1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 
Философию можно предварительно определить вообще как  
мыслящее рассмотрение предметов. Но если верно,— а это, конечно, верно,— 
что человек отличается от животных мышлением, то все человеческое 
таково только потому, что оно произведено мышлением. Так как, 
однако, философия составляет своеобразный способ мышления, такой 
способ мышления, благодаря которому оно становится познанием, и 
познанием посредством понятий, то философское мышление также 
отличается и от того мышления, которое деятельно во всем  
человеческом и сообщает всему человеческому его человечность, хотя оно 
и тожественно с ним, так как в себе существует только одно мышление.

Это различие связано с тем, что содержание человеческого сознания, 
имеющее своим основанием мышление, выступает сначала не в форме 
мысли, а в форме чувства, созерцания, представления — в формах, 
которые должно отличать от мышления как формы.

Примечание. Согласно укоренившемуся с давних пор положению, 
превратившемуся в трюизм, человек отличается от животного  
мышлением; это положение может казаться тривиальным, но вместе с тем 
должно также казаться удивительным и то, что приходится напоминать 
о таком старинном убеждении. А между тем приходится признать это 
необходимым ввиду предрассудка нашего времени, который до такой 
степени отделяет друг от друга чувство и мысль, что признает их  
противоположными и даже враждебными друг другу, и полагает поэтому, 
будто чувство, и в особенности религиозное чувство, оскверняется, 
искажается и, пожалуй, даже уничтожается мышлением, и будто 
религия и религиозность по существу вовсе не коренятся и не  
пребывают в мышлении. При таком разделении забывают, что только 
человек способен обладать религией и что животные не обладают 
религией точно так же, как не обладают они и правом и  
моральностью.

Когда отделяют религию от мышления, обыкновенно имеют в виду 
мышление, которое можно назвать размышлением, — имеют в виду 
рефлектирующее мышление, имеющее своим содержанием и доводящее 
до сознания мысли как таковые. Невнимание к этому касающемуся 
мышления различению, незнание этого различения, которое точно 
указывается в философии, порождает самые грубые представления 
о последней и навлекает на нее самые дикие упреки. Так как только 
человек обладает религией, правом и нравственностью и так как он 


{19}

обладает ими только потому, что он — существо мыслящее, то все  
содержание права, религии и нравственности — будь это содержание 
дано чувством, верованием или представлением — произошло не без 
участия мышления; деятельность и продукты мышления содержатся и 
даны в них. Но одно дело —иметь такие определяемые и проникнутые 
мышлением чувства и представления, и другое — иметь мысли о таких 
чувствах и представлениях. Порожденные размышлением мысли об 
этих способах сознания составляют рефлексию, резонирование и т. п., 
а также и философию.

Это часто приводило к господству ошибочного утверждения, будто 
такое размышление есть необходимое условие и даже единственный 
путь, идя по которому мы достигаем представления о вечном и истинном.

Так, например, метафизические доказательства бытия божия (ныне 
уже отошедшие в прошлое) выдавались за нечто такое, знание чего 
и убеждение в чем единственно только и приводит к вере и убеждению 
в бытии бога. Подобным же утверждением было бы сказать, будто нам 
нельзя есть, прежде чем мы не узнаем химические, ботанические и  
зоологические определения пищи, и что мы должны ждать с пищеварением до 
тех пор, пока не окончено изучение анатомии и физиологии. Если бы 
это было так, то полезность этих наук в их области, как и философии 
в своей, сильно возросла бы и даже достигла бы степени абсолютной 
и всеобщей необходимости, однако, вместо того, чтобы быть  
необходимыми, эти науки в таком случае скорее вовсе не существовали бы.

§ 3.

Содержание, наполняющее наше сознание, какого бы рода оно 
ни было, составляет определенность чувств, созерцаний, образов,  
представлений, целей, обязанностей и т. д., а также мыслей и понятий.

Чувство, созерцание, образ и т. д. являются поэтому формами такого 
содержания, которое остается одним и тем же, будет ли оно  
чувствуемо, созерцаемо, представляемо или желаемо, будет ли оно 
только чувствуемо, без примеси мысли, или чувствуемо, созерцаемо 
и т. д. с примесью мыслей, или, наконец, только мыслимо. В любой 
из этих форм или в смешении нескольких таких форм содержание  
составляет предмет сознания. Но когда содержание делается  
предметом сознания, определенности этих форм проникают также и в  
содержание, так что соответственно каждой из этих форм возникает, по- 
видимому, особый предмет и то, что само по себе тожественно, может 
казаться различным, 
2* 

Примечание. Так как определенности чувства, созерцания,  
желания, воли и т. д., поскольку мы их знаем, называются вообще  
представлениями, то можно в общем сказать, что философия замещает 
представления мыслями, категориями, или, говоря еще точнее,  
понятиями. Представления можно вообще рассматривать как метафоры 
мыслей и понятий. Но обладая представлениями, мы еще не знаем 
их значения для мышления, еще не знаем лежащих в их основании 
мыслей и понятий. И, наоборот, не одно и то же — иметь мысли 
и понятия и знать, какие представления, созерцания, чувства 
соответствуют им. — С этим связано отчасти то, что называют 
непонятностью философии. Трудность состоит, с одной стороны, 
в неспособности — а эта неспособность есть, в сущности, только 
отсутствие привычки — мыслить абстрактно, т. е. фиксировать 
чистые мысли и двигаться в них. В нашем обычном сознании 
мысли соединены с привычным чувственным и духовным  
материалом; в размышлении же, рефлексии и рассуждении мы  
примешиваем чувства, созерцания, представления к мыслям (в каждом  
суждении, хотя бы его содержание и было совершенно чувственно, уже 
имеются налицо категории, так, например, в суждении: этот лист — 
зеленый, примешаны категории бытия, единичности). Но совершенно 
другое — делать предметом самые мысли, без примеси других  
элементов. Другой причиной непонятности философии является  
нетерпеливое желание иметь перед собою в виде представления то, что имеется 
в сознании как мысль и понятие. Часто мы встречаем выражение:  
неизвестно, что нужно мыслить под данным понятием; но при этом не 
нужно мыслить ничего другого, кроме самого понятия. Смысл  
данного выражения состоит, однако, в тоске по уже знакомому,  
привычному представлению: у сознания имеется такое ощущение, как будто 
вместе с формой представления у него отняли почву, на которой оно 
раньше твердо и уверенно стояло; перенесенное в чистую область  
понятий, сознание не знает, в каком мире оно живет. Наиболее понятными 
находят, поэтому, писателей, проповедников, ораторов и т. д.,  
излагающих своим читателям или слушателям вещи, которые последние  
наперед знают уже наизусть, которые им привычны и сами собою понятны 
§4.

