1 2 3 4 5 6 7 8 
   
— Но он как пить дать отправится на лед, — продолжал Динк. — Все знают, что это он начал драку. Я видел, как он встал и вышел из командирской столовой. И только секунды через три я сообразил, что ты не приходил на обед, а еще с минуту выяснял, куда ты делся. Я же предупреждал: никуда не ходи в одиночку.
   
— Прости.
   
— Его просто обязаны вышибить. Он давно нарывался на неприятности. А теперь его вонючую честь засунут ему в задницу.
   
И тут, к удивлению Динка, Эндер заплакал. Лежа на спине, он, все еще мокрый от воды и пота, давился рыданиями. Слезы текли из-под закрытых век, но оставались незаметными на влажном лице.
   
— Что с тобой?
   
— Я не хотел делать ему больно! — выкрикнул Эндер. — Ну почему он не мог просто оставить меня в покое?!
   
   
Он услышал, как почти беззвучно открылась, а потом закрылась дверь, и сразу понял, что это очередной приказ о сражении. Открыл глаза, ожидая встретить полумрак раннего утра — наверное, еще нет и шести. Но было светло. Он лежал на койке голый, а когда пошевелился, понял, что простыня мокрая. Глаза припухли и болели. Часы компьютера показывали восемнадцать двадцать. Тот же самый день. «Мы сегодня уже сражались. Причем я — дважды. Эти гады прекрасно знают, через что я прошел, и все равно…»
   
    
УИЛЬЯМ БИ, АРМИЯ ГРИФОНОВ, ТАЛО МОМО, АРМИЯ ТИГРОВ, 19.00.
   
   
Он сидел на краю койки. Бумажка дрожала в его руке. «Я не могу», — сказал он беззвучно. А потом повторил вслух:
   
— Не могу!
   
Он встал шатаясь и начал искать боевой костюм. Потом вспомнил, что оставил его в стиральной машине, в душевой. Наверное, костюм все еще там.
   
Сжимая в руке бумажку с приказом, он выбрался из комнаты. Ужин скоро должен был закончиться, по коридорам шли несколько человек, но никто не посмел заговорить с ним. Может, им мешал страх: в школе наверняка уже все знали, что случилось в полдень в душевой. Или же их останавливало выражение его лица — ужасное, пугающее. Почти вся его армия собралась в спальне.
   
— Привет, Эндер. Ну что, будем заниматься сегодня вечером или нет?
   
Эндер протянул Хана-Цыпу приказ.
   
— Сукины дети! — процедил тот. — Две сразу?
   
— Две армии? — заорал Чокнутый Том.
   
— Да они же будут спотыкаться друг о друга, — хладнокровно заметил Боб.
   
— Мне нужно привести себя в порядок, — сказал Эндер. — Соберите всех, будьте готовы. Я встречу вас у ворот.
   
Он вышел из спальни. За спиной немедленно поднялся шум. Он услышал, как Чокнутый Том проорал:
   
— Каких-то две дерьмовые армии! Да мы их вчистую уделаем!
   
В душевой было пусто. И чисто. Ни следа крови, которая хлестала из носа Бонзо, смешиваясь с душевой водой. Все как прежде, словно ничего и не было.
   
Эндер встал под душ, намылился и дал сегодняшнему поту стечь в систему водоочистки. «Все смыто, как будто бесследно. Но потом все это пройдет через фильтры, и утром за завтраком все мы будем пить кровь Бонзо. Да, в ней не останется жизни, но это все равно будет его кровь. Его кровь и мой пот, пролившиеся из-за их глупости или жестокости — или почему еще они все это допустили?..»
   
Он вытерся, надел костюм и отправился в боевую комнату. Армия ждала в коридоре перед закрытой дверью. Солдаты молча смотрели, как он прошел через ряды и остановился перед серой стеной силового поля. Конечно, они уже знали про драку в душевой; мысли об этом да еще накопившаяся с утра усталость заставляли их держаться тихо. А сознание того, что придется сражаться с двумя армиями сразу, наполняло страхом.
   
«Все, что угодно, — подумал Эндер, — лишь бы разбить меня. Любой подлый трюк, нарушение правил — все годится, лишь бы я проиграл. Меня тошнит от этой игры. Никакая игра не стоит той розовой от крови Бонзо водички на полу в душевой. Отправляйте меня на лед, отсылайте домой. Я не хочу больше играть в ваши игры».
   
Дверь исчезла. В трех метрах за ней в сетке боевой комнаты висели четыре звезды, напрочь загораживая обзор армии Драконов.
   
«Мало им двух армий. Они еще хотят заставить меня командовать боем вслепую».
   
— Боб, — окликнул Эндер, — возьми своих ребят и разведай, что по ту сторону звезд.
   
Боб размотал с пояса нить, обвязал один конец вокруг талии, второй протянул парню из своего отряда и легко шагнул в ворота. Спецкоманда нырнула за ним. Этот прием отрабатывался много раз, так что не прошло и минуты, как солдаты повисли на одной из звезд, крепко удерживая свой конец веревки. Боб как следует оттолкнулся и полетел параллельно двери; достигнув угла, он снова оттолкнулся и помчался прямо на врага. На стене вспыхнуло несколько световых пятен — противники открыли огонь. Нить наматывалась на звезду, дергая Боба из стороны в сторону, изменяя траекторию его полета, делая неуязвимым. В результате он облетел звезду и приземлился прямо в объятия своих солдат. Повернувшись к двери, Боб пошевелил руками и ногами, чтобы те, кто стоит в коридоре, поняли: врагу так и не удалось подстрелить его.
   
Эндер скользнул через ворота.
   
— Там довольно-таки темно, — начал Боб, — а с другой стороны достаточно светло, поэтому свет от костюмов не виден. В общем, освещение — хуже не придумаешь. От наших звезд до вражеских ворот комната пуста. Открытое пространство. У них восемь звезд. Расположены квадратом вокруг ворот. Прекрасная защита. Видны только головы тех, кто высовывается. Они просто сидят там и ждут нашей атаки.
   
Словно в подтверждение словам Боба, с противоположного конца комнаты донеслось:
   
— Эй! Мы голодны, придите и накормите нас! Драконы хвост поджали!
   
Эндеру казалось, что мозг его онемел. Полная глупость. У него нет никаких шансов: соотношение сил — два к одному, плюс лобовая атака на надежно окопавшегося противника.
   
— Будь это настоящая война, умный командир попросту отступил бы, чтобы сберечь свою армию.
   
— Черт, но это же просто игра, — возразил Боб.
   
— Это перестало быть игрой, когда они начали на ходу менять правила.
   
— И что мешает тебе последовать их примеру?
   
Эндер вдруг улыбнулся:
   
— О’кей. Почему бы и нет? Давай посмотрим, как эти олухи отреагируют на строй.
   
Глаза Боба полезли на лоб.
   
— Строй?! Да мы сроду в строю не воевали.
   
— Официально нам положено три месяца на подготовку. Есть еще целый месяц в запасе. Самое время учиться действовать в строю. Боб, малыш, строй — такая штука, ею нельзя пренебрегать.
   
Эндер сложил из пальцев букву «А», потом призывно махнул рукой. Взвод А нырнул через дверь, и Эндер начал выстраивать его позади звезды. Всего три метра на маневрирование — было очень тесно, ребята нервничали и плохо соображали; ушло целых пять минут, чтобы втолковать им, чего от них требуется.
   
Тигры и Грифоны распевали дразнилки, а их командиры тем временем спорили: стоит вести превосходящие силы на явно растерянную армию Драконов, пока она еще не вышла из-за звезд, или лучше воздержаться? Момо хотел атаковать:
   
— Мы сделаем их. Соотношение — два к одному.
   
— Сидя тут, мы не можем проиграть, а стоит нам высунуться, как Эндер мигом выкинет какой-нибудь фортель и порвет нас на тряпки, — ответил Уильям Би.
   
Поэтому Тигры с Грифонами сидели на месте, пока не увидели, как из-за звезд Эндера вынырнуло что-то большое. Очень большое. Оно подобралось и решительно полетело вперед, нацелившись точно в центр «звездной крепости», где ждали восемьдесят два солдата вражеских армий.
   
— Фига! — воскликнул какой-то Грифон. — Они же строем летят!
   
— Вот зачем им понадобились эти пять минут, — догадался Момо. — Напади мы, пока они готовились, — от них бы мокрого места не осталось.
   
— Ага, щас, — прошептал Би. — Видел, как летал тот мелкий? Он обогнул звезду и полетел обратно, даже не коснувшись стены. А что, если у них у всех есть крюки или что-то такое, — ты об этом подумал? Они явно приготовили нам сюрприз.
   
А строй был довольно-таки странный. Впереди квадрат из плотно прижатых друг к другу тел. Щит. Стена. За ним цилиндр — шесть человек по кругу, два в глубину. Их руки и ноги были расставлены в стороны и заморожены, то есть они никак не могли держаться друг за друга, но летели они, будто связанные, — как, собственно говоря, оно и было.
   
Драконы, защищенные строем, вели плотный заградительный огонь, не давая Тиграм и Грифонам даже высунуться из укрытия.
   
— Эй, у них ведь тыл совсем открыт, — сказал Би. — Как только они окажутся между нашими звездами, мы их обойдем и…
   
— Так не болтай, действуй! — фыркнул Момо, после чего, решив последовать собственному совету, приказал солдатам покинуть звезды и заходить в тыл Драконам.
   
