1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 
Был любой из тех верблюдов и красив и крепконог…
      
Я хотел, чтоб доброй вести царь порадоваться мог.
     
    
    
   
   
    
     
ПОСЛАНИЕ ТАРИЭЛА ЦАРЮ ИНДИЙСКОМУ И ВОЗВРАЩЕНИЕ ЕГО НА РОДИНУ
    
    
    
     
      
«Счастлив ты, о царь великий! — написал я Фарсадану.—
      
Вероломство и измена не пошли на пользу хану.
      
Не кори, что с запозданьем шлю я вести Индостану:
      
Скоро я с плененным ханом пред тобою сам предстану».
     
     
      
Я привел страну в порядок и, как требовал обычай,
      
Поспешил из Хатаети с драгоценною добычей.
      
Мне верблюдов не хватило, снарядил я поезд бычий,
      
Увенчал себя я славой, удостоенный отличий.
     
     
      
Повелителя хатавов вез с собой я на коне.
      
Фарсадан, отец названый, встретил нас в родной стране.
      
Он хвалил меня и славил, и, утешенный вполне,
      
Мягкой белою повязкой повязал он рану мне.
     
     
      
И уставили всю площадь драгоценными шатрами,
      
Чтоб на радостях со всеми мог я видеться друзьями.
      
Здесь возлюбленный владыка пировал, ликуя с нами,
      
И сидел со мною рядом, и дарил меня дарами.
     
     
      
До утра мы веселились, пили снова мы и снова
      
И в столицу возвратились после пиршества ночного.
      
Царь сказал: «Позвать дружину! Ради праздника такого
      
Я желаю видеть пленных и Рамаза-пустослова!»
     
     
      
И плененного Рамаза я доставил в зал дворца.
      
На него взглянул владыка, как на глупого юнца.
      
Не хотел и я порочить двоедушного лжеца:
      
Униженье беззащитных недостойно храбреца.
     
     
      
Фарсадан ласкал хатава, угощал его обедом,
      
Как заботливый хозяин, снисходил к его беседам.
      
Наконец меня позвал он и спросил перед рассветом:
      
«Заслужил ли он прощенья, находясь в позоре этом?»
     
     
      
Я осмелился ответить: «Так как бог прощает грешным,
      
Будь и ты добросердечен с этим плутом безутешным».
      
Царь сказал ему: «Прощаю и тебе, и всем мятежным,
      
Но смотри не попадайся, коль к делам вернешься прежним!»
     
     
      
Десять тысяч драхм владыке уплатить поклялся хан,
      
Сверх того, шелков хатавских привезти из дальних стран.
      
Царь одел его и свиту, выдал каждому кафтан
      
И вернул им всем свободу, невзирая на обман.
     
     
      
С благодарностью смиренной принял пленник эти вести:
      
«Бог меня жалеть заставил, что пошел я против чести,
      
Если снова согрешу я, заколи меня на месте!»
      
И уехал он, и свита ускакала с ханом вместе.
     
     
      
На заре от Фарсадана человек ко мне явился:
      
«Уж три месяца, мой витязь, как с тобой я распростился
      
Я не ездил на охоту и по дичи истомился,—
      
Приезжай ко мне немедля, если ты не утомился».
     
     
      
Нас охотничьи гепарды ожидали с ранних пор,
      
Статных соколов сокольник выносил на царский двор.
      
Мой владыка солнцеликий был одет в простой убор,
      
Лишь вошел я — и весельем загорелся царский взор.
     
     
      
В это утро втихомолку царь сказал своей супруге:
      
«Посмотреть на Тариэла рвутся люди из округи,
      
Веселит он людям сердце, исцеляет их недуги,
      
Потому тебя, царица, об одной прошу услуге:
     
     
      
Так как нашей юной дочке быть назначено царицей,
      
Пусть она, краса Эдема, поразит сердца сторицей.
      
Посади ее с собою на пиру пред всей столицей,
      
Я приду, вернувшись с поля, любоваться светлолицей».
     
     
      
Мы охотились в долине у подножья диких скал.
      
Много было гончих в поле, сокол в воздухе витал.
      
Но, не кончив перехода, царь вернуться пожелал,
      
Даже тех, что в мяч играли, на второй игре прервал.
     
     
      
Люди ждали нас на кровлях и толпились на майдане.
      
