1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
– Да, сударыня, между ними еще одно сходство: и  колокольня и мельница дают пищу – одна для души, другая для тела человека.    

– Идем на мельницу, – сказал Гленарван. Двинулись  в путь.    

Через полчаса ходьбы местность преобразилась. Голая земля  внезапно сменилась обработанной. Исчезли жалкие кустарники; зеленая живая  изгородь окружала, видимо, недавно распаханный участок. Несколько быков и с  полдюжины лошадей паслись на лугах, обсаженных раскидистыми акациями –  питомцами обширных рассадников острова Кенгуру. Мало‑помалу стали показываться  и поля; на них росли хлеба, местами уже начавшие золотиться. Поднимались стога  сена, сложенные в виде громадных ульев. Стали видны за новыми оградами  фруктовые деревья, прекрасный, достойный Горация [94] сад, сочетавший приятное с полезным. Затем  сараи и другие службы, весьма разумно расположенные. Наконец, путешественники  увидели простой, но уютный жилой дом; над ним, лаская его скользящей тенью  своих длинных крыльев, возвышалась островерхая мельница.    

На лай четырех собак, возвестивших о появлении чужих людей,  из дома вышел человек лет пятидесяти, с располагающей наружностью. За ним  показались пять красивых, здоровых молодцов, его сыновей, и высокая, крепкая  женщина, их мать. Картина была ясна: этот человек, со своими бравыми  домочадцами, среди новых построек, в этой почти девственной местности,  представлял собой законченный тип колониста‑ирландца, который, устав от  нищенской жизни на своей родине, отправился искать достатка и счастья за моря.    

Не успели путники представиться, как уже раздались сердечные  слова хозяина:    

– Чужеземцы, милости просим в дом Падди О'Мура!    

– Вы ирландец? – спросил Гленарван, пожимая руку  колониста.    

– Был им, – ответил Падди О'Мур, – а теперь я  австралиец. Кто бы вы ни были, господа, входите и будьте как дома.    

Оставалось только воспользоваться без дальнейших церемоний  этим радушным приглашением. Миссис О'Мур тотчас же повела в дом леди Элен и  Мери Грант, а сыновья колониста помогли пришельцам снять их оружие.    

В нижнем этаже дома, сложенного из толстых бревен,  находилась большая, светлая, совсем новая горница. К стенам ее, выкрашенным  яркой краской, было приделано несколько деревянных скамей. Тут же стояло с  десяток табуреток, два дубовых буфета с расставленной на них белой фаянсовой  посудой и блестящими оловянными жбанами, и широкий длинный стол, за которым,  пожалуй, и двадцати гостям было бы не тесно. Вся обстановка как нельзя более  соответствовала и этому прочно построенному дому, и его крепким обитателям.    

На столе уже стоял обед. Между ростбифом и жареной бараньей  ногой дымилась суповая миска; кругом были расставлены большие тарелки с  маслинами, виноградом и апельсинами; тут было все необходимое и даже больше  того. Хозяин и хозяйка были так приветливы, стол так велик и так заманчиво  уставлен яствами, что не сесть за него казалось просто неучтивым. В это время  появились работники фермера; они были на равных правах с хозяевами и обедали  вместе с ними. Падди О'Мур указал места, предназначенные для гостей.    

– Я ждал вас, – сказал он просто Гленарвану.    

– Ждали? – с удивлением переспросил тот.    

– Я всегда жду пришельцев, – ответил ирландец.    

Затем он торжественно произнес предобеденную молитву, а его  семья и слуги почтительно стояли у стола. Элен была растрогана простотой  нравов. Во взгляде мужа она прочитала, что он разделяет ее чувства.    

Обеду была воздана заслуженная честь. Завязался общий  оживленный разговор. Ведь у ирландцев и шотландцев много общего. Узенькая река  Твид больше отделяет Шотландию от Англии, чем все двадцать лье Ирландского  канала отделяют древнюю Каледонию от зеленого Эрина [95].    

Падди О'Мур рассказал свою историю. Это была типичная  история эмигранта, изгнанного нуждой со своей родины. Из тех, кто уехал за  счастьем на чужбину, многие находят лишь горести и неудачи. Они пеняют на судьбу,  забывая, что виноваты их собственные пороки и лень. Кто смел, трудолюбив и  рачителен – тот добивается успеха.    

Именно таков был Падди О'Мур. Он уехал из Дандолка, где  вместе с семьей умирал от голода, к берегам Австралии, высадился в Аделаиде.  Работе на шахте он предпочел нелегкий, но дающий верный достаток труд  земледельца, и через два месяца по прибытии он завел свое хозяйство, так  процветающее ныне.    

Вся южная Австралия разделена на участки по восемьдесят  акров, которые правительство предоставляет колонистам. Хороший земледелец может  на них прокормиться и даже накопить кругленькую сумму фунтов в восемьдесят.    

Падди О'Муру это удавалось. Ему помогли его агрономические  познания. На свои сбережения он выгодно приобрел новые участки. Его семья и  хозяйство процветали. Ирландский крестьянин стал землевладельцем, и, хотя он  работал всего два года, у него было уже пятьсот акров распаханной земли и  пятьсот голов скота. В Европе он был рабом, здесь же стал сам себе господином и  независимым, как в самой свободной стране.    

Выслушав рассказ ирландского эмигранта, гости искренно и  сердечно поздравили его. Окончив свое повествование, Падди О'Мур, без сомнения,  ждал, что на его откровенность гости ответят такой же откровенностью, однако  никаких вопросов им не задавал. Он был из тех сдержанных, скромных людей,  которые говорят: «Вот кто я, а кто вы такие – об этом я вас не спрашиваю».  Гленарван и сам хотел рассказать ему о «Дункане», о том, что яхта стоит на  якоре у мыса Бернулли, а также о поисках, которые он продолжал с такой  неутомимой настойчивостью. Но, будучи человеком, который всегда прямо идет к  цели, он прежде всего спросил Падди О'Мура, не знает ли тот чего‑нибудь  относительно крушения «Британии».    

Оказалось, что ирландец ничего не слышал о таком судне. Да и  вообще за эти два года не случилось ни одного кораблекрушения ни у самого мыса,  ни в окрестностях его. Между тем «Британия» потерпела крушение не более двух  лет назад. Ирландец с полной уверенностью утверждал, что никто не был выброшен  на этой части западного побережья.    

– А теперь, милорд, – прибавил он, – я  спрошу, почему это вас интересует.    

Тут Гленарван рассказал колонисту историю документа,  рассказал о плавании «Дункана» и обо всех попытках отыскать капитана Гранта. Не  скрыл он и того, что после столь определенных заявлений Падди О'Мура приходится  отказаться от всякой надежды разыскать потерпевших крушение на «Британии».    

Эти слова произвели удручающее впечатление на его спутников.  У Роберта и Мери заблестели слезы на глазах. Даже Паганель не мог найти ни  единого слова утешения и надежды. Джон Манглс терзался мучительной скорбью.    

Отчаяние начало овладевать мужественными, великодушными  людьми, понапрасну приплывшими на «Дункане» к этим далеким берегам, как вдруг  кто‑то произнес:    

– Благодарите бога, милорд. Если капитан Грант жив, то  он в Австралии.    

 Глава VII    

АЙРТОН    

     

Невозможно представить себе удивление, вызванное этими  словами. Гленарван вскочил и, оттолкнув табурет, крикнул:    

– Кто это сказал?    

– Я, – ответил один из работников Падди О'Мура,  сидевший в конце стола.    

– Ты, Айртон? – проговорил колонист, изумленный не  менее самого Гленарвана.    

– Да, я, – отозвался взволнованным, но решительным  голосом Айртон, – такой же шотландец, как вы, милорд, и один из  потерпевших крушение на «Британии».    

Впечатление, произведенное таким заявлением, было  неописуемо. Мери Грант, почти лишившись чувств от волнения и счастья,  склонилась на грудь леди Элен. Джон Манглс, Роберт,    

Паганель вскочили со своих мест и бросились к тому, кого  Падди О'Мур только что назвал Айртоном.    

Это был человек лет сорока пяти, с суровым лицом и  блестящими глазами, глубоко сидевшими под густыми бровями. Несмотря на свою  худобу, он, должно быть, обладал незаурядной силой. Казалось, он весь состоял  только из костей и нервов и, как говорят шотландцы, «жалел время жир  нагуливать». Он был широк в плечах, среднего роста. Его решительная осанка,  умное и энергичное, хотя и резко очерченное лицо располагали в его пользу.  Внушаемое им чувство симпатии еще усиливалось при виде запечатлевшихся на его  лице следов недавно пережитых тяжелых испытаний. Он, несомненно, много  выстрадал, но производил впечатление человека, способного переносить страдания,  бороться с ними и преодолевать их.    

Гленарван и его друзья почувствовали это с первого взгляда.  Личность Айртона внушала к себе уважение. Гленарван, выражая общие чувства,  засыпал его вопросами. Оба они, и Гленарван и Айртон, видимо, были взволнованы  этой встречей, поэтому вопросы Гленарвана вначале были довольно беспорядочны.    

– Вы один из потерпевших крушение на «Британии»? –  спросил Гленарван.    

– Да, милорд, я был боцманом у капитана Гранта, –  ответил Айртон.    

– Вы спаслись во время кораблекрушения вместе с ним?    

– Нет, милорд, нет! В ту страшную минуту меня смыло с  палубы волной, и я был выброшен на берег.    

– Стало быть, вы не из числа тех двух матросов, о  которых упоминается в документе?    

– Нет. Я не подозревал о существовании этого документа.  Капитан бросил его в море, когда меня уже не было на судне.    

– Но что же с капитаном… с капитаном?    

– Я считал его утонувшим, исчезнувшим, погибшим вместе  со всей командой «Британии». Мне казалось, что спасся я один.    

– Ведь вы сказали, что капитан Грант жив!    

– Нет, я сказал: «Если капитан Грант жив…»    

– И вы прибавили: «то он в Австралии».    

– Да, он может быть только здесь.    

– Вам, значит, неизвестно, где он?    

– Неизвестно, милорд. Повторяю: я считал, что он утонул  в волнах или разбился о скалы. Это от вас я узнаю, что он, может быть, еще жив.    

– Но тогда что же вы знаете?    

– Только одно, что если капитан Грант жив, то он в  Австралии.    

    

– Так где же произошло крушение? – спросил майор  Мак‑Наббс.    

Этот вопрос, конечно, надо было задать с самого начала, но  Гленарван был так взволнован и так спешил узнать, где капитан Грант, что не  осведомился о месте гибели «Британии». Разговор до сих пор велся сбивчиво,  непоследовательно, скачками, лишь слегка касаясь вопросов, а, не углубляясь в  них. После же слов майора беседа приняла более деловой характер, и вскоре  слушателям стали совершенно отчетливо ясны все подробности этой загадочной истории.    

На вопрос Мак‑Наббса Айртон ответил так:    

– Когда меня смыло с бака, где я в это время спускал  парус, «Британия» мчалась к австралийскому берегу – до него оставалось меньше  двух кабельтовых. Крушение и произошло, значит, у этого самого места.    

– Под тридцать седьмым градусом? – спросил Джон  Манглс.    

– Под тридцать седьмым, – подтвердил Айртон.    

– На западном побережье?    

– О нет, на восточном, – живо возразил боцман.    

– А когда это случилось?    

– В ночь на двадцать седьмое июня 1862 года.    

– Так и есть! Все сходится! – крикнул Гленарван.    

– Как видите, милорд, я имел основание сказать именно  так, – добавил Айртон, – если капитан Грант еще жив, то его надо  искать только на Австралийском материке, и нигде больше.    

– И мы будем искать его, и найдем его, и спасем его,  мой друг! – воскликнул Паганель. – Ах, драгоценный документ, –  продолжал географ с бесподобной наивностью, – надо‑таки признаться, что ты  попал в руки людей проницательных!    

Но этих самодовольных слов Паганеля, конечно, никто не  слышал. Гленарван и леди Элен, Мери и Роберт – все обступили Айртона и  наперебой пожимали ему руку. Казалось, присутствие этого человека служило  верным залогом спасения капитана Гранта. Если при крушении удалось уцелеть  матросу, то почему не мог спастись капитан? Айртон повторял, что, по всей  вероятности, капитан уцелел, как и он сам. Где именно капитан находится, он,  Айртон, сказать не может, но, без сомнения, где‑нибудь на этом же материке.    

На бесчисленные вопросы, которыми его забрасывали, боцман  отвечал совершенно точно и ясно. Пока он говорил, мисс Мери держала его руку в  своих. Ведь это спутник ее отца, один из матросов «Британии»! Он жил одной  жизнью с Гарри Грантом, скитался с ним по одним морям, преодолевал те же  опасности… И Мери, плача от радости, не могла оторвать глаз от сурового лица  боцмана.    

До сих пор никому не приходило в голову, действительно ли  этот человек – тот боцман, за которого он себя выдает, и можно ли вообще  доверять его словам. Только майор и, пожалуй, Джон Манглс, которых не так‑то  легко было убедить, колебались, заслуживают ли слова Айртона полного доверия.  Встреча с ним была так неожиданна, что действительно могла внушить некоторое  подозрение. Правда, Айртон говорил о событиях и числах, совершенно  согласующихся с теми сведениями, которые заключались в документе, и приводил  при этом разительные подробности. Но подробности, как бы они ни были точны, все  же не делают рассказа достоверным, ибо замечено, что нередко за точностью  подробностей скрывается ложь. Но Мак‑Наббс оставил при себе свои сомнения и промолчал.    

Что же касается Джона Манглса, то, как только матрос  заговорил с молодой девушкой о ее отце, все его подозрения рассеялись, и он  уверовал в то, что Айртон действительно товарищ капитана Гранта. Выяснилось,  что бывший боцман знал и Мери и Роберта, так как видел их в Глазго перед  отплытием «Британии». Он напомнил молодой девушке, как оба они с братом были на  прощальном завтраке, который капитан дал друзьям на борту своего судна. На этом  завтраке присутствовал шериф города Мак‑Интайр. Присматривать за Робертом – ему  едва минуло тогда десять лет – поручено было старшему матросу Дику Тернеру, а  мальчуган вырвался от него и взобрался на бом‑салинг.    

– Правда, правда! – подтвердил Роберт.    

Айртон припомнил много таких фактов, видимо не придавая им  того значения, которое они имели в глазах Джона Манглса. И каждый раз, когда  боцман останавливался, Мери с мольбой говорила:    

– Еще, еще расскажите нам, мистер Айртон, о нашем отце!    

И он рассказывал о чем ей было угодно. Гленарвану хотелось  задать ему множество более полезных вопросов, но леди Элен удерживала его,  указывая ему взглядом, какая радость для Мери этот разговор.    

