1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 
Атос  шел, задумавшись и вздыхая, то поднимая глаза к небу, то устремляя их в землю.    

Дигби,  встревоженный последним приказанием генерала и особенно голосом, каким оно было  отдано, прошел шагов двадцать за ночными пешеходами.    

Но  генерал обернулся, точно удивляясь, почему не исполняют его приказаний, и  адъютант, поняв свою нескромность, вернулся в палатку.    

Он  решил, что генерал хочет тайно осмотреть лагерь, как обыкновенно делают все опытные  полководцы перед решительным сражением.    

Дигби  старался объяснить себе присутствие Атоса, как обычно объясняют себе  подчиненные таинственные поступки своих начальников. Он принимал Атоса за  шпиона, доставившего генералу сведения.    

Минут  десять шли они между палатками и караулами, которых было очень много около  штаб-квартиры. Потом Монк вышел на мощенную щебнем дорогу, которая разделялась  на три ветви. Левая ветвь вела к реке, средняя – через болото к  Ньюкаслскому аббатству, а правая тянулась вдоль передовых линий лагеря Монка,  наиболее близких к армии Ламберта. За рекою находился передовой пост армии  Монка, наблюдавший за передвижениями неприятеля; он состоял из ста пятидесяти  шотландцев. Они пересекли Твид вплавь и в случае атаки должны были снова переплыть  реку по сигналу тревоги; но так как в тех местах не было моста и поскольку  солдаты Ламберта так же мало стремились бросаться в воду, как и солдаты Монка,  последний не ждал особых осложнений с этой стороны.    

На этом  берегу реки, шагах в пятидесяти от старинного аббатства, рыбаки получили пристанище  среди бесчисленного множества маленьких палаток, поставленных солдатами  соседних кланов, которые привели с собою своих жен и детей.    

Весь  этот беспорядок при свете луны являл захватывающую картину; полумрак облагораживал  каждую мелочь, и свет, этот льстец, что льнет лишь к гладкой стороне вещей,  отыскивал на каждом заржавленном мушкете еще нетронутое местечко и на каждом  лоскутке материи – самый белый и чистый кусочек.    

По  темному полю, освещенному двойным светом – серебристыми лучами луны и  красноватыми отблесками потухающих костров, Монк вместе с Атосом подошел к  перекрестку трех дорог. Тут он остановился и, обращаясь к своему спутнику,  спросил:    

– Сударь,  узнаете вы дорогу?    

– Если  я не ошибаюсь, генерал, средняя дорога ведет прямо в аббатство.    

– Именно  так; но нам понадобится огонь, когда мы войдем в подземелье.    

Монк  обернулся.    

– Кажется,  Дигби шел за нами, – сказал он. – Тем лучше: он достанет нам огня.    

– Да,  генерал, какой-то человек, вон там, уже давно идет следом за нами.    

– Дигби! –  крикнул Монк. – Дигби! Подите-ка сюда.    

Но тень,  вместо того чтобы повиноваться, отскочила как будто с удивлением, нагнулась и  исчезла слева, на дороге, которая вела к тому месту, где ночевали рыбаки.    

– Очевидно,  это не Дигби, – проговорил Монк.    

Оба  следили глазами за тенью, пока она не пропала. Но человек, бродящий в  одиннадцать часов в лагере, где стоят десять тысяч солдат, – вещь не  удивительная; Монк и Атос не придали этому значения.    

– Однако  нам непременно нужен огонь, факел или что-нибудь в этом роде; иначе мы не будем  знать, куда идти. Поищем, – предложил Монк.    

– Генерал,  первый встречный солдат посветит нам.    

– Нет, –  сказал Монк, желая узнать, нет ли сговора у графа де Ла Фер с рыбаками. –  Нет, проще взять одного из тех французских рыбаков, которые сегодня привезли  мне рыбу. Они уезжают завтра, значит, лучше сохранят тайну. Если в шотландской  армии разнесется слух, что в Ньюкаслском аббатстве находят сокровища, то мои  горцы вообразят, что под каждой плитой лежит по миллиону, и не оставят камня на  камне.    

– Как  вам угодно, генерал, – отвечал Атос непринужденно. Видно было, что ему все  равно, кто пойдет с ними: рыбак или солдат.    

Монк  подошел к дороге, на которой исчез тот, кого он принял за Дигби.    

Тут он  встретил патруль, обходивший палатки и направлявшейся к штабу.    

Патруль  остановил генерала и его спутника. Монк произнес пароль, и их пропустили. Один  из спавших солдат, услышав шум шагов, проснулся.    

– Спросите  у него, где рыбаки, – обратился Монк к Атосу. – Если спрошу я, он  узнает меня.    

Атос  подошел к солдату, который указал ему палатку. Монк и Атос пошли в ту сторону.    

Генералу  показалось, что, когда они подходили к палатке, промелькнула та самая тень, которую  они уже видели. Но, войдя в палатку, ни убедился, что ошибся, потому что там  все спали.    

Атос,  опасаясь, чтобы его не сочли сообщником французов, остался у входа в палатку.    

– Эй! –  крикнул Монк по-французски. – Вставайте!    

Два или  три человека приподнялись.    

– Мне  нужен человек, чтоб посветить нам, – продолжал Монк.    

Все  пришло в движение. Некоторые из рыбаков вскочили, другие заворочались.    

Первым  встал их предводитель.    

– Можете  положиться на нас, – произнес он голосом, от которого Атос  вздрогнул. – Куда надо идти?    

– Увидишь.  Бери факел! Скорей!    

– Сейчас,  милорд. Угодно, я провожу вас?    

– Ты  или другой, все равно. Только бы кто-нибудь посветил мне.    

«Странно, –  подумал Атос. – Какой удивительный голос у этого рыбака».    

– Эй,  огня! – закричал рыбак. – Ну, живей!    

Потом  шепнул на ухо своему соседу:    

– Ступай,  Менвиль, возьми фонарь и будь готов ко всему.    

Один из  рыбаков высек огонь, зажег кусок трута, фонарь загорелся.    

Тотчас  вся палатка осветилась.    

– Готовы  ли вы, сударь? – спросил Монк у Атоса, который отвернулся, чтобы не  выставлять на свет свое лицо.    

– Готов, –  отвечал он.    

– А,  это французский дворянин! – сказал предводитель рыбаков. – Хорошо,  что я передал поручение тебе, Менвиль. Он, может быть, узнал бы меня! Свети!    

Они вели  разговор в глубине палатки и так тихо, что Монк ничего не слышал: он беседовал  с Атосом. Менвиль между тем готовился в путь – вернее, выслушивал  приказания своего начальника.    

– Скоро  ты там? – спросил Монк.    

– Я  готов, – отвечал рыбак.    

Монк,  Атос и рыбак вышли из палатки.    

«Этого  не может быть! – подумал Атос. – Что за нелепая мысль взбрела мне в  голову!»    

– Ступай  вперед, по средней дороге, да поскорее! – приказал Монк рыбаку.    

Не  прошли они и двадцати шагов, как из палатки опять скользнула тень и, скрываясь  за столбами, вбитыми по сторонам дороги, с любопытством стала следить за  генералом.    

Все трое  скрылись в ночном тумане. Они шли к Ньюкаслу, белые камни которого виднелись  вдали, как надгробные памятники.    

Постояв  несколько секунд под воротами, они вошли во двор. Ворота были разрушены ударами  топора. Тут в безопасности спал караул из четырех человек, – настолько  сильна была уверенность, что с этой стороны не может быть нападения.    

– Караульные  не помешают нам? – спросил Монк у Атоса.    

– Напротив,  генерал, они помогут перекатить бочонки, если вы позволите.    

– Вы  правы.    

Сонные  солдаты сразу встрепенулись, услышав в траве и кустарнике, разросшемся у ворот,  шаги неведомых посетителей. Монк сказал пароль и вошел в аббатство; впереди  двигался моряк с фонарем. Монк держался сзади и наблюдал за малейшим движением  Атоса; он прятал обнаженный дирк в рукаве и при первом подозрительном жесте  француза мог заколоть его. Но Атос твердо и уверенно пересекал дворы и залы.    

В здании  не было ни дверей, ни окон. Кое-где подожженные двери обуглились внизу, но  огонь погас, не будучи в силах охватить массивные дубовые створки, обитые  железом. Все стекла в окнах были разбиты, и в зиявшие дыры вылетали ночные  птицы, испуганные светом фонаря. Летучие мыши беззвучно чертили круги над  пришельцами, фонарь отбрасывал их тени на высокие стены. Это зрелище могло  успокоить человека, привыкшего рассуждать. Монк заключил, что в монастыре нет  никого, потому что тут еще оставались дикие птицы, улетавшие при приближении  человека.    

Пробравшись  между обломками, Атос вступил в склеп, который находился под главною залой и  соединялся с часовней. Там он остановился.    

– Мы  пришли, генерал, – сказал он.    

– Так  вот эта плита?    

– Да.    

– В  самом деле, я узнаю кольцо… Но оно плотно прижато к плите.    

– Нам  нужен рычаг.    

– Его  нетрудно достать.    

Осмотревшись  кругом, Атос и Монк увидели небольшой ясень дюйма в три в диаметре; он вырос в  углу, у стены, и, дотянувшись до окна, закрывал его своими ветвями.    

