1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 

– «Слова, – читал я, – нужно переносить по слогам, но при этом нельзя отделять согласную от следующей за ней гласной, например: лю-бовь, кро-вать, пе-тух».

Когда я это прочел, бабушка остановила машинку и насторожилась. В воздухе повисла зловещая тишина. Я сразу почувствовал, что что-то произошло, перестал читать и повернул голову к бабушке. Она не отрываясь смотрела на меня и молчала. Я, не зная, что сказать, тоже молчал.

– Что такое «хетуп»? – строго спросила бабушка.

– Хетуп? – переспросил я заискивающе. – Какой хетуп?

– Только что ты сказал «хетуп».

– А-а, – сообразил я. У меня даже отлегло от сердца. – Я сказал не «хетуп», а «петух».

Я думал, что на этом инцидент будет исчерпан, но я забыл, с кем имею дело.

– Валера, ты сказал «хетуп».

– Бабушка, я не говорил «хетуп», я сказал «петух». И даже не сказал, а прочел вот здесь в учебнике: «любовь, кро-вать, пе-тух».

– Нет, ты сказал «хетуп».

Мать подняла голову от книжки, посмотрела сперва на бабушку, потом на меня, пытаясь понять и осмыслить происходящее.

– Что еще за спор? – сурово спросила она.

– А чего ж она говорит, – сказал я, – что я сказал «хетуп».

– Не она, а бабушка, – поправила мать.

– Все равно. Я сказал «петух», «петух», «петух». – Мнe было так обидно, что я еле сдерживал себя, чтоб не заплакать.

– Господи! – всплеснула руками бабушка. – Ну зачем же так волноваться? Если ты даже ошибся и сказал «хетуп», в этом же нет ничего…

– Я не ошибался, я сказал «петух».

– Ну, хорошо, пускай я ошиблась, пускай мне послышалось «хетуп», хотя на самом деле ты сказал «петух».

– Да, я сказал «петух».

– Ну и ладно, пожалуйста, успокойся. Ты сказал «петух». – Бабушка пожевала губами и все-таки не сдержалась: – Хотя, если бы ты старался быть объективным…

Этот разговор мог кончиться плохо, но в это время в коридоре раздался звонок, и я побежал открывать.

За дверью стоял Толик. Он был в коричневом, сшитом на заказ костюме, в белой рубашке с галстуком. Сбоку на ремешке, перекинутом через плечо, болтался транзитный приемник.

– Вытирай ноги и проходи, – сказал я.

Толик нагнулся и стал развязывать шнурки на ботинках.

Из комнаты выглянула мама.

– Толя, что за глупости? – сказала она. – Зачем ты снимаешь ботинки? Вытри ноги, и все.

– Ничего, ничего, – сказал Толик.

Он снял ботинки и, подойдя к маме, протянул ей руку.

– Здравствуйте, Екатерина Васильевна.

У него были черные эластичные носки с красной полоской.

Он вошел в комнату, огляделся, подошел к бабушке и, протянув руку ей, сказал громко:

– Здравствуйте, бабушка.

– Здравствуй, Толя, – сказала бабушка и посмотрела на него с нескрываемым восхищением. – Ты куда это так вырядился?

– Так, – сказал Толик, – просто переоделся.

– Садись, – сказала мама, подвигая к нему стул.

– Благодарю. – Толик подтянул штаны, чтоб не вытягивались, положил руки сначала на стол, потом его смутила белая скатерть, он снял руки со стола и положил на колени.

– Толя, – спросила бабушка, – кто тебе гладит костюм?

– Да я, соответственно, сам глажу.

– Почему соответственно? – спросила мама.

– Просто слово такое, – пояснил Толик.

– Какой аккуратный мальчик, – вздохнула с завистью бабушка. – Ты, наверное, в брюках в постель не ложишься?

Толик смущенно кашлянул, шмыгнул носом и посмотрел на меня.

– Да ведь, вообще, не положено.

– Бабушка хочет сказать, – объяснил я, – что бывают счастливые люди, у которых такие вот аккуратные внуки.

Толик сидел красный от смущения и от галстука, давившего шею. Он не знал, как реагировать на мои слова, и промолчал.

– Чаю хочешь с вареньем? – спросила мама.

– Благодарю, – сказал Толик, – что-то не хочется. – Он многозначительно посмотрел на меня, я понял, что светские манеры даются ему с трудом.

– Сейчас пойдем, – сказал я.

– Куда это вы собрались? – спросила мама.

– Надо подышать воздухом.

Толик солидно кашлянул.

– Опять будете шляться до часу ночи, – сказала мама.

– Ладно, – сказал я, – никуда не денемся.

Я пошел в другую комнату и переоделся. Конечно, костюм мой был не так уж выглажен, но какие-то складки еще оставались.

Когда я вошел, бабушка посмотрела на меня, потом на Толика и вздохнула. Сравнение было явно не в мою пользу.

– Пошли, что ли, – сказал я.

Толик чинно встал, подошел к маме, протянул руку.

– До свидания, Екатерина Васильевна, – сказал он громко.

Потом подошел к бабушке и протянул руку ей.

– До свидания, бабушка, – сказал он еще громче.

Я пропустил его вперед. Пока Толик зашнуровывал ботинки, мама стояла в дверях комнаты и насмешливо смотрела на нас обоих.

Выйдя на лестницу, Толик облегченно вздохнул и снова стал самим собой. На площадке он подошел и посмотрел вниз.

– Слушай, а ты бы отсюда за миллион рублей прыгнул?

Я посмотрел вниз и отказался немедленно.

– А я бы, пожалуй, прыгнул, – сказал Толик.

– И ноги сломал бы.

– Зато миллион рублей, – сказал Толик. – Знаешь, я на эти деньги чего купил бы?

– Костыли, – сказал я.

– Зачем костыли? – обиделся Толик. – Можно «Москвич» с ручным управлением.

Мы вышли на улицу. Вечерело.

Солнце еще не зашло, но его не было видно. Оно просто пряталось где-то за домами, и его лучи лежали под крышами самых высоких зданий. Мы шли в сторону парка.

– Слушай, – неожиданно спросил Толик, – у тебя отец – хороший человек?

