбрикхем приезжала с намерением объявить Джуду о существовании малыша и о скором его прибытии. В этот самый день после полудня, когда она получила ответ от своего бывшего мужа, пароход, на борту которого находился ее сын, пришвартовался в лондонских доках, и знакомые, которым он был поручен, посадили его в кеб, сказали мальчику лэмбетский адрес Арабеллы и, распрощавшись с ним, отправились своей дорогой.
   
Когда он появился в трактире "Три рога", мать осмотрела его с таким видом, будто хотела сказать: "Ну, ничего другого я от тебя и не ожидала", — дала ему поесть, сунула немного денег и, невзирая на поздний час, отправила к Джуду с ближайшим поездом, чтобы он не попался на глаза ушедшему куда-то Картлетту.
   
Поезд пришел в Олдбрикхем, и мальчика вместе с его сундуком выставили на безлюдную платформу. Контролер взял у него билет и, чувствуя, что тут что-то не так, спросил, куда он направляется один в такой поздний час.
   
— На Спринг-стрит, — безучастно ответил малыш.
   
— Но ведь это очень далеко, чуть ли не за городом, все уже лягут спать, пока ты дойдешь.
   
— Мне надо туда.
   
— С таким сундуком тебе придется взять извозчика.
   
— Нет, я должен идти пешком.
   
— Ну ладно. Тогда оставь сундук здесь, пришлешь за ним потом. Половину пути проедешь на омнибусе, а дальше пойдешь сам.
   
— Я не боюсь.
   
— А почему тебя никто не встретил?
   
— Наверное, не знали, что я приеду.
   
— К кому же ты приехал?
   
— Мама не велела говорить об этом.
   
— Ну, тогда я могу позаботиться о твоем сундуке, а ты шагай, да побыстрее!
   
Мальчик молча вышел на улицу и, оглядевшись вокруг, убедился, что никто не идет и не следует за ним. Пройдя немного, он спросил, где находится нужная ему улица, и получил ответ, что ему надо идти прямо до самой окраины.
   
Он двинулся вперед ровным, механическим шагом и в походке его было что-то безличное, как в движений волны, ветра или облака. Он точно придерживался указанного ему направления и не бросал по сторонам любопытных взглядов. Чувствовалось, что у этого ребенка совсем иные представления о жизни, чем у других мальчиков. Дети начинают с частности и лишь потом переходят к обобщениям; они сперва знакомятся с близлежащим, затем мало-помалу постигают общее. Этот же малыш, вероятно, начал с общих жизненных истин и никогда не интересовался частностями. Для него дома, ивы и темные просторы полей вокруг были не кирпичными строениями, деревьями и лужайками, а абстрактными понятиями человеческого жилья, растительности и обширного, погруженного во мрак мира.
   
Он добрался до маленького переулка и постучался в дом, где жил Джуд. Тот только что лег, а Сью собиралась идти к себе в соседнюю комнату, но, услышав стук, спустилась вниз.
   
— Здесь живет папа? — спросил мальчик.
   
— Кто?
   
— Мистер Фаули, так его зовут.
   
Сью побежала к Джуду наверх, и тот поспешно сошел вниз, хотя, на ее взгляд, он страшно мешкал.
   
— Неужели это он так скоро? — спрашивала у него Сью.
   
Она пристально всматривалась в черты мальчика и вдруг ушла в соседнюю комнату. Джуд приподнял ребенка и, внимательно, с угрюмой нежностью разглядывая его, сказал, что они непременно встретили бы его, если б знали, что он приедет так скоро. Потом он усадил малыша на стул и пошел к Сью, зная ее повышенную впечатлительность и угадывая ее смятение. Сью стояла в темноте, припав головой к спинке кресла. Джуд обнял ее и, прижавшись щекой к ее лицу, прошептал:
   
— Что случилось?
   
— Арабелла сказала правду… да, правду! Я вижу в нем тебя!
   
— Значит, хоть что-то в моей жизни вышло так, как должно быть.
   
— Но другая половина его — она! И это невыносимо! Но я должна… я постараюсь привыкнуть! Да, должна!
   
— Ах ты маленькая ревнивица! Беру назад все свои слова о том, что ты бесполое существо. Ничего, со временем все уладится… Знаешь, милая, что мне пришло на ум? Мы воспитаем и подготовим его в университет. Может, хоть через сына я достигну того, что не удалось мне самому. Теперь ведь беднякам облегчают условия приема.
   
— Ах ты, мечтатель! — сказала она, и, взявшись за руки, они вместе вышли к мальчику. Теперь тот, в свою очередь, стал пристально разглядывать ее.
   
— Это вы наконец моя настоящая мама?
   
— А разве похоже, что я жена твоего отца?
   
— Да, но только он, кажется, любит вас, а вы его… Можно, я буду называть вас мамой?
   
Ребенок с тоской взглянул на нее и вдруг расплакался. Сью тут же последовала его примеру: она была как арфа, вибрировавшая от малейшего волнения чужого сердца, так же, как и своего собственного.
   
— Можешь называть меня мамой, если хочешь, бедненький ты мой, — сказала она, прижавшись щекой к его щеке, чтобы скрыть слезы.
   
— А что у тебя на шее? — с деланным спокойствием, спросил Джуд, чтобы скрыть свое волнение.
   
— Ключ от моего сундука, который остался, на вокзале.
   
Сью и Джуд засуетились, дали мальчику поужинать и устроили ему временную постель: он лег и сейчас же заснул. Они стояли и смотрели на спящего ребенка.
   
— Он в полусне два или три раза назвал тебя мамой, — прошептал Джуд. — Странно, что у него явилось такое желание.
   
— Это очень важно, — заметила Сью. — Это маленькое стосковавшееся сердечко может дать нам больше пищи для размышлений, чем все звезды в небе… Ну, а теперь милый, мне кажется, мы должны собраться с духом и пройти через известный обряд, — что толку плыть против течения? Я чувствую, что неизбежно втягиваюсь в рутину, предуготованную всем женщинам. Ах, Джуд, правда, ты и после этого будешь любить меня так же нежно? Мне так хочется обласкать этого ребенка и заменить ему мать, и может, это дастся мне легче, когда брак наш станет законным.
  
  
   
    
IV
   
   
К следующей, второй попытке узаконить свою связь они подошли более обдуманно, хоть и предприняли ее на следующее же утро после появления в их доме странного ребенка.
   
Они заметили у него привычку сидеть молча, с застывшим, загадочным выражением на лице и с глазами, устремленными на что-то не существующее в реальном мире.
   
Его лицо напоминает трагическую маску Мельпомены, — сказала Сью. — Ты еще не сказал нам, как тебя зовут, милый.
   
— Меня всегда называли Старичок. Это такое прозвище, потому что, говорят, я выгляжу, как старичок.
   
— Ты и разговариваешь так же, — мягко заметила Сью. — Странное дело, Джуд, что такие преждевременно повзрослевшие дети приезжают обычно из новых стран. Ну, а какое же имя тебе дали при крещении?
   
— Я некрещеный.
   
— Почему?
   
— Потому что, если б я умер некрещеным, не пришлось бы тратиться на похороны по христианскому обряду.
   
— Значит, тебя зовут не Джуд? — с некоторым разочарованием спросил его отец.
   
Мальчик отрицательно покачал головой.
   
— Никогда не слыхал такого имени.
   
— Ну еще бы! — подхватила Сью. — Ведь она все время тебя ненавидела.
   
— Мы его окрестим, — сказал Джуд и добавил тихо, так, чтобы слышала только Сью: — В день нашей свадьбы.
   
Приезд мальчика все-таки нарушил его покой.
   
Они стеснялись своего положения, и так как им казалось, что гражданский брак привлечет меньше внимания, чем венчание в церкви, они на этот раз решили обойтись без церкви. Подавать прошение в мэрию они отправились вместе: они теперь стали такой неразлучной парой, что все важные дела могли делать только вдвоем.
   
