1 2 3 4 5 6 
Хильда. Я уйду, но обещаешь ли тотчас же бежать со мной?
      
Гёц. Да, если выиграю свой процесс.
      
Хильда. Ты знаешь, что заранее решил проиграть. Прощай, Гёц!
      
(Подходит к нему, целует и уходит.)
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
      
      
Гёц, Генрих.
      
      
Гёц (кидая букет). Живей берись за дело! Причини мне все зло, какое можешь!
      
Генрих (глядя на него). Я представлял себе это иначе.
      
Гёц. Смелей, Генрих, дело не из трудных. Я сам наполовину твой сообщник. Поройся хорошенько в моей душе, дойди до самой сути.
      
Генрих. Значит, ты и впрямь желаешь проиграть?
      
Гёц. Да нет, не бойся! Только отчаяние лучше сомнений.
      
Генрих. Ладно... (Пауза.) Постой, что за провал в памяти!.. Со мной это бывает, но я тотчас припомню. (В волнении шагает по сцене.) А я ведь принял меры: утром все хорошенько повторил... Твоя вина: ты не такой, как должно. Ты должен быть украшен венком из роз, глаза твои должны светиться торжеством. Тогда я содрал бы с тебя венок, втоптал бы в грязь твое торжество, под конец ты встал бы на колени передо мной... Где твоя гордая повадка? Где твоя наглость? Ты наполовину мертв. Что мне за радость в том, чтобы тебя прикончить? (В бешенстве кричит.) Ах, я еще недостаточно зол!
      
Гёц (смеясь). Ты, Генрих, весь сжался в комок. Успокойся, не торопись.
      
Генрих. Нельзя терять ни минуты. Говорю тебе, они идут за мной по пятам. (Дьяволу.) Ну, подскажи, ну, шепни, помоги возненавидеть его как следует. (Жалобно.) Когда он нужен, его никогда нет на месте.
      
Гёц. Давай я подскажу. (Пауза.) Мои земли...
      
Генрих. Земли?
      
Гёц. Имел я право их раздать?
      
Генрих. А, земли... Но ты не роздал их — отдать ведь можно только то, чем обладаешь.
      
Гёц. Хорошо сказано. Владенье есть дружба между человеком и вещами, в моих руках вопили даже вещи. Я ничего не отдал, лишь дарственную огласил — только и всего. И все же, поп, пусть я не роздал свои земли, но ведь крестьяне их получили. Что ты на это скажешь?
      
Генрих. Они не получили их, раз не могут уберечь. Бароны захватят эту область, посадят в замок Гейденштама, дальнего родственника Конрада, и вся фантасмагория развеется как дым.
      
Гёц. Что ж, в добрый час! Я ничего не дал, никто ничего не взял — так проще. Когда расплачиваешься золотом дьявола, оно в руках у тебя становится трухой. Так и мои благодеяния: прикоснись к ним — и они оборачиваются мертвечиной. Но все же намерение было? Не так ли? Я в самом деле хотел добра. Ни бог, ни дьявол не могли меня заставить отступиться. Займись-ка моими помыслами, их осуди.
      
Генрих. Не так уж трудно: ты не мог пользоваться своими благами и тут-то вознамерился от них отречься.
      
Гёц. О, беспощадный голос! Разоблачай, разоблачай же мои мысли. Не знаю, кто говорит, ты или я. Значит, все только ложь и притворство. И я не действовал. Я только играл роль. Ах, поп, ты метишь прямо в точку. Ну, а дальше, дальше? Что этот шут затеял потом? Ты быстро выдохся, однако!
      
Генрих (ему передалось исступление Гёца). Ты отдавал, чтоб разрушать.
      
Гёц. В точку! Мне мало было умертвить владельца...
      
Генрих (так же). Ты решил развеять по ветру владенья.
      
Гёц. Я держал в своих руках старинные владенья Гейденштама...
      
Генрих (все так же). И ты швырнул их оземь, вдребезги разбив.
      
Гёц. Я хотел, чтобы моя доброта стала разрушительнее моих пороков.
      
