1 2 3 4 5 6 7 
Эльма не ответила, даже не пошевелилась.
   
Сэм выстрелил восемь раз. Один песчаный корабль развалился на части, распались паруса, изумрудный корпус, его бронзовая оковка, лунно-белый руль и остальные образы. Люди в масках, все до одного, упали с корабля, зарылись в песок, и над каждым из них вспыхнуло пламя, сначала оранжевое, потом подернутое копотью.
   
Но остальные корабли продолжали приближаться.
   
— Их слишком много, Эльма! — вскричал он. — Они меня убьют!
   
Он выбросил якорь. Без толку. Парус порхнул вниз, ложась в складки, вздыхая. Корабль, ветер, движение — все остановилось. Казалось, весь Марс замер, когда величественные суда марсиан, окружив Сэма, вздыбились над ним.
   
— Землянин, — воззвал голос откуда-то с высоты. Одна из серебристых масок шевелилась, рубиновые губы поблескивали в такт словам.
   
— Я ничего не сделал! — Сэм смотрел на окружавшие его лица — их было не меньше ста.
   
На Марсе осталось очень мало марсиан — всего не больше ста — ста пятидесяти. И почти все они были здесь, на дне мертвого моря, на своих воскрешенных кораблях, возле вымерших шахматных городов, один из которых только что рассыпался осколками, как хрупкая ваза, пораженная камнем. Сверкали серебряные маски.
   
— Все это недоразумение, — взмолился он, привстав над бортом; жена его по-прежнему лежала замертво, свернувшись комочком, на дне корабля. — Я прилетел на Марс как честный предприимчивый бизнесмен, таких здесь много. Выстроил себе ларек из обломков разбившейся ракеты, ларек, сами видели, загляденье, на самом перекрестке, вы это местечко знаете. Сработано чисто, правда ведь? — Сэм захихикал, переводя взгляд с одного лица на другое. — А тут, значит, появляется этот марсианин, я знаю — он ваш приятель. Я его нечаянно убил, уверяю вас, это несчастный случай. Мне ничего не надо, я только хотел завести сосисочную, первую, единственную на Марсе, центральную, можно сказать. Понимаете? Подавать лучшие на всей планете горячие сосиски, черт возьми, с перцем и луком, и апельсиновый сок.
   
Серебряные маски неподвижно блестели в лунном свете. Светились устремленные на Сэма желтые глаза. Желудок его сжался в комок, в камень. Он швырнул пистолет на песок.
   
— Сдаюсь.
   
— Поднимите свой пистолет, — хором сказали марсиане.
   
— Что?
   
— Ваш пистолет. — Над носом голубого корабля взлетела ажурная рука. — Возьмите его. Уберите.
   
Он, все еще не веря, подобрал пистолет.
   
— А теперь, — продолжал голос, — разверните корабль и возвращайтесь к своему ларьку.
   
— Сейчас же?
   
— Сейчас же, — сказал голос. — Мы вам ничего дурного не сделаем. Вы обратились в бегство, прежде чем мы успели вам объяснить. Следуйте за нами.
   
   
Огромные корабли развернулись легко, как лунные пушинки. Крылья-паруса тихо заплескались в воздухе, будто кто-то бил в ладони. Маски сверкали, поворачиваясь, холодным пламенем выжигали тени.
   
— Эльма! — Сэм неуклюже взобрался на корабль. — Поднимайся, Эльма. Мы возвращаемся. — Он был так потрясен нежданным избавлением, что лепета его почти нельзя было понять. — Они мне ничего не сделают, не убьют меня, Эльма. Поднимайся, голубушка, вставай.
   
— Что. Что? — Эльма растерянно озиралась, и, пока их корабль разворачивался под ветер, она медленно, будто во сне, поднялась и тяжело, словно мешок с камнями, опустилась на сиденье, не сказав больше ни слова.
   
Песок под кораблем убегал назад. Через полчаса они снова были у перекрестка, корабли ошвартовались и все сошли с кораблей.
   
Перед Сэмом и Эльмой остановился Глава марсиан: маска вычеканена из полированной бронзы, глаза — бездонные черно-синие провалы, рот — прорезь, из которой плыли по ветру слова.
   
— Снаряжайте вашу лавку, — сказал голос. В воздухе мелькнула рука в алмазной перчатке. — Готовьте яства, готовьте угощение, готовьте чужеземные вина, ибо нынешняя ночь — поистине великая ночь!
   
— Стало быть, — заговорил Сэм, — вы разрешите мне остаться здесь?
   
— Да.
   
— Вы на меня не сердитесь?
   
Маска была сурова и жестка, бесстрастна и слепа.
   
— Готовьте свое кормилище, — тихо сказал голос. — И возьмите вот это.
   
— Что это?
   
Сэм уставился на врученный ему свиток из тонкого серебряного листа, по поверхности которого извивались змейки иероглифов.
   
— Это дарственная на все земли от серебряных гор до голубых холмов, от мертвого моря до далеких долин, где лунный камень и изумруды, — сказал Глава.
   
— Все м-мое? — пробормотал Сэм, не веря своим ушам.
   
— Ваше.
   
— Сто тысяч квадратных миль?
   
— Ваши.
   
— Ты слышала, Эльма?
   
Эльма сидела на земле, прислонившись спиной к алюминиевой стене сосисочной; глаза ее были закрыты.
   
— Но почему, с какой стати вы мне дарите все это? — спросил Сэм, пытаясь заглянуть в металлические прорези глаз.
   
— Это не все. Вот.
   
Еще шесть свитков. Вслух перечисляются названия, обозначения других земель.
   
— Но это же половина Марса! Я хозяин половины Марса! — Сэм стиснул гремучие свитки, тряс ими перед Эльмой, захлебываясь безумным смехом. — Эльма, ты слышала?
   
— Слышала, — ответила Эльма, глядя на небо.
   
Казалось, она что-то разыскивает. Апатия мало-помалу оставляла ее.
   
— Спасибо, большое спасибо, — сказал Сэм бронзовой маске.
   
— Это произойдет сегодня ночью, — ответила маска. — Приготовьтесь.
   
— Ладно. А что это будет — неожиданность какая-нибудь? Ракеты с Земли прилетят раньше объявленного, за месяц до срока? Все десять тысяч ракет с поселенцами, с рудокопами, с рабочими и их женами, сто тысяч человек, как говорили? Вот здорово было бы, правда, Эльма? Видишь, я тебе говорил, говорил, что в этом поселке одной тысячей жителей дело не ограничится. Сюда прилетят еще пятьдесят тысяч, через месяц — еще сто тысяч, а всего к концу года — пять миллионов с Земли! И на самой оживленной магистрали, на пути к рудникам — единственная сосисочная, моя сосисочная!
   
Маска парила на ветру.
   
— Мы покидаем вас. Приготовьтесь. Весь этот край остается вам.
   
В летучем лунном свете древние корабли — металлические лепестки ископаемого цветка, голубые султаны, огромные и бесшумные кобальтовые бабочки — повернули и заскользили по зыбким пескам, и маски все лучились и сияли, пока последний отсвет, последний голубой блик не затерялся среди холмов.
   
— Эльма, почему они так поступили? Почему не убили меня? Неужто они ничего не знают? Что с ними стряслось? Эльма, ты что-нибудь понимаешь? — Он потряс ее за плечо. — Половина Марса — моя!
   
Она глядела на небо и ожидала чего-то.
   