Я, как воин-победитель, ехал в пышном одеянье.
      
Бледнолицый, словно роза, привлекал я их вниманье,
      
И немало любопытных потеряло там сознанье.
     
     
      
Я украшен был чалмою, что судьба мне в дар послала,
      
И она своей красою мне величья придавала.
      
Царь сошел с коня, и вместе мы вошли под своды зала,
      
И увидел я светило, и душа затрепетала!
     
     
      
В золотистом одеянье, роем дев окружена,
      
Появилась предо мною, лучезарная, она.
      
Блеском дивного сиянья озарилась вся страна,
      
В розах губ блистали перлы, изливая пламена.
     
     
      
Руку я носил в повязке из тончайшего виссона.
      
Увидав меня, царица поднялась, ликуя, с трона,
      
Целовала, словно сына, говорила благосклонно:
      
«Не оправятся хатавы после этого урона».
     
     
      
Сел я рядом с государем, это мне приятно было:
      
Предо мною восседала та, чей лик светлей светила.
      
Я тайком смотрел на деву, взор она не отводила,
      
Без нее мне жизнь казалась ненавистной, как могила.
     
     
      
И опять приличный сану царь устроил пышный пир,
      
И таких пиров веселых не видал доселе мир.
      
Там на кубках красовались бирюза, рубин, сапфир,
      
Там не смел остаться трезвым ни дружинник, ни вазир.
     
     
      
Отдавался я веселью, обожанием томимый,
      
Потухал от нежных взоров мой огонь неугасимый,
      
Но, людей остерегаясь, я скрывал восторг незримый…
      
Есть ли что на свете слаще созерцания любимой?
     
     
      
Царь велел певцам умолкнуть. Люди головы склонили.
      
«Тариэл, — сказал владыка, — нас обрадовал не ты ли?
      
Мы, как видишь, веселимся, а хатавы приуныли.
      
Весь народ тобой гордится и твоей дивится силе.
     
     
      
В драгоценные одежды мы должны тебя облечь,
      
Твоего, однако, платья мы снимать не будем с плеч.
      
Сто сокровищниц в награду дам тебе я, кончив речь,
      
Можешь сшить наряд по вкусу, остальное приберечь».
     
     
      
Снова царь воссел довольный. Снова арфы заиграли,
      
Снова мы, певцам внимая, безмятежно пировали.
      
Нас покинула царица, только сумерки настали,
      
Мы ж до ночи веселились, позабыв свои печали.
     
     
      
Наконец из достаканов больше пить не стало мочи.
      
Я ушел в опочивальню, лишь настало время ночи.
      
Жег меня огонь любовный с каждым часом все жесточе,
      
Ликовал я, вспоминая, как ее смотрели очи.
     
     
      
И сказал мне мой прислужник: «Вся закутана чадрой,
      
Витязь, некая девица хочет видеться с тобой».
      
Я вскочил с дрожащим сердцем, встретил деву как шальной,
      
И наперсница царевны проскользнула в мой покой.
     
     
      
Встретил я Асмат с восторгом, не позволил поклониться,
      
Посадил с собою рядом, чтоб беседой насладиться,
      
Стал расспрашивать: «Скажи мне, как живет моя царица —
      
Та, с кем дерево алоэ красотою не сравнится?
     
     
      
Говори о том светиле, что свело меня с ума!»
      
«Витязь, — молвила девица, — все скажу тебе сама.
      
Во дворце друг другу нынче вы понравились весьма,
      
Остальное, коль захочешь, ты узнаешь из письма».
     
    
    
   
   
    
     
ПОСЛАНИЕ НЕСТАН-ДАРЕДЖАН К ЕЕ ВОЗЛЮБЛЕННОМУ
    
    
    
     
      
Вот посланье той, чей образ пламенеет над вселенной:
      
«Витязь, ты сиял сегодня, словно камень драгоценный!
      
На коне ты мчался лихо, красотой дивил отменной, —
      
Сладких слез моих причина мне казалась несравненной,
     
     
      
Восхвалять тебя должна я от восхода до заката,
      
Но, увы, с тобой в разлуке я отчаяньем объята.
      
Ради льва лелеет солнце прелесть розы и агата,
      
И клянусь тебе светилом, что верна тебе я свято.
     
