1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
— Весьма прискорбно, — отозвался Адам Первый. — Это правда, что нам иногда приходится себя защищать, и у нас не первый раз возникают проблемы с этим… человеком. Но в данном случае, как мне кажется, мы напали первыми. Или спровоцировали атаку. Верно?
    
Он нахмурился, глядя на Зеба.
    
— Он, сволочь, сам напросился, — сказал Зеб. — По-хорошему мы медаль заслужили.
    
— Наш путь — это путь мира, — заметил Адам Первый, хмурясь еще сильнее.
    
— На мире далеко не уедешь, — сказал Зеб. — За последний месяц вымерло не меньше сотни видов. Их едят, блин! Мы не можем просто так сидеть и смотреть, как гаснет свет. Надо с чего-то начинать. Сегодня «Секрет-бургер», завтра тот сволочной ресторан. «С кровью». Давно пора с ними разобраться.
    
— Наша роль в процессе исчезновения видов — роль свидетелей, — сказал Адам Первый. — Мы должны хранить память об ушедших и их геномы. Нельзя бороться с кровопролитием, проливая еще больше крови. Мне казалось, мы пришли к согласию.
    
Воцарилось молчание. Шеклтон, Крозье, Оутс и Аманда смотрели на Зеба. Зеб и Адам Первый смотрели друг на друга.
    
— В любом случае уже ничего не поделаешь, — сказал Зеб. — Бланко в ярости.
    
— Он перейдет границу плебсвилля? — спросила Тоби. — Нападет на нас тут, в Сточной Яме?
    
— Судя по тому, как он разозлился, — без сомнения, — ответил Зеб. — Обычная плебмафия ему больше не страшна. Он больболист со стажем.
    
    
Зеб предупредил собравшихся вертоградарей, выставил наблюдателей по краю крыши и назначил самых сильных сторожей на пост у подножия пожарной лестницы. Адам Первый начал было протестовать. Он заявил, что подражать своим врагам означает опускаться до их уровня. Зеб ответил, что, если Адам Первый желает взять вопросы обороны на себя, это его право, если же нет, то пусть не лезет.
    
— Вон там что-то движется, — сказала Ребекка-наблюдательница. — Похоже, три человека идут.
    
— Делайте что хотите, только не убегайте, — приказала Тоби Кувалде. — Самое главное, не привлекайте к себе внимания.
    
Она подошла к краю крыши и посмотрела вниз.
    
Трое тяжеловесов пробивали себе путь по тротуару. У них были бейсбольные биты. Не распылители. Значит, это не ККБ, просто быки из плебмафии: карательная акция за разгром «Секрет-бургера». Один из этих трех был Бланко — Тоби узнала его даже сверху. Что он собирается делать? Забить ее до смерти на месте или утащить с собой, чтобы сделать то же самое, не торопясь, где-то еще?
    
— Что такое, дорогая? — спросил Адам Первый.
    
— Это он. Если он меня увидит, то убьет.
    
— «Будете иметь скорбь, но мужайтесь»,[18] — процитировал Адам Первый. — С тобой ничего не случится.
    
Это было не очень утешительно: Адам Первый всегда считал, что даже самые ужасные вещи неким непостижимым образом совершаются с человеком для его же блага.
    
Зеб сказал, что гостью лучше убрать с глаз долой. Тоби отвела Кувалду к себе в закуток и дала ей успокаивающее питье — большую дозу Ромашки и чуть-чуть Мака. Кувалда уснула, а Тоби села рядом с ней, надеясь, что враги не окружат их. Она поймала себя на том, что озирается в поисках оружия. Наверное, можно их треснуть по башке бутылкой с маковым настоем. Но она не очень большая.
    
Тоби пошла обратно на крышу. Все еще в одежде пчеловода. Она поправила толстые перчатки, взяла мехи и опустила вуаль.
    
— Заступитесь за меня, — сказала она пчелам. — Донесите мою весть.
    
Как будто они ее слышали.
    
    
Схватка оказалась недолгой. Позже Тоби видела, как Шеклтон, Крозье и Оутс разыгрывают ее в лицах для малышей, которых Нуэла сразу увела подальше. Если верить братьям, битва была эпической.
    
— Зеб был вообще потрясный! — говорил Шеклтон. — Он все спланировал! Они, наверное, думали — мы пацифисты и все такое и можно просто прийти и… В общем, получилось как засада — мы отступили по лестнице, а они последовали за нами.
    
— А потом, а потом! — подхватил Оутс.
    
— А потом, на самом верху, Зеб подождал, пока первый мужик на него бросится, и перехватил у него бейсбольную биту и вроде как дернул ее, и тот мужик чуть не врезался в Ребекку, а у нее была такая двузубая вилка, и тут он как заорет и как грохнется с крыши, через край!
    
— Вот так! — закричал Оутс, хлопая руками, словно крыльями.
    
— А Стюарт полил другого из садового опрыскивателя, — сказал Крозье. — Он говорит, на кошек это действует. Аманда с ним что-то такое сделала. Правда? — с нежной гордостью обратился он к Аманде. — Провела какой-то прием, из «Ограничения кровопролития» — может, хамачи, или… не знаю что, но он тоже свалился через ограждение с крыши. Ты его в яйца пнула или что?
    
— Я его переселила, — скромно сказала Аманда. — Как слизняка.
    
— А третий тогда убежал, — сказал Оутс. — Самый большой. Его пчелы закусали. Это их Тоби на него напустила. Это было круто! Мы хотели броситься за ним в погоню, но Адам Первый не разрешил.
    
— Зеб говорит, что этим все не кончится, — сказала Аманда.
    
    
У Тоби была своя версия схватки, в которой все происходило одновременно очень быстро и очень медленно. Она зашла за ульи, и вдруг эти трое оказались рядом — возникли на крыше, со стороны лестницы. Бледнолицый с синевой на подбородке и бейсбольной битой, какой-то «черный сом» в шрамах и Бланко. Бланко увидел ее сразу.
    
— Я тебя вижу, тощая сука! — заорал он. — Считай, что ты — мясо!
    
Он ее узнал даже под сеткой и шляпой пчеловода. Бланко вытащил нож. Он ухмылялся.
    
Первый из нападавших сцепился с Ребеккой и вдруг почему-то с криком полетел через ограждение вниз, но второй продолжал надвигаться. Тут Аманда — она стояла поодаль, вся такая хрупкая и безобидная — подняла руку. Что-то блеснуло: стекло? Но Бланко уже почти схватил Тоби: их разделяли только ульи.
    
Тоби принялась опрокидывать ульи: раз, два, три. Она была прикрыта сеткой, а Бланко нет. Пчелы хлынули из ульев, гневно звеня, и полетели на него, как стрелы. Он с воем ссыпался вниз по лестнице, хлопая себя руками. За ним, как дымный хвост, тянулся рой.
    
Тоби не сразу удалось поставить ульи на место. Пчелы были в ярости и покусали кое-кого из вертоградарей. Тоби извинилась перед пострадавшими, а Катуро намазал их каламином и ромашкой. Но с гораздо большим жаром Тоби извинялась перед пчелами, сначала окурив их, чтобы они успокоились. Очень уж многие их сородичи пали в битве.
   
   
    
     
47
    
    
Адамы и Евы нервно совещались в тайнике за уксусными бочками.
    
— Этот урод без разрешения не напал бы, — сказал Зеб. — За всем этим стоит ККБ — они знают кое-кого из тех, кому мы помогаем, и хотят заклеймить нас как фанатиков-террористов. Наподобие исаиан-волкистов.
    
— Нет, это личное, — сказала Ребекка. — Этот человек — чистая змея, при всем моем уважении к змеям. У него зуб на Тоби, вот и все. Он думает, если один раз засунул, она теперь евонная по гроб жизни.
    
Разгорячившись, Ребекка иногда вспоминала словечки из прошлого и тут же раскаивалась.
    
— Тоби, извини, я не хотела.
    
— Несомненно, самый явный повод мы должны искать в своих рядах, — сказал Адам Первый. — Молодые люди спровоцировали его. И Зеб. Не следовало будить лихо.
    
— Вот уж точно, лихо, — сказала Ребекка.
    
— Два трупа на асфальте — нам сложно будет убедить людей, что мы пацифисты, — сказала Нуэла.
    
— Это несчастный случай. Они упали с крыши, — возразил Зеб.
    
— И по дороге один перерезал себе горло, а другой выколол глаз, — сказал Адам Первый. — Любой следователь это заметит.
    
— Кирпичные стены очень опасны, — объяснил Катуро. — Из них торчат всякие штуки. Гвозди. Битое стекло. Острые предметы.
    
— А если бы погибли вертоградари, было бы лучше? — спросил Зеб.
    
— Если твое предположение верно и это — операция ККБ, — сказал Адам Первый, — не приходило ли тебе в голову, что этих троих могли послать именно для того, чтобы спровоцировать подобный инцидент? Вынудить нас к нарушению закона и дать им повод к репрессиям?
    
— А что, у нас был выбор? — спросил Зеб. — Позволить им раздавить нас, как жуков? Хотя мы и жуков не давим.
    
— Он вернется, — сказала Тоби. — Какие бы там ни были у него предлоги, ККБ или не ККБ, он вернется. Пока я здесь, я в опасности.
    
— Тоби, дорогая, — сказал Адам Первый, — я думаю, что в интересах твоей безопасности, а также безопасности нашего сада будет лучше, если мы переместим тебя в Греховный мир, в ячейку-«трюфель». Там ты сможешь быть нам очень полезной. Мы попросим своих контактных лиц среди плебратвы распространить новость, что тебя с нами больше нет. Возможно, тогда у твоего недруга не будет мотивов, и мы будем избавлены от его агрессии — хотя бы на время. — Он обратился к Зебу: — Как скоро мы можем ее перевести?
    
— Считай, уже сделано, — ответил Зеб.
    
    
Тоби отправилась к себе в закуток и уложила самые нужные вещи — экстракты в бутылках, сушеные травы, грибы. Мед Пилар — три последние банки. Тоби оставила всего понемножку для того, кто займет ее должность Евы Шестой.
    
Она вспомнила, как когда-то давно мечтала покинуть сад на крыше, как задыхалась от скуки в замкнутом пространстве, как мечтала о том, что называла собственной жизнью. Но теперь, когда она действительно покидала вертоградарей, это казалось ей изгнанием. Нет: больше похоже, как будто ее вырывают с мясом, ампутируют, сдирают кожу. Ей захотелось выпить макового отвара, чтобы приглушить боль. Нет, нельзя: надо быть начеку.
    
И еще одно не давало покоя: она может подвести Пилар. Успеет ли она попрощаться с пчелами, а если нет, вдруг ульи погибнут? Кто станет пчеловодом вместо нее? У кого есть нужные знания? Она повязала на голову платок и поспешила к ульям.
    
— Пчелы, — громко сказала она, — у меня новости.
    
Ей показалось, что пчелы зависли в воздухе, как будто слушали. Несколько пчел подлетело к ней. Они сели ей на лицо, исследуя эмоции через химические вещества, выделяемые кожей. Тоби надеялась, что пчелы простили ее за перевернутые ульи.
    
— Скажите своей царице, что я должна вас покинуть, — сказала она. — Вы не виноваты, вы все делали хорошо. Враг вынуждает меня к бегству. Надеюсь, мы встретимся снова при более счастливом стечении обстоятельств.
    
Почему-то, говоря с пчелами, Тоби всегда принимала очень официальный тон.
    
Пчелы жужжали и мельтешили, словно обсуждали ее. Тоби захотелось взять их с собой — как большое, золотое, мохнатое, сложносоставное домашнее животное.
    
— Пчелы, я буду по вам скучать, — сказала она.
    
Словно в ответ, одна пчела залезла ей в нос. Тоби резко выдохнула ее. И подумала: «Может быть, шляпу надевают для разговоров с пчелами, чтобы они не лезли в уши».
    
    
Она вернулась к себе в закуток, и через час туда пришли Адам Первый и Зеб.
    
— Тоби, милая, надень-ка вот это, — сказал Адам Первый.
    
Он принес костюм меховушки — розовой пушистой утки со шлепающими красными ступнями и улыбающимся желтым пластмассовым клювом.
    
— Респиратор встроенный. Ткань по новейшей технологии. Париковца-необиомех — он сам за тебя дышит. Во всяком случае, так написано на этикетке.
    
Они подождали снаружи, пока Тоби переодевалась за занавеской, отгораживающей закуток от коридора. Она сняла унылое вертоградарское платье и надела меховой костюм. Может, он и был из необиомеха, но в нем было жарко. И темно. Тоби знала, что смотрит на мир через два круглых белых глаза с большими черными зрачками, но ей казалось, что она подглядывает в замочную скважину.
    
— Похлопай крыльями, — сказал Зеб.
    
