1 2 3 4 5 6 7 
— Я узнал его! Он работал с нами в Заповеднике, но вчера вдруг исчез. А сегодня утром обнаружилась пропажа двухсот семнадцати рубинов. Никто другой взять их не мог.
    
— Господа! — спокойно произнес Алойзи. — Напрасно вы меня подозреваете. Можете убедиться сами.
    
С этими словами он вывернул один за другим все свои карманы. Разумеется, ничего в них не оказалось, даже носового платка, поскольку совершенство конструкции Алойзи исключало всякую возможность насморка.
    
Смотритель удивленно взглянул на Алойзи: еще никогда ему не приходилось встречать человека, у которого карманы были бы совершенно пусты. Даже дети держат в своих карманах кучу всякой всячины, такой, как блокнотики, ножички, коробочки, марки, перья, шпагат, камешки, ракушки и куски сахара. Но у Алойзи не было совсем ничего, потому что нормальным человеком он стал всего несколько часов назад.
    
Смотритель перестал интересоваться его особой, но с еще большим недоверием посмотрел на Вероника, на пана Левкойника и на меня. Пан Клякса выглядел столь почтенно, что находился выше всяких подозрений, хотя у него и имелось три десятка карманов, не считая двух запасных в кальсонах.
    
Группа адакотурадцев тем временем значительно увеличилась и окружила нас со всех сторон.
    
— Прошу пропустить, — сказал пан Клякса. — Мы гости короля и идем к нему на мороженое.
    
Но тут за смотрителей вступился движимый чувством профессиональной солидарности Вероник:
    
— Пан профессор, на их месте я поступил бы точно так же. Вор украл, а смотритель отвечай.
    
Сказав это, он вывернул свои карманы и показал их содержимое. Поколебавшись немного, пан Левкойник махнул рукой и сказал:
    
— Надо покончить с этим поскорее. Жаль времени. Вот, смотрите! Один карман… другой… третий… четвертый… А вот еще пятый… Это цветочные семена, это стимулирующая жидкость, а это семейные фотографии… Удовлетворены?
    
Я с отвращением разглядывал эту сцену, но после Вероника и розовода мне не оставалось ничего другого, как последовать их примеру. Я начал с внутреннего кармана пиджака. Запустив туда руку, я неожиданно ощутил под пальцами что-то сыпучее, похожее на крупу. Вывернув карман, я остолбенел — на землю посыпались рубины.
    
Можете легко представить себе и мое замешательство, и возмущение толпы. Двое смотрителей схватили меня за руки, а остальные разбежались по площади, скликая городскую стражу. Кто-то из адакотурадцев крикнул:
    
— Вурр! На скурвуррурдор егур!
    
— Брурсить негурдяя петорхам на растерзание! — вторил ему другой.
    
Пан Клякса что-то говорил, размахивая руками, но никто его не слушал.
    
И в этот миг с крыши слетел Три-Три, сел мне на плечо, из его переполненного клювика на глазах у всех посыпались в мой карман рубины. Все сразу же стало ясно.
    
    
Я обиделся на колибри, щелкнул его по клюву, высыпал из кармана новую порцию рубинов и с достоинством заявил смотрителям:
    
— Как видите, я к этому совершенно не причастен. Не нужны мне ваши рубины и не боюсь я ваших петухов. Я иду к королю на мороженое. Вот и все.
    
Тронутый моими речами, пан Клякса утер слезу, гордо выставил бороду и воскликнул:
    
— Вот поведение, достойное ученого!
    
Георгина чихнула одиннадцать раз, что в значительной степени смягчило раздражение смотрителей. Те еще шушукались и советовались о чем-то вполголоса между собой, когда прибежал запыхавшийся министрон Погоды и Четырех Ветров, и закричал издали:
    
— Господин, господа! Так не годится! Король ждет вас уже полчаса, министрон Двора сходит с ума. Так нельзя!
    
Пан Клякса в нескольких словах изложил министрону, что с нами приключилось.
    
— Так неуважительно отнестись к королевским гостям? — обрушился тот на смотрителей. — Да за такую бестактность я прикажу уменьшить вам премию. Вместо пяти яиц на нос вы получите по три. Это отучит вас от бездушия.
   
   
    
     
Алойзи Пузырь
    
    
День стоял необычайно жаркий. Солнце пекло немилосердно. Люди, по выражению адакотурадцев, поджаривались, как яйца на сковородке. От зноя плоды гунго лопались с громким треском, как петарды. С пана Левкойника пот тек ручьями, и каждый его шаг оставлял на тротуаре мокрое пятно. Все окна в городе были закрыты жалюзи, улицы опустели, и только дети голышом играли в «яйцо в ямке» и в «адакотурадку».
    
Пан Клякса не чувствовал жары, хотя на нем, как всегда, было теплое белье, жилет, сюртук и жесткий воротничок. Он как-то признался мне:
    
— У кого мозги на месте, Адась, тот не потеет. Я сам управляю своими железами, у меня свой кондиционер с автоматическим терморегулятором. И все это здесь!
    
С этими словами он хлопнул себя по лбу.
    
Да, это был великий ум!
    
Впрочем, в гениальности пана Кляксы мог наглядно убедиться всякий, кому посчастливилось хотя бы раз увидеть Алойзи Пузыря.
    
Он был столь совершенен, что в тот знойный день, когда мы шли на мороженое к королю, со лба Алойзи стекали струйки настоящего пота. Пан Клякса не забывал ни об одной мелочи. Достаточно сказать, что Алойзи спал как всякий смертный — с закрытыми глазами и вдобавок громко храпел, хотя его искусственный организм не требовал сна.
    
Но вернемся к нашему рассказу, поскольку Лимпотрон ждет и очень нервничает.
    
В дворцовый сад мы пришли с получасовым опозданием. В дверях нас встречал министрон Двора Тромбонтрон.
    
Я не в силах описать этот сад. Если вы читали о чем-нибудь подобном в сказках «Тысячи и одной ночи», то имеете слабое представление об открывшихся нашим глазам великолепии, о феерии красок, о фантастической архитектуре цветников и куртин, об источаемом ими несказанном аромате. Накануне мы с паном Левкойником осматривали дело рук ученых садоводов, но этот сад был творением художника.
    
В центре его находилось небольшое озерцо, где плескались рыбы-фонтаны, пускавшие вверх золотые и серебряные струйки. На поверхности озера покачивалась модель сказандского корабля «Аполлинарий Ворчун», собранная из музыкальных шкатулок. В гуще дерев прятались тенистые беседки, оплетенные неведомыми цветами, чьи лепестки трепетали, словно крылья бабочек. Они ежечасно меняли свою окраску, звеня при этом, как стеклянные колокольчики. Даже пану Левкойнику еще не доводилось видеть ничего подобного.
    
Король Кватерностер I принял нас в правительственной беседке, оплетенной цветами под цвет национального флага. Две смуглые служанки обмахивали его пальмовыми ветками. Сбоку от короля стояло пустое кресло, предназначенное для будущей королевы. Кватерностер I пока не нашел себе подходящей жены и потому не имел наследника, что очень огорчало его подданных.
    
Монарх держал на коленях Королевского Петуха и гладил его, как у нас гладят любимую кошку. Петух был совершенно необыкновенный: у него был двойной гребень и исключительно красивый хвост. Звание Королевского Петуха присваивалось победителю ежегодного конкурса пения. Тот, кого король держал на коленях, пропел тридцать семь раз кряду, побив тем самым все прежние рекорды, и получил государственную премию первой степени.
    
    
Нынешний прием носил семейный характер и потому кроме нас на нем присутствовало только несколько министронов с женами.
    
Пан Клякса попросил у короля прощения за опоздание, а мы тут же склонились в почтительном поклоне, а дочери пана Левкойника сделали изящный реверанс. Пан Клякса представил Алойзи как своего ученика и добавил:
    
— Это необычный молодой человек. Если позволишь, король, я тебе о нем расскажу чуть позже.
    
Кватерностер I пристально посмотрел на Алойзи, как бы пытаясь что-то вспомнить, и наконец сказал:
    
— Клянусь, я его уже где-то видел… Впрочем, ладно… Тромбонтрон! — крикнул он министрону Двора. — Займись гостями и прикажи подавать мороженое!
    
Во время этой короткой беседы Вероник успел достать из своего кармана фланельку и деликатно обмахнуть пыль с кресла будущей королевы.
    
Из дворца выбежало двенадцать пажей, несших на серебряных подносах мороженое и напитки.
    
Солнце припекало все сильней, и министроны пригласили дочерей пана Левкойника в беседки. Пан Левкойник галантно сопровождал жену премьера Трондодентрона и жену министрона Трубатрона, а Вероник излагал остальным дамам собственный метод подметания лестничных клеток.
    
Пан Клякса попросил короля выслушать его, сделав мне и Алойзи знак оставаться рядом.
    
— Король, — сказал он, когда остальная часть компании разбрелась по саду, — вот человек, который вчера пнул тебя искусственной ногой!
    
— Что? Это он?! — вскричал монарх. — Я сейчас же велю его схватить и бросить в курятник.
    
— Ты этого не сделаешь, король, — спокойно возразил великий ученый. — Раздумаешь, как только узнаешь, что Алойзи Пузырь — это сотворенный мной шедевр науки и техники, эпохальное открытие современности, высочайшее достижение человеческой мысли. Алойзи, подойди к Его Величеству!
    
    
Алойзи послушно выполнил приказание. Кватерностер I подозрительно осмотрел механического человека со всех сторон, потянул его за нос, потом за ухо. Вдруг он вскочил с кресла и завопил:
    
— Теперь я узнал его! И не говорите мне ничего. Ведь это он выловил нас из моря, когда мы плыли в бочке, и взял к себе на борт, а потом четырем нашим матросам дал молодильных таблеток и превратил их в грудных младенцев. Я прекрасно помню этого Первого Адмирала Флота! Он изрядно задал мне перцу! Я ему…
    
— Король, — перебил его пан Клякса, — сегодня утром я устранил мелкие конструктивные дефекты своего творения. Действительно, до сих пор Алойзи вел себя своевольно. Но отныне он стал абсолютным совершенством. Повторяю: со-вер-шен-ством! Теперь он функционирует безупречно.
    
— Профессор, — усаживаясь обратно в кресло, ответил король, — я не верю, что эта персона — автомат. Это такой же человек, как и вы да я!
    
Пан Клякса с торжествующим видом погладил себя по бороде, взял Алойзи за руку и подошел с ним к Кватерностеру I.
    
— Не спорю, в это трудно поверить, — с достоинством произнес он. — Алойзи сделан чрезвычайно тщательно, а кожа мешает понять его конструкцию. Но заглянуть туда все-таки можно… Вот, пожалуйста.
    
    
С этими словами он вынул из кармана электронную, а точнее сказать, электросовременнейшую микрокосмическую лупу и поднес ее к зрачку Алойзи. Король недоверчиво зажмурил один глаз, а другим прильнул к окуляру лупы и онемел от удивления. Через мгновение Кватерностер I, не отрывая глаза от лупы, начал восклицать:
    
— Невероятно! Поразительно! Вижу серебряные точечки… Тысячи серебряных точек… Да!.. Это колесики! Они крутятся… Что за механизм!.. Теперь побежали ленточки с текстом… Ах, огоньки!.. Загораются и гаснут… Чудесно!.. А это что?… Ого!.. Вижу серые клетки!.. Нет!.. Это миниатюрные экранчики! В них отражаются мысли Алойзи… Вижу в них себя… Наверно, он подумал обо мне… Просто невозможно поверить… Какая точность… Гениально!.. Наконец-то я узнал, как выглядит электронный мозг!..
    
