1 2 3 4 5 6 
   
— Нам пора. Надо идти.
   
   
Остановились на ночь, не разводя костра. Выбрал кое-что из банок и подогрел на горелке. Ужинали в молчании. В синем свете горелки пытался рассмотреть лицо сына. Сказал:
   
— Я не собирался его убивать.
   
Но мальчик никак не откликнулся. Завернулись в одеяла и лежали в темноте. Ему казалось, что слышит шум океана. Впрочем, скорее всего, это ветер завывает. По тому, как сын дышал, определил, что он еще не спит. Какое-то время спустя мальчик сказал:
   
— И все же мы его убили.
   
   
Утром позавтракали и пошли дальше. От тяжести груза тележка еле двигалась, а одно колесико начало барахлить. Дорога вилась вдоль берега, сухие заросли осоки, свисающие со склонов, то и дело преграждали путь. Свинцовый океан ворочается вдали. Тишина. Той ночью он проснулся при тусклом свете луны, почти можно было различить очертания деревьев. Раскашлялся. Пахнет дождем. Мальчик не спал.
   
— Ты не должен молчать.
   
— Я пытаюсь.
   
— Прости, что разбудил.
   
— Ничего страшного.
   
Поднялся и пошел. Черная полоса, начинается в темноте и в темноту же уходит. Вдруг послышался низкий раскат, но не грома. Такой мощный, что, казалось, ты ощущаешь его у себя под ногами. Звук неизвестного происхождения, а потому не поддается описанию. Что-то необъяснимое перемещается в темноте. Может, сама земля содрогается от холода. Звук больше не повторился. Какое сейчас время года? Сколько мальчику лет? Вышел на дорогу и остановился. Тишина. Расплывчатые очертания утопающих в грязи приморских городов, сгоревших дотла. На перекрестке стоят огромные валуны-дольмены, под которыми лежат и превращаются в прах кости пророков. Кроме завываний ветра — никаких других звуков. Что ты можешь сказать? Что когда-то жил человек, который все это уже сказал? Который заострил перочинным ножичком перо, чтобы начертать эти слова чернилами? Это ты скажешь в самый ответственный момент? Он идет — вырвать мне глаза. Забить мне глотку грязью.
   
   
Перебирал по очереди банки, беря их в руку и сжимая — так проверяют спелость фруктов на рынке. Отодвинул две, показавшиеся подозрительными, а остальные упаковал, и они поплелись дальше. Через три дня добрались до небольшого портового города. В гараже за домом спрятали тележку, завалив ее грудой коробок, а сами расположились в доме в ожидании непрошеных гостей. Никого. Проверил все шкафчики на кухне — пусто. Мальчику необходим витамин Д, иначе может развиться рахит. Стоял рядом с раковиной и смотрел в окно: свет цвета мутной мыльной воды с трудом пробивался сквозь грязные стекла. Мальчик устало развалился за столом, уронив голову на скрещенные руки.
   
   
Прошли по городу и вышли к верфям. Никого. Револьвер в кармане куртки, в руке — ракетница. Вышли на мол: грубые просмоленные доски, острыми шипами прикрепленные к опорным балкам, деревянные кнехты; из бухты пахнет солью и дегтем; вдали виднеются ряды складов и силуэт красного от ржавчины танкера, а на фоне мрачного неба — высоченный портовый кран.
   
— Здесь никого нет.
   
Мальчик промолчал.
   
   
Шли по узким улицам, толкали тележку, пересекли железнодорожные пути и на самой окраине города вышли на дорогу. В тот момент, когда проходили мимо последнего убогого деревянного строения, что-то просвистело у него над головой, чиркнуло по мостовой и врезалось в бетонную стену здания напротив. Схватил мальчика, и подмял под себя, и потянул к себе тележку. Она перевернулась и завалилась набок. Одеяла и полиэтилен выпали на землю. В верхнем окне здания разглядел человека — натягивает тетиву, прицеливается — и тогда прижал голову мальчика к земле и постарался полностью закрыть его своим телом. Расслышал глухой свист тетивы и почувствовал острую боль в ноге.
   