По отношению к нашему обыденному сознанию философия должна 
прежде всего доказать, что существует потребность в ее своеобразном 
способе познания, или даже должна пробудить такую потребность. Но 


{21}

по отношению к предметам религии, по отношению к истине вообще, она 
должна показать, что она сама способна их познать. По отношению 
же к обнаруживающемуся отличию ее от религиозных представлений, 
она должна оправдать свои отступающие от последних определения.

§5.

Для предварительного пояснения вышеуказанного различия и  
связанного с последним положения, что истинное содержащие нашего  
сознания, при превращении его в форму мысли и понятия, сохраняется и даже, 
собственно говоря, впервые выставляется в своем настоящем свете,— 
для такого предварительного пояснения можно напомнить читателю 
о другом давнем убеждении, гласящем, что для познания того, что есть 
истинного в предметах и событиях, а также в чувствах, созерцаниях, 
мнениях, представлениях и т. п., требуется размышление. Но  
размышление во всяком случае превращает чувства, представления и т.п. в мысли.

Примечание. Так как в философии именно мышление является 
своеобразной формой ее деятельности, а всякий человек от природы 
способен мыслить, то как следствие отвлечения, опускающего  
указанное в § 3 различие, происходит как раз противоположное тому, что, как 
мы упомянули выше, часто составляет предмет жалоб на непонятность 
философии. Эта наука претерпевает часто такое пренебрежение что 
даже те, которые не занимались ею, воображают, что без всякого 
изучения они понимают как обстоит дело с философией, и что, получив 
обыкновенное образование и опираясь, в особенности, на религиозное 
чувство, они могут походя философствовать и судить о философии.

Относительно других наук считается, что требуется изучение для того, 
чтобы знать их, и что лишь такое знание дает право судить о них.  
Соглашаются также, что для того, чтобы изготовить башмак, нужно  
изучить сапожное дело и упражняться в нем, хотя каждый человек имеет 
в своей ноге мерку для этого, имеет руки и благодаря им требуемую для 
данного дела природную ловкость. Только для философствования не  
требуется такого рода изучения и труда. Это удобное мнение нашло 
себе в новейшее время подтверждение в учении о непосредственном 
знании, —знании посредством созерцания.

§6.

С другой стороны, столь же важно, чтобы философия уразумела, 
что ее содержание есть не что иное, как то содержание, которое  
первоначально порождено и ныне еще порождается в области живого духа, 

{22}


образуя мир, внешний и внутренний мир сознания, — иначе говоря, 
что ее содержанием служит действительность. Ближайшее сознание 
этого содержания мы называем опытом. Вдумчивое рассмотрение 
мира уже различает между тем, что в обширном царстве внешнего и 
внутреннего наличного бытия представляет собою лишь  
преходящее и незначительное явление, и тем, что внутри себя поистине  
заслуживает название действительности. Так как философия  
отличается лишь по форме от других видов осознания этого содержания, 
то необходимо, чтобы она согласовалась с действительностью и опытом.

Можно даже видеть в этом согласии, по крайней мере, внешний  
пробный камень истинности философского учения, и точно так же следует 
рассматривать как высшую цель науки порождаемое посредством  
сознания этого согласия примирение самосознательного разума с сущим 
разумом, с действительностью.

Примечание. В предисловии к моей «Философии права», стр. XIX, 
имеются следующие положения: 
Что разумно, то действительно, 
и что действительно, то разумно.

Эти простые положения многим показались странными и  
подверглись нападкам даже со стороны тех, кто считает бесспорной свою 
осведомленность в философии и, уже само собою разумеется, также 
и в религии. Ссылаться в этом отношении на религию излишне, так 
как ее учение о божественном миродержавии вполне определенно 
высказывает эти положения. Что же касается философского их смысла, 
то мы имели бы право предполагать, что критики настолько  
образованы, чтобы знать не только то, что бог действителен, что он есть наи- 
действительнейшее,что он один только истинно действителен, но, в  
отношении формальной стороны этих положений,также и то, что  
существование представляет собой частью явление и лишь частью  
действительность. В повседневной жизни называют действительностью всякую 
причуду, заблуждение, зло и тому подобное, равно как и всякое  
существование, как бы оно ни было превратно и преходяще. Но человек, 
обладающий хотя бы обыденным чувством языка, не согласится с тем, 
что случайное существование заслуживает громкого названия  
действительного; случайное есть существование, обладающее не  
большей ценностью, чем возможное, которое одинаково могло бы и быть 
и не быть.



{28}

А если я говорил о действительности, то критики сами должны 
были бы подумать, в каком смысле я употребляю это выражение, так 
как я в подробно написанной «Логике» рассматриваю также и 
действительность и отличаю ее не только от случайного, которое ведь 
тоже обладает существованием, но также далее и от наличного бытия, 
существования и других определений.

Против действительности разумного восстает уже то  
представление, что идеи, идеалы суть только химеры и что философия есть  
система таких пустых вымыслов; против него равным образом восстает 
обратное представление, что идеи и идеалы суть нечто слишком  
высокое для того, чтобы обладать действительностью, или же так же нечто 
слишком слабое для того, чтобы добыть себе таковую. Но охотнее всего 
отделяет действительность от идеи рассудок, который грезы своих  
абстракций принимает за нечто истинное и гордится долженствованием, 
которое он особенно охотно предписывает также и в области политики, 
как будто мир только и ждал его, чтобы узнать, каковым он должен 
быть, но каким он не является; ибо если бы мир был таковым, каковым 
он должен быть, то куда делось бы скороспелое умствование  
выдвигаемого рассудком долженствования? Когда рассудок направляется со 
своим долженствованием против тривиальных внешних и  
преходящих предметов, учреждений, состояний и т. д., которые, пожалуй, 
и могут иметь относительно большое значение, но лишь для  
определенного времени и для известных кругов, то он может оказаться правым 
и находить в таком случае много такого, что не согласуется со  
всеобщими правильными определениями; у кого не хватит ума, чтобы 
заметить вокруг себя много такого, что на деле не таково, каким 
оно должно быть? 
Но эта мудрость неправа, воображая, что, занимаясь такими  
предметами и их долженствованием, она находится в области интересов 
философской науки. Последняя занимается лишь идеей, которая не 
столь бессильна, чтобы только долженствовать, а не действительно 
быть,— занимается, следовательно, такой действительностью, в которой 
эти предметы, учреждения, состояния и т. д. образуют лишь  
поверхностную, внешнюю сторону.