     
      
И хотя ты не напрасно проливаешь слез поток, —
      
Не печалься, умоляю, — горе витязю не впрок.
      
Кто из нас собою краше, это знает только бог.
      
Я хочу, чтоб ты вуалью красоту мою облек.
     
     
      
Ты укрась меня вуалью чужестранной, дорогою,
      
Чтоб прекрасный твой подарок неразлучен был со мною.
      
Сам носи мое запястье, я дарю его герою,—
      
Память этой дивной ночи да пребудет век с тобою!»
     
     
      
Застонав при этом слове, словно зверь в ночи туманной,
      
Тариэл запястье тронул: «Вот он, дар моей желанной!»
      
Снял с руки его, рыдая, удручен душевной раной,
      
И, прильнув к нему устами, пал на землю бездыханный.
     
     
      
Как мертвец перед могилой, он лежал, тоской убит.
      
На груди темнели пятна от ударов о гранит.
      
Бледный лик Асмат терзала, исторгая кровь ланит,
      
И водою орошала друга, мертвого на вид.
     
     
      
Автандил смотрел на брата, полный горя и волненья.
      
Слезы девы прожигали неподвижные каменья.
      
Наконец очнулся витязь и сказал через мгновенье:
      
«Кровь моя — добыча рока. Как не умер в этот день я?»
     
     
      
Бледный, он присел на ложе, посмотрел как бесноватый,
      
Принимая цвет шафрана, роза стала желтоватой.
      
И молчал он долго-долго, удручен своей утратой,
      
И не радовался жизни, безнадежностью объятый.
     
     
      
И сказал он Автандилу: «Хоть темно мое сознанье,
      
Для тебя я попытаюсь довершить повествованье,
      
Потому что встреча с другом порождает упованья…
      
Удивляюсь, как живу я, несмотря на все терзанья.
     
     
      
Так Асмат сестры дороже стала сердцу моему,
      
Мне дала она запястье — дар, приложенный к письму.
      
Я сказал, что то запястье девы с радостью приму,
      
Ей же дал вуаль из ткани, не известной никому».
     
    
    
   
   
    
     
ПОСЛАНИЕ ТАРИЭЛА ВОЗЛЮБЛЕННОЙ И СВАТОВСТВО НЕСТАН-ДАРЕДЖАН
    
    
    
     
      
Я писал в ответ: «О солнце! Свет, ниспосланный тобою,
      
Усмирив мою отвагу, овладел сегодня мною.
      
Как безумец, упиваюсь я твоею красотою…
      
Чем воздам тебе за это, если я вниманья стою?
     
     
      
Раньше я в живых остался по твоей лишь благостыне,
      
И опять меня, безумца, осчастливила ты ныне.
      
Для меня твое запястье драгоценнее святыни,—
      
С ним, веселием объятый, забываю я унынье.
     
     
      
Видит бог, твое желанье я хотел предупредить!
      
Я вуаль тебе за счастье почитал бы подарить.
      
О, приди ко мне на помощь! Помоги безумцу жить!
      
Разве я кого другого в состоянье полюбить?»
     
     
      
Дева тотчас удалилась. Я задумался устало.
      
И царевна предо мною в сновидении предстала.
      
Вздрогнул я и пробудился, и ее как не бывало.
      
Вспоминая голос милый, я уже не спал нимало.
     
     
      
Рано утром царь с царицей во дворец меня позвали.
      
Я, покорный властелину, появился в царском зале.
      
Царь с царицей, три вазира там большой совет держали.
      
Мне они, как амирбару, сесть напротив приказали.
     
     
      
Царь сказал: «По божьей воле мы — на склоне наших дней.
      
Время старости подходит, время бедствий и скорбей.
      
Даровал нам бог царевну, не послал нам сыновей.
      
Мы ее, как сына, любим и заботимся о ней.
     
     
      
Нынче мы царевну браком сочетать должны законным.
      
Ей супруг достойный нужен. Где, скажи, найти его нам?
      
Будет он хранить державу и владеть индийским троном,
      
Угрожать стране войною он не даст иноплеменным».
     
     
      
Я сказал: «Прискорбно сердцу, что творец вам не дал сына!
      
Но прекрасная царевна — упованье господина.
      
Породниться с вами — счастье для любого властелина.
      
Вам, правителям, известен образ свадебного чина».
     