Пан Клякса прервал показ и убрал лупу в карман.
    
Тут подошел Лимпотрон, а за ним паж с мороженым на подносе. Согласно церемониалу, король отведал по ложечке от каждой порции, а мы буквально набросились на остальное, так как жара стояла адская. Опасаясь новых осложнений для нас со стороны местных стражников, Лимпотрон изложил королю историю с рубинами.
    
Наше приключение позабавило Кватерностера I, и он, забыв о королевском достоинстве, расхохотался, как обыкновенный матрос.
    
— Отличная шутка! Неплохо вас подставила эта птичка, забодай ее петух! Вот бы мне такую в сад!
    
Едва король произнес эти слова, как с сандалового дерева слетел Три-Три, уселся ему на голову и несколько раз тюкнул в нос.
    
— Что?! Опять покушение! — крикнул король. — Лимпотрон, изловить ее немедленно!
    
Министрон Погоды и Четырех Ветров бросился ловить колибри. Остальные министроны присоединились к нему с криками:
    
— Хватай его! Держи!
    
А Три-Три беззаботно порхал над их головами и наконец уселся на корабль «Аполлинарий Ворчун», бросивший якорь посреди пруда. Министроны встали на берегу пруда, беспомощно размахивая руками.
    
Когда уже все отказались от попытки его поймать, Три-Три добровольно покинул безопасное пристанище и, снова сев на плечо королю, нежно потерся клювом о монаршью щеку.
    
Министроны гурьбой бросились на птицу, но пришедший в доброе расположение духа Кватерностер I отмахнулся от них, сказав «Амнистия», и позволил колибри летать у себя над головой.
    
На том компания опять разошлась по беседкам, а король и пан Клякса снова занялись Алойзи, спокойно стоявшим чуть поодаль.
    
— Что и говорить, — продолжил король прерванный разговор, — вы добились невероятного. Но что-то я сомневаюсь, чтобы Алойзи мог думать самостоятельно. Пожалуй, это просто невозможно.
    
— Король, ты недооцениваешь совершенство моего творения, — обиделся пан Клякса. — Если хочешь, можешь с ним поговорить.
    
Все еще не доверяя словам ученого, король усадил Алойзи возле себя и спросил:
    
— Скажи мне, любезный, сколько будет семью девять?
    
Тот снисходительно улыбнулся.
    
— Король, я не ребенок. Если хочешь, я в уме помножу число кур твоей страны на количество жителей, а произведение разделю на число петухов.
    
— Ого! — поразился монарх и принялся бойко экзаменовать механического человека. Вопросы и ответы сыпались один за другим, как в игре «угадай-ка».
    
— Какое расстояние между Адакотурадой и Патентонией?
    
— 753 километра, 126 метров и 70 сантиметров.
    
— Кто правит в Абеции?
    
— Королева Аба.
    
— Как называется самая большая река в Вермишелии?
    
— Заливайка.
    
— Сколько волос у меня на голове?
    
— 107 493.
    
— Верно! Точка в точку! А скажи-ка, братец, сколько островов в Нетихом океане?
    
— 1 749.
    
— Алойзи, ты гений! — воскликнул монарх с таким восторгом, что Королевский Петух захлопал крыльями и запел во все горло.
    
— Я всего лишь жалкое отражение профессора Кляксы, — скромно ответствовал Алойзи. — Он поделился со мной крупицей своих знаний и памяти.
    
После беседы короля с Алойзи пан Клякса гордо встал на одну ногу, прижав левую руку к жилету, а правую вытянул перед собой и сказал:
    
— Король! Я совершил переворот в науке, опроверг ошибочные представления химиков, физиков и биологов; я открыл кляксические законы природы и кляксические основы строения клеток; достиг невиданных высот познания, разработал собственные теории, благодаря которым сумел первым в мире создать искусственного человека. Мозговые автоматы патентонцев совершают до двухсот тысяч операций в секунду. Мой Алойзи действует со скоростью мысли. Поэтому он и стал почти что человеком. Я сказал «почти» потому, что ему недостает лишь одного: фантазии.
    
Пораженный услышанным, монарх сбросил Королевского Петуха с коленей, выбежал из беседки и закричал:
    
— Министроны, дамы и господа, идите сюда! Я желаю сообщить вам нечто чрезвычайное!
    
Первым примчался Трондодентрон, решивший, что произошло новое покушение на короля. Следом за ним, подпрыгивая со свойственной ему легкостью, прибежал пан Левкойник. Вскоре подтянулись остальные; последним явился Вероник, верный собственному правилу, согласно которому настоящий привратник никогда не спешит.
    
— Я вызову стражу? — с беспокойством предложил премьер.
    
— Нет, слушай меня! — торжественно произнес король, колесом выпячивая грудь с татуировкой выдуманных геройских его подвигов. — Профессор Клякса представил мне свое несравненное творение. Хочу, чтобы и вы увидели его. Вот Алойзи Пузырь, искусственный механический универсальный человек, собственноручно изготовленный нашим великим ученым. Алойзи, представься!
    
Алойзи галантно поклонился, а министроны тут же принялись его ощупывать, издавая удивленные восклицания.
    
— Я видел искусственные руки, искусственные ноги, — заметил Трубатрон, — но чтобы искусственным был целый человек, это, доложу я вам. Я хочу послушать, как он говорит.
    
— Господин министрон, — учтиво произнес Алойзи, — я мог бы произнести речь продолжительностью в двадцать четыре часа без передышки, но боюсь наскучить присутствующим здесь дамам.
    
— Поразительный экземпляр! — воскликнул Трубатрон. — Вот это механизм!
    
— Феноменально! Сенсационно! — подхватил Трондодентрон.
    
— Любопытно, а умеет он разводить кур? — спросил Парамонтрон.
    
— Я знаю семьдесят девять способов высиживания цыплят и сорок три способа скрещивания разных пород кур, — скромно заметил Алойзи.
    
Все были так взволнованы и ошеломлены, что Гортензия прервала свои монологи, Пиония перестала изрекать стихи, и даже Георгина на время перестала чихать. Один лишь Вероник не сумел совладать с икотой, однако в перерывах он сумел все-таки выдавить из себя:
    
— Бедняга… Совсем без матери… Сиротка…
    
Услышав эти слова, Алойзи вдруг погрустнел и заморгал, будто собираясь заплакать.
    
— Не горюй, Алойзи! — бодро воскликнул пан Клякса. — Я твой отец, я и твоя мать. Я придумаю тебе такую родословную, что ее не постыдился бы даже король Кватерностер I. Выше голову!
    
Королевский Петух снова захлопал крыльями и запел красивым звонким голосом. Ему ответило пение еще более красивое и громкое. Мы в недоумении огляделись: других петухов поблизости не было. И что же вы думаете? Это Алойзи блеснул еще одним своим талантом.
    
Адакотурадцы глядели на него с крайним изумлением, зато пан Клякса высоко поднял голову и торжественно произнес:
    
— Король, дамы и господа! Вы видите мое творение, а сейчас я поделюсь с вами замыслами на будущее. Если бы у меня имелись соответствующие условия, то всего за один год я подготовил бы документацию, необходимую для постройки крупной пузырни. А через три года можно было бы наладить серийное производство Пузырей. Сегодняшний день — переломный в истории человечества. Пред моим мысленным взором предстает счастливое время, когда каждый министрон, каждый бухгалтер, инженер, врач — чего там, даже простой школьник будет иметь в распоряжении собственного Пузыря! Мир вступит в пузырную эпоху. В двухтысячном году уже не мы, а Пузыри будут строить самих себя. Человеческая жизнь запузырится в самих своих основах. Таковы мои замыслы!
    
    
Говорил пан Клякса вдохновенно, глаза его горели, а из бороды то и дело вылетали электрические искры.
    
Король выскочил из беседки, обнял великого ученого и воскликнул:
    
— Профессор! Я создам все условия для осуществления вашего гениального плана! Я отдам в ваше распоряжение всех кур и петухов королевства, все яйца и часы, все богатство Адакотурады. Приступим к строительству пузырни завтра же.
    
Все взоры были устремлены на Алойзи; Вероник смахнул пыль с его башмаков, а дочери пана Левкойника любовались механическим человеком как зачарованные.
    
— Ваше Величество, — раздался вдруг зычный голос премьера, — прошу заметить: производство Пузырей сократит наши расходы на импорт и позволит отказаться от иностранных специалистов — их заменят Пузыри. Адакотурада станет одной из ведущих держав. Надо создать крупный пузырестроительный комбинат. Совет министронов немедленно приступит к разработке принципов пузыризации народного хозяйства.
    
— Благодарю. Именно это я и имел в виду! — сказал пан Клякса, расчесывая пальцами бороду. — Честно говоря, я приехал в Адакотураду, чтобы забрать сказандцев и вернуть их на родину, но теперь сам готов остаться с вами.
    
— Забрать нас отсюда? — удивился король. — А как без нас быть адакотурадцам? Мы тут исполняем весьма ответственные должности, и никто из сказандцев не захочет отречься от этого. И вообще, мы стали тут людьми дела и больше не можем жить сказками. Нам надоело скучное сказописание. Мы останемся здесь, и вы вместе с нами.
    
Пан Клякса подумал немного и заявил:
    
— Не пренебрегайте сказками. Не пренебрегайте фантазией. Без фантазии не бывает величия. Алойзи лишен фантазии, и потому служить людям он может, но подчинить их себе не сумеет. Я все предусмотрел. Истинный ученый не сделает ничего человечеству во вред.
    
— Да здравствует пан Клякса! — хором закричало семейство Левкойников.
    
— Ну ладно, — наконец сообщил великий ученый, — король, я принимаю твое предложение и через две недели приступлю к работе. Но прежде мне необходимо уладить несколько очень важных дел. На это не уйдет много времени.
    
— Простите, — робко подал голос Алойзи, — а что будет со мной?
    
— Я предоставил тебе полную свободу действий, — ответил пан Клякса. — Можешь делать все что захочется. Ты свободен, как и любой из нас.
    
— Пан профессор, — рассудительно сказал Алойзи, — не забывайте, что я — прототип, и без меня серийное производство застрянет на месте.
    
— Дорогой мой! — воскликнул пан Клякса. — Ну конечно! Король, надо во что бы то ни стало оставить Алойзи здесь. Нам без него не обойтись!
    
— Нет ничего проще, — ответил Кватерностер I. — Я могу предложить ему высокий пост. Толковые руководители нам нужны.
    
— Ваше Величество, — заметил Алойзи, — профессор Клякса наделил меня разнообразными способностями, и я могу исполнять любую работу, занимать любые должности. Могу быть садовником, матросом, инженером, аптекарем, генералом, директором, министроном. Я просто создан для того, чтобы служить каждому, кто в этом нуждается.
    
— Вот видишь, король, — вмешался пан Клякса. — Алойзи Пузырь умен, сообразителен, энергичен, учтив, старателен, безотказен, выдержан, спокоен, прилежен и надежен — ему недостает лишь воображения. То есть он обладает всеми качествами, необходимыми для хорошего чиновника.
    
