1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 
– Ну тогда помолчи, ради бога.

Пруит взглянул на часы. Когда секундная стрелка слилась с цифрой двенадцать, он шагнул вперед, поднес горн к мегафону, и волнение, как сброшенная с плеч куртка, тотчас отлетело прочь, он внезапно остался один, далеко ото всех.

Первая нота прозвучала четко и решительно. У этого трубача горн не знал сомнений, не заикался. Звук уверенно прокатился по двору и повис в воздухе, затянутый чуть дольше, чем обычное начало «вечерней зори» у большинства горнистов. Он тянулся, как тянется время от одного безрадостного дня к другому. Тянулся, как все тридцать лет солдатской службы. Вторая нота была короткая, пожалуй слишком короткая, отрывистая. Едва началась и тут же кончилась, мгновенно, как солдатское время в борделе. Как десятиминутный перерыв. И вслед за ней последняя нота первой фразы, ликуя, взмыла вверх из чуть сбитого ритма, вознеслась на недосягаемую высоту, торжествуя победу гордости над всеми унижениями и издевательствами.

И весь сигнал он сыграл в том же, то замирающем, то торопливом, ритме, и эти перепады не мог бы выстучать ни один метроном. В этой «вечерней зоре» и в помине не было стандартной военной размеренности. Звуки неслись высоко в небо и повисали над прямоугольником двора. Они трепетали в вышине, нежные, пронизанные бесконечной грустью, неизбывным терпением, бессмысленной гордостью, – реквием и эпитафия простому солдату, от которого пахнет как от простого солдата, именно так сказала ему когда-то одна женщина. Зыбкими нимбами они парили над головами людей, спящих в темных казармах, и превращали грубость в красоту – в сочувствие и понимание. Вот мы, мы здесь, звали они, ты создал нас, так взгляни же, какие мы, не закрывай глаза, посмотри и содрогнись: перед тобой красота и скорбь, ничем не прикрытые, такие, какие есть. Это правдивая песня, песня о солдатском стаде, а не о боевых героях; песня о тех, кто в гарнизонной тюрьме чешется от грязи, дышит собственной вонью и потеет под слоем серой каменной пыли; песня о липких, жирных котлах, которые ты отскребаешь в кухонных нарядах, песня о мужчинах без женщин, песня о тех, кто приходит смывать блевотину в офицерском клубе после вечеринок. Это песня о быдле, о глушащих дрянное крепленое вино, о забывших стыд, о тех, кто жадно допивает из заляпанных губной помадой стаканов то, что позволяют себе недопить гости офицерского клуба.

Это песня о людях, у которых нет своего угла, и поет ее человек, у которого своего угла никогда не было, он имеет право ее петь. Слушайте же! Вы ведь знаете эту песню, помните? Это та самая песня, от которой вы каждый вечер прячетесь, затыкая уши, чтобы уснуть. Каждый вечер вы выпиваете по пять «мартини», чтобы не слышать ее. Это песня Великого Одиночества, что подкрадывается, как ветер пустыни, и иссушает душу. Эту песню вы услышите в день вашей смерти. Когда будете лежать в постели, обливаться холодным потом и знать, что все эти врачи, и медсестры, и плачущие друзья – пустое место, они не могут ничем вам помочь, не могут ни на секунду избавить вас от горького привкуса неминуемого конца, потому что не им сейчас умирать, а вам; когда вы будете ждать прихода смерти и понимать, что ее не отвести сном, не отсрочить бесчисленными «мартини», не сбить с пути разговорами, не отпугнуть никакими хобби, – вот тогда вы услышите эту песню, вспомните ее и узнаете. Эта песня – Правда Жизни. Помните? Ну конечно же, помните!

День – про – шел…
Тень – кру – гом…
Мгла – ле – гла
Спят – ле – са
Не – бе – са
Спи – сол – дат
Бог – хра – нит
Твой – по – кой…
Когда последняя нота, вибрируя, растворилась в горделивой тишине и горнист крутанул мегафон в другую сторону, чтобы по традиции повторить сигнал, в освещенном проеме «боевых ворот» появились фигуры людей, вышедших из пивной Цоя. «Я же вам сказал, это Пруит», – донесся через двор чей-то торжествующий голос, голос человека, выигравшего спор. А потом вслед за умчавшейся в вышину печальной мелодией полетел ее близнец-повтор. Чистые, гордые ноты раскатывались волнами по двору. Люди высыпали на галереи и слушали в темноте, внезапно до боли остро ощущая, как тесно связало их выросшее из страха родство, перед которым отступает все личное. Они стояли в темноте галерей, слушали, и каждый вдруг почувствовал, как близок ему стоящий рядом: он тоже солдат и тоже должен умереть. Потом так же тихо, как пришли, все разбрелись по казармам, опустив глаза и стыдясь собственных чувств, стыдясь вида обнаженной человеческой души.

Мейлон Старк молчал, прислонившись к стене кухни, и смотрел на свою сигарету с навечно застывшей кривой улыбкой: казалось, она вот-вот перейдет в плач, или в смех, или в злобный оскал. Ему было стыдно. Стыдно собственной удачи, вернувшей его жизни цель и смысл. Стыдно, что Пруит все это потерял. Он сжал между пальцами безобидно тлеющий уголек, с наслаждением вытерпел его жалящий укус, а потом изо всей силы швырнул окурок на землю, швыряя вместе с ним всю беспредельную несправедливость этого мира, которую он не мог ни принять, ни понять, ни объяснить, ни одолеть.

Пруит медленно опустил горн и отошел от мегафона, замершего на вертушке. Неохотно отсоединил мундштук и вернул горн Энди. Губы у Пруита покраснели и сморщились.

– Черт, – хрипло сказал он. – Черт. В горле пересохло, воды бы. Даже устал. Мы со Старком в город едем. Где Старк? – И, вертя в руке мундштук, неуверенно двинулся в темноте к казармам; он нисколько не гордился собой: он простодушно не ведал о чуде, которое сотворил.

– Вот это да! – сказал Маджио, когда Пруит отошел-от них. – А парень-то классно горнит. Чего же он это скрывает? Ему самое место в команде горнистов.

– Он там и был, балда, – презрительно ответил Энди. – Только ушел. Ему там нечего делать. Он в Арлингтоне играл.

– В Арлингтоне? – Маджио пристально посмотрел вслед удаляющейся фигуре. – Вон оно что. Кто бы мог подумать.

Они стояли втроем, провожая глазами Пруита, и беспомощно молчали, пока не подошел слышавший весь разговор Старк.

– Куда это он шагает?

– Тебя ищет, – сказал Энди. – Вы же с ним в город собрались. Он на галерею пошел.

– Большое спасибо, – насмешливо поблагодарил Старк, – сам бы я ни за что не догадался, – и пошел за Пруитом.

– Ну что, старик, – догнал он его. – Поехали? Ох и погудим!

КНИГА ТРЕТЬЯ

«ЖЕНЩИНЫ»

15

Они поднимались по лестнице отеля «Нью-Конгресс», с осторожностью пьяных нащупывая ступеньки в темноте, особенно густой после ярко освещенной и почти безлюдной Хоутел-стрит. Они только что вышли из маленького бара на первом этаже разукрашенного с тропической пышностью ресторана «У-Фа» и сейчас тащили на себе всю ту внезапно навалившуюся тяжесть, о которой не принято говорить вслух и которую ощущает мужчина, когда он готов взять женщину: сердце унизительно замирало от слабости, горло сводило, дыхание перехватывало.

В радостном предвкушении того главного, что приближалось, они отлично провели вечер: разнузданно и задиристо валяли дурака, орали, пили, размахивая бутылками, – словом, отлично погуляли и даже не влезли пока ни в одну драку, даже ни с кем толком не полаялись, потому что перебранка с таксистом не в счет – бывшие солдаты, женатые теперь на местных бабах, таксисты завидовали их свободе и вопили из-за любой ерунды. Едва такси остановилось перед несуразным, замаскированным пальмами зданием армейско-флотского филиала АМХ[20], они, ни на секунду не забывая о главном, перешли через улицу и поднялись на длинную открытую веранду «Черного кота» не спеша выпить свой первый стакан – самая приятная поддача за весь вечер. «Черный кот» был весьма преуспевающим кафе, потому что находился прямо напротив АМХ и стоянки, куда прибывали такси из Скофилда и Перл-Харбора. Приезжая в город, все солдаты тотчас шли сюда шарахнуть первый, самый приятный стакан, а перед отъездом заглядывали снова, принять последнюю, самую отвратительную порцию «на посошок», так что «Черный кот» всегда был переполнен. И именно потому, что кафе так процветало и там всегда было столько народу, оба не любили его, сознавая, что «Черный кот» жиреет, наживаясь на их крови, на их голоде, поэтому позже, как раз перед заходом в «У-Фа», они вернулись туда, велели глупому буфетчику-китайцу поджарить два сэндвича с сыром, пообещали через минуту зайти за ними, а сами ушли и не торопясь сделали большой круг по кварталу, а когда снова оказались у кафе, «Черный кот» уже не был переполнен и даже не очень-то процветал: вход на террасу перегородили на ночь решетчатым барьером, и в кафе, как, впрочем, повсюду на этой стороне улицы, не было ни души. Они, довольные, пожали друг другу руки и, помня, что главное еще впереди, двинули в ближайший бар праздновать победу.

А сначала, после первого стакана в «Черном коте», они пошли бродить по изогнутой под углом Хоутел-стрит, заходили выпить в нравившиеся им бары и разглядывали официанток с кукольными восточными личиками: зная, что главное никуда теперь от них не уйдет, они глазели на женщин почти спокойно. Китаянки, в профиль совсем плоские, но, если смотреть спереди, с удивлением видишь, что у них все на месте; японки, у этих груди попышнее и потяжелее, ноги покороче, бедра позазывнее; но лучше всех португальские Мулатки с их жаркой томной сексуальностью выпустивших коготки кошек. Женщины, женщины, всюду женщины! Они самодовольно ощущали обременявший их груз (скоро они его скинут, главное еще впереди), алкоголь подогревал кровь, и она громче и громче стучала в ушах. Тогда, в первый раз, они даже не остановились у дверей «У-Фа», а прошли дальше и, заскакивая по дороге в маленькие уличные бары, спустились к реке, туда, где Хоутел-стрит, резко сворачивая, переходит в Кинг-стрит и за мостом таинственно темнеет Аала-парк. Радостно окинув взглядом разбросанные по Кингу кинотеатры, откуда уже валил народ с ночного сеанса, они пробрались по грязной Ривер-стрит на Беретаниа-сквер и снова взяли курс на АМХ. В голове у них зрел заговор против наглого «Черного кота», и они бодро лавировали между компаниями пьяно бредущих враскачку обнявшихся матросов, между семенящими группками одетых в модные мешковатые костюмы филиппинцев, которые двигались мягкими шуршащими шагами, всегда по двое, по трое, но никогда в одиночку. Главное приближалось, и их захлестывала безграничная любовь ко всему сущему. Одно– и двухэтажные каркасные дома толпились вдоль тротуара, навязчиво предлагая свои соблазны: бары, винные магазины, рестораны, тиры, фотоателье, и через каждые две-три витрины темные лестницы вели наверх, к женщинам (то главное, что ждало впереди, лишь подчеркивало убогость этих заведений), и всюду, нависая над всем, как судьба, непреходящее, неистребимое зловоние протухшего мяса и гнилых овощей на открытых прилавках, загороженных до утра раздвижными плоскими решетками (их вытягивают, как когда-то вытягивали трубку старомодного телефона), которые не дают никому войти в лавчонки, но свободно пропускают наружу запахи, те запахи, что каждый раз с пронзительной тоской напоминали нам о муках похмелья, ждущего нас завтра, послезавтра и так далее, вплоть до самого последнего похмелья, самого мучительного и вечного; запах гниющего на полках мяса, запах разложенных на столах волосатых и дряблых трупов моркови – эти запахи навсегда останутся в нашей памяти ароматом Гавайских островов, до конца наших дней будут прочно связаны для нас с Гавайями, Гавайями нашей упрямой, так и не раскаявшейся молодости.