     
      
Мы советоваться стали. Я от горя помертвел,
      
Понимая, что не в силах изменить теченье дел.
      
Царь сказал мне: «Шах Хорезма горделив, могуч и смел,—
      
Если он отдаст нам сына, будет сладок наш удел».
     
     
      
Было видно: царь с царицей предрешили все заране,
      
Слишком явно на совете совпадали их желанья.
      
Я вступить с моим владыкой не решился в пререканье
      
И молчал, как прах ничтожный, потерять боясь сознанье.
     
     
      
«Шах, — промолвила царица, — государь весьма отменный,
      
Будет сын его под пару нашей дочке несравненной».
      
Что я мог сказать на это ей, владычице надменной?
      
Согласился я, несчастный, запятнал себя изменой.
     
     
      
Царь отправил к хорезмийцу наилучших из людей:
      
«Шах! Наследника престола я лишен в семье моей.
      
Я взрастил царевну-дочку, не имея сыновей,
      
Да прибудет твой царевич и супругом будет ей!»
     
     
      
Люди быстро возвратились, отягченные дарами.
      
Шах ответил им такими благосклонными словами:
      
«Даровал нам вседержитель то, что мы желали сами.
      
Кто ж откажется от девы? Нет такого между нами!»
     
     
      
И опять за нареченным царедворцы полетели:
      
«Не задерживайся, витязь, и не медли в этом деле!»
      
Как-то раз, устав на поле, я лежал в своей постели.
      
Сердце, горестью томимо, не мечтало о веселье.
     
     
      
Мне ножом пронзить хотелось сердце, полное тоской…
      
Вдруг Асмат слугу прислала с вестью краткою такой:
      
«Та, чей стан стройней алоэ, хочет видеться с тобой.
      
Приходи немедля, витязь, в башню девы молодой!»
     
     
      
На коня я сел, поехал и вошел в ее ограду,
      
И Асмат у входа в башню повстречал, пройдя по саду.
      
Я печаль ее заметил по слезам ее и взгляду,
      
И, встревоженный, не смел я про свою спросить отраду.
     
     
      
Скорбь сестры моей названой в этот день меня смутила,—
      
Дева, как бывало раньше, не смеялась, не шутила,
      
Не сказала мне ни слова, только плакала уныло,
      
Заронив тревогу в сердце, ран моих не исцелила.
     
     
      
Эта плачущая дева, не вступая в разговор,
      
Провела меня в покои и откинула ковер,
      
И увидел я царевну, и узнал ее убор,
      
Но лучи ее не грели, как бывало до сих пор.
     
     
      
Упадало на завесу от нее подобье света,
      
Но была она небрежно в этот скорбный час одета.
      
В том же платье изумрудном, на тахте того же цвета
      
Вся в слезах сидела дева, на поклон не дав ответа.
     
     
      
Как на выступе утеса громоносная тигрица,
      
На меня смотрела гневно омраченная девица.
      
Ни луна, ни солнце в небе не могли бы с ней сравниться…
      
Наконец она привстала предо мной, молниелица.
     
     
      
«Лжец! — воскликнула царевна. — Верно, нет в тебе стыда,
      
Коль, нарушив слово клятвы, ты посмел войти сюда!
      
Бог воздаст тебе за это, жди теперь его суда!»
      
Я сказал: «Открой, о солнце, в чем она, моя беда?
     
     
      
Как могу я оправдаться, коль тебя не разумею?
      
За какие преступленья пред тобою я бледнею?»
      
Но она мне отвечала: «Что слова тебе, злодею!
      
Обманулась я по-женски, став возлюбленной твоею!
     
     
      
Отдают меня насильно за царевича чужого,
      
Ты на это согласился, не сказал отцу ни слова.
      
Ты свою нарушил клятву, ты похож на пустослова,
      
И отныне за притворство я отмстить тебе готова.
     
     
      
Иль не помнишь, вероломный, как ты плакал и стонал,
      
Как тебе лекарство лекарь приносил и подавал?
      
С кем теперь сравню тебя я, переменчивый бахвал?
      
От тебя я отрекаюсь, ибо ты неверен стал.
     
     
      
Будь владыки наши правы, будь они совсем неправы,—
      
Кто б ни правил Индостаном, я — наследница державы!
      
