1 2 3 4 5 6 7 8 9 
Он  рассказал о бегстве батоков: о том, как они скитались по мрачным и безлюдным  местам выше водопада; о том, как они не хотели отдаляться от островка,  посещаемого баримами, и о том, что на этом островке хранятся запасы камней, так  высоко ценимых белыми людьми и которыми черные люди пользуются для обработки  жерновов.    

Тут Сэм  Смит начал прозревать. Он уже тоже слышал легенду о несметных сокровищах  кафрских королей. Теперь он сообразил, что счастливая звезда свела его с  хранителем тайны.    

Он  сумел, однако, сдержаться и подавить охватившее его волнение.    

– Ах  да, камни для обработки жерновов, – сказал он равнодушно и непринужденно.    

– В  обмен на те, которые я тебе уже дал, ты обещал мне прислать огненную воду белых  людей, – напомнил Магопо с жадностью.    

«Ах, вот  как? – подумал бандит. – По-видимому, француз, за которого он меня  принимает, торгует спиртными напитками…»    

– Ты  скоро получишь все, что оставили мои предки…    

– Что  нужно сделать для этого? – спросил Смит с поспешностью, которая никак не  вязалась с его показным равнодушием.    

– Надо,  чтобы баримы были благосклонны и чтобы макололо ушли с нашей земли. Мой сын Гэн  сейчас отправится на Мози-оа-Тунья. Его сопровождает Хорс, сын моего брата. Они  знают священные слова, которые надо произнести перед Мотсе-оа-Баримос. Молитва  юных вождей будет приятна божествам реки. А что касается макололо…    

– Да  мы их просто-напросто прогоним! – резко перебил Сэм Смит.    

– Их  много, и они страшны…    

– Но  батоки – самые храбрые воины среди бечуанов. Разве они не обратили только что в  бегство белых воинов, у которых были ружья и лошади? Если батоки смогли побить  белых, то уж никакое черное племя не сможет им противостоять.    

– Это  верно, – признал Магопо, пораженный очевидной правильностью этого  суждения. – Однако надо было бы, чтобы ты вступил в наши ряды и убивал  макололо из ружья, как ты только что убивал белых людей.    

– Конечно.  Именно так я и намерен поступить.    

– А  ты знаешь, что Дауд запрещал белым людям пользоваться оружием против черных людей?    

– Это  верно. Но когда черные люди бьются за правое дело, как, например, батоки, когда  жестокие люди, как макололо, хотят их истребить, белые люди должны прийти им на  помощь… Идем, вождь. Не бойся ничего! Дауд будет охранять нас и пошлет нам  победу.    

– Спасибо!  Ты храбр. Мы выступим завтра же, и мы победим…    

«А я  заберу сокровища кафрских королей», – сказал про себя Сэм Смит.    

 13    

     

     Крепость на  колесах. – Приток Замбези. – Тропический пейзаж. – Флора и фауна  Южной Африки. – Птица-полицейский. – Ткачи и секретари. –  Птица-кузнец. – Человек наводит панику. – Неудобный соперник. –  Два парламентера. – Между своими. – Перемирие. – Мучительное  ожидание.    

     

Тяжелый  фургон, в котором путешествовали две молодые женщины и Клаас, остановился в  нескольких сотнях метров от Замбези, на берегу небольшой речушки, которая перед  впадением в гигантский поток образует лиман. Журча, бежит прозрачная вода между  скалами, оставляя на них клочья перламутровой пены. Речушка неглубока, однако  многочисленные оползни, нагромождение валунов, причудливо сбившихся в островки,  плодородные участки, разбросанные тут и там, – все это говорит человеку  хоть сколько-нибудь опытному, что в иные минуты скромный ручеек превращается в  бурный и неукротимый поток. Путешественник осторожный не доверился бы этой  зыбкой почве; он бы остановился на привал где-нибудь подальше и повыше. Но  Клаас расположился именно здесь, в местности, не защищенной от затопления, на  самом берегу ручья, который разбухает от неожиданных грозовых ливней и широко  разливается. Либо у Клааса были какие-то серьезные соображения, либо он проявил  непостижимую беспечность…    

Он  поставил фургон на открытом месте, прямо «под палящими лучами солнца, так что  духота должна была там быть совершенно невыносимая. Правда, на брезентовую  крышу фургона он положил густой слой зеленых листьев. Но они быстро пересохли.  К мерам защиты от солнца присоединялась целая система укреплений, которые  должны были оградить фургон если не от воды, то по крайней мере от нападения  диких зверей, а также от общения с людьми: мы имеем в виду забор из кольев и  бревен и камни, наваленные позади забора. Видимо, Клаас боялся каких-то очень  опасных врагов.    

Что же  побудило белого дикаря добровольно отказаться от лежавшего всего в нескольких  шагах великолепного местечка, которое пышная растительность делала похожим на  райский сад?    

Здесь  растут огромные купы бамбука, сжатые у основания и развевающиеся вверху, как  огромные султаны. Их твердые, правильной цилиндрической формы коленчатые  стволы, покрытые нежно-зеленой листвой, раскачиваются при малейшем дыхании  ветерка, и тот, кто однажды слышал их странный шепот, никогда его не забудет.  То тут, то там среди этого зеленого моря возвышается одинокая пальма, подобная  неподвижной колонне с капителью из листвы. Древовидный папоротник переплел свою  причудливую листву с листвой дикой финиковой пальмы; гвиала с красноватой корой  смешала свои ароматные плоды с венчиками индиго. Смоковницы, у которых нижняя  часть листа светлая, а верхняя усыпана темными пятнами, похожими на запекшуюся  кровь, мрачно возвышаются рядом с инжирным деревом, у которого ветви отягчены  широкими, гладкими листьями, твердыми, как металлические пластинки. Затем для  очаровательного контраста над этим цветником сплетается в кружево нежная листва  стручковых: акация-жираф, дерево, стручки которого питательны; акация колючая,  вся утыканная опасными шипами; гигантская мимоза, которая сворачивается, едва к  ней прикасается хоботок насекомого или крыло бабочки; мимоза с опьяняющим  запахом и баугинии, испещренные причудливыми полосами.    

Тут и  там возвышается одинокий зеленый купол баньяна. Никакое дерево не может расти в  тени этого гиганта тропических лесов, бесчисленные стволы которого высасывают  из почвы всю ее влагу. Под ним может расположиться целое племя.    

Необозримым  ковром раскинулись густые и сочные травы, украшенные ослепительно яркими  цветами мака, амариллиса и др. Обращает на себя внимание цветок чистой белизны,  каждое утро покрывающий землю благоуханным снегом. Он живет лишь один день.  Туземцы зовут его «тиаку-са-питсе» – «нога зебры». Его лепестки, распустившись,  привлекают рои бабочек, похожих на ожившие драгоценные камни, которые  высыпались из волшебной шкатулки феи цветов. А бабочек подстерегают быстрые  кузнечики, деловитые муравьи, шумливые стрекозы.    

На  больших и малых деревьях, на стеблях и на ветвях, на травах и на цветах, на  скалах, на камнях, торчащих из ручьев, и на болотах двигается, прыгает, летает,  охотится, ловит рыбу целый мир птиц, еще более разнообразных, чем растения.    

Красивые  стрекозы, у которых изумрудные крылья окаймлены сапфиром, с веселым шумом  гоняются друг за дружкой и при малейшем подозрительном шорохе прячутся в ямках,  которые они себе вырыли на берегу реки и которые служат им гнездами. Голубые и  оранжевые зимородки ныряют быстро, как стрелы, ловя свою добычу; большие  пеликаны, объединяющиеся в стаи до пятисот голов, взлетают и спускаются где-то  в отдалении, описывая правильные симметричные круги. Суетливая и крикливая  ржанка, вечно сердитая, злобная, как моська, но храбрая, как львенок,  старается, по одной только своей сердечной доброте, восстановить порядок среди  пернатых. Она смело преследует больших, поддерживает малых и предупреждает  стычки. Но сколько хлопот и забот, сколько крику! Маленькие зеленые попугаи,  самые неугомонные болтуны здешних мест, вынуждены замолчать, равно как и черные  ткачи, которые не менее любят поболтать, чем их родичи-дрозды.    

Пурпурные  ибисы, которые среди всего этого гомона сохраняют бесстрастное величие египетских  божеств, величественно парят над торжищем, озабоченные только тем, чтобы  вырвать личинку или мелкую рыбешку у голубого аиста, у розового фламинго, у  красивой белой цапли или у дерзкой чайки.    

Большие  гуси в черном одеянии, с грозной шпорой на крыле, пасутся рядом с цесарками и  куропатками, ищущими у себя под ногами муравьиные яйца.    

Время от  времени большая птица с пепельно-голубой спинкой и светлой грудкой камнем падает  с высоты, на которой она держалась одиноко с гордостью гладиатора. Она  испускает пронзительный крик и падает в траву, и тотчас завязывается борьба с  невидимым противником. Птица прикрывает себя крылом со шпорой, как щитом. Перья  на голове и на шее нахохливаются, птица яростно бьет клювом и шпорой, затем  снова величественно взмывает ввысь, держа в когтях змею, которой она раздробила  череп. Это птица-секретарь, называемая также змеиной птицей.    

Наконец,  к трепещущим звукам, напоминающим арфу, которые издает великолепный красный  тритон, присоединяется металлическое «дзинь-дзинь-дзинь» ржанки Бюршеля. Этот  звук до такой степени напоминает звон наковальни, что туземцы прозвали птицу  «сетулатсепи», что означает «кующий железо». Услышав этот тройной удар молота,  крылатые певцы тотчас смолкают. Всем известна бдительность птицы, которая «кует  железо». Ее звучный призыв – не что иное, как крик тревоги: он означает, что  птица заметила белоголового орла, который сейчас налетит на ветви акации, хотя  они и кажутся необитаемыми. Неожиданно стая красивых птиц с нежно-зеленым  оперением, сливающимся с цветом листвы, улетает с паническим шумом. Это зеленые  голуби: крик сетулатсени еще раз спас их от когтей хищника.    

Короче –  повсюду вокруг торжествует природа, жизнь бьет ключом в этом перелеске. А в  доме на колесах жильцы заперлись наглухо, точно они не хотят видеть это  великолепное зрелище и не боятся духоты.    

Но что  это за паника внезапно охватила жителей тропического леса? Они как будто привыкли  к виду фургона. Это соседство до сих пор нисколько не угрожало их жизни и  свободе. Но вот они стремглав улетают, исступленно крича.    

Причина  этого внезапного и поспешного бегства скоро станет понятной. Послышались человеческие  голоса, приглушенный топот лошадей, и на опушке показывается многочисленная группа  всадников в грязных одеждах, с помятыми лицами и всклокоченными бородами.    

Два  гиганта выступают впереди. Они командуют «стоп» и подходят к забору, которым  окружен фургон. Дверь тихо открывается, и высовывается угрюмое лицо Клааса.    

Он  бросает мрачный и подозрительный взгляд на новоприбывших, которые стоят под деревом,  затем с решительным видом выходит, держа наготове свое длинное голландское  ружье.    

– Это  вы, Корнелис? Это вы, Питер? – ворчит он. – Что вам надо?    

– Брат  мой Клаас, – насмешливым тоном отвечает Питер, человек с рубцом через всю  голову, – вы не очень любезны.    

– И  у вас короткая память, – со своей стороны прибавляет одноглазый Корнелис.    

– Пусть  меня унесут черти и пусть они свернут вам шеи! У меня нет времени любезничать,  в особенности с вами.    

– Конечно…  Вы приберегаете всю вашу любезность для этих двух голубиц…    

– Молчать!..  Что тебе нужно?    

– Очень  просто. Вы разработали довольно хитрый план и сообщили его нам, если мне не изменяет  намять, в шалаше его преподобия, в окрестностях Нельсонс-Фонтейна.    

– Дальше.    

– Вы  говорили, что мы можем легко овладеть кладом и будем богаты не менее, чем  королева Англии. С тех пор у нас текут слюни. А теперь, когда мы у самой цели,  в вас заговорила совесть и к тому же голосом, который напоминает голос измены!    

– Дальше! –  снова буркнул Клаас, которому уже стала ударять кровь в голову.    

Взял  слово Питер:    

– Вы  говорили, что мы все разбогатеем, а себе вы вдобавок возьмете жену нашего  врага. Нас это устраивало вдвойне, потому что месть – штука приятная… Но  сокровища кафрских королей!.. – На лице бандита отразилась жадность.    

– Однако, –  перебил Корнелис, – вам не кажется ли, Клаас, что это не слишком  уважительно с вашей стороны разговаривать с нами здесь, даже не приглашая  войти? Ведь мы, черт возьми, родные братья, а не враги… По крайней мере, до сих  пор между вами вражды не было!    

– И  так хороши будете! – оборвал Клаас. – Я никому верить не могу. И вам  меньше, чем кому бы то ни было.    

Корнелис  и Питер грубо расхохотались. В их хохоте были и насмешка и угроза. Корнелис  заявил вызывающим тоном:    

– Ладно,  Клаас, мы знаем, что нам остается делать. Вы хотите забрать себе и клад и  бабенку. Это уж чересчур, дружище! Вы слишком жадны! Как бы не пришлось  пожалеть!.. Во всяком случае, мы-то пришли к вам со словами мира. Обдумайте их  до завтра. Когда солнце пройдет треть своего пути, будет поздно.    