А после славной победы над «Черным котом» снова вниз по Хоутел-стрит, на этот раз в «У-Фа» поесть на втором этаже супа с китайскими пельменями, а потом на первый этаж, в бар, где худощавый, весь затянутый хмырь, говоривший с лондонским акцентом, чуть заискивая, пожелал узнать, они случаем не с торгового ли флота, и, дескать, матросы вдали от родного дома любят развлечься, так, может, выпьем вместе, он угощает, но Старк посоветовал ему приберечь свои предложения для тех, у кого нет денег на баб, такие поймут его лучше, и, когда этот тип кокетливым женским движением замахнулся на Старка, тот с удовольствием двинул ему в морду, и бармен вывел обалдевшего хмыря за дверь, потому что Старк тратил больше и был клиент повыгоднее, а потом вернулся к стойке, пожал им руки и оказал, что он и сам голубых не любит, но ведь барменам тоже жить надо, и в конце концов они засели пить всерьез, чтоб уж зарядиться, и Старк накачивался на глазах, опрокидывал стакан за стаканом, пил жадно, как с цепи сорвался, чего Пруит никак не ожидал, зная его всегдашнюю немногословную холодную невозмутимость, но Старк в порыве безудержной пьяной откровенности признался, что, если сначала крепко не надерется, у него ни в одном борделе ничего не выходит, и он сам не понимает, почему так, но иначе ни черта не получается, и это единственный способ, но он не расстраивается, потому что ему так даже больше нравится, честно (в предвкушении главного им казалось, все вокруг переливается и сияет божественным блеском, излучает ту недосягаемую божественную благодать, которая в конечном счете есть чистая любовь ко всему живому, но обрести ее возможно только одним, уже намеченным ими путем), и пусть говорят что угодно, но, если от этого прямо расцеловать всех хочется, значит, ничего такого тут нет, и пусть болтают, что хотят, а никакой это, к черту, не разврат, и нечего тут стыдиться, да пошли они все подальше, и никогда он не поверит, что это нехорошо, пусть эти гады не свистят.

Требующая выхода великая любовь ко всему на свете и неутоленная жажда любви были настолько сильны, что они чуть не задохнулись, пока подымались по лестнице, которая, как кончающийся тупиком тоннель, уперлась на верхней площадке в массивную стальную дверь с маленьким квадратным окошком.

Старк, хоть и очень пьяный, все же сумел мастерски свернуть в темноте самокрутку, чиркнул спичкой, закурил – огонек осветил стены, разрисованные, как отголосок их мыслей, голыми телами (мужскими и женскими) и исписанные соответствующими стишками, которые нацарапали здесь несколько поколений любителей изящных искусств из числа солдат, матросов, морских пехотинцев и уличных чистильщиков-канаков, – и постучал кулаком в дверь.

Окошко тотчас открылось, и толстенная темнокожая гаваянка подозрительно уставилась на них из-за двери.

– Давай впускай, – сказал Старк. – Замерзли мы. Ночка-то холодная. – И в заключение трагически икнул от полноты чувств.

– Ты пьяный. – Широкое лицо колыхнулось в окошке. – Уходи. Придет военная полиция, будут неприятности. Нам это не надо. У нас приличное заведение. Закрыто. Иди домой.

– Ты, Минерва, мне не груби. – Старк усмехнулся. – Смотри у меня, быстро в рядовые разжалую. Иди к миссис Кипфер, скажи, пришел ваш клиент номер один. И вообще чего это она сама не встречает? Ее место у дверей.

– Понятно, – по-прежнему подозрительно отозвалась Минерва, – подожди, – и сердито захлопнула окошко.

Пруит посмотрел на Старка.

– Вот тебе и пожалуйста, – горько сказал тот. – Решила, что мы пьяные.

– Это ж надо! – отозвался Пруит. – Чего придумала, старая перечница!

– Эти бабы как солдата увидят, сразу думают, пьяный. А почему? Знаешь, почему?

– Потому что он и есть пьяный.

– Факт. Натура у них такая, подозрительные очень. Я потому и не люблю все эти приличные заведения. Никакого доверия к человеку. Да я лучше в номера пойду за два цента, в «Сервис», или в «Пасифик», или в «Риц», или в «Уайт-отель». Она что, думает, кроме их борделя, в городе пойти некуда? Да вон хоть в «Электромассаж» к японкам, тут же рядом, через три дома.

– Давай туда. Я ни разу там не был.

Старк хихикнул.

– Не выйдет. Уже закрыто. Они в одиннадцать закрываются. – Внезапно до него дошло, и он с изумлением уставился на Пруита. – Что? Ни разу не был?

– Никогда в жизни.

– Такая белая вывеска, и красным написано. А внизу еще молния красная нарисована.

– Я тебе говорю, не был я там.

Старк сочувственно поцокал языком.

– А где же ты был?

– Я ведь деревня, – хмуро сказал Пруит. – Годный, необученный.

Старк снова поцокал языком.

– Японский электромассаж – это вещь! Его, думаю, только на Гавайях и делают. Как же это ты оплошал? Нет, Пруит, зря. Много потерял. Пробел в образовании. Кладут тебя на бок, – продолжал он, – потом приходит такая, знаешь, аппетитная японочка и давай тебя утюжить со всех сторон этим их электровибратором. Но лапать японочку нельзя. Они там все голенькие ходят и так голышом с тобой и занимаются. Но чтобы их потрогать, это даже не думай. Там с самого начала все правила объясняют. А если кто не понял, у них на этот случай есть вышибала. Здоровый такой лоб, все приемы дзюдо знает. Как к ним заходишь, они первым делом этого вышибалу показывают.

– Я бы не удержался, – сказал Пруит. – Я люблю, когда можно трогать.

– Я тоже. В этом как раз весь фокус, понимаешь? Хочется, а нельзя. Очень занятно получается. Она вся перед тобой, только руку протяни, а нельзя. Все равно, как у гражданских, когда они порядочных женщин кадрят. Это только япошки могли додуматься.

– И удовольствие небось тоже только япошки получают.

– Не скажи. Мне, например, очень даже нравится. До того заводит, что ты эту японочку прямо сожрать готов. Лично меня очень взбадривает. Я после такого массажа могу любой бордель из строя вывести. Даже когда трезвый. Потому что тут только начинаешь понимать, что такое женщина, пусть она даже шлюха. И вообще натура человеческая понятнее делается.

– Все равно. Мне бы не понравилось, – упрямо сказал Пруит.

– Это ты так, из упрямства. Почем ты знаешь? Мне же понравилось. Почему вдруг тебе не понравится?

– Потому что я люблю, когда можно трогать. И не только трогать.

– Черт! – неожиданно взорвался Старк. – Где эту подлюгу носит? Ушла, и нет ее. – Он повернулся к двери и снова заколотил кулаком. – Эй! Открывай!

Окошко немедленно распахнулось, словно за дверью все это время слушали их разговор, и белая женщина с красивым узким лицом приветливо улыбнулась им.

– А-а, Мейлон! Здравствуйте. – Женщина снова радужно улыбнулась. – Минерва не сказала, что это вы. У вас все хорошо?

– Вот-вот концы отдам, – буркнул Старк. – Открывайте.

– Фу, Мейлон. – Она укоризненно покачала головой. Голос ее звучал ровно, но строго. – Так со мной не разговаривают.

Она держалась с такой светской, почти девичьей недоступностью, что все желания Пруита вдруг куда-то пропали и вместо них осталась пустота – так под февральским солнцем снег внезапно соскальзывает пластом с крыши, обнажая скучные ряды вывесок обанкротившейся за зиму компании. И, как не раз случалось с ним в таких заведениях раньше, он уже готов был уйти домой. Интересно, что сейчас делает Вайолет Огури, подумал он, сейчас, в эту минуту?

– Мать твою за ногу! – разбушевался Старк. – Вы что, боитесь, мы разнесем ваш клоповник?

– Ну что вы! – Женщина улыбнулась. – На этот счет я совершенно спокойна. И прошу вас выбирать выражения, Мейлон.

– Миссис Кипфер, – поняв серьезность ситуации, Старк заговорил с неожиданной трезвой рассудительностью, – миссис Килфер, я вам просто удивляюсь. Я хоть раз приходил сюда крепко поддавшим? Нет, вы скажите честно, я разве такой?

– У меня и в мыслях этого не было, – вежливо соврала миссис Кипфер. – Вы всегда себя ведете как настоящий джентльмен.

– Спасибо, – поблагодарил Старк. – В таком случае, раз мы друг друга поняли, может, вы нас впустите?

– Здесь люди отдыхают, развлекаются, и пьяным тут не место, – упорствовала миссис Кипфер. – Каждое приличное заведение должно думать о своем будущем.

– Миссис Кипфер, мадам, – проникновенно сказал Старк. – Даю вам честное благородное слово. Из-за нас ваше будущее не пострадает.

Миссис Кипфер сдалась.

– Что ж, – улыбнулась она. – Раз вы дали слово, Мейлон, я уверена, вы его сдержите.

Послышался лязг металла, и дверь открылась. Перед Пруитом стояла надменного вида женщина с высокой прической и роскошной фигурой, изящно обтянутой золотистым вечерним платьем с приколотым к плечу букетиком пурпурных орхидей – ни дать ни взять, аристократка, на минутку сошедшая с рекламы столового серебра предложить гостям аперитив. Она улыбнулась Пруиту прощающей улыбкой заботливой матери, и он понял, почему все, кто ходит по борделям, с таким восхищением отзываются о миссис Кипфер. Потому что она держится как истинная леди и умеет всем все прощать.