Пользуясь тем, что в стане противника царил хаос: Тигры снимались с мест, в то время как Грифоны продолжали удерживать занятые позиции, — Драконы начали перестраиваться. И цилиндр, и переднюю стену расколол надвое мощный толчок изнутри, и одновременно Драконы изменили направление полета — поплыли обратно к своим воротам. Грифоны открыли огонь по отступавшему противнику, а тем временем Тигры ударили с тыла.
   
«Что-то не так, что-то тут нечисто», — подумал Уильям Би и лишь через несколько секунд сообразил, что именно: строй не может так резко изменить направление движения в открытом пространстве, если только кто-то не использовал его как трамплин для полета в противоположную сторону. И если этот кто-то оттолкнулся с такой силой, что развернул группу из двадцати с лишним человек, то он должен лететь очень быстро.
   
Да, вот они! Шестеро маленьких солдат в комбинезонах Драконов совсем рядом с воротами Уильяма Би. По цвету боевых костюмов Би понял, что трое из них серьезно покалечены, двое задеты и только на одном ни царапины. Бояться нечего. Би небрежно прицелился, нажал на спуск и…
   
Ничего не случилось.
   
Вспыхнул свет.
   
Игра была окончена.
   
И хотя Би глядел прямо на Драконов, потребовалось несколько секунд, чтобы до него дошло. Четверо Драконов прижали шлемы к углам ворот, а пятый только что пролетел внутрь. Они просто исполнили победный ритуал. Разбитые, уничтоженные, не сумевшие причинить врагу мало-мальски существенного вреда, Драконы выкинули дерзкий трюк и закончили игру под носом у противника.
   
И вдруг Уильям Би начал понимать, что Драконы не просто закончили сражение — по правилам игры они победили. Чтобы победить, нужно было иметь как минимум пятерых незамерзших солдат — четверо прижимают шлемы к углам ворот, пятый пролетает внутрь. Иначе победа тебе не засчитывалась. В каком-то смысле этот ритуал и был победой. Во всяком случае, компьютер Боевой школы воспринимал его именно так.
   
Открылась дверь, через которую входили учителя, и появился майор Андерсон.
   
— Эндер! — позвал он, оглядываясь.
   
Один из замороженных солдат-Драконов попытался ответить, но ему мешал подбородок шлема, крепко прижимавший нижнюю челюсть. Андерсон подлетел к нему и разморозил.
   
Эндер улыбался:
   
— Я снова победил вас, сэр.
   
— Чепуха, Эндер, — мягко возразил Андерсон. — Твоими противниками были Тигры и Грифоны.
   
— Вы принимаете меня за дурака?
   
— После сегодняшнего несколько неожиданного поворота событий правила игры меняются! — громко объявил Андерсон. — Победитель должен заморозить или тяжело ранить всех солдат противника, прежде чем компьютер позволит ему исполнить ритуал.
   
— Все равно такое могло сработать только один раз.
   
Андерсон вручил ему крюк. Эндер разморозил всех разом. К чертям протокол. К черту все.
   
— Эй! — крикнул Эндер, когда майор Андерсон повернулся, чтобы уйти. — А что будет завтра? Моя армия в клетках и без оружия против всей Боевой школы? Нельзя ли хоть немного уравнять шансы?
   
Среди солдат послышалось одобрительное бормотание, и, что любопытно, исходило оно не только от Драконов. Андерсон даже не обернулся в ответ на столь явный вызов. Вместо него ответил Уильям Би:
   
— Эндер, если в сражении участвуешь ты, шансы уже не равны. Какое бы преимущество у другой стороны ни было.
   
— Правильно! — закричали ребята.
   
Многие засмеялись. Тало Момо захлопал в ладоши.
   
— Эндер Виггин! — крикнул он, и другие тоже стали хлопать и выкрикивать имя Эндера.
   
Эндер прошел через ворота противника. Его солдаты последовали за ним. Он шел и слышал, как его имя летит следом, бьется о стены коридоров.
   
— Тренируемся сегодня? — спросил Чокнутый Том.
   
Эндер покачал головой.
   
— Тогда завтра?
   
— Нет.
   
— А когда?
   
— Что касается меня — никогда.
   
За спиной Эндера поднялся ропот.
   
— Эй, это несправедливо, — сказал кто-то из ребят. — Мы же не виноваты, что учителя стали жульничать. Ты перестанешь учить нас только потому, что…
   
Эндер изо всех сил ударил раскрытой ладонью по стене.
   
— Да плевать мне на эту игру! — заорал он, и его голос звучным эхом прокатился по коридору. Из дверей спален начали высовываться любопытствующие головы. В наступившей тишине Эндер добавил: — Вы что, не понимаете этого? — И прошептал: — Игра окончена.
   
Он пошел к своей комнате. Один. Хотел рухнуть на кровать, но не смог, потому что постель была мокрой. Это напомнило ему обо всем, что случилось в этот день. В ярости Эндер сорвал с койки матрас и постельное белье и вышвырнул в коридор. Потом свернул комбинезон и, сунув его под голову, устроился прямо на сетке. Было неудобно, но Эндеру не хотелось вставать.
   
Он пролежал так всего несколько минут, когда кто-то постучал в дверь.
   
— Уходите, — мягко отозвался Эндер.
   
Но тот, кто стучал, либо не услышал, либо не захотел обращать внимания на его слова. Наконец Эндер разрешил стучавшему войти.
   
Это был Боб.
   
— Уходи, Боб.
   
Боб кивнул, но не ушел. Он стоял в дверях, разглядывая носки своих ботинок. Эндер хотел заорать на него, обругать, выгнать из комнаты. Но тут он заметил, как плохо выглядит Боб. Его тело будто согнулось под грузом усталости, глаза потемнели от постоянного недосыпания, а вот кожа оставалась мягкой и прозрачной кожей ребенка. Тонкая шея, худенькие руки маленького мальчика. Ему еще и восьми нет. Не важно, что он умен, упрям, что он прекрасный боец. Он ребенок. Он еще совсем маленький.
   
Нет, неправда. Ростом не вышел — это да. Но уже не раз бывало, что от Боба и его команды зависела судьба сражений, судьба всей армии. Боб блестяще справлялся с заданием, и они побеждали. Это уже никакое не детство. Даже не юность.
   
Приняв молчание и смягчившееся выражение лица Эндера за разрешение остаться, Боб шагнул в комнату. И только тогда Эндер заметил, что тот держит в руке листок бумаги.
   
— Ты переведен? — спросил Эндер.
   
Ему вовсе не было это безразлично, но голос его прозвучал сухо и безжизненно.
   
— В армию Кроликов.
   
Эндер кивнул. «Конечно. Совершенно очевидно. Если мою армию нельзя разбить, значит ее надо отнять».
   
— Карн Карби — хороший парень, — сказал Эндер. — Надеюсь, он оценит тебя по достоинству.
   
— Карн Карби сегодня выпустился. Ему пришел приказ, пока мы там сражались.
   
— Ну и кто же теперь командует Кроликами?
   
— Я, — ответил Боб, беспомощно разведя руками.
   
Эндер посмотрел в потолок и снова кивнул:
   
— Понятно. В конце концов, ты всего на четыре года моложе, чем положено быть командиру.
   
— Это не смешно. Я не понимаю, что происходит. Все эти перемены в игре. Назначения. Знаешь, я ведь не единственный, кого перевели. Сегодня из школы выпустилась чуть ли не половина командиров, а на их место поставили всех наших.
   
— Кого именно?
   
— Ну… всех взводных и их заместителей.
   
— Почему бы и нет. Если уж они решили развалить мою армию, то сровняют ее с землей, не меньше. Работают они очень тщательно…
   
— Ты все равно будешь побеждать, Эндер. Мы все это знаем. «Вы всерьез думаете, что я смогу разбить армию Драконов?» — спросил у них Чокнутый Том. Все знают, что ты самый лучший. Им не сломить тебя, что бы они ни делали.
   
— Они уже сломили меня.
   
— Нет, Эндер, они не могут…
   
— Меня больше не интересует игра, Боб, я больше не буду играть. Никаких тренировок. Никаких сражений. Они могут до бесконечности подбрасывать свои маленькие бумажки под мою дверь, мне плевать, я никуда не пойду. Я решил это еще до того, как начался бой. Поэтому и послал тебя к вражеским воротам. Даже не надеялся, что это сработает, но мне было все равно. Я просто хотел уйти, хлопнув дверью.
   
— Видел бы ты рожу Уильяма Би! Он прям остолбенел, пытаясь понять, что происходит, — как он мог проиграть сражение, если у почти всех наших только мизинцы и шевелились, а у него погибло всего трое?
   
— И зачем мне видеть рожу Уильяма Би? Почему я вообще должен хотеть кого-то побеждать? — Эндер прижал ладони к глазам. — Я сегодня избил Бонзо. Я сделал ему очень больно.
   
— Он сам нарвался.
   
— Он стоял, когда я ударил его. Он стоял как вкопанный, а я бил его.
   
Боб промолчал.
   
— Я хотел только одного: чтобы он оставил меня в покое.
   
— Так и будет, — сказал Боб. — Его отправили домой.
   
— Уже?
   
— Учителя никому ничего не объясняли, ну, как всегда. Согласно официальной версии он переведен, но в бумаге вместо школы назначения — Тактическая, Интендантская, Начальная Командная, Навигационная и так далее — стоит только название: Картахена, Испания. Это его родной город.
   
— Я рад, что его перевели.
   
— Черт, Эндер, это он должен быть рад. Если бы мы узнали раньше, что он задумал, то убили бы его на месте. А правда, что он приволок с собой целую банду, чтобы побить тебя?
   
— Да. Нет. Дрались только он и я. И он дрался честно.
   
«О да, если бы не его честь, меня разобрали бы на части. Наверное, и вправду убили бы. Его чувство чести спасло мне жизнь».
   
