1 2 3 4 5 6 7 
– Вся прелесть моей корреспонденции именно в ее  разнообразии, – ответил он улыбаясь, – и в большинстве случаев, чем  скромнее автор письма, тем интереснее письмо. А вот это, мне кажется, одно из  тех несносных официальных приглашений, которые либо нагоняют на вас скуку, либо  заставляют прибегнуть ко лжи.    

     

    

He broak the seal and glanced over the contents.     

     

Он сломал печать и быстро пробежал письмо.    

– Э, нет! Тут, пожалуй, может оказаться кое‑что  интересное.    

– Значит, это не приглашение?    

– Нет, письмо сугубо деловое.    

– И от знатного клиента?    

– От одного из самых знатных в Англии.    

– Поздравляю вас, милый друг.    

– Даю вам слово, Уотсон, – и поверьте, я не  рисуюсь, – что общественное положение моего клиента значит для меня  гораздо меньше, чем его дело. Однако этот случай может оказаться любопытным.  Вы, кажется, довольно усердно читали газеты в последнее время?    

– Как видите! – ответил я уныло, показывая на  груду газет в углу. – Больше мне ничего было делать.    

– Это очень кстати. В таком случае вы сможете  информировать меня. Я ведь ничего не читаю, кроме уголовной хроники и  объявлений о розыске пропавших родственников. Там бывают поучительные вещи. Ну,  а если вы следили за происшествиями, то, вероятно, читали о лорде Сент‑Саймоне  и его свадьбе?    

– О да! С большим интересом.    

– Отлично. Так вот, в руке у меня письмо от лорда Сент‑Саймона.  Сейчас я прочитаю его вам, а вы за это время еще раз просмотрите газеты и  расскажете все, что имеет отношение к этой истории. Вот что он пишет:    

     

     

«Уважаемый мистер Шерлок Холмс!    

Лорд Бэкуотер сказал мне, что я вполне могу довериться Вашему  чутью и Вашему умению хранить тайну. Поэтому я решил обратиться к Вам за  советом по поводу прискорбного события, которое произошло в связи с моей  свадьбой. Мистер Лестрейд из Скотланд‑Ярда уже ведет расследование по этому  делу, но он ничего не имеет против Вашего сотрудничества, и даже считает, что  оно может оказаться полезным. Я буду у Вас сегодня в четыре часа дня и надеюсь,  что ввиду первостепенной важности моего дела Вы отложите все другие встречи,  если они назначены Вами на это время.    

Уважающий вас Роберт Сент‑Саймон».    

     

– Письмо отправлено из особняка в Гровнере и написано  гусиным пером, причем благородный лорд имел несчастье испачкать чернилами  тыльную сторону правого мизинца, – сказал Холмс, складывая послание.    

– Он пишет, что приедет в четыре часа. Сейчас три.  Через час он будет здесь.    

– Значит, я как раз успею с вашей помощью выяснить кое‑какие  обстоятельства. Просмотрите газеты и подберите заметки в хронологическом  порядке, а я, покамест, взгляну, что представляет собой наш клиент.    

Он взял с полки толстую книгу в красном переплете, стоявшую  в ряду с другими справочниками.    

– Вот он! – сказал Холмс, усевшись в кресло и  раскрыв книгу у себя на коленях. – «Роберт Уолсингэм де Вир Сент‑Саймон,  второй сын герцога Балморалского». Гм!.. «Герб: голубое поле, три звездочки  чертополоха над полоской собольего меха. Родился в 1846». Значит, ему сорок один  год – достаточно зрелый возраст для женитьбы. Был товарищем министра колоний в  прежнем составе Кабинета. Герцог, его отец, был одно время министром  иностранных дел. Потомки Плантагенетов по мужской линии и Тюдоров – по женской.  Так… Все это ничего нам не дает. Надеюсь, что вы, Уотсон, приготовили что‑нибудь  более существенное?    

– Мне было совсем нетрудно найти нужный  материал, – сказал я. – Ведь события эти произошли совсем недавно и  сразу привлекли мое внимание. Я только потому не рассказывал вам о них, что вы  были заняты каким‑то расследованием, а мне известно, как вы не любите, когда  вас отвлекают.    

– А, вы имеете в виду ту пустячную историю с фургоном  для перевозки мебели по Гровнер‑сквер? Она уже совершенно выяснена, да,  впрочем, там все было ясно с самого начала. Ну, расскажите же, что вы там  откопали.    

– Вот первая заметка. Она помещена несколько недель  назад в «Морнинг пост», в разделе «Хроника светской жизни»: «Состоялась  помолвка, и, если верить слухам, в скором времени состоится бракосочетание лорда  Роберта Сент‑Саймона, второго сына герцога Балморалского, и мисс Хетти Доран,  единственной дочери эсквайра Алоизиеса Дорана, из Сан‑Франциско, Калифорния,  США».    

– Коротко и ясно, – заметил Холмс, протягивая  поближе к огню свои длинные, тонкие ноги.    

– На той же самой неделе в какой‑то газете, в светской  хронике, был столбец, в котором более подробно говорилось об этой происшествии.  Ага, вот он:    

     

     

«В скором времени понадобится издание закона об охране нашего  брачного рынка, ибо принцип свободной торговли, господствующий ныне, весьма  вредно отражается на нашей отечественной продукции. Власть над отпрысками  благороднейших фамилий Великобритании постепенно переходит в ручки наших  прелестных заатлантических кузин. Список трофеев, захваченных очаровательными  завоевательницами, пополнился на прошлой неделе весьма ценным приобретением.  Лорд Сент‑Саймон, который в течение двадцати с лишним лет был неуязвим для  стрел Амура, недавно объявил о своем намерении вступить в брак с мисс Хетти  Доран, пленительной дочерью калифорнийского миллионера. Мисс Доран, чья  грациозная фигура и прелестное лицо произвели фурор на всех празднествах в  Вестбери‑Хаус, является единственной дочерью, и, по слухам, ее приданое  приближается к миллиону, не говоря уже о видах на будущее. Так как ни для кого  не секрет, что герцог Балморалский был вынужден за последние годы распродать  свою коллекцию картин, а у лорда Сент‑Саймона нет собственного состояния, если  не считать небольшого поместья в Берчмуре, ясно, что от этого союза, который с  легкостью превратит гражданку республики в титулованную английскую леди,  выиграет не только калифорнийская наследница».    

     

– Что‑нибудь еще? – спросил Холмс, зевая. – О  да, и очень много. Вот другая заметка. В ней говорится, что свадьба будет самая  скромная, что венчание состоится в церкви святого Георгия, на Гановер‑сквер, и  приглашены будут только пять‑шесть самых близких друзей, а потом все общество  отправится в меблированный особняк на Ланкастер‑гейт, нанятый мистером  Алоизиесом Дораном. Два дня спустя, то есть в прошлую среду, появилось краткое  сообщение о том, что венчание состоялось и что медовый месяц молодые проведут в  поместье лорда Бэкуотера, близ Питерсфилда. Вот и все, что было в газетах до  исчезновения невесты.    

– Как вы сказали? – спросил Холмс, вскакивая с  места.    

– До исчезновения новобрачной, – повторил я.    

– Когда же она исчезла?    

– Во время свадебного обеда.    

– Вот как! Дело становится куда интереснее. Весьма  драматично.    

– Да, мне тоже показалось, что тут что‑то не совсем  заурядное.    

– Женщины нередко исчезают до брачной церемонии, порою  во время медового месяца, но я не могу припомнить ни одного случая, когда бы  исчезновение произошло столь скоропалительно. Расскажите мне, пожалуйста,  подробности.    

– Предупреждаю, что они далеко не полны.    

– Ну, может быть, нам самим удастся их пополнить.    

– Вчера появилась статья в утренней газете, и это все.  Сейчас я прочту вам ее. Заголовок: «Удивительное происшествие на великосветской  свадьбе».    

     

     

«Семья лорда Роберта Сент‑Саймона потрясена загадочными и в  высшей степени прискорбными событиями, связанными с его женитьбой. Венчание  действительно состоялось вчера утром, как об этом коротко сообщалось во  вчерашних газетах, но только сегодня мы можем подтвердить странные слухи,  упорно циркулирующие в публике. Несмотря на попытки друзей замять происшествие,  оно привлекло к себе всеобщее внимание, и теперь уже нет смысла замалчивать то,  что сделалось достоянием толпы.    

Свадьба была очень скромная и происходила в церкви святого  Георгия. Присутствовали только отец невесты – мистер Алоизиес Доран, герцогиня  Балморалская, лорд Бэкуотер, лорд Юсташ и леди Клара Сент‑Саймон (младшие брат  и сестра жениха), а также леди Алисия Уитингтон. После венчания все общество  отправилось на Ланкастер‑гейт, где в доме мистера Алоизиеса Дорана их ждал обед.  По слухам, там имел место небольшой инцидент: неизвестная женщина – ее имя так  и не было установлено – пыталась проникнуть в дом вслед за гостями, утверждая,  будто у нее есть какие‑то права на лорда Сент‑Саймона. И только после  продолжительной и тяжелой сцены дворецкому и лакею удалось выпроводить эту  особу. Невеста, к счастью, вошла в дом до этого неприятного вторжения. Она села  за стол вместе с остальными, но вскоре пожаловалась на внезапное недомогание и  ушла в свою комнату. Так как она долго не возвращалась, гости начали выражать  недоумение. Мистер Алоизиес Доран отправился за дочерью, но ее горничная  сообщила, что мисс Хетти заходила в комнату только на минутку, что она накинула  длинное дорожное пальто, надела шляпу и быстро пошла к выходу. Один из лакеев  подтвердил, что какая‑то дама в пальто и в шляпке действительно вышла из дому,  но он никак не мог признать в ней свою госпожу, так как был уверен, что та в  это время сидит за столом с гостями. Убедившись, что дочь исчезла, мистер  Алоизиес Доран немедленно отправился с новобрачным в полицию, и начались  энергичные поиски, которые, вероятно, очень скоро прольют свет на это  удивительное происшествие. Однако пока что местопребывание исчезнувшей леди не  выяснено. Ходят слухи, что тут имеет место шантаж и что женщина, которая  разыскивала лорда Сент‑Саймона, арестована, ибо полиция предполагает, что из  ревности или из иных побуждений она могла быть причастна к таинственному  исчезновению новобрачной».    