— Ах ты сволочь! Гад!
   
Сдвинул одеяла в сторону, вскочил и схватил ракетницу, взвел курок и оперся рукой на край тележки. Мальчик прильнул к нему. Как только тот человек появился в оконном проеме со своим луком, выстрелил. Ракета влетела в окно, прочертив в воздухе белую дугу, и тут же они услышали нечеловеческий вопль. Схватил мальчика, толкнул его вниз, набросил на него одеяла, приказал:
   
— Не вздумай двигаться. Не двигайся и не смотри.
   
Перетряхнул одеяла на земле, ища коробку с ракетами. Вывалилась из тележки. Схватил ее, открыл, вытащил патроны и зарядил ракетницу. Оставшиеся сунул в карман, сказал мальчику:
   
— Не сходи с места.
   
Похлопал его по спине поверх одеял и заковылял, прихрамывая, к дому.
   
   
Проник в дом через черный ход, держа ракетницу на уровне пояса. Со стен содрана облицовка, так что видны несущие балки. Прошел в гостиную и остановился у нижней ступеньки. Прислушивался к отголоскам возни в верхних комнатах. Выглянул в окно на улицу, туда, где валялась тележка, а потом поднялся на второй этаж.
   
   
Женщина сидела в углу комнаты, прижимая к себе мужчину. Сняла пальто и укрыла им раненого. Увидев незнакомца, начала его проклинать. Ракета сгорела на полу, оставив после себя кучку беловатого пепла и запах обгоревшего дерева. Он подошел к окну и выглянул на улицу. Взгляд женщины неотступно следовал за ним. Жидкие прямые седые волосы.
   
— Еще кто-нибудь здесь есть?
   
Молчание в ответ. Прошел мимо нее, посмотрел в других комнатах. Рана сильно кровоточит. Чувствовал, как брючина прилипает к ноге. Вернулся в первую комнату.
   
— Где лук?
   
— У меня его нет.
   
— Где он?
   
— Не знаю.
   
— Они вас тут одних бросили, да?
   
— Я сама захотела.
   
Повернулся и поковылял вниз. Распахнул дверь и, пятясь задом, вывалился на улицу, не спуская глаз с дома. Добравшись до тележки, рывком ее поднял и сложил вещи. Прошептал:
   
— Иди рядом. Иди рядом.
   
   
Остановились в здании магазина на окраине города. Завезли тележку в подсобку, закрыли дверь и приперли ее тележкой же, повернутой боком. Взял горелку, зажег и поставил на пол. Расстегнул ремень и снял залитые кровью брюки. Мальчик внимательно наблюдал. Стрела глубоко рассекла кожу над коленкой. Рана — дюйма три длиной. Кровь не останавливается, нога — мертвенно-бледная. Видно, что рана глубокая. Стрела. Сделали из куска железа, из ложки, бог его знает из чего. Взглянул на мальчика.
   
— Найди мне аптечку.
   
Мальчик не тронулся с места.
   
— Принеси мне аптечку, черт побери. Чего расселся?
   
Ребенок вскочил и побежал к тележке. Начал рыться в вещах. Принес аптечку и отдал отцу, и тот взял ее, ни слова не говоря, поставил перед собой на цементном полу и открыл. Дотянулся до горелки и прибавил огня. Велел:
   
— Принеси мне бутылку с водой.
   
Мальчик принес бутылку. Отец отвинтил пробку и плеснул воды на ногу. Зажал пальцами края раны, смыл кровь. Продезинфицировал. Надорвал зубами пластиковую упаковку и вытащил оттуда небольшую иглу с крючком на конце и шелковую нить. Наклонился поближе к огню и стал продевать нить в ушко. Зажав иглу в зубах, достал из аптечки зажим и соединил края раны, а затем принялся накладывать швы. Работал без остановок, сосредоточенно. Мальчик сидел на полу. Оторвавшись на секунду, глянул на сына. Сказал:
   
— Не смотри, не надо.
   