Генрих. И это тебе удалось, смотри — двадцать пять тысяч трупов. За день добродетели ты перебил больше народу, чем за тридцать пять лет злодейства.
      
Гёц. Добавь еще, что убитые — те бедняки, кому я притворства ради роздал владенья Конрада.
      
Генрих. Черт возьми, ты их всегда терпеть не мог.
      
Гёц (поднял кулак). Пес! (Останавливается и начинает смеяться.) Чуть тебя не стукнул — значит, ты близок к правде. Ха! Ха! Вот мое больное место. Ну, дальше! Расскажи, как я их ненавидел, как использовал их благодарность для их же порабощения. Прежде я насиловал их души пыткой, потом насиловал добром. Селение превратилось в букет одураченных, увядших душ. Они, бедняги, как обезьяны, подражали мне во всем, а я, как обезьяна, перенимал ужимки добродетели. Они погибли как мученики, сами не зная за что. Послушай, поп, я предал всех на свете, даже своего брата, но жажды предавать не утолил. И вот ночью у крепостных стен Вормса я надумал предать Зло — только и всего. Но Зло не так-то легко предать. В кости тогда выпало не Добро, а только Зло, еще хуже прежнего. Впрочем, мне было наплевать, чудовище я или святой! Главное — я не хотел быть человечным. Скажи же, Генрих, что я обезумел от стыда: решил удивить небеса, чтобы спастись от людского презрения. Ну, чего же ждешь? Говори! Ах, верно, ты не можешь говорить, твоим голосом говорю я. (Подражая Генриху.) «Гёц, ты сменил не кожу, а язык. Свою ненависть к людям обозвал любовью, свое безумное стремление разрушать — великодушием. Но ты остался верен себе, остался тем же незаконнорожденным ублюдком»... (Снова говорит своим обычным голосом.) Боже, я подтверждаю, что он прав, я, обвиняемый, признаю себя виновным. Я проиграл процесс, Генрих. Ты доволен?
      
(Пошатнулся и прислонился к стене.)
      
Генрих. Нет.
      
Гёц. На тебя нелегко угодить.
      
Генрих. О господи! Это ли моя победа? Как она печальна.
      
Гёц. Что ты будешь делать, когда меня не станет? Ты будешь скучать без меня.
      
Генрих (указывая на дьявола). Он задаст мне немало работы. Времени не будет думать о тебе.
      
Гёц. А ты уверен, что они хотят меня убить?
      
Генрих. Уверен!
      
Гёц. Добрые люди! Я подставлю им шею, и все будет кончено! Какой хороший выход для всех.
      
Генрих. Ничто никогда не кончается.
      
Гёц. Ничто. Ах да, еще есть ад! Что ж, там я изменюсь!
      
Генрих. Нет! Не изменишься: мы уже в аду. Мой кум (показывая на дьявола) — он научил меня: земля лишь видимость. Есть небо и есть ад, только и всего. Смерть лишь родных водит за нос, для покойника все продолжается!
      
Гёц. И для меня все будет продолжаться?
      
Генрих. Все. Ты сможешь вечно наслаждаться самим собой.
      
Гёц. Когда я чинил Зло, Добро казалось близким. (Пауза.) Только руку протяни. И протянул, и оно в одно мгновение перестало быть Добром. Значит, Добро — мираж. Генрих, Генрих, возможно ли Добро?
      
Генрих. Веселенькая годовщина! Год и день тому назад ты у меня спросил о том же и я ответил: нет. Стояла ночь. Ты, глядя на меня, сказал, что я похож на крысу, а потом ты выкрутился, смошенничал. Что ж, смотри: вот снова ночь, точно такая же, как тогда, но кто из нас сегодня в мышеловке?
      
Гёц (шутовским тоном). Я.
      
Генрих. А выйдешь из нее?
      
Гёц (без шутовства). Нет, не выйду. (Ходит по сцене.) Господи, раз ты не даешь нам творить Добро, зачем вселяешь ты в нас столь сильное к нему стремление? Если ты не дозволил быть добрым, зачем ты лишил меня желания быть злым? (Шагает.) Забавно все-таки, что исхода нет!
      