Я не дам тебе, изменник, продолжать твои забавы:
      
Ты лукав, и все стремленья у тебя, как ты, лукавы.
     
     
      
Я тебя заставлю скрыться из отцовского предела.
      
Не уйдешь по доброй воле — улетит душа из тела!
      
Ты подобной мне не сыщешь, как бы сердце ни болело!»
      
«Горе мне!» — при этом слове стон раздался Тариэла. —
     
     
      
Я тогда воспрянул духом от таких ее речей.
      
И взглянул, подняв зеницы, в глубину ее очей.
      
Удивляюсь, как живу я, разлучен навеки с ней!
      
Почему, о мир коварный, жаждешь крови ты моей!
     
     
      
На ковре Коран открытый я заметил пред царевной.
      
Взяв Коран, прославил бога я молитвою душевной.
      
Я сказал: «Меня, о солнце, ты спалила речью гневной,
      
Но послушай, что скажу я о судьбе моей плачевной.
     
     
      
То, о чем скажу тебе я, будет правдою святою,
      
Коль солгу, пускай все небо потемнеет надо мною!
      
Ты сама сейчас увидишь: не запятнан я виною!»
      
«Говори!» — она сказала и кивнула головою.
     
     
      
Я сказал: «Коль словом клятвы я, несчастный, пренебрег,
      
Пусть и молнии и громы на меня обрушит бог!
      
Разве я любви блаженство без тебя изведать мог?
      
Разве я живым останусь, коль пронзит меня клинок?
     
     
      
Царь меня в свои чертоги пригласил на совещанье.
      
Чужестранного супруга он избрал тебе заране.
      
Что я мог с царем поделать, затевая пререканья?
      
Согласился я, на время затаив свои страданья.
     
     
      
Как я мог с владыкой спорить, если он не понял ясно,
      
Что стране без государя быть поистине опасно?
      
Я один имею право здесь царить единовластно.
      
Пусть идет сюда царевич. Он идет сюда напрасно!
     
     
      
Я сказал себе: «Подумай, нужно выбрать новый путь,
      
Поразмыслив на досуге, легкомысленным не будь».
      
Уж хотелось мне, как зверю, убежать куда-нибудь,
      
Но тебя, мое светило, разве мог я обмануть?
     
     
      
Ради сердца, как на рынке, торговал я там душою…»
      
Ливень, розу леденивший, вдруг повеял теплотою.
      
Ряд сияющих жемчужин приоткрылся предо мною.
      
«Если так, — сказала дева, — не запятнан ты виною.
     
     
      
Разве я могу поверить, что избрал ты путь обмана,
      
Что грешишь ты против бога над страницами Корана!
      
Ты руки моей немедля попроси у Фарсадана,
      
Чтоб воссесть тебе на троне государем Индостана!»
     
     
      
Тут она, забыв о гневе, стала ласкова со мной,—
      
То ль сошло на землю солнце, то ли месяц молодой.
      
Обласкала и впервые усадила пред собой,
      
В сердце нежными словами потушила пламень мой.
     
     
      
«Мудрецу, — она сказала, — торопиться не пристало,
      
Поступить он так обязан, чтоб душа не горевала.
      
Если ты задержишь гостя, поразит тебя опала,
      
И тогда над Индостаном разразится бед немало.
     
     
      
Если ж гость сюда приедет и решит на мне жениться,
      
Мы расстанемся и в траур обратится багряница.
      
Будем мы с тобою плакать, а владыки веселиться.
      
Нет, не должно чужестранцу в Индостане утвердиться!»
     
     
      
Я сказал: «Не дай-то боже, чтоб приехал к нам жених!
      
Лишь прибудут хорезмийцы, я сумею встретить их.
      
Пусть они узнают силу и проворство рук моих.
      
После битвы мы посмотрим, что останется от них!»
     
     
      
Но царевна отвечала: «Не велит рассудок здравый,
      
Чтобы я была причиной этой ярости кровавой.
      
Лишь царевича убей ты, не грози другим расправой.
      
Куст сухой зазеленеет там, где суд творится правый.
     
     
      
Сделай так, герой отважный, наделенный силой львиной:
      
Жениха убив украдкой, не сражайся ты с дружиной.
      
Ты его единоверцев не равняй с простой скотиной,—
      
Сердце вынести не в силах этой крови неповинной.
     