За его спиной Минерва захлопнула массивную дверь и опустила тяжелый засов.

– Мейлон, я, кажется, не знакома с вашим приятелем, – заметила миссис Кипфер.

– Раньше вы меня иначе принимали, – с упреком сказал Старк. – Что это за порядки такие, чтобы на порог не пускать? Можно подумать, у вас тут подпольный притон, а не лучший бордель в Гонолулу.

– Не стоит грубить из-за пустячного недоразумения, – ледяным тоном сказала миссис Кипфер. – Вы же знаете, я это слово терпеть не могу. А если вы намерены так себя вести и дальше, я, право же, буду вынуждена попросить вас уйти.

Старк набычился и молчал.

– По-моему, вам следует передо мной извиниться, – оказала миссис Кипфер. – Как вы думаете?

– Наверно, следует, – недовольно согласился Старк. – Извините.

– Вы меня до сих пор не познакомили с вашим приятелем.

Старк вежливо представил их друг другу, согнувшись в шутовском поклоне. Он вел себя как вздорный мальчишка, а не как рассерженный взрослый мужчина.

– Очень рада, – оставив без внимания поклон Старка, миссис Кипфер улыбнулась Пруиту. – Знакомство с новыми людьми вашей роты для меня всегда удовольствие.

– Очень приятно познакомиться, – неловкой скороговоркой пробормотал Пруит, недоумевая, где же женщины. От изысканных манер миссис Кипфер ему было не по себе.

– Пожалуй, я буду звать вас Пру. Можно? – Миссис Кипфер улыбнулась и повела их из большой прихожей вправо, через узкий коридор в гостиную.

– Конечно. – Пруит наконец-то увидел женщин, пусть не таких, как он представлял себе на лестнице, но все-таки женщин. – Меня по имени никто и не называет.

В гостиной их было семь. Одна стояла с солдатом у музыкального автомата, две сидели и болтали с матросами. Четыре других были не заняты. Три из них были толстые, похожие одна на другую, мерно жующие резинку коровы в одинаковых коротких платьях – наверняка так и сидят всегда втроем, безразличные, тупые, и только в день солдатской получки, когда бордель осаждают толпы, их, все таких же безразличных, перебрасывают из резерва на передовую. Но четвертая, тоже не занятая, была не похожа на них: хрупкая брюнетка в длинном и явно более дорогом платье, она сидела очень прямо и спокойно, безмятежно положив руки на колени, и Пруит поймал себя на том, что наблюдает именно за ней.

Глаз у него был наметанный, и он сразу же отметил, что четыре стройные девушки (в их число входила и хрупкая брюнетка), одетые в вечерние платья с удобной длинной молнией на спине – разрядом повыше и сознательно держатся в стороне от троицы толстых жвачных. И он тотчас же догадался, что, как бы ни расхваливали в седьмой роте заведение миссис Кипфер, оно ничем не отличается от других публичных домов, все здесь точно так же: плати в кассу три доллара, хватай любую, делай свое дело и уходи. Да, он все это сразу понял, но тем не менее поймал себя на том, что наблюдает за ней, столь разительно отличающейся даже от остальных трех девушек того же, более высокого разряда.

– Это Морин, – сказала миссис Кипфер, когда одна из двух девушек, сидевших с солдатами, встала и подошла к двери гостиной.

Морин была худая остроносая блондинка в длинном голубом платье, сквозь которое заметно просвечивало голое тело.

– Пру у нас впервые, – сказала ей миссис Кипфер. – Познакомь его с девушками, дорогая. Хорошо?

– Конечно, дорогая, – насмешливо ответила блондинка хрипловатым голосом. – Пойдем, малыш. – Она обняла Пруита за шею. – Эй, привет, Старк! Привет, старикашка! – крикнула она, увидев Старка, и озорно потянулась к нему. – Подарок мне принес?

– Ты поосторожнее. – Старк, ухмыляясь, попятился. – А то от подарка ничего не останется.

Миссис Кипфер обворожительно улыбнулась:

– Морин у нас маленькая озорница. Правда, дорогая?

– Совершенно верно, дорогая. Я этим озорством на жизнь зарабатываю, – не менее обворожительно улыбнулась в ответ Морин. – И не скрываю.

По-прежнему мило улыбаясь, миссис Кипфер повернулась к Пруиту:

– Поймите нас правильно. Мы вас ничуть не торопим. Вы сначала осмотритесь, познакомьтесь. Мы хотим, чтобы вы остались довольны своим выбором. Клиентов у нас сегодня немного и времени вполне достаточно. Я ведь правильно говорю, Морин? Да, дорогая?

– Конечно, дорогая. Времени хоть отбавляй, – ответила Морин и, обращаясь к Пруиту, заявила без обиняков: – Крутить любовь не по моей части. А вот насчет обслужить мужчину, это я умею. Спроси Старка, он со мной спал. Старк! Как я в постели? – окликнула она Старка. – Гожусь или нет?

Миссис Кипфер повернулась к ним спиной и пошла назад.

– Годишься, – сказал Старк. – Только очень уж деловая.

– Ах ты, старый черт! – торжествующе засмеялась Морин, радостно ухватила Старка под руку и потащила в глубь гостиной, к музыкальному автомату. – За это угостишь меня пластиночкой.

Заметив, что Пруит остался в одиночестве на пороге, миссис Кипфер тотчас вернулась к нему.

– У нас сейчас ужасные трудности с персоналом, – извиняющимся тоном сказала она. – Хороших девушек теперь просто неоткуда взять. На континенте объявили новый призыв, и на нас это так ужасно отразилось. Вы себе даже не представляете. У меня просто руки опускаются. Приходится целиком зависеть от агентства. Кого присылают, того и беру.

– Да, конечно, – сказал Пруит. – Я понимаю.

– Она вас никому не представила? – не переводя дух, продолжала щебетать миссис Кипфер. – Неужели так ни с кем и не познакомила?

– Нет. Ни с кем.

– Боже мой, как же так? Боже мой! Ну ничего, я сейчас распоряжусь, и вами займутся. Не огорчайтесь.

– Хорошо, – сказал Пруит. – Не буду.

– Лорен! – громко позвала миссис Кипфер. – Ты свободна, дорогая? Можешь подойти к нам на минутку? Я, собственно, с самого начала собиралась вас с ней познакомить. Лорен очень милая девушка, совершенно очаровательная. – И, оправдываясь, добавила: – Я действительно хотела вас с ней познакомить.

– Да, да, – сказал Пруит. – Конечно.

Он уже не слушал миссис Кипфер, он смотрел на хрупкую брюнетку, ту, что сидела отдельно от других, такая безмятежная и тихая, а сейчас встала и не спеша направилась к ним. Краем уха он ловил обрывки фраз – «все равно что родная дочь… мухи не обидит…», – но он не вслушивался. Еще раньше он неожиданно обнаружил, что наблюдает за ней, а сейчас снова поймал себя на том же: он внимательно изучал ее, но старался не очень пялить глаза. Когда она встала и направилась к ним, сквозь тонкую ткань платья он увидел ее тело, но она относилась к этому совсем не так, как Морин; Морин даже не сознавала, что ее платье просвечивает, а эта девушка сознавала все, даже то, что он за ней наблюдает, но была неизмеримо выше всего этого. Все понимала, но ее это ничуть не трогало.

Года двадцать три – двадцать четыре, решил он, мысленно отмечая, что Лорен держится безукоризненно прямо, что волосы у нее уложены на затылке в низкий круглый валик, что ее очень большие глаза смотрят ясно и открыто. Подойдя ближе, она улыбнулась, и он заметил, что ее рот кажется слишком большим на тонком, почти детском лице, заметил, какие пухлые у нее губы. Красивое лицо, подумал он.

Миссис Кипфер церемонно представила их друг другу, а потом попросила Лорен взять его под свою опеку, потому что он у них первый раз, пусть она все ему здесь покажет.

– Конечно, – ответила та, и он восхищенно отметил, какой у нее приятный низкий голос, какой спокойный и уверенный. Этот голос как нельзя лучше подходил ко всему ее облику.

– Давай сядем, хорошо? – Она улыбнулась.

Да, удивительно красивое лицо, снова подумал он, когда они сели, трагическое лицо, лицо женщины, много страдавшей, лицо совершенно неожиданное в таком заведении. Проституток страдание не красит, оно их уродует. Но это потому, что они не понимают смысла страдания. А она понимает. Такое ясное спокойствие, то самое, которое я всегда мечтал обрести, но так и не обрел, рождается только великой мудростью, постигающей смысл страдания, мудростью, которой я не сумел накопить, мудростью, которая так мне нужна и, наверно, нужна всем мужчинам, мысленно философствовал он, мудростью, которую никак не ожидаешь найти в борделе. В этом-то все и дело, подумал он, меня поразило, что я увидел в борделе трагическое и прекрасное лицо. Да, конечно, этим все и объясняется, сказал он себе, и еще тем, что я пьян.

– Миссис Кипфер говорит, ты в роте Мейлона новенький, – сказала она низким спокойным голосом, голосом глубочайшей мудрости. – Ты на Гавайях недавно? Или перевелся из другой части?

– Перевелся. – Пытаясь подавить спазм в горле, он тщетно отыскивал в голове хотя бы одну мало-мальски умную мысль, которую было бы не стыдно высказать перед этой великой мудростью.

Лорен ждала, рассматривая его ясными огромными глазами.

– Я на Гавайях почти два года, – сказал он.

– А к нам в первый раз? Что же так? Странно.

– Да, странно, – кивнул он. Если подумать, действительно странно. – Как-то привыкаешь ходить в одни и те же места, – попробовал объяснить он и сразу почувствовал себя дураком. – Вывеску-то я много раз видел. Но в моей прежней роте никто из ребят сюда не ходил.

– А я здесь уже год, – сказала она.

– Уже год? Вот как… Тебе эта работа, наверно, не очень нравится?

– Работа? Я, конечно, не в восторге, но в общем-то мне все равно. Да и потом, я не собираюсь оставаться здесь на всю жизнь.

– Еще бы. Тебе тут не место. Я вообще не понимаю, почему ты здесь.

– Есть причина. И очень серьезная… Тебе со мной не скучно? Наверно, все проститутки рассказывают о себе одно и то же.

– Пожалуй, – сказал он. – Как-то раньше об этом не думал, но вроде действительно так. Только их ведь не слушаешь. Никто их всерьез не принимает.

– Я все рассчитала. Я здесь уже год. Проработаю еще год, а потом сразу уеду. Я все рассчитала еще на континенте.

– Что рассчитала? – спросил Пруит, глядя на Старка и Морин, возвращавшихся от музыкального автомата.

– Сколько я здесь пробуду. – И Лорен замолчала.