— Он повел себя честно. А я — нет. Я дрался, чтобы победить.
   
— И ты победил, — рассмеялся Боб. — Ты вышиб его с орбиты. Насовсем.
   
В дверь постучали. Прежде чем Эндер успел ответить, дверь распахнулась. Эндер ожидал увидеть кого-нибудь из своих, но на пороге стоял майор Андерсон. А из-за его спины выглядывал полковник Графф.
   
— Эндер Виггин, — сказал Графф.
   
Эндер поднялся на ноги:
   
— Здесь, сэр.
   
— Та сцена, что ты сегодня устроил в боевой комнате, была проявлением неповиновения. Впредь такое не должно повториться.
   
— Так точно, сэр.
   
Что касается Боба, он по-прежнему не испытывал желания повиноваться и, видимо, считал, что Эндер не заслужил подобной отповеди.
   
— А мне казалось, что вам давно пора было узнать, что мы думаем о ваших грязных делишках, — встрял он.
   
Но взрослые не обратили на него внимания. Андерсон протянул Эндеру бумагу. Большой лист. Не маленький клочок, какие ходили внутри Боевой школы, а полновесный приказ. Боб понял, что это значит. Эндера переводили из школы.
   
— Ты выпускаешься? — спросил Боб. Эндер кивнул. — Чего это они так задержались? Тебе ведь уже почти десять. Ты умеешь ходить, говорить, шнурки завязывать. Чему еще тебя можно научить?
   
Эндер покачал головой:
   
— Я знаю одно: игра окончена. — Он свернул бумагу. — Вовремя, ничего не скажешь. Могу я объявить об этом своей армии?
   
— Нет времени, — ответил Графф. — Челнок отбывает через двадцать минут. К тому же тебе лучше не встречаться с ними. Так будет легче.
   
— Им или вам? — спросил Эндер.
   
Ответа дожидаться он не стал. Повернулся к Бобу. Взял его руку, пожал и направился к двери.
   
— Подожди, — остановил его Боб. — Куда тебя загнали? В тактики? Навигаторы?
   
— В Командную школу, — ответил Эндер.
   
— Начальную Командную?
   
— В просто Командную, — ответил Эндер и исчез за дверью.
   
Андерсон шагнул за ним. Боб ухватил Граффа за рукав:
   
— Но никто не попадает в Командную, пока ему не исполнится шестнадцать!
   
Графф стряхнул руку Боба, вышел и закрыл за собой дверь.
   
Боб стоял посреди пустой комнаты, пытаясь понять, что все это значит. Никто не попадал в Командную школу, не проучившись три года в Тактической, Навигационной или Начальной Командной. И никто не выпускался из Боевой школы меньше чем через шесть лет. Эндер уложился в четыре.
   
Вся система летит к чертям. В этом не может быть сомнений. Либо кто-то наверху сошел с ума, либо с войной что-то неладно. С настоящей войной, с войной против жукеров. Иначе зачем гробить собственную систему подготовки? Зачем портить игру? С чего назначать мелкого мальчишку командиром армии?
   
Боб размышлял об этом, пробираясь коридорами в свою комнату. Свет погас, как только он опустился на койку. Боб в темноте разделся и запихнул комбинезон в невидимый шкафчик. Он чувствовал себя ужасно. Сначала думал, что это просто страх — страх не справиться с собственной армией. Но нет. Он знал, что будет хорошим командиром. Бобу хотелось плакать. А плакал он только в самые первые дни — от тоски по дому. Потом перестал. Он пытался дать название чувству, которое стояло комком в горле и заставляло всхлипывать против воли. Он укусил руку, чтобы подавить это чувство, заменить его болью. Не помогло. Он больше никогда не увидит Эндера.
   
Вот она, причина боли. Он ее обозначил, а значит, теперь мог управлять ею. Лежа на спине, Боб заставил себя расслабиться, успокоиться, и слезы быстро высохли. Он плавно погрузился в сон. Рука его замерла на подушке возле рта — так, словно Боб собирался грызть ногти или сосать палец. Лоб пересекла упрямая морщина. Дыхание стало медленным и ровным. Он был солдатом, и, если бы кто-нибудь спросил его, что он станет делать, когда вырастет, Боб не понял бы вопроса.
   
   
Перебираясь в челнок, Эндер впервые заметил, что у майора Андерсона теперь другие нашивки.
   
— Да, он стал полковником, — подтвердил Графф. — С сегодняшнего дня майор, вернее, полковник Андерсон распоряжается Боевой школой. У меня теперь другие обязанности.
   
Эндер не стал спрашивать какие.
   
Графф уселся через проход от Эндера и пристегнул ремни. В челноке был еще один пассажир — спокойный человек в штатском, которого представили как генерала Пейса. Пейс держал дипломат, багажа у него не было, как и у самого Эндера. Почему-то мальчику было приятно, что они путешествуют налегке. В пути Эндер заговорил лишь однажды.
   
— Почему мы летим на Землю? — спросил он. — Я слышал, что Командная школа где-то на астероидах.
   
— Так и есть, — ответил Графф. — Но корабли дальнего следования не могут пришвартоваться к Боевой школе. Так что нам предстоит короткий отпуск на Земле.
   
Эндер хотел спросить, значит ли это, что он сможет повидаться с семьей. Но почему-то мысль о возможности такого свидания испугала его, и он не стал спрашивать. Просто закрыл глаза и попробовал уснуть. Краем прикрытого глаза он видел, что генерал Пейс перегнулся через спинку кресла и внимательно рассматривает его. Эндер не понимал почему.
   
Они приземлились прямо в жаркое солнечное флоридское утро. Эндер так долго жил вдали от солнечного света, что едва не ослеп. Он щурился, чихал и очень хотел попасть обратно под крышу. Все было таким чужим. А почва под ногами вместо того, чтобы загибаться вверх, как в Боевой школе, почему-то уходила вниз. Эндеру казалось, что он стоит на вершине горы. Сила тяжести прижимала его к земле. Он шел шаркая и еле передвигая ноги. Ему было плохо. Он хотел назад, домой, в Боевую школу, в единственное место во Вселенной, где он был нужен.
   
   
— Арестован?
   
— Вполне логичное допущение. Ведь генерал Пейс на самом деле глава военной полиции. А в Боевой школе произошло убийство.
   
— Мне не сказали, повышен наш полковник или передан военному суду. Просто сообщили, что он переведен на другую должность и должен явиться лично к Полемарху.
   
— Это хороший знак или дурной?
   
— А кто ж знает? С одной стороны, Эндер Виггин не просто выжил, он преодолел очень важный рубеж. Да, он покинул школу в отличной форме, и этим мы обязаны старине Граффу. С другой стороны, в челноке был и четвертый пассажир. Тот, что путешествует в ящике.
   
— Вторая смерть в истории нашей школы. Слава богу, на этот раз не самоубийство.
   
— По-вашему, убийство лучше, майор Имбу?
   
— Это не убийство, полковник Андерсон. Мы видели, что произошло. Никто не может обвинить в происшедшем Эндера.
   
— Зато могут обвинить Граффа. Когда кончится война, гражданские примутся рыться в наших файлах и начнут решать, что правильно, а что — нет. И будут раздавать медали за «правильно» и отправлять в отставку без пенсии или сажать в тюрьму за «неправильно». По крайней мере, у них хватило ума не говорить Эндеру, что тот парень умер.
   
— Это ведь уже второй раз.
   
— Да, про Стилсона ему тоже не сказали.
   
— Малыш пугает меня.
   
— Эндер Виггин не убийца. Он просто побеждает. И делает это… основательно. Пусть жукеры его боятся.
   
— Я начинаю чувствовать жалость к жукерам при мысли о том, что ими займется Эндер Виггин.
   
— А мне жаль самого Эндера. Но не настолько, чтобы вступаться за него. Теперь я получаю те материалы, которые прежде ложились на стол Граффа. Сводки, передвижения частей и так далее. Когда-то я спокойно спал по ночам.
   
— У нас так мало времени?
   
— Я не должен был говорить. Все это совершенно секретно.
   
— Знаю.
   
— Скажем так: они нисколько не поторопились с отправкой мальчика в Командную школу. Но, возможно, на пару лет опоздали.
  
  
   
    
13
    
Валентина
   
   
— Дети?
   
— Брат и сестра. Там такие лисьи петли… пишут для одной компании, оплату получают на другую, допуск через третью. И все анонимно или через подставных лиц. С нас семь потов сошло, прежде чем разобрались.
   
— И что же они скрывают?
   
— Все, что угодно! Прежде всего возраст. Мальчику четырнадцать. Девочке двенадцать.
   
— И кто из них Демосфен?
   
— Девочка. Которой двенадцать.
   
— Прошу прощения. Я понимаю, что это совсем не смешно, просто не смог удержаться. Все это время мы тряслись, как зайцы, пытаясь убедить русских не принимать Демосфена всерьез, и вместе с тем поднимали на щит Локка, надеясь доказать миру, что не все американцы — кровожадные параноики. Брат и сестра. Несовершеннолетние.
   
— И их фамилия Виггин.
   
— Ага. Совпадение?
   
— Наш Виггин — третий. Эти — первый и вторая.
   
— Восхитительно. Русские никогда не поверят…
   
— …Что мы не управляем Демосфеном и Локком. Что они не находятся под таким же строгим контролем, как наш Виггин.
   
— А что, если это заговор? Что, если кто-то и вправду управляет этой парочкой?
   
— Мы не засекли никаких контактов между ними и кем-либо из взрослых, кто мог бы дергать их за ниточки.
   
