1 2 3 4 5 6 
– Кто  это бродит здесь так поздно? Это ты, Джон?    

При этих  словах прежние опасения вновь проснулись во мне. Ну, конечно, она замужем, и  мужа зовут Джон! Я нашел ее только для того, чтобы потерять безвозвратно.    

И тут  мне пришла мысль не открывать своего имени, пока не узнаю всю правду. Я шагнул  вперед, стараясь оставаться в тени высоких кустов, и, держась спиной к лунному  свету, отвесил низкий поклон на испанский манер. После этого я заговорил на  ломаном английском языке с испанским акцентом, который здесь не стану  воспроизводить.    

– Сеньора! –  сказал я. – Я имею честь говорить с той, кого некогда называли Лили  Бозард, не правда ли?    

– Да,  меня так называли, – ответила она. – Что вам от меня угодно?    

Я снова  вздрогнул, но справился с собой и смело продолжал:    

– Прежде  чем ответить, разрешите, сеньора, задать вам один вопрос. Вы все еще носите это  имя?    

– Да,  я не замужем, – проговорила она, и на мгновение небо закружилось над моей  головой, а земля под ногами заколебалась, словно покрытый лавой склон вулкана  Хака. Но я решил не открывать своего имени, пока не узнаю, любит ли она меня  по-прежнему.    

– Сеньора, –  сказал я. – Я испанец, один ив тех, кто во время войны с индейцами служил  у Кортеса, о котором вы, наверное, слышали.    

Лили  кивнула, и я продолжал:    

– Во  время этой войны я встретил одного человека, его называли «теуль». Но два года  тому назад на смертном одре он сказал мне, что раньше у него было другое имя.    

– Какое  имя? – тихо спросила Лили.    

– Томас  Вингфилд.    

Теперь  она в свою очередь громко вскрикнула и уцепилась за палисадник, чтобы не  упасть.    

– Я  считала его мертвым целых восемнадцать лет, – проговорила Лили,  задыхаясь. – Я думала, он утонул в море во время кораблекрушения…    

– Да,  я слышал, что он попал в кораблекрушение, сеньора, но он избежал смерти и  очутился среди индейцев. Они сделали из него бога я дали ему в жены дочь своего  императора.    

Здесь я  остановился. Лили вздрогнула и сказала ледяным тоном:    

– Продолжайте,  сэр, я вас слушаю.    

– Мой  друг теуль участвовал в индейской войне. Как муж одной из принцесс, он долгие  годы честно и храбро сражался на стороне индейцев. Наконец, город, который он  защищал, был взят, его единственный оставшийся в живых сын убит, жена его,  принцесса, покончила с собой от горя, а сам он попал в плен и через некоторое  время тоже умер.    

– Печальный  рассказ, сэр, – проговорила Лили с коротким смешком, похожим на рыдание.    

– Очень  печальный, сеньора, но он еще не окончен. Перед смертью мой друг рассказал мне  кое-что из своей прежней жизни. Он был обручен с одной англичанкой по имени…    

– Я  знаю это имя, продолжайте!    

– Он  сказал мне, что хотя и был женат на другой и любил свою жену принцессу,  поистине царственную женщину, которая не раз рисковала для него своей жизнью и  даже по собственной воле легла рядом с ним на жертвенный камень, но, несмотря  на все это, он никогда не забывал ту, с кем был некогда обручен. Память о ней  он пронес через всю жизнь и с новой силой вспомнил о ней в смертный час.  Поэтому во имя нашей дружбы он попросил меня, когда я вернусь в Европу, найти  его невесту, если она жива, и передать ей его последние слова и его последнюю  просьбу.    

– Какие  слова и какую просьбу? – прошептала Лили.    

– Он  просил сказать, что на закате жизни любил ее так же сильно, как в юности, и что  он умоляет ее простить его за то, что он нарушил клятву, которую оба они дали  под старым дитчингемским буком.    

– Сэр! –  вскричала Лили. – Что вы об этом знаете?    

– Только  то, что мне рассказал мой друг, сеньора.    

– Должно  быть, вы были близкими друзьями, – пробормотала она. – И,  по-видимому, у вас хорошая память.    

– Мой  друг нарушил свою клятву при необычных обстоятельствах, – продолжал  я, – настолько необычных, что он даже в лучшем мире не надеялся вновь  связать расторгнутые узы. И еще он просил, чтобы невеста сказала мне, его  посланнику, прощает ли она и любит ли по-прежнему, как он любил ее до самой  смерти.    