Генрих. Зачем ты притворяешься, будто говоришь с ним? Знаешь ведь, что он не ответит.
      
Гёц. А почему он молчит? Почему он не хочет показаться мне? Ведь он предстал даже перед ослицей пророка.
      
Генрих. Ты ничего не значишь. Пытай слабых, мучь самого себя, целуй распутниц или прокаженных, погибай от лишений или излишеств — богу плевать на тебя.
      
Гёц. Что же тогда имеет значение?
      
Генрих. Ничто. Человек — ничто. Не удивляйся, ты это знал всегда. Ты знал это, бросая кости, не то зачем тебе было мошенничать?
      
Гёц хочет говорить.
      
Ты жульничал. Катерина видела. Ты поднял свой голос, желая заглушить молчание бога... Ты притворялся, что следуешь велению бога, а следовал только своей воле.
      
Гёц (раздумчиво). Да, это так.
      
Генрих (удивленно). Да, своей воле...
      
Гёц (так же). Всё я сам...
      
Генрих. Да, говорю тебе, да!
      
Гёц (подымая голову). Всё я сам, поп, ты прав, все сам! Я молил, я выпрашивал знака небес. Слал небесам мольбы — ответа нет. Небеса не знают даже моего имени. Я вопрошал себя ежечасно, что я в глазах господа? Теперь я знаю: ничто. Бог меня не видит, бог меня не слышит, бог меня не знает. Ты видишь эту пустоту над головой: то бог. Ты видишь щель в двери: то бог. Ты видишь дыру в земле: то бог. Бог есть молчание, бог есть отсутствие. Бог есть одиночество людское. Нет никого, кроме меня, я сам решал, какое зло чинить. Я сам избрал добро. Я жульничал: я творил чудеса. Сегодня я сам обвиняю себя. Один лишь я мог отпустить свои грехи. Я — человек. Если есть бог, то человек ничто; если существует человек... Куда ты бежишь?
      
Генрих. Я ухожу. С тобой мне делать нечего.
      
Гёц. Погоди, поп, я рассмешу тебя.
      
Генрих. Молчи!
      
Гёц. Но ты не знаешь, что я хочу тебе сказать. (Глядит на него и внезапно говорит.) Нет, знаешь.
      
Генрих (кричит). Неправда! Я ничего не знаю. Не хочу знать!
      
Гёц. Генрих, ты сейчас узнаешь о величайшем жульничестве — бога нет.
      
Генрих кидается на него, бьет его. Под его ударами Гёц смеется и кричит.
      
Бога не существует! Радуйся! Плачь от радости! Аллилуйя! Безумец! Не бей меня: ведь я нас обоих освобождаю. Нет небес, нет ада! Есть лишь одна земля.
      
Генрих. Пусть он проклянет меня сто, нет — тысячу раз! Лишь бы только он был! Гёц, люди назвали меня предателем, тебя ублюдком. Они нас осудили. Если бога нет, от людей не спастись. Господи, этот человек богохульствует. Верю в тебя, верю! Отче наш, иже еси на небеси, хочу быть судимым тобой, а не равным мне, ибо ты есть бессмертен и бесконечен.
      
Гёц. К кому ты обращаешься? Ты сам сказал, что он глух. (Генрих молча глядит на него.) Нет средства избежать людей. Прощайте, изверги! Прощайте, святые! Прощай, гордость! Нет ничего, кроме людей.
      
Генрих. Но люди не хотят знать тебя, ублюдок.
      
Гёц. Ну, это я улажу. (Пауза.) Генрих, я не проиграл процесса: он попросту не состоялся из-за отсутствия судьи. (Пауза.) Я все начну сначала.
      
Генрих (вскакивая). Что ты начнешь?
      
Гёц. Жизнь.
      
Генрих. Это чересчур удобный выход. (Кидается на него.) Ничего ты не начнешь. Все кончено. Сегодня нужно подвести окончательный итог.
      
Гёц. Оставь меня, Генрих! Оставь меня! Все изменилось, я жить хочу. (Высвобождается.)
      