Джуд сел заполнять бланк прошения, а Сью, стоя за его спиной, следила, как его рука выводит слова. По мере того как она читала этот никогда не виданный ею документ, куда вписывались их имена и на основании которого нечто неуловимое, их любовь, как предполагалось, должно было стать вечным, в лице ее все усиливалось выражение мучительной тревоги. "Имена и фамилии сторон…" (Значит, они теперь уже "стороны", а не любящие, думала она.) "Общественное положение…" (Что за дикость!) "Звание или профессия…" "Возраст…" "Место жительства…" "Как давно проживает…" "Церковь или другое учреждение, где брак будет скреплен обрядом…" "Район и графство, в котором проживают стороны…"
   
— Так можно убить всякое чувство! — возмущалась Сью по дороге домой. — Это еще более противная процедура, чем подписание контракта в ризнице. В церковном обряде есть хоть какая-то поэзия. Ну, ничего, постараемся как-нибудь пережить это, дорогой.
   
— И переживем. Недаром иудейский законодатель сказал: "И кто обручился с женой и не взял ее, тот пусть, идет и возвратится в дом свой, дабы не умер на сражении и другой не взял ее".
   
— Как хорошо ты знаешь Библию, Джуд! Тебе вправду следовало стать священником. Я вот могу цитировать только светских писателей.
   
В последующие дни, до получения согласия на брак, Сью, делая покупки по хозяйству, иногда проходила мимо мэрии и, украдкой заглядывая внутрь, видела приколотое на стене объявление об их предстоящем браке. Вид его был ей невыносим. После первого опыта супружеской жизни вся романтика чувства, казалось, умирала! оттого, что новый брак заключался по тому же подобию! Обычно она вела за руку маленького Старичка, и ей казалось, будто люди принимают его за ее сына и видят в предстоящем браке искупление ее старого греха.
   
Тем временем Джуд решил хоть как-то связать свое прошлое и настоящее и для этого пригласил на свадьбу единственную оставшуюся в живых знакомую, которая знала его еще в Мэригрин, — старую вдову Эдлин, приятельницу его двоюродной бабки, ходившую за ней во время ее болезни перед смертью. Он не особенно надеялся на то, что она приедет, но старушка явилась и привезла своеобразные подарки; яблоки, варенье, медные щипцы для снимания нагара, старинное оловянное блюдо, грелку и огромный мешок гусиных перьев для перины. Ее поместили в свободную комнату наверху, куда она удалилась довольно рано, и через потолок им было слышно, как она громко и набожно читала молитву господню, согласно предписанию церковного устава.
   
Заснуть ей, однако, не удалось, и, узнав, что Сью и Джуд еще не ложились — было всего десять часов вечера, — она снова оделась и сошла вниз, и они все вместе допоздна засиделись у камина, в том числе и Старичок, хотя его почти не замечали, потому что он все время молчал.
   
— Что ж, я не против замужества, как была ваша бабушка, — сказала вдова. — Надеюсь, на этот раз свадьба у вас будет счастливая. Кому, как не мне, пожелать вам счастья? На свете никого уж, кроме меня, и не осталось, кто бы так хорошо знал ваших родителей. Видит бог, не везло им в браке!
   
Сью тревожно вздохнула.
   
— Добрые были люди, бывало, мухи не обидят, — продолжала гостья, — только уж если что неладно или не по них, так сразу голову теряли. Вот и натворил бед один такой, о котором ходят толки, не знаю только, вправду ли он из вашего рода.
   
— А что он сделал? — спросил Джуд.
   
— Да ведь вы слышали, наверно, про него… ну, про того, которого повесили как раз над обрывом возле Бурого Дома… Неподалеку от придорожного столба, что у развилки между Мэригрин и Элфредстоном? Но, может, он вам вовсе и не родня. И когда еще это было, лет сто назад!
   
— Я отлично знаю место, где, как говорят, стояла виселица, — пробормотал Джуд. — Но историю эту никогда не слышал. Что же он сделал, этот наш предок, — убил жену?
   
— Не совсем так. Она убежала от него с ребенком к друзьям, и ребенок вскорости умер. Он хотел забрать тело, чтобы похоронить его вместе со своими родными, а жена не дала. Тогда он явился ночью с повозкой и пробрался в дом, чтобы украсть гроб, но его схватили, а он из упрямства не захотел сознаться, зачем пришел. Ну, его и судили за кражу со взломом и повесили там, на холме у Бурого Дома. Жена сошла с ума после его смерти. Только, может, он был вам такой же родственник, как и мне.
   
— На твоем месте, мама, я бы не стал выходить замуж за папу, — словно из-под земли, раздался слабый голос Старичка, который сидел в тени у камина.
   
Все вздрогнули, так как совсем забыли о его присутствии.
   
— О, это ведь всего-навсего сказка! — бодро сказала Сью.
   
После такой веселенькой истории, рассказанной вдовой накануне торжественного дня бракосочетания, они встали и, пожелав гостье спокойной ночи, удалились на покой.
   
На следующее утро Сью места себе не находила от волнения и перед уходом из дому тихонько отозвала Джуда в гостиную.
   
— Джуд, я хочу, чтобы ты поцеловал меня нежно, как влюбленный, — сказала она со слезами на глазах, порывисто прижимаясь к нему. — Больше так уж никогда не будет, правда? Лучше б мы не затевали этой свадьбы! Но теперь уж надо довести все до конца. Как ужасна эта история; что рассказала нам вчера миссис Эдлин! Она испортила мне настроение на весь день. Теперь мне кажется, что над нашей семьей тяготеет трагический рок, как над домом Атрея.
   
— Или над домом Иеровоамовым, — заметил бывший богослов.
   
— Верно. И потому с нашей стороны ужасно опрометчиво вступать в брак. Мне придется клясться тебе в верности теми же словами, которыми я клялась моему первому мужу, а ты повторишь мне тот же обет, что давал первой жене, и это несмотря на то, чему научила нас жизнь!
   
— Если тебя это беспокоит, я тоже не могу быть счастливым, — сказал Джуд. — Я надеялся видеть тебя сегодня радостной. Но раз нет, — значит, нет. Что толку притворяться? Если для тебя сегодняшняя церемония — печальное событие, значит, и для меня тоже.
   
— В ней есть неприятное сходство с той, первой, вот и все, — прошептала она. — Ну, ладно, пойдем.
   
Взявшись под руку, они отправились в мэрию, не пригласив никаких свидетелей, кроме вдовы Эдлин. День был серый и холодный, липкий туман тянулся над городом со стороны "украшенной королевскими башнями Темзы".
   
Люди, приходившие в мэрию, нанесли грязь на ступеньки у входа, в вестибюле стояли мокрые зонты. В зале собралось несколько человек — там шло бракосочетание какого-то солдата с молодой женщиной. Пока длилась эта церемония, Сью стояла поодаль, с Джудом и миссис Эдлин и читала вывешенные на стене объявления о браках. На их взгляд, комната была очень мрачной, хотя обычные посетители, видимо, не находили в ней ничего особенного. Тома свода законов в ветхих переплетах из телячьей кожи сплошь закрывали собой одну из стен, повсюду лежали почтовые указатели и всякого рода справочники. Папки с бумагами, перевязанными красной тесьмой, были рассованы по полкам, в нише стояло несколько несгораемых ящиков. На голых досках пола, так же как и у входа, красовались следы многочисленных посетителей.
   
Солдат был угрюм и недоволен, невеста — застенчива и печальна; под глазом у нее был синяк, и в скором времени ей, видимо, предстояло стать матерью. Скромная церемония скоро закончилась, и пара покинула помещение в сопровождений бестолково засуетившихся друзей. Один из свидетелей, проходя мимо Сью и Джуда, обратился к ним, словно к давним знакомым, и сказал:
   
— Поглядите-ка вот на этих, они только что вошли. Ха-ха! Парня только утром выпустили из тюрьмы. Она встретила его у ворот — и сразу сюда. Сама и расходы все оплатила.
   
Сью обернулась и увидела некрасивого, наголо остриженного человека под руку с широколицей рябой женщиной, раскрасневшейся от выпивки и от радостного сознания близкого исполнения желаний. Оба игриво приветствовали выходившую пару — и, протиснувшись вперед, стали как раз перед Джудом и Сью, замешательство которых все возрастало. Сью отступила назад и взглянула на Джуда, губы ее искривились, как у готового заплакать ребенка.
   