— Ты ничего?
   
— Нормально.
   
— Больно?
   
— Да. Больно.
   
Завязал узел, и потуже затянул, и перерезал ножницами из аптечки шелковую нить, и взглянул на ребенка. Мальчик не отрываясь смотрел на его рану.
   
— Прости, что накричал на тебя.
   
Мальчик поднял глаза:
   
— Пустяки, пап.
   
— Ну что, помирились?
   
— Конечно.
   
   
Утром шел дождь, от порывов ветра где-то на задворках громко дребезжало стекло. Выглянул в окно. Стальной док посреди бухты, частично разрушенный, наполовину под водой. При входе в бухту из воды торчат рубки затопленных рыболовных судов. Никакого движения. Все, что хоть как-то могло двигаться, давно унес ветер. Ногу дергало, и он снял повязку, протер рану спиртом и стал внимательно ее рассматривать: ткань около швов воспалилась, приобрела землистый цвет. Крепко перевязал рану и надел залитые кровью брюки.
   
   
Целый день провели в магазине, сидя среди коробок и ящиков…
   
— Не молчи. Разговаривай со мной.
   
— А я разговариваю.
   
— Разве?
   
— Ну, сейчас же говорю.
   
— Хочешь, расскажу тебе какую-нибудь историю?
   
— Не надо.
   
— Почему?
   
Мальчик глянул на него и отвернулся.
   
— Почему?
   
— Потому что в них одна выдумка.
   
— На то они и истории.
   
— Ну да. Только в твоих историях мы всегда помогаем людям, а на самом деле — никогда.
   
— Хорошо, тогда ты мне расскажи историю.
   
— Не хочется.
   
— Ладно.
   
— Мне нечего рассказывать.
   
— Расскажи про себя.
   
— Ты и так все знаешь. Ты всегда со мной.
   
— У тебя есть истории в голове, которыми ты со мной не делишься.
   
— Ты про сны говоришь?
   
— Например. Или расскажи, о чем ты думаешь.
   
— Но ведь истории должны быть с хорошим концом.
   
— Не обязательно.
   
— А ты всегда только такие рассказываешь.
   
— А ты таких не знаешь?
   
— Мои больше похожи на нашу жизнь.
   
— А те, что я рассказываю, нет?
   
— Нет.
   
Посмотрел на сына.
   
— Наша жизнь, по-твоему, кошмар?
   
— А ты как думаешь?
   
— Ну смотри. Мы пока живы. Столько всего плохого произошло, а мы еще живы.
   
— Ну да.
   
— Ты не считаешь, что это здорово?
   
— Думаю, что ничего особенного в этом нет.
   
   
Они пододвинули к окнам разделочный стол, расстелили на нем одеяла, и мальчик улегся ничком, рассматривая бухту. Отец устроился так, чтобы поудобнее вытянуть ноги. Между ними на одеяле — револьвер, сигнальный пистолет и коробка с ракетами. Отец сказал:
   
— А я полагаю, она не такая уж и плохая. Совсем неплохая история. Что-то в ней есть.
   
— Не переживай, пап. Я бы хотел немного помолчать.
   
— А как насчет снов? Раньше ты мне их рассказывал.
   
— Я не хочу сейчас разговаривать.
   
— Ладно.
   
— У меня и сны все какие-то плохие. В них всегда что-то не то случается. Ты сам говорил, что это нормально, потому что хорошие сны — плохой знак.
   
— Может, и так. Не знаю.
   
— Когда ты просыпаешься от кашля, то стараешься уйти подальше или в сторону. А я все равно слышу твой кашель.
   
— Извини, пожалуйста.
   
— Однажды я слышал, как ты плакал.
   
— Помню.
   
— Если мне нельзя плакать, то и ты не должен.
   
— Хорошо.
   
— У тебя нога заживет?
   
— Да.
   
— Не врешь?
   
— Нет.
   
— А то она выглядит ужасно.
   
