1 2 3 4 5 6 7 8 
Попробую  назвать тех рыб Средиземного моря, которых нам с Конселем посчастливилось  наблюдать более основательно: мимо нас проплывали голубоватые электрические  угри;[23]  извивались змееобразные мурены в три-четыре метра длиною, раскрашенные в  зеленые, голубые и желтые цвета; а там шли мерланы длиною в три фута, печень  которых считается изысканным блюдом; лентовидные цеполы, напоминавшие стебли  водорослей; проносились триглы, – которым поэты дали прелестное название  «рыба-лира», а моряки – прозвище морской петух, – несколько напоминавшие  видом своего рыльца лиру древнего Гомера; а дальше – триглы-ласточки плыли с  быстротой птиц, чему они и обязаны своим названием; красноголовые морские  судаки показывали свой спинной плавник, разукрашенный нитевидными придатками; а  там шла сельдь-железница, испещренная черными, серыми, коричневыми, голубыми, желтыми,  зелеными пятнами, чувствительная к серебряному звону колокольчиков;  блистательные камбалы-тюрбо, настоящие морские фазаны ромбоидальной формы, с  желтыми плавниками, сплошь в коричневых точках, верхняя часть боков у них  окрашена в коричневые и желтые тона, что придает им вид мрамора. Наконец,  проплыли стаи прелестных барбулек, этих райских птиц океана. Римляне платили по  десять тысяч сестерций за одну такую рыбу! Им доставляло удовольствие наблюдать,  как, умирая, рыба постепенно теряла свою окраску горной киновари и становилась  мертвенно бледной.    

И если  мне не удалось наблюдать ската-мирале, спинорогов, скалозубов, морских коньков,  морских оскалов, морских собачек, султанок, губанов, летучек, анчоусов, морских  карасей, камбаловых большеглазых спаров, морскую иглу – словом, всех главных  представителей, населяющих Атлантический океан и Средиземное море, то причиной  тому головокружительная скорость хода, которую развил «Наутилус», проходя по  водам самого продуктивного водоема в мире.    

Что  касается морских млекопитающих, то, когда мы шли в виду Адриатического моря,  нам встретились два или три кашалота из семейства кашалотовых, с одним спинным  плавником; несколько дельфинов, характерных для Средиземного моря, – у них  передняя часть головы разлинована тонкими светлыми полосками; я видел мельком  не менее двенадцати тюленей-белобочек длиной в три метра, с белым животом и  черной шерстью, прозванных монахами и, верно, напоминавших доминиканцев.    

Консель  успел разглядеть черепаху с панцирем шириной в шесть футов, вдоль которого  выступали три гребня, или ребра. Я пожалел, что не удалось увидеть это  пресмыкающееся, которое, по словам Конселя, видимо, представляло собою редкий  вид черепахи. Я же заметил лишь несколько черепах-какуанов с удлиненным спинным  щитом.    

Что  касается зоофитов, я мог полюбоваться всего лишь несколько минут изумительной  оранжевой галеолярией, прилипшей к оконному стеклу правого борта, –  сифонофорой, снабженной ветвистыми щупальцами, веточки которой переплетались в  столь тонком узоре, что никакой паук не мог бы сплести подобного кружева. К  сожалению, я не мог выловить этот замечательный экземпляр. Вероятно, мне вовсе  не удалось бы увидеть зоофитов в Средиземном море, если б «Наутилус» вечером  шестнадцатого числа вдруг не умерил скорость хода. И вот при каких обстоятельствах.    

Мы шли  между Сицилией и берегом Туниса. В этом узком пространстве, между мысом Бон и  Мессинским проливом, морское дно неожиданно поднимается на большую высоту.  Образуется настоящий горный хребет, едва прикрытый водным слоем, в толщу метров  семнадцать, между тем как по обеим сторонам этой возвышенности дно опускается  до ста семидесяти метров под уровнем моря. Поэтому «Наутилус» вынужден был  маневрировать, чтобы не натолкнуться на этот подводный барьер.    

Я указал  Конселю на карте Средиземного моря то место, где проходит гряда подводных  рифов.    

– С  позволения господина профессора, – сказал Консель, – это ж настоящий  перешеек, соединяющий Европу с Африкой!    

– Да,  друг мой, – отвечал я, – исследования Смита показали, что некогда эти  материки соединялись между мысом Бон и мысом Фарина узкой полоской земли.    

– Охотно  верю, – сказал Консель.    

– Думаю, –  продолжал я, – что подобный барьер некогда существовал между Гибралтаром и  Суэтой, и в геологическую эпоху он совершенно замыкал собою вход в Средиземное  море.    

– Э,  э! – сказал Консель. – А что, ежели этот перешеек во время  вулканического извержения опять поднимется на поверхность вод?    

– Навряд  ли, Консель!    

– Пусть  господин профессор позволит мне закончить мою мысль. Я хочу сказать, что, случись  нечто подобное, господин Лессепс огорчился бы. Сколько труда стоит ему его  затея прорыть перешеек!    

– Согласен  с тобою, Консель. Но, повторяю, в наше время нечто подобное случиться не может.  Сила внутреннего огня Земли постепенно ослабевает. Вулканы, столь многочисленные  в первые дни мироздания, мало-помалу угасают. Внутренний жар уменьшается,  температура глубинных слоев земной коры из века в век понижается в ущерб нашей  планете, ибо теплота – источник жизни!    

– А  солнце…    

– Солнца  недостаточно, Консель! Может ли оно вернуть теплоту охладевшему телу?    

– Не  думаю…    

– Итак,  друг мой, когда-нибудь и наша планета превратится в охладевшее тело. Станет необитаемой,  как необитаема Луна, давно уже утратившая свою жизненную теплоту.    

– И  произойдет это через сколько же веков? – спросил Консель.    

– Через  сотни тысячелетий, друг мой!    

– Э,  э! – отвечал Консель. – Времени достаточно, чтобы закончить наше  подводное путешествие! Вот только бы Нед Ленд не испортил дела!    

И  Консель, успокоенный моим сообщением, принялся за свои научные занятия,  пользуясь тем, что рельеф дна вынуждал наше судно идти средним ходом.    

Там, на  скалах вулканического происхождения, распустился целый цветник живой флоры:  губки, голотурии, прозрачные, как стекло, ктенофоры-цидиппы с красноватыми  щупальцами и слегка фосфоресцирующие, ктенофоры-бероэ, известные под названием  морских огурчиков, отливающие всеми цветами солнечного спектра, способные  передвигаться морские лилии-коматулы, достигающие высоты до одного метра и  окрашивающие воды в пурпур. Необыкновенной красоты морские лилии-эвриалии с  древовидно-ветвящимися лучами, павонии на длинных стеблях, множество различных  видов съедобных морских ежей и зеленых актиний с коричневым диском, скрытым под  густой шевелюрой оливковых щупалец.    

Внимание  Конселя было обращено главным образом на моллюсков и членистоногих. И, хотя  номенклатура их несколько суховата, я не хочу обижать моего спутника, не  упомянув результаты его собственных наблюдений.    

     

    

     

Из  представителей моллюсков он упоминает многочисленных двустворчатых моллюсков-спондилов  – «ослиное копыто», громоздящихся один на другого, треугольных донаций, трезубчатых  стеклушек с прозрачными раковинами, оранжевых голых моллюсков-плевробранхий, яйцевидок,  испещренных или усеянных зеленоватыми точками, аплизий, известных также под  названием морских зайцев, скоблюшек; упомянуты и мясистые ацеры, характерные  для Средиземного моря, морское ушко-галиотис, раковина которого производит  драгоценный перламутр, морские гребешки, аномии, которых в Лангедоке, говорят,  предпочитают устрицам, столь излюбленные марсельцами кловисы, несколько  двустворчаток, в изобилии водящихся у берегов Северной Америки и составляющих  предмет широкого потребления в Нью-Йорке, морские гребешки с раковинами  различной расцветки, морские финики-литодомусы, забившиеся в свои норы, вкусом  напоминающие перец, венерикардии рубчатые, у которых раковина снабжена выпуклой  верхушкой и выступающими ребрами, цинтии, покрытые алыми бугорками, карпиарии с  загнутыми концами раковины, похожие на гондолы, венценосные феролы, атланты с  улитковидной раковиной, серые фетиды в своей бахромчатой мантии с белыми  пятнами, голожаберники-эолисы, похожие на маленьких слизняков, каволины,  ползающие на спине, аурикулы, рыжеватые скалярии, литорины, жантуры,  камнеточцы-петриколы, кабашоны, пандоры и т. д.    

Что  касается членистых, Консель в своих записках совершенно правильно подразделил  их на шесть классов, из которых три класса включают в себя и морских животных:  ракообразных, усоногих и кольчатых червей.[24]    

Класс  ракообразных подразделяется на девять отрядов. Первый отряд включает в себя десятиногих,  голова и грудь которых слита в головогрудь, прикрытую общим панцирем и несущую  пять пар ног.    

Консель,  следуя нашему учителю Мильн-Эдвардсу, разделяет десятиногих на три подотряда:  короткохвостых, длиннохвостых и среднехвостых. Названия эти звучат несколько  дико, но они точны и понятны. Между короткохвостыми Консель упоминает  своеобразных крабов, лоб которых вооружен двумя расходящимися шипами,  крабов-инахусов, которые – не знаю почему – были символом мудрости у древних  греков, разные виды крабов-ламбров, видимо случайно попавших на эту подводную  скалу, потому что они обычно живут на больших глубинах.    

– Ксанто,  пилумны, каляппы, – замечает Консель, – зубчатые корнеты, эбалии,  стыдливые крабы и прочие.    

Консель  упоминает обыкновенных лангустов – мясо их самок высоко ценится, –  раков-медведей, гебий и все прочие виды съедобных ракообразных. Но он ничего не  говорит о семействе астацид, к которому принадлежат омары, потому что лангусты –  единственные «омары» Средиземного моря.[25]  Наконец, среди среднехвостых он заметил обыкновенных дроцин, спрятавшихся в  пеструю раковину, которую они обживают, гомоль с шишковатым лбом,  раков-отшельников, порцеллан и проч.    

На этом  окончились научные труды Конселя. Ему не достало времени пополнить класс ракообразных  изучением ротоногих бокоплавов, равноногих, листоногих, усоногих, ракушковых,  или остракод, и некоторых других низших ракообразных. И чтобы закончить список  морских членистых, он почел необходимым упомянуть также класс кольчатых червей,  в который входят различные свободноживущие и сидящие в трубках кольчецы.    

Но  «Наутилус», миновав горный хребет Ливийского пролива и войдя в глубокие воды, пошел,  как обычно, большим ходом. И не стало больше моллюсков, зоофитов и членистоногих!  Лишь крупные рыбы, как смутные тени, проносились мимо окон.    

В ночь с  16 на 17 февраля мы вошли во второй бассейн Средиземного моря, наибольшая  глубина которого достигает трех тысяч метров. «Наутилус», повинуясь рулю  глубины, оказался в самых глубинных слоях моря.    

Там, в  пучинах вод, взамен чудес природы развернулись перед моими глазами сцены волнующие  и страшные. Мы шли в той части Средиземного моря, где произошло столько морских  катастроф! Сколько кораблей потерпело тут кораблекрушений, сколько судов бесследно  исчезло между берегами Алжира и Прованса! В сравнении с обширным водным  бассейном Тихого океана Средиземное море всего лишь озеро, но озеро капризное,  воды его обманчивы. Нынче оно милостиво ласкает хрупкую тартану, которая плывет  между двойной лазурной гладью вод и небес; а завтра, разъяренное, вздыбленное  штормом, оно короткими и частыми ударами своих валов разносит в щепы самые  большие корабли.    

Сколько  остовов разбитых кораблей, поверженных на дно моря, видел я во время этой  стремительной прогулки в глубинных водных слоях! Якоря, пушки, ядра, железная  оковка, лопасти винта, части машин, разбитые цилиндры, котлы без дна – останки  кораблей, покоящиеся в этих водах, – одни уже покрытые отложениями  кораллов, другие только ржавчиной.    

Все эти  потерпевшие крушение корабли погибли при столкновении или разбились о подводные  скалы. Одни пошли ко дну совершенно отвесно, с уцелевшими мачтами и такелажем,  как бы окостеневшими в соленой морской воде. Казалось, они стояли на якоре в  открытом рейде, ожидая сигнала к отплытию. И когда «Наутилус», проходя мимо,  заливал их светом своего прожектора, чудилось, что вот-вот на флагштоке  взовьется флаг и корабли дадут приветственный салют! Но безмолвие и смерть  царили в этой области бедствий!    

Я  заметил, что по мере приближения «Наутилуса» к Гибралтарскому проливу все чаще  встречались печальные останки, погребенные в водах Средиземного моря. Чем более  сближаются берега Африки и Европы, тем чаще происходят в этом узком  пространстве столкновения судов. Я видел тут множество железных остовов,  корпусов, фантастических развалин пароходов; одни лежали на боку, другие стояли  прямо, точно какие-то чудовищные животные. Я видел судно с пробоиной в боку, с  изогнутой трубой, с одними ступицами вместо колес; руль отделился от ахтерштевня  и болтался на железной цепи, задний планшир был изъеден морскими солями…  Страшная картина! Сколько жизней погибло при этом кораблекрушении! Сколько  жертв унесли волны! Спасся ли хоть один матрос, который мог бы рассказать об  этом несчастном случае, или море по ею пору хранит в себе страшную тайну? Не  знаю почему, но у меня мелькнула мысль, не «Атлас» ли это, бесследно  исчезнувший с людьми и грузом тому лет двадцать? Какое страшное повествование  получилось бы, если бы вскрыть тайны глубин Средиземного моря, этого необозримого  кладбища, где погребено столько богатств, где столько жизней нашло себе вечный  покой!    

Но  равнодушный ко всему «Наутилус» стремил свой бег среди руин. 18 февраля около  трех часов утра мы были у входа в Гибралтарский пролив.    

Тут  существуют два течения: течение верхнее, издавна известное, несущее океанские  воды в бассейн Средиземного моря, и нижнее течение, встречное, существование  которого ныне доказано наукой. И в самом деле, уровень воды в Средиземном море,  непрерывно пополняемый водами Атлантического океана и реками, впадающими в  него, должен был бы из года в год повышаться, ибо одних испарений недостаточно,  чтобы держать его в равновесии. Естественно, приходилось допустить  существование нижнего течения, которое через Гибралтарский пролив несет избыток  вод Средиземного моря в бассейн Атлантического океана.    

Так оно  и оказалось. «Наутилус» воспользовался этим попутным течением и быстро прошел  через узкий пролив. На секунду мелькнули развалины храма Геркулеса,  опустившегося, по словам Плиния и Авиценны, на самое дно вместе с островом, на  котором он стоял; а несколько минут позже мы скользили уже по волнам  Атлантического океана.    

 8. БУХТА ВИГО    

     

Атлантический  океан! Необозримая, огромная водная равнина, раскинувшаяся на двадцать пять миллионов  квадратных миль! Вдоль она простирается на девять тысяч миль, вширь – в среднем  на две тысячи семьсот миль! Море, столь значительное, но почти не изведанное в  древности, за исключением разве карфагенян, этих голландцев древнего мира,  объездивших во время своих торговых плаваний западные берега Европы и Африки!  Океан, побережья которого с их излучинами охватывают огромный периметр! Водоем,  в который несут свои воды величайшие в мире реки: св. Лаврентия, Миссисипи,  Амазонка, Ла-Плата, Ориноко, Нигера, Сенегал, Эльба, Луара, Рейн, орошающие  страны самые цивилизованные и самые дикие! Величественная водная гладь! Из  конца в конец бороздят эти воды корабли всех стран, под флагами всех наций  мира, и охраняют их два грозных стража, внушавшие страх мореплавателям – мыс  Горн и мыс Бурь![26]    

«Наутилус»  рассекал своим водорезом воды Атлантики, пройдя в три с половиною месяца около  десяти тысяч лье! Образно говоря, он прошел расстояние большее, нежели длина  пути вокруг земного шара, если объехать его по экватору! Куда мы держим путь?  Что сулит нам будущее?    