– Есть  у тебя нож? – спросил Монк у рыбака.    

– Есть.    

– Срежь  это деревце.    

Рыбак  повиновался, хотя нож его пострадал от этой операции.    

Из  деревца сделали рычаг, затем все спустились в подземелье.    

– Стань  здесь, – сказал Монк рыбаку, указывая на угол склепа. – Мы хотим  достать порох: твой факел нам опасен.    

Рыбак со  страхом отступил и не сдвинулся с указанного места. Монк и Атос зашли за колонну;  луч месяца играл на плите, ради которой граф де Ла Фер совершил такое дальнее  путешествие.    

– Вот  она, – проговорил Атос, указывая Монку на латинскую надпись.    

– Да,  вижу, – отвечал Монк.    

Потом,  желая дать французу последнюю возможность отказаться от поисков, прибавил:    

– Замечаете  ли вы, что в этом склепе уже побывали люди? Многие статуи разбиты.    

– Вы,  вероятно, знаете, милорд, что ваши шотландцы, из религиозного чувства, отдают  под охрану надгробных статуй все драгоценности покойников. Поэтому солдаты  могли подумать, что под пьедесталом этих статуй, украшающих многие могилы,  хранятся сокровища. Вот почему они разрушили статуи и пьедесталы; но над  гробницей смиренного каноника нет статуи.    

Она  совсем простая. Ее охраняет еще суеверный страх, который питают ваши пуритане к  кощунству. Смотрите, она нигде не пострадала.    

– Правда, –  кивнул Монк.    

Атос  взялся за рычаг.    

– Хотите,  я помогу вам? – спросил Монк.    

– Благодарю  вас, милорд, я не хочу, чтобы вы приложили свою руку к делу, за которое вы,  может быть, не приняли бы на себя ответственности, если бы знали его последствия.    

Монк  поднял голову.    

– Что  вы хотите сказать? – спросил он.    

– Я  хочу сказать… Но этот человек…    

– Постойте, –  сказал Монк. – Я понимаю, чего вы боитесь, и сейчас испытаю его.    

Монк  повернулся к рыбаку, который стоял боком и весь был освещен фонарем.    

– Поди  сюда, приятель, – произнес он по-английски повелительным тоном начальника.    

Рыбак не  сдвинулся с места.    

– Хорошо, –  продолжал Монк, – он не понимает по-английски. Говорите по-английски, сударь,  если вам угодно.    

– Милорд, –  отвечал Атос, – мне часто случалось видеть людей, которые в известных случаях  так владеют собой, что не отвечают на вопросы, предложенные им на знакомом им  языке. Рыбак, может быть, гораздо умнее, чем мы думаем. Отошлите его, милорд,  прошу вас.    

Монк  подумал: «Решительно, он хочет остаться со мною с глазу на глаз здесь, в  склепе. Все равно, пойдем до конца. Один человек стоит другого, а нас только  двое».    

– Друг  мой, – обратился Монк к рыбаку, – поднимись по лестнице, по которой  мы спустились, и стереги, чтобы нам не помешали.    

Рыбак хотел  исполнить приказание.    

– Оставь  здесь фонарь, – сказал Монк. – Он может обнаружить твое присутствие и  навлечь на тебя мушкетный выстрел.    

Рыбак,  видимо, оценил совет, поставил фонарь на землю и исчез под сводами лестницы.  Монк взял фонарь и отнес его к колонне.    

– Послушайте, –  спросил он, – действительно ли в этой гробнице спрятаны деньги?    

– Да,  милорд, и через пять минут вы перестанете сомневаться.    

С этими  словами Атос с силой ударил по крышке гробницы; алебастр треснул, в нем показалось  отверстие.    

Атос  вставил рычаг в трещину, и вскоре куски алебастра начали отделяться один за  другим.    

– Милорд, –  начал Атос, – я говорил вам…    

– Да,  но я еще не вижу бочонков, – отвечал Монк.    

– Если  б у меня был кинжал, – сказал Атос, оглядываясь по сторонам, вы бы скоро увидели  их. К не – счастью, я оставил мой кинжал у вас в палатке.    

– Я  бы дал вам свой, – отвечал Монк, – но боюсь, что его лезвие слишком  хрупко для такой работы.    

Атос  стал искать около себя какой-нибудь предмет, способный заменить нужное орудие.  Монк следил за каждым движением его рук, за каждой переменой в выражении его  глаз.    

– Спросите  нож у рыбака, – посоветовал Монк.    

Атос  подошел к лестнице.    

– Друг  мой, – попросил он у рыбака, – брось мне свой нож: он мне нужен.    

Нож  зазвенел на ступеньках.    

– Возьмите  его, – сказал Монк. – Мне кажется, это неплохой инструмент. Крепкая  рука может мастерски воспользоваться им.    

Атос,  по-видимому, придал словам Монка самый простой и обычный смысл; он не заметил  также, как Монк отступил, давая ему пройти, и положил левую руку на рукоятку  пистолета, продолжая держать дирк в правой.    

Атос  принялся за работу, повернувшись спиной к Монку и вверив ему свою жизнь. В продолжение  нескольких секунд он так ловко и метко ударял по крышке, что пробил ее  насквозь. Монк увидел два бочонка, лежавшие рядом.    

– Милорд, –  усмехнулся Атос, – видите, предчувствие не обмануло меня.    

– Да,  и надеюсь, вы удовлетворены?    

– Разумеется.  Потеря этих денег была бы для меня чрезвычайно чувствительна; но я был уверен,  что бог не позволит, чтобы погибло золото, которое должно помочь  восторжествовать правому делу.    

– Клянусь  честью, вы столь же таинственны в речах, как и в делах, сказал Монк. – Я  только что на вполне понял вас, когда вы заявили, что не хотите возлагать на  меня ответственность за это дело.    

– Я  имел причины сказать вам так.    

– А  теперь вы говорите о каком-то правом деле. Что разумеете вы под этими словами?  В настоящий момент мы защищаем в Англии пять или шесть дел: это не мешает  каждому из нас думать, что его дело не только правое, но и самое благое. Какое  дело защищаете вы? Говорите смело. Я хочу знать, согласны ли мы во мнениях об  этом предмете, которому вы придаете такое значение.    

Атос  устремил на Монка проницательный взгляд, казалось, читавший его мысли; потом он  снял шляпу и заговорил торжественным голосом, в то время как Монк, слушая его,  задумчиво смотрел в глубину темного подземелья, поглаживая подбородок и усы.    

 Глава 26. СЕРДЦЕ И УМ    

     

– Милорд, –  произнес граф де Ла Фер, – вы благородный англичанин, вы честный человек и  говорите с благородным французом, тоже человеком честным. Я сказал вам  неправду: золото, лежащее в этих двух бочонках, принадлежит не мне. Я первый  раз в жизни солгал. Золото принадлежит королю Карлу Второму, изгнанному с  родины и из своего дворца, лишенному одновременно и отца и престола; королю,  которому отказано во всем, даже в печальном утешении, преклонив колени,  поцеловать камень, на котором рукою убийц начертана простая надпись, вечно  зовущая к мести: «Здесь погребен Карл Первый».    

Монк  слегка побледнел; едва заметная дрожь пробежала по его лицу и приподняла седые  усы.    

Атос  продолжал:    

– Я,  граф де Ла Фер, единственный последний приверженец несчастного покинутого  короля, обещал ему съездить к человеку, от которого зависит теперь судьба  королевской власти в Англии. Вот я и приехал, предстал перед этим человеком,  безоружный предался в его руки и говорю ему: «Милорд, здесь, в этом золоте,  последняя надежда принца, который по воле божьей ваш господин и по рождению  король; от вас одного зависит его жизнь и будущая судьба. Хотите употребить эти  деньги на успокоение Англии после всех бедствий, причиненных анархией, иначе  говоря, хотите помочь Карлу Второму или, по крайней мере, не мешать ему  действовать? Вы здесь повелитель, неограниченный властелин. Мы здесь одни,  милорд: если вы не хотите делиться успехом, если мое участие тяготит вас, –  у вас есть оружие, милорд, и вот – готовая могила. Если, напротив, предпринятое  вами дело увлекает вас, если вы являетесь именно тем, кем кажетесь, если в том,  что вы делаете, ваша рука повинуется вашему уму, а ум сердцу, вы имеете случай  навсегда погубить дело врага вашего, Карла Стюарта: убейте человека, который  стоит перед вами, потому что иначе он уедет с золотом, доверенным ему покойным  королем Карлом Первым; убейте и возьмите золото, которое могло бы поддержать  междоусобную войну. Увы, милорд, таково роковое предназначение этого  злосчастного принца. Он должен совращать или убивать, ибо все сопротивляется  ему, все отвергает его, все враждебно ему, а между тем он отмечен божественною  печатью, и должно, ежели не предается его происхождение, чтобы он взошел на  трон или пал мертвым на священную землю своей родины.    