— Пошли, — сказал он. — Надо все приготовить. Кипятить сосиски, подогревать булочки, перечный соус варить, чистить и резать лук, приправы расставить, салфетки разложить в кольцах, и чтобы чистота была — ни единого пятнышка! Эге-гей! — Он отбил коленце какого-то необузданного танца, высоко вскидывая пятки. — Я счастлив, парень, счастлив, сэр, — запел он, фальшивя. — Сегодня мой счастливый день!
   
Он работал, как одержимый: бросил в кипяток сосиски, разрезал булки вдоль, накрошил лук.
   
— Ты слышала, что сказал тот марсианин — неожиданность, говорит! Тут только одно может быть, Эльма. Эти сто тысяч человек прилетают раньше срока, сегодня ночью прилетают! Представляешь, какой у нас будет наплыв! До поздней ночи будем работать, каждый день, а там ведь еще туристы нахлынут, Эльма! Деньги-то, деньги какие!
   
Он вышел наружу и посмотрел на небо. Ничего не увидел.
   
— С минуты на минуту, — произнес он, радостно вдохнув прохладный воздух, потянулся, ударил себя в грудь. — А-ах!
   
Эльма молчала. Она чистила картофель для жарки и не сводила глаз с неба.
   
Прошло полчаса.
   
— Сэм, — сказала она. — Вон она. Гляди.
   
Он поглядел и увидел.
   
Земля.
   
Яркая, зеленая, будто камень лучшей огранки, над холмами взошла Земля.
   
— Старушка Земля, — с нежностью прошептал он. — Дорогая старушка Земля. Шли сюда, ко мне, своих голодных и изнуренных. Э-э… как там в стихе говорится? Шли ко мне своих голодных. Земля-старушка. Сэм Паркхилл тут как тут, горячие сосиски готовы, соус варится, все блестит. Давай, Земля, присылай ракеты!
   
Он отошел в сторонку полюбоваться своим детищем. Вот она, сосисочная, как свеженькое яичко на дне мертвого моря, единственный на сотни миль бесплодной пустыни очаг света и тепла. Точно сердце, одиноко бьющееся в исполинском черном теле.
   
Он даже растрогался, и глаза увлажнились от гордости.
   
— Тут поневоле смирением проникнешься, — произнес он, вдыхая запах кипящих сосисок, горячих булочек, сливочного масла. — Подходите, — обратился он к звездам, — покупайте. Кто первый?
   
— Сэм, — сказала Эльма.
   
Земля в черном небе вдруг преобразилась.
   
Она воспламенилась.
   
Часть ее диска вдруг распалась на миллионы частиц — будто рассыпалась огромная мозаика. С минуту Земля пылала жутким рваным пламенем, увеличившись в размерах раза в три, потом съежилась.
   
— Что это было? — Сэм глядел на зеленый огонь в небесах.
   
— Земля, — ответила Эльма, прижав руки к груди.
   
— Какая же это Земля, это не может быть Земля! Нет-нет, не Земля! Не может быть.
   
— Ты хочешь сказать: не могла быть? — сказала Эльма, смотря на него. — Теперь это уже не Земля, да, это больше не Земля — ты это хотел сказать?
   
— Не Земля, нет-нет, это была не она, — выл он.
   
Он стоял неподвижно, руки повисли как плети, рот открыт, тупо вытаращены глаза.
   
— Сэм, — позвала она. Впервые за много дней ее глаза оживились. — Сэм!
   
Он смотрел вверх, на небо.
   
— Что ж, — сказала она. С минуту молча переводила взгляд с одного предмета на другой, потом решительно перекинула через руку влажное полотенце. — Включай свет, больше света, заводи радиолу, раскрывай двери настежь! Жди новую партию посетителей — примерно через миллион лет. Да-да, сэр, чтобы все было готово.
   
Сэм не двигался.
   
— Ах, какое бесподобное место для сосисочной! — Она достала из стакана зубочистку и воткнула себе между передними зубами. — Скажу тебе по секрету, Сэм, — прошептала она, наклоняясь к нему: — Похоже, начинается мертвый сезон…
  
  
   
    
Ноябрь 2005
    
Наблюдатели
   
   
В тот вечер все вышли из своих домов и уставились на небо. Бросили ужин, посуду, сборы в кино, вышли на свои, теперь уже не такие новешенькие веранды и стали смотреть в упор на зеленую звезду Земли. Это было совсем непроизвольно; они поступили так, пытаясь осмыслить новость, которую только что принесло радио. Вон она — Земля, где назревает война, и там сотни тысяч матерей, бабушек, отцов, братьев, тетушек, дядюшек, двоюродных сестер. Они стояли на верандах и заставляли себя поверить в существование Земли; это было почти так же трудно, как некогда поверить в существование Марса: прямо противоположная задача. В общем-то Земля была для них все равно что мертвой. Они расстались с ней три или четыре года назад. Расстояние обезболивало душу, семьдесят миллионов миль глушили чувства, усыпляли память, делали Землю безлюдной, стирали прошлое и позволяли этим людям трудиться здесь, ни о чем не думая. Но сегодня вечером умершие восстали. Земля вновь стала обитаемой, память пробудилась и они называли множество имен. Что делает сейчас такой-то, такая-то? Как там имярек? Люди стояли на своих верандах и поглядывали друг на друга.
   
В девять часов Земля как будто взорвалась и вспыхнула.
   
Люди на верандах вскинули вверх руки, точно хотели загасить пламя.
   
Они ждали.
   
К полуночи пожар потух. Земля осталась на своем месте. И по верандам осенним ветерком пронесся вздох.
   
— Давненько мы ничего не слышали от Гарри.
   
— А что ему делается.
   
— Надо бы послать весточку маме.
   
— Она жива-здорова.
   
— Ты уверен?
   
— Ладно, ты только не тревожься.
   
— Думаешь, с ней ничего не приключилось?
   
— Конечно же, пошли-ка спать.
   
Но никто не уходил. На ночные газоны вынесли остывший ужин, накрыли складные столы, и люди вяло ковыряли пищу вилками до двух часов ночи, когда с Земли долетело послание светового радио. Словно далекие светлячки, мерцали мощные вспышки морзянки, и они читали:
   
    АВСТРАЛИЙСКИЙ МАТЕРИК ОБРАЩЕН В ПЫЛЬ НЕПРЕДВИДЕННЫМ ВЗРЫВОМ АТОМНОГО СКЛАДА.
    ЛОС АНДЖЕЛЕС, ЛОНДОН ПОДВЕРГНУТЫ БОМБАРДИРОВКЕ.
    ВОЙНА. ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ ДОМОЙ. ДОМОЙ. ДОМОЙ.
   
   
Они поднялись из-за столов.
   
    ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ ДОМОЙ. ДОМОЙ, ДОМОЙ.
   
   
— Ты в этом году получал что-нибудь от своего брата Теда?
   
— Будто не знаешь: послать письмо на Землю стоит пять монет. Не очень-то распишешься.
   
    ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ ДОМОЙ.
   
   
— Меня что-то Джейн беспокоит — помнишь Джейн, мою младшую сестричку?
   
    ДОМОЙ.
   
   
В три часа, когда занималось зябкое утро, владелец магазина «Дорожные товары» вскинул голову. По улице шла целая толпа людей.
   
— А я умышленно не закрывал. Что возьмете, мистер?
   
К рассвету все полки магазина опустели.
  
  
   
    
Декабрь 2005
    
Безмолвные города
   
   
На краю мертвого марсианского моря раскинулся безмолвный белый городок. Он был пуст. Ни малейшего движения на улицах. Днем и ночью в универмагах одиноко горели огни. Двери лавок открыты настежь, точно люди обратились в бегство, позабыв о ключах. На проволочных рейках у входов в немые закусочные нечитанные, порыжевшие от солнца, шелестели журналы, доставленные месяц назад серебристой ракетой с Земли.
   