Тоби помахала руками вверх-вниз, и утиный костюм закрякал. Звук был такой, как будто сморкается старик.
    
— Чтобы повилять хвостом, топни левой ногой.
    
— А разговаривать как? — спросила Тоби. Ей пришлось повторить еще раз, погромче.
    
— Через правое ушное отверстие, — сказал Адам Первый.
    
Замечательно, подумала Тоби. Крякать ногой, разговаривать через ухо. Как делать все остальное — лучше даже не спрашивать.
    
Она снова переоделась в платье, а костюм Зеб запихал в сумку.
    
— Я отвезу тебя в грузовике, — сказал он. — Он стоит перед зданием.
    
— Мы очень скоро свяжемся с тобой, дорогая, — заверил ее Адам Первый. — Мне очень жаль… это несчастное стечение… старайся окутывать Светом…
    
— Я постараюсь, — сказала Тоби.
    
    
Теперь на грузовике вертоградарей красовался логотип компании «ПРАЗДНИКИ ДЛЯ ВАС». Тоби села впереди с Зебом. Кувалду под видом ящика воздушных шаров погрузили в кузов: Зеб сказал, что убьет двух зайцев разом.
    
— Извини, — тут же добавил он.
    
— За что? — спросила Тоби. Может, он жалеет, что она уезжает? У нее немножко участился пульс.
    
— За «убить двух зайцев». Говорить про убийство — нехорошо.
    
— А, ну да, — сказала Тоби. — Ничего.
    
— Мы отправим Кувалду по железной дороге, — сказал он. — У нас есть связи среди носильщиков, которые грузят багажные вагоны скоростных поездов. Она поедет как багаж, с наклейкой «Стекло». У нас есть «трюфеля» в Орегоне, они ее спрячут.
    
— А меня? — спросила Тоби.
    
— Адам Первый хочет держать тебя поближе, — сказал Зеб. — На случай, если Бланко снова засадят в больбол. Тогда ты вернешься. У нас есть для тебя место в Греховном мире, но нужно несколько дней на подготовку. А пока что можешь расслабиться в меховом костюмчике. Улица Мечты, где толкают гены, сделанные на заказ, — там меховушки просто кишат, тебя никто не заметит. А теперь пригнись, мы проезжаем Отстойник.
    
Зеб отвез Тоби в автомастерскую «Бенц». Тамошние вертоградари быстренько изъяли ее из грузовика и поместили в приямок гидравлического подъемника, закрытый сверху досками пола с потайным люком. Тоби вдохнула застарелые ароматы машинного масла и съела скромный ужин из подмокших соевых гранул с пюре из турнепса, запив все это сумахом. Ночью она спала на старом тюфяке, подложив под голову вместо подушки меховой костюм. Биолета здесь не было, только ржавая жестянка из-под кофе «Благочашка». Использование подручных материалов было первейшим принципом вертоградарей.
    
Оказалось, что не все жители крысиной колонии «Бенца» переселились в кондоминиум «Буэнависта». Но те, что остались, не проявляли открытой вражды.
    
На следующее утро Тоби приступила к своей новой интересной работе. Она вперевалку ходила по улице Мечты в коконе из искусственного меха, время от времени крякала и виляла хвостом, таскала на себе рекламные щиты и раздавала брошюры. Щит спереди гласил: «САЛОН КРАСОТЫ В ПАРКЕ „НОВАТЫ“ ПРЕВРАЩАЕТ ГАДКИХ УТЯТ В ПРЕКРАСНЫХ ЛЕБЕДЕЙ!» А на спине: «ПОТОМУ ЧТО ТЫ ЭТОГО ДОСТОЙНА! НОВАЯ ТЫ!» В брошюрах было написано: «Стимуляция эпидермиса! Низкие цены! Исключена возможность генетических ошибок! Полностью обратимые процедуры!» В «НоваТы» не занимались генной терапией — никаких радикальных изменений, необратимых переделок. Они работали только на поверхности. Эликсиры из трав, очищение организма, омолаживающие маски. Инъекции наноклеточных растительных экстрактов, подтягивающие кожу микросетки с формулой плесени, сильнодействующие кремы для лица, увлажняющие бальзамы. Изменение оттенков кожи на основе клеток игуаны, бактериальное устранение прыщей, удаление бородавок пиявками.
    
Тоби раздала множество брошюр, но временами ее гоняли владельцы генных лавочек: очевидно, на этой улице мечта мечте волк. По улице ходили и другие меховушки — лев, париковца, два медведя и еще три утки. Интересно, все ли они настоящие, подумала Тоби: если она тут прячется у всех на виду, то, может быть, и другие люди до этого додумались.
    
Если бы она была настоящей меховушкой, как когда-то давно, то в конце дня она бы ушла с поста, вылезла из костюма и сунула в карман чек на получение оплаты электронными деньгами. Но сейчас ее подобрал Зеб. Теперь на грузовике красовался девиз: «ЗАЯВИТЕ О СЕБЕ СО С-МЕХОМ! МЕХОВУШКИ ДЛЯ ВАШЕГО БИЗНЕСА!» Тоби забралась в кузов, не снимая костюма, и Зеб отвез ее к другим вертоградарям — те жили в здании бывшего банка в Отстойнике. Разные банковские корпорации когда-то платили местной плебмафии за крышу. Но вскоре специалисты по краже личности начинали ходить в банк как к себе домой. Наконец банки сдались и ушли из плебсвиллей, потому что больше никто не хотел в них работать: мало кому из служащих охота была валяться на полу со скотчем поперек лица, пока похититель личности тычет его отрубленным пальцем в дактилоскопический замок.
    
В старинном банковском хранилище оказалось гораздо уютнее, чем в приямке гидравлического подъемника. Прохладно, ни крыс, ни бензиновых ароматов. Только чуть заметно пахло преющими бумажными деньгами былых лет. Но тут Тоби пришло в голову, что кто-нибудь может нечаянно захлопнуть дверь хранилища и забыть про нее. Так что в эту ночь она спала плохо.
    
Назавтра она снова отправилась на улицу Мечты. В теплую погоду в костюме было невыносимо жарко, одна резиновая ступня начала отваливаться, а респиратор не работал. А вдруг вертоградари ее бросили, и теперь ей придется вечно болтаться на улице Мечты, превращаясь в несуществующую птицу-зверя и постепенно высыхая от жажды? И в один прекрасный день найдут ее мумифицированный труп в розовом коконе, застрявший в какой-нибудь канализационной трубе.
    
Но все же в конце концов Зеб ее забрал. Он отвез ее в клинику, которая располагалась на задворках франшизы по пересадке волос от париковец.
    
— Тебе сделают волосы и кожу, — сказал он. — Будешь смуглянкой. И пальцы, и голос тоже. И контуры немного поменяют.
    
Зеб сказал, что операция по изменению цвета глаз довольно опасна. Бывают неприятные эффекты — выпячивание глазного яблока, например. Так что ей придется пользоваться контактными линзами. Зелеными — он сам подобрал цвет.
    
— Ты хочешь голос выше или ниже? — спросил он.
    
— Ниже, — сказала Тоби, надеясь, что ей не сделают баритон.
    
— Хороший выбор, — сказал Зеб.
    
Доктор был китаец, очень деликатный. Зеб обещал, что все будут делать с анестезией, а затем Тоби сможет отлежаться в послеоперационной палате на верхнем этаже. Внутри клиники оказалось очень чисто. Разрезов и швов понадобилось не так уж много. У Тоби онемели кончики пальцев — Зеб сказал, что это временно, — и горло болело от операции на связках, а кожа головы зудела: это приживался скальп из париковцы. Пигментация поначалу вышла неровная, но Зеб сказал, что через полтора месяца все будет в порядке. Но до тех пор Тоби ни в коем случае нельзя выходить на солнце.
    
Полтора месяца она провела в уединении в ячейке-«трюфеле» Места-под-солнцем. Связная, которую звали Маффи, забрала Тоби из клиники в очень дорогой, полностью электрической машине-купе.
    
— Если кто-нибудь спросит, скажите, что вы новая горничная. Я прошу прощения, но нам приходится есть мясо, это часть нашего прикрытия. Конечно, это ужасно, мы очень переживаем, но все жители Места-под-солнцем едят мясо и очень любят приглашать соседей на барбекю. Конечно, все мясо экологически чистое и в большинстве своем выращено на раздвижных каркасах. Ну знаете, когда растят только мышцы, никакого мозга, никаких болевых ощущений — и если мы откажемся его есть, нас могут заподозрить. Но я постараюсь, чтобы вас не донимали кухонные запахи.
    
Предупреждение запоздало: Тоби уже учуяла что-то такое. Запах напомнил ей бульон из костей, на котором ее мать варила суп. Тоби ощутила голод и тут же устыдилась сама себя. Голод и печаль. Она подумала, что, может быть, печаль — тоже в каком-то смысле голод. Может быть, они неразлучны.
    
    
Живя в комнатушке горничной, Тоби читала электронные журналы, училась надевать контактные линзы и слушала музыку из «ушной конфетки». Этакий сюрреалистический отпуск. «Представь себя куколкой, которая превращается в бабочку», — сказал ей Зеб до начала претворения.
    
И действительно, Тоби вошла в клинику как Тоби, а вышла оттуда как Тобита. Прощай, «англо», здравствуй, «латино». Здравствуй, альт.
    
Тоби посмотрела на себя в зеркало. Новая кожа, новая копна волос, новые высокие скулы. Новые миндалевидные зеленые глаза. Надо завести привычку каждое утро надевать линзы.
    
Она не стала ослепительной красавицей, но такой цели у нее и не было. Ей надо было стать менее заметной. Всегда говорят, что красота — лишь нечто поверхностное. Но почему «лишь»?
    
Но все-таки она теперь выглядела неплохо. И волосы были красивые, хотя и слишком притягивали хозяйских кошек — видимо, потому, что едва заметно пахли овчиной. Просыпаясь утром, Тоби почти всегда обнаруживала, что у нее на подушке сидит кошка, лижет ее волосы и мурчит.
   
   
    
     
48
    
    
Когда скальп как следует прирос к голове и цвет кожи выровнялся, Тоби приготовилась вступить во владение своей новой личностью. Маффи объяснила, кем теперь будет Тоби.
    
— Мы решили поселить вас в салоне красоты «НоваТы», — сказала Маффи. — Там используют много всяких растительных снадобий, так что вы быстро освоитесь с их продукцией. Они растят экологически чистые овощи для своего кафе, очень гордятся этим — у них там компостная куча и все такое. И они пробуют разные новые генномодифицированные растения, вам будет интересно. Что до всего остального, это такая же административная работа, как любая другая: продукт на входе, добавленная ценность, продукт на выходе. Будете смотреть за бухгалтерией и снабжением, управлять персоналом — Зеб говорит, у вас талант руководителя. Все процедуры и инструкции там есть, надо просто им следовать.
    
— А продукт — это посетители? — спросила Тоби.
    
— Точно, — ответила Маффи.
    
— А добавленная ценность?
    
— Она неосязаема. Клиентки чувствуют, что после процедур они хорошеют. За такое люди готовы платить большие деньги.
    
— А как вам удалось меня туда устроить, если не секрет?
    
— Мой муж — член совета директоров «НоваТы». Не беспокойтесь, я его не обманывала. Он один из наших.
    
    
Освоившись в салоне красоты «НоваТы», Тоби вжилась в роль Тобиты, вроде бы текс-мексиканки, но при этом расторопной, умеющей держать язык за зубами администраторши. Дни были спокойны, по ночам — тихо. Правда, салон был обнесен электрической изгородью с четырьмя охраняемыми пропускными пунктами, но охранники проверяли документы у посетителей спустя рукава и никогда не беспокоили Тоби. Режим безопасности тут был не очень строгий. Особых секретов в салоне красоты не держали, и охранники были вынуждены целый день наблюдать вереницу дам, которые торопились в салон, испуганные первыми намеками на морщины и дряблость кожи, а потом покидали территорию уже ухоженными, отполированными, напитанными, разглаженными, преображенными.
    
Но все еще испуганными. Потому что — кто знает, когда все это повторится снова? Все это. Все признаки того, что ты смертна. Это никому не нравится, думала Тоби. Никто не хочет осознавать пределы, положенные его собственной плотью. Отчего люди не летают. Даже в самом слове «плоть» есть что-то неприятное, мокрое.
    
«Мы продаем не просто красоту, — говорилось в должностных инструкциях салона „НоваТы“. — Мы продаем надежду».
    
Среди клиенток попадались очень капризные. Они не могли понять, почему даже лучшие процедуры в «НоваТы» не сделают их снова двадцатилетними.
    