Милорд,  вы слышали меня. Если бы меня слушал менее благородный человек, я бы сказал  ему: «Вы бедны, король предлагает вам этот миллион как задаток огромной сделки;  возьмите его и служите Карлу Второму, как я служил Карлу Первому». Но генералу  Монку, знаменитому человеку, все благородство которого я, кажется, постиг, я  скажу только: «Милорд, вы займете в истории народов и королей блестящее место, покроете  себя вечной бессмертной славой, если бескорыстно, единственно для блага родины  и торжества справедливости, станете опорою вашего короля. Много было  завоевателей и похитителей престолов. Вы, милорд, прославитесь добродетелью и  бескорыстием, и я уверен, что бог, который нас слышит, который нас видит,  который читает в сердце вашем то, что скрыто от взоров людских, я уверен, что  бог дарует вам славу в жизни вечной после славной смерти. Вы держите корону в  руках и, не возлагая на себя, отдадите ее тому, кому она принадлежит. О милорд!  Сделайте это, и вы оставите потомству славное имя, которое оно будет хранить с  гордостью».    

Атос  умолк.    

Пока он  говорил, Монк ни одним знаком не выразил ни одобрения, ни порицания. Во время  этой пылкой речи даже взгляд его оставался безучастным. Граф де Ла Фер печально  посмотрел на него; при виде этого неподвижного лица он почувствовал глубокое  разочарование. Наконец Монк несколько оживился и произнес тихо и серьезно:    

– Сударь,  я отвечу вам, повторив ваши собственные слова. Всякому другому я ответил бы  изгнанием, тюрьмой или еще худшим. Ведь вы соблазняете меня, даже совершаете  надо мною насилие. Но вы принадлежите к числу тех людей, которым нельзя не  оказать внимания и уважения. Вы благородный человек, я это вижу, – а я  знаю людей. Вы сейчас сказали, что получили от Карла Первого сокровище, которое  он поручил вам передать своему сыну. Не из тех ли вы французов, которые, как  мне говорили, хотели похитить короля из Уайт-Холла?    

– Да,  милорд, я стоял под эшафотом во время казни. Я не мог спасти Карла Первого, но,  обрызганный кровью короля-мученика, я слышал его последнее слово. Это мне он  сказал: «Помни!», намекая на сокровище, которое лежит теперь у ваших ног,  милорд.    

– Я  много слышал о вас, сударь, – сказал Монк, – но я рад, что сейчас  оценил вас по личному впечатлению, а не по чужим суждениям. Поэтому я скажу вам  то, чего не говорил никому, и вы увидите, насколько я отличаю вас от всех тех,  кого до сих пор ко мне присылали.    

Атос  поклонился и приготовился слушать, жадно вбирая слова Монка, слова скупые и драгоценные,  как роса в пустыне.    

Монк  продолжал:    

– Вы  говорите о короле Карле Втором, но скажите мне, прошу вас, какое мне дело до  этого мнимого короля? Я состарился в трудах военных и политических, а война и  политика теперь переплетены так тесно, что каждый воин должен сражаться в  сознании своего права или своих стремлений, будучи заинтересован лично, а не  повинуясь слепо командиру, как в обыкновенных войнах. Я, может быть, ничего не  хочу, но боюсь многого. С войной связана независимость Англии и каждого  англичанина. Теперь положение мое независимо, а вы хотите, чтобы я сам дал  надеть на себя оковы иностранцу. Ведь Карл Второй для меня не более как  иностранец. Он дал здесь несколько сражений и проиграл их; стало быть, он  плохой полководец. Ему не удались переговоры; стало быть, он плохой дипломат.  Он просил помощи у всех европейских дворов; стало быть, он человек малодушный и  бесхарактерный. Мы еще не видели ничего благородного, ничего великого, ничего  сильного от этого ума, который хочет управлять величайшею в мире державою. Я  знаю Карла только с самой дурной стороны, и вы хотите, чтобы я, человек  разумный, добровольно стал рабом существа, которое гораздо ниже меня по военным  знаниям, политическим способностям и даже по своему положению.    

Нет,  сударь, когда какой-нибудь великий и благородный подвиг заставит меня оценить  Карла Стюарта, я, может быть, признаю его права на престол, с которого мы  свергли его отца, потому что тот был лишен достоинств, отсутствующих пока и у  сына. Но сейчас я признаю только свои права. Революция произвела меня в  генералы, а моя шпага сделает меня протектором, если я захочу. Пусть Карл  явится, вступит в открытую борьбу и особенно пусть не забывает, что он из той  породы, с которой спросится больше, чем со всякой другой. Перестанем же  говорить об этом, я не принимаю вашего предложения и не отказываюсь: я жду.    

Атос  понял, что Монк слишком хорошо осведомлен обо всем, что касается Карла II, и  потому счел бесполезным продолжать свои настояния. И час и место мало подходили  для этого.    

– Милорд, –  сказал он, – мне остается только выразить вам мою благодарность.    

– За  что, сударь? За то, что вы разгадали меня и что я поступил так, как вы  надеялись? Право, это не стоит благодарности. Золото, которое вы отвезете  Карлу, послужит ему испытанием. Увидим, что он из него сделает, и, может быть,  я переменю о нем мнение.    

– Однако  ваша милость не боится скомпрометировать себя, выпуская из рук деньги, которые  дадут вашему противнику средство действовать против вас?    

– Моему  противнику, говорите вы? Но у меня, сударь, нет противника. Я служу парламенту,  который приказывает мне сражаться с генералом Ламбертом и королем Карлом!  Они – враги парламента, а не мои, По его приказанию я сражаюсь с ними.  Если бы парламент приказал мне украсить флагами Лондонский порт, выстроить  солдат на берегу и встретить короля Карла Второго…    

– То  вы бы повиновались ему? – воскликнул Атос с радостью.    

– Извините  меня, – отвечал Монк с улыбкою, – где моя голова: я, седой старик,  чуть не сказал ребяческой глупости.    

– Так  вы ослушались бы приказания парламента? – спросил Атос.    

– Я  не говорю и этого, сударь. Прежде всего спасение родины. Богу угодно было дать  мне силу, которую я должен употребить на общее благо, и в то же время он дал  мне способность рассуждения. Поэтому, если бы парламент отдал мне подобное  приказание, то я бы еще подумал.    

Атос  опечалился.    

– Вижу, –  вздохнул он, – вижу, ваша милость, что вы решительно против короля Карла  Второго.    

– Вы  все предлагали мне вопросы; позвольте и мне спросить вас, граф.    

– Извольте,  сударь, я отвечу вам так же откровенно, как вы мне.    

– Когда  вы доставите этот миллион вашему принцу, что посоветуете вы ему с ним сделать?    

Атос  устремил на Монка гордый – и решительный взгляд.    

– Милорд, –  сказал он, – другие употребили бы эти деньги на подкуп.    

Но я  посоветую королю навербовать два полка, явиться в Шотландию, которую вы усмирили,  и дать народу вольности, обещанные ему революцией, но еще не обеспеченные. Я  посоветую ему лично командовать этой небольшой армией, которая быстро будет расти,  верьте мне, и искать смерти со знаменем в руках, не обнажая шпаги, с криком:  «Англичане! От вашей руки погибнет третий король! Берегитесь! Есть высшее  правосудие!»    

Монк  опустил голову и задумался.    

– А  если он добьется успеха, – спросил он, – что очень невероятно, однако  и не невозможно, ибо нет ничего невозможного на этом свете, – в таком  случае что посоветуете вы ему?    

– Посоветую  помнить, что судьба лишила его престола, а добрые люди помогли вернуть его.    

Монк  насмешливо улыбнулся.    

– К  несчастью, – сказал он, – короли не всегда следуют хорошим советам.    

– Ах,  милорд, Карл Второй не король, – отвечал Атос, тоже улыбаясь, но с иным  выражением.    

– Граф,  кончим переговоры… Вы сами того же хотите, не так ли?    

Атос  поклонился.    

– Я  прикажу отнести эти два бочонка куда вам угодно. Где вы живете?    

– В  предместье, около устья реки.    

– О,  я знаю его: все предместье состоит из пяти или шести домов.    

– Совершенно  верно. Я поселился в первом доме. Два рыбака живут со мной; они перевезли меня  сюда на своей лодке.    

– А  где сейчас ваше судно?    

– Стоит  в море на якоре и ждет меня.    

– Но  вы поедете не тотчас?    

– Милорд,  я попытаюсь еще раз убедить вашу милость.    

– Вам  это не удастся, – сказал Монк. – Но вам надо выехать из Ньюкасла так,  чтобы вы не оставили здесь никаких подозрений, которые могут повредить вам или  мне. Офицеры мои думают, что Ламберт атакует меня завтра. Я же ручаюсь, что он  не двинется с места. Ламберт предводительствует армией, неоднородною по своим  принципам, а такая армия не может существовать. Я обучил моих солдат подчинять  мой авторитет высшему авторитету, так чтобы после меня, вокруг меня, надо мною  они чувствовали еще что-то. У моих солдат есть цель. Если я умру, что очень  возможно, армия моя не начнет сразу же разлагаться; если я отлучусь, а это  иногда бывает, в лагере моем не будет и тени беспокойства или беспорядка. Я  магнит, сила, естественно притягивающая всех англичан. Я притяну к себе все  мечи, посланные против меня. Ламберт командует теперь восемнадцатью тысячами  дезертиров. Но вы понимаете, я ни слова не сказал об этом моим офицерам. Очень  полезно для армии чувствовать, что предстоит сражение: все осторожны, внимательны.  Я говорю вам об этом, чтобы вы жили спокойно, поэтому не спешите на родину:  через неделю случится что-нибудь новое – либо сражение, либо мир. Так как  вы, считая меня порядочным человеком, доверили мне вашу тайну, то я должен  отблагодарить вас за доверие. Я приду к вам или пришлю за вами. Не уезжайте же,  не поговорив со мной, еще раз прошу вас об этом.    

