1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 
Правдивые слова,
   
Почувствовала в сердце
   
Особенную мысль.
   
Что Боги совершают,
   
Свершение есть их,
   
Того вменить другому
   
Никак нельзя в вину.
   
И, гневные упреки
   
В себе сдержав, она
   
Дозволила печали
   
Великой — тлеть и тлеть.
   
Так на земле простершись,
   
Невнятно про себя
   
Слова печальных жалоб
   
Твердила между слез:
   
«Две птички были рядом,
   
Два голубя вдвоем,—
   
Зачем же разделять их
   
И как им розно быть!
   
Ушла моя опора,
   
Моей поддержки нет!
   
Молясь, два были вместе,
   
Разлука между них!
   
Что слитно, разделилось,
   
И как мне жить теперь?
   
И где того искать мне,
   
Что было столь мое?
   
В дни оны властелины
   
Любили с свитой быть,
   
И с женами искали
   
Премудрости они.
   
В их обществе бродили
   
По долам и лесам,
   
А ныне он оставил,
   
Покинул он меня!
   
Тот, кто приносит жертву,
   
Устав Браминский чтя,
   
Он хочет, чтобы с мужем
   
Жена была одно,—
   
Вдвоем да совершают
   
Служение они,
   
И оба да получат
   
Награду в должный час.
   
А ты скупой, царевич,
   
В служении своем!
   
Блуждать один пошел ты,
   
Меня прогнал ты прочь!
   
Меня когда ревнивой
   
Ты, что ли, увидал,
   
Что так оборотился
   
Ты сердцем на меня?
   
Тех ищешь, кто тебя уж
   
Не будет ревновать?
   
Иль мной ты утомился,
   
Небесной жаждешь ты?
   
Но кто прекрасен в личном
   
Изяществе своем,
   
Зачем же умерщвленья
   
Отыскивать ему?
   
Удел со мною общий,
   
Быть может, презрел ты,
   
И на меня так сердце
   
Зачем ты ополчил!
   
Возьми же на колени
   
Ты Рагулу к себе!
   
Увы, красив ты ликом,
   
Но сердцем ты алмаз!
   
В тебе весь блеск и гордость,
   
Весь твой преславный род,—
   
И тех ты ненавидишь,
   
Кто сердцем чтит тебя!
   
О, как же это можно —
   
Так спину повернуть
   
К малютке, что едва лишь
   
Улыбку изучил!
   
В груди нет больше сердца!
   
Мой господин бежал!
   
Ужель меня забудет?
   
Ужель из камня он?»
   
Так молвила и смолкла,
   
Ум помутился в ней.
   
И дико повторяла
   
Безумные слова.
   
И мнилось ей, что Видит
   
Видения она.
   
В рыданиях лишилась
   
Всей власти над собой,
   
Дыханье ослабело,
   
И наземь пала, в прах.
   
Так лилия, раскрывшись,
   
Лежит, изведав град.
   
Царевича утратив,
   
И царь-отец скорбел,
   
Постился, утешенья
   
Искал он у богов.
   
Из врат священных вышел,
   
Молитву совершив,
   
И вдруг услышал крики,
   
Рыдания и стон.
   
И дух его смутился,
   
Как, если гром гремит,
   
Под вспышкой молний, стадо
   
Слонов бежит, стеня.
   
Он Чандаку увидел
   
И царского коня,
   
Узнал, что сын — отшельник,
   
И наземь пал без чувств.
   
Сановники немедля,
   
Блюдя и чтя устав,
   
К спокойствию взывая,
   
Приподняли его.
   
Как только он немного
   
Собою овладел,
   
К коню он обратился
   
И так ему сказал:
   
«Как часто на тебе я
   
Легко скакал в бою,
   
Тебя любил я в битве
   
И восхвалял всегда!
   
Но ныне ненавижу,
   
Гнушаюсь я тобой,
   
И чувство то сильнее,
   
Чем вся моя любовь!
   