— Ну уж, не преувеличивай.
   
— Тот человек хотел нас убить, так?
   
— Да, пытался.
   
— Ты его убил?
   
— Нет.
   
— Ты говоришь правду?
   
— Да.
   
— Ну ладно.
   
— Теперь все выяснил?
   
— Да.
   
— Я думал, ты не хочешь разговаривать.
   
— Не хочу.
   
   
Прошло два дня, прежде чем они отправились дальше. Отец плелся, прихрамывая, толкая перед собой тележку, мальчик не отходил от него ни на шаг, пока они не вышли за черту города. Дорога пролегала вдоль серого плоского берега, на ее поверхности то и дело попадались холмики песка, нанесенного ветром. Песок сильно затруднял движение, в некоторых местах приходилось отгребать его доской, которую они примостили внизу тележки. Вышли на пляж, укрылись от ветра за дюнами и сели рассматривать карту. Захватили с собой горелку, вскипятили воду и заварили чай. Сидели, закутавшись от ветра в одеяла. На берегу потрепанные бурями и непогодой шпангоуты старинного корабля. Серые занесенные песком бимсы, старые крепежные болты ручной работы. Изъеденная ржавчиной оснастка из железа глубокого сиреневого цвета, выплавленного где-то в печах Кадиса или Бристоля и прокованного на почерневших от копоти наковальнях, способная и три столетия противостоять морской стихии.
   
На следующий день они миновали заколоченные досками дома — руины приморского курорта. Дорога уходила от берега вглубь, в сосновый лес, где пепел смешивался с сосновыми иголками и в темных кронах шумел ветер.
   
   
В полдень, когда светлее всего, расположился на дороге, чтобы снять швы. Ножницами из аптечки разрезал нитки, отложил ножницы и снял зажим. Следующий шаг — вытащить нитки, прижимая кожу в нужном месте большим пальцем. Мальчик сидел рядом, наблюдал. Зажимом прихватывал кончики ниток, вытягивал одну за другой. Крохотные бусинки крови. Закончив, спрятал зажим и наложил повязку на шов, встал и надел штаны, и отдал мальчику аптечку, чтобы тот положил ее на место.
   
— Больно было, да?
   
— Да.
   
— Ты и вправду такой храбрый?
   
— Так, не очень.
   
— А какой твой самый геройский поступок?
   
Отец сплюнул на дорогу кровавую слюну.
   
— Когда встал сегодня утром.
   
— Правда?
   
— Нет. Не обращай на меня внимания. Пошли.
   
   
Вечером забрезжили расплывчатые очертания другого прибрежного города, скопление покосившихся высоток. Решил, что от жара арматура размягчилась, а потом затвердела, но здания так и не выпрямились до конца. Расплавленное оконное стекло свисало сосульками со стен, как глазурь на торте. Они продолжали идти. Порой ночами посреди черного холодного запустения просыпался от цветных снов, наполненных человеческой любовью, пением птиц, светом солнца.
   
   
Уперся лбом в скрещенные руки, лежащие на ручке тележки, и кашлял. Сплюнул кровью. Все чаще вынужден был останавливаться и отдыхать. Сын наблюдал. Неосознанно начал привыкать к мысли, что отец уходит от него. Хотя не представлял себе иной жизни. Он знал, что по ночам мальчик не спит, слушает его дыхание.
   
   
Дни ползли один за другим, безымянные, ни тебе чисел, ни времени суток. Вдали по краям хайвея длинные ряды полусгоревших и ржавых машин. Голые ободья колес в застывших серых лужицах расплавившейся резины, в копоти от пожара. Обгоревшие трупы, каждый размером с ребенка, застыли на пружинах сидений. Десять тысяч надежд, навечно погребенных в глубине испепеленных сердец. Отец и сын не останавливались. Мечутся внутри вымершего пространства, как белки в колесе. Безмолвные ночи, непроницаемая чернота. Холод. Почти не разговаривали. Кашляет постоянно, сын смотрит, как он харкает кровью. Бредут еле-еле. Заросшие грязью, оборванные, потеряв всякую надежду. Иногда остановится и обопрется на тележку, а мальчик уйдет вперед, потом тоже остановится и оглянется. Тогда отец поднимет слезящиеся глаза и сквозь пелену увидит, как сын смотрит на него из недосягаемой дали, окруженный сиянием, словно священный сосуд посреди этой пустыни.
   