Миновав  Гибралтарский пролив, «Наутилус» взял курс в открытое море. Он снова всплыл на  поверхность вод, и наши каждодневные прогулки по палубе возобновились.    

Я сейчас  же пошел наверх освежиться; вслед за мной вышли Нед Ленд и Консель. В двенадцати  милях от нас рисовался неясно мыс св. Винцента, образующий юго-западную  оконечность Пиренейского полуострова. Задул довольно крепкий южный ветер. Море  бурно и неприветливо. Начиналась боковая качка. «Наутилус» шел, переваливаясь с  волны на волну. Палубу захлестывало водой, обдавая нас солеными брызгами и  пеной. Мы поспешили спуститься в трюм, успев все же подышать свежим воздухом.    

Я пошел  в свою каюту. Консель направился к себе; но канадец, чем-то озабоченный, последовал  за мной. Наш сверхскоростной рейс через Средиземное море нарушил все планы Неда  Ленда, и он не скрывал своего огорчения.    

Как  только дверь каюты затворилась за нами, он сел и молча посмотрел на меня.    

– Друг  Нед, – сказал я, – понимаю вас! Но вы ни в чем не можете себя  упрекнуть. «Наутилус» развил такую бешеную скорость, что думать о побеге было  бы безумием!    

Нед Ленд  молчал. Его плотно сжатые губы, нахмуренные брови говорили, что он одержим  одной-единственной мыслью.    

– Послушайте,  Нед, – продолжал я, – отчаиваться еще рано. Мы идем вдоль берегов  Португалии, вблизи Франции и Англии, где легко найти убежище. Вот если бы  «Наутилус» по выходе из Гибралтарского пролива взял курс на юг, направляясь в  пустынные воды, не омывающие берега материков, я разделял бы вашу тревогу. Но  мы знаем, что капитан Немо не избегает европейских морей. А раз так, я не  сомневаюсь, что через несколько дней условия сложатся более благоприятно, и  тогда…    

Еще  пристальнее посмотрел на меня Нед Ленд и, разжав, наконец, губы, сказал:    

– Нынче  же вечером.    

Я  вскочил на ноги. Признаюсь, подобное предложение явилось для меня неожиданным.  Я хотел ответить канадцу, но не находил слов.    

– Мы  условились ждать удобного случая, – продолжал Нед Ленд. – Случай  представляется. Сегодня вечером мы будем в нескольких милях от испанского  берега. Ночь темная. Ветер с моря. Вы дали слово, господин Аронакс, я  рассчитываю на вас.    

Я  молчал. Канадец поднялся и подошел ко мне.    

– Сегодня  в девять часов! – сказал он. – Консель предупрежден. Капитан запрется  к тому времени в своей каюте и, верно, ляжет спать. Люди из команды, матросы,  механики не увидят нас. Мы с Конселем проберемся к среднему трапу. Вы, господин  Аронакс, побудьте в библиотеке, в двух шагах от нас, покуда я не дам сигнала.  Весла, мачта и парус в шлюпке. Я снес туда кое-что из провизии. Достал и  английский ключ, чтобы отвинтить гайки болтов, на которых прикреплена шлюпка.  Все готово! Итак, до вечера!    

– Море  неспокойно, – сказал я.    

– Согласен  с вами, – отвечал канадец, – но придется рискнуть. Дело стоит того!  Впрочем, шлюпка надежна и отмахать несколько миль при попутном ветре не  составит труда! Как знать, не окажемся ли мы поутру за сто лье от европейских  берегов? Если все пойдет благополучно, то между десятью и одиннадцатью часами  вечера мы уже высадимся где-нибудь на берегу… или же нас не будет в живых.  Итак, до вечера!    

С этими  словами канадец вышел, оставив меня в состоянии полной растерянности. Я льстил  себя надеждой, что удобный случай представится не так скоро и у меня достанет  времени обдумать и обсудить положение вещей. Но мой упрямый спутник отказывал  мне во времени. И что я мог сказать ему? Нед Ленд был тысячу раз прав!  Представлялся случай, он пользовался им. Мог ли я нарушить данное слово и ради  личных побуждений брать на себя ответственность за судьбу моих спутников? Разве  не может капитан завтра же выйти в открытое море, далеко от всякой земли?    

В эту  минуту довольно сильный свист дал мне понять, что резервуары наполняются водой  и «Наутилус» погружается под воды Атлантического океана.    

Я не  выходил из каюты. Мне не хотелось встречаться с капитаном из боязни выказать  при нем свое волнение. Так провел я томительный день, колеблясь между желанием  вырваться на свободу и сожалением, что предстоит расстаться с этим чудесным  «Наутилусом», не завершив исследования морских глубин! Покинуть океан, –  «мою Атлантику», как я любил его называть, – не заглянув в его сокровенные  глубины, не вырвав у него его тайны, которую открыли мне Индийский и Тихий  океаны! Роман выпадал из моих рук, едва я успел прочесть первый том, страница обрывалась  в самом интересном месте! Как мучительно тянулись часы! То мне грезилось, что я  уже в безопасности, ступаю ногою по твердой земле, рядом со своими спутниками;  то вопреки рассудку мною овладевало желание, чтобы какое-либо непредвиденное  обстоятельство помешало выполнению замысла Неда Ленда.    

Два раза  я выходил в салон. Я хотел проверить по компасу. Хотел знать, действительно ли  «Наутилус» держал курс близ берегов Португалии, или же удалялся от них. Но нет!  Мы по-прежнему бороздили португальские воды. Курс судна лежал на север, вдоль  берегов Португалии. Приходилось покориться необходимости и готовиться к побегу.  Багаж мой был невелик: одни записки.    

Ну, а  капитан Немо? Как он отнесется к нашему поступку? Какое беспокойство, какой  вред может ему причинить наш побег? И как он поступит с нами, если наша попытка  окончится неудачей? Разве он давал мне малейший повод к недовольству? Напротив!  Он оказал нам самое радушное гостеприимство. Он не может мое бегство с судна  приписать неблагодарности. И я не давал ему никаких обещаний. Он знал, что мы  связаны с ним не обещаниями, а силою обстоятельств. Но именно его постоянные  заявления, что Наша судьба навеки связана с его судьбою, и извиняли наши  попытки порвать с ним.    

Я не  видел капитана со времени нашего посещения острова Санторин. Сведет ли нас случай  накануне побега? Я и желал встречи и страшился ее. Я прислушивался, не  раздадутся ли его шаги в каюте, смежной с моей. Ни малейшего шума не улавливало  мое ухо. В каюте, видимо, никого не было.    

Тут мне  пришла мысль: да и вообще на борту ли таинственный капитан? С той ночи, когда  шлюпка отвалила от борта «Наутилуса», выполняя какое-то секретное поручение, я  несколько изменил свой взгляд на капитана Немо. Я понял, что, несмотря на все  декларации, он все же сохранил какую-то связь с Землей. И верно ли, что он  никогда не отлучается с «Наутилуса»? Разве не бывало, что он не показывался  целыми неделями? Что он делал в это время? Я воображал, что он страдает  припадками мизантропии! А на самом деле не выполнял ли он какую-либо тайную  миссию, недоступную моему пониманию?    

Мысли  эти и тысячи других не давали мне покоя. Необычность положения открывала широкое  поле для всяких догадок. Мною владела мучительная тревога. Часы ожидания  казались вечностью. День тянулся чересчур медленно.    

Обед, по  обыкновению, подали в каюту. Я едва прикоснулся к пище. Встал из-за стола в  семь часов. Сто двадцать минут, – я считал каждую минуту, – отделяли  меня от момента, когда я должен буду последовать за Недом Лендом. Мое волнение  все возрастало. Пульс бился учащенно. Я не мог сидеть на месте. Шагал взад и  вперед по каюте, надеясь в движении рассеять тревожные думы. Мысль, что я могу  погибнуть, менее всего меня беспокоила; но при мысли, что наш план будет открыт  прежде, чем мы успеем бежать с судна, при мысли, что мне придется предстать  перед капитаном Немо, взбешенным или, еще хуже, огорченным моим вероломным  поступком, сердце у меня замирало.    

Мне  захотелось в последний раз заглянуть в салон. Узким коридором прошел я в этот музей,  где провел столько приятных и полезных часов. Я глядел на это собрание  сокровищ, как смотрит человек на родные места, которые он завтра должен  навсегда покинуть. Я говорил последнее «прости» всем этим произведениям  искусства, всем этим чудесным экспонатам природы! Мне захотелось окинуть  последним взглядом воды Атлантики, но ставни были наглухо закрыты, и их  железная завеса скрывала от моих глаз океан, который мне не удалось изучить.    

Прохаживаясь  по салону, я подошел к потайной двери в стене, ведущей в каюту капитана. К  моему глубокому удивлению, дверь была полуотворена. Я невольно отступил на шаг.  Будь капитан Немо у себя, он заметил бы меня. Но все было тихо. Я подошел  поближе. Каюта была пуста. Толкнув дверь, я огляделся по сторонам и вошел  внутрь. Все та же суровая обстановка жилища отшельника.    

Несколько  офортов на стенах – в тот раз я их не заметил – бросились мне в глаза. То были  портреты – портреты видных исторических лиц, посвятивших себя служению высокой  идее гуманизма: Костюшко, герой, боровшийся за освобождение Польши, павший с  криком: «Конец Польше!»; Боцарис – этот Леонид современной Греции; О'Коннель –  борец за независимость Ирландии; Вашингтон – основатель Северо-Американского  союза; Манин – итальянский патриот; Линкольн, погибший от пули рабовладельца;  и, наконец, мученик, боровшийся за освобождение негров от рабства и вздернутый  на виселице, – Джон Броун: страшный рисунок в карандаше, сделанный рукою  Виктора Гюго!    

Какая  связь могла быть между капитаном Немо и этими героями? Не приоткроют ли их  портреты тайну его жизни? Не был ли он защитником угнетенных народов,  освободителем порабощенных племен? Не участвовал ли он в политических и  социальных потрясениях последнего времени? Не был ли он одним из героев  братоубийственной войны между Северными и Южными штатами Америки, войны  прискорбной и памятной?    

Часы  пробили восемь. При первом же ударе мои мечтания прервались. Я вздрогнул, как  если бы какое-то недремлющее око проникло в тайну моих грез, и бросился вон из  каюты капитана.    

В салоне  я кинул последний взгляд на компас. Стрелка указывала на север. Лаг показывал  умеренную скорость, манометр – глубину около шестидесяти футов. Обстоятельства  складывались благоприятно для осуществления замысла Неда Ленда.    

Я  вернулся к себе. Надел теплую одежду: морские сапоги, бобровую шапку, куртку из  биссуса, подбитую тюленьей кожей. Я был готов. Я ждал. Только дрожание судна  при вращении винта нарушало глубокую тишину, царившую на борту. Я  прислушивался, напрягал слух. Не раздастся ли среди этого безмолвия крик,  который даст мне знать, что Нед Ленд пойман? Смертельная тревога обуяла меня.  Напрасно старался я обрести самообладание. В девять часов без нескольких минут  я приложил ухо к двери капитана. Полнейшая тишина. Я вышел из каюты, вернулся в  салон, погруженный в мрак и по-прежнему пустой.    

Отворил  дверь в библиотеку. Тот же полумрак и та же пустота. Я сел у двери, выходившей  к среднему трапу, и стал ожидать сигнала Неда Ленда.    

В эту  минуту сотрясение корпуса судна значительно уменьшилось и затем совсем прекратилось.  Что означает такое изменение хода «Наутилуса»? Благоприятствует ли его  остановка планам канадца, или вредит им? Кто знает?    

Вдруг я  почувствовал легкий толчок. Я понял, что «Наутилус» опустился на самое дно океана.  Тревога моя возросла. Канадец не подавал сигнала. Меня подмывало бежать к Неду  Ленду и просить его отложить побег до другого раза. Нынче наше плавание, –  я чувствовал это, – проходит не в обычных условиях…    

Но  распахнулась дверь салона, и на пороге появился капитан Немо. Увидев меня, он  обратился ко мне без всяких предисловий.    

– А-а!  Господин профессор, – сказал он любезным тоном. – А я вас искал! Вам  знакома история Испании?    

Если бы  он спросил меня, знакома ли мне история Франции, в моем состоянии крайнего  смущения и тревоги я не мог бы ему на это ответить.    

– Ну-те? –  продолжал капитан. – Вы слышали мой вопрос? Вам знакома история Испании?    

– Очень  плохо, – отвечал я.    

– Ох,  уж эти ученые! – сказал капитан. – Он не знает! А раз так, –  прибавил он, – садитесь-ка, и я расскажу вам любопытный эпизод из истории  Испании.    

Капитан  растянулся на диване, а я машинально сел подле него. Стоял полумрак.    

– Слушайте  внимательно, господин профессор, – сказал он. – Случай для вас  небезынтересен, в нем вы найдете ответ на вопрос, который вы, несомненно, еще  не решили.    

– Слушаю,  капитан, – сказал я, не понимая, к чему ведет речь мой собеседник. И  мысленно я спрашивал себя: не относится ли этот случай к задуманному нами  побегу?    

– Господин  профессор, – продолжал капитан Немо, – если позволите, мы обратимся к  прошлому. Шел тысяча семьсот второй год Как вы, наверное, помните, в то время  французский король Людовик Четырнадцатый, возомнив, что по одному мановению его  руки Пиренеи провалятся сквозь землю, посадил на испанский престол своего  внука, герцога Анжуйского. Незадачливый принц, воцарившись под именем Филиппа  Пятого, вынужден был вступить в борьбу с сильными внешними врагами.    

Надо  сказать, что годом раньше царствующие дома Голландии, Австрии и Англии заключили  в Гааге союз, поставивший своей целью лишить Филиппа Пятого испанской короны и  возложить ее на голову некоего эрцгерцога, которого они заранее наименовали  Карлом Третьим.    

Испания  принуждена была бороться против этой коалиции. Но у нее почти не было ни армии,  ни флота. Впрочем, она пользовалась неограниченными средствами, но при условии,  что ее галионы, нагруженные американским золотом и серебром, могли бы  беспрепятственно входить в испанские порты.    

Как раз  в конце тысяча семьсот второго года ожидался богатый транспорт, который шел под  эскортом французской эскадры в составе двадцати трех кораблей под командованием  адмирала Шато-Рено. Конвоирование испанских судов объяснялось присутствием в  водах Атлантического океана объединенного флота коалиции.    

Транспорт  ожидался в Кадиксе, но адмирал, узнав, что в кадикских водах крейсируют английские  суда, решил войти в какой-нибудь французский порт.    

Командиры  испанских кораблей воспротивились приказу адмирала. Они потребовали, чтобы транспорт  обязательно ввели в испанский порт, и если не в Кадикс, то хотя бы в бухту  Виго, на северо-западном берегу Испании, которая еще не была блокирована  союзниками.    

Адмирал  Шато-Рено по малодушию подчинился требованию испанцев, и галионы вошли в бухту  Виго.    

К  несчастью, гавань Виго представляла собою открытый рейд, непригодный для  обороны. Надо было торопиться с выгрузкой до прихода союзных кораблей. Времени  было достаточно. Но тут по самому пустейшему поводу возникла распря.    

– Вы  внимательно следите за ходом событий? – спросил меня капитан Немо.    

– Я  весь внимание, – отвечал я, не соображая еще, по какому случаю давали мне  этот урок истории.    

– Итак,  продолжаю, – заговорил снова капитан. – Что же произошло? Кадикские  купцы пользовались, видите ли, привилегией принимать все грузы, прибывавшие из  Вест-Индии. Стало быть, разгрузка галионов с золотом в порту Виго была  нарушением их привилегии. Они обратились с жалобой в Мадрид. И слабовольный  Филипп Пятый приказал оставить транспорт под секвестром до выхода из кадикских  вод вражеского флота.    

