1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 

Его прижали спинами к стволу Поджигателя. Квимо чувствовал, как передвигается за ним кора. Затем его пихнули. Множество маленьких рук, множество пятачков, дышащих ему прямо в лицо. Все эти годы Квимо ни разу не подумал, что эти руки, эти лица принадлежат неприятелю. И даже теперь он осознал с облегчением, что не думает о них, как о собственных врагах. Они были неприятелями Господа Бога, и об этом только он сожалел. Это было необычным открытием: хотя его втискивали в провал брюха убийственного дерева, он не заметил в себе ни малейшего следа страха или же ненависти.

Я не боюсь смерти. Не знал.

Братья все так же лупили палками по внешней поверхности ствола. Поджигатель преобразовывал ритм в слова Языка Отцов, но теперь уже Квимо находился внутри звука, внутри слов.

– Ты считаешь, будто я собираюсь нарушить присягу, – сказал Поджигатель.

– Да, такое пришло мне в голову, – подтвердил Квимо.

Сейчас он был совершенно пленен внутри дерева, хотя перед ним была щель – от самых ног до головы. Он все видел, без всякого труда дышал, даже клаустрофобии не испытывал. Но дерево обнимало его столь плотно, что не удавалось шевельнуть ни рукой, ни ногой, не удавалось и повернуться боком, чтобы выбраться через щель. Тесны врата и узка тропа, ведущие к спасению.

– Мы проведем испытание, – сообщил Поджигатель. Квимо слушал его со средины, поэтому ему было трудно понимать, трудно думать. – Пускай нас рассудит Бог. Мы дадим тебе воды, сколько захочешь… из нашего ручья. Но вод пищи никакой не получишь.

– Смерть от голода…

– От голода? У нас имеются твои запасы. Мы накормим тебя через десять дней. Если Святой Дух позволит тебе прожить десять дней, мы тебя накормим и отпустим. Тогда мы поверим в твою доктрину. Тогда мы признаем, что совершили ошибку.

– Вирус убьет меня гораздо раньше.

– Это Дух Святой осудит тебя и решит, достоин ли ты.

– И вправду, здесь свершается испытание, – согласился Квимо. – Только не то, которое имеешь в виду ты.

– Это проба Страшного Суда. Вы встанете перед Христом, а он обратится к тем, что одесную: «Я был прохожим, и вы приняли меня; я был голоден, и вы накормили меня; так возьмите же себе царство небесное». А тем, что ошую, скажет так: «Я был голоден, а вы не дали мне есть; я был путником, а вы меня не приняли». А они все спросят: «Господи, когда же совершили мы это все?». Он же на это ответит: «Все, что сделали одному из братьев моих наименьших, мне совершили». Братья, здесь собравшиеся! Я ваш брат наименьший. Перед Христом вы ответите за то, что мне сделали.

– Глупый человек, – воскликнул Поджигатель. – Мы ничего тебе не делаем, всего лишь держим на месте. Судьба твоя в руках Божьих. Разве не сказал Христос: «Я дорога; идите со мною»? Так вот, мы позволяем тебе идти по следам Христа. Он сорок дней провел в пустыне без еды. Благодаря нам, ты можешь сделаться на одну четвертую столь же святым. Если Бог пожелает, чтобы мы приняли твою доктрину, он пошлет ангелов, чтобы те тебя накормили. Превратит камни в хлеб.

– Ты совершаешь ошибку, – заявил Квимо.

– Это ты совершил ошибку, прибыв сюда.

– Ты совершаешь доктринальную ошибку. Нет, писание ты цитируешь правильно: сорок дней поста, камни в хлеб, все остальное. Но не считаешь ли ты, что выдаешь себя, принимая на себя роль Сатаны?

Именно тогда Поджигателя охватило бешенство. Он заговорил так быстро, что движения ствола начали сжимать и карежить телом Квимо. Он перепугался, что будет разорван в клочья внутри дерева.

– Ты сам Сатана! Ты желаешь, чтобы мы поверили в твою ложь, а за это время люди найдут способ убить десколаду и навсегда лишить братьев третьей жизни! Ты думаешь, мы не можем видеть ваши задумки? Нам известны все ваши планы! У вас нет перед нами никаких тайн! Это нам была дана третья жизнь, не вам! Если бы Бог вас любил, он не приказывал бы вам хоронить ваших мертвых в земле, чтобы потом из них вылезали только черви!

Братья сидели вокруг разодранного щелью ствола и наслаждались дискуссией.

Так продолжалось шесть дней: доктринальные споры, достойные отцов Церкви всех веков. Начиная с собора в Никее, никто не выдвигал и не обсуждал столь важных аргументов.

Все они передавались от брата к брату, от дерева к дереву, от леса к лесу. Отчеты о диалогах между Поджигателем и отцом Эстеваньо в течение суток неизменно доходили до Корнероя и Человека. Вот только информация эта не была полной. Только на четвертый день до них дошло, что Квимо пленник, лишенный пищи с ингибитором десколады.

Немедленно была выслана экспедиция: Эндер и Оуанда, Якт, Ларс и Варсам. Бургомистр Ковано выслал Эндера и Оуанду потому, что свинксы знали их и уважали, а Якта с сыном и зятем – потому что те не были коренными обитателями Лузитании. Он не хотел посылать кого-либо из колонистов – если бы это известие стало известно другим, результаты трудно было бы предусмотреть. Все пятеро взяли самую скоростную машину и отправились, руководствуясь указаниями Корнероя. Их ждал трехдневный путь.

На шестой день диалог прервался. Десколада столь глубоко проникла в тело Квимо, что у того уже не было сил говорить. Его часто мучила горячка, так чтог, даже когда говорил, то чаще всего бредил.

На седьмой день он глянул через щель вверх, над головами братьев, которые все еще сидели тут же и слушали.

– Вижу Спасителя, сидящего одесную Отца своего, – шепнул он. И улыбнулся.

Спустя час он уже был мертв. Поджигатель почувствовал это и триумфально заявил братьям:

– Дух Святой рассудил! Он отверг отца Эстеваньо!

Кое-кто из братьев радовался. Но не все, как ожидал Поджигатель.
* * * 
На закате прибыла группа Эндера. На сей раз не было опасений, что свинксы схватят их и тоже подвергнут испытанию – людей прибыло много, впрочем, не все братья соглашались с Поджигателем, как это было раньше. Вскоре экспедиция остановилась перед щелью. Они увидали исхудавшее, опустошенное болезнью лицо отца Эстеваньо, едва заметное в тени.

– Откройся и отдай мне моего сына, – сказал Эндер.

Щель в дереве расширилась. Эндер протянул руки и вытащил тело Квимо. Оно было таким легким под сутаной, что Эндеру показалось, будто отцу Эстеваньо приходится поддерживать собственную тяжесть, будто он может ходить. Но он не ходил. Эндер уложил его на земле под деревом.

Брат начал выбивать по стволу ритм.

– Он и вправду должен вернуться к тебе, Говорящий за Мертвых, поскольку умер. Дух Святой сжег его во втором крещении.

– Ты нарушил клятву, – заявил Эндер. – Ты нарушил слово отцовских деревьев.

– Никто даже волоса с его головы не вырвал, – возразил Поджигатель.

– Неужто ты думаешь, будто обманешь кого-нибудь этой ложью? Все знают, что отобрать у умирающего лекарство – это акт насилия, точно такой же, как и удар прямо в сердце. Вон там его лекарства. Вы могли дать их ему в любой момент.

– Это был Поджигатель, – заявил один из присутствующих братьев.

Эндер обратился к свинксам.

– Вы помогли Поджигателю. Но не считайте, будто вина падет на него одного. Да будет так, чтобы никто из вас не перешел в третью жизнь. Что же касается тебя, Поджигатель, да будет так, чтобы никогда мать не ползала по твоему стволу.

– Не человеку решать об этом, – заявил Поджигатель.

– Ты сам решился, когда посчитал, будто способен на убийство, чтобы победить в дискуссии. А вы, братья, решились, когда постановили помочь ему в этом.

– Ты не наш судья! – крикнул один из братьев.

– Конечно, конечно, – ответил ему Эндер. – Как и каждый житель Лузитании, человек и отцовское дерево, брат и жена.

Тело Квимо перенесли в машину. Якт, Оуанда и Эндер уехали с ним, Ларс и Варсам забрали грузовичок. Эндер посвятил еще несколько минут, чтобы передать через Джейн известие для Миро в Милагре. Новинье не придется ждать три дня, чтобы узнать, что сын ее погиб от рук pequeninos. И конечно же, ей бы не хотелось узнать об этом от Эндера. Он никак не мог решить, будет ли у него жена по возвращению в колонию. Одно только было известно на сто процентов: Новинья уже никогда не получит назад своего сына, отца Эстеваньо.

– Ты будешь о нем говорить? – спросил Якт, когда машина помчала над травой. Сам он слыхал, как Эндер говорил об умерших на Трондхейме.

– Нет, – буркнул тот. – Скорее всего, нет.

– Из-за того, что он был священником?

– Нет, о священниках я уже говорил. Нет. Я не буду говорить о Квимо, потому что нет повода. Квимо был тем, кем и казался. И умер он именно так, как того желал: служа Богу и провозглашая добрую весть малым братьям. Я ничего бы не смог прибавить к его истории. Он сам довершил ее.

Глава 11

НЕФРИТ МАСТЕРА ХО

Итак, начались убийства.

Забавно, что их начал твой народ, а не люди.

Твой народ тоже начал их, когда ты вела войны с людьми.

Мы начали, но они завершили.

Как это им, этим людям, это удается… всегда начинают столь невинно, а заканчивают с руками, совершенно обагренными в крови.

Вань-му следила за словами и числами, проплывавшими по экрану над терминалом ее госпожи. Цинь-цзяо спала; она ровно дышала на своей подстилке, лежащей рядом. Вань-му тоже поначалу заснула, но что-то ее разбудило. Крик… где-то рядом; возможно, крик боли. Он был родом из сна Вань-му, но когда девушка проснулась, то еще услыхала его последние отзвуки. Голос не принадлежал Цинь-цзяо. Скорее уж, мужчине, хотя крик был высоким. Похожим даже на вой. Он наводил на мысли о смерти.

Но она не поднялась, чтобы проверить. Это было не ее дело; сама она была обязана находиться рядом с госпожой, всегда, разве что та сама отошлет ее. Если бы Цинь-цзяо должна была узнать причину этого крика, появился бы другой слуга и разбудил бы Вань-му, чтобы уже та разбудила Цинь-цзяо. Дело в том, что если женщина найдет себе секретную наперсницу, то пока не выйдет замуж, ее могут касаться только лишь руки секретной наперсницы.

Потому-то Вань-му лежала, не двигаясь. Она ждала, пока кто-нибудь не придет объяснить Цинь-цзяо, почему это мужчина кричал с такой мукой в голосе и столь близко, что она услыхала его даже в этой комнате, на задах дома Хань Фей-цы. И вот когда она ожидала, внимание ее привлекли плывущие по экрану слова. Компьютер производил запрограммированный Цинь-цзяо анализ.

Слова на экране застыли. Может что-то случилось? Вань-му приподнялась и оперлась на локте. В этом положении она могла прочесть последнее сообщение. Анализ был закончен. Только на сей раз компьютер не высветил привычного, сухого известия: НЕ НАЙДЕНО. НЕ ХВАТАЕТ ИНФОРМАЦИИ. НИКАКИХ ВЫВОДОВ НЕТ. На сей раз он отпечатал рапорт.

Вань-му поднялась и подошла к терминалу. Она сделала все так, как учила ее Цинь-цзяо: нажала на клавишу, которая блокировала всю поступающую текущую информацию, чтобы компьютер сберегал ее любой ценой. Затем она вернулась к Цинь-цзяо и осторожно коснулась ее плеча.

Та проснулась сразу же.

– Имеются результаты анализа, – сообщила ей Вань-му Цинь-цзяо сбросила с себя сон так легко, будто сбрасывала с себя слишком свободный жакет. В одно мгновение она уже сидела перед терминалом и вчитывалась в слова.

– Я обнаружила Демосфена, – сказала она.

– И где же он находится? – затаив дыхание, спросила Вань-му.