— Наши ученые работают над секретом вечной молодости, — успокаивала их Тоби, — но пока не добились полного успеха. Еще несколько лет, и…
    
Сама она в это время думала: если хочешь остаться вечно молодой, прыгни с крыши. Безотказный способ остановить время.
    
    
Тоби очень старалась убедительно выглядеть в роли менеджера. Она эффективно управляла салоном, внимательно прислушивалась и к сотрудникам, и к посетителям, при необходимости выступала посредником и улаживала конфликты, культивировала эффективность и тактичность. Ей очень помогал опыт, приобретенный в роли Евы Шестой: за те годы она открыла в себе умение смотреть на собеседника большими серьезными глазами, словно он говорит что-то очень интересное, и молчать.
    
— Помните, — наставляла она сотрудниц, — каждая клиентка хочет чувствовать себя принцессой, а все принцессы — люди властные и капризные.
    
Она хотела сказать «не надо только плевать им в кашу», но это не укладывалось в создаваемый ею образ Тобиты.
    
Если выдавался особенно тяжелый день, она развлекалась, выдумывая заголовки таблоида: «Труп светской львицы найден на газоне. Подозревается ядовитая маска для лица». «Смерть в результате пилинга. Виноваты мухоморы». «Трагедия в бассейне». Но какой смысл отыгрываться на клиентках? Они всего лишь хотят чувствовать себя хорошо и быть счастливыми, как все люди на свете. Что толку злиться на них за одержимость разбухшими венами и дряблостью живота?
    
— Розовый цвет должен настраивать нас на безмятежный лад, — говорила она своим девушкам, отыгрывая официальный корпоративный сценарий «НоваТы».
    
А потом то же самое говорила себе. Почему бы и нет? Розовый цвет всяко лучше желчно-желтого.
    
Она немного выждала на всякий случай, а потом стала откладывать продукты — строить свой собственный, личный Арарат. Она, пожалуй, не очень-то верила в Безводный потоп; шло время, и вертоградари с их теориями уходили все дальше, казались все причудливее, все более не от мира сего — иными словами, все безумнее. Тоби верила ровно настолько, чтобы предпринять минимальные меры предосторожности. В «НоваТы» она сама заведовала складом, поэтому все было просто. Она забирала из баков для вторсырья по две-три пустые емкости из-под косметических продуктов — лучше всего были банки из-под коктейля для очистки кишечника, потому что у них удобно защелкивались крышки, — и наполняла их соевыми гранулами, или сушеными водорослями, или порошковым заменителем молока, или банками сойдин. Потом защелкивала крышку и прятала заполненный контейнер в самой глубине склада. Код от двери склада был известен еще одной-двум сотрудницам, но все знали: Тоби всегда в курсе, сколько у нее чего на складе, и безжалостна к несунам. Поэтому она не боялась, что кто-нибудь украдет ее запасы.
    
У нее был свой кабинет, с компьютером. Она знала о надлежащих мерах предосторожности — вполне возможно, что в корпорации «НоваТы» кто-нибудь следит за содержанием поисков и сообщений и за тем, чтобы сотрудники не смотрели порнушку в рабочее время. Поэтому она обычно просто читала новости, надеясь узнать что-нибудь про вертоградарей.
    
В новостях почти ничего не было. Время от времени появлялись заметки о терактах, проводимых фанатиками-«зелеными», но таких сект было уже несколько. Глядя репортажи о бостонском кофепитии — когда партию кофейных зерен «Благочашки» утопили в Бостонской гавани, — Тоби вроде бы узнала несколько лиц в толпе, но, может быть, ей и показалось. Люди в толпе были одеты в футболки с буквами «БЗ», что означало «Бог — „зеленый“», но это ничего не значило. Сами вертоградари никогда не носили таких футболок, во всяком случае во времена Тоби.
    
ККБ могла пресечь беспорядки вокруг «Благочашки». Расстрелять из распылителей толпу, а заодно и всех тележурналистов, кто попадется под руку. Правда, совсем предотвратить видеозапись было невозможно: люди снимали происходящее на телефоны. Но все же, почему ККБ не может триумфально явиться на место, подавить мятеж и ввести явное тоталитарное правление? Ведь, кроме нее, все остальные безоружны. Теперь, когда ККБ приватизировали, у нее даже своя армия была.
    
Тоби однажды спросила об этом Зеба. Он ответил, что официально ККБ — частная корпорация, которую другие корпорации нанимают для охраны. Эти другие корпорации пока хотят выглядеть честными, надежными, дружелюбными, как овечки, и невинными, как зайчики. Они не хотят быть в глазах широкого потребителя лживыми, бессердечными, кровавыми тиранами.
    
— Корпорации должны продавать, но они не могут заставить людей покупать. Во всяком случае — пока. Поэтому им обязательно надо выглядеть чистенькими.
    
Вкратце это значило: люди не хотят, чтобы кофе в «Благочашке» отдавал кровью.
    
    
Маффи из ячейки-«трюфеля» держала связь с Тоби, для чего регулярно приходила в салон «НоваТы» на процедуры. Время от времени она приносила новости: Адам Первый здоров, Нуэла передает привет, влияние вертоградарей ширится, но ситуация нестабильна. Иногда Маффи привозила какую-нибудь беглянку, которую надо было спрятать на время. Она одевала ее так же, как одевалась сама, — в цвета, принятые у состоятельных замужних женщин Места-под-солнцем: пастельно-голубые, кремовые, бежевые — и записывала ее на процедуры.
    
— Обмажь ее грязевыми масками, заверни в полотенца, и никто ничего не заметит, — говорила она.
    
Так и получалось.
    
Одна из беглянок оказалась Кувалдой. Тоби ее узнала — нервные руки, пронзительные голубые глаза мученицы, — но она не узнала Тоби. Значит, Кувалде не суждена безмятежная жизнь в Орегоне, подумала Тоби. Она все еще тут, все время рискует, прячется. Скорее всего, она замешана в городской партизанской войне «зеленых». Тогда ее дни сочтены, потому что, как говорили, ККБ твердо решила извести всех активистов этой породы. У ККБ остались образцы от старой, «здравайзеровской» личности Кувалды, а данные, раз попав в ККБ, хранились там вечно. Единственный способ убрать их из системы — обнаружиться в виде трупа, зубная формула и ДНК которого совпадают с данными из базы.
    
Тоби заказала для Кувалды полный курс ароматерапии и сверхглубокую расслабляющую очистку пор. Судя по виду Кувалды, она в этом нуждалась.
    
    
В «НоваТы» существовала одна серьезная угроза: Люцерна была постоянной клиенткой салона. Она являлась сюда каждый месяц, одетая как высокопоставленная корпоративная жена. Она всегда заказывала скраб для лица «НоваТы — Роскошная гладкость», питательную маску «НоваТы — Сочная слива» и полную полировку тела «НоваТы — Источник юности». Люцерна одевалась моднее, чем в эпоху вертоградарей, — впрочем, это несложно, потому что, даже надев пластиковый мешок, можно быть моднее вертоградарей, — но заметно постарела и усохла. Нижняя губа, когда-то пухленькая, слегка обвисла, несмотря на тонны коллагена и растительных экстрактов, которые, как знала Тоби, в нее закачивались. Веки Люцерны начали покрываться тонкими морщинками, подобно маковым лепесткам. Тоби радовалась этим признакам увядания, но огорчалась собственной мелочности и зависти. «Прекрати, — говорила она себе. — Да, Люцерна становится похожа на сушеный гриб, но это не делает тебя секс-бомбой».
    
Конечно, если Люцерна вдруг выскочит из-за куста и громко назовет настоящее имя Тоби, это будет катастрофа. Поэтому Тоби старалась ее избегать. Она просматривала журналы предварительной записи, чтобы точно знать, когда появится Люцерна. Выделяла ей самых энергичных сотрудниц — широкоплечую Мелоди, Симфонию с крепкими руками, а сама держалась подальше. Но так как Люцерна проводила время в горизонтальном положении, с лицом, покрытым бурой кашей, и тампонами на глазах, вероятность, что она увидит Тоби, была минимальна. А если и увидит, то, скорее всего, не заметит. Для женщин вроде Люцерны женщины вроде Тоби лиц не имели.
    
Тоби думала: а что, если подкрасться к ней во время полировки тела и выкрутить лазеры на полную мощность? Или закоротить лампу для нагрева? Люцерна расплавится, как леденец. Закуска для червей. Биосфера будет очень рада.
    
«Милая Ева Шестая, — произнес голос Адама Первого, — подобные фантазии тебя недостойны. Что подумает Пилар?»
    
    
Как-то после обеда в дверь кабинета Тоби постучали.
    
— Войдите, — сказала она.
    
Вошел крупный мужчина в зеленом джинсовом комбинезоне садовника. Он насвистывал… какую-то явно знакомую мелодию.
    
— Я пришел обрезать люмирозы, — сказал он.
    
Тоби подняла голову и задохнулась. Она знала, что говорить ничего нельзя: возможно, ее кабинет кишит жучками.
    
Зеб посмотрел назад, в коридор, вошел в кабинет и закрыл дверь. Сел у компьютера, взял ручку и написал в блокноте, который лежал у Тоби на столе: «Делай как я».
    
«Вертоградари? — написала Тоби. — Адам Первый?»
    
«Раскол, — ответил Зеб. — У меня теперь своя группа».
    
— С зелеными насаждениями проблем нет? — спросил он вслух.
    
«Шеклтон и Крозье? — написала Тоби. — С тобой?»
    
«В некотором смысле. Оутс. Катуро. Ребекка. Новые тоже».
    
«Аманда?»
    
«Выбралась. Университет. Художница. Умная».
    
Зеб открыл на ее компьютере сайт: «Вымирафон. Под наблюдением Беззумного Аддама. Адам давал имена живым тварям, Беззумный Аддам перечисляет тварей мертвых. Хотите сыграть?»
    
«Беззумный Аддам? — написала Тоби в блокноте. — Твоя группа? Вас много?»
    
Она была вне себя от счастья: Зеб рядом с ней, во плоти. А она так долго думала, что больше никогда его не увидит.
    
«Имя нам легион, — написал Зеб. — Выбери себе псевдоним. Вымершее животное или растение».
    
«Додо», — написала Тоби.
    
«За последние пятьдесят лет. Времени мало. Бригада обрезчиков ждет. Спроси меня про тлю».
    
— На люмирозах завелась тля, — сказала Тоби.
    
Она перебирала в голове давние списки вертоградарей — звери, рыбы, птицы, цветы, моллюски, ящерицы, недавно вымершие.
    
«Рогатая камышница, — написала она; это была птица, вымершая десять лет назад. — А они не хакнут этот сайт?»
    
— Мы примем меры, — сказал Зеб. — Хотя у них должен быть встроен ген, отпугивающий вредителей… Я возьму анализы. Без труда не выловишь и рыбку из пруда.
    
«Нет, — написал он. — Мы разработали свою виртуальную частную сеть. Четверное шифрование. Прости, что я упомянул рыбную ловлю. Вот твой код».
    
Он записал в блокноте ее новое тайное имя и цифровой пароль. Затем ввел собственный код. На экране появилась надпись.
    
     
>>Добро пожаловать, Белый Барибал. Хотите играть в общую игру или на уровне гроссмейстера?
    
    
Зеб нажал кнопку «Гроссмейстер».
    
     
>>Хорошо. Идите в игровую комнату. Беззумный Аддам будет вас ждать.
    
    
«Смотри», — написал он в блокноте. Зашел на сайт, рекламирующий волосы от париковец, нашел в глазу малиновой овцы пиксель, открывающий проход, и влетел в пульсирующий синий желудок на рекламе здравайзеровского антацида, а оттуда — в приоткрытый, жадно жующий рот пожирателя секрет-бургера. И вдруг на экране распростерся зеленый пейзаж — деревья вдали, на переднем плане озеро, из него пьют носорог и три льва. Сцена из прошлого.
    
Поперек озера появилась надпись:
    
     
>>Белый Барибал, добро пожаловать в игровую комнату Беззумного Аддама. Вам сообщение.
    
    
Зеб нажал кнопку «Прочитать сообщение».
    
     
>>Печень — зло, которое должно быть наказано.
    
    
«Слышу тебя, Коростель, — напечатал в ответ Зеб. — Все хорошо».
    
Он закрыл сайт и встал.
    
— Вызовите нас, если тля появится снова, — сказал он. — Если вы сможете проверять нашу работу время от времени и держать меня в курсе, это будет просто отлично.
    
Он написал в блокноте: «Детка, волосы — просто отпад. Раскосые глазки — чудо». И исчез.
    
Тоби собрала страницы из блокнота. Надо сжечь. Хорошо, что у нее были спички — она копила их в Арарате, в банке из-под маски для лица «Лимонные меренги».
    