– Чего  же вы, собственно, хотите? – воскликнул Клаас, которого все-таки  встревожила угроза милых братцев.    

– Сейчас  скажу. Мы знаем, что клад закопан где-то здесь, поблизости. Но не мы одни это  знаем. По-видимому, тайну плохо берегли, потому что ее знает масса народу на  прииске Виктория. Люди покинули свои участки, организовались и против нашей  воли поставили нас во главе всего дела. Теперь они хотят взяться за поиски  вместе с нами. К тому же они, бедняжки, торопятся. А вы сами знаете, что  жадность – плохой советчик. Если вы запретесь у себя в фургоне, то можно биться  об заклад, что на вас нападут и обе ваши птички достанутся нашим ребятам…    

– Пусть  тронут хоть один волос с их головы! Убью!    

– Возможно.  Одного, двух, десять, если хотите. Но какой бы вы ни были герой, не надеетесь  же вы все-таки удержать целую ораву людей, которые не боятся ни бога, ни черта  и только хотят дорваться до клада?    

– Клад  – другое дело. А женщины при чем?    

– Братец  Клаас, вы удивительно непонятливы! До сих пор я считал вас самым умным в семье,  но я вижу, что ошибался… Что же, выходит – жена этого проклятого француза не  знает, где закопаны алмазы?    

– Знает!  Но она не скажет…    

– Вы  не умеете ее заставить. Вы не умеете разговаривать с женщинами… Неужели вы  здесь не хозяин? Не полный хозяин, перед которым все трепещет и которому все  повинуется?    

– Вам  какое дело?    

– А  такое дело, что если вы не знаете, как взяться, то я вас научу… Способов много!  Например, не давать им ни есть, ни пить. Не давать спать… Подпалить пальчики…  Мало ли что можно попробовать…    

– Нет! –  решительно возразил Клаас.    

– Как  хотите. Я вижу, она вас околдовала. Ваше дело!.. Мне остается только  предупредить вас, что двух дней не пройдет, а красотка будет в наших руках и  тогда уж она заговорит… А теперь прощайте или, верней, – до свидания!..    

Клаас  пожал плечами, молча поигрывая ружьем, повернулся к братьям спиной и, как  собака, забрался под фургон.    

Бандиты  удалились. Они пошли к своим дружкам сообщить о неудаче. Те встретили их отчаянной  бранью. Потребовался весь авторитет обоих буров, чтобы отговорить банду от  немедленного нападения на фургон.    

– Ладно, –  ворчал Клаас, – орите сколько угодно! У меня еще целая ночь впереди. За  двенадцать часов, да еще в темноте, такой человек, как я, может многое успеть…    

Тут он  заметил, что к фургону приближается несколько человек. Они потрясали оружием и  громко кричали.    

– Вот  как? – сказал он. – Уж не собираются ли они нарушить перемирие,  объявленное Корнелисом и Питером? Это бы меня удивило. Мои братцы отъявленные  мерзавцы, но они люди слова. Эй, там! Стой, буду стрелять!..    

Но те  продолжали приближаться, и Клаас выстрелил. Один упал, остальные застыли на мосте,  хотя кричать не перестали.    

– Клад!..  Сокровища!.. Мы хотим сокровища кафрских королей! – орали они в ярости.    

– Сокровища?  Ладно. Подождите до завтра. Будут вам сокровища… Вы таких и но ждали!    

В то  время как свидание трех братьев заканчивалось этими кровавыми событиями,  госпожа де Вильрож и Эстер, которые слышали до последнего слова всю их циничную  беседу, бледные, но полные решимости, находились на той половине фургона,  которая была им отведена для жилья. С тех пор как они узнали, что Альбер  находится где-то неподалеку, их воля еще более окрепла. Уверенные в том, что  скоро придет помощь, если только смерть но избавит их от долгого заточения, они  сохраняли ясное спокойствие духа, какое не всякий закаленный мужчина смог бы  сохранить при подобных обстоятельствах.    

Их  непреклонная твердость торжествовала над всеми поползновениями Клааса, который  боялся потерять одновременно и женщину и клад и потому держался скорей как  преданный слуга, чем как неумолимый тюремщик. Правда, он знал, что госпожа де  Вильрож способна привести в исполнение свою страшную угрозу и взорвать фургон.  Это сознание сильно сдерживало его с того самого дня, когда появился Сэм Смит.    

– Вы  не боитесь, Эстер, не правда ли? – сказала Анна своей подруге, которую  выстрел заставил вздрогнуть.    

– Нет,  сестра. Я ничего не боюсь, и я надеюсь.    

– О,  я тоже! Я горячо верю, что скоро придет Альбер, и моя уверенность дает мне  сверхчеловеческие силы. Он придет, я это чувствую, и наши страдания кончатся.  Вы увидите, Эстер, как эти свирепые бандиты разбегутся, едва он появится. Он  храбр и силен, как лов, и никто из них не выдержит его страшного взгляда. Если  бы вы только знали, как эти буры боятся его!..    

– Повторяю  вам: я надеюсь. Хотя нам остается так мало времени. Нужно чудо…    

– Альбер  его совершит.    

– Если  бы эти негодяи искали только клад! Но увы! Вот уже неделя, как наш тюремщик держит  нас взаперти, но они знают, что мы находимся здесь. Вы видели, как они  настойчиво рассматривали наш фургон, когда упустили из рук того человека, из-за  которого я осталась сиротой? Я долго жила среди золотоискателей. Я знаю, на что  способны эти люди. Их ведь ничто не удержит…    

– Ну  что ж, мы умрем, но позора не примем.    

Тем  временем друзья Корнелиса и Питера, видимо, несколько успокоились и в надежде  на скорое разрешение всего дела стали петь песни. Несколько человек подняли  труд того, которого подстрелил Клаас, и стащили в речку. Другие сопровождали  эту мрачную похоронную процессию, выплясывая бешеную фарандолу и крича:    

– Сокровища  кафрских королей!    

Этот  крик, повторенный тысячу раз, прокатывался по лесу до самых берегов Замбези.    

 14    

     

     Клаас обдумал план  обороны. – Заросли эвфорбий. – Приготовления к ночной  экспедиции. – Мнение бура о револьверах. – Клаас узнает, как попала в  руки его преподобия карта, украденная у Жозефа. – Братья-враги. –  Отравление реки. – Страшные последствия купанья. – Ужасные свойства  эвфорбий. – Не на чем ехать. – Гроза. – Наводнение.    

     

В  ожидании, когда наступит ночь, под прикрытием которой он надеялся избавиться от  своих врагов, Клаас сидел, уставившись взглядом в ту сторону, откуда доносилось  пение, и мучительно думал. Отбросив несколько планов, как неосуществимые, он с  настойчивостью дикаря перебирал все новые и новые, один смелей другого, но  пришлось отказаться и от них: они были не под силу одному человеку, да и  времени было мало. Солнце уходило на запад очень быстро, и Клаас стал считать  минуты с чувством человека, приговоренного к смерти. Он был близок к отчаянию,  когда взгляд его внезапно упал на скалы, доходившие до самой реки.    

Странная  растительность покрывала эти светлые гранитные глыбы. Она прилепилась ко всем  извилинам, торчала из всех щелей. Это были твердые, бледно-зеленого цвета  стволы, ровные, как свеча, и лишенные какой бы то ни было листвы. Трудно  представить себе что-нибудь более унылое и более нарушающее приветливость  окружающего леса. Ничего не может быть мрачней этих прутьев, похожих на  бронзовых змей, воткнутых в стоячем виде в скалу.    

Вздох  облегчения, который можно было бы принять за вздох бизона, вырвался из груди Клааса.  Бур улыбнулся и, подобно великому сиракузскому математику, воскликнул:    

– Есть![39] Он узнал  молочай эвфорбию, опасное растение с острыми колючками, которое дает  одновременно и масло и сок, таящие смерть для людей и животных. Он внимательно  всмотрелся в скалы, измерил на глаз расстояние, сделал чуть недовольную  гримасу, заметив, что оттуда слишком близко до расположения его врагов, затем  со свойственной ему беспечностью пожал плечами, как бы говоря: «Все устроится.  Посмотрим».    

Затем он  вернулся в переднюю часть фургона, которая служила ему жильем. Он вышел оттуда  через несколько минут, держа в одной руке два крупнокалиберных револьвера, а в  другой – бурдюк с буйволовым жиром. Хорошенько осмотрев оба револьвера и  патроны, он убедился, что все в порядке, однако пробормотал:    

– Не  люблю я эти игрушки! Их почти не чувствуешь в руке. Хорошо стрелять из них невозможно.  Кроме того, не люблю я эти пули – они не толще мундштука. Глубоко они не  входят. Они расплющиваются, как монета, а выбить человека из строя они не  могут… То ли дело доброе ружье и пульки восьмого калибра, да еще если к ним  подбавлено немножко олова… Вот когда можно поработать! Но ведь у меня выбора  нет, ничего не поделаешь… Сегодня ночью мне мое верное ружье служить не может.  А эти бараньи ножки – это, как-никак, двенадцать выстрелов… Ладно, довольно болтать.  Вот и солнце заходит. Приготовимся…    

Он  закрыл заднюю дверь фургона на засов и через деревянную перегородку обратился к  обеим женщинам:    

– Если  вы услышите кое-какой шум, не пугайтесь. Я попытаюсь сделать все, чтобы вырваться  отсюда.    

Никакого  ответа.    

– Вы  меня слышите, сударыня? Не бойтесь: вам ничто не грозит.    

Обе  пленницы хранили презрительное молчание.    

– Ладно,  ладно! – проворчал Клаас и ушел. – Потом посчитаемся. Клянусь,  Корнелис и Питер были правы! Черт меня побери, если я не заставлю себя слушать!  Надо было опрокинуть фургон в речку и подмочить бочонок с порохом, хотя бы даже  погибли эти две тигрицы.    

Ночь  наступила сразу, без сумерек. Она, как черное покрывало, свалилась на реку, на  долину, на лес. Клаас снял с себя кожаную куртку, шерстяную рубашку, разулся.  На нем остались одни только узкие рейтузы. Тогда он вскрыл бурдюк, набрал  полные пригоршни жира и обильно смазал себе лицо, туловище, руки и ноги и даже  единственное свое одеяние.    

– Вот  так! – сказал он. – Хорошо! Теперь, если я даже попаду в засаду,  черта с два им удастся схватить меня. Я выскользну у них из рук, как угорь, и  никакая сила меня не удержит.    

Он  заткнул оба револьвера себе за пояс и прихватил кривой нож, похожий на  мексиканский мачете. Затем с легкостью, какой нельзя было и ожидать от такого  увальня, он перескочил через забор и исчез, оставив фургон на милость божью.    

По мере  того как он приближался к месту расположения врагов, которые при фантастическом  свете костров готовили себе ужин, шаг его замедлялся. Клаас взял свой нож в зубы,  растянулся на траве и пополз с гибкостью кота, не дыша и производя не больше  шума, чем змея, устремляющаяся в засаду. Он прокладывал себе дорогу руками  среди сухой травы так, что не слышно было, как ломался сухой стебелек; он  скользил по тропинкам, которые протоптали дикие звери, использовал всю свою  ловкость сына природы и наконец добрался-таки до своих врагов. Одни лежали,  другие сидели во круг костра и жарили мясо, покуривая отвратительный табак, который  здесь на вес золота.    

Разговор  шел оживленный, и говорили, разумеется, о создавшемся положении и о событиях,  которых можно было ожидать назавтра.    

– Нет,  вы только подумайте, – сказал один, – этот чурбан хотел бы забрать  себе весь клад!..    

– Клад?  А вы уверены, что он действительно существует, этот клад? – спросил  какой-то скептик.    

– Да  вы с ума сошли! – загремел хор оптимистов. – Все только об этом кладе  и говорят! Такое богатство! Можно было бы купить всю колонию!..    

– А  женщины?.. Там есть женщины, в фургоне. Когда повесим бура, мы женщин  разыграем. На ножах.    

– Я  предпочитаю добрую пригоршню алмазов…    

– А  кто сказал, что эта скотина развозит настоящих женщин? Вероятно, это  какие-нибудь голландские судомойки…    

– Еще  чего!.. Это чистокровные англичанки, друг мой. Настоящие леди. Вы видели, как  он оберегал фургон, когда мы гонялись за Смитом?    

– Это  верно.    

– Вы  их не видали?    

– Нет,  но мне говорили Корнелис и Питер.    

– Это  его братья?    

– Братья.  Но они страшно злы на него.    

– Ничего  себе семейка! Братья, а готовы убить один Другого!    

– А  вам-то что? Поделим их наследство!    

– Смотрите  на них! Вот они о чем-то горячо беседуют с миссионером, который свалился к нам  на прииск несколько дней назад. По-моему, зловещая птичка.    

Клаас,  который невозмутимо слушал весь этот разговор, не оставлявший никаких иллюзий  насчет намерений его врагов, повернул голову и действительно увидел его  преподобие в обществе Корнелиса и Питера.    