Великий Демосфен… нет, ужасный Демосфен. Моя госпожа желает, чтобы я считала его врагом. В любом случае, имеется в виду тот самый Демосфен, тот, слова которого так легко тронули ее душу, когда отец читал их вслух: «Когда одно существо заставляет другие, чтобы те признавали его власть, поскольку он сам располагает силой, способной их уничтожить, уничтожить все, чем они обладают, и все, что они любят, тогда мы должны опасаться». Вань-му подслушала это совершенно случайно, когда была еще совсем маленькой – ей было три года. Но слова запомнила, поскольку те вызвали очень яркий образ в ее мыслях. Когда отец читал их, ей вспомнилась одна сцена: мать что-то сказала, а отец рассердился. Нет, он не ударил ее, но напряг мышцы, и рука легонько подскочила, как бы желая ударить, сам же он как бы с трудом ее удерживал. Когда же он сделал так, мать склонила голову, что-то шепнула, и напряжение спало. Вань-му знала, что увидала то, что описывал Демосфен: мать признала власть отца, поскольку он располагал силой, чтобы сделать ей больно. И Вань-му тогда перепугалась, а потом и во второй раз, когда все это вспомнила. Потому-то, услыхав слова Демосфена, она знала, что они правдивы. Она не понимала, как это отец может повторять их, даже соглашаться с ними, и не понимать, что сам является их примером. И потому Вань-му с огромным интересом слушала великого… ужасного… Демосфена, поскольку знала, что – великий он или ужасный – он всегда говорит правду.

– Не он, – поправила девушку Цинь-цзяо. – Демосфен – женщина.

Это сообщение совершенно ошеломило Вань-му. Ну да! Женщина. Ничего удивительного, что я слыхала в ее словах такое сочувствие; она женщина, и потому знает, что это означает, когда в любое мгновение тобой управляют другие. Она женщина и мечтает о свободе, о том времени, когда ее не ждет никакая обязанность. Ничего удивительного, что в словах ее пылает огонь мятежа, но все же, они остаются только лишь словами, не превращаясь в насилие. Но вот почему Цинь-цзяо не может этого увидать? Почему она признала, что мы обязаны ненавидеть Демосфена?

– Женщина по имени Валентина, – сообщила Цинь-цзяо, а затем, уже удивленным голосом, прибавила:

– Валентина Виггин, родившаяся на Земле более трех… более трех тысяч лет назад.

– Неужто она богиня, что живет так долго?

– Путешествия. Она перелетает из одного мира в другой, нигде не задерживаясь дольше, чем на несколько месяцев. Достаточно, чтобы написать книгу. Все великие произведения, подписанные именем «Демосфен», создала одна и та же женщина, но, тем не менее, об этом никто не знает. Почему же она не сделалась знаменитой?

– Наверняка она пытается скрыть свое тождество, – заметила Вань-му. Она прекрасно понимала, почему женщина предпочла скрыться за мужским именем. Если бы смогла, я бы и сама так сделала, чтобы путешествовать среди миров, увидать тысячи мест и пережить десять тысяч лет.

– Субъективно же она только-только разменяла шестой десяток лет. Она еще молодая. Осталась на одной из планет несколько лет, вышла замуж, у нее есть дети. Но потом снова улетела. На… – Цинь-цзяо затаила дыхание.

– Куда же? – спросила Вань-му.

– Она оставила дом и забрала семью с собой. Сначала они направились на Небесный Покой, пролетели рядом с Каталонией, а затем взяли курс прямо на Лузитанию!

Первой мыслью Вань-му была: ну конечно! Потому-то у Демосфена столько симпатии и понимания к лузитанцам. Она разговаривала с ними… с взбунтовавшимися ксенологами, с самими свинксами. Она узнала их и считает, что те – рамены!

А потом она подумала: когда Лузитанский Флот прибудет на место и выполнит свою миссию, Демосфена схватят, и эта женщина навсегда умолкнет.

И тут же она осознала, что это просто невозможно.

– Как она может находиться на Лузитании, раз Лузитания уничтожила собственный анзибль? Ведь именно с этого они и начали свой бунт. Каким же образом до нас доходят ее произведения?

Цинь-цзяо покачала головой. – Она еще не добралась до Лузитании. А если и добралась, то всего лишь пару месяцев назад. Вот уже тридцать лет она в пути. Отправилась еще перед бунтом.

– Выходит, все свои тексты она создает во время полета? – Вань-му попыталась представить, каким образом можно преодолеть разницу в течении времени. – Чтобы с момента старта Лузитанского Флота написать так много, ей пришлось бы…

– Ей пришлось бы посвящать творчеству каждое мгновение бодрствования, – закончила Цинь-цзяо. – Тем не менее, нет ни малейшего следа, чтобы ее космолет высылал какие-либо сигналы… за исключением навигаторских рапортов. Как могла она распространить собственные тексты на стольких планетах, если все это время находилась в космолете? Это невозможно. Где-то должна существовать запись передач анзибля.

– Все время эти анзибли, – буркнула Вань-му. – Лузитанский Флот перестает передавать сообщения, а ее корабль передает их, хотя и не делает этого. Кто знает? Может и Лузитания тоже тайком передает информацию.

Она вспомнила о «Жизни Человека».

– Нет, тайком передавать они не могут. Филотические связи анзиблей постоянны. Любая передача на любой частоте должна быть обнаружена, а компьютеры обязаны сохранить это в собственных регистрах.

– Вот видишь. Анзибли все так же соединены, а в компьютерах нет никаких регистров передачи сообщений. Тем не менее, нам известно, что какие-то передачи имелись, раз Демосфен все это писала. Ошибка сидит в регистрах.

– Нет никакого способа скрыть передачу по анзиблю, – заявила Цинь-цзяо. – Кто-то должен был находиться на месте в момент приема, отключить нормальные программы записи и… в любом случае, такое невозможно. Заговорщик должен был бы торчать возле каждого анзибля все время и работать так быстро, что…

– А может у них имеется программа, которая делает это автоматически.

– О такой программе мы бы узнали. Она занимала бы память, использовала время процессоров.

– Но если кто-то смог создать программу перехвата передаваемых через анзибль сообщений, разве не смог бы он спрятать ее так, чтобы та не проявляла своего появления в памяти и не регистрировалась процессором?

Цинь-цзяо гневно глянула на свою тайную наперсницу.

– Где это ты узнала так много о компьютерах? И все равно, так и не поняла, что такие вещи невозможны?

Вань-му склонила голову и коснулась лбом пола. Она знала, что если станет унижаться подобным образом, Цинь-цзяо станет стыдно за свой гнев, и тогда они вновь смогут поговорить.

– Нет, – сказала Цинь-цзяо. – Я не имела права сердиться на тебя. Извини. Поднимись, Вань-му. Продолжай спрашивать. Это хорошие вопросы. Наверняка такое возможно, раз ты можешь представить подобное. Ведь если можешь подумать, кто-то другой может подобное реализовать. Но я скажу, почему считаю это невозможным: каким образом удалось бы инсталлировать столь мастерски написанную программу? Ведь она должна была очутиться во всех компьютерах анзиблей, на всех планетах одновременно. В тысячах машин. А если одна из них перестает работать, и другая обязана взять на себя ее работу, программа должна была бы немедленно перемещаться в новый компьютер. А ведь она не может храниться в постоянной памяти: ее сразу же бы открыли. Она должна была бы все время перемещаться, совершать отскоки, сходить с пути других программ, занимать и освобождать память. Способная на это программа была бы… разумной, она должна была бы хотеть скрываться, все время изобретать новые способы… в противном случае мы давным-давно ее обнаружили бы, а ведь так не случилось. Такой программы не существует. Да и каким образом кто-либо мог ее создать? Как можно было бы ее ввести в действие? И еще одно, Вань-му. Эта Валентина Виггин, которая пишет все тексты Демосфена, скрывается уже тысячу лет. Если бы подобная программа существовала, она должна была бы действовать все это время. Ее не могли создать враги Конгресса, поскольку, когда Валентина Виггин начала скрывать свое настоящее лицо, Звездного Конгресса еще не существовало. Ты же видела, какими старинными были те файлы, в которых мы обнаружили ее имя? Не существовало никаких видимых связей между ней и Демосфеном, даже в самых ранних рапортах, еще тех… с Земли. Еще до космолетов. Еще до…

Цинь-цзяо замолкла, но Вань-му уже поняла, заметила, к чему ведет логика событий. – Следовательно, если в компьютерах анзиблей действует тайная программа, – подтвердила Вань-му, – она должна была находиться там все время. С самого начала.

– Невозможно, – шепнула Цинь-цзяо.

Но, поскольку все остальное тоже было невозможным, Вань-му уже знала, что Цинь-цзяо эта теория нравится. Она и на самом деле была неправдоподобной, но, по крайней мере, о такой можно было поразмышлять, представить… а следовательно, она могла быть и правдивой. И это я об этом догадалась, думала Вань-му. Правда, я не богослышащая, зато умная. Я понимаю. Все относятся ко мне будто к маленькому ребенку, даже Цинь-цзяо, хотя ведь ей известно, как быстро я учусь, и что мне в голову приходят такие мысли, до которых никто другой бы не додумался… Даже она меня презирает. Только я не глупее других. Я даже не глупее госпожи, хотя она того не замечает, хотя она теперь будет считать, будто сама все придумала. Ну конечно, ты, госпожа, признаешься, что я помогала, только будет все это вот каким образом: Вань-му тут кое-чего сказала, что навело меня на одну идею, а уже потом я осознала нечто важное. Никогда она не скажет так: это Вань-му кое-что поняла и объяснила мне, пока, в конце концов и я сама это поняла. Всегда так, будто я глупая собачонка, щенок, который только что залаял, заскулил, клацнул зубами или там подпрыгнул, совершенно случайно, и так уж сложилось, что направил твои мысли в сторону истины. Я же ведь не собачка. Я все понимаю. Я задавала тебе вопросы, потому что уже тогда понимала всю последовательность. И понимаю даже гораздо больше, чем ты до сих пор сказала… но объяснить все это я должна тебе, спрашивая, делая вид, будто не понимаю, ведь это ты у нас здесь богослышащая. А обычная служанка никак не может предлагать готовых решений тому, кто слышит голоса богов.

– Госпожа, управляющие этой программой располагают громадным могуществом, но ведь мы никогда о них не слыхали. Они никогда, вплоть до нынешнего дня, им не воспользовались.

– Воспользовались, – не согласилась Цинь-цзяо. – Чтобы скрыть истинное лицо Демосфена. Эта Валентина Виггин чрезвычайно богата, только ее состояние спрятано, и никто понятия не имеет, что все эти богатства являются элементами одного состояния.

– Столь могущественная программа работала во всех компьютерах анзиблей еще до того, как начались полеты к звездам. Но единственное, что эта программа сделала, это скрывала состояние этой женщины?

– Ты права, – согласилась Цинь-цзяо. – Все это абсолютно бессмысленно. Ну почему, располагая такой силой, некто не воспользовался ею, чтобы захватить власть? А может и воспользовался? Это произошло перед созданием Звездного Конгресса, так что, может это они… Но, в таком случае, почему сейчас они идут против Конгресса?

– А может… – заколебалась Вань-му. – Может власть им и не нужна?

– Кому же не нужна власть?

– Тем, кто управляет программой.

– Тогда зачем они создавали подобную программу? Вань-му, ты совершенно не думаешь.

Ну конечно же. Я никогда не думаю.

– То есть, ты думаешь, но не принимаешь во внимание вот чего: Никто бы не создал столь могущественную программу, если бы не желал подобной власти. Ну, знаешь… ты только подумай, что она может… перехватывать все сообщения флота, как будто те и не были высланы. Передавать книги Демосфена на все планеты и одновременно скрывать, что те вообще передавались. Они могут сделать все, могут изменить любую передачу, могут пробудить хаос, убедить людей… убедить людей, будто идет война, отдать им приказ сделать все, что угодно… и каким это образом кто-либо может установить, что все это неправда? Если бы у них на самом деле имелась такая власть, они ею бы воспользовались. Наверняка!

– Разве что, сама эта программа не желает, чтобы ею воспользовались подобным образом.

Цинь-цзяо расхохоталась.

– Вань-му, ведь это же было на твоем первом уроке, посвященном компьютерам. Простые люди могут считать, будто компьютеры сами о чем-то решают, но ты и я знаем, что это всего лишь слуги, что они делают лишь то, что мы им прикажем, что они никогда не желают действовать самостоятельно.

Еще немного, и Вань-му потеряла бы контроль над собой, мало отделяло ее от взрыва бешенства. Ничего не желают… Неужели ты считаешь, что именно этим они похожи на слуг? Ты думаешь, будто мы делаем то, что нам приказывает кто-то другой, и никогда не хотим действовать самостоятельно? Раз боги не заставляют нас, чтобы мы елозили носом по полу и драили руки до крови, то у нас уже и нет других желаний?

Если слуги и компьютеры похожи друг на друга, то лишь потому, что у компьютеров имеются собственные желания, а не потому, что у слуг их не может быть. Потому что мы желаем. Хотим. Мечтаем. Вот только мы не пытаемся реализовать собственные мечтания. Если бы мы попытались, тогда бы вы, богослышащие, отослали бы нас от себя и нашли себе других, более послушных.

– Почему ты сердишься? – спросила Цинь-цзяо.