Генрих (хочет его задушить). Где твоя сила, Гёц, где твоя сила? Как хорошо, что тебе хочется жить: ты подохнешь в отчаянии.
      
Ослабевший Гёц тщетно пытается оттолкнуть его.
      
Пусть в эти последние минуты пребудут с тобой все муки ада.
      
Гёц. Оставь меня! (Хочет высвободиться.) Черт возьми, если из нас двоих одному суждено умереть, умри ты. (Наносит ему удар ножом.)
      
Генрих. Ха! (Пауза.) Я не хочу отказаться от ненависти, от страданий... (Падает.) Для меня не будет ничего! Пустота! Пустота! А ты завтра увидишь свет дня. (Умирает.)
      
Гёц. Ты мертв, а мир по-прежнему полон: никто о тебе не пожалеет. (Подымает цветы и кидает их на труп.) Комедия добра закончилась убийством. Тем лучше, пути назад у меня нет. (Зовет.) Хильда! Хильда!
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
      
      
Гёц, Хильда.
      
Настала ночь.
      
      
Гёц. Бог мертв.
      
Хильда. Что мне за дело, жив он или мертв. Я давно уже о нем не тревожусь. Где Генрих?
      
Гёц. Ушел.
      
Хильда. Ты выиграл процесс?
      
Гёц. Процесса не было: говорю тебе, бог умер. (Обнимает ее.) Никто за нами не следит. Я один вижу твои волосы, твой лоб. Гляди без устали: мир ослеп. Если ты отведешь свой взгляд в сторону, мне покажется, будто меня нет на свете. Наконец-то мы одни.
      
Свет. Приближаются факелы.
      
Хильда. Вот они. Уйдем!
      
Гёц. Нет, подождем их!
      
Хильда. Они тебя убьют.
      
Гёц. Кто знает. (Пауза.) Останемся: я должен видеть людей.
      
Факелы приближаются.
     
    
    
     
      
КАРТИНА ОДИННАДЦАТАЯ
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
      
      
Лагерь крестьян. Карл, колдунья, два крестьянина, затем Насти. У Колдуньи деревянная лопатка в форме руки, которой она прикасается к крестьянам.
      
      
Насти (входя). Что ты здесь делаешь?
      
Колдунья. Те, до кого дотронусь деревянной рукой, станут неуязвимы. Смогут наносить удары, но им ничьи удары не будут страшны.
      
Насти. Брось ее! (Наступает на нее.) Ну, брось!
      
Колдунья ищет защиты у Карла, прячется за его спиной.
      
Карл, ты с ней заодно?
      
Карл. Да. Не мешай ей.
      
Насти. Покуда я здесь главный, начальники не будут обманывать солдат.
      
Карл. Тогда они погибнут вместе со своими начальниками.
      
Насти (крестьянам). Убирайтесь.
      
Они уходят. Пауза. Карл подходит к Насти.
      
Карл. Ты, Насти, колеблешься, мечтаешь, а дезертиров все больше и больше! Армия теряет солдат, как раненый кровь. Кровотечение нужно остановить, мы не можем быть так разборчивы в средствах.
      
Насти. Что ты намерен предпринять?
      
Карл. Пусть эта милая красотка коснется каждого своей лопаткой. Они поверят в свою неуязвимость и не удерут с поля боя.
      
Насти. Я сделал их людьми, ты хочешь снова превратить их в скотов.
      
Карл. Лучше скоты, идущие на смерть, чем люди, которые спасаются бегством.
      
Насти. Пророк заблуждений и мерзости.
      
Карл. Да, верно, я лжепророк. Ну а ты? Кто ты?
      
Насти. Я не хотел этой войны.
      
Карл. Возможно. Но ты не мог ей воспрепятствовать — значит, бог не на твоей стороне.
      
Насти. Нет, я не лжепророк, я — человек! Бог обманул меня. Поступай как хочешь.
      
Карл уходит вместе с колдуньей.
      
Да, господи, ты обманул меня. Заставил меня поверить, будто я твой избранник. Но может ли упрекнуть тебя во лжи, может ли усомниться в любви твоей тот, кто, как я, любит своих братьев и лжет им, как лгу я?
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
      
      
Насти, Гёц, Хильда, трое вооруженных крестьян.
      