Король на несколько минут ушел в раздумья, и все погрузились в молчание, нарушавшееся только чихами Георгины. Наконец Кватерностер I обернулся к премьеру Тронодентрону и сказал:
    
— Друг мой, я назначаю пана Алойзи Пузыря на должность министрона в адакотурадском правительстве. Какое нынче число? Тридцатое июня? Так вот, с первого июля он будет занимать пост министрона Дальнего Плавания. И разумеется, получит звание Первого Адмирала Флота. Прошу подготовить соответствующие указы. Кроме того, необходимо предоставить ему министрональное жилье и поставить на государственное яичное довольствие. С момента назначения на должность пан Алойзи Пузырь будет именоваться Алойзитроном. Все.
    
Королевский петух запел в третий раз.
    
— Аордиенция уркурнчена! — объявил министрон Двора.
    
Мы поклонились королю, попрощались с членами правительства и после взаимного обмена любезностями воспользовались приглашением на обед, дававшийся министроном Парамонтроном в Институте Яичницы.
    
Должен признаться, прием у Кватерностера I, хотя я и съел там несколько порций мороженого, нагнал на меня изрядную скуку. Я участвовал в работе пана Кляксы над созданием Алойзи с самого начала, еще в Академии. Научные теории великого ученого были мне известны, и ничего нового я не узнал. К тому же, по правде говоря, мне больше нравился прежний Алойзи, с его техническими недостатками, иногда выходивший из-под контроля пана Кляксы, строптивый и выкидывавший всевозможные нежданные каверзы. На мой взгляд, тогда он больше напоминал подлинного человека, чем сейчас. Устранение конструктивных дефектов лишило Алойзи фантазии — впрочем, именно этого пан Клякса и добивался.
    
Чтобы сократить путь, мы пошли напрямик мимо стадиона, где как раз проходил футбольный матч. Можете себе представить, с какой скоростью протекала игра, в которой участвовали трехногие полевые игроки и трехрукие вратари! Особенность местной игры заключалась в том, что засчитывались только голы, забитые средней ногой. Установить же наверняка, какой ногой был забит в ворота мяч, адакотурадским судьям никак не удавалось, и почти все матчи в Адакотураде заканчивались ничьей.
    
Мы с любопытством наблюдали за интересной игрой, как вдруг выбитый в аут мяч полетел в нашу сторону. Тут Алойзи молниеносным ударом нога отправил мяч под облака с такой силой, что и спустя десять минут тот еще не вернулся. Тогда мы пошли дальше, а игроки с болельщиками все еще ждали его возвращения, с раскрытыми ртами глядя в небо.
    
Оказавшись на улице, дочери пана Левкойника дали волю своим привычкам.
    
Гортензия говорила:
    
— Пан Адась, объясните, пожалуйста, почему король до сих пор не женился? Вероятно, потому, что никто из заморских принцесс не соглашается питаться одной яичницей.
    
Георгина беспрестанно чихала, распугивая бабочек, а Пиония сочинила длинный стих об Алойзи, заканчивавшийся такими словами:
    
     
      
Ой-злой Алойзлой плюх флот
      
А кашалот вмиг мозг жрет.
     
    
    
Наша милая поэтесса, похоже, хотела сказать, что Алойзи утопит флот, а его мозг станет добычей кашалотов. Впрочем, я не уверен, что хорошо растолковал смысл двустишья; к сожалению, я не слишком силен в поэзии. Пан Левкойник наверняка сделал бы это лучше меня.
    
Роза литературой не интересовалась. Как и родители, она любила цветы. Роза была старшей из дочерей пана Левкойника, и судя по его словам, отличалась поразительным сходством со своей матерью Мультифлорой. Да я и сам заметил, что этой девушке постоянно сопутствует аромат роз. Нос у нее был чуточку курносый, говорила она мало, зато любила напевать под нос веселые песенки. Пан Клякса охотно ей вторил, перебирая пальцами по губам и напевая свое «па-рам-пам-пам».
    
У этой очаровательной девушки был лишь один недостаток: вместо «р» она произносила «к». Так что себя она называла Козой, а не Розой, Вероника — Векоником. Роса в ее устах становилась косой, руку она превращала в куку, а коридор — в кокидок. Короля она называла Кватекностеком Пеквым, а моего колибри — Тки-Тки.
    
Вот и сейчас, входя на территорию Института Яичницы, она воскликнула:
    
— О, Тки-Тки пкилетел!
    
И в самом деле, колибри сел мне на плечо и шепнул на ухо кое-что важное. Я тут же дал ему несколько поручений и отправил обратно в город.
    
Вскоре мы сидели в дегустационном зале. Нам подали несколько сортов яичницы: с орехами, бананами, маком, горошком, морской капустой, рыбьей печенью и с креветками.
    
Я сидел между Алойзи и паном Кляксой, но в беседе участия не принимал, так как мной снова овладела тревога за родителей. Увидев мою озабоченность, пан Клякса извлек из кармана копилку памяти, приставил ее ко лбу и через некоторое время заявил:
    
— Дорогие друзья! Мы уже устроили дело Алойзи. Вопрос о репатриации сказандцев отпал сам собой. За Резеду можете не волноваться, я иду по ее следам. Остается только вызволить супругу пана Левкойника, Мультифлору, а также найти родителей Адама Несогласки. И наконец, надо принять решение относительно дальнейшей судьбы моей Академии. Остановимся на втором пункте. Алойзи, с завтрашнего дня ты будешь исполнять должность министрона Дальнего Плавания и Первого Адмирала Флота. Пожалуйста, сделай так, чтобы завтра у нас имелся подходящий корабль и возглавь его команду. На остров Двойников поплывем втроем: я, Адась и пан Вероник. А вам, пан Левкойник, придется остаться здесь, чтобы позаботиться о дочерях. Итак, решено! Второго июля в полдень поднимаем якоря!
    
Речь пана Кляксы вызвала в семействе розовода неописуемую радость. Пан Левкойник подлетел к великому ученому и поцеловал его в ухо, сияющие девушки хлопали в ладоши, Георгина чихала как заведенная, а Роза кричала:
    
— Бкаво! Бкаво! Да здкаствует пан пкофессок!
    
— А теперь ступайте все в сад, — сказал пан Клякса. — Нам с Алойзи и Адамом необходимо провести морской совет. Прошу не мешать.
    
Когда мы остались одни, великий ученый достал из кармана свою автоматическую складную карту мира, разложил ее на столе и сказал:
    
— Вот, Алойзи, единственная в мире карта, на которой обозначены Адакотурада и другие страны, которые всякие неучи считают несуществующими. Здесь, на северо-запад от Адакотурады лежат Кактусовые острова. Дальше находится пролив Святого Панталыка… Оттуда мы выйдем в Нетихий океан и, обогнув Мыс Вечного Пера, буквально уткнемся носом в остров Двойников. Как видишь, расстояние относительно невелико.
    
Если взять курс несколько севернее, то по прямой это составит около трехсот адакотурадских морских миль. Так что все путешествие продлится не более восьми часов.
    
— Совершенно верно, — со знанием дела подтвердил Алойзи. — Я даже возьмусь плыть быстрее, чем позволяют правила морского движения в этом районе Нетихого океана. Во время плавания на «Микстурии» я научился кое-каким пиратским штучкам.
    
— Только не переборщи, — предупредил его пан Клякса.
    
Тут Алойзи осмотрелся, явно желая удостовериться, что никто не подслушивает, и зашептал:
    
— Пан профессор, с завтрашнего дня я — министрон… Если хотите, я свергну Кватерностера и объявлю вас королем Адакотурады.
    
Пан Клякса лишь рассмеялся от всей души.
    
— Алойзи, ты с ума сошел! — воскликнул он. — Тоже мне, придумал! Это все равно, что льву предложить стать тараканом! Я, свободный и независимый ученый, должен возложить на себя этот горшок, называемый короной? Я, Амброжи Клякса?!
    
Помолчав, он сурово добавил:
    
— Умоляю, Алойзи, без этих штучек. Я дал тебе самостоятельность, но ты ведь знаешь, что я постоянно держу с тобой связь на ультракороткой волне 0,000001 метра и в любой момент могу пустить в ход пульт дистанционного управления, и тогда плакала твоя самостоятельность. Понял? Намотай себе на ус!
    
При этом пан Клякса пригрозил ему большим пальцем правой руки, что означало весьма серьезное предупреждение.
    
Алойзи покраснел, ибо наш великий ученый позаботился при конструировании даже о такой мелочи.
    
— Я хотел сделать вам приятное, — огорченно сказал он, и поспешил переменить тему. — В указанный срок флагманский корабль будет готов к отплытию.
    
На том совет и закончился. Пан Клякса подошел к открытому окну и прислушался; из сада доносилось пение Розы. Она пела любимую песню профессора:
    
     
      
Птичка села на сучок.
      
Как поймать ее, дружок?
      
На верхушку полезай!
      
Что? Не можешь? Ай-яй-яй!
      
Рак заполз под бережок.
      
Как схватить его, дружок?
      
За клешню его бери!
      
Если больно, то ори!
      
Мак подлез под колосок.
      
Как сорвать его, дружок?
      
Рви его! Ну что? Никак?
      
Это — бабочка, не мак!
     
    
    
Хотя Роза вместо «рак» говорила «как», а «рви» произносила, как «кви», пан Клякса слушал пение с блаженной улыбкой на устах и пальцами выстукивал на подоконнике ритм, подпевая:
    
— Па-рам-пам-пам! Па-рам-пам-пам!
    
Тут я почувствовал, как под столом кто-то коснулся моей ноги. Наверняка не собака, ведь в Адакотураде собаки не водятся. Может, петух? Я сунул руку под стол, поймал кого-то за нос и вытащил Зызика.
    
— Ты?! — воскликнул я. — Подслушивал, негодяй!
    
— Подслушивал, — нахально согласился Зызик. — Но я никому ничего не скажу. Честное адакотурадское! Только возьмите меня на остров Двойников. Я вам пригожусь! А то, что тот господин говорил о короле, совершенно меня не касается. Я умею держать язык за зубами.
    
Алойзи схватил Зызика за плечо, да так сильно, что едва не переломал ему кости. Юноша вскрикнул от боли, но тут вмешался пан Клякса.
    
— Оставь его, Алойзи, — спокойно сказал он. — За подслушивание я мог бы превратить его в муху, есть у меня такое средство. Но я придумал кое-что получше. Надо вправить ему мозги. Возьмем его с собой. Малый любознателен, а любознательность — путь к знаниям. Я сделаю из него человека. Зызик, плывешь с нами!
    
Вот каким человеком был пан Клякса!
    
Тем временем порядочно стемнело. Издалека уже долетало дружное пение петухов, потому что настала пора спустить их с цепей.
    
Поблагодарив Парамонтрона за изысканное угощение, мы на одолженных самокатах помчались домой.
    
Бульпо и Пульбо, двое из пяти ученых садовников, приглашенных паном Левкойником на ужин, уже стояли у дверей с букетами приготовленных для дочерей розовода цветов. Оставшиеся трое дежурили сегодня в ночь.
    
Пан Левкойник нашел в королевских садовниках родственные души и тут же заговорил с ними об адакотурадской ботанике, описанной в последней работе пана Кляксы под названием «Адакотураданика». Книга эта вышла в свет буквально перед нашим приездом сюда.
    