Городок был мертв. Постели в нем пусты и холодны. Единственный звук — жужжание тока в электропроводах и динамо-машинах, которые все еще жили сами по себе. Вода переполняла забытые ванны, текла в жилые комнаты, на веранды, в маленькие сады, питая заброшенные цветы. В темных зрительных залах затвердела прилепленная снизу к многочисленным сиденьям жевательная резинка, еще хранящая отпечатки зубов.
   
За городом был космодром. Едкий паленый запах до сих пор стоял там, откуда взлетела курсом на Землю последняя ракета. Если опустить монетку в телескоп и навести его на Землю, можно, пожалуй, увидеть бушующую там большую войну. Увидеть, скажем, как взрывается Нью-Йорк. А то и рассмотреть Лондон, окутанный туманом нового рода. И, может быть, тогда станет понятным, почему покинут этот марсианский городок. Быстро ли проходила эвакуация? Войдите в любой магазин, нажмите на клавиши кассы. И ящичек выскочит, сверкая и бренча монетами. Да, должно быть, плохо дело на Земле…
   
По пустынным улицам городка, негромко посвистывая, сосредоточенно гоня перед собой ногами пустую банку, шел высокий худой человек. Угрюмый, спокойный взгляд его глаз отражал всю степень его одиночества Он сунул костистые руки в карманы, где бренчали новенькие монеты. Нечаянно уронил монетку на асфальт, усмехнулся и пошел дальше, кропя улицы блестящими монетами…
   
Его звали Уолтер Грипп. У него был золотой прииск и уединенная лачуга далеко в голубых марсианских горах, и раз в две недели он отправлялся в город поискать себе в жены спокойную, разумную женщину. Так было не первый год, и всякий раз он возвращался в свою лачугу разочарованный и по-прежнему одинокий. А неделю назад, придя в город, застал вот такую картину!
   
Он был настолько ошеломлен в тот день, что заскочил в первую попавшуюся закусочную и заказал себе тройной сэндвич с мясом.
   
— Будет сделано! — крикнул он.
   
Он расставил на стойке закуски и испеченный накануне хлеб, смахнул пыль со стола, предложил самому себе сесть и ел, пока не ощутил потребность отыскать сатуратор и заказать содовой. Владелец, некто Уолтер Грипп, оказался на диво учтивым и мигом налил ему шипучий напиток!
   
Он набил карманы джинсов деньгами, какие только ему подворачивались. Нагрузил тележку десятидолларовыми бумажками и побежал, обуреваемый вожделениями, по городу. Уже на окраине он внезапно уразумел, до чего постыдно и глупо себя ведет. На что ему деньги! Он отвез десятидолларовые бумажки туда, где взял их, вынул из собственного бумажника один доллар, опустил его в кассу закусочной за сэндвичи и добавил четвертак на чай.
   
   
Вечером он насладился жаркой турецкой баней, сочным филе и изысканным грибным соусом, импортным сухим хересом и клубникой в вине. Подобрал себе новый синий фланелевый костюм и роскошную серую шляпу, которая потешно болталась на макушке его длинной головы. Он сунул монетку в автомат-радиолу, которая заиграла «Нашу старую шайку». Насовал пятаков в двадцать автоматов по всему городу. Печальные звуки «Нашей старой шайки» заполнили ночь и пустынные улицы, а он шел все дальше, высокий, худой, одинокий, мягко ступая новыми ботинками, грея в карманах озябшие руки.
   
С тех пор прошла неделя. Он спал в отличном доме на Марс-Авеню, утром вставал в девять, принимал ванну и лениво брел в город позавтракать яйцами с ветчиной. Что ни утро, он заряжал очередной холодильник тонной мяса, овощей, пирогов с лимонным кремом, запасая себе продукты лет на десять, пока не вернутся с Земли Ракеты. Если они вообще вернутся.
   
А сегодня вечером он слонялся взад-вперед, рассматривая восковых женщин в красочных витринах — розовых, красивых. И впервые ощутил, до чего же мертв город. Выпил кружку пива и тихонько заскулил.
   
— Черт возьми, — сказал он. — Я же совсем один.
   
Он зашел в кинотеатр «Элит», хотел показать себе фильм, чтобы отвлечься от мыслей об одиночестве. В зале было пусто и глухо, как в склепе, по огромному экрану ползли серые и черные призраки. Его бросило в дрожь, и он ринулся прочь из этого логова нечистой силы.
   
Решив вернуться домой, он быстро шел, почти бежал по мостовой тихого переулка, когда услышал телефонный звонок.
   
Он прислушался.
   
«Где-то звонит телефон».
   
Он продолжал идти вперед.
   
«Сейчас кто-нибудь возьмет трубку», — лениво подумалось ему.
   
Он сел на край тротуара и принялся не спеша вытряхивать камешек из ботинка.
   
И вдруг крикнул, вскакивая на ноги:
   
— Кто-нибудь! Силы небесные, да что это я!
   
Он лихорадочно озирался. В каком доме? Вон в том! Ринулся через газон, вверх по ступенькам, в дом, в темный холл.
   
Сорвал с рычага трубку.
   
— Алло! — крикнул он.
   
Ззззззззззззз.
   
— Алло, алло!
   
Уже повесили.
   
— Алло! — заорал он и стукнул по аппарату. — Идиот проклятый! — выругал он себя. — Рассиживал себе на тротуаре, дубина! Чертов болван, тупица! — Он стиснул руками телефонный аппарат — Ну, позвони еще раз. Ну же!
   
До сих пор ему и в голову не приходило, что на Maрсе мог остаться кто-то еще, кроме него. За всю прошедшую неделю он не видел ни одного человека. Он решил, что все остальные города так же безлюдны, как этот.
   
Теперь он, дрожа от волнения, глядел на несносный черный ящичек. Автоматическая телефонная сеть соединяет между собой все города Марса. Их тридцать — из которого звонили?
   
Он не знал.
   
Он ждал. Прошел на чужую кухню, оттаял замороженную клубнику, уныло съел ее.
   
— Да там никого и не было, — пробурчал он. — Наверно, ветер где-то повалил телефонный столб и нечаянно получился контакт.
   
Но ведь он слышал щелчок, точно кто-то на том конце повесил трубку?
   
Всю ночь Уолтер Грипп провел в холле.
   
— И вовсе не из-за телефона, — уверял он себя. — Просто мне больше нечего делать.
   
Он прислушался к тиканью своих часов.
   
— Она не позвонит больше, — сказал он. — Ни за что не станет снова набирать номер, который не ответил. Наверно, в эту самую минуту обзванивает другие дома в городе! А я сижу здесь… Постой! — он усмехнулся. — Почему я говорю «она»?
   
Он растерянно заморгал.
   
— С таким же успехом это мог быть и «он», верно?
   
Сердце угомонилось. Холодно и пусто, очень пусто. Ему так хотелось, чтобы это была «она». Он вышел из дому и остановился посреди улицы, лежавшей в тусклом свете раннего утра.
   
Прислушался. Ни звука. Ни одной птицы. Ни одной автомашины. Только сердца стук. Толчок — перерыв — толчок. Мышцы лица свело от напряжения. А ветер, такой нежный, такой ласковый, тихонько трепал полы его пиджака.
   
— Тсс, — прошептал он. — Слушай!
   
Он медленно поворачивался, переводя взгляд с одного безмолвного дома на другой.
   
Она будет набирать номер за номером, думал он. Это должна быть женщина. Почему? Только женщина станет перебирать все номера. Мужчина не станет. Мужчина самостоятельнее. Разве я звонил кому-нибудь? Нет! Даже в голову не приходило. Это должна быть женщина. Непременно должна, видит бог!
   