Айртон рассказал всю историю плавания «Британии» по Тихому  океану. Многое из того, что говорил он, было известно Мери, так как вести с  судна приходили вплоть до мая 1862 года. За это время Гарри Грант побывал на  многих островах Океании. Он заходил на Ново‑Гебридские острова, Новую Гвинею,  Новую Зеландию, Новую Каледонию. Но всюду оказывалось, что земли уже захвачены,  и часто без законных оснований. Местные же английские власти чинили ему  всяческие препятствия, будучи предупреждены о его предприятии из метрополии.  Все же капитану Гранту удалось найти на западном берегу Гвинеи подходящие  земли: ему казалось, что здесь нетрудно будет создать шотландскую колонию и что  она, несомненно, будет процветать. И в самом деле, хороший порт по пути между  Молуккскими и Филиппинскими островами должен был привлечь немало судов,  особенно когда будет закончено прорытие Суэцкого канала и этим упразднен  морской путь вокруг мыса Доброй Надежды. Гарри Грант был в Англии поборником  начинания г‑на де Лессепса[96],  ставя международные интересы выше политического соперничества.    

По окончании обследования Новой Гвинеи «Британия» пошла в  Кальяо, чтобы возобновить запасы продовольствия и топлива. 30 мая она покинула  этот порт и направилась в Европу через Индийский океан, а затем вокруг мыса Доброй  Надежды.    

Через три недели по выходе «Британии» в море страшная буря  лишила судно управления, и оно легло набок. Пришлось срубить мачты. В трюме  появилась течь, и справиться с ней не удалось. Вскоре команда совершенно  выбилась из сил. Выкачать всю воду насосами было невозможно. Целую неделю  «Британия» была игрушкой урагана. Вода в трюме дошла до шести футов. Судно мало‑помалу  погружалось. Шлюпки сорвал ураган. Экипажу предстояла неминуемая гибель, как  вдруг в ночь на 27 июня (Паганель угадал правильно) показалось восточное  побережье Австралии. Вскоре «Британию» выбросило со страшной силой на берег.  Айртон был подхвачен волной, упал в бурлящую воду и потерял сознание. Когда он  пришел в себя, то увидел, что он в плену у туземцев. Они увели его в глубь материка.  С тех пор он ничего не слышал о «Британии» и вполне обоснованно предполагал,  что она, разбившись о рифы Туфоллд‑Бей, погибла со всем экипажем и грузом.    

Этим закончилась та часть рассказа, которая имела отношение  к капитану Гранту. Не раз, пока говорил Айртон, слова его прерывались  горестными восклицаниями. Даже майор по справедливости не мог бы усомниться в  правдивости боцмана. Теперь следовало выслушать историю самого Айртона – она  представляла, пожалуй, еще больший интерес, чем даже история «Британии». Ведь  благодаря документу не было сомнения в том, что капитан Грант с двумя матросами  уцелел после крушения, как и сам Айртон, и, следовательно, зная участь одного,  можно было с полным основанием судить об участи других. Поэтому Айртона  попросили рассказать о его приключениях. Сделал он это очень просто и коротко.    

Уцелевшего после крушения моряка, очутившегося в плену у  одного туземного племени, увели в глубь страны, в местность, орошаемую рекой  Дарлингом и отстоящую от тридцать седьмой параллели миль на четыреста к северу.  Жил он там в тяжелых лишениях, потому что и само племя было нищее, но дурного  обращения он не видел. Долго тянулись эти два года тягостного рабства. Но все  же в сердце его жила надежда когда‑нибудь вырваться на волю. Он решил бежать и  выжидал только удобного случая, хотя знал, что ему будут угрожать бесчисленные  опасности.    

В одну октябрьскую ночь 1864 года ему удалось обмануть  бдительность туземцев и скрыться в дебрях огромных лесов. Целый месяц блуждал  он по этим пустынным местам, питаясь кореньями, папоротниками и мимозной  смолой, ориентируясь днем по солнцу, ночью по звездам, часто впадая в отчаяние.  Так перебрался он через болота, реки, горы – через всю необитаемую часть  Австралийского материка, где побывали лишь немногие отважные путешественники.  Наконец, истощенный, почти умирающий, дотащился он до гостеприимной кровли  Падди О'Мура и здесь, поступив на работу, зажил счастливой жизнью.    

– Если Айртон доволен мной, – проговорил колонист‑ирландец,  когда моряк кончил свой рассказ, – то должен сказать, что и я доволен им.  Человек он умный, храбрый, хороший работник, и если он захочет, то дом Падди  О'Мура надолго будет его домом.    

Айртон поклонился ирландцу в знак благодарности и стал ждать  новых вопросов. Впрочем, ему казалось, что законное любопытство его слушателей  должно уже быть удовлетворено. И в самом деле, что мог он еще сказать, чего бы  уже раз сто не повторил!    

Гленарван собирался было начать составление нового плана  действий, учитывая полученные от Айртона сведения, но тут майор обратился к  моряку с вопросом:    

– Вы были боцманом на «Британии»?    

– Да, – ответил, не задумываясь, Айртон и вслед за  этим, понимая, что вопрос Мак‑Наббса был продиктован остатком недоверия,  прибавил: – У меня даже уцелел при крушении мой судовой договор.    

И он тут же отправился за этим документом. Отсутствовал он  менее минуты, но Падди О'Мур все же успел сказать Гленарвану:    

– Милорд, поверьте мне, Айртон – честный человек. За  два месяца его службы у меня я решительно ни в чем не могу его упрекнуть. О  том, что он пережил кораблекрушение и был в плену, я знал от него и раньше. Это  надежный человек, достойный вашего доверия.    

Гленарван хотел ответить, что он и не думал сомневаться в  порядочности Айртона, но в эту минуту боцман вернулся и подал Гленарвану  заключенный по всем правилам договор. Подписан он был владельцем «Британии»,  капитаном Грантом. Мери тотчас же узнала почерк отца. Документ устанавливал,  что «Том Айртон, матрос первого класса, был принят боцманом на трехмачтовое  судно «Британия». Итак, относительно личности Айртона не могло быть больше  никаких сомнений, ибо трудно было допустить, чтобы документ, находившийся в его  руках, не принадлежал ему.    

– А теперь, – сказал Гленарван, – прошу всех  высказаться и немедленно решим, что следует сделать. Ваши советы, Айртон, для  нас особенно ценны, и я буду вам за них очень признателен.    

Подумав немного, Айртон ответил:    

– Спасибо вам, милорд, за доверие, которое вы мне  оказываете. Надеюсь, что я оправдаю его. Конечно, я кое‑что знаю об этом крае,  о нравах туземцев, и если я смогу быть вам полезен…    

– Несомненно, – ответил Гленарван.    

– Я думаю так же, как и вы, – продолжал  Айртон, – что капитан Грант и двое матросов спаслись после крушения, а раз  они при этом не добрались до английских владений и о них нет никаких сведений,  то я не сомневаюсь в том, что они, как и я, попали в плен к какому‑нибудь  туземному племени.    

– Вы, Айртон, повторяете те самые доводы, которые я уже  приводил, – сказал Паганель. – Очевидно, капитан Грант со своими  двумя матросами, как он и опасался, находится в плену у туземцев. Но можем ли  мы считать, что их, подобно вам, увели на север от тридцать седьмой параллели?    

– Вероятно, да, сэр, – ответил Айртон, –  враждебные племена не очень‑то любят жить по соседству с районами, подвластными  англичанам.    

– Это осложнит наши поиски, – проговорил  озабоченно Гленарван. – Как найти следы пленников на таком огромном  материке?    

Ответом на эти слова было продолжительное молчание. Тщетно  леди Элен обводила вопросительным взглядом своих спутников. Даже Паганель,  вопреки своему обыкновению, оставался нем. Его всегдашняя изобретательность  изменила ему.    

Джон Манглс в замешательстве расхаживал по зале большими  шагами, словно по капитанскому мостику своего судна.    

– А что бы вы предприняли, мистер Айртон? –  обратилась к моряку леди Элен.    

– Я, сударыня, вернулся бы на «Дункан» и прямо  отправился бы на то место, где произошло крушение, – с живостью ответил  Айртон. – А там я бы действовал сообразно с обстоятельствами, а быть  может, и с теми указаниями, которые бы мог послать мне счастливый случай.    

– Отлично, – сказал Гленарван, – но только  придется подождать, пока отремонтируют «Дункан».    

– А, так у вас на судне есть повреждения? –  спросил Айртон.    

– Да, – отозвался Джон Манглс.    

– И серьезные?    

– Нет, но для исправления нужно оборудование, которого  у нас нет на судне. У винта погнулась одна из лопастей, и починить его смогут  только в Мельбурне.    

– Но разве нельзя идти под парусами? – спросил  боцман.    

– Можно. Но если подует встречный ветер, наш переход до  Туфоллд‑Бей затянется надолго, а зайти в Мельбурн все равно надо.    

– Ну, так пусть «Дункан» идет в Мельбурн, –  воскликнул Паганель, – а мы и без него доберемся до бухты Туфоллд!    

– Каким же образом? – поинтересовался Джон Манглс.    

– Мы пересечем Австралию подобно тому, как пересекли  Южную Америку, придерживаясь тридцать седьмой параллели.    

– А как же «Дункан»? – с какой‑то особой  настойчивостью спросил Айртон.    

– «Дункан» придет к нам или мы придем к нему. Это будет  зависеть от обстоятельств. Если во время нашего перехода мы найдем капитана  Гранта, то вместе с ним вернемся в Мельбурн. Если же мы продлим поиски до  самого побережья, «Дункан» явится туда за нами… Кто возражает против этого  плана? Вы, майор?    

– Нет, – ответил Мак‑Наббс, – если только  переход через Австралию возможен.    

– Настолько возможен, что я предлагаю леди Гленарван и  мисс Грант присоединиться к нам, – ответил ученый.    

– Вы серьезно говорите это, Паганель? – спросил  Гленарван.    

– Вполне серьезно, дорогой лорд. Это переход в каких –  нибудь триста пятьдесят миль. Делая по двенадцати миль в день, мы закончим его  меньше чем за месяц, то есть за то время, какое потребуется для ремонта  «Дункана». Вот если бы нужно было пересечь Австралийский материк севернее, там,  где он шире всего, где простираются его необозримые безводные пустыни с  нестерпимым зноем, – словом, проделать то, чего не пытались еще  осуществить самые смелые путешественники, тогда другое дело. А тридцать седьмая  параллель проходит через провинцию Виктория, через английские владения, почти  везде заселенные, с дорогами, поездами. Такое путешествие можно совершить даже  в коляске, а еще лучше на телеге. Это все равно что прогулка из Лондона в  Эдинбург, не больше.    

– А хищные звери? – заметил Гленарван, желая  предусмотреть все заранее.    

– В Австралии нет хищных зверей.    

– А дикари?    

– Дикарей под этой широтой нет, и, во всяком случае,  они не так свирепы, как новозеландцы.    

– А каторжники?    

– В южных провинциях Австралии их нет. Их много лишь в  восточных колониях. Провинция же Виктория не только не принимает каторжников,  но даже издала закон, не допускающий на ее территорию людей, отбывших наказание  в других провинциях. Еще в этом году власти провинции Виктория грозили одной  пароходной компании прекратить выдачу ей субсидии, если та будет продолжать  погрузку угля в портах западного побережья, где разрешается проживать ссыльным…  Удивительно, что вы, англичанин, этого не знаете!    

– Прежде всего я не англичанин, – ответил  Гленарван.    

– То, что сказал мистер Паганель, совершенно  верно, – заявил Падди О'Мур. – Не только провинция Виктория, но и вся  Южная Австралия, Квинсленд и даже Тасмания – все они не допускают к себе бывших  каторжников. С тех пор как я живу на этой ферме, я не слыхал ни об одном из  них.    

– Я тоже никогда ни одного не встречал, – заметил  Айртон.    

– Как видите, друзья мои, – продолжал Жак  Паганель, – в этих краях очень мало дикарей, совсем нет ни хищных зверей,  ни каторжников, а ведь немного мест найдется в Европе, о которых можно было бы  сказать то же самое… Итак, решено?    

– Что скажете, Элен? – обратился к жене Гленарван.    

– То, что готов сказать каждый из нас, дорогой  Эдуард, – ответила она, поворачиваясь к остальным путешественникам. –  В дорогу! В дорогу!    

 Глава VIII    

ОТЪЕЗД    

     

Не в обычае Гленарвана было тратить много времени между  принятием решения и его выполнением. Как только предложение Паганеля было  одобрено, Гленарван тотчас распорядился как можно скорее готовиться к  путешествию. День отъезда был назначен на послезавтра, 22 декабря.    

Чего можно было ожидать от этого перехода через Австралию?  Раз было бесспорно, что капитан Грант здесь, экспедиция могла дать существенные  результаты. Она увеличивала благоприятные шансы.    

Правда, никто не обольщал себя надеждой найти капитана  Гранта именно на тридцать седьмой параллели, которой было решено в точности  придерживаться, но можно было ожидать, что обнаружатся какие‑нибудь следы  пребывания Гарри Гранта, и, во всяком случае, параллель эта вела прямо к месту  кораблекрушения. А это было самым главным.    

Если бы еще Айртон согласился присоединиться к  путешественникам и, указывая им дорогу в лесах провинции Виктория, довел их до  восточного побережья, это дало бы лишний шанс на успех. Гленарван понимал это и  потому, стремясь заполучить в помощники бывшего спутника Гарри Гранта, спросил  хозяина дома, не будет ли тот недоволен, если он предложит Айртону сопровождать  их. Падди О'Мур заявил, что ничего не будет иметь против этого, хотя и очень  жалеет, что лишается такого превосходного работника.    

– Что ж, Айртон, согласны ли вы принять участие в наших  поисках потерпевших крушение на «Британии»?    

Айртон не сразу ответил на этот вопрос. Казалось даже, что  несколько минут он колебался, но затем, подумав, сказал:    

– Хорошо, милорд, я отправлюсь с вами, и если даже мне  не удастся навести вас на следы капитана Гранта, то все же я доведу вас до того  места, где разбилось его судно.    

– Спасибо, Айртон, – промолвил Гленарван.    

– Разрешите, милорд, задать вам один вопрос.    

– Говорите, мой друг!    

– Где встретитесь вы с «Дунканом»?    

– В Мельбурне, если нам не понадобится пересекать всю  Австралию от берега до берега, или на восточном побережье, если наши поиски  приведут туда.    

– А как же капитан…    

– Капитан будет ждать моих распоряжений в порту  Мельбурна.    

– Что ж, милорд, – сказал Айртон, –  рассчитывайте на меня.    

– Буду рассчитывать, Айртон, – ответил Гленарван.  Пассажиры «Дункана» горячо поблагодарили боцмана. Дети капитана не знали, как  выказать ему свою нежность. Все радовались решению Айртона, за исключением  ирландца, терявшего умного и надежного помощника. Но Падди О'Мур понял, какое  значение придавал Гленарван участию боцмана в экспедиции, и потому примирился с  этой утратой. Гленарван поручил ирландцу снабдить экспедицию средствами  передвижения для путешествия через Австралию. Заключив эту сделку и условившись  с Айртоном, путешественники направились обратно на яхту.    

Возвращались весело. Все изменилось, колебаниям не было  места. Теперь отважной экспедиции не придется вести вслепую поиски вдоль  тридцать седьмой параллели. Гарри Грант находится на этом материке, это  несомненно, и сердца всех были переполнены радостью, как обычно бывает, когда  вслед за сомнениями является уверенность. Через два месяца – при благоприятных  обстоятельствах – «Дункан» высадит Гарри Гранта на берег Шотландии.    