— Джуд, мне не нравится здесь! Лучше бы мы сюда не приходили! Это место внушает мне омерзение: разве не противоестественно такое освящение нашей любви? Лучше уж пойти в церковь, если обряд так уж необходим. Там хоть не так пошло!
   
— Девочка моя дорогая, как ты бледна и встревожена! — сказал Джуд.
   
— Наверно, теперь уж все равно придется проделать это здесь?
   
— Нет… быть может, не обязательно. Он поговорил с секретарем и вернулся к Сью.
   
— Нет, мы и сейчас не обязаны регистрировать брак ни здесь, ни где-нибудь еще, если не хотим, — сказал он. — Можно повенчаться и в церкви, но, кажется, на это надо получить от него другое свидетельство. Во всяком случае, давай уйдем отсюда, дорогая, успокоимся немного, а там поговорим.
   
Они вышли украдкой, с виноватым видом, словно совершили какой-нибудь проступок, бесшумно прикрыли за собой дверь, и сказали вдове, которая все это время была в вестибюле, чтобы она шла домой и ждала их там: если будет нужно, они пригласят в свидетели кого-нибудь из прохожих. Выйдя на улицу, они свернули в безлюдный переулок и стали прогуливаться взад и вперед, как когда-то на крытом рынке в Мелчестере.
   
— Что же нам теперь делать, дорогая? Кажется, мы порядком запутались. Я согласен на все, лишь бы ты была довольна.
   
— Джуд, милый, я замучила тебя! Ты хотел покончить с этим делом там, правда?
   
— Правду сказать, когда я вошел, мне не очень этого захотелось. Обстановка безобразная, и на меня она подействовала почти так же угнетающе, как на тебя. И еще я вспомнил твои слова утром о том, следует ли нам вот обще решаться на этот шаг.
   
Они шли куда глаза глядят, потом Сью остановилась и заговорила снова:
   
— Конечно, с нашей стороны это слабость — так колебаться. И все-таки лучше уж так, чем снова совершить безрассудство… Какая это была отвратительная сцена, там, в мэрии! Помнишь выражение лица у этой обрюзгшей женщины, которая готова отдать себя какому-то арестанту, и не на время, как ей хочется, а на всю жизнь? И та, другая, бедняжка… Чтобы избежать того, что она считает позором, которым она обязана слабости характера, она унижается до подлинно позорной связи с презирающим ее тираном, тогда как единственная возможность спасения для нее — это расстаться с ним… А вот, кажется, наша приходская церковь. Сюда бы мы пришли, если бы действовали обычным путем. Кажется, сейчас тут идет служба.
   
Джуд поднялся по ступеням и заглянул внутрь.
   
— И здесь венчанье! — сказал он. — Кажется, сегодня все решили пойти по нашим стопам.
   
Сью сказала, что это, должно быть, по случаю окончания великого поста, когда всегда бывает много свадеб.
   
— Давай послушаем и посмотрим, какое впечатление произведет на нас церковный обряд, — Предложила она.
   
Они вошли, сели на заднюю скамью и стали наблюдать за происходящим у алтаря. Жених и невеста, очевидно, принадлежали к зажиточному среднему сословию, но свадьба их не отличалась ни особой пышностью, ни занимательностью. Сью и Джуд даже на расстоянии видели, как дрожат цветы в руках невесты, и им слышно было, как она машинально бормочет слова, в смятении своем не понимая их смысла. Сью и Джуд слушали ее и вспоминали, как в прошлом они сами проходили через такое же испытание.
   
— Для нее, бедняжки, все это не так, как было бы для меня, если б я снова решилась пойти на это, уже наученная горьким опытом, — прошептала Сью. — Им, видишь ли, приходится переживать все это впервые, и они принимают обряд как должное. Мы же, по крайней мере я, до конца сознаем огромную важность этого события. Быть может, я чересчур щепетильна, но, право, мне кажется безнравственным пойти и сознательно проделать все это снова. Видя все здесь происходящее, я начинаю бояться церковного брака не меньше, чем того, в мэрии… Мы с тобой слабые и робкие люди, Джуд, и полны сомнений там, где другие чувствуют себя уверенно. Боюсь, я не найду в себе сил заключить эту гнусную сделку еще раз.
   
Они вымученно улыбались и продолжали обсуждать происходящую перед их глазами церемонию. Джуд заявил, что и по его мнению они слишком чувствительны и им не надо было родиться на свет, а уж тем более сходиться вместе для брака — самой нелепой формы совместной жизни, какую можно для них придумать.
   
При этих его словах Сью вздрогнула и серьезно спросила, действительно ли он считает, что им не следует брать на себя такое пожизненное обязательство.
   
— Это ведь ужасно — сознавать собственную слабость и все же идти на ложную клятву, — сказала она.
   
— Да, пожалуй, именно так я и думаю, раз уж ты спросила об этом, — отозвался Джуд. — Но помни, родная, я готов на это, как только ты захочешь.
   
Она не нашлась, что сказать, и он признался, что хоть он и понимает необходимость решиться на брак, его, как и ее, пугает мысль об их неприспособленности для такого союза, быть может, вытекающей из особенностей их натур, — ведь они совсем не похожи на других людей.
   
— Мы ужасно остро все чувствуем, вот в чем наша беда, Сью, — сказал он.
   
— Таких, как мы, наверно, гораздо больше на свете, чем мы думаем!
   
— Не знаю, очень может быть. Брачный договор преследует благую цель сам по себе и во многих случаях себя оправдывает, но у нас он дает осечку, такие уж мы чудаки. Связанные принудительными семейными узами, мы теряем всю сердечность и непосредственность чувства.
   
Сью упорно не хотела признать, что они какие-то особенные, отличные от других.
   
— Все такие, как мы, — утверждала она. — Мы только чуть раньше остальных почувствовали то, что скоро почувствует каждый. А лет через пятьдесят или сто наши потомки будут чувствовать и поступать ещё хуже, чем мы. Они воочию увидят в мятущемся человечестве
   
   
    
     
Свое подобье в безобразном размноженье, —
    
   
   
   
и будут бояться воспроизводить его.
   
— Какие ужасные стихи!.. Хотя, признаться, и сам я в тяжелые минуты также смотрю на своих ближних.
   
Они пошептались еще немного, пока Сью, несколько повеселев, не заявила:
   
— Вообще-то говоря, какое нам дело до общественных проблем? Не нам с тобой ломать над этим голову. Мы с тобой, хоть и по разным причинам, пришли к заключению, что лично для нас давать нерушимую клятву рискованно. Поедем-ка лучше домой, Джуд, и не будем губить нашу мечту, хорошо? Как ты добр, дружок мой, что терпишь все мои причуды!
   
— Они в значительной мере соответствуют моим.
   
Он тихонько поцеловал ее, прячась за колонну и пользуясь тем, что внимание присутствующих было отвлечено вхождением новобрачных в ризницу. Потом они пробрались к выходу и постояли там, пока не вернулись уезжавшие на время Экипажи и молодожены не вышли на яркий дневной свет.
   
— В цветах невесты есть печальное сходство с гирляндами, которыми в древности украшали жертвенных тельцов, — вздохнула Сью.
   
— И все же женщине приходится в браке не тяжелее, чем мужчине, Сью. Некоторые женщины этого не видят и вместо того, чтобы восставать против социальных условий, восстают против их жертвы — мужей. Знаешь, вот как в толпе женщина ругает мужчину за то, что он толкнул ее, тогда как на деле он просто не в силах устоять против общего натиска.
   
— Да, многие так поступают, вместо того чтобы объединиться против общего врага — принуждения.
   
Новобрачные тем временем уехали, и Сью с Джудом пошли от церкви вместе с толпой зевак.
   
— Нет, не будем венчаться, — сказала Сью. — Во всяком случае, не сейчас.
   
Они под руку приблизились к дому и, проходя мимо окна, увидели, что вдова Эдлин смотрит на них.
   
— Ну вот! — воскликнула гостья, как только они вошли. — Стоило мне увидеть, что вы, точно два голубка, подходите к двери, как я сразу сказала себе: "Наконец-то решились!"
   
Джуд и Сью кратко сообщили ей, что она ошиблась.
   