Вопрос был сложный. У меня самого отношение к нему было смутное. Точнее, я к отцу своему относился по-разному. Но одно дело, что думал я сам по этому поводу, и другое дело, что отвечал другим.

– Хороший, – сказал я, и это была правда, потому что отец мой был, может быть, и не совсем хорошим, но скорее хорошим, чем плохим.

– А почему же он мать твою бросил?

– Он не бросил, просто они не сошлись характерами.

– А чего там сходиться-то? – усомнился Толик. – Чего сходиться? У меня вот отец с кем хочешь сойдется характерами. Мать ему чего не так скажет, он ей как врежет, она летит из угла в угол.

Отец Толика дядя Федя работал в бане пространщиком. Что значит это слово – я не выяснил до сих пор, знаю только, что дядя Федя сторожил в бане одежду клиентов, подавал желающим полотенце, похлопывал по спине и приносил из буфета пиво в стеклянных кружках. За это он получал в зависимости от объема услуг и щедрости клиента десять-пятнадцать копеек. Некоторые давали больше, но таких было мало. Он работал через день по двенадцать часов, но готов был работать и каждый день, если бы разрешили, не из любви к профессии, а из-за этих самых гривенников, которых к концу смены набиралось довольно много. Мать Толика несла эту мелочь в магазин к знакомой кассирше и обменивала на бумажки, а когда бумажек набиралось достаточно, дядя Федя шел в сберкассу и делал очередной вклад.

– А много у твоего отца денег? – спросил я у Толика.

– Много, – вздохнул Толик. – Я точно не знаю, но там, наверное, машины на три уже наберется. И все мало ему. Я получку принесу, он все до копеечки пересчитает и по расчетной книжке проверит. А чуть недосчитается – сразу по шее.

– А как же ты на мотороллер собираешь? – спросил я.

– Выкручиваюсь, – сказал Толик. – Я говорю, что мастеру даю по десятке с каждой получки… Слушай, – оживился он, – а ты своего отца не спрашивал, сколько вот поэты или писатели зарабатывают?

– Не спрашивал. А зачем тебе?

– Так просто. Мне один чудак говорил: рубль за строчку. Это можно, знаешь, сколько строчек написать!

– Сколько? – спросил я.

– Много, – ответил Толик и остановился. – Что это там такое?

На спортплощадке во дворе красного кирпичного здания школы возле турника толпились какие-то люди.

– Может, соревнования? – предположил я.

– Не похоже, – усомнился Толик. – Пошли, поглядим.

Мы подошли ближе. Там к турнику было подвешено какое-то сооружение из арматурной проволоки, как я потом понял – макет купола парашюта. От купола шли стропы, соединявшиеся у брезентовых лямок с блестящими замками. Возле турника толпилось человек пятнадцать ребят нашего с Толиком возраста. Рядом на параллельных брусьях возвышался худощавый человек лет тридцати (по нашим тогдашним представлениям, пожилой), в кожаной куртке на молниях и в старой летной фуражке с облезлой кокардой. К куртке у него был прикручен большой значок с изображением белого парашюта на синем фоне. Наискось через значок шла блестящая металлическая цифра «600», а на цепочке болтался еще треугольник, и там тоже было выцарапано какое-то число – не то «15», не то «45», я точно не разглядел.

Человек этот сидел на одном брусе и упирался левой ногой в противоположную стойку, удерживая равновесие. Мы с Толиком сразу догадались, что это инструктор по парашютному делу. Догадаться было, конечно, нетрудно.

Держа в руках авторучку и раскрытый блокнот, инструктор следил за ребятами, которые поочередно влезали в лямки, разворачивались влево, вправо и спрыгивали на землю, уступая место следующим по очереди.

– Следующий! – выкрикивал инструктор и отмечал в блокноте очередную фамилию.

Когда мы подошли, в лямках болтался высокий парень в клетчатой ковбойке. У него были очень длинные ноги, и парень поднимал их, чтобы они не волочились по земле.

– Развернись влево, – скомандовал инструктор.

Парень положил на грудь правую руку, потом левую, потом, подумав, поменял их местами, потянул лямки на себя, и его длинное неуклюжее тело послушно повернулось влево.

– Вправо, – сказал инструктор. – Да побыстрей. Если ты и в воздухе будешь так долго соображать, тебе до самой земли времени не хватит.

– Что это вы делаете? – шепотом спросил Толик у остроносого парня в синем берете.

– Тренируемся, – тоже шепотом ответил парень. – Прыгать с парашютом будем.

– С турника, что ли? – насмешливо спросил Толик.

– Почему ж с турника? С самолета. Нас от военкомата направили, – сказал парень и пошел к турнику, потому что подошла его очередь.

Пока он разворачивался вправо и влево, Толик зашел сбоку и внимательно наблюдал. Парень расстегнул лямки и сполз на землю.

– Следующий, – сказал инструктор.

Следующих не оказалось.

– Все, что ли? – спросил инструктор.

– Как все? А я? – неожиданно сказал Толик.

– А чего ж ты стоишь? – рассердился инструктор.

– Задумался, – объяснил Толик.

Он стащил с себя транзистор, сунул его мне и вышел вперед. Влез в эти лямки, застегнул замки и стал болтать ногами, ожидая указаний инструктора.

– Не болтай ногами, – строго сказал инструктор. – Это тебе не качели. Развернись влево.

Толик решительно потянул за обе лямки, но у него почему-то ничего не получилось, и он стал раскачиваться, пытаясь развернуться.

– Ты что? – закричал инструктор. – Не знаешь, как разворачиваться?

– Забыл, – сказал Толик, глядя на инструктора.

– Если забыл, надо спросить. В воздухе спрашивать будет некого. Положи левую руку на грудь. Сверху правую. Берись за лямки. Тяни. Теперь вправо.

Вправо у Толика получилось совсем хорошо.

– Молодец, – похвалил инструктор. – Слезай. Как фамилия?

– Божко, – четко сказал Толик.

– Божко? Что-то я такой фамилии не помню.

– Пропустили, – нагло сказал Толик.