– Обещаю  вам остаться! – вскричал Атос, и искра радости вспыхнула в его глазах.    

Монк  понял его радость и остановил ее немою улыбкою, – так он убивал надежду у  тех, кто думал, что убедил его.    

– А  что же мне делать в течение этой недели?    

– Если  у нас будет сражение, не принимайте в нем участия, прошу вас.    

Я знаю,  французы любят развлечения подобного рода. В вас может попасть шальная пуля;  наши шотландцы стреляют очень плохо, и я не хочу, чтобы такой достойный  дворянин вернулся во Францию раненым. Наконец, я не хочу, чтобы мне пришлось  самому отсылать вашему принцу миллион, который вы мне оставите; тогда скажут, и  не без оснований, что я плачу претенденту на престол, чтобы он воевал с  парламентом. Ступайте, сударь, и будем оба соблюдать наши условия.    

– Ах,  милорд, – сказал Атос, – в каком был бы я восторге, если бы первый  проник в тайны благородного сердца, которое бьется в груди, прикрытой этим  плащом.    

– Так  вы решительно думаете, что у меня есть тайны? – спросил Монк, не меняя  слегка насмешливого выражения лица. – Какая тайна может скрываться в пустой  голове простого солдата? Но уже поздно, фонарь гаснет; пора позвать нашего  моряка. Эй, рыбак! – крикнул Монк по-французски, подходя к лестнице.    

Рыбак,  продрогший на холоде, откликнулся хриплым голосом:    

– Что  угодно?    

– Дойди  до караула, – сказал ему Монк, – и позови сюда сержанта от имени  генерала Монка.    

Это было  нетрудное поручение. Сержант, которого очень интересовало, зачем генерал явился  в пустынное аббатство, подходил тем временем все ближе и находился уже в  нескольких шагах от рыбака.    

Услыхав  приказание генерала, он тотчас подбежал к нему.    

Монк  приказал:    

– Возьми  лошадь и двух солдат.    

– Лошадь  и двух солдат, – повторил сержант.    

– Да,  а можешь ты достать вьючную лошадь с корзинами?    

– Могу,  в шотландском лагере. До него отсюда шагов сто.    

– Сойди  сюда.    

Сержант  спустился по ступенькам в подземелье к Монку.    

– Взгляни  туда, где стоит этот дворянин. Видишь два бочонка?    

– Вижу.    

– В  одном из них порох, в Другом пули. Надо перевезти их в селенье, там, на берегу  реки; я намерен занять его завтра отрядом в двести человек. Ты понимаешь, что  это поручение – тайное; от него может зависеть наша победа. Привяжи оба  бочонка к лошади и отведи ее под охраной двух солдат до дома этого дворянина,  моего друга. Но смотри, чтоб никто ничего не знал.    

– Я  прошел бы по болотам, если бы хоть сколько-нибудь знал дорогу, заметил сержант.    

– Я  знаю одну тропу, – отозвался Атос, – она не очень длинна и притом  надежна, ибо построена на сваях, так что, приняв необходимые предосторожности,  мы доберемся по ней куда надо.    

– Слушайся  моего друга, – добавил Монк.    

– Ото,  какие тяжелые! – сказал сержант, силясь приподнять бочонок.    

– В  каждом четыреста фунтов, если они содержат то, что в них должно быть, не так  ли, сударь? – спросил Монк.    

– Да,  почти, – отвечал Атос.    

Сержант  пошел за лошадью и солдатами.    

– Оставляю  вас с этими людьми, – сказал Монк, услышав топот копыт, и возвращаюсь в лагерь.  Вы в безопасности.    

– Так  я увижу вас еще?    

– Это  решено; мне это доставит большое удовольствие.    

Монк  подал руку Атосу.    

– О!  Если бы вы захотели, – прошептал Атос…    

– Тес!  Ведь мы условились, что не будем говорить об этом, – остановил его Монк.    

Поклонившись  Атосу, он стал подыматься по лестнице и встретился с солдатами, которые  спускались в подземелье. Не успел он пройти и двадцати шагов, как в отдалении  раздался продолжительный свист.    

Монк  прислушался; затем, ничего не видя и не слыша, пошел опять вперед. Тут он  вспомнил о рыбаке и стал искать его глазами, но рыбак уже исчез. Если бы Монк  посмотрел внимательнее, то увидел бы, что этот человек, пригнувшись, полз, как  змея, за камнями, скрываясь в тумане, стоявшем над болотом. Сквозь туман он  увидел бы также мачту рыбачьей лодки, стоявшей уже в другом месте, у самого  берега реки.    

Но Монк  ничего не видел и, думая, что бояться нечего, шел по пустынной дороге, которая  тянулась к лагерю. Исчезновение рыбака показалось ему, однако, странным, и  подозрения снова начали тревожить его. Он отпустил с Атосом солдат, которые  могли проводить его, а до лагеря оставалась еще целая миля.    

Спустился  такой густой туман, что в десяти шагах нельзя было ничего различить.    

Монку  казалось, что он слышит глухие удары весел в болоте, с правой стороны.    

– Кто  идет? – крикнул он.    

Ответа  не было. Он взвел курок пистолета, обнажил шпагу и молча ускорил шаг. Он считал  недостойным звать на помощь, когда не было очевидной опасности,    

 Глава 27. НА ДРУГОЙ  ДЕНЬ    

     

Было  семь часов утра, солнечные лучи осветили пруды, когда Атос проснулся, раскрыл  окно своей спальни и увидел шагах в пятнадцати сержанта и солдат, своих  вчерашних проводников. Накануне они принесли бочонки в квартиру Атоса и  возвратились в лагерь.    

«Зачем  эти люди опять пришли из лагеря?» – вот первый вопрос, который задал себе  Атос.    

Сержант,  подняв голову, казалось, ждал появления незнакомца, чтобы обратиться к нему с  вопросом. Атос не мог не высказать им своего недоумения.    

– Тут  нет ничего удивительного, – отвечал сержант. – Вчера генерал приказал  мне охранять вас, и я исполняю его приказание.    

– Генерал  в лагере? – спросил Атос.    

– Разумеется.  Ведь вы вчера, прощаясь с ним, видели, что он пошел в лагерь.    

– Прекрасно.  Я сейчас схожу туда сказать, что вы точно исполнили его поручение, и возьму  шпагу, которую я забыл на столе в палатке генерала.    

– Отлично, –  сказал сержант, – мы сами хотели просить вас об этом.    

Атосу  показалось, что добродушное выражение на лице сержанта несколько притворно, но  приключение с подземельем могло вызвать любопытство этого человека, и тогда не  следовало удивляться, что он не сумел до конца скрыть чувства, волновавшие его.    

Атос  тщательно запер двери и отдал ключи своему верному Гримо, поместившемуся в комнате  под лестницей, которая вела в погреб, куда спрятали бочонки. Сержант  сопровождал графа де Ла Фер до лагеря. Тут их ждал другой караул, который  сменил четырех солдат, провожавших Атоса.    

Новым  караулом командовал адъютант Дигби. Во время перехода он так неприветливо  смотрел на Атоса, что француз недоумевал: откуда сегодня такая строгость и  недоверие, когда вчера ему предоставляли полную свободу.    

Однако  он шел к штабу, не задавая никаких вопросов. В палатке генерала он увидел трех  офицеров. Это был лейтенант Монка и два полковника.    

Атос  узнал свою шпагу: она лежала на столе на том самом месте, где он вчера ее  оставил.    

Никто из  этих офицеров не видел раньше Атоса, и, следовательно, никто не знал его в  лицо. Лейтенант Монка спросил, тот ли это дворянин, с которым генерал вышел из  палатки.    

– Тот  самый, – отвечал сержант.    

– Кажется,  я и не отрицаю этого, – сказал Атос высокомерно. – Но теперь,  господа, я, в свою очередь, позволю себе спросить вас: что значат ваши вопросы  и особенно тон, каким вы их мне предлагаете?    

– Сударь, –  отвечал лейтенант Монка, – мы задаем вам вопросы потому, что имеем на это  право, а если предлагаем их таким тоном, то поверьте, что для этого тоже есть  основания.    

– Милостивые  государи, – отвечал Атос, – вы не знаете меня, но я должен сказать  вам, что признаю здесь равным себе только генерала Монка.    

Где он?  Проведите меня к нему. Если он хочет спросить меня о чем-нибудь, я отвечу ему и  надеюсь, что удовлетворю его. Еще раз спрашиваю: где генерал?    

– Черт  возьми! Вы лучше нас знаете, где он! – вскричал лейтенант.    

– Я?    

– Конечно,  вы.    

– Я  вас не понимаю, – возразил Атос.    

– Сейчас  поймете. Прошу вас только говорить тише.    

Что  сказал вам вчера генерал?    

Атос  презрительно улыбнулся.    

– Улыбка  не ответ! – вскричал один из полковников, вспылив. – Прошу вас  отвечать.    

– А  я заявляю вам, что буду отвечать только при генерале.    

– Но  вы сами знаете, – сказал тот же полковник, – что требуете  невозможного.    