Когда Джон Манглс поддерживал предложение Паганеля совершить  переход через Австралию, он, конечно, надеялся, что на этот раз и сам  присоединится к пассажирам. Заведя на эту тему разговор с Гленарваном, он  привел всевозможные доводы в пользу своего участия в экспедиции: говорил, как  он предан леди Элен и самому Гленарвану, как полезен он будет при организации  каравана и как бесполезно сейчас его присутствие как капитана на «Дункане».  Словом, Джон Манглс привел множество всяких соображений, за исключением самого  важного, которое и не понадобилось, чтобы убедить Гленарвана.    

– Один только вопрос, Джон, – сказал Гленарван,  выслушав молодого капитана, – вполне ли вы доверяете своему помощнику?    

– Вполне, – ответил Джон Манглс. – Том Остин  хороший моряк. Он доведет «Дункан» до Мельбурна, умело произведет ремонт, а  затем приведет судно куда нужно, в назначенный день. Том – человек долга и  дисциплины. Он никогда не решится отступить от приказа или выполнить его с  опозданием. Вы можете положиться на него совершенно так же, как и на меня,  милорд.    

– Решено, Джон, вы отправляетесь с нами, – сказал  Гленарван, а затем, улыбаясь, добавил: – Ведь лучше, чтобы вы присутствовали,  когда мы разыщем отца Мери Грант.    

– О, милорд! – пробормотал Джон Манглс.    

Это все, что смог произнести молодой капитан. Побледнев, он  сжал протянутую ему Гленарваном руку.    

На следующий день Джон Манглс в сопровождении плотника и  матросов, несших съестные припасы, снова отправился в усадьбу Падди О'Мура. Он  должен был заняться вместе с ирландцем организацией транспорта для экспедиции.    

Вся семья колониста ждала его, готовая начать работать по  его указанию. Айртон тоже был здесь и не скупился на советы, подсказанные  опытом.    

Падди с Айртоном сошлись на том, что женщинам следует ехать  в повозке, запряженной быками, а мужчинам – верхом на лошадях. Ирландец взялся  снабдить экспедицию как животными, так и повозкой. Повозка была длиной в  двадцать футов, с брезентовым верхом. Четыре колеса ее были сделаны из  сплошного дерева, без спиц, без ободов, без железных обручей – словом, это были  просто деревянные диски. Передний ход, отстоявший на большом расстоянии от  заднего, был прикреплен довольно первобытным способом, так что сразу повернуть  повозку было невозможно; к этому переднему ходу было приделано длиннейшее,  в тридцать пять футов, дышло; в него впрягались три пары быков. Они тянули  повозку, запряженные ярмом и прикрепленным к нему железной чекой шейным  кольцом. Нужна была большая ловкость, чтобы управлять этой узкой, длинной и валкой  колымагой и править быками с помощью одной только остроконечной палки. Но  Айртон постиг это искусство на здешней ирландской ферме, и Падди ручался за его  ловкость. Поэтому Айртону и были поручены обязанности возницы.    

Повозка без всяких рессор была, конечно, малоудобна, но  приходилось принять ее такой, какова она есть. Джон Манглс, не в силах изменить  что‑либо в топорном строении колымаги, постарался устроить все поудобнее хотя  бы внутри. Прежде всего он разделил ее дощатой перегородкой на два отделения.  Заднее предназначалось для хранения съестных припасов, багажа и походной кухни  мистера Олбинета, переднее же отделение должно было всецело поступить в  распоряжение путешественниц. Плотник превратил его в уютную комнатку, с толстым  ковром на полу, туалетным столиком и двумя диванчиками для леди Элен и Мери  Грант. Ночью для защиты от холода можно было опускать плотные кожаные занавеси.  В крайнем случае и мужчины могли укрыться там во время ливней, но обычно они  должны были ночевать в палатке. Джон Манглс умудрился собрать в этом маленьком  помещении все вещи, необходимые для обеих женщин. Леди Элен и Мери Грант не  пришлось слишком жалеть о комфортабельных каютах на «Дункане».    

С мужчинами дело было проще. Приготовили семь лошадей: для  лорда Гленарвана, Паганеля, Роберта Гранта, Мак‑Наббса, Джона Манглса и двух  матросов – Вильсона и Мюльреди, сопровождавших своего хозяина и в этой новой  экспедиции. Айртону предстояло занять место на козлах колымаги, а мистер  Олбинет, не прельщавшийся перспективой верховой езды, мог прекрасно устроиться  в багажном отделении. Лошади и быки паслись на лугах фермы, и к моменту отъезда  их легко можно было собрать.    

Дав указания плотнику и обо всем распорядившись, Джон Манглс  отправился обратно на «Дункан» вместе с ирландским семейством, пожелавшим  посетить лорда Гленарвана. Айртон тоже решил присоединиться к ним. Около  четырех часов пополудни Джон и его спутники уже были на борту «Дункана».    

Гостей приняли с распростертыми объятиями. Гленарван  пригласил всех отобедать на яхте: он не захотел остаться в долгу у  гостеприимных австралийцев. Те с удовольствием приняли его приглашение.  Меблировка кают, обои, стенные ковры и вся надводная часть яхты, отделанная  кленом и палисандровым деревом, – все это привело в восторг Падди О'Мура.  Айртон же, наоборот, отнесся довольно равнодушно ко всей этой дорогостоящей  роскоши.    

Зато боцман «Британии» осмотрел яхту с точки зрения  мореплавателя. Он спустился до самого дна трюма, побывал там, где помещается  винт, и в машинном отделении, осведомился о мощности машины, о том, сколько ей  нужно топлива. Он обследовал угольные ямы, запасы продовольствия и пороха. Он  особенно заинтересовался запасами оружия и пушкой, поставленной на баке, ее  дальнобойностью. Гленарван имел дело с опытным моряком. Он увидел это по тем специальным  вопросам, которые задавал Айртон. Боцман закончил свой обход осмотром мачт и  такелажа.    

– Красивое у вас судно, милорд, – сказал он.    

– Хорошее судно, это главное, – ответил Гленарван.    

– А каков его тоннаж?    

– Двести десять тонн.    

– Кажется, я не очень ошибусь, если скажу, что  «Дункан», идя полным ходом, легко делает пятнадцать узлов.    

– Прибавьте еще два, – отозвался Джон  Манглс, – и вы не ошибетесь.    

– Семнадцать! – воскликнул боцман. – Так,  значит, ни одно военное судно – даже из самых лучших – не угонится за ним?    

– Ни одно! – заявил капитан. – «Дункан» –  настоящая гоночная яхта, и он не даст обогнать себя.    

– Даже под парусами?    

– Даже под парусами.    

– Ну тогда, милорд, и вы, капитан, примите поздравления  моряка, знающего цену хорошему судну.    

– Рад слышать это, Айртон, – ответил  Гленарван. – Оставайтесь на нашем судне, и если вы захотите, оно станет и  вашим.    

– Подумаю об этом, милорд, – просто ответил  боцман. Появившийся в эту минуту мистер Олбинет доложил, что обед подан.  Гленарван со своими гостями направился в кают – компанию.    

– Этот Айртон – умный малый, – заметил Паганель,  обращаясь к майору.    

– Слишком умный, – тихо отозвался Мак‑Наббс.  Майору, без всяких, впрочем, оснований, не нравилось лицо боцмана и его манера  держать себя.    

Во время обеда Айртон, прекрасно знавший Австралийский  материк, рассказал о нем много интересных подробностей. Между прочим, он  спросил Гленарвана, сколько матросов берет он с собой в экспедицию. Услыхав,  что только двоих – Мюльреди и Вильсона, – он, видимо, был удивлен и стал  советовать Гленарвану сформировать целый отряд из лучших матросов «Дункана». Он  даже настаивал на этом, что, кстати сказать, – должно было рассеять  последние подозрения майора.    

– Но ведь наше путешествие в Южную Австралию не  представляет никакой опасности? – проговорил Гленарван.    

– Никакой, – поспешил подтвердить Айртон.    

– Тогда надо оставить на судне как можно больше народа.  Люди понадобятся, чтобы вести «Дункан» под парусами в Мельбурн, чтобы  ремонтировать его. Очень важно, чтобы яхта могла без опоздания прибыть в то  место, которое ей будет назначено. Поэтому не будем сокращать его команду.    

Айртон, по‑видимому, понял соображения Гленарвана и больше  не настаивал.    

Наступил вечер, и ирландцы распрощались с шотландцами.  Айртон и семья Падди О'Мура вернулись на ферму. Лошади и повозка должны были  быть готовы к следующему дню. Отъезд назначили на восемь часов утра.    

Леди Элен и Мери Грант занялись последними приготовлениями.  Сборы были недолгие, а главное, менее кропотливые, чем сборы Жака Паганеля.  Ученый до поздней ночи развинчивал стекла своей подзорной трубы, вытирал их,  затем снова свинчивал. Поэтому утро застало его спящим. Майор зычным голосом  разбудил его.    

Джон Манглс уже отправил багаж на ферму. Шлюпка ждала  путешественников; они быстро разместились в ней. Молодой капитан отдавал  последние распоряжения Тому Остину. Он особенно настаивал на том, чтобы его  помощник ждал приказаний Гленарвана в Мельбурне и, каковы бы они ни были,  выполнил их самым точным образом.    

Старый моряк заверил Джона Манглса, что тот может на него  положиться. Затем от имени всей команды Том Остин пожелал Гленарвану успеха в  его экспедиции. Шлюпка отвалила от трапа под громовое «ура» команды.    

Через десять минут она пристала к берегу, а еще через  четверть часа путешественники были уже на ирландской ферме.    

Здесь все было готово. Леди Элен пришла в восторг от своего  жилища. Огромная повозка из массивных досок и с первобытными колесами очень  понравилась ей. Шесть впряженных попарно быков своим патриархальным видом  весьма подходили к ней. Айртон, держа в руках заостренную длинную палку, ждал  приказаний своего нового хозяина.    

– Черт возьми, – воскликнул Паганель, – какой  чудесный экипаж! Ни одна почтовая карета в мире не сравнится с ней. Я не знаю  лучшего способа бродить по свету! Дом, который трогается с места, движется,  останавливается, когда вам заблагорассудится, – чего можно пожелать  лучшего? Это некогда поняли сарматы и путешествовали только так.    

– Господин Паганель, – обратилась к нему леди  Элен, – надеюсь, я буду иметь удовольствие видеть вас в моем салоне?    

– Конечно, мадам! Почту за честь. Какой ваш приемный  день?    

– Я буду дома для своих друзей ежедневно, –  смеясь, ответила леди Элен, – а вы…    

– … самый преданный из них, мадам, – галантно  ответил Паганель.    

Этот обмен любезностями был прерван появлением семи уже  оседланных и взнузданных лошадей. Их привел один из сыновей Падди О'Мура.  Гленарван уплатил ирландцу‑фермеру за все, что было приобретено у него, и  горячо поблагодарил его, а это для честного колониста было не менее ценно, чем  полученные золотые гинеи.    

Была дана команда к отъезду. Леди Элен и Мери заняли места в  своем купе, Айртон – на козлах, а мистер Олбинет – в задней части повозки.  Гленарван, майор, Паганель, Роберт, Джон Манглс и оба матроса сели на лошадей.  Все они были вооружены карабинами и револьверами.    

– С богом! – крикнул Падди О'Мур, а за ним хором  вся его семья.    

Айртон издал особый возглас и тронул быков длинной палкой.  Повозка тронулась, доски ее затрещали, оси в ступицах колес заскрипели, и  вскоре гостеприимная ферма славного ирландца скрылась за поворотом дороги.    

 Глава IX    

ПРОВИНЦИЯ ВИКТОРИЯ    

     

Было 22 декабря 1864 года. Декабрь, такой унылый и хмурый в  Северном полушарии, должен был бы называться июнем на Австралийском материке.  Ведь с астрономической точки зрения, здесь два дня назад наступило лето:  начиная с 21‑го, когда солнце достигло тропика Козерога, оно с каждым днем  бывало над горизонтом на несколько минут меньше. Таким образом, это новое путешествие  Гленарвана должно было совершиться в самое жаркое время года, под почти  тропическими лучами солнца.    

Совокупность английских владений в этой части Тихого океана  носит название Австралазии. Сюда входят Новая Голландия, Тасмания, Новая  Зеландия и несколько соседних островов. Сам же Австралийский материк делится на  несколько обширных колоний‑провинций, очень отличающихся друг от друга по  величине и по природным богатствам. При взгляде на современную карту Австралии  бросается в глаза прямолинейность границ австралийских провинций – очевидно,  англичане проводили их чисто условно, нисколько не сообразуясь ни с рельефом,  ни с течением рек, ни с различием климата, ни с разноплеменностью населения.  Эти колонии примыкают друг к другу, как кусочки мозаики правильной формы. Во  всех этих прямых линиях и углах чувствуется рука не столько географа, сколько  геометра. Природа берет свое только в пленительной неправильности очертаний  берегов с их разнообразными изгибами, бухтами, мысами, заливами.    

Это сходство между картой Австралии и шахматной доской  вызвало заслуженные насмешки Жака Паганеля. Если бы Австралия была французской  колонией, то уж французские географы не проявили бы такой страсти к угольнику и  рейсфедеру.    

Обширный австралийский остров делится в настоящее время на  шесть колоний‑провинций: Новый Южный Уэльс, столица – Сидней; Квинсленд,  столица – Брисбен; Виктория, столица – Мельбурн; Южная Австралия, столица –  Аделаида; Западная Австралия, столица – Перт; и, наконец, Северная территория,  пока не имеющая столицы. Колонистами заселены лишь побережья. Почти нет сколько‑нибудь  значительных городов дальше двухсот миль в глубь страны. Центральная же часть  материка, равная по величине двум третям Европы, еще почти не исследована.    

К счастью, тридцать седьмая параллель не проходит через эти  беспредельные пустыни, через эти недоступные области, уже стоившие науке  стольких жертв. Гленарван не смог бы их преодолеть. На его пути, проходившем  только через юг Австралии, лежали небольшая часть провинции Южная Австралия, затем  вся провинция Виктория и, наконец, вершина опрокинутого треугольника, который  представляет собой провинция Новый Южный Уэльс.    

От мыса Бернулли до границы провинции Виктория – около  шестидесяти двух миль. Это расстояние можно было свободно покрыть в два дня, и  Айртон рассчитывал к вечеру следующего дня уже расположиться на ночлег в Апли,  самом западном городе Виктории.    

Обычно в начале всякого путешествия и всадники и лошади  рвутся вперед. Воодушевление первых было только похвально, но прыть вторых  понадобилось умерить. Кому предстоит далекий путь, тот должен беречь силы своей  лошади. Поэтому было решено проезжать в среднем не больше двадцати пяти –  тридцати миль в день. К тому же приходилось соразмерять бег лошадей с медленным  шагом быков – этих настоящих живых машин, выигрывающих в силе то, что они  теряют во времени.    