— Но вдруг кто-то изобрел способ обмануть вас? Какой-нибудь способ связи, который вы не смогли засечь? Трудно поверить, что двое школьников…
   
— Я разговаривал с полковником Граффом, когда он прибыл из Боевой школы. По его мнению, то, что якобы творили эти детишки, вполне им по силам. Они обладают такими же способностями, как и наш Виггин. Только темпераменты разные. Однако Графф был чрезвычайно удивлен, как он выразился, «ориентацией» персонажей. Нам точно известно, что Демосфен — это девочка, но Графф сказал, что Валентину не приняли в Боевую школу из-за ярко выраженного миролюбия, склонности к компромиссам и гипертрофированной способности к сопереживанию.
   
— Ну, это точно не Демосфен.
   
— А у мальчишки душа шакала.
   
— Кого это у нас недавно превозносили как «единственный незашоренный ум Америки»? Не Локка ли?
   
— Очень трудно понять, что происходит на самом деле. Но Графф советует — и я с ним согласен — оставить их в покое. Не выводить на чистую воду. Ничего не докладывать наверх, кроме одного: нами, мол, достоверно установлено, что Демосфен и Локк не имеют контактов за пределами страны и не связаны ни с одной из внутренних группировок, ну, за исключением тех, что открыто действуют в компьютерных сетях.
   
— Другими словами, дать им карт-бланш.
   
— Я знаю, что Демосфен кажется весьма опасным, в частности потому, что у него, вернее, у нее так много последователей. Но куда важнее то, что мальчик — а он куда более честолюбив — выбрал для себя взвешенную, умеренную, мудрую позицию. И еще. Пока они просто говорят. У них есть влияние, но нет власти.
   
— По-моему, влияние и есть власть.
   
— Как только нам покажется, что они выходят за рамки, мы их сдадим.
   
— Это может сработать только в ближайшую пару лет. Чем дольше мы ждем, тем старше они становятся.
   
— Тебе известно о передвижениях русских войск. Всегда существует вероятность, что Демосфен прав. И потому…
   
— Лучше иметь его рядом, под рукой. Хорошо. Скажем, что они чисты. Но слежку продолжим. И конечно, надо найти способ успокоить русских.
   
   
Несмотря на все опасения и сомнения, Валентине нравилось быть Демосфеном. Ее колонку теперь публиковали почти все информационные каналы страны, и было очень забавно следить за тем, как стремительно растут счета ее поверенных. Время от времени они с Питером вносили четко просчитанные пожертвования в фонды определенных кандидатов или партий: цифра должна была быть достаточно большой, чтобы ее заметили, и достаточно скромной, чтобы у кандидата не создалось впечатления, будто его подкупают. Валентина получала теперь столько писем, что одна из сетей, для которой она писала, наняла секретаршу, которая должна была отвечать на всякую бумажную мелочь. Немало развлечений доставляли письма от важных людей из американского или международного правительства — иногда дружелюбные, чаще враждебные, — и каждый автор непременно пытался выяснить, что у Демосфена на уме. Эту корреспонденцию они с Питером всегда читали вместе и хохотали. А что, если бы все эти важные шишки узнали, что пишут каким-то сопливым детишкам?! Да они б от стыда сквозь землю провалились!
   
Кстати, о стыде. Временами и Валентине становилось стыдно. Отец регулярно читал Демосфена, но никогда не читал Локка, даже слышать о нем не хотел. За обедом он частенько цитировал очередное заявление Демосфена, громко одобряя все прочитанное. Питер обожал, когда отец так делал.
   
— Видишь, это доказывает, что простые люди нас слушают!
   
Но Валентине казалось, что это унижает отца. Если бы тот узнал, что все эти статьи писала она, да еще не веря и в половину собственных утверждений, — о, как бы он был зол и пристыжен.
   
Однажды в школе она чуть не втравила их в неприятности. Учитель истории задал написать сравнительную характеристику взглядов Локка и Демосфена, опираясь на их ранние колонки. Валентина по беспечности своей настрочила прекрасную аналитическую работу. И ей потребовалось добрых два часа, чтобы уговорить директора не публиковать ее эссе на том же самом портале, где сейчас выступал Демосфен. Питер был просто в бешенстве:
   
— Ты пишешь совсем как Демосфен! Тебе ни в коем случае нельзя нигде публиковаться! Все, нужно убить Демосфена прямо сейчас! Ты выходишь из-под контроля!
   
Питер часто приходил в ярость по пустякам. Но куда больше брани ее пугало его молчание. Однажды Демосфен получил приглашение занять место в Президентском совете по вопросам будущего образования. Престижная синекура. Очередной совет, созданный для ничегонеделания и блестяще с этим справляющийся. Валентина думала, что Питер обрадуется, но вышло наоборот.
   
— Откажись, — велел он.
   
— Почему? — удивилась она. — Это будет совсем нетрудно, и мне пообещали, что, уважая стремление Демосфена сохранить инкогнито, заседания будут проводиться исключительно в Сети. Это пойдет на пользу персоне Демосфена, придаст ему респектабельности и…
   
— …И вообще, как это здорово, что ты получила приглашение раньше меня. Не правда ли?
   
— Питер, но это же не ты и я. Это Демосфен и Локк. Мы их придумали, только и всего. Они не настоящие. Да и, кстати, приглашение вовсе не означает, что Демосфен им нравится больше, чем Локк. Просто Демосфена поддерживает больше народу. Ты же и сам это знаешь. Это назначение очень польстит всяким шовинистам и русофобам.
   
— Все должно быть наоборот. Это Локк должен пользоваться уважением.
   
— Так он и пользуется! Настоящее уважение всегда приходит позже, чем официальное признание. Питер, не злись на меня. Я ведь просто исполняла твои распоряжения и делала это хорошо.
   
И все же он несколько дней подряд дулся. С тех пор ей пришлось самой изобретать темы для своих выступлений, потому что Питер отказался руководить ею. Наверное, посчитал, что от этого статьи Демосфена станут хуже и тот начнет терять популярность, но никто ничего и не заметил. А еще больше его, наверное, разозлило то, что Валентина не прибежала к нему вся в слезах и моля о помощи. Она была Демосфеном так долго, что уже не нуждалась в подсказках.
   
И поскольку переписка с другими политически активными гражданами росла, Валентина начала узнавать много нового, получать информацию, практически недоступную обычной публике. Некоторые военные, обменивавшиеся с ней письмами, иногда выдавали секретную информацию, сами того не желая. Затем они с Питером складывали кусочки мозаики и получали интересную и довольно жуткую картину деятельности стран Варшавского договора. Русские действительно готовились к войне. К долгой кровавой наземной войне. Демосфен не ошибался, когда заподозрил страны Варшавского договора в заговоре против Лиги.
   
Итак, Демосфен обрел собственную жизнь. Время от времени, закончив очередную статью, Валентина ловила себя на том, что продолжает думать, как Демосфен, и соглашается со всеми теми идеями, которые на самом деле представляли собой лишь тщательно просчитанные позы. А читая статьи Локка, она, наоборот, искренне удивлялась: и как это он не видит, что происходит на самом деле?
   
Наверное, когда носишь маску, она рано или поздно прирастает к твоему лицу. Валентина даже испугалась этой мысли — несколько дней ее обдумывала, а затем использовала в статье, чтобы доказать: политиканы, уступающие русским только во имя мира, обязательно кончат тем, что станут их рабами, — просто не смогут выйти из привычной колеи. Это был хороший удар по правящей партии, и она получила много интересных писем. С тех пор она уже не боялась, что до определенной степени стала Демосфеном. Этот персонаж оказался намного умнее, чем они с Питером рассчитывали.
   
   
Графф ждал ее у ворот школы. Стоял, прислонившись к машине. Полковник был в штатском и здорово набрал вес. Она его даже не сразу узнала. Но он двинулся ей навстречу, и Валентина все же вспомнила его имя, прежде чем он успел представиться.
   
— Я не стану больше писать писем, — сказала она. — Мне и того не следовало писать.
   
— Не нравятся ордена?
   
— Не очень.
   
— Поехали со мной, Валентина.
   
— Я не сажусь в машины к незнакомым людям.
   
Он протянул ей бумагу. Это было разрешение, подписанное ее родителями.
   
— Хорошо. Куда мы едем?
   
— Повидать одного молодого солдата, проводящего отпуск в Гринсборо.
   
Она села в машину.
   
— Эндеру только десять, — сказала она. — А вы утверждали, что он сможет получить первый отпуск, только когда ему исполнится шестнадцать.
   
— Он перескочил через пару ступенек.
   
— Так у него все хорошо?
   
— Спроси его самого.
   
— Почему только я? Почему не вся семья?
   
— Эндер видит мир по-своему, — вздохнул Графф. — Мы едва уговорили его встретиться с тобой. Питер и родители его не интересуют. Видишь ли, жизнь в Боевой школе была очень… насыщенной.
   
— Вы хотите сказать, что он сошел с ума?
   
— Наоборот, он самый разумный человек из всех, кого я знаю. И прекрасно понимает, что родителям вовсе не хочется воскрешать давно похороненную привязанность. Что же касается Питера, встречу с ним мы даже не предлагали. Заранее знали, куда будем посланы.
   
Они свернули как раз за озером Брандт и ехали по дороге, которая то взбегала на холмы, то спускалась с них, пока не добрались до ограды. Чуть дальше на вершине холма виднелся домик из белого камня, стоявший на перешейке между озером Брандт и маленьким пятиакровым частным озерцом.
   