– Да? – Инструктор покорно пожал плечами и oтметил что-то в блокноте. – Может быть. Есть еще кто-нибудь?

Толик стал мне усиленно подмигивать и призывать знаками последовать его примеру, и мне очень хотелось поступить так же, как он, но я не решился.

Инструктор спрятал блокнот и ручку в карман и спрыгнул на землю.

– Сегодня в три часа ночи чтобы все были на бульваре у кинотеатра «Восход». Ровно в три придет машина, поедем прыгать. Ясно?

– Ясно! – нестройным хором закричали парашютисты.

– Можете расходиться, – сказал инструктор и первым направился к выходу.

Мы вышли на улицу. Я отдал Толику транзистор, он его на плечо вешать не стал, а держал в руках и размахивал. Потом он его включил и стал размахивать еще больше. Передавали Эдиту Пьеху по заявкам передовиков Саратовской области.

– Выключи ты его, – попросил я. Настроение у меня было паршивое.

Толик посмотрел на меня и все понял.

– Слышь, Валера, ты не огорчайся, – сказал он. – Утром придем и вместе прыгнем.

– Как же, прыгнем, – сказал я. – Тебя-то он в блокнот записал, а меня нет.

– А чего ж ты растерялся? – сказал Толик. – Я же тебе подмигивал. В общем, придем, а там видно будет. Ему все равно, есть ты в списке или нет. Ты думаешь, он мне поверил, когда я сказал: пропустили? Да ему лишь бы план. Понял? Я это точно знаю.

В этом смысле Толик действительно знал больше меня. И умел многое из того, чего я не умел.

Мы идем по парку. Все аллеи запружены бесчисленными толпами желающих убить длинный субботний вечер.

Уже стемнело. Включили электричество. В дальнем конце парка грянула музыка – начались танцы. Мы прошли из конца в конец парка, постояли у танцплощадки, попили из автомата воды с мандариновым сиропом, заглянули в Зеленый театр, где шел концерт художественной самодеятельности гарнизонного Дома офицеров.

Идем дальше. Дошли до главного входа, опять повернули в сторону танцплощадки, но уже по другой аллее, параллельной. Толик идет чуть впереди, заложив руки в карманы, раздвигая прохожих плечом. А меня все затирают, оттесняют от Толика, я отстаю, потом догоняю. Толик оборачивается, замедляет шаг, поджидая.

– Что ты все отстаешь? – ворчит он. – Не можешь ходить по-человечески? Будешь всем уступать дорогу – далеко не уйдешь.

На улице, в парке, везде, где много народу, Толик чувствует себя как рыба в воде. Он идет, уверенно выбрасывая вперед длинные ноги, вертит головой, здоровается с какими-то людьми, которых я даже не успеваю заметить, и обращает внимание на всех девушек, идущих нам навстречу. И все они, или почти все, поражают воображение Толика. Вот он схватил меня за руку:

– Гляди, вон кадришка какая идет!

«Кадришками» по моде нашего времени Толик называл всех девчонок. Были у него в словаре и другие названия – «крали», «курочки» или просто «бабы».

Я не чувствую в себе достаточного интереса, и мне очень стыдно. Мне кажется, что во мне чего-то не хватает, раз я не испытываю при этом такого же восторга, как Толик. Мне не хочется казаться в его глазах дураком, и, вызывая в себе ложное возбуждение, я кричу с предельной заинтересованностью:

– Где кадришка?

– Прошла уже, – сердится Толик. – Пока ты тут чухался…

Не успев договорить фразы, он кидается за обогнавшей нас девицей на длинных, словно ходули, ногах:

– Девушка, а девушка, вы не из баскетбольной команды?

– Иди ты к… – не оборачиваясь, ответила девушка.

Толик вернулся сконфуженный.

– Что она тебе сказала? – спросил я.

– Да ничего, – сказал Толик. – Дура длинная.

Идем дальше. Толик сопит, молчит, переживая только что перенесенный позор.

– Толик, – спрашиваю я, – у тебя есть идейные убеждения?

– Чего? – удивился Толик.

– Я спрашиваю: у тебя есть идейные убеждения?

– Маленько есть, – подумав, ответил Толик.

– А какие у тебя убеждения?

– Разные, – отмахнулся Толик и опять насторожился. – Пошли.

– Куда? – не понял я.

– Потом поймешь.

Он схватил меня за руку, увлекая вперед. Мы почти побежали. Свернули на боковую безлюдную аллею. Впереди нас шли две девушки в красных платьях с красными сумочками в руках.

– Понял – куда? – сказал Толик, сбавляя ход; теперь мы шли с той же скоростью, что и девушки. – Давай что-нибудь говори.

– А что говорить? – спросил я.

– Неважно что, лишь бы громко. – И тут же повысил голос: – Ничего себе крали идут, а?

– Ничего, – сказал я еле слышно.

– Громче, – шепнул Толик и снова во весь голос: – Тебе какая больше нравится? – И, не дождавшись моего ответа, почти прокричал: – Мне крайняя… Что ж ты молчишь? – снова прошептал он.

Видно, поняв, что со мной каши не сваришь, он стал вести игру сам.

– Девушки, вы здешние? – спросил он.

Девушки молча свернули направо.

– Гляди, – громко восхитился Толик, – попутчицы.

Мы свернули следом за девушками. Тогда они неожиданно развернулись и пошли в обратную сторону.

– Куда мы, туда и они, – бодро прокомментировал этот маневр Толик, и мы, пропустив их вперед, опять пошли следом.

Наше преследование кончилось безрезультатно. Возле главного входа девушек ждали двое парней. Когда они шагнули навстречу девушкам, мы с Толиком сделали по шагу в обратном направлении. Физическое превосходство парней было очевидным.

– Ну что, теперь погонимся за другими? – спросил я удрученно.

– Зачем гоняться? – сказал Толик. – Пускай они за нами гоняются. Вон на лавочке две сидят, пойдем с ними поговорим.

– Да ну их, – сказал я. – Бегаем как дураки по всему парку, а толку чуть.

– Ну, пошли, сейчас познакомимся.

– Как же, познакомимся, – усомнился я.

– Точно тебе говорю: познакомимся. Пошли.