    
После визита Зеба ей стало уже не так одиноко. Она через неравные промежутки времени заходила на сайт «Вымирафона» и пробиралась в чат гроссмейстеров «Беззумного Аддама». По экрану бежали имена и сообщения:
    
     
>>Черный Носорог — Белому Барибалу: Новенькие идут
     
>>Белоклювый Дятел — Американской лисице: И жучки, и паучки
     
>>Белая Осока — Голубянке: Мыши — это пять!
     
>>Коростель — Беззумному Аддаму: Шоссе в кашу, отлично!
    
    
Тоби не понимала почти ничего, но хотя бы не чувствовала себя выброшенной из жизни.
    
Иногда здесь можно было прочитать новостные рассылки, состоящие, похоже, из секретных данных ККБ. Многие касались странных новых болезней или нападений вредителей. Например, генетически модифицированных бобробразов, которые грызли ремни вентиляторов в автомобилях. Или жучков — бобовых зерновок, пожиравших кофейные плантации «Благочашки». И микробов, которые жрали асфальт на скоростных магистралях.
    
А потом кто-то подложил бомбы в несколько ресторанов сети «С кровью». В новостях винили неопределенных «экологических террористов»; но на сайте Беззумного Аддама Тоби видела подробный анализ событий. Там писали, что рестораны взрывали исаиане-волкисты, потому что в меню появилось новое блюдо — мясо львагнца, священного для них животного. В конце Беззумный Аддам приписал от себя: «Внимание всем вертоградарям. Это свалят на вас. Уходите в подполье».
    
Вскоре после этого в салон неожиданно явилась Маффи. Она вела себя совсем как обычно — элегантная, с непробиваемо хорошими манерами.
    
— Давайте прогуляемся, — предложила она Тоби.
    
Когда они вышли наружу и оказались вдали от всех возможных потайных микрофонов, она прошептала:
    
— Я не на процедуры пришла. Хотела сказать вам, что мы уезжаем. Я не могу сказать куда. Не беспокойтесь. Положение серьезно, но угроза существует только для узкого круга.
    
— Но вам-то ничто не угрожает?
    
— Время покажет. Удачи вам, дорогая. Милая Тобита. Окутывайте меня Светом.
    
Через неделю имена Маффи и ее мужа появились в списке жертв авиакатастрофы. Зеб когда-то объяснял Тоби, что ККБ умеет подстраивать безупречные несчастные случаи высокопоставленным подозреваемым — людям, чье бесследное исчезновение вызвало бы шум среди корпоративных бонз.
    
После этого Тоби много месяцев не заходила в чат Беззумного Аддама. Она ждала стука в дверь, звона разбиваемых стекол, свиста пистолета-распылителя. Когда Тоби наконец набралась храбрости и снова зашла к Беззумному Аддаму, там ее ждало сообщение:
    
     
>>Белый Барибал — Рогатой камышнице: Сад уничтожен. Адамы и Евы замолчали. Бодрствуй и жди.
    
   
  
  
   
    
День Опыления
   
   
   
    
     
День Опыления
     
Год двадцать первый
    
    
    
    О ДЕРЕВЬЯХ И О ПЛОДАХ, СОЗРЕВАЮЩИХ В СВОЕ ВРЕМЯ
    Говорит Адам Первый
    
Дорогие друзья и собратья-млекопитающие!
    
Сегодня праздничный день, но, как ни прискорбно, мы не празднуем. Бегство было стремительным; мы едва спаслись. Враги, верные себе, обратили наш сад на крыше в пустыню. Но я верю, что в один прекрасный день мы вернемся в «Райский утес» и восстановим наш дивный сад в его былой славе. Пусть ККБ уничтожила наш сад, но ей не уничтожить наш дух. Рано или поздно мы вырастим все снова.
    
Почему ККБ нанесла удар? Мы слишком окрепли, и она не могла этого стерпеть. Множество садов на крыше расцвело подобно розам; множество сердец и умов склонились к восстановлению равновесия земной природы. Но в этом успехе зрели семена поражения, ибо власти предержащие больше не могли сбрасывать нас со счетов как безобидных чудаков. Они страшились нас как пророков грядущего века. Короче говоря, мы угрожали их нормам прибыли.
    
Кроме того, они приписали нам серию биотехнологических терактов, совершенных раскольнической, еретической группой, называющей себя «Беззумный Аддам». На прошлой неделе прогремели взрывы в сети ресторанов «С кровью». Их совершили исаиане-волкисты, но эти взрывы дали ККБ предлог, чтобы обрушить карающий меч на всех, кто любит Господню зеленую Землю.
    
Да окажутся они столь же слепы телесными глазами, сколь слепы духовными! Ибо, хотя миновали дни, когда мы проповедовали на улицах плебсвиллей, призывая плотоядных покаяться, уроки Камуфляжа в Природе не прошли для нас даром. Мы мимикрировали под окружающую среду и процветаем прямо под носом у врагов. Мы сбросили простые одежды и облачились в наряды, купленные в магазинах. Футболка с логотипом, ядовито-зеленый топик, полосатый костюм в пастельных тонах, столь храбро надетый Нуэлой, — это наша защитная броня.
    
Кое-кто из вас решил отвести подозрения, мужественно употребляя в пищу плоть наших собратьев-созданий. Друзья мои, не пытайтесь совершать подвиги, которые вам не по силам. Вонзив зубы в секрет-бургер и поперхнувшись, вы привлекаете нежелательное внимание. Если вы сомневаетесь в собственных силах, ограничьтесь соевым мороженым «Вкуснятинка». Для поглощения подобной квазипищи чрезмерных усилий не требуется.
    
Поблагодарим же «трюфельную» ячейку Папоротникового Холма, обеспечившую нам укрытие на улице Мечты. Табличка на нашей двери гласит: «ЗЕЛЕНЫЕ ГЕНЫ». Предполагается, что мы — дизайнерская компания, которая занимается сплайсами растений. Второй знак, который гласит: «ЗАКРЫТО НА РЕМОНТ», — это наша защита. Если спросят, скажите, что у нас проблемы со строительным подрядчиком. Это всегда правдоподобное объяснение.
    
    
Сегодня — День Опыления, и мы вспоминаем различных святых, внесших вклад в сохранение лесов: святую Сурьямани Бхагат Джаркхандскую; святого Стивена Кинга от Пуреорских лесов в Новой Зеландии; святого Одигу Нигерийского и многих, многих других. Сегодняшний праздник посвящен тайнам воспроизводства Растений, особенно дивных Покрытосеменных, среди которых мы особо выделяем деревья — Косточковые и Семечковые.
    
Легенды о плодах этих деревьев пришли к нам из глубины веков — золотые яблоки Гесперид и яблоко раздора, тоже золотое. Иные говорят, что плод древа познания добра и зла был фигой, другие — фиником, третьи — гранатом. Наверное, было бы логичнее, если бы это была порция подлинно греховной пищи: например, кусок мяса. Но почему же тогда плод? Потому что наши предки, без сомнения, были вегетарианцами, и лишь плод мог бы их искусить.
    
Плоды остаются для нас символами, имеющими глубокое значение. Они символизируют здоровый урожай, изобильное завершение и новое начало, ибо в каждом Плоде прячется семечко — потенциальная новая жизнь. Плод созревает, опадает и возвращается в почву; но Семя пускает корень, и растет, и порождает новую Жизнь.
    
Человеческое Слово Господа гласит: «По плодам их узнаете их». Помолимся же, чтобы наши Плоды были Плодами Добра, а не Зла.
    
Одно слово предостережения: мы чтим Опыляющих насекомых, и особенно Пчел, но нам стало известно, что, кроме устойчивых к вирусу пчел, выведенных после недавнего мора, ККБ вывела новую породу пчел — гибридную. Это не генетическая модификация, друзья мои. Это еще большая мерзость в очах Господних! Люди из ККБ берут пчел на стадии личинки и вводят им микромеханические системы. Имплантат обрастает тканью, и, когда личинка превращается во взрослое насекомое, или имаго, она оказывается пчелой-киборгом, подконтрольной оператору из ККБ и способной передавать информацию, то есть предавать.
    
Это порождает ряд беспокоящих нас этических проблем. Можем ли мы воспользоваться инсектицидами? Является ли такая механизированная пчела живой? Если да, то является ли она подлинным Творением Божиим или она нечто совершенно другое? Мы должны обдумать глубинные последствия и молиться о вразумлении.
    
Воспоем же.
   
   
    
     
О, как в цветенье хороши и Яблоко, и Слива
    
    
    
    
     
      
О, как в цветенье хороши
      
И Яблоко, и Слива —
      
В цветах пчелиный рой шуршит,
      
И стая птиц к цветам спешит
      
Нектар пить торопливо.
     
     
      
Пыльцы малейшее зерно
      
Вдруг обретает крылья,
      
Где свой приют найдет оно —
      
Там завязям и суждено
      
Родить плоды обильно.
     
     
      
Богатый этот урожай
      
Ждет все живое жадно —
      
Беги, ползи и налетай,
      
Тряси, сгребай, с ветвей срывай —
      
Наелся? Ну и ладно!
     
     
      
Меж тем скрывает каждый плод
      
В себе другое древо —
      
Пусть каждый семена возьмет,
      
Посадит в землю и польет —
      
Чтоб все зазеленело.
     
     
      
Вкусив прекрасные плоды,
      
Не предавай забвенью
      
То, что скрывается внутри,
      
Что миру может подарить
      
Надежду и Спасенье.
     
     Из «Книги гимнов вертоградаря».
     Перевод Д. Никоновой
    
   
   
    
     
49
     
Рен
     
Год двадцать пятый
    
    
Адам Первый говорил: «Не можешь остановить волны — плыви под парусом». Или: «Без света нет шанса; без тьмы нет танца». Это значит, что даже плохие вещи приносят что-то хорошее, потому что приходится преодолевать проблемы, но ты не всегда заранее знаешь, что хорошее из этого выйдет. Хотя надо сказать, что вертоградари никогда не танцевали.
    
И я решила помедитировать. Хоть какое-то занятие в «липкой зоне», где совершенно нечем заняться. Как говорил Фило Туман: «Если ничего нет, работай с ничем. Отключи болтовню, звучащую в голове. Открой свое внутреннее зрение, внутренний слух. Старайся увидеть то, что можешь увидеть. Старайся услышать то, что можешь услышать». У вертоградарей я обычно не видела ничего, кроме косичек девочки, сидящей впереди меня, и слышала только храп Фило, который, руководя медитацией, обычно засыпал.
    
На этот раз мне повезло немногим больше. Я слышала «бум, бум» музыки, доносившейся из «Ямы со змеями», и гудение мини-холодильника. Я видела расплывчатые пятна уличных огней через стеклянные блоки окна. Но все это как-то не просвещало духовно. Так что я прекратила медитацию и включила новости.
    
В новостях говорили про очередную небольшую эпидемию, ничего страшного. Вирусы и бактерии постоянно мутировали, но я знала, что корпорации постоянно изобретают лекарства от них, и вообще, что бы это ни был за вирус, у меня его не было, потому что я сидела за двойным антивирусным барьером. Безопаснее места не придумаешь.
    
    
Я снова переключилась на «Яму со змеями». Там началась драка. Должно быть, это больболисты — трое, которые пришли раньше, и четвертый.
    
Пока я смотрела, прибыли их «няньки» из ККБ. Они повалили одного больболиста на пол и ударили его тазерами. Вышибалы тоже дрались — один из них отступал, шатаясь и держась за глаз; потом тело другого врезалось в стойку бара. Обычно у них быстрее получалось наводить порядок. Савона и Алый Лепесток еще висели на трапеции, пытаясь продолжать работу, но девушки, которые раньше танцевали у шеста, убегали со сцены. Потом я увидела, что они бегут обратно: должно быть, выходы заблокированы. «Ох», — подумала я. Тут в камеру влетела бутылка и разбила ее.
    
Я хотела переключиться на другую камеру, но у меня тряслись руки, и я забыла код. Пока я его вспомнила и навела камеру на «Яму со змеями», там стало гораздо меньше народу. Свет еще горел, и музыка играла, но вокруг царил полный разгром. Клиенты, должно быть, разбежались. Савона лежала на стойке бара. Я узнала ее по блестящему костюму, хоть он и был наполовину содран. Голова у нее была странно вывернута, а лицо все залито кровью. Алый Лепесток висела на трапеции; одна веревка была обмотана у нее вокруг шеи, а между ног блестела бутылка — наверное, кто-то ей засунул. Рюшечки и оборочки изодраны в лохмотья. Она была похожа на увядший букет.
    
Где же Мордис?
    
По экрану пронесся темный трепыхающийся сверток: танец теней, уродливый балет. Грохнула дверь, раздалось что-то вроде уханья. В отдалении завыли сирены. Затопали бегущие ноги.
    
