1 2 3 4 5 6 
Френсис  одним прыжком вскочил с постели; с минуту он не отрываясь смотрел на кинжал, затем  извлек его из дерева, прочел и снова перечел записку, словно никак не мог  понять смысл двух простых слов: «Прощай навсегда».    

Но еще  больше, чем записка, поразил его кинжал, воткнутый между глаз Леонсии; глядя на  отверстие, оставленное кинжалом в тонком картоне, Френсис вдруг отчетливо  вспомнил, что уже видел это когда-то, – и сразу в его памяти возник дом  королевы на берегу озера: вот они все стоят возле золотого котла, смотрят в  него и каждый видит свое. А ему тогда привиделась Леонсия, и между глаз у нее  торчал нож. Френсис даже снова воткнул кинжал в фотографию и еще раз посмотрел  на нее.    

Объяснение  напрашивалось само собой. Королева с самого начала ревновала его к Леонсии, и  здесь, в Нью-Йорке, обнаружив ее фотографию на туалетном столике своего мужа,  сделала столь же верный вывод, как верен был удар стального клинка в мертвое  изображение. Но где она сама? Куда она девалась? Чужая в самом буквальном  смысле слова всем и всему в этом огромном городе, наивная, неискушенная душа,  считающая телефон волшебством, Уолл-стрит – храмом, а бизнес – нью-йоркским  богом, она, должно быть, чувствует себя здесь все равно как обитательница  Марса, свалившаяся вдруг на землю. Где и как провела она ночь? Где она сейчас?  Да и жива ли вообще?    

Френсису  явственно представился морг с рядами неопознанных трупов, потом – берег океана,  на который прилив выбрасывает тела утопленников… Вернул его к действительности  Паркер.    

– Не  могу ли я быть чем-нибудь полезен, сэр? Быть может, позвонить в сыскное  агентство? Ваш батюшка всегда…    

– Да,  да, – поспешно перебил его Френсис. – Был один человек, услугами  которого он пользовался особенно охотно, – молодой такой, он работал у  Пинкертона… Ты не помнишь, как его фамилия?    

– Бэрчмен,  сэр, – быстро ответил Паркер, направляясь уже к двери. – Я сейчас же  пошлю за ним.    

И вот  Френсис в поисках своей жены вступил на путь новых приключений, которые открыли  ему, исконному нью-йоркцу, такие стороны и уголки жизни огромного города, о  которых он до этого времени не имел ни малейшего представления. Королеву искал  не только один Бэрчмен – с ним работало еще около десятка сыщиков, которые  прочесали весь город вдоль и поперек, а в Чикаго и Бостоне работали под его  руководством другие сыщики.    

Жизнь  Френсиса в этот период никак нельзя было бы назвать однообразной: на  Уолл-стрите он вел борьбу с неизвестным противником, а дома отвечал на  бесконечные вызовы сыщиков, требовавших, чтобы он летел то туда, то сюда, то  еще куда-нибудь для опознания какого-то только что найденного женского трупа.  Френсис забыл, что значит спать в определенные часы, и привык к тому, что его  могут вытащить в любое время из-за стола или даже из постели и погнать  неизвестно куда для опознания все новых и новых трупов. По сведениям Бэрчмена,  ни одна женщина, отвечающая описаниям королевы, не покидала Нью-Йорк ни  поездом, ни пароходом, и он продолжал старательно обыскивать город, убежденный,  что она все еще здесь.    

Таким  образом, Френсис побывал и в Мэттенуэне, и в Блэкуэлле, и в тюрьме, именуемой  «Гробница», и в ночном полицейском суде. Не избежал он и бесчисленных вызовов в  больницы и морги. Однажды его даже свели с только что задержанной магазинной  воровкой, на которую в полиции не имелось карточки и чью личность никак не  могли установить. Не раз он сталкивался с таинственными женщинами, которых  подручные Бэрчмена обнаруживали в задних комнатах подозрительных гостиниц, а на  какой-то из пятидесятых улиц Вест-Сайда он наткнулся на две сравнительно  невинные любовные сценки, к величайшему смущению обеих пар и своему  собственному.    

Но,  пожалуй, самым интересным и трагическим было то, что он увидел в особняке  Филиппа Джэнуери, угольного короля, которому этот его особняк стоил десять миллионов  долларов. Какая-то неизвестная красавица, высокая и стройная, явилась в дом  Джэнуери неделю назад, и Френсиса вызвали посмотреть на нее. При Френсисе она  была столь же невменяема, как и в течение всей недели. Ломая руки и обливаясь  слезами, она бормотала страстным шепотом:    

– Отто,  ты не прав. На коленях заверяю тебя, что ты не прав. Отто, я люблю тебя и  только тебя. Никого, кроме тебя, Отто, для меня не существует. И никого никогда  не было, кроме тебя. Все это ужасная ошибка. Поверь мне, Отто, поверь, иначе я  умру…    

И все  это время на Уолл-стрите продолжалась борьба против так и не обнаруженного  могущественного противника, начавшего, по общему мнению Френсиса и Бэскома,  решительное наступление на состояние молодого магната, – наступление с  целью уничтожить Френсиса.    

– Только  бы нам продержаться, не пуская в ход «Тэмпико петролеум»! – от души  пожелал Бэском.    

– У  меня вся надежда на «Тэмпико петролеум», – отвечал Френсис. – После  того, как будут поглощены все ценные бумаги, которые я могу выбросить на рынок,  я пущу в бой «Тэмпико петролеум», – это будет равносильно вступлению  свежей армии на поле почти проигранного сражения.    

– А  представьте себе, что неизвестный нам враг достаточно силен, чтобы проглотить и  этот последний великолепный куш и даже попросить еще? – спросил Бэском.    

Френсис  пожал плечами.    

– Что  ж, тогда я буду разорен. Но отец мой разорялся раз пять, прежде чем прочно стал  на ноги, он и родился в разоренной семье, – так что мне уже можно о такой  ерунде не беспокоиться.    

Некоторое  время в асьенде Солано события развивались очень медленно. Вообще говоря, после  того как Генри – не без помощи динамита – спас Леонсию, никаких событий больше  и не происходило. Даже И Пын ни разу не появлялся с какими-нибудь свежими и  абсолютно новыми секретами для продажи. Казалось, ничего не изменилось, если не  считать того, что Леонсия ходила вялая и скучная и что ни Энрико, ни брат ее  Генри, ни остальные шесть ее братьев, которые уже, в сущности, не были ее  братьями, не могли ее развеселить.    

А пока  Леонсия хандрила. Генри и рослым сыновьям Энрико все не давала покоя мысль о сокровище  Долины Затерянных Душ, к которому Торрес в это время динамитом прокладывал себе  путь. Им было известно лишь одно, а именно: что экспедиция Торреса отправила  Аугустино и Висенте в Сан-Антонио еще за двумя мулами с грузом динамита.    

Поговорив  с Энрико и получив его разрешение. Генри посвятил в свои планы Леонсию.    

– Милая  сестричка, – начал он, – мы хотим съездить в горы и посмотреть, что  поделывает там этот мерзавец Торрес со своей шайкой. Благодаря тебе нам теперь  известна их цель. Они хотят взорвать динамитом часть горы и проникнуть в  долину. Мы знаем, где Та, Что Грезит спрятала свои камни, когда загорелся ее  дом, а Торрес не знает. Вот мы и решили, когда они осушат пещеры майя,  проникнуть вслед за ними в долину и попытаться овладеть сундуком с  драгоценностями. Я думаю, что у нас будет для этого не меньше, а, пожалуй,  побольше шансов, чем у них. Говорю я все это к тому, что мы очень хотели бы  взять тебя с собой. Мне кажется, что если нам удастся добыть сокровище, ты не  станешь возражать против того, чтобы повторить наше путешествие по подземной  реке.    

Но  Леонсия устало покачала головой.    

– Нет, –  сказала она в ответ на его уговоры. – Мне не хочется не только видеть  Долину Затерянных Душ, но и слышать о ней. Ведь там я уступила Френсиса этой  женщине.    

– Получилась  ошибка, дорогая сестричка. Но кто тогда мог это знать? Я не знал, ты не знала,  и Френсис ведь тоже не знал. Он поступил честно и благородно, как подобает  мужчине. Он и не подозревал, что мы с тобой брат и сестра, считал, что мы с  тобой помолвлены, – а ведь так оно и было тогда, – не стал отбивать  тебя у меня и, чтобы не поддаться соблазну и спасти всем нам жизнь, женился на  королеве.    

– Я  все вспоминаю ту песню, которую вы с Френсисом пели в те дни: «Мы – спина к  спине – у мачты…» – грустно и вне всякой связи с предыдущим пробормотала  Леонсия. На глазах у нее появились слезы и закапали с ресниц.    

Она  повернулась, сошла с веранды, пересекла лужайку и бесцельно начала спускаться с  холма. Уже, наверное, в двадцатый раз, с тех пор как Френсис уехал, бродила  девушка по этой дороге, где все напоминало ей о нем. Вот здесь она впервые  увидела его, когда он подъезжал к берегу в шлюпке с «Анджелики»; сюда, вот в  эти кусты, она увлекла его, чтобы спасти от разгневанных братьев и отца, а  потом, угрожая ему револьвером, заставила поцеловать себя, вернуться в шлюпку и  уехать. Это был его первый приезд сюда.    

Затем  Леонсия стала перебирать в памяти мельчайшие подробности, связанные с его  вторым посещением, – с той минуты, когда, выйдя из-за скалы после купания  в лагуне, она увидела его: прислонившись к скале, он писал ей свою первую  записку. События того памятного дня встали перед ней: она в испуге бросилась в  джунгли, вот ее укусила за ногу лабарри (которую она приняла тогда за ядовитую  змею), вот, убегая, она столкнулась с Френсисом и, потеряв сознание, упала на  песок.    

Леонсия  раскрыла зонтик и села: ей вспомнилось, как она пришла в себя и увидела, что  Френсис собирается высасывать яд из ранки, которую он успел уже надрезать.  Теперь она понимала, что именно боль от этого надреза и привела ее тогда в  чувство.    

Леонсия  вся ушла в милые ее сердцу воспоминания: как она ударила Френсиса по щеке,  когда его губы приблизились к ее колену, как она вспыхнула и закрыла лицо  руками, как потом смеялась, почувствовав, что у нее затекла нога от его  чрезмерных стараний потуже затянуть повязку; вспомнила, как страшно  рассердилась на него, когда он упрекнул ее за то, что она считает его убийцей  своего дяди Альфаро, и как, наконец, отвергла его предложение развязать жгут.  Все это было словно вчера – и вместе с тем словно с тех пор прошло уже полвека.  А сколько за это время выпало на ее долю необычайных приключений, волнующих  событий, лирических сцен!    

Леонсия  так глубоко погрузилась в эти приятные воспоминания, что даже не заметила показавшийся  на дороге наемный экипаж: из Сан-Антонио. Не заметила она и того, что какая-то  дама, похожая на картинку нью-йоркского журнала мод, вышла из экипажа и пешком  направилась к ней. Это была не кто иная, как королева, жена Френсиса. Она шла  тоже под зонтиком, прикрываясь от тропического солнца.    