     

    

She was ejected by the butler and the footman.     

     

– И это все?    

– Есть еще одна заметка в другой утренней газете.  Пожалуй, она даст вам кое‑что.    

– О чем же она?    

– О том, что мисс Флора Миллар, виновница скандала, и в  самом деле арестована. Кажется, она была прежде танцовщицей в «Аллегро» и  встречалась с лордом Сент– Саймоном в течение нескольких лет. Других  подробностей нет, так что теперь вам известно все, что напечатано об этом  случае в газетах.    

– Дело представляется мне чрезвычайно интересным. Я был  бы крайне огорчен, если бы оно прошло мимо меня. Но кто‑то звонит, Уотсон.  Пятый час. Не сомневаюсь, что это идет наш высокородный клиент. Только не  вздумайте уходить: мне может понадобиться свидетель, хотя бы на тот случай,  если я что‑нибудь забуду.    

– Лорд Роберт Сент‑Саймон! – объявил наш юный  слуга, распахивая дверь.    

     

    

Lord Robert St. Simon.     

     

Вошел джентльмен с приятными тонкими чертами лица, бледный,  с крупным носом, с чуть надменным ртом и твердым, открытым взглядом – взглядом  человека, которому выпал счастливый жребий повелевать и встречать повиновение.  Движения у него были легкие и живые, но из‑за некоторой сутулости и манеры  сгибать колени при ходьбе он казался старше своих лет. Волосы на висках у него  поседели, а когда он снял шляпу с загнутыми полями, обнаружилось, что они,  кроме того, сильно поредели на макушке. Его костюм представлял верх изящества,  граничившего с фатовством: высокий крахмальный воротничок, черный сюртук с  белым жилетом, желтые перчатки, лакированные ботинки и светлые гетры. Он  медленно вошел в комнату и огляделся по сторонам, нервно вертя в руке шнурок от  золотого лорнета.    

– Добрый день, лорд Сент‑Саймон, – любезно сказал  Холмс, поднимаясь навстречу посетителю. – Садитесь, пожалуйста, сюда, в  плетеное кресло. Это мой друг и коллега, доктор Уотсон. Придвиньтесь поближе к  огню, и потолкуем о вашем деле…    

– … как нельзя более мучительном для меня, мистер  Холмс! Я потрясен. Разумеется, вам не раз приходилось вести дела щекотливого  свойства, сэр, но вряд ли ваши клиенты принадлежали к такому классу общества, к  которому принадлежу я.    

– Да, вы правы, это для меня ступень вниз.    

– Простите?    

– Последним моим клиентом по делу такого рода был  король.    

– Вот как! Я не знал. Какой же это король?    

– Король Скандинавии.    

– Как, у него тоже пропала жена?    

– Надеюсь, вы понимаете, – самым учтивым тоном  произнес Холмс, – что в отношении всех моих клиентов я соблюдаю такую же  тайну, какую обещаю и вам.    

– О, конечно, конечно! Вы совершенно правы, прошу меня  извинить. Что касается моего случая, я готов сообщить вам любые сведения, какие  могут помочь вам составить мнение по поводу происшедшего.    

– Благодарю вас. Я уже ознакомился с тем, что было в  газетах, но не знаю ничего больше. Надо полагать, что можно считать их  сообщения верными? Хотя бы вот эту заметку – об исчезновении невесты?    

Лорд Сент‑Саймон наскоро пробежал заметку.    

– Да, это более или менее верно.    

– Но для того, чтобы я мог прийти к определеному  заключению, мне понадобится ряд дополнительных данных. Пожалуй, лучше будет,  если я задам вам несколько вопросов.    

– Я к вашим услугам.    

– Когда вы познакомились с мисс Хетти Доран?    

– Год назад, в Сан‑Франциско.    

– Вы путешествовали по Соединенным Штатам?    

– Да.    

– Вы еще там обручились с нею?    

– Нет.    

– Но вы ухаживали за ней?    

– Мне было приятно ее общество, и я этого не скрывал.    

– Отец ее очень богат?    

– Он считается самым богатым человеком на всем Тихоокеанском  побережье.    

– А где и как он разбогател?    

– На золотых приисках. Еще несколько лет назад у него  ничего не было. Потом ему посчастливилось напасть на богатую золотоносную жилу,  он удачно поместил капитал и быстро пошел в гору.    

– А не могли бы вы обрисовать мне характер молодой леди  – вашей супруги? Что она за человек?    

Лорд Сент‑Саймон начал быстро раскачивать лорнет и посмотрел  в огонь.    

– Видите ли, мистер Холмс, – сказал он, –  моей жене было уже двадцать лет, когда ее отец стал богатым человеком. До того  она свободно носилась по прииску и бродила по лесам и горам, так что ее  воспитанием занималась скорее природа, чем школа. Настоящая «сорви‑голова», как  мы называем таких девушек в Англии, натура сильная и свободолюбивая, не  скованная никакими традициями. У нее порывистый, я бы даже сказал, бурный  характер. Быстро принимает решения и бесстрашно доводит до конца то, что  задумала. С другой стороны, я не дал бы ей имени, которое имею честь  носить, – тут он с достоинством откашлялся, – если бы не был уверен,  что, в сущности, это благороднейшее создание. Я твердо знаю, что она способна  на героическое самопожертвование и что все бесчестное ее отталкивает.    

– Есть у вас ее фотография?    

– Я принес с собой вот это.    

Он открыл медальон и показал нам прелестное женское лицо.  Это была не фотография, а миниатюра на слоновой кости. Художнику удалось  передать прелесть блестящих черных волос, больших темных глаз, изящно  очерченного рта. Холмс долго и внимательно рассматривал миниатюру, потом закрыл  медальон и вернул его лорду Сент‑Саймону.    

– А потом молодая девушка приехала в Лондон и вы  возобновили знакомство с нею?    

– Да, на этот сезон отец привез ее в Лондон, мы начали  встречаться, обручились, и вот теперь я женился на ней.    

– За ней дали, должно быть, порядочное приданое?    

– Прекрасное приданое, но такова традиция в нашей  семье.    

– И поскольку ваш брак – уже совершившийся факт, оно  конечно, останется в вашем распоряжении?    

– Право, не знаю. Я не наводил никаких справок на этот  счет.    

– Ну, понятно. Скажите, виделись вы с мисс Доран  накануне свадьбы?    

– Да.    

– И в каком она была настроении?    

– В отличном. Все время строила планы нашей будущей  совместной жизни.    

– Вот как? Это чрезвычайно любопытно. А утром в день  свадьбы?    

– Она была очень весела – по крайней мере до конца  церемонии.    

– А потом вы, стало быть, заметили в ней какую‑то  перемену?    

– Да, по правде говоря, я тогда впервые имел случай  убедиться в некоторой неровности ее характера. Впрочем, этот эпизод настолько  незначителен, что не стоит о нем и рассказывать. Он не имеет ни малейшего  значения.    

– Все‑таки расскажите, прошу вас.    

– Хорошо, но это такое ребячество… Когда мы с ней шли  от алтаря, она уронила букет. В этот момент мы как раз поравнялись с передней  скамьей, и букет упал под скамью. Произошло минутное замешательство, но какой‑то  джентльмен, сидевший на скамье, тут же нагнулся и подал ей букет, который  ничуть не пострадал. И все‑таки, когда я заговорил с ней об этом, она ответила  какой‑то резкостью и потом, сидя в карете, когда мы ехали домой, казалась до  нелепости взволнованной этой ерундой.    

     

    

The gentleman in the pew handed it up to her.     

     

– Ах вот что! Значит, на скамье сидел какой‑то  джентльмен? Стало быть, в церкви все‑таки была посторонняя публика?    

– Ну конечно. Это неизбежно, раз церковь открыта.    

– И этот джентльмен не принадлежал к числу знакомых  вашей жены?    

– О нет! Я только из вежливости назвал его  «джентльменом»: судя по виду, это человек не нашего круга. Впрочем, я даже не  разглядел его хорошенько. Но, право же, мы отвлекаемся от темы.    

– Итак, возвратясь из церкви, леди Сент‑Саймон была уже  не в таком хорошем расположении духа? Чем она занялась, когда вошла в дом отца?    

– Начала что‑то рассказывать своей горничной.    

– А что представляет собой ее горничная?    

– Ее зовут Алиса. Она американка и приехала вместе со  своей госпожой из Калифорнии.    

– Вероятно она пользуется доверием вашей жены?    

– Пожалуй, даже чересчур большим доверием. Мне всегда  казалось, что мисс Хетти слишком много ей позволяет. Впрочем, в Америке иначе  смотрят на эти вещи.    

– Сколько времени продолжался их разговор?    

– Кажется, несколько минут. Не знаю, право, я был  слишком занят.    

– И вы не слышали о чем они говорили?    

– Леди Сент‑Саймон сказала что‑то о «захвате чужого  участка». Она постоянно употребляет такого рода жаргонные словечки. Понятия не  имею, что она имела в виду.    

– Американский жаргон иногда очень выразителен. А что  делала ваша жена после разговора со служанкой?    

– Пошла в столовую.    

– Под руку с вами?    

– Нет, одна. Она чрезвычайно независима в таких  мелочах. Минут через десять она поспешно встала из‑за стола, пробормотала какие‑то  извинения и вышла из комнаты. Больше я не видел ее.    

– Если не ошибаюсь, горничная Алиса показала на  допросе, что ее госпожа вошла в свою комнату, накинула на подвенечное платье  длинное дорожное пальто, надела шляпку и ушла.    

– Совершенно верно. И потом ее видели в Гайд‑парке. Она  там была с Флорой Миллар – женщиной, которая утром того же дня устроила скандал  в доме мистера Дорана. Сейчас она арестована.    

– Ах да, расскажите, пожалуйста, об этой молодой особе  и о характере ваших отношений.    

Лорд Сент‑Саймон пожал плечами и поднял брови.    