Слушай.
   
Вдалеке, где-то под звездами, зазвонил телефон.
   
Он побежал. Остановился послушать. Тихий звон. Еще несколько шагов. Громче. Он свернул и помчался вдоль аллеи. Еще громче! Миновал шесть домов, еще шесть! Совсем громко! Вот этот? Дверь была заперта.
   
Внутри звонил телефон.
   
— А, черт! — Он дергал дверную ручку.
   
Телефон надрывался.
   
Он схватил на веранде кресло, обрушил его на окно гостиной и прыгнул в пролом.
   
Прежде чем он успел взяться за трубку, телефон смолк.
   
Он пошел из комнаты в комнату, бил зеркала, срывал портьеры, сшиб ногой кухонную плиту.
   
Вконец обессилев, он подобрал с пола тонкую телефонную книгу, в которой значились все абоненты на Марсе. Пятьдесят тысяч фамилий.
   
Начал с первой фамилии.
   
Амелия Амз Нью-Чикаго, за сто миль, по ту сторону мертвого моря. Он набрал ее номер.
   
Нет ответа.
   
Второй абонент жил в Нью-Йорке, за голубыми горами, пять тысяч миль.
   
Нет ответа.
   
Третий, четвертый, пятый, шестой, седьмой, восьмой: дрожащие пальцы с трудом удерживали трубку.
   
Женский голос ответил:
   
— Алло?
   
Уолтер закричал в ответ:
   
— Алло, господи, алло!
   
— Это запись, — декламировал женский голос. — Мисс Элен Аразумян нет дома. Скажите, что вам нужно будет записано на проволоку, чтобы она могла позвонить вам, когда вернется. Алло? Это запись. Мисс Аразумян нет дома. Скажите, что вам нужно…
   
Он повесил трубку.
   
Его губы дергались.
   
Подумав, он набрал номер снова.
   
— Когда мисс Элен Аразумян вернется домой, — сказал он, — передайте ей, чтобы катилась к черту.
   
Он позвонил на центральный коммутатор Марса, на телефонные станции Нью-Бостона, Аркадии и Рузвельт Сити, рассудив, что там скорее всего можно застать людей, пытающихся куда-нибудь дозвониться, потом вызвал ратуши и другие официальные учреждения в каждом городе. Обзвонил лучшие отели. Какая женщина устоит против искушения пожить в роскоши!
   
Вдруг он громко хлопнул в ладоши и рассмеялся. Ну, конечно же! Сверился с телефонной книгой и набрал через междугородную номер крупнейшего косметического салона в Нью-Тексас-Сити. Где же еще искать женщину, если не в обитом бархатом, роскошном косметическом салоне, где она может метаться от зеркала к зеркалу, лепить на лицо всякие мази, сидеть под электросушилкой!
   
Долгий гудок. Кто-то на том конце провода взял трубку.
   
Женский голос сказал:
   
— Алло!
   
— Если это запись, — отчеканил Уолтер Грипп, — я приеду и взорву к чертям ваше заведение.
   
— Это не запись, — ответил женский голос — Алло! Алло, неужели тут есть живой человек! Где вы?
   
Она радостно взвизгнула.
   
Уолтер чуть не упал со стула.
   
— Алло!.. — Он вскочил на ноги, сверкая глазами. — Боже мой, какое счастье, как вас звать?
   
— Женевьева Селзор! — Она плакала в трубку. — О, господи, я так рада, что слышу ваш голос, кто бы вы ни были!
   
— Я Уолтер Грипп!
   
— Уолтер, здравствуйте, Уолтер!
   
— Здравствуйте, Женевьева!
   
— Уолтер. Какое чудесное имя. Уолтер, Уолтер!
   
— Спасибо.
   
— Но где же вы, Уолтер?
   
Какой милый, ласковый, нежный голос… Он прижал трубку поплотнее к уху, чтобы она могла шептать ласковые слова. У него подкашивались ноги Горели щеки.
   
— Я в Мерлин-Вилледж, — сказал он — Я…
   
Зззз.
   
— Алло? — оторопел он.
   
Зззз.
   
Он постучал по рычагу. Ничего.
   
Где-то ветер свалил столб. Женевьева Селзор пропала так же внезапно, как появилась.
   
Он набрал номер, но аппарат был нем.
   
— Ничего, теперь я знаю, где она.
   
Он выбежал из дома. В лучах восходящего солнца он задним ходом вывел из чужого гаража спортивную машину, загрузил заднее сиденье взятыми в доме продуктами и со скоростью восьмидесяти миль в час помчался по шоссе в Нью-Тексас-Сити. Тысяча миль, подумал он. Терпи, Женевьева Селзор, я не заставлю тебя долго ждать!
   
Выезжая из города, он лихо сигналил на каждом углу.
   
На закате, после дня немыслимой гонки, он свернул к обочине, сбросил тесные ботинки, вытянулся на сиденье и надвинул свою роскошную шляпу на утомленные глаза. Его дыхание стало медленным, ровным. В сумраке над ним летел ветер, ласково сияли звезды. Кругом высились древние-древние марсианские горы. Свет звезд мерцал на шпилях марсианского городка, который шахматными фигурками прилепился к голубым склонам.
   
Он лежал, витая где-то между сном и явью. Он шептал: Женевьева. Потом тихо запел. «О Женевьева, дорогая, — пускай бежит за годом год. Но, дорогая Женевьева…» На душе было тепло. В ушах звучал ее тихий, нежный, ровный голос: «Алло, о, алло, Уолтер! Это не запись. Где ты, Уолтер, где ты?»
   
Он вздохнул, протянул руку навстречу лунному свету — прикоснуться к ней. Ветер развевал длинные черные волосы, чудные волосы. А губы — как красные мятные лепешки. И щеки, как только что срезанные влажные розы. И тело будто легкий светлый туман, а мягкий, ровный, нежный голос напевает ему слова старинной печальной песенки:
   
«О Женевьева, дорогая — пускай бежит за годом год…»
   
Он уснул.
   
   
Он добрался до Нью-Тексас-Сити в полночь.
   
Остановил машину перед косметическим салоном «Делюкс» и лихо гикнул.
   
Вот сейчас она выбежит в облаке духов, вся лучась смехом.
   
Ничего подобного не произошло.
   
— Уснула. — Он пошел к двери. — Я уже тут! — крикнул он. — Алло, Женевьева!
   
Безмолвный город был озарен двоящимся светом лун. Где-то ветер хлопал брезентовым навесом. Он распахнул стеклянную дверь и вошел.
   
— Эгей! — Он смущенно рассмеялся. — Не прячься! Я знаю, что ты здесь!
   
Он обыскал все кабинки.
   
Нашел на полу крохотный платок. Запах был такой дивный, что его зашатало.
   
— Женевьева, — произнес он.
   
Он погнал машину по пустым улицам, но никого не увидел.
   
— Если ты вздумала подшутить…
   
Он сбавил ход.
   
— Постой-ка, нас же разъединили. Может, она поехала в Мерлин-Вилледж, пока я ехал сюда?! Свернула, наверно, на древнюю Морскую дорогу, и мы разминулись днем. Откуда ей было знать, что я приеду сюда? Я же ей не сказал. Когда телефон замолчал, она так перепугалась, что бросилась в Мерлин-Вилледж искать меня! А я здесь торчу, силы небесные, какой же я идиот!
   
Он нажал клаксон и пулей вылетел из города.
   
Он гнал всю ночь. И думал: «Что если я не застану ее в Мерлин-Вилледж?»
   