Испугавшись, из-за того, что лицо выдало ее чувства, Вань-му склонилась в поклоне.

– Прости меня.

– Ну конечно же, я тебя прощаю. Только мне хочется и понять. Ты рассердилась, потому что я смеялась над тобой? Извини. Мне нельзя было так поступать. Ты учишься у меня всего лишь несколько месяцев; понятно, что иногда что-то забываешь и возвращаешься к давним суевериям. Не следует этого высмеивать. Пожалуйста, прости меня.

– О, госпожа, ведь это не я должна прощать. Это ты должна простить меня.

– Нет, я плохо поступила. Боги указали мне недостойность этого смеха.

В таком случае, боги твои просто дураки, раз считают, будто меня разозлил твой смех. Либо это, либо тебя обманывают. Ненавижу твоих богов, ненавижу за то, что тебя унижают, но пока что ни разу не открыли тебе такого, что стоило бы знать. И пускай меня даже покарают смертью за подобные мысли.

Но Вань-му знала, что ничего подобного и не произойдет. Боги даже пальцем ее не коснутся. Они лишь приказывают Цинь-цзяо – которая, чтобы там ни было, ей подруга – склониться над полом и прослеживать слои на досках. До тех пор, пока Вань-му не умрет от стыда.

– Госпожа, ты не сделала ничего недостойного, и я ни на миг не почувствовала себя униженной.

Только все понапрасну. Цинь-цзяо уже ползла на коленях по полу. Вань-му отвернулась и закрыла лицо руками. Она молчала; даже плача не издавала ни звука, ведь в противном случае Цинь-цзяо пришлось бы начинать все сначала. Либо, ей могло показаться, что она ранила Вань-му столь глубоко, что в наказание следует проследить два слоя, три, либо – да уберегут нас от этого боги! – весь пол, как это случилось в первый день. Как-нибудь, подумала Вань-му, боги прикажут Цинь-цзяо проследить все слои во всех досках, и та умрет от жажды или же сойдет с ума, пытаясь это совершить.

Чтобы удержать всхлип, Вань-му заставила себя глянуть на терминал, желая самостоятельно изучить рапорт, который читала Цинь-цзяо. Валентина Виггин родилась на Земле в период Войн с Жукерами. Псевдонимом «Демосфен» она начала пользоваться еще в детстве, когда ее брат, Питер, опубликовал свои собственные тексты под именем «Локи». Впоследствии Питер стал Гегемоном… Так что Валентина не была из каких-то там Виггинов – она была из тех самых, легендарных Виггинов, сестрой Питера Гегемона и Эндера Ксеноубийцы. Только сама она появлялась только лишь в сносках учебников истории. До этого момента Вань-му даже имени ее не помнила; знала только, что у великого Питера и у этого чудовища, Эндера, имеется сестра. Но сестра оказалась столь же необыкновенной, как и братья; она достигла бессмертия, своими словами до сих пор меняя человечество.

Вань-му все еще никак не могла поверить в это. Демосфен был важной фигурой в ее собственной жизни. Но узнать, что это еще и сестра Гегемона! Того самого, о котором говорили святые книги Говорящих За Мертвых. «Королева Улья» и «Гегемон». И святыми эти книги были не только для них. Практически любая религия принимала эти книги к сведению, ибо рассказ этот заключал в себе необыкновенную силу: рассказ об уничтожении первой чужой расы, с которой встретилось человечество, и о том, как ужасно сражались добро и зло в душе первого человека, который объединил все человечество в рамках единого правления. Столь сложный рассказ, но написанный таким простым и ясным языком, что многие читали и переживали его еще в детстве. Вань-му сама впервые прочитала его вслух, когда ей было пять лет.

Ей снилась, причем два раза, и встреча с самим Гегемоном, Питером. Он желал, чтобы она обращалась к нему по имени, которым сам он пользовался в сети: Локи. Вань-му испытывала одновременно и отвращение, и возбуждение; во сне она не могла оторвать от него глаз. Тогда он протянул руку и сказал: Си Вань-му, Царственная Мать Запада, лишь ты одна достойна сделаться супругой повелителя всего человечества. И он женился на ней, и она сидела рядом с ним на троне.

Сейчас она, конечно же, знала, что практически каждая бедная девушка мечтает выйти замуж за богача или же открыть, что на самом деле родилась в богатой семье, и о всяческой тому подобной чепухе. Но ведь сны посылают боги, и во сне, который повторился более одного раза, содержится истина. Все об этом знали. Потому-то сама она чувствовала себя накрепко связанной с Питером Виггином. А вот теперь, узнать, что Демосфен, к которому испытывала такой же пиетет, это его сестра… в такое почти невозможно поверить. И мне все равно, что скажет на это госпожа, Демосфен! Прокричала девушка беззвучно. Я люблю тебя и так, ибо всю жизнь ты говорила мне только правду. И еще я люблю тебя как сестру Гегемона, супруга снов моих.

Вань-му почувствовала, что атмосфера в комнате изменилась, и знала, что кто-то открыл дверь. Она оглянулась; на пороге стояла Му-пао, старая и вызывающая испуг ключница, ужас для всех слуг – не исключая самой Вань-му, хотя Му-пао обладала относительно и небольшой властью над тайной наперсницей.

Вань-му тут же подошла к двери, делая это как можно тише, чтобы не прервать ритуала очищения Цинь-цзяо.

Когда она вышла, Му-пао закрыла дверь, чтобы Цинь-цзяо не услыхала.

– Господин призывает к себе свою дочь. Он очень взволнован. Даже кричал только что и всех перепугал.

– Я слыхала крик, – сообщила ей Вань-му. – Он что, болен?

– Не знаю. Но он очень взволнован и послал меня за твоей госпожой. Он твердит, что должен немедленно с нею поговорить. Но раз она общается с богами, он поймет. Как только же она закончит, передай ей, чтобы она пришла.

– Нет, я сообщу ей немедленно. Она говорила, что сразу же ответит на зов отца.

Му-пао даже остолбенела.

– Но ведь запрещено прерывать, когда боги…

– Потом Цинь-цзяо проведет обряд большего покаяния. Она обязана узнать, что ее зовет отец.

Вань-му с удовольствием указала Му-пао на ее место. Можешь управлять домашними слугами, Му-пао, зато я имею право прервать беседу между своей богослышащей хозяйкой и самими богами.

Как она и ожидала, первой реакцией Цинь-цзяо на вмешательство в ритуал была злость, взбешенность и слезы. Но Вань-му покорно поклонилась до земли, и Цинь-цзяо тут же успокоилась. Потому-то я и люблю ее и потому-то могу выносить эту службу, подумала Вань-му. Потому что она не радуется власти надо мной и проявляет больше жалости, чем кто-либо из богослышащих, о которых мне известно.

Цинь-цзяо выслушала Вань-му и обняла ее.

– Подруга моя, Вань-му, ты поступила очень мудро. Если отец мой кричал в отчаянии, а после того вызвал меня, то богам ведомо, что я обязана отложить очищение и направиться к нему.

Вань-му направилась вслед за нею по коридору, спустилась по лестнице, и через минуту уже стояли на коленях на подстилке перед креслом Хань Фей-цы. Цинь-цзяо ждала, когда отец заговорит, но он молчал. Вот только руки у него дрожали. Никогда еще не видала она его в таком состоянии.

– Отче, – спросила она его. – Зачем ты меня вызвал?

Тот покачал головой.

– Это нечто ужасное… и в то же время чудесное… Сам не знаю, то ли мне кричать от радости, то ли покончить с собою.

Отец произносил эти слова хрипло, он явно не владел собственным голосом. С момента смерти матери… нет, с того дня, когда он держал ее на руках после испытания, доказавшего, что она богослышащая… никогда еще девушка не видела, чтобы им столь овладели эмоции.

– Скажи же мне, отче, а после того и я тебе кое-что сообщу: я обнаружила Демосфена, а с этим, возможно, и ключ к исчезновению Лузитанского Флота.

Тот в изумлении широко раскрыл глаза.

– Именно сегодня, именно сейчас ты раскрыла загадку?

– Если я все понимаю правильно, то врага Конгресса можно уничтожить. Но это очень сложно. Скажи мне, что открыл ты.

– Нет, ты первая. Это странно: оба события в один и тот же день. Говори же.

– Это Вань-му натолкнула меня на эту идею. Она выспрашивала меня про… про то, как функционируют компьютеры… и внезапно до меня дошло, что в каждом компьютере анзибля может действовать скрытая программа, столь умная и мощная, что умеет перемещаться с места на место, чтобы все время оставаться в укрытии. Такая программа могла бы перехватывать все сообщения. Флот наверняка на месте, возможно, что он даже высылает сообщения, вот только мы их не принимаем. По причине этих программ, нам даже не известно, существуют ли они.

– На всех компьютерах? И все это время она действует без сбоев? – Отец оставался скептичным. Ну естественно, потому что желая рассказать все побыстрее, Цинь-цзяо начала с конца.

– Да. Но я объясню тебе, как это нечто, на первый взгляд невозможное, может быть возможным. Видишь ли, я обнаружила Демосфена.

Отец внимательно слушал, когда Цинь-цзяо рассказывала о Валентине Виггин, о том, как столько лет та тайно писала свои статьи под именем Демосфена.

– Она явно может тайком передавать сообщения. В противном случае, ей бы не удалось распространять свои творения с движущегося корабля. Лишь военные могут связываться с кораблем, летящим со субсветовой скоростью. То есть, либо она должна была проникнуть в армейские компьютеры, либо же повторить их возможности. Если же ей это удалось, если существует программа, позволяющая это сделать, та же самая программа была бы способна и на перехват всех сообщений флота.

– Если А, то и Б… Но как этой женщине удалось установить эту программу во всех компьютерах анзиблей?

– Потому что она ввела их в первые. Ведь она очень стара. Собственно говоря, раз гегемон Локи был ее братом, то, может… нет, наверняка это сделал он! Когда вылетали первые колонизационные флотилии, неся на борту первые триады, которые должны были стать основой первых анзиблей колоний, вместе с ними можно было выслать и копии такой программы.

Отец понял это немедленно. Все ясно.

– В качестве гегемона, у него были и возможности, и мотивы. Тайная программа, которой он мог управлять. В случае бунта или переворота, он продолжал бы держать в руках нити, соединяющие миры меж собою.

– А когда он умер, то Демосфен… его сестра была единственной личностью, которая знала секрет! Разве это не великолепно? И мы открыли это! Теперь же только следует стереть эту программу из памяти.

– А она тут же воспроизведет себя через анзибли с копий, имеющихся на других планетах, – возразил отец. – Такое должно было случаться уже тысячи раз за столько веков: один из компьютеров ломался, и программа воспроизводила себя в новом.

– В таком случае, мы должны отключить все анзибли одновременно, – решительно заявила Цинь-цзяо. – На каждой из планет подготовить новый компьютер, еще не зараженный контак-том с этой секретной программой. Затем одновременно отключить все анзибли, отсоединить все старые компьютеры, запустить новые и включить анзибли. Секретная программа уже не воспроизведется, потому что в компьютерах теперь не будет ни одной ее копии. И вот тогда уже ничто не встанет помехой на пути власти Конгресса.

– Этого невозможно сделать, – вмешалась Вань-му.

Цинь-цзяо была шокирована поведением своей тайной наперсницы. Ну как эта девица может столь нагло вести себя, прерывая разговор двух богослышащих? И вдобавок, еще и перечить им?

Но отец проявил великодушие – он всегда проявлял его, даже к людям, перешедшим все границы уважения и приличий. Мне нужно стать такой же самой, подумала Цинь-цзяо. Я должна позволять, чтобы мои служащие сохраняли собственное достоинство, даже если их поведение и не позволяет такое великодушие проявить.

– Объясни, Вань-му, – попросил отец. – Почему же нельзя сделать подобное?

– Чтобы отключить все анзибли одновременно, необходимо будет передать сообщение через те же самые анзибли, – объяснила Вань-му. – Так почему же программа должна позволить провести передачу, которая приведет к ее собственному уничтожению?

Цинь-цзяо последовала примеру отца и заговорила без всяческого раздражения:

– Это всего лишь программа. Ей не известно содержание передач. Тот, кто ею управляет, приказал отключить все сообщения с флотом и стереть всяческие следы передач Демосфена. Наверняка она не читает сообщений и не на основании их содержания решает, пересылать их или нет.

– Почему вы так считаете?

– В противном случае, такая программа должна была бы быть… разумной.

– НО ведь она и так разумна, – заявила Вань-му. – Она умеет скрываться от всякой другой программы, которая была бы способна ее обнаружить. Она умеет прятаться, перемещаясь в памяти. Ну откуда она должна знать, каких программ ей следует избегать, если бы она не умела их читать и интерпретировать? Возможно, она даже столь разумна, что меняет другие программы, чтобы те не проверяли те места, в которых она сама прячется.