Их оживленную беседу прервал Вероник.
    
— Пан Анемон, по-моему, эти молодые люди не прочь сыграть во что-нибудь с вашими дочерьми. Ну, скажем, в «веселого смотрителя», или в «мытье лестницы», или в «подметалки».
    
— Давайте играть в «подметалки»! — закричал пан Клякса.
    
Вероник тут же принес метлу и начал гоняться за нами по всем комнатам. Тот, кого он «подметал», должен был забрать у него метлу и в свою очередь гоняться за остальными. Самым ловким оказался пан Левкойник, скакавший под потолок как мячик. Розовод набрал очков больше всех и получил право назначить следующую игру.
    
    
— Прекрасно! — воскликнул разыгравшийся пан Клякса. — Может, сыграем в «три бельчонка»?
    
Пан Левкойник встал посреди комнаты, помял бородавку на носу и произнес, гордо выпятив живот:
    
— Есть идея. Предлагаю сыграть в брачные предложения. Мужчины выбирают.
    
— Ого, с этим не шутят, — заметил Вероник.
    
— Кто хочет, шутит, а кто хочет, делает предложение всерьез! — весело сказал пан Клякса, смешно поглаживая бороду сначала сверху вниз, а затем снизу вверх.
    
Алойзи даже не шелохнулся. Вероятно, он все еще считал себя женихом Резеды, хотя, к моему удивлению, до сих пор никак не отреагировал на ее исчезновение.
    
Вероник, не выпуская из рук метлы, присел и стал по привычке выметать пыль из углов.
    
Пан Клякса беззаботно напевал какую-то песенку, и только пан Левкойник суетился и приговаривал:
    
— Господа! Давайте же играть! Девушки ждут предложений!
    
Ученые садовники оказались на высоте: Бульпо подошел к Гортензии, а Пульбо — к Георгине; затем, галантно поклонившись избранницам, они в один голос произнесли:
    
— Урчарурвательная пани, имею честь прурсить твурей рорки.
    
Близнецы были похожи друг на друга, как близнецы, и сделать выбор сестрам было нетрудно. Они вежливо присели в реверансе и согласно желанию юношей подали им свои правые ручки.
    
— Браво! — воскликнул пан Клякса. — Две пары уже есть. Что дальше, пан Анемон?
    
— Извините, — вмешался Вероник, — хотелось бы знать, эти предложения сделаны в шутку или всерьез?
    
Наступило неловкое молчание.
    
— Мадемуазель Гортензия! — наконец сказал Бульпо. — Я полюбил вас с первого взгляда… Это, может быть, смешно, но мы, выросшие среди цветов, говорим то, что чувствуем.
    
— А я говорю, что думаю, — ответила Гортензия. — Сестры смеются над моей привычкой думать вслух. Вот и теперь я раздумываю, почему вы избрали меня? Наверное, потому что жена, разговаривающая сама с собой, не досаждает мужу своей болтовней. Спросила, ответила, и все ясно.
    
— Теперь ваша очередь, — обратился к Пульбо Вероник, страдавший врожденной любовью к порядку и не терпевший неясных ситуаций.
    
Пульбо смутился и, с трудом сдерживая стыдливое хихиканье, заявил:
    
— Мадемуазель Георгина… хи-хи… извините… так мило чихает, что я… хи-хи… просто очарован… Я всегда мечтал о такой жене… хи-хи… прошу прощения… Честное слово.
    
Хихиканье его было так заразительно, что пан Клякса чуть не лопнул со смеху. Даже Алойзи криво усмехнулся, а Вероник от полноты чувств сгреб обоих братьев в охапку и подбросил вверх, как двух щенков.
    
И только пан Левкойник сохранял надлежащую серьезность. Он обнял близнецов, прижал к отеческой груди Гортензию и Георгину и дрожащим голосом сказал:
    
— Вот и исполнилась мечта моей любимой Мультифлоры. По крайней мере, две дочери выйдут замуж за садовников.
    
    
— Па-рам-пам-пам! Па-рам-пам-пам! — воскликнул пан Клякса и, схватив пана Левкойника за руки, в течение нескольких минут кружился с ним в «мелком горохе».
    
Это было поистине незабываемое зрелище.
    
Было решено, что официальное обручение состоится по прибытии Мультифлоры.
    
Назавтра из канцелярии Кватерностера I прибыли указы о назначениях Алойзи и о предоставлении ему министрональных апартаментов в здании Института Мнимых Открытий и Изобретений. Это старинное учебное заведение было основано одним из адакотурадских путешественников, который случайно открыл Америку прежде, чем она была открыта по-настоящему.
    
Вместе с паном Кляксой мы проводили Алойзи до его нового жилища. Состояло оно из восьми комнат, заботливо оборудованных всем необходимым для жизни и отдыха министрона Дальнего Плавания. В шкафах висели мундиры Первого Адмирала Флота, а в застекленной горке красовались его ордена и другие награды, заранее врученные Алойзи Кватерностером I.
    
Остаток дня мы провели за подготовкой к плаванию. Тем временем население Адакотурады готовилось к очередному национальному торжеству, к Празднику Королевского Петуха. Стоило бы пояснить в скобках, что подобные чествования совершались в этой стране через два дня на третий, так как адакотурадцы страшно любят праздники. Они торжественно отмечают День Сказакотской Дружбы, День Куровода, День Садовника, День Повара, День Дояра Лактусовых Деревьев, а также Годовщину Высадки Сказандцев, Праздник Самоката, Праздник Сломанных Часов, Праздник Яичницы и многие другие.
    
В День Королевского Петуха в Королевском Саду устраивались народные гулянья, во время которых Кватерностер I награждал наиболее отличившихся петуховодов золотыми часами. Но главным номером программы был конкурс петушиного пения и избрание нового Королевского Петуха.
    
Как я уже упоминал, всю вторую половину дня мы упаковывали вещи. Дочери пана Левкойника гадали на лепестках роз и других цветов, полученных вчера от братьев-близнецов. Пан Клякса нагружал свои тридцать карманов деталями составлявших его дорожную лабораторию приборов, инструментов и других приспособлений. Вероник чистил и драил все, что попадало под руку, а я складывал в сундучок свой багаж, за исключением пробкового шлема, оказавшийся совершенно бесполезным. Кстати, ласты для подводного плавания и чучело сокола я подарил Зызику.
    
Уже сильно стемнело, когда вдруг в окно влетел озабоченный Три-Три; одновременно появился пан Левкойник.
    
— Министрон Лимпотрон просит всех спуститься в залу, — объявил он. — Прибыла делегация!
    
Пан Клякса что-то недовольно буркнул, но быстро оделся, расчесал бороду, забежал в комнату девушек посмотреться в складном зеркале и с гордым видом двинулся к лестнице. Семейство пана Левкойника, Вероник и я шли парами вслед за ним.
    
В зале мы увидели шестерых самых знаменитых адакотурадских дам, а также министрона Лимпотрона и министрона Двора.
    
Мы церемонно раскланялись.
    
Среди дам я узнал жен министронов, присутствовавших на приеме в саду у короля.
    
Министрон Тромбонтрон, припудренный парадным порошком и с петушиным пером за ухом, вышел вперед и заговорил:
    
— Наш король…
    
— Кватерностер, Кватерностер, Кватерностер, — хором произнесли дамы в соответствии с принятым этикетом, троекратно повторяя имя монарха, когда Тромбонтрон произносил слова «наш король».
    
— …поручил нам, — продолжал министрон, — обратиться к глубокоуважаемому чужестранцу пану Анемону Левкойнику и изложить ему его королевскую просьбу. Наш король…
    
— Кватерностер, Кватерностер, Кватерностер…
    
— …постановил покончить со своим холостым житьем и вступить в брачный союз, дабы осчастливить народ Адакотурады наследником трона. Наш король…
    
— Кватерностер, Кватерностер, Кватерностер…
    
— …направил сюда сию почетную депутацию, дабы мы от его имени просили руки присутствующей здесь панны Розы. Наш король…
    
— Кватерностер, Кватерностер, Кватерностер…
    
— …желает взять ее в жены и сделать королевой Адакотурады. Вот и все.
    
    
Наступило молчание, а пан Левкойник упал на грудь пана Кляксы и от избытка чувств сомлел на его широкой груди.
   
   
    
     
Экспедиция за Мультифлорой
    
    
Я вышел из дома очень рано, когда все еще спали, и побежал в порт. Там уже стоял готовый к отплытию флагманский корабль Первого Адмирала Флота «Кватерностер Первый». На его мачте развевался трехцветный флаг Адакотурады с золотым петухом в центре.
    
    
Капитан Тыквот, несмотря на раннюю пору, был уже на посту, совал нос во все углы, покрикивал на матросов, проверял оснастку. Это был старый морской волк, избороздивший все моря и океаны. Голова его, усы и козлиная бородка уже поседели, но его бодрое краснощекое лицо так и дышало здоровьем. Вы, наверное, думаете, что он попыхивал трубочкой? Ничего подобного! Капитан Тыквот по обычаю морских волков этого района Нетихого океана курил толстую сигару. А так как сигар он терпеть не мог, то поминутно с отвращением плевался. Но это уже его личное дело.
    
Я обсудил с ним некоторые подробности нашего плавания, мимоходом напомнив, что мы отправляемся за матерью будущей королевы, подарил ему свою книжечку «Амброжи Клякса, ученый и изобретатель», чтобы он знал, с кем будет иметь дело и отправился обратно.
    
День обещал быть не таким знойным, как обычно, на небе даже появились кое-какие тучки, а облачность в этих широтах была редкостью.
    
«Быть шторму», — подумал я, подходя к дворцу Лимпотрона.
    
Вся компания уже была на ногах. Пан Клякса перед складным зеркалом расчесывал щеткой бороду; девушки, как водится, о чем-то шептались, а Вероник на прощание наводил в комнате порядок, препираясь с паном Левкойником:
    
— Да, пан Левкойник, нельзя загадывать ни на день, ни на час. Жизнь состоит из сплошных неожиданностей. Вот вы уже не разводите розы, а выводите заневестившихся дочерей. Роза розе рознь, а? Пустите корни в Адакотураде, как баобаб, станете тестем короля и дедом наследника трона, будете кататься в яичнице, как сыр в масле. Век бы так жить!
    
— А вам завидно, — отрезал пан Левкойник. — Впрочем, могу взять вас в королевский дворец дворником. При дворе такой человек всегда пригодится.
    
Перестав натирать пол, Вероник подбоченился и гордо заявил:
    
— Я полвека работаю на одном месте, а сюда приехал, сопровождая пана Несогласку, потому что всякий порядочный привратник должен заботиться о жильцах. Я знаю свои обязанности, и даже если бы вы мне пообещали трон и корону, свой пост я нипочем не брошу! Мне дороже метла дома, чем скипетр в Адакотураде. Это говорю вам я, Вероник Чистюля, потомственный дипломированный привратник.
    
— Довольно, господа, довольно! — крикнул пан Клякса. — Род Левкойников имеет право взбираться в верха, а род Чистюль может сохранять верность семейным традициям. Кто от кого, тот и в того. Только Пузыри будут одинаковыми. Пан Вероник, Адась, в путь. Адмирал ждет.
    