Повозка с пассажирами и провиантом была ядром экспедиции, ее  движущейся крепостью. Всадники могли разъезжать по сторонам, но не должны были  слишком от нее удаляться. Вообще, так как для всадников не было установлено  никакого определенного порядка езды, каждый мог до известной степени  действовать по своему усмотрению. Охотники рыскали по равнине за дичью,  любезные кавалеры беседовали с ехавшими в повозке дамами, философы  философствовали. Паганель, совмещавший в себе все эти качества, должен был  поспевать повсюду разом.    

Переезд через провинцию Южная Австралия оказался  неинтересным. На протяжении нескольких миль низкие пыльные холмы чередовались с  пустошами, называемыми в этом краю английским словом «bush», то есть просто  «кустарник»; это луга, поросшие кустами с остроконечными солоноватыми листьями  – излюбленным лакомством овец. Между столбами телеграфной линии, недавно  соединившей Аделаиду с побережьем, мирно паслись овцы особой породы, встречающиеся  только в Новой Голландии.    

Эти равнины удивительно напоминали однообразные аргентинские  пампасы. Такой же ровный травяной покров, такая же четкая линия горизонта. Мак‑Наббс  уверял, что они и не покидали Южной Америки. Однако Паганель утверждал, что местность  скоро должна измениться, и его спутники, полагаясь на слова географа, стали  ждать чего‑то чудесного.    

В три часа отряд очутился на одной из обширных безлесных  равнин, которые называют «москитными полями». Географ имел удовольствие  убедиться в правильности этого названия. И путешественники, и их лошади очень  страдали от непрекращавшихся укусов этих назойливых насекомых. Избежать их  невозможно, но можно смягчить нашатырным спиртом из походной аптечки.  Долговязый Паганель, весь исколотый жалами беспощадных москитов, выйдя из  терпения, не мог удержаться от проклятий.    

К вечеру несколько живых изгородей из акаций придали равнине  более веселый вид. Стали попадаться группы белых камедных деревьев; появились  недавно проложенные колеи и растения, вывезенные из Европы: оливковые и  лимонные деревья, вечнозеленые дубы; наконец, потянулись аккуратные заборы. В  восемь часов вечера быки, подгоняемые палкой Айртона, добрались до «станции»  Ред‑Гам. Станцией здесь называют место, где разводится скот, главное богатство  Австралии. Местные животноводы называются «скваттеры», то есть «сидящие на  земле» [97]. И в самом деле, первое,  что делает усталый колонист после скитаний по необъятным равнинам, – он  садится на землю.    

Станция Ред‑Гам была невелика, но приняли здесь Гленарвана  очень радушно. Под кровом этих уединенных жилищ путешественника всегда ждет  угощение, и в лице австралийского колониста он всегда находит гостеприимного  хозяина.    

На следующий день Айртон запряг своих быков уже на рассвете.  Ему хотелось в тот же день добраться до границы Виктории.    

Местность постепенно становилась неровной. До горизонта  волнообразно тянулись холмики, усыпанные красным песком; казалось, что на  равнину наброшен огромный красный флаг, складки которого раздуваются ветром.  «Малли» – карликовые эвкалипты – простирали свои темно‑зеленые ветви над  тучными лугами, где бегало множество веселых тушканчиков. Дальше замелькали  обширные заросли кустарников и молодые камедные деревца. Потом кусты стали еще  гуще, деревья – выше, – это начинались уже австралийские леса.    

По мере приближения к границам Виктории пейзаж все более  изменялся. Путешественники почувствовали себя в новой стране. Они неизменно  двигались по прямой линии, и никакое препятствие на пути: ни озеро, ни гора –  не принуждало их превратить эту линию в кривую или ломаную. Они неуклонно  осуществляли на практике геометрическую теорему: двигались по кратчайшему пути  между двумя точками. Не было ни усталости, ни трудностей. Всадники соразмеряли  свой марш с медленным шагом быков, а эти спокойные животные хотя и не очень‑то  быстро передвигались, зато никогда не останавливались в пути. Сделав, таким  образом, в два дня переход в шестьдесят миль, караван прибыл 23 декабря вечером  в Апли, ближайший к границе город провинции Виктория, расположенный в округе  Уиммера, под сто сорок первым градусом долготы.    

Айртон остановил повозку перед харчевней, носившей, за  неимением лучшей гостиницы, громкое название «Отель Короны». Был подан горячий  ужин, состоявший исключительно из баранины в разных видах. Путешественники  много ели, но еще больше разговаривали. Желая побольше узнать об особенностях  Австралийского материка, спутники Паганеля засыпали его вопросами. Географ не  заставил себя просить и охотно принялся рассказывать о провинции Виктория,  называемой также Счастливой Австралией.    

– Неверное название! – заметил Паганель. –  Было бы ближе к истине назвать эту провинцию Богатой Австралией, ибо о странах  можно сказать, как и о людях: «Богатство не дает счастья». Благодаря своим  золотым приискам Австралия попала в лапы свирепых хищников‑авантюристов. Вы  сами это увидите, когда мы будем проезжать через золотоносные земли.    

– Кажется, колония Виктория существует не так  давно? – спросила леди Элен.    

– Да, она основана всего каких‑нибудь тридцать лет  назад, а именно: шестого июня 1835 года, во вторник…    

– … в четверть восьмого вечера, – добавил майор,  любивший подтрунивать над точностью дат, приводимых географом.    

– Ошибаетесь, – серьезно возразил географ. –  В семь часов и десять минут Бетман и Фолкнер основали поселение Порт – Филлип у  той самой бухты, где теперь раскинулся большой город Мельбурн. В течение первых  пятнадцати лет эта колония входила в состав Нового Южного Уэльса и имела общую  с ним столицу Сидней, но в 1851 году она была объявлена независимой и получила  название «Виктория».    

– И много изменилось с тех пор? – спросил  Гленарван.    

– Судите сами, мой друг, – ответил  Паганель, – я приведу вам цифры – новейшие статистические данные. А что бы  ни говорил Мак‑Наббс, я ничего не знаю более красноречивого, чем цифры.    

– Ну давайте, – сказал майор.    

– Начинаю. В 1836 году колония Порт‑Филлип насчитывала  двести сорок четыре жителя, а в настоящее время население провинции Виктория  достигло пятисот пятидесяти тысяч человек. Семь миллионов виноградных лоз  приносят ей ежегодно сто двадцать одну тысячу галлонов вина. Сто три тысячи  лошадей носятся по ее равнинам, и шестьсот семьдесят пять тысяч двести  семьдесят две головы рогатого скота пасется на ее беспредельных лугах.    

– А свиньи здесь тоже есть? – поинтересовался Мак‑Наббс.    

– Да, майор. С вашего позволения, их здесь семьдесят  девять тысяч шестьсот двадцать пять.    

– А сколько овец, Паганель?    

– Семь миллионов сто пятьдесят тысяч девятьсот сорок  три, Мак‑Наббс!    

– Считая и барана, которого мы в данную минуту едим,  Паганель?    

– Нет, без него: ведь три четверти его мы уже  уничтожили.    

– Браво, господин Паганель! – весело смеялась леди  Элен. – Надо сознаться, что вы прекрасно подкованы в географии и, сколько  бы ни старался наш кузен Мак‑Наббс, ему не удастся поставить вас в тупик.    

– Что ж, это моя профессия – знать все это и при  надобности сообщать вам. Поэтому можете поверить мне, если я скажу, что в этой  необыкновенной стране нам предстоит увидеть немало чудесного.    

– Однако до сих пор… – начал Мак‑Наббс, любивший  подзадорить географа.    

– Да подождите же, нетерпеливый майор! –  воскликнул Паганель. – Вы едва успели перешагнуть через границу, а уже  ворчите. А я говорю, повторяю вам, клянусь вам, что этот край – самый  любопытный на всем земном шаре! Его возникновение, природа, растения, животные,  климат, его грядущее исчезновение – все это удивляло, удивляет и удивит всех  ученых мира. Представьте себе, друзья мои, материк, который, образовываясь,  поднимался из морских волн не своей центральной частью, а краями, как какое‑то  гигантское кольцо; материк, в середине которого есть, быть может, наполовину  испарившееся внутреннее море; где реки с каждым днем все больше и больше  высыхают; где нет влаги ни в воздухе, ни в почве; где деревья ежегодно теряют  не листья, а кору; где листья обращены к солнцу не поверхностью, а ребром и не  дают тени; где растут огнестойкие леса; где каменные плиты тают от дождя; где  деревья низкорослы, а травы гигантской вышины; где животные необычны; где у  четвероногих имеются клювы, например у ехидны и утконоса, что заставило ученых  выделить их в особый класс; где у прыгуна кенгуру лапы разной длины; где у овец  свиные головы; где лисицы порхают с дерева на дерево; где лебеди черного цвета;  где крысы вьют себе гнезда; где птичка‑шалашник строит целые беседки для своих  крылатых подруг; где вообще все птицы поражают разнообразием песен и  способностей: одна подражает бою часов, другая – щелканью бича почтовой кареты,  третья – точильщику, четвертая отбивает секунды, точно маятник; есть такая,  которая смеется утром, на восходе солнца, и такая, которая плачет вечером, на  закате. Самая причудливая, самая нелогичная страна из всех когда‑либо  существовавших! Земля парадоксальная, опровергающая законы природы! Ученый‑ботаник  Гримар имел полное основание сказать о ней: «Вот она, эта Австралия, какая‑то  пародия на мировые законы или, вернее сказать, вызов, брошенный в лицо  остальному миру!»    

Эта тирада, стремительно произносимая Паганелем, казалось,  никогда не кончится. Красноречивый секретарь Географического общества уже не  владел собой. Он несся все вперед и вперед, отчаянно жестикулируя и при этом  так размахивая вилкой, что его соседям по столу положительно грозила опасность.  Наконец голос его был заглушен громом аплодисментов, и он умолк.    

Конечно, после этого перечисления особенностей Австралии  никому не пришло в голову задать географу еще какие‑либо вопросы. Только майор  спросил‑таки своим неизменно спокойным голосом:    

– И это все, Паганель?    

– Нет, представьте, не все! – воскликнул с новым  азартом ученый.    

– Как, в Австралии есть что‑нибудь еще более  удивительное? – спросила заинтригованная леди Элен.    

– Да, ее климат: он еще необычнее, чем все, что в нем  растет и живет.    

– Как? – раздалось со всех сторон.    

– Я не говорю уж о том, как богат воздух Австралии  кислородом и беден азотом, не говорю об отсутствии влажных ветров вследствие  того, что пассаты дуют параллельно побережью; и о том, что большинство  болезней, начиная от тифа и кончая корью и разными хроническими болезнями,  здесь неизвестны…    

– Однако это немалое преимущество, – заметил  Гленарван.    

– Без сомнения, но, повторяю, я не это имею в  виду, – ответил Паганель. – Здесь климат обладает свойством… прямо –  таки неправдоподобным…    

– Каким же? – спросил Джон Манглс.    

– Вы ни за что мне не поверите…    

– Поверим! – воскликнули заинтересованные  слушатели.    

– Так вот, он…    

– Ну, что же?    

– … благотворно действует на нравственность!    

– На нравственность?    

– Да, – с убеждением ответил ученый. – Он  благотворно действует на нравственность. В Австралии металлы не ржавеют на  воздухе, то же происходит и с людьми. Сухой и чистый воздух здесь быстро все  выбеливает: и белье и души. В Англии подметили это свойство здешнего климата,  почему и решили ссылать сюда людей для исправления.    

– Как, в самом деле такое влияние чувствуется? –  спросила леди Гленарван.    

– Да, и на животных и на людях.    

– Вы не шутите, господин Паганель?    

– Нет, не шучу. Австралийские лошади и рогатый скот  поразительно послушны. Вы сами в этом убедитесь.    

– Не может быть!    

– Но тем не менее это так. Преступники, переселенные в  эту живительную, оздоровляющую атмосферу, через несколько лет духовно  перерождаются. Это известно филантропам. В Австралии все люди делаются лучше.    

– Но тогда каким же станете вы, господин Паганель, в  этой благодатной стране, – вы, и без того такой хороший? – улыбаясь,  сказала леди Элен.    

– Стану превосходным, просто превосходным! –  ответил географ.    

 Глава X    

РЕКА УИММЕРА    

     

На следующий день, 24 декабря, двинулись в путь на заре. Уже  чувствовался зной, но терпимый. Дорога была почти ровной – и удобной для  лошадей. Пролегала она по довольно редкому лесу. Вечером, после целого дня  езды, отряд сделал привал на берегу озера Бланш [98] с солоноватой и непригодной для питья водой.    

Жак Паганель принужден был согласиться, что это озеро не  более бело, чем Черное море черно, Красное море красно, Желтая река желта, а  Голубые горы голубого цвета. Впрочем, из профессионального самолюбия географ  попытался было спорить, но его доводы не имели успеха.    

Мистер Олбинет с обычной для него аккуратностью приготовил и  подал ужин. Затем путешественники – одни в повозке, другие в палатке – быстро  уснули, невзирая на жалобный вой динго, этих австралийских шакалов.    

За озером Бланш раскинулась чудесная равнина, вся пестревшая  хризантемами. Проснувшись на следующее утро, Гленарван и его спутники пришли в  восторг от представшей перед их взором великолепной картины.    

Снова двинулись в путь. Местность была ровная, только вдали  виднелось несколько пригорков. Всюду до самого горизонта зеленела и алела  цветами беспредельная равнина. Голубые цветы мелколистного льна красиво  сочетались с ярко‑красными цветами медвежьих когтей. Солончаковую почву густо  покрывали серо‑зеленые и красноватые цветы серебрянки, лебеды, свекловичника.  Растения эти очень полезны, так как из их золы путем промывания добывается  отличная сода. Паганель, который, очутившись среди цветов, сейчас же сделался  ботаником, принялся называть все эти разновидности растений и, верный своему  пристрастию к цифрам, не упустил случая сообщить, что австралийская флора  включает четыре тысячи двести видов растений, принадлежащих к ста двадцати  семействам.    

    

Быстро проехали еще с десяток миль, и вот повозка катится  среди рощиц высоких акаций, мимоз и белых камедных деревьев с их разнообразными  цветами. Растительное царство этих равнин, богатых источниками, благодарно  воздавало ароматами и цветами за теплые лучи, которые изливало на него дневное  светило. Зато царство животных представлено было более скупо. Лишь кое‑где  бродили по равнине эму, приблизиться к которым оказалось невозможным. Майору  все же удалось подстрелить одну из очень редких и уже исчезающих птиц. Это был  ябиру – гигантский аист английских колонистов. Ростом он был пяти футов, а клюв  его, черный, широкий, конической формы, очень заостренный на конце, имел  восемнадцать дюймов длины. Лилово‑пурпурная окраска его головы составляла  резкий контраст с лоснящейся зеленой шеей, блестящей белой грудью и ярко –  красными длинными ногами. Казалось, что природа употребила все цвета радуги на  оперение ябиру.    

Путешественники залюбовались птицей, и майор был бы,  конечно, героем дня, если бы юный Роберт, проехав несколько миль дальше, не  встретил и не подстрелил бесстрашно какое‑то бесформенное животное – нечто  среднее между ежом и муравьедом, напоминавшее недоразвитое допотопное существо.  Из его сомкнутой пасти висел длинный, растягивавшийся липкий язык, которым это  животное вылавливало муравьев – свою главную пищу.    