Остановившись  за спиною Леонсии, королева, конечно, и не подозревала, что девушка в эту  минуту отрешается от всего самого ей дорогого. Она видела только, что Леонсия  держит в руке крошечную фотографию, которую вынула из-за корсажа, и пристально  смотрит на нее. Заглянув через ее плечо, королева узнала на фотографии лицо  Френсиса, и слепая ревность вспыхнула в ней с новой силой. Она выхватила  спрятанный на груди кинжал и занесла было руку, но как ни быстро было это  движение, Леонсия почувствовала его и, наклонив немного зонтик вперед,  оглянулась, чтобы узнать, кто стоит за ее спиной. Глубоко измученная, утратив  способность удивляться, Леонсия поздоровалась с женой Френсиса Моргана так,  точно они расстались всего час назад.    

Даже  кинжал не возбудил в ней ни страха, ни любопытства. Быть может, если бы она  проявила одно из этих чувств, соперница и пронзила бы ее стальным клинком. Так  или иначе, королева лишь воскликнула:    

– Ты  низкая женщина! Низкая, низкая! На что Леонсия только пожала плечами и сказала:    

– Советую  вам лучше держать зонтик так, чтоб он защищал вас от солнца.    

Королева  вышла из-за спины Леонсии и встала прямо перед нею, глядя на свою соперницу  сверху вниз. Гнев и ревность душили ее, и она не могла вымолвить ни слова.    

– Но  почему же я гадкая? – первой заговорила Леонсия после долгого молчания.    

– Потому  что ты воровка! – вскипела королева. – Потому что ты крадешь мужчин,  когда у тебя есть свой муж. Потому что ты не верна своему мужу, – по  крайней мере в душе: для большего у тебя пока не было возможности.    

– У  меня нет мужа, – спокойно возразила Леонсия.    

– Ну,  есть жених… Вы ведь, по-моему, должны были пожениться на следующий день после  нашего отъезда.    

– У  меня нет и жениха, – продолжала Леонсия с тем же спокойствием.    

Все тело  королевы так напряглось, а лицо приняло такое выражение, что Леонсия невольно  сравнила ее с тигрицей.    

– А  Генри Морган? – вскричала королева.    

– Он  мой брат.    

– Это  слово, Леонсия Солано, может значить очень многое. Я теперь узнала это. В  Нью-Йорке есть люди, которые поклоняются каким-то непонятным божествам и  называют всех людей в мире «братьями», а всех женщин – «сестрами».    

– Отец  Генри был моим отцом, – терпеливо пояснила ей Леонсия. – Его мать  была моей матерью. Мы родные брат и сестра.    

– А  Френсис? – спросила королева, с внезапно пробудившимся интересом. –  Ему ты тоже сестра?    

Леонсия  покачала головой.    

– Значит,  ты любишь Френсиса? – воскликнула королева в порыве горького  разочарования.    

– Но  ведь он принадлежит вам, – сказала Леонсия.    

– Нет,  ты отняла его у меня.    

Леонсия  медленно и грустно покачала головой и так же грустно посмотрела вдаль – туда,  где простиралась курящаяся под солнцем лагуна Чирикви.    

После  долгого молчания она устало промолвила:    

– Если  хотите, верьте этому. Верьте всему, чему вам угодно.    

– Я  сразу разгадала тебя, – воскликнула королева. – Ты обладаешь странной  властью над мужчинами. Я – женщина, и тоже красива: здесь, в большом мире, и на  меня заглядываются мужчины, – я заметила это. Я знаю, что могу быть  желанной. Даже во взорах жалких мужчин моей Долины Затерянных Душ, которые  вечно смотрят в землю, я читала любовь. Один из них осмелился высказать мне это  – и умер ради меня, или, вернее, из-за меня: он был брошен в водоворот. Но ты  своими чарами настолько подчинила себе Френсиса, что даже в моих объятиях он  думает о тебе. Я знаю это. Я знаю, что и тогда он думает о тебе!    

Эти  последние слова были криком пораженного страстью, наболевшего сердца. И в  следующую минуту, нимало не удивив этим Леонсию, которая в своей беспросветной  апатии ничему уже не была способна удивляться, королева выронила кинжал,  опустилась на песок и, закрыв лицо руками, истерически разрыдалась. Вяло и  чисто машинально Леонсия обняла ее за плечи и стала утешать. Прошло немало  времени, пока королева успокоилась.    

– Я  ушла от Френсиса в ту же минуту, как только узнала, что он любит тебя, –  сказала она решительным тоном. – Я пронзила кинжалом твой портрет, который  стоит у него в спальне, и приехала сюда, чтобы пронзить вот так же тебя самое.  Но я была не права. Ведь это не твоя вина и не вина Френсиса. Одна я виновата,  что не сумела завоевать его любовь. Не ты, а я должна умереть. Но сначала мне  надо вернуться к себе в долину и взять свои камни. Френсис сейчас в большой  тревоге, потому что бог, храм которого называется Уолл-стритом, разгневался на  него. Он хочет отнять у Френсиса его богатство, и Френсису нужно другое  богатство, чтобы спасти свое. У меня оно есть. Нельзя терять времени. Можешь ли  ты помочь мне – ты и твои родные? Ведь это ради Френсиса!    

 ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ    

     

Таким  образом, в Долину Затерянных Душ одновременно с двух сторон пробирались сквозь  горы две партии искателей сокровища. С одной стороны – и очень быстро –  продвигались королева, Леонсия, Генри Морган и вся семья Солано. Куда  медленнее, хоть она и выступила в поход гораздо раньше, продвигалась партия  Торреса и начальника полиции. Подойдя к горе, Торрес понял, что проникнуть в ее  недра не так-то легко. Чтобы взорвать вход в пещеры, требовалось больше  динамита, чем он предполагал: скала с трудом поддавалась их упорным усилиям.  Когда они, наконец, взорвали часть скалы и в ней образовалась брешь, оказалось,  что она все равно не может служить стоком, так как гораздо выше уровня воды в  пещере. Пришлось взрывать скалу еще раз. И еще один взрыв понадобился, когда  они уже попали в пещеру, где плавали в воде мумии конкистадоров, а затем по  узкому проходу добрались и до зала, где стояли бог и богиня. Но прежде чем  двинуться дальше, в сердце горы, Торрес похитил рубиновые глаза Чиа и  изумрудные глаза Хцатцла.    

Тем  временем королева и ее спутники почти без задержек проникли в долину через  гору, ограждавшую ее с противоположной стороны. Они шли сейчас несколько иным  путем, чем когда выбирались из долины. Королева, долгие годы смотревшая в  Зеркало мира, знала каждый дюйм пути. Там, где подземная река вливалась в  отверстие под скалой и затем впадала в реку Гуалака, пришлось бросить лодки.  Мужчины вместе с королевой обследовали все вокруг и обнаружили в почти отвесной  скале узкий вход в пещеру, скрытый зарослями кустарника; обнаружить его мог  лишь тот, кто знал, где он находится. Обвязав лодки канатами, путешественники  втянули их в пещеру, затем пронесли на плечах по извилистому проходу и спустили  в подземную реку там, где она спокойно и мирно текла между сравнительно широких  берегов, так что без труда можно было грести против течения. В иных местах, где  течение становилось слишком быстрым, они выскакивали на берег и тянули лодки  бечевой. А там, где река ныряла в недра горы, королева показывала своим  спутникам проходы, безусловно, прорубленные рукой человека, по-видимому, еще в  древние времена. По проходам этим они без труда пронесли свои легкие лодки.    

– Здесь  мы расстанемся с лодками, – сказала, наконец, королева; и мужчины при  колеблющемся свете факелов стали привязывать их к громоздившимся на берегу  глыбам. – Нам осталось пройти очень немного. Этот последний проход выведет  нас к небольшому отверстию в скале, скрытому диким виноградом и папоротником.  Оттуда мы увидим то место, где когда-то стоял мой дом над озером. Затем мы на  веревках спустимся со скалы, – это невысоко, футов пятьдесят, не больше.    

Генри с  электрическим фонариком шел впереди, рядом с ним – королева, а старик Энрико с  Леонсией замыкали шествие, бдительно следя за тем, чтобы какой-нибудь  малодушный пеон или индеец лодочник не вздумал сбежать. Но когда они дошли до  того места, где должно было быть отверстие, его не оказалось. Выход был завален  снизу доверху камнями разной величины – от обыкновенных булыжников до огромных  глыб величиной с хижину туземца.    

– Кто  мог это сделать? – возмущенно воскликнула королева.    

Но  Генри, быстро осмотревшись, успокоил ее.    

– Это  просто обвал, – сказал он. – Осыпались камни, составляющие верхний  покров горы. Мы быстро устраним эту преграду с помощью динамита. Хорошо, что мы  его прихватили с собой.    

Однако  времени на это ушло немало. Пришлось потрудиться весь остаток дня и всю ночь.  Взрывчатку закладывали небольшими зарядами, так как Генри опасался большого  обвала. В восемь часов утра они взорвали очередную шашку, в скале образовалась  щель, и они увидели впереди дневной свет. Тогда они стали действовать еще  осторожнее. Наконец, осталась только одна огромная глыба, тонн в десять весом,  которая загораживала проход. По обе стороны глыбы были щели, в них свободно  можно было просунуть руку и даже почувствовать, как припекает солнце, но  вылезть наружу было невозможно. Все попытки приподнять глыбу не приводили ни к  чему – она лишь качалась, но не двигалась с места. Тогда Генри решил еще раз  заложить динамит, в надежде, что взрывная волна сбросит глыбу в долину.    

– Затерянные  Души, конечно, догадались, что к ним идут гости: ведь мы уже пятнадцать часов  стучимся к ним с черного хода, – рассмеялся он, готовясь поджечь фитиль.    

Все  население Долины Затерянных Душ, собравшееся у алтаря бога Солнца перед Большим  домом, и в самом деле не без ужаса догадывалось о приближении непрошеных  гостей. Столь тягостна была их последняя встреча с чужеземцами, когда сгорел  дом у озера и погибла их королева, что теперь они молили бога Солнца не  посылать им больше гостей. Но в то же время, подстрекаемые страстными призывами  жреца, они приняли твердое решение на этот раз немедленно и без всяких  разговоров убивать всех, кто явится к ним в долину.    

– Даже  если это будет сам да Васко! – воскликнул жрец.    

– Даже  если сам да Васко! – вторили ему Затерянные Души.    

Все они  были вооружены копьями, боевыми дубинками, луками и стрелами и в ожидании пришельцев  с жаром молились перед алтарем. Чуть не каждую минуту с озера прибегали гонцы и  сообщали одно и то же: гора грохочет, но никто из нее не показывается.    

Маленькая  девочка из Большого дома, принимавшая в прошлый раз Леонсию, первой увидела  чужеземцев. А вышло так потому, что все внимание племени было сосредоточено на  горе над озером и никто не ожидал вторжения чужеземцев с противоположной  стороны.    

– Да  Васко! – закричала девочка. – Да Васко!    