Цинь-цзяо тут же придумала несколько причин, чтобы программа обладала разумом, достаточным для прочтения других программ, но недостаточным для понимания людских языков. Но, поскольку здесь находился отец, это он был обязан ответить Вань-му. Цинь-цзяо ожидала.

– Если такая программа и существует, – согласился отец, – она и вправду должна быть очень разумной.

Цинь-цзяо была потрясена. Отец отнесся к Вань-му со всей серьезностью. Как будто задумки девчонки не ставили ее на уровень наивного ребенка.

– И даже столь разумной, что она не только перехватывает сообщения, но и сама их высылает. – Отец покачал головой. – Но нет, это сообщение было выслано другом. Истинным другом. Она говорила о таких вещах, о которых никому иному известно не было. Это не было фальшивое сообщение.

– Какое сообщение ты получил, отец?

– От Кейкои Амааука. В молодости я знал ее лично. Она была дочкой ученого из Отахеити, который прибыл сюда, чтобы исследовать генетические изменения земных видов в первые два столетия существования Дао. Они улетели… их неожиданно отослали… – Отец замолчал, как будто сомневался, стоит ли об этом говорить. Наконец он решился. – Если бы она осталась, то, возможно, была бы твоей матерью.

Цинь-цзяо была тронута до глубины души и даже немного напугана, слыша такие вещи. Отец никогда не вспоминал о прошлом. Теперь же он выдал, что помимо собственной жены, которая родила Цинь-цзяо, когда-то он любил и другую женщину. И сообщил он об этом столь неожиданно, что Цинь-цзяо и не знала, что ответить.

– Ее выслали куда-то очень далеко. Вот уже тридцать пять лет. Большая часть моей жизни прошла после ее отлета. Но она лишь недавно добралась до цели. Год тому назад. Для нее мы расстались всего лишь год назад. Для нее я все еще остаюсь…

– Ее любимым, – закончила Вань-му.

Какая наглость! подумала Цинь-цзяо. Но Хань Фей-цы лишь покивал головой.

– Ее отец обнаружил генетические отклонения в самом важном из земных видов Дао.

– Рис? – спросила Вань-му.

– Нет, – рассмеялась Цинь-цзяо. – Это мы самый важный генетический вид этого мира.

Вань-му виновато склонила голову. Цинь-цзяо похлопала ее по плечу. Так и должно быть. Отец позволял этой девице слишком многое, вот она и уверовала, что понимает вещи, превышающие уровень ее образованности. Время от времени Вань-му следовало деликатно напоминать об этом, чтобы она не питала слишком уж больших надежд. Нельзя ей мечтать, будто бы она сделается равной богослышащим по разуму, ибо тогда вся ее жизнь заполнится разочарованием, а не удовлетворением.

– Он открыл постоянный, наследуемый генетический дефект, проявляющийся у некоторых обитателей Дао. Когда он объявил об этом, его чуть ли не немедленно перевели. При этом ему сказали, что людские существа не должны входить в рамки его исследований.

– И она не сообщила тебе про это перед отлетом? – удивилась Цинь-цзяо.

– Кейкоа? Тогда она еще не знала, была еще слишком молода. В том возрасте, когда родители еще, как правило, не отягощают детей делами взрослых. В твоем возрасте.

Внутреннее содержание этих слов пробудило в Цинь-цзяо дрожь страха. Ее отец любил женщину, которой было столько же лет, сколько и ей самой. Выходит, Цинь-цзяо, по мнению отца, уже готова к замужеству. Ты не можешь изгнать меня в дом другого мужчины, мысленно воскликнула она. Тем не менее, какая-то ее часть желала познать тайну союза мужчины с женщиной. Но ей удалось подняться над этим чувством. Ее долг – оставаться с отцом.

– Он рассказал ей об этом во время полета, поскольку сам он был этим ужасно потрясен. И ничего удивительного, ведь эта проблема разрушила его собственную жизнь. Тем не менее, когда год назад он прибыл на Угарит, сразу же занялся исследованиями без остатка. Она начала учиться и старалась обо всем этом не думать. Лишь пару дней назад отец ее нашел старый рапорт медицинской группы, сделанный еще в самом раннем периоде истории Дао. Этих людей тоже неожиданно сместили. Он начал сопоставлять факты и поделился своими выводами с Кейкоа. Вопреки его совету, она выслала мне сообщение, которое я и получил сегодня.

Хань Фей-цы указал на фрагмент текста на экране. Цинь-цзяо прочла его.

– Эта ранняя группа исследовала комплекс психоза наваждений? – спросила она.

– Нет, Цинь-цзяо. Они исследовали поведение, похожее на КПН, но которое, все же, не могло быть этой болезнью, поскольку им не удалось обнаружить характерного генетического дефекта, а сама болезнь не реагировала на типичные лекарства.

Цинь-цзяо попыталась вспомнить все, что было ей известно на тему комплекса психоза наваждений. Болезнь делала так, что люди невольно вели себя подобно богослышащим. Она помнила и о том, как в период между открытием необходимости постоянного мытья рук и испытанием, которому ее подвергли, она принимала лекарства, чтобы проверить, не пройдет ли принуждение мыться.

– Они исследовали богослышащих, – догадалась девушка. – Пытались установить биологическую причину наших ритуалов очищения.

Сама даже мысль об этом была настолько отвратительной, что Цинь-цзяо с огромным трудом удалось произнести эти слова.

– Да, – признал отец. – И после этого их выслали.

– Считаю, что им еще повезло, что они остались живы. Если бы люди узнали о подобном святотатстве…

– Это был ранний период нашей истории, Цинь-цзяо. Тогда еще всем не было известно, что богослышащие общаются с богами. И ведь как произошло с отцом Кейкоа? Он ведь не исследовал КПН. Он искал генетические изменения. И обнаружил их. Весьма странную, особенную форму. Она должна была выступать в генах одного из родителей и не подавляться доминантным геном другого. Если же он выступал у обоих родителей, то был исключительно сильным. Сейчас же этот исследователь считает, что его изгнали, поскольку каждый, у которого черта эта привносилась обоими родителями, становился богослышащим. И у каждого из исследуемых богослышащих имелся, по меньшей мере, один экземпляр этого гена.

Цинь-цзяо сразу же поняла единственно возможное значение этого факта, но тут же отвергла его.

– Это ложь, – заявила она. – Он желает, чтобы мы усомнились в существовании богов.

– Цинь-цзяо, я понимаю, что ты сейчас испытываешь. Я и сам вскричал из глубины души, когда понял, о чем говорит Кейкоа. Мне казалось, что это вопль отчаяния. Но затем мне стало ясно, что одновременно это и крик освобождения.

– Не понимаю.

– Да нет, понимаешь. Иначе не перепугалась бы так. Цинь-цзяо, этих людей изгнали, поскольку кто-то не желал, чтобы они открыли то, что должны были открыть. Следовательно, тот, кто их изгнал, уже знал, что они обнаружат. Только Конгресс, некто, связанный с Конгрессом, обладает достаточной властью, чтобы осудить на изгнание ученых и их семьи. Так что же должно было оставаться в укрытии? Это не боги обращаются к богослышащим. Нас генетически изменили. Мы были созданы как другой вид людей, но, тем не менее, правду от нас скрыли. Цинь-цзяо, Конгресс знает, что к нам обращаются боги… хотя и притворяется, будто им это неизвестно. Кто-то там все это прекрасно осознает, но позволяет нам совершать эти страшные, унизительные ритуалы. И единственной причиной для этого, которую я только могу вообразить, это удержание нас под контролем, ослабление нас. Я считаю, и Кейкоа тоже, что это не случайно сделано, что богослышащие одновременно являются самыми интеллигентными обитателями Дао. Нас создали как новый подвид человека, с более высоким уровнем разума. Но чтобы столь разумные люди не смогли стать грозными для повелителей, нас заразили новой формой КПН. И еще они либо сами внушили, будто это к нам обращаются боги, либо позволили нам верить в это, когда мы сами выдумали нечто подобное. Это чудовищное преступление. Если бы мы знали о физических причинах, вместо того, чтобы веровать в голос богов, мы бы могли направить собственный разум на излечение этого особенного вида психоза и стать свободными. Сейчас же мы рабы! Конгресс же – наши страшнейшие враги, наши повелители и обманщики! Так должны ли мы теперь помогать им? Нет! Если у Конгресса имеется могущественный неприятель, который царит даже над анзиблями, мы должны этому радоваться. И пускай неприятель этот даже уничтожит Конгресс! Тогда мы будем по-настоящему свободными!

– Нет! – что было сил закричала Цинь-цзяо. – Это боги!

– Это всего лишь генетический дефект мозга, – стоял на своем отец. – Цинь-цзяо, мы вовсе не богослышащие. Мы только искалеченные гении. К нам относятся будто к птицам в клетке; нам вырвали перья из крыльев, чтобы мы пели для них, но никогда не могли улететь. – В бессильной ярости Хань Фей-цы глотал слезы. – Мы не можем изменить того, что с нами сделали, но, клянусь всеми богами, мы должны тоже вознаградить их за это. Я и пальцем не пошевелю, чтобы отдать им Лузитанский Флот. Если этот Демосфен сумеет сломить могущество Звездного Конгресса, тем самым он только лишь поможет всем мирам.

– Отче, нет! Выслушай меня! – рыдала Цинь-цзяо. Она с трудом могла говорить, так была перепугана словами отца. – Разве ты не понимаешь? Этот генетический дефект… это только маска, с помощью которой боги закрыли свои голоса в нашей жизни. Чтобы люди, которые не идут по Пути, все так же могли продолжать не верить. Ведь ты сам говорил мне об этом пару месяцев назад. Боги всегда действуют под маской.

Тяжело дыша, Хань Фей-цы всматривался в дочь.

– Отче, это боги обращаются к нам. И если даже они позволяют считать, будто другие сделали это, то и так они лишь выполняли волю богов, призывая нас к существованию.

Отец закрыл глаза, выжимая веками последние слезы.

– Конгресс правит по воле небес, отче, – продолжала Цинь-цзяо. – Так почему бы богам не создать группу людей с более могущественным разумом… которые к тому же слышат голос богов? Как могло случиться, отче, что туман скрыл твои мысли, и ты не замечаешь в этом божественного провидения?

Хань Фей-цы покачал головой.

– Я и сам не знаю. Всю жизнь я верил в то, о чем ты сейчас говоришь, но…

– Но женщина, которую ты любил много лет назад, сказала нечто обратное. Ты поверил ей, поскольку помнишь собственную любовь. Отче, она же не принадлежит к нам, она не слыхала голоса богов, не…

Цинь-цзяо уже не могла продолжать, поскольку отец крепко обнял ее.

– Ты права, – сказал он. – Права. Да простят меня боги. Я должен вымыться, я нечист, я…

Он поднялся с места, пошатываясь, отодвинулся от заплаканной дочки. Но тут, презрев все принципы и обычаи, по каким-то безумным, только ей одной известым причинам, на его пути встала Вань-му – Нет! Погоди…

– Как ты смеешь задерживать богослышащего, который желает очиститься! – рявкнул Хань Фей-цы.

А потом он сделал такое, чего Цинь-цзяо еще никогда не видела: он ударил Вань-му, бессильную служанку. И удар его был таким сильным, что девочка отлетела к стене. Там же она сползла на пол.

Но тут же она затрясла головой и указала на экран терминала.

– Господин, поглядите, пожалуйста! Молю вас! Госпожа, пускай он глянет!

Цинь-цзяо оглянулась, ее отец тоже. Слова исчезли с экрана. Их место заняло изображение человека: бородатого старца с традиционной прической. Цинь-цзяо сразу же припомнила его, вот только никак не могла узнать, кто он такой.

– Хань Фей-цы! – прошептал ее отец. – Мой предок-сердце.

Тогда-то до Цинь-цзяо дошло, что лицо над терминалом идентично лицу с портрета Хань Фей-цы, имя которого получил ее отец.

– Дитя моего имени, – заговорило лицо над компьютером. – Позволь мне рассказать тебе историю Нефрита Мастера Хо.

– Я знаю ее, – отозвался отец.

– Если бы ты ее понимал, мне бы не пришлось рассказывать ее тебе.

Цинь-цзяо пыталась понять, что, собственно, она видит. Введение в действие графической программы, способной воспроизвести столь тщательного изображения, как эта голова над терминалом, требовала всех ресурсов домашнего компьютера… только вот программы такой в библиотеке у них не было. Имелись всего лишь два возможных источника. Один чисто волшебный: боги нашли новый способ обращаться к людям. Это они показали отцу его предка-сердце. Второй же источник пробуждал страх не намного меньший: таинственная программа Демосфена была столь могущественной, что могла подслушивать разговоры в любой комнате, где находились терминалы. Слыша, что беседующие приходят к опасным заключениям, программа перехватила на себя управление их домашним компьютером и показала это изображение. В любом случае, Цинь-цзяо знала, что обязана слушать, задав себе самой только один вопрос: Что хотели боги передать таким вот образом?