§7.

Так как размышление прежде всего содержит в себе вообще  
принцип (мы употребляем здесь это слово также и в смысле начала)  
философии и снова расцвело в своей самостоятельности в новое время 
и 

(после лютеровской реформации), причем с самого начала не 
остановилось, как некогда первые философские попытки греков, на 
отвлеченностях, а набросилось вместе с тем на кажущийся  
неизмеримым материал мира явлений, то философией стали называть всякое 
знание, предметом которого является познание устойчивой меры 
и всеобщего в море эмпирических единичностей, изучение  
необходимости, закона в кажущемся беспорядке бесконечного множества 
случайностей, следовательно, знание, которое черпает, вместе с тем, 
свое содержание в собственном созерцании и восприятии внешнего и 
внутреннего, в предлежащей природе, равно как и в предлежащем 
духе, или в человеческом сердце.

Примечание. Принцип опыта содержит в себе бесконечно  
важное положение, что для принятия и признания какого-нибудь  
содержания требуется, чтобы человек сам участвовал в этом, или, говоря 
более определенно, требуется, чтобы он находил такое содержание 
согласующимся и соединенным с его собственной уверенностью 
в себе; он должен сам принимать и признавать содержание опыта, либо 
только своими внешними чувствами, либо также и своим  
глубочайшим духом, своим существенным самосознанием.

Этот принцип представляет собою то же самое, что в настоящее 
время получило название веры, непосредственного знания, внешнего 
и, в особенности, собственного внутреннего откровения.

Те науки, которые таким образом благодаря их исходному 
пункту получили название философии, мы называем эмпирическими 
науками. Но существенной их целью и существенным их результатом 
являются законы, всеобщие положения, теория, мысли о  
существующем. Так, например, Ньютон свою физику назвал философией 
природы, а Гуго Гроций, на основании сопоставления поведения 
народов в отношении друг друга и с помощью обычного рассуждения, 
создал теорию, которая получила название философии международного 
государственного права. — У англичан название философии еще и по 
настоящее время сохранило этот смысл, и Ньютона продолжают там 
прославлять как великого философа. Даже в прейскурантах  
изготовителей инструментов, те из инструментов, которые не вносятся 
в особую рубрику магнетических или электрических аппаратов,  
термометры, барометры и т. д. называются философскими  
инструментами. Мы должны, конечно, заметить по этому поводу, что не  
соединение дерева, железа и т. д., а единственно лишь мышление должно 


{35}

называться инструментом философии *). В особенности называют 
также философией политическую экономию — науку, обязанную 
своим возникновением новому времени. Мы обыкновенно ее называем 
наукой о рациональном государственном хозяйстве **).

§ 8.

Как ни удовлетворительно это познание в своей области, все же 
оказывается, во-первых, что существует еще другой круг предметов, 
которые не входят в его область,— свобода, дух, бог. Их нельзя найти на 
почве этого познания не потому, что они не принадлежат области опыта; 
они, правда, не испытываются чувственно, но все, что вообще находится 
в сознании,— это даже тавтологическое положение — испытывается; 
этих предметов нельзя найти в области опытного познания, потому 
что эти предметы по своему содержанию сразу выступают как  
бесконечные.

*j Издаваемый Томсоном журнал также носит название: «Анналы  
философии или химии, минералогии, механики, естественной истории, сельского  
хозяйства и искусств». Из этого перечисления читатель может сам составить себе 
представление, какие предметы называются здесь философскими. — Среди  
объявлений о вновь вышедших книгах я недавно наткнулся в одной английской 
газете на следующее заглавие: «The Art of Preserving the Hair, on Philosophical 
Principles, nearly printed in post. 8, price 7 sh.». Под философскими принципами 
сохранения волос разумелись, вероятно, химические, физиологические и т. п.

принципы.

**) Английские государственные люди даже в публичных речах часто  
употребляют выражение: философские начала для обозначения всеобщих политико- 
экономических принципов. В заседании парламента 1825 года 2 февраля в дебатах 
об ответном адресе на тронную речь Брум выразился следующим образом:  
«Достойные государственного человека и философские начала свободной торговли,— 
ибо нет сомнения, что эти начала философские,— с принятием которых его  
величество поздравлял парламент» и пр. — Но не один этот член оппозиции говорил 
таким образом. На ежегодном банкете, устроенном в том же месяце обществом 
морской торговли под председательством первого министра, графа Ливерпуля,  
рядом с которым сидели государственный секретарь Каннинг и генерал-казначей 
армии сэр Чарльз Лонг, отвечая на тост за его здоровье, государственный  
секретарь Каннинг сказал: «Недавно начался новый период, когда министры могут  
прилагать к управлению этой страной мудрые правила глубокой философии». Как бы 
ни отличалась английская философия от немецкой, но когда в других местах это 
слово употребляется, как насмешливое прозвище или как нечто ругательное, все 
же отрадно видеть, что ему еще воздается дань увежения государственными 
людьми Англии.


{26}


Примечание. Есть старое положение, которое ошибочно  
приписывается Аристотелю в том смысле, будто оно выражает точку зрения 
его философии. Это положение гласит: nihil est in intellectu, quod non 
f uerit in sensu—нет ничего в мышлении, чего ре было бы прежде в чувстве, 
в опыте. Если спекулятивная философия не хотела согласиться с этим, 
то это должно быть признано недоразумением. Но она утверждала 
также и обратное положение: nihil est in sensu, quod non fuerit in  
intellectu, в том совершенно общем смысле, что ???? и, в более глубоком 
определении, дух есть причина мира, и далее (см. § 2), что правовое, 
нравственное, религиозное чувство есть чувство и, следовательно, 
опытное переживание такого содержания, которое имеет свой корень 
и свое пребывание только в мышлении.