Все  посмотрели в указанном направлении: в эту минуту Торрес, начальник полиции и  вся их шайка как раз выходили на поляну и были всего в пятидесяти ярдах от  алтаря. На голове Торреса снова был шлем, который он снял с головы своего  высохшего предка в пещере мумий. Гостей радушно приветствовали градом стрел,  которые мигом уложили двоих. И сразу Затерянные Души – мужчины и женщины –  двинулись в наступление. Но тут заговорили ружья полицейских и Торреса.  Захватчики меньше всего ожидали такого наскока, да еще со столь близкого  расстояния, и хотя многие Затерянные Души упали, сраженные пулями, большинство  все же добежало до своих врагов, – и тут началась отчаянная рукопашная  схватка. В эти минуты преимущества огнестрельного оружия были сведены до  минимума, и копья Затерянных Душ пронзили немало жандармов и прочих участников  экспедиции, а дубинки их дробили направо и налево черепа врагов.    

В конце  концов Затерянные Души были все-таки отброшены – ведь из револьвера можно стрелять  и в свалке, – а оставшиеся в живых бежали. Но и потери пришельцев были  тоже велики: половина из них валялась на земле, и женщины племени позаботились  о том, чтобы они недолго мучились. Начальник полиции рычал от боли и ярости,  стараясь вытащить стрелу, пронзившую его руку. Однако все его усилия были  тщетны, и Висенте пришлось отрезать заостренный конец стрелы и только после  этого извлечь ее.    

Торрес,  если не считать того, что у него ныла рука от удара дубиной, в общем отделался  легким испугом; он чуть не запрыгал от радости, увидев распростертого на земле  жреца: старик умирал, положив голову на колени дочери.    

Видя,  что их раненые уже не нуждаются в медицинской помощи, Торрес и начальник  полиции повели остатки отряда к озеру и по берегу добрались до развалин жилища  королевы. Лишь обуглившиеся сваи, выступая из воды, показывали то место, где  прежде был дом. При виде этого Торрес растерялся, а начальник полиции пришел в  полную ярость.    

– Но  ведь тут, в этом доме, и стоял сундук с сокровищем! – заикаясь,  пробормотал Торрес.    

– Ищи  синицу в небе! – прорычал начальник полиции. – Сеньор Торрес, я  всегда подозревал, что вы дурак!    

– Откуда  же я мог знать, что этот дом сгорел?    

– Должны  были знать! Ведь вы хвастаетесь, что все знаете! – осадил его начальник  полиции. – Только меня вам не провести. Я давно уже слежу за вами. Я  видел, как вы украли изумруды и рубины из глаз идолов. Извольте поделиться со  мной, и сейчас же!    

– Обождите,  пожалуйста. Чуточку терпения! – взмолился Торрес, – Давайте сначала  посмотрим. Конечно, я поделюсь с вами, но что значат какие-то четыре камня в  сравнении с целым сундуком! Дом был легкий, непрочный. Сундук вполне мог  провалиться в воду, когда рухнула крыша. А драгоценные камни от воды не  портятся.    

Шеф  велел своим людям обследовать дно вокруг обугленных свай, и они – кто вброд,  кто вплавь – обыскивали мелкие места, тщательно избегая водоворота. Обнаружил  находку Аугустино-Молчальник – почти у самого берега, где вода едва доходила  ему до колен.    

– Я  стою на чем-то твердом, – объявил он.    

Торрес  нагнулся и ощупал предмет, на котором стоял Аугустино.    

– Это  сундук, я уверен, – провозгласил он. – Ну-ка, все сюда! Все! Тащите  ее на берег – посмотрим, что там в нем.    

Но когда  сундук вытащили и Торрес уже собрался поднять крышку, начальник полиции остановил  его.    

– Марш  обратно в воду! – приказал он своим людям. – Там еще много таких  сундуков, их надо найти, иначе наша экспедиция будет зряшной потерей времени.  Разве один какой-то сундук может окупить все наши расходы?!    

И только  когда все залезли в воду и принялись нырять и обыскивать дно, Торрес поднял крышку.  Начальник полиции стоял громом пораженный. Он лишь смотрел и бормотал что-то  нечленораздельное.    

– Ну  что, поверили мне, наконец? – спросил Торрес. – Ведь этому сокровищу  цены нет! Мы с вами теперь самые богатые люди в Панаме, в Южной Америке и во  всем мире! Это и есть сокровище майя. Мы слышали о нем, еще когда были детьми.  О нем мечтали наши отцы и деды. Конкистадорам не удалось найти его. А теперь  оно наше! Наше!    

Пока  они, оцепенев, стояли и смотрели на свое богатство, жандармы, один за другим,  вылезли из воды, молча выстроились полукругом за их спинами и тоже уставились  на сундук. Ни начальник полиции, ни Торрес этого не подозревали, как не  подозревали в свою очередь и стоявшие позади, что к ним неслышно подкрадываются  Затерянные Души. И когда хозяева долины обрушились на пришельцев, те, точно  завороженные, все еще смотрели на сокровище.    

Стрела,  выпущенная из лука на расстоянии десяти ярдов, всегда смертельна, особенно если  у стрелка есть время прицелиться. Две трети искателей сокровища рухнули на  землю, пронзенные стрелами Затерянных Душ. В тело Висенте, который, к счастью  для Торреса, оказался позади него, вонзилось сразу по меньшей мере два копья и  пять стрел. Горстка оставшихся в живых едва успела схватить винтовки и  обернуться к нападающим, как те уже ринулись на них, размахивая дубинками.    

Рафаэлю  и Игнасио – двум жандармам, тем самым, которые участвовали еще в перипетиях на  хучитанском нефтяном поле, – почти тотчас проломили головы. А женщины из  племени Затерянных Душ, как и раньше, постарались, чтобы раненые недолго  мучились.    

Торресу  и начальнику полиции оставалось жить считанные минуты, как вдруг оглушительный  треск в недрах горы над озером и последовавший за этим грохот обвала отвлекли  внимание нападающих. Сверху на поле битвы скатился огромный камень. Положение  сразу изменилось. Несколько Затерянных Душ, которые уцелели при этом, кинулись,  пораженные ужасом, со всех ног в кусты. На месте происшествия остались лишь  начальник полиции и Торрес. Они взглянули вверх на скалу, из которой все еще  валил дым, и вдруг увидели вылезающих из щели Генри Моргана и королеву.    

– Вы  цельтесь в дамочку, – рявкнул начальник полиции, – а я прикончу этого  гринго Моргана, пусть даже это будет мой последний выстрел в жизни, – ведь  жить-то, видно, недолго осталось.    

Оба  подняли винтовки и выстрелили. Торрес, который никогда не был особенно хорошим  стрелком, как ни странно, попал прямо в сердце королеве. Но начальник полиции,  прекрасный стрелок и обладатель нескольких медалей за меткость, на этот раз  промахнулся. В следующее мгновение пуля из ружья Генри прострелила ему правую  кисть и вышла у локтя. И когда винтовка шефа со стуком упала на землю, он понял,  что у него перебита кость и что он никогда уже больше не сможет держать оружие.    

Но Генри  на сей раз оказался далеко не метким стрелком. После суток пребывания во тьме пещеры  глаза его не могли сразу освоиться с ярким солнечным светом. Его первый выстрел  был удачным; однако сколько он потом ни стрелял в начальника полиции и Торреса,  ни одна пуля их не задела, они повернулись и как сумасшедшие бросились в кусты.    

Десять  минут спустя, на глазах у Торреса, из-за дерева выскочила женщина из племени  Затерянных Душ и, бросив огромный камень, размозжила голову раненому начальнику  полиции, который шел впереди. Торрес пристрелил ее, потом с ужасом  перекрестился и, спотыкаясь, побежал дальше. Издали доносились голоса Генри и  братьев Солано, преследовавших его, – и тут ему вспомнилось то, что он  видел в Зеркале мира, но не досмотрел до конца. Неужели ему и в самом деле  суждено вот так погибнуть? Однако эти деревья, этот колючий кустарник, эти  джунгли вовсе не походили на то место, которое он видел в Зеркале мира. Там не  было никакой растительности – лишь суровые голые скалы, слепящее солнце да  кости животных. В душе Торреса снова затеплилась надежда. Быть может, конец его  наступит не сегодня, быть может, даже не в этом году? Кто знает, быть может,  ему суждено еще жить добрых двадцать лет!    

Выбравшись  из леса, Торрес увидел впереди голое пространство, как бы покрытое застывшей  лавой. Тут по крайней мере не останется следов, – и Торрес, осторожно  перебравшись через это место, снова нырнул в заросли; он уже считал себя спасенным.  Мало-помалу план бегства окончательно сложился у него в уме: он отыщет укромное  местечко, где можно спрятаться до наступления темноты, а когда стемнеет,  вернется к озеру – туда, где водоворот. Там уже никто и ничто не сможет остановить  его. Он прыгнет в воду и – он спасен. Вторичное путешествие по подземной реке  теперь уже не пугало его. И воображению его снова представилась приятная  картина: река Гуалака, которая, поблескивая под солнцем, катит свои воды к  морю. У него теперь есть два огромных изумруда и два таких же рубина из глаз  Чиа и Хцатцла! Это уже само по себе целое состояние, и притом немалое. Ну пусть  ему не удалось захватить сокровище майя и стать самым богатым человеком в мире  – хватит с него и этих четырех камней. Сейчас Торрес мечтал лишь о том, чтобы  поскорее стемнело, – тогда он в последний раз прыгнет в водоворот,  проплывет по подземной реке сквозь недра горы и выберется в текущую к морю  Гуалаку.    

И так  живо представилась Торресу эта картина, что, не заметив, куда ступает, он  потерял равновесие и покатился вниз. Но полетел он не в бурлящие воды, а вниз  по отвесной скале. Скала была такой скользкой, что он стремительно летел вниз,  но он сумел перевернуться и теперь скользил лицом к скале, делая отчаянные  попытки зацепиться хоть за что-нибудь руками и ногами. Однако все его усилия  были тщетны; правда, падал он уже не столь стремительно, но задержаться не  сумел.    

Достигнув  дна ущелья, Торрес пролежал несколько минут оглушенный, почти без дыхания. Когда  он пришел в себя, то прежде всего почувствовал, что рука его сжимает что-то  странное. Он мог бы поклясться, что это зубы. Наконец, собравшись с силами, он  призвал на помощь всю свою решимость, открыл глаза и отважился посмотреть – и  тотчас облегченно вздохнул: это в самом деле были зубы свиньи, выбеленные  солнцем и ветром, а рядом валялась свиная челюсть. Вокруг него и под ним лежали  груды костей; приглядевшись, он увидел, что это кости свиней и каких-то более  мелких животных.    

Где это  он видел столько костей?.. Торрес напряг память и вспомнил большой золотой  котел королевы. Он взглянул вверх. О матерь божья! То самое место! Он сразу  узнал эту воронку, как только поднял голову. До ее края не меньше двухсот  футов! И все эти двести футов – отвесная голая скала! Торрес с одного взгляда  понял, что ни одному смертному никогда не взобраться на эту кручу.    