– А-а… Понятно. – Он надеялся, что Старк с Морин пройдут мимо, но они остановились рядом с ними.

– Ах ты ж боже мой! – ухмыльнулся Старк. – Кого я вижу! Привет, Принцесса. Я думал, ты уже сделала нам ручкой.

– Здравствуй, Мейлон, – спокойно сказала Лорен, глядя на Старка своими огромными глазами. Смотрит как будто сквозь него, подумал Пруит, но при этом все видит.

– А ты, малыш, начал прямо со здешних звезд, – сказал Старк. – Как это ты с Принцессой познакомился? Взял и подошел, что ли?

– Миссис Кипфер познакомила, – ответил Пруит, вдруг обозлившись. – А что?

– Без трепа? Миссис Кипфер? Так сразу и познакомила?

– Конечно. А почему бы нет?

– Ну, парень, о тебе здесь высокого мнения. Меня ей только на четвертый раз представили. А потом я еще целых два раза сюда приезжал, пока она соизволила со мной переспать. И даже когда снизошла, то без особой охоты. Верно, Принцесса?

– Я сплю с любым, кого я устраиваю, – спокойно сказала Лорен.

Старк задумчиво посмотрел на нее:

– Чем не принцесса, а? Самая настоящая. Чистой воды принцесса, точно?

Морин сипло засмеялась. Старк ухмыльнулся ей и подмигнул.

А Пруит вдруг понял, что Лорен действительно похожа на принцессу, спокойную, гордую принцессу, невозмутимую, далекую от обыденной жизни и мужчин. Особенно от мужчин, подумал он и почувствовал, как у него снова перехватывает дыхание.

– Чистокровная принцесса, да? – продолжал Старк. – Верно я говорю? Я тебя спрашиваю. Принцесса Лорен, Пресвятая дева Гавайских островов. Схожу-ка я позвоню президенту, – без всякого перехода сказал он. – У вас сортир там же, где был?

– У нас здесь все как было, – хрипло сказала Морин, взяла Пруита за руку и потянула: – Вставай, малютка. Пойдем, я тебя с девочками познакомлю.

На безмятежном лице Лорен не отразилось ни тени недовольства, когда Морин потащила Пруита за собой в другой конец гостиной, усадила в кресло, а сама влезла к нему на колени.

– Это Билли, – Морин кивнула на маленькую смуглую девушку с длинным еврейским носом и блестящими темными глазами. Когда Пруит вошел в гостиную, эта девушка стояла с каким-то солдатом возле музыкального автомата; сейчас она сидела у солдата на коленях.

Морин повернулась к Пруиту:

– Старк сказал, вы с ним сегодня на всю ночь. Ты бутылочку не захватил?

– Нет, – Пруит смотрел через комнату на Лорен, – не захватил. Я думал, у вас запрещено.

– Как и всюду. Правда, в других домах, если ребята остаются на ночь, им разрешают. А наша стерва все равно запрещает. Даже если на всю ночь. Конечно, пока она стоит у дверей, пронести можно, было бы что.

– Ты, кажется, не очень любишь миссис Кипфер?

– Я? Да я ее обожаю! От нее сдохнуть можно. Если бы не она, я бы тут с тоски на стенку полезла, а так хоть есть над чем посмеяться. Эти ее манеры! Аристократка вшивая!

– А как получилось, что она держит бордель?

– Обычная история. Начинала сама проституткой, потом выбилась в бандерши.

– Для бандерши у нее слишком шикарная фигура.

– Зря облизываешься. – Морин засмеялась. – С тем же успехом можешь подкатиться к английской королеве. Слушай, малютка, а ты похож на артиста. Старк говорит, ты трубач. Артисты, они чего хочешь вообразить могут. Вот вообрази, что ты работаешь в борделе, где хозяйка – твоя родная мать. Можешь такое вообразить?

– Нет, не могу.

– Тогда ты меня поймешь. Я ж говорю, если б не наша стерва, я б с тоски околела. – Морин зевнула ему в лицо и потянулась, разведя в стороны худые руки. – Так. Продолжим знакомство. Это Сандра, – она показала пальцем. Когда Пруит вошел в гостиную, эта высокая брюнетка сидела с двумя матросами. Сейчас она по-прежнему была с ними. Сморщив вздернутый носик, Сандра весело смеялась и каждый раз, когда заходилась хохотом, а это случалось довольно часто, встряхивала гривой длинных блестящих волос.

– Очень гордится своими патлами, – с привычным и потому почти равнодушным ехидством заметила Морин. – А еще она у нас образованная. Говорит, колледж кончила. Роман пишет. Что-то вроде «Моя жизнь в борделе».

– Серьезно? – Пруит улыбнулся.

– Вполне. А вон там, – она показала на трех толстух, жующих резинку, – это Пеструха, Звездочка и Рыжуха.

Пруит громко расхохотался:

– С тобой не соскучишься.

Морин пристально посмотрела на него смеющимися глазами.

– Если они пообещают бросить жевать, я с получки куплю им шахматы. Во второй гостиной у нас еще пять-шесть девочек. Если хочешь, познакомлю. Только, думаю, они там уже заснули.

– Не надо их будить.

– Как вы любезны, дорогой. Это так мило с вашей стороны. Право, я благодарна.

– Ну что вы.

– Ладно, хватит, – решительно сказала она. – Тебе кто-нибудь понравился или нет? Я не собираюсь сидеть с тобой всю ночь.

– Мне все понравились. Особенно Пеструха, Звездочка и Рыжуха, – сказал он, повернувшись и снова глядя через комнату на Лорен.

– Принцесса-то смазливенькая, а?

– Ничего.

– Другими словами, сойдет, – сказала Морин. – На крайний случай. С большой голодухи.

– Вот именно.

Морин резко поднялась и разгладила на себе платье.

– Увы, дорогой, я вынуждена вас покинуть. – Она жеманно сложила губы бантиком. – Я вижу, мои услуги вам не понадобятся. Насколько я понимаю, мне недостает девственной чистоты. А мужчины, как известно, ценят это в шлюхах больше всего.

– Похоже, ее здесь не любят, – заметил Пруит. – Почему?

– Считай, что из профессиональной зависти. Как это назвать точнее, не знаю. Ну ладно. Мне, право же, безумно досадно, но, умоляю, позвольте вас покинуть. С вами так приятно беседовать, но у меня еще масса дел. Минерва, я слышу, открывает кому-то дверь, а, как говорит мамочка Кипфер, сначала дело, а лишь потом удовольствие.

– В таком случае не смею вас более задерживать. – Пруит улыбнулся. Довольно равнодушно, потому что все это уже перестало его забавлять, но улыбка была искренней, девушка нравилась ему, и он не собирался ее обижать, просто хотел от нее избавиться.

Она ослепительно улыбнулась ему в ответ понимающей улыбкой и, покачивая костлявыми бедрами, направилась через гостиную к двери. На своих шпильках она шла, точно мальчишка на ходулях: спина сгорблена, высоко поднятые плечи неуверенно и резко выдвигаются вперед, то правое, то левое. И, глядя на нее, он ощутил глубокую, великую грусть неизбежности, сродни той, что звучит в «вечерней зоре». Но когда он перевел взгляд на сидевшую в спокойном ожидании Лорен, сквозь эту грусть пробилось другое чувство; более настойчивое и более понятное, оно вновь подступило к горлу плотным комком, и сердце билось так, что его толчки отдавались даже в глазах, – теперь ничто его не удерживало, и он мог вернуться к ней.

Он уже поднялся с кресла, когда в прихожей, за коридором, где таяли, удаляясь, голова и плечи Морин, глухо бухнула входная дверь, лязгнул засов, и почти тотчас ликующе зазвенел голос с сочным бруклинским акцентом – голос рядового Анджело Маджио.

– Вот это встреча! – раскатился его высокий тонкий необычного тембра дискант. – Кого я вижу! Это же мой старый друг, соотечественник, товарищ по оружию и начальник столовой сержант Старк! Ну и дела! Зуб даю, ты не ждал, что я сегодня тоже сюда закачусь. Признавайся! – с торжеством укорял голос. – А где мой кореш Пруит?

– Откуда ты раздобыл деньги? – спросил голос Старка.

– А, ерунда, – чувствовалось, что Маджио ухмыляется. – Проще простого. Ради друга человек пойдет на все.

Обнявшись, они нетвердыми шагами вошли в коридор и двинулись в гостиную мимо Морин. Маджио ущипнул ее за зад: «Привет, любовь моя!», а Морин, захохотав, дернула его за ухо и крикнула: «Анджело! Мой Ромео!» Маджио снял руку с шеи Старка и вежливо всем поклонился; Пруит увидел, что из холла итальянцу лучезарно улыбается миссис Кипфер. Старк немедленно подтянулся, и они вдвоем вошли в гостиную. Анджело радостно махал всем, кто попадался ему на глаза, – герой, воротившийся в отчий дом с победой.

– Матерь божья, – с пьяным умилением пробормотал Маджио, обнимая Пруита свободной рукой. – Что это у нас тут, вечер встречи? Прямо как сбор выпускников Нью-йоркского университета. Одни евреи, итальяшки и поляки.

Он притянул к себе Старка и Пруита и зашептал:

– Ребята, а я пьяный. С полдвенадцатого глушу коктейли с шампанским. Пьяный в сосиску. И очень всем доволен! Только мамочке Кипфер ни гугу, а то она меня отсюда выставит. И про виски ей тоже ни слова. Бутылек я за ремень заткнул. Под этой гавайской рубашечкой не видно.

Он выпрямился, огляделся по сторонам и помахал Сандре:

– Отличная штука эти гавайские рубашонки, да, моя птичка? Свободные, просторные, насквозь продуваются, Очень они мне нравятся. А тебе?

Сандра сморщила вздернутый носик и засмеялась:

– Я их обожаю, Анджело!

Сидевшие возле нее матросы уставились на Анджело с кислыми рожами.

Маджио снова притянул к себе Пруита и Старка.

– Эту девочку я беру себе, – шепнул он. – На всю ночь! Если, конечно, не возражаете. Вы пришли первые, вам первым и выбирать. Старики, до чего я люблю высоких баб! Я как тот лилипут, который женился на великанше, знаете? Все мое, все мое, – шептал он. – Все мое, все мое.

– Ты сначала объясни, откуда у тебя столько денег, – настаивал Старк.

– Все очень просто. Проще не бывает. Только долго рассказывать. А вам интересно?

– Конечно, – сказал Пруит. – Давай рассказывай.

– Правда рассказать? Ну, если вам так интересно… Но это долгая история. А может, вам неинтересно? Ладно. Если очень хотите, расскажу. Только сначала сходим в сортир.

– Я только что оттуда, – оказал Старк.

– Да, но ты там ничего не нашел, а я кое-что найду, – и Маджио хлопнул себя по животу.