   
Дорога пересекала высохшее болото, со дна которого из мерзлой грязи поднимались к небу ледяные сосульки, будто сталагмиты в пещере. Следы давнего костра на обочине. Дальше — бетонная дорога на насыпи. Мертвая трясина. Сухие деревья в серой воде, с веток свисают пряди мрачного сухого мха. Лоснящиеся полосы сажи по краям дороги. Стоял, облокотившись на шершавую бетонную ограду. Вероятно, именно теперь, когда мир подвергся уничтожению, можно понять, как он был создан. Океаны, горы. Зрелище, внушающее благоговение, — мир исчезает, как будто пленку прокручивают в обратную сторону. Всеобъемлющая пустота, словно губка, всасывающая все в себя, безжалостно и хладнокровно. Тишина.
   
   
Все чаще на дороге стали попадаться завалы из сосен. Вырубленные то тут, то там широкие просеки. Развалины зданий вдоль дороги, переплетения электрических проводов с придорожных столбов, перекрещенных, как вязальные спицы. На дороге груды мусора, пробираться с тележкой среди них не так-то легко. В конце концов они просто уселись на обочине и стали рассматривать то, что ожидало их впереди. Крыши домов, стволы деревьев. Лодка. Высокое небо, по нижнему краю которого лениво колышется зловещий океан.
   
   
Порылись в раскиданных на дороге вещах и нашли сумку для него и небольшой чемоданчик для мальчика. Сумка удобно висела на плече. Упаковали в них одеяла, и полиэтилен, и оставшиеся консервы и, бросив тележку, пошли дальше. Пробирались сквозь завалы, карабкались. Невероятно медленно. Останавливался, чтобы передохнуть. Присел на брошенный диван, разбухший от сырости. Нагнулся, сдерживая кашель. Стянул с лица маску, всю в кровавых пятнах, и прополоскал ее в придорожной канаве. Выжал, но не надел, а просто стоял на дороге. Белый пар дыхания. Вот и зима приближается. Обернулся и глянул на сына. Стоит со своим чемоданчиком, как сирота на автобусной остановке.
   
   
Через два дня они дошли до широкой реки, впадающей в океан. Мост через реку обвалился и лежал, омываемый медленными волнами. Сидели на сломанной опоре и смотрели, как вода приливает и бурлит в ажурных решетках упавших пролетов. Посмотрел вдаль, на расстилающуюся за рекой местность.
   
— И что нам теперь делать, папа? Ты это хотел спросить?
   
— Да… — согласился мальчик.
   
   
Подошли по глинистому берегу к наполовину занесенной илом лодке, стояли, рассматривали. Из тех еще, доисторических времен. В воздухе запахло дождем. Потащились со своими вещами на пляж, искали, где бы укрыться. Ничего не нашли. На берегу насобирал выбеленные водой деревяшки, сложил в кучу и разжег костер. Потом сидели в дюнах, накрывшись полиэтиленом, и наблюдали за надвигающимся с севера дождем. Дождь усиливался, капли оставляли вмятины на песке. Костер зашипел и задымился, дымок медленно закручивался, а мальчик свернулся калачиком под шуршащим от дождя полиэтиленом и вскоре уже спал. Отец натянул на голову пленку как капюшон и так сидел, глядя на серый океан, скрытый за пеленой дождя, и на волны прибоя, разбивающиеся о берег и сползающие по исколотому дождем песку.
   