Мой сын был превосходен,
   
А ты его унес
   
И между гор оставил,
   
Вернулся ты один!
   
Возьми ж меня отсюда,
   
Назад не приноси,
   
Со мной не возвращайся.
   
Зачем мне больше жить!
   
Зачем мне править царством,—
   
Единый мой восторг
   
Был сын мой, сын родимый,
   
Мне без него не жить!
   
Скорбел о сыне Ману,
   
Владыка жизней всех,—
   
Насколько ж скорбь сильнее
   
У смертного меня!
   
Царь Аджа, в оно время,
   
Так сына миловал,
   
Что потерялся в мыслях
   
И вдруг был в Небесах.
   
Я умереть бессилен!
   
На долгую я ночь
   
Так закреплен в печали,
   
Кругом — большой дворец,
   
Я думаю о сыне,
   
Я жажду, я один,
   
Я как один из духов,
   
Что пить и есть хотят.
   
Я пить хочу, и влага
   
Вот здесь, в моей руке,
   
Но только наклонюсь я,
   
Ни капли нет воды.
   
И все ж не умираю,
   
И все же я живу!
   
Скорее же ответь мне,
   
Скажи мне, где мой сын?
   
Да не умру от жажды.
   
И да не буду я
   
Средь духов тех, чья пытка
   
Быть в жажде навсегда.
   
В дни прежние, бывало,
   
Я силен волей был,
   
Был тверд, нельзя подвинуть,
   
Как землю не качнуть.
   
А сына так лишившись,
   
Всего лишился я,
   
Нет больше в сердце воли,
   
Рассудок раздроблен».
   
И царственный учитель,
   
Значительный мудрец,
   
И главный с ним советник,
   
Прославленный умом,
   
Царя увещевали,
   
И каждый говорил:
   
«Прошу тебя, опомнись
   
И к мысли пробудись,
   
Да судорогой ум твой
   
Не будет искривлен,
   
Да скорбь тебя не держит
   
Сведенным в пытке злой!
   
Родимый край оставив,
   
Могучие цари
   
В дни оны рассевались,
   
Как бы опавший цвет.
   
Путь мудрости проходит
   
Твой сын теперь,— итак,
   
Зачем же предаваться
   
Печали и скорбям?
   
Пророчество Аситы
   
Припомни в этот час
   
И то, что вероятно,
   
Надежным ты сочти.
   
Твое наследство — радость,
   
Помысли, царь земли!
   
А ежели ты будешь
   
Так напрягать свой дух,
   
То как же не промолвят,
   
Твой сумрак увидав:
   
«Менять владыка может
   
Сердечный жемчуг свой!»
   
Пошли же нас немедля,
   
Нам повелев искать
   
То место, где царевич,
   
Чтоб мы нашли его.
   
Чтоб замыслом искусным
   
И увещаньем мы
   
Его поколебали
   
И стихла б скорбь твоя».
   
И, радуясь на слово,
   
Им тотчас царь сказал:
   
«О, если вы поспешно
   
Уже теперь бы шли
   
Так быстро, как голубка
   
Несется из гнезда,
   
Со всем проворством птичьим,
   
Чтоб накормить птенцов!
   
С единственною мыслью
   
О сыне, лишь о нем,
   
Я буду ждать и думать,
   
Найдете ли его!»
   
Те двое, лишь услышав
   
Слова его, пошли,
   
Принявши повеленья,
   
Лелейно их неся.
   
А царь, с своей роднею,
   
Не торопясь пошел,
   
Чтоб отдохнуть немного,
   
И, грустный, все ж дышал.
  
  
   
    
9. ПОИСКИ
   
   
Учитель и советник торопились,
   
Царь торопил их, скорбь свою сдержав:
   
Так горячат коня, и конь ретивый,
   
Почуя хлыст, стремится как поток.
   
Устали, но с усильем неослабным
   
Пришли они в дающий пытки лес.
   