– Намек понял, – сказал Старк, и все трое в обнимку пошли в едко воняющую аммиаком уборную, где тысячи мужчин опорожняли свои мочевые пузыри, и, пока Старк откупоривал виски, пока они по очереди прикладывались к горлышку, Маджио рассказал им славную историю своего подвига.

– Вы, значит, уехали, а меня вдруг осенило. Какого, думаю, черта мне сидеть в казарме? Я быстро позвонил Хэлу. Это мой, так сказать, дружок, я с ним познакомился, когда мы в тот раз продулись в покер, помнишь, Пруит? И заставил его подъехать за мной в Вахиаву. Поначалу он кочевряжился, но я его слегка шантажнул. Мол, иначе хрен ты от меня чего дождешься. Только я, конечно, с ним не так грубо. Пала Хэл из интеллигентных, чуть что, очень переживает. Я ему сказал, у меня большая беда. И если, говорю, ты можешь бросить друга в беде, с тобой вообще никто дружить не будет. Он сразу все усек. Повез в город, шикарно накормил. Бифштекс с картошкой! Думаете, где мы с ним ужинали? Про ресторан «Лао Юцай» слышали? Это вам не хухры-мухры. Маджио по забегаловкам не ходит. Если уж гулять, то по первому классу. А потом засели пить коктейли в «Таверне Ваикики», там всегда собираются мальчики. Я Хэлу сказал, что одолжил под проценты двадцатку у одного хмыря из нашей роты и тот грозится, что, если сегодня же все ему не верну, заложит меня начальству. И тогда меня, как пить дать, посадят в гарнизонную тюрягу, и папа Хэл не увидит своего малышку итальянца минимум полгода.

Маджио вытащил из кармана пачку долларов и весело помахал ею.

– Вот и все. Папа Хэл выложил мне двадцать зеленых. В долг. Он сначала хотел мне их просто так дать, но я ведь не дурак. Я ему сразу заявил, что если возьму, то только с возвратом. Я же его знаю. Если на секунду заподозрит, что я его надуваю, я потом из него ржавого цента не выжму. Так что теперь я должен ему двадцатку. – Маджио победно улыбнулся. – Чем вымогать деньги с ножом к горлу, лучше буду всю жизнь его должником.

Старк хмыкнул и передал ему бутылку.

– Значит, ты оказал, если не расплатишься с «акулой», тебя посадят? Силен ты оказии рассказывать. Этот твой Хэл, что, не знает, что в армии запрещено давать в долг под проценты и что за неуплату такого долга никто тебя посадить не может?

– Он в армейских делах вообще не петрит, – ухмыльнулся Маджио. – Только вид делает. Зато насчет флота хорошо подкован. А откуда, это ты сам его спроси. – Он снова ухмыльнулся, завинтил колпачок бутылки и заткнул ее за пояс под просторную рубашку. – Между прочим, уже почти два. Давайте-на, мужики, быстро выберем себе девочек, пока матросы нас не обскакали.

– Я уже выбрал, – сказал Старк, вдруг помрачнев и не глядя на них.

– Уже? Предупреждаю, великанша Сандра – моя. Если, конечно, ты ее раньше меня не выбрал. А кого ты хочешь взять? – беспокойно спросил Маджио.

– Билли, – мрачно ответил Старк, по-прежнему отводя глаза. – Маленькая такая. Евреечка. Я с ней уже договорился.

– Хо-хо! – Маджио лукаво улыбнулся. – Это та, с шалыми глазками?

– Да, – сердито буркнул Старк. – Она. А что тут такого?

– Ничего. Я сам собираюсь когда-нибудь ее попробовать.

– Пожалуйста, – мрачно сказал Старк. – Ты выбрал одну, я – другую. Какая тебе разница, кто мне нравится?

– Да ради бога! Мне главное – не упустить Сандру. Я люблю, когда бабы высокие, большие, а остальное мне не важно.

– И на здоровье. Если мне нравится Билли, это мое дело. Тебе нравится Сандра, а мне – Билли. Ну и что?

– Ничего. Я просто спросил…

– А ты поменьше спрашивай, – отрезал Старк. – Не твое собачье дело! Мне нравится Билли – и все тут!

– Морин вроде тоже свободна, – сказал Пруит.

– Да пошла она к черту! – рассердился Старк. – Я сам знаю, кого взять. И возьму Билли. Кто-то против?

– Бери, ради бога, – сказал Маджио. – Чего ты заводишься? Хочешь Билли, значит, ее и возьмешь. Но, мужики, честно, мне так нравится эта Сандра!.. Когда баба большая и высокая… Ой, мужики, это что-то!.. А ты выбрал? – спросил он Пруита.

– Да, – ответил тот. – Выбрал.

Старк фыркнул.

– Он на Принцессу глаз положил.

– Серьезно? – удивился Маджио. – Без трепа?

– Серьезно, – уныло подтвердил Старк. – Без всякого трепа. Он выбрал Принцессу. Принцессу Лорен! – насмешливо бросил он. – Пресвятую деву Гавайских островов.

– Да ну ее. Корчит из себя невесть что, – недовольно заметил Маджио.

– Вам-то какое дело? – огрызнулся Пруит. – Я же вам не даю советов, кого выбирать. И вы тоже помалкивайте.

– А я тебе ничего и не говорю, – сказал Старк. – Нравится, бери хоть Минерву, мне-то что? Бери кого хочешь, какая мне разница!

– Надо обязательно, чтобы девочки заняли комнаты рядом, – сказал Маджио. – Тогда и бутылку вместе допьем. Так что не забудьте их предупредить. А ты со своей уже договорился? – спросил он Пруита.

– Пока нет, – нехотя ответил тот.

– Давай быстро беги к ней. А то проворонишь. Эти матросики, по-моему, тоже на всю ночь останутся.

– А ты-то с Сандрой поговорил? – спросил Пруит.

– Черт! – охнул Маджио. – Я и забыл совсем. Пошли скорее, ребята. Идем!

16

Они прошли по длинному коридору, куда выходили двери многочисленных крохотных спален, мимо маленьких боковых холлов, где не было ничего, кроме таких же дверей, потом круто повернули налево и, оставив позади еще несколько спален, оказались наконец у гостиной.

– Большой дом, – заметил Маджио.

– Так ведь и фирма солидная, – откликнулся Старк.

Пруит не оказал ничего.

Увидев, что Лорен никуда не ушла и у нее все такое же ясное, спокойное лицо, он с облегчением вздохнул. Но рядом с ней теперь сидел какой-то солдат, которого Пруит раньше здесь не видел, и говорил, говорил не закрывая рта, а она слушала, спокойно, но внимательно. Пропустив Маджио и Старка вперед, Пруит в нерешительности остановился на пороге, плотный комок опять подкатил к горлу и душил его, в ногах над коленями разливалась ватная дрожащая слабость.

Он понимал, что надо спросить ее сразу же, немедленно, пока не поздно. Но вдруг разволновался от страха, что ждал слишком долго и теперь спрашивать уже нельзя. Для него вдруг стало безумно важно, чтобы она досталась ему, а не этому, другому. Настолько важно, что он боялся ее спросить, чувствовал себя идиотом и не мог сказать ни слова.

Кретин! – выругал он себя. Что на тебя нашло? Она самая обыкновенная проститутка, ну может, не совсем обыкновенная, чего ты вдруг застеснялся? Она от тебя не в восторге, ну и наплевать! Договорись с Морин, ей ты нравишься. У тебя так давно никого не было, подумал он, что стоит рядом мелькнуть неглупой смазливой бабешке, и ты заводишься с пол-оборота. В этом-то все и дело, перестань волноваться, иди договорись с Морин.

– Лорен, ты еще не занята? – неловко спросил он.

Говорливый солдат, услышав его голос, замолчал, поднял глаза и усмехнулся. Ему все же можно заткнуть рот, подумал Пруит.

– Нет, Пру, не занята, – спокойно улыбнулась Лорен. – Мы просто разговариваем.

– Я хочу на всю ночь, – хрипло сказал он. – Не занята?

– Ты останешься на ночь? Я думала, ты про сейчас говоришь.

– Нет, мне надо на всю ночь, – решительно сказал он. – С тобой никто еще не договаривался?

– Пока нет.

– Тогда считай, что я тебя пригласил, – сказал он, глядя на говорливого солдата.

– Хорошо. – Лорен улыбнулась. – Еще осталось двадцать минут, можно не спешить. Сядь, отдохни. – Она похлопала по пустому креслу слева от себя и, как заботливая мать, успокаивающая ребенка, улыбнулась Пруиту, и он опять подумал, что рот у нее слишком большой для такого тонкого детского лица.

– Мы говорили о серфинге, – объяснила она, когда Пруит сел в кресло. – Вилл служит в Де-Русси. Он там стал настоящим асом серфинга. И так интересно рассказывает.

Говорливый солдат перестал ухмыляться и коротко улыбнулся.

– Ты на доске катаешься? – спросил он и нагнулся вперед, чтобы из-за плеча Лорен увидеть лицо Пруита.

– Нет, – ответил Пруит, тоже нагибаясь вперед. – В жизни не пробовал.

– Конечно, – говорливый улыбнулся Лорен. – Скофилд – это не Де-Русси, вы там от моря далеко. Ваши ребята небось серфингом и не занимаются.

– Зато у нас там горы, – сказал Пруит. – Как ты насчет альпинизма? Соображаешь?

– Немного, – говорливый снова улыбнулся Лорен. – А ты что, альпинист?

– Нет. Я в альпинизме ни черта не понимаю. А ты самолет водить умрешь?

Говорливый коротко улыбнулся:

– Вообще-то брал уроки.

– А я и это не умею, – сказал Пруит. – А насчет подводного спорта у тебя как?

Лорен, сидевшая лицом к говорливому, спокойно повернулась к Пруиту и сердито нахмурилась.

Говорливый, прежде чем в очередной раз улыбнуться, тоже нахмурился.

– Нет. Никогда не пробовал, – сказал он. – А что, интересно? – И, откинувшись в кресле, он вернулся к своему отдельному разговору с Лорен, которая слушала его все с тем же спокойным вниманием.

Пруит тоже откинулся в кресле, предоставляя говорливому вести беседу, и, дожидаясь, когда его красноречие иссякнет, обгрызал заусеницу на большом пальце. Но Билл и не думал иссякать. Захватив разговор в свои руки, он говорил, говорил, говорил как заведенный, и конца этому не предвиделось.

– Слушай, Билл, – не выдержал Пруит и снова нагнулся вперед. – Чего ты не ведешь ее в койку? Ты не забыл, зачем пришел? Или ты забежал вручить ей гостевой билет в Морской клуб?

Билл замолчал и печально улыбнулся Лорен.

– М-да, – вздохнул он. – Пехота, оказывается, с юмором.