– Вот  уже два раза вы отказываетесь исполнить мое желание. Разве генерала здесь нет?    

Атос  спросил таким естественным тоном и выразил такое удивление, что офицеры переглянулись.  Тогда, как бы с молчаливого согласия двух остальных офицеров, заговорил  лейтенант.    

– Сударь, –  начал он, – генерал расстался с вами вчера у аббатства?    

– Да.    

– Куда  вы пошли?    

– Не  мне отвечать на это, а тем, кто провожал меня.    

Спросите  у своих солдат.    

– Но  если мы хотим узнать от вас?    

– Повторяю,  что я здесь никому не подчинен. Я знаю только генерала и буду отвечать ему  одному.    

– Но  распоряжаемся здесь мы. Мы составим военный совет, и когда вы будете стоять  перед судьями, вам придется им ответить.    

Офицеры  думали, что Атос испугался этой угрозы, но его лицо выразило только удивление и  презрение.    

– Англичане  или шотландцы будут судить меня, подданного французского короля, находящегося  под покровительствен британской чести! Вы сошли с ума, господа! – произнес  Атос, пожимая плечами.    

Офицеры  опять переглянулись.    

– Так  вы уверяете, – сказали они, – что не знаете, где находится сейчас  генерал?    

– Я  уже ответил вам на этот вопрос.    

– Но  ваш ответ неправдоподобен.    

– Однако  это правда. Люди моего звания но имеют обыкновения лгать. Я уже сказал вам, что  я дворянин, и когда при мне шпага, – которую я из деликатности оставил  вчера здесь на столе, – никто не смеет говорить мне того, чего я не желаю  слушать. Сейчас я без оружия. Вы уверяете, что вы мои судьи? Так судите меня. А  если вы палачи, то убейте меня.    

– Но  позвольте… – начал более вежливым тоном лейтенант, которого поразили  гордость и хладнокровие Атоса.    

– Сударь,  я явился с полным доверием к вашему генералу, чтобы переговорить с ним о чрезвычайно  важных делах. Он принял меня, как принимают немногих; об этом вы можете  спросить своих солдат. Если он принял меня таким образом, то, верно, знал мои  права на уважение. Вы не думаете, надеюсь, что я открою свои и особенно его  тайны?    

– Что  было в этих бочонках?    

– Разве  вы не спрашивали об этом солдат? Что ответили они вам?    

– Что  там порох и пули.    

– Откуда  солдаты знают это? Они, наверное, вам сказали?    

– Они  говорят, что узнали это от генерала; но мы не так легковерны.    

– Берегитесь,  вы подвергаете сомнению не мои слова, а слова вашего начальника.    

Офицеры  снова переглянулись.    

Атос  продолжал:    

– В  присутствии ваших солдат генерал просил меня подождать неделю: через неделю он  даст мне» ответ, Разве я бежал? Нет, я жду.    

– Он  просил вас подождать неделю! – воскликнул лейтенант.    

– Да,  просил, и вот доказательство: в устье реки стоит на якоре мое судно; я мог  сесть на него вчера и отплыть. Но я остался, чтобы исполнить желание генерала:  он просил меня не уезжать, не повидавшись с ним, и назначил свидание через  неделю. Повторяю вам, я жду.    

Лейтенант  повернулся к полковникам и заметил вполголоса:    

– Если  этот дворянин говорит правду, то надежда не потеряна. Генерал, вероятно, ведет  какие-то столь тайные переговоры, что счел неосторожным сообщить о них даже  нам. Тогда возможно, что он вернется через неделю.    

Потом,  обращаясь к Атосу, сказал:    

– Сударь,  ваше показание чрезвычайно важно; можете вы повторить его под присягою?    

– Сударь, –  ответил Атос, – я всегда жил в кругу людей, где мое слово равнялось самой  святой клятве.    

– Но  сейчас обстоятельства исключительные. Дело идет о спасении целой армии.  Подумайте хорошенько: генерал исчез, и мы разыскиваем его. Добровольно ли он  уехал? Или тут кроется преступление? Должны ли мы продолжать поиски? Или же нам  следует терпеливо ждать? В эту минуту все зависит от одного вашего слова,  сударь.    

– Если  вы таким образом будете спрашивать меня, я готов рассказать все, – отвечал  Атос. – Я приехал переговорить секретно с генералом Монком о некоторых  делах; генерал не мог дать мне ответа до сражения, которого здесь ждут; он  просил меня пожить еще немного в том доме, где я поселился, и обещал увидеться  со мною через неделю. Все сказанное мною правда, и я клянусь в этом богом,  который может безраздельно распоряжаться и моей и вашей жизнью.    

Атос  произнес эти слова с таким величием, с такой торжественностью, что все три  офицера почти поверили ему. Тем не менее один из полковников решился на  последнюю попытку.    

– Сударь, –  сказал он, – хотя мы уверены в правдивости ваших слов, здесь все же таится  какая-то непостижимая тайна. Генерал – человек слишком благоразумный и  осторожный, чтобы бросить армию за день до сражения, не предупредив кого-нибудь  из нас. Что касается меня, то, признаюсь, я считаю исчезновение генерала  загадочным. Вчера приехали сюда рыбаки, иностранцы, продавать рыбу; их  поместили на ночь в шотландский лагерь, то есть на той самой дороге, по которой  генерал шел с вами в аббатство и возвращался обратно. Один из рыбаков с фонарем  провожал генерала. А сегодня утром рыбаки исчезли вместе со своим судном.    

– Мне  кажется, – заметил лейтенант, – здесь нет ничего удивительного:  рыбаки не были пленниками.    

– Правда,  но, повторяю, один из них освещал генералу подземелье, и Дигби уверял нас, что  генерал относился к этим людям с подозрением. Кто поручится, что рыбаки не  сообщники нашего гостя? Может быть, он, человек несомненно храбрый, остался  здесь, чтобы успокоить нас своим присутствием и помешать нашим розыскам?    

Эта речь  произвела впечатление на двух остальных офицеров.    

– Сударь, –  сказал Атос, – позвольте возразить, что ваше мнение, очень серьезное на  первый взгляд, неосновательно в отношении меня. Я остался здесь, говорите вы,  чтобы отвести подозрения; напротив, я начинаю беспокоиться так же, как и вы, и  говорю вам: «Не может быть, господа, чтобы генерал уехал накануне сражения, не  сказав никому ни слова. Да, во всем этом есть что-то странное; не будьте  беспечны, не ждите, проявите всю свою энергию, всю вашу проницательность. Я ваш  пленник под честное слово или как вам угодно. Честь моя требует, чтобы вы  узнали, что случилось с генералом». Если бы вы даже отпустили меня, я бы  ответил: «Нет, я остаюсь». И если б вы спросили моего мнения, то я сказал бы  вам: «Генерал оказался жертвою заговора, потому что если бы он уехал из лагеря,  то, наверное, предупредил бы меня. Ищите, взройте землю, взбороздите море.  Генерал не уехал или, если уехал, то не по своей воле».    

Лейтенант  сделал знак полковникам.    

– Нет,  сударь, нет, – сказал он, – теперь вы заходите слишком далеко.    

Генерал  никогда не подчиняется обстоятельствам; напротив, он сам управляет ими. Монк  уже не раз делал то, что сделал сейчас. Стало быть, мы напрасно тревожимся;  вероятно, он пробудет в отсутствии недолго. Не станем из малодушия, которое  генерал вменит нам в преступление, разглашать об его отсутствии, так как это  может смутить всю армию. Генерал дает нам величайшее доказательство своего  доверия; выкажем себя достойными его.    

Господа,  это происшествие должно быть окружено величайшей тайной; мы будем держать  нашего гостя под арестом не потому, чтобы мы сомневались в его непричастности к  преступлению, но для того, чтобы тайна исчезновения генерала осталась между,  нами. Впредь до нового распоряжения, сударь, вы останетесь в штаб-квартире.    

– Вы  забываете, – возразил Атос, – что вчера генерал доверил мне на  хранение вещи, за которые Я отвечаю перед ним. Поставьте около меня какой вам  угодно караул, прикуйте меня к стене, если хотите, но устройте мне тюрьму в  доме, где я живу. Вернувшись, генерал упрекнет вас за то, что вы нарушили его  приказания; клянусь вам в этом честью дворянина.    

Офицеры  посоветовались между собой, и лейтенант сказал:    

– Хорошо,  сударь, возвращайтесь домой.    

Они  послали с Атосом конвой из пятидесяти человек. Солдатам приказано было запереть  его в доме и не выпускать из виду ни на секунду.    

Тайны  никто не узнал. Проходили часы, дни, а генерал все не возвращался; о нем не  было никаких известий.    

 Глава 28. КОНТРАБАНДА    

     

Через  два дня после событий, о которых мы только что рассказали, в то время, как в  лагере ждали генерала Монка, а он все не возвращался, небольшая голландская  фелука с экипажем в десять человек бросила якорь у шевенингенского берега, на  расстоянии пушечного выстрела от земли. Было за полночь, и царила тьма: удобный  час для высадки пассажиров и выгрузки товаров. Шевенингенская бухта образует  широкий полукруг; она не очень глубока и в особенности мало надежна, так что  там можно увидеть у причала лишь большие фламандские дукаты или голландские  рыбачьи лодки, вытащенные по песку на берег за трос, как поступали древние,  если верить Вергилию. Во время прилива, когда высокие волны стремительно  несутся к земле, неосторожно ставить корабль слишком близко к берегу, ибо,  когда крепчает ветер, нос погружается в песок, а песок на этом берегу весьма  рыхлый, он легко засасывает, но не легко отпускает. Очевидно, по этой причине  шлюпка сразу же отделилась от корабля, как только тот бросил якорь. В шлюпке  были восемь матросов и какой-то продолговатый предмет, большой ящик или тюк.    