§9.

Субъективный разум, во-вторых, требует, дальнейшего  
удовлетворения относительно формы знания; эта форма есть необходимость 
вообще (см. § 1). Однако, с одной стороны, в опытном познании 
содержащееся в нем всеобщее, род и т. п., носит характер чего-то 
самого по себе неопределенного, самого по себе не связанного с  
особенным, а, напротив, всеобщее и особенное внешни и случайны по 
отношению друг к другу, равно как и связанные друг с другом  
особенные предметы, взятые сами по себе, выступают также как внешние 
друг другу и случайные. С другой стороны, это познание всегда  
начинается с непосредственности, преднайденного, предпосылок. В обоих 
отношениях здесь не находит своего удовлетворения форма  
необходимости. Размышление, поскольку оно направлено на то, чтобы  
удовлетворить эту потребность, есть философское мышление в собственном 
значении этого слова, спекулятивное мышление. В качестве  
размышления, которое, хотя и имеет общее с размышлением первого рода, все же 
и отлично от него, оно, кроме общих им обоим форм, имеет также и 
ему лишь свойственные формы, которые все сводятся к форме понятия.

Примечание. Отсюда видно отношение спекулятивной науки к 
другим наукам. Она не отбрасывает в сторону эмпирического  
содержания последних, а признает его, пользуется им и делает его своим 
собственным содержанием: она также признает всеобщее в этих 
науках, законы, роды и т. д., но она вводит в эти категории другие 
категории и удерживает их. Различие, таким образом, состоит лишь 
в этом изменении категорий. Спекулятивная логика содержит в себе 


{27}

предшествующую логику и метафизику, сохраняет те же самые 
формы мысли, законы и предметы, но вместе с тем развивает их 
дальше и преобразовывает их с помощью новых категорий.

Нужно различать между понятием в спекулятивном смысле и тем, 
что обыкновенно называют понятием. Тысячи и тысячи раз  
повторявшееся и превратившееся в предрассудок утверждение, что  
бесконечное не может быть постигнуто посредством понятия, имеет в виду  
понятие в последнем, одностороннем смысле.

§ 10.

Это философское мышление само нуждается в том, чтобы была 
понята его необходимость и оправдана его способность познавать 
абсолютные предметы. Но такое понимание и оправдание есть само 
по себе философское познание и поэтому может иметь место лишь 
внутри философии. Предварительное объяснение, следовательно, 
было бы не философским и не могло бы быть ничем иным, как рядом 
предпосылок, заверений и рассуждений, т. е. случайных  
утверждений, которым с таким же правом и одинаково бездоказательно можно 
было бы противопоставить противоположные положения.

Примечание. Одна из главных точек зрения критической  
философии состоит в том, что, прежде чем приступить к познанию бога, 
сущности вещей и т. д., должно подвергнуть исследованию самое  
способность познания, чтобы убедиться, может ли она нам дать познание 
этих предметов, следует де познакомиться с инструментом раньше, чем 
предпринимать работу, которая должна быть выполнена посредством 
него; если этот инструмент неудовлетворителен, то будет напрасен 
потраченный труд. — Эта мысль казалась такой убедительной, что 
она вызвала величайшее восхищение и все с нею соглашались, 
так что познание, отвлекшись от своего интереса к предметам 
и перестав заниматься ими, обратилось к самому себе, к  
формальной стороне. Если, однако, не обманывать себя словами, то легко 
увидеть, что в то время как другие инструменты могут быть 
исследованы и оценены иным способом, чем посредством выполнения 
той работы, для которой они предназначены, исследование познания 
возможно только в процессе познания и рассмотреть так  
называемый инструмент знания значит не что иное, как познавать его.

Но желать познавать до того, как познаем, так же несуразно, как 

{28}


мудрое намерение того схоластика, который хотел научиться плавать 
прежде, чем броситься в воду.

Рейнгольд, понявший путаницу, которою страдает такое  
предприятие, предложил во избежание этого затруднения предварительно 
начать гипотетическим и проблематическим философствованием и  
неизвестно каким образом продолжать так философствовать до тех пор, 
пока не окажется, что достигнута первоистина. При ближайшем  
рассмотрении этот путь сводится к обычному методу, а именно к анализу 
эмпирической основы или предварительного допущения, которому 
придана форм«, определения. Нельзя не признать правильным, что 
обычный ход исследования, основанный на предпосылках и временных 
допущениях, гипотетичен и проблематичен, но это правильное  
понимание не меняет природы метода, а лишь сразу обнаруживает его 
недостаточность.

§11.

Потребность в философии можно ближе определить следующим 
образом: дух, который, в качестве чувствующего и созерцающего, имеет 
своим предметом чувственное, в качестве обладающего воображением — 
образы, в качестве воли—цели и т. д., в противоположность этим  
формам своего существования и своим предметам или просто в отличие 
от них, доставляет удовлетворение также своей высшей внутренней 
сущности, мышлению, и делает последнее своим предметом. Таким  
образом он приходите самому себе в глубочайшем смысле этого слова, ибо 
его принцип, его чистую, лишенную примесей, самость составляет 
мышление. Но, делая это свое дело, мышление запутывается в  
противоречиях, т. е. теряет себя в неподвижной нетожественности мысли и, 
таким образом, не доходит до самого себя, а, наоборот, остается в плену 
у своей противоположности. Высшая потребность духа обращается 
против этого результата мышления, остающегося лишь рассудочным, 
и эта высшая потребность основана на том, что мышление не отрекается 
от себя, а остается верным себе также и в этой сознательной утрате 
своего у-себя-бытия, «дабы оно превозмогло и победило», в самом 
себе осуществляет разрешение своих собственных противоречий.

Примечание. Уразумение того, что диалектика составляет 
природу самого мышления, что в качестве рассудка оно должно 
впадать в отрицание самого себя, в противоречие, — уразумение 
этого составляет одну из главных сторон логики. Мышление, 
потеряв надежду своими собственными силами разрешить про- 


{29}

тиворечие, в которое оно само себя поставило, возвращается к 
тем разрешениям и успокоениям, которые дух получил в других 
своих формах. Мышление приэтом, однако, вовсе не должно 
было бы впасть в мизологию, образчик которой уже имел перед собой 
Платон; оно не должно было бы относиться полемически к самому 
себе, как это делает так называемое непосредственное знание,  
утверждающее, что оно есть единственная форма сознания истины.