– Лучше пехота с юмором, чем вшивая береговая артиллерия с тухлым серфингом, – сказал Пруит. – Ты собираешься с ней спать или нет?

Лорен надменно повернулась и снова посмотрела на него, но на этот раз не сердито, а с ужасом, будто он выполз из выгребной ямы.

Пруит ухмыльнулся ей.

– Ну так что? – спросил он Билла. – Идешь ты с ней или нет?

– Билл, если хочешь, мы можем пойти в номер, – сказала Лорен. – Время еще есть. Если хочешь, милый, пойдем.

– Да, конечно, – кивнул Билл. – Конечно, пойдем. А то здесь что-то стало подванивать, ты не чувствуешь?

– Я тоже заметил, – злобно процедил Пруит. – Фрайер вонючий!

– Слушай, парень… – начал было тот.

– Идем же, – перебила его Лорен. – Какой смысл здесь сидеть? Пошли. – Она с девичьей застенчивостью взяла его за руку. – Чем скорее пойдем, тем дольше побудем вместе.

– Верно. – И Билл позволил ей увести себя из гостиной.

У двери она на мгновение задержалась, и Пруит успел увидеть обращенный к нему укоризненный взгляд и вслед за тем дрожащую застенчивую улыбку, адресованную Биллу.

Пруит усмехнулся.

– Не забудь показать ей фотографии, Билл. Там, где ты на серфинге! – крикнул он вдогонку.

Когда они вышли, усмешка исчезла с его лица. Он откинулся на спинку кресла и съехал по сиденью вниз, пока не уперся подбородком себе в грудь. До чего же он умный, этот Пруит! Насквозь видит всех этих невезучих парней, вроде него самого, которые так изголодались по простому разговору с женщиной, что готовы ради этого пойти в бордель и заплатить три доллара. Эк ты его отделал! Как он покорно все глотал, а в драку не полез, ни-ни. Ведь тебе жутко хотелось с ним подраться, верно? А еще хвастаешься, что никогда не обидишь ближнего, и у тебя такие высокие принципы, я весь ты такой благородный и гуманный, что не можешь себе позволить выступать за гнилую команду Динамита. Вояка Пруит с мозолистыми кулаками, герой сотен боев! Тебя же от вида крови тошнит. Но сейчас ты был на высоте. Вояка! Держался, как кандидат в чемпионы, верно, питекантроп? Она небось сейчас тобой восхищается. Ты ее потряс своей мужественностью и пятнадцатью долларами. Могу спорить, она готова пустить тебя к себе на всю ночь. А тебе ведь ничего больше от нее и не нужно, да, вояка? Тебе нужно от нее только то, чем она зарабатывает на жизнь, да, питекантроп? Тебе ведь не нужно от нее ни восхищения, ни дружбы, ни душевной близости, ни интереса, ни нежности, или как там еще это называется – то, что такие, как она, прячут и не выставляют на продажу? Нет, конечно. Кому нужно восхищение проститутки или ее дружба?

В другом конце гостиной Маджио и высокая длинноногая Сандра сердечно прощались с двумя мрачными матросами. А им нужна дружба проститутки? Конечно, нет, потому-то они такие мрачные, хотя в соседней гостиной полно девок.

Маленькая Билли сидела на коленях у Старка и, прижавшись губами к его уху, что-то жарко нашептывала. А Старку нужно восхищение какой-то шлюшки с шалыми глазками? Нет! Потому-то он так довольно ухмыляется. Ну, ты меня убил! Ты даешь, Пруит! Вояка Пруит, чудо-парень!

– Как ты там, корешок? – Старк улыбнулся ему пьяной размазанной улыбкой. – Обо всем договорился?

– Да, – сказал он. – Обо всем. Все отлично.

Может, займешься серфингом, вояка? – подумал он.

– А ты ей сказал, чтобы комнаты были рядом?

– Нет, забыл.

– Ничего, мы своим сказали. Так что порядок. Когда она вернется, не забудь, предупреди, а то пропустишь главное – пузырек без тебя додавим.

Билли укусила его за ухо, он дернул головой, выругался, потом рассмеялся и, покачиваясь в кресле, снова переключил свое пьяное внимание туда, куда ей хотелось.

– Нет, без меня не надо, – сказал Пруит в пустоту. – Без меня не пейте. Я ничего пропускать не хочу.

Маджио и Сандра горячо пожимали руки матросам, как хозяева, с сожалением выпроваживающие гостей. Как только матросы прошли в смежную вторую гостиную, Маджио с глубоким вздохом опустился в кресло, посадил Сандру к себе на колени и тут же исчез из виду.

– Эй, – сдавленно прохрипел итальянец. – Мне кажется, это не самый удачный вариант. Может, лучше ты меня возьмешь на колени? Для разнообразия.

– А что, – сказала Сандра. – Стоит попробовать.

Она встала и засмеялась, сморщив вздернутый носик и тряхнув гривой волос. Они с Маджио поменялись местами. Маджио был теперь похож на щуплого индуса, восседающего на любимой слонихе, или на цирковую обезьянку верхом на крупном широкогрудом шотландском пони.

– Э-гей! Смотрите на меня! – крикнул он. – «А может, и тебе нужна большая толстая мамаша?» – пропел он, с блеском копируя блеющий пропитой тенор знаменитого Уинги Мэнона.

– Что значит толстая? – возмутилась тоненькая Сандра, у которой пышной была только грудь. – Я, сынок, не толстая.

– Знаю, малышка, – сказал Маджио. – И не смей говорить мне «сынок». Я же это просто таи, фигурально. Зачем злиться и оскорблять меня? Пру, слушай, – сменил он тему, – совсем забыл тебе сказать. Спасибо матросикам, увидел их и вспомнил. Я же сегодня видел в «Таверне» нашего друга Блума.

– Да? – равнодушно отозвался Пруит. – С кем?

– С одним здоровенным типом. Блум его давно подцепил. Томми зовут. Он даже больше Блума, можешь себе представить?

– Так-так. Интересно.

– У меня тоже в голове не укладывается. Разве что нашему мальчику его жилетка понравилась. В нее можно всей ротой плакаться. В общем, Блум меня заметил, а когда я увидел, какая у него стала рожа, то срочно начал искать стул потяжелее.

– Другими словами, он тебе не обрадовался?

Маджио засмеялся:

– У него на его плоской башке вот такая наклейка из пластыря! Полголовы заклеено. Мой Хэл хорошо знает этого Томми, – продолжал он. – Когда он в первый раз увидел его с Блумом, он сам мне сказал. Увы, мой бедный Томми! Я знал его.

– Это же из Шекспира, – сказала Сандра. – Только у Шекспира немного не так. Это из «Гамлета». «Увы, мой бедный Йорик! Я знал его, Горацио».

– Да? Надо же! Хэл у меня очень образованный мальчик. И очень поэтичный.

– Не сомневаюсь. – Сандра усмехнулась. – Они все поэтичные. Меня тут иногда навещает парочка таких же поэтичных.

– Интересно. – Маджио скорчил забавную рожу. – А зачем?

– Угадай.

– И угадывать нечего. – Маджио повернулся к Пруиту: – Папа Хэл говорит, Томми каждый раз клянчит у него машину, когда едет за Блумом. Он зарабатывает такую ерунду, что ему еле на жизнь хватает. Хэл говорит, он где-то в центре служит и еще подхалтуривает – пишет рассказы для журналов. Совсем нищий. На какие шиши он Блума поит?

– Да, конечно, – кивнул Пруит, не зная, что сказать.

– Я сегодня ужинал в «Лао Юцае», – похвастался Маджио Сандре. – Представляешь?

– В «Лао Юцае»? – равнодушно переспросила Сандра. – Мой любимый ресторан. Высший класс. Я там каждый день пасусь.

– А тебя туда пускают?

– Конечно. Почему бы нет?

– Я думал, вашим девочкам запрещено бывать в городе.

– Официально – да. Но в «Лао Юцае» никто про меня не знает. Они там думают, я богатая туристка.

– А ты когда-нибудь ела эту… как ее… па-па-йю?

– Папайю? Каждый день ем. Я ее люблю.

– Я сегодня в первый раз попробовал. По виду вроде пюре из дыни. А вкуса вообще никакого. Для вкуса в нее лимонный сок добавляют.

– Это как с маслинами, – сказала Сандра. – К ним нужно привыкнуть.

– С авокадо такая же история, – авторитетно заметил Старк. – И с устрицами. Сначала нужно привыкнуть, а потом понравится.

– Когда ее лимонным соком поливают, она пахнет точь-в-точь как блевотина, – сказал Маджио. – Привыкать жрать блевотину я не собираюсь. – Он залился громким полупьяным хохотом и так зашелся, что чуть не упал с колен Сандры.

Сандра недоуменно посмотрела на него.

– Официант у нас был китаец, – сквозь смех начал объяснять Анджело. – Все время у меня за спиной стоял. Наверно, боялся, я не ту вилку возьму я выйдет большой конфуз. Потом принес эту самую па-па-йю и ломтик лимона. Я его шепотом спрашиваю: «Что это?» А он мне: «Это же папайя, сэр». Я ему тогда на ухо: «Анджело Маджио все в жизни должен попробовать». Потом выжал сверху лимон: «Я правильно делаю?» – «Да, сэр, конечно». – «Странно, – говорю. – С лимоном эта ваша па-па-йя пахнет в точности как блевотина». Он обалдел, уставился на меня и молчит. Я ему тогда опять шепотом: «Слава богу, что я обожаю блевотину, а то бы нехорошо получилось».

Все, кроме Пруита, рассмеялись. Засмеялась даже Билли. А Анджело на своем насесте самодовольно ухмыльнулся, напоминая излюбленного карикатуристами попугая, который выругался матом и заставил старую деву выбежать из комнаты.

– Я думал, папа Хэл лопнет от смеха, – добавил он. – А китаеза сразу испарился.

Билли вдруг соскользнула с коленей Старка, словно смех вывел ее из гипнотического транса. Она резко потянулась всем своим гибким девчоночьим телом, твердые маленькие, торчащие вверх груди – многие добродетельные женщины с завистью сочли бы их неположенными ей по рангу регалиями – упруго выпятились, и чернеющие сквозь платье соски почти уперлись Старку в лицо.

– Может, пойдем, Мейлон? – хрипло шепнула она. – Новых клиентов вроде не предвидится. Даже если кто-нибудь придет, уже почти два. А я, когда меня берут на всю ночь, по мелочам не размениваюсь.

– Пошли. – Глаза у Старка запали и были налиты кровью.

– А вы, ребята, идете? – Билли повернулась к Маджио и Сандре. – Бутылка же у вас.

– Ш-ш-ш, – одернул ее Маджио.

– Да ну! – Билли плюнула. – Пусть эта старая сука повесится!

– Мы сейчас, – улыбнулась ей Сандра. – Сейчас идем, детка.