Свой лик тогда согласовавши с должным,
   
Сложив пять отличительных примет,
   
Достоинства все видимые знаки,
   
Они вошли в Браминский тот уют
   
И почитанье выказали Риши.
   
Те, в свой черед, просили их присесть.
   
Они спросили: «Где царевич светлый,
   
Что сделался отшельником, ища
   
От старости, и смерти, и болезни
   
Освобожденья? Мы за ним пришли».
   
Брамины, отвечая, так сказали:
   
«Тот юноша — все признаки есть в нем
   
Великого? Свободно говорил он
   
О жизни и о смерти и ушел
   
К Араде, полный путь освобожденья
   
Желая отыскать». И двое те,
   
Не смея колебаться в предприятьи,
   
Немедленно отправилися в путь.
   
Прибывши в лес, где жил царевич светлый,
   
Увидели его, он им предстал
   
Как внешнего достоинства лишенный,
   
Но тело изливало яркий свет:
   
Так Солнце, исходя из черной тучи,
   
Цвет ворона сияньем золотит.
   
Учитель края и страны советник,
   
Придворные с себя одежды сняв,
   
К отшельнику неспешно приближались,
   
Среди лесов, почтенье принесли,
   
Приветствуя его, и он ответил,
   
Приветствуя, как должно, этих двух.
   
Затем, его веленью повинуясь,
   
Пред ним уселись оба, как в ночи
   
На небесах сияет белый Месяц,
   
И две звезды, два близнеца, при нем.
   
Почтительно они заговорили:
   
«О сыне мысля, царственный отец
   
Печалится своим пронзенным сердцем,
   
Как будто в этом сердце — острие.
   
Рассеян ум; он бродит одиноко;
   
Истерзанный, на пыльной спит земле;
   
И днем и ночью полон размышлений;
   
Как дождь струятся слезы по щекам;
   
Тебя искать сюда теперь послал нас.
   
О, если бы ты слушать захотел!
   
Благоговейность чтишь — мы это знаем,
   
Но вот еще не час — в пустыне быть.
   
Снедает жалость нас, и если только
   
Благоговеньем движим ты, смягчись;
   
Не дай печали вовсе захватить нас,
   
Не оставляя выхода в сердцах.
   
Потоки рвутся по горам зеленым,
   
И буря есть, и молния, и зной,—
   
Не дай же сердца нашего в добычу
   
Неистовым тем бедам четырем.
   
Затем что у тоскующего сердца
   
Четыре эти беды есть вполне:
   
Смятение и знойная засуха,
   
Жар страсти и паденье в глубину.
   
Пойдем и возвратимся в край родимый,
   
Настанет час — отшельник будешь ты.
   
Теперь же презирать свой долг семейный
   
И на отца и мать свою восстать,—
   
Любовью как назвать мы это можем?
   
Любовь объятьем осеняет все.
   
Не требует пустынь благоговейность,
   
Не надобно отъединений ей,—
   
Отшельником ты можешь быть и дома,
   
Мысль, изученье, тщанье — это путь.
   
Быть с бритой головой, в одежде грязной,
   
Наедине блуждать среди пустынь,—
   
Не пробужденье это правой жизни,
   
А лишь возможность вечный страх питать.
   
Пусть за руку тебя возьмем мы лучше,
   
Водою брызнем на главу твою,
   
Небесной увенчаем диадемой
   
И под цветной посадим балдахин,
   
Чтоб все глаза могли тебя увидеть,—
   
Тогда возможешь дом оставить свой.
   
Раз очи усладив сияньем верным,
   
Зайти свободна яркая звезда.
   
Ануджаса, Ваджрабагу и Друма,
   
Ватаджана,— цари времен былых,—
   
С себя свою корону не сложили,
   
Сияли в самоцветностях они;
   
Они не отлучались от восторгов,
   
И пребывали женщины при них,—
   
Вернись и ты и, долг свой совершая,
   
Земное чтя, свой скипетр не бросай.
   