В коридоре за дверью «липкой зоны» послышались крики, видеоэкран на двери зажегся, и в нем появилось лицо Мордиса — очень близко. Он смотрел на меня одним глазом. Второй был закрыт. Лицо словно пожеванное.
    
— Твое имя, — шепнул он.
    
Протянулась рука и схватила его за горло, оттягивая голову назад. Кто-то из больболистов. Я видела руку, в которой была зажата «розочка» от бутылки: красные и синие вены.
    
— Открывай дверь, бля, — сказал он. — Ты, течная сучка! Пора делиться!
    
Мордис выл. Они требовали у него код от двери.
    
— Цифры, цифры, — говорили они.
    
Мордис показался еще на секунду. Раздалось бульканье, и он исчез. Его место занял больболист. Лицо — сплошные шрамы.
    
— Открой, и твой дружок останется в живых, — сказал он. — Мы тебе ничего плохого не сделаем.
    
Но он врал, потому что Мордис был уже мертв.
    
Снова раздались вопли, и, должно быть, какабэшники ударили его тазером, потому что он тоже завыл и исчез с экрана, и послышался звук, словно кто-то пнул ногой мешок.
    
Я переключилась на камеру «Ямы со змеями»: там были еще какабэшники, в шлемах и бронежилетах, целая куча. Они тащили и толкали больболистов к дверям — один был мертв, а три еще живы. Их вернут в больбол. Нечего было и выпускать.
    
И тут я поняла, что будет дальше. «Липкая зона» — все равно что крепость. Никто не может попасть внутрь, не зная кода, а его никто не знал, кроме Мордиса. Так он сам всегда говорил. И не выдал его: спас мне жизнь.
    
Но теперь я заперта, и некому меня выпустить.
    
«Пожалуйста, ну пожалуйста, — взмолилась я про себя. — Я не хочу умирать».
   
   
    
     
50
    
    
Я велела себе не паниковать. «Сексторг» пришлет уборщиков, они поймут, что я тут заперта, и позовут кого-нибудь, чтобы взломать замок. Они же не бросят меня тут, чтобы я умерла с голоду и высохла, как мумия: когда «Чешуйки» снова откроются, я им понадоблюсь. Без Мордиса, конечно, будет не то — я уже начала по нему скучать, — но, по крайней мере, я буду при деле. Я не одноразовый мусор, я квалифицированный специалист. Так всегда говорил Мордис.
    
Значит, надо просто подождать.
    
Я приняла душ. У меня было ощущение грязи, как будто эти больболисты все-таки пробились внутрь или как будто меня забрызгало кровью Мордиса.
    
Потом я снова помедитировала, уже по-настоящему. «Окутай его Светом, — молилась я. — Пусть он уйдет во Вселенную. Да уйдет его Дух с миром».
    
Я представила себе, как дух Мордиса вылетает из уничтоженного тела: птичка с коричневыми глазками-бусинками.
    
    
На следующий день случилось две плохих вещи. Сначала я включила новости. Мелкая эпидемия, о которой говорили вчера, оказалась не обычным всплеском, который легко остановить. Она переросла в масштабную угрозу. Показали карту мира с красными пятнами: Бразилия, Тайвань, Саудовская Аравия, Бомбей, Париж, Берлин — словно планету расстреляли из пистолета-распылителя. Диктор сказал, что эпидемия распространяется с невиданной скоростью — даже не распространяется, а возникает одновременно во многих городах, и это ненормальное явление. Обычно ККБ врала и заметала следы, а правда расходилась только в виде слухов. И то, что теперь в новостях говорили все как есть, показывало, насколько плохо дело — если ККБ даже не смогла удержать происходящее в тайне.
    
Новостные диджеи старались сохранять спокойствие. Специалисты не знают, что это за вирус, но это, несомненно, пандемия, и множество народу скоропостижно умирает — практически плавится на глазах.
    
Вторая плохая вещь заключалась в том, что в «Яму со змеями» пришли люди в биоскафандрах, запихали трупы в мешки и унесли. Но они не посмотрели на втором этаже, хотя я кричала не переставая. Наверное, они меня не слышали, потому что стены в «липкой зоне» были толстые, а в «Яме со змеями» до сих пор играла музыка и, наверное, заглушала меня. Мне повезло, потому что, если бы меня выпустили тогда, я бы заразилась тем же, что и все остальные. Так что на самом деле это была хорошая вещь, а не плохая, но тогда я этого не знала.
    
На следующий день новости были еще хуже. Эпидемия все ширилась, начались беспорядки, погромы и убийства, а ККБ практически исчезла из виду: наверное, какабэшники тоже умирали.
    
Через несколько дней новости прекратились совсем.
    
    
Теперь мне было по-настоящему страшно. Но я говорила себе: пускай я не могу выйти, зато никто другой не может войти. А со мной все будет в порядке, главное, чтобы солнечные батареи не отказали. Тогда водопровод и холодильник будут работать и воздушные фильтры тоже. Воздушные фильтры — это очень хорошо, потому что иначе тут ужасно воняло бы. Буду решать проблемы по мере их возникновения. И посмотрим, что выйдет.
    
Я знала, что нужно быть практичной, иначе я потеряю надежду, впаду в состояние «под паром» и никогда из него не выберусь. Так что я открыла холодильник и пересчитала все, что там было, — энергетические батончики, и энергетические напитки, и снэки, и замороженные крокеты из пухлокур, и фальшивую рыбу. Если есть только по трети порции вместо половины и остаток сохранять, а не выбрасывать, хватит на шесть недель.
    
Я пыталась звонить Аманде, но она не отвечала. Оставалось только слать ей эсэмэски: «прхд в чшйк». Я надеялась, что она получит их, поймет, что со мной случилась беда, доберется до «Чешуек» и сообразит, как открыть дверь. Я не выключала мобильник на случай, если она позвонит, но когда сама пыталась звонить, получала в ответ «Нет связи».
    
Один раз пришло короткое сообщение — «Я ОК», но, видимо, все каналы были забиты, потому что люди как сумасшедшие звонили своим родным, и я больше ничего не получила.
    
Потом, наверное, люди стали звонить меньше, потому что умирали, и мне удалось пробиться. Изображения не было, только голос.
    
— Где ты? — спросила я.
    
Она ответила:
    
— Огайо. Сперла солнцекар.
    
— Не заезжай в города, — сказала я. — Не позволяй никому до себя дотрагиваться.
    
Я хотела рассказать ей, что слышала в новостях, но связь пропала. После этого даже сигнала не было. Должно быть, базовые станции перестали работать.
    
В гороскопах всегда утверждали, что человек сам творит свою реальность. И вертоградари тоже так говорили. Так что я постаралась создать реальность Аманды. Вот она, одетая в хаки, как девушка-первопроходец. Вот она остановилась попить воды. Вот она выкапывает корень и ест его. Вот она опять идет. Она близится ко мне час от часу. Она не заболеет и никто ее не убьет, потому что она такая умная и сильная. Она улыбается. Теперь она поет. Но я знала, что на самом деле все выдумываю.
   
   
    
     
51
    
    
Я ужасно давно не виделась с Амандой, кроме как по телефону, — с тех самых пор, как начала работать в «Чешуйках». До этого я какое-то время даже не знала, где она. Я потеряла с ней связь, когда Люцерна выбросила мой фиолетовый телефон — еще тогда, в охраняемом поселке «Здравайзера». Тогда я думала, что больше не увижу Аманду, что она исчезла из моей жизни навсегда.
    
Так я думала и когда ехала в скоростном поезде, который вез меня в академию Марты Грэм. Мне было очень одиноко и ужасно жалко себя. Я потеряла не только Аманду — я потеряла все, что в моей жизни было осмысленного. Адамов и Ев — особенно некоторых, например Тоби и Зеба. Аманду. Но главное — Джимми. Самая острая боль, которую он мне причинил, уже прошла, и рана тупо ныла. Он был такой милый, а потом разом все оборвал, словно не видел меня больше. Моя жизнь стала холодной и беспросветной. Я была так подавлена, что даже перестала мечтать о новой встрече с Джимми в академии Марты Грэм. Теперь эта встреча казалась несбыточной фантазией.
    
К тому времени моя любовь к Джимми ушла в прошлое. Нет: это любовь Джимми ко мне ушла в прошлое. Когда я была честна с самой собой, а не только зла и печальна, я понимала, что все еще люблю его. Я спала с другими мальчиками, но чисто механически. Я ехала в академию Марты Грэм отчасти для того, чтобы оказаться подальше от Люцерны, но еще и потому, что мне нужно было хоть чем-нибудь заниматься, так почему бы и не получить образование. Так все говорили: «получить», словно образование — это какая-то вещь, которую получаешь в подарок, как платье. Мне, впрочем, было все равно, что со мной будет. Я жила, словно окутанная серой пеленой.
    
Это был совсем не вертоградарский образ мышления. Вертоградари говорили, что единственное настоящее образование — образование Духа. Но я забыла, что это значит.
    
    
Академия Марты Грэм была учебным заведением с уклоном в разные искусства. Марта Грэм была знаменитой танцовщицей, когда-то давно, поэтому здесь изучали и танцы. Мне надо было выбрать какие-нибудь предметы, и я выбрала танцевальную пластику и актерское мастерство — для них не нужно было предварительно проходить другие курсы, и математика тоже не требовалась. Я решила, что смогу устроиться на работу в какую-нибудь корпорацию, проводить разминочные программы в обеденный перерыв — «растяжка под музыку», «йога для менеджеров среднего звена», что-нибудь в этом роде.
    
Городок при академии напоминал кондоминиум «Буэнависта» — когда-то шикарный, а теперь запущенный, с плесенью, с текущими потолками. Я не могла питаться в столовой, потому что кто знает, что напихали в эту еду, — у меня по-прежнему не очень хорошо получалось есть животный белок, особенно если это были внутренние органы и носы. Но все же здесь мне было привычнее, чем в охраняемом поселке «Здравайзера», потому что там все было слишком блестящее и фальшивое и пахло хозяйственными химикалиями для уборки. У Марты Грэм никакой уборкой не пахло вообще.
    
Первокурсники у Марты Грэм жили в комнатах, по две комнаты в блоке. Мне достался сосед по имени Бадди Третий; я его очень редко видела. Он был с футбольного факультета, но команда Марты Грэм вечно продувала, и потому Бадди все время ходил либо пьяный, либо упоротый. У нас с ним был общий санузел, и я всегда запирала дверь со своей стороны: парни с футбольного, по слухам, насиловали девушек на свиданиях, а насколько я знала Бадди, он не стал бы даже заморачиваться с такой условностью, как свидание. По утрам я слышала, как он блюет в санузле.
    
    
На территории городка было кафе сети «Благочашка», и я ходила туда завтракать, потому что у них были веганские кексы и чтобы не слушать, как блюет Бадди. Да и в туалете у них воняло меньше, чем в моем. Однажды я подошла к «Благочашке» — и увидела Бернис. Я ее сразу узнала. Я ужасно поразилась. Это был удар — меня словно электричеством шарахнуло. Все чувство вины, которое меня когда-то мучило, а потом забылось, теперь вернулось и накрыло меня волной.
    
Бернис была в зеленой футболке с буквами «БЗ», а в руках держала плакат: «БЛАГОЧАШКА — ДЕРЬМОЧАШКА». С ней были еще двое ребят в таких же футболках, но с другими плакатами: «НАПИТОК ЗЛА», «НЕ ПЕЙТЕ СМЕРТЬ». Судя по одежде и выражению лиц, это были крайние ультразеленые, самые что ни на есть фанатики, и они пикетировали «Благочашку». Как раз в тот год прошли беспорядки из-за «Благочашки» — их показывали в новостях.
    
Бернис ничуточки не похорошела. Она как-то отяжелела, и лицо кривилось еще яростнее. Она меня не заметила, так что у меня был выбор: пройти мимо нее в «Благочашку» как ни в чем не бывало или повернуться и ускользнуть. Но я обнаружила, что переключаюсь в режим вертоградарей, мне вспомнились все их наставления о том, что надо брать на себя ответственность и что если ты кого-нибудь убила, то обязана его съесть. А я ведь в каком-то смысле убила Бэрта. Во всяком случае, я так думала.
    
Так что я не стала увиливать. Я подошла прямо к ней и сказала:
    
— Бернис! Это я, Рен!
    
Она подскочила, словно я пнула ее ногой. Потом разглядела меня.
    
— Вижу, — кисло ответила она.
    
— Пойдем выпьем кофе, я угощаю. — Видно, я сильно растерялась и не соображала, что говорю, потому что, конечно же, Бернис не стала бы пить кофе в том месте, которое сама пикетирует.
    
Она, должно быть, подумала, что я над ней издеваюсь:
    
— Иди в жопу.
    