Вон из головы эту мысль. Она должна быть там. Он подбежит к ней и обнимет ее, может быть, даже поцелует — один раз — в губы.
   
«Женевьева, дорогая», — насвистывал он, выжимая педалью сто миль в час.
   
   
В Мерлин-Вилледж было по-утреннему тихо. В магазинах еще горели желтые огни; автомат, который играл сто часов без перерыва, наконец щелкнул электрическим контактом и смолк; безмолвие стало полным. Солнце начало согревать улицы и холодное безучастное небо.
   
Уолтер свернул на Мейн-стрит, не выключая фар, усиленно гудя клаксоном, по шесть раз на каждом углу. Глаза впивались в вывески магазинов. Лицо было бледное, усталое, руки скользили по мокрой от пота баранке.
   
— Женевьева! — взывал он к пустынной улице.
   
Отворилась дверь косметического салона.
   
— Женевьева! — Он остановил машину и побежал через улицу.
   
Женевьева Селзор стояла в дверях салона. В руках у нее была раскрытая коробка шоколадных конфет. Коробку стискивали пухлые, белые пальцы. Лицо — он увидел его, войдя в полосу света, — было круглое и толстое, глаза — два огромных яйца, воткнутых в бесформенный ком теста. Ноги — толстые, как колоды, походка тяжелая, шаркающая. Волосы — неопределенного бурого оттенка, тщательно уложенные в виде птичьего гнезда. Губ не было вовсе, их заменял нарисованный через трафарет жирный красный рот, который то восхищенно раскрывался, то испуганно захлопывался. Брови она выщипала, оставив две тонкие ниточки.
   
Уолтер замер. Улыбка сошла с его лица. Он стоял и глядел.
   
Она уронила конфеты на тротуар.
   
— Вы Женевьева Селзор? — У него звенело в ушах.
   
— Вы Уолтер Грифф? — спросила она.
   
— Грипп.
   
— Грипп, — поправилась она.
   
— Здравствуйте, — выдавил он из себя.
   
— Здравствуйте. — Она пожала его руку.
   
Ее пальцы были липкими от шоколада.
   
   
— Ну, — сказал Уолтер Грипп.
   
— Что? — спросила Женевьева Селзор.
   
— Я только сказал «ну», — объяснил Уолтер.
   
— А-а.
   
Девять часов вечера. Днем они ездили за город, а на ужин он приготовил филе-миньон, но Женевьева нашла, что оно недожарено, тогда Уолтер решил дожарить его и то ли пережарил, то ли пережег, то ли еще что. Он рассмеялся и сказал:
   
— Пошли в кино!
   
Она сказала «ладно» и взяла его под руку липкими, шоколадными пальцами. Но ее запросы ограничились фильмом пятидесятилетней давности с Кларком Гейблом.
   
— Вот ведь умора, да? — хихикала она. — Ох, умора!
   
Фильм кончился.
   
— Крути еще раз, — велела она.
   
— Снова? — спросил он.
   
— Снова, — ответила она.
   
Когда он вернулся, она прижалась к нему и облапила его.
   
— Ты не совсем то, что я ожидала, но все же ничего, — призналась она.
   
— Спасибо, — сказал он, чуть не подавившись.
   
— Ах, этот Гейбл. — Она ущипнула его за ногу.
   
— Ой, — сказал он.
   
После кино они пошли по безмолвным улицам «за покупками». Она разбила витрину и напялила самое яркое платье, какое только смогла найти. Потом опрокинула на голову флакон духов и стала похожа на мокрую овчарку.
   
— Сколько тебе лет? — поинтересовался он.
   
— Угадай. — Она вела его по улице, капая на асфальт духами.
   
— Около тридцати? — сказал он.
   
— Вот еще, — сухо ответила она. — Мне всего двадцать семь, чтоб ты знал! Ой, вот еще кондитерская! Честное слово, с тех пор как началась эта заваруха, я живу, как миллионерша. Никогда не любила свою родню, так, болваны какие-то. Улетели на Землю два месяца назад. Я тоже должна была улететь с последней ракетой, но осталась. Знаешь, почему?
   
— Почему?
   
— Потому что все меня дразнили. Вот я и осталась здесь — лей на себя духи, сколько хочешь, пей пиво, сколько влезет, ешь конфеты, и некому тебе твердить: «Слишком много калорий!» Потому я тут!
   
— Ты тут. — Уолтер зажмурился.
   
— Уже поздно, — сказала она, поглядывая на него.
   
— Да.
   
— Я устала, — сказала она.
   
— Странно. У меня ни в одном глазу.
   
— О, — сказала она.
   
— Могу всю ночь не ложиться, — продолжал он. — Знаешь, в баре Майка есть хорошая пластинка. Пошли, я тебе ее заведу.
   
— Я устала. — Она стрельнула в него хитрыми блестящими глазами.
   
— А я — как огурчик, — ответил он. — Просто удивительно.
   
— Пойдем в косметический салон, — сказала она. — Я тебе кое-что покажу.
   
Она втащила его в стеклянную дверь и подвела к огромной белой коробке.
   
— Когда я уезжала из Тексас-Сити, — объяснила она, — захватила с собой вот это. — Она развязала розовую ленточку. — Подумала: ведь я единственная дама на Марсе, а он единственный мужчина, так что…
   
Она подняла крышку и откинула хрусткие слои шелестящей розовой гофрированной бумаги. Она погладила содержимое коробки.
   
— Вот.
   
Уолтер Грипп вытаращил глаза.
   
— Что это? — спросил он, преодолевая дрожь.
   
— Будто не знаешь, дурачок? Гляди-ка, сплошь кружева, и все такое белое, шикарное…
   
— Ей-богу, не знаю, что это.
   
— Свадебное платье, глупенький!
   
— Свадебное? — Он охрип.
   
Он закрыл глаза. Ее голос звучал все так же мягко, спокойно, нежно, как тогда в телефоне. Но если открыть глаза и посмотреть на нее…
   
Он попятился.
   
— Очень красиво, — сказал он.
   
— Правда?
   
— Женевьева. — Он покосился на дверь.
   
— Да?
   
— Женевьева, мне нужно тебе кое-что сказать.
   
— Да?
   
Она подалась к нему, ее круглое белое лицо приторно благоухало духами.
   
— Хочу сказать тебе… — продолжал он.
   
— Ну?
   
— До свидания!
   
Прежде чем она успела вскрикнуть, он уже выскочил из салона и вскочил в машину.
   
Она выбежала и застыла на краю тротуара, глядя, как он разворачивает машину.
   
— Уолтер Грифф, вернись! — прорыдала она, вскинув руки.
   
— Грипп, — поправил он.
   
— Грипп! — крикнула она.
   
Машина умчалась по безмолвной улице, невзирая на ее топот и вопли. Струя выхлопа колыхнула белое платье, которое она мяла в своих пухлых руках, а в небе сияли яркие звезды, и машина канула в пустыню, утонула во мраке.
   
Он гнал день и ночь, трое суток подряд. Один раз ему показалось, что сзади едет машина, его бросило в дрожь, прошиб пот, и он свернул на другое шоссе, рассекающее пустынные марсианские просторы, бегущее мимо безлюдных городков. Он гнал и гнал — целую неделю, и еще один день, пока не оказался за десять тысяч миль от Мерлин-Вилледж. Тогда он заехал в поселок под названием Холтвиль-Спрингс, с маленькими лавками, где он мог вечером зажигать свет в витринах, и с ресторанами, где мог посидеть, заказывая блюда. С тех пор он так и живет там; у него две морозильные камеры, набитые продуктами лет на сто, запас сигарет на десять тысяч дней и отличная кровать с мягким матрасом.
   