– Ну ладно, пошли, – сказал я.

Толик обрадовался.

– Ты себе какую берешь?

– Никакую, – сказал я сердито.

– Ну ладно, я себе беру блондинку, а твоя будет рыжая. Ты рыжих любишь.

Я и сам не знал, каких я люблю.

Наши очередные жертвы, ни о чем не подозревая, сидели на лавочке и разговаривали.

– Здрасьте, – сказал Толик.

– До свидания, – сказала блондинка.

– Спасибо, – сказал Толик и сел рядом с блондинкой. – Прошу вас, – пригласил он меня.

Я подчинился и сел рядом с рыжей.

– Знакомьтесь, – сказал Толик, кивая в мою сторону, – мой друг Валерий, очень большой человек, лауреат Международной премии за укрепление мира между народами.

– А вы кто? – с любопытством спросила блондинка.

– Я? Я поэт Евтушенко, – сказал Толик скромно.

– А я думала – Маяковский, – сказала блондинка.

– Маяковский – это он.

– А если серьезно? – спросила блондинка.

– А если серьезно… – Толик встал и представил торжественно меня и себя: – Валерий Важенин, Анатолий Божко.

Это прозвучало солидно. Довольный произведенным впечатлением, Толик сел на место и уже тихим, вкрадчивым голосом спросил:

– А вас как прикажете…

– Ее Поля, – сказала блондинка, – а меня… вы только не подумайте, что я нарочно… так у нас получилось… меня зовут Оля.

– Очень хорошо, – сказал Толик, – запомнить легко, а забыть еще легче. Ну что, Оля и Поля, может, пойдем туда-сюда пошляемся?

– Что это вы так говорите? – подала голос Поля. – Что это за слова такие – «пошляемся»?

– Это я по-французски, – оправдался Толик. – В смысле погуляем.

Поля посмотрела на Олю.

– Мне все равно, – сказала Оля.

– Может, пойдем потанцуем? – спросила Поля.

– Блестящая идея, – согласился Толик.

Мы встали, пошли. Запас шуток у Толика истощился, некоторое время мы шли молча. Молчание грозило стать затяжным, и Толик нашел выход из положения.

– А что это мы идем и молчим? – сказал он. – Может, поговорим о чем-нибудь?

– А о чем? – деловито спросила Оля.

– Мало ли о чем. Валера, расскажи девочкам стих. Вот этот… про дерево.

– А вы любите книжки читать? – заинтересовалась Поля.

Я смутился:

– Да так. Иногда.

– Я книжки ужасно люблю, – сказала Поля. – Особенно жизненные. Вот я недавно прочла «Сестру Керри».

– Драйзера. – Я проявил эрудицию.

– Не знаю. Так там мне больше всего понравилось, что все как в жизни. Когда я жила в Днепропетровске, у нас была одна соседка, капля воды – сестра Керри. А еще недавно я читала «Красное и черное»…

– Стендаля, – подсказал я.

Поля остановилась и посмотрела мне прямо в глаза.

– Учтите, Валера, – строго сказала она. – Я авторов никогда не запоминаю.

– Мальчики, а билеты у вас есть? – вдруг вспомнила Оля.

– В самом деле, – сказал я и посмотрел на Толика.

Толик похлопал себя по карману и сделал кислую рожу.

– Так надо купить, – сказала Поля.

– Правильно, – обреченно сказал Толик.

– Может, у вас нет денег?

– У нас? – Толик скривился презрительно. – У нас мешок. Валера, отойди на минутку. – (Мы отошли в сторону.) – У тебя хоть что-нибудь есть?

– Тридцать копеек.

– Это не деньги, – сказал Толик. – Это слезы. Посиди пока с ними, чтоб не сбежали. Я скоро вернусь.

Он ушел, а я остался. Говорить было не о чем, мы молчали. Первой заговорила Оля.

– Жарко сегодня, – сказала она, вытирая шею платочком.

– Да, действительно жарко, – согласился я. – Может, хотите воды?

Надо было как-то растянуть время.

– Лучше мороженое, – робко сказала Оля.

– Эскимо? – бодро уточнил я и потрогал в кармане тридцать копеек.

– Пломбир, – возразила Поля.

В этот момент я ее ненавидел. Мы встали в хвост длинной очереди за толстой теткой в цветастом открытом платье. Не знаю, на что я рассчитывал. Может, на то, что, пока подойдет очередь, появится Толик. Или разразится стихийное бедствие.

Очередь двигалась довольно быстро. Небо было чистое, звездное. Стихийного бедствия пока не предвиделось. Что делать? Может, просто сбежать? Очередь катастрофически приближалась. Спасение пришло неожиданно.

– Смотрите, – сказала вдруг Поля, – спутник летит.

– Где спутник? – спросил я, выходя на всякий случай из очереди.

– Вон, прямо над головой, смотрите.

Я отошел еще дальше.

– Нет, это не спутник, – сказал я, – это самолет.

– Откуда вы знаете? – не поверила Оля.

– Во-первых, – сказал я, – это можно определить по шуму двигателей. Во-вторых, по огням. Они называются «БАНО» – бортовые аэронавигационные огни.

– Вы что, – сердито спросила Поля, – все знаете?

– Не все, – сказал я, – но это знаю. В школе я занимался в авиамодельном кружке, и мы там кое-что проходили.

– Братцы, – сказала Оля, – а очередь-то мы пропустили.

– Неужели? – всплеснул я руками.

И в самом деле. Тетка в цветастом платье, которая стояла впереди меня, отходила в сторону, торжественно, как факел, неся перед собой эскимо на палочке.

– Все ваша эрудиция, – упрекнула Поля.

– Ну ничего, постоим, – сказал я в расчете на то, что теперь нам мороженого просто не хватит. – Время у нас еще есть.

– Какое же время? – сказала Оля. – Вон ваш товарищ уже идет.

Наконец-то. Беспечно размахивая транзистором, к нам приближался Толик.

– А если вы все знаете, – не унималась Поля, – скажите, это правду говорят, что дельфины – мыслящие существа?

– Чего? – спросил подошедший Толик.

Поля повторила вопрос.