Видение,  всплывшее в памяти Торреса, заставило его вскочить и поспешно оглядеться  вокруг. Эта западня, в которую он так неожиданно попал, напомнила ему  колодцы-западни, какие вырывает в песке паук, терпеливо поджидая на дне свою  жертву, – только этот был в миллион раз больше. Разгоряченное воображение  подсказывало ему, что здесь тоже может прятаться какой-нибудь паук-чудовище,  под стать этой пропасти, подстерегающий его, чтобы сожрать. Ему стало жутко от  этих мыслей. Но страхи его оказались напрасными. Дно колодца, совершенно  круглое, достигало футов десяти в диаметре и было сплошь усеяно толстым слоем  костей каких-то мелких животных. «Интересно, зачем это древние майя вырыли  такой глубокий колодец?» – подумал Торрес. Он был почти уверен, что западня, в  которую он попал, сделана человеческими руками.    

Прежде  чем наступила ночь, Торрес сделал по меньшей мере десять попыток вскарабкаться  наверх и убедился, что это невозможно. После каждой отчаянной попытки он сгибался  в три погибели, чтобы укрыться в жалкой тени, которая, к счастью, увеличивалась  по мере того, как садилось солнце, и отдыхал, тяжело дыша, облизывая сухие,  растрескавшиеся от жары и жажды губы. Здесь было жарко, точно в печке; он  чувствовал, как сквозь поры вместе с потом выходят последние его жизненные  соки. Ночью он несколько раз просыпался, тщетно ломая голову над тем, как  спастись. Выбраться отсюда можно было только вскарабкавшись наверх, но как это  сделать? И он с ужасом думал о приближении дня, ибо знал, что ни один человек  не сможет прожить десять часов в такой жаре. Еще прежде, чем снова наступит  ночь, последняя капля влаги испарится из его тела, и солнце превратит его в  сморщенную, высохшую мумию.    

Наступивший  день усилил его ужас и подхлестнул изобретательность, подсказавшую ему новый и  чрезвычайно простой способ избежать смерти. Раз он не может вскарабкаться  наверх и не может пройти сквозь стены, значит, единственный возможный путь –  это вниз. Вот идиот! Ведь он мог бы работать в прохладные ночные часы, а теперь  изволь трудиться, когда солнце с каждым часом будет все сильнее припекать. И он  принялся в порыве энергии разрывать крошащиеся кости. Ну, конечно, тут есть ход  вниз! Иначе куда бы девалась отсюда дождевая вода? Она доверху заполнила бы колодец,  если бы тут не было стока. Идиот! Трижды идиот!    

Торрес  копал у одной стены, выбрасывая кости к противоположной. Он работал с таким  отчаянием и так спешил, что обломал себе ногти и в кровь изодрал пальцы. Но  тяга к жизни была в нем очень сильна, и он знал, что в этом состязании с  солнцем на карту поставлена его жизнь. По мере того как он рыл, слой костей  становился все плотнее, так что ему приходилось разбивать его дулом ружья, а  потом отбрасывать измельченные кости пригоршнями.    

К  полудню, когда в голове у него уже начало шуметь от зноя, он вдруг сделал  открытие. На той части скалы, которую он успел обнажить, показались какие-то  буквы, явно нацарапанные ножом. С возродившейся надеждой Торрес по самые плечи  засунул голову в вырытую им дыру и принялся, как собака, разрывать и скрести  костяную массу, отбрасывая крошащиеся кости назад. Часть их отлетала прочь, а  часть – и притом большая – падала обратно на Торреса. Но он вошел уже в такой  раж, что не замечал, сколь тщетны его усилия.    

Наконец,  он расчистил всю надпись и прочел:    

Питер  Мак-Гил из Глазго. 12 марта 1829 года.    

Я  выбрался из Чертова колодца через этот проход, который я обнаружил и раскопал.    

Проход!  Значит, под этой надписью должен быть проход! Торрес с яростью возобновил  работу. Он так перепачкался в пыли и земле, что похож был на огромное  четвероногое, что-то вроде гигантского крота. Земля то и дело попадала ему в  глаза, забивалась в ноздри и в гортань, – тогда он поневоле высовывал  голову из ямы и начинал чихать и кашлять. Дважды он терял сознание. Но солнце,  к этому времени уже стоявшее прямо у него над головой, заставляло его снова  браться за работу.    

Наконец,  Торрес обнаружил верхнюю закраину прохода. Он не стал рыть дальше и освобождать  все отверстие. Как только оно оказалось достаточно широким для того, чтобы он  мог протиснуть в него свое тощее тело, он изогнулся и влез туда, стремясь  поскорее укрыться от палящих лучей солнца. В темноте и прохладе он немного  пришел в себя, но после радостного возбуждения наступил упадок сил, и у него  так заколотилось сердце, что он в третий раз потерял сознание.    

Придя в  себя, он бессвязно прошептал черными распухшими губами какую-то молитву и пополз  по проходу. Он вынужден был ползти, так как проход был столь низок, что даже  карлик не мог бы выпрямиться в нем. Это был настоящий склеп. Под ногами Торреса  хрустели и крошились кости, и он чувствовал, как их острые обломки раздирают  ему кожу. Он прополз таким образом примерно футов сто, когда увидел первый  проблеск дневного света. Но чем ближе было спасение, тем медленнее подвигался  вперед Торрес; он чувствовал, что силы его иссякают – не от усталости, не от  голода, а главным образом от жажды. Воды, несколько глотков воды – и силы снова  вернулись бы к нему. Но воды не было.    

Тем  временем свет становился все ярче. Торрес все ближе подползал к нему. Скоро он  заметил, что проход стал спускаться вниз под углом в целых тридцать градусов.  Теперь продвигаться было легче. Торрес скользил вниз, сила тяготения увлекала  его слабеющее тело вперед, к источнику света. Почти у самого отверстия костей  стало больше. Но это не встревожило Торреса – он уже привык к ним, да и слишком  был измучен, чтобы думать об этом.    

Хотя  перед глазами у него все кружилось и пальцы почти утратили чувствительность, он  обратил внимание на то, что проход суживается. Торрес продолжал спускаться вниз  все под тем же углом в тридцать градусов, и вдруг ему пришло в голову, что  проход этот очень похож на крысоловку, а сам он – на крысу, скользящую головой  вперед неизвестно куда. Еще прежде, чем он добрался до отверстия во внешний  мир, сквозь которое проникал яркий дневной свет, он подумал, что оно слишком  узко для его тела. И опасение его оправдалось. Не задумываясь, он переполз  через скелет, в котором сразу признал скелет мужчины, и ухитрился, обдирая уши,  просунуть голову в узкую щель. Солнце нестерпимо жгло ему лицо, но он не  замечал этого, жадно впиваясь глазами в раскинувшиеся перед ним просторы, куда  неумолимая скала не желала его пустить.    

Можно  было помешаться от одного вида ручья, с таким мелодичным журчанием бежавшего  всего в каких-нибудь ста ярдах, среди лесистых берегов, куда вел поросший  травою склон. А в ручье этом, под тенью деревьев, стояли по колено в воде  сонные коровы той карликовой породы, каких он видел в Долине Затерянных Душ;  время от времени они лениво помахивали хвостами, отгоняя мух, и переступали с  ноги на ногу. Торрес с ненавистью смотрел на них: вот они могут пить, сколько  хотят, но, по-видимому, не испытывают никакой жажды. Глупые создания! Как можно  не пить, когда вокруг столько лениво журчащей воды!    

Вдруг  коровы насторожились и повернули головы: из лесной чащи вышел большой олень. Коровы  выставили рога и принялись бить копытами по воде так, что до Торреса донесся  плеск, но олень, не обращая внимания на их недовольство, нагнул голову и принялся  пить. Это было уж слишком: из груди Торреса вырвался безумный крик, – будь  он в эту минуту в своем уме, он ни за что не признал бы своего голоса.    

Олень  отпрянул, а коровы повернулись в ту сторону, откуда раздался этот страшный  крик, потом снова впали в дремоту, закрыв глаза и время от времени отгоняя  хвостом мух. Резким усилием, едва ли понимая, что он может оторвать себе уши,  Торрес втянул назад голову и без сознания упал на скелет.    

Часа  через два – хотя сам-то он, конечно, понятия не имел о том, сколько прошло  времени, – Торрес очнулся и обнаружил, что лежит, прижавшись щекой к  черепу скелета. Заходящее солнце бросало косые лучи в узкую щель, и перед  Торресом вдруг блеснуло лезвие заржавленного ножа; острие его было выщерблено и  сломано, и Торрес сразу понял почему. Это был тот самый нож, которым была  нацарапана надпись на скале, у входа в подземный коридор, а скелет, на котором  он сейчас лежал, был остовом человека, сделавшего надпись. И тут Альварес  Торрес окончательно лишился рассудка.    

– А-а,  Питер Мак-Гил, так это ты мой враг? – пробормотал он. – Питер Мак-Гил  из Глазго, предатель! Ты нарочно заставил меня протащиться по этому проходу до  конца! Так вот тебе! Вот! Вот!    

С этими  словами он всадил тяжелый нож в хрупкий лоб черепа. Пыль от костей, что некогда  хранили мозг Питера Мак-Гила, ударила Торресу в ноздри и привела его в еще  большую ярость. Он набросился на скелет и руками стал раздирать его на части,  кости так и летели вокруг. Это было похоже на сражение, в котором он уничтожил  то, что осталось от человека, некогда бывшего жителем города Глазго.    

Торрес  еще раз просунул голову в узкую щель, чтобы взглянуть на угасающую красоту  мира. Точно крыса, пойманная за горло в крысоловке древних майя, он смотрел,  как дивный мир погружается во тьму, и вместе с угасающим днем погружалось во  тьму смерти его собственное сознание.    

А коровы  продолжали стоять в воде и сонно отмахиваться от мух; потом опять появился  олень и, не обращая внимания на стадо, наклонился к воде и стал пить.    

 ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ    

     

Недаром коллеги  называли Ригана Волком Уолл-стрита! Как правило, он очень осторожно играл на  бирже, – правда, с большим размахом, – но время от времени он, точно  запойный пьяница, вдруг пускался в самые смелые и невероятные авантюры. По  крайней мере, пять раз за свою долгую карьеру он вызывал панику на бирже и  неизменно клал себе в карман миллионы. Но Риган лишь изредка так буйствовал и  никогда не марал рук по пустякам.    

Несколько  лет подряд он держался спокойно, чтобы усыпить подозрения противников и внушить  им, будто Волк, наконец, постарел и утихомирился. И вдруг обрушивался, точно  гроза, на тех, кого задумал сокрушить. Но хотя удар разражался как гром среди  ясного неба, он никогда не бывал внезапным. Долгие месяцы, а иногда и годы  Риган день за днем тщательно готовился к этому удару, терпеливо вынашивая планы  будущего генерального сражения.    