– Это ехидна, – объяснил Паганель. –  Случалось ли вам когда‑либо видеть подобное животное?    

– Она отвратительна! – отозвался Гленарван.    

– Отвратительна, но интересна, – заметил  Паганель. – К тому же она встречается только в Австралии. В другой части  света ее не найти.    

Понятно, Паганелю захотелось взять мерзкую ехидну с собой, и  он решил положить ее в багажное отделение, но тут мистер Олбинет запротестовал  с таким негодованием, что ученый должен был отказаться от мысли сохранить для  науки этого представителя австралийской фауны.    

В этот день путешественники достигли 141° 30' долготы. До  сих пор им в пути встречалось мало колонистов и скваттеров. Местность казалась  пустынной. Туземцев совсем не было видно, так как дикие племена кочуют  севернее, по бесконечным пустыням, орошаемым притоками Дарлинга и Муррея.    

Отряду Гленарвана встретилось интересное зрелище: одно из  тех колоссальных стад, которые предприимчивые торговцы пригоняют с восточных  гор в провинции Виктория и Южная Австралия. Около' четырех часов пополудни Джон  Манглс указал своим спутникам на огромный столб пыли, поднимавшийся в трех  милях впереди. Никто не мог догадаться, что означало это явление. Паганель  склонен был видеть в нем какой‑нибудь метеор, и пылкая фантазия ученого уже  подыскивала естественное объяснение, но Айртон, не дав географу углубиться в  область догадок, заявил, что пыль эту поднимает двигающееся стадо.    

Боцман был прав. Густое облако пыли все приближалось. Оттуда  неслось мычание, ржание и блеяние. К этой пасторальной симфонии примешивались  также – в виде криков, свиста и брани – человеческие голоса.    

Из шумного облака появился человек. То был главный погонщик  этой четвероногой армии. Гленарван поехал к нему навстречу, и они вскоре  разговорились. Погонщик был в то же время и владельцем части этого стада.  Звался он Сэм Мэчел и направлялся из восточных провинций к бухте Портленд.    

Его стадо состояло из двенадцати тысяч семидесяти пяти  голов: тысячи быков, одиннадцати тысяч овец и семидесяти пяти лошадей. Весь  этот скот, купленный худым на равнинах у Голубых гор, перегонялся теперь на  тучные пастбища Южной Австралии, чтобы после откорма его можно было перепродать  с большим барышом. Сэм Мэчел, выгадывая по два фунта стерлингов с быка и по  полфунта с овцы, должен был выручить кругленькую сумму в пятьдесят тысяч  франков. Дело, конечно, выгодное, но сколько надо было проявить терпения и  энергии, чтобы довести до места назначения это норовистое стадо, сколько трудов  приходилось положить на это! Да, нелегко достается барыш, получаемый от этого  сурового ремесла.    

В то время, как стадо Сэма Мэчела продолжало двигаться  вперед через рощицы мимоз, сам он в немногих словах рассказал свою историю.  Леди Элен, Мери Грант и всадники сошли на землю и, усевшись в тени большого  камедного дерева, слушали рассказ скотопромышленника. Сэм Мэчел был в пути уже  семь месяцев. В среднем он проходил ежедневно миль десять, и его бесконечное  путешествие должно было продлиться еще месяца три. В трудном деле ему помогали  тридцать погонщиков и двадцать собак. Среди погонщиков было пять негров,  умевших замечательно отыскивать отбившихся от стада животных по следам. За этой  армией следовало шесть телег. Погонщики с бичами в руках (рукоятка этих бичей  была восемнадцати дюймов длины, а ремень – девяти футов) пробирались между  рядами животных и восстанавливали то и дело нарушаемый строй, между тем как  легкая кавалерия в виде собак носилась по флангам. Путешественников привел в  восхищение царивший в стаде порядок. Различные породы животных шли отдельно,  ибо дикие быки не станут пастись там, где прошли овцы. Поэтому быков необходимо  было гнать во главе армии. Разделенные на два батальона, они выступали впереди.  За ними под командой двадцати погонщиков следовали пять полков овец; взвод  лошадей шел в арьергарде. Сэм Мэчел обратил внимание своих слушателей на то,  что вожаками этой армии были не люди, не собаки, а некоторые быки – смышленые  «лидеры», авторитет которых признавался их сородичами. Они с большой важностью  шествовали впереди, инстинктивно выбирая лучшую дорогу и глубоко убежденные в  своем праве на всеобщее уважение. Стадо беспрекословно повиновалось им, и  поэтому с ними приходилось считаться. Если им заблагорассудилось сделать  остановку, надо было уступать их желанию; и тщетно было бы пытаться после  стоянки снова пуститься в путь до того, как они сами подадут сигнал.    

Скотопромышленник добавил еще несколько подробностей к  рассказу об этом походе, достойном того, чтобы сам Ксенофонт [99] если не возглавил, то хотя бы описал его.  Пока армия животных движется по равнине, все идет хорошо – без затруднений, без  усталости. Скот пасется тут же, по дороге, утоляет жажду в многочисленных  ручьях, ночью спит, днем идет, послушный лаю собак. Но в обширных лесах материка,  в зарослях мимоз и эвкалиптов, трудности возрастают. Взводы, батальоны, полки –  все смешивается или рассыпается по сторонам, и надо немало времени, чтобы снова  всех собрать. Если, к несчастью, потеряется один из быков‑лидеров, его нужно во  что бы то ни стало разыскать, иначе все стадо может разбрестись; негры –  погонщики нередко тратят по нескольку дней на эти трудные поиски. Когда идут  сильные дожди, ленивые животные отказываются двигаться вперед, а во время  сильных гроз обезумевший от страха скот охватывает паника.    

И все же благодаря энергии и расторопности  скотопромышленнику удавалось преодолевать все эти трудности. Он шел вперед миля  за милей. Равнины, леса, горы оставались позади. Но на переправах через реки  ему требовалось, кроме энергии и расторопности, еще нечто большее: ничем не  сокрушимое терпение, которого должно было хватить не на часы, не на дни, а на  целые недели. Каждая речка становилась преградой, но вовсе не потому, что ее  нельзя было преодолеть. Причина задержек одна – упрямство стада, не желающего  идти вброд: быки, хлебнув воды, поворачивают назад; овцы в страхе разбегаются в  разные стороны. Надо ждать ночи, чтобы снова попытаться загнать стадо в реку,  но попытка не удается. Баранов бросают в воду силой, но овцы не решаются  следовать за ними. Пробуют в течение нескольких дней томить скот жаждой, но и  это ни к чему не приводит. Переправляют на противоположный берег ягнят в  надежде, что матери, услышав их крики, бросятся к ним. Но ягнята блеют, а  матери не трогаются с места. Такое положение длится иногда целый месяц, и  скотопромышленник не знает, что ему делать со своей блеющей, ржущей и мычащей  армией. Вдруг в один прекрасный день без всякой видимой причины, словно по  какому‑то капризу, часть стада начинает переходить реку, и тут возникает новая  трудность – помешать животным беспорядочно бросаться в воду, так как при этом  они сбиваются в кучу и многие, попав в стремнины, тонут.    

Вот что рассказал путешественникам Сэм. Мэчел. Во время его  рассказа большая часть стада прошла мимо в полном порядке, и скотопромышленник  должен был поторопиться снова встать во главе своей армии и вести ее к лучшим  пастбищам. Он простился с Гленарваном и его спутниками. Все крепко пожали ему  руку. Затем он вскочил на прекрасного туземного коня, которого держал под уздцы  один из погонщиков, и через несколько мгновений уже исчез в облаке пыли.    

Повозка снова двинулась в путь и остановилась только вечером  у подошвы горы Толбот. На привале Паганель весьма кстати напомнил о том, что  было 25 декабря, день Рождества – праздника, столь чтимого в английских семьях.  Но и мистер Олбинет не забыл этого: в палатке был сервирован вкусный ужин,  заслуживший искреннюю похвалу сотрапезников. И в самом деле, Олбинет превзошел  самого себя: он умудрился приготовить из своих запасов европейские блюда,  которые не часто можно получить в пустынях Австралии. На этом  достопримечательном ужине были поданы: оленья ветчина, солонина, копченая  семга, пирог из ячменной и овсяной муки, чай в неограниченном количестве, виски  в изобилии и несколько бутылок портвейна. Как будто все это было в столовой  замка Малькольм, среди гор Шотландии.    

Действительно, на пиршестве было все, начиная от имбирного  супа и кончая печеньем. Все же Паганель счел нужным еще пополнить десерт  плодами дикого апельсинового дерева, росшего у подножия холмов. Надо  признаться, апельсины эти были довольно‑таки безвкусны, а их зернышки, попав на  зуб, обжигали рот, словно кайенский перец. Географ же, видимо, из научной  добросовестности, так наелся этими апельсинами, что сжег себе нёбо и оказался  не в состоянии отвечать на многочисленные вопросы майора об особенностях  австралийских пустынь.    

На следующий день, 26 декабря, не произошло ничего, о чем  стоило бы рассказать. Путешественники миновали истоки реки Нортон, а позднее –  наполовину пересохшую реку Макензи. Погода стояла прекрасная, не слишком  жаркая. Дул южный ветер, приносящий здесь прохладу, как северный ветер в нашем  полушарии. Паганель обратил на это внимание своего юного приятеля Роберта  Гранта.    

– Нам повезло, – прибавил он, – ибо в Южном  полушарии обычно жарче, чем в Северном.    

– А почему? – спросил мальчик.    

– Почему, Роберт? Разве ты никогда не слыхал, что Земля  зимой ближе к Солнцу?    

– Слыхал, господин Паганель.    

– И что зимой холодно только потому, что лучи солнца  падают более косо?    

– Да, господин Паганель.    

– Так вот, мой мальчик, по этой самой причине в Южном  полушарии жарче.    

– Не понимаю, – с удивлением ответил Роберт.    

– А вот подумай, – продолжал Паганель. –  Когда у нас там, в Европе, зима, то какое же время года здесь, в Австралии, у  антиподов?    

– Лето, – сказал Роберт.    

– Ну, и если в это время Земля как раз ближе к Солнцу…  Понимаешь?    

– Понимаю.    

– Значит, лето Южного полушария должно быть жарче лета  Северного полушария именно благодаря этой близости к Солнцу.    

– Теперь мне все ясно, господин Паганель.    

– Итак, когда говорят, что Земля ближе к Солнцу зимой,  то это верно лишь по отношению к нам, живущим в северной части земного шара.    

– Вот это мне не приходило в голову, – промолвил  Роберт.    

– Ну так помни теперь, мой мальчик.    

Роберт с большой охотой выслушал эту маленькую лекцию по  космографии, в дополнение к которой он узнал еще и о том, что средняя  температура в провинции Виктория составляет плюс семьдесят четыре градуса по  Фаренгейту (+23,33° по Цельсию).    

Вечером отряд сделал привал за озером Лонсдейл, в пяти милях  от него, между горой Драммонд, поднимавшейся на севере, и горой Драйден,  невысокая вершина которой вырисовывалась на южной стороне небосклона.    

На следующий день, в одиннадцать часов утра, повозка  добралась до берегов реки Уиммеры, у сто сорок третьего меридиана.    

Река эта, шириной в полмили, несла свои прозрачные воды  между высокими акациями и камедными деревьями. Великолепные мирты вздымали на  пятнадцатифутовую высоту свои длинные плакучие ветви, пестревшие красными  цветами. Множество птиц – иволги, зяблики, золотокрылые голуби, не говоря уж о  болтливых попугаях, – порхало среди зеленых ветвей. Внизу, на воде,  резвилась пара черных лебедей, пугливых и неприступных. Но эти редкие птицы  австралийских рек вскоре исчезли за излучинами Уиммеры, причудливо орошавшей  эту пленительную долину.    

Между тем повозка остановилась на ковре из зеленых трав,  свисавших бахромой над быстрыми водами реки. Ни моста, ни парома не было. А все  же перебраться было необходимо. Айртон стал искать удобного брода. В четверти  мили вверх по течению река показалась ему менее глубокой, и он решил, что в  этом месте можно будет перебраться на другой берег. Сделанные им в нескольких  местах измерения показали, что река здесь не глубже трех футов. Значит, повозка  могла без большого риска пройти по такому неглубокому месту.    

– Нет никакого другого способа переправиться на другой  берег? – обратился Гленарван к боцману.    

– Другого нет, милорд, – ответил Айртон, – но  эта переправа не кажется мне опасной. Как‑нибудь переберемся.    

– Леди Гленарван и мисс Грант должны выйти из повозки?    

– Ни в коем случае. Мои быки крепки на ногу, и я берусь  вести их по верному пути.    

– Что ж, Айртон, – сказал Гленарван. – Я  полагаюсь на вас.    

Всадники окружили тяжелую повозку, и отряд смело вошел в  воду. Обычно, когда телеги пересекают реку вброд, к ним прикрепляют кругом  пустые бочки, чтобы поддержать их на поверхности воды. Но здесь такого  спасательного пояса не имелось, и надо было положиться на чутье быков и на  осторожность возницы. Айртон, сидя на козлах, правил; майор и оба матроса,  рассекая быстрое течение, пробирались в нескольких саженях впереди. Гленарван и  Джон Манглс держались по обеим сторонам повозки, готовые прийти на помощь  путешественницам. Паганель и Роберт замыкали шествие.    

Все шло хорошо до середины Уиммеры. Но здесь дно стало  опускаться и вода поднялась выше колес. Быки, отнесенные течением от брода,  могли потерять дно под ногами и потянуть за собой качавшуюся повозку. Айртон  отважно соскочил в воду и, схватив быков за рога, заставил их вернуться к  броду.    

    

В эту минуту повозка неожиданно на что‑то натолкнулась,  раздался сильный треск, и она сильно накренилась. Вода залила ноги  путешественницам. Несмотря на все усилия Гленарвана и Джона, уцепившихся за  дощатую стенку, повозку стало относить течением. Минута была критическая.    

К счастью, быки мощно рванулись вперед и потащили за собой  повозку. Дно начало подниматься, и вскоре животные и люди, промокшие, но  счастливые, очутились в безопасности на другом берегу.    

Однако у повозки оказался сломан передок, а у лошади  Гленарвана сбиты передние подковы.    

Нужно было как можно скорее исправить эти повреждения.  Путешественники в замешательстве переглядывались, как вдруг Айртон предложил  съездить на станцию Блэк‑Пойнт, находившуюся в двадцати милях севернее, и  привезти оттуда кузнеца.    

– Поезжайте, конечно, поезжайте, дорогой мой  Айртон, – сказал Гленарван. – Сколько вам потребуется времени на оба  конца?    

– Часов пятнадцать, не больше, – ответил Айртон.    

– Ну так отправляйтесь же, а мы подождем вашего  возвращения и расположимся на берегу Уиммеры.    

Несколько минут спустя боцман верхом на лошади Вильсона уже  скрылся за густой завесой мимоз.    