§ 12.

Возникшая из вышеуказанной потребности философия имеет 
своим исходным пунктом опыт, непосредственное и рассуждающее 
сознание. Возбужденное опытом, как некиим раздражителем,  
мышление ведет себя в дальнейшем так, что поднимается выше естественного, 
чувственного и рассуждающего сознания, поднимается в свою  
собственную, чистую, лишенную примесей стихию и ставит себя, таким 
образом, сначала в отчужденное, отрицательное отношение к этому 
своему исходному пункту. Оно сначала находит свое удовлетворение 
в себе, в идее всеобщей сущности этих явлений; эта идея (абсолют, 
бог) может быть более или менее абстрактной. Опытные науки, со своей 
стороны, далее служат стимулом к преодолению той формы, в которой 
богатство их содержания предлагается в качестве лишь  
непосредственного и преднайденного, поставленного друг возле друга и, значит, 
вообще случайного многообразия, и к возведению этого содержания 
в необходимость. Этот стимул вырывает мышление из указанной  
всеобщности и лишь в себе испытываемого удовлетворения и заставляет 
его вступить на путь развития из самого себя. Это развитие есть, 
с одной стороны, лишь воспринимание содержания и его предлагаемых 
определений, с другой стороны, вместе с тем, оно сообщает этому 
содержанию идущую в направлении, указанном в начале мышления, 
свободную форму развития мысли, определяемой лишь  
необходимостью самого предмета.

Примечание. Об отношении в сознании между  
непосредственностью и опосредствованием нам придется говорить ниже особо и 
более подробно. Здесь мы должны лишь предварительно обратить 
внимание на то, что, хотя эти два момента выступают как различные 
друг от друга, все же ни один из них не может отсутствовать, и они 
находятся друг с другом в неразрывной связи. — Так, например, знание 
о боге, как и вообще о всем сверхчувственном, представляет собою по 

{80}


существу своему возвышение над чувственным ощущением или  
созерцанием; оно представляет собою поэтому отрицательное отношение 
к этому своему исходному пункту, но в этом же отрицательном 
отношении заключается и опосредствование. Ибо опосредствование 
есть некое начало и переход к некоему второму, так что это второе 
имеется лишь постольку, поскольку к нему пришли от другого по 
отношению к нему. Но знание о боге от этого не становится менее 
самостоятельным в отношении эмпирической стороны, и, даже больше 
того: именно посредством этого отрицания и восхождения оно и  
сообщает себе свою самостоятельность. — Если опосредствование 
превращать в обусловленность и односторонне подчеркивать ее, то 
можно сказать, что философия обязана своим первым возникновением 
опыту (апостериорному), но этим, собственно говоря, не много  
сказано, ибо на самом деле мышление есть по существу своему  
отрицание непосредственно данного. Точно так же можно сказать, что 
процесс еды обязан своим возникновением пищевым продуктам, ибо 
без них мы не могли бы есть. Еда, разумеется, в этом отношении 
оказывается неблагодарной, ибо она есть поглощение того, чему она 
обязана своим собственным существованием. В этом смысле  
мышление не в меньшей степени неблагодарно.

Но подлинная, рефлектированная внутрь себя и поэтому 
опосредствованная внутри себя непосредственность мышления  
(априорное) есть всеобщность, его у-себя-бытие вообще; в ней мышление 
удовлетворено внутри себя и постольку ему присуще равнодушие 
к обособлению, а вместе с тем также и равнодушие к своему 
развитию. Подобно этому и религия, все равно, будет ли она более 
или менее развита, достигает ли она высоты научного сознания 
или остается на ступени наивной веры и сердца, обладает  
одинаково интенсивным характером, доставляет одинаковое  
удовлетворение и блаженство. Если мышление останавливается на всеобщности 
идей, как это необходимо происходит в первых философских 
учениях (например, в бытии элеатской школы, в гераклитовском 
становлении и т. п.), то его справедливо упрекают в формализме.

Может случиться, что и в более развитом философском учении 
формулируются лишь абстрактные учения и определения, например, 
что в абсолюте все едино, тожество субъективного и объективного, 
и при рассмотрении особенного лишь повторяются эти положения.

Относительно первой абстрактной всеобщности мышления правильно 
и основательно сказать, что философия обязана своим развитием 

опыту. Эмпирические науки, с одной стороны, не останавливаются на 
восприятии единичных явлений, а, идя навстречу философии, при  
помощи мысли обрабатывают материал: отыскивая всеобщие определения, 
роды и законы, они подготовляют, таким образом, содержание  
особенного к возможности включения его в философию. С другой стороны, 
они понуждают само мышление перейти к этим конкретным  
определениям. Воспринимая их содержание и снимая еще свойственную 
ему форму непосредственности и данного, мышление есть, вместе с тем, 
развитие мышления из самого себя. Будучи, таким образом,  
обязанной своим развитием эмпирическим наукам, философия сообщает их 
содержанию существеннейшую форму свободы мышления (априорную 
форму) и достоверности, основанной на знании необходимости,  
которую она ставит на место убедительности цреднаходимого и опытных 
фактов, дабы факт превратился в иллюстрацию и отображение  
первоначальной и совершенно самостоятельной деятельности мышления.

§ 13.

В своеобразной форме внешней истории возникновение и развитие 
философии изображается как история этой науки. Эта форма  
сообщает ступеням развития идеи характер случайной последовательности 
философских учений и создает видимость только различия их  
принципов и разработки последних. Но мастером этой работы тысячелетий 
является единый живой дух, мыслящая природа которого состоит в том, 
что он осознает в себе то, что он есть, и когда последнее стало, 
таким образом, его предметом, он уже вместе с тем поднимается выше 
его и есть высшая ступень. История философии показывает, что 
кажущиеся различными философские учения представляют собою 
отчасти лишь одну философию на различных ступенях развития, 
отчасти же особые принципы, каждый из которых лежит в основании 
одной какой-либо системы, суть лишь ответвления одного и того 
же целого. Последнее по времени философское учение есть  
результат всех предшествующих философских учений и должно поэтому 
содержать в себе принципы всех их; поэтому, если только оно 
представляет собою философское учение, оно есть самое развитое, 
самое богатое и самое конкретное.