Так же  было разработано и подготовлено неминуемое Ватерлоо для Френсиса Моргана. В основе  здесь лежала месть, но месть покойнику: не против Френсиса, а против отца  Френсиса был задуман этот удар, хотя он и поражал лежащего в могиле через его  живого сына. Восемь лет Риган ждал и искал случая для удара, пока старый Р. Г.  М. – Ричард Генри Морган – был еще жив. Но такая возможность не  представилась. Хоть Риган и был Волком Уолл-стрита, но ему так и не посчастливилось  ни разу напасть на Льва – до самой его смерти.    

И вот,  неизменно прикрываясь маской доброжелательства, Риган перенес свою ненависть с  отца на сына. Однако возникла эта ненависть из неверно понятых действий и  побуждений. За восемь лет до смерти Р. Г. М. Риган пытался провести его, но  безуспешно. Однако Ригану и в голову не пришло, что Р. Г. М. разгадал его  намерения и не только разгадал, а и удостоверился в правильности своей догадки,  и тогда быстро и ловко подставил ножку своему вероломному коллеге. Если бы  Риган подозревал, что Р. Г. М. известны его вероломные замыслы, он, вероятно,  проглотил бы пилюлю и не помышлял бы о мести. Но, будучи уверен, что Р. Г.  М. – такой же бесчестный человек, как и он сам, и такой же низкий, Риган  воспринял это как очередную, ничем не вызванную и не обоснованную низость и  решил поквитаться с дерзким: разорить если не его, так его сына.    

И Риган  стал ждать своего часа. Сначала Френсис не вмешивался в биржевую игру, довольствуясь  доходами от солидных предприятий, в которые были вложены деньги его отца. И  только когда Френсис стал одним из заправил компании «Тэмпико петролеум», когда  он вложил в это предприятие, сулившее миллионные прибыли, несколько миллионов,  Риган увидел возможность уничтожить молодого Моргана. Но уж теперь, раз эта  возможность появилась, он не стал терять времени даром, хотя ему и надо было  еще немало месяцев, чтобы не спеша и методично подготовиться к атаке. Прежде  чем приступить к ней, Риган подробно выяснил, какие акции у Френсиса на  онкольном счету и какими он владеет непосредственно.    

Ригану  потребовалось свыше двух лет, чтобы подготовиться. В нескольких корпорациях,  где у Френсиса были вложены значительные суммы, Риган был одним из директоров и  пользовался немалым влиянием: в «Фриско консолидэйтед» он был председателем; в  компании «Нью-Йорк, Вермонт энд Коннектикут» – вице-председателем; в  «Норс-Уэстерн электрик», где сначала ему удалось прибрать к рукам лишь одного  из директоров, он постепенно, с помощью закулисных интриг, подчинил себе две  трети голосов. И так всюду – прямо или косвенно: через корпорации и банковские  филиалы – он сосредоточил в своих руках все тайные пружины и рычаги финансов и  коммерции, от которых зависело богатство Френсиса.    

Однако  все эти предприятия были мелочью по сравнению с самым крупным – «Тэмпико петролеум».  Тут, если не считать каких-то жалких двадцати тысяч акций, купленных на бирже,  Риган не имел никакой опоры и ничего не контролировал, а между тем близилось  время гигантских финансовых манипуляций. «Тэмпико петролеум» фактически была  единоличной собственностью Френсиса. Кроме него самого, в этом предприятии были  крупно заинтересованы несколько его друзей, в том числе и миссис Каррузерс. Эта  беспокойная особа без конца теребила Френсиса и даже, не стесняясь, надоедала  ему телефонными звонками. Однако были и такие – вроде Джонни Пасмора, –  которые никогда не тревожили его и при встречах лишь вскользь, да и то  оптимистически, говорили о состоянии биржи и о финансах вообще. Но Френсиса это  удручало куда больше, чем бесконечные приставания миссис Каррузерс.    

Вследствие  махинаций Ригана акции «Норс-Уэстерн электрик» упали на целых тридцать пунктов  и продолжали котироваться очень низко. Люди, считавшие себя компетентными,  пришли к выводу, что предприятие это весьма ненадежно. Затем настала очередь  маленькой старой, устойчивой, как Гибралтар, компании «Фриско консолидэйтед». О  ней пошли самые скверные слухи, поговаривали даже о банкротстве. «Монтана Лоуд»  все еще не могла оправиться после весьма придирчивого и далеко не лестного  отчета Малэни о состоянии ее дел, и даже Уэстон, крупный специалист в своей области,  посланный на место английскими вкладчиками, тоже не смог сообщить ничего  утешительного. «Импириэл тангстен», которая вот уже полгода не приносила никакого  дохода, сейчас терпела огромные убытки вследствие крупной забастовки, которой  не предвиделось конца. И никто, кроме нескольких подкупленных профсоюзных  заправил, и не подозревал, что в основе всего этого лежит золото Ригана.    

Таинственность  и смертоносность этого наступления на Френсиса парализовали энергию Бэскома.  Казалось, медленно сползающий с горы ледник увлекает за собой в пропасть все,  во что Френсис вложил хоть какие-то деньги. Со стороны ничего особенного нельзя  было заметить – это было просто неуклонное падение, вследствие которого  богатство Френсиса таяло с каждым днем. Падали не только акции, принадлежавшие  лично ему, но и те, по которым он был должен банкам.    

В это  время поползли слухи о войне. Иностранным послам одному за другим вручали паспорта,  создавалось впечатление, будто полмира становится под ружье. Именно теперь,  когда положение на бирже было неустойчивым и, казалось, вот-вот начнется  паника, а крупные державы медлили с объявлением моратория [20], Риган решил нанести  окончательный удар. Это был самый подходящий момент, чтобы провести игру на  понижение, да еще вкупе с десятком других крупных «медведей» [21], которые молчаливо  приняли главенство Ригана. Но далее они толком не знали, в чем состоят его  планы, и не догадывались, какова их подоплека. Они участвовали в игре ради  того, чтобы заработать, и полагали, что он играет по той же причине. Им и в  голову не приходило, что главная мишень – Френсис Морган, или, вернее, призрак  его отца, против которого собственно и направлен был этот могучий удар.    

Фабрика  слухов под руководством Ригана заработала вовсю. Быстрее всех и ниже всех  падали акции предприятий Френсиса, которые и без того уже котировались очень  низко – еще прежде, чем «медведи» начали сбивать цены. Однако Риган избегал  делать какой-либо нажим на «Тэмпико петролеум». Среди всеобщего краха и  смятения акции этой компании непоколебимо удерживались на высоком уровне. Риган  с нетерпением ждал лишь той минуты, когда отчаяние вынудит Френсиса выбросить  их на рынок, чтобы заткнуть другие бреши.    

– Боже  мой! Боже мой! Бэском схватился рукой за щеку и сморщился так, точно у него  вдруг разболелись зубы.    

– Боже  мой! Боже мой! – повторил он. – Рынок полетел ко всем чертям. И  вместе с ним «Тэмпико петролеум»! Кто бы мог предвидеть такое!    

Френсис  сидел в кабинете Бэскома, упорно стараясь затянуться сигаретой и не замечая,  что она у него не горит.    

– Все  продают и продают, прямо наперегонки, – промолвил он.    

– Мы  протянем самое большее до завтрашнего утра, а потом вас пустят с молотка, и  меня вместе с вами, – просто сказал маклер, бросив быстрый взгляд на часы.    

Френсис  тоже машинально взглянул на циферблат: стрелки показывали двенадцать.    

– Выбрасывайте  на рынок остатки «Тэмпико», – устало сказал он. – Это даст нам  возможность продержаться до завтра.    

– А  что будет завтра? – спросил маклер. – Ведь почва выбита у нас из-под  ног, и все вплоть до младших клерков стремятся сбыть поскорее свои акции.    

Френсис  пожал плечами.    

– Вы  же знаете, я заложил и дом, и Дримуорлд, и дачу в Адирондакских горах – и по  самой высокой цене.    

– У  вас есть друзья?    

– В  такое-то время! – с горечью заметил Френсис.    

– Вот  именно в такое время! – подтвердил Бэском. – Послушайте, Морган. Я  знаю, с кем вы были дружны в колледже. Взять, к примеру, Джонни Пасмора…    

– Да  ведь он тоже по уши влез во все это. Когда я прогорю, прогорит и он. И Дэйву  Дональдсону придется скоро начать жить на сто шестьдесят долларов в месяц. А  Крису Уэстхаузу придется пойти работать в кино. Он всегда был хорошим актером,  и, говорят, у него идеальное лицо для экрана.    

– Но  у вас еще есть один друг – Чарли Типпери, – напомнил Бэском, хотя явно  было, что он сам не возлагает на этого друга особых надежд.    

– Есть, –  столь же безнадежно согласился Френсис. – Одна беда: его отец пока еще  жив.    

– Старый  пес ни разу в жизни не рискнул и долларом, – добавил Бэском. – Зато у  него всегда под рукой несколько миллионов. К несчастью только, он все никак не  умрет.    

– Чарли  мог бы уговорить его и сделал бы это для меня, если бы не одно маленькое «но».    

– У  вас не осталось ценных бумаг под залог? – живо спросил маклер.    

Френсис  кивнул:    

– Попробуйте-ка  выудить у старика хоть доллар без залога!    

Тем не  менее несколько минут спустя Френсис, в надежде застать Чарли Типпери в его  конторе, уже передавал секретарю свою визитную карточку. Фирма Типпери была самой  крупной ювелирной фирмой в НьюЙорке, да и, пожалуй, самой крупной в мире. У  старика Типпери было вложено в брильянты куда больше, чем подозревали даже те,  кому известно очень многое.    

Как и  предвидел Френсис, разговор с Чарли не привел ни к чему. Старик все еще крепко  держал в руках узды правления, и сын почти не надеялся, что ему удастся  заручиться его помощью.    

– Я  ведь его знаю, – сказал он Френсису. – Я попробую уломать его, но ни  минуты не надейся, что из этого что-нибудь выйдет. Кончится тем, что мы с ним  разругаемся. Досаднее всего, что у него ведь есть наличные деньги, не говоря  уже о великом множестве всяких ценных бумаг и государственных облигаций. Но,  видишь ли, мой дед в дни своей молодости, когда он еще только становился на  ноги и основывал дело, одолжил одному своему другу тысячу долларов. Он так и не  получил своих денег обратно и до самой смерти не мог этого забыть. Не может  забыть этого и мой папаша. Этот печальный опыт запомнился им обоим на всю  жизнь. Отец не даст ни пенни даже под Северный полюс, если не получит закладную  на все эти льды, да еще прежде он пошлет туда экспертов, чтобы оценить их. А  ведь у тебя нет никакого обеспечения. Но я вот что тебе скажу. Я поговорю со  стариком сегодня после обеда – в этот час он почти всегда бывает благодушно  настроен. Затем я посмотрю, чем располагаю сам и что могу для тебя сделать. О,  я понимаю, что несколько сот тысяч не устроят тебя, но я сделаю все возможное и  невозможное, чтобы раздобыть побольше. Как бы там ни было, завтра в девять утра  я буду у тебя…    

– Мда,  для меня это будет хлопотливый денек, – слабо улыбнувшись, заметил Френсис  и пожал руку приятелю. – Меня уже в восемь часов не будет дома.    