Текут долгие годы, и если в кои-то веки у него зазвонит телефон — он не отвечает.
  
  
   
    
Апрель 2026
    
Долгие годы
   
   
Так уж повелось: когда с неба налетал ветер, он и его небольшая семья отсиживались в своей каменной лачуге и грели руки над пылающими дровами. Ветер вспахивал гладь каналов, чуть не срывал звезды с неба, а мистер Хетэуэй сидел, наслаждаясь уютом, и говорил что-то жене, и жена отвечала ему, и он рассказывал о былых временах на Земле двум дочерям и сыну, и они вставляли слово к месту.
   
Шел двадцатый год после Большой Войны. Марс представлял собой огромный могильник. А Земля? Что с ней? В долгие марсианские ночи Хетэуэй и его семья часто размышляли об этом.
   
В эту ночь неистовая марсианская пылевая буря пронеслась над приземистыми могилами марсианских кладбищ, завывая на улицах древних городов и снося совсем еще новые пластиковые стены уходящего в песок, заброшенного американского города.
   
Но вот буря утихла, прояснилось, и Хетэуэй вышел посмотреть на Землю — зеленый огонек в ветреных небесах. Он поднял руку вверх, точно хотел получше ввернуть тускло горящую лампочку под потолком сумрачной комнаты. Поглядел вдаль, над дном мертвого моря. «На всей планете ни души, — подумал он. — Один я. И они». Он оглянулся на дверь каменной лачуги.
   
Что сейчас происходит на Земле? Сколько он ни смотрел в свой тридцатидюймовый телескоп, до сих пор никаких изменений не приметил. «Что ж, если я буду беречь себя, — подумал он, — еще лет двадцать проживу». Глядишь, кто-нибудь явится. Либо из-за мертвых морей, либо из космоса на ракете, привязанной к ниточке красного пламени.
   
— Я пойду погуляю, — крикнул он в дверь.
   
— Хорошо, — отозвалась жена.
   
Он не спеша пошел вниз между рядами развалин.
   
— «Сделано в Нью-Йорке», — прочитал он на куске металла. — Древние марсианские города намного переживут все эти предметы с Земли…
   
И посмотрел туда, где между голубых гор вот уже пятьдесят веков стояло марсианское селение.
   
Он пришел на уединенное марсианское кладбище: небольшие каменные шестигранники выстроились в ряд на бугре, овеваемом пустынными ветрами.
   
Склонив голову, он смотрел на четыре могилы, четыре грубых деревянных креста, и на каждом имя. Слез не было в его глазах. Слезы давно высохли.
   
— Ты простишь меня за то, что я сделал? — спросил он один из крестов. — Я был очень, очень одинок. Ведь ты понимаешь?
   
Он возвратился к каменной лачуге и перед тем, как войти, снова внимательно оглядел небо из-под ладони.
   
— Все ждешь и ждешь, и смотришь, — пробормотал он, — и, может быть, однажды ночью…
   
В небе горел красный огонек. Он шагнул в сторону, чтобы не мешал свет из двери.
   
— Смотришь еще раз… — прошептал он.
   
Красный огонек горел в том же месте.
   
— Вчера вечером его не было, — прошептал он. Споткнулся, упал, поднялся на ноги, побежал за лачугу, развернул телескоп и навел его на небо.
   
Через минуту — после долгого исступленного взгляда на небо — он появился в низкой двери своего дома. Жена, обе дочери и сын повернулись к нему. Он не сразу смог заговорить.
   
— У меня добрые новости, — сказал он. — Я смотрел на небо. Сюда летит ракета, она заберет нас всех домой. Рано утром будет здесь.
   
Он положил руки на стол, опустил голову на ладони и тихо заплакал.
   
В три часа утра он сжег все, что осталось от Нью-Нью-Йорка.
   
Взял факел, пошел в этот город из пластика и стал трогать пламенем стены повсюду, где проходил. Город расцвел могучими вихрями света и жара. Он превратился в костер размером в квадратную милю — такой можно заметить из космоса. Этот маяк приведет ракету к мистеру Хетэуэю и его семье.
   
Он вернулся в дом; сердце билось болезненно и часто.
   
— Видите? — Он держал в поднятой руке запыленную бутылку. — Я приберег вино специально для этой ночи. Я знал, что придет срок и кто-нибудь найдет нас! Выпьем же и порадуемся!
   
Он наполнил пять бокалов.
   
— Да, немало времени прошло… — заговорил он опять, сосредоточенно глядя в свой бокал. — Помните день, когда разразилась война? Двадцать лет и семь месяцев назад. Все ракеты вызвали с Марса домой. А ты, я и дети — мы были в это время в горах, занимались археологией, изучали древнюю хирургию марсиан. Помнишь, как мы чуть до смерти не загнали наших коней? И все равно опоздали на целую неделю. Город был уже покинут. Америка была разрушена, и все до одной ракеты ушли, не дожидаясь отставших, — помнишь, помнишь? А потом оказалось, что отстали-то только мы, помнишь? Боже мой, сколько лет минуло. Без вас я бы не выдержал. Без вас я бы покончил с собой. С вами ожидание было не таким тяжким. Выпьем же за нас. — Он поднял бокал. — И за наше долгое совместное ожидание.
   
Он выпил вино.
   
Жена, обе дочери и сын поднесли к губам свои бокалы. И у всех четверых вино побежало струйками по подбородкам.
   
   
К рассвету все, что осталось от города, ветер разметал по морскому дну большими мягкими черными хлопьями. Пожар унялся, но цель была достигнута: красное пятнышко на небе стало расти.
   
Из каменной лачуги струился вкусный запах поджаристого имбирного пряника. Когда Хетэуэй вошел, его жена ставила на стол горячие противни со свежим хлебом. Дочери прилежно мели голый каменный пол жесткими вениками, а сын чистил столовое серебро.
   
— Мы приготовим им роскошный завтрак. — Хетэуэй радостно рассмеялся. — Надевайте свои лучшие наряды!
   
Он торопливо прошел через свой участок к огромному металлическому сараю. Здесь стояли холодильная установка и небольшая электростанция, которые он за эти годы починил и наладил своими искусными, тонкими, нервными пальцами так же умело, как чинил часы, телефоны, магнитофоны в часы своего досуга. В сарае скопилось множество созданных им вещей, в том числе и совершенно непонятных механизмов, назначение которых он теперь сам не мог разгадать.
   
Он извлек из морозильника седые от инея коробки с бобами и клубникой двадцатилетней давности. «Вылезай, несчастный», — и достал холодного цыпленка.
   
Когда ракета села, воздух был напоен всяческими кулинарными ароматами.
   
Словно мальчишка, Хетэуэй побежал вниз по склону. Внезапная острая боль в груди заставила его остановиться. Он посидел на камне, отдышался и побежал дальше, уже без передышки.
   
Он остановился в жарком мареве, источаемом раскаленной ракетой. Открылся люк. Оттуда выглянул человек.
   
Хетэуэй долго смотрел из-под ладони, наконец сказал:
   
— Капитан Уайлдер!
   
— Кто это? — спросил капитан Уайлдер. Он спрыгнул вниз и замер, глядя на старика. Потом протянул руку. — Господи, да это же Хетэуэй!
   
— Совершенно верно, это я.
   
— Хетэуэй из моего первого экипажа, из Четвертой экспедиции.
   
Они внимательно оглядели друг друга.
   
— Давненько мы расстались, капитан.
   
— Очень давно. Я рад вас видеть.
   
— Я постарел, — сказал Хетэуэй без обиняков.
   