— Как? Так-таки не повенчались? Пропади все пропадом! "Была под венцом, и дело с концом", — вот как в старину-то заведено было, а вы против поговорки пошли! Сподобил же меня господь дожить до такого! Нет, поеду-ка я лучше назад к себе в Мэригрин. Вот они, новые-то понятия, до чего доводят! В мое время никому и в голову не приходило бояться брака; никто не боялся ничего, кроме пушечного ядра да пустого буфета! Мы с покойным мужем повенчались — как в бабки сыграли!
   
— Не говорите ничего мальчику, когда он придет, — тревожно прошептала Сью, — не надо его смущать. Пусть думает, что все в порядке, и не ломает себе голову. Мы, конечно, только отложили венчанье, чтобы еще раз все обдумать. Кому какое дело, если мы и так счастливы?
  
  
   
    
V
   
   
В задачу повествователя, описывающего поступки и настроения героев, не входит высказывание собственного мнения по изложенному выше спорному вопросу. Несомненно одно: в промежутках между днями печали Сью и Джуд были счастливы. Неожиданное появление в их семье ребенка, вопреки ожиданию, не только не внесло смятения в их жизнь, но наполнило ее новым смыслом, бескорыстным и облагораживающим, и не только не нарушило, а скорее упрочило их счастье.
   
Разумеется, таких добрых, отзывчивых людей, как они, приезд мальчика невольно заставлял задуматься о будущем, тем более что малыш отличался каким-то странным отсутствием обычных детских склонностей. Но оба они старались хотя бы временно не слишком много предаваться тревожным мыслям.
   
Есть в Северном Уэссексе старинный городок под названием Стоук-Бэрхиллз с девятью или десятью тысячами жителей. Со своей мрачной, неприглядной древней церковью и новыми кирпичными домами окраин он стоит на открытой меловой равнине в центре воображаемого треугольника, углы которого составляют города Олдбрикхем, Уинтончестер и важный военный пункт Куортершот. Через город проходит большая западная дорога из Лондона, которая разветвляется здесь на две, чтобы через каких-нибудь двадцать миль дальше на запад снова слиться в одну. В те дни, когда еще не было железных дорог, перед путниками вечно вставал вопрос о том, какой из двух путей избрать. Вопрос этот отошел в прошлое вместе с кондукторами почтовых карет, ломовыми извозчиками и мелкими землевладельцами, которых он когда-то занимал, и никому из теперешних обитателей Стоук-Бэрхиллза, наверное, и в голову не придет, что две дороги, расходящиеся в городе, где-то соединяются вновь, так как никто не ездит теперь по этому западному пути ни в ту, ни в другую сторону.
   
В наши дни главной достопримечательностью Стоук-Бэрхиллза считается кладбище, расположенное среди живописных средневековых развалин невдалеке от железной дороги, и современные часовни, современные склепы и современный кустарник кажутся чем-то посторонним, вторгшимся в рассыпающиеся от времени, увитые плющом древние стены.
   
В один из дней того года, к которому подошло наше повествование, в начале июня, в этот ничем не интересный городок съехались по железной дороге множество людей; некоторые поезда, прибывшие из Лондона, оставили в нем почти всех пассажиров: шла неделя Большой Уэссекской сельскохозяйственной выставки, обширные павильоны которой раскинулись на городски; окраинах, подобно палаткам осадившего город войска. Всевозможные временные сооружения: навесы, будки, балаганы, павильоны, пассажи и галереи — заняли на лугу пространство около квадратной полумили, и толпы приезжих непрерывным потоком двигались к выставке через город. Вдоль всего их пути выстроились рядами ларьки, лотки и пешие разносчики, превратив улицы в рынок и помогая непредусмотрительным людям облегчить свои карманы, еще не дойдя до ворот выставки, ради которой они приехали.
   
Это был популярный народный праздник — "день шиллинга". Пассажирские поезда прибывали один за другим, из них два пришли с разных направлений на смежные платформы почти в одну и ту же минуту. Один прибыл из Лондона, другой — по боковой ветке — из Олдбрикхема. Из лондонского поезда вышла пара: небольшого роста пухлый мужчина с круглым брюшком и короткими ножками, напоминающий волчок на двух шпоньках, и статная женщина с красным лицом, в черном платье, сверху донизу шитом бисером, которое сверкало на ней, словно кольчуга.
   
Они осмотрелись по сторонам, и мужчина хотел было, по примеру прочих, нанять извозчика, но женщина остановила его:
   
— Не торопись, Картлетт, до выставки не так уж далеко. Давай пройдемся по улицам. Быть может, попадется какая-нибудь недорогая мебель или старый фарфор. Давненько я не была здесь, с тех самых пор, как еще девушкой жила в Олдбрикхеме и приезжала сюда погулять со своим кавалером.
   
— Ты не сможешь провезти мебель в пассажирском поезде, — возразил басом ее муж — хозяин трактира "Три рога" в "прекрасном густонаселенном районе, где жители охотно пьют джин", как гласило прельстившее их когда-то объявление; с тех пор они владели этим заведением в Лэмбете, откуда и прибыли сейчас. Лицо и фигура хозяина явно свидетельствовали о том, что, подобно своим посетителям, он тоже весьма привержен к напиткам, которыми торговал.
   
— Можно распорядиться, чтобы ее прислали, если попадет стоящая, — сказала жена.
   
Они отправились в путь, но едва вошли в город, как внимание Арабеллы привлекла молодая пара с ребенком, сошедшая с соседней платформы, куда подошел поезд из Олдбрикхема. Она шла немного впереди их.
   
— Вот те на! — воскликнула Арабелла.
   
— Что такое? — отозвался Картлетт.
   
— Как ты думаешь, кто эти двое? Узнаешь мужчину?
   
— Нет.
   
— Я же показывала тебе его карточки!
   
— Неужели Фаули?
   
— Он самый.
   
— Ну что ж, видно, и ему, как всем прочим, захотелось посмотреть выставку.
   
Если Картлетт и интересовался Джудом в то время, когда еще находил в Арабелле прелесть новизны, то интерес этот явно увял с тех пор, как все ее чары, фальшивые локоны и искусственные ямочки на щеках стали для него прочитанной книгой.
   
Арабелла старалась идти так, чтобы все время быть позади Сью и Джуда, — в потоке пешеходов это не бросалось в глаза. На замечания Картлетта она отвечала рассеянно и небрежно: шедшая впереди группа интересовала ее куда больше, чем все окружающее.
   
— Как видно, они любят друг друга и своего ребенка, — сказал трактирщик.
   
— Своего! Это вовсе не их ребенок! — раздраженно, с непонятной завистью воскликнула Арабелла. — Они не так давно женаты, чтобы иметь такого сына!
   
Хотя не совсем угасший в ней материнский инстинкт и заставил ее возразить мужу, подумав, она решила особенно не откровенничать. Ведь мистер Картлетт был убежден, что сын его жены от первого брака живет у его родных в другом полушарии.
   
— Пожалуй, что так. Она совсем девочка с виду.
   
— Они просто влюбленные, а если и женаты, то совсем недавно, это сразу видно, а ребенок у них на воспитании.
   
Тем временем толпа продолжала продвигаться вперед, а с нею вместе и ничего не подозревавшие Сью и Джуд. Они решили посмотреть выставку, — благо ехать им было каких-нибудь двадцать миль, — и за небольшую плату соединить поучительную экскурсию с приятной прогулкой. Заботясь не только о себе, они взяли с собой и Старичка и, как только могли, старались растормошить и развеселить его, хотя он до некоторой степени мешал им в прогулках, которыми они наслаждались с такой чудесной непринужденностью. Впрочем, очень скоро они перестали стесняться мальчика и продолжали по-прежнему дарить друг друга той нежной внимательностью, которую не умеют скрывать даже самые застенчивые люди и которую они здесь, в толпе совершенна незнакомых им людей, скрывали еще меньше, чем у себя в Олдбрикхеме. Сью в новом летнем платье, тоненькая и легкая, как птичка, чуть придерживала пальцем ручку белого батистового зонтика и не ступала, а словно летела над землей, так что казалось, дунь ветер чуть посильнее — и ее унесет, через изгородь на поле. Джуд, одетый в светло-серый праздничный костюм, искренне гордился своей спутницей, причем не столько ее внешностью, сколько подкупающей манерой держаться и разговаривать. Полное взаимопонимание, при котором жесты и взгляды говорят лучше всяких слов, делало их как бы двумя частями единого целого.
   