– А  какой толк мертвецу от моего прощения или признания? – спросила Лили,  стараясь разглядеть меня в полумраке. – Разве у мертвых есть уши, чтоб  слышать, и глаза, чтоб видеть?    

– Откуда  я знаю, сеньора? Я только выполняю поручение.    

– А  откуда я знаю, что вы действительно выполняете поручение? Может быть, мне  раньше говорили правду, и Томас Вингфилд утонул много лет назад! Вся эта  повесть об индейцах и принцессах слишком необычна. Она скорее похожа на те  волшебные истории, которые случаются только в романах, а не в нашей скучной  действительности. Чем вы докажете истинность ваших слов? Есть у вас такое  доказательство?    

– Да,  сеньора. Но здесь слишком темно, и вы не сможете его разглядеть.    

– В  таком случае следуйте за мной, в доме найдется свет. Подождите только немного.    

Она  повернулась к воротам конюшни и еще раз позвала:    

– Джон!  Джо-о-он!    

Ей  ответил какой-то старик, и я узнал голос одного из слуг моего отца. Лили что-то  сказала ему тихонько, а затем повела меня по садовой дорожке к парадному входу  в дом. Отворив дверь своим ключом, она сделала мне знак пройти первым. Я  повиновался. По привычке, не думая ни о чем, я свернул в знакомую мне с детства  гостиную, перешагнул, не запнувшись, через высокий порог и, добравшись в  темноте до большого камина, остановился перед ним. Лили внимательно наблюдала  за мной. Затем, раздув угли, еще теплившиеся в камине, она зажгла маленькую  свечку и поставила ее на стол у окна. Мне пришлось снять шляпу, но лицо мое все  равно оставалось в тени.    

– А  теперь, сэр, прошу вас представить ваше доказательство.    

Я снял с  пальца заветное колечко и подал Лили. Она присела к столу, внимательно  разглядывая его возле свечи. И, пока она сидела так, я увидел, что она все еще  очень красива: время почти не тронуло ее, хотя ей шел уже тридцать восьмой год,  и только лицо стало печальнее. Я заметил также, что, хотя она и старалась не  выдавать своих чувств, грудь ее при виде кольца задышала быстрее, а рука  дрогнула.    

– Я  вам верю, – проговорила она наконец. – Мне знакомо это кольцо; его  носила еще моя мать. Правда, когда я видела его в последний раз, оно не было  таким стертым. Много лет назад я дала его как залог любви одному юноше. Я  обещала стать его женой. Теперь я не сомневаюсь, сэр, в том, что вы мне  рассказали. Благодарю вас за любезность – вам пришлось для этого проделать  немалый путь. Да, печальная история, очень печальная! Но, прошу меня извинить,  я не могу вас оставить в этом доме – я живу здесь одна. Поблизости нет  гостиниц, поэтому я прикажу отвести вас к моему брату. Это недалеко, в  какой-нибудь миле отсюда. Вас проводят… – и, чуть помедлив, закончила: –…если  вы не знаете дороги. Там вас примут как следует, а кроме того, там вы увидите  сестру своего покойного товарища, Мэри Бозард, которая, несомненно, захочет  услышать рассказ о его странных приключениях из ваших уст.    

Я  склонил голову и сказал:    

– Сначала,  сеньора, я хотел бы услышать ответ на последние слова и последнюю просьбу моего  покойного друга.    

– Отвечать  мертвым? Это ребячество, сэр!    

– И  все же, прошу вас ответить. Я только выполняю поручение. Что написано на этом  кольце?    

Пускай  мы врозь, зато душою вместе,    

– ответил  я, не задумываясь, и тут же едва не прикусил себе язык за такую оплошность.    

– О,  вы знаете даже это! По-видимому, вы носили кольцо много месяцев и выучили  надпись. Хорошо, сэр, я отвечу. Мы были далеко друг от друга, однако память о  том, кто носил это кольцо, я хранила в сердце и ради него осталась одинокой. Но  он свое сердце отдал другой – какой-то дикарке, которая стала его женой и  матерью его детей. Поэтому я отвечу так на просьбу вашего покойного друга: я  прощаю его, но от клятвы, которую дала, отказываюсь отныне и навсегда, как это  сделал он, а кроме того, постараюсь забыть свое чувство к нему, которое он  отверг и унизил.    

Лили  поднялась, сделала руками движение, словно вырвала что-то из груди, и уронила  кольцо на пол.    

Сердце  мое замерло. Вот, значит, чем все это кончилось! Конечно, она была права, но  теперь я жалел о том, что сказал ей всю правду, ибо женщины зачастую охотнее  прощают ложь, чем подобную искренность.    