Вот они  медленно отошли в сторону и остановились в самом конце освещенной кострами  поляны. Клаас не потерял ни одного мгновения. Тем, кто только что выкладывал  свои планы, он предоставил тешиться надеждой, хотя и придерживался особых  взглядов на ее осуществимость, а сам пробрался к тому месту, где совещались три  мерзавца.    

Он не  слышал первой части беседы, но вторая оказалась в высшей степени интересной.    

– Что  касается Клааса, – сказал его преподобие своим трескучим голосом,  напоминающим завывание шакала, – то от него нам надо избавиться.    

– Нет! –  грубо возразил Корнелис. – Я не хочу, чтобы его убили. Он старшин в семье,  он всегда был нам хорошим товарищем, и его смерть…    

– Да  бросьте! – перебил его Питер. – Вы тоже начинаете заводить себе  предрассудки, Корнелис. А я такой человек: если мне мешают, я не смотрю,  родственник это или чужой человек. Бац! – и готово, его нет! По-моему,  лучшего и придумать нельзя.    

– Но  Клаас вам не мешает.    

– Он  захочет четвертую часть клада. А я считаю, что лучше делить на три части, чем  на четыре.    

– Питер,  вы сошли с ума! Вы говорите о трех частях… А вся эта орава, которая нас сопровождает?..    

Его  преподобие рассмеялся:    

– Честное  слово, я еще не видал такого дурака, как этот Корнелис!    

– Послушайте,  старый английский каналья, вам хочется, чтобы я сделал из вас котлету?    

– Ну-ка,  попробуйте, идиот! Скотина! Я вас не боюсь! Попробуйте-ка поднять на меня руку!    

– А  кто мне помешает?    

– Вот  это!    

И  лжемиссионер извлек из внутреннего кармана своего сюртука измятую грязную  тряпку, отдаленно напоминавшую платок.    

– Вы  смеетесь?! – обиделся Корнелис.    

– Вообще  говоря, да. Но в данный момент я вполне серьезен, как человек, знающий местонахождение  клада, который одинаково сводит с ума таких дикарей, как вы, и даже людей  цивилизованных вроде меня.    

– Неужели  эта тряпка…    

– Эта  тряпка – карта местности, где закопаны сокровища кафрских королей.    

Клааса,  притаившегося за деревьями, подбросило, точно он получил заряд дроби в бок.    

– Карта?..  Вы имеете карту? – задыхаясь, спросил Корнелис.    

– Тише,  животное! Вы хотите, чтобы нас услышали? Я не имею в виду делиться с ними…    

– Но  позвольте-ка, вы надеетесь при помощи этой тряпки найти…    

– Я  не надеюсь – я уверен.    

– Тогда  я, конечно, понимаю, что вам не хочется делиться с Клаасом и другими…    

– Но  как же вы ее раздобыли, эту тряпку?    

– Благодаря  великодушию Клааса.    

– Нет,  право же, брат сошел с ума.    

– Позвольте!  Дайте мне объясниться. Эту карту раздобыл для меня Клаас, но он этого и не  подозревает!..    

– Расскажите  по порядку.    

– Вот  вам все в двух словах. Клаас только что убил наповал одного из тех крикунов,  которые хотели напасть на фургон. Вы видели, как я бросился к этому человеку,  якобы для оказания помощи…    

– Но  он в ней не нуждался, потому что Клаас стреляет метко.    

– Верно.  Бедняга и вздохнуть не успел, как был убит. А я достиг известного искусства в обшаривании  карманов моих ближних. Я использовал это умение и на сей раз и в один миг взял  на учет все наследство покойного. И в следующий миг я переложил содержимое его  карманов в мои собственные. Я старался не пренебречь ничем, потому что у этих  людей есть милая манера держать целые состояния в самых гнусных тряпках. И я не  ошибся. Я с первого же взгляда узнал эту карту местности. Ведь ради нее, только  ради того, чтобы завладеть ею, я целых три месяца тащился за французами. Не  знаю, как она попала к тому чудаку, которого ухлопал Клаас. Важно, что сейчас  она у меня.    

– Если  я не ошибаюсь, – заметил после минутного размышления Корнелис, –  покойник, которого вы так своевременно обворовали, сам украл ее у того  человечка, который кокнул американца Дика. Я очень хорошо помню, что, когда его  носили на руках, один субъект шарил у него по карманам.    

– Что  из этого? Для нас сейчас самое главное – раскланяться с нашими скотами и, не  задерживаясь, поспешить в те места, которые обозначены на карте.    

– Скажите, –  довольно наивно перебил его Питер, – а если бы нам взбрела в голову  фантазия не допустить вас к участию в дележе?    

Его  преподобие медленно поднял свои вялые веки и уставился на Питера пронзительным  взглядом укротителя.    

– Вы  этого не сделаете по двум причинам. Во-первых, вы оба неграмотны и без меня в  этой карте не разберетесь.    

– Во-вторых?    

– Во-вторых,  в одном из карманов убитого лежал заряженный револьвер системы «Нью-кольт».  Когда мы откопаем клад и вы попытаетесь надуть меня при дележке, я пристрелю  вас обоих.    

– Руку,  ваше преподобие. Вы – мужчина!    

– Итак,  все ясно. Мы сию же минуту уходим отсюда, и пусть Клаас сам возится с этой оравой,  когда кончится срок перемирия. Завтра на рассвете мы будем у водопада, то есть  в нескольких шагах от цели.    

Когда  Клаас услышал этот откровенный разговор, его охватило бешенство. У таких медлительных  людей, как он, бешенство особенно опасно, потому что оно удесятеряет их силы.    

Была  минута, когда ему хотелось броситься на трех мерзавцев и размозжить им головы  раньше, чем они опомнятся. Но это привлекло бы внимание всех остальных. Не  лучше ли будет следовать за ними по пятам, шаг за шагом, и, внезапно появившись  в момент дележки, потребовать четвертую часть? Но для этого пришлось бы  оставить обеих пленниц в фургоне, то есть на милость той оравы!.. Тяжелая  борьба происходила у Клааса в мозгу. Жадность была побеждена.    

Клаас  сделал над собой энергичное усилие, подавил свою злобу, успокоился и негромко  пробормотал:    

– Ладно.  Ступайте вперед. Проложите мне дорогу, а я приду, когда будет нужно.    

Он  медленно обогнул поляну и бивуак своих врагов и вскоре очутился у подножия  скал, поросших эвфорбией.    

Ночь  была темная, но сияли звезды, и этого было достаточно, чтобы он мог взяться за  работу.    

У его  ног дремал ручеек. Тихие воды едва текли по каменистому руслу. Клаас опытной рукой  подрезал молочай, всячески остерегаясь уколоться о шипы или прикоснуться к  ядовитому соку, который лился из каждого надреза. Стебли падали, скользили по  скалам и сваливались в речку, обильно примешивая к воде свои ядовитые соки.    

Почти  вся ночь ушла на эту мрачную работу. Оставался какой-нибудь час до рассвета,  когда Клаас благополучно вернулся в фургон.    

Веря в  успех своего замысла, он терпеливо ожидал развязки.    

Когда  люди ведут жизнь, полную приключений, они не имеют обыкновения долго предаваться  усладам сна. В пустыне встают рано; там не знают, что такое борьба с подушкой,  хотя бы потому, что подушкой обычно служит охапка травы, или полено, или  камень. Веселые крики приветствовали появление солнца из-за холмов. На бивуаке  все стали встряхивать друг друга, расталкивать спящих, и через минуту вся полян  ка наполнилась шумом голосов, песнями, бранью.    

Всюду, где  преобладают англичане, – в Канаде, как и в Индии, в Австралии, как и в Африке, –  люди перенимают у граждан Соединенного Королевства их правила гигиены.    

Если  поблизости есть вода, день непременно начинается с общего купания. Так было и  на сей раз. Но надо было торопиться. Все быстро разделись, сложили одежду на  прибрежном песке и, порезвившись немного, ринулись в воду.    

Тут были  все без исключения, и не без причины. Каждый боится воровства, и никто но хочет,  чтобы рылись в его вещах. Поэтому вошло в обычай, чтобы никто не оставался на  берегу, когда решено купаться.    

Зловещая  тишина внезапно сменила веселые крики и шутки, затем раздался страшный вопль и  вой бешенства.    

Купальщики  почувствовали страшную боль Они прыгали и корчились от боли, они подносили руки  к внезапно ослепшим глазам и, шатаясь как пьяные, искали берега.    

Дьявольская  выходка Клааса имела страшные последствия. Он успел вырубить за ночь столько  эвфорбии, что буквально вся речка была отравлена. Опытный глаз заметил бы на  поверхности воды зеленоватый налет, который не растворяется благодаря своей  маслянистости.    

Когда  этот разъедающий сок попадает хотя бы только на кожу, наступает распад тканей.  Для слизистой оболочки глаз он особенно опасен, так как вызывает почти  неизлечимое воспаление.    

Таким  образом, буру нечего было больше бояться: его несчастные враги, лишенные всякой  помощи, были люди обреченные. Их могло спасти только чудо. Неистовыми воплями  они как бы давали знать Клаасу, что их положение безвыходно. Бандит потирал  руки, бормоча:    

– Ну  что, господа европейцы, влопались? Будете в другой раз звать нас белыми  дикарями? А теперь вперед! День начался хорошо. Надо поскорей уйти из этого  проклятого места и пуститься по следам моих милых братьев и достойного  проповедника.    

Клаас  пошел запрягать быков, но тут у него самого вырвался крик ярости и отчаяния, не  менее страшный, чем крики его врагов: все быки лежали на земле раздувшиеся, как  мехи, с угасшими глазами, с высунутыми посиневшими языками. Одни были мертвы,  другие бились в предсмертных судорогах.    

Подстилкой  им служили кучи зеленых веток, на которых не оставалось ни одного листика.  Клаас сразу узнал эти обглоданные ветки.    

– Отравили  моих быков! – взвыл он, колотя себя кулаками по голове. – Пока меня  не было, им подбросили ветви тюльпа.[40]  Ну, я найду виновного! И клянусь, я у него вырву сердце из груди!    

Раскат  грома прервал поток его проклятий. Огромная, черная, как смола, туча,  окаймленная зловещей медной полоской, поднималась на горизонте и все больше и  больше приближалась. Ее несла на своих крыльях буря. Валились деревья, ломались  ветви, рвались лианы. Вскоре тяжелые капли дождя стали пронизывать воздух и с  плеском падать в ручей, на котором поднимались тысячи пузырьков.    

Раскаты  грома слились в один сплошной гул. Молнии сверкали непрестанно, образуя ослепительное  пламя. Казалось, все кругом горит.    

Клаас  затрепетал при мысли о возможных последствиях грозы. Ничто ее не предвещало,  она разразилась с предательской внезапностью, как это часто бывает в тропиках.  Разверзлись хляби и пролились на землю в обилии, которое ни с чем сравнить  нельзя.    

Скоро  речушка раздуется, она превратится в грозную и стремительную реку!    

Опасность  возрастала с каждой минутой. А фургон неподвижно стоял в таком месте, которому  неизбежно грозило быть затопленным, и вывезти его, было невозможно.    

Беспомощность  довела Клааса до отчаяния, он потрясал кулаками и ругался.    

 15    

     

     Белые производят на  африканских негров странное впечатление. – Жозеф узнает человека, который  его ограбил. – Батоки и макололо потрясены, увидев двух Александров. –  Сэм Смит ставит условия. – Альбер узнает о похищении жены. – Сто  тысяч франков за карабин. – Вперед! – Три смельчака.    

     

– Страшная  ночь. – Гроза. – Потоп. – Крик ужаса. – Фургон в  опасности. – Альбер узнает Клааса.    

Когда  жители Африки видят белого впервые, они испытывают страх. Это подтверждают путешественники,  наиболее заслуживающие доверия, в том числе Ливингстон. Характерно, что этот  страх разделяют домашние животные. Когда белый показывается у крааля, собаки  встречают его тревожным воем. Они пугаются так, как если бы увидели призрак, и  бегут, опрокидывая все на своем пути.    

Даже в  тех случаях, когда благодаря частым встречам с путешественниками то или иное  племя уже привыкло к виду белокожих, неожиданное появление европейца всегда и  неизменно вызывает у них какое-то необычное смущение. Нужно много времени и  длительное общение, чтобы чернокожий со всем свыкся с белым, стал посвящать его  в свою жизнь, в свои привычки. Да и то он испытывает к белому сложное чувство,  в котором смешаны и былой страх, и какая-то робость, и уважение, доходящее до  преклонения.    

Обычно  путешественники-европейцы не вмешиваются в междоусобные распри отдельных  племен, хотя местные вожди настойчиво их об этом просят, а иногда позволяют  себе даже требовать, желая обратить в свою пользу страх перед белыми и в  особенности перед их огнестрельным оружием.    

Магопо,  вождь племени батоков, тоже хотел заручиться содействием белого, чтобы напасть  на макололо, вековых врагов своего племени, и не раз обращался к Александру. Но  тот осторожно отклонял эти просьбы, несмотря на то что хитрый Магопо, обещавший  отдать ему сокровища кафрских королей, в конце концов поставил ему условие:  участвовать в войне с макололо.    