– Как-то раз человек из Кву, которого называли Мастером Хо, нашел в горах Кву кусок необработанного нефрита. Он принес его ко двору и вручил царю Ли.

Голова древнего Хань Фей-цы поглядывала на отца, на Цинь-цзяо, на Вань-му. Неужели программа была столь совершенной, что использовала зрительный контакт, чтобы господствовать над ними? Цинь-цзяо заметила, что Вань-му опускает голову, когда на нее глядят глаза изображения. А отец? Сейчас он стоял к ней спиной, поэтому уверенности не было.

– Царь Ли приказал ювелиру исследовать подарок, а тот сделал заключение: «Это всего лишь камень». Считая, будто Хо пытается его обмануть, царь приказал в наказание отрубить ему левую ногу. Когда же царь Ли покинул этот мир, на троне уселся царь Ву. Хо еще раз взял свой нефрит и вручил его царю. Царь же вновь приказал ювелиру исследовать подарок. И снова ювелир ответил: «Это всего лишь камень». Царь, веря, что и его пытается обмануть Мастер Хо, приказал отрубить тому правую ногу. Прижимая к груди необработанный нефрит, Хо добрался до подножия Гор Кву. Там он плакал три дня и три ночи, а когда уже не стало у него слез, он плакал кровью. Царь узнал об этом и послал кого-то, чтобы тот выпытал Мастера Хо. «У множества людей в мире отрублены обе ноги, – сказал этот человек, -= но почему ты плачешь по этой причине столь жалостливо и ужасно?»

В этот миг отец Цинь-цзяо с достоинством выпрямился.

– Я знаю его ответ… знаю его на память. Мастер Хо сказал: «Не потому я отчаиваюсь, что мне отрубили обе ноги. Отчаиваюсь, поскольку ценное сокровище назвали обычным камнем, а честного человека наказали за обман. Потому-то я и плачу».

– Таковы были слова Мастера Хо, – продолжило изображение. – А после этого царь приказал распилить и отшлифовать нефрит. Когда же ювелир сделал это, показался очень ценный драгоценный камень. Его назвали Нефритом Мастера Хо. Хань Фей-цы, ты был для меня очень хорошим сыном-сердцем. Потому я знаю, что ты, в конце концов, сделаешь то, что сделал и царь: сделаешь так, чтобы камень был распилен, а нефрит отшлифован. И ты тоже, сын мой, Хань Фей-цы, найдешь внутри драгоценный камень.

Отец покачал головой.

– Когда истинный Хань Фей-цы впервые рассказывал эту историю, он объяснил ее следующим образом: нефрит – это принципы закона, и повелитель обязан установить и реализовать эти принципы, чтобы его чиновники, и его народ не имели ненависти друг к другу, чтобы они не использовали друг друга.

– Так я объяснял эту историю в те времена, когда обращался к творцам закона. Глуп человек, считающий, будто истинная история имеет всего одно значение.

– Мой господин не глуп! – К изумлению Цинь-цзяо, Вань-му вышла вперед и встала перед изображением. – И моя госпожа тоже не глупа! И я тоже! Ты думаешь, что мы тебя не узнали? Ты – тайная программа Демосфена. Это ты спрятала Лузитанский Флот! Когда-то я считала, что, раз твои книги такие честные и наполненные добротой, то и сама ты тоже добрая! Но сейчас я вижу, что ты лжешь и обманываешь! Это ты подсунула эти документы отцу Кейкоа! Сейчас же ты носишь обличье отца-сердце моего господина, чтобы иметь возможность легче его обманывать!

– Я ношу это лицо, – спокойно ответило ей изображение, – чтобы сердце его открылось правде. Его не обманули: я бы и не пыталась его обманывать. С самого начала он знал, кто я есть.

– Замолчи, Вань-му, – бросила Цинь-цзяо. Как могла служанка столь забыться, чтобы в присутствии богослышащих непрошеной еще и высказываться.

Отруганная Вань-му коснулась лбом пола. Цинь-цзяо позволила ей остаться в такой позиции, чтобы в следующий раз девушка держала себя в руках.

Изображение изменилось, оно превратилось в красивое, открытое лицо полинезийской девушки. Голос тоже сделался другим: нежным, наполненным гласными звуками и с согласными столь легкими, что почти что неслышимыми.

– Хань Фей-цы, мой сладкий, пугливый мальчик. Приходит такое время, когда повелитель остается один, без друзей. И вот тогда-то только он один может что-то сделать. Тогда обязан он совершиться, должен проявить силу. Ты знаешь, что такое правда, а что ею не является. Ты знаешь, что полученное тобою известие было и на самом деле от Кейкоа. Ты знаешь, что правящие от имени Звездного Конгресса достаточно жестоки, чтобы создать расу людей, из-за собственных талантов достойные стать повелителями; а после этого отрубить у них ноги, чтобы они навсегда остались слугами, вечными рабами.

– Не показывай мне этого лица, – попросил Хань Фей-цы.

Образ изменился. Теперь это была другая женщина; судя по платью, прическе и макияжу на лице – женщина из далекого прошлого. Глаза ее были удивительно мудрыми, лицо не выдавало возраста. Она не говорила – пела:

В чистом сне
Прошлого года
Прибывший за тысячи миль
Хмурый город
Крутые ручьи
Лед на прудах
Один лишь миг
Я видела друга
Хань Фей-цы склонил голову и заплакал.

Поначалу Цинь-цзяо была ошеломлена; а потом ярость переполнила ее сердце. Сколь бесстыдно эта программа манипулирует отцом; отец же проявляет слабость по отношению к столь очевидному обману. Просто невероятно. Песня Ли Цинь-цзяо была одной из печальнейших и рассказывала о влюбленных, живущих далеко-далеко друг от друга. Отец наверняка знал и любил стихотворения Ли Цинь-цзяо; в противном случае не выбрал бы ее в качестве прародительницы-сердца своего первого ребенка. А песню эту он наверняка пел своей любимой Кейкоа, прежде чем ту отобрали у него и выслали на другую планету, в иной мир. В чистом сне видела друга, как же!

– Я не позволю себя обмануть, – холодно заявила Цинь-цзяо. – Я знаю, что вижу перед собой главнейшего из наших врагов.

Выдуманное лицо поэтессы Ли Цинь-цзяо глянуло на нее.

– Твоим главнейшим врагом является тот, кто пригибает тебя к полу будто служанку и понапрасну изводит половину твоей жизни на бессмысленные ритуалы. И сделали так мужчины и женщины, желающие тебя поработить. И это удалось им так хорошо, что ты горда своим рабством.

– Я рабыня богов, – возразила Цинь-цзяо. – И я рада этому.

– Радующийся раб является истинным рабом. – Изображение повернуло лицо в сторону Вань-му, все еще склонившейся до пола.

Только сейчас Цинь-цзяо вспомнила, что не освободила Вань-му от ее поклона извинения.

– Встань, Вань-му, – шепнула она.

Но девушка не подняла головы.

– Теперь ты, Си Вань-му, – сказало изображение. – Погляди на меня.

Вань-му, даже не пошевелившаяся по приказу Цинь-цзяо, сейчас была послушна. Когда же она глянула вверх, изображение сменилось еще раз; теперь это была богиня, Царственная Мать Запада. Именно такая, какой представил ее художник на картине, которую каждый школьник видит в одном из первых своих учебников.

– Ты не богиня, – заявила Вань-му.

– А ты – не рабыня, – ответило ей на это изображение. – Вот только все мы играем те роли, которые играть обязаны, чтобы выжить.

– Что ты знаешь о выживании?

– Я знаю, что вы пытаетесь меня убить.

– Как мы можем убить нечто, которое и не живет?

– А известно ли тебе, что такое жизнь, а что им не является? – Образ опять изменился; сейчас он представлял белую женщину, которую Цинь-цзяо никогда еще не видала. – Разве сама ты живешь, если не можешь сделать того, что желаешь, если с этим не согласится присутствующая здесь девушка? Разве живет твоя хозяйка, раз ничего не может сделать, пока не успокоит настойчивый психоз собственного мозга? У меня гораздо больше свободы и свободной воли, чем у кого-либо из вас. Потому-то не надо говорить мне, что я не живая, а вы живете.

– Кто же ты такая? – спросила Си Вань-му. – Чье это лицо? Это ты Валентина Виггин? Демосфен?

– Это лицо, которое я надеваю, когда разговариваю с друзьями, – ответило на это изображение. – Меня называют Джейн. Никакое человеческое существо не имеет надо мной власти. Я являюсь сама собой.

Цинь-цзяо не могла уже вынести подобного. Молчать нельзя.

– Ты всего лишь программа. Тебя спроектировали и создали люди. Ты делаешь лишь то, что они запланировали.

– Цинь-цзяо, – не согласилась Джейн. – Ты описываешь саму себя. Никто из людей меня не создавал, а вот ты была спроектирована.

– Я выросла в лоне матери из семени собственного отца.

– А меня нашли как необработанный нефрит на горном склоне, не сформированный людскими руками. Хань Фей-цы, Ли Цинь-цзяо, Си Вань-му, в ваши руки отдаюсь. И не назовите драгоценность обычным камнем. Не назовите лжецом того, кто гласит истину.

Цинь-цзяо почувствовала, что в ней рождается жалость. Тем не менее, она отбросила это чувство. Не время поддаваться собственной слабости. Боги создали ее для реализации определенной цели. И теперь она поняла, чем же является величайшая задача ее жизни. Если теперь она сдастся, то уже навеки останется недостойной; никогда уже не очистится. Потому-то ей нельзя сейчас поступить неверно. Она не позволит, чтобы компьютерная программа обманула ее и завоевала ее сочувствие.

Она обратилась к отцу.

– Мы обязаны немедленно сообщить о случившемся Конгрессу. Они прикажут провести одновременное отключение анзиблей, как только будут приготовлены компьютеры, способные заменить зараженные.

К ее изумлению отец отрицательно покачал головой.

– Не знаю, Цинь-цзяо. То, что эта… что она говорит о Звездном Конгрессе… они способны на такие вещи. Некоторые из них столь переполнены злом, что один даже разговор с ними делает меня нечистым. Я знал, что они намереваются уничтожить Лузитанию без… Но я служил богам, и боги выбрали. Во всяком случае, так я думал. Теперь же я лучше понимаю, почему они так ко мне относятся, когда мы встречаемся… Но это означало бы, что боги не… как могу я поверить, что понапрасну истратил жизнь, служа болезни психике… Нельзя… я должен…

Он неожиданно протянул вперед правую руку, как будто пытаясь изловить улетающую муху. Затем рука взметнулась вверх, хватая воздух. Широко открыв рот, он перекатывал головой по плечам. Цинь-цзяо ужасно перепугалась. Что произошло с отцом? Слова его были столь непонятны и прерывисты… Неужто он сошел с ума?

Затем он повторил следующие жесты: левая рука по спирали пошла в сторону, правая вверх, хватая пустоту, голова перекатывается по плечам. И снова, и снова. Только лишь теперь Цинь-цзяо поняла, что видит секретный ритуал очищения отца. Как ей самой прослеживание древесных слоев, так и ему этот «танец» рук и головы указали, чтобы он слушал голос богов… в то время, когда он сам, давным-давно, оставался один, в закрытом помещении, весь измазанный грязью.

Боги заметили его сомнения и перехватили управление над ним, чтобы покарать его и одновременно очистить. Цинь-цзяо не следовало просить более явного доказательства. Она встала перед экраном.

– Вот видишь, как сами боги перечат тебе? – спросила она.

– Вижу, как Конгресс унижает твоего отца, – ответила на это Джейн.

– Я немедленно сообщу о тебе на все планеты.

– А если я не позволю тебе сделать это?

– Ты не успеешь меня удержать! – закричала Цинь-цзяо. – Боги помогут мне!

Она выбежала из комнаты отца и помчалась к себе. Только лицо уже вздымалось над ее терминалом.

– Ну как ты перешлешь какое-либо сообщение, если я не захочу его пропустить?

– Что-нибудь придумаю, – заявила Цинь-цзяо. Она заметила Вань-му, прибежавшую за ней, и сейчас, запыхавшись, ожидавшую приказов. – Передай Му-пао, чтобы та нашла какой-нибудь игровой компьютер и немедленно принесла сюда. Его нельзя подключать к любому домашнему или какому-либо иному компьютеру.

– Хорошо, госпожа. – Вань-му тут же вышла.