    
Лимпотрон и розовод проводили нас до порта. На «Кватерностере Первом» у трапа нас поджидал Алойзи. Он был одет в красивый белый мундир и подпоясан большой лентой Петуха со звездой. Грудь его была увешана многочисленными орденами и медалями. Он отдал нам честь, приложив ладонь к адмиральской треуголке. Капитан Тыквот отдал пану Кляксе рапорт, пока почетный караул тянулся перед ним во фрунт.
    
Флагманский корабль величественно отходил от причала, когда прилетел Три-Три и уселся мне на плечо. Лимпотрон махал носовым платком, а пан Левкойник этого сделать не мог, потому что должен был вытирать им ручьями сбегавшие по щекам слезы — как-никак, мы отправлялись за Мультифлорой.
    
Судно быстро удалялось от берегов Адакотурады. Флаг трепетал на ветру, самонаводящиеся двигатели работали почти бесшумно.
    
Мы удобно расположились в шезлонгах, и только Вероник принялся драить и без того натертые до блеска бортовые поручни.
    
Стюарды разносили фрукты и прохладительные напитки.
    
Стоя на мостике, капитан Тыквот отдавал приказы вахтенным офицерам.
    
— Слушай, Алойзи, — обратился я к нашему Адмиралу, когда выдался удобный момент. — Хотелось бы спросить тебя вот о чем…
    
Алойзи встал с шезлонга и ледяным тоном произнес:
    
— Прошу обращаться ко мне как положено. У меня есть звание.
    
Пан Клякса хлопнул ладонью о подлокотник шезлонга.
    
— Вы только на него посмотрите! Пружина правильного мышления действует! Он ведет себя как нормальный человек. Едва надел мундир, как сразу же возомнил о себе Бог весть что. Довольно, Алойзи, довольно! С нами этот номер не пройдет. Порошок, которым я запудрил тебе мозги — не сахарная пудра! Адась тебе не подчиняется. Прежде всего он мой ученик, а во-вторых, он твой однокашник. Садись и слушай!
    
Смущенный Алойзи козырнул и присел на край шезлонга.
    
— Прошу прощения… зарапортовался… — сказал он кротко. И чтобы хоть как-то подчеркнуть важность своей персоны, крикнул: — Эй, капитан! Что такое, сто пар петухов тебе в глотку! Почему мы тащимся, как сонные черепахи? Так вас учили управлять флагманским кораблем Первого Адмирала Флота? Может, мне самому встать на мостик и наддать экипажу жару?
    
— Слушаюсь, господин Адмирал! — отвечал капитан. — Эй, на вахте! Полный вперед! Два румба вправо! Шевелись, сто пар жареных цыплят тебе в печенку!
    
Отдав такой приказ, Алойзи величаво разлегся на шезлонге и обратился ко мне:
    
— Ты хотел о чем-то спросить. Пожалуйста, говори, я слушаю.
    
Стараясь совладать с беспокойством, я спросил:
    
— Ответь мне, Алойзи, честно и откровенно — как обстоят твои дела с Резедой? Ты все еще считаешь ее своей невестой? Ответь, это очень важно для меня.
    
Пан Клякса нахохлился, поправил на носу очки и внимательно уставился на Алойзи.
    
Скроив лукавую мину, тот с минуту поиграл своими орденами, затем смахнул с кителя пылинку и наконец неохотно отвечал:
    
— Резеда, говоришь? Ха-ха-ха… Разве ты не знаешь, что потеряв пружину правильного мышления, я откалывал разные коленца назло пану Кляксе? Резеда? Нет, дорогой мой, Резеда меня абсолютно не интересует. Мое предназначение куда выше. Алойзитрон, министрон, Первый Адмирал Флота, Пузырь-прототип — вот мое истинное призвание!
    
— Тогда зачем ты ее похитил? — спросил пан Клякса.
    
— Ну, вам, господин профессор, должно быть ведомо лучше, чем кому-либо, что прошлое меняется и даже забывается, и в расчет берется только то, что я сказал минуту назад.
    
Тут я вскочил с шезлонга, обнял механического человека и помчался вниз, в каюты. Через минуту я возвратился, ведя за руку… Резеду.
    
    
— Господа! — воскликнул я дрожавшим от волнения голосом. — Пан Вероник, подойдите сюда! Слушайте! Мы с Резедой полюбили друг друга еще по пути в Адакотураду, на «Акульем Плавнике». Она рассказала мне о своем злополучном обручении с Алойзи, когда он обманным путем дал ей таблетку любвицилина, о том, как она ее проглотила, а когда опомнилась, то было уже поздно. Она не знала, как выкрутиться из создавшегося положения, и я решил освободить ее от Алойзи. Это я выкрал ее из-под стеклянного колпака. Бульпо и Пульбо по моей просьбе взяли Резеду под свою опеку и укрыли ее в надежном месте. Мы переговаривались друг с другом через Три-Три, которого Резеда выдрессировала соответствующим образом. Сегодня утром я посвятил в наши планы капитана Тыквота и провел ее на корабль. Теперь нас уже ничто не разлучит. Резеда, я правильно говорю?
    
Девушка стояла ни жива ни мертва. Взяв меня за руку, она прижалась к моему плечу и лишь кивала в знак согласия. Наконец, она еле слышно прошептала:
    
— Да… Все так и есть…
    
— Пан Адась, — с упреком заметил Вероник, — и вы это скрыли от меня? От своего привратника? Нехорошо. Ну да ладно… Внесем Резеду в списки. С вашего позволения, вы будете тридцатой жительницей нашего дома. Красивое, круглое число.
    
Алойзи галантно пододвинул Резеде шезлонг.
    
— В последний раз мы с вами виделись в Заповеднике Сломанных Часов, — плутовски прищурив глаз, сказал он. — Кажется, я даже перенес вас оттуда в Королевские Сады. Прошу не смотреть на меня с таким ужасом. Того Алойзи Пузыря больше нет. Сегодня мы начинаем новую жизнь. Три ваших сестры уже обручены. Очередь за вами. Что касается меня, то вы совершенно свободны от каких-либо обязательств!
    
Сказав это, Алойзи хлопнул в ладоши и приказал стюарду принести бутылку лактусового вина.
    
Пан Клякса с улыбкой следил за происходящим, поглаживая свою окладистую бороду и весело насвистывая. Наконец он сказал:
    
— Я же говорил пану Левкойнику, что напал на след Резеды. А я слов на ветер не бросаю. Я все это знал, знал и то, что ее провели на корабль и что она спрятана в каюте. Не считайте, что я ясновидец. Я не стал бы использовать кляксическую энергию для занятия, столь малонаучного. Просто Три-Три все мне выболтал. Дрессируя его, Резеда не догадывалась о птичьей болтливости. Поздравляю тебя, Адась! Ты сделал отличный выбор. Я рад, что уже четвертая сестра нашла себе спутника жизни.
    
Пробка полетела в небо, в бокалах запенилось вино. Вероник, как самый старший из присутствующих, произнес тост в стихах:
    
     
      
Пан Несогласка панну Левкойник любит сердечно,
      
А Вероник Чистюля рад бесконечно,
      
Как два голубка, они вместе порхают,
      
Старый привратник им счастья желает.
     
    
    
    
Мы подняли бокалы. Даже Три-Три опустил свой клювик в один из них и принялся пить с такой жадностью, что отогнать его было просто невозможно, зато потом он долго выписывал в воздухе крендели, не в силах лететь по прямой.
    
По окончании короткого торжества мы с Резедой пошли на корму, чтобы спокойно поговорить. Последние дни девушка жила у родителей Бульпо и Пульбо, окруживших ее заботой и вниманием. Это были очень достойные и трудолюбивые люди, державшие мастерскую по пошиву подушек-думок. Я тайком отвел Резеду в их дом, но навещал ее лишь изредка, когда удавалось забежать на несколько минут. Так что у нас накопилось много недосказанного, да и планы на будущее нуждались в обсуждении.
    
— Расставаться с семьей мне будет очень грустно, — сказала Резеда, — но я тебя люблю и хочу быть с тобой. У нас так много общего! Займемся птицеводством, я усовершенствую свой метод дрессировки и помогу тебе в составлении словаря пернатых…
    
Я обнял ее за плечи. Мы стояли, прижавшись друг к другу, как вдруг долетел крик впередсмотрящего:
    
— Внимание, внимание! Прямо по курсу циклон!
    
Я взглянул вверх и на верхушке мачты увидел знакомую фигуру с подзорной трубой у глаз. Это был Зызик. Пан Клякса выполнил обещание и велел Алойзи взять юношу на корабль.
    
Мы с Резедой поспешили присоединиться к остальной компании. Первый Адмирал Флота стоял возле пана Кляксы и своим острым невооруженным глазом всматривался в глаз циклона.
    
— Вот так всегда, стоит на военном судне появиться юбке, — проворчал он, полностью войдя в роль моряка, а моряки, как известно, народ весьма суеверный.
    
Потом побурчал себе под нос еще немного и вслух добавил:
    
— Да… Разумеется… Приближается циклон «Резеда». Наш корабль может разлететься в щепки.
    
— Слушай, Алойзи, я сам этим займусь, — вмешался пан Клякса. — Моя борода значит больше, чем все твои навигационные приборы вместе взятые.
    
С этими словами он встал на одну ногу и пустил бороду в свободный полет. Заряженная атмосферным электричеством борода сложилась клином и нацелилась на северо-запад.
    
— Право руля на две угловые минуты. Стоп машины. Все орудия на правый борт, — распорядился пан Клякса.
    
— Право руля на две угловые минуты! Стоп машины! Орудия на правый борт! — крикнул Адмирал капитану.
    
— Есть! — выплюнув сигару, гаркнул в ответ капитан Тыквот и отдал соответствующие приказы команде.
    
— Циклон «Резеда» — ужас Нетихого океана, — сообщил нам Алойзи. — В свое время много шума наделала история гибели флота Фарфории, когда ко дну пошли все суда до единого, включая даже водонепроницаемые соусники.
    
— Черт меня дернул уехать из дому на старости лет, — буркнул Вероник.
    
— Выше голову! Я с вами! — воскликнул пан Клякса. — Циклоны — моя специальность.
    
«Кватерностер Первый» развернулся правым бортом к циклону и под скрежет тормозов остановился как вкопанный.
    
— Наводчики — к орудиям! Расчетам пусковых установок по местам стоять! — командовал капитан Тыквот.
    
— Огонь! — приказал пан Клякса.
    
Грянул залп. Самонаводящиеся ракеты с блеском и свистом вонзились в глаз циклона.
    
— Еще — огонь!
    
— Ладно, достаточно, — пан Клякса, поднес к губам кончик бороды и от души ее расцеловал. — Хорошая борода! Любимая борода!
    
    
— Клево! — крикнул сверху Зызик, когда рассеялся дым. — Циклон разбит вдребезги!
    
Я одолжил у капитана подзорную трубу, чтобы взглянуть на результаты стрельбы. Обломки циклона разлетелись по поверхности океана, как осколки зеркала. Его продырявленный снарядами глаз напоминал ситечко, сквозь которое просачивался красный свет солнца.
    
— Итак, мы спасены, — сказал пан Клякса Алойзи, — хотя на военном судне и находится «юбка».
    
С этими словами он галантно поклонился Резеде и поцеловал ей руку, чем доставил мне огромное удовольствие. Резеда сделала реверанс и кинулась пану Кляксе на шею, благодаря за заступничество перед Алойзи.
    