– Не думаю, – сказал Толик. – Если б они были мыслящие, они бы в трусах плавали.

Мы пропустили девчонок вперед, а сами немного oтстали.

– Достал? – шепотом спросил я у Толика.

– Достал два билета, – сказал Толик, – толкнул частнику подшипник за рубль.

– Что же делать?

– Придумаем что-нибудь… Девочки, – сказал он, подходя к Оле и Поле, – вот вам два билета, вы идите, а мы сейчас придем. У нас тут еще одно небольшое дельце есть.

– Что это у вас все дела какие-то? – недоуменно сказала Поля, но билеты взяла.

Они ушли, а мы остались. Играла музыка. Над освещенной, забитой людьми танцплощадкой стояла пыль.

– Ну, что ты еще придумал? – спросил я у Толика.

Мне это уже все надоело, я бы с удовольствием ушел домой, чтобы, лежа на диване, подремать над какой-нибудь книжицей.

– Пойдем через служебный вход, – сказал Толик, – больше делать нечего.

Возле оркестрового купола в заборе, ограждающем танцплощадку, кто-то выломал железные прутья, получилась дыра, не очень большая, но для нас с Толей в самый раз. Эту дыру Толик и называл служебным входом. Возле дыры, опершись на забор, стояли два парня в одинаковых синих рубашках, здоровые и плечистые, должно быть, спортсмены. Они о чем-то между собой разговаривали.

– Ребята, милиции нет? – деловито спросил Толик.

Парни перестали разговаривать, повернулись к нам.

– А что, пролезть хотите? – с любопытством спросил тот, который загораживал дыру.

– Может быть, – уклончиво сказал Толик. – А что?

– Да ничего, – парень подвинулся к своему товарищу, освобождая дыру. – Откуда тут милиция? Валяйте.

– Как бы не вляпаться, – засомневался Толик.

– Как хотите, – сказал парень, – мы вот не вляпались.

Толик посмотрел на парней, потом на меня.

– Ну ладно, – решил он, – давай, Валера, ты первый, а я за тобой.

Только я пролез на ту сторону и разогнулся, как сразу заметил красную повязку на рукаве парня, стоявшего возле дыры.

– Вот и хорошо, – сказал парень. Он сжал мою руку повыше локтя так сильно, что я понял: вырываться бессмысленно.

Толик сразу все сообразил и отпрянул от забора.

– Так вы дружинники, – сказал он укоризненно.

– Так уж получилось, – сказал тот, что держал меня за руку. – Чего ж ты не лезешь?

– В другой раз, – пообещал Толик.

– Ну смотри, дело твое, – сказал дружинник и обратился к своему товарищу: – Пойдем, что ли?

– Пойдем, – сказал тот, почесывая затылок. Ему, видно, очень не хотелось со мной возиться.

– Пошли, – сказал тот, что держал меня за руку.

– Пусти руку, – сказал я, – тогда пойду.

– А не побежишь?

– Не бойся, – успокоил я, – не побегу.

Пробираясь между танцующими, я столкнулся с Олей и Полей. Они танцевали вдвоем.

– Валера, – обрадовалась Оля. – А Толя где?

– Сейчас я его найду, – сказал я.

– Вы не ждите, – сказал дружинник, – он его долго будет искать.

Мы вышли с танцплощадки и направились по аллее к выходу.

Сзади на почтительном расстоянии двигался Толик.

– Ты, может, с нами хочешь? – обернулся дружинник.

– А чего это мне с вами идти? Я через забор не лез, – сказал Толик. – Валера, что матери передать, если надолго задержат?

– Ничего, – сказал я сердито.

– Валера, ты на меня не сердись. Если бы я первый полез, они сцапали бы меня.

– А почему же ты не полез первым?

– Кому-то же надо быть первым. А теперь что ж – нам двоим пропадать?

– Ну и сволочь у тебя дружок, – заметил дружинник, шедший ближе ко мне. – Возьми его тоже, – сказал он своему товарищу.

– Иди сюда, – сказал второй дружинник и сделал шаг к Толику.

– Сейчас, разбежался, – сказал Толик и на шаг отступил.

– Догоню ведь, – сказал дружинник и сделал еще один шаг.

– Как же, догонишь, – сказал Толик, отступая к кустам. – У тебя по бегу какой разряд?

– Черт с ним, – сказал тот, что был возле меня. – Хватит нам на первый раз одного.

– Ты можешь пойти на танцы, – сказал я Толику. – Дырка свободна.

– Ладно, – оборвал дружинник, – хватит разговаривать. Пошли.

Дежурный по отделению милиции, молодой белобрысый сержант, при моем появлении не проявил ни малейшего удовольствия.

– Вы еще мне танцоров будете водить, – сказал он дружинникам. – Дали бы под зад пинка – и пускай себе катится на все четыре. А теперь протокол на него составлять, начальству докладывать.

– Мы еще одного хотели взять, – сказал дружинник, приведший меня, – да он убежал.

– Ладно, идите. – Сержант недовольно махнул рукой. – А ты садись на скамейку, посиди.

Я сел на желтую, с облупившейся краской скамейку, дружинники все еще стояли, переминаясь, перед барьером, отделявшим их от дежурного.

– Ну, чего стоите? – сказал дежурный. – Сказано вам: свободны.

Они-то, наверное, думали, что им вынесут благодарность за их выдающийся подвиг. Обиженные, они повернулись и направились к выходу.

Сидевший на табуретке у входа толстый милиционер в сдвинутой на глаза фуражке посторонился, дружинники вышли.

– Так, может, я пойду, если я вам не нужен, – сказал я и встал.

– Отдохни пока, – сказал дежурный и обратился к стоявшей перед ним девице примерно моего возраста, а может, чуть-чуть постарше: – Так как твоя фамилия? – Девица стояла, положив руки и подбородок на барьер, и смотрела на милиционера преданными глазами.

– Иванова, – сказала она охотно.

– А может, Петрова?

– Может, Петрова, – согласилась девица.

– А правильно как?

– Правильно Иванова.

– Ты где-нибудь работаешь?

– Нет. Работала в столовой, потом уволили по сокращению. На самообслуживание перешли.