А пока  суд да дело, двадцать второго октября тысяча семьсот второго года английские корабли  вошли в бухту Виго. Адмирал Шато-Рено, несмотря на превосходящие силы  противника, оказал героическое сопротивление. Но как только он понял, что  вверенные ему богатства попадут в руки врага, он поджег и затопил галионы,  которые пошли ко дну со всеми несметными сокровищами, находившимися на борту.    

Капитан  Немо умолк. Признаться, я все еще не понимал, чем могла заинтересовать меня эта  история.    

– Ну,  а далее?    

– Далее! –  сказал капитан Немо. – Мы находимся в бухте Виго, и вы, господин Аронакс,  буде на то ваша воля, можете ознакомиться с тайной здешних вод.    

Он  поднялся с дивана и пригласил меня следовать за собою. Я уже взял себя в руки.  Пришлось повиноваться. В салоне было темно, но сквозь хрустальные стекла  поблескивали океанские воды. Я подошел к окну.    

Вокруг  «Наутилуса» – в радиусе полумили – воды, казалось, были пронизаны электрическим  светом. Ясно было видно чистое песчаное дно. Там, между почерневшими останками  кораблей, сновали матросы из экипажа, одетые в скафандры. Они раскапывали  занесенные илом, полусгнившие бочонки, искалеченные ящики. Из этих ящиков и  бочонков сыпались слитки золота и серебра, целые каскады пиастров и драгоценных  камней. Песчаное дно было буквально усыпано этими сокровищами. Взвалив на плечи  драгоценную кладь, матросы шли к судну, складывали там свой груз и опять  направлялись разгружать этот неисчерпаемый источник золота и серебра.    

     

    

     

И я  понял. Тут 22 октября 1702 года было поле военных действий. Тут были затоплены  галионы с золотом для испанского короля. Отсюда, смотря по надобности, черпал  капитан Немо миллионы, пополняя золотые запасы «Наутилуса». Он, только он,  владел этим богатством. Он был прямым и единственным наследником сокровищ,  отнятых у инков, побежденных Фердинандом Кортесом!    

– Ведомо  ли вам, господин профессор, – спросил капитан улыбаясь, – что воды  хранят в своих глубинах такое богатство?    

– Мне  было известно, – отвечал я, – что в морской воде содержится в  растворенном виде два миллиона тонн серебра.    

– Верно!  Но, чтобы выделить серебро из воды, потребовались бы большие и неоправданные  расходы. А тут я собираю то, что утрачено людьми. И не только тут, в бухте  Виго, но и в тысяче других мест, где случались кораблекрушения; места эти  нанесены на мою карту морского дна. Вы воочию видите, что я владею миллионами,  не так ли?    

– Совершенно  верно, капитан. Но позвольте заметить, что в эксплуатации бухты Виго вы лишь опередили  одно акционерное общество.    

– Ах,  вот как!    

– Да,  акционерное общество, получившее от испанского правительства право производить  работы по розыску потонувших галионов. Акционеры уповают на богатые доходы, ибо  погибшие сокровища оцениваются в пятьсот миллионов!    

– Пятьсот  миллионов! – вскричал капитан Немо. – Они тут были, но их более нет!    

– А  раз так, – сказал я, – было бы актом милосердия предупредить этих  самых акционеров об этом прискорбном обстоятельстве! Впрочем, еще неизвестно,  как бы отнеслись они к такому сообщению. Игрок жалеет обычно не о проигрыше, а  о крушении надежд на выигрыш. Я же жалею больше всего те тысячи бедняков,  которым эти богатства при правильном распределении облегчили бы условия жизни.  А теперь они для них потеряны!    

Едва  сказав это, я почувствовал, что слова мои задели за живое капитана Немо.    

– Потеряны! –  воскликнул он, воодушевляясь. – Стало быть, вы считаете, сударь, что богатства  потеряны, раз они попали в мои руки? Неужто же я собираю для себя это золото?  Кто вам сказал, что оно не пойдет на доброе дело? Неужто я не знаю, что на  земле существуют обездоленные люди, угнетенные народы? Несчастные, нуждающиеся  в помощи жертвы, вопиющие об отмщении! Неужто вы не понимаете, что…    

Капитан  Немо не окончил фразы. Кто знает, не сожалел ли он, что сказал лишнее? Но я и  так все понял. Каковы бы ни были причины, побудившие его искать независимости в  глубинах морей, все же он оставался человеком! Его сердце отзывалось на  человеческие страдания, и он широкой рукой оказывал помощь угнетенным!    

И тут я  понял, кому предназначались миллионы, отправленные капитаном Немо в тот памятный  день, когда «Наутилус» вошел в воды охваченного восстанием острова Крит!    

 9. ИСЧЕЗНУВШИЙ  МАТЕРИК    

     

На  следующий день утром, 19 февраля, ко мне в каюту зашел канадец. Я ожидал этого  посещения. Вид у него был чрезвычайно расстроенный.    

– Ну-с,  сударь? – сказал он.    

– Ну-с,  Нед! – отвечал я. – Обстоятельства сложились против нас!    

– Эх!  Надо же было этому окаянному капитану остановить судно именно в тот час, когда  мы готовились бежать!    

– Ну,  что ж, Нед! Ему нужно было побывать у своего банкира.    

– Банкира?    

– Вернее,  в банке! Я под этим разумею океан, где богатства капитана находятся в большей сохранности,  нежели в любом государственном банке.    

И я  рассказал канадцу, что произошло минувшей ночью, втайне надеясь навести его на  мысль никогда не покидать капитана; но мой рассказ вызвал у Неда Ленда лишь  горькое сожаление, что ему не пришлось принять участие в прогулке на поле битвы  при Виго.    

– Однако, –  сказал он, – не все еще потеряно! Промахнулся гарпуном, так сказать!  Второй раз будем бить без промаха. Нынешним вечером можно попытаться…    

– Куда  ложится курсом «Наутилус»? – спросил я.    

– Не  могу знать, – отвечал Нед.    

– Ну,  что ж! В полдень мы это узнаем.    

Канадец  отправился к Конселю. А я, одевшись, вышел в салон. Показание компаса было  неутешительно. Курс «Наутилуса» лежал на юго-юго-запад. Мы обернулись спиной к  Европе.    

Я с  нетерпением ожидал момента, когда координаты местности будут обозначены на  карте. Около половины двенадцатого резервуары опорожнились, и наше судно  всплыло на поверхность океана. Я бросился на палубу. Нед Ленд опередил меня.    

Ни  признака земли в виду. Ничего, кроме необозримой водной пустыни. Лишь несколько  парусов на горизонте. Несколько парусных судов, видимо, выжидавших попутного  ветра, чтобы обогнуть мыс Доброй Надежды, прижимает к мысу Сан-Рок. Небо было  обложено тучами. Все предвещало бурю.    

Нед был  взбешен. Он напрягал зрение, пытаясь проникнуть взглядом сквозь туман, застилавший  горизонт. Он еще не терял надежды, что за этой туманной завесой лежит желанная  земля.    

В  полдень проглянуло солнце. Помощник капитана, воспользовавшись этим моментом,  определил его высоту. На море начинался шквал, мы снова пошли под воду, и люк  был закрыт.    

Часом  позже, взглянув на карту, я увидел, что мы находимся под 16° 17’ долготы и  33° 22’ широты, в ста пятидесяти лье от ближайшего берега. О побеге нечего  было и думать. Можете представить гнев канадца, когда я сообщил ему координаты  местности.    

Я со  своей стороны особенно не сокрушался. Точно тяжкий груз свалился с моих плеч, и  я мог с относительным спокойствием приняться за свои обычные занятия.    

Вечером,  около одиннадцати часов, ко мне совершенно неожиданно зашел капитан Немо. Он  очень любезно осведомился, не утомила ли меня прошедшая бессонная ночь. Я  отвечал отрицательно.    

– В  таком случае, господин Аронакс, я предложу вам принять участие в одной  любопытной экскурсии.    

– Весьма  тронут, капитан.    

– Вы  опускались в морские глубины днем, при солнечном свете. Не желаете ли  посмотреть морское дно в темную ночь?    

– С  большой охотой!    

– Предупреждаю  вас, что прогулка будет утомительной. Идти придется далеко. Взбираться на гору.  Дороги здесь не совсем исправны.    

– Все  это только возбуждает мое любопытство, капитан. Я готов сопутствовать вам.    

– Пойдемте  же, господин профессор! Надобно надеть скафандр.    

Войдя в  гардеробную, я не встретил там ни моих спутников, ни матросов из экипажа. Никто  из них, видимо, не примет участия в ночной экскурсии. Капитан Немо, против  обыкновения, не предложил мне взять с собой Неда или Конселя.    

Через  несколько минут мы были готовы. На спину нам прицепили резервуары с большим  запасом воздуха, но электрическими фонарями нас не снабдили. Я обратил на это  внимание капитана.    

– Они  нам не понадобятся, – отвечал он.    

Мне  показалось, что я плохо расслышал, но вторично спросить уже не мог, потому что  голова капитана скрылась под металлическим шлемом. И я вслед за ним надел на  голову этот медный шар; в руку мне вложили палку с железным наконечником; и  спустя несколько минут мы, после обычных церемоний, ступили на дно  Атлантического океана на глубине трехсот метров.    

Приближалась  полночь. Глубокий мрак царил в морских глубинах, но капитан Немо указал на красноватое  пятно в двух милях от «Наутилуса», похожее на отдаленное зарево. Огонь? Из  какого источника он исходил? И как мог огонь гореть в жидкой среде? Я не  находил объяснений. Но как бы то ни было, мерцающий светоч облегчал нам путь;  светил он, правда, неярко, но я скоро освоился с этим красноватым полусветом! И  тут я понял, что в этих условиях аппараты Румкорфа действительно были бы  бесполезны.    

Я шел  рядом с капитаном Немо навстречу путеводному огоньку. Дно, ровное вначале, незаметно  возвышалось. Мы шли большими шагами, опираясь на палки; но все же мы  подвигались медленно, потому что ноги увязали в сплошном месиве водорослей и  мелких камней.    

Мы шли,  а над головой слышался мелкий частый стук. Шум усиливался, словно там, над  нами, выбивали барабанную дробь. Вскоре я понял причину этого шума. Над океаном  шел дождь. Я невольно подумал, что дождь может промочить меня до костей! В воде  промокнуть от дождя! Но тут же расхохотался. Какая нелепая мысль! Надо сказать,  под скафандром вовсе не чувствуешь, что находишься в воде, и замечаешь только,  что окружающая среда несколько плотнее воздуха.    

Шли мы  около получаса. Дно становилось каменистым. Медузы, микроскопические ракообразные,  морские перья излучали слабый фосфоресцирующий свет. Я мельком видел груды  камней, покрытых целыми миллионами животных, похожих на цветы, и космами  водорослей. Ноги скользили по вязкому ковру из морских растений, и, не будь у  меня палки, я не раз упал бы. Оборачиваясь, я все еще видел свет от прожектора  «Наутилуса», начинавший бледнеть по мере того, как мы удалялись от судна.    

Нагромождение  камней на океанском дне, о чем я только что говорил, все же носило на себе  следы упорядоченности, не объяснимой для меня. Мое внимание привлекали  гигантские борозды, терявшиеся в мраке. Наблюдались и другие странные явления.  Но я не допускал и мысли о подобной возможности. Мне казалось, что под  свинцовыми подошвами моих сапог хрустят иссохшие кости. Не идем ли мы полем, усеянным  костями? Я хотел обратиться с вопросом к капитану, но условный язык знаков,  которым он обменивался с товарищами во время подводных экскурсий, мне был  неведом!    

Между  тем красноватый свет, служивший нам путеводителем, становился все ярче; словно  зарево отдаленного пожара освещало горизонт. Огонь среди водной стихии в высшей  степени возбуждал во мне любопытство. Не объяснялось ли это свечение действием  электрической энергии? Не был ли я очевидцем явления природы, еще неизвестного  нашим ученым? И не рукою ли человека – мелькнула у меня мысль – поддерживается  этот подводный очаг? Не встречу ли я в глубинных слоях океана друзей и  единомышленников капитана Немо, живущих своеобразной жизнью, как и он? Не увижу  ли я тут целую колонию изгнанников, презревших земные условности, которые  искали и обрели независимость в глубинах океана? Безумные и праздные, мысли  буквально преследовали меня.    

И в том  состоянии крайнего возбуждения, в котором я находился, оказавшись в стране чудес,  мне представлялось вполне естественным встретить в морских глубинах один из тех  подводных городов, о которых мечтал капитан Немо!    

Наш путь  освещался все ярче и ярче. Беловатое сияние исходило из-за вершины горы,  вздымавшейся на восемьсот футов над уровнем дна. Но это сияние было лишь  отражением световых лучей, преломленных в слоях воды. Самый очаг, источник  этого необъяснимого сияния, находился по ту сторону горы.    

По  лабиринту каменных глыб, загромоздивших дно Атлантического океана, капитан Немо  шагал уверенно. Он хорошо знал этот мрачный путь! Видимо, он так часто проходил  тут, что не боялся заблудиться. Я шел за ним вполне спокойно. Он представлялся  мне каким-то гением морей! Я любовался его высокой фигурой, которая  вырисовывалась черным силуэтом на фоне зарева.    

Был час  ночи. Мы подошли уже к подошве горы. Но, чтобы подняться по ее крутизне, приходилось  взбираться по неисхоженным тропам среди густой лесной чащи.    

     

    

     

Да! Тут  была чаща мертвых, лишенных листвы и жизненных соков деревьев, окаменевших под  действием солей в воде. И среди этой ископаемой чаши и там и тут вздымали свои  вершины гигантские сосны. То был лес, обратившийся в каменный уголь, но уголь,  еще не слежавшийся пластами! Лес, еще тянувшийся вверх, цепляясь корнями за  размытый грунт. И его окаменевшие ветви, точно вырезанные из черной бумаги,  четко вырисовывались на фоне вод. Вообразите себе Гарц, леса на склонах гор,  оказавшиеся на дне морском! Горные тропы заросли водорослями и в том числе  фукусами, между которыми копошился целый мир ракообразных животных. Я шел,  взбираясь на скалы, шагая через поваленные стволы деревьев, разрывая морские  лианы, образовавшие живую изгородь среди омертвелых древесных остовов,  вспугивая рыб, порхавших с ветки на ветку, словно птицы. Увлекшись, я не  чувствовал усталости. Я шел вслед за своим неутомимым вожатым.    

Какое  зрелище! Какими словами описать его? Какими красками изобразить подводные деревья  и скалы, с их основаниями, погруженными в мрак, с их вершинами, окрашенными в  пурпур заревом отдаленных огней, отраженных в водах? Мы взбирались на утесы,  которые вслед за нами обрушивались с глухим гулом лавины. А по правую и по  левую сторону тропы зияли мрачные галереи, в которых терялся взгляд. И вдруг  перед нами открывались широкие лужайки, казалось, расчищенные рукою человека,  невольно наводя на мысль, что вот-вот навстречу нам выйдет какой-нибудь  обитатель этих подводных стран!    

Капитан  Немо все шел вперед. Я не хотел отставать и бодро шагал вслед за ним. Палка  оказывала мне большую помощь. Один неверный шаг, и тебе грозила гибель на этих  узких тропах, проложенных у края пропасти! Но я шагал уверенно, не чувствуя  головокружения. Я перепрыгивал через расщелины, глубина которых – случись это  на ледниковых вершинах земных гор – вынудила бы меня отступить. Не глядя под  ноги, я смело переходил по хрупким остовам деревьев через бездонные пропасти,  любуясь дикой красой здешних мест. Там величественные скалы, стоявшие в наклон  на своих источенных основаниях, казалось, опровергали законы равновесия. Из  расселин скал пробивались древесные стволы, как из фонтана бьют струн воды под  сильным давлением. А тут башни, воздвигнутые природой и срезанные под таким  углом, который нарушал законы тяготения, нерушимые на земле!    

Я и сам  чувствовал влияние плотности водной среды, когда в своем тяжелом скафандре, в  медном шлеме и сапогах на металлической подошве взбирался на отвесные скалы с  легкостью серны!    