Проходя мимо Пруита, Сандра нагнулась к его уху:

– Когда Лорен вернется, скажи ей, что мы пошли во второй коридор, над лестницей. Она поймет куда.

– Ладно, – безразлично кивнул Пруит.

Компания вышла из гостиной и со смехом скрылась за углом коридора.

Какого черта ты психуешь? – сказал он себе. Еще ведь нет двух, тебе пока не из-за чего расстраиваться.

Он повторял это себе снова и снова. Но в притихшей гостиной были только он и темный, выключенный музыкальный автомат, а на свете нет более выразительного символа одиночества, чем потухший и немой музыкальный автомат – люди все ушли, ушли и унесли с собой серебряные монетки, – и Пруит столько раз призывал себя не психовать, что сбивался со счета и волей-неволей начинал все сначала.

Но вот наконец в коридоре раздался низкий сдержанный голос Лорен, и он поспешно вскочил на ноги. Чересчур поспешно, сердито подумал он, хочешь, чтобы она догадалась, как ты психуешь?

Но он не стал садиться в кресло. В холле Лорен тепло прощалась с любителем серфинга из Форта де-Русси. Пруиту показалось, что она тратит на него слишком много времени, гораздо больше, чем нужно, и что прощается слишком тепло, гораздо теплее, чем с обычным клиентом. Может, она это нарочно, подумал он, чтобы поставить его на место? Но даже если так, ему наплевать. Когда Лорен, улыбаясь, вошла в гостиную, он стоял у кресла и никак не мог прикурить сигарету. Он увидел, что она улыбается, и у него отлегло от сердца.

– Ты ужасно себя вел, – укорила она его. – Что это еще за номера?

– Я знаю, – сказал он. – Я не хотел.

– И тебе не стыдно?

– Стыдно.

– У тебя-то хоть деньги есть. Билл, бедняга, мечтал остаться на всю ночь, но у него денег нет. Мне даже кажется, эти три доллара у него последние. Теперь до самого Ваикики будет пешком топать.

– Бедолага, – сказал он. – Я ему сочувствую. Ты меня извини, скотина я. – Он подумал, что еще днем у него самого не было ни гроша и он вкалывал в кухонном наряде. Теперь все это кажется таким далеким, будто и не с ним было, а с кем-то другим. Может, даже с бедолагой Биллом.

– Перед тем как ты к нам подсел, Вилл с отчаяния попросил меня одолжить ему до получки пятнадцать долларов, – грустно сказала Лорен. – А ты еще начал его подкалывать.

– Я ревновал.

– Ревновал? – Она безмятежно улыбнулась. – Меня? Проститутку? Не льсти мне. И вообще тебе должно быть стыдно.

– Мне стыдно. Я уже сказал. Но я все равно ревную.

– Не имеешь права.

– Знаю. И все равно ревную.

– Бедный Билл даже предлагал мне проценты – пять долларов. И обещал бесплатно научить серфингу. Сказал, что свою доску даст, не надо будет брать напрокат.

– Вот обнаглел! Это ж какую надо иметь наглость!

Лорен грустно улыбнулась:

– А мне все равно было его жалко. Особенно когда ты начал над ним издеваться.

– Чего же ты не одолжила ему?

– Ты тут ни при чем, не думай. Как я могла ему одолжить? Я торгую собой не потому, что мне это нравится, я деньги зарабатываю. А бизнес есть бизнес. В нашем деле в долг не отпускают, легко прогореть. Мало ли кого мне жалко или кто мне нравится. У меня не бакалейная лавка, не могу же я всем открывать кредит. Потому и не одолжила. И чувствовала себя при этом последней дрянью. А ты только подбавил.

– Понимаю. Но какой же он наглый, если мог о таком попросить! Я эту породу знаю: все-то они умеют, все попробовали – и тебе серфинг, и альпинизм, и самолеты, и подводный спорт. О чем разговор ни зайдет, во всем разбираются. И наглые, как танк. А на самом деле ни черта не умеют. Я таких много видел.

– Насчет серфинга он не врет. Я видела на Ванкики, как он катается. У него правда хорошо выходит. Он все деньги тратит на серфинг, подводную охоту и взносы в Морской клуб. Всегда в долгах на три месяца вперед. Я еще и поэтому не могла ему одолжить.

Разговор о спортивных подвигах Билла надоел ему.

– Сандра просила передать, что они пошли в коридор над лестницей. Она сказала, ты знаешь куда. Анджело протащил бутылку, мы хотим ее вместе выпить.

Лорен пристально посмотрела на него холодными и очень ясными глазами.

– Хорошо. Я знаю, где это. Пойдем.

– Подожди. Ты на меня еще злишься?

– Нет. Не злюсь.

– А по-моему, злишься. Я тебя потому и спрашиваю. Если злишься, давай лучше все отменим.

Она снова посмотрела на него, так же пристально, потом улыбнулась:

– Забавный ты. Я не злюсь. Сначала злилась, а теперь нет.

– Я не хотел тебя злить. Мне важно знать, что ты не обиделась.

Говорить такие слова трудно: невольно чувствуешь себя дураком и боишься, что тебе не поверят. Ведь очень многие, наверно, произносят эти слова с легкостью, не вкладывая в них никакого смысла.

– Льстец, – кокетливо сказала Лорен. Он не подозревал, что она может кокетничать, и был поражен.

Она взяла его за руку и весело, кокетливо повела за собой из гостиной в прихожую, а оттуда во второй коридор над внешней лестницей, куда выходили двери целой шеренги крохотных спален. Смущенный ее неожиданной веселостью, он прошел за ней по вытертой ковровой дорожке сквозь узкий сумрак под одинокой голой лампочкой, свисавшей с потолка посредине коридора, к третьей от конца двери.

– Этими комнатами мы редко пользуемся, – сказала она. – Только в дни получки, когда большой наплыв. А так придерживаем их для… солидных гостей. Для тех, которые на всю ночь. Принимаем здесь избранных. Ночью тут никто не ходит, тихо, спокойно. Окна все на улицу, иногда автобусы слышно. В той половине намного хуже. Там среди ночи может пьяный вломиться, а здесь такого не бывает.

– Я что, тоже избранный? – хрипло спросил он.

Она остановилась у двери, посмотрела на него через плечо и рассмеялась.

– Раз ты здесь, – она кокетливо улыбнулась, – значит, избранный.

– Здесь-то я здесь. Только это ничего не значит. Это же все Анджело и Мейлон. И бутылка. Они просто хотели, чтоб мне тоже выпить осталось. – Он мысленно отметил, что кокетство ей идет, она становится очень женственной. – Билли и Сандра повели сюда не меня, а их.

– А тебе это так важно? – поддразнила Лорен.

– Да, важно, – запальчиво сказал он. – Важно. Потому что нас к вам много ходит. И мы для вас лица в толпе, не больше. А вас тоже так много, что вы для нас даже не лица, а только тела. Тебе приятно чувствовать себя телом, с которым переспали и сразу забыли? Когда мы отсюда уходим, нам хочется, чтобы вы нас хотя бы запоминали. Может, мы все кажемся одинаковыми, но мы – разные. А если тебя не могут отличить от остальных, если тебя даже не могут запомнить, это убивает в тебе человека. Душа в тебе умирает. Замужние бабы ничем не лучше проституток, тем же способом деньги зарабатывают, тоже страсть изображают. И хоть дерьмово получается, все равно сходит, потому что суть-то одна. Но если тебя через пять минут забыли, то это грязь и скотство. Мы не ждем, что нас полюбят, но хотя бы запомнили! Если тебя запомнили, это уже…

Сквозь мутный сумрак он увидел, что она смотрит на него с удивлением, и тотчас закрыл рот.

В тишине Лорен смущенно засмеялась.

– Если тебе это так важно, – она улыбнулась, – считай, что ты один из моих избранных.

Пруит отрицательно покачал головой.

– Это не ответ, – упрямо сказал он.

– А какой ответ тебе нужен?

– Не знаю, – нетерпеливо сказал он. – Бог с ним. Это наша комната?

– Да. – Она положила ему на плечо свою такую тонкую, такую женскую руку и лукаво улыбнулась.

Тонкая женская рука лежала на его плече, слишком нежная для заключенной в ней мощи, и ему захотелось схватить в охапку это хрупкое тело, задушить его поцелуями, вдохнуть в него жизнь, ту жизнь, которую он знает, и заставить ее эту жизнь почувствовать. Но негласное табу запрещает целовать проституток. Они не любят, когда их целуют. Поцелуй для них нечто очень интимное, как для большинства женщин – постель. Она не почувствует того, что он хочет, в ее глазах он только нарушит давно укоренившийся закон, и она рассердится на него за эту вольность.

– Извини, но деньги вперед, – смущенно сказала она.

– А, да, конечно. Я и забыл. – Он достал из кошелька пятнадцать долларов, которые ему дал Старк, и протянул ей. Сегодня даже не своими расплачиваешься, подумал он.

Удивляясь собственному смущению и стараясь его скрыть, Лорен вынула из высокого комода два дешевых пикейных одеяла и бросила на кровать.

– Вот. Бельем у нас ведает Минерва, и горничные стелят только в комнатах для одноразовых. Но нам же с тобой надо чем-то укрыться, – сказала она весело, однако наигранная веселость была плохим фильтром и пропустила сквозь себя и ее смущение, и угрюмость, застывшую на каменном, неспособном сейчас улыбнуться лице Пруита. Высеченное из камня лицо… У кого-то есть рассказ, который так называется.

– Ну хорошо, – сказала она.

– Да, да, – отозвался он. – Я сейчас.

– Я тебя не тороплю. Я просто подумала, ты меня не слушаешь.

Ей было странно видеть, что раздевается он без всякого стеснения – когда до этого доходит, стесняются даже самые последние скоты. А он не стеснялся. И он не скот. Казалось, он попросту не сознает, что делает. Внезапно в ней шевельнулось желание.

Они лежали рядом, не касаясь друг друга, каждый под своим одеялом, окно было широко распахнуто в ночь, и они слышали вдалеке чьи-то тяжелые шаги – должно быть, полицейский, – потом продребезжал торопящийся в парк трамвай, потом угрожающе зашипел тормозами автобус. Они молчали, он знал, что ей одинаково безразлично, разговаривают они или молчат, и ему не хотелось разговаривать, не хотелось думать ни о чем, кроме того, что произошло минуту назад. Сквозь просвет под опущенными жалюзи он смотрел через улицу на крыши напротив и вяло пытался угадать, в какой комнате Анджело, в средней или в крайней, и у кого бутылка, у него или у Старка, и еще думал, что, наверно, надо встать, надеть штаны и попробовать отыскать бутылку, потому что жуть как охота выпить.