– В течение нескольких лет мы были с ней в дружеских, я  бы даже сказал, в очень дружеских отношениях. Она танцевала в «Аллегро». Я  обошелся с ней, как подобает благородному человеку, и она не может иметь ко мне  никаких претензий, но вы же знаете женщин, мистер Холмс, Флора – очаровательное  существо, но она чересчур импульсивна я до безумия влюблена в меня. Узнав, что  я собираюсь жениться, она начала писать мне ужасные письма, и, говоря  откровенно, я только потому и устроил такую скромную свадьбу, что боялся  скандала в церкви. Едва мы успели приехать после венчания, как она прибежала к  дому мистера Дорана и сделала попытку проникнуть туда, выкрикивая при этом  оскорбления и даже угрозы по адресу моей жены. Однако, предвидя возможность  чего‑либо в этом роде, я заранее пригласил двух полицейских в штатском, и те  быстро выпроводили ее. Как только Флора поняла, что скандалом тут не поможешь,  она сразу успокоилась.    

– Слышала все это ваша жена?    

– К счастью, нет.    

– А потом с этой самой женщиной ее видели на улице?    

– Да. И вот этот‑то факт мистер Лестрейд из Скотланд‑Ярда  считает тревожным. Он думает, что Флора выманила мою жену из дому и устроила ей  какую‑нибудь ужасную ловушку.    

– Что ж, это не лишено вероятия.    

– Значит, и вы того же мнения?    

– Вот этого я не сказал. Ну, а сами вы допускаете такую  возможность?    

– Я убежден, что Флора не способна обидеть и муху.    

– Однако ревность иногда совершенно меняет характер  человека. Скажите, а каким образом объясняете то, что произошло, вы сами?    

– Я пришел сюда не для того, чтобы объяснять что‑либо,  а чтобы получить объяснение от вас. Я сообщил вам все факты, какими располагал.  Впрочем, если вас интересует моя точка зрения, извольте: я допускаю, что  возбуждение, которое испытала моя жена в связи с огромной переменой,  происшедшей в ее судьбе, в ее общественном положении, могло вызвать у нее  легкое нервное расстройство.    

– Короче говоря, вы полагаете, что она внезапно  потеряла рассудок?    

– Если хотите, да. Когда я думаю, что она могла  отказаться… не от меня, нет, но от всего того, о чем тщетно мечтали многие  другие женщины, мне трудно найти иное объяснение.    

– Что же, и это тоже вполне приемлемая гипотеза, –  ответил Холмс улыбаясь. – Теперь, лорд Сент‑Саймон, у меня, пожалуй, есть  почти все нужные сведения. Скажите только одно: могли вы, сидя за свадебном  столом, видеть в окно то, что происходило на улице?    

– Нам виден был противоположный тротуар и парк.    

– Отлично. Итак, у меня, пожалуй, больше нет  необходимости вас задерживать. Я напишу вам.    

– Только бы вам посчастливилось разрешить эту  загадку! – сказал наш клиент, поднимаясь с места.    

– Я уже разрешил ее.    

– Что? Я, кажется, ослышался.    

– Я сказал, что разрешил эту загадку.    

– В таком случае, где же моя жена?    

– Очень скоро я отвечу вам и на этот вопрос.    

Лорд Сент‑Саймон нахмурился.    

– Боюсь, что над этим делом еще немало помучаются и  более мудрые головы, чем у нас с вами, – заметил он и, церемонно  поклонившись, с достоинством удалился.    

Шерлок Холмс засмеялся:    

– Лорд Сент‑Саймон оказал моей голове большую честь,  поставив ее на один уровень со своей!.. Знаете что, я не прочь бы выпить виски  с содовой и выкурить сигару после этого длительного допроса. А заключение по  данному делу сложилось у меня еще до того, как наш клиент вошел в комнату.    

– Полноте, Холмс!    

– В моих заметках есть несколько аналогичных случаев,  хотя, как я уже говорил вам, ни одно из тех исчезновений не было столь  скоропалительным. Беседа же с лордом Сент‑Саймоном превратила мои предположения  в уверенность. Побочные обстоятельства бывают иногда так же красноречивы, как  муха в молоке, – если вспомнить Торо.[23]    

– Однако, Холмс, ведь я присутствовал при разговоре и  слышал то же, что слышали и вы.    

– Да, но вы не знаете тех случаев, которые уже имели  место и которые сослужили мне отличную службу. Почти такая же история произошла  несколько лет назад в Абердине и нечто очень похожее – в Мюнжене, на следующий  год после франко‑прусской войны. Данный случай… А, вот и Лестрейд!  Здравствуйте, Лестрейд! Вон там, на буфете, вино, а здесь, в ящике, сигары.    

Официальный сыщик Скотланд‑Ярда был облачен в куртку и носил  на шее шарф, что делало его похожим на моряка. В руке он держал черный  парусиновый саквояж. Отрывисто поздоровавшись, он опустился на стул и закурил  предложенную сигару.    

– Ну, выкладывайте, что случилось? – спросил Холмс  с лукавым огоньком в глазах. – У вас недовольный вид.    

– И я действительно недоволен. Черт бы побрал этого  Сент‑Саймона с его свадьбой! Ничего не могу понять.    

– Неужели? Вы удивляете меня.    

– В жизни не встречал более запутанной истории. Не  найти никаких концов. Сегодня я провозился с ней весь день.    

– И, кажется, при этом изрядно промокли, – сказал  Холмс, дотрагиваясь до рукава куртки.    

– Да, я обшаривал дно Серпентайна.[24]    

– О, Господи! Да зачем вам это понадобилось?    

– Чтобы найти тело леди Сент‑Саймон.    

     

    

«There,» said he.     

     

Шерлок Холмс откинулся на спинку кресла и от души  расхохотался.    

– А бассейн фонтана на Трафальгард‑сквер вы не забыли  обшарить? – спросил он.    

– На Трафальгард‑сквер? Что вы хотите этим сказать?    

– Да то, что у вас точно такие же шансы найти леди Сент‑Саймон  здесь, как и там.    

Лестрейд бросил сердитый взгляд на моего друга.    

– Как видно, вы уже разобрались в этом деле? –  насмешливо спросил он.    

– Мне только что рассказали о нем, но я уже пришел к  определенному выводу.    

– Неужели! Так вы считаете, что Серпентайн тут ни при  чем?    

– Полагаю, что так.    

– В таком случае, прошу объяснить, каким образом мы  могли найти в пруду вот это.    

Он открыл саквояж и выбросил на пол шелковое подвенечное  платье, пару белых атласных туфелек и веночек с вуалью – все грязное и  совершенно мокрое.    

– Извольте! – сказал Лестрейд, кладя на эту кучу  новенькое обручальное кольцо. – Раскусите‑ка этот орешек, мистер Холмс!    

– Вот оно что! – сказал Холмс, выпуская сизые  кольца дыма. – И все эти вещи вы выудили в пруду?    

– Они плавали у самого берега, их нашел сторож парка.  Родственники леди Сент– Саймон опознали и платье и все остальное. По‑моему,  если там была одежда, то где– нибудь поблизости найдется и тело.    

– Если исходить из этой остроумной теории, тело каждого  человека должно быть найдено рядом с его одеждой. Так чего же вы надеетесь  добиться с помощью вещей леди Сент‑Саймон, хотел бы я знать?    

– Какой‑нибудь улики, доказывающей, что в ее исчезновении  замешана Флора Миллар.    

– Боюсь, это будет нелегко.    

– Боитесь? – с горечью вскричал Лестрейд. – А  я, Холмс, боюсь, что вы совсем оторвались от жизни с вашими вечными теориями и  умозаключениями. За несколько минут вы сделали две грубые ошибки, Вот это самое  платье, несомненно, уличает мисс Флору Миллар.    

– Каким же образом?    

– В платье есть карман. В кармане нашелся футляр для  визитных карточек. А в футляре – записка. Вот она. – Он расправил записку  на столе. – Сейчас я прочту ее вам: «Увидимся, когда все будет готово.  Выходите немедленно. Ф. X. М.». Я с самого начала предполагал, что Флора Миллар  под каким‑нибудь предлогом выманила леди Сент‑Саймон из дому и, разумеется,  вместе с сообщниками является виновницей ее исчезновения. И вот перед нами  записка – записка с ее инициалами, которую она, несомненно сунула леди Сент‑Саймон  у дверей дома, чтобы завлечь ее в свои сети.    

– Отлично, Лестрейд, – со смехом сказал  Холмс. – Право же, вы очень ловко все это придумали. Покажите‑ка записку.    

Он небрежно взял в руку бумажку, но что‑то в ней вдруг  приковало его внимание.    

– Да, это действительно очень важно! – сказал он с  довольным видом.    

– Ага! Теперь убедились?    

– Чрезвычайно важно! Сердечно поздравляю вас, Лестрейд  .    

Торжествующий Лестрейд вскочил и наклонился над запиской.    

– Что это? – изумился он. – Ведь вы смотрите  не на ту сторону?    

– Нет, я смотрю именно туда, куда нужно.    

– Да вы с ума сошли! Переверните бумажку. Записка‑то  ведь написана карандашом на обороте!    

– Зато здесь я вижу обрывок счета гостиницы, который  весьма интересует меня.    

– Ничего в нем нет особенного! Я уже видел его: «Окт. 4‑го.  Комната – 8 шил. Завтрак – 2 шил.6 пенс. Коктейль – 1 шил. Ленч – 2 шил. 6  пенс. Стакан хереса – 8 пенс». Вот и все. Не вижу ничего интересного.    

– Вполне возможно, что не видите. А между тем этот счет  имеет большое значение. Что касается записки, она тоже имеет значение, во  всяком случае, ее инициалы. Так что поздравляю вас еще раз, Лестрейд.    

– Ну, хватит терять время! – сказал тот,  поднимаясь с места. – Я, знаете ли, считаю, что надо работать, а не сидеть  у камина и разводить разные там теории. До свидания, мистер Холмс. Посмотрим,  кто первым доберется до сути этого дела.    

Он собрал принесенную одежду, сунул ее в саквояж и  направился к двери.    

– Два слова, Лестрейд, – медленно произнес Холмс,  обращаясь к спине своего уходящего соперника. – Я могу вам открыть  разгадку вашего дела. Леди Сент‑Саймон – миф. Ее нет и никогда не было.    