Я хорошо  понимаю, что мое описание этой подводной экскурсии должно показаться сплошной  фантастикой! Но я повествую о явлениях, на поверхностный взгляд невероятных,  но, однако, существующих в действительности. Нет! Мне это не пригрезилось! Все  это я видел своими глазами, все это я пережил!    

Прошло  два часа, как мы покинули «Наутилус». Мы уже миновали лесную полосу, и в ста  футах над нами вздымалась остроконечная горная вершина, тень от которой падала  на ярко освещенный склон по ту сторону горы. Редкие кустарники, видневшиеся и  там и тут, казалось, окаменели в судорожной гримасе. Рыбы стаями поднимались  из-под наших ног, как вспугнутые птицы из высоких трав. Скалистый массив был  изрыт непроходимыми трещинами, глубокими пещерами, зияющими пропастями, из  глубин которых доносились какие-то грозные шумы! Кровь приливала к сердцу,  когда наш путь вдруг преграждали чудовищное щупальце или страшная клешня,  которая с шумом втягивалась в тень расселин! Тысячи светящихся точек поблескивали  в темноте. То были глаза исполинских ракообразных животных, укрывавшихся в  своих логовищах, морских раков-гигантов, шевеливших клешнями, издававшими звук  железа, – словно в старину воины, вооруженные алебардами, –  крабов-титанов, стоявших на своих лапах, точно пушки на лафетах с наведенным  дулом, и страшных осьминогов, щупальца которых извивались, как клубок змей!    

Чудовищный,  неведомый мир! К какому отряду относятся эти беспозвоночные, которым скалы служили  как бы вторым верхним панцирем? Как могла природа найти секрет их растительного  существования? Сколько веков населяют они глубинные слои океана?    

Но  подолгу останавливаться я не мог. Капитан Немо, привыкший к этим страшным  гадам, не обращал на них внимания. Мы дошли до плоскогорья, где меня ожидали  новые нечаянности. Живописные развалины, изобличавшие творение рук  человеческих, а не творчество природы, представились моему изумленному взору. В  этом бесформенном нагромождении камня, под пестрым ковром живописных  животных-цветов, под покровом ламинарий и фукусов, заступивших место плюща,  угадывались архитектурные пропорции зданий, дворцов, храмов.    

История  потопов на земном шаре включила ли в свой синодик этот потонувший материк?  Какой зодчий высек эти скалы и камни наподобие друидического памятника  доисторических времен? Где я находился? Куда увлекла меня фантазия капитана  Немо?    

Я должен  был это знать. Окликнуть капитана я не мог. Я схватил его за руку. Но он, отрицательно  покачав головой, указал на вершину горы, как бы говоря: «Иди! Иди вперед! Все выше!»    

Собрав  последние силы, я пошел за капитаном; к через несколько минут мы вскарабкались  на горный пик, метров на десять взметнувшийся над скалистым массивом.    

Я  оглянулся. С той стороны, откуда мы пришли, высота склона была не более семисот  или восьмисот футов от уровня дна. Но по другую сторону гора была вдвое выше,  поднимаясь отвесно над уровнем глубокой впадины в этой части Атлантического  океана. Перед моими глазами расстилалось необозримое ярко освещенное  пространство. Гора, на которой мы стояли, была вулканом. Футах в пятидесяти от  горной вершины, среди настоящего ливня камней и шлака, из широкого жерла  кратера изливались потоки лавы, низвергавшиеся по склонам вулкана огненными  каскадами в лоно вод. Вулкан, как чудовищный факел, освещал, куда хватает глаз,  равнину, лежавшую у его подножия.    

Я  сказал, что подводный вулкан извергал расплавленную лаву, но не пламень. Для  пламени необходим воздух, насыщенный кислородом, и огонь в жидкой среде не  горит. Но потоки раскаленной добела лавы при соприкосновении с водой образуют  водяные пары. Образовавшиеся пары быстро рассеивались, а потоки огненной лавы  растекались до самой подошвы горы, подобно потокам лавы при извержении Везувия,  изливающимся на Торре дель Греко.    

И тут  перед моими глазами возник мертвый город: развалины зданий с обвалившимися  крышами, обрушившимися стенами; руины храмов с осевшими арками, с колоннами,  поверженными на землю, но не утратившими солидных пропорций тосканской  архитектуры; вдали – гигантские остовы водопровода; у подножия вулкана,  занесенные илом, останки Акрополя, предвосхитившего Парфенон; а далее – следы  набережной, все приметы приморского порта, служившего убежищем для торговых  судов и военных трирем; а еще дальше – длинные ряды рухнувших зданий, пустынные  провалы бывших улиц, – новая Помпея, скрытая под водами! И она возникала  передо мною волею капитана Немо!    

Где я?  Где? Я хотел знать это, хотел спросить об этом, хотя бы пришлось сбросить с головы  защитный шлем!    

Но  капитан Немо уже подходил ко мне и знаком остановил мою руку. Затем, подняв  кусок мелового камня, он начертал на черной базальтовой стене одно лишь слово:    

     

     АТЛАНТИДА.    

     

Словно  молния пронзила мысль! Атлантида! Древняя Меропида Теопомпа! Атлантида Платона!  Материк, существование которого оспаривали Ориген, Порфирий, Ямблих, д'Анвиль,  Мальтбрен, Гумбольдт, относя историю его исчезновения в область легенд! Но его  существование признавали Посидоний, Плиний, Аммиан Марцеллин, Тертуллиан,  Энгель, Шерер, Турнефор, Бюффон, д'Аверзак. Атлантида лежала перед моими  глазами со всеми свидетельствами постигшей ее катастрофы! Так вот он, этот  исчезнувший материк, о котором известно было лишь то, что он находился вне  Европы, вне Азии, вне Ливии, по ту сторону Геркулесовых столбов, и что жило там  могущественное племя атлантов, с которыми древние греки вели свои первые войны!    

Летописцем,  запечатлевшим своим пером великие деяния того времени, был Платон. Диалог между  Тимеем и Критием был написан под вдохновенным влиянием Солона, поэта и законодателя.    

Однажды  Солон беседовал с некими учеными старцами из Саиса – города, насчитывавшего уже  тогда около восьми столетий своего существования, о чем свидетельствовали  летописи, высеченные на стенах храма. Один из старцев рассказал историю города,  древнее Саиса на тысячу лет. Этим первым афинским городом, существовавшим уже  девятьсот столетий, овладели атланты и частично его разрушили. Эти атланты,  говорил он, обитали на материке, который был больше Африки и Азии, взятых  вместе, и занимал пространство, лежащее между 12° и 40° северной  широты. Власть атлантов распространялась даже на Египет. Они хотели подчинить  себе и Грецию, но должны были отступить перед мужественным сопротивлением  эллинов. Прошли века. Потопы, землетрясения обрушились на нашу планету. И  достаточно было одной ночи и одного дня, чтобы была стерта с лица земли  Атлантида. Только вершины ее самых высоких гор – Мадейры, острова Азорские,  острова Канарские, остров Зеленого Мыса – видны и поныне!    

Все это  я вспомнил, прочтя надпись капитана Немо. Так вот куда привела меня непостижимая  судьба! Я стоял на вершине горы исчезнувшего материка! Прикасался к камням  зданий, современных геологическим эпохам! Ступал по земле, по которой ходили  современники первого человека! Под моими ногами хрустели кости ископаемых,  живших в баснословные времена под сенью дерев, ныне обратившихся в камень!    

Ах,  почему у меня не было достаточно времени! Я бы спустился по крутому откосу  горы, прошел бы весь этот легендарный материк, некогда соединявший, несомненно,  Африку с Америкой! Посетил бы города допотопных времен, там, может статься, я  набрел бы на воинственный Махимос, на религиозный Эусебес, где обитали гиганты,  жившие целыми столетиями и своей могучей рукой ворочавшие эти глыбы, противостоящие  и поныне разрушительному действию воды! Как знать, не настанет ли день и силою  какого-нибудь процесса внутри Земли не поднимется ли этот погребенный под водою  материк на поверхность океана? Разве в этой части океана не обнаружено  множество подводных вулканов и разве многие суда, плавая в этих неспокойных  водах, не ощущали сильных толчков, сотрясавших их корпус? На одних слышен был глухой  гул, говоривший о разгуле разбушевавшихся стихий; на других удавалось собрать  вулканический пепел, выброшенный на поверхность вод. Вплоть до экватора вся эта  часть нашей планеты подвержена действию плутонических сил. И кто знает, в  какую-нибудь отдаленную эпоху, в процессе вулканических извержений при  новообразованиях из наслоений лавы, не покажутся ли снова на поверхности  Атлантического океана вершины подводных огнедышащих гор?    

В то  время как я предавался мечтаниям, в то время как я старался запечатлеть в  памяти все подробности этого грандиозного пейзажа, капитан Немо, облокотясь о  замшелую стену, застыл в немом восторге. Думал ли он об этих исчезнувших  поколениях? Искал ли тут разгадку человеческих судеб? И не за тем ли явился  сюда этот странный человек, чтобы почерпнуть новые силы в историческом прошлом,  пожить жизнью гигантов? Чего бы я не дал, чтобы узнать его мысли, понять их и  разделить с ним!    

Мы  провели тут целый час, созерцая раскинувшуюся у наших ног равнину при блеске раскаленной  лавы порою ослепительной яркости! От внутриземного клокотания расплавленных пород  дрожь пробегала по поверхности горы. Глухой гул вулкана, отчетливо  передававшийся через воду, звучал величественно!    

В эту  минуту луна проглянула сквозь водную толщу и бросила свои бледные лучи на потонувший  материк. То был только отблеск лунного света, но впечатление создалось  незабываемое! Капитан выпрямился, окинул последним взглядом равнину, затем  подал мне знак следовать за ним.    

Мы  быстро сошли с горы. Миновав ископаемый лес, я увидел вдали прожектор «Наутилуса»,  светившийся как звезда. Капитан шел на этот свет. И мы взошли на борт судна в  то самое время, когда первые лучи восходящего солнца коснулись поверхности  океана!    

 10. ПОДВОДНЫЕ  КАМЕННОУГОЛЬНЫЕ КОПИ    

     

На  следующий день, 20 февраля, я встал очень поздно. Ночная усталость дала себя  знать, и я проспал до одиннадцати часов. Быстро оделся. Поспешил узнать курс  «Наутилуса». Приборы показывали, что судно по-прежнему идет на юг, со скоростью  двадцати миль в час, на глубине ста метров под уровнем моря.    

Пришел  Консель. Я рассказал ему о нашей ночной экскурсии. Створы в салоне были раздвинуты,  и он успел увидеть мельком часть потонувшего материка.    

«Наутилус»  шел на глубине десяти метров над уровнем дна. Он проносился над Атлантидой, как  воздушный шар, гонимый ветром, проносится над земными лугами. Пожалуй, правильнее  было бы сказать, что мы неслись со скоростью экспресса. Первым планом проходили  перед нашими глазами скалы фантастического вида, деревья, перешедшие из  растительного царства в ископаемое, окаменелые силуэты которых искажались  набегавшими волнами. Груды камней, скрытые под ковром асцидий и морских  анемонов, ощетинившиеся зарослями водорослей, стоящими вертикально, чудовищно  исковерканные наплывы застывшей лавы – все свидетельствовало о разрушительной  силе плутонических извержений.    

Причудливые  пейзажи возникали, попадая в фокус нашего прожектора, а я тем временем  рассказывал Конселю об атлантах, фантастическая история которых вдохновила  Бальи посвятить им столько прелестных страниц. Я рассказывал ему о том, какие  войны вел этот героический народ. Я толковал об Атлантиде как человек, не  сомневавшийся в ее существовании. Консель слушал меня рассеянно; его  равнодушное отношение к столь волнующему историческому событию вскоре  объяснилось.    

Внимание  его привлекли рыбы, во множестве плававшие вокруг судна. А Консель при виде  рыб, по обыкновению, погружался в дебри классификации и уносился за пределы  действительности. Поэтому мне оставалось только следовать его примеру и  заняться вместе с ним ихтиологическими изысканиями.    

Впрочем,  рыбы в Атлантическом океане не слишком резко отличались от рыб, встречавшихся  нам в других морях. Тут были гигантские скаты длиною в пять метров, обладающие  большой мускульной силой, позволявшей им подниматься над поверхностью воды;  различные виды акул, и между ними акула обыкновенная, или мокой аспидно-синего  цвета, длиной в пятнадцать футов, с острыми трехгранной формы зубами, которая  благодаря своей окраске почти не отличима в морских водах; коричневые морские  караси; акулы-людоеды, с шероховатой, бугристой кожей, с цилиндрическим телом;  осетры, похожие на своих сородичей в Средиземном море; морские иглы-трубачи  длиною в полтора метра, светло-бурого цвета, с маленькими серыми плавниками,  лишенные зубов и языка. Они извивались в воде, как змейки.    

Между  костистыми рыбами внимание Конселя привлекала черноватая меч-рыба длиною в три  метра, с острым мечом на верхней челюсти; из ярко окрашенных рыб его  заинтересовала рыба, известная во времена Аристотеля под названием морского  дракона; шипы ее спинного плавника жестки и колючи, уколы их болезненны и  опасны, потому что слизь, окружающая шипы, обладает ядовитыми свойствами; корифена,  или золотая макрель, глянцевито-голубого цвета, с золотой каймой; прелестные  дорады, или золотые рыбки; луна-рыба, похожая на серебряный диск, с чудным  отливом в лазурь, – при солнечном свете рыбки поблескивали в воде, как  серебряные монеты; наконец, саблянка, – с вытянутым и сжатым с боков  телом, длиною в восемь метров, у которой грудные и спинные плавники серповидной  формы, а большой хвостовой – шесть футов длиною, в виде полумесяца, –  хищное животное, скорее травоядное, нежели рыбоядное; ее самцы повинуются  малейшему знаку своих самок, как хорошо вышколенные мужья.    

Но,  наблюдая различных представителей морской фауны, я в то же время любовался равнинами  Атлантиды. Порой из-за удивительной неровности морского дна «Наутилус» замедлял  ход и скользил с увертливостью китообразного в узких проходах между холмами.  Случалось, этот лабиринт так запутывался, что становился непроходимым; тогда  подводный корабль, как аэростат, взмывал на большую высоту и, миновав  препятствие, снова стремил свой бег в нескольких метрах над уровнем дна.  Увлекательное, восхитительное плавание! Оно напоминало полет на воздушном шаре,  с тою лишь разницей, что «Наутилус» слепо повиновался руке штурмана.    

Около  четырех часов вечера характер дна, покрытого густым слоем ила, смешанного с  окаменевшими ветвями деревьев, начал видоизменяться.    

Оно  становилось более каменистым, как бы усеянным конгломератами, базальтовым туфом,  натеками лавы и сернистыми обсидианами. Я подумал, что мы вступаем, видимо, в  гористую полосу, которая заступит место нескончаемой равнины. И в самом деле, в  то время как «Наутилус» делал свои эволюции, я заметил, что горизонт на юге  прегражден высоким горным кряжем, по-видимому совершенно непроходимым. Вершина  его, очевидно, выступала над уровнем океана. Гранитная стена являлась, видимо,  подножием материка или по меньшей мере острова, – будь то один из островов  Зеленого Мыса или Канарских. Координаты местности не были нанесены на  карту, – как знать, не умышленно ли? – и я не имел представления, где  именно мы находимся. Но, как мне казалось, эта гранитная стена представляла  собою оконечность Атлантиды, лишь малую часть которой нам довелось обозреть.    

Я не  прерывал своих наблюдений и ночью. Консель ушел к себе. Я остался один в  салоне. Замедлив бег, «Наутилус» вольтижировал над массивными взбросами  вулканического происхождения, загромождавшими океанское дно. Порою, точно готовясь  сесть, он шел, прижавшись к его серым массивам, едва различимым в густой  мгле, – и вдруг взмывал на поверхность океана!    