— Это поместье принадлежало фирме Мэдли. «Мойтесь росой!» Знаешь? — сказал Графф. — Международный флот купил его на налоговых торгах лет двадцать назад. Эндер настоял на том, чтобы ваша беседа не прослушивалась. Я обещал ему, что так и будет, а чтобы обеспечить полное уединение, мы отправим вас разговаривать на озеро — на плот, который он построил своими руками. Но предупреждаю, потом, после этого разговора, я задам тебе несколько вопросов. Ты, конечно, можешь не отвечать, но, надеюсь, все же ответишь.
   
— У меня нет купальника.
   
— Найдем.
   
— С маленьким таким микрофончиком, да?
   
— Мы должны хоть сколько-то доверять друг другу. Например, я прекрасно знаю, кто такой Демосфен.
   
Дрожь страха пробежала по ее телу, но она смолчала.
   
— Мне об этом рассказали, как только я прилетел сюда из Боевой школы. Сейчас лишь шесть человек во всем мире знают, кто вы такие. Не считая русских: только Бог ведает, до чего им удалось докопаться. Но Демосфену нечего бояться нас. Демосфен может быть уверен в том, что мы умеем хранить тайны. Точно так же я верю: Демосфен не расскажет Локку о том, что случилось сегодня. Взаимное доверие, кажется, так это называется?
   
Валентина не могла понять, кому они симпатизируют — Демосфену или же ей, Валентине Виггин. Если Демосфену — она не может им доверять. Просьба ничего не говорить Питеру означает, что ее собеседник прекрасно понимает разницу между ними. Между Валентиной и Демосфеном. Хотя сама она предпочла не отвечать себе на этот вопрос: осталась ли между ними разница?
   
— Вы сказали, он построил плот. Как долго Эндер живет здесь?
   
— Два месяца. Мы думали, он задержится тут максимум на пару дней, но, видишь ли, Эндер не особенно хочет продолжать свое обучение.
   
— О, значит, я опять в роли лекаря.
   
— На этот раз мы не можем перекраивать твое письмо. Придется идти на риск. Нам очень нужен твой брат. Человечество в опасности.
   
На сей раз Валентина была достаточно взрослой, чтобы понимать: весь мир действительно висит на волоске. И она слишком долго была Демосфеном, чтобы отказаться от исполнения своего долга.
   
— Где он?
   
— На причале.
   
— А где купальник?
   
   
Эндер даже не помахал рукой, когда увидел, что она спускается по склону холма, не улыбнулся, когда она ступила на шаткий плавучий настил лодочного причала. Но Валентина знала, он очень рад этой встрече. Эндер смотрел на нее, не отводя глаз.
   
— Ты больше, чем мне помнилось, — сказала она невпопад.
   
— Ты тоже, — ответил он. — И еще я помнил, что ты очень красивая.
   
— Память частенько нас подводит.
   
— Нет, твое лицо осталось прежним. Просто я больше не помню, что такое быть красивым. Давай руку. Поплыли отсюда.
   
Она неуверенно посмотрела на маленький плот.
   
— На нем нельзя вставать в полный рост, а в остальном — все в порядке. — Эндер перебрался на плот, как паук, опираясь лишь на кончики пальцев. — Это первая вещь, которую я сделал своими руками. Помнишь, как мы строили дома из кубиков? Питероустойчивые здания.
   
Валентина рассмеялась. Когда-то они развлекались тем, что возводили здания, которые могли стоять даже после изъятия большей части опорных конструкций. Питер тоже обожал в этом участвовать — он вытаскивал кубики. Вытаскивал и вытаскивал, пока конструкция не становилась настолько хрупкой, что рассыпалась при первом же прикосновении. О да, Питер был той еще задницей, но он придавал их играм особый вкус.
   
— Питер изменился, — сказала она.
   
— Давай не будем говорить о нем.
   
— Хорошо.
   
Она переползла на плот, хотя и не так ловко, как Эндер. Он взял весло и медленно вывел утлое сооружение на середину озерца. Валентина вслух заметила, что он стал сильным и очень загорел.
   
— Силы я поднабрался в Боевой школе, а загорел тут, на озере. Много времени провожу в воде. Когда плывешь, чувствуешь себя невесомым. Я скучаю по невесомости. А еще, когда я в озере, земля вокруг как будто загибается кверху.
   
— Словно в миске.
   
— Я четыре года провел в миске.
   
— Значит, теперь мы чужие?
   
— А разве нет, Валентина?
   
— Нет, — сказала она, потянулась и погладила его по ноге, а потом вдруг ухватила Эндера за колено, за самое «щекотное» место.
   
В тот же миг он поймал ее запястье и стиснул железной хваткой, хотя его ладони были меньше, чем у сестры, а руки казались такими тонкими и слабыми. В глазах Эндера промелькнуло пугающее выражение, но потом он расслабился.
   
— Ну да, точно, — сказал он. — Ты любила меня щекотать.
   
— Больше не буду, — сказала она, убирая руку.
   
— Хочешь поплавать?
   
В ответ она молча перевалилась через край плота. Вода была чистой и прозрачной — и никакой хлорки. Валентина немного поплавала, потом забралась обратно на плот и улеглась погреться на солнышке. Оса описала круг над ее головой, а затем приземлилась совсем рядом, на край плота. Валентина заметила ее и в другой раз, скорее всего, испугалась бы. Но не сегодня. Пусть себе ползает, жарится на солнышке.
   
Плот качнулся, она повернула голову и увидела, как Эндер убил осу. Одним точным движением, придавив пальцем.
   
— Эта порода очень вредная, — объяснил Эндер, — жалят, не дожидаясь, когда их обидят. — Он улыбнулся. — Я сейчас изучаю превентивные стратегии. Я очень хорош. Никто никогда не побеждал меня. Я лучший солдат, что когда-либо был.
   
— Кто бы стал ожидать меньшего? — отозвалась Валентина. — Ты же Виггин.
   
— Что ты хочешь сказать?
   
— Это значит, что ты способен изменить мир. — И она рассказала ему про их с Питером заговор.
   
— Сколько теперь Питеру, четырнадцать? И он уже мечтает захватить власть над миром?
   
— Он метит в Александры Великие. А почему бы и нет? Почему бы и тебе туда не метить?
   
— Мы не можем стать Александром оба.
   
— Две стороны одной медали. А я — металл между ними.
   
Она произнесла эти слова и подумала: а может, это правда? За последние несколько лет она столько всего разделила с Питером, что, несмотря на все свое презрение, научилась понимать его. А Эндер все это время оставался воспоминанием. Маленьким хрупким мальчиком, нуждавшимся в ее защите. А вовсе не этим темнокожим пареньком с ледяными глазами, убивающим ос одним движением пальца. «Может, и он, и Питер, и я одинаковые и всегда были такими? Может, мы считаем друг друга разными просто из зависти?»
   
— У медали есть недостаток: когда одна сторона наверху, другая — внизу.
   
«Думаешь, ты теперь внизу?» — промелькнуло в голове Валентины.
   
— Они хотят, чтобы я вернула тебе интерес к занятиям.
   
— Это не занятия, это игры. Все время игры, с начала и до конца. И правила меняются по щелчку пальцев. — Эндер поднял вялую руку. — Посмотри. Видишь ниточки, сестренка?
   
— Но ты ведь тоже можешь их использовать.
   
— Только когда они хотят, чтобы их использовали. Только когда думают, что используют меня. Нет, это слишком тяжело. Я больше не хочу играть. Каждый раз, когда все начинает устраиваться, когда я осваиваюсь с положением вещей, когда становится хорошо, мне в спину втыкают еще один нож. Все время, что я живу здесь, меня мучают кошмары. Мне снится, что я в боевой комнате, только вместо невесомости они играют с силой тяжести. Все время изменяют ее направление. И вот я отталкиваюсь от стены, но лечу в совершенно другом направлении. Или падаю. И я прошу, умоляю их дать мне добраться до двери, дать выйти, но мне никто не отвечает. Меня засасывает обратно, обратно…
   
Валентина услышала злость в его голосе и решила, что эта злость направлена на нее.
   
— Думаю, меня привезли сюда именно для этого. Чтобы засосать тебя обратно.
   
— Я не хотел тебя видеть.
   
— Мне передали.
   
— Я боялся, что все еще люблю тебя.
   
— Я надеялась на то же.
   
— Мой страх, твое желание — они сбылись.
   
— Эндер, это правда. Может, мы молоды, но вовсе не бессильны. Мы довольно долго играем по их правилам, и эта игра уже начала становиться нашей. — Она хихикнула. — Я член Президентского совета. Питер в бешенстве.
   
— Меня к сетям не подпускают. Здесь вообще нет компьютеров, кроме тех, что контролируют систему безопасности и электричество. Древние штуки. Их установили лет сто назад, когда компьютеры работали автономно. У меня забрали армию, забрали комп, и знаешь… Мне этого совсем не жаль.
   
— Ты хорошо проводишь время сам с собой.
   
— Не с собой. С воспоминаниями.
   
— Возможно, это то, что ты есть. Воспоминания.
   
— Нет. Я вспоминаю нечто иное. Жукеров.
   
Валентина даже передернулась, как будто с холма вдруг подул холодный ветерок:
   
— Я перестала смотреть видео про жукеров. Все одно и то же.
   
— А я их раньше днями напролет изучал. То, как они управляют в космосе своими кораблями. И знаешь, пока я болтался здесь, на озере, мне в голову пришла одна забавная мысль. Я понял, что все сцены ближнего боя, рукопашной между людьми и жукерами, взяты из фильмов времен Первого нашествия. А все съемки, сделанные во время Второго нашествия, — их легко отличить, потому что там морские пехотинцы одеты в форму Международного флота, — самих сражений не показывают. Только мертвых жукеров, которые лежат в рубках и переходах. Никаких следов борьбы. И о той знаменитой битве, в которой победил Мэйзер Рэкхем, — из нее нам вообще ничего не показывают.
   