Лестрейд обернулся и с грустью взглянул на моего друга.  Потом он посмотрел на меня, трижды постучал пальцем по лбу, многозначительно  покачал головой и поспешно вышел.    

Как только за ним закрылась дверь, Холмс встал и надел  пальто.    

– В том, что сказал этот субъект, есть доля  истины, – заметил он. – Нельзя все время сидеть дома, надо работать.  Поэтому, Уотсон, я должен ненадолго оставить вас наедине с вашими газетами.    

Шерлок Холмс покинул меня в половине шестого, но я недолго  оставался в одиночестве, ибо не прошло и часа, как к нам явился посыльный из  гастрономического магазина с большущей коробкой. С помощью мальчика, пришедшего  с ним вместе, он распаковал ее, и, к моему великому удивлению, на скромном  обеденном столе нашей квартирки появился роскошный холодный ужин. Здесь была  парочка холодных вальдшнепов, фазан, паштет из гусиной печенки и несколько  пыльных, покрытых паутиной бутылок старого вина. Расставив все эти лакомые  блюда, оба посетителя исчезли, подобно духами из «Тысячи и одной ночи», успев  сказать только, что за все уплачено и велено доставить по этому адресу.    

Около девяти в комнату бодрыми шагами вошел Холмс. Лицо его  было серьезно, но в глазах блестел огонек, по которому я сразу угадал, что он  не обманулся в своих догадках.    

– А, ужин уже на столе! – сказал он, потирая руки.    

– Вы, значит, ждете гостей? Они накрыли на пять персон.    

– Да, я думаю, что к нам может кое‑кто зайти, –  ответил он. – Странно, что лорда Сент‑Саймона еще нет… Ага! Кажется, я  слышу на лестнице его шаги.    

Он не ошибся. В комнату быстро вошел наш утренний  посетитель, еще сильнее прежнего раскачивая висевший на шнурке лорнет. На его  аристократическом лице отражалось сильнейшее смятение.    

– Стало быть, мой посыльный застал вас дома? –  спросил Холмс.    

– Да, но признаюсь, содержание письма поразило меня  сверх всякой меры. Есть ли у вас доказательства того, что вы сообщили?    

– Есть, и самые веские.    

Лорд Сент‑Саймон опустился в кресло и провел рукой по лбу.    

– Что скажет герцог! – прошептал он. – Что он  скажет, когда услышит об унижении, которому подвергся один из членов его семьи!    

– Но ведь тут чистейшая случайность. Я никак не могу  согласиться, что в этом есть что‑нибудь унизительное.    

– Ах, вы смотрите на такие вещи с другой точки зрения!    

– Я решительно не вижу здесь ничьей вины. Мне кажется,  эта леди просто не могла поступить иначе. Конечно. она действовала чересчур  стремительно, но ведь у нее нет матери – ей не с кем было посоветоваться в  критическую минуту.    

– Это оскорбление, сэр, публичное оскорбление! –  сказал лорд Сент‑Саймон, барабаня пальцами по столу.    

– Однако вы должны принять в расчет то исключительно  положение, в котором оказалась бедная молодая девушка.    

– Я не собираюсь принимать в расчет что бы то ни было.  Со мной поступили бесчестно. Я просто вне себя.    

– Кажется, звонят, – заметил Холмс. – Да, я  слышу шаги на площадке… Что ж, если я не в силах убедить, вас, лорд Сент‑Саймон,  более снисходительно отнестись ко всему случившемуся, то, может быть, это  скорее удастся адвокату, которого я пригласил.    

Холмс распахнул дверь и впустил в комнату даму и господина.    

– Лорд Сент‑Саймон, – сказал он, – позвольте  представить вас мистеру и миссис Фрэнсис Хей Маултон. С миссис Маултон вы,  кажется, уже знакомы.    

При виде новых посетителей наш клиент вскочил с места. Он  стоял выпрямившись, опустив глаза, заложив руку за борт сюртука, – воплощение  оскорбленного достоинства. Дама подбежала к нему и протянула руку, но он упорно  не поднимал глаз. Так было, пожалуй, лучше для него, если он хотел остаться  непреклонным: вряд ли кто‑нибудь мог бы устоять перед ее умоляющим взглядом.    

     

    

A picture of offended dignity.     

     

– Вы сердитесь, Роберт? – сказала она. – Что  ж, я понимаю, вы не можете не сердиться.    

– Сделайте одолжение, не оправдывайтесь, – с  горечью произнес лорд Сент‑Саймон.    

– Да, да, я знаю, я виновата, мне надо было поговорить  с вами перед тем, как уйти, но я словно обезумела и с той самой минуты, как  вдруг увидела Фрэнка, уже не сознавала, что делаю и что говорю. Удивительно  еще, как это я не упала в обморок перед алтарем!    

– Быть может, сударыня, вам угодно, чтобы мы – я и мой  друг удалились на то время, пока вы будете объясняться с лордом Сент‑Саймоном? –  спросил Холмс.    

– Если мне будет позволено выказать мое мнение, –  вмешался мистер Маултон, – я скажу, что хватит делать тайну из этой  истории. Что до меня, так я бы хотел, чтобы вся Европа и вся Америка услышали  наконец правду.    

Маултон был крепкий, загорелый молодой человек небольшого  роста, с резкими чертами лица и быстрыми движениями.    

– Ну хорошо, тогда я расскажу, как было дело, –  сказала его спутница. – Мы с Фрэнком познакомились в 1881 году на прииске  Мак‑Квайра, близ Скалистых гор, где папа разрабатывал участок. Мы дали друг  другу слово. Но вот однажды папа напал на богатую золотоносную жилу и  разбогател, а участок бедного Фрэнка все истощался и в конце концов совсем  перестал что‑либо давать. Чем богаче становился папа, тем беднее становился  Фрэнк. Папа теперь и слышать не хотел о нашем обручении и увез меня во Фриско.  Но Фрэнк не сдавался. Он поехал за мной во Фриско, и мы продолжали видеться без  ведома папы. Папа страшно рассердился бы, если б узнал об этом, поэтому мы и  решили все сами. Фрэнк сказал, что он уедет и тоже наживет состояние и что  приедет за мной только тогда, когда у него будет столько же денег, сколько у папы.  А я пообещала, что буду ждать его, сколько бы ни понадобилось, и не выйду замуж  за другого, пока он жив. «Если так, – сказал мне Фрэнк, – почему бы  нам не обвенчаться теперь же? Я буду уверен в тебе, а твоим мужем стану лишь  тогда, когда вернусь». Так мы и решили. Он отлично все устроил, священник  обвенчал нас, и Фрэнк уехал искать счастья, а я вернулась к папе.    

Через некоторое время я узнала, что Френк в Монтане. Потом  он уехал искать золото в Аризону, а следующее известие о нем я получила уже из  Нью‑Мексико. Потом появилась длинная газетная статья о нападении на прииски  индейцев‑апачей, и в списке убитых было имя моего Фрэнка. Я потеряла сознание и  потом несколько месяцев была тяжело больна. Папа уже думал, что у меня чахотка,  и водил меня по всем докторам Фриско. Больше года я ни слова не слыхала о  Фрэнке и была совершенно уверена, что он умер. Тут во Фриско приехал лорд Сент‑Саймон,  потом мы с папой поехали в Лондон, была решена свадьба, и папа был очень  доволен, но я все время чувствовала, что ни один мужчина в мире не может занять  в моем сердце то место, какое я отдала моему Фрэнку.    

И все‑таки, если бы я вышла замуж за лорда Сент‑Саймона, я  была бы ему верной женой. Мы не вольны в нашей любви, но управлять своими  поступками в нашей власти. Я шла с ним к алтарю с твердым намерением исполнить  свой долг, насколько это было в моих силах. Но вообразите себе, что я  почувствовала, когда, подойдя к алтарю и оглянувшись, вдруг увидела Фрэнка. Он  стоял возле первой скамьи и смотрел прямо на меня. Сначала я подумала, что это  призрак. Но когда я оглянулась снова, он по‑прежнему стоял там и взглядом  словно спрашивал, рада я, что вижу его, или нет. Удивляюсь, как я не упала в  обморок. Все кружилось передо мной, и слова священника доносились до меня,  точно жужжание пчелы. Я не знала, как быть. Остановить брачную церемонию,  решиться на скандал в церкви? Я снова взглянула на него и, должно быть, он  прочитал мои мысли, потому что приложил палец к губам, как бы советуя молчать.  Потом я увидела, как он торопливо пишет что‑то на клочке бумаги, и поняла, что  эта записка предназначалась мне. Проходя мимо него я уронила букет, и он,  возвращая цветы, успел сунуть мне в руку записку. В ней было всего несколько  слов: он просил, чтобы я вышла к нему, как только он подаст знак. У меня,  конечно, не было и тени сомнения, что теперь мой главный долг – повиноваться  ему и делать все, что он скажет.    

Придя домой, я все рассказала моей служанке, которая знала  Фрэнка еще в Калифорнии и очень любила его. Я велела ей молчать обо всем,  сложить кое‑что из самых необходимых вещей и приготовить мне пальто. Я знаю,  мне следовало бы поговорить с лордом Сент‑Саймоном, но это было так трудно в  присутствии его матери и всех этих важных гостей! И я решила, что сначала  убегу, а потом уже объяснюсь с ним. Мы просидели за столом минут десять, не  больше, я вот, глядя в окно, я увидела Фрэнка, стоявшего на противоположном  тротуаре. Он кивнул мне и зашагал по направлению к парку. Я вышла из столовой,  накинула пальто и пошла вслед за ним. На улице ко мне подошла какая‑то женщина  и начала рассказывать что‑то о лорде Сент‑Саймоне. Я почти не слушала ее, но  все же уловила, что у него тоже была какая‑то тайна до нашей женитьбы. Вскоре  мне удалось отделаться от этой женщины, и я нагнала Фрэнка. Мы сели в кэб и  поехали на Гордон‑сквер, где он успел снять квартиру, и это была моя настоящая  свадьба после стольких лет ожидания. Фрэнк, оказывается, попал в плен к апачам,  бежал, приехал во Фриско, узнал, что я, считая его умершим, уехала в Англию,  поспешил вслед за мной сюда и наконец разыскал меня как раз в день моей второй  свадьбы.    