Берег  был пустынен: прибрежные рыбаки уже легли спать. Единственный караульный на берегу  (побережье это не охранялось, потому что большие корабли не могли здесь  пристать) не мог в точности последовать примеру рыбаков; он спал сидя в своей  будке так же крепко, как они у себя дома.    

На  берегу раздавался только свист ветра, колыхавшего прибрежный вереск.    

Но люди  в шлюпке были чрезвычайно осторожны: безмолвие и пустынность этого места не  успокаивали их. Шлюпка, казавшаяся черной точкой в океане, скользила бесшумно;  они почти не ударяли веслами, чтобы не привлечь внимания, и подошли к берегу  насколько могли ближе.    

Из  шлюпки выскочил человек и отдал какое-то приказание отрывистым голосом, показывавшим  привычку повелевать. Несколько мушкетов блеснуло в слабом отсвете воды, и  продолговатый тюк, надо думать – с контрабандой, был перенесен на землю с  бесконечными предосторожностями. Человек, отдававший приказания, сейчас же  побежал к Шевенингену, направляясь к ближайшей опушке леса. Он быстро разыскал  дом, стоявший за деревьями и служивший временным скромным жилищем так  называемого короля Карла Английского.    

Тут, как  и везде, все спали; только огромная собака из породы тех, на которых шевенингенские  рыбаки возят в тележках рыбу в Гаагу, принялась громко лаять, как только под  окнами раздались шаги. Но вместо того чтобы испугать незнакомца, такая  бдительность обрадовала его. Его зова, может быть, оказалось бы недостаточно,  чтобы разбудить обитателей дома, а теперь ему даже незачем было подавать голос.  Незнакомец сначала ждал, что лай собаки разбудит кого-нибудь в доме, но потом  крикнул сам. Услышав незнакомый голос, собака залилась еще громче, и наконец в  доме кто-то стал успокаивать ее. Когда она затихла, чей-то слабый, надтреснутый  голос вежливо спросил:    

– Что  вам угодно?    

– Мне  надо видеть его величество короля Карла Второго, – отвечал незнакомец.    

– Кто  вы такой?    

– Ах,  черт возьми! Вы задаете мне слишком много вопросов. Я не люблю разговаривать через  дверь.    

– Скажите  только свое имя.    

– Я  не очень люблю склонять и спрягать свое имя во всеуслышанье; к тому же, будьте  покойны, я не съем вашу собаку, и я молю бога, чтобы она была столь же  деликатна по отношению ко мне.    

– Вы,  верно, привезли какие-нибудь известия? – Опросил тот же старческий голос.    

– Да,  я привез известия, и еще какие! Каких вы не ожидаете! Отоприте же!    

– Сударь, –  продолжал старик, – прошу вас, скажите мне по совести: стоит ли будить  короля ради ваших известий?    

– Ради  бога, отоприте поскорее; клянусь, вы не пожалеете. Я стою столько золота,  сколько во мне весу, клянусь вам!    

– Однако  я никак не могу отпереть, пока вы мне не скажете ваше имя.    

– Хорошо…  Но предупреждаю вас, что мое имя вам ничего не объяснит.    

Я –  д'Артаньян.    

– Ах,  боже мой! – воскликнул старик за дверью. – Господин д'Артаньян!    

Какое  счастье! То-то мне показалось, что я слышу знакомый голос!    

– Ого! –  проговорил д'Артаньян. – Здесь знают мой голос! Это очень лестно!    

– Да,  да, знают, – отвечал старик, отпирая дверь. – Вот вам доказательство.    

И он  впустил д'Артаньяна.    

Д'Артаньян  при свете фонаря узнал своего упрямого собеседника.    

– Парри! –  вскричал он. – Я должен был догадаться сразу!    

– Да,  да, я Парри, господин д'Артаньян! Как я рад, что вижу вас!    

– Да,  на этот раз можете радоваться! – сказал д'Артаньян, пожимая руку  старику. – Доложите обо мне королю.    

– Но  король почивает…    

– Черт  возьми! Разбудите его, и он не рассердится, будьте покойны.    

– Вы  не от графа?    

– От  какого графа?    

– Де  Ла Фер.    

– От  Атоса? О нет! Я сам от себя. Ну, Парри, скорее, мне нужен король.    

Парри не  спорил больше. Он знал, что на д'Артаньяна, хоть он и гасконец, всегда можно положиться.  Он пересек двор и палисадник, успокоил собаку, которая всерьез собиралась  попробовать на зуб мушкетера, и постучал в ставень комнаты, составлявшей нижний  этаж маленького павильона.    

И сразу  же маленькая собачка, обитавшая в этой комнате, отозвалась на громкий лай большой  собаки, обитавшей во дворе.    

«Бедный  король! – подумал д'Артаньян. – Вот какие у него телохранители, хотя,  по правде говоря, они хранят его не хуже других!»    

– Кто  там? – спросил король из спальни.    

– Господин  д'Артаньян, он привез вам известия.    

В  комнате послышался шум; дверь отворилась, и поток яркого света хлынул в  прихожую и в сад.    

Король  работал при свете лампы. Разбросанные бумаги лежали на столе; он писал письмо,  и множество помарок говорило о том, что оно стоило ему больших усилий.    

– Войдите,  шевалье, – сказал он, обернувшись. Потом, увидев рыбака, прибавил:    

– Что  же ты говоришь, Парри? Где же шевалье д'Артаньян?    

– Он  перед вашим величеством, – отвечал д'Артаньян.    

– В  этом костюме?    

– Всмотритесь  в меня, государь. Вы видели меня в передней короля Людовика Четырнадцатого, в  Блуа.    

Неужели  вы не узнаете?    

– Узнаю  и даже вспоминаю, что был вам очень обязан.    

Д'Артаньян  поклонился.    

– Я  поступил так, как должен был поступить, узнав, что это вы, ваше величество.    

– Вы  привезли мне известия?    

– Да,  государь.    

– Вероятно,  от французского короля?    

– Нет,  ваше величество. Вы могли заметить, что король Людовик занят только собой.    

Карл  поднял глаза к небу.    

– Нет,  ваше величество, нет, – продолжал д'Артаньян. – Я привез новости,  касающиеся лично вас. Однако смею надеяться, что ваше величество выслушает их с  некоторою благосклонностью.    

– Говорите.    

– Если  не ошибаюсь, государь, вы много говорили в Блуа о плохом положении ваших дел в  Англии.    

Карл  покраснел.    

– Сударь, –  прервал он, – я рассказывал об этом только французскому королю…    

– О,  ваше величество ошибаетесь, – холодно сказал мушкетер, – я умею  говорить с королями в несчастье.    

Скажу  более: короли говорят со мной только тогда, когда они в несчастье; но едва им  улыбнется счастье, они обо мне забывают. Я питаю к вашему величеству не только  истинное уважение, но и глубокую преданность, а для меня, поверьте, это  означает немало. Слушая жалобы вашего величества на судьбу, я решил, что вы  благородны, великодушны и с достоинством переносите свои несчастия.    

– Признаться, –  сказал удивленно Карл, – я сам не понимаю, что мне приятнее: ваша смелая  откровенность или ваше уважение.    

– Вы  сейчас выберете, – отвечал д'Артаньян. – Вы жаловались двоюродному  брату вашему Людовику Четырнадцатому, что без войска и без денег вам очень  трудно вернуться в Англию и вступить на престол.    

Карл  сделал нетерпеливое движение.    

– И  что главное препятствие представляет, – продолжал д'Артаньян, некий  генерал, командующий армией парламента, который разыгрывает там роль второго  Кромвеля. Верно?    

– Да,  но повторяю вам, что все это я говорил одному королю.    

– И  вы увидите, государь, какое счастье, что ваши слова услышал лейтенант его  мушкетеров. Человека, который является главным препятствием на вашем пути к  успеху, зовут генерал Монк, не так ли?    

– Да,  сударь. Но к чему все эти вопросы?    

– Знаю,  знаю, ваше величество, что строгий этикет запрещает предлагать вопросы королям.  Надеюсь, что ваше величество скоро простит мне мою неучтивость. Ваше величество  сказали еще, что если бы вам удалось повидать Монка, встретиться с ним лицом к  лицу, переговорить с ним, то вы непременно восторжествовали бы силою или  убеждением над этим единственным серьезным противником.    

– Все  это правда. Моя участь, мое будущее, безвестность или слава зависят от этого  человека. Но что же из этого?    

– А  вот что: если генерал Монк до такой степени мешает вам, то полезно было бы  избавить вас от него или превратить его в союзника вашего величества.    

– Король,  у которого нет ни армии, ни денег (мне нечего скрывать, раз вы слышали мой разговор  с Людовиком Четырнадцатым), не может ничего сделать с таким человеком, как  Монк.    