— Возможно, это было какое-то секретное оружие.
   
— Нет-нет, меня вовсе не интересует, как их тогда убивали, меня интересуют они сами. Я ничего не знаю о жукерах, а ведь предполагается, что когда-нибудь мне придется сражаться с ними. Я прошел через много битв — побеждал в играх… и не только. Но всякий раз я побеждал только потому, что понимал ход мыслей своего противника. По его действиям угадывал то, о чем он думал, что замышлял. От этого я и отталкивался. О да, в этом я хорош. Я умею проникать в чужие мысли.
   
— Проклятие семейства Виггин.
   
Валентина сейчас шутила, но она и вправду боялась того, что Эндер сможет прочесть ее мысли, как читал мысли своих врагов. Питер всегда понимал ее — или думал, что понимал, — но сам был такой свиньей, что она его никогда не стыдилась, — ей было безразлично, как глубоко он залезет к ней в голову. Но Эндер… Валентина не хотела, чтобы он ее понял, не хотела обнажаться перед ним. Ей будет стыдно.
   
— Думаешь, ты не сможешь разбить жукеров, если не поймешь их?
   
— Все еще серьезнее. Одиночество и безделье располагают к мыслям о себе. Я пытался разобраться, почему так себя ненавижу.
   
— Нет, Эндер.
   
— Не говори: «Нет, Эндер». Мне потребовалось много времени, чтобы осознать свою ненависть, но, поверь мне, я ее осознал. И осознаю. Все сводится к одному: вместе с настоящим пониманием, позволяющим победить врага, приходит любовь к нему. Видимо, нельзя узнать кого-то, проникнуть в его желания и веру, не полюбив так, как он любит себя. И в этот самый миг моей любви…
   
— …Ты его побеждаешь. — Сейчас она не боялась его проницательности.
   
— Нет, ты не поняла. Я его уничтожаю. Я делаю так, чтобы он больше никогда не смог подняться против меня. Втаптываю в землю до тех пор, пока он не перестает существовать.
   
— Нет, этого не может быть.
   
Страх вернулся и стал еще сильней. «Питер смягчился, а ты… Они сделали тебя убийцей! Две стороны одной медали, но как отличить их друг от друга?»
   
— Я причинял людям настоящую боль, Вэл. Я не придумываю.
   
— Знаю, Эндер…
   
«Что же ты сделаешь со мной?»
   
— Видишь теперь, чем я стал, Вэл? — тихо сказал он. — Даже ты боишься меня.
   
Он погладил сестру по щеке так бережно, что ей захотелось разрыдаться. Вспомнилось прикосновение его мягкой ручки, когда он был еще совсем малышом. Она до сих пор помнила его руку у себя на щеке.
   
— Я не боюсь тебя, — возразила она, и сейчас это было правдой.
   
— А стоило бы.
   
«Нет. Никогда».
   
— Если ты останешься в воде, замерзнешь и пойдешь пупырышками. И еще тебя может съесть акула.
   
Он улыбнулся:
   
— Акулы давно научились не лезть ко мне.
   
Но он все же выбрался на плот, хрупкое сооружение качнулось, плеснуло волной. Брызги были холодными.
   
— Эндер, у Питера получится… Он достаточно умен, чтобы ждать столько, сколько потребуется. Он пробьется к власти, не сейчас, так позже. Не знаю, хорошо это будет или плохо. Питер может быть жестоким, но он знает, как взять власть, и сумеет удержать ее, а есть вероятность, что сразу по окончании войны, может, еще даже до ее окончания мир опять рухнет в пропасть… Страны Варшавского договора добивались гегемонии перед Первым нашествием. И если они снова возьмутся за старое…
   
— То даже Питер — лучшая альтернатива.
   
— Ты обнаружил в себе что-то от разрушителя, Эндер. Так было и со мной. У Питера нет монополии на это качество, что бы там ни думали психологи. Но в Питере, представь себе, проснулся строитель. Он не стал добрым, но уже не стремится разрушать все, что попадается ему на глаза. Понимаешь, власть в конечном счете оказывается в руках у тех, кто стремится к ней. И по-моему, большинство нынешних правителей намного хуже Питера.
   
— После такой рекомендации я сам готов голосовать за него.
   
— Иногда все это кажется мне полным бредом. Четырнадцатилетний мальчик и его младшая сестра сговорились захватить власть над миром. — Она попыталась рассмеяться, но ей было не смешно. — Мы не обычные дети. Вообще не дети.
   
— А тебе не хотелось бы все изменить? Снова вернуться в детство?
   
Она попыталась представить, что стала такой же, как другие девочки в школе. Попробовала вообразить жизнь, в которой больше не нужно чувствовать ответственность за судьбы мира.
   
— Это будет очень скучно.
   
— Мне так не кажется.
   
Он растянулся на плоту, будто готов был всю жизнь провести на воде.
   
Так и есть. Что бы ни делали с Эндером в Боевой школе, его честолюбие сгорело, угасло. Он действительно не хотел покидать свою нагретую солнцем миску.
   
Нет, поняла она, нет, он сейчас искренне верит, что ему никуда не хочется, что ему ничего не нужно, но в нем еще слишком много от Питера. Или от нее. Никто из них не может долго оставаться счастливым просто так, ничего не делая. Иначе говоря, никто из них не может быть счастливым наедине с самим собой.
   
И она снова заговорила:
   
— Назови мне имя, которое знает весь мир.
   
— Мэйзер Рэкхем.
   
— А если ты выиграешь следующую войну, как это сделал Мэйзер Рэкхем?
   
— Мэйзер Рэкхем был чудом. Счастливой случайностью. Никто не верил в него. Он просто оказался в нужном месте в нужное время.
   
— Но представь, что это сделал ты. Разгромил жукеров, и твое имя известно повсюду, как имя Мэйзера Рэкхема.
   
— Пусть другие будут знамениты. Питер жаждет славы. Вот пусть и спасает мир.
   
— Да я же, Эндер, не о славе говорю. И даже не о власти. Я говорю о случайности. О той самой случайности, что вынесла Мэйзера Рэкхема туда, где кто-то должен был остановить жукеров.
   
— Если я останусь здесь, — сказал Эндер, — меня там не будет. Будет кто-то другой. Пусть ему достанется счастливый случай.
   
Его усталый, безразличный тон вывел Валентину из себя.
   
— Я говорю о своей жизни, эгоцентричная ты сволочь! — (Если ее слова и задели Эндера, он не показал этого. Просто лежал с закрытыми глазами.) — Когда ты был совсем маленьким и Питер мучил тебя, я ведь не сидела сложа руки, не ждала, когда папа и мама придут тебя спасать. Они-то никогда не понимали, насколько Питер опасен. О да, у тебя был монитор, но я почему-то не ждала, пока приедут эти. А знаешь, что Питер творил со мной, после того как я вмешивалась? Знаешь?
   
— Заткнись, — прошептал Эндер.
   
И она замолчала, потому что увидела, как дрожит его грудь, потому что поняла: ему больно. Она, как Питер, нашла его самое слабое место, и удар попал в цель.
   
— Я не смогу их победить, — тихо сказал Эндер. — Однажды я буду там, как Мэйзер Рэкхем, и все будет зависеть от меня, а я не смогу ничего сделать.
   
— Если не справишься ты, Эндер, никто не справится. Если ты их не победишь, значит жукеры заслужили победу, потому что сильнее и лучше нас. Это будет не твоя вина.
   
— Расскажи это мертвым.
   
— Если не ты, то кто?
   
— Кто угодно.
   
— Никто, Эндер. Я скажу тебе кое-что. Дерись и проиграй — вот тогда ты будешь не виноват. Но если ты откажешься даже попытаться, значит это все ты. Ты убил нас всех.
   
— Так или иначе я буду убийцей.
   
— А кем еще ты можешь быть? Человечество развивало свои мозги вовсе не затем, чтобы прохлаждаться у озерца. Первое, чему мы научились, — это убивать. И хорошо, что научились, иначе бы нас не было, а Землей правили бы тигры.
   
— Я никогда не мог победить Питера. Что бы ни делал, что бы ни говорил. Не мог.
   
Ага, возвращаемся к Питеру.
   
— Он был старше. И сильнее.
   
— Как и жукеры.
   
Она наконец поняла логику его поступков, вернее, их алогичность. Он мог побеждать сколько угодно, но в глубине души понимал, что на свете существует кто-то способный его уничтожить. Он всегда знал, что его победы — ненастоящие, потому что есть Питер, непобедимый воин.
   
— Ты хочешь надрать задницу Питеру?
   
— Нет, — ответил он.
   
— Тогда разбей жукеров. А потом возвращайся домой и спроси: кто такой Питер Виггин? Посмотри ему в глаза, любимый и почитаемый всем миром, — ты увидишь там поражение. Вот как ты победишь.
   
— Ты не поняла, — сказал он.
   
— А по-моему, как раз наоборот.
   
— Я не хочу побеждать Питера.
   
— Тогда чего же ты хочешь?
   
— Я хочу, чтобы он полюбил меня.
   
На это у нее не было ответа. Насколько ей было известно, Питер никого не любил.
   
Эндер больше ничего не говорил. Просто лежал. И лежал…
   
Наконец Валентина почувствовала, что устала от солнца и вся вспотела. Приближался закат, и начинали гудеть комары. Тогда она нырнула в воду и начала толкать плот к берегу. Эндер оставался безучастным, однако его неровное дыхание говорило о том, что он не спит. Когда они добрались до берега, Валентина вскарабкалась на причал и сказала:
   
— Я люблю тебя, Эндер. Больше, чем когда-либо. Что бы ты ни решил.
   