Дозволь нам прекратить рыданья наши
   
И радостную весть провозгласить,
   
Отец и мать твоя осушат слезы,
   
И вновь ты будешь кормчим корабля.
   
Когда возьмут теленка у коровы,
   
Она мычит, и стонет, и не спит,—
   
Так как же мать твоя, что вся забота,
   
Должна теперь мучительно страдать.
   
Поистине, ты должен к ней вернуться
   
И жизнь ее предохранять от зла:
   
Как птица ты, что потеряла стаю,
   
Как слон, что в джунглях путь свой потерял,
   
Единственное чадо молодое,
   
Защиты не имея никакой,
   
Не можешь ты не причинять печали,
   
Не возбуждать заботу: «Что же с ним?»
   
Рассей же этот сумрак цепенящий,
   
Как, если затмевается Луна,
   
Все верные затменье гонят кликом,
   
Чтоб чудище не съело свет ночной.
   
Взметенные заставь утихнуть вздохи
   
И тем, кто ищет влаги, дай ее,
   
Ее получат — и огонь потушат,
   
Огонь потухнет — вновь прозреет взор».
   
Весьма смущен был в духе Бодгисаттва,
   
Услыша про своих отца и мать,
   
И, сидя, он предался размышленью
   
И в должный миг почтительно сказал:
   
«Отец мой царь, я знаю, обладает
   
Внимательным и любящим умом,
   
Но страх рожденья, дряхлости и смерти
   
Мое повиновенье устранил.
   
Услышав о его глубокой скорби,
   
Я тронут возрастанием любви,
   
Однако ж все, как греза сновиденья,
   
Проворно обращается в ничто.
   
Узнайте ж, без возможности отвергнуть:
   
Не однолик порядок всех вещей.
   
Природа скорби не необходимо
   
Есть отношенье сына и отца.
   
Что создает страдания разлуки,
   
Влиянье заблужденья это есть,—
   
Внезапно люди встретятся в дороге,
   
Лишь миг — и разлучаются они,
   
И каждый вновь своим путем уходит,—
   
Так силой совокупности растут
   
Соотношенья, родственные связи,
   
Удел отдельный, и разлука вновь.
   
Кто проследит внимательно ту ложность
   
Соотношенья связи и родства,
   
Не должен он печаль в себе лелеять:
   
Семейная здесь порвана любовь,
   
В другом же мире вновь той связи ищут,
   
И грубый — за мгновеньем — вновь разрыв.
   
Везде куется цепь родства и связи,
   
Всегда в цепях, всегда разъята цепь.
   
Кому скорбеть о вечности разлуки?
   
Зачатый постепенно изменен,
   
Родится в мире, снова расставанье,
   
Чрез смерть разлука, и родится вновь.
   
Все то, что есть во времени, погибнет,
   
Леса и горы,— что без часа есть?
   
Во времени вся пятикратность чувства,
   
И с временем мирское все живет.
   
Так, если смерть все время заполняет
   
И всюду застилает путь его,
   
Сбрось смерть с себя — и времени не будет.
   
Меня хотите сделать вы царем,
   
И долг любви так трудно не исполнить,
   
Но раз — недуг, тогда его врачуй,
   
Без врачеванья ж как его снесу я
   
И как снести гот сан тяжелый мне,
   
В высоком ли иль низком состояньи,
   
Безумье и незнание везде,
   
И люди с беззаботностью проходят,
   
Велениям покорствуя страстей.
   
Приходит страх, и тело — в вечном страхе,
   
Вся мысль — о внешнем лишь, и вянет дух,
   
С благоговеньем — сердце не содружно,
   
Коли идти за множеством вослед.
   
Но поведенье мудрого — не это,
   
Весь в яхонтах дворец — но в нем пожар,
   
Сто вкусных яств средь трапезы обильной,
   
Но примесь в них — язвящие яды.
   
Там в лилии, на озере спокойном,
   
Глянь, много насекомых, несть числа,
   
И в доме у богатого — злосчастье,
   
Высок,— но мудрый в нем не будет жить.
   