– В  таком случае я приеду до восьми, – сказал Чарли Типпери и еще раз сердечно  пожал ему руку. – А пока займемся делом. У меня уже появились кое-какие  идеи…    

В тот же  день у Френсиса было еще одно деловое свидание. Когда он вернулся в контору  своего маклера Бэскома, тот сообщил ему, что звонил Риган и хотел встретиться с  ним. Риган просил передать, что у него есть для Френсиса интересные новости.    

– Я  немедленно поеду к нему, – сказал Френсис, берясь за шляпу; лицо его сразу  посветлело от вспыхнувшей надежды. – Он старинный друг моего отца, и если  кто-нибудь еще может вытащить меня из беды, то уж, конечно, он.    

– Не  будьте в этом так уверены, – покачав головой, сказал Бэском и помолчал  немного, не решаясь высказать то, что вертелось у него на языке. – Я  звонил ему перед самым вашим возвращением из Панамы. Я был с ним очень  откровенен. Я сказал ему, что вы в отъезде и что положение ваше весьма  печально, и… ну, да вот так напрямик и спросил: могу ли я рассчитывать на его  помощь в случае нужды? И тут он начал увиливать от ответа. Вы знаете, как люди  умеют увиливать, когда их просят об одолжении. Вот так же было и с ним. Но мне  показалось, что тут кроется еще кое-что… Нет, я не решился бы сказать, что это  враждебность, а только у меня создалось впечатление… Ну, в общем, мне  показалось, что он как-то уж очень равнодушно и хладнокровно относится к  перспективе вашего разорения.    

– Какая  ерунда! – рассмеялся Френсис. – Он был слишком хорошим другом моего  отца.    

– А  вы когда-нибудь слышали о слиянии «Космополинтен реилуэйз»? –  многозначительно спросил Бэском.    

Френсис  кивнул.    

– Но  меня тогда еще не было на свете, – немного погодя сказал он. – Я  только знаю кое-что понаслышке. Так расскажите же, в чем там было дело? Почему  вы вдруг об этом вспомнили?    

– Слишком  долго рассказывать, но послушайтесь моего совета: когда увидите Ригана, не выкладывайте  ему всех своих карт. Пусть он сыграет первым. И если он что-нибудь собирается  вам предложить, пусть сделает это без всякой просьбы с вашей стороны. Конечно,  быть может, я и ошибаюсь, но вам не вредно было бы сначала посмотреть его  карты.    

Через  полчаса Френсис уже сидел один на один с Риганом в его кабинете. Он настолько  ясно сознавал, какая ему грозит беда, что с трудом сдерживался, чтобы не  признаться в этом откровенно; однако, памятуя совет Бэскома, старался возможно  небрежнее говорить о состоянии своих дел. Он даже пробовал разыгрывать полное  спокойствие.    

– По  уши завяз, а? – начал Риган.    

– Ну,  не так глубоко, голова у меня еще на поверхности, – шутливо откликнулся  Френсис. – Я еще могу дышать и тонуть не собираюсь.    

Риган  ответил не сразу. Несколько минут он изучал последние данные на ленте биржевого  телеграфа.    

– И  все-таки ты выбросил на рынок довольно много акций «Тэмпико петролеум».    

– Зато  их прямо рвут из рук, – парировал Френсис и впервые за все время с  удивлением подумал, что, быть может, Бэском и прав. – Ничего, я заставлю  своих противников проглотить столько акций, что их тошнить начнет.    

– И  все-таки, заметь, акции «Тэмпико» начинают падать, хоть их и раскупают вовсю.  Вот что очень странно! – сказал Риган.    

– Когда  на бирже идет игра на понижение, всякие странные вещи случаются, –  спокойно и мудро возразил Френсис. – Но когда мои враги напихают себе  брюхо тем, отчего я с радостью готов избавиться, у них начнутся колики. И тогда  кое-кому придется дорого заплатить за то, чтоб избавиться от последствий своего  обжорства. Я думаю, что они вывернут карманы еще прежде, чем я разделаюсь с  ними.    

– Но  ведь ты уже дошел до точки, мой мальчик. Я следил за этой битвой на бирже,  когда тебя еще здесь не было. «Тэмпико петролеум» – твоя единственная и  последняя опора.    

Френсис  покачал головой.    

– Это  не совсем так, – солгал он. – У меня есть капиталовложения, о которых  мои противники на бирже и не подозревают. Я их заманиваю в западню – нарочно  заманиваю. Конечно, Риган, я говорю вам это по секрету. Вы ведь были другом  моего отца. Я выкручусь из этой заварухи. И если хотите послушаться моего  совета, то покупайте, пока цены на рынке такие низкие. Можете не сомневаться,  что свободно расплатитесь за все, когда цены поднимутся.    

– Какие  же это капиталовложения у тебя еще есть? Френсис пожал плечами.    

– Мои  противники узнают об этом, когда биржа будет затоварена моими акциями.    

– Втираешь  очки! – с восхищением воскликнул Риган. – Но держишься ты крепко,  совсем как, бывало, старик Р. Г. М. Только, чтобы я поверил, тебе придется  доказать мне, что это не очковтирательство.    

Риган  ждал ответа, и тут Френсиса вдруг осенило.    

– Что  тут доказывать, вы правы, – пробормотал он. – Я действительно втирал  вам очки. Я тону: вода уже дошла мне до ушей. Но я выплыву, если вы мне  поможете. Вспомните о моем отце и протяните руку помощи сыну. Если вы  поддержите меня, им всем кисло придется.    

И вот  тут-то «Волк» Уолл-стрита и показал свои зубы. Он ткнул пальцем в портрет  Ричарда Генри Моргана.    

– Как  ты думаешь, почему я держу его у себя на стене столько лет? – спросил он.    

Френсис  кивнул: понятно, мол, между вами была проверенная годами давняя дружба.    

– Нет,  не угадал, – с мрачной усмешкой произнес Риган.    

Френсис  недоуменно пожал плечами.    

– Для  того, чтобы всегда помнить о нем! – продолжал Волк. – И я не забываю  его ни на миг. Помнишь историю со слиянием «Космополитен рейлуэйз»? Твой отец  провел меня на этом деле. И здорово провел, уж поверь! Но он был слишком хитер,  чтобы я мог с ним поквитаться. Вот почему я повесил тут его портрет и стал  терпеливо ждать. И дождался!    

– Вы  хотите сказать?.. – спокойно спросил Френсис.    

– Вот  именно, – прорычал Риган. – Я ждал и подготавливал наступление. И  сейчас мой день настал. Щенок, во всяком случае, у меня в руках. – Он с  ехидной усмешкой взглянул на портрет. – И если это не заставит старого  хрыча перевернуться в гробу, тогда уж…    

Френсис  поднялся с кресла и долго с любопытством смотрел на своего противника.    

– Нет, –  сказал он, точно разговаривая сам с собой. – Нет, не стоит.    

– Что  не стоит? – сразу заподозрив неладное, спросил Риган.    

– Отлупить  вас, – был спокойный ответ. – Я мог бы в пять минут вот этими руками  отправить вас на тот свет. Никакой вы не волк, вы просто помесь дворняжки с  хищным хорьком. Мне говорили, что от вас можно этого ожидать, но я не поверил и  пришел сюда, чтобы самому убедиться. Мои друзья были правы. Вы вполне  заслуживаете всех тех прозвищ, какими они вас награждали. Уф, надо поскорее  убираться отсюда. Здесь пахнет, как в лисьей норе. Ну, и вонища!    

Уже  взявшись за ручку двери, он помедлил и оглянулся. Ему не удалось вывести Ригана  из себя.    

– Так  что же ты собираешься предпринять? – с издевкой спросил тот.    

– Если  разрешите мне позвонить по телефону моему маклеру, тогда, может,  узнаете, – ответил Френсис.    

– Пожалуйста,  мой мальчик, – любезно отозвался Риган, но тут же, заподозрив подвох,  добавил: – Я сам соединю тебя с ним.    

И только  убедившись, что у телефона действительно Бэском, он передал трубку Френсису.    

– Вы  были правы, – сказал тот Бэскому. – Риган заслуживает всех тех  прозвищ, какими вы его награждали, и даже больше того. Продолжайте  придерживаться выработанного нами плана. Мы можем прижать его, когда нам  заблагорассудится, хотя старая лиса ни минуты не верит этому. Он считает, что  ему удастся обобрать меня до нитки. – Френсис помолчал, обдумывая, как бы  половчее обмануть противника, затем продолжал: – Я скажу вам сейчас кое-что,  чего вы пока не знаете. Это он с самого начала вел на нас наступление. Так что  теперь нам известно, кого придется хоронить.    

Сказав  еще несколько фраз в том же духе, он повесил трубку.    

– Видите  ли, – пояснил он, снова останавливаясь у порога, – вы так ловко  заметали следы, что мы никак не могли догадаться, чья это работа. Черт возьми,  Риган, мы ведь собирались измордовать какого-то неизвестного противника,  которого считали в десять раз сильнее вас. Теперь, когда оказалось, что это вы,  все будет куда проще. Мы готовились к тяжелым боям, а сейчас все сведется к легкой  победе. Завтра в это время, вот здесь, в вашем кабинете, состоится панихида, и  вы не будете в числе плакальщиков. Вы будете покойником, самым настоящим  финансовым трупом, после того как мы разделаемся с вами.    

– Точная  копия Р. Г. М., – с усмешкой заметил старый Волк. – Боже мой, как он  умел втирать очки!    

– Какая  жалость, что он не похоронил вас и не избавил меня от этих хлопот! –  бросил ему на прощание Френсис.    

– И  от всех расходов, связанных с этим, – крикнул ему вслед Риган. – Вам  это дороговато обойдется, молодой человек, а панихид в этом кабинете никаких не  будет.    

– Ну-с,  завтра решающий день, – заявил Френсис Бэскому, когда они прощались в этот  вечер. – Завтра к этому времени с меня уже сдерут скальп и я буду  препарирован по всем правилам: этакий высушенный на солнце и прокопченный  экземпляр для частной коллекции Ригана. Но кто бы мог поверить, что этот старый  подлец имеет против меня зуб! Ведь я никогда не делал ему ничего дурного.  Напротив, я всегда считал его лучшим другом отца. Если бы только Чарли Типпери  удалось выудить что-нибудь у своего папаши…    

– Или  если бы Соединенные Штаты вдруг объявили мораторий, – в тон ему заметил  Бэском, нимало, впрочем, не надеясь на это.    

А Риган  в эту минуту говорил собравшимся у него агентам и мастерам по фабрикации  слухов:    

– Продавайте!  Продавайте! Продавайте все, что у вас есть, и тут же вручайте акции покупателям.  Я не вижу конца этому понижению!    

А Френсис,  купив по дороге домой последний выпуск вечерней газеты и пробежав ее глазами,  увидел заголовок, набранный огромными буквами: «НЕ ВИЖУ КОНЦА ПОНИЖЕНИЮ, –  ПРЕДСКАЗЫВАЕТ ТОМАС РИГАН».    