Я не мог  говорить – язык у меня словно отнялся. Смертельная усталость овладела мной,  усталость и горечь. Я нагнулся, отыскал кольцо и, надев его на палец, пошел к  дверям, бросив последний взгляд на эту отвергнувшую меня женщину. У порога я на  мгновение остановился, раздумывая, не сказать ли ей, кто я, но тут же решил,  что если она не простила мертвого, то вряд ли она сжалится надо мной живым.  Нет, для нее я мертвец, и я останусь мертвецом.    

Я уже  перешагнул порог, как вдруг позади послышался Лилин голос, нежный и добрый:    

– Томас, –  произнес этот голос, – Томас, может быть, перед уходом ты примешь у меня  отчет за те деньги, имущество и землю, которые ты мне доверил?    

Пораженный,  я обернулся и замер. Лили медленно шла ко мне, раскрыв объятия.    

– О,  глупый, глупый! – прошептала она. – Неужели ты думал обмануть женское  сердце? Ведь ты говорил о буке в нашем саду, ты так легко нашел дорогу в этой  темной комнате, ты прочел надпись голосом того, кто давно уже умер. Слушай: я  прощаю своему другу нарушенную клятву, потому что он честно признался во всем,  потому что мужчине трудно прожить одному столько лет и потому, что в неведомых  странах со всяким могут случиться необычайные дела. И еще скажу: я все еще  люблю его так же, как он меня. Только я, пожалуй, стара для любви, которой  ждала так долго и уже не надеялась дождаться на этом свете.    

Так  говорила Лили, всхлипывая у меня на груди, пока не затихла в моих объятиях.  Наши губы встретились.    

И в этот  миг я увидел перед собой Отоми, вспомнил ее прощальные слова и то, как она  покончила с собой ровно год назад в тот же самый день.    

Хорошо,  что мертвые не видят живых!    

 40. ЗАКЛЮЧЕНИЕ    

     

Осталось  досказать немногое. Повесть моя подходит к концу, и я этому рад, ибо мне,  дряхлому старику, писать очень трудно, так трудно, что прошлой зимой я думал не  раз, что уже не сумею ее завершить.    

Некоторое  время мы с Лили сидели молча в той самой комнате, где я сейчас пишу. Огромная  радость и другие нахлынувшие с нею чувства мешали нам говорить. А потом, словно  движимые единым порывом, мы упали на колени и возблагодарили судьбу за то, что  она дозволила нам обоим дожить до этой необычайной встречи.    

Едва мы  поднялись, как снаружи послышался какой-то шум, и в комнату вошла полная дама в  сопровождении представительного джентльмена и двух детей, мальчика и девочки.  Это были моя сестра Мэри, ее муж Уилфрид Бозард и их дети – Роджер и Джоанн.  Узнав меня, Лили сразу послала к ним старого Джона, шепнув ему, что приехал  один человек, которого они все будут рады видеть, и они поспешили явиться, даже  не подозревая, кто их ждет.    

Сначала  они ничего не могли понять и в недоумении стояли посреди комнаты, соображая,  кем бы мог быть этот чужестранец. Я действительно сильно изменился, да и свет  был тусклый.    

– Мэри! –  заговорил я наконец. – Мэри, сестра, ты не узнаешь меня?    

Громко  вскрикнув, она бросилась мне в объятия и разрыдалась, как сделала бы на ее  месте каждая женщина, если бы ее любимый брат, которого все считали погибшим,  вдруг вернулся целым и невредимым, а Уилфрид Бозард тем временем держал меня за  руку и отчаянно чертыхался от избытка чувств, как это делают в подобных случаях  все мужчины. Только дети стояли в стороне и смотрели на меня, ничего не  понимая. Я подозвал к себе девочку. Сейчас она очень походила на ту Мэри,  которую я знавал когда-то. Я поцеловал маленькую Джоанн и сказал, что я ее  дядя, о котором ей, наверное, говорили, будто он умер много лет назад.    

Но вот  моего позабытого всеми коня поймали и завели в конюшню, а затем мы уселись за  стол. Странным показался мне этот ужин – все было так непривычно! А когда он  кончился, я приступил к расспросам.    