     

    

Some woman came talking about Lord St. Simon.     

     

– Я прочитал о венчании в газетах, – пояснил  американец.    

– Там было указано название церкви и имя невесты, но не  было ее адреса.    

– Потом мы начали советоваться, как нам поступить.  Фрэнк с самого начала стоял за то, чтобы ничего не скрывать, но мне было так  стыдно, что захотелось исчезнуть и никогда больше не встречать никого из этих  людей, разве только написать несколько слов папе, чтоб он знал, что я жива и  здорова. Я с ужасом представляла себе, как все эти лорды и леди сидят за  свадебным столом и ждут моего возвращения. Итак, Фрэнк взял мое подвенечное  платье и остальные вещи, связал их в узел, чтобы никто не мог выследить меня, и  отнес в такое место, где никто не мог бы их найти. По всей вероятности, мы  завтра же уехали бы в Париж, если бы сегодня к нам не пришел этот милый  джентльмен, мистер Холмс, хотя каким чудом он нас нашел, просто уму  непостижимо. Он доказал нам – очень убедительно и мягко, – что я была не  права, а Фрэнк прав и что мы сами себе повредим, если будем скрываться. Потом  он сказал, что может предоставить нам возможность поговорить с лордом Сент‑Саймоном  без свидетелей, и вот мы здесь. Теперь, Роберт, вы знаете все. Мне очень, очень  жаль, если я причинила вам горе, но я надеюсь, что вы будете думать обо мне не  так уж плохо.    

Лорд Сент‑Саймон слушал этот длинный рассказ все с тем же  напряженным и холодным видом. Брови его были нахмурены, а губы сжаты.    

– Прошу извинить меня, – сказал он, – но не в  моих правилах обсуждать самые интимные свои дела в присутствии посторонних.    

– Так вы не хотите простить меня? Не хотите пожать мне  руку на прощание?    

– Нет, почему же, если это может доставить вам  удовольствие.    

И он холодно пожал протянутую ему руку.    

– Я полагал, – начал было Холмс, – что вы не  откажетесь поужинать с нами.    

– Право, вы требуете от меня слишком многого, –  возразил достойный лорд. – Я вынужден примириться с обстоятельствами, но  вряд ли можно ожидать, чтобы я стал радоваться тому, что произошло. С вашего  позволения, я пожелаю вам приятного вечера.    

Он сделал общий поклон и торжественно удалился.    

     

    

«I will wish you all very good‑night.»     

     

– Но вы‑то, надеюсь, удостоите меня своим  обществом, – сказал Шерлок Холмс. – Мне, мистер Маултон, всегда  приятно видеть американца, ибо я из тех, кто верит, что недомыслие монарха и  ошибки министра,[25] имевшего  место в давно минувшие годы, не помешают нашим детям превратиться когда‑нибудь  в граждан некой огромной страны, у которой будет единый флаг – англо‑американский.    

– Интересный выдался случай, – заметил Холмс,  когда гости ушли. – Он с очевидностью доказывает, как просто можно иной  раз объяснить факты, которые на первый взгляд представляются почти  необъяснимыми. Что может быть проще и естественнее ряда событий, о которых нам  рассказала молодая леди? И что может быть удивительнее тех выводов, которые  легко сделать, если смотреть на вещи, скажем, с точки зрения мистера Лестрейда  из Скотланд‑Ярда!    

– Так вы, значит, были на правильном пути с самого  начала?    

– Для меня с самого начала были очевидны два факта:  первый – что невеста шла к венцу совершенно добровольно и второй – что  немедленно после венчания она уже раскаивалась о своем поступке. Ясно как день,  что за это время произошло нечто, вызвавшее в ней такую перемену. Что же это  могло быть? Разговаривать с кем‑либо вне дома у нее не было возможности, потому  что жених ни на секунду не расставался с нею. Но, может быть, она встретила  кого‑нибудь? Если так, это мог быть только какой‑нибудь американец: ведь в  Англии она совсем недавно и вряд ли кто‑нибудь здесь успел приобрести над ней  такое огромное влияние, чтобы одним своим появлением заставить ее изменить все  планы. Итак, методом исключения мы уже пришли к выводу, что она встретила  какого‑то американца. Но кто же он был, этот американец, и почему встреча с ним  так подействовала на нее? По‑видимому, это был либо возлюбленный, либо муж.  Юность девушки прошла, как известно, среди суровых людей в весьма своеобразной  обстановке. Все это я понял еще до рассказа лорда Сент‑Саймона. А когда он  сообщил нам о мужчине, оказавшемся в церкви, о том, как невеста переменила свое  обращение с ним самим, как она уронила букет – испытанный способ получения  записок, – о разговоре леди Сент‑Саймон с любимой горничной и о ее  многозначительном намеке на «захват чужого участка» (а на языке  золотопромышленников это означает посягательство на то, чем уже завладел  другой), все стало для меня совершенно ясно. Она сбежала с мужчиной, и этот  мужчина был либо ее возлюбленным, либо мужем, причем последнее казалось более  вероятным.    

– Но каким чудом вам удалось разыскать их?    

– Это, пожалуй, было бы трудновато, но мой друг  Лестрейд, сам того не понимая, оказался обладателем ценнейшей информации.  Инициалы, разумеется, тоже имели большое значение, но еще важнее было узнать,  что на этой неделе человек с такими инициалами останавливался в одной из лучших  лондонских гостиниц.    

– А как вы установили, что это была одна из лучших?    

– Очень просто: по ценам. Восемь шиллингов за номер и  восемь пенсов за стакан хереса берут только в первоклассных гостиницах, а их в  Лондоне не так много. Уже во второй гостинице, которую я посетил, на  Нортумберленд‑авеню, я узнал из книги для приезжающих, что некто мистер Фрэнсис  X. Маултон, из Америки, выехал оттуда как раз накануне. А просмотрев его счета,  я нашел те самые цифры, которые видел в копии счета. Свою корреспонденцию он  распорядился пересылать по адресу: Гордон‑сквер, 226, куда я и направился. Мне  посчастливилось застать влюбленную пару дома, и я отважился дать молодым  несколько отеческих советов. Мне удалось доказать им, что они только выиграют,  если разъяснят широкой публике и особенно лорду Сент‑Саймону, создавшееся  положения Я пригласил их сюда, пообещав им встречу с лордом, и, как видите, мне  удалось убедить его явиться на это свидание    

– Но результаты не блестящи, – заметил я. –  Он бы не слишком любезен.    

– Ах, Уотсон, – с улыбкой возразил мне  Холмс, – пожалуй, вы тоже были бы не слишком любезны, если бы после всех  хлопот, связанных с ухаживанием и со свадьбой, оказались вдруг и без жены, и  без состояния. По‑моему, мы должны быть крайне снисходительны к лорду Сент‑Саймону  и благодарить судьбу за то, что, по всей видимости, никогда не окажемся в его  положении… Передайте мне скрипку и садитесь поближе. Ведь теперь у нас осталась  неразгаданной только одна проблема – как мы будем убивать время в эти темные  осенние вечера.    

     

    

     

 Берилловая диадема    

     

The Adventure of the Beryl Coronet     

First published in the Strand Magazine, May 1892,    

with 9 illustrations by Sidney Paget.    

     

     

– Посмотрите‑ка, Холмс, – сказал я. – Какой‑то  сумасшедший бежит. Не понимаю, как родные отпускают такого без присмотра.    

Я стоял у сводчатого окна нашей комнаты и глядел вниз, на Бейкер‑стрит.    

Холмс лениво поднялся с кресла, встал у меня за спиной и,  засунув руки в карманы халата, взглянул в окно.    

Было ясное февральское утро. Выпавший вчера снег лежал  плотным слоем, сверкая в лучах зимнего солнца. На середине улицы снег  превратился в бурую грязную массу, но по обочинам он оставался белым, как будто  только что выпал. Хотя тротуары уже очистили, было все же очень скользко, и  пешеходов на улице было меньше, чем обычно. Сейчас на улице на всем протяжении  от станции подземки до нашего дома находился только один человек. Его  эксцентричное поведение и привлекло мое внимание.    

Это был мужчина лет пятидесяти, высокий, солидный, с широким  энергичным лицом и представительной фигурой. Одет он был богато, но не броско:  блестящий цилиндр, темный сюртук из дорогого материала, хорошо сшитые светло‑серые  брюки и коричневые гетры. Однако все его поведение решительно не  соответствовало его внешности и одежде. Он бежал, то и дело подскакивая, как  человек, не привыкший к физическим упражнениям, размахивал руками, вертел  головой, лицо его искажалось гримасами.    

– Что с ним? – недоумевал я. – Он, кажется,  ищет какой‑то дом.    

– Я думаю, что он спешит сюда, – сказал Холмс,  потирая руки.    

– Сюда?    

– Да. Полагаю, ему нужно посоветоваться со мной. Все  признаки налицо. Ну, прав я был или нет?    

В это время незнакомец, тяжело дыша, кинулся к нашей двери и  принялся судорожно дергать колокольчик, огласив звоном весь дом.    

Через минуту он вбежал в комнату, едва переводя дух и  жестикулируя. В глазах у него затаилось такое горе и отчаяние, что наши улыбки  погасли и насмешка уступила место глубокому сочувствию и жалости. Сначала он не  мог вымолвить ни слова, только раскачивался взад и вперед и хватал себя за голову,  как человек, доведенный до грани сумасшествия. Вдруг он бросился к стене и  ударился о нее головой. Мы кинулись к нашему посетителю и оттащили его на  середину комнаты. Холмс усадил несчастного в кресло, сам сел напротив и,  похлопав его по руке, заговорил так мягко и успокаивающе, как никто, кроме  него, не умел.    

     

    

With look of grief and despair.     

     

– Вы пришли ко мне, чтобы рассказать, что с вами  случилось? – сказал он. – Вы утомились от быстрой ходьбы.  Успокойтесь, придите в себя, и я с радостью выслушаю вас, что вы имеете  сказать.    