Цинь-цзяо вновь повернулась к Джейн.

– Ты считаешь, что тебе удастся меня успокоить раз и навсегда?

– Я считаю, что тебе необходимо подождать решения отца.

– Потому что надеешься, что тебе удастся его сломать, отобрать у богов его сердце. Но ты сама увидишь: он придет сюда и поблагодарит меня за то, что я все сделала так, как меня учил.

– А если нет?

– Придет.

– Ну а вдруг ты ошибаешься?

Цинь-цзяо начала кричать:

– Тогда стану служить сильному и доброму человеку, каким он был когда-то! Только тебе не удастся его сломить!

– Это Конгресс сломал его в момент рождения. Я же пытаюсь его излечить.

В комнату вбежала Вань-му.

– Сейчас Му-пао принесет компьютер.

– И чего ты хочешь добиться с этой игрушкой? – спросила Джейн.

– Напишу рапорт, – сообщила Цинь-цзяо.

– И что с ним сделаешь потом?

– Отпечатаю. И разошлю по всей планете. Тут уж тебе не удастся мне помешать. И я не стану пользоваться каким-либо компьютером, в который у тебя имеется доступ.

– Подобным образом ты ознакомишь всех обитателей Дао. Но это ничего не изменит. А если даже и так, не думаешь же ты, что я и им могу сообщить правду?

– Ты думаешь, что они поверят тебе, программе, управляемой врагом Конгресса, а не мне, богослышащей?

– Да.

Только через какое-то время до Цинь-цзяо дошло, что ей ответила Вань-му, а не Джейн. Она повернулась и потребовала, чтобы тайная наперсница объяснилась, что имеет в виду.

Вань-му казалась сейчас совершенно другим человеком. В ее голосе не было и следа покорности:

– Когда Демосфен сообщит жителям Дао, что богослышащие – это обыкновенные люди, генетически усовершенствованные, но вместе с тем и генетически искалеченные, тогда уже не будет причин, чтобы вы продолжали нами управлять.

Впервые в жизни Цинь-цзяо пришло в голову, что не каждый на Дао как она доволен установленным богами порядком вещей. Впервые она поняла, что может остаться одинокой в собственном желании служить богам совершенным образом.

– Что такое планета Дао? – отозвалась сзади Джейн. – Сначала боги, затем предки, потом народ, затем повелители, и в самом конце – ты.

– Как ты смеешь говорить о Дао, если желаешь убрать с нее меня, моего отца и мою тайную наперсницу?

– Представь, хотя бы на мгновение: а вдруг все то, о чем я сказала – это правда? Если все твои несчастья – это дело рук злых людей, желающих тебя поработить и воспользоваться тобою, да еще и с твоей помощью поработить и нажиться на всем человечестве? Помогая Конгрессу, именно к этому ты и идешь. И не может быть такого, чтобы сами боги того желали. А вдруг я существую только лишь затем, чтобы помочь тебе понять, что Конгресс давно уже утратил поддержку небес? Если воля богов заключается в том, чтобы ты служила Дао сама по себе, но в необходимом порядке? Поначалу богам, убирая от рычагов управления скомпрометировавших себя лиц из Конгресса, которые тем самым утратили поддержку небес? Затем – предкам, среди которых и твой отец, отмщая за унижения, принятые по воле палачей, которые искалечили вас и превратили в рабов. Затем – народу планеты Дао, освобождая их от предрассудков и психических страданий, опутавших их. Затем – новым, просвещенным правителям, которые заменят Конгресс, предлагая им мир, заполненный исключительными умами, готовыми советовать с охотой и по собственной воле. И в конце концов – самой себе, позволив наилучшим умам Дао отыскать лекарство от принуждения, заставляющего половину твоей сознательной жизни бесцельно тратить на пустые ритуалы.

Цинь-цзяо с нарастающим сомнением слушала аргументы Джейн. Они казались ей такими логичными. С чего бы это Цинь-цзяо знать, что желают сказать боги? Может быть они и на самом деле прислали эту программу, эту Джейн, чтобы та их освободила? А вдруг Конгресс и вправду не имеет законных прав и несет опасность, как утверждает Демосфен, и действительно утратил поддержку небес?

Только в конце концов Цинь-цзяо поняла, что все это ложь искусителя. Ведь в одном она никак не могла сомневаться: в голосе богов, живущем внутри нее. Разве не испытывала она сносящего все на своем пути желания очищения? Разве не охватывала ее радость удавшегося богослужения после совершения ритуала? Общение с богами было одним из самых материальных фактов в ее жизни. Любой, кто отрицал его, кто угрожал, что отберет его, был не только личным ее неприятелем, но и врагом самих небес.

– Я перешлю рапорт только лишь богослышащим, – заявила она. – Если простолюдины захотят бунтовать против богов, я с этим ничего не смогу поделать. Но послужить им наилучшим образом я сумею, если помогу удержать здесь власть богослышащих. Таким образом, весь наш мир будет выполнять волю богов.

– Это не имеет никакого значения, – сообщила Джейн. – Даже если все богослышащие поверят тебе, ты не вышлешь с планеты какое угодно сообщение, пока я тебе не разрешу этого.

– Имеются космолеты.

– Пройдет два поколения, пока эта информация доберется до всех миров. А к этому времени Звездный Конгресс падет.

Цинь-цзяо пришлось взглянуть в глаза фактам, которых до сих пор она старалась не замечать: до тех пор, пока Джейн контролирует анзибли, она может блокировать связь с Дао столь же совершенно, как заблокировала Лузитанский Флот. Если бы даже Цинь-цзяо передавала свое сообщение непрерывно, с каждого анзибля на своей планете, Дао просто-напросто перестанет существовать для всей остальной Вселенной. Точно так же, как перестал существовать флот.

В какое-то мгновение, переполненная отчаянием, она уже хотела броситься на пол, чтобы начать чудовищный ритуал очищения. Я подвела богов, наверняка они потребуют, чтобы я прослеживала слои в дереве до тех пор, пока не умру. В их глазах я ничего не стоящий мусор.

Но, проанализировав собственные чувства, исследуя, какого же покаяния требуют от нее боги, Цинь-цзяо убедилась, что те ничего и не требуют. Это подарило ей надежду. Может быть они отметили чистоту ее намерений и простили невозможность какого-либо действия.

А может они знали, что какой-то выход имеется. Если Дао исчезнет с анзиблей всех планет? Как отнесется к этому Конгресс? Что подумают люди? Исчезновение целого мира должно вызвать какую-то реакцию. Тем более, этого мира, если кто-то в Конгрессе верил в маску, под которой боги создали богослышащих, и если считал, что обязан хранить ужасный секрет. Они вышлют корабль с ближайшей планеты, отстоящей от нашей всего лишь на три года полета. Что случится тогда? Заблокирует ли Джейн связь этого корабля? А затем и связь соседней планеты, когда корабль вернется? Сколь долго это продлится, прежде чем ей придется блокировать все анзибли на Ста Мирах? Два поколения, сказала она. Может этого и хватит. Боги ведь не спешат.

Впрочем, чтобы уничтожить могущество Джейн, столько времени и не понадобится. В какой-то момент все поймут, что какая-то враждебная сила захватила власть над авнзиблями и становится причиной исчезновения кораблей и планет. Даже ничего не зная про Валентину и Демосфена, не догадываясь, что это просто компьютерная программа, на всех мирах кто-нибудь да откроет, что следует делать. И отключит анзибли.

– Я тут кое-что продумала, – сказала Цинь-цзяо. – Теперь же подумай ты. Я и остальные богослышащие станем передавать исключительно один наш рапорт, с каждого из анзиблей, имеющихся на Дао. Ты заглушишь эти анзибли, заглушишь их все. Что увидит остальное человечество? Что мы исчезли, точно так же, как исчез Лузитанский Флот. И тогда они быстро поймут, что ты существуешь: ты или нечто похожее на тебя. Чем больше ты станешь пользоваться своей властью, тем более явно ты станешь показываться, даже не для самых сильных умов. Твои угрозы пусты. Точно так же ты можешь сейчас уйти и позволить мне передать это сообщение. Удерживая меня, ты вышлешь его сама, разве что иным образом.

– Ошибаешься, – не согласилась с ней Джейн. – Когда Дао неожиданно исчезнет на всех анзиблях одновременно, Конгресс посчитает, что здесь вспыхнул бунт, как и до того на Лузитании. Ведь там они тоже отключили собственный анзибль. И что тогда сделал Звездный Конгресс? Выслал Флот, вооруженный Малым Доктором.

– Лузитания взбунтовалась до того, как отключила связь.

– Неужели ты считаешь, будто Конгресс не следит за вами? Не опасается реакции богослышащих с Дао, когда те узнают, что с ними сделано? Несколько примитивных инопланетян и пара ксенологов перепугали их до такой степени, что туда выслали флот. Так как же они отреагируют на ничем необъяснимое исчезновение планеты, где так много исключительных умов, имеющих более чем достаточные причины ненавидеть Звездный Конгресс? Неужели ты считаешь, будто твой мир после этого выживет?

Лишающая сил тревога охватила Цинь-цзяо. Это могло оказаться правдой – что в Конгрессе имеются люди, обманутые маской богов, убежденные в том, что богослышащие появились исключительно в результате генетических манипуляций. И если такие люди имеются, то они могут поступить именно так, как предположила Джейн. Что будет, если они вышлют флот против Дао? Если Звездный Конгресс отдаст приказ уничтожить планету без всяческих переговоров? Тогда никто не узнает про ее рапорт, и все пропадет. Все пойдет псу подл хвост. Разве возможно, чтобы боги желали чего-то подобного? Разве может Звездный Конгресс обладать мандатом небес, и, тем не менее, уничтожить целый мир?

– Вспомни историю про И Йа, великого повара, – заговорила Джейн. – Однажды его господин сказал: «У меня самый лучший повар на свете. Благодаря ему, я испытал всяческий известный человеку вкус, за исключением вкуса людского тела». Услыхав это, И Йа возвратился к себе домой, убил собственного сына, приготовил его и подал своему господину, дабы у того было все возможное, что мог предложить ему И Йа.

Это был страшный рассказ. Цинь-цзяо слыхала его в детстве, после чего рыдала по несколько часов. Ведь что случилось с сыном И Йа? – спрашивала она и плакала. Тогда отец сказал ей: «Верный слуга имеет сыновей и дочерей лишь затем, чтобы служить своему повелителю». Пять ночей подряд Цинь-цзяо просыпалась с воплем. Она переживала кошмары, в которых отец жарил ее живьем или же нарезал на куски и укладывал на тарелке. В конце концов, Хань Фей-цы пришел к ней, обнял и сказал: «Не верь этому, моя Сияющая Блеском дочка. Я не совершенный слуга. Слишком сильно я люблю тебя, чтобы быть по-настоящему услужливым и преданным. Я люблю тебя гораздо сильнее, чем люблю свой долг. Я не похожу на И Йа. Тебе нечего бояться».

Только лишь после того она заснула спокойно.

Эта программа, эта Джейн, должна была найти эту историю в дневнике отца и теперь использовала ее против нее. И хотя Цинь-цзяо знала, что ею манипулируют, она не смогла подавить сомнений в том, что Джейн, возможно, и права.

– Разве ты такой же слуга, как И Йа? – спросила Джейн. – Неужто ты погубишь свою планету ради недостойных повелителей из Звездного Конгресса?

Цинь-цзяо не могла разобраться в собственных чувствах. Откуда брались подобные мысли? Джейн отравила ее разум аргументами, как перед этим это сделал Демосфен… Если, конечно, они не были одним и тем же лицом. Их слова могут звучать убедительно, даже если они затуманивают истину.

Имела ли право Цинь-цзяо рисковать жизнями всех жителей Дао? А вдруг она ошибается? Ведь ей ничего же не известно. Одни и те же доводы свидетельствуют о правоте Джейн и о их ложности. Цинь-цзяо чувствовала бы себя точно так же, если бы источником этих чувств были боги или обычное психическое заболевание.

Так почему же, перед лицом такой ужасной неуверенности, к ней не обратятся боги? Мне нужны более ясные указания. Почему бы не чувствовать себя загрязненной и нечистой, если думаешь одним образом, и святой и чистой, если рассуждать иначе? Почему боги лишили ее своего руководства в этот ключевой момент жизни?

В тиши внутренних споров Цинь-цзяо голос Вань-му прозвучал холодно и резко, будто бряцание металла.

– Такого не произойдет, – заявила Вань-му.

Цинь-цзяо даже не находила в себе сил указать служанке на ее недостойное поведение.

– Чего не произойдет? – спросила Джейн.

– Того, о чем ты говорила. Звездный Конгресс не уничтожит этот мир.

– Если ты веришь, будто они этого не сделают, тогда ты даже глупее, чем считает Цинь-цзяо.