Через какое-то время – ему казалось, он лежит так совсем недолго, но при этом было ощущение, что прошло несколько часов, – раздался тихий стук, и, не дожидаясь ответа, в дверь просунулась голая рука, сжимающая мертвой хваткой горлышко длинной коричневой бутылки, а следом возникла голова Анджело, и Пруит с некоторым удивлением заметил, что Лорен рывком натянула одеяло на грудь и плотно закрыла плечи.

– Я слышу, у вас затишье после боя. – Анджело ухмыльнулся. – Ну, думаю, устроили себе перерыв.

– Отдыхаем, – сказал Пруит.

– Принес тебе выпить. А то моя длинноногая все бы одна выдула. Сандра, конечно, хорошая девушка. Просто замечательная. Но пьет как лошадь. Войти-то к вам можно?

– Давай входи, – сказал Пруит. – Я давно мечтаю выпить.

– А вы в приличном виде? Мне краснеть не придется?

– Кончай балаган, гони бутылку.

Анджело был босиком и без рубашки, грудь как у цыпленка, плечи худые, узкие. Дешевые брюки, купленные у кого-то из ребят в роте, были ему непомерно велики, и он поневоле придерживал их у пояса свободной рукой, чтобы они не свалились с тощих бедер. Он сел на край кровати и с улыбкой доморощенного заговорщика протянул Пруиту бутылку.

– Спасибо, – коротко сказал Пруит, ловя себя на том, что улыбается, он давно заметил, что всегда улыбается, стоит Анджело лишь появиться. – Будешь пить? – спросил он Лорен.

– Нет, спасибо.

– В чем дело? – удивился Анджело. – Ты разве не пьешь?

– Редко. А неразбавленный виски – никогда.

– Не пьешь? – переспросил Пруит.

– Не пью. Могу, конечно, иногда выпить коктейль или стакан пива, но по-настоящему не пью. А что, есть закон, что все проститутки должны пить?

– Закона такого нет, – сказал Анджело, – но большинство ваших девочек зашибают крепко.

– А я нет. Я считаю, что пьют от слабости характера.

– Так и быть, я тебя прощаю, – сказал Анджело.

– Я слабости не одобряю. А ты? – спросила она Пруита.

– Слабости я тоже не одобряю. Но выпить люблю.

– У тебя это не слабость, – сказала Лорен. – Скорее даже достоинство.

– Как это? Не понимаю, – сказал Анджело. – Чего-то ты загнула.

– Я и сама не понимаю. Но мне почему-то так кажется. – Крепко придерживая одеяло, она с улыбкой посмотрела на Пруита. Потом подвинулась под одеялом на середину кровати, ближе к Пруиту, чтобы Анджело было удобнее сидеть, снова поглядела на Пруита и уютно ему улыбнулась.

– У некоторых людей слабость становится силой, – сказала она.

– Очень заумно, – покачал головой Анджело. – Может, поэтому до меня и не доходит.

– И тем не менее это так. – Она опять улыбнулась.

– Эй! – возмутился Анджело. – Ты что, окрутить парня решила? Улыбается ему прямо как законная жена!

– Да? – Лорен с улыбкой посмотрела на Пруита, и, когда их глаза встретились, у обоих на миг появилось ощущение, что она и в самом деле его жена, его личное достояние, и что эта кровать – их дом, и к ним по-свойски нагрянул гость, старый любимый друг, но все-таки посторонний, чужой, который не знает ее так, как муж, не знает всю, целиком, и ей не хочется, чтобы он так ее знал, и от этого в его присутствии они чувствуют себя еще ближе и роднее друг другу.

Пруит положил руку на бесформенный холмик одеяла, скрывающий мягкую упругость ее бедра, которое, он знал, в это мгновение действительно принадлежало только ему, и под прикосновением его пальцев она чуть не замурлыкала, как кошка, а он потрясенно подумал, уж не влюбился ли, и эта мысль возникла сама по себе, то, что они переспали, было ни при чем.

Да ты что, рехнулся, подумал он, что это с тобой, парень? А впрочем, почему бы нет? В кого, кроме проститутки, может влюбиться солдат здесь, на этих островах? На островах, где белые девушки даже из среднего сословия все с претензиями, а белых девушек низшего сословия нет вообще. Где даже местные раскосые красотки из низшей касты гавайского общества считают для себя зазорным разговаривать с солдатом на людях. Почему же тогда не влюбиться в проститутку? Это не только возможно, но и вполне логично. Наверно, даже разумно.

И всю жизнь потом он часто ломал голову, пытаясь понять, почему у него в ту ночь мелькнула эта мысль. Может, потому, что Анджело вошел в комнату именно в ту, а не в другую минуту, и от этого между ними возникло на миг чувство теплой близости. Может, если бы Анджело к ним не заглянул, все получилось бы иначе или совсем ничего бы не получилось. А может, у него просто слишком давно не было женщины, и, застигнутый врасплох, он принял мимолетное ощущение за долговременную иллюзию, проглотил крючок, обманутый сверкнувшей блесной, и угодил в сети собственного пылкого воображения. Или, может быть, случилось самое невероятное: любовь мужчины и женщины вспыхнула внезапно, сразу, рожденная от соития случайности с ничего не значащим совпадением. Та мелькнувшая первой мысль, казалось, прокладывала дорогу множеству других возможностей, и, сумей он до конца своей жизни найти ответ на эту загадку, ему бы столько всего открылось.

– У вас, ребята, что-то очень счастливые лица, – сказал Анджело, сам ощутив то, что испытывали они. – Вы довольны? Я лично очень доволен. По мне заметно?

– Еще как, – улыбнувшись, ответила Лорен, и Пруит почувствовал, как ее рука скользнула под одеялом и тонкие пальцы прикоснулись к нему.

– Эй, эй! – Анджело ухмыльнулся. – А я видел! Пру, ты только посмотри на нее. Черт возьми, она покраснела!

Лорен, зардевшись, повернулась к Пруиту и подмигнула ему, а он тихонько нащупал рукой ее пальцы и прижал к себе.

– Старичок, если хочешь выпить, торопись, – сказал Анджело. – А то моя лилипуточка опять доберется до бутылки, и тогда пиши пропало.

– Старку оставим?

– Старк не получит у меня ни капли. Я перед вами к нему зашел. Постоял у двери, послушал – ничего не слышно. В замочную скважину тоже ни черта не видно. Он, по-моему, рубашкой ее завесил, клянусь! Я даже залез на дверную ручку посмотреть сверху, не умер ли он там. Так этот сукин сын, оказывается, окошко над дверью тоже занавесил. Полотенцем. По-моему, это просто хамство, вот что.

– Ты хочешь сказать, он никому не доверяет? – улыбнулся Пруит.

– Вот именно. Можно подумать, кому-то нужно подсматривать в это его окошко!

Он так возмущенно нахмурился, что Лорен тихо фыркнула, а потом не выдержала и громко расхохоталась.

– Ну ладно, – Анджело встал. – Засиделся я у вас, пора и честь знать. Я же понимаю, когда я лишний. Ухожу. Продолжайте ваши игры.

– Да посиди еще, – улыбнулся Пруит. – Куда ты так спешишь?

– Конечно, конечно. Я к тебе тоже всей душой. Лучше оставлю тебе выпить, тогда, может, ты меня простишь. Я в стакан налью. Когда захочешь, тогда и выпьешь.

Побродив по комнате, он нашел на умывальнике стакан и выплеснул из него воду в окно. Струя ударилась о жалюзи и разлетелась брызгами. «Хорошо бы полицейскому на голову», – буркнул Анджело и налил полный стакан виски. Пруит, улыбаясь, наблюдал за ним с нелепым, теплым, почти отцовским чувством и про себя думал, что виски приглушил обычную взрывную живость Анджело, и движения у него сейчас смазанные и тягучие, как при замедленной съемке, и еще думал, что впервые видит маленького курчавого итальянца спокойным.

– Столько хватит?

– Ты что, конечно! Если я все это выпью, от меня никакого проку не будет.

– Тогда я пошел. Пока. Завтра увидимся. Давай с утра махнем все втроем в ресторан поприличнее и шикарно позавтракаем, а уж потом – в Скофилд. Может, закатимся в «Александр Янг»? Там рано открывается и кормят отлично. После ночки в городе хороший завтрак первое дело. Так как, договорились?

– Договорились, – Пруит улыбнулся. – Я утром за тобой зайду.

– Он тебе по душе, да? – сказала Лорен, когда Анджело вышел и закрыл за собой дверь. – Я же вижу.

– Да, – кивнул Пруит. – Потешный парень. Вечно меня смешит. Гляжу на него, смеюсь, а у самого почему-то слезы подступают. Оттого, наверно, и люблю его. Не знаю, может, я ненормальный. У тебя так бывает?

– Бывает. И даже часто.

– Да? Это уже кое-что.

– В Анджело есть что-то трогательное. Я каждый раз чувствую. И в тебе оно, по-моему, тоже есть.

– Во мне?!

– Да. Знаешь, – тихо сказала она, – ты забавный. Очень забавный.

– Ничего себе забавный! Это я-то?

– Да, ты.

– А другие, значит, не забавные?

– Они не такие, как ты. С ними все иначе.

– И на том спасибо. Может, ты меня запомнишь.

– Запомню.

– Правда? И будешь помнить даже завтра?

– Буду. И через неделю буду.

– А через месяц?

– И через месяц.

– Не верю.

– Нет, я буду тебя помнить. Честное слово.

– Ладно, верю. Я-то тебя точно не забуду.

– Почему?

– Потому.

– Нет, серьезно. Почему ты меня не забудешь?

– А потому. Вот почему. – Он сдернул с нее одеяло и посмотрел на распростертое обнаженное тело.

Она повернула к нему голову и улыбнулась:

– Только за это?

– Не только. Ты меня погладила при Анджело. За его – тоже.

– И все?

– Может, не все. Но это немало.

– А то, что мы разговорились? Это вспоминать не будешь?

– Конечно, буду. Обязательно. Но вот это – в первую очередь, – сказал он, продолжая глядеть на нее.

– А наш разговор?

– И разговор не забуду. Когда люди могут говорить друг с другом, это что-то значит.

– Да, для меня это очень важно. – Она ласково улыбнулась ему. Он лежал на боку, оперевшись на локоть, и глядел на нее, она взяла и тоже сдернула с него одеяло. – Ой! Посмотри на себя!

– Да, – сказал он. – Полное неприличие.

– Интересно, с чего это вдруг?

– Ничего не могу с собой поделать. У меня каждый раз так.

– Мы обязаны тебя как-нибудь успокоить.

Он засмеялся, и вдруг они оба начали говорить смешные нежные глупости, как любовники в постели. И все на этот раз было по-другому.

А потом он благодарно потянулся к ее губам.

– Нет, – сказала она. – Не надо. Прошу тебя.

– Но почему?

– Лучше не надо. Ты все испортишь, а я не хочу это портить.