— Прости, пожалуйста, — сказала я. — Я ничего такого не имела в виду. Ну давай тогда попьем воды? Можно сесть вон там, возле статуи, и попить.
    
Статуя Марты Грэм была у студентов чем-то вроде талисмана. Она изображала Марту в роли Юдифи, с головой Олоферна в руках. Студенты выкрасили разрубленную шею Олоферна в красный цвет, а Марте приклеили под мышками стальные мочалки. Прямо под головой Олоферна была плоская плита, на которой можно было посидеть.
    
Бернис опять оскалилась.
    
— Как ты отпала! — сказала она. — Вода в бутылках — зло. Ты что, совсем ничего не знаешь?
    
Я могла назвать ее стервой, повернуться и уйти. Но это был мой единственный шанс все исправить, во всяком случае — у себя в душе.
    
— Бернис, — сказала я, — я хочу перед тобой извиниться. Пожалуйста, скажи мне, что тебе можно пить, и я куплю это, и мы пойдем посидим где-нибудь.
    
Она все еще злилась — она умела затаивать обиду как никто другой, — но, когда я сказала, что нам нужно окутать наши раздоры Светом, это, должно быть, напомнило ей какие-то счастливые вертоградарские дни. Она сказала, что в продуктовом магазинчике на кампусе продается такой органический напиток в биоразлагаемом контейнере из прессованных листьев кудзу, а ей надо еще немного попикетировать, но к тому времени, как я вернусь, она сможет сделать перерыв.
    
Мы сели под головой Олоферна с двумя пакетами жидкой мульчи, которые я купила. Вкус напомнил мне первые дни у вертоградарей — как я страдала вначале и как Бернис тогда за меня заступалась.
    
— А разве ты не уехала на Западное побережье? — спросила я. — После всего…
    
— Да, — сказала она. — Но теперь, как видишь, я снова тут.
    
Она рассказала мне, что Ивона отпала от учения вертоградарей и перешла в совершенно другую веру — явленных плодов. Ее догмат гласил: богатство человека — знак, что он угоден Богу, ведь сказано: «По плодам их узнаете их». А «плоды» — это деньги в банке. Ивона стала работать на «Здравайзер», продавать их биодобавки. Бизнес разросся, и теперь у нее пять магазинов и она процветает. Бернис сказала, что Западное побережье для этого очень хорошо подходит, потому что там все увлекаются разными штуками типа йоги. Но на самом деле они все — извращенные пожиратели рыбы, поклоняющиеся идолу тела, они делают подтяжки лица и генные изменения, вставляют сисимпланты, и вообще у них совершенно порочная система ценностей.
    
Ивона хотела, чтобы Бернис пошла в бизнес-школу, но Бернис хранила верность учению вертоградарей, так что они с матерью все время ссорились. Марта Грэм стала компромиссным вариантом, так как там были специальности вроде «Получение прибыли от холистического целительства». Это как раз то, что учила Бернис.
    
Я не могла себе представить, как Бернис кого-нибудь исцеляет. Втереть грязь в чужую рану — это скорее в ее стиле. Но я сказала, что это, наверное, очень интересный курс.
    
Я рассказала ей, какие курсы выбрала сама, но видела, что ей все равно. Тогда я рассказала ей про своего соседа Бадди Третьего. Она ответила, что вся академия Марты Грэм полна таких людей — уроженцев Греховного мира, бездарно проживающих свой век без единой мысли в голове, кроме выпивки и секса. У нее тоже поначалу был такой сосед, и он к тому же был еще убийцей животных, потому что носил кожаные сандалии. Правда, они на самом деле были из искожи. Но выглядели как кожаные. Поэтому Бернис их сожгла. И слава богу, что ей больше не приходится делить с ним санузел, потому что она слышала, как он занимается сексом с девицами почти каждую ночь, словно какой-нибудь дегенеративный гибрид макаки и кролика.
    
— Джимми! — воскликнула она. — Омерзительный мясоед!
    
Услышав имя Джимми, я подумала: не может быть, что это он. А потом подумала: «Еще как может». Пока все это вертелось у меня в голове, Бернис сказала, что я вполне могу переехать к ней в блок, потому что Джимми съехал и теперь вторая комната пустует.
    
Я хотела с ней помириться, но не настолько. Поэтому я начала говорить то, что собиралась:
    
— Я хотела извиниться перед тобой за ту историю с Бэртом. С твоим папой. За то, что он так погиб. Я чувствую, что виновата.
    
Бернис посмотрела на меня как на сумасшедшую.
    
— О чем ты? — спросила она.
    
— Тогда, помнишь, я тебе сказала, что он занимается сексом с Нуэлой, а ты сказала Ивоне, а она разозлилась и позвонила в ККБ? Ну так вот. Я думаю, что у них с Нуэлой ничего не было. Мы с Амандой… ну вроде как придумали это, из вредности. Я просто ужасно виновата, прости меня. Я думаю, он был совершенно ни в чем не виновен, если не считать хватания за подмышки.
    
— Нуэла хоть взрослая была, — буркнула она. — И он не ограничивался подмышками. С девочками. Моя мать совершенно правильно сказала, что он дегенерат. Он говорил, что я его любимая маленькая девочка, но и тут врал. Так что я рассказала Ивоне. Поэтому она на него стукнула. Короче, можешь не думать, что весь мир вращается вокруг тебя.
    
Она пронзила меня взглядом, как встарь, но глаза у нее были красные и полные слез.
    
— Скажи спасибо, что тебе этого не досталось.
    
— Ох, — сказала я. — Бернис, я тебе ужасно сочувствую.
    
— Я больше не хочу об этом говорить, — сказала она. — Я предпочитаю проводить время более продуктивно.
    
Она позвала меня рисовать плакаты против «Благочашки», но я ответила, что уже прогуляла сегодня одно занятие, так что, может быть, в другой раз. Она прищурилась, словно видела меня насквозь и знала, что я увиливаю. Я спросила, как выглядел ее бывший сосед Джимми, а она в ответ спросила, с какой стати меня это касается.
    
Она снова приняла командирский тон. И я знала, что если побуду с ней еще хоть немного, то опять стану девятилетней девочкой и Бернис обретет надо мной прежнюю власть, только еще сильнее, потому что, как бы ни была ужасна моя жизнь, у Бернис она всегда будет еще ужаснее и Бернис будет дергать меня за ниточки, играя на моем чувстве вины. Я сказала, что мне нужно бежать, и она ответила: «Ну-ну», — а потом сказала, что я совершенно не изменилась и осталась такой же пустышкой, как всегда.
    
    
Много лет спустя, уже работая в клубе «Хвост-чешуя», я увидела в новостях, что Бернис застрелили из пистолета-распылителя при облаве на подпольное убежище вертоградарей. К этому времени вертоградарей уже объявили вне закона. Но Бернис такие вещи не останавливали. У нее всегда хватало мужества поступать по своим убеждениям. Этими качествами я восхищалась — убеждениями и мужеством, — потому что у меня, кажется, никогда не было ни того ни другого.
    
В новостях показали крупным планом ее мертвое лицо. Я никогда не видела его таким мягким и мирным. Может быть, в душе она была на самом деле такая, а все наши ссоры, все ее острые углы и шипы были способом выбраться из жесткой скорлупы, которую она отрастила на себе, вроде панциря жука. Но как она ни злилась и ни билась, она застряла в этом панцире. Когда я об этом подумала, мне стало так жалко Бернис, что я заплакала.
   
   
    
     
52
    
    
До разговора с Бернис про ее бывшего соседа я вроде как ожидала встретить Джимми — в аудитории, в «Благочашке», просто на улице. Но теперь я почувствовала, что он где-то совсем близко. Вон за тем углом или по другую сторону того окна; или я проснусь как-нибудь утром, и он окажется рядом, возьмет меня за руку и будет смотреть на меня так, как когда-то давно, когда мы в первый раз были вместе. Мне казалось, что меня преследует призрак.
    
Я подумала, что, может быть, я отпечаталась у Джимми в сердце. Это называется импринтинг. Если только что вылупившемуся утенку показать хорька, он всю жизнь так и будет бегать за этим хорьком. И скорее всего, эта жизнь будет очень короткой. Почему так получилось, что первый, в кого я влюбилась, был Джимми? Почему не кто-нибудь другой, с характером получше? Хотя бы не такой капризный. Более серьезный, менее склонный валять дурака.
    
Хуже всего было то, что меня больше никто не интересовал. У меня в сердце осталась дырка, которую мог заполнить только Джимми. Я знаю, это звучит как цитата из дурацкой песни про любовь — к этому времени я уже наслушалась подобных светских песен из «ушных конфеток», — но у меня нет других слов, чтобы это описать. И не то чтоб я не видела недостатков Джимми, еще как видела.
    
    
Конечно, мы встретились. Кампус был не такой большой, так что мы должны были встретиться рано или поздно. Я увидела его издали, и он меня увидел, но не подбежал ко мне. Остался там, вдалеке. Даже не помахал — отвернулся, словно меня не видит. Так что, если я хотела получить ответ на вопрос, который задавала себе все время — «любит ли меня Джимми до сих пор», — я его получила.
    
Потом на курсе танцевальной пластики я познакомилась с одной девушкой — ее звали Шайлюба, фамилию не помню, — которая успела побыть подружкой Джимми. Она сказала, что поначалу у них все было прекрасно, а потом он начал говорить, что он ей не подходит, что он не способен на серьезные отношения из-за девочки, в которую был влюблен в школе. Эта любовь сделала его эмоциональным калекой. Но может быть, он по натуре губителен для девочек, потому что портит жизнь всем, к кому прикасается.
    
— Ее звали Вакулла Прайс? — спросила я.
    
— Вообще-то нет, — сказала Шайлюба. — Это была ты. Он мне тебя показал.
    
Ах, Джимми, подумала я. Какой же ты врун и фальшивка. Но потом я подумала: а что, если это правда? Что, если я испортила ему жизнь так же, как он мне?
    
Я попыталась его забыть. Но почему-то не смогла. Ругать себя за Джимми стало у меня дурной привычкой, как ногти грызть. Время от времени я видела его издали, и это было как выкурить сигарету, когда пытаешься бросить, — все начиналось снова. Хотя я даже и не курила.
    
    
Я пробыла в академии Марты Грэм почти два года, когда получила по-настоящему ужасное известие. Люцерна позвонила и сказала, что моего биологического отца, Фрэнка, похитила корпорация-конкурент, расположенная где-то к востоку от Европы. Тамошние корпорации вечно пытались украсть что-нибудь у наших — их наемники были еще большими бандитами, чем наши, и у них было преимущество, потому что они знали иностранные языки и могли притвориться иммигрантами. А наши не могли, потому что с какой стати нашим людям туда эмигрировать?
    
Они похитили Фрэнка прямо изнутри охраняемого поселка — из мужского туалета его лаборатории, сказала Люцерна, — и вывезли в грузовике с надписью «Зиззи-фрут». А потом перевезли через Атлантику в самолете, замотанного бинтами, как будто он только что после подтяжки лица. Что было гораздо хуже, они прислали диск с видеозаписью, на которой Фрэнк, кажется накачанный наркотиками, признавался, что «Здравайзер» ввел в биодобавки генетически модифицированный возбудитель медленнодействующей, но неизлечимой болезни, чтобы зарабатывать хорошие деньги на лечении. Люцерна сказала, что это был откровенный шантаж: та корпорация была готова вернуть Фрэнка в обмен на пару нужных им формул, а именно — формул возбудителя той самой болезни. В придачу они обещали не публиковать разоблачительную видеозапись. Но заявили, что, если не получат формулу, Фрэнк попрощается с головой.
    
Люцерна сказала, что в «Здравайзере» провели анализ рентабельности и решили, что формулы и возбудители болезни для них дороже Фрэнка. Что же до разоблачительной записи, они могли пресечь ее распространение в самом начале, потому что все новости контролировала корпорация СМИ. Она решала, что будет новостью, а что нет. А в Интернете публиковали столько всякого, и вранья и правды, что люди уже ничему из этого не верили или верили всему подряд, что то же самое. Так что в «Здравайзере» решили не идти на сделку. Они выразили соболезнование Люцерне, но сказали, что их политика — не поддаваться на требования шантажистов, так как это лишь поощряет новые похищения, и без того слишком частые.
    
Так что Люцерна лишилась места высокопоставленной корпоративной жены в «Здравайзере», а заодно и дома. Учитывая сложившееся неудачное стечение обстоятельств, она решила перебраться в охраняемый поселок «Криогений» и занять место домоправительницы у очень милого джентльмена по имени Тодд, с которым познакомилась в гольф-клубе. Люцерна выразила надежду, что я не съеду с катушек из-за эмоций, вызванных похищением Фрэнка, что со мной обычно бывает по любому другому поводу.
    