Примечание. Ввиду этой видимости наличия столь  
многочисленных различных философских учений нужно различать между тем, что 
представляет собою всеобщее и тем, что представляет собою особенное 

{32}


по своему настоящему определению. Взятое формально и поставленное 
па-ряду с особенным, всеобщее само также превращается в некое 
особенное; несоответствие и несуразность такого отношения в  
применении к предметам обиходной жизни сами собою бросились бы 
в глаза, как, если бы, например, кто-либо требовал себе фруктов 
и отказывался бы затем от вишен, груш, винограда, потому что 
они вишни, груши, виноград, а не фрукты. Но когда речь идет 
о философии, то пренебрежительное отношение к ней  
оправдывается тем, что существуют различные философские учения и каждое 
из них есть лишь одна из философий, а не философия вообще, как 
будто бы вишни не являются тоже фруктами. Бывает также и так, 
что философское учение, принципом которого является всеобщее, 
ставится в один ряд с такими философскими учениями, принципом  
которых является особенное, и даже с такими учениями, которые уверяют, 
что совсем не существует философии, и это сопоставление делается в том 
смысле, что и то и другое учение представляют собою лишь различные 
философские точки зрения. Это то же самое, как если бы мы сказали, 
что свет и тьма суть лишь два различных вида света.

§ 14.

То же самое развитие мышления, которое изображается в истории 
философии, изображается также и в самой философии, но здесь оно 
освобождено от исторических внешних обстоятельств, здесь оно дается 
в стихии чистого мышления. Свободная и истинная мысль конкретна 
внутри себя, и, таким образом, она есть некая идея, а во всей своей 
всеобщности она есть именно идея, идея как таковая, или абсолютное.

Наука о ней есть по существу своему система, потому что истинное, 
как конкретное, есть развертывающееся внутри себя единство,  
остающееся во всем процессе этого развертывания таковым, т. е.  
целостность, и лишь посредством различения и определения ее различий 
может существовать их необходимость и свобода целого.

Примечание. Философствование без системы, не может иметь в себе 
ничего научного; помимо того, что такое философствование само по себе 
выражает скорее субъективное умонастроение, оно еще и случайно по 
своему содержанию. Всякое содержание получает оправдание лишь 
как момент целого, вне же этого целого оно есть необоснованное 
предположение, или субъективная достоверность. Многие философские 
произведения ограничиваются тем, что высказывают, таким образом, 


{33}

лишь умонастроения и мнения.—Под системой ошибочно понимают 
философское учение, основывающееся на ограниченном, отличном 
от других принципе; на самом деле, принцип истинной философии  
состоит именно в том, что он содержит в себе все особые принципы.

§ 15.

Каждая часть философии есть философское целое, замкнутый в 
себе круг, но философская идея имеется в каждой из этих частей в  
особенной определенности или особом элементе. Отдельный круг, именно 
потому, что он есть внутри себя целостность, прорывает границу своего 
элемента и служит основанием более обширной сферы; целое есть  
поэтому круг, состоящий из кругов, каждый из которых есть  
необходимый момент, так что система их своеобразных элементов  
составляет всю идею, которая вместе с тем проявляется также и в  
каждом из них.

§ 16.

В Энциклопедии наука не излагается подробно и не развивается 
в своих частностях; энциклопедия должна ограничиваться лишь  
изложением начал и основных понятий частных наук.

Примечание. Сколько требуется особых частей, чтобы построить 
особую науку, остается неопределенным постольку, поскольку часть 
для того, чтобы представлять собою истинное, должна, в свою 
очередь, быть не изолированным моментом, а целым. Философия 
в ее целом составляет поэтому подлинно единую науку, но она 
может также рассматриваться как целое, состоящее из нескольких 
частных наук. — Философская энциклопедия отличается от других 
обычных энциклопедий тем, что последние представляют собою 
аггрегат наук, которые случайной эмпирически включаются в них,— 
аггрегат наук, среди которых есть и такие, которые лишь носят 
название науки, а на самом деле представляют собою только 
собрание сведений. Так как эти науки включаются в этот аггрегат 
лишь внешним образом, то единство, в которое приводятся науки 
в таком аггрегате, есть также внешнее единство,— расположение 
в определенном порядке. По той же самой причине, да еще и потому, 
что материал их также носит случайный характер, этот порядок 
должен оставаться попыткой и в нем всегда должны  
обнаруживаться неподходящие стороны, — Итак, в философской энциклопедии не 
Логика. 3 

{34}


могут найти себе места: 1) простые аггрегаты сведений, каковыми, 
например, является филология. Кроме того, не могут в ней найти себе 
места 2) такие науки, в основании которых лежит только произвол; 
как, например, геральдика; науки последнего рода насквозь позитивны.

3) Есть еще и другие науки, которые также называют позитивными,— 
это науки, которые, однако, имеют рациональное основание и начало.

Эта часть наук входит в область философии, но позитивная сторона 
остается исключительным их достоянием. Позитивное в науках имеет 
различный характер: 1) рациональное само по себе начало науки  
переходит в случайное, благодаря тому, что оно должно низвести всеобщее 
в область эмпирической единичности и действительности. В области 
изменчивости и случайности понятие не имеет силы, а могут иметь 
силу лишь основания. Юриспруденция, например, или система прямых 
и косвенных налогов требуют окончательных, точных решений,  
лежащих вне пределов самостоятельной определенности понятий, и поэтому 
они оставляют широкое место для определений, которые могут быть 
одними, если исходить из одного основания, и другими, если исходить 
из другого основания, и, таким образом, не могут обладать  
окончательной достоверностью. Точно так же идея природы, дробясь на  
единичные явления, образует цепь случайностей, и естественная история, 
география, медицина и т.д. приводят к определениям существования, 
к видам и различиям, которые зависят от внешнего случая и игры 
природы, а не от разума. История тоже принадлежит к разряду этих 
наук, поскольку ее сущность составляет идея, а ее явления  
случайны и принадлежат царству произвола. 2) Науки позитивны также 
и постольку, поскольку они не познают, что их определения конечны 
и не показывают перехода этих определений и всей их сферы в высшую, 
а приписывают значимость этим определениям самим по себе. В этих 
науках перед нами выступает конечность формы, точно так же как в  
первого рода науках перед нами выступает конечность материала. С  
конечностью формы находится в связи 3) конечность основания познания, 
каковое основание есть отчасти резонирование, отчасти чувство, вера, 
авторитет других, вообще авторитет внутреннего и внешнего  
созерцания. Сюда принадлежит также и философия, которая кладет в свое  
основание антропологию, факты сознания, внутреннее созерцание или  
внешний опыт. Может, однако, случиться, что лишь форма научного  
изложения эмпирична, а вдумчивое созерцание располагает то, что 
представляет собою лишь явления, так, как это соответствует  
внутренней последовательности понятий. Такие эмпирические науки характе- 