В эти  короткие мгновения сквозь кристальные воды поверхностных слоев я мельком видел  пять или шесть зодиакальных звезд, что блестят в хвосте Ориона.    

Долгие  часы мог бы я любоваться торжественной красотой моря и неба! Но ставни задвинулись.  В этот момент «Наутилус» как раз подходил к высокой гранитной стене. Как  преодолеет он гранитную преграду? Я не мог себе этого представить. Поневоле  пришлось возвращаться в каюту. Судно стояло на месте. Я заснул с твердым  намерением проснуться пораньше.    

Но,  когда утром я вышел в салон, было уже восемь часов. Я взглянул на манометр. Он  показывал, что «Наутилус» всплыл на поверхность вод. Слышались шаги на палубе.  Однако боковой качки, неизбежной при плавании на море, не ощущалось.    

Я  направился к люку. Люк был открыт. Я выглянул наружу, но вместо дневного света  меня окутал глубокий мрак. Где мы? Не ошибся ли я? Неужто еще стоит ночь? Нет!  Ни одной звезды на небе! И ночью не бывает такой непроглядной тьмы.    

Я  растерялся. Чей-то голос окликнул меня:    

– Это  вы, господин профессор?    

– А-а!  Капитан Немо! – сказал я. – Где мы находимся?    

– Под  землей, господин профессор.    

– Под  землей! – вскричал я. – Но «Наутилус» идет?    

– Идет  по-прежнему.    

– Ничего  не понимаю.    

– Потерпите  несколько минут. Включат прожектор, и, если вы предпочитаете ясность ситуации,  вы будете довольны.    

Я вышел  на палубу и стал ждать. Мрак был так глубок, что я даже не видел капитана Немо.  Однако, взглянув вверх, я заметил над самой моей головой полоску слабого света,  вернее, проблеск света, проникавший через кругообразное отверстие. Но тут  включили прожектор, и его ослепительное сияние поглотило мерцающий лучик.    

Я закрыл  на минуту глаза, ослепленные электрическим освещением. Затем стал осматриваться  кругом. «Наутилус» стоял, покачиваясь возле высокого берега, напоминавшего  набережную. Море превратилось в озеро, заключенное в кольцо каменных стен.  Диаметр озера равнялся двум милям, иначе говоря, шести милям в окружности.  Уровень воды в озере, – как и показывал манометр, – не мог разниться  с уровнем воды в океане, ибо между озером и океаном, несомненно, имелось  сообщение.    

Высокие  наклонные стены постепенно смыкались на высоте пятисот или шестисот метров,  образуя как бы огромную перевернутую воронку. Воронка оканчивалась круглым  отверстием, через которое и проникал рассеянный дневной свет.    

Прежде  чем внимательно исследовать внутреннее расположение огромной пещеры и доискиваться,  было ли это делом рук человеческих, или работой природы, я подошел к капитану  Немо.    

– Где  же все-таки мы находимся? – спросил я.    

– В  недрах потухшего вулкана, – отвечал капитан, – вулкана, залитого  морем вследствие какого-нибудь тектонического сотрясения. В то время как вы  спали, господин профессор, «Наутилус» проник в эту лагуну через естественный  канал, прорытый в десяти метрах под уровнем океана. Тут его гавань! Гавань  надежная, удобная, скрытая от всех глаз, защищенная от ветров всех румбов!  Укажите мне на берегах ваших материков или островов хоть один рейд, который мог  так же надежно укрыть судно от бушевания урагана!    

– Совершенно  верно, – отвечал я, – здесь вы в безопасности, капитан Немо! Что  может грозить вам в недрах вулкана? Но в его вершине я заметил какое-то  отверстие?    

– Да,  это кратер! Кратер, некогда извергавший лаву, серные пары и пламень. Теперь же  он снабжает нас чистым воздухом.    

– Но  какая же это огнедышащая гора?    

– Здешние  воды усеяны островами вулканического происхождения, и таких гор тут множество.  Для моряков – это простой риф, для нас – огромная пещера. Я случайно открыл ее,  и этот случай оказал мне большую услугу.    

– А  нельзя ли спуститься сюда через жерло вулкана?    

– Ни  спуститься, ни подняться нельзя! Футов на сто от основания горы еще можно вскарабкаться,  но выше – стены уклоняются от отвесной линии, образуя купол свода, и становятся  неприступными.    

– Я  вижу, капитан, что природа оказывает вам услугу везде и всегда. Вы в полной  безопасности на этом озере!. И никто не нарушит покоя здешних вод. Но на что  вам эта гавань? «Наутилус» не нуждается в гавани.    

– Не  нуждается, господин профессор! Но он нуждается в электричестве, чтобы  двигаться, в батареях, чтобы производить электрическую энергию, в натрии, чтобы  питать эти батареи, в угле, чтобы получать натрий, в каменноугольных копях,  чтобы добывать уголь. Еще в геологические эпохи море поглотило целые леса,  которые уже минерализовались и, превратившись в каменный уголь, служат мне  неисчерпаемым источником топлива.    

– Стало  быть, ваши матросы, капитан, исполняют обязанности углекопов?    

– Точно  так. Эти копи находятся под водой, как и угольные шахты Ньюкасла. В скафандрах,  с киркою и заступом в руках, матросы с «Наутилуса» добывают здесь уголь,  избавляя меня от нужды в наземных рудниках. Когда я сжигаю это горючее, чтобы  получить натрий, дым, выбиваясь из кратера, придает горе вид действующего  вулкана.    

– И  мы увидим ваших матросов в работе?    

– Нет!  По крайней мере на этот раз. Я спешу завершить наше подводное кругосветное плавание.  Поэтому я ограничусь тем, что возьму хранящийся тут запас каменного угля. Как  только мы его погрузим, то есть ровно через день, мы пойдем дальше. И если вы  хотите осмотреть эту пещеру и обойти лагуну, воспользуйтесь сегодняшним днем,  господин Аронакс.    

Я  поблагодарил капитана и пошел за своими спутниками, которые еще не выходили из  каюты. Я пригласил их пройтись со мною, не сказав, где мы находимся.    

Мы вышли  на палубу. Консель, который ничему не удивлялся, нашел совершенно естественным,  что, заснув под водою, проснулся под землей. Нед Ленд думал только о том, не  имеет ли эта пещера нескольких выходов.    

После  завтрака, около десяти часов, мы сошли на берег.    

– Вот  мы и опять на земле, – сказал Консель.    

– Я  не могу сказать, что нахожусь «на земле», мы скорее под землею.    

Между  подошвою горы и водами озера открывался песчаный берег, который в самом широком  месте имел не более пятисот футов. По этой узкой ровной полоске можно было  обойти вокруг озера. Но у подошвы гранитных стен пещеры лежали в живописном  беспорядке изверженные вулканические глыбы и огромные куски пемзы.  Расплавленная подземным огнем и затем застывшая масса загоралась тысячью огней,  едва свет прожектора касался ее как бы отполированной поверхности. Слюдяная  пыль, поднятая нашими ногами, разлеталась облаком искр.    

За  полоской наносной земли вокруг озера дно пещеры заметно возвышалось. Вскоре мы  дошли до уступов, тянувшихся вдоль стены, постепенно уходя ввысь наподобие  лестницы, и позволявших с большими предосторожностями подниматься среди груды  конгломератов, ничем не сцементированных между собою. Наши ноги скользили по  стекловидным трахитам, состоявшим из кристаллов полевого шпата и кварца.    

Вулканическое  происхождение этой гигантской пещеры подтверждалось на каждом шагу. Я обратил  на это внимание своих спутников.    

– Представляете  себе, – сказал я, – что происходило в этой воронке, когда тут  клокотала кипящая лава и уровень этой раскаленной добела жидкости поднимался до  самого устья кратера, как металл, расплавленный в доменной печи?    

– Отлично  представляю, – отвечал Консель. – Но не скажет ли господин профессор,  почему плавильщик остановил свою работу и как случилось, что в горниле вулкана  образовалось мирное озеро?    

– Вероятнее  всего, Консель, в процессе тектонических сотрясений в склоне горы образовалась  трещина, именно та самая, через которую «Наутилус» прошел в эту пещеру. Воды  Атлантического океана устремились внутрь горы. Завязалась лютая борьба между  двумя стихиями, борьба, окончившаяся победой Нептуна. Но много веков прошло с  того времени, и затопленный вулкан превратился в тихий грот.    

– Вот  и отлично, – заметил Нед Ленд, – объяснено правильно! Только жаль,  что трещина, о которой говорил господин профессор, образовалась не над уровнем  моря.    

– Помилуй,  друг Нед! – возразил Консель. – Будь эта трещина в горе,  возвышавшейся над уровнем моря, «Наутилусу» не было бы в ней нужды!    

– А  я прибавлю, мистер Ленд, что тогда воды не вступили бы внутрь горы и вулкан  остался бы вулканом! Ваши сожаления напрасны!    

Подъем в  гору продолжался. Уступы становились все круче и уже. Глубокие трещины пресекали  порою наш путь; через них надо было перескакивать. Приходилось обходить  обвалившиеся скалы. Взбираться на четвереньках, ползать, лежа на животе! Но  благодаря ловкости Конселя и мускульной силе канадца мы преодолели все  препятствия.    

На  высоте приблизительно тридцати метров характер почвы изменился, но от этого  дорога не стала удобнее для ходьбы. За конгломератами и трахитами следовали  черные базальты; тут они расстилались ровной поверхностью, шероховатой от  застывших пузырей лавы; там вздымались правильными призмами, в виде колоннады,  которая поддерживала заплечья громадного свода, являя собой дивный образец  архитектурного искусства природы. Между базальтами змеились застывшие лавовые  потоки, с вкрапленными в них полосками битуминозных сланцев и местами широкими  наплывами серы. Рассеянный дневной свет, поступавший под эти мрачные своды  сквозь жерло кратера, слабо освещал изверженные породы, навеки погребенные в  недрах угасшего вулкана.    

Однако  наше восхождение вскоре было прервано непредвиденным препятствием. На высоте  примерно двухсот пятидесяти футов стены, уклоняясь от отвесной линии,  переходили в свод, и нам, стало быть, оставалось ограничиться прогулкой вокруг  озера. Растительное царство вступало тут в борьбу с царством ископаемых.  Несколько кустов и даже редкие деревца росли в выемках камней. Я узнал  молочайник, выделявший едкий сок. Гелиотропы, вовсе не оправдывавшие своего  названия, потому что солнечные лучи никогда не ласкали их, печально клонили  свои головки, бесцветные и без аромата. И там и тут чахлые златоцветы робко  выглядывали из-за жалкого алоэ. Но между лавовых потоков цвели фиалки, еще  сохранившие свое нежное благоухание. Признаюсь, я с наслаждением вдыхал их  аромат. Запах – душа цветка, а морские цветковые растения и великолепные  водоросли не имеют запаха!    

Мы  подходили к группе мощных драцен, раздвигавших своими могучими корнями расселины  скал, как вдруг Нед Ленд вскричал:    

– Глядите-ка,  господин профессор, улей!    

– Улей? –  спросил я с недоверием.    

– Улей!  Улей! – повторил канадец. – И вокруг него жужжат пчелы.    

Я  подошел и должен был поверить очевидности; Там, в расселине, в дупле драцены,  приютился настоящий пчелиный улей; оттуда слышалось жужжание целого роя  трудолюбивых пчел, продукция которых высоко ценится на Канарских островах.    

Естественно,  канадец пожелал запастись медом, в чем я ему не препятствовал. Охапка сухих  листьев, смешанных с серой, вспыхнула от искр его огнива. И Нед начал  выкуривать пчел. Жужжание вскоре прекратилось, улей опустел, и мы достали  несколько литров душистого меда. Нед Ленд до краев наполнил им свою сумку.    

– Прибавив  мед в тесто хлебного дерева, – сказал он, – я угощу вас превкусным  пирогом.    

– Ей-ей! –  сказал Консель. – Это будет просто пряник!    

– Пряник  так пряник, – сказал я, – а все же пойдемте-ка дальше!    

При  некоторых поворотах тропинки, по которой мы шли, перед нами развертывалось  озеро во всю свою ширь. Прожектор «Наутилуса» освещал его тихие воды, не  знавшие ни бриза, ни бурь. «Наутилус» стоял не шелохнувшись. На палубе и на  берегу суетились люди, отбрасывая темные тени на освещенные скалы.    

Итак, мы  обходили верхнюю гряду скалистых уступов, на которую опирался свод. И тут я  увидел, что не одни пчелы представляли животное царство в ведрах вулкана.  Хищные птицы парили и кружились над нами или с шумом вылетали из гнезд, свитых  в неприступных утесах. Это были белогрудые ястребы и крикливая пустельга. По  скатам удирали со всей скоростью своих длинных ног вспугнутые нами великолепные  жирные дрофы. Предоставлю судить, какая алчность обуяла канадца при виде этой  вкусной дичи и как он жалел, что при нем нет ружья! Он попробовал заменить  свинец камнями, и после многих неудачных попыток ему удалось сбить великолепную  дрофу. Скажу без преувеличения: он раз двадцать рисковал жизнью, пока не поймал  раненую птицу! И все же дрофа оказалась в его походной сумке, в соседстве с  сотами.    

Гранитная  гряда становилась непроходимой, и вскоре нам пришлось спуститься на берег. Над  нами зияло жерло кратера, казавшееся отверстием грандиозного колодца. Сквозь  него я видел кусочек неба. Облака, гонимые западным ветром, застилали порою  своей туманной дымкой жерло кратера. Это означало, что облака несутся на  небольшой высоте, ибо вершина вулкана вздымалась всего на восемьсот футов над  уровнем океана.    

Через  полчаса после последнего охотничьего подвига канадца мы снова вышли на подземный  берег. Флора была тут представлена широкими лужайками мелкого зонтичного  растения, известного также под названием камнеломка, или морского укропа,  служащего отличной приправой к пище. Зеленым ковром укропа был покрыт весь  берег, и Консель собрал несколько пучков этого растения. Что касается фауны,  представителями ее являлись тысячи ракообразных всех видов: омары,  крабы-отшельники, креветки, мизиды, сенокосцы, галатеи и множество раковин:  ужовок, багрянок и блюдечек.    

Мы  открыли здесь чудесный грот и с наслаждением растянулись на мелком песке. Огонь  отполировал гранитные стены и осыпал их искрящейся слюдяной пылью. Нед Ленд  испытывал стены и на стук и на ощупь, пытаясь определить их толщу. Глядя на  него, я не мог скрыть улыбки. Разговор зашел, по обыкновению, о побеге. И я на  этот раз счел возможным без особого риска обнадежить Неда Ленда, сказав ему,  что капитан Немо повернул на юг затем только, чтобы пополнить запасы угля. «И я  надеюсь, что он вернется к берегам Европы и Америки, – сказал я. –  Вот тут-то и представится случай бежать с „Наутилуса“!»    

Мы  провели уже час в этом прелестном гроте. Беседа, оживленная вначале, почти  замерла. Сонливость овладевала нами. Спешить было некуда, и я не стал бороться  с дремотой. Мне снилось, – а мы не вольны в снах! – что я веду  растительный образ жизни моллюска. Мне пригрезилось, что этот грот не грот, а  моя двустворчатая раковина…    

Меня  разбудил голос Конселя.    

– Скорей!  Скорей! – кричал он.    

– Что  случилось? – спросил я, приподнимаясь.    

– Вода!  Вода прибывает!..    

     

    

     

Я  вскочил на ноги. Море врывалось в грот, как прорвавший препятствие поток; и так  как мы не были моллюсками, приходилось спасаться.    

В  несколько минут взобравшись на вершину грота, мы избегли опасности утонуть.    

– Что  тут происходит? – спросил Консель. – Какое-нибудь новое явление  природы?    

– Нет,  друзья мои! – отвечал я. – Это прилив, обыкновенный прилив, который  чуть не настиг нас, как героев Вальтера Скотта! Уровень воды в океане повысился  в час прилива, и, в силу закона равновесия жидкостей в сообщающихся сосудах,  поднялся уровень воды и в озере. Мы отделались ножной ванной. А теперь бегом к  «Наутилусу»!    