Только  сейчас я узнал, что все состояние, завещанное мне моим старым другом Фонсекой,  прибыло в полной сохранности и неизмеримо умножилось благодаря заботам Лили.  Она почти ничего не тратила на себя, считая, что эти деньги ей отданы на  хранение и не являются ее собственностью. Когда слух о моей гибели, казалось  бы, подтвердился, Мэри унаследовала свою долю и с помощью этих средств  прикупила соседние земли в Иршеме и Хиденгеме, а также лес и поместье  Тиндэйл-Холл в Дитчингеме и Бруме. Я поспешил сказать, что дарю ей эти земли,  потому что и без них у меня всякого добра более чем достаточно. Эти слова  особенно понравились ее мужу Уилфриду Бозарду. Легко ли расставаться с тем, что  в течение многих лет привык считать своей собственностью!    

Затем  мне рассказали обо всем остальном: о том, как умер мой отец; о том, как  нежданное прибытие золота спасло Лили от замужества с моим братом Джеффри; о  том, как после этого мой братец покатился вниз по недоброй дорожке и скончался  тридцати одного года от роду; и о смерти Лилиного отца, моего старого недруга  сквайра Бозарда, умершего от удара во время внезапного приступа ярости. Уже  после его смерти Лилин брат женился на Мэри, а сама Лили, расплатившись с  долгами моего брата и выкупив у Мэри ее права, перебралась в наш старый дом.  Здесь она и жила все эти годы, жила одиноко и грустно, находя утешение в  благотворительности. Как она сама мне призналась, если бы не состояние и не  обширные земли, оставшиеся на ее попечении, она ушла бы в монастырь и прожила  бы там остаток дней, чтобы не влачить безрадостное существование «вдовой  невесты». Я для нее был потерян, и она считала меня мертвым с тех пор, как до  Дитчингема дошли вести о гибели караки, а выходить замуж за кого-нибудь другого  она не собиралась, хотя многие достойные люди добивались ее руки.    

Если не  считать еще кое-каких новостей, вроде рождения или смерти детей, да описания  сильной бури и наводнения, затопившего Банги и долину Уэйвни, это было все, что  могли рассказать мои близкие, дожившие до зрелых лет в полном покое.  Политические дела, такие, как смерть или коронация королей, падение власти папы  римского или продолжавшееся повсеместно разграбление монастырей, я оставляю в  стороне, ибо им здесь не место.    

Но вот  пришла моя очередь, и я начал все с самого начала. Стоило поглядеть на лица  моих слушателей! Всю ночь напролет, пока не смолкли соловьиные трели и на  востоке не занялась заря, я сидел рядом с Лили, рассказывал свою историю, но  так и не успел ее закончить. Мы улеглись спать в приготовленных для нас  комнатах, а наутро я продолжил рассказ. В подтверждение моих слов я показал меч  Берналя Диаса, большое изумрудное ожерелье, которое мне дал Куаутемок, и  некоторые свои рубцы и шрамы. Никогда еще я не видел таких удивленных лиц!  Когда я говорил о последней жертве женщин племени отоми, о том, как погиб де  Гарсиа, сражаясь со своей тенью, или, вернее, с видениями, порожденными его  жестокой душой, мои слушатели вскрикивали от ужаса, а когда я рассказывал о  смерти Изабеллы де Сигуенса, Куаутемока и моих сыновей, они рыдали от жалости.    

Но всего  я не мог рассказать. О том, что у нас было с Отоми, я поведал только Лили, и с  ней я был откровенен, как мужчина с мужчиной, потому что чувствовал: если я  что-нибудь утаю от нее сейчас, между нами уже никогда не будет полного доверия.  Я не стал от нее скрывать ни своих сомнений и колебаний, ни того, что я полюбил  Отоми, чья красота и нежность поразили меня при первой встрече во дворце  Монтесумы, ни того, что произошло между нами на жертвенном камне.    

Когда я  кончил, Лили поблагодарила меня за честность и сказала, что мужчины, как видно,  отличаются в таких делах от женщин, ибо ей, например, не было нужды бороться с  искушениями. Но раз уж мы такие от бога и от природы, упрекать нас не за что и  ей хвастаться нечем. Что касается Отоми, то эта дикарка, если простить ей грех  идолопоклонства, была, по-видимому, великодушной женщиной, хотя и кокеткой,  умеющей завлекать сердца мужчин, и что, например, она, Лили, никогда бы не  осмелилась ради любви сделать то, что сделала Отоми. Но в конце концов,  насколько Лили понимает, мне пришлось выбирать между женитьбой и смертью, так  что я вынужден был принести великую клятву, а потом, когда опасность миновала,  с моей стороны было бы просто непорядочно оставить свою жену. Поэтому она,  Лили, предпочитает больше не говорить об этих делах и даже обещает не  ревновать, если я когда-нибудь помяну покойницу добрым словом.    