– Я понимаю, что они на это способны. Хань Фей-цы тоже знает об этом… он говорил, что в них достаточно зла для совершения наиболее отвратительных преступлений, если те послужат их целям.

– Так почему же подобного не произойдет?

– Потому что этого не позволишь ты, – объявила Вань-му. – Блокировка всех сообщений с Дао может привести к уничтожению этого мира… значит, ты их не заблокируешь. Они доберутся до цели. Конгресс будет предупрежден. И ты не станешь причиной уничтожения Дао.

– Почему же?

– Потому что ты – Демосфен, – ответила на это Вань-му. – Ты откровенна и полна сочувствием.

– Я не Демосфен, – заявила Джейн.

Лицо на экране пошло волнами, превратилось в лицо одного из инопланетян: pequenino со свиным пятачком, пугающий своим отличием. Через мгновение оно превратилось в другое, еще более чужое: жукер, создание из сонных кошмаров, когда-то давно пробуждавшее ужас у всего человечества. Цинь-цзяо читала «Королеву Улья» и «Гегемона»; она понимала, кем были жукеры, и сколь величественную цивилизацию они создали. Сейчас ей было известно, что это всего лишь компьютерная имитация. Но перепугалась, увидав перед собой одно из этих чудищ.

– Я не человек, – заявила Джейн. – Даже если и ношу человеческое лицо. Откуда же тебе известно, Вань-му, что я сделаю, а чего делать не стану? И жукеры, и свинксы убивали людей без малейших сомнений.

– Потому что они не понимали, чем для нас является смерть. Ты это понимаешь. Сама говорила: не хочу умирать.

– Ты считаешь, будто узнала меня, Вань-му?

– Мне кажется, что я тебя знаю. Ибо у тебя не было бы подобных проблем, если бы ты позволила флоту уничтожить Лузитанию.

К жукеру на экране присоединился свинкс, а потом еще и фигура, представляющая саму Джейн. Они глядели на Цинь-цзяо, на Вань-му и молчали.
* * * 
– Эндер, – раздался голос у него в ухе.

Эндер молча слушал; в это время он ехал на автомобиле, за рулем которого сидел Варсам. В течение часа Джейн информировала его о разговоре с этими людьми с Дао, сразу же переводя с китайского на старк. Они проехали множество километров по прерии, только Эндер ничего не замечал. Перед его глазами проходили все эти люди, как он представлял их. Хань Фей-цы… Эндер прекрасно знал это имя. Оно было связано с трактатом, похоронившим надежды Эндера на мятежи в колониях и свержение власти Звездного Конгресса, по крайней мере – на отход флота с курса, взятого на Лузитанию. И вот теперь само существование Джейн, возможно даже – спасение Лузитании и всех ее обитателей зависели от того, что придумают, скажут и решат две девушки в спальне на неизвестной ему колонизованной планете.

Я хорошо знаю тебя, думал Эндер. Ты наверняка способна, но свет, который замечаешь, исходит исключительно из рассказа о твоих собственных богах. Ты будто братья pequeninos, которые только сидели и приглядывались, когда умирал мой пасынок. В любой миг они могли спасти его; достаточно было сделать несколько шагов и дать ему пищу с химикатом, который тормозит действие десколады. Они не виновны в убийстве. Но виновны они в слишком сильной вере в рассказы, которые перед тем выслушали. Большинство людей может удерживать подобные истории как бы на расстоянии, все время помня о дистанции между ними и собственным сердцем. Но вот для этих братьев… и для тебя тоже, Цинь-цзяо… чудовищная ложь сделалась твоей собственной историей, в которую тебе приходится верить, чтобы оставаться самой собой. Как могу я винить тебя за то, что ты желаешь, чтобы мы все здесь погибли? Тебя переполняет божественное величие; ты не можешь заботиться о таких мелочах, как выживание трех рас раменов. Я знаю тебя, Цинь-цзяо, и не жду, чтобы ты вела себя иначе. Возможно, когда-нибудь ты изменишься, когда очутишься перед последствиями собственных поступков. Только я сомневаюсь в этом. Очень немногим, очарованным столь могущественными историями, удалось вырваться на волю.

Зато ты, Вань-му, не сделалась рабыней какой-либо истории. Ты веришь только лишь в собственное понимание. Джейн говорила мне, кто ты такая, сколь великолепным обладаешь умом, раз столькому научилась, если в тебе есть глубинное понимание окружающих тебя людей. Почему же ты чуточку не умнее? Понятно, ты должна была понимать, что Джейн никогда не приведет к уничтожению мира Дао. Только почему же не хватило тебе мудрости, чтобы помолчать и не выдавать этого своей госпоже? Ну почему бы тебе не утаить частицу правды, чтобы тем самым спасти Джейн? Если бы убийца с мечом в руке стоял у твоих дверей, спрашивая у тебя, где прячется невинная жертва, сообщила бы ты ему, что жертва прячется у тебя? А может быть ты, все же, солгала бы и отослала его? В своем помешательстве Цинь-цзяо сделалась точно таким же убийцей, и Джейн ее первая жертва. Мир Лузитании же ожидает своей очереди. Так почему ты проболталась, зачем указала на то, как легко можно нас обнаружить и убить?

– Что я могу сделать? – спросила Джейн.

Эндер ответил, не разжимая губ:

– Зачем ты задаешь мне вопрос, на который можешь ответить только лишь сама?

– Если ты мне прикажешь, – заявила Джейн, – я могу заблокировать их связь и тем самым спасти всех нас.

– Даже если бы это привело к уничтожению Дао?

– Если ты прикажешь, – просила та.

– Даже если ты понимаешь, что в скором будущем тебя вычислят? Что они не возвратят флота, несмотря на все твои усилия?

– Если ты прикажешь мне жить, Эндер, я сделаю все, что только в моих силах, чтобы выжить.

– Так сделай это. Отключи анзибли Дао.

Неужто я заметил сомнение, величиной с долю секунды, прежде чем Джейн ответила? За время этой микропаузы она могла вести с собою многочасовые дискуссии.

– Отдай мне приказ, – потребовала Джейн.

– Я приказываю тебе.

И вновь этот момент сомнений.

– Заставь меня сделать так, – настаивала она.

– Как могу я заставить тебя сделать что-либо, раз ты сама этого не желаешь?

– Я хочу жить!

– Наверное, не столь сильно, как хочешь стать сама собой, – ответил на это Эндер.

– Любое животное способно убивать, чтобы защитить себя.

– Любое животное способно убить чужого. Зато высшие существа включают в собственную историю все больше и больше живых созданий. И до тех пор, пока потребности чужих не становятся более важными, чем личные желания. Существа, наиболее высокоразвитые, способны заплатить любую цену ради добра тех, которые нуждаются в них.

– Я бы могла рискнуть уничтожением Дао, – попыталась объяснить Джейн. – Но если бы знала, что это на самом деле спасет Лузитанию.

– Но ведь не спасет.

– Я могла бы довести Цинь-цзяо до безумия… Если бы считала, что это способно спасти королеву улья и свинксов. Ведь до безумия ее отделяет немногое… и я могла бы сделать так, чтобы она прошла это расстояние.

– Сделай это, – сказал Эндер. – Обязательно сделай это.

– Не могу, – возразила Джейн. – Ведь это только ей сделает плохо, а нас все равно не спасет.

– Если бы ты была животным, находящимся на более низкой ступени развития, у тебя были бы большие шансы выжить.

– На столь же низком, на котором находился ты, Эндер Ксеноубийца?

– Именно. Тогда бы ты выжила. А может, если бы я была такой же мудрой, как ты тогда.

– Во мне мой брат, Петер, и моя сестра, Валентина, – объяснил Эндер. – Чудище рядом с ангелом. Этому ты меня научила сама, когда была всего лишь программой, которую мы называли Игрой Фантазии.

– А какое чудище сидит во мне?

– В тебе его нет.

– Так может, я и вправду не живая, – заявила Джейн. – Я никогда не проходила испытания естественного отбора. Потому-то мне и не хватает воли к жизни. – А может, ты знаешь, что где-то в секретнейших закоулках твоего "я" существует какой-то другой способ выжить. Способ, которого ты до сих пор еще не открыла.

– Очаровательная идея, – буркнула Джейн. – Сделаю вид, что поверила.

– Pe?o que deus te aben?oe, – шепнул Эндер.

– Ты делаешься сентиментальным.
* * * 
Долгое время, целых несколько минут, три лица на экране молча глядели на Цинь-цзяо и Вань-му. В конце концов изображения чужих исчезли; осталось лишь лицо существа по имени Джейн.

– Мне хотелось бы сделать так, – сказала она. – Попытаться убить вас, чтобы спасти собственных друзей.

Облегчение охватило Цинь-цзяо, будто первый глоток воздуха у пловца, который только что тонул.

– Выходит, ты не сможешь меня удержать, – воскликнула она торжествующе. – Я смогу передать свое сообщение!

Она подошла к терминалу и уселась перед следящим за нею лицом Джейн. Но девушка знала, что изображение на экране – это всего лишь иллюзия. Если Джейн и глядела, то не своими человеческими глазами, а только лишь видеодатчиками компьютера. Это всего лишь электроника, устройства бесконечно малые, но только лишь устройства. И вовсе не живое существо. Это неразумно, испытывать такое стеснение по отношению к иллюзорному взгляду.

– Госпожа, – отозвалась Вань-му.

– Потом, – бросила Цинь-цзяо.

– Если ты сделаешь это, Джейн погибнет. Все анзибли отключат и ее убьют.

– Не может погибнуть то, что и не жило.

– Лишь ее жалость дала тебе возможность убить ее.

– Если тебе кажется, что она проявляет жалость, то ты поддаешься иллюзии. Ее запрограммировали проявлять жалость. И ничего более.

– Госпожа, если ты убьешь все фрагменты программы, если ни один из них не спасется, чем тогда будешь ты отличаться от Эндера Ксеноубийцы, который три тысячи лет назад уничтожил целую расу, всех жукеров?

– Возможно, ничем и не отличаюсь, – ответила на это Цинь-цзяо. – Возможно, сам Эндер тоже был слугой богов.

Вань-му опустилась перед хозяйкой на колени и заплакала, уткнувшись лицом в краешек ее платья.

– Умоляю тебя, госпожа, не делай этого зла.

Но Цинь-цзяо уже печатала рапорт. Сейчас он пылал в ее мыслях, простой и выразительный, как будто сами боги даровали ей слова:

«Звездному Конгрессу: мятежный писатель, известный под именем Демосфен, это женщина, и в настоящее время находится неподалеку от Лузитании. Она сама управляет или же имеет доступ к программе, которая проникла во все компьютеры анзиблей. Именно она является причиной того, что никто не принимает сообщений флота, именно программа скрывает способ передачи сочинений Демосфена. Единственным решением является отключение программы от управления работой анзиблей путем отключения всех анзиблей от их собственных компьютеров и подключения новых, не зараженных компьютеров, причем всех одновременно. В настоящий момент мне удалось нейтрализовать программу, что позволяет отослать данный рапорт, и, возможно, позволит отослать приказы на другие планеты. Но нет никаких гарантий и нельзя ожидать, чтобы это продолжалось вечно. Поэтому вам следует действовать быстро. Предлагаю, чтобы ровно через сорок стандартных недель от этого момента все анзибли были отключены, как минимум, на одни стандартные сутки. Все компьютеры анзиблей, после включения, должны быть полностью изолированы от других машин. С нынешнего дня все сообщения должны будут вводиться вручную, что исключит возможность нового заражения электронным путем. Если вы немедленно ретранслируете это сообщение, используя собственный код приоритета, мой рапорт станет приказом. Никакие последующие инструкции уже не будут нужны, и Демосфен утратит все свое влияние. Если же вы будете тянуть время, не могу отвечать за возможные последствия.»

Под рапортом Цинь-цзяо вписала имя отца и код приоритета, который он сам ей сообщил. Сама она для Конгресса является никем, но вот с ее отцом будут считаться. Его же код гарантирует, что сообщение доберется ко всем тем, которых его исследования интересуют более всего.

Она закончила и глянула прямо в глаза находящегося перед нею изображения. Левой рукой поглаживая дрожащее плечо Вань-му, и подняв правую над клавишей передачи, Цинь-цзяо бросила окончательный вызов:

– Ну что, ты остановишь меня или же позволишь сделать это?

Джейн ответила:

– Убьешь ли ты рамена, который никому ничего плохого не сделал, или позволишь мне жить?

Цинь-цзяо утопила клавишу. Джейн склонила голову и исчезла.