Через  три четверти часа, прогулявшись вокруг озера, мы вернулись на борт. Команда уже  заканчивала погрузку, и «Наутилус» мог с минуты на минуту тронуться в путь.    

Однако  капитан Немо не отдавал приказа к отплытию. Не хотел ли он дождаться ночи и  выйти незамеченным из этого подводного канала? Может быть.    

Утром  «Наутилус» уже шел открытым морем, вдали от всяких признаков земли, в нескольких  метрах под уровнем воды Атлантического океана.    

 11. САРГАССОВО  МОРЕ    

     

Надежда  на возвращение к европейским берегам рушилась. Капитан Немо держал курс на юг.  Куда он вел свой корабль? Я не смел давать воли воображению.    

В тот же  день «Наутилус» пересекал своеобразный район Атлантического океана. Всем известно,  что существует теплое течение Гольфстрим. От берегов Флориды оно направляется к  Шпицбергену. Около сорок четвертого градуса северной широты Гольфстрим  распадается на две ветви. Главное течение направляется к северо-востоку вдоль  берегов Ирландии и Норвегии, вторая ветвь идет на юг к Азорским островам. Дойдя  до африканских берегов, южное течение описывает вытянутую дугу и возвращается к  Антильским островам.    

Ветвь  эта, – скорее кольцо, нежели ветвь, – омывает своими теплыми водами  те спокойные, лишенные постоянного внутреннего течения воды Атлантического  океана, которые носят название Саргассова моря. Саргассово море – поистине  озеро в открытом океане! Площадь его такова, что требуется три года, чтобы  теплое течение Гольфстрим совершило свой кругооборот по его окружности.    

Под  Саргассовым морем, собственно говоря, находятся глубины, поглотившие Атлантиду.  Участники научных экспедиций, встречавшие тут целые плавающие острова  водорослей, долго держались того мнения, что это прибрежные заросли затонувшего  материка, всплывшие на поверхность моря. Но вероятнее всего, что саргассовые  водоросли приносятся в Саргассово море с побережий Европы и Америки течением  Гольфстрим. Вот эти-то плавающие водоросли, помимо других признаков, и навели  Колумба на мысль о существовании Нового Света. Когда корабли отважного  исследователя вошли в Саргассово море, то, к великому огорчению команды, бурые  космы плавающих водорослей настолько затрудняли движение судов, что плавание в  этих водах затянулось на целые три недели!    

Таково  было море, по которому шел «Наутилус». Настоящие луга! Сплошной покров из  водорослей-саргассумов скрывал собою голубые воды Саргассова моря. Покров столь  плотный, что форштевень судна с трудом рассекал его. И капитан Немо, опасаясь  за целость винта, держался на глубине нескольких метров под поверхностью вод.    

Саргассово  море получило свое название от испанского слова «sargazo», что означает «фукус».  Громадное скопление этих водорослей образует настоящий растительный риф.    

Чем же  объясняется такое скопление морских растений в этой тихой заводи Атлантического  океана? Ответ на это дает Мори, автор «Физической географии земного шара».    

«Объяснение  подобного явления, – говорит он, – можно получить путем самого  простого опыта. Если в сосуд с водой опустить кусочки пробки или какие-либо  плавающие тела и сообщить воде в сосуде круговое движение, то увидим, что  разрозненные кусочки пробки соединятся в центре сосуда, иначе говоря, в самом  спокойном месте. Вообразите, что сосуд – Атлантический океан, круговое течение –  Гольфстрим, а центр, где соединяются плавающие тела, – Саргассово море».    

Я  разделяю мнение Мори. Мне довелось наблюдать подобное явление в условиях среды,  недоступной обычно для судов. Над нами, среди бурых водорослей, плыли стволы  деревьев, поваленные бурей в Андах или на Скалистых горах и принесенные в эти  воды течением Амазонки или Миссисипи, обломки кораблекрушений, сломанные кили,  части оснастки, обшивные доски, настолько отягченные раковинами, что они не  могли всплыть на поверхность океана. Время подтвердит и другое утверждение  Мори, а именно, что все эти предметы и вещества, скопляющиеся в продолжение  веков, минерализуются от действия морской воды и образуют неистощимые залежи  каменного угля. Драгоценный запас топлива, который предусмотрительная природа  готовит к тому времени, когда люди исчерпают каменноугольные копи материков.    

Среди  этого хаоса водорослей виднелись звездчатые, нежно-розовые прелестные альционии,  актинии, раскинувшие длинные кудри своих щупалец, медузы, зеленые, красные,  голубые, и между ними корнерот Кювье, голубоватый зонтик которого окаймлен  фиолетовыми фестонами.    

Весь  день 22 февраля мы провели под водами Саргассова моря, где рыбы, большие охотницы  до морских растений и ракообразных, находят обильную пищу. На другой день океан  утратил свое своеобразие.    

С того  времени в течение девятнадцати дней, с 23 февраля по 12 марта, «Наутилус», держась  середины Атлантического океана, уносил нас на юг со скоростью ста лье в сутки.  Видимо, капитан Немо осуществлял кругосветное подводное плавание по намеченному  маршруту, и я не сомневался, что, обогнув мыс Горн, он вернется в южные воды  Тихого океана.    

Опасения  Неда Ленда были основательны. В этих открытых морях, где редко встречались  острова, нечего было и думать о побеге. Воля капитана Немо была законом на  борту «Наутилуса». Приходилось покориться своей участи. Но если действовать  против капитана Немо силой или хитростью бесполезно, то нельзя ли войти с ним в  переговоры? Не согласится ли он, по окончании нашего подводного путешествия,  вернуть нам свободу под клятвенное обещание не выдавать его тайны? Мы выполнили  бы этот долг чести. Но как начать столь щекотливый разговор с капитаном? И как  он отнесется к моим вольнолюбивым притязаниям? Не заявлял ли он неоднократно и  весьма решительно, что мы прикованы навсегда к борту «Наутилуса» во имя сохранения  в тайне его существования? Не принял ли он мое молчание в течение четырех месяцев  за согласие с его ультиматумом? Поднять этот вопрос теперь – не значило ли  возбудить в нем подозрительность, что могло только повредить осуществлению  нашего замысла? Взвесив и обдумав все соображения, я поделился ими с Конселем,  который был озадачен не менее меня. Хотя я не склонен впадать в отчаяние, но,  рассуждая здраво, понимал, что шансы когда-либо вернуться в человеческое  общество падали с каждым днем, и особенно теперь, когда капитан Немо очертя  голову несся в тропические зоны Атлантического океана!    

В  течение девятнадцати дней нашего плавания, о чем я уже говорил выше, ничего  примечательного не произошло. Капитан редко показывался. Он много работал. В  библиотеке мне часто попадались на глаза книги, преимущественно по естественной  истории, оставленные им раскрытыми на какой-нибудь странице. Моя книга «Тайны  морских глубин» была испещрена пометками на полях, опровергавшими порою мои  теории и гипотезы. Но капитан довольствовался беглыми критическими замечаниями  на полях книги, не вступая со мной в словопрения. Порою до меня доносились  меланхолические мелодии, исполняемые с большим чувством. Капитан играл на  органе, но только глубокой ночью, когда мрак окутывал воды и «Наутилус» дремал  в пустыне океана.    

Все эти  дни мы плыли по поверхности океана. Море было пустынно. Лишь изредка покажется  парусник с грузом для Индии, направлявшийся к мысу Доброй Надежды. Однажды за  нами погналось китобойное судно, видимо принявшее «Наутилус» за ценного  гигантского кита. Но капитан Немо, не желая, чтобы моряки тратили попусту время  и труд, прекратил бесполезное занятие китобоев, уйдя под воду. Этот случай,  казалось, живо заинтересовал Неда Ленда. Не ошибусь, сказав, что канадец  сожалел, что китобои не пронзили насквозь своим гарпуном наше китообразное  судно!    

Рыбы в  здешних водах мало чем отличались от тех, которых мы видели под другими широтами.  Нам встретились представители одного из трех подродов страшного рода хрящевых  рыб – акул, в котором насчитывается не менее тридцати двух видов: полосатые  акулы длиною в пять метров, с плоской головой, гораздо шире тела, с  закругленным хвостовым плавником, у которых на спине семь черных продольных  полос; серые акулы пепельных оттенков, с семью жаберными щелями и с одним  спинным плавником почти на самой середине тела.    

Плавали  близ судна и акулы – морские собаки, самые прожорливые рыбы. Рыболовы рассказывают,  что будто бы в брюхе одной такой акулы была найдена голова буйвола и чуть ли не  целый теленок; у другой – два тунца и матрос в полной амуниции; у третьей –  солдат с саблей; нашлась и такая, что проглотила всадника с лошадью! Впрочем,  все эти россказни отнюдь не заслуживают веры! А препарировать этих негодниц мне  не довелось: ни одна из них не попалась в сети «Наутилуса».    

Целые  стада изящных и шаловливых дельфинов неотступно следовали за судном, забавляя  нас своими играми. Они держались сообществами в пять-шесть особей, как волки в  лесу! Кстати сказать, в прожорливости дельфины не уступают акулам, если верить  одному копенгагенскому профессору, который будто бы вынул из желудка дельфина  тринадцать морских свиней и пятнадцать тюленей! Впрочем, ему попалась касатка,  смелое, хищное и прожорливое животное, достигающее в длину более двадцати  четырех футов. Дельфины из семейства зубатых китов насчитывают десять родов, и  рыбы, замеченные мною, принадлежали к длинноносым дельфинам, у которых  сравнительно небольшая голова удлинена в виде клювообразного, резко отделенного  от лба рыла. Длина тела, сверху черного, снизу бело-розового в редких  пятнышках, достигала трех метров.    

Назову  также умбрицу, рыбу из семейства горбылей, отряда колючеперых. Некоторые авторы, –  скорее поэты, нежели натуралисты, – утверждают, что эти рыбы наделены  музыкальным органом и дают концерты не в пример лучше целого ансамбля певцов.  Не смею спорить, но с сожалением замечу, что нам эти умбрицы не изволили петь  серенады!    

Упомяну  в заключение, что Консель классифицировал множество летающих рыб. Курьезно было  наблюдать, с какой ловкостью за ними охотились дельфины. Как бы высоко ни  взлетали рыбки, как бы длинна ни была траектория их полета, – пусть даже  над «Наутилусом», – всюду бедняжки попадали в разверстую пасть дельфина! Это  были или летучки, или другие рыбы со светящимся ртом. Когда ночью, взлетев и  очертив в воздухе светящуюся кривую, рыбки опять погружаются в воду, они  напоминают падающие звезды.    

До 13  марта наше плавание не ознаменовалось чем-либо примечательным. Весь день 13  марта ушел на промеры глубины. Занятия эти вызывали во мне живой интерес.    

Мы  прошли около тринадцати тысяч лье с момента нашего выхода в открытые моря Тихого  океана. В данное время мы находились под 45° 37’ южной широты и  37° 53’ западной долготы. Именно в этих местах зонд, опущенный капитаном  «Герольда» Дэнхэмом на глубину четырнадцати тысяч метров, не достиг дна. Тут же  лейтенант Паркер с американского фрегата «Конгресс» не мог достать морского дна  даже на глубине пятнадцати тысяч ста сорока метров.    

Капитан  Немо решил, опустившись на предельную глубину, установить точные промеры  впадины, имевшейся в этой части Атлантического океана. Я приготовился  записывать результаты испытания. Ставни в салоне открыли, и «Наутилус» стал  готовиться к погружению на самое ложе Атлантического океана.    

Вероятно,  никакой балласт не был бы способен увеличить вес судна настолько, чтобы оно  могло погрузиться на такие большие глубины. Не говоря уже о том, что для  возвращения на поверхность океана понадобилось бы тут же, на самом дне,  выкачивать воду из резервуаров; но для подобной операции, при огромном внешнем  давлении, даже насосы «Наутилуса» при всей их мощности оказались бы  бессильными.    

Капитан  Немо решил погрузиться на дно океана, пользуясь отлогими диагоналями боковых плоскостей.  Рулям глубины был придан наклон под углом в сорок пять градусов в отношении  ватерлинии «Наутилуса». Вертикальный гребной винт вращался с предельной  скоростью, и его четыре лопасти сильными взмахами врезались в воду.    

Корпус  «Наутилуса» вздрогнул, как натянутая струна, и начал плавно погружаться в воду.  Мы с капитаном стояли в салоне и следили за быстрым движением стрелки  манометра. Вскоре мы миновали среду обитания большинства рыб.    

Фауна  меняется с увеличением глубины океана. Некоторые рыбы водятся только в поверхностных  водах морей и рек, другие, менее многочисленные, обитают в самой толще вод.  Именно тут мы попадаем в среду удивительных животных, как то: гексанхи из  отряда акуловых, вид акулы, с шестью жаберными щелями, рыбы-телескопы с  огромными глазами, покрытые панцирем рыбы-кузовки, с серыми брюшными и черными  грудными плавниками, с нагрудником из бледно-розовых костяных пластинок, и,  наконец, рыбы-долгохвосты, живущие на глубине тысячи двухсот метров, где  давление равняется ста двадцати атмосферам.    

Я  спросил капитана, не случалось ли ему встречать рыб в глубоководной зоне  океана.    

– Рыб? –  отвечал капитан Немо. – Очень редко. Но какого мнения держится на этот  счет современная наука?    

– Видите  ли, капитан, установлено, что нижние горизонты материкового плато лежат за  пределами зоны водорослей. Фауна этой зоны приобретает характерный  глубоководный облик. На глубинах, где существует еще животная жизнь,  растительная жизнь отмирает. Установлено, что устрицы существуют на глубине  двух тысяч метров под уровнем моря и что Мак Клинток, герой полярных морей,  однажды выловил морскую звезду на глубине двух тысяч пятисот метров!  Установлено, что экипаж фрегата «Бульдог» английского Королевского флота на  глубине двух тысяч шестисот двадцати саженей, то есть на глубине более чем  одного лье, также выловил морскую звезду. Ну, а вы, капитан Немо, пожалуй,  скажете, что мы ничего не знаем?    

– Нет,  господин профессор, – отвечал капитан, – я не позволю себе такой  неучтивости. Но скажите, пожалуйста, чем вы объясняете, что живые существа  могут жить в таких глубинах?    

– Объясняется  это двумя причинами, – отвечал я. – Прежде всего тем, что  вертикальные и горизонтальные течения, перенося из одних мест океана в другие  массы вод, имеющих определенную соленость и температуру, способствуют  распространению организмов. Взять хотя бы морские лилии и морские звезды,  которые ведут донное существование.    

– Совершенно  справедливо, – сказал капитан.    

– А  затем количество растворенного в воде кислорода, необходимого для жизни организмов  в море, не только не падает в глубинных слоях океана, но, напротив, возрастает;  а высокое давление водной толщи лишь способствует его сжатию.    

– А-а!  И это известно! – сказал капитан несколько удивленно. – Ну, что ж,  господин профессор, истина остается истиной для всех! Позвольте лишь прибавить,  что в плавательном пузыре рыб, выловленных в поверхностных водах океана,  содержится больше азота, нежели кислорода; тогда как и у рыб, пойманных в  глубинных водах, больше кислорода, нежели азота. Это наблюдение подтверждает  ваши выводы. Ну-с, займемся-ка и мы наблюдением!    

Я  посмотрел на манометр. Стрелка указывала глубину в шесть тысяч метров. Наше  погружение продолжалось уже целый час. «Наутилус» плавно опускался в воды все  глубже и глубже. Воды, скудные жизнью, поражали своей неописуемой  прозрачностью. Часом позже мы были уже на глубине тринадцати тысяч метров под  уровнем моря, – около трех с четвертью лье, – а близость морского дна  все еще не давала о себе знать.    

Однако  на глубине четырнадцати тысяч метров я увидел среди кристально-прозрачных вод  темные силуэты горных вершин. Возможно, горы были столь же высокие, как Гималаи  или Монблан, даже более высокие, – ведь глубина бездны была неизмерима!    