Он не ответил. Валентина сомневалась, что он поверил ей. Она взбиралась по склону холма, яростно проклиная тех, кто заставил ее приехать сюда сегодня, к такому Эндеру. Потому что в результате она сделала то, чего от нее хотели. Уговорила Эндера вернуться. И он не скоро ей это простит.
   
   
Эндер шагнул в дверь, все еще мокрый после купания. На улице смеркалось, но еще темнее было в комнате, где ожидал его Графф.
   
— Едем сейчас? — спросил Эндер.
   
— Если хочешь.
   
— Когда?
   
— Как только ты будешь готов.
   
Эндер принял душ и оделся. Он наконец привык к штатской одежде, но все же чувствовал себя привычнее в комбинезоне или боевом костюме. «Я никогда больше не надену боевой костюм, — подумал он. — Это ведь была игра Боевой школы, и с ней навсегда покончено». Он слышал сумасшедшее стрекотание цикад в лесах, скрежет шин по гравию на дороге за домом.
   
Что еще взять с собой? Он прочел несколько книг из библиотеки, но они принадлежали дому, их нельзя было увозить. Единственное, чем он обзавелся, — это плотом, который сам построил. Но плот тоже останется здесь.
   
В комнате, где ждал Графф, теперь горел свет. Полковник тоже переоделся. Он снова был в форме.
   
Они устроились рядом на заднем сиденье. Машина ехала кружным путем по проселочным дорогам, чтобы попасть в аэропорт со служебного въезда.
   
— Раньше, когда население Земли еще росло, — заметил Графф, — здесь были только леса да фермы. Поливные земли. Дожди стекают в реки, просачиваются сквозь землю, образуя водоносные слои. Земля глубока, Эндер, и она живая, у нее живое сердце. Мы, люди, живем на поверхности, как водомерки на глади спокойной воды у берега.
   
Эндер ничего не сказал.
   
— Мы готовим наших командиров именно так, а не иначе, потому что у нас есть на то причины. Нам нужно, чтобы они думали определенным образом, не отвлекались по пустякам. Поэтому мы изолируем их. Тебя. Отделяем от остального мира. И это срабатывает. Но когда почти не встречаешь людей, когда совсем не знаешь Земли, когда живешь среди металла, за которым космический холод, — так легко забыть, почему вообще надо защищать Землю. Почему мир людей стоит той цены, которую вам приходится платить.
   
«Значит, вот зачем вы привезли меня сюда, — подумал Эндер. — Вы так спешили и все же не пожалели целых трех месяцев, только бы заставить меня полюбить Землю. Что ж, это сработало. Все, что вы придумываете, работает. И Валентина… Вы использовали ее, чтобы напомнить мне: я вовсе не ради себя стараюсь. И да, я вспомнил».
   
— В некотором роде я действительно использовал Валентину, — как обычно, угадал его мысли Графф. — И ты можешь ненавидеть меня за это, Эндер, но имей в виду: это сработало только потому, что между вами есть нечто особенное, нечто настоящее. Миллиарды связей между человеческими существами — вот что ты должен сохранить и спасти.
   
Эндер повернулся к окну и стал смотреть, как поднимаются и опускаются вертолеты и дирижабли.
   
Их подобрал вертолет и понес к космопорту Международного флота в Стампи-Пойнт. Официально космопорт носил имя какого-то покойного Гегемона, но все именовали его Стампи-Пойнт — так звался жалкий городишко, который снесли, когда строили дороги к огромным островам из стекла и бетона, выросшим в заливе Пэмлико. Чайки и бакланы все еще вышагивали по прибрежному песку, замшелые деревья наклонялись к соленой воде, будто желая напиться. Моросил дождь, бетон стал черным и скользким, и невозможно было разобрать, где кончается дорога и начинается залив.
   
Графф провел его через лабиринт загранпостов. Единственным документом служил маленький пластмассовый шарик, который Графф каждый раз доставал из кармана. Он опускал его в приемник — и открывалась очередная дверь, люди вставали и отдавали честь; затем приемник выплевывал шарик, и Графф шел дальше. Эндер заметил, что сначала все смотрели на Граффа, но по мере продвижения вглубь космопорта куда больше внимания уделялось ему, Эндеру. Рядовые служители реагировали на высокий чин Граффа, людей же посерьезнее интересовал не ранг, а груз.
   
И только когда Графф зашел в челнок, сел и пристегнулся, Эндер понял, что полковник летит с ним.
   
— И далеко? — спросил он Граффа. — Далеко вы полетите со мной?
   
— До самого конца, Эндер, — тонко улыбнулся Графф.
   
— Значит, вас назначили администратором Командной школы?
   
— Нет.
   
Стало быть, Граффа отозвали с поста заведующего Боевой школой только для того, чтобы он проводил Эндера до следующего места назначения. «Неужели я и в самом деле такая важная персона?» — подумал он. И тут же словно шепот Питера раздался у него в голове: «А как бы мне это использовать?»
   
Он пожал плечами и попробовал переключиться на что-нибудь другое. Питер может сколько угодно грезить о покорении мира, а у Эндера другие мечты. Но, вспомнив всю свою жизнь в Боевой школе, Эндер пришел к выводу, что всегда обладал властью, хотя никогда и не искал ее. Однако, решил он, в основе этой власти лежали реальные достижения, а не какие-нибудь манипуляции и уловки. Так что стыдиться тут нечего. Он ни разу не использовал власть, чтобы причинить человеку боль. Разве что с Бобом, да и с ним все вышло — лучше не придумаешь. Боб стал другом, заняв место ушедшего Алая, как тот когда-то заступил на место Валентины. Валентины, которая сейчас помогала Питеру в его замыслах. Валентины, которая все еще, несмотря ни на что, любила Эндера. И эта цепочка мыслей, переплетение следов вернули его на Землю, к тихим часам, проведенным посредине маленького, чистого озера, окруженного лесистыми холмами. «Вот это и есть Земля», — подумал он. Не висящий в пустоте огромный шар, а редкий лес и сверкающая на солнце гладь озера, утонувший в листве дом на вершине холма, травянистый склон, спускающийся к воде, плеск волны, серебристая чешуя рыбы, птицы, ныряющие вниз, чтобы поймать муху или жука над самой поверхностью воды. Земля — это непрекращающийся треск цикад, свист ветра и пение птиц. И голос девочки, говорившей с ним из такого далекого детства. Тот самый голос, который когда-то был его единственной защитой от страхов. И чтобы сохранить этот голос, чтобы та девочка осталась жива, он сделает все, что угодно, — вернется в школу, покинет Землю еще на четыре года, на сорок, четыреста лет. Пусть даже она любит Питера больше.
   
Его глаза были закрыты, он не издавал ни звука, только дышал ровно и мирно. Вдруг Графф протянул руку через проход и коснулся его плеча. Эндер от удивления напрягся, и тот быстро отдернул пальцы. Но на миг Эндера ошарашила безумная мысль, что, возможно, Графф ощущает к нему какую-то привязанность. Нет, не может быть. Это всего лишь еще один точно рассчитанный жест. Графф создает из маленького мальчика боевого командира. Наверняка какой-нибудь параграф номер семнадцать учебного плана рекомендует учителям периодически прибегать к отеческим жестам.
   
Через несколько часов челнок причалил к спутнику МПЗ. Спутник межпланетного запуска населяли три тысячи человек. Воздух и пищу им поставляли растения. Пили они только ту воду, что уже десятки тысяч раз прошла сквозь их тела, и существовали лишь для того, чтобы обслуживать буксиры, таскавшие грузы через Солнечную систему, и челноки, возившие пассажиров туда-обратно на Луну или на Землю. В этом маленьком мирке Эндер почувствовал себя как дома: полы на спутнике МПЗ загибались вверх, точь-в-точь как в Боевой школе.
   
Их буксир был относительно новым; Международный флот следил за своими кораблями — постоянно списывал старые суда и закупал новые. Буксир только что приволок на спутник большой груз оружейной стали, выплавленной кораблем-фабрикой, который добывал и перерабатывал руду где-то в Поясе астероидов. Теперь сталь предстояло переправить на Луну, и возле буксира пришвартовались четырнадцать объемистых барж. Но стоило Граффу опустить шарик в считывающее устройство спутникового компьютера, как в мгновение ока баржи отсоединили. Буксир должен был на максимальной скорости проследовать к цели, которую задаст полковник Графф, как только они отчалят от спутника МПЗ.
   
— Тоже мне секрет! — улыбнулся капитан буксира. — Всякий раз, когда место назначения неизвестно, мы летим на МЗЗ.
   
По аналогии с МПЗ Эндер решил, что аббревиатура обозначает станцию межзвездного запуска.
   
— Не в этот раз, — сказал Графф.
   
— Куда же мы летим?
   
— В штаб Международного флота.
   
— У меня нет допуска к такой информации. Я понятия не имею, где это.
   
— Корабельный компьютер вам поможет, — ответил Графф. — Покажите ему вот это и следуйте курсом, который он проложит.
   
Графф вручил капитану пластиковый шарик.
   
— И мне придется всю дорогу просидеть с закрытыми глазами, чтобы случайно не увидеть, куда мы летим?
   
— О нет, конечно нет. Штаб Международного флота расположен на малой планете Эрос, в трех месяцах полета на максимальной скорости, с которой, естественно, мы и будем лететь.
   
— Эрос? Но я думал, жукеры стерли эту планетку в радиоактивную… Ага! Когда это я успел получить допуск?
   