На  следующее утро, в восемь часов, когда Чарли Типпери прибыл к Френсису, его уже  не было дома. В эту ночь правительство в Вашингтоне не спало, и ночные  телеграммы разнесли по всей стране сообщение о том, что хотя Соединенные Штаты  и не вступили в войну, однако объявлен мораторий и платежи прекращаются. В семь  часов, когда Френсис еще был в постели, к нему явился сам Бэском с этими  вестями, и Френсис тут же поехал с ним на Уолл-стрит. То, что правительство  объявило мораторий, вселило в них надежду, и им предстояло многое сделать.    

Чарльз  Типпери, однако, был не первым, кто приехал в то утро во дворец на  Риверсайд-драйв. Около восьми часов у парадного входа позвонили черные от  загара, пропыленные Генри и Леонсия. Оттолкнув в сторону младшего камердинера,  открывшего им дверь, они прямо направились в комнаты, к великому смятению выбежавшего  им навстречу Паркера.    

– Напрасно  будете подниматься, – сказал им Паркер. – Мистера Моргана нет дома.    

– Где  же он? – спросил Генри, перекладывая чемодан из руки в руку. – Нам  нужно увидеть его pronto. А pronto, да будет вам известно, означает немедленно.  Кто вы такой, черт возьми?    

– Я  камердинер мистера Моргана, – торжественно ответил Паркер – А вы кто  будете?    

– Моя  фамилия Морган, – отрезал Генри и оглянулся вокруг, словно ища чего-то;  затем он открыл дверь в библиотеку и увидел там телефоны. – Где Френсис?  По какому номеру я могу его вызвать?    

– Мистер  Морган специально наказал, чтобы никто не беспокоил его по телефону, разве  только по очень важному делу.    

– Ну,  так у меня как раз важное дело. Давайте номер.    

– Мистер  Морган чрезвычайно занят сегодня, – упрямо повторил Паркер.    

– Его  здорово прижало, а? – спросил Генри.    

Лицо  камердинера оставалось бесстрастным.    

– Похоже,  что его сегодня разденут до нитки, да? Лицо Паркера словно одеревенело,  казалось, он не понимает, что ему говорят.    

– Повторяю  вам еще раз: мистер Морган очень занят… – начал он.    

– Фу-ты,  черт рогатый! – рассердился Генри. – Ведь это же ни для кого не  секрет, что его схватили на бирже за горло. Это всем известно. Все утренние  газеты кричат об этом. Да ну же, господин камердинер, говорите номер. У меня к  нему очень важное дело.    

Но  Паркер был неумолим.    

– Как  фамилия его адвоката? Или фамилия его маклера? Или кого-нибудь из его  представителей?    

Паркер  покачал головой.    

– Если  вы скажете мне, какое у вас к нему дело… – начал камердинер.    

Генри бросил  чемодан на пол и, казалось, готов был ринуться на Паркера и вытрясти из него  ответ, но тут вмешалась Леонсия.    

– Скажи  ему! – посоветовала она.    

– Сказать  ему?! Зачем же: я лучше покажу ему. Эй, вы, подите сюда! – Генри вошел в  библиотеку, положил чемодан на письменный стол и начал отпирать его. –  Слушайте, господин камердинер, у нас настоящее, что ни на есть самое важное  дело к мистеру Моргану. Мы приехали спасти его, вытащить из беды. Мы привезли  ему миллионы – вот здесь, в этом чемодане…    

Паркер,  который до сих пор слушал с холодным, осуждающим видом, при последних словах  испуганно попятился. Эти странные гости либо сумасшедшие, либо хитрые  злоумышленники. Ведь в эту самую минуту, пока они удерживают его тут своими  баснями о миллионах, их соучастники, может быть, уже очистили весь верхний  этаж. Что же до чемодана, то, может, в нем и динамит – кто его знает!    

– Стой!    

И прежде  чем Паркер успел выскочить из комнаты, Генри схватил его за шиворот и повернул  лицом к столу.    

Другой  рукой Генри приподнял крышку чемодана, и глазам Паркера предстала груда нешлифованных  драгоценных камней. Паркер был близок к обмороку, но Генри совсем неверно  истолковал причину его волнения.    

– Надеюсь,  я убедил вас? – торжествующе спросил Генри. – А теперь будьте славным  малым и дайте мне номер телефона.    

– Присядьте,  пожалуйста, сэр… и вы, сударыня, – пробормотал Паркер, почтительно  кланяясь и весьма удачно сумев взять себя в руки. – Присядьте, пожалуйста.  Я оставил номер телефона мистера Моргана в его спальне; он записал мне его сегодня  утром, когда я помогал ему одеваться. Я сию минуту вам его принесу. А пока  присядьте, пожалуйста.    

Выйдя за  дверь библиотеки, Паркер вновь обрел ясность ума и тотчас проявил необычайную  деловитость и распорядительность. Поставив младшего швейцара у парадного хода,  а старшего – у двери в библиотеку, он разослал остальных слуг обследовать  комнаты верхнего этажа – посмотреть, не прячутся ли там сообщники этих  преступников. Сам же по телефону из буфетной вызвал ближайший полицейский  участок.    

– Да,  сэр, – повторил он в ответ на вопрос дежурного сержанта. – Это либо  двое сумасшедших, либо двое преступников. Пожалуйста, сэр, пришлите немедленно  полицейскую карету с охраной. Я еще не знаю, какие страшные преступления, быть  может, сейчас совершаются под крышей этого дома…    

Тем  временем швейцар, выйдя на звонок к парадной двери, с явным облегчением впустил  Чарли Типпери, одетого во фрак, несмотря на утренний час, – швейцар знал,  что это давний и испытанный друг хозяина. Так же обрадовался ему и старший  швейцар, который, подмигивая и всячески предостерегая Чарли Типпери, распахнул  перед ним дверь библиотеки.    

Ожидая  увидеть там бог знает что или бог знает кого, Чарли Типпери вошел в комнату,  где сидели незнакомые мужчина и женщина. Их загорелые и усталые после дороги лица  не вызвали у него, как у Паркера, никаких подозрений, а, скорее, побудили  отнестись к ним с большим вниманием, чем то, которое обычно уделяет житель  Нью-Йорка заурядным приезжим. Красота Леонсии поразила его, и он сразу понял,  что перед ним настоящая леди. Бронзовое лицо Генри, так похожее на Френсиса и  Р. Г. М., понравилось ему и внушило уважение.    

– Доброе  утро, – обратился он к Генри, отвешивая поклон обоим. – Вы друзья  Френсиса?    

– О,  сэр! – воскликнула Леонсия. – Больше чем друзья! Мы приехали, чтобы спасти  его. Я читала утренние газеты. Если бы не глупость слуг…    

У  Типпери исчезли последние сомнения. Он протянул руку Генри.    

– Чарльз  Типпери, – отрекомендовался он.    

– Морган,  Генри Морган, – в свою очередь, назвал себя Генри, хватаясь за его руку,  как утопающий за спасательный круг. – А это мисс Солано. Сеньорита Солано,  мистер Типпери. Собственно говоря, мисс Солано – моя сестра.    

– Я,  видите ли, пришел по тому же делу, что и вы, – объявил Чарли Типпери после  того, как с представлениями было покончено. – Спасти Френсиса, насколько я  понимаю, может лишь звонкая монета или такие ценности, которые могут быть  превращены в деньги. Я принес все, что мне удалось наскрести за эту ночь, хотя  я убежден, что этого недостаточно.    

– Сколько  вы принесли? – напрямик спросил Генри.    

– Миллион  восемьсот тысяч. А вы?    

– Да  так, пустяки, – сказал Генри, указывая на раскрытый чемодан и не  подозревая, что он говорит с представителем третьего поколения ювелиров –  экспертов по драгоценным камням.    

Чарли  Типпери взял наугад с полдюжины камней и быстро осмотрел их, а еще быстрее  определил на взгляд, сколько их тут; лицо его вспыхнуло – так он был потрясен.    

– Да  ведь тут на миллионы и миллионы долларов камней! – воскликнул он. –  Что вы намерены с ними делать?    

– Продать  их, чтобы помочь Френсису выпутаться, – ответил Генри. – Их примут  как обеспечение под любую сумму, не правда ли?    

– Закройте  чемодан! – приказал Чарли Типпери. – Я сейчас позвоню по телефону. Я  хочу застать отца, пока он еще дома, – бросил он через плечо, уже стоя у  телефона и дожидаясь, когда его соединят с отцом. – Отсюда до нас всего  пять минут ходу.    

Он как  раз заканчивал краткий разговор с отцом, когда в комнату вошел Паркер в  сопровождении лейтенанта полиции и двух полисменов.    

– Вот  она, вся шайка, лейтенант, арестуйте их, – сказал Паркер, – Ах, прошу  прощения, мистер Типпери! Не вас, конечно! Только вот этих двух, лейтенант.  Пускай суд решает, кто они. Сумасшедшие-то наверняка, а может, что и  посерьезнее.    

– Здравствуйте,  мистер Типпери, – сказал лейтенант, узнав молодого человека.    

– Никого  не надо арестовывать, лейтенант Берне, – улыбнувшись, заметил  Чарли. – Можете отослать свою карету назад в участок. Я объясню потом все  инспектору. Но вам придется проводить меня и этих подозрительных людей с их  чемоданом ко мне домой. Вы будете нас охранять. О, не меня, а этот чемодан: в  нем миллионы – холодные, ослепительные, прекрасные. Когда я открою этот чемодан  перед моим отцом, вы увидите зрелище, какое мало кому доводилось видеть. А  теперь идемте! Мы только зря теряем время.    

Он вместе  с Генри схватился за ручку чемодана. Заметив это, лейтенант Берне тотчас подскочил  к ним.    

– Пока  мы еще не договорились, я, пожалуй, сам понесу его, – сказал Генри.    

– Конечно,  конечно, – согласился Чарли Типпери. – Только не будем терять  драгоценного времени. Ведь нам еще надо договориться. Пойдемте же! Быстрее!    

 ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ    

     

Мораторий,  объявленный правительством США, помог стабилизировать положение, и акции на  бирже перестали падать, а некоторые даже поднялись в цене. Такая картина наблюдалась  в отношении акций почти всех предприятий, кроме тех, в которые были вложены  капиталы Френсиса и которыми Риган играл на понижение. Он продолжал играть на  понижение, вызывая неуклонное падение цен, и с радостью отметил, что на рынке  появились большие пакеты акций «Тэмпико петролеум», которые, очевидно,  выбрасывал не кто иной, как Френсис.    

– Теперь  пришло наше время, – скомандовал Риган своим сообщникам. – Продавайте  и покупайте. В обоих случаях будете в выигрыше. И все время помните о списке  предприятий, который я вам дал. Продавайте только эти акции, да так, чтобы их  побыстрее вручить покупателю. Они будут падать и падать. А все остальное  покупайте, и покупайте немедленно; и вручайте покупателю все, что продадите…  Поймите, это дело беспроигрышное, а продолжая сбывать акции, указанные в списке,  вы убьете сразу двух зайцев.    