     
      
Объяви ты Фарсадану, чтоб не впасть в великий срам:
      
«Наша Индия вовеки не достанется врагам.
      
Из отцовского наследья я ни драхмы не отдам.
      
Я сожгу твою столицу, если будешь ты упрям!»
     
     
      
Обо мне не начинай ты с государем разговора,
      
Пусть не думает владыка, что любовь — причина спора.
      
Будет царь молить и плакать, он не вынесет позора,
      
Я в твои отдамся руки, и на трон взойдем мы скоро».
     
     
      
Этот замысел царевны мне, безумцу, полюбился,
      
И опять, с мечом в деснице, сердцем я воспламенился.
      
Хоть удерживала дева, с нею быстро я простился,
      
Но обнять мое светило на прощанье не решился.
     
     
      
С болью очи оторвал я от девических красот,
      
И. вела меня рабыня, провожая до ворот,
      
И ушел я, как безумный, и в печальный вечер тот
      
За единственную радость вынес тысячу невзгод.
     
    
    
   
   
    
     
ПРИЕЗД ХОРЕЗМИЙСКОГО ЦАРЕВИЧА И ГИБЕЛЬ ЕГО ОТ РУКИ ТАРИЭЛА
    
    
    
     
      
«Государь, жених приехал!» — объявил царю глашатай.
      
Мог ли знать жених, какою бог грозит ему расплатой?
      
Позабыл печаль владыка, светлой радостью объятый,
      
И велел мне сесть с собою в царской горнице богатой.
     
     
      
Царь сказал: «Да будет ныне день великого веселья!
      
Свадьбу радостную справлю посреди своих земель я.
      
Пусть сокровища немедля принесут из подземелья!
      
Скупость — признак скудоумья. Все раздам, чем жил досель я!»
     
     
      
За сокровищами тотчас я послал моих людей.
      
Хорезмиец вскоре прибыл с пышной свитою своей.
      
Горожане и вельможи вышли чествовать гостей.
      
Для собравшегося войска не хватало площадей.
     
     
      
Царь сказал: «Украсьте город драгоценными шатрами!
      
Пусть приехавший царевич отдыхает там с друзьями.
      
Прикажи войскам, чтоб вышли пир отпраздновать с гостями.
      
Сам же, встретив хорезмийца, оставайся вместе с нами».
     
     
      
Площадь красными шатрами мы уставили мгновенно.
      
Хорезмиец въехал в город и сошел с коня степенно.
      
Царедворцы из покоев шли к нему — за сменой смена,
      
И войска вокруг стояли, собираясь постепенно.
     
     
      
Все, что надобно, исполнив, я к себе вернулся в дом.
      
Утомившись на приеме, я хотел забыться сном.
      
Вдруг Асмат раба прислала с запечатанным письмом:
      
«Та, чей стан стройней алоэ, ждет тебя в саду своем».
     
     
      
Я поехал, но у башни лишь одна Асмат рыдала.
      
Я спросил: «О чем ты плачешь, завернувшись в покрывало?»
      
«Витязь, — молвила девица, — больше сил уже не стало
      
Защищать твои поступки. Я гожусь на это мало».
     
     
      
Мы вошли. И, словно солнце, освещая тьму алькова,
      
На меня взглянула дева раздраженно и сурово.
      
«Что ты ждешь? — она спросила. — Разве жертва не готова?
      
Иль опять меня забыл ты? Иль обманываешь снова?»
     
     
      
Прочь я бросился от девы и воскликнул, весь в огне:
      
«Будешь знать, кого люблю я и на чьей я стороне!
      
Разве доблесть полководца изменила нынче мне,
      
Чтобы деве приходилось понуждать меня к войне?»
     
     
      
Сотню воинов я поднял и сказал: «Готовьтесь к бою!»
      
И на площадь через город полетели мы стрелою.
      
Возлежал жених на ложе, распростертый предо мною.
      
Не пролив ни капли крови, он простился с головою.
     
     
      
Я схватил его за ноги и о столб шатра с размаха
      
Головой его ударил. Стража вскрикнула от страха.
      
Я вскочил в седло, помчался, поднимая тучи праха.
      
Был на мне шелом походный и кольчужная рубаха.
     
     
      
Слух прошел среди народа, что на площади резня.
      
Отбиваясь от погони, гнал я верного коня.