— Я и сам уже не молод. Двадцать лет мотался: Юпитер, Сатурн, Нептун.
   
— Как же, слыхал я, вас повысили, так сказать, чтобы вы не мешали колонизации Марса. — Старик огляделся. — Вы столько путешествовали, наверно, не знаете даже, что произошло…
   
— Догадываюсь, — ответил Уайлдер. — Мы дважды обошли вокруг Марса. Кроме вас, нашли еще только одного человека по имени Уолтер Грипп, в десяти тысячах милях отсюда. Хотели захватить его с собой, но он отказался. Когда мы улетали, он сидел на качалке посреди шоссе, курил трубку и махал нам вслед. Марс вымер, начисто вымер, даже марсиан не осталось. А как Земля?
   
— Я знаю не больше вас. Изредка удается поймать земное радио, еле-еле слышно. Но всякий раз на каком-нибудь чужом языке. А я из иностранных языков знаю, увы, один латинский. Отдельные слова удается разобрать. Судя по всему, на большей части Земли все перебиты, а война все идет. Вы летите туда, командир?
   
— Да. Сами понимаете, хочется своими глазами убедиться. У нас ведь не было радиосвязи, слишком большое расстояние. Что бы там ни было, мы летим на Землю.
   
— Вы возьмете нас с собой?
   
Капитан на миг опешил.
   
— Ах, да, разумеется, у вас тут жена, помню, помню. Мы виделись, кажется, двадцать пять лет назад, верно? Когда построили Первый Город, вы оставили службу и забрали ее с Земли. У вас были и дети…
   
— Сын, две дочери…
   
— Да-да, припоминаю. Они здесь?
   
— В нашей лачуге, вон там на горке. Мы приготовили вам всем отличный завтрак. Придете?
   
— Сочтем за честь, мистер Хетэуэй. — Капитан Уайлдер повернулся к ракете. — Оставить корабль!
   
   
Они шли вверх по откосу — Хетэуэй и капитан Уайлдер, за ними еще двадцать человек, экипаж корабля, глубоко вдыхая прохладный разреженный утренний воздух. Показалось солнце, день выдался ясный.
   
— Помните Спендера, капитан?
   
— Никогда не забывал…
   
— Раз в год мне случается проходить мимо его могилы. А ведь в конечном счете вышло вроде, как он хотел. Он был против того, чтобы мы здесь селились. Теперь, наверно, счастлив, что все отсюда убрались.
   
— А этот… как его? Паркхилл, Сэм Паркхилл, что с ним стало?
   
— Открыл сосисочную.
   
— Похоже на него.
   
— А через неделю — война, и он вернулся на Землю. — Хетэуэй вдруг сел на камень, схватившись за сердце. — Простите. Переволновался. После стольких лет — и вдруг встреча с вами. Отдохну немного.
   
Он чувствовал, как колотится сердце. Проверил пульс. Скверно…
   
— У нас есть врач, — сказал Уайлдер. — Не обижайтесь, Хетэуэй, я знаю, вы сами врач, но все-таки посоветуемся с нашим…
   
Позвали доктора.
   
— Сейчас пройдет, — твердил Хетэуэй. — Это все ожидание, волнение.
   
Он задыхался. Губы посинели.
   
— Понимаете, — сказал он, когда врач приставил к его груди стетоскоп, — ведь я все эти годы жил как будто ради сегодняшнего дня. А теперь, когда вы здесь, прилетели забрать меня на Землю, мне вроде ничего больше не надо, и я могу лечь и отдать концы.
   
— Вот. — Доктор подал ему желтую таблетку. — Вам бы лучше тут отдохнуть подольше.
   
— Ерунда. Еще чуточку посижу, и все. До чего я рад видеть вас всех. Рад слышать новые голоса.
   
— Таблетка действует?
   
— Отлично. Пошли!
   
Они поднялись на горку.
   
— Алиса, погляди, кого я привел! — Хетэуэй нахмурился и просунул голову в дверь. — Алиса, ты слышишь?
   
Появилась его жена. Следом вышли обе дочери, высокие, стройные, за ними еще более рослый сын.
   
— Алиса, помнишь капитана Уайлдера?
   
Она замялась, посмотрела на Хетэуэя, точно ожидая указаний, потом улыбнулась.
   
— Ну, конечно, капитан Уайлдер!
   
— Помнится, миссис Хетэуэй, мы вместе с вами обедали накануне моего вылета на Юпитер.
   
Она горячо пожала его руку.
   
— Мои дочери, Маргарет и Сьюзен. Мой сын Джон. Дети, вы, конечно, помните капитана?
   
Рукопожатия, смех, оживленная речь.
   
Капитан Уайлдер потянул носом.
   
— Неужели имбирные пряники?
   
— Хотите?
   
Все пришли в движение. Мигом были установлены складные столы, извлечены из печей горячие блюда, появились тарелки, столовое серебро, камчатные салфетки. Капитан Уайлдер долго глядел на миссис Хетэуэй, потом перевел взгляд на ее сына и бесшумно двигающихся высоких дочерей. Рассматривал мелькающие лица, ловил каждое движение молодых рук, каждое выражение гладких, без единой морщинки лиц. Он сел на стул, который принес сын миссис Хетэуэй.
   
— Сколько вам лет, Джон?
   
— Двадцать три, — ответил тот.
   
Уайлдер растерянно вертел в руках вилку и нож. Он вдруг побледнел. Сидевший рядом космонавт шепнул ему:
   
— Капитан Уайлдер, тут что-то не так.
   
Сын пошел за стульями.
   
— Что вы хотите сказать, Уильямсон?
   
— Мне сорок три года, капитан. Двадцать лет назад я учился вместе с молодым Хетэуэем. Он говорит, что ему теперь всего двадцать три, но это одна видимость. Это все неправильно. Ему должно быть сорок два, самое малое. Что все это значит, сэр?
   
— Не знаю.
   
— На вас лица нет, сэр.
   
— Мне нездоровится. И дочери тоже — я их видел лет двадцать назад, а они не изменились, ни одной морщинки. Можно попросить вас об одолжении, Уильямсон? Я хочу дать вам одно поручение. Объясню, куда пойти и что проверить. К концу завтрака незаметно скройтесь. Вам всего десять минут понадобится. Это недалеко отсюда. Я видел с ракеты, когда мы садились.
   
— Прошу! О чем это вы так серьезно разговариваете? — Миссис Хетэуэй проворно налила супу в их миски. — Улыбнитесь же! Мы все вместе опять, путешествие завершено, вы почти дома!
   
— Да-да, конечно. — Капитан Уайлдер засмеялся. Вы так чудесно, молодо выглядите, миссис Хетэуэй!
   
— Ах, эти мужчины!
   
Он смотрел, как она плавной походкой двинулась дальше, внимательно смотрел на ее разрумянившееся лицо, гладкое и свежее, точно наливное яблоко. Она звонко смеялась шуткам, усердно подкладывала салат на тарелки, не давая себе передышки. Долговязый сын и стройные дочери состязались с отцом в блестящем остроумии, рассказывая про долгие годы своей уединенной жизни, и гордый отец кивал, слушая речь детей.
   
Уильямсон сбежал вниз по склону.
   
— Куда это он? — спросил Хетэуэй.
   
— Проверить ракету, — ответил Уайлдер. — Так вот, Хетэуэй, на Юпитере ничего нет, человеку там делать нечего. На Сатурне и Плутоне — тоже…
   
Уайлдер говорил машинально, не слушая собственного голоса; он думал только об одном: сейчас Уильямсон бежит вниз, скоро он вернется, поднимется на горку и принесет ответ…
   
— Спасибо.
   