А Сэм  Смит смотрел на вещи по-иному. Войдя в доверие к батокам, широко используя свое  сходство с Александром, он разыгрывал роль своего двойника уверенно и успешно.  Он быстро догадался, что, как говорится, напал на золотую жилу, и решил  соглашаться на все условия своего хозяина. Вопрос о походе против макололо  решился сразу, как знает читатель, и войско должно было выступить без  промедления.    

Магопо,  вообще говоря, чувствовал себя не слишком уверенно, но не сомневался, что победит,  если рядом с ним будет европеец.    

А Сэм  Смит был человек иного склада. Он видел во всей этой войне только возможность  набить себе карманы алмазами.    

Магопо  считал, что если белый вождь не отказывает ему в своем содействии, значит  баримы были благосклонны к Гэну и Хорсу. Поэтому он поторопился выступить в  поход. Читатель помнит, как неожиданно встретились обе стороны в тот момент,  когда, с соблюдением всех местных обычаев, был утвержден мирный договор,  разработанный и подготовленный Александром.    

Сешеке  еще пожимал руку Гэну, стоя возле ямы, в которую были свалены стрелы и патроны,  а черный монарх испустил крик ярости, увидев нападающих.    

– Белый! –  взвыл он, грозя Александру копьем. – Белый, ты меня предал!..    

Альбер и  Жозеф, видя, какой опасности подвергается их друг, бросились ему на помощь. Но  Александр невозмутимо отвел их.    

– Спокойствие, –  сказал он. – Я, кажется, догадываюсь в чем дело. Надеюсь, все обойдется  без кровопролития.    

– Надо  торопиться! – воскликнул Альбер и Жозеф.    

– Вы,  по-видимому, не узнаете европейца, который выступает впереди батоков?    

– Карай! –  закричал Жозеф. – Он грабитель! Это он забрал у меня двадцать тысяч  франков! Ах, мерзавец! Пожалуйста, месье Александр, дайте мне на минуту ваш  карабин, пусть я хоть один разик выстрелю этому негодяю в голову!    

– Нет,  храбрый мой Жозеф, не стреляйте в мое изображение.    

– Не  понимаю…    

– Неужели  вы не догадываетесь, что этот мерзавец Смит обманывает батоков, выдавая себя за  меня? Довольно курьезное недоразумение, и надо его использовать. Предоставьте  это дело мне.    

Когда  батоки увидели, что среди макололо находятся не только Гэн и Хорс, но еще и три  европейца, в том числе хорошо им известный Александр, они остолбенели. Да и  макололо, со своей стороны, не хотели верить своим глазам, увидев такое  поразительное сходство между бандитом-англичанином и  путешественником-французом.    

Два  Александра!    

Который  же настоящий, который поддельный? И нет ли здесь раздвоения одной и той же  личности? Негры были так озадачены, что даже забыли начать военные действия.    

Не менее  был озадачен и Сэм Смит: он чувствовал, что сейчас рушится вся его популярность  и что результаты затеянной им финансовой операции придется списать по счету  убытков.    

– Выслушай  меня, вождь, – сказал наконец Александр, обращаясь к ошеломленному Сешеке. –  Мы заключили перемирие самым честным образом, потому что сын и племянник вождя  батоков находятся среди твоих воинов. Перемирие будет нарушено, только если ты  этого пожелаешь. Дай мне переговорить с батоками. Они меня любят, и ты увидишь,  что через минуту они сложат оружие.    

– Хорошо.  Я тебе доверяю. Иди!    

– А  вы, Альбер и Жозеф, идите со мной. Надо поскорей перехитрить Сэма Смита, иначе  не миновать беды! Используем его жадность.    

Оба  отряда находились на таком расстоянии один от другого, что могли все слышать.    

Три  француза сделали еще несколько шагов и остановились. Несколько шагов сделал и  Сэм Смит и тоже остановился.    

– Право  же, господа, – сказал он со своей обычной наглостью, – надо признать,  что случай устраивает иногда довольно неожиданные встречи.    

– Это  верно, мистер Смит, – заметил Александр. – Но времени у нас мало, так  что бросим праздные разговоры, если вы не возражаете.    

– Я  весь к вашим услугам, господа. Позвольте мне, однако, предварительно заявить  вам, что ваше присутствие среди врагов моих новых друзей причиняет мне  чувствительный ущерб.    

– Мы  очень об этом сожалеем, мистер Смит, и хотели бы вступить с вами в переговоры.    

– Знаете,  сударь, – резко перебил его бандит, – благодаря сходству с одним из  вас я узнал некую тайну. Она слишком значительна, и мне бы хотелось  воспользоваться ею в самом широком смысле. Вы знаете, о чем я говорю. О  сокровищах кафрских королей. Так вот, я хочу все… или ничего. Это единственная  форма соглашения, какую я могу вам предложить. Либо все, если вы не будете мне  мешать, либо ничего, ибо тогда вам достанется только моя шкура. Это мое  последнее слово.    

– Сейчас  я этому нахалу заткну глотку куском свинца! – пробормотал Альбер.    

– Знаете,  господа, – продолжал бандит, – я буду откровенен. Все то, что вы  делаете ради славы или каких-нибудь других, неизвестных мне целен, то я делаю  ради денег и не задумываюсь над средствами. Вы бескорыстны, я жаден. Что вам до  черных жителей этого побережья и до их междоусобиц? Что для вас несколько  горсточек камней, из-за которых сейчас прольется кровь, когда неподалеку отсюда  есть люди, находящиеся в беде… в такой беде, что будь у меня сердце, оно бы  разорвалось…    

– Что  вы имеете в виду? – спросили одновременно все три друга, на великодушие  которых мог рассчитывать всякий.    

– Меньше  чем в двух днях ходьбы, если идти на восток, вы найдете фургон, запряженный  быками, и одного мерзавца…    

– Дальше!..    

– Этот  фургон – тюрьма на колесах. В ней содержатся две женщины, которым, по-моему,  приходится туго от этого мерзавца, если судить по тому, как тщательно он их  держит взаперти, и если верить одному документу, который случайно попал в мои  руки…    

– Две  женщины?.. Вы сказали две? – переспросил Альбер, охваченный странной  тревогой.    

– Да.  Одна из них француженка, хотя бы по имени.    

– Вы  помните это имя?    

– Право,  у меня плохая память на имена. Но если это вас интересует, прочитайте несколько  слов на первой странице этой книги. Сам не знаю, зачем я ее сохранил. Могу ее  отдать вам… Она мне ничего не стоила…    

Бандит  передал Альберу известную читателю книгу.    

Де  Вильрож раскрыл ее дрожащими руками и увидел строки, написанные кровью. Дрожь  пробежала у него по всему телу. Его расширившиеся от ужаса глаза уже больше  ничего не видели, у него перехватило дыхание, он зашатался. Жозеф подхватил его  и не дал ему упасть. Еще ничего не зная, Александр почувствовал, что произошло  нечто страшное.    

Де  Вильрож сделал огромное усилие, овладел собой и, протягивая книгу Александру,  закричал нечеловеческим голосом:    

– На!  Читай! Читай!..    

Александр,  которого никогда не покидало спокойствие, прочел вполголоса строки, полные  отчаяния, а Жозеф, слушая его, был похож на воплощение отчаяния. Если бы не  дрожь в голосе Александра и не бледность, разлившаяся по его лицу, мистер Смит,  единственный посторонний, подумал бы, что Александру вся эта история так же  безразлична, как ему самому. Ярость Жозефа прорвалась в свирепом рычанье, когда  Александр прочитал вслух подпись: графиня Анна де Вильрож.    

– Это  мадам Анна!.. Моя благодетельница!.. Жена человека, которого я люблю больше  всех на свете! Она в плену… Здесь, в двух шагах от нас… Горе тем, кто ее  похитил! Я придумаю для них такие пытки!.. Ах, бандиты! Они мне заплатят пинту  крови за каждую ее слезу… По куску мяса я у них вырежу за каждый ее вздох… Да  еще и этого мало!..    

– Идем! –  сказал хриплым голосом Альбер. – Этот человек говорит – два дня ходьбы?..  Мы доберемся за двенадцать часов… Мы будем бежать до изнеможения. Но мы  добежим… А уж тогда… Правильно ты сказал, Жозеф, – горе тем, кто ее  похитил!..    

– Идем! –  в один голос отозвались Александр и Жозеф.    

– Однако, –  прибавил Александр, никогда не терявший присутствия духа, – нам нужно  иметь более точные указания. Мы ведь не можем пуститься в путь очертя голову…    

– Я  сказал – на восток, – ответил Сэм Смит. Он и не думал, что так легко  избавится от соперников. Их быстрый уход был ему весьма удобен, хотя причины  все-таки его заинтриговали. – Идите все время в сторону восходящего  солнца, и вскоре вы увидите на земле следы фургона.    

У трех  друзей только и было оружия, что ножи и единственный карабин, и Александр не  без зависти посматривал на ружье Смита.    

– Сударь, –  сказал он, – мы не знаем, что вас заставило рассказать нам все, что вы нам  рассказали. Вы видите сами, однако, как мы взволнованы. Времени мало. Мы должны  отправиться в дальний путь, но мы к этому не готовы. Нам не хватает оружия. Не  согласитесь ли вы уступить нам ваш карабин?    

– Помилуйте,  с величайшим удовольствием, – насмешливо ответил бандит. – Конечно,  если вы только можете сейчас же уплатить мне за него пятьдесят тысяч франков.  Ибо я оцениваю его именно в эту сумму.    

– Я  плачу сто тысяч, если вы дадите патроны, – спокойно ответил Александр.    

Бандит  был потрясен.    

– Идет! –  сказал он, протягивая Александру ружье и переполненный патронташ.    

– Получите! –  ответил Александр, пересыпая алмазы из своих карманов в шлем бандита, у  которого дрожали руки, настолько он был взволнован выгодной сделкой. – А  теперь прощайте! Благодарю вас, я ваш должник. И разрешите мне по этому случаю  дать вам совет. Батоки и макололо только о том и мечтают, чтобы жить в мире. Не  толкайте их на кровопролитие. Оставайтесь с ними. Добром вы от них получите  все, что вы хотите. Вы меня поняли? Я сказал все… Все, что вы хотите…    

– А  теперь ответьте вы мне, – сказал бандит. – Скажите мне имя вашего  друга, которому я отдал книгу…    

– Граф  Альбер де Вильрож.    

– Ах,  черт возьми, вот оно что!.. Теперь я думаю, что болван, который похитил его  жену, наживет себе кое-какие неприятности… Впрочем, это его дело, и он получит  только то, что заслужил. Что касается меня, то я сделал прекрасное дельце. Вы  были так щедры… Постойте-ка, куда же они девались?..    

Альбер,  Александр и Жозеф предоставили бандиту заканчивать свой монолог в их отсутствие.  Они углубились в лес и вскоре скрылись в зарослях, чем очень удивили и батоков  и макололо. И те и другие были рады, что удалось избежать кровопролития, и  собирались пышно отпраздновать заключение мира.    

Три  друга, не щадя своих сил, шагали и шагали – правильной будет сказать, что они  летели. Ни слова не было произнесено. Вся жизнь свелась для них только к  одному: поскорей добраться до места.    

Что для  них трясины, в которые они проваливаются, пни, о которые они спотыкаются, колючки,  которые до крови раздирают тело! Что им тучи насекомых или стоящая в лесу  температура парника! Что им, наконец, усталость, жажда, голод!    

Они  преодолевают все препятствия: пробираются меж поваленных деревьев, под которыми  дремлют змеи, прокладывают себе дорогу сквозь заросли, перед которыми отступили  бы дикие звери, переплывают опасные реки, но держат путь все на восток, все на  восток.    

То один,  то другой идет впереди, то один, то другой падает, оступается, застревает в  зарослях. Никто и не думает об отдыхе. Свисток, ауканье, поломанная ветка  помогут найти дорогу тому, кто случайно отстал, но скоро обгонит своих  товарищей. Братское соревнование ведет их к единой цели. Они чувствуют, кроме  того, что их беспорядочное движение нельзя останавливать, ибо его было бы  невозможно возобновить. Они черпают силы в своей смертельной тревоге и все идут  и идут – молча, тяжело дыша, с безумным взглядом, страшные в своем гневе и  своей тревоге.    

Только  ночь смогла остановить их исступленный бег. Поневоле пришлось остановиться –  слишком много неумолимых опасностей подстерегает путников ночью. Все трое  тяжело свалились под одиноким баньяном и заснули свинцовым сном, какой всегда  наступает после изнурительных усилий и душевных потрясений и почти всегда  сопровождается мрачными кошмарами.    

Их  разбудил могучий раскат грома. Скоро должен был начаться рассвет. Но пернатые  хозяева леса не приветствовали возвращение утреннего светила своей обычной  музыкой. Все в испуге молчали. Заря, омраченная тучами, заставила людей  вздрогнуть, как пушечный выстрел заставляет вздрогнуть две встретившиеся армии,  возвещая приближение роковой минуты, когда начнется бой. К ним вернулось  ощущение реальности, они молча пожали друг другу руки, и Александр произнес  всего одно слово:    

– Вперед!    

Первые  шаги давались ужасно трудно, и три друга, у которых свело все члены и которых  терзал голод, не знали, смогут ли продолжать свой путь. Крупные капли дождя  забарабанили по листьям, и благодетельная влага, освежая раскаленный воздух,  вернула им силы и легкость. Затем над лесом разразился ливень, и все скрылось  под водой – трава, ветви деревьев и сами деревья.    