Все это  Лили высказала мне очень нежно, глядя на меня своими чистыми и ясными, поистине  ангельскими глазами. Слезы блистали в них, когда я поведал ей о тягчайшем горе,  которое принесла мне смерть моего первенца и других сыновей, Лишь несколько лет  спустя, когда Лили потеряла надежду иметь своих детей, она начала меня  ревновать к моим мертвым сыновьям.    

Весть о  моем возвращении и о моих необычайных приключениях среди индейцев  распространилась по всей округе. Люди приезжали даже из Нориджа и Ярмута, и все  заставляли меня повторять мой рассказ, так что под конец мне это надоело.    

В церкви  Святой Марии в Дитчингеме я заказал благодарственный молебен за свое спасение  на суше и на море, отслужив его уже не по римским канонам, ибо за время моего  отсутствия католические святые пали точно так же, как боги Анауака. Англия  сбросила ярмо Рима, и я в отличие от некоторых был этому рад от души, потому что  достаточно насмотрелся на жестокость попов.    

По  окончании службы, когда все разошлись, я вернулся в опустевшую церковь из дома  Бозардов, где жил на правах гостя, пока мы с Лили не поженились. Был мирный  июньский вечер. Я преклонил колени на плите, под которой покоился прах моего  отца и матери, и душа моя устремилась к небесам, где они нашли вечное  успокоение. Великая тишина снизошла на меня. Я понял, каким безумием была моя  клятва отомстить де Гарсиа, ибо на этом древе, словно листья, выросли все мои злоключения.  Но от этого моя ненависть к де Гарсиа не уменьшилась. Может быть, лучше было  предоставить отмщение богу, но я не мог и до сих пор не могу простить убийцу  моей матери.    

У  маленькой боковой двери я встретил Лили: она знала, что я в церкви.    

– Лили, –  заговорил я. – Я хочу тебя спросить, согласна ли ты выйти замуж за такого  недостойного человека, как я?    

– Я  согласилась много лет назад, Томас, – ответила она очень тихо и зарделась,  как роза, которую я в этот миг увидел за ее спиной на могиле. – С тех пор  я не изменилась! Долгие годы я считала тебя своим мужем, только я думала, что  ты умер.    

– Это  больше, чем я заслужил, – сказал я. – Но если ты согласна – когда мы  поженимся? Ведь мы уже немолоды и времени у нас осталось немного.    

– Когда  хочешь, Томас, – проговорила Лили, подавая мне руку.    

Неделю  спустя после этого вечера мы стали мужем и женой.    

Итак,  рассказ мой окончен. У меня была бурная и печальная юность, я рано возмужал,  зато счастье согрело мои зрелые годы и старость. События, описанные мной,  произошли много лет назад: за это время маленький граб, посаженный под окном в  день нашей свадьбы, успел превратиться в большое тенистое дерево, радующее мой  взор. Здесь, в благословенной долине Уэйвни, над моей седой головой пролетали  годы, исполненные счастья, тишины и покоя, омрачаемого лишь горькими  воспоминаниями да тоской по умершим, которую никакое время не в силах  притупить. С каждым годом я все глубже постигал радости истинной любви, ибо  редко кому достается такая жена, как моя. Казалось, что страдания и тоска  юности только возвысили ее благородную душу, достойную ангела. Лишь однажды,  когда нас посетило тяжкое горе-смерть нашего младенца, – Лили, как я уже  говорил, снова показала, что она всего только женщина. Но, видно, нам суждено  было умереть бездетными. Мы смирились и больше между нами не легло ни единой  тени. Рука об руку спускались мы по склону жизни, пока моя жена не покинула  меня. Вечером под рождество она легла спать рядом со мной и утром не  проснулась.    

Я  горевал искренне, но это горе не могло уже сравняться с болью юношеских лет,  ибо годы и опыт его притупляют. К тому же я знал, что мы расстаемся ненадолго.  Скоро я отправлюсь вслед за Лили, и дальний путь меня не страшит. Как все  старики, которые прожили свой век и очистились от грехов, я не боюсь теперь  смерти. Охотно и радостно я перейду последнюю черту, ибо верю, что за ней нас  поддержит та же самая десница, которая спасла меня от жертвенного камня и  провела невредимым сквозь все опасности бурной жизни.    

И ныне  я, Томас Вингфилд, возношу хвалу господу богу, который хранит меня вместе со  всеми, кого я любил и люблю. Да славится имя его и ныне, и присно, я во веки  веков! Аминь!