– Да,  ваше величество, таково ваше мнение, я знаю. К счастью для вас, я придерживаюсь  другого мнения.    

– Что  это значит?    

– Вот  что: без армии и без миллиона я совершил то, для чего вашему величеству нужны были  армия и целый миллион.    

– Что  вы говорите?.. Что вы сделали?    

– Что  я сделал?.. Я поехал туда и захватил там человека, мешавшего вашему величеству.    

– Вы  захватили Монка в Англии?    

– Разве  я плохо сделал?    

– Вы,  верно, сошли с ума?    

– Право  же, нет.    

– Вы  взяли Монка?    

– Да.  В его лагере.    

Король  вздрогнул от нетерпения и пожал плечами.    

– Я  захватил Монка на дороге в Ньюкасл, – сказал д'Артаньян просто, и привез  его к вашему величеству.    

– Привезли  ко мне! – вскричал король, разгневанный этим рассказом, который казался  ему басней.    

– Да,  привез его к вам, – продолжал д'Артаньян тем же тоном. – Он лежит  там, в большом ящике, но не задохнется, потому что в крышке просверлены дыры.    

– Боже  мой!..    

– О,  будьте покойны, за ним усердно ухаживают. Он доставлен сюда целым и невредимым.  Угодно вашему величеству видеть его, переговорить с ним или прикажете бросить  его в воду?    

– Боже  мой! Боже мой! – повторил Карл. – Правду ли вы говорите? Не оскорбляете  ли меня недостойной шуткой? Действительно ли вы совершили этот смелый,  неслыханный подвиг? Не может быть!    

– Ваше  величество, разрешите мне открыть окно? – спросил д'Артаньян, отворяя  окно.    

Не успел  король ответить, как д'Артаньян в тишине ночи свистнул три раза громко и протяжно.    

– Сейчас, –  сказал он, – вашему величеству принесут его.    

 Глава 29. Д'АРТАНЬЯН  НАЧИНАЕТ БОЯТЬСЯ, ЧТО ДЕНЬГИ ЕГО И ПЛАНШЕ ПОГИБЛИ БЕЗ ВОЗВРАТА    

     

Король  не мог прийти в себя от изумления: он смотрел то на мушкетера, то в темное окно.  Прежде чем он успел опомниться, восемь матросов д'Артаньяна (двое остались  стеречь фелуку) внесли в дом продолговатый предмет, в котором в эту минуту  заключалась судьба Англии. Парри открыл им дверь.    

Перед  отъездом из Кале д'Артаньян заказал там ящик вроде гроба, достаточно  просторный, чтобы человек мог свободно поворачиваться в нем. Низ и бока, мягко  обитые, служили удобной постелью, лежа на которой человек оставался бы  невредимым при боковой качке. Маленькая решетка, о которой д'Артаньян говорил  королю, походила на забрало шлема и была сделана на том месте, где находилось  лицо пленника. Ее устроили так, что при малейшем крике можно было, надавив ее,  заглушить крик и даже задушить кричащего.    

Д'Артаньян  очень хорошо знал и свой экипаж, я своего пленника – и во время дороги  боялся только двух вещей: что генерал предпочтет смерть этому необычайному  плену и заставит задушить себя, пытаясь говорить, или что сторожа соблазнятся  обещаниями пленника я посадят его, д'Артаньяна, в ящик вместо Монка.    

Поэтому  д'Артаньян просидел два дня и две ночи подле ящика, наедине с генералом, предлагая  ему вино и пищу, от которых тот, однако, упорно отказывался, и стараясь  успокоить его и уверить, что с ним не случится ничего дурного от этого  своеобразного плена. Два пистолета, лежавшие перед д'Артаньяном, и обнаженная  шпага охраняли его от нескромности матросов.    

Прибыв в  Шевенинген, он перестал тревожиться. Его матросы очень боялись иметь дело с  прибрежными жителями, Притом же он привлек на свою сторону Менвиля, ставшего  его лейтенантом. Это был человек с незаурядным умом и более чистой совестью,  чем остальные. Он надеялся, что служба у д'Артаньяна обеспечит его будущее, и  потому скорее пошел бы на смерть, чем нарушил бы приказание начальника.  Добравшись до берега, д'Артаньян поручил ящик и жизнь генерала ему. Ему же  приказано было доставить ящик с помощью семи человек, как только он услышит  троекратный свист. Мы видели, что лейтенант исполнил это приказание.    

Когда  ящик внесли в дом короля, д'Артаньян с приветливой улыбкой отпустил своих  людей, сказав им».    

– Господа,  вы оказали важную услугу его величеству Карлу Второму, который через полтора  месяца будет английским королем. Вы получите двойную плату. Ступайте и ждите  меня у лодки.    

Все  тотчас разошлись в таком шумном восторге, что испугали даже собаку.    

Д'Артаньян  приказал внести ящик в переднюю короля, запер с величайшей тщательностью двери,  открыл ящик и сказал генералу:    

– Генерал,  я должен тысячу раз извиниться перед вами, я обошелся с вами не так, как следовало  бы с таким достойным человеком. Я это знаю; но мне надо было, чтобы вы приняли  меня за простого рыбака. Притом же в Англии очень неудобно возить грузы.  Надеюсь, что вы примете все это во внимание. Но здесь, генерал, – прибавил  д'Артаньян, – вы можете встать и идти.    

Он развязал  руки генералу. Монк поднялся и сел с видом человека, ожидающего смерти.  Д'Артаньян отворил дверь в кабинет Карла Второго и произнес:    

– Ваше  величество, здесь ваш враг, генерал Монк; я поклялся оказать вам эту услугу.  Дело сделано, теперь извольте приказывать. Сударь, прибавил он, оборачиваясь к  генералу, – вы перед его величеством, королем Карлом Вторым, монархом  Великобритании.    

Монк  поднял на принца свой стоический, холодный взгляд и сказал:    

– Я  не знаю никакого английского короля. Здесь нет даже никого, кто был бы достоин  носить имя благородного дворянина, потому что во имя Карла Второго посланец,  которого я принял за честного человека, устроил мне позорную западню. Я попался  в нее – тем хуже для меня. Теперь вы, подстрекатель (это относилось к  королю), и вы, исполнитель (Монк обернулся к д'Артаньяну), не забудьте того,  что я вам скажу. В вашей власти мое тело, вы можете убить меня; я даже советую  вам это сделать, потому что вы никогда не завладеете ни моей душой, ни моей  волей. А больше не ждите от меня ни слова, потому что с этой минуты я не  раскрою рта, даже чтобы крикнуть. Вот и все.    

Он  произнес это с суровою и непреклонною решимостью закоренелого пуританина; д'Артаньян  посмотрел на своего пленника, как человек, знающий цену каждому слову и  определяющий ее по голосу, которым снова произносятся.    

– В  самом деле, – тихо сказал он королю, – генерал человек твердый.    

Он не  съел кусочка хлеба, не выпил капли вина в продолжение двух суток.    

С этой  минуты, ваше величество, извольте распоряжаться его участью; Я умываю руки, как  сказал Пилат.    

Бледный  и покорный судьбе Монк стоял, скрестив руки, и ждал.    

Д'Артаньян  повернулся к нему.    

– Вы  очень хорошо понимаете, – сказал он генералу, – что ваше заявление,  может быть, и превосходное, не удовлетворит никого, даже вас самих.    

Его  величество хотел переговорить с вами; вы отказывали ему в свидании.    

Почему  же теперь, когда вы встретились с королем лицом к лицу, когда к этому принудила  вас сила, не зависящая от вас, почему вы толкаете нас на поступки, которые я  считаю бесполезными и нелепыми? Говорите, черт побери! Скажите хоть «нет»!    

Монк, не  произнеся ни слова, не взглянув на короля, задумчиво поглаживал усы с видом человека,  понимающего, что дела обстоят плохо.    

Между  тем Карл II погрузился в глубокое раздумье. Впервые он встретился с  Монком – своим главным противником, которого так хотел видеть, и теперь  проницательным взором пытался измерить глубину его сердца.    

Он  убедился, что Монк решил скорее умереть, чем заговорить. В этом не было ничего  необыкновенного со стороны такого замечательного человека, получившего столь  тяжкое оскорбление. Карл II в ту же секунду принял одно из решений, которые  ставят на карту для простых людей – жизнь, для генерала – удачу, для  короля – его королевство.    

– Сударь, –  обратился он к Монку, – в некотором смысле вы совершенно правы. Не прошу  вас отвечать мне, прошу только выслушать меня.    

На  минуту воцарилось молчание. Король смотрел на Монка, который оставался бесстрастным.    

– Вы  только что упрекнули меня, сударь, – заговорил опять король. Вы уверены,  что я подослал к вам в Ньюкасл человека, который заманил вас в западню; этого  (скажу мимоходом) вовсе не учел господин д'Артаньян, которому, впрочем, я  обязан искренней благодарностью за его безмерную великодушную преданность.    

Д'Артаньян  почтительно поклонился. Монк не шевельнулся.    

– Господин  Д'Артаньян, – заметьте, господин Монк, что я вовсе не намерен извиняться  перед вами, – господин Д'Артаньян отправился в Англию по собственному  побуждению, без всякой корысти, без приказа, без надежды, как истинный дворянин,  с целью оказать услугу несчастному королю и прибавить к множеству совершенных  им великих деяний этот новый замечательный подвиг.    