    
Первый Адмирал Флота иронически кивнул, взглянул на барометр и заметил:
    
— Что ж, с циклоном мы справились, но сумеем ли уйти от надвигающегося шторма? Не забывайте, мы вступаем в зону субтропических депрессии.
    
Я ожидал шторма с самого утра, еще тогда заметив на горизонте предвещающие бурю тучки.
    
И теперь, когда наш корабль снова набрал полный ход, небо прочертили огненные зигзаги молний, раздался гром, и разряды с шипением посыпались в море, подымая густые облака пара в местах падения. Вода закипела. На поверхность стали всплывать косяки вареной рыбы, которую матросы ловко вылавливали сачками для ловли бабочек. Полил дождь, тут же перешедший в ливень. Все произошло так быстро, что не успели мы покинуть палубу, как промокли до нитки.
    
На пане Кляксе был костюм из герметических, непромокаемых веществ, и ему достаточно было лишь стряхнуть с себя капли, чтобы принять свой обычный вид. Не пострадала от дождя и его борода, покрытая метеокляксической мазью. Вероник же отжал свои одежды в ванной, надел их снова и с молодцеватым видом заявил:
    
— Суровая жизнь привратника приучила меня к любым испытаниям. Насморка у меня не бывает! Я закален, как гвоздь!
    
Тут он напряг бицепсы, встал на руки, выполнил несколько гимнастических упражнений и гордо добавил:
    
— Я не я, если вру. Мне семьдесят лет, но я за пояс заткну еще не одного молодца!
    
    
Этот камень был брошен в мой огород, поскольку мы с Резедой воспользовались любезностью первого офицера, предложившего нам переодеться в морскую форму, пока не высохнут наши собственные вещи. Надо отметить, моряк из Резеды вышел очаровательный.
    
Шторм все еще бушевал. Перепуганные летающие рыбы то и дело ударялись в стекла иллюминаторов. «Кватерностер Первый» переваливался с боку на бок, вставал на дыбы и глухо стонал под ударами волн.
    
Адмирал не покидал своего поста. В репродукторах гремел хриплый голос капитана Тыквота. Вдруг в адмиральском салоне, где мы попивали горячий лактусовый сок, появился Зызик. От усталости он тяжело дышал и едва держался на ногах, но при том едва не лопался от гордости.
    
— Пан профессор… — пропыхтел он. — Я вас не подвел, верно?… Попросите Адмирала взять меня на службу… Профессулик, родненький, ну что вам стоит, ради меня, а?!
    
— Сядь и отдохни, — сказал пан Клякса. — Ты славный малый! Как я вижу, тебе и море по колено. Через пять лет быть тебе знаменитым капитаном, ручаюсь. Ты за мной, как за каменной стеной, а я слов на ветер не бросаю.
    
Едва пан Клякса выговорил это, как сила урагана возросла на пять баллов по шкале Бжехворта, и судно заскакало по океану, как теннисный шарик.
    
Стюарды привязали нас к креслам, чтобы мы не разбили головы о потолок.
    
Наступила ночь. Об ужине не могло быть и речи. Графины с лактусовым соком и стаканы давно уже превратились в стеклянную пыль. Мы молча грызли сухари и выжидательно поглядывали на пана Кляксу.
    
Великий ученый был погружен в изучение своей автоматической карты. Он водил по ней пальцем и беззаботно напевал неизменное «па-рам-пам-пам».
    
Когда часы пробили полночь, пан Клякса попросил стюарда пригласить в салон Адмирала.
    
Алойзи был, как всегда, спокоен, не выказывая никаких признаков утомления. В этом и состояло его механическое превосходство над обычными адмиралами.
    
— Приближаемся к цели, — сказал пан Клякса. — По прямой до острова Двойников не более пятнадцати миль. Точный курс укажет борода. Идемте на палубу.
    
— Сейчас отдам необходимые указания. — Алойзи козырнул и взбежал по трапу наверх.
    
Мы последовали за ним, связавшись веревкой, как альпинисты, чтобы нас не унесло ветром. Я шел в связке последним, и моя морская форма то и дело привлекала внимание боцманов.
    
— Ты что тут болтаешься, недотепа? — шпынял меня то один, то другой. — Шевелись, болван! За работу, бездельник!
    
Резеда сочувственно сжимала мою руку, но благоразумно помалкивала: ведь и на ней была форма.
    
На палубе ревел ветер, дыхание перехватывало, но дождь вроде бы прекратился. Капитан Тыквот, давясь сигарным дымом и с отвращением плюясь, неутомимо раздавал приказания. Наша компания перебралась на нос корабля. Пан Клякса выставил бороду вперед, положил подзорную трубу на плечо Алойзи и пристально вгляделся вдаль. Сначала он бормотал что-то невразумительное, а потом стал произносить короткие, обрывистые фразы:
    
— Любопытно… Ничего не понимаю… Острова Двойников нет, просто нет. Но моя карта не может ошибаться. Произошло что-то невероятное. Сейчас, сейчас… Глазам своим не верю! Вон плавает верхушка острова. Одна верхушка и больше ничего! Похоже, циклон разломил остров по горизонтали. Верхушка с домом уцелела и теперь плавает на поверхности, словно блюдце. Алойзи, прикажи усилить свет прожекторов… Ага! Вижу! Вижу! Дом и сад! Надо пустить ракеты! Быстрей, быстрей!
    
Алойзи послал Зызика к капитану с приказом, и вскоре в небо взлетели три ослепительно яркие ракеты государственных цветов Адакотурады: желтая, красная и зеленая.
    
Пан Клякса протер стекло подзорной трубы и всмотрелся еще пристальнее:
    
— Есть! Есть! — радостно закричал он. — Перед домом женщина. Это Мультифлора! Рядом две черные собаки. Честное слово! Это пуделя!
    
Алойзи не стал слушать продолжение репортажа пана Кляксы и длинными скачками помчался к капитану.
    
Мы подошли к качавшейся на волнах вершине острова так близко, что освещенный прожекторами четырехугольник дома можно было разглядеть даже без бинокля.
    
Корабль развернулся левым бортом, затрясся, задрожал и встал на месте, отважно сражаясь с ураганом и налетавшими один за другим взбесившимися валами.
    
Не прошло и двух минут, как на воду была спущена шлюпка, в которой отправились за Мультифлорой двенадцать матросов — и Зызик в том числе. Но несмотря на их сверхчеловеческие старания, борьба со стихией оказалась бесплодной. Из ревущей пучины взлетали горы воды, обрушиваясь на лодку бесчисленными водопадами и стремясь уничтожить ее вместе с ее отважным экипажем.
    
Капитан дал команду возвращаться, но тут внезапный порыв ветра швырнул шлюпку о корпус корабля и раздробил ее в щепки.
    
    
Раздался сигнал тревоги «Человек за бортом!», в море посыпались спасательные круги. Матросы суетились, как муравьи, пытаясь помочь попавшим в беду товарищам. И тут приплыли привлеченные легкой поживой акулы. Положение с каждой минутой становилось все более угрожающим. Экипаж удвоил свои усилия. Наконец удалось выловить всех матросов, и только Зызика волны отбросили слишком далеко от корабля.
    
— Он погибнет! — ломая руки, восклицала Резеда. — Спасите его! Там акулы!
    
Но даже пан Клякса беспомощно опустил руки, и в глазах его застыл ужас.
    
Броситься на помощь Зызику не отважился ни один матрос, и тогда Первый Адмирал Флота одним прыжком перескочил через поручни и в чем был — в белом кителе, подпоясанном большой лентой Петуха со звездой — в том и бросился в пенящуюся пучину океана. Его механические конечности работали с молниеносной быстротой и идеальной четкостью. За десяток гребков добравшись до Зызика он несколькими ударами кулака, словно железной булавой, оглушил нападавших акул, и не успели мы опомниться, как Алойзи уже поднимался по веревочной лестнице, держа в руках едва живого юношу.
    
Мы устроили Алойзи громкую овацию, а пан Клякса обнял его со слезами на глазах и сказал:
    
— Милый Алойзи! Ты истинное творение рук моих. Дамы и господа! Да здравствует министрон Алойзитрон, Первый Адмирал Флота!
    
— Ура! — крикнул вместе с нами экипаж корабля, а Вероник громче всех.
    
Зызик быстро пришел в себя и тут же обратился к Алойзи:
    
— Господин Адмирал, я обязан вам жизнью, и отныне вы можете располагать мной по своему усмотрению.
    
Алойзи взглянул на юношу с одобрением и прикрепил к его груди один из собственных орденов.
    
— Ты заслужил эту награду, парень. Ты далеко пойдешь. Назначаю тебя боцманом-старпомом Флота Его Королевского Величества.
    
Зызик покраснел как рак и не мог выговорить ни слова. Я поздравил его с назначением, а пан Клякса заговорщицки подмигнул и шепнул ему через мою голову:
    
— Ну, что я говорил? Па-рам-пам-пам!
    
В моем описании эта сцена выглядит довольно затянутой, но на самом деле она длилась не более минуты. Все это время Резеда не отходила от пана Кляксы ни на шаг, горестно причитая:
    
— Пан профессор, умоляю вас! Сделайте что-нибудь! Спасите маму! Нельзя терять ни минуты! Боже мой, Боже мой, что за люди! Вы что, не понимаете?! Там моя мама!
    
— Шторм затих, опасность миновала, — ответил пан Клякса. — Сохраняйте спокойствие. Пожалуйста, дайте подумать.
    
Тут он встал на одну ногу, пустил бороду по ветру и с помощью своего всевидящего ока еще раз изучил обстановку.
    
— Адмирал! — немного погодя, сказал он, потому что в присутствии членов экипажа всегда обращался к Алойзи только по званию. — Адмирал, мои прогнозы оправдались. Мы не можем приблизиться к острову, поскольку это вынудит Мультифлору подойти к краю и нарушить равновесие, и тогда достаточно малейшего наклона, чтобы весь этот плавающий холмик перевернулся вверх дном. Это во-первых. А во-вторых, не следует забывать, что находящийся там дом представляет собой единственное достояние пана Левкойника. Поэтому я предлагаю взять на буксир остатки острова вместе со всем, что на нем находится, и оттащить к Адакотураде.
    
Алойзи, который уже успел улучить минуту и переодеться в сухое, козырнул и после недолгих раздумий заявил:
    
— Пан профессор, мой мозг проанализировал заданную ему программу. Переходим к исполнению. Капитан, прикажите перенести все корабельные канаты на левый борт. Пусть экипаж свяжет их двойными узлами в одно целое. Во время исполнения маневра взятия на буксир фейерверкерам последовательно выпустить пятнадцать ракет. Выполняйте!
    
— Есть, господин Адмирал! — крикнул капитан Тыквот и передал приказ старшему офицеру.
    
— Трос надо выстрелить из катапульты, иначе не долетит, — рассудительно заметил Зызик.
    
Чтобы не мешать экипажу, мы перебрались на нос корабля. Гора канатов росла с каждой минутой. Механики связывали их концы и скрепляли стыки стальными зажимами. Получился трос длиной более километра.
    
Ветер стих, волнение стало менее опасным, и капитан подвел судно на расстояние, соответствующее длине каната.
    