– В какой столовой?

– В какой столовой-то? Ну, в обыкновенной столовой. Знаете, где едят.

– Ты мне голову не морочь. Номер столовой?

– А я чего-то не припоминаю.

– И где находится не помнишь?

– Нет.

– Ну, хорошо. А родители у тебя есть?

– Нет.

– А у кого ты живешь?

– У тетки.

– А как фамилия тетки?

– Иванова.

– А зовут как?

Девица перевела взгляд с сержанта на меня, потом опять на сержанта, пожала плечами и вздохнула.

– Не помню.

Сержант вздохнул тоже.

– Ну, хорошо. А где живет твоя тетка?

– А она не живет. Она померла.

Дежурный вышел из себя.

– Слушай, что ты мне голову морочишь. Вот сядь здесь и сиди до утра. Начальник придет, он сам с тобой будет разговаривать.

– Как же сидеть? – возмутилась девица. – Мне на троллейбус надо и спать охота.

– Сидя поспишь. Ну-ка, танцор, подойди сюда.

Я подошел.

– Как фамилия?

– Важенин.

– Зовут?

– Валерий.

– Где работаешь?

– В почтовом ящике. – Я решил напустить туману.

– Что ж ты, ящик, без билета на танцы лазишь? Денег нет? – (Я промолчал.) – Раз денег нет – сиди дома. А теперь будешь здесь сидеть. До утра. А утром к судье – и на пятнадцать суток. Понял? Вот. Садись… Крошкин, – сказал он толстому милиционеру. – Ты тут погляди за ними. Я сейчас вернусь.

Сержант ушел.

Девица сидела на лавочке, обхватив руками колени и глядя в пол. Когда я садился с ней рядом, она быстро вскинула на меня глаза и снова опустила их к полу. Я исподволь к ней пригляделся. Беленькая такая, с красивыми ногами. Глаза у нее, насколько я успел заметить, были большие, темные, только слишком подкрашены в уголкаx. Темная юбка в обтяжку слегка открывала круглые колени.

– Тебя правда Валеркой зовут? – шепотом спросила девица.

– А что ж я – врать буду? – ответил я тоже шепотом.

Она убрала руки с колен и подвинулась ко мне вплотную.

– А я им все вру, – сказала она. – Им хоть правду говори, хоть неправду – все равно не поверят, так я вру нарочно, пускай работают, пишут свои протоколы. Или еще не говорю ничего. Спрашивает: «Как зовут?» А я говорю: «Не помню». – «Что, говорит, тебе память отшибло?» А я говорю: «Не отшибло, а я такая и родилась беспамятная». Ну, он злится! А вообще-то меня Татьяна зовут.

– «Итак, она звалась Татьяной…»

– Чего это ты сказал?

– А это стихи такие, – сказал я.

– Стихи? – переспросила она мечтательно. – Я стихи ужас как люблю. Прямо до смерти. – И прочла, откинув в сторону правую руку: – «Вино в бокале надо пить, пока оно играет, жизнь дана, надо жить, двух жизней не бывает».

Милиционер на табуретке очнулся, сдвинул фуражку на затылок, посмотрел на Татьяну.

– Ты чего? – спросил он зловеще. – Самодеятельность устраиваешь?

– Проснулся? – обрадовалась она. – С добрым утром, дядя. Физкультпривет!

– Я вот тебе дам физкультпривет, – лениво проворчал милиционер.

– Какой сердитый, – скривила губы Татьяна. – Тебя что, работа испортила?

– У меня работа нормальная, – сказал милиционер. – Не то что у тебя.

– А сколько тебе платят за твою работу, а?

– С меня хватает.

– Я вижу, что хватает. Небось, когда здесь по коридору идешь, ушами за стенки цепляешься.

– Замолчи! – повысил голос милиционер.

– А чего мне молчать-то? Свобода слова. Понял? Чего хочу, то говорю.

– Замолчи, а то встану, – сказал милиционер. И встал.

– Ну, чего встал? – Татьяна тоже встала. – Думаешь, я тебя испугалась, да? Да мне на тебя плевать. Тьфу!

Милиционер двинулся к ней. Я вжался в стенку. Ceйчас что-то будет. Татьяна, протянув вперед руки с растопыренными пальцами, продолжала дразнить приближавшегося к ней милиционера.

– Ну, подойди сюда, – перешла она на завораживающий полушепот. – Подойди, бегемот проклятый, подойди еще. А-аа! – закричала она неожиданно пронзительным голосом, вскочила на лавку и прижалась спиной к стене.

– Чего орешь? – растерялся милиционер.

– А что, испугался? – Татьяна заплясала на лавке. – Чего ору, да? А вот хочу и ору. А-аа! – закричала она еще пронзительней.

Расстегивая на ходу кобуру револьвера, вбежал дежурный сержант. Остановился посреди комнаты.

– В чем дело? – спросил он, переводя взгляд с Tатьяны на милиционера.

– Спроси у нее. – Милиционер отошел к своей табуретке, сел и снова закрыл глаза козырьком.

– Чего вопила? – спросил с любопытством сержант у Татьяны.

Татьяна села на место, оправила юбку, сложила руки между колен и сказала жалобно:

– Сержант, он меня изнасиловать хотел.

– Тебя? – насмешливо переспросил сержант.

– Меня, – сказала она еще жалобней и для убедительности шмыгнула носом. – Вот, пожалуйста, свидетель сидит, – показала она на меня. – Он может подтвердить.

– Бедная ты, – сказал сержант, заходя за свою загородку. – Несчастная. Беззащитная. – И стукнул неожиданно кулаком. – Будешь у меня тут хулиганить, я тебя живо на пятнадцать суток оформлю. Ясно?

– Ясно, – покорно согласилась Татьяна.

Зазвонил телефон. Сержант снял трубку.

– Дежурный по отделению милиции слушает, – сказал он в трубку. – Да. Алкоголики? Ну ладно, поместим где-нибудь. Я думаю, им отдельной жилплощади не требуется? – Он повесил трубку, раскрыл какую-то книгу и отметил в ней что-то.