«Криогений». Гнездо шарлатанов. Люди платили за то, чтобы их головы заморозили после смерти, на случай если когда-нибудь потом ученые найдут способ заново выращивать тела к этим шеям. Дети в «Здравайзере» шутили, что на самом деле в «Криогении» замораживают только пустые черепа, а все нейроны вытаскивают из черепа и пересаживают свиньям. В Здравайзеровской средней школе ходило множество подобных чернушных выдумок, хотя иногда трудно было понять, выдумка это или правда.
    
Люцерна продолжала: главный итог всего этого — что в семье больше нет денег. Тодд не старший вице-президент, а всего лишь менеджер по работе с клиентами, и у него трое собственных маленьких детей, которых он вынужден содержать, а я ему никто, и она, конечно, не может просить Тодда, чтобы он платил еще и за меня, помимо всего прочего. Так что хватит с меня беззаботной студенческой жизни. Мне придется покинуть академию Марты Грэм и отныне самой о себе заботиться.
    
Быстрый пинок — и меня выбросили из гнезда. Правда, нельзя сказать, что Люцерна когда-нибудь обеспечивала мне что-нибудь похожее на гнездо. Скорее у меня было ощущение, что я вишу, цепляясь за край обрыва.
    
Я подумала, что это ирония. Про иронию нам рассказывали на занятиях по театральным танцам. Вот Люцерна, которая когда-то нагло врала, что ее похитили. А теперь бедного Фрэнка, моего биологического отца, на самом деле похитили, а скорее всего, еще и убили. Но было совершенно ясно, что Люцерне это глубоко безразлично. Что до меня, то я даже не знала, что мне чувствовать.
    
    
Весной, перед экзаменами, корпорации устроили в холле главного корпуса ярмарку вакансий. Не серьезные корпорации, конечно, — те не стали бы никого набирать у Марты Грэм, им нужны были люди со склонностями к точным наукам, — а те, что попроще. Я не имела права ходить на интервью, потому что не была выпускницей. Но я решила все равно рискнуть и пойти. Конечно, вакансии, которые они предлагают, не для меня, но, может, хоть в уборщицы возьмут. Мыть полы я научилась у вертоградарей, но говорить об этом было нельзя — меня сразу записали бы в разряд чокнутых фанатичек-«зеленых».
    
Преподавательница по танцевальной пластике посоветовала мне поговорить с клубом «Хвост-чешуя». Я неплохо танцую, а этот клуб недавно стал частью «Сексторга», настоящей корпорации, с медицинской и зубной страховкой для сотрудников, так что это совсем не проституция. Многие девушки идут туда работать, и некоторые знакомятся с приятными мужчинами и потом преуспевают в жизни. И я решила, что можно попробовать. Все равно без университетского диплома мне ничего лучшего не светит. Даже диплом Марты Грэм был намного лучше, чем ничего. А я не хотела до конца дней работать на разделке мяса в каком-нибудь заведении типа «Секрет-бургера».
    
    
В тот день я пролезла на пять интервью. У меня ныло в животе от страха, но я втягивала живот и улыбалась и уламывала работодателей со мной поговорить, хоть меня и не было в списке выпускников. Я могла бы устроить себе и шестое интервью — «Криогению» нужна была девушка для успокоения родственников, привезших на заморозку головы своих близких (а иногда — своих домашних животных). Но я не могла там работать из-за Люцерны. Я не хотела больше ее видеть вообще, никогда в жизни: не только из-за того, что она со мной сделала, но и из-за того, как она это сделала. Как будто прислугу выгнала.
    
Я поговорила с людьми из «Благочашки», «Пухлокур», «Зиззи-фрут», «Хвоста-чешуи» и, наконец, «НоваТы». Первым трем я не понравилась, но клуб «Хвост-чешуя» предложил мне работу. Каждая корпорация прислала группу для проведения интервью, и в составе группы от «Хвоста-чешуи» был Мордис. Были и другие сотрудники «Сексторга», рангом повыше, но Мордис набирал людей для себя, поэтому последнее слово оставалось за ним. Я показала несколько движений из танцевальной пластики, и Мордис сказал — это то, что надо. Такой талант. Если я пойду работать в «Хвост-чешую», то не пожалею.
    
— Ты можешь стать кем угодно, — сказал он. — Перевоплощаться!
    
И я чуть не подписала с ними контракт прямо там.
    
Но рядом с их стендом был другой, салона красоты «НоваТы». И там была одна женщина, ужасно похожая на Тоби из вертоградарей, хотя и смуглая, и с другими волосами, и глаза у нее были зеленые, и голос ниже. Она отвела меня немного в сторону и спросила, не случилось ли у меня чего. И я объяснила, что из-за семейных проблем мне приходится бросить академию. Я сказала, что могу делать любую работу и что готова учиться. Когда она спросила, что за семейные проблемы, я как-то сразу выложила ей про то, что моего отца похитили, а у матери нет денег. Я слышала, как у меня дрожит голос: это было не совсем притворство.
    
Она спросила, как зовут мою мать. Я ответила. Она кивнула и сказала, что возьмет меня на работу в «НоваТы» ученицей, и я смогу жить прямо там, и они будут меня учить. Я буду работать с женщинами, а не с мужчинами — пьяными и агрессивными, какими они часто бывают в «Хвосте-чешуе». Пускай даже там есть зубная страховка. И мне не придется носить биоскафандр и позволять незнакомым мужчинам себя трогать. Я буду работать в целительной атмосфере и помогать людям.
    
Эта женщина и вправду была ужасно похожа на Тоби, и странное дело — даже на бедже у нее было написано «Тобита». Для меня это было словно знак — что там мне будет по-настоящему безопасно, мне будут рады, я буду нужна. Так что я согласилась.
    
Но Мордис все равно дал мне свою визитку и сказал, что, если я передумаю, он возьмет меня в «Хвост-чешую» — в любой момент, без всяких вопросов.
   
   
    
     
53
    
    
Салон красоты «НоваТы» располагался в Парке Наследия. У вертоградарей о нем говорили, потому что Адам Первый был сильно против — он сказал, что множество Созданий и Деревьев погубили, чтобы построить храм тщеславия. Иногда в День Опыления он произносил целую проповедь на эту тему. Но все равно мне было хорошо в «НоваТы». Там были розы, которые светились в темноте, большие розовые бабочки днем и прекрасные мотыльки кудзу ночью, и бассейн (хоть и не для сотрудников), и фонтаны, и свой собственный экологически чистый огород. Воздух тут был лучше, чем в городе, поэтому можно было реже носить респираторы. Я словно оказалась в утешительном сне. Меня поставили на работу в прачечную складывать постельное белье и полотенца, и мне нравилась эта работа, потому что она была очень мирная: все такое розовое.
    
На третий день я несла стопку чистых полотенец в комнаты и наткнулась на Тобиту; она сказала, что хочет со мной поговорить. Я испугалась, что сделала что-то не так. Мы вышли на газон, и она велела мне говорить тихо. Потом сказала: она видит, что я ее уже почти узнала, а уж она меня точно узнала. Она взяла меня на работу, потому что я из вертоградарей, а теперь, когда они объявлены вне закона и сад уничтожен, наш долг — заботиться друг о друге. Она поняла, что у меня беда — помимо отсутствия денег. В чем дело?
    
Тут я заплакала, потому что раньше не знала про сад. Новость меня поразила: наверное, я думала, что, если все станет совсем плохо, смогу вернуться туда. Тобита отвела меня к фонтану — это для того, сказала она, чтобы шум бегущей воды заглушал наши голоса, если где-нибудь поблизости установлены направленные микрофоны, — и я выложила ей все про «Здравайзер» и как я узнавала новости про вертоградарей от Аманды, пока не лишилась мобильника, и после этого совсем ничего не знала про сад. Я промолчала про то, что влюблена в Джимми и он разбил мне сердце, но рассказала про Марту Грэм и про то, как Люцерна отказалась от меня, когда похитили моего отца.
    
Потом я сказала, что не знаю, зачем мне жить, и что внутри у меня все онемело, как у сироты. Тоби мне посочувствовала: оказалось, что ей, когда она была в моем возрасте, тоже нелегко пришлось и с ней и с ее отцом случилось что-то очень похожее.
    
Новая Тоби была совсем не такой жесткой, как старая, когда она была Евой Шестой. Она стала гораздо мягче. Или это я повзрослела.
    
Тоби огляделась и понизила голос. Она рассказала мне, что ей пришлось срочно покинуть сад на крыше и поменять внешность, потому что там ей грозила опасность, так что я должна тщательно следить за своими словами, чтобы не проболтаться, кто она такая на самом деле. В случае со мной она пошла на риск и надеется, что мне можно доверять. Я сказала, что можно. Тогда она меня предупредила, что в салон красоты иногда приходит Люцерна и что я должна об этом знать и по возможности не попадаться ей на глаза.
    
Под конец разговора Тоби сказала: если вдруг что-нибудь случится — какое-нибудь чрезвычайное происшествие — и ее не будет поблизости, я должна знать, что она сделала запас сушеных продуктов наподобие вертоградарских Араратов, прямо на складе «НоваТы». Она сказала мне код от двери, на случай если мне вдруг понадобится. Хотя она и надеялась, что не понадобится.
    
Я ее горячо поблагодарила, а потом спросила, не знает ли она, где Аманда. Мне очень хотелось снова с ней повидаться. Она, можно сказать, мой единственный друг. Тоби сказала, что, может быть, получится выяснить.
    
После этого мы мало общались — Тоби сказала, что это будет выглядеть подозрительно, хоть она и не знала, кто может за нами следить, — но мы время от времени перекидывались парой слов и кивали друг другу. Я чувствовала, что она меня охраняет — защищает силовым полем, вроде как в фильмах про инопланетян. Хотя, конечно, я это просто придумала.
    
    
Однажды, почти через год после моего появления, Тоби сказала, что нашла Аманду через общих знакомых в Интернете. Тоби сообщила мне новость, которая меня удивила, хотя, если вдуматься, это было не очень удивительно. Аманда стала биохудожницей: она делала инсталляции с использованием Созданий или частей Созданий, широкомасштабные, на открытом воздухе. Оказалось, что она живет у западного входа в Парк Наследия. Тоби сказала, что организует мне пропуск, если я хочу повидать Аманду, и распорядится, чтобы меня отвезли в розовом фургончике «НоваТы».
    
Я бросилась Тоби на шею, но она велела мне быть осторожней: девушки из прачечной не обнимаются с менеджерами. Потом она сказала, чтобы я не шла у Аманды на поводу: Аманда никогда не знает меры, не осознаёт пределов собственной силы. Я хотела спросить Тоби, что это значит, но она уже повернулась и ушла.
    
    
В день визита Тоби сказала мне, что Аманду предупредили; но мы должны укрыться в помещении, прежде чем начать обниматься, визжать от радости и все такое. Тоби дала мне корзинку с продукцией «НоваТы» для доставки, как предлог, если фургон остановят и спросят меня, куда мы едем. Водитель меня подождет; но у меня есть только час, потому что, если девушка из «НоваТы» вдруг начнет бродить по Греховному миру, это будет выглядеть подозрительно.
    
Я сказала, что, может быть, мне лучше переодеться, но Тоби ответила: нет, тогда охранники начнут задавать ненужные вопросы. Так что я надела розовую накидку «НоваТы» поверх рабочего розового халатика и хлопковых штанов и отправилась в дорогу с розовой корзинкой. Как Розовая Шапочка.
    
    
Фургон «НоваТы», как и планировалось, довез меня до обшарпанного здания — кондоминиума, где жила Аманда. Я помнила, что сказала Тоби, и подождала, пока за мной закроется дверь в квартиру, где ждала Аманда. Тогда мы с ней хором сказали: «Не может быть!» — и бросились друг другу на шею. Но ненадолго: Аманда никогда особенно не любила обниматься.
    
Она выросла с тех пор, как я последний раз видела ее живьем. И загорела — несмотря на солнцезащитные кремы и широкополые шляпы, — потому что много занимается инсталляциями на открытом воздухе. Это она мне объяснила. Мы пошли на кухню, где стены были увешаны ее рисунками и кое-где — разными костями, и выпили по бутылке пива. Я никогда не любила алкоголь, но это был особенный случай.
    
    
Мы стали вспоминать вертоградарей — Адама Первого, и Нуэлу, и Муги Мускула, и Фило Тумана, и Катуро, и Ребекку. И Зеба. И Тоби, но я не сказала, что она теперь Тобита и работает менеджером в салоне красоты «НоваТы». Аманда объяснила, почему Тоби пришлось уйти от вертоградарей. Оказывается, за ней охотился Бланко из Отстойника. А он, по слухам, мочил всех, кто ему хоть как-то не угодил. Особенно женщин.
    
— Но почему Тоби? — спросила я.
    