{36}

ризуются тем, что, благодаря противоположению друг другу  
многообразия сведенных вместе явлений, внешние, случайные  
обстоятельства условий опускаются, благодаря чему перед умственным взором 
выступает всеобщее. Осмысленная экспериментальная физика,  
история и т. д. начертит, таким образом, рациональную науку природы 
и человеческих событий и дел в виде внешнего образа, отражающего 
собою понятие.

§ 17.

Что касается вопроса о том, с чего философия должна начать, 
то в общем приходится ответить, что она должна так же, как и другие 
науки, начать с субъективной предпосылки, именно с некоего  
особенного предмета; если в других науках предметом мышления является 
пространство, число и т. д., то философия должна сделать предметом 
мышления само мышление. Но это — свободный акт мышления; оно 
свободно становится на ту точку зрения, на которой оно существует 
для самого себя, и тем самым само порождает и дает себе свой  
предмет. Далее точка зрения, которая представляется, таким образом, 
непосредственной, должна в пределах философской науки  
превратить себя в результат, и именно в ее последний результат, в котором 
она снова достигает своего начала и возвращается внутрь себя. Таким 
образом, философия оказывается возвращающимся к себе кругом, не 
имеющим начала в том смысле, в каком такое начало имеют другие 
науки, так как ее начало имеет отношение лишь к субъекту, который 
решается философствовать, а не к науке, как к таковой. Или, 
выражая то же самое другими словами, понятие науки и,  
следовательно, первое понятие, (и так как оно есть первое понятие, то 
оно содержит в себе раздвоение, состоящее в том, что мышление 
есть предмет как бы для внешнего философствующего субъекта) 
должно быть постигнуто самой наукой. Это даже является ее  
единственной целью и делом,—достигнуть понятия своего понятия и, таким 
образом, прийти к своей исходной точке и к своему удовлетворению.

§ 18.

Как нельзя давать предварительного общего представления о 
философском учении, ибо лишь целостность науки есть изображение 
идеи, точно так же деление философского учения на отдельные части 
может быть понято лишь из этого изображения идеи; это деление, как 
3* 

{36}


и то общее представление, из которого оно должно быть почерпнуто, 
представляет собою некоторое предвосхищение. Но идея оказывается 
тожественным с собою мышлением, и эта тожественность есть вместе 
с тем деятельность, состоящая в том, что мышление противопоставляет 
себя себе самому для того, чтобы быть для себя и в этом другом все же 
быть лишь у себя самого. Таким образом наука распадается на  
следующие три части: 
I. Логика—наука об идее в себе и для себя.

II. Философия природы как наука об идее в ее инобытии.

III. Философия духа как идея, возвращающаяся внутрь себя из 
своего инобытия.

Выше, в § 15, мы заметили, что различия между отдельными 
философскими науками суть лишь определения самой идеи и 
лишь она одна проявляется в этих различных элементах. В  
природе мы не познаем ничего другого, кроме идеи, но идея  
существует здесь в форме отчуждения, внешнего обнаружения, точно 
так же, как в духе эта же самая идея есть сущая для себя и  
становящаяся в себе и для себя. Такое определение, в котором  
выступает идея, есть вместе с тем текучий момент; поэтому отдельная 
наука есть одновременно и познание своего содержания, как сущего 
предмета, и познание непосредственно же в этом содержании своего 
перехода в свой высший круг. Представление о разделении наук 
неправильно с той стороны, что оно ставит рядом отдельные части 
или науки, как если бы они были подобно видам лишь покоящимися 
и субстанциальными в своем различии.


Часть первая Наука логики 

Предварительное понятие

§ 19.

Логика есть наука о чистой идее, т. е. об идее в абстрактной 
стихии мышления.

Примечание. Это определение, как и другие определения,  
содержащиеся в предварительных замечаниях, суть определения,  
почерпнутые из обозрения целого, после этого обозрения. Иначе говоря, 
относительно них верно то же самое, что и вообще относительно 
предварительных понятий о философии.

Можно сказать, что логика есть наука о мышлении, его определениях 
и законах, но мышление, как таковое, составляет лишь всеобщую  
определенность, или стихию, в которой идея проявляется как логическая 
идея. Идея есть мышление — не как формальное мышление, а как 
развивающаяся целостность своих собственных определений и законов, 
которые она сама себе дает, а не имеет или находит в себе заранее.

Логика есть самая трудная наука, поскольку она имеет дело 
не с созерцаниями и даже не с абстрактными чувственными  
представлениями, как геометрия, а с чистыми абстракциями, и требует от 
занимающегося ею способности и привычки уходить в чистую мысль, 
фиксировать ее и свободно двигаться в ней. С другой же стороны, ее 
можно рассматривать как самую легкую науку, потому что ее  
содержание есть не что иное, как собственное мышление занимающегося 
ею и привычные определения этого мышления, а последние суть вместе 
с тем самые простые и элементарные. Они также и наиболее знакомые 
определения: бытие, небытие и т. д.; определенность, величина и т. д.; 
в-себе-бытие, для-себя-бытие, одно, многое и т. д. Это знакомство, 
однако, скорее делает более трудным изучение логики, ибо отчасти 
легко вызывает представление, что не стоит труда еще раз заниматься 
такими известными вещами; отчасти же здесь важно познакомиться 

{40}


с этими определениями совершенно иным и даже противоположным 
образом, чем мы с ними были знакомы раньше.