– Сержантик, – ласково сказала Татьяна, – отпусти меня домой, а? А то я на последний автобус опоздаю, тетка волноваться будет.

– Тетка, которая померла? – поинтересовался сержант.

– Да она не то чтобы померла, а так – и померла, не померла, и живет еще.

– Отпустить ее, что ли? А, Крошкин? – обратился сержант к толстому милиционеру.

– Крошкин, – попросила Татьяна. – Крошечка, скажи, пусть отпустит.

– А ты чего обзывалась? – обиженно сказал Крошкин.

– Да я ж пошутила. Я просто так. Характер у меня дурной. Тетка говорит: «Тебя с таким характером ни один дурак не возьмет замуж».

– Ладно, пусть идет, – махнул рукой сержант.

– Пусть идет, – согласился Крошкин. Отодвинулся, освобождая проход, и снова закрыл глаза козырьком.

– Вот спасибо. – Татьяна вскочила и направилась к выходу. Обернулась: – Спасибо, сержантик. И тебе спасибо. Слышь, Крошечка. – Она постучала пальцем по козырьку.

– Иди, – махнул рукой Крошкин.

– И больше не попадайся, – добавил сержант.

– В ваше отделение, – сказала Татьяна, – ни за что в жизни.

Мы остались втроем. Сержант посмотрел на меня.

– Ну, а с тобой, орел, что будем делать?

Я пожал плечами:

– Дело ваше.

– Ладно, – сказал он весело, – я сегодня добрый. Валяй и ты.

Я не заставил себя долго упрашивать.

Татьяна стояла на улице. Она рассматривала приткнувшиеся к бровке тротуара милицейские мотоциклы. Увидев меня, обрадовалась как родному.

– Ой, – сказала она, разведя руки в стороны. – Тебя тоже выпустили? А я так и знала, что выпустят. Куда ж им нас девать? Некуда. Тебе куда идти?

– Некуда, – ответил я в тон ей.

– Как некуда? – всполошилась она. – Тебе что, негде ночевать? – Она подошла ко мне ближе и посмотрела мне прямо в глаза.

– Что ты, – поспешно сказал я, – я пошутил. У меня все есть. У меня есть квартира с мамой, бабушкой и швейной машинкой.

– Да? – сказала она разочарованно. – А где ты живешь?

Я сказал. Она вздохнула.

– Тебе близко. А мне аж за Дворец переть. Автобусы спатки легли.

– Пошли провожу, – предложил я.

– Далеко ведь.

– Ничего, – сказал я беспечно.

Она взяла меня под руку, и мы пошли. Никогда до этого я не ходил под руку с девушкой. На улице было тепло и тихо. Шелестели листья на ветках деревьев. По улицам только что прошли поливальные машины, и звезды отражались неясно на мокром асфальте.

Мы шли рядом. Я посмотрел на нее сбоку и засмеялся.

– Ты чего смеешься? – спросила она удивленно.

– Вспомнил, как ты Крошкина воспитывала, – сказал я.

– А! – Она засмеялась тоже. – Здорово я ему выдала. Вообще-то он ничего, толстячок потешный. Правда?

– Правда, – сказал я, остановился и посмотрел на нее. – Послушай, а за что тебя забрали в милицию?

– А ты разве не понял? – тихо спросила она.

– Не понял.

Она выпустила мою руку, отошла в сторону и сказала вызывающе:

– За легкое поведение.

– Правда? – спросил я упавшим голосом.

– Конечно, правда.

Она опять оживилась, схватила меня за руку, и мы пошли дальше.

– Понимаешь, я с мальчишечкой одним на лавочке целовалась. Я вообще-то целоваться не люблю. А он пристал ко мне, прямо чуть не плачет. А у меня характер такой дурной: жальливая я очень. Думаю: «Ну, если ему так нужно, что мне, жалко, что ли? Не убудет ведь меня. В крайнем случае потом умоюсь». А тут этот Крошечка. «Вы чем, говорит, занимаетесь в общественном месте?» А я говорю: «Не твое дело, проходи себе стороной». А он говорит: «Ах, не мое дело…» И свисток в зубы. А я говорю: «Выплюнь ты этот свисток, он заразный». Мальчишечка-то убежал, а мне бежать не на чем, у меня и так каблук еле держится. А ты думаешь, я правда нигде не работаю? Это я им нарочно сказала. Я вообще-то работаю в парикмахерской. Вот приходи, я тебе любую стрижку сделаю, польку молодежную, польку простую, канадскую, бокс, полубокс, что хочешь. У нас работа художественная. Наш бригадир говорит: «Парикмахер – все равно что скульптор. Он из обормота произведение искусства делает».

На пустыре было тихо и темно. Неуклюжая громада Дворца, освещенная единственной лампочкой, мрачно пела на фоне звездного неба и косилась на нас пустыми проемами окон.

– Страшный какой, – сказала Таня. – Кто ж, интересно, будет в таком жениться?

– Может, мы с тобой, – пошутил я.

– Не надо насмехаться, – строго сказала Таня. Пустырь сразу переходил в широкую улицу. Потом пересекли площадь, прошли еще немного вперед и повернули направо в темный глухой переулок, в конце которого горел фонарь на столбе. Мы до этого фонаря не дошли и остановились возле крупнопанельного пятиэтажного дома. Было только половина первого, но ни одно окно в доме не светилось, все подъезды тоже были темны.

– Как в войну во время затемнения, – сказал я.

– А откуда ты знаешь, как было в войну? – спросила она.

– Я не знаю, мне рассказывали, – сказал я, – а потом еще я видел кино.

– Чего-то я к тебе за какой-нибудь час так привыкла, – грустно сказала она, – как будто сто лет тебя знаю. Даже расставаться не хочется.

Я подумал, что она врет, но все равно было приятно.

– Мне тоже не хочется, – сказал я.

– Может, еще погуляем? – спросила она.

Легко сказать – погуляем. Мама с бабушкой, наверно, уже сходят с ума, обзвонили уже все милиции, больницы, «Скорую помощь» и бюро несчастных случаев. Я постеснялся ей это сказать, я сказал:

– Не могу. Мне на работу рано вставать.

Она поежилась то ли от холода, то ли просто так.