– Какое-то  проклятье висит над нами! – воскликнул Альбер, которого душили рыдания.    

– Вперед! –  крикнул Александр между двумя порывами ветра. – Даже если мы не сможем  пройти больше ста шагов.    

– Вперед! –  энергично повторил Жозеф.    

И все  трое, прекрасные силой своей воли, бесстрашные перед разгулом стихий,  продолжали идти, – слабые люди, затерянные среди громадного леса. Они  наталкивались на гигантские деревья, вырванные с корнем, запутывались в лианах,  падали и снова вставали, как будто становясь еще сильней и смелей.    

Мало-помалу  в лесу стало светлеть. Мягкий песок, прибитый дождем, пришел на смену неровностям  лесной почвы. Ураган успокоился, стихали раскаты грома. Вскоре солнце разогнало  тучи, пробило мутную завесу тумана и пролило на землю лучезарные потоки. Друзья  вышли на просторную и совершенно открытую поляну. У их ног речка, раздувшаяся  после ливня, катила насыщенные песком желтые воды, на которых плавали и  кружились всякого рода обломки.    

Поток имел  в ширину метров двести, но в обычное время был, по-видимому, всего лишь  скромным ручейком. По ту сторону стоял тяжелый фургон. Он был наполовину  затоплен и торчал посреди воды, как скала из дерева в брезента. Положение его  было критическое. Тем, кто там находился, грозила непосредственная опасность,  если только они не успели уйти до наводнения.    

Необычайное  впечатление произвел на Альбера вид этого фургона. Де Вильрожа охватило  непостижимое, хотя как будто ничем не оправданное предчувствие, которому разум  не может сопротивляться. Бессознательным движением руки он показал на фургон  Александру, но тот лишь покачал головой и пробормотал:    

– Все  фургоны похожи один на другой. Почему ты думаешь, что это именно тот самый?    

– Почему  бы нет?    

– Надо  подождать, когда спадет вода. Тогда увидим.    

– Я  ждать но могу.    

– Пуститься  вплавь – значит идти на верную смерть. Через несколько часов река войдет в свое  русло.    

– А  не поискать ли нам более узкое место где-нибудь вверх по течению?    

– С  удовольствием. По только без спешки. Тем более, что, по-моему, в фургоне никого  нет…    

Воздух,  промытый дождем, стал так прозрачен, что можно было различить мельчайшие подробности,  как если бы расстояние уменьшилось наполовину. И все трое были изумлены, когда  отчетливо увидели человеческую фигуру, которая вылезла из воды и взобралась на  передок фургона.    

– Смотри!  Смотри! – воскликнул Альбер задыхаясь.    

Затем  над водой пронесся полный отчаяния крик женщины, взывавшей о помощи.    

Дрожь  охватила всех троих.    

Человек,  который вылез из воды, выпрямился во весь рост. Тут Альбер зарычал от ярости:  он узнал неуклюжую фигуру.    

– Клаас!  Бур Клаас!.. Я так и думал!..    

 16    

     

     Отчаяние. –  Неожиданная помощь. – Противоядие. – Примочки из мокуна. – Ужас  бандита. – Сейчас фургон будет затоплен. – Фургон-корабль. – Бушующий  поток. – Разлив. – В лагере. – Доморощенные врачи. – Зуга и  бушмен. – Мастер Виль. – Подлое предательство. – Обвинение в  убийстве. – Фургон скрывается под водой.    

     

От  дикого способа самозащиты, который придумал Клаас, пострадали все купавшиеся в  отравленном ручье, однако на некоторых сок молочая подействовал не так сильно.  Несмотря на жгучую боль, они все же могли кое-как помочь тем, кто совершенно  потерял зрение. Если бы не эта помощь, ослепшие неминуемо погибли бы во время  наводнения. Последний из них был выведен на берег как раз в ту минуту, когда  прокатился первый гром, лишь на несколько минут опередивший неожиданное  бешенство стихий.    

Было бы  невозможно и вместе с тем излишне описывать поляну, которая только что была  полна веселья. Теперь здесь раздавались проклятия на всех языках, вой злобы и  отчаяния смешивался со стонами. Жестоко пострадавшие люди не знали, какой  таинственной причине приписать внезапно приключившееся с ними несчастье. Они  примешивали к проклятиям душераздирающие мольбы о помощи, но никто не знал, как  им помочь.    

Однако  первые капли дождя, падая на искаженные страданием лица, промыли изъязвленные  веки, и это принесло некоторое облегчение. Но оно было недостаточным и  кратковременным. Если не применить энергичное и действенное лечение, то  большинство пострадавших останутся слепыми на всю жизнь.    

Именно в  это время прибежали на крики два человека, бродивших в лесу, – два негра.  Вся их одежда состояла из куска синеватой бумажной ткани, обмотанной вокруг  бедер. У каждого был лук, колчан из шкуры леопарда и связка копий. Один из них –  кафр могучего сложения, стройный красавец с умным лицом. Второй ростом меньше.  У него кривые ноги, длинные руки, он коренаст и, должно быть, обладает  атлетической силой. Его плоское, как бы расплющенное лицо кажется свирепым, но  оно выражает только сострадание.    

Кафр  обращается к своему товарищу и гортанным голосом произносит длинную фразу. А  тот отвечает жестом, который у всех народов означает сомнение: «не знаю». Тогда  первый подходит к одному из пострадавших, осматривает его глаза, потом  переходит к другому, к третьему и видит тождественность симптомов. Он  многозначительно покачивает головой и обращается к одному из тех, кто наименее  пострадал. Тот скорее угадывает, чем понимает, о чем его спрашивают. Ему известно,  что туземцы нередко знают прекрасные средства против некоторых местных болезней.  Он показывает на реку и знаками объясняет, что все пострадали от купания в  реке. Негр улыбается, быстро оглядывает речку, по которой хлещет дождь,  погружает в нее палец и пробует на язык.    

«Я не  ошибся», – как будто говорит он своему товарищу, который тоже окунул палец  в воду и, поднеся его к лицу, тоже делает многозначительную гримасу.    

Они  быстро обмениваются несколькими словами, среди которых часто слышится слово  «мокун». Затем оба бегом пускаются в лес, но оставляют оружие на месте, как бы  желая сказать: «Мы вернемся».    

Тот, к  кому обращены эти слова, сразу успокаивается и обнадеживает товарищей. Отсутствие  негров крайне непродолжительно. Они быстро возвращаются, и каждый несет  огромную охапку веток, густо покрытых листьями. В эту минуту разражается гроза,  начинается ливень. Однако на разгул стихий негры не обращают никакого внимания.  Они набивают себе рот листьями и быстро их жуют. Затем, когда изо рта у них  начинает течь зеленая слюна, они обращают внимание на заполненные дождевой  водой миски, очевидно принадлежащие больным, и энергично выплевывают в них свою  зеленую жвачку, уже обратившуюся в кашицу, и еще интенсивнее разминают ее между  пальцами. Первый, к кому они обратились, нетерпеливо следит за их работой,  понимая, что негры приготовляют целебное снадобье. Он отрывает от своей сорочки  кусок полотна, обмакивает его в этот несложный продукт туземной фармакопеи и,  полный надежды, прикладывает к глазам. У него вырывается крик. Он чувствует  острую, колющую боль, которая отдает в мозгу. Но это продолжается не больше  минуты, затем боль стихает, как по волшебству. Он снимает тряпочку и не может  сдержать радость: к нему вернулось зрение. Если не считать неприятного  ощущения, похожего на то, какое вызывает песчинка или волосок, попавший в глаз,  он здоров.    

– Мужайтесь,  друзья! – кричит он голосом, который перекрывает раскаты грома. –  Мужайтесь, мы спасены!.. Все работоспособные – за работу. Идите помогите этим  славным неграм, они одни не управятся. И торопитесь!    

Эти  слова воодушевляют больных. Надежда как будто возрождается. Всем раздают пригоршни  листьев. Люди жуют изо всех сил. Им до того не терпится получить облегчение,  что они уже не растворяют свою жвачку в дождевой воде, а прямо прикладывают к  глазам. Ничего, впрочем, не меняется, потому что дождь все равно льет, как из  ведра; он проникает в глаза и способствует попаданию целебного сока во все  складки разъеденной слизистой оболочки.    

Негры  разрываются на части, они бегают от одного больного к другому, раздают листву,  меняют примочки и под проливным дождем смеются своим добрым и заразительным  смехом.    

На смену  недавнему бешеному рычанию приходят счастливые вздохи – подлинный благодарственный  молебен. Не ко всем вернулось зрение, но стихли боли, и все позволяет  надеяться, что полное исцеление не заставит себя ждать. Тот, кто был первым  пациентом этих доморощенных врачей, с любопытством осматривает целебное  растение и как будто узнает его.    

– Мокун? –  спрашивает он.    

– Мокун, –  отвечают оба негра.    

– Но,  если я не ошибаюсь, он убивает быков? Да, конечно. Вот здорово! Ведь это те  самые листья, которыми Корнелис и Питер отравили быков своего дорогого братца.  Я отлично слышал, как Одноглазый наказал этому субъекту, которого они зовут  «Кайман – Пожиратель людей», набросать в крааль мокуна. Для быков! Ну и грязную  штучку сыграли они с мастером Клаасом! Теперь он застрял в низине, выехать у  него не на чем, а вода прибывает и прибывает. Он вполне может утонуть… Но, в  конце концов, это его дело! Джентльмен не заслуживает сочувствия! Почему он не  захотел честно войти в компанию с нами? Почему он заперся, как дурак, в этом  доме на колесах и говорил, что весь клад заберет себе? Если он утонет, тем хуже  для него, а мы избавимся от лишнего конкурента. Но все-таки интересно знать,  что же это с нами-то приключилось? Уж нет ли и тут чьей-нибудь дьявольской  проделки? Кстати, куда девались буры? И где миссионер? Уж не предали ли нас эти  мошенники? Не перешли ли они к Клаасу?    

Читатель  видит, что этот человек не так уж ошибался: Корнелис, Питер и его преподобие  действительно совершили черную измену в отношении всей их компании. Но жулики  не перешли на сторону Клааса у них было другое на уме.    

А Клаас,  увидев, что надвигается потоп, решил было вывести из фургона Эстер и госпожу де  Вильрож и тем избавить их от неминуемой смерти. Но вода подымалась так быстро,  что он просто не успел. Все менялось в этой открытой низменной местности на  глазах, все преображалось. Тысячи мелких потоков прибывали со всех сторон, и  вода сразу поднялась до осей фургона. Клаас ругался, увидев, что берега  удаляются и удаляются и что спастись вплавь он не может, ибо всей его  атлетической силы не хватит на борьбу с таким стремительным разливом.    

Через  несколько минут произошел сильный толчок – нечто вроде девятого вала, которого  так боятся мореплаватели. Волна ударилась в стенки фургона, и они жалобно  застонали. Крик ужаса вырвался у несчастных узниц. Их положение было тем более  ужасно, что они сидели почти в полной темноте.    

По  необъяснимой случайности фургон не опрокинулся и не рассыпался под напором  воды, он только медленно покачивался, как суденышко, оставленное на прибрежном  песке и поднимаемое приливом. Никакого сомнения – фургон поплыл. Правда, плавал  он тяжело, но ему уже не грозила опасность утонуть. И осадка у него была  прекрасная, благодаря весу, в особенности благодаря осям и колесам, которые  служили естественным балластом.    

Клаас  удивлялся, как мог бы удивляться только повешенный, если бы оборвалась веревка,  на которой он болтался. Бандит вошел в свой закуток, неожиданно ставший баком,  после того как фургон стал кораблем, и принялся изучать этот корабль.  Сооружение было сколочено на вид грубо, но удивительно прочно, что делало честь  предусмотрительности прежнего владельца. Остов из легких, но крепких досок был  изнутри обит тонкой жестью, поверх которой были натянуты плетеные циновки. Две  продольные балки образовывали как бы пояс судна и придавали ему устойчивость.  Были приняты все меры к тому, чтобы обеспечить и полную водонепроницаемость, –  все щели были хорошо законопачены. Как истинный дикарь, Клаас раньше не  замечал, что предусмотрительное устройство фургона ограждает путешественников  от опасности столь часто здесь происходящих гибельных наводнений. Клаас видел  только фургон как фургон – такой, в каких здесь разъезжают с первых дней  колонизации.    

Ах, черт  возьми, – воскликнул он, сразу успокоившись, надо признаться, что мне  все-таки везет в жизни! Люди, которые дали себе труд отравить быков, конечно,  не предвидели, что фургон снимется с места благодаря такому двигателю, который  не боится ни мухи цеце, ни листьев мокуна. Бедные мои быки! Вот их уносит  течением. Какая радость для крокодилов! Да, а что с вояками, которых привели  мои братья? Я не слышу криков. Уж не утонули ли они? Удивительная тишина!..  Впрочем, черт с ними. А я должен отсюда выбраться… Гроза успокаивается, дождь  проходит, солнце начинает пригревать – вот как раз и подходящая минута, чтобы  тронуться в путь. Правда, я не имею опыта, но раз уж я стал капитаном этого  чудного корабля, то приведу его в тихую пристань. Надо только действовать  энергично и осторожно. И прежде всего нужно иметь чем грести… Да вот хотя бы  этим!..    