– А  вы-то сами что будете делать? – спросил один из «медведей».    

– Я?  Мне покупать нечего, – был ответ. – Пусть это служит вам  доказательством, что я даю вам честный совет и что у меня нет сомнений в  правильности этой тактики. Я не продал ни одной акции, кроме тех, которые  указаны в списке, так что я ничего не должен покупателям. Я тут же рассчитываюсь  с ними и продолжаю держаться списка, и только списка. В этом и заключается моя  игра, и вы можете принять в ней участие: надо только продавать и тут же  рассчитываться с покупателем.    

– Вот  и вы, наконец! – в отчаянии воскликнул Бэском, когда Френсис в половине  одиннадцатого вошел в его кабинет. – На бирже цены на все пошли вверх,  кроме акций ваших предприятий. Риган хочет пустить вам кровь. Вот уж никогда бы  не подумал, что он может проявить такую силу! Мы не способны выдержать этот  натиск, нам крышка. Мы раздавлены – и вы, и я, и все мы…    

Никогда  еще Френсис не был так спокоен, как сейчас. «Раз все потеряно, чего же  волноваться?» – рассуждал он. Не будучи большим специалистом в биржевой игре,  он все же вдруг увидел просвет, которого не заметил многоопытный и слишком  детально ее знавший Бэском.    

– Не  принимайте все так близко к сердцу, – посоветовал Френсис, меж: тем как  зародившийся в его мозгу план с каждой секундой принимал все более ясные  очертания. – Давайте покурим и обсудим немного положение.    

Бэском  нетерпеливо махнул рукой.    

– Да  подождите же, – взмолился Френсис. – Постойте! Послушайте! Вы  говорите, что мне крышка?    

Маклер  кивнул.    

– И  вам тоже?    

Снова  кивок.    

– Значит,  мы с вами разорены, разорены дотла, продолжал Френсис развивать созревший у  него в голове план. – А для вас и для меня совершенно ясно, что не может  быть ничего хуже полного, абсолютного, стопроцентного, окончательного  разорения.    

– Мы  теряем драгоценное время, – запротестовал Бэском, кивком головы все же  давая понять, что он согласен с этим выводом.    

– Что  же нам осталось терять, если мы с вами разорены, как мы только что признали? –  с улыбкой произнес Френсис. – Если человек разорен дотла, то уже ни время,  ни покупка, ни продажа акций – ничто не имеет для него значения. Все ценности  перестали теперь для нас существовать. Вам это понятно или нет?    

– Ну,  и что вы предлагаете? – спросил Бэском с внезапным спокойствием, какое  порождает отчаяние. – Меня разорили, я вылетел в трубу, да еще с каким  треском!    

– Вот  теперь вы меня поняли! – обрадовался Френсис. – Вы – член биржи. Так  кто же вам мешает участвовать в игре? Продавайте или покупайте. Делайте все,  что вашей душе угодно. И моей тоже. Нам нечего терять. Сколько бы вы ни  вычитали из нуля, все равно будет нуль. Мы спустили все, что у нас было. А  теперь давайте спустим то, чего у нас нет.    

Бэском  еще пытался слабо протестовать, но Френсис решительно положил конец его сопротивлению.    

– Помните:  сколько бы вы ни вычитали из нуля, все равно будет нуль.    

И вот  Бэском, следуя советам Френсиса, но действуя уже не как маклер, а на  собственный страх и риск, пустился в самую сумасшедшую финансовую авантюру,  какую он когда-либо предпринимал в своей жизни.    

– Ну,  вот и все, – со смехом сказал Френсис в половине двенадцатого, –  теперь мы можем и выйти из игры. И помните: положение наше в данную минуту  ничуть не хуже, чем оно было час назад. Тогда мы были на нуле. Мы и сейчас на  нуле. Теперь вы в любое время можете вывесить объявление о распродаже  имущества.    

Бэском  тяжело опустился в кресло и устало взялся за телефонную трубку, намереваясь  отдать распоряжение прекратить борьбу и объявить безоговорочную капитуляцию,  как вдруг дверь распахнулась и в комнату ворвался знакомый припев старой  пиратской песни. При первых же звуках этой песни Френсис вырвал трубку из рук  маклера и бросил ее на рычаг.    

– Стойте  – закричал Френсис. – Слушайте!    

И они  услышали    

Мы –  спина к спине – у мачты,    

Против  тысячи вдвоем!    

А затем  и сам Генри ввалился в комнату, таща огромный чемодан, но уже не тот, который  был у него утром. Увидев его, Френсис подхватил припев.    

– Что  случилось? – спросил Бэском у Чарли Типпери.    

Друг  Френсиса был по-прежнему во фраке, но выглядел совсем серым и измученным после  бессонной ночи и пережитых волнений.    

Типпери  вынул из внутреннего кармана и вручил Бэскому три индоссированных чека на общую  сумму в миллион восемьсот тысяч долларов.    

Бэском  грустно покачал головой.    

– Слишком  поздно, – сказал он. – Это лишь капля в море. Положите их обратно в  карман. Нечего пускать деньги на ветер!    

– Подождите-ка, –  воскликнул Чарли Типпери, выхватил чемодан из рук Генри, продолжавшего  распевать во все горло, и открыл его. – А вот это вам не поможет?    

«Это»  состояло из огромной кипы аккуратно сложенных пачек облигаций и ценных бумаг с  золотым обрезом.    

– Сколько  тут? – задыхаясь, спросил Бэском, и мужество вспыхнуло в нем, словно  разгоревшееся пламя костра.    

А  Френсис, пораженный столь солидным подкреплением, перестал петь и замер с  раскрытым ртом. Но когда Генри вытащил из внутреннего кармана еще двенадцать  индоссированных чеков, Френсис и Бэском совсем онемели и вытаращили глаза, ибо  каждый чек был на миллион долларов.    

– И  мы можем получить еще сколько угодно там, где получили это, – небрежно  бросил Генри. – Достаточно тебе сказать слово, Френсис, и мы сотрем эту  банду «медведей» в порошок. А теперь живо принимайся за дело! Все только и  говорят о том, что ты разорен дотла. Покажи-ка им, где раки зимуют! Разори всех  до единого, кто полез на тебя! Вытряси из них все золото вплоть до часов и коронок  на зубах.    

– Значит,  вы все-таки нашли сокровище старого сэра Генри? – обрадованно спросил  Френсис.    

– Нет, –  покачал головой Генри. – Это часть древнего сокровища майя; тут примерно  одна треть. Вторая треть находится у Энрико Солано, а последняя отдана на  хранение «Национальному банку ювелиров и торговцев». Знаешь, у меня для тебя  много новостей. Я расскажу тебе их, когда ты сможешь меня выслушать.    

Но  Френсис уже готов был их слушать. Бэском лучше его знал, что надо делать, и уже  отдавал по телефону распоряжения своим помощникам покупать акции в таких  огромных количествах, что всего состояния Ригана не могло хватить на то чтобы  вручить покупателям все, что он продал с обязательством доставить в кратчайший  срок.    

– Торрес  умер, – сообщил Генри.    

– Урра! –  возликовал Френсис, услышав эту новость.    

– И  умер, точно крыса в крысоловке. Я видел его голову, которая торчала из щели в  скале. Зрелище было не из приятных. И начальник полиции тоже умер. И… и еще  кое-кто умер…    

– Неужели  Леонсия! – воскликнул Френсис.    

Генри  покачал головой.    

– Кто-нибудь  из Солано? Старый Энрико?    

– Нет,  твоя жена, миссис Морган. Ее убил Торрес, застрелил самым подлым образом. Я был  рядом с ней, когда она упала. А теперь держись: у меня есть для тебя еще  новости. Леонсия тут рядом, в соседней комнате, и ждет тебя. Стой, куда ты!  Погоди! Выслушай до конца! Есть еще новости, которые я должен сообщить тебе,  прежде чем ты ее увидишь. Фу-ты, черт рогатый! Будь сейчас на моем месте один  знакомый китаец, уж он бы заставил тебя заплатить миллиончик за этот секрет,  который я тебе собираюсь выложить задаром.    

– Ну,  так выкладывай, что там еще? – нетерпеливо спросил Френсис.    

– Новость  безусловно приятная, даже очень, самая приятная, какую ты когда-либо слышал. Я…  только, пожалуйста, не смейся и не вздумай снести мне голову с плеч… Так вот: у  меня появилась сестра.    

– Ну,  и что же? – грубо перебил Френсис. – Я всегда знал, что у тебя есть  сестры в Англии.    

– Но  ты меня не понимаешь – продолжал интриговать его Генри. – У меня появилась  совсем новая сестра, вполне взрослая, и такая красавица, что другой такой на  свете нет.    

– Ну  и что же? – пробурчал Френсис. – Для тебя это, наверно, очень  приятная новость. Но я-то тут при чем?    

– Ну  вот, мы и подошли к самому главному, – ухмыльнулся Генри. – Ты  женишься на ней. Даю тебе на это полное разрешение…    

– Даже  если бы она была десять раз твоя сестра и сто раз красавица, я бы все равно на  ней не женился, – перебил его Френсис. – Такой женщины, на которой я  мог бы жениться, нет на свете.    

– И  все-таки, Френсис, мой мальчик, на этой женщине ты женишься. Я это знаю. Я это  всем своим нутром чувствую. Хочешь пари?    

– Ставлю  тысячу, что не женюсь.    

– Нет,  уж ты повысь ставку, чтобы это было настоящее пари, – сказал Генри.    

– Могу  поставить, сколько хочешь.    

– Отлично.  В таком случае тысячу пятьдесят долларов. А теперь пройди в соседнюю комнату и  посмотри на невесту.    

– Она  там с Леонсией?    

– Ничего  подобного. Она одна.    

– Мне  послышалось, что ты сказал – там Леонсия.    

– Да,  сказал. Я это сказал. И Леонсия действительно там. И с ней нет ни одной живой  души: она ждет тебя, чтобы поговорить с тобой.    

Тут уж  Френсис начал сердиться.    

– Ну  чего ты меня водишь за нос? – спросил он. – Ни черта не пойму из  твоего кривляния. То у тебя там твоя новая сестрица, то твоя жена…    

– Кто  это сказал, что у меня есть жена? – в свою очередь, вспылил Генри.    

– Сдаюсь, –  воскликнул Френсис. – Пойду к Леонсии. А с тобой мы поговорим позже, когда  к тебе вернется здравый рассудок.    

Он  шагнул было к двери, но Генри остановил его.    

– Еще  одну секунду, Френсис, и я отпущу тебя, – сказал он. – Может быть, ты  хоть сейчас что-нибудь поймешь. Я не женат. В соседней комнате тебя ждет одна  девушка. Эта девушка – моя сестра. И она же – Леонсия.    

Потребовалось  целых полминуты, чтобы Френсис понял смысл этих слов. А когда понял, то  стремглав ринулся к двери, но Генри опять задержал его.    

– Так  я выиграл? – спросил Генри.    

Но  Френсис, оттолкнув его в сторону, распахнул дверь и захлопнул ее за собой.