Я не дерзаю жить в дворце обширном,
   
В нем черная склубилася змея.
   
Я царское достоинство отбросил,
   
Я от пяти желаний ускользнул,
   
И, чтоб скорбей подобных мог избегнуть,
   
Блуждаю я среди пустынных гор.
   
И я, благоговейность возлюбивший
   
И в мудрость углубляющий свой путь,
   
И я оставлю тишь лесов спокойных,
   
Вернусь домой, вернусь к. страстям? О нет.
   
Великий вождь преславного народа,
   
Молитвенность всем сердцем возлюбя,
   
От чести племенной навек ушедши,
   
Чтобы духовным сделаться вождем,
   
Отбросив лик свой прежний,— вновь отброшу
   
Теперешний отшельнический лик
   
И растопчу свой замысел высокий?
   
Хотя бы было Небо мне дано,
   
Не мог бы это я свершить,— ужели ж
   
К тому меня земной подвигнет дом!
   
Неведенье отверг я, страсть отверг я,—
   
Так что ж, опять их яствами избрать?
   
Желать опять — свою блевоту видеть?
   
Такой позор не мог бы я снести.
   
Пожар, и дом горит, хозяин вышел,
   
Из пламени сумел он ускользнуть,—
   
Войдет ли он опять в свой дом горящий?
   
Войдет,— так он к ничтожеству причтен,
   
Ища покоя, все ж стремиться к царству —
   
Противоречья разные то два:
   
Спасение и царственность — враждебны,
   
Покой — движенье, пламя — и вода,
   
Соединить их вместе — невозможно.
   
Приманку связи я содвинул прочь,
   
Прямое применил при этом средство,
   
Оставил дом,— зачем же я вернусь?»
   
Советник, мысля, про себя промолвил:
   
«Царевич мыслит правильно сейчас,
   
Приятно к добродетели склонен он
   
И мысль вложил в разумные слова».
   
И, обратясь к царевичу, он молвил:
   
«Как царственно изволил ты изречь,
   
Кто хочет в правой вере укрепиться,
   
Ее он должен правильно искать.
   
А час твой — он не этот час текущий.
   
На убыли твой царственный отец,
   
В преклонности он думает о сыне,
   
К печали прибавляется печаль.
   
Ты говоришь: «В освобожденьи — радость.
   
Возврат есть отреченье от себя».
   
Не в мудрости твоя возникла радость,
   
И нет в том размышленьи глубины.
   
Плода ты ищешь, а того не видишь,
   
Что долг текущий должен быть свершен.
   
Иные говорят: «Тот свет», «Есть После».
   
Твердят другие: «После — ничего».
   
Итак, пока вопрос висит вопросом,
   
Зачем восторг текущий отвергать?
   
Коль есть «Тот свет», коль «После» есть,
   
должны мы
   
Взять все, что это «После» нам несет.
   
Коль скажешь ты: «Не существует «После»,
   
Освобожденья, значит, нет тогда.
   
Коль скажешь ты, что «После» существует,
   
Не скажешь ты: «Причины избеги».
   
Земля тверда, огонь горяч, вода же
   
Сыра, а ветер движется всегда,—
   
«Тот свет» — таков же, «После» — в том же строе,
   
Отличная природа у него.
   
Раз говорим о чистом и нечистом,
   
Нечистое и чистое идет
   
Из собственной природы той отличной.
   
Коль скажешь: «Мыслью это устраню»,—
   
Такая мысль как довод есть безумье.
   
Основа чувств как чувств предрешена,
   
Все корни, по природе, изначальны.
   
И память и забвение — суть два,
   
Природа их отчетлива в рисунке.
   
Преклонный возраст, смерть, болезнь, печаль,—
   
Кто воинской уловкой их избегнет?
   
Коль скажешь ты: «Вода зальет огонь»,
   
Иль: «Воду вскипятив, огонь потухнет»,—
   
Различность их природ лишь утвердишь,
   
Природа в строе — создает живое.