К  наполовину разрушенному забору течением прибивало вывороченные бурей деревья.  Клаасу только оставалось выбрать достаточно ровную, длинную и крепкую ветвь.  Отрубить ее и освободить от листьев было делом минуты. Лопастью послужила  крышка ящика из-под бисквита. Гвозди и молоток нашлись.    

Вода все  еще прибывала, хотя буря кончилась. Еще немножко и фургон поднимется выше  забора. Клаас решил дождаться этой минуты, а пока принялся за еду, в чем его  крепкий организм весьма нуждался.    

А в это  время разбитые усталостью, измученные голодом, истерзанные тревогой Альбер,  Александр и Жозеф добежали до тех самых скал, где Клаас нарезал молочай. Ручей  обратился в бурный поток, но место здесь неширокое, хотя быстрота течения и  опасна.    

Вот где  нам надо переправиться, – сказал Александр, – либо подождать, когда  спадет вода.    

– Переправимся  сейчас, – предложил Альбер, у которого от волнения стучали зубы. – И  надо не промочить патроны: они могут нам пригодиться.    

– Я  иду первым.    

– Я  за тобой.    

– Подожди  минуту. Видишь, плывет дерево, вырванное бурей? Оно все опутано лианами. Надо  его поймать.    

Александр  бросился в воду, пырнул, чтобы попасть в более тихое течение, и снова появился  метрах в тридцати. Он увидел, что дерево зацепилось за скалу, и вскрикнул от  радости. Желая облегчить переправу своим товарищам и помочь им сохранить сухими  их ружья и заряды, он вернулся, гребя одной рукой и держа в другой руке лиану,  при помощи которой рассчитывал установить сообщение с противоположным берегом.  Конец лианы был привязан достаточно крепко. Альбер и Жозеф, разгадав остроумную  мысль своего друга, заблаговременно укрепили у себя на плечах карабины и патроны  и перешли на противоположный берег, держась за импровизированный трос.    

Вода  лила с них ручьем, когда они пришли на бивуак, расположенный как раз позади тех  скал, где еще недавно рос молочай. Тут они попали в самую гущу слепцов, которые  прозрели благодаря вмешательству двух негров и теперь возносили  благодарственное молебствие. А негры тотчас заметили новоприбывших и испустили  громкий и веселый крик, на который тотчас ответили три крика радости.    

– Белые  вожди!..    

– Зуга!  Ты? И бушмен!.. Славные наши товарищи!..    

Они  обменялись крепкими и сердечными рукопожатиями, более выразительными, чем всякие  долгие речи.    

Неожиданное  появление двух помощников, силу и непоколебимую преданность которых они уже  давно оценили, было для французов огромной поддержкой.    

Нескольких  слов французам было достаточно, чтобы посвятить негров в свои дела, и вот все  устремляются к фургону, который мерно покачивается на воде.    

Внезапно  в нескольких шагах раздаются крики. Потрясая оружием, бежит группа европейцев, –  человек пятьдесят, одетых как обычно одеваются на алмазных приисках. Во главе  выступает человек, в котором французы тотчас узнают мастера Виля. Но французы  слишком озабочены своими делами и не замечают, что их бывший спутник держится  как-то странно. Они не успели оглянуться, как их окружили люди, вид которых не  внушал ни малейшего доверия.    

– Мастер  Виль, – воскликнул Альбер, – мы оказали вам кое-какие услуги… Вы нам  обязаны жизнью… Я обращаюсь к вашим чувствам… к вашему сердцу… Моя жена  похищена бандитом… Она в нескольких шагах отсюда. В этом фургоне… Помогите нам  спасти ее от смертельной опасности… вырвать из рук мерзавца, который держит ее  в плену… Помогите, мастер Виль!    

Полицейский  кивает своему отряду, вытаскивает из-за пояса револьвер и спокойно процеживает  сквозь зубы:    

– Арестуйте  этих трех человек!    

Альбер,  Александр и Жозеф ошеломлены, они окаменели, они не могут верить ни своим ушам,  ни глазам. Грубое прикосновение возвращает их к действительности. Никаких  сомнений: презренный полицейский пес изменил им… Почему? С какой целью?    

Но не  такие они люди, чтобы этак вот дать себя арестовать, как каких-нибудь жуликов,  и не оказать сопротивления. Они бешено отбиваются, они катаются по земле,  увлекая за собой каждый по нескольку человек, и пытаются, хотя и тщетно,  вырваться. Напрасные усилия. Их связывают, грубо бросают на землю и лишают  возможности сделать малейшее движение. У Альбера глаза наливаются кровью, пена  выступает на губах, он рычит и кусает веревки, которые до крови стягивают ему  руки. Ценой огромного усилия ему удается встать. Он бросает полубезумный взгляд  в сторону реки и видит, что фургон медленно скользит по бурным волнам. Де  Вильрож вскрикивает в последний раз и падает без чувств.    

– Послушайте-ка,  мерзавец, – кричит мастеру Вилю Александр, – что это за гнусное злоупотребление  властью? Почему вы нас арестовали? Кто вы такой? В чем вы нас обвиняете?    

– Я  служу в колониальной полиции и прикомандирован к Нельсонс-Фонтейну. Я все время  следил за вами. Никакого злоупотребления властью здесь нет, ибо мы находимся на  земле ее величества королевы. Вы обвиняетесь в убийстве и грабеже, а эти двое –  ваши сообщники… Вы ответите за это двойное преступление перед представителями  британского правосудия. И по закону…    

Александр  хочет энергично протестовать, когда к Альберу, как бы для оказания ему помощи,  подходит человек, одетый по-мексикански. Это тот самый, который помог Жозефу в  его поединке с американцем Диком. Он дотрагивается до Жозефа и тихо говорит ему  несколько слов по-испански. Каталонец вздрагивает и застывает в неподвижности.  Но когда мексиканец снова склоняется над Альбером, все еще лежащим в обмороке,  Жозеф, у которого неожиданный союзник перерезал веревки, быстро вскакивает,  сбивает с ног людей Виля, стоящих у него поперек дороги, и бегом пускается в  лес.    

– Ко  мне, Зуга! – громко кричит он. – Аваи! Аваи! Месье Александр, я  свободен! Подожди ты у меня, английская собака, я еще с тебя шкуру спущу! А  мадам Анна будет спасена.    

     

 ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ДРАМЫ В  ЮЖНОЙ АФРИКЕ    

     

1    

     

     Наводнение. – Его  преподобие утратил всякий престиж. – Питер не доверяет грамотным  людям. – Три негодяя изумлены. – Боксер, – Братья получают  взбучку. – Незнакомец приводит их в чувство. – Корнелис и Питер  находят себе хозяина. – Тревога. – Опять Сэм Смит. – История  бандита. – Донос. – Пятьдесят ударов кнутом. – Как слон мстит  крокодилу. – Муки его преподобия. – Загадка.    

     

– Поправьте  огонь, Питер. Я продрог до костей.    

– Да,  после бури и наводнения стало в самом деле свежо…    

– Брр!  Говорят, на родине наших предков, в Голландии, такая температура стоит шесть месяцев  в году… Если это верно, я сто раз предпочитаю колонию.    

– Правильно,  Корнелис! Ох, и выпил бы я сейчас пинту горячего кап-бренди!..    

Питер  заворчал, закашлял, как бык, страдающий воспалением легких, поднялся, взял из  приготовленного на ночь хвороста большую охапку и бросил в огонь. Смолистые  ветки шумно затрещали, в темноте стали плясать языки пламени.    

– Вы,  по-видимому, хотите привлечь сюда всех белых и черных висельников, которые бродят  поблизости! – сердито воскликнул его преподобие.    

Он был в  одном своем узком сюртучке и все же казался совершенно нечувствительным к  промозглой сырости, которая окутывала их, как ледяной саван.    

– Хотел  бы я знать, кто может напасть на нас и с какой стороны? – угрюмо отозвался  Корнелис. – Но все же мы дорого платим за свою безопасность. И все из-за  вас! Мы попали в гнусное положение. Мы, как дураки, поплелись за вами на эту  узкую косу, потому что вы обещали найти какую-то точку, якобы отмеченную на  вашей хваленой карте. А вы ровно ничего не нашли! Зато мы отрезаны от побережья  и будем здесь торчать, пока не кончится наводнение.    

– Я,  что ли, виноват, если из трех акаций, обозначенных на карте, одна исчезла! Вы,  я вижу, от жадности поглупели. Вместо того чтобы хныкать, вы бы лучше  пораскинули мозгами, как нам отсюда выбраться и начать новые поиски, когда  взойдет солнце.    

– Довольно,  старый мошенник! Какое право вы имеете давать нам советы и делать нам упреки?..  И нечего лазить в карман за револьвером! Вы пикнуть не успеете, как попадете к  аллигаторам. Вот они плещутся! Об этом я сам позабочусь. Так и знайте!    

– Вы?    

– Да,  я, черт вас возьми! Не знаю, что меня удерживает до сих пор!.. Как подумаю, что  я имел глупость верить всем вашим небылицам, всему, что вы брехали об этой  вашей грязной тряпке!.. Вы ее прячете, как святыню, будто по ней в самом деле  можно найти клад, за которым мы гоняемся!..    

– Корнелис  прав, – согласился Питер. – Вы, европейцы, только о том и мечтаете,  чтобы спекулировать на нашей шкуре, вы нас грабите и обираете… Да и вообще  нельзя верить людям, которые знают грамоту.    

– Правильно! –  перебил его Корнелис. – На какого черта нужна грамота таким ребятам, как  мы, с такими руками и ногами?    

– На  какого черта она нужна людям, которые умеют сразу найти верную дорогу для  пули?..    

– И  для которых топор в тридцать фунтов все равно что соломинка!    

– Взять  хотя бы Клааса. Вот кто понимает толк в жизни!..    

– И  вместо того чтобы настраивать нас против брата, сеять среди нас раздоры и  распылять наши силы, разве не было бы умней действовать всем сообща?    

Его  преподобие выслушивал упреки с полнейшей невозмутимостью. Он уставился на обоих  буров своими стальными глазами и как будто собирался дать резкую отповедь.    

Но  позади пего внезапно раздался взрыв смеха, и слова, которыми его преподобие  рассчитывал испепелить бунтовщиков, застряли у него в горле.    

Если бы  внезапно появился вооруженный отряд негров или цапали дикие звери, трое белых  не были бы захвачены врасплох, они сумели бы защищаться. Но раскат веселого  смеха здесь, в этом месте и в это время, привел их в состояние, близкое к  столбняку. В особенности были ошеломлены буры. Братьям сразу померещилось, что  дело не обошлось без вмешательства сверхъестественной силы.    

Что  касается его преподобия, то он был чужд таких ребяческих слабостей, однако даже  его охватило какое-то зловещее предчувствие, и, быть может, впервые в жизни он  испытал страх.    

Побороть  этот страх его преподобие не успел – времени не хватило.    

Под  чьими-то резкими шагами захрустели ветки, и в полосе света возникла фигура  человека высокого роста, одетого по-европейски и с тяжелым карабином за спиной.  Едва увидев, что призрак имеет облик живого человека, братья-буры вскочили,  точно их подбросило пружиной. Но, заметив, что человек этот один, они не сочли  нужным взяться за оружие. Просто они опустили ему на плечи свои тяжелые руки,  видимо ожидая, что, несмотря на свое атлетическое сложение, он согнется, как  тростник.    

Правда,  Корнелис умел повалить быка, а для Питера было забавой остановить на бегу жеребца-трехлетку,  схватив его за заднюю ногу. Но незнакомец оказался крепок, как железный столб.  Белые дикари были изумлены и снова подумали, нет ли здесь все-таки  сверхъестественной силы.    

Однако  человек, который стоял перед ними, явно был сделан из костей и плоти. Корнелис  и Питер очень скоро в этом убедились. Незнакомец без видимых усилий высвободился,  сложил руки на груди, моментально занял безупречную позицию для бокса, и тотчас  его кулаки, выбрасываемые вперед с большим умением и непреодолимой силой, стали  обрушиваться на Корнелиса и Питера, как молоты.    

Корнелис,  получив сильный удар в живот, простонал «ах!», всплеснул руками, шлепнулся, как  туша, и растянулся во весь свой рост.    

– Он  и так одноглазый, не надо выбивать ему второй глаз, – пробормотал боксер.    

Питер  хотел сделать быстрый бросок в сторону, но не успел – он получил такой удар по  лбу, точно его хватили дубиной. У него сразу подкосились ноги, он вскрикнул и  свалился на своего старшего брата, который все еще не мог очнуться.    

А сам  боксер оглядел эту живописную картинку и, как бы не замечая его преподобия, у которого  зубы стучали от ужаса, сказал:    

– Прекрасный  двойной удар! Мой первый учитель Вильям Гаррисон был бы вполне доволен, если бы  старый Колкрафт не оказал этому достойному человеку последнюю услугу в  Ньюгейте.    

Услышав  имя Вильяма Гаррисона, его преподобие вскочил, как если бы у него над самым  ухом выстрелили из револьвера.    

– Вы  сказали… Вильям… Гаррисон?..    