      
Насти (без удивления). Вы здесь!
      
Один из крестьян (показывая на Гёца). Мы искали его, хотели прикончить. Но он совсем переменился: раскаялся в своих заблуждениях и говорит, что хочет сражаться в наших рядах! Вот мы и привели его к тебе.
      
Насти. Оставьте нас.
      
Они выходят.
      
Ты хочешь сражаться в наших рядах?
      
Гёц. Да.
      
Насти. Зачем?
      
Гёц. Вы мне нужны. (Пауза.) Хочу быть человеком среди людей.
      
Насти. Только и всего?
      
Гёц. Знаю, нет ничего трудней. Хочу начать все с самого начала.
      
Насти. Где начало?
      
Гёц. Начало — преступление. Люди нынче рождаются преступниками. Я должен взять на себя часть их преступлений, если хочу завоевать хоть часть их любви и добродетели. Я возжелал чистой любви. Глупец! Любить — значит вместе с другими ненавидеть общего врага. Я разделяю вашу ненависть. Я возжелал Добра. Глупец! На земле теперь Добро и Зло неразделимы. Согласен быть злым, чтобы стать добрым.
      
Насти (глядит на него). Ты изменился.
      
Гёц. Еще бы! Я потерял того, кто был мне дорог.
      
Насти. Кого?
      
Гёц. Ты не знаешь. (Пауза.) Хочу служить под твоим началом как простой солдат.
      
Насти. Отказываюсь.
      
Гёц. Насти!
      
Насти. К чему мне теперь один солдат, когда я каждый день теряю больше пятидесяти?
      
Гёц. Я принес вам свою гордыню богача, а вы отвергли меня, справедливо отвергли, ибо я возомнил, будто вы нуждались во мне. Но я говорю вам сегодня, что вы нужны мне, и если вы отвергнете меня — поступите несправедливо, ибо несправедливо прогонять просящего подаяние.
      
Насти. Я тебя не отвергаю. (Пауза.) Вот уже год и день, как ждет тебя твое место. Займи его. Ты встанешь во главе войска.
      
Гёц. Нет! (Пауза.) Я не рожден командовать. Хочу подчиняться.
      
Насти. Отлично. Я тебе повелеваю стать во главе армии. Повинуйся!
      
Гёц. Насти, я готов убивать, сам готов на смерть, раз нужно, но я никого не пошлю умирать. Теперь я знаю, что значит умирать. Там нет ничего, Насти, ничего, у нас есть только наша жизнь.
      
Хильда (прерывая его). Гёц! Молчи!
      
Гёц (Хильде). Хорошо. (Насти.) Полководец одинок а я хочу людей повсюду — вокруг себя и над собой. Пусть люди скроют от меня небо! Насти, разреши мне стать простым солдатом.
      
Насти. Ты им и будешь. Неужто ты думаешь, будто военачальник стоит больше солдата? Но если не возьмешься командовать, то уходи.
      
Хильда (Гёцу). Соглашайся!
      
Гёц. С меня хватит тридцати шести лет одиночества.
      
Хильда. Я буду с тобой.
      
Гёц. Ты — это я, мы и вместе будем так же одиноки.
      
Хильда (вполголоса). Если ты будешь солдатом среди солдат, разве ты им скажешь, что бога нет?
      
Гёц. Нет, не скажу.
      
Хильда. Вот видишь!
      
Гёц. Что?
      
Хильда. Ты никогда не будешь им ровней, не лучше их, не хуже — ты будешь попросту другим. И лишь случай поможет вам понять друг друга.
      
Гёц. Я убил бога за то, что он отделял меня от людей. Но вот он мертв, а я еще больше одинок. Не потерплю, чтобы этот гигантский труп отравлял людскую дружбу. Я все скажу им, если нужно...
      
Хильда. Вправе ли ты лишать их мужества?
      
Гёц. Я не сразу... Потерплю год...
      
Хильда (смеясь). Слушай, через год мы все умрем.
      