Незнакомцу потребовалась минута или больше того, чтобы  отдышаться и побороть волнение. Наконец он провел платком по лбу, решительно  сжал губы и повернулся к нам.    

– Вы, конечно, сочли меня за сумасшедшего? –  спросил он.    

– Нет, но я вижу, что с вами стряслась беда, –  ответил Холмс.    

– Да, видит Бог! Беда такая неожиданная и страшная, что  можно сойти с ума. Я вынес бы бесчестье, хотя на моей совести нет ни единого  пятнышка. Личное несчастье – это случается с каждым. Но одновременно и то и  другое, да еще в такой ужасной форме! Кроме того, это касается не только меня.  Если не будет немедленно найден выход из моего бедственного положения, может  пострадать одна из знатнейших персон нашей страны.    

– Успокойтесь, сэр, прошу вас, – сказал  Холмс. – Расскажите, кто вы и что с вами случилось.    

– Мое имя, возможно, известно вам, – проговорил  посетитель. – Я Александр Холдер из банкирского дома «Холдер и Стивенсон»  на Тренидл‑стрит.    

Действительно, имя было хорошо знакомо нам; оно принадлежало  старшему компаньону второй по значению банкирской фирмы в Лондоне. Что же  привело в такое жалкое состояние одного из виднейших граждан столицы? Мы с  нетерпением ждали ответа на этот вопрос. Огромным усилием воли Холдер взял себя  в руки и приступил к рассказу.    

– Я понимаю, что нельзя терять ни минуты. Как только  полицейский инспектор порекомендовал мне обратиться к вам, я немедленно  поспешил сюда. Я добрался до Бейкер‑стрит подземкой и всю дорогу от станции  бежал: по такому снегу кэбы движутся очень медленно. Я вообще мало двигаюсь и  потому так запыхался. Но сейчас мне стало лучше, и я постараюсь изложить все  факты как можно короче и яснее.    

Вам, конечно, известно, что в банковском деле очень многое  зависит от умения удачно вкладывать средства и в то же время расширять  клиентуру. Один из наиболее выгодных способов инвестирования средств – выдача  ссуд под солидное обеспечение. За последние годы мы немало успели в этом  отношении. Мы ссужаем крупными суммами знатные семейства под обеспечение  картинами, фамильными библиотеками, сервизами.    

Вчера утром я сидел в своем кабинете в банке, и кто‑то из  клерков принес мне визитную карточку. Я вздрогнул, прочитав имя, потому что это  был не кто иной, как… Впрочем, пожалуй, даже вам я не решусь его назвать. Это  имя известно всему миру; имя одной из самых высокопоставленных и знатных особ  Англии. Я был ошеломлен оказанной мне честью, и когда он вошел, хотел было  выразить свои чувства высокому посетителю. Но он прервал меня: ему, видно,  хотелось как можно быстрее уладить неприятное для него дело.    

– Мистер Холдер, я слышал, что вы предоставляете ссуды.    

– Да. Фирма дает ссуды под надежные гарантии, –  отвечал я.    

– Мне совершенно необходимы пятьдесят тысяч фунтов  стерлингов, и притом немедленно, – заявил он. – Конечно, такую  небольшую сумму я мог бы одолжить у своих друзей, но я предпочитаю сделать этот  заем в деловом порядке. И я вынужден сам заниматься этим. Вы, конечно,  понимаете, что человеку моего положения неудобно вмешивать в это дело посторонних.    

– Позвольте узнать, на какой срок вам нужны  деньги? – осведомился я.    

– В будущий понедельник мне вернут крупную сумму денег,  и я погашу вашу ссуду с уплатой любого процента. Но мне крайне важно получить  деньги сразу.    

– Я был бы счастлив безоговорочно дать вам деньги из  своих личных средств, но это довольно крупная сумма, так что придется сделать  это от имени фирмы. Элементарная справедливость по отношению к моему компаньону  требует, чтобы я принял меры деловой предосторожности.    

– Иначе и быть не может, – сказал он и взял в руки  квадратный футляр черного сафьяна, который перед тем положил на стол возле  себя. – Вы, конечно, слышали о знаменитой берилловой диадеме?    

– Разумеется. Это – национальное достояние.    

– Совершенно верно. – Он открыл футляр – на мягком  розовом бархате красовалось великолепнейшее произведение ювелирного искусства.    

– В диадеме тридцать девять крупных бериллов, –  сказал он. – Ценность золотой оправы не поддается исчислению. Самая  минимальная ее стоимость вдвое выше нужной мне суммы. Я готов оставить диадему  у вас.    

Я взял в руки футляр с драгоценной диадемой и с некоторым  колебанием поднял глаза на своего именитого посетителя.    

– Вы сомневаетесь в ценности диадемы? – улыбнулся  он.    

– О, что вы, я сомневаюсь лишь…    

– …удобно ли мне оставить эту диадему вам? Можете не  беспокоиться. Мне эта мысль и в голову не пришла, не будь я абсолютно убежден,  что через четыре дня получу диадему обратно. Пустая формальность! Ну, а само  обеспечение вы считаете удовлетворительным?    

– Вполне.    

– Вы, разумеется, понимаете, мистер Холдер, что мой  поступок – свидетельство глубочайшего доверия, которое я питаю к вам. Это  доверие основано на том, что я знаю о вас. Я рассчитываю на вашу скромность, на  то, что вы воздержитесь от каких‑либо разговоров о диадеме. Прошу вас также  беречь ее особенно тщательно, так как любое повреждение вызовет скандал. Оно  повлечет почти такие же катастрофические последствия, как и пропажа диадемы. В  мире больше нет таких бериллов, и, если потеряется хоть один, возместить его  будет нечем. Но я доверяю вам и со спокойной душой оставляю у вас диадему. Я  вернусь за нею лично в понедельник утром.    

Видя, что мой клиент спешит, я без дальнейших разговоров  вызвал кассира и распорядился выдать пятьдесят банковских билетов по тысяче  фунтов стерлингов.    

     

    

«I took the precious case.»     

     

Оставшись один и разглядывая драгоценность, лежащую на моем  письменном столе, я подумал об огромной ответственности, которую принял на  себя. В случае пропажи диадемы, несомненно, разразится невероятный скандал:  ведь она достояние нации! Я даже начал сожалеть, что впутался в это дело. Но  сейчас уже ничего нельзя было изменить. Я запер диадему в свой личный сейф и  вернулся к работе.    

Когда настал вечер, я подумал, что было бы опрометчиво  оставлять в банке такую драгоценность. Кому не известны случаи взлома сейфов? А  вдруг взломают и мой? В каком ужасном положении я окажусь, случись такая беда!  И я решил держать диадему при себе. Затем я вызвал кэб и поехал домой в Стритем  с футляром в кармане. Я не мог успокоиться, пока не поднялся к себе наверх и не  запер диадему в бюро в комнате, смежной с моей спальней.    

А теперь два слова о людях, живущих в моем доме. Я хочу,  чтобы вы, мистер Холмс, полностью ознакомились с положением дел. Мой конюх и  мальчик‑слуга – приходящие работники, поэтому о них можно не говорить. У меня  три горничные, работающие уже много лет, и их абсолютная честность не вызывает  ни малейшего сомнения. Четвертая – Люси Парр, официантка, живет у нас только  несколько месяцев. Она поступила с прекрасной рекомендацией и вполне  справляется со своей работой. Люси – хорошенькая девушка, у нее есть  поклонники, которые слоняются возле дома. Это – единственное, что мне не  нравится. Впрочем, я считаю ее вполне порядочной девушкой во всех отношениях.    

Вот и все, что касается слуг. Моя собственная семья так  немногочисленна, что мне не придется много о ней говорить. Я вдовец и имею  единственного сына Артура. К великому моему огорчению, он обманул мои надежды.  Нет ни малейшего сомнения, что виноват я сам. Говорят, я избаловал его. Очень  может быть. Когда скончалась жена, я понял, что теперь сын – моя единственная  привязанность. Я не мог ему отказать ни в чем, я совершенно не мог выносить  даже малейшего его неудовольствия. Может быть, для нас обоих было бы лучше,  будь я с ним хоть чуточку построже. Но в то время я думал иначе.    

Естественно, я мечтал, что Артур когда‑нибудь сменит меня в  моем деле. Однако у него не оказалось никакой склонности к этому. Он стал  необузданным, своенравным, и, говоря по совести, я не мог доверить ему большие  деньги. Юношей он вступил в аристократический клуб, а позже благодаря  обаятельным манерам стал своим человеком в кругу самых богатых и расточительных  людей. Он пристрастился к крупной игре в карты, проматывал деньги на скачках и  поэтому все чаще и чаще обращался ко мне с просьбой дать ему денег – в счет  будущих карманных расходов. Деньги нужны были для того, чтобы расплатиться с  карточными долгами. Правда, Артур неоднократно пытался отойти от этой компании,  но каждый раз влияние его друга сэра Джорджа Бэрнвелла возвращало его на  прежний путь.    

Собственно говоря, меня не очень удивляет, что сэр Джордж  Бэрнвелл оказывал такое влияние на моего сына. Артур нередко приглашал его к  нам, и должен сказать, что даже я подпадал под обаяние сэра Джорджа. Он старше  Артура, светский человек до мозга костей, интереснейший собеседник, много  поездивший и повидавший на своем веку, к тому же человек исключительно  привлекательной внешности. Но все же, думая о нем спокойно, отвлекаясь от его  личного обаяния и вспоминая его циничные высказывания и взгляды, я сознавал,  что сэру Джорджу нельзя доверять.    

Так думал не только я – того же взгляда придерживалась и  Мэри, обладающая тонкой женской интуицией.    

Теперь остается рассказать лишь о Мэри, моей племяннице.  Когда лет пять тому назад умер брат и она осталась одна на всем свете, я взял  ее к себе. С тех пор она для меня словно родная дочь. Мэри – солнечный луч в  моем доме – такая ласковая, чуткая, милая, какой только может быть женщина, и к  тому же превосходная хозяйка. Мэри – моя правая рука, я не могу себе  представить, что я делал бы без нее. И только в одном она шла против моей воли.  Мой сын Артур любит ее и дважды просил ее руки, но она каждый раз отказывала  ему. Я глубоко убежден, что если хоть кто‑нибудь способен направить моего сына  на путь истинный, так это только она. Брак с ней мог бы изменить всю его жизнь…  но сейчас, увы, слишком поздно. Все погибло!    