– Молчать,  мошенник! – строго оборвал его незнакомец. – Будешь говорить, когда  тебя спросят. Отдай оружие!.. Живей!..    

Его  преподобие обезумел от страха и отдал свой револьвер.    

– Так.  Это не все. Мне нужна карта местности, о которой вы только что говорили.    

– Но…    

Его  преподобие пытался протестовать, однако все его нахальство пропало    

– оно  уступило силе.    

– Живей,  говорю! – понукал незнакомец. – Я никогда не повторяю своих  приказаний два раза.    

Его  преподобие, трясясь всем телом, отдал карту.    

– Так…  Пока довольно, – сказал незнакомец. Видя, что буры все еще лежат  неподвижно, он прибавил: – Надо привести их в чувство. Чего они валяются, как  телята?    

Но его  преподобие был слишком ошеломлен и не понял, чего от него хотят.    

– Ну-ка,  нечего ломаться! – крикнул незнакомец. – Ты ведь знаешь, как  действуют в таких случаях на золотых приисках. Чем проще, тем лучше… Не бойся,  они живы! Я убиваю кулаком, только когда хочу этого. Расстегни им куртки. И  рубашки… Раскрой грудь… А теперь возьми головню и нажми… крепче… так, чтобы  прожгло шкуру.    

Раздалось  шипение, послышался тошнотворный запах обожженного мяса, но Корнелиса и Питера  этот лечебный прием вернул к жизни, и они стали выть и рычать как одержимые.    

– Вот  и хорошо! – с саркастическим смехом сказал боксер. – А теперь встать!  И избавьте меня от вашего пения! Иначе я вам быстро заткну глотки!..    

Корнелис  и Питер были подавлены, укрощены и, превозмогая страшную боль от ожога, сразу  покорно замолчали. События развернулись с такой быстротой, удары, которые  посыпались на братьев, были до такой степени сильны, что мозги у буров уже не  работали, да и дышать им было трудно.    

Они  медленно отодвинулись один от другого, мутными глазами взглянули на костер и  тяжело, как пьяные, сели.    

– Даю  честное слово, – ворчал Корнелис, – у меня такое ощущение, точно меня  ударил ногой мой пегий конек Клейнбой.    

– А  мне все кажется, – бормотал Питер, – что мне на голову свалилось  бревно в сто фунтов весом.    

– Между  тем вы получили только по одному разу кулаком от вашего покорного слуги, –  насмешливо и вызывающе заявил грозный незнакомец. – Ну ладно, будет,  вставайте! Нам надо поговорить. И главное, пусть вам не вздумается протянуть  лапы к вашим уважаемым ружьям, иначе вам придется проглотить то, что лежит у  меня в карабине, в обоих стволах.    

Буры  были унижены и еще больше огорошены этой самоуверенностью незнакомца, которую  подкрепляла столь внушительная физическая сила. Они встали, и движения их были  подобны неловким движениям лошади, которую впервые загнали в оглобли.    

– А  теперь слушайте меня, – сказал незнакомец. – Само собой разумеется,  отныне вы находитесь в полном моем подчинении. Я вам кое-что показал. Это был  лишь слабый образец… Признаю, я был немного резок, но иначе невозможно. И наконец,  так мне захотелось. К тому же для ваших мозгов это было более понятно, чем  длинные речи.    

Корнелис  и Питер издали ворчание, которое в крайнем случае могло сойти за выражение согласия.    

– Я  буду приказывать, а вы будете беспрекословно исполнять. Потому что я сильней. А  также умней. Вы будете мне принадлежать телом и душой в течение некоторого  времени. Надеюсь, оно не будет продолжительным. Залогом вашей преданности будет  ваша жизнь и в еще большей мере ваша личная заинтересованность.    

Обе  скотские физиономии несколько прояснились, а Питер, несмотря на синеватое  вздутие, которое появилось у него на лице, даже попытался улыбнуться.    

– Договоримся,  джентльмен, сказал он. – Правда, рука у вас тяжелая, но ваши речи золото.    

– Алмазы,  хотите вы сказать, приятель!..    

– Простите  мое любопытство: вы тоже думаете найти со кровища кафрских королей?    

Ораторский  прием Питера, осторожность, с которой он за дал интересовавший его вопрос,  доказывали, что неотесанный чурбан стал менее грубым.    

А  незнакомец ответил со снисходительным высокомерием:    

– Я  не только думаю, но беру вас обоих в помощники. Добычу я поделю с вами по вашим  заслугам и по своему усмотрению. Но вы вполне можете положиться на мою  щедрость.    

– Идет!  По рукам! – воскликнули оба гиганта и протянули руки.    

– Прочь  лапы, ребята! – резко оборвал их незнакомец. – Не люблю  фамильярностей!    

Позади  легкой зеленой изгороди, которая их окружала, послышался какой-то плеск.    

Незнакомец  напряг слух, стараясь определить источник этих неожиданных звуков.    

– Это  вас зовут Питер? – обратился он к тому из двух буров, у которого был рубец  наподобие пробора.    

– Да,  джентльмен.    

– Возьмите  ваше ружье, дойдите до реки и тщательно осмотрите местность. Если увидите  что-нибудь подозрительное, стреляйте и немедленно возвращайтесь. Было бы,  право, слишком глупо с нашей стороны дать себя застигнуть врасплох, как я вас  застиг только что. Кстати, пирога, на которой я прибыл, привязана к коряге по  ту сторону островка. Посмотрите, на месте ли она. Ступайте!    

Питер  схватил ружье и скрылся в зарослях.    

Он вернулся  примерно через четверть часа. Корнелис стоял перед их новым хозяином, а  лжемиссионер сидел на земле и смотрел по сторонам, как волк, попавший в капкан.    

– Все  спокойно, джентльмен, – доложил Питер. – Пирога на месте. Что  касается шума, который мы слышали, то я думаю, что виноваты два каймана,  попавшие на отмель. Они скрылись, когда увидели меня.    

– Так.  Они, однако, любопытны, эти кайманы. Надо будет понаблюдать за ними. Я только  что сказал вам, что скоро мы завладеем кладом и разделим его на три части.    

– Ваша  милость хотела сказать на четыре… Это много…    

– Моя  милость хотела сказать на три. Так она и сказала. Группа состоит из трех  человек. Кое-кто из здесь присутствующих в дележе участвовать не будет…    

Лжемиссионер  быстро поднял голову.    

– Я  имею в виду, – пояснил незнакомец, – эту личность, которую вы зовете  «ваше преподобие». У него есть другое имя. Не так ли, Джемс Виллис?    

– Пощади!  Смилуйся, Сэм, не убивай меня!    

– Молчать,  когда я говорю! Ты меня не узнал, когда я перевозил тебя и твоего дружка на островок  у большого водопада? Правда, я сам позаботился об этом я закрыл себе лицо. Была  минута, мне хотелось раскроить тебе череп. Но я решил отложить это до другого  раза. Я надеялся еще повстречаться с тобой. И хорошо сделал, потому что вот я  забрал у тебя карту, которую ты так тщательно прятал. А уж с картон в руках я  разыщу клад непременно.    

– Как?  Карта у вас, джентльмен? – с удивлением воскликнул Корнелис. – Стало  быть, ваша милость грамотны?    

– Корнелис,  вы задаете слишком много вопросов. Я этого но люблю. У вас всего один глаз, но  вы еще сохранили оба уха. Раскройте их и слушайте хорошенько, что я говорю. Да,  черт возьми, карта местности, составленная английским миссионером, у меня. Не  так уж трудно было догадаться, что этот жулик держит ее у себя в кармане: вы  сами орали об этом, как цапли. Так вот, ребята, слушайте меня и не перебивайте…    

Он  обратился к лжемиссионеру:    

– Займемся  тобой, Джемс Виллис. Мы-то ведь старые знакомые, не так ли? Ты отлично помнишь  тот день, когда мы встретились впервые. Я был матросом на клиппере «Аделаида»,  который разбился о подводные скалы в проливе Торреса. Судно, шедшее под  голландским флагом, сняло со скалы трех оставшихся в живых. Они умирали от  голода. Я был один из них. Не раз приходило мне в голову, что уже лучше бы мои кости  высохли и валялись где-нибудь среди камней, чем вести страшную жизнь, какую я  веду с тех пор. Но что сделано, то сделано. Люди, которые нас спасли, оказались  просто-напросто пиратами. Они грабили австралийское побережье. Ты это отлично  знаешь, потому что ты был одним из хозяев предприятия. Я нисколько не упрекаю  тебя в том, что ты заставил меня наняться к твоим головорезам. Я мог не  соглашаться и не слезать со скалы. Но я был молод, мне хотелось жить… И  наконец, было во мне, вероятно, что-то и от рождения, благодаря чему я стал  Сэмом Смитом…    

Едва  было названо это грозное имя, буры затряслись.    

– Одно  слово, джентльмен, – почти робко попросил Корнелис.    

Смит  кивнул головой, как бы разрешая ему говорить.    

– Мы  знаем ваше имя и вашу славу и должны вам покаяться: у нас есть враг, он  француз, и однажды мы пытались взвалить на него ответственность за ваши дела.    

– Да.  Я знаю. Наше удивительное сходство не раз навлекало на него неприятности.    

– Джентльмен,  нам больше не о чем говорить. Для нас ваше имя – лучшая гарантия. Располагайте  нами. Мы вам принадлежим телом и душой. Верно, Питер?    

– Верно, –  ответил тот.    

– Джентльмену  незачем было убивать нас. Достаточно было назвать свое имя.    

– Ладно.  Давайте дальше, – нетерпеливо перебил его Смит. – Ты меня слышишь, я  надеюсь, Джемс Виллис? В твоем приятном кругу я снова встретил моего бывшего  боцмана. У вас он был возведен в ранг помощника капитана. Вильям без труда  заставил меня отбросить последние колебания. Я следовал его примеру и слушался  твоих советов. Благодаря этому я скоро стал законченным негодяем. Однако наша  компания распалась. Вышла неприятность, какие часто случаются; одни были  перебиты в горячей схватке с матросами какого-то крейсера, других повесили,  остальных угнали на Тасманию. Что касается меня, то я успел бежать. С тех пор я  делал в жизни все, кроме добра. Бывший пират стал грабителем. Несколько лет я  был грозой золотоискателей в Австралии. Но меня загребла колониальная полиция,  и мы с тобой повстречались в Хоббарт-Тоуне, на каторге. Однако люди нашего склада  не умеют долго оставаться под охраной тюремщиков. Мы решили бежать. Ты был  душой заговора. Все было подготовлено. Нам предстояло вот-вот вырваться на  свободу. Но какой-то мерзавец нас выдал. Я получил пятьдесят ударов кнутом.  Должно быть, я живуч, если уцелел, потому что палач меня не щадил. Но всякий  раз, как кнут вырывал у меня кусок мяса, я клялся найти того гнусного мерзавца,  из-за которого мне пришлось вернуться на каторгу да еще вынести такую страшную  порку. Предателя сначала перевели в другую тюрьму, а затем помиловали. Это его  и разоблачило в глазах всех его жертв. Два года я прожил за решеткой, но жил я  только ради мести. Наконец мне все-таки удалось бежать. Очень трудно удержать в  клетке таких зверей, как я. Я обошел всю Австралию и всюду сеял ужас: я искал  моего врага, я искал его со всем упрямством неутоленной ненависти. Но тщетно!  Жулик точно сквозь землю провалился. Прошли годы, я вернулся в Европу и обшарил  весь уголовный мир, все подонки. Опять тщетно. Я так и вернулся в Австралию,  ничего не добившись. Я уже стал отчаиваться. Мне даже приходило в голову, что  эта личность отдала наконец душу черту, как вдруг я нашел след в Капской  колонии. Меня, знаете, трудно удивить, но, увидев его в облике  миссионера-проповедника, я остолбенел. Однако я не ошибался, это был он.  Чучело, которое в Западном Грикаленде гнусавило чернокожим евангельские  проповеди, было моим старым товарищем по каторге, тем самым предателем, который  меня выдал. Это был Джемс Виллис.    

– Пощади!..  Пощади!.. – заикаясь, бормотал лжемиссионер, совершенно обезумев от  страха.    

А Смит  невозмутимо продолжал свою речь. Его волнение проявлялось разве только в том,  что он подчеркивал некоторые отдельные слова:    

– Теперь  ты умрешь… медленно… в одиночестве… От жажды… от голода… Насекомые перегрызут  твою шкуру… Черви будут жрать тебя живьем… Солнце выжжет тебе глаза… Мозги  будут вариться у тебя в черепе; ты будешь звать смерть, по она не станет  торопиться… Ты ведь знаешь, Джемс Виллис, как слон мстит своему вечному и  беспощадному врагу – крокодилу. Он хватает его хоботом, уносит в уединенное  место и крепко-накрепко втыкает его между двух половинок треснувшего дерева.  Потом он спокойно уходит, предоставив своему врагу медленно погибать. Именно  такую пытку я приберег для тебя.    