Гёц. Если бога нет, то почему я одинок — я так хотел жить со всеми вместе.
      
Входят крестьяне, подталкивая колдунью.
      
Колдунья. Клянусь вам, никакого вреда. Дотронусь до вас — станете неуязвимы.
      
Крестьянин. Мы поверим тебе, если Насти даст до себя дотронуться.
      
Колдунья подходит к Насти.
      
Насти. Убирайся к черту!
      
Колдунья (вполголоса). Меня прислал Карл. Не мешай мне, не то все пропало.
      
Насти (громко). Хорошо. Только скорее!
      
Она трет его. Крестьяне хлопают в ладоши.
      
Один из крестьян. Монаха не забудь.
      
Гёц. К черту!
      
Хильда (мягко). Гёц!
      
Гёц. Ну, три, красотка, натирай!
      
Колдунья трет его.
      
Насти (в ярости). Убирайтесь!
      
Крестьяне и колдунья уходят.
      
Гёц. Насти, до чего ты дошел.
      
Насти. Как видишь...
      
Гёц. Значит, ты их презираешь?
      
Насти. Я презираю лишь себя. (Пауза.) Дурацкая комедия: я ненавижу ложь и лгу своим же братьям, чтобы придать им мужества перед лицом смерти на войне, которую я ненавижу.
      
Гёц. Черт возьми, Хильда, этот человек одинок, как я.
      
Насти. Больше, чем ты. Ты был одинок всегда, а я всегда жил жизнью сотен тысяч, теперь я остался наедине с самим собой. Гёц, прежде я не знал ни одиночества, ни поражения, ни смятения, теперь я бессилен перед ними.
      
Входит солдат.
      
Солдат. Начальники хотят говорить с тобой.
      
Насти. Пусть войдут. (Гёцу.) Сейчас они мне скажут, что им не доверяют и не подчиняются.
      
Гёц (с силой). Нет.
      
Насти глядит на него.
      
Муки, смятение, укоры совести — все это хорошо для меня. Если от них страдаешь ты, гаснет последняя свеча, приходит ночь. Я стану полководцем.
      
Входят начальники, Карл.
      
Один из начальников. Насти, нужно кончать войну. Мои люди...
      
Насти. Будешь говорить, когда я дам тебе слово. (Пауза.) У меня для вас новость, которая стоит победы. У нас есть генерал — самый знаменитый полководец Германии.
      
Один из начальников. Этот монах?
      
Гёц. Только не монах! (Сбрасывает с себя рясу — он в военном мундире.)
      
Начальники. Гёц!
      
Карл. Гёц! Черт подери...
      
Один из начальников. Гёц! Тогда дело другое!
      
Другой начальник. Что? Что изменится? Ведь он предатель! Вот увидите, затянет нас в западню.
      
Гёц. Подойди! Насти назначил меня начальником и полководцем. Будешь подчиняться мне!
      
Один из начальников. Скорей подохну!
      
Гёц. Тогда подыхай, брат мой. (Закалывает его кинжалом.) Слушайте: я беру на себя командование против собственной воля, но я не брошу армии. Поверьте, если есть хоть один шанс выиграть эту войну, я выиграю ее. Тотчас же объявите: всех дезертиров — на виселицу! Сегодня к вечеру доложить мне точно о состоянии войск, оружия, провианта. За все ответите головой. Вера в победу придет, когда ваши люди будут бояться меня больше, чем врага.
      
Они что-то хотят сказать.
      
Ни слова! Ступайте! Завтра узнаете о моих планах
      
Они выходят. Гёц отталкивает ногой труп.
      
Вот и началось царствие человека на земле. Хорошее начало. Пошли, Насти! Я буду палачом и мясником.
      
Короткая пауза.
      
Насти (кладет ему руку на плечо). Гёц...
      
Гёц. Не бойся! Я не отступлю. Заставлю их трепетать от страха передо мной, раз нет иного способа их любить. Буду повелевать, раз нет иного способа их любить. Буду одинок под этими пустыми небесами — раз нет иного способа быть вместе со всеми. Идет война — я буду воевать.
      
Занавес