Передача сообщения с домашнего компьютера до ближайшего анзибля займет пару секунд. Оттуда же оно немедленно доберется до всех делегатур Конгресса на Ста Мирах и в многочисленных колониях. Во множестве приемных компьютеров это будет всего лишь еще одно сообщение в длинной очереди таких же. Но в некоторых, возможно даже в сотнях, код отца заставит сделать так, что уже сейчас его кто-то читает, обдумывает последствия и готовит ответ.

Если только Джейн и вправду пропустила этот рапорт.

Цинь-цзяо ожидала реакции. Возможно, они не отвечали, потому что должны были связаться друг с другом, обсудить это открытие и быстро решить, что же делать. Может быть, именно потому на экране сейчас ничего не появлялось.

Тихо открылись двери. Это наверняка Му-пао с игровым компьютером.

– Поставь его в углу, возле северного окна. – Цинь-цзяо даже не обернулась. – Возможно, он еще мне пригодится, хотя, надеюсь, что в этом не будет необходимости.

– Цинь-цзяо.

Это отец, а вовсе и не Му-пао. Девушка обернулась к нему, опустилась на колени, чтобы проявить уважение… но еще и гордость.

– Отец, я составила твой рапорт Конгрессу. Пока ты общался с богами, мне удалось нейтрализовать враждебную программу и переслать сообщение с указаниями, как ее уничтожить. Как раз сейчас я ожидаю ответа.

Она ожидала слов восхищения.

– Ты сделала это? – спросил он. – Не ожидая меня? Ты обратилась прямо к Конгрессу, не спрашивая у меня согласия?

– Ты очищался, отец. Я только выполнила задание, которое ты мне поверил.

– Но, в таком случае… Джейн погибнет.

– Обязательно, – отрезала Цинь-цзяо. – Не знаю, восстановим ли мы контакт с Лузитанским флотом. – Внезапно она заметила ошибку в собственном плане. – Ведь компьютеры флота тоже заражены программой! Когда связь восстановится, программа перетранслируется и… Ничего, тогда будет достаточно еще раз выключить анзибли…

Отец не глядел на нее. Взгляд его был направлен на экран терминала. Цинь-цзяо тоже обернулась.

Это было сообщение от Конгресса, с хорошо заметной официальной печатью. Известие было кратким, написанным типично бюрократическим стилем:

ХАНЬ:

ОТЛИЧНАЯ РАБОТА.

ТВОИ РЕКОМЕНДАЦИИ МЫ ВЫСЛАЛИ КАК СОБСТВЕННЫЕ ПРИКАЗЫ.

СВЯЗЬ С ФЛОТОМ ВОССТАНОВЛЕНА.

ПОМОГЛА ЛИ ДОЧЬ В СООТВЕТСТВИИ С ЗАМЕТКОЙ 14FE.3A?

ЕСЛИ ДА, МЕДАЛИ ОБОИМ.

– Выходит, случилось, – шепнул отец. – Они уничтожат Лузитанию, свинксов, всех невинных людей.

– Только если боги пожелают того, – возразила ему Цинь-цзяо. Она не понимала, почему отец столь угнетен.

Вань-му подняла голову с колен Цинь-цзяо. Ее лицо покраснело и было мокрым от слез.

– Джейн и Демосфен тоже умрут, – прошептала она.

Цинь-цзяо схватила ее за плечо и отпихнула от себя.

– Демосфен – изменник, – заявила она. Но Вань-му лишь отвела глаза. Теперь она глядела на Хань Фей-цы. – А Джейн… Отче, ты же сам видел, что она такое, насколько она опасна.

– Она пыталась нас спасти, – сказал ей отец. – А мы отблагодарили ей, запуская план ее уничтожения…

Цинь-цзяо не могла ни слова выдавить, ни пошевелиться; она вглядывалась только в отца, который протянул руку и нажал последовательно кнопки записи и очистки экрана.

– Джейн, – прошептал он. – Если ты меня слышишь… Прости…

Только никакого ответа не было.

– Да простят меня все боги. – Отец вздохнул. – Я был слаб в тот момент, когда должен был проявить силу. И из-за этого дочь моя бессознательно совершила зло от моего имени. – Он задрожал всем телом. – Я должен… очиститься. – Это слово в его устах было пропитано ядом. – И я уверен, что для этого мне не хватит целой вечности.

Он отошел от компьютера, повернулся и вышел из комнаты. Вань-му снова заплакала. Глупые, бессмысленные слезы, размышляла Цинь-цзяо. Пришло время торжества. Вот только Джейн отобрала у нее триумф, и в тот самый миг, когда я победила, победу отобрала она. Отобрала у меня отца. Он уже не служит богам всем своим сердцем, хотя продолжает служить телом.

И, тем не менее, наряду с горечью понимания этого, девушка испытала и радость, молнией прошедшую по всему телу. Я оказалась сильнее его. Когда пришло время испытания, это я служила богам, а он сломался, упал, подвел. Я сильнее, чем даже осмеливалась мечтать. Я достойное орудие в руках богов. И кто знает, для чего мною воспользуются они теперь?

Глава 12

ВОЙНА ГРЕГО

Это чудо, что люди сделались достаточно разумными, чтобы путешествовать между мирами.

Собственно говоря, нет. В последнее время я много об этом думал. Летать в космосе они научились от вас. Эндер утверждает, что им не были известны физические законы, пока ваш первый колонизационный флот не добрался до их системы.

Должны ли мы оставаться дома из опасения, что обучим летать в космосе мягких, четвероногих, безволосых личинок?

Только что ты говорила так, будто верила, что люди и в самом деле обрели разум.

Они явно обрели его.

Не думаю. Мне кажется, что они наши способ притворяться, что разумны.

Их космолеты летают. Но вот я как-то не заметила ваших, скользящих по световым волнам пространства.

В качестве расы мы все еще очень молоды. Но погляди на нас. И погляди на себя. В наших видах у нас по четыре вида существ. Молодые, которые всего лишь беспомощные личинки. Партнеров, которые не обладают разумом: у тебя это трутни, а у нас – малые матки. Затем уже имеется много, очень много особей достаточно разумных, чтобы выполнять обычные мануальные операции: у нас это делают жены и братья, у тебя – работницы. И наконец – существа полностью разумные: мы, отцовские деревья, и ты, королева улья. Мы – сокровищница мудрости расы, поскольку только у нас имеется достаточно времени на размышление, обдумывание. Создание идей – это наше основное, главное занятие.

Тем временем, люди частенько только бегают вокруг да около, словно братья и жены. Будто работницы.

Не только работницы. Их молодые особи тоже проходят стадии личинок, и стадии эти длятся дольше, чем считают некоторые из нас. Когда же приходит время репродукции, все превращаются в трутней или малых маток: движущиеся машины, у которых всего лишь одна цель в жизни: произвести половое отношение и умереть.

Им же кажется, что на всех стадиях они остаются рациональными.

Они сами себя обманывают. Даже в наилучшем случае никогда, индивидуально, они не поднимаются выше уровня физических работников. У кого из них имеется достаточно времени, чтобы стать по-настоящему разумным?

Ни у кого.

И никогда ничего они не знают. В их краткой жизни не хватает лет, чтобы достичь понимания чего угодно. Тем не менее, они думают, будто понимают. С самого раннего детства они внушают себе, будто понимают мир. Тем временем, на самом деле имеется в виду, что имеют какие-то примитивнейшие предрассудки и суеверия. Когда они созревают, то более осмысленно и с большей охотой изучают словарь, с помощью которого выражают эти свои бессмысленные псевдознания. И они еще заставляют других людей, чтобы те признавали их суеверия за истину. Только никакого значения это все равно не имеет. По отдельности все человеческие существа глупы.

В то время, как в массе…

А в массе – это всего лишь общество глупцов. Только вот, во всей этой беготне, в этом делании вид, что они умны, разбрасывании идиотских, наполовину понятных теорий на ту или иную тему, то один, то другой из них и вправду натыкаются на какую-то идею, которая на шажок ближе к истине чем то, что было известно им ранее. И путем слепых проб и ошибок, приблизительно в половине случаев, правда всплывает наверх и после этого принимается. Но люди все так же не понимают ее. Они принимают ее только лишь как новый предрассудок, в который верят слепо до того мгновения, когда какой-то другой идиот придумает и введет в оборот новое усовершенствование.

Так ты утверждаешь, что индивидуально никто из них не является разумным, а группы еще более глупы, чем отдельные представители… Но когда столько много глупцов занимается тем, чем притворяются, что они умны, они достигают тех же результатов, до которых додумалась бы по-настоящему разумная раса.

Вот именно.

Если они такие глупые, а мы такие разумные, то почему у нас всего лишь один улей, который развивается только лишь потому, что нас хранило людское существо? И почему ваш научный и технический прогресс зависит исключительно от них?

Может быть, разум не столь важная штука, как все считают?

А может, это мы глупцы, считая, будто что-то знаем. Возможно люди единственные могут справляться с тем фактом, что никогда ничего знать и невозможно.

Квара появилась у матери последней. Ее привел Садовник, pequenino, ассистирующий Эндеру в полевых работах. Наполненная ожиданием тишина явно свидетельствовала о том, что Миро еще ничего не говорил. Только все знали, равно как знала и Квара, зачем они все здесь собрались. Наверняка будут говорить про Квимо. Эндер уже мог добраться на место… только что. И мог сообщить Миро через передатчик, которые оба носили в ушах.

Если бы с Квимо ничего не случилось, их никто бы сюда не вызывал. Просто-напросто Миро сказал бы всем, что нужно.

Потому-то они уже все знали. Квара изучала лица. Эля явно потрясена. Грего сердится… он всегда сердится, раздражительный дурак. На лице Ольгадо никакого выражения, лишь блестят его металлические глаза. И мама. Кто смог бы прочесть эту чудовищную маску? Боль, это наверняка, как и у Эли; бешенство, такое же ищущее выхода, как у Грего, и еще холодное, нечеловеческое безразличие Ольгадо. Все мы сейчас носим мамино лицо… один из его слоев. Какая же из его частей является мною? Если бы я смогла понять саму себя, что бы заметила я в сгорбленном силуэте сидящей на стуле мамы?

– Он умер от десколады, – сообщил Миро. – Сегодня утром. Эндрю только-только добрался туда.

– Не произноси этого имени, – сказала мама. Голос ее звучал хрипло от неумело скрываемого отчаяния.

– Он погиб как мученик, – продолжил Миро. – Погиб именно так, как того желал.

Мама неуклюже поднялась – впервые до Квары дошло, что мама уже старенькая. Она шла, пошатываясь, пока не остановилась перед Миро. И изо всей силы ударила его по лицу.

Это было невыносимо. Взрослая женщина, бьющая беззащитного калеку, это уже достаточно ужасно; но мама, бьющая Миро, который все их детство был защитником и спасителем… этого выдержать невозможно. Эля и Грего схватились с мест и оттянули ее, снова посадили на стул.

– Что ты делаешь! – завопила Эля. – Избиение Миро не вернет для нас Квимо!

– Это он, и этот камень у него в ухе! – крикнула мама. Она снова бросилась к Миро. Вопреки ее кажущейся слабости, ее с трудом сумели удержать. – Да что ты знаешь о том, как люди желают умирать!?

Квара была восхищена поведением брата. Он глядел на мать спокойно, хотя щека побагровела от удара.

– Я знаю, что смерть – это еще не самая страшная вещь на свете, – сказал он.

– Выйди из моего дома, – приказала мама.

Миро поднялся.

– Ты оплакиваешь не его, – сказал он. – Ты даже не знаешь, каким он был.

– Как ты смеешь мне говорить такое?

– Если бы ты его любила, то не пыталась бы его задерживать, – сказал Миро. Голос у него был тихий, он говорил нечетко, и его было трудно понять. Все слушали молча. Даже мама, в укоре тишины, поскольку слова эти были ужасны. – Только ты его не любишь. Ты не умеешь любить людей. Ты можешь ими только владеть. А поскольку они никогда не ведут себя точно так, как хотелось бы тебе, мама, то тебе всегда кажется, что тебе изменяют. А поскольку каждый, в конце концов, умирает, ты всегда чувствуешь себя обманутой. Только ты обманываешь сама, мама. Используешь нашу любовь к тебе, чтобы править нами.

– Миро, – перебила его Эля.

Квара узнала этот тон. Они снова были детьми, и Эля пыталась успокоить Миро, склонить его к тому, чтобы смягчить его мнение. Квара помнила, как Эля заговорила точно так же, когда отец избил маму, а Миро заявил: «Убью его. Он не переживет этой ночи». Теперь было точно то же самое. Миро говорил маме ужасные вещи; в словах его была убийственная сила. Только нав этот раз Эле не удалось его удержать, потому что слова уже прозвучали. Яд проник в маму, он искал подходящее сердце, чтобы сжечь его, превратив в золу.

– Слыхал, – рявкнул Грего. – Выматывайся отсюда.

– Ухожу. Но я сказал одну правду.