«Наутилус»  скользил в бездонные глубины, несмотря на огромное давление внешней среды. Я чувствовал,  как скрипят скрепы железной обшивки судна, как изгибаются распоры, как дрожат  переборки, как стекла в окнах салона, казалось, прогибаются внутрь под  давлением воды. Если бы наше судно не обладало сопротивляемостью стали, как  говорил его командир, его бы, конечно, расплющило!    

В то  время как судно скользило по своей диагонали, едва не касаясь выступов скал,  затерянных среди океанских вод, мне довелось увидеть несколько известковых  трубок, представителей двух, наиболее известных родов полихет-трубкожилов:  спиробрисов и серпул, а также несколько образцов морских звезд – астериас.    

Но  вскоре и эти представители животного мира исчезли, и на глубине более трех лье  «Наутилус» переступил за пределы водной среды, заселенной живыми организмами,  подобно воздушному шару, поднявшемуся выше биосферы. А мы были уже на глубине  шестнадцати тысяч метров – четырех лье – под уровнем океана, и обшивка  «Наутилуса» испытывала давление в тысячу шестьсот килограммов на каждый  квадратный сантиметр своей поверхности!    

– Вот  так коллизия! – вскричал я. – Очутиться в таких глубинах, куда не  проникал ни один человек! Посмотрите, капитан, посмотрите-ка! Какие  величественные скалы, какие пещеры, не оказавшие приюта ни одному живому  существу! Вот последний край материковых массивов земного шара! За его  пределами кончается жизнь! Зачем мы должны, побывав в этих неизведанных зонах,  унести с собой лишь одни воспоминания?    

– А  вы хотели бы, – спросил меня капитан Немо, – унести отсюда нечто  более существенное, нежели воспоминания?    

– Как  прикажете понимать ваши слова, капитан?    

– Я  хочу сказать, что ничего нет проще, как увековечить на снимке этот подводный пейзаж?    

     

    

     

Не успел  я выразить своего удивления, как капитан Немо уже распорядился, чтобы принесли  фотографический аппарат. Створы в салоне были широко раздвинуты, и водная  среда, освещенная электричеством, представляла собою прекрасный объект. Ни  светотени, ни малейшего мерцания! Этот искусственный свет создавал лучшие  условия, нежели солнце, для нашей съемки подводного пейзажа. «Наутилус»,  покорный воле своего винта и положению наклонных плоскостей, застыл на месте.  Мы навели объектив аппарата на облюбованный нами пейзаж океанского дна и через  несколько секунд получили великолепный негатив.    

Я  сохранил этот снимок. Тут видны первозданные скалы, никогда не озарявшиеся  дневным светилом, гранитные устои коры земного шара, глубокие пещеры,  выдолбленные в каменистом массиве, бесподобный по четкости рисунка очерк горных  вершин, точно вышедший из-под кисти фламандского живописца. А там, на заднем  плане, волнообразная линия гор завершала чарующий пейзаж! Как живописать этот ансамбль  гладких, черных, словно отполированных скал, без прозелени мха, без единого  цветного пятна! Скал, таких непричастных этой водной стихии и так гордо  попирающих своими подножиями песчаное дно, облитое электрическим светом!    

Между  тем, сделав снимок, капитан Немо сказал:    

– Ну,  а теперь пора и подниматься, господин профессор! Не следует злоупотреблять нашими  возможностями и слишком долго подвергать корпус «Наутилуса» столь сильному  давлению.    

– Поднимемся,  капитан! – отвечал я.    

– Держитесь  крепче!    

Не успел  я вникнуть в смысл предостережения капитана, как меня свалило с ног.    

По  приказу капитана винт пришел в бездействие, рули глубины были поставлены вертикально,  и «Наутилус» взвился, как воздушный шар. Он рассекал толщу вод с глухим  свистом. Все исчезло в этом бешеном взлете. В четыре минуты преодолев целые  четыре лье – расстояние между ложем и поверхностью океана – и вынырнув из воды  подобно летучей рыбе, он вновь опустился на океанские воды, взметнув в высоту  фонтан брызг!    

 12. КАШАЛОТЫ И  КИТЫ    

     

В ночь с  13 на 14 марта «Наутилус» снова взял курс на юг. Я думал, что на широте мыса  Горн, обогнув мыс, он войдет в воды Тихого океана и этим закончит свое  кругосветное плавание. Однако мы направлялись в сторону Австралии. Куда держал  он путь? К Южному полюсу? Ну, это просто безумие! Я начинаю склоняться к мысли,  что поступки капитана вполне оправдывают опасения Неда Ленда.    

В  последнее время канадец не посвящал меня в свои планы. Он стал сдержаннее,  молчаливее. Я видел, как тяготило его наше пленение. Я чувствовал, что с каждым  днем он становился все раздражительнее. При встрече с капитаном у него глаза  загорались мрачным огнем, и можно было опасаться, что вспыльчивый канадец позволит  себе какую-нибудь дерзкую выходку.    

В тот  день, 14 марта, Консель и Нед Ленд в неурочное время пришли ко мне в каюту. Я поинтересовался,  что их привело ко мне.    

– Хочу  вас кое о чем спросить, сударь, – отвечал канадец.    

– Пожалуйста,  Нед.    

– Как  вы думаете, много ли людей на борту «Наутилуса»?    

– Не  могу сказать, мой друг.    

– По-моему, –  продолжал Нед Ленд, – для управления таким судном, как «Наутилус», не  требуется большого экипажа.    

– Совершенно  верно, – отвечал я, – для управления таким судном, оснащенным  электрическими навигационными приборами, достаточно десяти человек.    

– Так-с! –  сказал канадец. – А почему же тут их больше?    

– Почему? –  спросил я и пристально посмотрел на Неда Ленда.    

Догадаться,  к чему он ведет речь, было нетрудно.    

– Потому  что, – сказал я, – если мои догадки правильны и я верно понял, в чем  смысл жизни капитана Немо, то «Наутилус», стало быть, не просто корабль! Это  подводное судно служит убежищем для тех, кто, как и сам командир судна, порвал  всякие связи с Землей.    

– Все  может быть, – сказал Консель. – Но в конце концов «Наутилус» вмещает  ограниченное число людей! Не может ли господин профессор определить, какое  максимальное количество людей вмещает судно?    

– Определить  количество людей на судне? Каким же образом, Консель?    

– Простым  расчетом. Водоизмещение судна известно господину профессору, а следовательно, и  кубатура полезного воздуха. Зная, с другой стороны, сколько кислорода потребно  для дыхания человека, и, приняв во внимание, что «Наутилус» каждые двадцать  четыре часа возобновляет…    

Консель  не окончил фразы, но я отлично видел, куда он клонит.    

– Я  пенял тебя, – сказал я. – Высчитать нетрудно, но едва ли расчет будет  верный.    

– Неважно! –  сказал Нед Ленд. – Пускай будет хоть примерный!    

– Извольте, –  ответил я. – Каждый человек расходует в час количество кислорода, содержащееся  в ста литрах воздуха, короче говоря, расходует в течение двадцати четырех часов  количество кислорода, содержащееся в двух тысячах четырехстах литрах. Стало  быть, надо разделить водоизмещение судна на две тысячи четыреста…    

– Так  точно, – сказал Консель.    

– А  так как водоизмещение «Наутилуса» равно полутора тысячам тонн, а в каждой тонне  тысяча литров воздуха, каковая цифра, деленная на две тысячи четыреста…    

Я взялся  за карандаш.    

–…дает  шестьсот двадцать пять. Иначе говоря, «Наутилус» содержит количество воздуха,  достаточное для шестисот двадцати пяти человек в течение двадцати четырех  часов.    

– Шестисот  двадцати пяти, – повторил Нед.    

– Но,  уверяю вас, – прибавил я, – что мы, все вместе взятые, пассажиры,  матросы, офицеры, не составим и десятой части этой цифры.    

– И  того чересчур много для трех человек, – пробормотал Консель.    

– Итак,  бедный мой Нед, могу вам только посоветовать запастись терпением.    

– И  не только терпением, – заметил Консель, – но и покорностью.    

Консель  нашел нужное слово.    

– Впрочем, –  прибавил он, – не может же капитан Немо все время идти на юг. Когда-нибудь  и остановится! Встретятся на пути ледовые поля, вот и придется возвращаться в  моря более цивилизованные! И тогда, Нед Ленд, наступит время снова попытать  счастья.    

Канадец  покачал головой, провел рукой по лбу и вышел, не обронив ни слова.    

– С  позволения господина профессора, – сказал тогда Консель, – поделюсь с  ним моими наблюдениями. Бедняга Нед вбил себе в голову всякую всячину. Все  вспоминает прошлое. Все мы так! Что прошло, то стало милым! Сердце свое он  надрывает этими самыми воспоминаниями. Надо понять его! Что ему делать на борту  «Наутилуса»? Нечего! Он не ученый, как господин профессор. Чудеса подводного  мира не радуют его, как они радуют нас. Он всем готов пожертвовать, лишь бы  вечерком посидеть в таверне, там, у себя на родине!    

В самом  деле, однообразие жизни на борту судна, видимо, тяготило канадца, привыкшего к  жизни деятельной и вольной. Происшествия, которые могли бы его интересовать,  редко случались. Впрочем, в тот день одно событие напомнило китобою счастливые  времена.    

Около  одиннадцати часов утра «Наутилус», всплыв на поверхность океана, оказался среди  целого стада китов. Встреча с китами не удивила меня: я знал, что эти  млекопитающие, за которыми охотятся целые китобойные флотилии, спасаясь от  своих преследователей, перемещаются в воды Атлантики и в прилегающие к ним  части океана.    

Киты  играли важную роль и оказали немалые услуги в эпоху великих открытий. Это они,  увлекая за собой басков, а затем астурийцев, англичан и голландцев, приучили их  пренебрегать опасностями дальних плаваний и смело бороздить океаны во всех  направлениях. Старинные легенды полны описаниями подвигов этих китообразных,  которые заводили китобоев чуть ли не до Северного полюса – не доставало до него  всего каких-нибудь семи лье! Пусть это будет вымысел, но в нем предвосхищено  будущее! Весьма вероятно, что, охотясь за китами в арктических и антарктических  морях, люди откроют полюсы обоих полушарий!    

Мы  сидели на палубе. Море было спокойное. Октябрь месяц под этими широтами дарил  нас прекрасными осенними днями. Канадец первый, – он не мог  ошибиться, – заметил кита на восточной стороне горизонта. Присмотревшись  внимательно, можно-было различить, милях в пяти от «Наутилуса», какую-то черную  массу, то всплывавшую на поверхность, то исчезавшую под водой.    

– Эх! –  вскричал Нед. – Будь я на борту китобоя, отвел бы я душу! Кит здоровенный!  Глядите-ка, какой он столб воды выбрасывает, тысяча чертей! И зачем только я  прикован к этой железной посудине!    

– Неужели,  Нед, – сказал я, – в вас еще живы замашки китобоя?    

– А  какой же китобой, сударь, забудет свое прежнее ремесло? Что может заменить  охоту на китов? Она горячит кровь!    

– Вам  не доводилось охотиться на китов в здешних морях?    

– Не  доводилось, сударь. Я плавал в северных морях, доходил до Берингова пролива, до  Девисова пролива.    

– Значит,  с китами Южного полушария вы еще не знакомы. Да и немудрено! Вы до сих пор били  северных китов; южные киты не переходят теплых вод экватора.    

– Вы  не шутите, господин профессор? – недоверчиво сказал канадец.    

– Говорю  то, что есть.    

– А  вот, кстати! Послушайте-ка, что я вам расскажу: в шестьдесят пятом году – этому  будет два с половиной года – я подцепил близ Гренландии кита, у которого в боку  торчал гарпун с клеймом китобойного судна из Берингова пролива! Спрашивается,  как могло случиться, что животное, раненное у западных берегов Америки, было  убито у восточных берегов, если оно, обогнув мыс Горн или мыс Доброй Надежды,  не перешло через экватор?    

– Я  держусь одного мнения с Недом, – сказал Консель. – Жду, что нам  ответит господин профессор.    

– Господин  профессор ответит вам, друзья мои, что различные виды китов живут в различных  морях и никогда их не покидают. И если какой-нибудь кит из Берингова пролива  пожаловал в Девисов пролив, стало быть, между морями существует проход либо у  берегов Америки, либо у берегов Азии.    

– И  я должен вам верить? – спросил канадец, прищурив глаз.    

– Надо  верить господину профессору, – сказал Консель.    

– Выходит  так, – возразил канадец – раз я не охотился в здешних водах, значит и  здешних китов не знаю, а?    

– Выходит  так, Нед.    

– Тем  резоннее завести с ними знакомство, – заметил Консель.    

– Глядите!  Глядите-ка! – взволнованным голосом крикнул канадец. – Кит подходит!  Эх, ты! Идет прямехонько на нас. Дразнится, бестия! Чует, что у меня руки  пусты!    

Нед  топнул ногой. Рука сжалась в кулак, потрясая воображаемым гарпуном.    

– А  что, здешние киты такие же крупные, как в северных областях океана?    

– Почти  такие же, Нед.    

– А  я, надо вам сказать, сударь, видывал здоровенных китов, в сто футов длиной! Мне  даже случалось слышать, будто киты у Алеутских островов бывают длиннее ста  пятидесяти футов.    

– Ну,  это уж явное преувеличение! – ответил я. – Эти животные не настоящие  киты, у них имеются спинные плавники, и они, как и кашалоты, меньше настоящих  китов.    

– Эй-эй! –  закричал канадец, глаз не отводивший от океана. – Подходит! Идет в  кильватере «Наутилуса»!    

И,  возвращаясь к прерванному разговору, он сказал:    

– Вы  говорите, что кашалоты мелкие рыбы? А рассказывают, будто встречаются гигантские  кашалоты. Это животные умные. Они, говорят, маскируются водорослями, фукусами и  прочими морскими растениями. Их принимают за островки. К ним причаливают,  высаживаются, разводят огонь…    

– Строят  дома, – сказал Консель.    

– Ах  ты шутник! – ответил Нед Ленд. – Ну, а в один прекрасный день  животное уходит под воду и все его население – фьють! – вместе с ним в  морские пучины…    

– Как  в путешествиях Синдбада Морехода, – смеясь, заметил я. – Ах, мистер  Ленд, вы, кажется, любите необыкновенные истории! Вот каковы ваши кашалоты!  Надеюсь, вы сами не верите этим небылицам!    

– Господин  натуралист, – серьезно отвечал канадец. – Когда дело касается китов,  надо всему верить! Эй-эй! Глядите-ка, глядите! Вот так плывет! Вот так ныряет!  Говорят, эти животные успевают за пятнадцать дней обойти вокруг света!    

– Не  стану спорить.    

– А  вы знаете, господин Аронакс, что в самом начале сотворения мира киты еще  проворнее плавали?.    

– А-а!..  В самом деле, Нед? Почему же это?    

– Потому  что в то время хвост у них был поперечный, как у рыб; так вот, стало быть,  хвост у них был сплющен и стоял вертикально, они и помахивали им слева направо  и справа налево! Но создатель, увидев, что рыбки-то чересчур прытки, взял да и  свернул им хвост! Так с той поры и хлопают они хвостом по воде сверху вниз! Ну,  прыткости у них и поубавилось!    

– Все  это так, Нед, – сказал я, – и я должен вам верить?    

– Необязательно, –  отвечал Нед Ленд. – Во всяком случае не больше, как если бы я сказал, что  существуют киты длиною в триста футов и весом, в сто тысяч фунтов.    

– Что  говорить, многовато! – сказал я. – Но надо признаться, что некоторые  китообразные достигают значительных размеров. Одного жира, говорят, вытапливают  из них до ста двадцати тонн!    

– Что  до этого, я своими глазами видел, – сказал канадец.    