Когда все было готово, Алойзи собственноручно сделал на конце каната огромную петлю. Помогавшие ему матросы — а было их больше десятка — едва управились с тяжестью этой пеньковой змеи.
    
И тут Алойзи с блеском продемонстрировал кляксическую силу своих мышц. Когда ракеты взмыли в небо, он правой рукой схватил петлю и жестом дискобола бросил канат в сторону темневшей вдали верхушки острова.
    
Выхватив из рук старшего офицера призматическую подзорную трубу, я посмотрел вслед улетавшей петле. Здесь, на палубе, бухта брошенного с нечеловеческой силой каната разматывалась с бешеной скоростью, а там, вдали, колоссальное лассо с невероятной точностью охватило четырехугольник дома.
    
Растроганный пан Клякса смотрел на Первого Адмирала Флота, на эпохальное творение своего гения: то, что совершил Алойзи, превосходило даже самые смелые ожидания его творца.
    
От удивления матросы буквально остолбенели. В их взглядах читалось преклонение перед своим Адмиралом.
    
Вероник, уже не раз хваставшийся своей необыкновенной силой, был совершенно ошарашен поступком Алойзи. Однако при этом он не утратил здравого смысла, и потому, поплевав на ладони, он потер их друг о дружку, сгреб Адмирала в охапку и трижды подбросил его в воздух. К чествованию присоединился экипаж, так что еще чуть-чуть и от адмиральского мундира остались бы одни лохмотья. Во всяком случае, потом пришлось целый час собирать разлетевшиеся по всему кораблю ордена Алойзи.
    
Резеда не спускала с острова беспокойного взгляда, потому что послала туда Три-Три с письмом к матери.
    
Капитан дал новый курс, и судно медленно пошло в обратном направлении — из-за плывшей на буксире верхушки острова Двойников приходилось проявлять предельную осторожность.
    
    
Мы уже покинули зону дождя и бурь. Ветер окончательно стих, небо прояснилось и показалась полная луна.
    
Свободные от вахты члены экипажа покинули палубу. Капитан Тыквот с омерзением выплюнул сигару в море и тоже удалился на отдых. Алойзи самолично встал к штурвалу. Впрочем, он всегда находился в стоячем положении, поскольку его искусственный организм не требовал ни сна, ни покоя. Этому можно было только позавидовать, ведь нашей четверке то и дело приходилось глотать тонизирующие таблетки пана Кляксы, чтобы не рухнуть от усталости. Вероник с жаром бросился драить навигационные приборы, из-за дождя потерявшие надлежащий блеск. Это умилило боцмана, и он сказал по-сказакотски:
    
— Пан Верурник так любит чистуртор, чтур егур надур звать Чистюлей.
    
— Господин боцман, — с достоинством ответил Вероник, — ваша шутка неуместна. Когда ваших предков жрали пиявки, мой прадед под Белой Мушкой воевал за освобождение зеленокожих цитрусов. Я действительно забочусь о чистоте, но пыли не подымаю.
    
Не уловив намека, боцман лишь буркнул под нос:
    
— Крыса сухопутная — ни словечка путного!
    
Пан Клякса взошел на капитанский мостик. Я тут же догадался, что он послал в космос свое всевидящее око, а теперь застыл с опущенной головой в выжидательной позе, не обращая внимания на старшего помощника, сменившего капитана Тыквота. Видимость установилась превосходная, и Резеда могла без труда созерцать родной дом.
    
— Что-то никаких признаков жизни, — озабоченно заметила она. — И Три-Три не возвращается… Свет в окнах погас. Бедная мамочка…
    
Я старался утешить Резеду и рассеять ее тревогу. На помощь мне пришел пан Клякса, как раз в тот момент ловко спустившийся с мостика.
    
— Я осмотрел поверхность Луны вблизи. Мое всевидящее око только что вернулось. Космическая пересадочная станция работает отлично. Однако я торжественно заявляю: в этом участвовать я не буду. Пока что я не собираюсь бороздить межпланетные пространства, ведь нерешенных проблем хватает и на Земле. Пока здесь существуют болезни, бедность и несчастья, мой долг — думать о людях. Да, дорогие мои! Люди на Земле для меня важнее всего.
    
Тут он взглянул на Резеду, ощутил ее беспокойство и потеплевшим голосом, присушим лишь ему, добавил:
    
— Не беспокойтесь, мадемуазель Резеда. Все в полном порядке, борода начеку. Можете на меня положиться.
    
Едва он это сказал, как прилетел Три-Три с письмом от Мультифлоры в клюве. Резеда стала его читать вслух, а мы слушали ее с предельной сосредоточенностью:
    
«Дорогая моя деточка, — писала мать Резеды, — помощь пришла вовремя. Теперь, когда шторм миновал, вершина холма, на которой чудом уцелел наш дом, плывет за кораблем ровно, будто плот. Катастрофа произошла позавчера ночью. Послышался подземный гул, земля содрогалась и раскалывалась глубокими трещинами. Последствия бедствия я увидела утром. Весь остров, кроме куска земли с нашим домом, погрузился в океан.
    
Потом корова сорвалась в море и утонула; козу унес кондор. Уцелели только двое наших пуделей. Мы питаемся фруктами и пьем дождевую воду. На прошлой неделе меня навестил профессор Клякса…»
    
— Что?! — воскликнул ученый, удивленно приподымая брови. — Я навестил Мультифлору? Неслыханно! Снова какая-то выходка этого негодника! Адмирал! Адмирал, подойдите к нам!
    
Алойзи подошел пружинистым шагом и вежливо козырнул.
    
— Послушай, Алойзи, — сурово сказал пан Клякса, — выплыла на свет еще одна твоя проделка. Ты мне не говорил, что побывал на острове Двойников, да еще и нагло выступил в моем обличий! Как это прикажешь понимать?
    
— Пан профессор, — кротко ответил Алойзи, — я действительно подслушал разговор о Мультифлоре и решил ее навестить…
    
    
— Как ты мог подслушать разговор, находясь совсем в другом месте? — удивленно воскликнул я.
    
— Адась, у тебя полная потеря памяти, — с сочувствием ответил Алойзи. — Пан Клякса установил у меня в правом ухе барабанную перепонку дальнего прослушивания. Ты ведь сам помогал ему привинчивать платиновые пластинки. Благодаря этому устройству я на расстоянии пятисот метров могу расслышать самый тихий шепот, от меня не укроется ничто. Узнав все о пани Мультифлоре, я сел на корабль, шедший на Рабарбарский архипелаг, в полуградусе от острова Двойников. Остальную часть пути я проделал вплавь, вам ведь известно, пан профессор, я непромокаемый, в воде не тону, а усталость мне незнакома. Но прошу учесть и то, что все это происходило до установки пружины правильного мышления на место. Теперь, когда я совершенен, ничего подобного случиться уже не может.
    
Признание Алойзи разоружило пана Кляксу. Он похлопал Адмирала по плечу, понимающе кивая головой.
    
— И все же — что ты там нагородил от моего имени?
    
— Ничего страшного. Я только сказал, что господин Левкойник от тоски иссох… А еще я ей обещал, что она станет королевой Адакотурады.
    
— Экий ты, однако, шутник! — воскликнул пан Клякса. — Но ты оказался почти прав. Королевой Мультифлора, уж извини, не станет, зато тещей короля будет. Тоже недурно. Что до пана Левкойника, то это счастье, что он не похудел, а то потерял бы все свое очарование. Он так хорош с брюшком!
    
— Это еще не все, — продолжил Алойзи. — Еще я сказал ей, что мне удалось найти кляксический стимулятор для растений и благодаря ему пан Левкойник вырастил в Адакотураде кусты роз высотой с пальму. Собственно, это и заинтересовало ее сильнее всего. Вот смеху-то будет!
    
Пан Клякса рассмеялся и произнес с нескрываемой иронией:
    
— С таким же успехом ты мог сказать, чтобы меня окончательно скомпрометировать, что пан Левкойник вырос с баобаб и стал раскидистым, как смоковница, или что ее дочери стали жирафами. Но твоему фанфаронству пришел конец, дорогой Алойзитрон. Ушло — не воротишь.
    
— К вашим услугам, пан профессор, — с улыбкой ответил Алойзи. — Можете на меня положиться, как на собственную бороду!
    
— А теперь идемте спать! — подвел итог пан Клякса и браво зашагал вдоль судна. Резеда, более не беспокоясь за судьбу матери, тоже согласилась спуститься в каюту.
    
— Нас ждет пять часов сна, — заметил Вероник. — Привратник, вынужденный каждую ночь открывать ворота, никогда не спит больше.
    
На своем посту остался лишь неутомимый Первый Адмирал Флота.
    
Да, творение пана Кляксы было в самом деле величайшим достижением человеческой мысли!
   
   
    
     
Праздник Королевского Петуха
    
    
Адакотурада исповедовала мирную политику и не имела ни армии, ни авиации, зато обладала мощными военно-морскими силами, к каковым относились: флагман «Кватерностер Первый», двенадцать сказакотов на адакотурадской тяге, двадцать четыре быстрокочетов дальнего плавания, шесть курометов и тридцать бронированных кукареков. Все корабли, за исключением флагманского, ходили под вымышленными флагами, чтобы утаить Адакотураду от захватчиков.
    
Чтобы министрон Мира в приступе плохого настроения не втянул страну в какой-нибудь международный конфликт, флот ему подчинен не был. Океанский флот служил лишь для конвоирования торговых караванов яйцевозов и подушечников.
    
Адакотурадские подушечники назывались так оттого, что походили на набитые пером подушки. Во время перехода в их тепле из яиц вылуплялись цыплята. Один подушечник мог принять на борт до ста тысяч яиц, а в порту назначения получали столько же желтых пищащих цыплят. Зрелище, должно быть, просто захватывающее!
    
Когда «Кватерностер Первый» ранним утром подплывал к родным берегам, все корабли флота подняли флаги, а курометы произвели залп из всех орудий. На берег высыпали толпы людей, кричавших здравицы в честь Адмирала, пана Кляксы и, конечно же, Мультифлоры, матери будущей королевы. Оказалось, что весть о намерении короля жениться уже разнеслась, как на крыльях колибри, на всю страну!
    
На рейде я заметил «Акулий Плавник», только что пришедший в Адакотураду с грузом вороненых часов, и тут же шепнул Зызику, чтобы тот заглянул к своему знакомому капитану, и попросил забронировать четыре каюты на обратный рейс.
    
В порту нас поджидали министрон Двора Тромбонтрон, наш друг Лимпотрон, пан Левкойник с четырьмя дочерьми, Бульпо, Пульбо, а также представители высшей администрации страны.
    
Стоял погожий, безоблачный июльский денек.
    
После краткого приветствия Алойзи отдал распоряжения насчет плавучего острова, мирно покачивавшегося в отдалении.
    
Матросы набросили конец каната на барабан лебедки и не без труда начали подтягивать остров к берегу.
    
Когда этот обломок острова Двойников наконец оказался в назначенном месте, механики укрепили его края железной окантовкой, приладили якорь и бросили его на дно по всем законам морского искусства.
    
Только теперь мы смогли сойти по трапу на землю, которую уже успели окрестить «Анемоновой Горбушкой» — своей формой она и в самом деле напоминала горбушку каравая.
    