Д'Артаньян  слегка покраснел и кашлянул, стараясь скрыть смущение.    

Монк  по-прежнему не шевелился.    

– Вы  не верите моим словам, господин Монк, – продолжал король. – Я понимаю  ваше недоверие: подобные доказательства преданности так редки, что естественно  не верить им.    

– Генерал  не прав, если не верит вашему величеству! – воскликнул Д'Артаньян. –  Вы сказали правду, столь истинную правду, что, должно быть, я поступил  неправильно, захватив генерала: это, кажется, некстати, Если это так, клянусь,  я в отчаянии!    

– Шевалье  Д'Артаньян, – сказал король, беря за руку мушкетера. – Вы обязали  меня более, чем если бы доставили мне победу: вы указали неизвестного мне  друга, которому я вечно буду благодарен и которого вечно буду любить…    

Король  дружески пожал ему руку и, поклонившись Монку, добавил:    

– И  врага, которого отныне я буду ценить по заслугам.    

В глазах  пуританина сверкнула молния; но она тотчас же погасла, и к нему вновь вернулось  прежнее мрачное бесстрастие.    

– Вот  каков был мой план, господин Д'Артаньян, – продолжал король. Граф де Ла  Фер, которого вы, кажется, знаете, отправился в Ньюкасл…    

– Атос! –  воскликнул Д'Артаньян.    

– Да,  кажется, таково его боевое прозвище… Граф де Ла Фер отправился в Ньюкасл и,  может быть, склонил бы генерала к переговорам со мной или с кем-нибудь из моих  приверженцев. Но тут вы насильственно вмешались в это дело.    

– Черт  побери! – сказал Д'Артаньян. – Должно быть, это он входил в лагерь в  тот самый вечер, когда я пробрался туда с рыбаками!    

Едва  заметное движение бровей Монка показало д'Артаньяну, что он не ошибся.    

– Да,  да, – продолжал он, – мне показалось, что это его фигура, его голос.  Ах, какая досада! Ваше величество, простите меня, я думал, что делаю все к  лучшему.    

– Не  случилось ничего плохого, – ответил король, – кроме того, что генерал  обвиняет меня в предательстве, в чем я вовсе не повинен. Нет, генерал, не таким  оружием хочу я сражаться с вами. Вы скоро это увидите.    

А до тех  пор верьте мне, я клянусь вам честью дворянина! Теперь, господин Д'Артаньян,  дозвольте сказать вам одно слово.    

– Я  слушаю, ваше величество.    

– Вы  преданы мне? Не так ли?    

– Ваше  величество видели, что безмерно предан.    

– Хорошо.  Довольно одного слова такого человека, как вы. Впрочем, за словом всегда следует  дело. Генерал, прошу вас пройти за мною, И вы идите с нами, господин  Д'Артаньян.    

Д'Артаньян  повиновался, слегка озадаченный. Карл II вышел, за ним Монк, за Монком Д'Артаньян.  Карл направился по той самой дороге, по которой к нему приехал Д'Артаньян, и  вскоре морской ветер повеял в лицо трем ночным путешественникам. Карл отпер  калитку, и едва прошли они шагов пятьдесят, как увидели океан, который перестал  бушевать и покоился у берега, как усталое чудовище.    

Карл II  шел в раздумье, опустив голову и поглаживая рукой подбородок.    

Монк  следовал за ним, беспокойно оглядываясь. Сзади шел д'Артаньян, положив руку на  эфес шлаги.    

– Где  шлюпка, которая привезла вас сюда? – спросил Карл у мушкетера.    

– Вон  там; в ней ждут меня семь человек солдат и офицер.    

– А,  вижу! Шлюпка вытащена на берег. Но вы, верно, не на ней прибыли из Ньюкасла?    

– О,  нет! Я на свой счет нанял фелуку, которая бросила якорь на расстоянии пушечного  выстрела от берега.    

– Сударь, –  сказал король Монку, – вы свободны.    

При всей  своей твердости Монк не мог не вскрикнуть. Король утвердительно кивнул головою  и продолжал:    

– Мы  разбудим одного из здешних рыбаков. Он спустит судно этой же ночью и отвезет  вас, куда вы ему прикажете. Господин д'Артаньян проводит вас. Я поручаю  господина д'Артаньяна вашей чести, господин Монк.    

Монк  издал возглас удивления, а д'Артаньян глубоко вздохнул. Король, сделав вид, что  ничего не замечает, постучал в дощатый забор, который окружал домик рыбака,  жившего на берегу.    

– Эй,  Кейзер! – крикнул он. – Вставай!    

– Кто  там? – спросил рыбак.    

– Я,  король Карл.    

– Ах,  милорд! – вскричал Кейзер, вылезая совсем одетый из паруса, завернувшись в  который он спал, как в колыбели. – Что вам угодно?    

– Кейзер, –  сказал король, – ты сейчас выйдешь в море. Вот этот путешественник  нанимает твою барку; он тебе хорошо заплатит. Служи ему как следует.    

И король  отступил на несколько шагов, чтобы Монк мог свободно переговорить с рыбаком.    

– Я  хочу переправиться в Англию, – с трудом сказал Монк по-голландски.    

– Что  же, – отвечал рыбак, – я могу перевезти.    

– Мы  скоро можем отчалить?    

– Через  полчаса, милорд. Мой старший сын уже поднимает якорь; мы должны были выехать на  ловлю в три часа утра.    

– Ну  как, сговорились? – спросил Карл, приблизившись.    

– Обо  всем, кроме платы, ваше величество, – ответил рыбак.    

– Плату  получишь от меня, – произнес король. – Это мой друг.    

Услышав  слова Карла, Монк вздрогнул и посмотрел на короля.    

– Хорошо,  милорд, – согласился Кейзер.    

В эту  минуту на берегу старший сын Кейзера затрубил в рожок.    

– В  путь, господа! – сказал король.    

– Ваше  величество, уделите мне еще несколько секунд, – отвечал д'Артаньян. –  Я нанял людей. Так как я еду без них, я должен их предупредить.    

– Свистните  им, – улыбнулся Карл.    

Д'Артаньян  свистнул: тотчас явились четыре человека под предводительством Менвиля.    

– Вот  вам в счет платы, – начал д'Артаньян, отдавая им кошелек, в котором было  две тысячи пятьсот ливров золотом. – Ступайте и ждите меня в Кале. Вы  знаете где.    

И  д'Артаньян с глубоким вздохом опустил кошелек в руку Менвиля.    

– Как!  Вы расстаетесь с нами? – вскричали матросы.    

– На  самое короткое время, – а может быть, и надолго. Кто знает? Вы получили  уже две тысячи пятьсот ливров. Сейчас я уплатил вам еще столько же. Значит, мы  в расчете. Прощайте, дети мои!    

Д'Артаньян  вернулся к Монку и произнес:    

– Жду  ваших приказаний, потому что мы отправляемся вместе, если вам не тягостно мое  общество.    

– Нисколько,  сударь, – отвечал Монк.    

– Пора  садиться! – крикнул сын Кейзера.    

Карл с  достоинством поклонился генералу и сказал ему:    

– Вы,  надеюсь, простите причиненную вам неприятность, когда убедитесь, что я в ней  неповинен.    

Монк, не  отвечая, низко поклонился. Карл нарочно не сказал ни слова отдельно  д'Артаньяну, но прибавил вслух:    

– Благодарю  еще раз, шевалье, благодарю вас за вашу службу. Господь воздаст вам за нее, а  испытания и горести, надеюсь, оставит лишь на мою долю.    

Монк  направился к лодке. Д'Артаньян, идя за ним, пробормотал:    

– Ах,  мой бедный Планше! Мне кажется, что мы затеяли очень неудачную спекуляцию!    

 Глава 30. АКЦИИ «ПЛАНШЕ  И К°» ПОДНИМАЮТСЯ    

     

Во время  переезда Монк говорил с д'Артаньяном только в тех случаях, когда нельзя было  этого избежать. Например, когда француз медлил приняться за скудный обед,  состоявший из соленой рыбы, сухарей и джина, Монк звал его:    

– К  столу, сударь.    

И больше  ни слова. Д'Артаньян в трудных обстоятельствах обыкновенно говорил мало, поэтому  и из молчаливости Монка он сделал неблагоприятный для себя вывод. Располагая  досугом, он ломал себе голову, стараясь отгадать, каким образом Атос увиделся с  Карлом II, как составили они план этой поездки, как, наконец, Атос пробрался в  лагерь Монка? И бедный лейтенант мушкетеров вырывал из усов по волоску каждый  раз, как задумывался над тем, что, вероятно, Атос и был тем самым человеком,  который сопровождал Монка в знаменитую ночь его похищения.    

Через  двое суток Кейзер, исполнявший все приказания Монка, пристал к берегу в месте,  указанном генералом. Это было устье речки, на берегу которой Атос занял дом.    

Вечерело.  Солнце, как раскаленный стальной щит, скрылось до половины за синей линией  горизонта. Фелука подымалась по реке, вначале еще довольно широкой. Но  нетерпеливый Монк приказал пристать, и Кейзер высадил его вместе с д'Артаньяном  на илистый берег, заросший тростником.