Ну вот, мистер Холмс, теперь вы знаете людей, которые живут  под моей крышей, и я продолжу свою печальную повесть.    

Когда в тот вечер после обеда мы пили кофе в гостиной, я  рассказал Артуру и Мэри, какое сокровище находится у нас в доме. Я, конечно, не  назвал имени клиента. Люси Парр, подававшая нам кофе, к тому времени уже вышла  из комнаты. Я твердо уверен в этом, хотя не берусь утверждать, что дверь за ней  была плотно закрыта. Мэри и Артур, заинтригованные моим рассказом, хотели  посмотреть знаменитую диадему, но я почел за благо не прикасаться к ней.    

– Куда же ты ее положил? – спросил Артур.    

– В бюро.    

– Будем надеяться, что сегодня ночью к нам не вломятся  грабители, – сказал он.    

– Бюро заперто на ключ, – возразил я.    

– Пустяки! К нему подойдет любой ключ. В детстве я сам  открывал его ключом от буфета.    

Он часто нес всякий вздор, и я не придал значения его  словам.    

     

    

«Oh, any old key will fit that bureau.»     

     

После кофе Артур с мрачным видом последовал в мою комнату.    

– Послушай, папа, – сказал он, опустив  глаза. – Не мог бы ты одолжить мне двести фунтов?    

– Ни в коем случае, – ответил я резко. – Я и  так слишком распустил тебя в денежных делах.    

– Да, ты всегда щедр, – сказал он. – Но  сейчас мне крайне нужна эта сумма, иначе я не смогу показаться в клубе.    

– Тем лучше! – воскликнул я.    

– Но меня же могут посчитать за нечестного человека! Я  не вынесу такого позора. Так или иначе я должен достать деньги. Если ты не дашь  мне двести фунтов, я буду вынужден раздобыть их иным способом.    

Я возмутился: за последний месяц он третий раз обращался ко  мне с подобной просьбой.    

– Ты не получишь ни фартинга! – закричал я.    

Он поклонился и вышел из комнаты, не сказав ни слова. После  ухода Артура я заглянул в бюро, убедился, что драгоценность на месте, и снова  запер его на ключ.    

Затем я решил обойти комнаты и посмотреть, все ли в порядке.  Обычно эту обязанность берет на себя Мэри, но сегодня я решил, что лучше  сделать это самому. Спускаясь с лестницы, я увидел свою племянницу – она  закрывала окно в гостиной.    

– Скажите, папа, вы разрешили Люси отлучиться? –  Мне показалось, что Мэри немножко встревожена. – Об этом и речи не было.    

– Она только что вошла через черный ход. Думаю, что она  выходила к калитке повидаться с кем‑нибудь. Мне кажется, это ни к чему, и пора  это прекратить.    

– Непременно поговори с ней завтра, или, если хочешь, я  сам это сделаю. Ты проверила, все хорошо заперто?    

– Да, папа.    

– Тогда спокойной ночи, дитя мое. – Я поцеловал ее  отправился к себе в спальню и вскоре уснул.    

– Я подробно говорю обо всем, что может иметь хоть  какое‑нибудь отношение к делу, мистер Холмс. Но, если что‑либо покажется вам  неясным, спрашивайте, не стесняйтесь.    

– Нет, нет, вы рассказываете вполне ясно, –  ответил Холмс.    

– Сейчас я перехожу к той части рассказа, которую хотел  бы изложить особенно детально. Обычно я сплю не очень крепко, а беспокойство в  тот раз отнюдь не способствовало крепкому сну. Около двух часов ночи я  проснулся от какого‑то слабого шума. Шум прекратился прежде, чем я сообразил, в  чем дело, но у меня создалось впечатление, что где‑то осторожно закрыли окно. Я  весь обратился в слух. Вдруг до меня донеслись легкие шаги в комнате рядом с  моей спальней. Я выскользнул из постели и, дрожа от страха, выглянул за дверь.    

– Артур! – закричал я. – Негодяй! Вор! Как ты  посмел притронуться к диадеме!    

Газ был притушен, и при его свете я увидел своего  несчастного сына – на нем была только рубашка и брюки. Он стоял около газовой  горелки и держал в руках диадему. Мне показалось, что он старался согнуть ее  или сломать. Услышав меня, Артур выронил диадему и повернулся ко мне, бледный  как смерть. Я схватил сокровище: не хватало золотого зубца с тремя бериллами.    

     

    

At my cry he dropped it.     

     

– Подлец! – закричал я вне себя от ярости. –  Сломать такую вещь! Ты обесчестил меня, понимаешь? Куда ты дел камни, которые  украл?    

– Украл? – попятился он.    

– Да, украл! Ты вор! – кричал я, тряся его за  плечи.    

– Нет, не может быть, ничего не могло пропасть! –  бормотал он.    

– Тут недостает трех камней. Где они? Ты, оказывается,  не только вор, но и лжец! Я же видел, как ты пытался отломить еще кусок.    

– Хватит! Я больше не намерен терпеть  оскорбления, – холодно сказал Артур. – Ты не услышишь от меня ни  слова. Утром я ухожу из дому и буду сам устраиваться в жизни.    

– Ты уйдешь из моего дома только в сопровождении  полиции! – кричал я, обезумев от горя и гнева. – Я хочу знать  все, абсолютно все!    

– Я не скажу ни слова! – неожиданно взорвался  он. – Если ты считаешь нужным вызвать полицию – пожалуйста, пусть ищут!    

Я кричал так, что поднял на ноги весь дом. Мэри первой  вбежала в комнату. Увидев диадему и растерянного Артура, она все поняла и,  вскрикнув, упала без чувств. Я послал горничную за полицией. Когда прибыли  полицейский инспектор и констебль, Артур, мрачно стоявший со скрещенными  руками, спросил меня, неужели я действительно собираюсь предъявить ему  обвинение в воровстве. Я ответил, что это дело отнюдь не частное, что диадема –  собственность нации и что я твердо решил дать делу законный ход.    

– Но ты по крайней мере не дашь им арестовать меня  сейчас же, – сказал он. – Во имя наших общих интересов разреши мне  отлучиться из дому хотя бы на пять минут.    

– Для того, чтобы ты скрылся или получше припрятал  краденое? – воскликнул я.    

Я понимал весь ужас своего положения и заклинал его подумать  о том, что на карту поставлено не только мое имя, но и честь гораздо более  высокого лица, что исчезновение бериллов вызовет огромный скандал, который  потрясет всю нацию. Всего можно избежать, если только он скажет, что он сделал  с тремя камнями.    

– Пойми, – говорил я. – Ты задержан на месте  преступления. Признание не усугубит твою вину. Напротив, если ты вернешь  бериллы, то поможешь исправить создавшееся положение и тебя простят.    

– Приберегите свое прощение для тех, кто в нем нуждается,    

– сказал он высокомерно и отвернулся.    

Я видел, что он крайне ожесточен, и понял, что дальнейшие  уговоры бесполезны. Оставался один выход. Я пригласил инспектора, и тот взял  Артура под стражу.    

Полицейские немедленно обыскали Артура и его комнату, обшарили  каждый закоулок в доме, но обнаружить драгоценные камни не удалось, а негодный  мальчишка не раскрывал рта, несмотря на наши увещевания и угрозы. Сегодня утром  его отправили в тюрьму. А я, закончив формальности, поспешил к вам. Умоляю вас  применить все свое искусство, чтобы раскрыть это дело. В полиции мне откровенно  сказали, что в настоящее время вряд ли смогут чем‑нибудь помочь мне. Я не  остановлюсь ни перед какими расходами. Я уже предложил вознаграждение в тысячу  фунтов… Боже! Что же мне делать? Я потерял честь, состояние и сына в одну ночь…  О, что мне делать?!    

Он схватился за голову и, раскачиваясь из стороны в сторону,  бормотал, как ребенок, который не в состоянии выразить свое горе.    

Несколько минут Холмс сидел молча, нахмурив брови и устремив  взгляд на огонь в камине.    

– У вас часто бывают гости? – спросил он.    

– Нет, у нас никого не бывает, иногда разве придет  компаньон с женой да изредка кто‑либо из друзей Артура. Недавно к нам несколько  раз заглядывал сэр Джордж Бэрнвелл. Больше никого.    

– А вы сами часто бываете в обществе?    

– Артур – часто. А мы с Мэри всегда дома. Мы оба  домоседы.    

– Это необычно для молодой девушки.    

– Она не очень общительная и к тому же не такая уж  юная. Ей двадцать четыре года.    

– Вы говорите, что случившееся явилось для нее ударом?    

– О да! Она потрясена больше меня.    

– А у вас не появлялось сомнения в виновности Артура?    

– Какие же могут быть сомнения, когда я собственными  глазами видел диадему в руках у Артура?    

– Я не считаю это решающим доказательством вины.  Скажите, кроме отломанного зубца, были какие‑нибудь еще повреждения на диадеме?    

– Она была погнута.    

– А вам не приходила мысль, что ваш сын просто пытался  распрямить ее?    

– Что вы! Я понимаю, вы хотите оправдать его в моих  глазах. Но это невозможно. Что он делал в моей комнате? Если он не имел  преступных намерений, отчего он молчит?    

– Все это верно. Но, с другой стороны, если он виновен,  то почему бы ему не попытаться придумать какую‑нибудь версию в свое оправдание?  То обстоятельство, что он не хочет говорить, по‑моему, исключает оба  предположения. И вообще тут есть несколько неясных деталей. Что думает полиция  о шуме, который вас разбудил?    

– Они считают, что Артур, выходя из спальни,  неосторожно стукнул дверью.    

– Очень похоже! Человек, идущий на преступление,  хлопает дверью, чтобы разбудить весь дом! А что они думают по поводу  исчезнувших камней?    

– Они и сейчас еще простукивают стены и обследуют  мебель.    

– А они не пытались искать вне дома?    

– Они проявили исключительную энергию. Они прочесали  весь сад.    