 Глава XI    

БЕРК И СТЮАРТ    

     

Остаток дня прошел в разговорах и прогулках. Путешественники  бродили по берегам Уиммеры, беседуя и восхищаясь красотой местности. При их  приближении журавли пепельного цвета и ибисы уносились с хриплыми криками,  атласная птица пряталась в верхних ветвях дикого фигового дерева, иволги и  чеканы‑каменщики суетливо порхали между великолепными стеблями лилейных  растений, а зимородки прекращали свою рыбную ловлю. Только более общительные  попугаи – радужные, маленькие розеллы с пунцовой головкой и желтой грудкой и  лори с красно‑голубым оперением, – сидя на верхушках цветущих камедных  деревьев, продолжали свою оглушительную болтовню.    

Так, то отдыхая на траве у журчащих вод, то бродя по рощицам  мимоз, путешественники до самого заката солнца любовались чудной природой.  Ночь, наступившая после коротких сумерек, застигла их в полумиле от лагеря. Они  направились к нему, ориентируясь не по Полярной звезде, невидимой в Южном  полушарии, а по созвездию Южного Креста, сверкавшего на небосклоне на равном  расстоянии от зенита и горизонта. Мистер Олбинет уже накрыл в палатке стол. Все  уселись за ужин. Наибольший успех имело рагу из жареных попугаев, ловко  подстреленных Вильсоном и искусно приготовленных стюардом.    

Покончив с ужином, все стали искать предлога подольше не  ложиться спать в такую чудесную ночь. Леди Элен, к общему удовольствию,  попросила Паганеля рассказать о путешественниках, исследовавших  Австралию, – он уже давно обещал сделать это.    

Паганель не заставил себя просить. Его слушатели  расположились у подножия великолепной банксии, и вскоре дым сигар поднялся до  ее тонувшей в ночном мраке листвы.    

Географ, полагаясь на свою неистощимую память, начал  рассказ:    

– Друзья мои, вы должны помнить – и майор, вероятно,  этого не забыл – имена тех путешественников, о которых я говорил вам на борту  «Дункана». Из всех, кто стремился добраться до центральной части Австралии,  только четырем удалось пройти этот материк с юга на север или с севера на юг.  Бёрк это сделал в 1860 и 1861 годах, Мак‑Кинли – в 1861 и 1862 годах, Ландсборо  – в 1862‑м, Стюарт также в 1862‑м. О Мак – Кинли и Ландсборо я упомяну лишь  мимоходом. Первый из них прошел от города Аделаида до залива Карпентария, а  второй – от залива Карпентария до Мельбурна. Оба они были посланы  австралийскими организациями на поиски Бёрка; он не возвращался, и ему уже не  суждено было вернуться.    

Бёрк и Стюарт – вот те два исследователя Австралии, о  которых я сейчас без дальних предисловий начну рассказывать.    

Двадцатого августа 1860 года Мельбурнское географическое  общество отправило экспедицию, во главе которой стоял Роберт О'Хара Бёрк,  отставной ирландский офицер, бывший полицейский инспектор в Каслмейне. Его  сопровождали одиннадцать человек: Уильям Джон Уилс, выдающийся молодой  топограф, доктор Беклер, ботаник Грей, молодой военнослужащий индийской армии  Кинг, затем Ландельс, Браге и несколько сипаев [100]. Двадцать пять лошадей и столько же  верблюдов везли на себе путешественников, их багаж и съестные припасы на полтора  года.    

Экспедиция направлялась на северное побережье, к заливу  Карпентария, но предварительно должна была исследовать берега реки Куперс‑Крик.  Беспрепятственно перебравшись через реки Муррей и Дарлинг, экспедиция достигла  поселения Мениндье на границе колоний. Здесь выяснилось, что такое большое  количество багажа очень обременительно. Это затруднение, да еще несколько  резкий характер Бёрка внесли разлад в отряд. Дело дошло до того, что Ландельс,  ведавший верблюдами, отделился от экспедиции и вместе с несколькими погонщиками‑индусами  вернулся к берегам Дарлинга. Бёрк продолжал свой путь. Продвигаясь вперед то по  великолепным, обильно орошаемым пастбищам, то по каменистым, безводным дорогам,  он спустился к реке Куперс‑Крик. Двадцатого ноября, после трехмесячного  странствия, Бёрк устроил на берегах этой реки свой первый склад провианта.    

Здесь путешественники на некоторое время задержались в  поисках удобного пути на север, – пути, пролегающего вблизи воды. С  большими трудностями они добрались до пункта, находящегося на полпути между  Мельбурном и заливом Карпентария. Они устроили в этом месте сторожевой пост,  обнесли его изгородью и дали ему название «форт Уилс». Здесь Бёрк разделил свой  отряд на две части. Одной группе, возглавляемой Браге, предстояло оставаться во  вновь созданном форте в течение трех месяцев, а если хватит провианта, то и  дольше, и ожидать возвращения другой. Эта вторая группа состояла из самого  Бёрка, Кинга, Грея и Уилса. Они взяли с собой шесть верблюдов и съестных  припасов на три месяца, а именно: триста фунтов муки, пятьдесят фунтов риса,  пятьдесят фунтов овсяной муки, сто фунтов сушеного лошадиного мяса, сто фунтов  соленой свинины и сала, а также тридцать фунтов сухарей. Взятых продуктов  должно было хватить на путешествие в шестьсот лье в оба конца.    

И вот эти четыре человека отправились в путь. С трудом  перебравшись через каменистую пустыню, они достигли реки Эйр‑Крик, крайней  точки, до которой дошел в 1845 году Стюарт. Отсюда, держась как можно ближе к  сто сороковому меридиану, они направились к северу.    

Седьмого января они под палящим солнцем пересекли тропик. Их  часто морочили обманчивые миражи; они страдали от жажды; но время от времени их  освежали сильные грозы. Кое‑где они встречали кочующих туземцев, которые  относились к ним довольно радушно. В общем, надо сказать, путь их, не  преграждаемый ни озерами, ни большими реками, ни горами, не представлял особых  трудностей.    

Двенадцатого января на севере показалось несколько холмов из  песчаника, в их числе гора Форбса, а дальше пошли одна за другой гранитные  горные цепи. Здесь двигаться вперед стало очень утомительно, животные еле  плелись, порой совсем отказываясь идти дальше. «Мы все еще среди горных цепей.  Наших верблюдов от страха бросает в пот», – писал Бёрк в своем путевом  дневнике. Однако ж исследователям благодаря их энергии удалось добраться  сначала до берегов реки Тернер, а затем и до верхнего течения реки Флиндерс,  которую в 1841 году видел Стокс. Неся свои воды в зарослях из пальм и  эвкалиптов, Флиндерс впадает в залив Карпентария.    

Там уже сказывалась – множеством болотистых мест – близость  океана. Один верблюд погиб в болоте, а остальные отказались идти дальше. Кинг и  Грей принуждены были остаться с ними. Бёрк и Уилс продолжали вдвоем двигаться к  северу, и, преодолев трудности, о которых весьма смутно упоминается в дорожном  дневнике Бёрка, они достигли болотистого места, заливаемого морским приливом.  Но самого океана они так и не увидели. Произошло это одиннадцатого февраля 1861  года…    

– Значит, этим отважным людям не удалось продвинуться  дальше? – спросила леди Элен.    

– Нет, сударыня, – ответил Паганель. –  Болотистая почва уходила из‑под ног, и им оставалось только попытаться  вернуться к своим спутникам, оставшимся в форте Уилс. Поистине печальное  возвращение. Слабые, изнуренные, едва передвигая ноги, дотащились они до Грея и  Кинга. Отсюда экспедиция, спускаясь к югу по уже пройденной дороге, направилась  к Куперс‑Крик. Нам не известны в точности все перипетии, опасности, муки этого  путешествия, ибо в дорожном дневнике нет соответствующих записей, но,  несомненно, все это было ужасно.    

В апреле в долину Куперс‑Крик прибыли только трое: Грей  изнемог в пути и скончался. Четыре верблюда погибли. Однако, доберись  путешественники до форта Уилс, где ждал их Браге со своим складом провианта, и  они были бы спасены.    

Они удвоили усилия и брели еще несколько дней. Двадцать  первого апреля показалась наконец ограда форта. Они входят – и что же: в этот  самый день, тщетно прождав пять месяцев, Браге ушел из форта Уилс!..    

– Ушел? – воскликнул Роберт.    

– Да, ушел, по роковой игре случая… И, судя по  оставленной Браге записке, всего за каких‑нибудь семь часов до их появления.  Нечего было и думать догнать его. Несчастные, брошенные на произвол судьбы люди  немного подкрепились оставленными на складе продуктами. Но у них не было  средств передвижения, а до реки Дарлинг оставалось еще целых полтораста лье.    

Тут Бёрку пришла в голову мысль идти к австралийским  поселениям, находящимся у подножия горы Хоплесс, в шестидесяти лье от форта. И  вот, несмотря на то, что Уилс был против этого плана, трое путешественников  пустились в путь. Из двух еще уцелевших верблюдов один утонул в тинистом  притоке Куперс‑Крик, а другой был не в силах больше сделать ни шагу; пришлось  прикончить верблюда и питаться его мясом. Вскоре припасы иссякли. Трем  несчастным пришлось питаться только «нарду» – съедобным водяным растением.    

Отдалиться же от реки они не могли, так как в стороне от нее  нет воды, а нести запас ее они не могли. Хижина, в которой они ночевали,  сгорела вместе со всеми дорожными вещами. Они были обречены на гибель.  Оставалось лишь умереть.    

Бёрк подозвал к себе Кинга и сказал ему: «Мне осталось жить  всего несколько часов. Вот мои часы и мой дневник. Когда я умру, вложите в мою  правую руку пистолет и оставьте меня так, не зарывая». Это было последнее, что  сказал Бёрк. На следующий день, в восемь часов утра, его не стало. Кинг, в  страхе и отчаянии, бросился искать туземцев. Вернувшись, он застал мертвым и  Уилса. Самого Кинга приютили туземцы. У них нашла его в сентябре экспедиция  Хоуита, которая одновременно с экспедициями Ландсборо и Мак‑Кинли была послана  разыскивать Бёрка. Так из четырех исследователей, предпринявших переход через  Австралийский материк, уцелел лишь один…    

Рассказ Паганеля произвел на всех слушателей тяжелое  впечатление. Каждый думал о капитане Гранте, который, быть может, подобно Бёрку  и его спутникам, бродил по этому роковому материку. Удалось ли потерпевшим  кораблекрушение избежать участи отважных исследователей? Это сопоставление было  так естественно, что слезы заблестели на глазах Мери Грант.    

– Отец, бедный отец!.. – прошептала она.    

– Мисс Мери, мисс Мери! – воскликнул Джон  Манглс. – Чтобы подвергнуться всем этим бедам, нужно углубиться внутрь  материка, а капитан Грант, как Кинг, попал к туземцам и, как Кинг, будет спасен.  Ваш отец никогда не был в таких страшных условиях.    

– Никогда, – подтвердил Паганель. – И я еще  раз говорю вам, дорогая мисс Мери, что австралийцы очень гостеприимны.    

– О, если бы это было так! – промолвила девушка.    

– Ну, а Стюарт? – спросил Гленарван, желая отвлечь  своих товарищей от этих грустных мыслей.    

– Стюарт? – отозвался ученый. – О, ему больше  повезло, и имя его внесено и прославлено в анналах австралийской истории. Еще в  1848 году Джон Мак‑Доуэлл Стюарт, ваш соотечественник, друзья мои, начал свои  странствия по Австралии, приняв участие в путешествии Стерта в пустыню,  простирающуюся к северу от Аделаиды. В 1860 году Стюарт, в сопровождении всего  двух человек, тщетно пытался проникнуть в глубь Австралии. Но он не падал духом.  Первого января 1861 года, во главе одиннадцати смелых спутников, он двинулся в  путь с берегов Чамберс‑Крик и остановился всего лишь в шестидесяти лье от  залива Карпентария. Пересечь весь этот опасный материк он так и не смог – из‑за  недостатка съестных припасов пришлось вернуться в Аделаиду.    

Все же Стюарт отважился еще раз попытать счастья и  организовал третью экспедицию. На этот раз ему суждено было достигнуть цели, к  которой он так пылко стремился.    

Парламент Южной Австралии поддержал это начинание и постановил  выдать Стюарту пособие в две тысячи фунтов стерлингов. Стюарт, обладая уже  опытом исследователя, принял все меры предосторожности. Друзья его:  естествоиспытатель Уотерхауз, Фринг, Кэкуик, его бывшие спутники; Вудфорд, Олд  и другие – всего десять человек – присоединились к нему. Он взял с собой  двадцать бурдюков из американской кожи, вместимостью по семь галлонов каждый, и  пятого апреля    

1862 года экспедиция в полном составе уже находилась в  бассейне Ньюкасль‑Уотерхаус, за восемнадцатым градусом широты, в том самом  пункте, дальше которого Стюарт не смог продвинуться в прошлый раз. Дальнейший  путь экспедиции лежал приблизительно вдоль сто тридцать первого меридиана, то  есть на семь градусов отклонялся на запад от маршрута Бёрка.    

Базой этих новых исследований должен был служить бассейн  Ньюкасль‑Уотерхаус. Стюарт тщетно старался пройти через густые леса на север и  северо‑восток. Также не удалось ему достичь на западе реки Виктории: путь  преграждала непроходимая чаща кустарников. Тогда Стюарт решился перенести свой  лагерь в другое место, и ему удалось раскинуть его немного севернее, среди  Говеровых болот. Отсюда, идя к востоку, он встретил на своем пути среди равнин,  поросших травой, реку Дейли и поднялся по ее течению приблизительно миль на  тридцать.    

Места становились чудесными: роскошные пастбища обрадовали и  обогатили бы любого скваттера; эвкалипты изумляли своей вышиной. Восхищенный  Стюарт продолжал двигаться вперед. Он достиг берегов реки Странгуэйс, притока  реки Ропер, открытой Лейххардтом. Эти реки несут свои воды среди великолепных  пальмовых рощ, достойных детищ этого тропического края. Здесь жили туземные  племена. Они радушно приняли исследователей.    

Отсюда экспедиция направилась к северо‑западу, разыскивая  среди песчаника и железистых горных пород истоки реки Аделейд, впадающей в  залив Ван‑Димена. Ее русло проходит по области Арнхемленда, среди пальм,  бамбука, сосен и панданусов. Река Аделейд делалась все шире, а берега ее  становились болотистыми. Чувствовалась близость моря.    

Во вторник, двадцать второго июля, Стюарт разбил лагерь  среди болот Фришуотер. Его продвижение очень затрудняли бесчисленные ручьи, и  он решил послать троих из своих спутников на поиски более удобных путей. На  следующий день, то огибая непроходимые озера, то увязая в топях, Стюарт выбрался  на более высокие места, поросшие травой. Там и здесь виднелись рощицы камедных  деревьев и каких‑то деревьев с волокнистой корой. Носились стаи ибисов, гусей,  совершенно диких водяных птиц. Туземцев не было, только вдалеке виднелись дымки  их кочевий.    