– Охотно  верю, Нед! Так же, как верю в то, что иные киты величиной равны ста слонам.  Судите сами, какое любопытное зрелище: такая туша, взявшая большой ход!    

– Правда  ли, – спросил Консель, – что кит может потопить корабль?    

– Корабль?  Сомневаюсь! – отвечал я. – Впрочем, рассказывают, что в тысяча  восемьсот двадцатом году в этих самых южных морях кит бросился на «Эссекс» и  начал толкать его задом наперед со скоростью четырех метров в секунду. Судно  зачерпнуло кормой и затонуло почти в ту же минуту!    

Нед  лукаво посмотрел на меня.    

– А  вот однажды кит так хватил по мне хвостом, – сказал он, – то есть не  по мне, а по моей шлюпке, – что нас с товарищами подбросило в воздух этак  метров на шесть! Что говорить, против кита господина профессора мой просто  китенок!    

– А  что, киты подолгу живут? – спросил Консель.    

– По  тысяче лет, – отвечал канадец, не задумываясь.    

– Откуда  вы это знаете, Нед?    

– Говорят  так.    

– А  почему так говорят?    

– Потому  что знают.    

– Нет,  Нед! Не знают, а только предполагают. А свои предположения строят на том основании,  что в первый период развития китобойного промысла, тому лет четыреста, порода  китов была значительно крупнее нынешней. Отсюда сделали довольно логический  вывод, что нынешние киты находятся еще в стадии роста. Поэтому Бюффон и сказал,  что эти китообразные могут и должны жить по тысяче лет. Вы поняли?    

Нед Ленд  не слышал меня. Впрочем, он и не слушал. Кит подходил все ближе и ближе. Нед  пожирал его глазами.    

– Эге-ге!  Кит, и не один! Десять, двадцать, да их тут целое стадо! И приходится сидеть  сложа руки. Связан я и по рукам и по ногам!    

– Послушайте,  друг Нед, – сказал Консель, – отчего вы не попросите у капитана Немо  разрешения поохотиться?..    

Консель  еще не окончил фразы, а канадец уже кинулся к трапу и исчез в люке.    

Через  несколько минут он возвратился вместе с капитаном.    

Некоторое  время капитан Немо смотрел на китов, резвившихся в миле от «Наутилуса».    

– Южные  киты, – сказал он. – Богатая пожива для целой флотилии китобоев!    

– А  не разрешите ли, капитан, – спросил канадец, – поохотиться на них?  Ведь иначе рука отвыкнет метать гарпун!    

– Зачем  напрасно истреблять животных? – ответил капитан Немо. – Китовый жир  нам не нужен.    

– Однако,  капитан, – возразил канадец, – в Красном море вы разрешили нам  охотиться на тюленя!    

– Это  иное дело! Экипаж тогда нуждался в свежем мясе. Тут же будет убийство ради убийства.  Человек часто присваивает себе это право, я это знаю! Но я не признаю подобного  варварского времяпровождения. Хищнически истребляя южного кита, простодушное,  безвредное, доброе животное, ваши товарищи по ремеслу, Нед Ленд, творят дело,  достойное порицания. Выбив китов в Баффиновом заливе, они скоро совершенно  истребят весь класс этих полезных животных. Оставьте-ка в покое несчастных  китов! И без вас у них много своих врагов: кашалоты, меч-рыба, пила-рыба!    

Можно  себе представить, с какой физиономией канадец выслушивал нравоучения капитана  Немо! Читать нотации охотнику – стало быть, даром тратить слова. Нед Ленд во  все глаза глядел на капитана, не понимая, видимо, что тот хочет сказать. Все же  капитан был прав. Варварское истребление этого вида животных приведет к тому,  что скоро не останется ни одного кита в океане.    

Нед Ленд  просвистал свое «Янки-Дудль»,[27]  заложил руки в карманы и повернулся к нам спиной.    

Между  тем капитан Немо, наблюдая за стадом китов, говорил мне:    

– Я  был прав, сказавши, что у кита и помимо человека довольно врагов в своей среде.  Вот сейчас, на наших глазах, этому стаду китов придется иметь дело с сильным  противником. Вы замечаете, господин Аронакс, в восьми милях под ветром движутся  черные точки?    

– Замечаю,  капитан.    

– Это  кашалоты, страшные животные! Я встречал целые стада кашалотов, от двухсот до  трехсот особей! Вот этих-то кашалотов, хищных, вредных животных, следует  истреблять.    

При  последних словах капитана канадец живо обернулся.    

– Что  ж, время еще не упущено, капитан, – сказал я, – и даже в интересах  китов…    

– Зачем  подвергать себя опасности, господин профессор? «Наутилус» и сам рассеет кашалотов.  Его стальной таран не уступит, полагаю, гарпуну Неда Ленда.    

Канадец  без стеснения пожал плечами, как бы говоря: «Бить кашалотов судовым тараном!  Слыханное ли это дело?»    

– Погодите,  господин Аронакс, – сказал капитан Немо. – Мы вам покажем охоту,  какой вы еще не видывали. Никакой жалости к этим кровожадным китообразным! У  них только и есть, что пасть да зубы!    

Пасть да  зубы! Лучше нельзя было описать большеголового кашалота гигантских размеров, до  двадцати пяти метров в длину! Громадная голова китообразного занимала около  трети всего его тела. В отличие от беззубых китов, у которых верхняя челюсть  вместо зубов усажена роговыми пластинками, так называемым «китовым усом», у  кашалота, из подотряда зубастых китов, в нижней челюсти имеется двадцать пять  крупных заостренных зубов, длиной в двадцать сантиметров и весом по два фунта  каждый. В углублениях костей гигантского черепа находится объемистая полость,  разделенная на две камеры перегородкой и наполненная драгоценной маслянистой  массой, так называемым спермацетом, в количестве до трехсот – четырехсот килограммов.  Кашалот, неуклюжее животное, – скорее головастик, нежели рыба, как заметил  Фредоль. Он сложен нескладно, левая сторона тела непропорциональна в отношении  правой; видит он только правым глазом; словом, вышел «кривым на левый бок»,  говоря фигурально.    

Тем  временем чудовищное стадо приближалось. Кашалоты уже завидели китов и готовились  к бою. Можно было заранее сказать, что победа останется на стороне кашалотов, и  не только потому, что кашалоты лучше приспособлены для борьбы, чем их беззубые  противники, но и потому, что кашалоты могут дольше китов оставаться под водою,  не переводя, так сказать, дыхания.    

Время  было спешить на помощь китам. «Наутилус» ушел под воду. Консель, Нед и я уселись  возле окон в салоне. Капитан Немо прошел в штурвальную рубку и сам стал у руля,  чтобы лично управлять своим судном, превратившимся в орудие истребления. Вскоре  вращение винта ускорилось, и судно взяло большой ход.    

Кашалоты  уже вступили в бой с китами, когда на поле брани вышел «Наутилус». В расчеты  капитана входило врезаться в стадо большеголовых. Кашалоты сначала не очень  встревожились при виде чудища, вмешавшегося в их схватку с китами. Но вскоре  они почувствовали силу его ударов.    

     

    

     

Ну, и  была же битва! Даже Нед Ленд пришел в восторг и хлопал в ладоши. «Наутилус» в  руках капитана превратился в грозный гарпун. Он врубался в эти мясистые туши и  рассекал их пополам, оставляя за собой два окровавленных куска мяса. Страшные  удары хвостом по его обшивке были ему не чувствительны. Толчки мощных туш – ему  нипочем! Уничтожив одного кашалота, он устремлялся к другому, поворачивался с  галса на галс, чтобы не упустить жертвы, давал то передний, то задний ход,  погружался, покорный воле штурмана, в глубины, когда животное уходило под воду,  всплывал вслед за ним на поверхность океана, шел в лобовую атаку или наносил  удар с фланга, нападал с фронта, с тыла, рубил, резал своим страшным бивнем!    

Какая  шла резня! Какой шум стоял над океанскими водами! Какой пронзительный свист,  какое предсмертное хрипение вырывалось из глоток обезумевших животных!  Взбаламученные ударами могучих хвостов, спокойные океанские воды бурлили, как в  котле!    

Целый  час шло это гомерическое побоище, где большеголовым не было пощады. Несколько  раз, объединившись в отряды из десяти – двенадцати особей, кашалоты переходили  в наступление, пытаясь раздавить судно своими тушами. Разверстые зубастые  пасти, страшные глаза животных, метавшихся по ту сторону окон, приводили Неда  Ленда в ярость. Он осыпал большеголовых проклятиями, грозил им кулаком.  Кашалоты впивались зубами в железную обшивку подводного корабля, как собаки  впиваются в горло затравленного кабана. Но «Наутилус», волею кормчего, то  увлекал их за собою в глубины, то извлекал на поверхность вод, невзирая на  огромную тяжесть и могучие тиски животных.    

Наконец,  стадо кашалотов рассеялось. Волнение на море улеглось. Мы всплыли на поверхность  океана, открыли люк и поднялись на палубу.    

     

    

     

Море  было покрыто обезображенными трупами. Разрыв снаряда не мог бы так искромсать,  растерзать, выпотрошить эти мясистые туши. Мы плыли среди гигантских тел с  голубоватой спиной, белым брюхом, с вывороченными внутренностями. Несколько  перепуганных кашалотов обратились в бегство. Вода на несколько миль в  окружности окрасилась в пурпур, и «Наутилус» шел по морю крови.    

Капитан  Немо подошел к нам.    

– Ну-с,  мистер Ленд? – сказал он.    

– Ну-с,  господин капитан, – отвечал канадец, энтузиазм которого уже успел  остыть, – действительно, зрелище страшное. Но я охотник, а не мясник, а  это настоящая бойня.    

– Не  бойня, а истребление вредных животных, – возразил капитан. – И  «Наутилус» не нож мясника.    

– А  по-моему, гарпун лучше, – сказал канадец.    

– У  каждого свое оружие, – ответил капитан, пристально глядя на Неда Ленда.    

Я  испугался, как бы канадец в раздражении не наговорил капитану дерзостей,  грозивших плачевными последствиями. Но его гнев укротился при виде кита, к  которому в этот момент подходил «Наутилус».    

Животное  не успело увернуться от зубастых кашалотов. Я сразу же узнал южного кита с  совершенно черной, как бы вдавленной головой. Анатомически он отличается от  обыкновенного кита и от нордкапского тем, что его семь шейных позвонков  срастаются и что у него двумя ребрами больше, чем у северных его сородичей.  Несчастное животное лежало на боку; все брюхо у него было в ранах. Кит был  мертв. На конце его изуродованного плавника повис детеныш, которого ему не  удалось спасти. Изо рта погибшего животного, между пластинками китового уса,  ручейком текла вода.    

Капитан  Немо причалил к трупу животного. Двое матросов взобрались на бок убитого животного,  и я, к своему удивлению, увидел, что они выцеживают молоко из его млечных  желез, которого там скопилось около двух-трех тонн!    

Капитан  предложил мне чашку теплого молока. Я не мог скрыть своего отвращения к этому  напитку. Но он уверил меня, что молоко отличное и по вкусу ничем не отличается  от коровьего.    

Я  попробовал и нашел, что молоко действительно отличное. Итак, мы обогатили наши  продуктовые запасы полезным приобретением! Масло и сыр внесут Приятное  разнообразие в наше повседневное меню.    

С того  дня я стал с тревогой замечать, что Нед Ленд в отношении капитана Немо  проявляет явную враждебность, и я решил зорко следить за каждым шагом канадца.    

 13. СПЛОШНЫЕ ЛЬДЫ    

     

«Наутилус»  неуклонно шел на юг. Он стремил свой бег по пути пятидесятого меридиана.  Неужели он рвался к полюсу? Какой вздор! Любые попытки проникнуть к этой точке  земного шара терпели неудачу. 13 марта в антарктических зонах соответствует 13  сентября в северных областях, когда начинается период равноденствия.    

Четырнадцатого  марта под 55° широты показались плавающие льды, свинцового оттенка глыбы,  футов двадцать – двадцать пять высотою, образовавшие заторы, о которые с шумом  разбивались волны. «Наутилус» шел по поверхности океана. Нед Ленд плавал в  арктических морях, и айсберги ему были не в диковинку. Мы же с Конселем  любовались ими впервые.    

По небосводу,  с южной стороны горизонта, тянулась ослепительной белизны полоса. Английские китобои  называют ее «iceblink».[28]  Как бы густы ни были облака, они не могут затмить ее сияния. Сияние это –  отражение ледяного поля.    

И в  самом деле, скоро показались более мощные скопления льдов. Блеск их то  усиливался, то ослабевал, застилаемый густым туманом. Иные льдины были  изборождены зелеными прожилками, как бы начерченными сернокислой медью. Другие,  как драгоценный аметист, светились насквозь. Одни загорались всеми огнями,  отражая солнечные лучи тысячами граней своих кристаллов. Иные представляли  собою целые каменоломни зернистого известкового шпата, которого достало бы на  возведение мраморного города!    

Чем  дальше мы шли на юг, тем чаще встречались плавающие ледяные поля, тем мощнее  становились ледяные горы. Арктические птицы гнездились на них тысячами. Глупыши  и буревестники оглушали нас своим криком. Иные, принимая наше судно за кита,  садились на него отдыхать и усердно долбили железную обшивку его корпуса,  звеневшую под их клювом.    

Во время  нашего плавания среди льдов капитан Немо часто выходил на палубу. Он пристально  вглядывался в бескрайную ледовую пустыню. Порою его взгляд загорался. Что думал  он в такие минуты? Не чувствовал ли он себя властелином этих антарктических  вод, этой области сплошных льдов, недоступной человеку? Может быть. Но он  хранил молчание. Он часами стоял, отдавшись своим думам, пока инстинкт  мореходца не одерживал верх над созерцателем. Тогда он сам становился к  штурвалу и, искусно маневрируя, избегал столкновения с ледовыми торосами и  айсбергами, достигавшими иногда нескольких миль в длину при высоте надводной  части в семьдесят – восемьдесят метров. Часто сплошная стена льдов, казалось,  преграждала путь. Под 60° широты чистая вода исчезла. Но капитан Немо  скоро открывал какую-нибудь узкую щель между льдами и смело входил в нее, зная  хорошо, что вслед за судном льды сразу же сомкнутся.    

Так,  управляемый искусной рукой кормчего, «Наутилус» преодолевал льды, точная классификация  которых в зависимости от формы и размеров восхищала Конселя: айсберги, или ледяные  горы, ледяные поля, дрейфующие льды, пак, или разбитые поля, круглые или  удлиненные.    

Температура  воздуха была довольно низкая. Термометр показывал два-три градуса ниже нуля. Но  у нас были теплые медвежьи дохи, куртки из тюленьей шкуры, отлично защищавшие  от холода. «Наутилус» отапливался электрическими приборами, которые  поддерживали в помещении ровную температуру, независимо от температуры воздуха.  К тому же, стоило судну погрузиться на несколько метров под уровень моря, как  мы попадали в сносные температурные условия.    

Будь мы  под этими широтами два месяца назад, круглые сутки тут стоял бы день; но полярная  ночь уже вступала в свои права, отнимая у дня три-четыре часа и готовясь на  шесть месяцев отбросить свою тень на эти околополюсные области.    

Пятнадцатого  марта мы прошли на широте Южных Шетландских и Южных Оркнейских островов.  Капитан Немо рассказал мне, что некогда в этом водоеме водились во множестве тюлени;  но английские и американские китобои хищнически перебили взрослых самцов и  самок, истребив дочиста тюленей в этих некогда полных жизни водах, где ныне  царит могильная тишина.    

     

    

     

Шестнадцатого  марта к восьми часам вечера «Наутилус», следуя вдоль пятьдесят пятого  меридиана, пересек Южный полярный круг. Льды наступали на него со всех сторон,  суживая линию горизонта. Однако капитан Немо неуклонно шел на юг.    

– Куда  он идет? – спрашивал я.    

– Куда  глаза глядят, – отвечал Консель. – Расшибет себе лоб, остановится.    

– Ну,  я за это не поручусь! – сказал я.