— А вы его и не получали. Поэтому по прибытии на Эрос вам, вероятно, подыщут там работу.
   
Капитан мгновенно все понял и категорически не одобрил:
   
— Слушай, сукин ты сын, я пилот, и у тебя нет никакого права ставить меня на мертвый якорь на какой-то захолустной планетенке.
   
— В докладе начальству я позволю себе опустить ваши цветистые выражения. Прошу простить, но мне приказано погрузиться на первый попавшийся быстроходный военный буксир. Вы подошли к станции в момент моего прибытия. Никто не собирался специально осложнять вам жизнь. И не расстраивайтесь так. Лет через пятнадцать война наверняка закончится, и тогда местонахождение нашего штаба перестанет быть тайной. Кстати, если вы принадлежите к числу капитанов, привыкших швартоваться на глазок, предупреждаю: с Эросом этот номер не пройдет. Альбедо астероида лишь не намного больше, чем у черной дыры. Так что увидеть его невозможно.
   
— Вот спасибо, — буркнул капитан.
   
И только через месяц совместного путешествия он нашел в себе силы вежливо обратиться к полковнику Граффу.
   
Библиотека корабельного компьютера была невелика и предназначалась скорее для развлечения, чем для образования. Поэтому после зарядки и завтрака Эндер обычно разговаривал с Граффом о Командной школе, Земле, физике и астрономии — обо всем, что хотел знать.
   
А больше всего его занимали жукеры.
   
— Мы знаем о них очень немного, — признался Графф. — Нам так и не удалось поймать ни одного живьем. Как только нам попадался живой и безоружный жукер, происходила странная вещь: он умирал в тот же самый момент, когда осознавал, что схвачен. Собственно, даже местоимение «он» под сомнением. Скорее всего, солдаты-жукеры — самки, но с рудиментарными или атрофированными половыми органами. Тебя, наверное, больше всего интересует их психология, а нам так и не удалось с ними пообщаться.
   
— Расскажите все, что знаете. Может, мне удастся извлечь из этого что-нибудь полезное.
   
И Графф начал рассказывать. Организмы, подобные жукерам, вполне могли появиться и на Земле, повернись все иначе несколько миллиардов лет назад. На молекулярном уровне никаких сюрпризов, даже генетический материал был таким же. Не случайно жукеры напоминали людям насекомых. Хотя в процессе эволюции их внутренние органы развились и усложнились, а вместо внешнего появился скелет внутренний, физическое строение жукеров несло черты сходства с далекими предками, которые, скорее всего, были подобны земным муравьям.
   
— Но не придавай этому большого значения, — предупредил Графф. — С таким же успехом можно сказать, что наши предки здорово смахивали на белок.
   
— Но все же это хоть какая-то точка отсчета, — сказал Эндер.
   
— Белки никогда не строили космических кораблей, — возразил Графф. — Они собирают орехи и ягоды, мы разрабатываем астероиды и устанавливаем исследовательские станции на лунах Сатурна. Слава богу, белкам еще далеко до нас.
   
Жукеры, очевидно, воспринимали тот же световой спектр, что и люди. На их кораблях и станциях имелось искусственное освещение. Но антенны их, по мнению ученых, были рудиментарны и нефункциональны. Результаты вскрытия не дали ответа на вопрос, какими ощущениями — зрительными, слуховыми, обонятельными, вкусовыми — жукеры руководствуются в первую очередь.
   
— Еще мы предполагаем, что жукеры обмениваются информацией не при помощи звуков, а как-то иначе. Конечно, это только гипотеза. И вот еще странная штука. На их кораблях мы не нашли ни одного коммуникационного устройства. Никакого радио, ничего, что могло бы передавать или принимать сигналы.
   
— Но экипажи кораблей общаются друг с другом. Я видел записи — они разговаривают.
   
— Правильно. Тело с телом, сознание с сознанием. Это самое важное, что о них мы узнали. Их система связи, какой бы она ни была, работает молниеносно, причем скорость света не предел. Когда Мэйзер Рэкхем разгромил их флот вторжения, они мигом прикрыли лавочку. Всюду и сразу. У них не было времени обменяться сигналами. Но все просто взяло и остановилось.
   
Эндер вспомнил кадры, на которых целехонькие жукеры валялись мертвыми на своих постах.
   
— Тогда-то мы и поняли, что это возможно: обогнать свет. Это было семьдесят лет назад. Мы это поняли, и мы это сделали. То есть меня, конечно, там не было, я тогда еще не родился.
   
— И как же это возможно?
   
— Я не смогу объяснить тебе принципы филотической физики. До конца их вообще никто не понимает. Важно только то, что мы создали ансибль. Официально эта машинка называется мгновенным филотическим параллакс-коммуникатором, но кто-то выудил из старого фантастического романа словечко «ансибль», оно и прилипло. О существовании аппарата, конечно, знают немногие.
   
— Значит, теперь люди могут разговаривать друг с другом, даже если находятся на разных концах Солнечной системы?
   
— Да хоть на разных концах Галактики. А жукерам для этого и машины не нужны.
   
— Итак, они узнали о нашей победе в тот же самый момент, когда потерпели поражение, — сказал Эндер. — А мне всегда казалось, вернее, все вокруг утверждали и утверждают, что жукеры выяснили это только четверть века назад.
   
— Мы не хотим, чтобы люди паниковали, — ответил Графф. — Кстати, я рассказываю вещи, которые тебе вовсе не положено знать. Но ведь ты не покинешь штаб Международного флота. Пока не кончится война, разумеется.
   
Эндер разозлился:
   
— Вы знаете меня достаточно давно. Я умею хранить секреты.
   
— Таковы правила. Люди до двадцати пяти лет относятся к зоне риска во всем, что касается секретной информации. Да, это несправедливо по отношению к детям, среди которых встречаются личности, заслуживающие всякого доверия, но все равно помогает сузить круг лиц, которые могут проговориться.
   
— Но ради чего вся эта секретность?
   
— Потому что мы пошли на огромный риск, Эндер, и не хотим, чтобы половина форумов в Сети была посвящена разгадыванию наших дальнейших планов. Видишь ли, построив работающий ансибль, мы снабдили аппаратами наши лучшие корабли и отправили их атаковать родную систему жукеров.
   
— Мы что, знаем, откуда они пришли?
   
— Да.
   
— Значит, мы не ждем Третьего нашествия?
   
— Мы и есть Третье нашествие.
   
— Мы напали на них? Но никто об этом даже не упоминал. Все считают, что мы собрали за кометным поясом огромный флот и ждем, когда…
   
— Там нет ни одного корабля. Мы беззащитны.
   
— А что, если они тоже послали к нам флот?
   
— Тогда мы пропали. Но наши корабли не видели этого флота. Никаких следов.
   
— А может, им просто надоело и они решили оставить нас в покое?
   
— Возможно. Но ты ведь просматривал видео. Ты готов рискнуть существованием человечества, поставив на то, что они сдались и больше не вернутся?
   
Эндер попытался прикинуть, сколько времени прошло:
   
— То есть корабли летят уже семьдесят лет?
   
— Некоторые. Другие — тридцать или двадцать. Мы теперь делаем очень хорошие корабли. Навострились проделывать кое-какие штуки с пространством. Так или иначе, все наши суда, кроме тех, что достраиваются в доках, сейчас на пути к мирам жукеров, их форпостам. Все большие корабли, транспорты и корабли-матки с истребителями и крейсерами на бортах приближаются к цели. И сбрасывают скорость. Потому что уже почти прибыли. Первые эскадры мы посылали к самым дальним мирам, новые — к тем, что поближе. Мы хорошо рассчитали время. Наш флот выйдет на боевые позиции с разницей всего в несколько месяцев. К сожалению, самые старые, примитивные корабли будут атаковать родную планету жукеров. Но все же они неплохо вооружены. У нас есть парочка игрушек, которых жукеры еще не видели.
   
— И когда они прибудут?
   
— Лет через пять, Эндер. Но штаб флота уже полностью функционален. Центральный ансибль поддерживает связь с флотом вторжения. Корабли в прекрасном состоянии и готовы сражаться. Единственное, чего нам недостает, так это главнокомандующего. Человека, который будет знать, какого черта делать нашим кораблям, когда они доберутся до места.
   
— А если никто не будет знать, что с ними делать?
   
— Значит, будем действовать по обстановке — с лучшим командиром, какой на тот момент у нас будет.
   
«То есть со мной, — подумал Эндер. — Они хотят, чтобы через пять лет я был готов».
   
— Полковник Графф, времени слишком мало, и я вряд ли успею подготовится к командованию флотом. Так что без шансов.
   
Графф пожал плечами:
   
— Хорошо. Ты, главное, постарайся. А если не справишься, попробуем обойтись теми, кто есть.
   
Эндеру стало легче. Но только на мгновение.
   
— Плохо одно: у нас сейчас никого нет. Вообще никого.
   
«Еще один трюк Граффа. Хочет внушить, что все зависит от меня, чтобы я не мог отказаться, чтобы лез из кожи вон.
   
Впрочем, все это весьма похоже на правду. И потому я должен вкалывать. Ведь этого хочет Вэл. Пять лет. Всего через пять лет флот будет на месте, а я еще совсем ничего не знаю».
   
— Через пять лет мне будет пятнадцать.
   
— Почти шестнадцать. Но главное не возраст, а знания.
   
— Полковник Графф, я хочу вернуться назад, в домик на озере.
   
— Сразу после победы, — пообещал Графф. — Или поражения. У нас будет лет двадцать — тридцать, прежде чем жукеры доберутся досюда, чтобы нас прикончить. Дом никуда не денется. И ты сможешь плавать, сколько душе угодно, обещаю.