Маргарет Хетэуэй налила ему воды в стакан. Движимый внезапным побуждением, капитан коснулся ее плеча. Она отнеслась к этому совершенно спокойно. У нее было теплое, нежное тело.
   
Сидевший против капитана Хетэуэй то и дело замолкал и с искаженным болью лицом касался пальцами груди, затем вновь продолжал слушать негромкий разговор и случайные звонкие возгласы, поминутно бросая озабоченные взгляды на Уайлдера, который жевал свой пряник без видимого удовольствия.
   
Вернулся Уильямсон. Он молча ковырял вилкой еду, пока капитан не шепнул через плечо:
   
— Ну?
   
— Я нашел это место, сэр.
   
— Ну, ну?
   
Уильямсон был бледен, как полотно. Он не сводил глаз с веселой компании. Дочери сдержанно улыбались, сын рассказывал какой-то анекдот.
   
Уильямсон сказал:
   
— Я прошел на кладбище.
   
— Видели четыре креста?
   
— Видел четыре креста, сэр. И имена сохранились. Я записал их, чтобы не ошибиться. — Он стал читать по белой бумажке: — Алиса, Маргарет, Сьюзен и Джон Хетэуэй. Умерли от неизвестного вируса. Июль 2007 года.
   
— Спасибо, Уильямсон. — Уайлдер закрыл глаза.
   
— Девятнадцать лет назад, сэр. — Рука Уильямсона дрожала.
   
— Да.
   
— Но кто же эти?
   
— Не знаю.
   
— Что вы собираетесь предпринять?
   
— Тоже не знаю.
   
— Расскажем остальным?
   
— Попозже. Продолжайте есть, как ни в чем не бывало.
   
— Мне что-то больше не хочется, сэр.
   
Завтрак завершало вино, принесенное с ракеты. Хетэуэй встал.
   
— За ваше здоровье. Я так рад снова быть вместе с друзьями. И еще за мою жену и детей — без них, в одиночестве, я бы не выжил здесь. Только благодаря их добрым заботам я находил в себе силы жить и ждать вашего прилета.
   
Он повернулся, держа бокал, в сторону своих домочадцев; они ответили ему смущенными взглядами, а когда все стали пить, и совсем опустили глаза.
   
Хетэуэй выпил до дна. Не успев даже крикнуть, он упал ничком на стол и сполз на землю. Несколько человек подбежали и положили его поудобнее. Врач наклонился, послушал сердце. Уайлдер тронул врача за плечо. Тот поднял на него взгляд и покачал головой. Уайлдер опустился на колени и взял руку старика.
   
— Уайлдер? — голос у Хетэуэя был едва слышен. — Я испортил вам завтрак.
   
— Чепуха.
   
— Попрощайтесь за меня с Алисой и детьми.
   
— Сейчас я их позову.
   
— Нет-нет, не надо! — задыхаясь, прошептал Хетэуэй. — Они не поймут. И я не хочу, чтобы они понимали! Не надо!
   
Уайлдер повиновался.
   
Хетэуэй умер.
   
Уайлдер долго не отходил от него. Наконец поднялся и пошел прочь от потрясенных людей, окруживших Хетэуэя. Он подошел к Алисе Хетэуэй, глянул ей в лицо и сказал:
   
— Вы знаете, что случилось?
   
— Что-нибудь с моим мужем?
   
— Он только что скончался: сердце. — Уайлдер следил за выражением ее лица.
   
— Очень жаль, — сказала она.
   
— Вам не больно? — спросил он.
   
— Он не хотел, чтобы мы огорчались. Он предупредил нас, что это когда-нибудь произойдет, и велел нам не плакать. Знаете, он даже не научил нас плакать, не хотел, чтобы мы умели. Говорил, что хуже всего для человека познать одиночество, познать тоску и плакать. Поэтому мы не должны знать, что такое слезы и печаль.
   
Уайлдер поглядел на ее руки, мягкие, теплые руки, на красивые наманикюренные ногти, тонкие запястья. Посмотрел на ее длинную, нежную белую шею и умные глаза. Наконец сказал:
   
— Мистер Хетэуэй великолепно сделал вас и детей.
   
— Ваши слова обрадовали бы его. Он очень гордился нами. А потом даже забыл, что сам нас сделал. Полюбил нас, принимал за настоящих жену и детей. В известном смысле так оно и есть
   
— С вами ему было легче.
   
— Да, из года в год мы все сидели и разговаривали. Он любил разговаривать. Любил нашу каменную лачугу и камин. Можно было поселиться в настоящем доме в городе, но ему больше нравилось здесь, где он мог по своему выбору жить то примитивно, то на современный лад. Он рассказывал мне про свою лабораторию и про всякие вещи, что он там делал. Весь этот заброшенный американский город внизу он оплел громкоговорителями. Нажмет кнопку — всюду загораются огни и город начинает шуметь, точно в нем десять тысяч людей. Слышится гул самолетов, автомашин, людской говор. Он, бывало, сидит, курит сигару и разговаривает с нами, а снизу доносится шум города. Иногда звонит телефон, и записанный на пленку голос спрашивает у мистера Хетэуэя совета по разным научным и хирургическим вопросам, и он отвечает. Телефонные звонки, и мы тут, и городской шум, и сигара — и мистер Хетэуэй был вполне счастлив. Только одного он не сумел сделать — чтобы мы старились. Сам старился с каждым днем, а мы оставались все такими же. Но мне кажется, это его не очень-то беспокоило. Полагаю даже, он сам того хотел.
   
— Мы похороним его внизу, на кладбище, где стоят четыре креста. Думаю, это отвечает его желанию.
   
Она легко коснулась рукой его запястья.
   
— Я уверена в этом.
   
Капитан распорядился. Маленькая процессия тронулась к подножию холма; семья следовала за ней. Двое несли Хетэуэя на накрытых носилках. Они прошли мимо каменной лачуги, потом мимо сарая, где Хетэуэй много лет назад начал свою работу. Уайлдер помешкал возле двери этой мастерской.
   
Каково это, спрашивал он себя, жить на планете с женой и тремя детьми — и вдруг они умирают, оставляя тебя наедине с ветром и безмолвием? Как поступит в таком положении человек? Он похоронит умерших на кладбище, поставит кресты, потом придет в мастерскую и, призвав на помощь силу ума и памяти, сноровку рук и изобретательность, соберет, частица за частицей, то, что стало затем его женой, сыном, дочерьми. Когда под горой есть американский город, где можно найти все необходимое, незаурядный человек, пожалуй, может создать все что угодно.
   
Звук их шагов потонул в песке. На кладбище, когда они пришли, два человека уже копали могилу.
   
   
Они вернулись к ракете под вечер.
   
Уильямсон кивком указал на каменную лачугу.
   
— Что будем делать с ними?
   
— Не знаю, — сказал капитан.
   
— Может, вы их выключите?
   
— Выключить? — Капитан несколько удивился. — Мне это не приходило в голову.
   
— Но вы же не повезете их с собой?
   
— Нет, это ни к чему.
   
— Неужели вы хотите оставить их здесь, вот таких, какие они есть?
   
Капитан протянул Уильямсону пистолет.
   
— Если вы можете что-нибудь сделать, вы сильнее меня.
   
Пять минут спустя Уильямсон вернулся от лачуги, весь в испарине.
   
— Вот, возьмите свой пистолет. Теперь я вас понимаю. Я вошел к ним с пистолетом в руке. Одна из дочерей улыбнулась мне. И остальные. Жена предложила мне чашку чаю. Боже мой, это было бы просто убийство!