Аманда ответила: говорят, они когда-то давно не поладили на почве секса. И это очень странно: Тоби и секс, казалось нам, несовместимы, отчего мы, дети, и прозвали ее Сухой ведьмой. А я сказала: может быть, Тоби мокрее, чем мы думали. Аманда расхохоталась и сказала, что я такая большая, а в сказки верю. Но теперь я знала, почему Тоби сменила личность и прячется.
    
— А помнишь, как мы говорили: «Тук-тук, кто там?» Я, ты и Бернис? — спросила я. Пиво постепенно туманило мне голову.
    
— Ганг. А дальше? — подхватила Аманда.
    
— Рена, — сказала я, и мы обе покатились со смеху, и немножко пива попало мне в нос.
    
Я рассказала Аманде про встречу с Бернис и про то, что она осталась такой же сварливой. Мы еще немножко посмеялись. Но про мертвого Бэрта упоминать не стали.
    
— А помнишь, как ты хотела устроить мне праздник и заставила Шекки и Кроза притащить супершмаль? И мы все залезли в будку голограммера, и меня стошнило?
    
Мы еще посмеялись.
    
Она сказала, что у нее два соседа по квартире, тоже художники. И еще, впервые в жизни, у нее появился «бойфренд с проживанием». Я спросила, неужели она в него влюблена, и она сказала:
    
— Ну, в жизни все нужно хоть один раз попробовать.
    
Я спросила, что он за человек, и она сказала, что он очень милый, только по временам депрессует из-за какой-то девочки, в которую был влюблен еще в школе. Я спросила, как его зовут.
    
— Джимми. Может, ты его знаешь — вы учились в Здравайзеровской школе примерно в одно и то же время.
    
Я вся похолодела. Аманда сказала:
    
— Вон его фотография на холодильнике — третья сверху, в правом ряду.
    
Это действительно был Джимми. На снимке он облапил Аманду и ухмылялся, как лягушка под током. Мне словно гвоздь в сердце вогнали. Но я знала, что нет смысла рассказывать Аманде и все ей портить. Она ведь не нарочно.
    
Я сказала:
    
— Да, он очень симпатичный, но мне уже пора идти, водитель ждет.
    
Аманда спросила, не случилось ли чего, но я сказала, что все в порядке. Она дала мне номер своего мобильника и сказала: в следующий раз, когда я приду в гости, она обязательно пригласит и Джимми тоже, и мы будем есть спагетти.
    
Как было бы хорошо, если бы любовь можно было раздавать одинаковыми порциями, чтобы всем досталось. Но моя судьба сложилась по-другому.
    
    
Я вернулась в «НоваТы» совершенно убитая и подавленная. Почти сразу после этого я развозила полотенца по комнатам на тележке и едва не наткнулась на Люцерну. Ей по расписанию должны были делать очередную подтяжку. Тоби меня предупреждала каждый раз, как Люцерна собиралась прийти, чтобы я пряталась и не попадалась ей на глаза, но из-за Аманды и Джимми у меня все вылетело из головы.
    
Я улыбнулась Люцерне — нейтрально, как нас учили улыбаться клиентам. Я думаю, она меня узнала, но отмахнулась от меня, как смахивают пушинку с одежды. Не то чтоб мне очень хотелось ее видеть или общаться с ней, но мне было ужасно неприятно, что она тоже не хочет меня видеть и слышать. Когда твоя родная мать делает вид, что тебя нет на свете, чувствуешь себя так, словно тебя стирают с лица земли.
    
В этот момент я поняла, что не могу оставаться в «НоваТы». Мне нужно было оторваться от всех — от Аманды, от Джимми, от Люцерны, даже от Тоби. Я хотела стать совершенно другим человеком, не быть никому обязанной и чтобы мне никто не был ничем обязан. Никаких ниточек, за которые меня можно было бы дергать. Никакого прошлого. Никаких вопросов. Я уже устала задавать вопросы.
    
Я нашла визитку Мордиса и написала Тоби записку, в которой благодарила ее за все и объясняла, что поличным причинам не могу больше оставаться в «НоваТы». У меня еще был тот пропуск, по которому я ходила к Аманде, поэтому я ушла тут же. Все было разрушено, погублено, и для меня нигде не было безопасного места; а если уж мне суждено находиться в опасном, то пусть меня там хотя бы ценят.
    
Я добралась до «Чешуек», и мне пришлось долго уговаривать вышибал: они не верили, что я действительно хочу там работать. Наконец они позвали Мордиса, и он сказал: ну конечно, он меня помнит, я та маленькая танцовщица. Бренда, верно? Я сказала, что да и что он может называть меня Рен — до такой степени я уже с ним освоилась. Он спросил, хорошо ли я подумала, и я сказала, что да. А он предупредил, что я обязана буду отработать определенный срок, потому что клуб потратит деньги на мое обучение. Готова ли я подписать контракт?
    
Я сказала, что, может быть, я слишком грустная для этой работы: ведь, наверное, они ищут веселых и общительных девушек? Но Мордис улыбнулся, блестя черными глазками, похожими на блестящие муравьиные головки, и сказал:
    
— Ах, Рен. Любой человек слишком грустен для чего бы то ни было.
   
   
    
     
54
    
    
Так я все-таки начала работать в «Чешуйках». В каком-то смысле это было облегчением. Мне нравилось работать под руководством Мордиса, потому что ясно было, чего он хочет и как ему угодить. Я чувствовала, что с ним я в безопасности. Наверное, потому, что он заменил мне отца в каком-то смысле, ведь никакого другого отца у меня не было: Зеб исчез, растаял, как туман, а родной отец мной не очень-то интересовался, да и вообще умер.
    
А вот Мордис говорил, что у меня настоящий, неповторимый талант: я — воплощение чужих снов, в том числе самых порочных. Я была счастлива, что наконец у меня хоть что-то хорошо получается. У меня были и другие обязанности, не очень приятные, но акробатические танцы на трапеции я любила, потому что, когда висишь на трапеции, тебя никому не достать. Порхаешь в воздухе, как бабочка. Иногда я воображала, как Джимми на меня смотрит и думает: «На самом деле это ее я любил всю жизнь, а не Вакуллу Прайс, не Линду-Ли, не какую-нибудь другую девушку, даже не Аманду». И еще я воображала, что танцую только для него.
    
Да, я понимаю, насколько это было бессмысленно.
    
    
После перехода в «Чешуйки» я разговаривала с Амандой только по телефону. Она часто и надолго уезжала — заниматься своими инсталляциями. Да я и не хотела видеться с ней живьем. Мне будет неудобно из-за Джимми, а она почувствует это и спросит, в чем дело, и мне придется соврать или рассказать ей всю правду. А если я ей расскажу, она рассердится, или ей просто будет любопытно, или она решит, что я дура. В некоторых вещах Аманда была безжалостна.
    
Адам Первый, помнится, говорил, что ревность — разрушительное чувство. Это часть неизгладимого наследия австралопитеков, с которым нам приходится жить. Ревность пожирает человека изнутри и омертвляет его Духовную Жизнь. И еще ревность порождает ненависть и заставляет человека причинять зло другим. Но я совершенно не хотела никакого зла Аманде.
    
Я пыталась представить себе ревность в виде желто-бурого облака: вот оно бурлит во мне, а теперь выходит через нос, как струйка дыма, каменеет на лету и падает на землю. Но тут мне каждый раз невольно представлялось, что из камня вырастает куст, покрытый ядовитыми ягодами.
    
    
Потом Аманда порвала с Джимми. Она мне об этом сообщила, но не прямо. До того она рассказывала мне о своих инсталляциях на открытом воздухе. Серия называлась «Живое слово». Аманда рассказывала, как выкладывает гигантские буквы, а потом с помощью биоформ заставляет их появляться и пропадать. Совсем как в детстве, когда она выписывала слова сиропом и муравьями.
    
— Я уже дошла до пяти и даже шести букв. Теперь могу писать плохие слова, — сказала она.
    
— То есть неприличные? Как «говно»?
    
— Гораздо хуже, — засмеялась она.
    
— Матерные? Как слово на букву бэ?
    
— Нет. Как «любовь».
    
— Ох. Значит, с Джимми у тебя не вышло.
    
— Джимми — несерьезный человек.
    
Я поняла, что он, наверное, ей изменил или что-нибудь такое.
    
— Я тебе сочувствую, — сказала я. — Ты на него очень сердишься?
    
Я старалась, чтобы она не услышала, какой у меня счастливый голос. «Теперь я могу ее простить», — думала я. Но на самом деле прощать ее было не за что, ведь она не нарочно.
    
— Сержусь? — переспросила она. — На Джимми невозможно сердиться.
    
Я не поняла, что она хочет сказать, потому что я, конечно же, была сердита на Джимми. Ужасно сердита и зла. Хотя все еще его любила.
    
Я подумала: может быть, это и есть любовь. Когда сердишься на кого-нибудь.
    
    
Вскоре после этого в «Чешуйки» начал ходить Гленн. Не каждую ночь, но достаточно часто, чтобы заработать право на скидку. Я не видела его со «Здравайзера» — все это время он с прочими мозговитыми учился в институте Уотсона-Крика. Но теперь он стал большой шишкой в корпорации «Омоложизнь». Он не стеснялся хвалиться, хотя у него это звучало скорее констатацией факта, как другой человек сказал бы: «Дождь идет». Я урывками слушала его разговоры с Большими Шишками и разными инвесторами и узнала, что он заведует каким-то важным проектом под названием «Пародиз». Для этого проекта построили специальный купол, с подачей воздуха и учетверенными мерами безопасности. Гленн подобрал команду из лучших мозгов человечества, и они работают над проблемой день и ночь.
    
Над чем именно они работают, Гленн сообщал очень туманно. Он употреблял слово «бессмертие» — в «Омоложизни» бессмертием интересовались уже давно. Речь шла об изменении клеток, о том, как сделать, чтобы они не умирали. Гленн говорил, что за бессмертие люди готовы платить огромные деньги. Раз в пару месяцев он заявлял, что они совершили колоссальный прорыв, и чем больше было прорывов, тем больше денег ему удавалось выпросить на проект «Пародиз».
    
Иногда он говорил, что работает над величайшей проблемой человечества — над людьми, их жестокостью и страданием, их войнами и нищетой, их страхом смерти.
    
— Сколько вы готовы заплатить, если я построю вам идеального человека? — спрашивал он. Потом намекал, что в проекте «Пародиз» именно это и делают, и тогда инвесторы отваливали ему еще больше денег.
    
Для завершения переговоров он снимал зал с потолком, отделанным перьями, и заказывал туда выпивку, наркотики и девушек-«чешуек». Не для себя, а для людей, которых приводил с собой. Иногда он даже развлекал высокопоставленных какабэшников. Они были жуткие. Мне не приходилось обслуживать больболистов, а какабэшников — приходилось, и это были мои самые нелюбимые клиенты. Мне казалось, что у них в голове, за глазами — шестеренки и разные механизмы.
    
Иногда Гленн снимал двух-трех «чешуек» на весь вечер, не для секса, а для других, очень странных вещей. Однажды он приказал нам мурлыкать, как кошки, чтобы он мог измерить движение голосовых связок. В другой раз он велел нам петь, как птицы, чтобы нас записать. Старлетт пожаловалась Мордису, что нас используют не по назначению, но Мордис ответил только:
    
— Ну да, он псих. Можно подумать, вы психов никогда не видели. Но он богатый псих и к тому же безобидный, так что терпите и делайте, что он говорит.
    
Я оказалась одной из выбранных «чешуек» в тот вечер, когда Гленн устроил нам опрос. Он хотел знать: что делает нас счастливыми? На что больше похоже счастье — на довольство или на восторг? Оно в помещении или под открытым небом? С деревьями или без? Есть ли поблизости проточная вода? Если счастья слишком много, не становится ли от этого скучно? Старлетт и Алый Лепесток пытались понять, что он хочет услышать, чтобы врать в нужную сторону.
    
— Нет, — объяснила я. Я-то знала, что он из себя представляет. — Он ботан. Он хочет, чтобы мы честно сказали то, что думаем.
    
Они ужасно растерялись.
    
    
Потом он начал приводить с собой женщину — по расовому типу она была «косая» и говорила с акцентом. Он сказал, что она хочет познакомиться с работой «Чешуек», потому что корпорация «Омоложизнь» выбрала «Чешуйки» одним из основных мест для испытания нового продукта и эта женщина будет объяснять нам, как новым продуктом пользоваться. Речь шла о таблетке «НегаПлюс», которая должна была решить все известные человечеству проблемы, связанные с сексом. Нам выпала большая честь — возможность познакомить своих клиентов с этим продуктом. У женщины был какой-то корпоративный титул — старший вице-президент по повышению удовлетворения, — но ее главной работой было удовлетворять Гленна в койке.