   
На следующий день ушли с побережья, в глубь суши. Громадная болотистая низина. Мертвые заросли папоротника и диких орхидей, до которых ветер не сумел добраться. Памятники самим себе — из пепла. Каждый шаг — пытка. Через два дня, выйдя наконец к мосту, он рухнул на мешок, обхватил себя обеими руками и кашлял, пока совсем не изнемог. За два дня они прошли не больше десяти миль. Перешли через реку и почти сразу же набрели на пересечение дорог. Гроза шла с востока на запад и, преодолев горный перешеек, повалила сухие мертвые деревья, как бурный поток — водоросли на дне. Прямо там и устроили стоянку, и когда он лег, то понял, что с этого места ему не сдвинуться и что здесь он умрет. Мальчик смотрел на него со слезами на глазах:
   
— Ты что, пап?
   
   
Смотрел, как мальчик идет по траве и несет ему кружку с водой. От мальчика исходило сияние. Взял кружку, отпил и откинулся назад. Из еды у них осталась последняя банка с персиками, и он заставил мальчика поесть, а сам отказался.
   
— Я не могу. Все в порядке.
   
— Я оставлю тебе твою часть.
   
— Хорошо. Сохрани до завтра.
   
Ребенок взял кружку и куда-то пошел. Сияние двинулось вслед за ним. Он хотел сделать навес из полиэтилена, но отец ему не позволил. Сказал, что не хочет никаких загородок. Лежал и наблюдал за мальчиком, занимавшимся костром. Хотел видеть сына. Сказал: «Оглядись вокруг. Нет ни одного пророка в долгой истории Земли, чье имя сегодня бы не упомянули с почтением. Что бы и как ты ни сказал, правда на твоей стороне».
   
   
Мальчику показалось, что в воздухе запахло мокрой сажей. Пошел к дороге и притащил оттуда кусок фанеры. Булыжником вбил колышки в землю и соорудил подобие односкатного навеса. Но дождь так и не собрался. Оставил ракетницу рядом с отцом, с собой взял револьвер и отправился на поиски съестного, но вернулся ни с чем. Отец взял его за руку, прохрипел:
   
— Ты должен идти дальше. Я не могу. А ты должен. Ты не знаешь, что́ тебя ждет на дороге. Нам всегда везло. И тебе повезет. Вот увидишь. Иди. И ни о чем не волнуйся.
   
— Я не могу.
   
— Все в порядке. К этому все шло. Мой час настал. Продолжай двигаться на юг. Делай, как я тебя учил.
   
— Папа, ты поправишься. Обязательно.
   
— Нет. Не поправлюсь. Не расставайся с револьвером ни на секунду. Тебе надо найти хороших людей, но жизнью рисковать нельзя. Не рискуй, слышишь?
   
— Я хочу остаться с тобой.
   
— Нельзя этого делать.
   
— Пожалуйста.
   
— Нельзя. Ты должен нести огонь.
   
— Я не знаю как.
   
— Нет, знаешь.
   
— Нести огонь? По правде?
   
— Конечно.
   
— Где он? Я не знаю, где он.
   
— Да знаешь ты. Он у тебя в сердце. Всегда там был. Я его вижу.
   
— Возьми меня с собой. Пожалуйста.
   
— Не могу.
   
— Пожалуйста, папа.
   
— Я не могу. Я думал, что у меня хватит сил держать в руках своего мертвого ребенка. Думал так, но нет, не могу.
   
— Ты говорил, что никогда меня не покинешь.
   
— Знаю, говорил. Прости меня. Тебе принадлежит мое сердце. Принадлежало и принадлежит. Ты — лучший в мире. Был и есть. Ну и что, что меня нет рядом? Ты все равно можешь со мной говорить. Ты всегда будешь говорить со мной, а я с тобой. Увидишь.
   
— А я услышу тебя?
   
— Да, услышишь. Ты просто должен представить, что говоришь со мной, и тогда получится. Надо упражняться. Только не опускай руки. Хорошо?
   
— Хорошо.
   
— Отлично.
   
— Мне очень страшно, папа.
   