Двадцать четвертого июля, через девять месяцев после  выступления из Аделаиды, Стюарт, желая достигнуть в тот же день берега океана,  двинулся на север в восемь часов двадцать минут утра. Он проходил по холмистой  местности, усеянной железной рудой и обломками горных вулканических пород.  Деревья становились ниже, как всегда на берегу моря. Перед глазами открылась  широкая долина с наносной почвой, окаймленная деревцами. Стюарт отчетливо  слышал шум прибоя, но ничего не говорил своим спутникам. Они вошли в заросли  дикого винограда. Стюарт сделал несколько шагов – и вот он на берегу Индийского  океана!    

«Море, море!» – закричал изумленный Фринг.    

Подбежали остальные, и путешественники приветствовали  Индийский океан троекратным продолжительным «ура».    

Австралийский материк был пересечен в четвертый раз.    

Выполняя обещание, данное губернатору сэру Ричарду  Макдонеллу, Стюарт ступил в море и умыл лицо и руки соленой водой. Вернувшись в  долину, он вырезал на стволе дерева свои инициалы: Д. М. Д. С. Лагерь раскинули  у ручья. На следующий день Фринг отправился в разведку: надо было выяснить,  можно ли с юго‑запада подойти к устью реки Аделейд. Почва оказалась слишком  болотистой для лошадей, и пришлось отказаться от этого намерения.    

Тогда Стюарт выбрал на поляне высокое дерево, срубил его  нижние ветки, а на верхушке водрузил австралийский флаг. На коре дерева он  вырезал следующие слова: «Ищи под землей на один фут к югу».    

И если какой‑нибудь путешественник когда‑либо разроет землю  в указанном месте, то он найдет там в жестяной коробке документ, каждое слово  которого врезалось в мою память:    

«Великое исследование и переход с юга на север Австралии.    

Исследователи, возглавляемые Джоном Мак‑Доуэллом Стюартом,  достигли этого места двадцать пятого июля 1862 года. Перед тем они пересекли всю  Австралию от Южного моря до берегов Индийского океана, пройдя через центр  материка. Они покинули город Аделаиду двадцать шестого октября 1861 года, а  последний населенный пункт английских колоний в северном направлении – двадцать  первого января 1862 года. В память этого счастливого события они водрузили  здесь австралийский флаг с начертанным на нем именем главы экспедиции. Все  обстоит благополучно. Боже, храни королеву».    

За этим следуют подписи Стюарта и его спутников. Так было  увековечено это крупное событие, слух о котором прокатился по всему земному  шару.    

– А свиделись ли эти мужественные люди со своими  друзьями на юге? – спросила леди Элен.    

– Да, – ответил Паганель, – до юга добрались  все, но чего им это стоило! Больше всех страдал Стюарт. Когда он двинулся  обратно в Аделаиду, здоровье его было очень расшатано цингой. В начале сентября  болезнь стала так прогрессировать, что Стюарт уже потерял надежду когда‑нибудь  увидеть обитаемые места; он был не в силах держаться в седле и двигался вперед,  лежа на носилках, подвешенных между двумя лошадьми. В конце октября у него  началось кровохарканье, совершенно его истощившее. Пришлось убить одну из  лошадей, чтобы сварить ему бульон. Двадцать восьмого октября Стюарт чуть не  умер, но наступил спасительный кризис, и десятого декабря маленький отряд в  полном составе достиг первых поселений.    

Семнадцатого декабря восхищенные жители Аделаиды встречали  Стюарта. Но здоровье его все же было подорвано, и вскоре, получив от  Географического общества большую золотую медаль, он на судне «Инд» отплыл на  родину – в Шотландию, где мы можем по возвращении встретиться с ним[101].    

– А после Стюарта никто не пытался делать новые  открытия? – спросила леди Элен.    

– Как же, – ответил Паганель, – я не раз  упоминал о Лейххардте. Этот исследователь уже в 1844 году совершил замечательное  путешествие на север Австралии. В 1848 году он организовал экспедицию на северо‑восток  Австралии. Вот уже семнадцать лет, как он исчез. В прошлом году ботаник доктор  Мюллер из Мельбурна организовал сбор средств на снаряжение поисковой  экспедиции. Нужная сумма была в короткое время собрана, и отряд скваттеров во  главе с Мак‑Интайром покинул двадцать первого июня 1864 года берега реки Пару.  Сейчас, когда я рассказываю вам об этой экспедиции, она, вероятно, уже далеко  углубилась внутрь страны. Пусть же поиски Лейххардта увенчаются успехом, и  пусть мы сами, подобно этой экспедиции, отыщем дорогих нам друзей!    

Так закончил географ свое повествование. Час был поздний.  Поблагодарив Паганеля, слушатели разошлись. Несколько минут спустя все уже  мирно спали. Только птица‑часы, спрятавшись в листве белого камедного дерева,  равномерно отбивала секунды этой безмятежной ночи.    

 Глава XII    

ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА ИЗ МЕЛЬБУРНА В САНДХЕРСТ    

     

Майор с некоторым опасением отнесся к поездке Айртона за  кузнецом на станцию Блэк‑Пойнт. Но он ни словом не обмолвился о своем недоверии  к бывшему боцману, а ограничился наблюдением за окрестностями реки.  Спокойствие, царившее над соседними лугами, ничем не нарушалось. Прошла  короткая ночь, и над горизонтом снова появилось солнце.    

Что касается Гленарвана, то он боялся только одного: что  Айртон вернется один. Повозка без починки не сможет продолжать путь. Задержка  могла затянуться на несколько дней, а Гленарван, которому не терпелось поскорее  добиться успеха, не допускал никаких промедлений.    

К счастью, Айртон не потратил времени и усилий даром Он  явился на следующий день, на рассвете, в сопровождении человека, назвавшегося  кузнецом из Блэк‑Пойнт. Это был рослый, крепкий парень, но в лице его было что‑то  отталкивающее, зверское. Но, в сущности, это было не так уж важно, если он знал  свое ремесло. Во всяком случае, он был чрезвычайно молчалив и даром слов не  тратил.    

– А он хороший кузнец? – спросил Джон Манглс  боцмана.    

– Я знаю его не больше вашего, капитан, – ответил  Айртон. – Посмотрим.    

Кузнец принялся за работу. По тому, как он чинил повозку,  видно было, что он знает свое дело. Работал он проворно и с незаурядной силой.  Майор заметил вокруг кистей рук кузнеца кольцо черноватой, запекшейся крови –  следы недавних ран, которые рукава грязной шерстяной рубахи плохо скрывали. Мак‑Наббс  спросил кузнеца о происхождении этих, вероятно, очень болезненных ссадин, но  тот ему ничего не ответил, а молча продолжал работать.    

Через два часа колымага была починена. Лошадь Гленарвана  кузнец подковал очень быстро, так как захватил с собой готовые подковы. Подковы  эти имели особенность, которая не ускользнула от майора: на их внутренней  стороне был грубо вырезан трилистник. Мак‑Наббс указал на это Айртону.    

– Это клеймо Блэк‑Пойнта, – пояснил боцман. –  Оно помогает находить след убежавших со стоянки лошадей и не смешивать их с  чужими.    

Подковав лошадь, кузнец потребовал плату за свою работу и  ушел, не произнеся за все время и двух слов.    

Полчаса спустя путешественники снова ехали вперед. Из‑за  поднимавшихся по сторонам мимоз открывались обширные пространства, вполне  заслуживавшие свое местное название: «open plain» – «открытая равнина». Среди  кустов, высоких трав и изгородей, за которыми паслись многочисленные стада,  валялись обломки кварца и железистых горных пород. Несколькими милями дальше  колеса повозки начали довольно глубоко врезаться во влажный грунт. Здесь  журчали извилистые ручьи, полускрытые зарослями гигантских тростников. Позднее  пришлось огибать обширные высыхающие соленые озера. Путешествие совершалось без  всяких затруднений, а также, надо добавить, и без скуки.    

Из‑за тесноты «салона» леди Элен приглашала к себе в гости  всадников по одному, всех по очереди. Каждый отдыхал от верховой езды и приятно  проводил время, беседуя с этой милой женщиной. Леди Элен вместе с Мери с  очаровательной любезностью принимала гостей в своем передвижном доме. Конечно,  не был обойден этими приглашениями и Джон Манглс. Его несколько серьезная  беседа отнюдь не утомляла путешественниц. Даже наоборот.    

Двигаясь таким образом, отряд пересек почтовую дорогу из  Крауленда в Хоршем, – дорогу очень пыльную, по которой мало кто ходит.  Близ границы округа Толбот путешественники проехали мимо ряда невысоких холмов,  а вечером они разбили лагерь в трех милях севернее Мэриборо. Шел мелкий дождь.  В любой другой стране он размыл бы почву, но здесь воздух так поразительно  впитывает сырость, что лагерь нисколько не пострадал от дождя.    

В течение следующего дня, 29 декабря, отряд двигался немного  медленнее, из‑за того что ехать пришлось по гористой местности, напоминавшей  Швейцарию в миниатюре. Надо было то подниматься, то опускаться; трясло при этом  довольно изрядно, поэтому путешественники часть пути сделали пешком, что было  гораздо приятнее.    

В одиннадцать часов подъехали к Карлсбруку, довольно значительному  городу. Айртон считал, что его надо объехать стороной, чтобы не терять времени.  Гленарван согласился с ним, но Паганелю, жадному до всяких  достопримечательностей, очень хотелось побывать в Карлсбруке. Ему представили  эту возможность, повозка же медленно продолжала свой путь.    

Паганель, по своему обыкновению, взял с собой Роберта.  Пробыли они в Карлсбруке недолго, но этого времени оказалось достаточно для  ученого, чтобы составить себе точное представление об австралийских городах. В  Карлсбруке имелись банк, суд, рынок, школа, церковь и сотня совершенно схожих  между собой кирпичных домов. Все это было расположено по английской системе –  правильным четырехугольником, пересеченным параллельными улицами. Ничего не  может быть проще, но и скучнее этого. По мере того как город растет, улицы его  просто удлиняются, как штанишки подрастающего ребенка, и первоначальная  симметрия не нарушается.    

В Карлсбруке царило большое оживление – любопытная  особенность всех таких лишь вчера народившихся городов. Кажется, в Австралии  города растут, как деревья под жарким солнцем. Люди, озабоченные делами, бежали  по улицам. Агенты по пересылке золота толпились у транспортных контор.  Драгоценный металл под охраной местной полиции привозился сюда с заводов  Бендиго и с горы Александра. Все эти люди, охваченные жаждой наживы, настолько  были погружены в свои дела, что даже не заметили проезжавших мимо них  иностранцев.    

Паганель и Роберт, осмотрев город за час, поехали тщательно  обработанными полями и вскоре догнали своих спутников. За полями потянулись  обширные луга с бесчисленными стадами овец и разбросанными там и сям хижинами  пастухов. Затем вдруг, без всякого перехода, как это часто бывает в Австралии,  перед путниками раскинулась пустыня. Холмы Симпсон и гора Таранговер отмечали  южную границу округа Лоддон под 144° долготы.    

До сих пор экспедиция не встретила на своем пути ни одного  туземного племени. Гленарвану уже приходило в голову, что в Австралии, пожалуй,  так же не окажется австралийцев, как в аргентинских пампасах не оказалось индейцев.  Но Паганель объяснил ему, что дикие племена кочуют главным образом по равнине у  реки Муррей, милях в ста на восток.    

– Мы приближаемся к стране золота, – продолжал  он. – Не пройдет и двух дней, как мы окажемся в богатейшем районе горы  Александра. Туда в 1852 году устремилось множество золотоискателей. Коренным  жителям пришлось уйти в пустыни Центральной Австралии. Мы с вами теперь – в  цивилизованном крае, хоть это и незаметно, и еще сегодня мы пересечем железную  дорогу, соединяющую берега Муррея с морем. Но все же должен признаться, друзья  мои, что в Австралии железная дорога мне кажется чем‑то совершенно  удивительным.    

– Почему же, Паганель? – поинтересовался  Гленарван.    

– Почему? Да потому, что это неестественно! О, я знаю:  вы, англичане, привыкли заселять свои отдаленные владения, вы провели телеграф  в Новой Зеландии и даже устраиваете там всемирные выставки, и для вас это в  порядке вещей. Но ум француза железная дорога приводит в замешательство и  спутывает все его представления об Австралии.    

– Потому что вы смотрите в прошлое, а не в  настоящее, – заметил Джон Манглс.    

– Согласен, – ответил Паганель. – Но свист  паровоза, мчащегося по пустыням; клубы его пара, обволакивающие ветви мимоз и  эвкалиптов; ехидны, утконосы и казуары, убегающие от курьерских поездов;  дикари, садящиеся в три тридцать в скорый Мельбурн – Каслмейн, – все это  не может не привести в изумление любого человека, если только он не англичанин  и не американец. Из‑за вашей железной дороги уходит поэзия пустыни.    

– Что из этого, зато приходит прогресс! –  отозвался майор.    

Громкий свисток паровоза прервал этот спор. Путешественники  находились всего в какой‑нибудь миле от железной дороги. Паровоз, шедший малой  скоростью с юга, остановился как раз в том месте, где дорога, по которой ехала  повозка, пересекала железнодорожный путь.    

Железнодорожная линия, как сказал Паганель, соединяла  столицу провинции Виктория с самой большой рекой Австралии – Мурреем. Эта  огромная река, открытая в 1828 году Стертом[102],  берет свое начало в Австралийских Альпах, затем, обогащенная водами притоков,  Лаклан и Дарлинг, течет вдоль всей северной границы провинции Виктория и  впадает в залив Энкаунтер, близ города Аделаиды. Муррей несет свои воды по  цветущим, плодородным местам, и благодаря хорошему железнодорожному сообщению с  Мельбурном по его берегам вырастают все новые и новые фермы. Эта  железнодорожная линия эксплуатировалась на протяжении ста пяти миль, от  Сандхорста до Мельбурна, обслуживая также Кайнтон и Каслмейн. Дальнейший ее  участок, длиной в семьдесят миль, только еще строился. Шла она в Эчуку, столицу  провинции Риверина, лишь в этом году основанную на берегах Муррея.    

Тридцать седьмая параллель пересекла полотно железной дороги  в нескольких милях севернее Каслмейна, у Кемденского моста, переброшенного  через Лоддон, один из многочисленных притоков Муррея.    

К этому месту Айртон и направил свою повозку, а всадники  помчались туда галопом. Их любопытство привлекало множество устремившихся к  железнодорожному мосту людей. Жители соседних поселений покинули свои дома,  пастухи бросили стада, и все они запрудили подступы к полотну железной дороги.  Слышались крики:    

– Сюда, сюда!    

Видимо, это смятение было вызвано каким‑то важным событием,  быть может крупной катастрофой.    

Гленарван и его спутники еще быстрее погнали своих лошадей.  Через несколько минут они уже были у Кемденского моста. Здесь им сразу стала  понятна причина скопления народа.    