– Ну, дорогой мистер Холдер, – сказал  Холмс, – разве не очевидно, что все гораздо сложнее, чем предполагаете вы  и полиция? Вы считаете дело ясным, а с моей точки зрения это очень запутанная  история. Судите сами, по‑вашему, ход событий таков: Артур поднимается с  постели, пробирается с большим риском в ту комнату, открывает бюро и достает  диадему, отламывает с большим трудом зубец, выходит и где‑то прячет три берилла  из тридцати девяти, причем с такой ловкостью, что никто не может их разыскать,  затем вновь возвращается в вашу комнату, подвергая себя огромному риску: ведь  его могут застать там. Неужели такая версия в самом деле кажется вам  правдоподобной?    

– Но тогда я ума не приложу, что могло  случиться! – воскликнул банкир в отчаянии. – Если он не имел дурных  намерений, почему он молчит?    

– А вот это уже наше дело – разгадать загадку, –  ответил Холмс. – Теперь, мистер Холдер, мы отправимся вместе с вами в  Стритем и потратим часок‑другой, чтобы на месте познакомиться с кое‑какими  обстоятельствами.    

Мой друг настоял, чтобы я сопровождал его. И я охотно  согласился: эта странная история вызвала у меня предельное любопытство и  глубокую симпатию к несчастному мистеру Холдеру. Говоря откровенно, виновность  Артура казалась мне, как и нашему клиенту, совершенно бесспорной, и все же я  верил в чутье Холмса: если мой друг не удовлетворился объяснениями Холдера,  значит, есть какая‑то надежда.    

Пока мы ехали к южной окраине Лондона, Холмс не проронил ни  слова. Погруженный в глубокое раздумье, он сидел, опустив голову на грудь и  надвинув шляпу на самые глаза. Наш клиент, напротив, казалось, воспрянул духом  от слабого проблеска надежды и даже пытался завести со мной разговор о своих  банковских делах. В пути мы были недолго: непродолжительная поездка по железной  дороге, краткая прогулка пешком – и вот мы уже в Фэрбенке, скромной резиденции  богатого финансиста.    

Фэрбенк – большой квадратный дом из белого камня,  расположенный недалеко от шоссе, с которым его соединяет только дорога для  экипажей. Сейчас эта дорога, упирающаяся в массивные железные ворота, была  занесена снегом. Направо от нее – густые заросли кустарника, за ними – узкая  тропинка, по обе стороны которой живая изгородь; тропинка ведет к кухне, и ею  пользуются главным образом поставщики продуктов. Налево – дорожка к конюшне.  Она, собственно говоря, не входит во владения Фэрбенка и является общественной  собственностью. Впрочем, там очень редко можно встретить посторонних.    

Холмс не вошел в дом вместе с нами; он медленно двинулся  вдоль фасада, по дорожке, ведущей на кухню и дальше через сад, в сторону  конюшни. Мистер Холдер и я так и не дождались Холмса; войдя в дом, мы молча  расположились в столовой около камина. Внезапно дверь отворилась, и в комнату  тихо вошла молодая девушка. Она была немного выше среднего роста, стройная, с  темными волосами и глазами. Эти глаза казались еще темнее оттого, что в лице ее  не было ни кровинки. Мне никогда еще не приходилось видеть такой мертвенной  бледности. Губы тоже были совсем белые, глаза заплаканы. Казалось, что она  сильнее потрясена горем, чем даже мистер Холдер. В то же время черты ее лица  говорили о сильной воле и огромном самообладании.    

     

    

She went straight to her uncle.     

     

Не обращая на меня внимания, она подошла к дяде и нежно  провела рукой по его волосам.    

– Вы распорядились, чтобы Артура освободили,  папа? – спросила она.    

– Нет, моя девочка, дело надо расследовать до конца.    

– Я глубоко убеждена, что он не виновен. Мне сердце  подсказывает это. Он не мог сделать ничего дурного. Вы потом сами пожалеете,  что обошлись с ним так сурово.    

– Но почему же он молчит, если не виновен?    

– Возможно, он обиделся, что вы подозреваете его в  краже.    

– Как же не подозревать, если я застал его с диадемой в  руках?    

– Он взял диадему в руки, чтобы посмотреть. Поверьте,  папа, он не виновен. Пожалуйста, прекратите это дело. Как ужасно, что наш  дорогой Артур в тюрьме!    

– Я не прекращу дела, пока не будут найдены бериллы. Ты  настолько привязана к Артуру, что забываешь об ужасных последствиях. Нет, Мэри,  я не отступлюсь, напротив, я пригласил джентльмена из Лондона для самого  тщательного расследования.    

– Это вы? – Мэри повернулась ко мне.    

– Нет, это его друг. Тот джентльмен попросил, чтобы мы  оставили его одного. Он хотел пройти по дорожке, которая ведет к конюшне.    

– К конюшне? – Ее темные брови удивленно  поднялись. – Что он думает там найти? А вот, очевидно, и он сам. Я  надеюсь, сэр, что вам удастся доказать непричастность моего кузена к этому  преступлению. Я убеждена в этом.    

– Я полностью разделяю ваше мнение, – сказал  Холмс, стряхивая у половика снег с ботинок. – Полагаю, я имею честь  говорить с мисс Холдер? Вы позволите задать вам несколько вопросов?    

– Ради Бога, сэр! Если б только мои ответы помогли  распутать это ужасное дело!    

– Вы ничего не слышали сегодня ночью?    

– Ничего, пока до меня не донесся громкий голос дяди, и  тогда я спустилась вниз.    

– Накануне вечером вы закрывали окна и двери. Хорошо ли  вы их заперли?    

– Да.    

– И они были заперты сегодня утром?    

– Да.    

– У вашей горничной есть поклонник. Вчера вечером вы  говорили дяде, что она выходила к нему?    

– Да, она подавала нам вчера кофе. Она могла слышать,  как дядя рассказывал о диадеме.    

– Понимаю. Отсюда вы делаете вывод, что она могла что‑то  сообщить своему поклоннику и они вместе замыслили кражу.    

– Ну какой прок от всех этих туманных  предположений? – нетерпеливо воскликнул мистер Холдер. – Ведь я же  сказал, что застал Артура с диадемой в руках.    

– Не надо спешить, мистер Холдер. К этому мы еще  вернемся. Теперь относительно вашей прислуги. Мисс Холдер, она вошла в дом  через кухню?    

– Да. Я спустилась посмотреть, заперта ли дверь, и  увидела Люси у порога. Заметила в темноте и ее поклонника.    

– Вы знаете его?    

– Да, он зеленщик, приносит нам овощи. Его зовут  Фрэнсис Проспер.    

– И он стоял немного в стороне, не у самой двери?    

– Да.    

– И у него деревянная нога?    

Что‑то вроде испуга промелькнуло в выразительных черных  глазах девушки.    

– Вы волшебник, – сказала она. – Как вы это  узнали? – Она улыбнулась, но на худощавом энергичном лице Холмса не  появилось ответной улыбки.    

– Я хотел бы подняться наверх, – сказал он. –  Впрочем, сначала я посмотрю окна.    

     

    

Something like fear sprang up in the young lady's eyes.      

     

Он быстро обошел первый этаж, переходя от одного окна к  другому, затем остановился у большого окна, которое выходило на дорожку,  ведущую к конюшне. Он открыл окно и тщательно, с помощью сильной лупы осмотрел  подоконник. – Что ж, теперь пойдемте наверх, – сказал он наконец.    

Комната, расположенная рядом со спальней банкира, выглядела  очень скромно: серый ковер, большое бюро и высокое зеркало. Холмс первым делом  подошел к бюро и тщательно осмотрел замочную скважину.    

– Каким ключом отперли его? – спросил он.    

– Тем самым, о котором говорил мой сын, – от  буфета в чулане.    

– Где ключ?    

– Вон он, на туалетном столике.    

Холмс взял ключ и открыл бюро.    

– Замок бесшумный, – сказал он. – Не  удивительно, что вы не проснулись. В этом футляре, я полагаю, и находится  диадема? Посмотрим… – Он открыл футляр, извлек диадему и положил на стол. Это  было чудесное произведение ювелирного искусства. Таких изумительных камней мне  никогда не приходилось видеть. Один зубец диадемы был отломан.    

– Вот этот зубец соответствует отломанному, –  сказал Холмс. – Будьте любезны, мистер Холдер, попробуйте отломить его.    

– Боже меня сохрани! – воскликнул банкир, в ужасе  отшатнувшись от Холмса.    

– Ну, так попробую я. – Холмс напряг все силы, но  попытка оказалась безуспешной. – Немного поддается, но мне, пожалуй,  пришлось бы долго повозиться, чтоб отломить зубец, хотя руки у меня очень  сильные. Человеку с обычным физическим развитием это вообще не под силу. Но допустим,  что я все же сломал диадему. Раздался бы треск, как выстрел из пистолета.  Неужели вы полагаете, мистер Холдер, что это произошло чуть ли не над вашим  ухом и вы ничего не услышали?    

– Уж не знаю, что и думать. Мне все это совершенно  непонятно.    

– Как знать, может быть все разъяснится. А что вы  думаете, мисс Холдер?    

– Признаюсь, я разделяю недоумение моего дяди.    

– Скажите, мистер Холдер, были ли в тот момент на ногах  вашего сына ботинки или туфли?    

– Нет, он был босой, на нем были только брюки и  рубашка.    

– Благодарю вас. Ну что ж, нам просто везет, и если мы  не раскроем тайну, то только по нашей собственной вине. С вашего разрешения,  мистер Холдер, я еще раз обойду вокруг дома.    

Холмс вышел один: лишние следы, по его словам, только  затрудняют работу.    

Он пропадал около часу, а когда вернулся, ноги у него были  все в снегу, а лицо непроницаемо, как обычно.    

– Мне кажется, я осмотрел все, что нужно, – сказал  он, – и могу отправиться домой.    

– Ну, а как же камни, мистер Холмс, где они? –  воскликнул банкир.    

– Этого я сказать не могу.    

Банкир в отчаянии заломил руки.    

– Неужели они безвозвратно пропали? – простонал  он. – А как же Артур? Дайте хоть самую маленькую надежду!