— Я знаю. Но все будет хорошо. Тебе обязательно повезет. Я это точно знаю. Мне лучше помолчать. А то опять кашель подступает.
   
— Не волнуйся, папа. Отдохни.
   
   
Мальчик расхрабрился. Ушел далеко от стоянки. Вернулся. Отец уснул. Он сел рядом под навесом из фанеры, смотрел на него. Закрыл глаза и попробовал поговорить с отцом. Слушал с закрытыми глазами.
   
   
Отец проснулся в ночи. Лежал, прислушивался. Мальчик сидел у костра, закутавшись в одеяло, наблюдал за ним. Стук капель. Меркнущий свет. Прошлые сны не исчезают при пробуждении. Снова стук капель. Свет излучала свеча, которую мальчик нес в медном помятом подсвечнике. Воск, застывший на камнях. Следы неизвестных существ в окаменевшем известняке. В том ледяном коридоре они пересекли невидимую черту, после которой уже нет возврата. Все, что стояло между началом и концом пути, — это тот огонь, который они сами несли.
   
   
— Папа, ты помнишь того маленького мальчика?
   
— Да, я его помню.
   
— Как ты думаешь, он выжил?
   
— Думаю, что да.
   
— Как ты думаешь, он заблудился?
   
— Нет. Он не заблудился.
   
— А я боюсь, что заблудился.
   
— Думаю, у него все хорошо.
   
— Но кто же ему поможет, если он заблудился? Кто спасет маленького мальчика?
   
— Доброта. Так было, и так будет.
   
   
В ту ночь он спал в обнимку с отцом. Проснувшись утром, обнаружил, что обнимает холодный окоченевший труп. Долго сидел около тела, плакал, а потом поднялся и лесом вышел к дороге. Вернувшись, опустился на колени возле отца, взял его холодную руку в свои и повторял его имя снова, и снова, и снова.
   
   
Три дня оставался с отцом, а потом вышел на дорогу, посмотрел туда, откуда они пришли, потом — в другую сторону. Ему навстречу по дороге шел человек. Сначала мальчик хотел спрятаться в лесу, но передумал. Стоял с револьвером в руке и ждал, пока тот подойдет. Все одеяла навалил на отца, сам промерз, ослабел от голода. Человек подошел поближе и остановился. Одет в серо-желтую лыжную куртку, на плече на кожаном ремешке висит дробовик дулом вниз, на груди нейлоновый патронташ с патронами. По всему — старый вояка, с бородой, с глубокими шрамами на лице, один глаз косит. Когда говорит или улыбается, рот немного перекошен.
   
— Где твой спутник?
   
— Умер.
   
— Это был твой отец?
   
— Да, это был мой папа.
   
— Сочувствую.
   
— Я не знаю, что мне дальше делать.
   
— Думаю, тебе стоит пойти со мной.
   
— А вы хороший?
   
Незнакомец опустил капюшон куртки. Длинные спутанные волосы. Посмотрел на небо. Будто там есть что-то интересное. Посмотрел на ребенка:
   
— Ага, я из хороших. Убери-ка свой револьвер.
   
— Я никому его не отдам. Ни за что.
   
— Мне твой револьвер не нужен. Просто не хочу, чтобы ты в меня целился.
   
— Ладно.
   
— Где твои вещи?
   
— У нас мало вещей.
   
— У тебя есть спальный мешок?
   
— Нет.
   
— Тогда что у тебя есть? Одеяла какие-нибудь?
   
— Я в них папу завернул.
   
— Покажи.
   
Мальчик не сдвинулся с места. Человек не сводил с него глаз. Опустился на одно колено, скинул с плеча ремень и, поставив дробовик на дорогу, оперся на него. Патроны в гнездах патронташа снаряжены вручную и залиты свечным воском. От человека пахнет дымом костра.
   
— Слушай. Сам решай. Мы долго спорили, идти за тобой или нет. Ты можешь остаться здесь со своим отцом и умереть или можешь пойти со мной. Если решишь остаться, держись подальше от дороги. Не могу понять, как вы вообще выжили. Будет лучше, если пойдешь со мной. Ничего плохого с тобой не случится.
   