    

Произошла ужасающая катастрофа. Поезд не столкнулся с  другим, а сошел с рельсов и рухнул; это напоминало самые крупные катастрофы на  американских линиях. Река, через которую шла железная дорога, была завалена  обломками вагонов и паровоза. Мост ли не выдержал тяжести поезда, или поезд сам  сошел с рельсов, но из шести вагонов пять вместе с паровозом свалились в русло  Лоддона. Лишь последний вагон, чудом уцелевший благодаря лопнувшей цепи, один  стоял на рельсах в каком‑нибудь метре от пропасти. Внизу зловеще громоздились  почерневшие, погнутые оси, обломки вагонов, исковерканные рельсы, обуглившиеся  шпалы. Далеко кругом валялись куски парового котла, разорвавшегося от удара. Из  этого скопления бесформенных обломков поднимались языки пламени и клубы пара,  смешанные с черным дымом. После ужасного крушения – еще более ужасный пожар.  Виднелись кровавые останки, обуглившиеся, обезображенные трупы. Никто не  решался подумать о том, сколько жертв погребено под этими обломками.    

Гленарван, Паганель, майор, Джон Манглс, смешавшись с  толпой, прислушивались к тому, что говорилось вокруг. Все старались найти объяснение  катастрофе. Между тем уже начались спасательные работы.    

– Должно быть, мост провалился, – говорил один.    

– Какое там провалился, – возражали другие, –  он и теперь целехонек! Видно, забыли перед проходом поезда свести его, только и  всего.    

Действительно, мост был разводной, что требовалось для  прохода судов. Неужели железнодорожный сторож по непростительной небрежности  забыл свести мост и мчавшийся поезд провалился в реку? Такая гипотеза казалась  очень правдоподобной, ибо если обломки одной части моста и валялись под  разбитыми вагонами, то другая часть его, отведенная на противоположный берег,  продолжала висеть на своих совершенно неповрежденных цепях. Ясно, катастрофа  произошла по вине сторожа.    

Крушение случилось ночью с экспрессом номер тридцать семь,  вышедшим из Мельбурна в одиннадцать часов сорок пять минут вечера. Было около  четверти четвертого утра, когда этот поезд, выйдя за двадцать пять минут перед  этим со станции Каслмейн, рухнул с Кемденского моста. Пассажиры и служащие  последнего, уцелевшего, вагона пытались было просить помощи, но телеграф,  столбы которого валялись на земле, не работал. Поэтому каслмейнские власти  прибыли на место крушения только через три часа. И только в шесть часов утра  удалось начать спасательные работы под руководством главного инспектора колонии  мистера Митчела и отряда полисменов во главе с полицейским офицером. Полисменам  помогали скотоводы со своими рабочими. Прежде всего стали тушить огонь, с  огромной быстротой пожиравший груды обломков. Несколько изуродованных до  неузнаваемости трупов лежало на откосах насыпи. Однако пришлось отказаться от  мысли извлечь из такого пекла хотя бы одно живое существо. Огонь быстро  завершил смертоносную работу крушения. Из всех пассажиров поезда – число их  было неизвестно – уцелело лишь десять, бывших в последнем вагоне. Управление  железной дороги только что послало за ними паровоз, который должен был  доставить их обратно в Каслмейн. Тем временем лорд Гленарван, представившись  инспектору, вступил в беседу с ним и полицейским офицером. Офицер этот был  худощавый, высокий, невозмутимо хладнокровный человек. Если он и способен был  что‑то чувствовать, то это, во всяком случае, не отражалось на его бесстрастном  лице. К крушению он относился как математик к задаче, которую нужно было решить  и определить неизвестное. Услыхав слова взволнованного Гленарвана: «Какое  великое несчастье!», он спокойно заметил:    

– Больше чем несчастье, милорд.    

– Больше? – воскликнул Гленарван, пораженный этой  фразой. – Что же может быть больше этого несчастья?    

– Преступление, – спокойно ответил полицейский  офицер. Гленарван вопросительно поглядел на Митчела.    

– Да, милорд, – отозвался главный  инспектор, – из осмотра места крушения мы вынесли убеждение, что причина  катастрофы – преступление. Последний, багажный вагон разграблен, а на уцелевших  пассажиров напала шайка из пяти или шести злоумышленников. Мост, очевидно,  оказался разведенным не по небрежности, а намеренно, и если сопоставить это  обстоятельство с исчезновением железнодорожного сторожа, то можно сделать  вывод, что этот негодяй был соучастником преступления.    

Услыхав такое заключение главного инспектора, полицейский  офицер покачал головой.    

– Вы, я вижу, не согласны со мной, – сказал  инспектор.    

– Не согласен, поскольку речь идет о соучастии сторожа.    

– Однако только при его соучастии можно допустить, что  это преступление совершено дикарями, бродящими по берегам Муррея, –  возразил инспектор. – Ведь без его содействия туземцам, ничего не  смыслящим в механизме моста, никогда бы не развести его.    

– Правильно.    

– Далее, – продолжал Митчел, – показаниями  одного капитана установлено, что после прохождения его судна под Кемденским  мостом в десять часов сорок минут вечера мост этот, согласно правилам, был  снова сведен.    

– Совершенно верно.    

– Поэтому соучастие железнодорожного сторожа мне  представляется безусловно доказанным.    

Но полицейский офицер продолжал покачивать головой.    

– Значит, вы не считаете, что преступление это  совершили дикари? – обратился к нему Гленарван.    

– Ни в коем случае.    

– Но тогда кто же?    

В это время в полумиле вверх по течению Муррея раздался гул  голосов. Там собралась толпа. Она быстро увеличивалась, а скоро все подошли к  мосту. Посредине толпы шли два человека, несшие труп. То было уже окоченевшее  тело железнодорожного сторожа. Удар кинжалом поразил его в сердце. Убийцы,  оттащив тело своей жертвы подальше от Кемденского моста, очевидно, стремились  направить первые розыски полиции по ложному пути.    

Найденный труп в полной мере подтверждал слова полицейского  офицера: дикари были ни при чем.    

– Люди, подстроившие крушение, – сказал  офицер, – давно знакомы с этой игрушкой.    

С этими словами он показал ручные кандалы, сделанные из двух  железных колец, замыкавшихся замком.    

– Вскоре, – прибавил он, – я буду иметь  удовольствие преподнести им этот браслет в виде новогоднего подарка.    

– Так, значит, вы подозреваете…    

– … бесплатных пассажиров на судах ее величества.    

– Что! Каторжников? – воскликнул Паганель,  знавший, что в австралийских колониях обозначает эта метафора.    

– Я думал, что ссыльные не имеют права жительства в  провинции Виктория, – заметил Гленарван.    

– Что из этого? – отозвался полицейский  офицер. – Не имея этого права, они тем не менее пользуются им. Некоторым  из этих молодчиков удается бежать, и вряд ли я ошибусь, если скажу, что наши  молодцы прибыли прямехонько с Пертской каторги. Но, поверьте мне, они не  замедлят туда вернуться.    

Митчел кивнул в знак согласия. В эту минуту к переезду через  полотно железной дороги подъехала повозка. Гленарвану хотелось избавить  путешественниц от ужасного зрелища. Он тотчас же простился с инспектором и  знаком пригласил своих спутников следовать за ним.    

– Из‑за этого все же нельзя прерывать наше  путешествие, – сказал он им.    

Подъехав к повозке, Гленарван сказал леди Элен, что здесь  произошла железнодорожная катастрофа, умолчав при этом, что вызвана она была  преступлением. Не упомянул он также и о шайке беглых каторжников: Гленарван  собирался сообщить об этом только Айртону. Маленький отряд пересек железную  дорогу в нескольких сотнях метров выше моста и продолжал свой путь на восток.    

 Глава XIII    

ПЕРВАЯ НАГРАДА ПО ГЕОГРАФИИ    

     

На горизонте, милях в двух от железной дороги,  вырисовывались удлиненные профили нескольких холмов, замыкавших равнину.  Повозка вскоре попала в узкие, извилистые ущелья. Ущелья эти вывели путешественников  к прекрасным местам, где, разбившись на маленькие рощицы, росли с поистине  тропической роскошью чудесные деревья. Самые замечательные из них – казуарины –  казалось, заимствовали у дуба его могучий ствол, у акации – пахучие стручки, у  сосны – жесткость сине‑зеленых листьев. Сквозь их ветви выглядывали причудливые  конусообразные вершины стройных, удивительно изящных банксий. Большие кусты с  ниспадающими ветвями производили в этой чаще впечатление зеленых вод, льющихся  из переполненных водоемов.    

Восхищенные взоры блуждали среди всех этих чудес природы, не  зная, на котором остановиться.    

Маленький отряд на минуту задержался. Айртон, по приказанию  леди Элен, остановил быков, и колеса повозки перестали скрипеть по кварцевому  песку. Между рощицами расстилались длинные зеленые ковры. Какие‑то холмики,  расположенные рядами, разделяли их на квадраты, еще достаточно отчетливые, и  делали похожими на большую шахматную доску. Паганель сразу понял назначение  этих пустынных зеленых луговин, так поэтично приспособленных для вечного покоя.  Он узнал четырехугольные могилы туземцев; ныне почти все они заросли травой и  потому так редко попадаются путешественнику на австралийской земле.    

– Это рощи смерти, – сказал он.    

Действительно, перед глазами путешественников было кладбище  туземцев, но оно дышало такой свежестью, было так тенисто, так уютно, так  оживляли его стаи птиц, что не навевало никаких грустных мыслей. Его можно было  принять за райский сад тех времен, когда на земле еще не властвовала смерть.  Казалось, все здесь сделано для жизни. Могилы, которые когда‑то содержались в  безукоризненном порядке, теперь уже исчезали под бурно нахлынувшими травами.  Нашествие европейцев заставило австралийцев далеко уйти от земель, где  покоились их предки, и было ясно, что продолжающаяся колонизация в ближайшем же  будущем отдаст эти кладбища под пастбища скоту. Вот почему эти рощицы  встречаются все реже и реже, и нога равнодушного путешественника часто ступает  по земле, под которой скрыты останки не так давно еще жившего поколения.    

Паганель и Роберт, опередив своих спутников, ехали по  тенистым аллейкам между могильными холмиками. Они разговаривали, просвещая друг  друга, ибо Паганель утверждал, что ему очень много дают беседы с юным Грантом.  Но не проехали эти два друга и четверти мили, как Гленарван увидел, что они  остановились, затем сошли с лошадей и нагнулись к земле. Судя по их  выразительным жестам, они нашли что‑то чрезвычайно любопытное.    

Айртон погнал быков, и повозка быстро нагнала обоих друзей.  Тотчас стало ясно, почему остановились и чем были так удивлены Паганель и  Роберт. Под тенью великолепной банксий спал мирным сном мальчик‑туземец лет  восьми, одетый в европейское платье. О том, что мальчуган – уроженец  центральных областей Австралии, красноречиво говорили его курчавые волосы, почти  черная кожа, приплюснутый нос, толстые губы и необычайно длинные руки; но  смышленое лицо ребенка доказывало, что образование продвинуло его развитие.    

Леди Элен, заинтересовавшись, сошла с повозки, и вскоре весь  отряд окружил спавшего крепким сном мальчика.    

– Бедное дитя! – проговорила Мери Грант. –  Неужели он заблудился?    

– Мне думается, – сказала леди Элен, – что он  пришел издалека, чтобы посетить эти рощи смерти. Здесь, верно, покоятся те,  кого он любил.    

– Его нельзя так оставить, – заявил Роберт, –  он ведь совсем один и…    

Но сострадательная фраза Роберта осталась незаконченной:  маленький австралиец, не просыпаясь, повернулся на другой бок, и окружавшие  его, к своему величайшему удивлению, увидели прикрепленный к спине мальчика  плакат, где было написано по‑английски:    

«Толине. Должен быть доставлен в Эчуку под присмотром  железнодорожного носильщика Джеффри Смита. Уплачено вперед».    

– Узнаю англичан! – воскликнул Паганель. –  Они отправляют ребенка, как какую‑нибудь посылку, и пишут на нем адрес, словно  на конверте. Правда, мне говорили, что у них так делается, но я не хотел этому  верить.    

– Бедняжка! – промолвила леди Элен. – Уж не  был ли он в том поезде, который сошел с рельсов? Быть может, родители его  погибли, и он теперь один на свете?    

– Не думаю, сударыня, – сказал Джон Манглс. –  Этот плакат, наоборот, указывает на то, что он путешествовал один.    

– Он просыпается, – объявила Мери Грант.  Действительно, ребенок просыпался. Глаза его открылись, потом закрылись от  яркого дневного света. Леди Элен взяла его за руку. Мальчуган поднялся и с  удивлением стал рассматривать путешественников. В первую минуту на лице ребенка  отразился страх, но присутствие леди Элен успокоило его.    

– Понимаешь ли ты по‑английски, дружок? –  обратилась к нему молодая женщина.    

– Понимаю и говорю, – ответил мальчик на языке  путешественников, но с сильным акцентом, напоминавшим тот, с каким обыкновенно  говорят по‑английски французы.    

– Как тебя зовут? – спросила леди Элен.    

– Толине, – ответил маленький австралиец.    

– А, Толине! – воскликнул Паганель. – Если я  не ошибаюсь, на языке австралийцев это значит «древесная кора», не так ли?    

    

Толине утвердительно кивнул головой и снова принялся  рассматривать путешественниц.    

– Откуда ты? – продолжала расспрашивать леди Элен.    

– Я из Мельбурна и ехал в поезде.    

– Ты был в том поезде, который сошел с рельсов на  Кемденском мосту? – спросил Гленарван.    

– Да, сэр.    

– Ты путешествуешь один?    

– Один. Преподобный отец Пэкстон поручил меня Джеффри  Смиту. К несчастью, бедный носильщик погиб.    

– А ты никого больше не знал в этом поезде?    

– Никого, сэр, но детей оберегает сам бог.    

Толине произнес эти слова проникновенным голосом. Когда он  говорил о боге, он становился серьезным, глаза его загорались, и чувствовалось,  что он взволнован всей душой. Религиозный пыл у такого маленького мальчика  объяснялся просто. Он был одним из детей туземцев, которых английские  миссионеры окрестили и воспитали в суровом духе методистской церкви. Сдержанные  ответы, аккуратный темный костюм уже и теперь придавали ему вид маленького  священника.    

Но куда же брел мальчуган через эти пустынные места и почему  покинул он Кемденский мост? Леди Элен спросила его об этом.    

– Я иду к моему племени в Лаклан, – пояснил  Толине, – мне хочется повидать родных.    

– Они австралийцы? – спросил Джон Манглс.    

– Австралийцы из Лаклана.    

– И у тебя есть отец, мать? – спросил Роберт  Грант.    

– Да, брат, – ответил Толине, протягивая руку  юному Гранту.    

Роберт, растроганный этим обращением, тут же обнял  маленького австралийца, и оба мальчика сразу стали друзьями.    

Путешественников так заинтересовали ответы маленького  туземца, что скоро все сидели вокруг него и слушали. Солнце уже склонялось за  высокие деревья. Место казалось удобным для стоянки, особенной надобности  спешить не было, и поэтому Гленарван распорядился остановиться на привал.  Айртон распряг быков, стреножил их с помощью Мюльреди и Вильсона и пустил  пастись на свободе. Раскинули палатку. Олбинет приготовил обед. Толине, хотя и  был голоден, не сразу согласился принять в нем участие. Сели за стол.  Мальчуганов посадили рядом. Роберт выбирал лучшие куски для своего нового  товарища, а маленький туземец принимал их с несколько смущенным видом, но очень  мило.