Дом Левкойников пребывал в полной сохранности, и я не без удивления увидел, что во время катастрофы стены не потрескались и даже стекла не повылетали. Росшие в саду деревья сгибались под тяжестью фруктов, а воздух был напоен сладостным ароматом роз.
    
    
Как видите, я умышленно откладываю описание трогательной встречи Мультифлоры с семьей. Просто я лишен поэтического дара Пионии, и мне недостает слов, чтобы надлежащим образом описать эту трогательную сцену. Вполне достаточно сказать, что Вероник лил слезы в три ручья, наверно, вспоминая покойную Веронику, а пан Клякса шмыгал носом, с трудом сдерживая слезы.
    
Розовод действительно не преувеличивал, когда говорил о необычайной красоте Мультифлоры. Рядом со своими дочерьми она выглядела как старшая сестра. Невзирая на страдания в разлуке и тяжкие переживания последних дней, она так и лучилась безмятежностью, была полна неотразимого обаяния, будто эта минута счастья стерла с ее лица все следы забот и усталости.
    
«Анемонова Горбушка» была обставлена с большим вкусом и оснащена всеми современными приспособлениями, необходимыми для комфорта.
    
Итак, пан Левкойник с дочерьми мог сразу же перебраться в собственный дом. Вероник согласился немного пожить у них, чтобы навести порядок и помочь уладить кое-какие формальности, как-то: завести домовую книгу, прикрепить табличку с названием улицы, подключить дом к электросети и канализации, получить разрешение на постройку постоянного моста и на приобретение собственного якоря, зарегистрировать семейную фирму по выращиванию цветов, выяснить номер дома, поставить Левкойников на яичное довольствие, и прочая, и прочая.
    
Старый привратник живо взялся за дело, поскольку здесь он чувствовал себя как рыба в воде.
    
Поскольку семейство розовода с Вероником заодно покинули гостеприимные апартаменты Лимпотрона, мы с паном Кляксой остались там одни. И хотя великий ученый благодаря своей необыкновенной проницательности был уже более-менее в курсе моих семейных проблем, но, пользуясь случаем, я попытался изложить ему случившееся по порядку.
    
Пан Клякса внимательно выслушал меня, подумал и укоризненно сказал:
    
— Дорогой Адась, я столько сил потратил на твое образование, я потратил на промывание твоих мозгов целый ящик мыла, научил тебя правильно мыслить, с огромным трудом осветил закоулки твоего сознания, а ты несешь тут какую-то несусветную чушь. Как ты, человек образованный, мог поверить, что твой отец превратился в птицу? Вероник все это высосал из пальца, а ты позволил навешать себе на уши столько лапши! Как тебе не стыдно?! Что касается Алойзи, то до твоего приезда он все время крутился здесь, в Адакотураде, изображая тебя, и играл со мной в «три бельчонка», так что изображать еще и почтальона он просто не мог. Словом, я ценю фантазию, но и она должна быть осмысленной.
    
Речь пана Кляксы подействовала на меня, как холодный душ, и я вдруг осознал всю несуразность басни о превращении моего отца в птицу. Надо же, чтоб как раз у меня произошло такое помутнение в мозгах! Я стоял перед любимым профессором красный как рак и от стыда был готов провалиться сквозь землю. Но в то же время меня распирало от радости, что с родителями ничего плохого не приключилось и никакая опасность им не угрожает.
    
Из затруднительного положения меня выручило появление запыхавшегося Зызика.
    
— Прошу прощения… Пожалуйста… — крикнул он с порога. — Я все устроил… «Акулий Плавник» уходит в море послезавтра в восемь часов утра. Капитан очень обрадовался, и четыре каюты будут готовы!
    
— Да никак это славный боцман-старпом, — подбоченясь, сказал пан Клякса. — Я готов подтвердить то, что сказал ночью. Не пройдет и пяти лет, как ты станешь капитаном.
    
До отплытия оставалось еще два дня, чему я был даже рад, так как Праздник Королевского Петуха, объединенный с обручением короля, обещал быть необычайно интересным. К тому же и мое обручение с Резедой требовало согласия ее родителей. Поэтому я оставил пана Кляксу и отправился на «Анемонову Горбушку».
    
Вас, наверно, удивляет, что в столь просвещенной стране, как Адакотурада, не было телефонов, и каждое дело приходилось устраивать лично. Так вот, раньше соответствующая техника здесь имелась, но телефоны постоянно ломались, и люди половину времени тратили на тщетные попытки установить связь. Дошло до того, что работа в учреждениях почти встала, так как служащие только и делали, что впустую накручивали диски телефонов. Так что в конце концов министрон Погоды и Четырех Ветров, в чьем ведении находилась телефонная служба, решил ради блага общества ликвидировать телефоны раз и навсегда.
    
Вот так, без телефонного звонка, я и появился на ''Анемоновой Горбушке». Перед домом толпилась молодежь, привлеченная не столько самим жилищем Левкойников, сколько двумя их собаками, ставшими в Адакотураде диковинкой. «Анемонова Горбушка» сыграла в данном случае роль Ноева Ковчега, в котором спаслась пара представителей собачьего племени. Я уже говорил, что это были два черных пуделя, мать и сын, по кличке Негри и Негрифон соответственно. Собачки стояли на подоконнике распахнутого окна, радостно виляли хвостами и время от времени тявкали со свойственной пуделям приветливостью.
    
Резеда уже сообщила родителям о своем решении. Пан Левкойник, успевший за проведенное вместе время вполне узнать и оценить меня как любимого ученика знаменитого профессора Кляксы, был согласен отдать за меня свою дочь при условии, что все отпуска мы будем проводить в Адакотураде. Зато Мультифлора была явно разочарована тем, что я не садовод.
    
— Я всегда мечтала, что мои дочери посвятят себя цветоводству. Увы, только Георгина и Гортензия оправдали мои надежды. Вы, пан Адам, изучаете птичьи наречия и говоры. Достойное ли это занятие для ученого? Для зятя розовода? Но раз уж Резеда вас любит, то и в моем сердце для вас найдется теплый уголок.
    
Тут она расцеловала меня в обе щеки, а пан Левкойник радостно воскликнул:
    
— Это событие надо отметить! Пиония, придумай, пожалуйста, в честь молодых какой-нибудь стишок!
    
Пиония встала между мной и Резедой и продекламировала своим звонким голоском:
    
     
      
Левкодочек квочек пять
      
Резеда куда забрать
      
Папа цап Адама зять
      
Чик-чирика мама взять.
     
    
    
Пан Левкойник подскочил от восторга и тут же объяснил смысл четверостишия. Речь шла о том, что я, то есть Адам, из всех пяти дочерей пана Левкойника выбрал Резеду и добиваюсь ее руки. Отец этому очень рад и даже мама согласна иметь зятем специалиста по птичьим наречиям.
    
Все были потрясены тонкостью этого произведения, только посетовали, что Георгина несколько заглушила его конец очередной серией чихов. Мы наградили автора бурными аплодисментами, а Резеда горячо обняла зарумянившуюся сестру, и та сказала:
    
— Я просто создана для поэзии. И поэтому никогда не выйду замуж. Ни за садовника, ни за короля! Истинный поэт должен быть свободен, чтобы отдаться творчеству целиком.
    
Пан Левкойник смотрел на нее с гордостью, а Мультифлора с грустью: ей ближе были розы, а не стихи.
    
И тут появились Бульпо и Пульбо. Эти двое женихов наверняка радовали сердце матери больше, чем я, однако она оказывала им ровно столько же внимания, что и мне, хотя я и был всего лишь скромным кляксикологом и исследователем птичьих языков. Уверяю вас, я сумел оценить ее деликатность и такт по достоинству.
    
Обручение двух следующих пар прошло так же торжественно, как и наше, то есть Пиония экспромтом сочинила в их честь несколько путанный, но прекрасно звучавший стишок. На этот раз Георгина воздержалась от чихания, а Гортензия, шевеля губами, вела сама с собой беззвучную беседу, хотя выглядело это как беззвучное повторение стихов Пионии.
    
Пан Левкойник пригласил всех нас в сад и угостил редкими сортами фруктов, выращенных Мультифлорой.
    
Улучив момент, я незаметно улизнул, чтобы поговорить с Вероником. Тот как раз сидел на стремянке, приколачивая табличку с надписью «Анемонова Горбушка». Спустившись на землю, он прищурил один глаз, еще раз полюбовался результатами своих трудов и наконец сказал:
    
— Уезжаем, пан Несогласка. Пора домой! Интересно, что там новенького?
    
— Пан Вероник, — сухо начал я, — я пришел к вам кое-что выяснить. С чего это вам взбрело в голову талдычить, что мой отец превратился в птицу? Да еще и утверждать, что видели это собственными глазами? Зачем вы меня запутали? И что это за комедия с почтальоном? Разве так поступают уважающие себя привратники? Как теперь будут доверять такому беспардонному вралю жильцы? И это теперь, когда близится ваш юбилей, вы своим поведением свели на нет все, что заслужили безупречной пятидесятилетней службой! Стыд вам и позор, пан Чистюля!
    
Я впервые в жизни произнес столь длинную речь, и пот градом катился по моему лбу.
    
    
Мои упреки и особенно тон, каким они были высказаны, так сильно подействовали на Вероника, что им овладел длительный приступ икоты. Я несколько раз стукнул его по спине. Это подействовало, и бледный как полотно Вероник сказал:
    
— Это ужасно! Это кошмар! Пан Хризантемский обвел меня вокруг пальца. Это его рук дело! Клянусь светлой памятью покойной Вероники, это его рук дело! Я сам никогда бы до этого не додумался! И я поверил этому шалопаю! Так это все неправда? От начала и до конца? Стало быть, моя репутация привратника обратилась в прах?
    
    
— Да, пан Чистюля, — сердито ответил я, — славно вы меня подвели. И нечего прятаться за какого-то там пана Хризантемского. Я его видел всего один раз в жизни. Знать не знаю, ведать не ведаю, что это за тип.
    
— Как? — поразился Вероник. — Вы не знаете? Вы не слышали, кто такой Модест Хризантемский? Знаменитый Модест Хризантемский? Да ведь это первый муж Пепы Бергамот, известной под псевдонимом Пепда-Папда. Они вместе выступали во всех цирках мира. Она — знаменитая дрессировщица, а он — не знающий себе равных иллюзионист и фокусник. Кое-кто даже считал его магом. Превосходит его, простите, лишь один человек — Амброжи Клякса. Теперь пан Хризантемский уже старик, давно на пенсии, но для тренировки подчас вытворяет разные фокусы. Например, может из пустой шляпы достать пятнадцать живых кроликов или выпустить из уха коноплянку, жаворонка или скворца. Именно этот фокус он и показал мне, когда мы находились в квартире пана Несогласки. А я попался на крючок. Видать, поглупел на старости лет. Позволить так обвести себя вокруг пальца! Как теперь смотреть в глаза жильцам? Особенно вашим родителям, пан Адась? Не остается мне ничего другого, как отказаться от места и пойти в дворники.
    
Мне стало жаль старого привратника. Да и мог ли я упрекать его за то, что он поверил своим глазам, если я, человек обширных познаний, оказался таким же легковерным, как и он? Я долго успокаивал Вероника и даже уверял, что все оказалось к лучшему, потому что благодаря этой истории мне посчастливилось повидать Адакотураду и, что более важно, познакомиться с моей любимой Резедой.