— Откуда мне знать, что вы хороший?
   
— Согласен, не знаешь. Придется поверить мне на слово.
   
— Вы несете огонь?
   
— Чего я несу?
   
— Огонь.
   
— Ты малость чокнутый, что ли?
   
— Нет.
   
— Самую малость?
   
— Ну, может, чуть-чуть.
   
— Это ничего.
   
— Ну так как, несете?
   
— Что несу, огонь?
   
— Ну да.
   
— Да. Несем.
   
— У вас есть дети?
   
— Есть.
   
— А маленький мальчик у вас есть?
   
— У нас есть маленький мальчик и маленькая девочка.
   
— Сколько ему лет?
   
— Столько же, сколько тебе. Может, немного постарше.
   
— Вы их не съели?
   
— Нет.
   
— Вы людей не едите?
   
— Нет. Мы не едим людей.
   
— И я могу пойти с вами?
   
— Да, ты можешь пойти с нами.
   
— Хорошо, я пойду.
   
— Вот и хорошо.
   
   
Они пошли в глубь леса, и человек присел и стал рассматривать серую костлявую фигуру, накрытую листом фанеры.
   
— Это все ваши одеяла?
   
— Да.
   
— А чемодан? Твой?
   
— Мой.
   
Человек выпрямился, взглянул на мальчика:
   
— Почему бы тебе не пойти на дорогу и не подождать меня там? Я сам принесу одеяла и все остальное.
   
— А что будет с моим папой?
   
— А что с ним может быть?
   
— Нельзя же его так оставить!
   
— Можно.
   
— Я не хочу, чтобы его кто-нибудь увидел.
   
— Никого тут нет.
   
— Может, завалим его листьями?
   
— Ветер сдует.
   
— Тогда давайте укроем одеялом.
   
— Давай. Я укрою, а ты иди.
   
— Хорошо.
   
   
Мальчик ждал на дороге, и наконец человек вышел из леса, таща чемодан и перекинув одеяла через плечо. Покопался в одеялах, выбрал одно и протянул его мальчику:
   
— Закутайся, а то совсем замерз.
   
Мальчик хотел отдать ему револьвер, но человек велел оставить его себе.
   
— Ладно.
   
— Ты умеешь из него стрелять?
   
— Да.
   
— Отлично.
   
— А с папой что?
   
— А что мы еще можем сделать?
   
— Мне бы хотелось с ним попрощаться.
   
— Моя помощь не нужна?
   
— Нет.
   
— Тогда иди. Я тебя подожду.
   
Пошел в лес и опустился на колени рядом с отцом. Тело завернуто в одеяло — тот человек выполнил его просьбу, — и мальчик не разворачивал одеяло, а просто сидел и плакал, и все никак не мог остановиться. Плакал очень долго. Прошептал:
   
— Я буду разговаривать с тобой каждый день. И никогда тебя не за буду. Что бы ни случилось.
   
Затем поднялся, повернулся и пошел к дороге.
   
   
Женщина, увидев его, обняла и долго не отпускала.
   
— Ах, как я рада!
   
Иногда она рассказывала ему про Бога. Он пробовал говорить с Ним, но лучше всего у него получалось говорить с отцом. И он говорил, часто, и не забывал его. Женщина сказала, что это правильно. Что его устами говорит Бог и что так из поколения в поколение передается истина.
   
   
Когда-то в горной речке водилась форель. Было видно, как рыбы стоят в янтарной воде, а течение медленно покачивает их плавники с дрожащими белыми каемками. Рыбины оставляли на руках запах тины. Гладкие, мускулистые, напряженные. На спинах — замысловатые узоры. Карты зарождающегося мира. Карты и запутанные лабиринты. То, что назад не вернуть. И никогда уже не исправить. В глубоких впадинах, где прятались рыбы, все дышало древностью и тайной. А человечество еще только делало свои первые шаги.