Они прошли через турникет, и Арабелла с мужем последовали за ними. Войдя на территорию выставки, жена трактирщика могла видеть, что они все свое внимание обратили на мальчика, показывая и объясняя ему интересные экспонаты живой и неживой природы; по лицам их пробегала тень грусти всякий раз, когда им не удавалось побороть его апатию.
   
— Как она льнет к нему! — сказала Арабелла. — Нет, я не думаю, что они женаты, иначе они не носились бы так друг с другом. Вот интересно-то!
   
— Но ведь ты как будто сказала, что он женился на ней?
   
— Я лишь слыхала, что он собирался — опять собирался после того, как несколько раз откладывал. Господи! Они ведут себя так, будто, кроме них, на выставке никого нет! Я бы на его месте постыдилась валять такого дурака!
   
— Не вижу в их поведении ничего особенного. Даже не заметил бы, что они влюблены, если бы ты не сказала.
   
— Ну, ты никогда ничего не замечаешь! — отрезала она.
   
Однако не было никакого сомнения в том что и вся толпа на выставке разделяла мнение Картлетта о поведении молодой пары, ибо никто не обращал ни малейшего внимания, на то, что увидел обостренно зоркий взгляд Арабеллы.
   
— Он так очарован ею, точно она какая-нибудь фея, — продолжала она. — Посмотри, все время оглядывается на нее, просто глаз оторвать не может. По-моему, она куда меньше влюблена в него, чем он в нее. Она, видно, не очень-то любвеобильна, просто отвечает на его чувство, как может, а он мог бы и помучить ее немножко, только очень уж он прост для этого… Ага! Они пошли к конюшням смотреть ломовых лошадей, идем скорее!
   
— Я не хочу смотреть ломовых лошадей. С какой стати нам ходить за ними по пятам? Уж раз мы пришли на выставку, так давай осматривать то, что нам нравится, вот как они это делают.
   
— Ладно. Тогда давай сговоримся, где нам встретиться через час, — хотя бы вон в той палатке с прохладительными напитками. Будем ходить порознь, и каждый посмотрит, что хочет.
   
Картлетт охотно согласился, и они разошлись — он пошел к павильону, где демонстрировались процессы соложения, а Арабелла — вслед за Джудом и Сью. Но не успела она нагнать их, как перед ней появилась смеющаяся физиономия Энни, подруги ее юности.
   
Энни от души расхохоталась, радуясь неожиданной встрече.
   
— Я все еще живу здесь поблизости, заговорила она, утихомирившись. — Собираюсь скоро замуж, вот только жених мой не смог поехать сегодня со мной. Из наших-то краев много народу сюда понаехало, ну а я от всех отбилась.
   
— А тебе не встретился Джуд со своей кралей или женой, уж не знаю, кто там она ему. Я вот сейчас их видала.
   
— Нет, я уж сколько лет его не видела.
   
— Они должны быть где-то здесь… А, вон они, возле той серой лошади!
   
— О-о, какая у него теперь зазноба! Жена, говоришь? Он, что же, опять женился?
   
— Не знаю.
   
— А она недурна собой, правда?
   
— Да, ничего, но только и с ума сходить не от чего — так, пигалица какая-то. Все вертится чего-то.
   
— И он тоже красивый парень. Зря ты его бросила, Арабелла!
   
— Возможно, возможно, — пробормотала та.
   
— Узнаю тебя, Арабелла! — засмеялась Энни. — Всегда ты заришься на чужих мужчин, мало тебе своего.
   
— А кто из нас, женщин, не зарится, хотела бы я знать? Ну а эта, которая с ним, так она даже не знает, что такое любовь, или хотя бы то, что я называю любовью! По лицу видно, что не знает!
   
— Ну а если, Эбби, дорогая, ты тоже не знаешь, что она называет любовью?
   
— А я и знать не хочу!.. Ага! Они идут в павильон искусств. Я и сама не прочь взглянуть на картины. Пойдем вместе? О, да тут сегодня чуть ли не весь Уэссекс! Вон и доктор Вильберт! Давненько я его не видала, а он все такой же, как прежде, ничуть не постарел. Здравствуйте, доктор; вот я говорю, вы совсем не изменились с тех пор, как знали меня девушкой.
   
— А все оттого, что я регулярно принимаю пилюли собственного изготовления, мэм. Всего два шиллинга три пенса коробка. Лечебное действие гарантируется государственным патентом. Советую последовать моему примеру и приобрести это средство, предохраняющее от разрушительного действия времени. Всего два шиллинга три пенса.
   
Лекарь вытащил из жилетного кармана коробочку, и Арабелла поддалась искушению купить ее.
   
— Надо сказать, — продолжал он, пряча деньги, — что у вас есть передо мной преимущество, миссис… уж конечно, не Фаули, ну а в прошлом — мисс Донн из окрестностей Мэригрин.
   
— Верно, но теперь — миссис Картлетт.
   
— Так, значит, вы потеряли своего первого мужа? Способный был юноша. Мой ученик, между прочим. Учился у меня древним языкам. И поверите ли, очень скоро почти сравнялся со мною в познаниях.
   
— Я потеряла его, но не в том смысле, как вы думаете, — сухо отозвалась Арабелла. — Нас разъединили юристы. Он жив и здоров и разгуливает сейчас с молодой женщиной, вон поглядите, они входят в павильон искусств!
   
— А-а! Скажите, пожалуйста! Как он ее любит, должно быть!
   
— Говорят, они двоюродные брат и сестра.
   
— Родства пришлось им на руку, как я погляжу!
   
— В точности так. Ее муж, видно, тоже так думал, когда давал ей развод… Не посмотреть ли и нам картины?
   
Они втроем пересекли лужайку и вошли в павильон. Джуд и Сью, не подозревая, какой интерес к себе они вызывают, остановились возле одного из экспонатов в конце зала и довольно долго разглядывали его, прежде чем двинуться дальше. Арабелла и ее друзья прошли следом за ними и прочли приклеенную к макету надпись: "Модель Кардинальского колледжа в Кристминстере. Работа Дж. Фаули и С.-Ф.-М.Брайдхед".
   
— Любовались собственной работой! — усмехнулась Арабелла. — Как это похоже на Джуда! Все бы ему думать о колледжах да о Кристминстере, а не делом заниматься!
   
Они бегло просмотрели картины и прошли к эстраде послушать музыку военного оркестра. Через некоторое время к эстраде с другой стороны приблизились Сью и Джуд. Арабелла ничего не имела против, если бы они ее заметили, но те были слишком поглощены собственными переживаниями и музыкой, чтобы узнать ее под расшитой бисером вуалью. Она обошла собравшуюся перед эстрадой толпу, и стала за спиной влюбленных, каждое движение которых имело для нее неизъяснимую притягательную силу. Глядя на них сзади в упор, она заметила, как рука Джуда встретилась с рукой Сью; они стояли, тесно прижавшись друг к другу, полагая, что так никто не увидит этого немого знака их взаимной нежности.
   
— Дурачье! Точно дети малые! — сердито проворчала про себя Арабелла и отошла к своим спутникам, нахмуренная и притихшая.
   
Энни между тем игриво сообщила Вильберту, что ее подруга не на шутку заинтересовалась своим первым мужем.
   
— Послушайте, миссис Картлетт, — обратился он к Арабелле, отводя ее в сторону. — Не желаете ли приобрести одно средство? Это не из моих обычных лекарств, но иногда у меня просят что-нибудь в этом духе. — Он показал ей маленький флакончик с прозрачной жидкостью. — Это любовный напиток, употреблявшийся в древности с большим успехом. Я открыл его состав, изучая старинные рукописи, и знаю, что оно действует безотказно.
   
— А из чего он сделан? — заинтересовалась Арабелла.
   
— Одна из составных частей его — очищенный сок голубиных сердец. Чтобы получить одну такую бутылочку, требуется около сотни сердец.
   
— Как же вы достаете столько голубей?
   