– На работу? Мне вообще-то тоже. Ну ладно, пока.

Она издалека протянула мне руку. Рука у нее была маленькая и холодная.

– А когда мы с тобой встретимся? – спросил я.

– Никогда. – Она вырвала руку и скрылась в темном подъезде.

Я постоял немного на улице, потом тоже вошел в подъезд. Ничего не было видно. Я нащупал рукой шершавую полоску перил и остановился, прислушался, услышал ее шаги. Она тихо, словно крадучись, поднималась по лестнице. Я думал: сейчас откроется дверь и я на слух определю, на каком этаже она живет. Сейчас она была, как мне казалось, на третьем. Пошла выше. Четвертый. Еще выше. Значит, она живет на пятом. Остановилась. Сейчас откроется дверь. Не открывается. Я посмотрел наверх. Ничего не было видно, только чуть обозначенное синим окно на площадке между третьим и вторым этажом. Может, Татьяна тоже пытается paзглядеть меня и не видит? Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я ступил на первую ступеньку лестницы. Потом на вторую. Тихо-тихо, ступая на носках, я поднимался по лестнице. Вот и пятый этаж. Лестница кончилась. Татьяна была где-то рядом. Я слышал, как она прерывисто дышит. Я вытащил из кармана спички и стал ломать их одну за другой, потому что они никак не хотели загораться. Наконец одна спичка зашипела и вспыхнула, и я увидел Татьяну. Испуганно прижавшись к стене, она стояла в полушаге от меня и смотрела, не мигая. Потом ударила меня по руке, и спичка погасла. Потом она обхватила мою шею руками, притянула к себе и прижалась своими губами к моим.

Я позабыл о маме, о бабушке, о себе самом.

Вдруг она громко зашептала:

– Убери руки, обижаться буду! Руки! – Она peзко меня оттолкнула.

Я зацепил ногой мусорное ведро, оно загремело.

– Тише! – шепнула она.

Глаза мои привыкли к темноте, в слабом свете, проникавшем сквозь окно на площадке между этажами, я различал смутно ее лицо. По-моему, она усмехалась. Усмехалась потому, что я дышал, как загнанная лошадь. Ничего не соображал.

– Ты что, сумасшедший? – спросила она.

– Нет, – сказал я, переводя дыхание.

– А чего ж ты?

– Чего «чего»?

– Чего руки распускаешь, говорю? – сказала она громко.

Я не знал, что ответить.

– Ты всегда так делаешь? – спросила она уже тише.

– Всегда. – Я рассердился и полез в карман за сигаретами.

– Дай закурить, – сказала Таня.

– А ты разве куришь?

– А как же.

Прикуривая, она смотрела на меня с любопытством. Я поспешил прикурить сам и погасил спичку. Некоторое время курили молча. Потом она спросила:

– Ты раньше с кем-нибудь целовался?

– Всю жизнь только этим и занимаюсь.

– Что-то не похоже, – усомнилась она.

– Почему?

– Почему? – Она затянулась и пустила дым прямо мне в нос. – Не умеешь. Хочешь, научу?

Я ничего не ответил. Она взяла у меня окурок и вместе со своим бросила в лестничный пролет. Окурки, ударяясь о ступеньки и рассыпая бледные искры, полетели зигзагами вниз, то встречаясь, то расходясь, и пропали.

– Ну, учись, – сказала Татьяна и пригнула меня к себе.

Назавтра мы договорились встретиться снова. В восемь часов возле универмага.

Приближалось утро, небо бледнело, на улицы вышли дворники и громко шаркали метлами.

Пустырь я пересек напрямую и вышел к площади Победы. За площадью свернул на бульвар и пошел по аллее. Редкие фонари рассеивали конусы света, на темных скамейках блестела роса.

Я шел не торопясь. Торопиться мне, собственно говоря, было уже просто некуда. Бабушка с мамой, конечно, обегали все, что можно обегать ночью, и теперь сидят при свете, ждут. Приду – будут попрекать, будут демонстративно глотать сердечные таблетки и капли. Хоть совсем не приходи.

Потом я услышал какие-то голоса и смех и посмотрел вперед. Впереди меня под фонарем расположилась группа каких-то людей. Они сдвинули вместе две скамейки, некоторые сидели на этих скамейках, а те, кому не хватило места, стояли.

Я несколько сбавил шаг и стал смотреть себе под ноги. Потом нашел кусок кирпича, хотел положить его в карман, но в карман он не влез, я прижал его к бедру и пошел немного правее, подальше от скамейки, на всякий случай. Мало ли чего может случиться, когда на улице нет ни милиции, ни прохожих – никого, кроме меня и этих парней.

О чем они разговаривали между собой, я не слышал, но, когда я поравнялся с ними, они замолчали и уставились на меня, я этого не видел, но чувствовал. Я шел, напрягшись, и держал кирпич так, чтобы его не было видно.

– Валерка! – услышал я знакомый голос и обернулся. Ко мне приближался Толик.

И я сразу вспомнил двор школы, турник, тренирующихся парашютистов и приказ инструктора в кожаной куртке собраться в три часа ночи на бульваре у кинотеатра «Восход».

Я незаметно бросил кирпич в кусты.

– Ты откуда? Из милиции, что ли?

– Из санатория, – сказал я сердито. Я никак не мог простить ему, что он ушел, когда дружинники тащили меня в милицию.

– Ну, я так и знал, что до утра выпустят, – сказал Толик. – У них и без тебя работы хватает.

– Ну да, – сказал я, – ты все знал заранее. А чего ж тогда ты со мной не пошел?

– А зачем нам вдвоем идти? – сказал Толик. – Тебе разве легче было бы, если б меня тоже забрали?

– Морально легче, – сказал я. – Вместе лезли, вместе надо и отдуваться. Я на твоем месте ни за что не ушел бы.

– Ну и зря, – сказал Толик. – Зря не ушел бы. Ты прыгать будешь?

– Ну да, прыгать, – сказал я. – Ты-то выспался, а я из-за тебя всю ночь глаз не сомкнул.

– А я, думаешь, спал? – обиделся Толик. – Я этих провожал. Как их? Олю и Полю.