Логика приносит пользу занимающимся ею, поскольку она в  
известной степени развивает ум, помогает ему, таким образом, достигнуть 
других целей. Развитие ума посредством изучения логики заключается 
в том, что он приобретает привычку к мышлению, так как эта наука 
есть мышление мышления, а также и в том, что голова, занимающаяся 
логикой, наполняется мыслями, и именно мыслями как мыслями.

Но поскольку логическое есть абсолютная форма истины, поскольку 
оно, больше того, представляет собою самое чистую истину, оно  
представляет собою нечто совершенно иное, чем нечто только полезное.

Но так как самое лучшее, наиболее свободное и самостоятельное есть 
также наиболее полезное, то можно рассматривать логику также 
и с этой стороны. Но ее польза имеет в таком случае куда  
высшую ценность, чем только ценность формального упражнения  
мышления.

Прибавление 1-е. Раньше всего нужно поставить вопрос, что 
является предметом нашей науки? Самым простым и понятным ответом 
на этот вопрос служит следующий: этим предметом является истина.

Истина есть великое слово и еще более великий предмет. Если дух и 
душа человека еще здоровы, то у него при звуках этого слова должна 
выше вздыматься грудь. Однако здесь тотчас же выступает но: 
но доступно ли нам познание истины? Кажется, как будто, что есть 
какое-то несоответствие между ограниченным человеком и сущей 
в самой себе истиной. Возникает вопрос, где мост между конечным и 
бесконечным? Бог есть истина; как нам познать его? Добродетель  
смирения и скромности как будто находится в противоречии с таким  
предприятием. Но часто задают также вопрос: может ли быть познана 
истина? — лишь для того, чтобы найти оправдание дальнейшей 
жизни в пошлости своих конечных целей. Такому смирению грош цена.

Впрочем, вопрос, как могу я, жалкий земной червь, познать истину, 
отошел в прошлое; его место заняли гордыня и самомнение, 
и теперь люди воображают, что они непосредственно находятся 
в истинном.

Юношество стараются убедить в том, что оно обладает истиной 
(в области религии и нравственности) уже как бы от природы. В  
особенности его убеждают в том, что все старшее поколение погрязло и 
закоснело во лжи. Для юношества взошла будто бы утренняя заря, 
а ciapniee поколение прозябает в болоте обыденщины. Относительно 


{41}

частных наук юношеству говорят, что их, разумеется, надо изучать, 
но лишь в качестве средств для внешних, практических целей. Здесь, 
таким образом, удерживает от изучения и познания истины не  
скромность, а уверенность в безусловном обладании ею. Старшее поколение, 
правда, возлагает свою надежду на юношество, ибо оно должно  
продолжать строить мир и двигать науку. Но эта надежда возлагается на 
юношество постольку, поскольку оно не останется таковым, каково 
оно есть, а поскольку оно возьмет на себя тяжелый труд духа.

Существует еще другая форма скромности по отношению к истине.

Эта скромность есть важничанье по отношению к истине, подобное 
тому, какое мы видим у Пилата в его вопросе, обращенном к Христу.

Пилат, как человек, который все решил, который потерял ко всему 
интерес, спросил: что есть истина? Этот вопрос имеет тот же смысл, 
что и слова царя Соломона: все суета. В нем ничего не осталось, кроме 
субъективной суетности.

Познанию истины противится также робость. Ленивому уму легко 
приходит в голову мысль: не надо очень уж серьезно относиться к  
философствованию. Можно слушать также и лекции по логике, но они  
должны нас оставить такими, какими мы были раньше. Эти люди думают, 
что если мышление выйдет за пределы обычного круга представлений, 
то это не приведет к добру; волны мысли будут тебя бросать в разные 
стороны и в конце концов все же выбросят на мель преходящих  
интересов, от которых напрасно оторвался. Каков результат таких  
взглядов, это мы видим в жизни. Можно, разумеется, приобрести разного 
рода умения и сведения, сделаться рутинным чиновником и вообще 
приобрести должную подготовку для достижения своих частных 
целей. Но совсем не то — развить свой дух для более возвышенной 
цели и стремиться к ее достижению. Можно надеяться, что в наше 
время в умах молодого поколения зародилось стремление к чему-то 
лучшему и оно уже не будет удовлетворяться мякиной внешнего 
познания.

Прибавление 2-е. Что предмет логики есть мышление, — с этим 
все согласны. Но о мышлении можно иметь и очень высокое и очень 
низкое мнение. Так, например, с одной стороны, говорят: это — 
только мысль, разумея под этим, что мысль субъективна, произвольна 
и случайна, а не есть сам предмет, не есть само истинное и  
действительное. Но, с другой стороны, можно также иметь и высокое мнение 
о мысли и понимать так, что одна лишь она постигает высочайшее, 
постигает природу бога и что посредством внешних чувств ничего 

{42}


о боге узнать нельзя. Говорят: бог есть дух и хочет, чтобы ему  
поклонялись в духе и истине. А ощущаемое и чувственное, — с этим мы 
согласны, — не есть духовное, и глубочайшую сущность последнего 
представляет собою мысль; лишь дух может познавать дух. Дух может, 
правда (как, например, в религии), выступать также как чувствующий, 
но одно дело — чувство как таковое, форма чувства, и другое — его 
содержание. Чувство как таковое есть вообще форма чувственного,  
которое обще нам с животными. Эта форма может завладеть конкретным 
содержанием, но подобное содержание не удовлетворяется этой формой; 
форма чувства есть наиболее низкая форма для духовного содержания.

Это содержание — сам бог — существует в своей истинности лишь 
в мышлении и как мышление. В этом смысле мысль, таким образом, 
есть не только лишь мысль, а представляет собою самый возвышенный 
и, точнее говоря, единственный способ, которым может быть  
постигнуто вечное и в себе и для себя сущее.

Как о мыслях, так и о науке о мысли можно быть и высокого, 
и низкого мнения. Мыслить, так полагают, может всякий и без помощи 
логики, подобно тому, как мы можем переваривать пищу, не изучая 
физиологии. Если мы даже и изучаем логику, то мы все же мыслим, 
как и до того, может быть методичнее, но без особых перемен. Если бы 
логика не имела другой задачи, кроме ознакомления с деятельностью