— Скажу вам по секрету: я беру кусочек каменной соли, которую голуби особенно любят, и кладу в голубятню у себя на крыше. Через несколько часов голуби слетаются туда со всех четырех стран света — с востока, с запада, с севера и с юга, — и тут лови их сколько угодно. Надо постараться, чтобы желанный вам человек выпил капель десять этой жидкости в каком-нибудь напитке. Но учтите, я рассказал вам все это только потому, что, судя по вашим расспросам, вижу в вас покупательницу. Вы ведь не подведете меня?
   
— Что ж, пожалуй, можно взять бутылочку. Дам кому-нибудь из подруг, пусть испробует на своем кавалере.
   
Арабелла уплатила лекарю требуемую сумму — пять шиллингов — и спрятала флакончик за свой объемистый корсаж. Затем она заявила, что ее ждет муж, и направилась к бару с прохладительными напитками.
   
Тем временем Джуд со своим семейством прошел к павильону садоводства, и Арабелла увидела, как они остановились перед цветущим кустом роз. Она выждала немного, наблюдая за ними, и присоединилась к супругу в отнюдь не мирном настроении. Он сидел на табурете перед стойкой бара и болтал с одной из нарядно одетых девушек, которая прислуживала ему.
   
— Тебе что, дома этого не хватает? — раздраженно начала она. — Уехать за пятьдесят миль от своего трактира для того, чтобы застрять в чужом! Вставай, проведи меня по выставке, как полагается порядочному супругу. Право же, можно подумать, будто ты молодой холостяк и у тебя нет других забот, кроме как о себе самом!
   
— Но мы же договорились встретиться здесь. Что мне оставалось делать, как не ждать?
   
— Ну вот мы и встретились. Идем! — ответила она в раздражении, готовая поссориться с целым миром, и они удалились — мужчина с брюшком и расфранченная женщина, сердитые и обиженные друг на друга, — типичные примерные супруги.
   
Тем временем другая, не столь обычная пара с мальчиком все еще была в цветочном павильоне, который казался им волшебным замком; щеки Сью, обычно такие бледные, словно переняли румянец у роз, которыми она любовалась, пестрые зрелища, свежий воздух, музыка и удовольствие от прогулки с Джудом горячили ей кровь и придавали живость взгляду. Сью очень любила розы, и Арабелле довелось увидеть ее как раз в тот момент, когда она чуть не насильно удерживала около них Джуда. Она старалась запомнить названия сортов и, наклонившись к самым цветам, вдыхала их аромат.
   
— Какая прелесть! Так и хочется зарыться в них лицом! — говорила она. — Но, надо полагать, трогать их запрещается, да, Джуд?
   
— Ну разумеется! Какой ты еще ребенок! — смеялся Джуд и шутливо подталкивал ее, пока она не коснулась носом лепестков.
   
— Сейчас к нам подойдет полисмен, и я скажу, что это мой муж виноват! — улыбнулась она, вскинув на него глаза, и улыбка эта многое открыла Арабелле.
   
— Ты счастлива? — шепотом спросил он. Она молча кивнула в ответ.
   
— А почему? Потому что увидела Большую Уэссекскую выставку или потому, что мы вместе увидели ее?
   
— Вечно ты заставляешь меня признаваться во всяких глупостях! Почему, почему! Конечно, только потому, что я расширяю свой кругозор, глядя на все эти паровые плуги, молотилки, соломорезки, на всех этих коров, овец и свиней.
   
Джуд вполне удовлетворился этими шутливыми словами и тут же забыл о своем вопросе, но именно потому, что он уже не ждал на него ответа, она продолжала:
   
— У меня такое ощущение, будто к нам вернулась жизнерадостность древних греков, мы закрыли глаза на все горести и печали и позабыли о том, чему учат человечество последние двадцать пять столетий, как сказал кто-то из твоих кристминстерских светил. Только одна тень у нас перед глазами — одна-единственная.
   
И она указала взглядом на преждевременно состарившегося ребенка, которого они тщетно старались заинтересовать, показывая ему все, что способно привлечь детский ум.
   
Он понял их разговор и их мысли.
   
— Не сердитесь, папа и мама, — сказал он, — мне очень жаль, но я ничего не могу с собой поделать. Мне бы очень, очень понравились эти цветы, если бы я не думал все время, что через несколько дней они увянут!
  
  
   
    
VI
   
   
С того дня, как Джуд и Сью отложили свою свадьбу, их жизнь, на которую раньше никто не обращал внимания, стала предметом обсуждения и наблюдения не для одной только Арабеллы. Обитатели Спринг-стрит и соседних с ней улиц не понимали, да им и трудно было бы, объяснить личные переживания, намерения и опасения этой пары. Такие странные события, как неожиданное появление в доме ребенка, называвшего их папой и мамой, отмена брачного обряда, который они хотели совершить в мэрии, чтобы не привлекать к себе внимания, а также слухи о неких необжалованных постановлениях о разводе находили у обывателей лишь одно объяснение.
   
Старичок, — эта кличка так за ним и осталась, хотя он теперь был переименован в Джуда, — приходил по вечерам из школы и пересказывал все те толки и замечания, которые слышал от других мальчиков, и это очень огорчало не только Сью, но и Джуда, когда он выслушивал его.
   
Кончилось тем, что вскоре после попытки зарегистрировать брак они уехали на несколько дней, по всей видимости в Лондон, поручив присмотр за мальчиком кому-то из соседей. Возвратившись домой, они с самым безразличным видом, так, между прочим, дали косвенным образом понять, что вступили наконец в законный брак. Сью, носившая прежде свою девичью фамилию Брайдхед, стала открыто называться миссис Фаули. Ее вялость, подавленность и полная апатия ко всему, казалось, подтверждали свершившееся.
   
Однако, по общему мнению, было ошибкой проделать все под таким секретом, это лишь окружило их жизнь еще большей таинственностью, и они скоро поняли, что, вопреки ожиданию, ничего не выиграли в глазах соседей. Живая тайна оказалась не менее интересной, чем погребенный скандал.
   
Мальчишки-рассыльные из булочной и бакалейной лавки, которые прежде, принося товар, вежливо снимали перед Сью шапки, теперь не находили нужным оказывать ей почтение, жены местных ремесленников при встрече с ней устремляли взор в пространство.
   
Правда, открыто их никто не оскорблял, но вокруг них создалась какая-то гнетущая атмосфера, особенно после поездки на выставку, словно посещение ее оказало на их судьбу какое-то зловещее влияние. По характеру своему они оба могли только страдать в такой обстановке и неспособны были разрядить ее открытым и резким словом. Их попытка исправить положение слишком запоздала и кончилась ничем!
   
Заказы на памятники и эпитафии поступали все реже и реже, и через два-три месяца, с наступлением осени, Джуд увидел, что ему придется опять перейти на поденную работу, а это было совсем некстати, так как он еще не отдал долги, в которые влез, чтобы уплатить в прошлом году судебные издержки.
   
Однажды вечером они всей семьей, как обычно, сидели за ужином.
   
— Похоже, — сказал он, обращаясь к Сью, — мне здесь долго не продержаться. Жить тут, конечно, неплохо, но если мы переедем в другое место, где нас никто не знает, у нас будет спокойнее на душе, да и с работой будет легче. Так что, пожалуй, придется распроститься с этим городом. Хоть это и трудно тебе, бедняжка.
   
Сью всегда становилось жалко себя, когда ее жалели, и лицо ее омрачилось.
   
— Ну что ж, я не возражаю, — сказала она. — Меня ужасно угнетает, как здесь ко мне относятся. А что касается дома и мебели, так это только лишний расход: тебе они не нужны, и ты держишь их только ради нас с мальчиком. Но куда бы мы ни поехали и что бы ни предприняли, Ты ведь не отнимешь его у меня? Я не могу расстаться с ним теперь! Мрак, окружающий его душу, делает бедняжку таким жалким и трогательным. А я так надеюсь рассеять когда-нибудь этот мрак! И потом, он так привязан ко мне. Ты не разлучишь нас, Джуд?
   
— Конечно, нет, милая моя девочка! Куда бы мы ни переехали, мы снимем хорошую квартиру. Скорее всего, мне придется ездить с места на место, работать то тут, то там.
   
— Я тоже займусь чем-нибудь, пока… пока… Раз я не смогу раскрашивать надписи, придется взяться за что-нибудь другое.
   
— Не спеши искать занятие, Сью, я не хотел бы этого. Хватит с тебя забот о мальчике и о себе самой, — сказал он, глядя на нее с сочувствием.
   
В дверь постучали, и Джуд пошел открывать.
   
— Мистер Фаули дома? — услышала Сью. — Меня послали подрядчики Байлс и Уиллис узнать, не возьметесь ли вы обновить текст десяти заповедей в небольшой церкви, которую они реставрируют недалеко отсюда?
   
Подумав, Джуд сказал, что согласен.
   
— Эта работа большого искусства не требует, — продолжал посланный. — Священник там человек старозаветный и не признает никаких переделок в церкви, кроме небольшой реставрации и подчисток.
   
"Молодец старик!" — про себя подумала Сью, с несколько сентиментальной неприязнью относившаяся к слишком рьяной реставрации.
   
— Доска с десятью заповедями на восточной стене церкви, — снова заговорил пришедший, — ее придется подновлять заодно со стеной, потому что священник не позволяет снять доску и как негодный материал пустить ее в пользу подрядчика.
   
Джуд договорился об условиях работы и веселый вернулся в комнату.
   
— Вот видишь, еще работа подвернулась, и ты можешь помочь мне, во всяком случае, можешь попробовать. Мы будем совсем одни в церкви, потому что остальные работы уже закончены.
   
На следующий день Джуд отправился в церковь — она была всего в двух милях — и убедился, что посланный от подрядчиков сказал правду. Скрижали иудейского завета сурово возвышались над принадлежностями христианского богослужения как главное украшение алтаря, выдержанное в прекрасном строгом стиле прошлого столетия. Обрамлением им служил лепной орнамент, и снять эти плиты для реставрации было невозможно. Часть их, искрошившаяся от сырости, нуждалась в ремонте; поправив и отчистив скрижали, Джуд принялся обновлять на них надписи. На второе утро работы в церковь пришла Сью, она хотела помочь ему и побыть с ним вдвоем, — они любили быть вместе.
   
Ей понравились тишина и безлюдье церкви, и, взобравшись не без опаски на построенный Джудом низкий помост, она начала красить буквы на первой скрижали, в то время как он исправлял что-то на второй. Ее радовало, что работа идет на лад; мастерству этому она выучилась еще в те дни, когда раскрашивала тексты из Библии для лавки церковной утвари в Кристминстере. Казалось, никто не мог нарушить их одиночество, только в открытые окна, сливаясь с их разговором, доносился веселый щебет птиц и шелест осенней листвы.
   
Однако им недолго дано было наслаждаться покоем и тишиной. Около половины первого на усыпанной гравием дорожке перед церковью послышались шаги. Старик викарий в сопровождении церковного старосты вошел в церковь, чтобы взглянуть, как идет работа, и, видимо, удивился, что Джуду помогает молодая женщина. Они прошли в один из боковых приделов, и в это время дверь снова отворилась и появилась маленькая фигурка плачущего Старичка. Сью сказала ему, где он может найти ее во время школьной перемены:
   
— Что с тобой, милый? — спросила она, спустившись с помоста.
   
— Я не мог пообедать в школе, потому что мне сказали…
   
И он поведал, как мальчишки дразнили его приемной матерью, и Сью поделилась своим возмущением с Джудом, работавшим наверху. Потом малыш вышел погулять на церковный двор, и она вновь принялась за работу. Тем временем дверь снова отворилась, и в церковь с деловым видом вошла женщина в белом переднике, которой обычно поручалась уборка. Сью знала эту женщину, так как видела ее у своих знакомых на Спринт-стрит. Вошедшая, в свою очередь, узнав помощницу Джуда, раскрыла от изумления рот и всплеснула руками. Вслед за ней в церкви появились две дамы, они поговорили с уборщицей И, пройдя вперед, стали наблюдать за Сью, которая, стоя, вся вытянувшись, на помосте, обводила буквы на скрижалях; дамы критически оглядывали ее фигуру, четко выделявшуюся на фоне белой стены, отчего она так смутилась, что ее бросило в дрожь. Затем дамы вернулись к остальным, что стояли в стороне и разговаривали вполголоса.
   
— Надо полагать, это его жена?
   
— Кто говорит — да, кто — нет, — ответила уборщица.
   
— Нет? Но должна же она быть чьей-нибудь женой. Это всякому ясно!
   
— Если они и женаты, так всего несколько недель.
   
— И этой странной паре поручили реставрацию заповедей! Не понимаю, как Байлсу и Уиллису пришло в голову нанять их!
   
Церковный староста высказал предположение, что подрядчики ничего дурного о них не знали, после чего женщина, говорившая с уборщицей, пояснила, что она имела в виду, назвав Джуда и Сью странной парой. Затем последовал разговор в приглушенных тонах, общее направление которрго явствует из истории, которую во всеуслышание рассказал церковный староста, очевидно, полагая, что она имеет самое непосредственное отношение к тому, что происходило в церкви.
   
— Все это и вправду очень странно, но вот мой дед тоже рассказывал мне об удивительном случае — какое безобразие произошло при обновлении скрижалей с заповедями в одной церкви близ Геймида, это в двух шагах отсюда. В те времена заповеди писали больше золотом по черному, такие же были и в той церкви до того, как ее перестроили. Ну так вот, лет сто назад скрижали решено было подновить, вот так же, как сейчас у нас, и для этого наняли мастеров из Олдбрикхема. Починку постановили закончить к одному воскресенью, а потому людям пришлось в субботу работать до поздней ночи, хоть им этого и не хотелось, сверхурочные-то в то время не платили, не то что нынче. Истинно верующих тогда было немного как среди священников и церковных служек, так и в народе, ну и, чтобы как-нибудь удержать рабочих, викарий распорядился дать им на вечер вволю спиртного. Потом они еще сами добавили, как сказывают, рому; так вот, время шло, они пьянели все больше и больше, ну и дошли до того, что поставили бутылки и стаканы на престол, придвинули козлы, расселись с удобством и налили еще по одной, да только и выпить-то не успели, как — бух! — все до одного свалились без памяти на пол. Сколько времени так пролежали — неизвестно, только приходят в себя, а вокруг гроза бушует страшенная, и тут же во тьме кто-то черный такой, с тонкими ногами и диковинной головой стоит на лестнице и заканчивает за них работу. Когда рассвело, работа и вправду оказалась сделанной, хотя они никак не могли вспомнить, чтобы сами кончали ее. Ну, все разошлись по домам, а уж потом узнали, что в то самое воскресенье в церкви разразился скандал: когда молящиеся собрались — и началась служба, оказалось, что во всех десяти заповедях на скрижалях пропущено слово "не". Никто из порядочных прихожан не хотел молиться в этой церкви, так что пришлось звать епископа заново освящать ее. Вот какую легенду довелось мне слышать мальчишкой. Думайте о ней, что хотите, только я-то ее так, к сегодняшнему случаю припомнил.
   
Собеседники взглянули на скрижали, как бы желая убедиться, что Джуд и Сью не пропустили в заповедях слово "не", и один за другим покинули церковь. Последней вышла уборщица. Сью и Джуд, все это время не прерывавшие работу, отослали мальчика обратно в школу и, оставшись вдвоем, долго молчали. Наконец Джуд бросил на свою подругу пристальный взгляд и увидел, что она беззвучно плачет.
   
— Ничего, мой дружок, — сказал он, — я-то знаю, чего все это стоит.
   
— Как несносно, когда людей считают дурными только потому, что они хотят жить по-своему! Это верный способ и самого благоразумного толкнуть к безнравственности и безрассудству!
   
— Не падай духом! Это забавный анекдот, только и всего!
   
— Да, но с намеком на нас. Боюсь, своим приходом я испортила тебе все дело, Джуд.
   
Дать повод для подобного рассказа было не очень-то весело, особенно при серьезности из положения. Но все же через несколько минут Сью поняла, что в происшедшем есть и смешные стороны. Она вытерла слезы и засмеялась.
   
— Все-таки забавно, что именно нам с нашим сомнительным прошлым поручили раскрашивать скрижали завета: ты — нечестивец, а я, в теперешнем моем положении... Бог ты мой! — Прикрыв глаза рукой, она вновь залилась тихим прерывистым смехом и смеялась до полного изнеможения.
   
— Так-то лучше! — весело заметил Джуд. — Теперь все в порядке, не правда ли, моя девочка?
   
— Да, но все-таки это очень серьезно, — вздохнула она, выпрямляясь и берясь за кисть. — Понимаешь, они не считают нас женатыми, не хотят в это поверить. Вот что удивительно!
   
— А мне все равно, верят они в это или не верят. Не стоит труда их убеждать.
   
Они сели завтракать — чтобы не терять времени, еду они принесли с собой, — и, закусив, собирались опять приняться за работу, когда в церковь вошел какой-то человек, и Джуд узнал в нем подрядчика Уиллиса. Пришедший поманил его к себе, чтобы поговорить наедине.
   
— Вот какое дело: ко мне только что приходили с жалобой, — торопливо и смущенно заговорил он. — Я не знаю толком, что произошло, да и не стану в этом разбираться, но боюсь, что буду вынужден просить вас бросить работу. Пусть уж ее закончит кто-нибудь другой. Зачем мне наживать неприятности? Само собой, я заплачу вам за всю неделю…
   
Джуд счел ниже своего достоинства вступать в спор; подрядчик расплатился с ними и ушел. Джуд собрал инструменты, Сью вытерла кисть. Взгляды их встретились.
   
— Какие же мы наивные, если вообразили, что это так просто сойдет нам с рук! — сказал она своим низким трагическим голосом. — Конечно, нам, вернее, мне, не следовало сюда приходить!
   
— Разве можно было ожидать, что кто-нибудь зайдет в это место и увидит нас? — возразил Джуд. — Делать нечего, родная, я не хочу вредить репутации Уиллиса и должен уйти.
   
Они посидели молча еще несколько минут, дотом вышли из церкви, забрали из школы мальчика и побрели в Олдбрикхем.
   
Джуд все еще не утратил прежнего рвения к образованию, но, наученный опытом, лозунг "равенство возможностей для всех" он претворял в жизнь лишь доступными ему скромными путями. Он вступил в Общество самообразования ремесленников, основанное в городе незадолго до его приезда; членами Общества были молодые люди всевозможных верований и вероисповеданий, включая церковников, конгрегационалистов, баптистов, позитивистов, унитариев и других — об агностиках в то время почти никто не слышал; общее для всех желание расширить свой кругозор сплотило их в тесный союз. Членский взнос был невелик, помещение скромное, и Джуд, отличавшийся от прочих незаурядными знаниями, активностью и особым чутьем к тому, что читать и как работать над прочитанным, приобретенным в годы единоборства с неблагосклонной судьбой, был выдвинут в члены правления Общества.
   
Через несколько дней после того, как Джуд лишился работы в церкви, а другая ему еще не подвернулась, он отправился на заседание правления. Пришел он с запозданием, когда остальные уже собрались; все как-то странно поглядели на него и едва удостоили его приветствием. Он догадался, что обсуждался или ставился на обсуждение какой-то вопрос, касающийся его самого. Когда приступили к повседневным делам, обнаружилось, что число вступительных взносов за последний квартал сильно уменьшилось. Один из членов правления, человек прямой и самых честных намерений, вдруг начал говорить загадками о возможных причинах этого явления и предложил строже сформулировать устав Общества, так как если правление не потребует от своих членов соблюдения общественных норм поведения, заявил он, его перестанут уважать и дело кончится полным развалом Общества. В присутствии Джуда ничего больше сказано не было, но он все понял и тут же, не отходя от стола, написал заявление о выходе из Общества.
   
Таким образом, эти двое болезненно чутких людей все более и более убеждались в необходимости переменить место жительства. Стали поступать счета для оплаты.
   
Затем возник вопрос о том, что делать со старой тяжелой бабкиной мебелью, если предстоит выехать неизвестно куда. Как ни хотелось Джуду сохранить дорогие для него вещи, трудность положения и недостаток наличных денег побудили его решиться на продажу их с молотка.
   
Наступил день аукциона, и Сью в последний раз приготовила всем завтрак в маленьком домике, который Джуд когда-то обставил для своей семьи. День выдался дождливый; Сью нездоровилось, но она не хотела оставить Джуда в такой тяжелый момент, а поскольку присущ тствие его на торгах было необходимо, она по совету оценщика удалилась в одну из верхних комнат, откуда были вынесены все вещи, и заперлась в ней от собравшейся на аукцион публики. Там Джуд и нашел ее вместе с мальчиком, — они сидели и тихо разговаривали в комнате, где стояли их чемоданы, корзины и узлы, а также не предназначавшиеся в продажу стол и два стула.
   
С лестницы доносились гулкие шаги — покупатели осматривали вещи, среди которых была мебель такой старинной и оригинальной работы, что ее впору было оценить как произведение искусства. Раза два кто-то пытался открыть дверь их комнаты, и, чтобы оградить себя от вторжения, Джуд написал на клочке бумаги "Вход запрещен" и прилепил его к косяку двери.
   
Скоро обнаружилось, что возможные покупатели обсуждают не столько достоинство вещей, сколько их личную жизнь и поведение, причем в самых неожиданных и недопустимых подробностях. Только теперь им стало ясно, в каком блаженном неведении они пребывали последнее время, воображая, что о них ничего не известно. Сью молча взяла руку Джуда, и, не спуская друг с друга глаз, они слушали пересуды и намеки, предметом которых большей частью была странная и непонятная личность Старичка. Наконец в нижнем этаже начался аукцион, и они услышали, как пошли с молотка их вещи, причем те, которыми они особенно дорожили, шли по дешевке, а незначительные — неожиданно дорого.
   
— Нас никто не понимает, — тяжело вздохнул Джуд. — Я рад, что мы решили уехать.
   
— Вопрос только — куда?
   
— В Лондон. Там каждый может жить, как хочет.
   
— О нет, милый, только не в Лондон! Я его хорошо знаю. Там мы не будем счастливы.
   
— Почему?
   
— Неужели ты не понимаешь?
   
— Потому что там Арабелла?
   
— Да, главным образом поэтому.
   
— Но в провинции я всегда буду жить под страхом повторения прошлого. Я не желаю объяснять всем и каждому историю моего ребенка ради того, чтобы облегчить свое положение. Я решил молчать, чтобы прошлое умерло для него навсегда. Работа на церковь мне опротивела, и я теперь не взялся бы за нее, даже если б мне предложили!
   
— Тебе следовало бы изучать классическую архитектуру. В конце концов, готика — варварское искусство. Прав не Пьюджин, а Рен. Вспомни Кристминстерский собор внутри, — там, кажется, мы впервые увидели друг друга? За живописностью норманнских деталей проглядывает смешное ребячество неотесанного народа, который пытается подражать утраченным римским формам, известным лишь по полузабытой традиции.
   
— Верно, ты почти убедила меня в этом уже раньше. Но иногда приходится работать, даже презирая свою работу. Если не церковной готикой, то чем-то я все-таки должен заниматься.
   
— Хорошо бы нам найти такое занятие, на котором наша личная жизнь никак бы не отзывалась, — грустно улыбнулась Сью. — Я не подошла для работы в школе, ты — для занятий церковной архитектурой. Тебе бы заняться мостами, вокзалами, театрами, концертными залами, гостиницами, — одним словом, всем тем, к чему твое поведение не имеет никакого отношения.
   
— Этого я не умею. Лучше уж стать пекарем. Я ведь вырос у бабки в пекарне, ты знаешь. Только ведь и булочник должен подчиняться условностям, если хочет иметь покупателей.
   
— Можно торговать пирожками и пряниками с лотка на ярмарках, на базарах, там люди ни на что не глядят, кроме качества товара.
   
Их разговор прервал голос аукциониста: "старинный дубовый ларь — уникальный образец старой английской мебели, достойный внимания коллекционеров!"
   
— Это еще прадедушки, — сказал Джуд. — Я бы охотно оставил за собой эту старую штуку.
   
Вещи шли с молотка одна за другой. Надвигался вечер. Джуд, Сью и мальчик устали и проголодались, но — после разговоров, которые они случайно услышали, им не хотелось выходить и показываться людям на глаза. Однако распродажа приближалась к концу, и им вскоре все равно предстояло под дождем перевозить вещи Сью в новое временное жилье.