С этими  словами Смит спокойно размотал свой длинный пояс из красной шерсти, разорвал на  три куска и сказал Корнелису:    

– Возьмите  этого мерзавца. И смотрите, как бы он вас не оцарапал и не искусал. Это животное  ядовитое…    

Десять  пальцев Смита заткнули миссионеру рот, и, как тот ни дергался, ни рвался и ни  брыкался, все-таки он потерял возможность сделать малейшее движение. Смит очень  ловко и быстро связал ему руки и ноги и воткнул в рот кляп, который позволял  дышать, по заглушал крики. Затем он поднял миссионера с такой легкостью, как  если бы это был ребенок, взгромоздил на расколотое дерево, стоявшее неподалеку  от костра, и плотно втиснул между двумя половинками ствола.    

– Прощай,  Джемс Виллис! – с насмешкой сказал он напоследок. – Покайся, если  можешь. А мы, ребята, займемся нашими делами. Идем!    

Какие ни  были скоты Корнелис и Питер, но и на них эта свирепая расправа произвела сильное  впечатление. Они собирались покорно пойти за своим грозным компаньоном, но тот  круто остановился.    

– Опять  это странное плескание! Подозрительно! За нами следят. И не кайманы… Разве  только они почуяли свежее мясо. Идем!    

Все трое  прошли к берегу и отчетливо увидели две черные полосы, покачивавшиеся в воде на  лунной дорожке. Полосы были гладкие, отполированные, как зеркало, и имели метра  три в длину каждая. Это могли быть два древесных ствола, это могли быть и спины  крупных земноводных. Они тихо покачивались одна позади другой, на одной линии,  как если бы первая вола вторую на буксире, оставляя на воде еле заметные круги.    

Смит  быстро вскинул ружье и выстрелил. Пуля попала в один из загадочных предметов,  раздался сухой звук, и даже опытное ухо не могло бы определить, ударилась ли  пуля в бревно или в роговое вещество, из которого состоит щит каймана.    

Смит и  его спутники были на мгновение ослеплены вспышкой и окружены густым дымом, так  что больше стрелять пока не могли. Странное дело: оба плававших предмета быстро  отступили с характерным шумом, напоминающим всплески весла, какой производят  перепончатые лапы каймана. Они мгновенно скрылись в тени деревьев, окаймлявших  берег.    

– Аллигаторы, –  тихо сказал Питер, когда снова воцарилась тишина.    

– Они  не нырнули, – заметил Смит и, несмотря на все свое самообладание, не смог  скрыть известную тревогу.    

– Но  если они не нырнули, – сказал Корнелис, – значит, они бегут прямо на  берег. У вас есть лодка, джентльмен, – давайте поторопимся. Быть может, мы  еще поспеем вовремя.    

– Вы  правы!    

Они  быстро пробежали мимо его преподобия, который хрипел от бешенства, и даже не удостоили  его взглядом. Сэм Смит взял в руки лиану, которой лодка была привязана к  коряге, потянул и отчаянно выругался: лиана поддавалась слишком легко. Пирога  исчезла. В руке Смита остался лишь небольшой обрывок.    

Несмотря  на всю опытность, ни Смит, ни буры и догадаться не могли, чему следует приписать  этот загадочный случай, который лишал их единственного средства передвижения и  заставлял сидеть на островке, пока не спадет вода.    

 2    

     

     Самосуд. – Закон  Линча. – Вору прощения нет. – Судебное заседание в лесной чаще. –  Два честных француза на скамье подсудимых. – Еще одна подлость мастера  Виля. – Оба друга впервые узнают об убийстве торговца в  Нельсонс-Фонтейне. – Кого повесят? – Верный способ заставить  свидетеля давать показания. – Медальон Альбера. – Никакой  отсрочки. – Приговор окончательный, обжалованию не подлежит. – Печальный  конец палача-любителя.    

     

– Позвольте,  все это надо установить точно. Кто он, этот человек: вор или просто убийца?    

– Я  без колебаний обвиняю его и в том и в другом.    

– Какие  у вас доказательства? На основании чего строите вы такое предположение?    

– Не  предположение, а уверенность.    

– Посмотрим.  Разберемся. Мы судьи, а не враги, и мы хотим рассмотреть доводы обвинения и  доводы защиты без всякой предвзятости. Приговор мы выносим страшный,  обжалованию он не подлежит, осужденного казнят тут же, сию же минуту. Вот мы и  хотим все знать, чтобы решать дело по чести и совести. Людей, которые судят по  закону судьи Линча, слишком часто и – признаю это – не без оснований обвиняют в  том, что они бывают ослеплены страстью, что они злоупотребляют своим положением  и, осуждая невиновных, совершают непоправимые ошибки. Мы, конечно, имеем право  быть непреклонными, но лишь тогда, когда мы справедливы. Не так ли,  джентльмены?    

Рокот  одобрения встретил эти мудрые слова, раздались рукоплескания.    

– Вы  все единогласно доверили мне роль председателя суда. Я хочу быть на высоте этой  трудной задачи и выполнить ее без малодушия и не поддаваясь страстям. Скажите  же мне, обвинитель, на чем основана ваша уверенность в виновности обвиняемого?    

– Я  должен сделать одно замечание, джентльмены. И весьма серьезное. Мы находимся на  территории ее величества королевы. Британский флаг развевается над…    

– К  чему вы клоните?..    

– А  вот к чему: я должностное лицо, назначенное лордом губернатором, и не могу  признать законности вашего так называемого суда.    

– Неужели?    

– Конечно.  Большинство из вас работает на алмазном прииске; иными словами, вы простые  граждане и, стало быть, не можете сами, по одному своему желанию, выполнять  обязанности судей.    

– Продолжайте, –  холодно сказал председатель.    

– Именем  закона я требую передачи обвиняемого и его сообщника мне, дабы они были препровождены  в ближайший город и там предстали перед судом, который разберет их дело по закону.    

Это  требование вызвало целую бурю. Поднялись крики и проклятия, со всех сторон послышались  протесты, и к тому же на языке, далеком от языка Евангелия.    

Председатель  дал буре улечься и, не теряя спокойствия, заявил:    

– Вы  требуете именем закона передачи вам обоих арестованных? В таком случае надо  было вам самому поймать их именем закона и не обращаться к нам. В настоящий  момент они вам больше не принадлежат. Ибо одно из двух: либо они виновны и,  стало быть, представляют опасность для нашего прииска, тогда надо от них  избавиться. Либо они невиновны и нам нечего их бояться. В этом случае каждый  братски протянет им руку, вместо того чтобы поднять ее за их повешение.    

– Но  неужели вы не знаете, что, едва убийство раскрылось, я пустился за этими людьми  по пятам? В течение долгого времени я пренебрегал усталостью, жарой, жаждой,  голодом, и все это – чтобы не отставать от них ни на шаг, следить за ними всюду  и в конце концов заставить их искупить свою вину.    

– Все  это доказывает, что вы дельный и усердный сыщик. Но вам за это платят  жалованье. Вы только выполнили ваш долг. Чего же вы еще хотите? Дайте я вам сам  скажу. Вы человек честолюбивый, и вам хочется продвинуться по службе. А для  этого вы думаете использовать совершившееся преступление, то есть кровь,  пролитую каким-то негодяем. Я вас хорошенько раскусил, полицейский! И тем хуже  для вас. Мы не можем входить в рассмотрение мелочных вопросов личного порядка.  Мы сами, по собственной своей воле, назначили суд, и дело это мы сами разберем.  Уж как вам угодно! Если виновность обвиняемых будет доказана, вы будете вполне  вознаграждены. Всякий труд достоин награды. Если, наоборот, они сумеют  оправдаться, вам всыплют тридцать штук кнутом, потому что нельзя безнаказанно  морочить голову таким занятым людям, как мы. Слава богу, у нас есть что делать…    

– Ладно, –  в бешенстве сказал полицейский, – больше я говорить не буду. Категорически  отказываюсь участвовать в судебных прениях.    

– Чудесно!  Но так как никто не имеет нрава насмехаться над судом Линча, То я начну с того,  что прикажу пороть вас кнутом до тех самых пор, пока вы сочтете возможным  нарушить свой обет молчания. Если ваш язык все еще не развяжется, то это  кончится для вас плохо: вы будете повешены. Я прикажу… А вы, господа, извольте  сесть. Пока вы только обвиняемые, но, быть может, вы ни в чем не виноваты.    

Эти  слова, одновременно вежливые и твердые, произвели на присутствующих гораздо  более сильное впечатление, чем громкие окрики и трескучие фразы, обычно  раздающиеся в залах судебных заседаний у цивилизованных народов. Кроме того,  время, место, сама внешность председателя, присяжных и обвиняемых – все делало  эту картину необычной и дикой.    

Темная  ночь. Штук двадцать факелов, поставленных полукругом, бросали красные блики и  освещали фантастическим светом нижние ветви исполинского баньяна, похожие на  крепления зеленого купола. Обнажив головы, стояли люди с прииска Виктория в живописных  рабочих лохмотьях: неописуемая смесь пледов, красных рубашек, пончо и курток.  Лица были обожжены солнцем, мускулы – как канаты, загорелые груди. Англичане,  перуанцы, немцы, мексиканцы, ирландцы, аргентинцы, австралийцы, испанцы, даже  китайцы братски смешались в общей массе. Забыв на минуту всякое национальное  соперничество, всякую личную конкуренцию, забыв жадность, которая их снедает,  забыв свой тяжкий труд, они все слушали строгую речь председателя и понимали –  быть может, впервые в жизни, – что несложная судебная процедура,  установленная судьей Джоном Линчем, не всегда является кровавым пиршеством,  бешеной жаждой смертоубийства, веселой пляской вокруг виселицы.    

Энергичные  лица, на которые наложили свою печать лишения и тяжелый труд, отражали самые  разнообразные переживания; глаза, изъеденные тонкой приисковой пылью,  останавливались то на подсудимых, то на председателе. А председатель сидел  прямо против них на огромном пне, прислонившись спиной к стволу баньяна.    

Это был  мужчина лет сорока, с высоким лбом; его помятое, но все же красивое лицо  заросло густой черной бородой, в которой серебрилась седина. Никто не знает его  имени. Его зовут Инженер, вероятно, потому, что он человек широко образованный  и на своем участке проявил большое знание техники. Должно быть, он пользуется  большим доверием, раз товарищи по работе возложили на него такие опасные  обязанности, с которыми он, впрочем, справляется тактично, но твердо.    

Справа  от него стоял мастер Виль, – читатель его узнал. Виль стоял вытянувшись во  весь свой высокий рост и храбрился, несмотря на полученную головомойку и на  страшную опасность, которая над ним нависла.    

Наконец,  слева Стояли Альбер де Вильрож и Александр Шони. Несмотря на все, чем этот  подлец Виль был им обязан, он смеет возводить на них ложное обвинение! Они  грустны, но держатся гордо, без вызова, но и без приниженности, и производят  самое выгодное впечатление на всех этих деклассированных людей, видавших виды и  знающих, что такое мужество.    

Альбер,  снедаемый тревогой, кажется безучастным к тому, что происходит вокруг. Мысленно  он рядом со своей любимой, с которой неумолимый рок разлучил его именно тогда,  когда она особенно нуждалась в защите.    

Однако  де Вильрож не теряет надежды. Он помнит, что Жозеф свободен, – Жозеф, на  ловкость и преданность которого он вполне полагается. Главное – вырваться. Он  делает над собой усилие, и ему кое-как удается совладать со своей тревогой.    

К  счастью, тут Александр, который чувствует себя так же свободно, как если бы  находился в Париже, в каком-нибудь салоне. Он скорее кажется зрителем, чем  действующим лицом, для которого развязка драмы может оказаться роковой, и  спокойно ожидает возможности отвечать на вопросы. Положение нисколько не  кажется ему безвыходным. Напротив, публика ведет себя пристойно, что случается редко.  Совершенно необычно, чтобы судебное разбирательство обходилось без криков, без  брани и без драк между сторонниками и противниками обвиняемых. Это тем более  удивительно, что народ-то все собрался отчаянный.    

– Я  спросил только что, – строгим голосом продолжал председатель, – имеем  ли мы дело с кражей или просто с убийством. Сейчас я объяснюсь. Наш город  только еще организуется, и все мы стараемся прежде всего оградить право  собственности, даже если для этого придется применять меры совершенно исключительные.  Мы приговариваем к смерти за воровство, однако нам пока нечего заниматься  убийствами, которые, к сожалению, слишком часто происходят в драках.    

– Этого  еще не хватало! – заметил какой-то янки, который сидел и обстругивал кусок  дерева. – Разве дуэль не существует у большинства цивилизованных народов?  Мы затеваем драки во время игры или когда напиваемся, то есть каждый день. Мы  никому не причиняем никакого зла, а что касается наших собственных шкур, то мы  вправе протыкать их сколько нам угодно. Не так ли, джентльмены?    

Циничный  выпад был покрыт взрывом смеха, который ясно показывал умонастроение публики.    

– Я  отлично вижу, – продолжал янки, – куда гнет уважаемый председатель.  Может случиться, что кто-нибудь из нас вздумает упрекнуть этих двух  джентльменов в том, что они в свое время покинули прииск немножко неожиданно, я  бы сказал – немножко внезапно. Черт побери! У нас еще не у всех зажили рубцы,  которые мы от них получили. Я уж не говорю о моем компаньоне, о покойном Дике,  который получил такой миленький удар навахой. Что ж, ничего не скажешь, игра  была честная. Они палили в нас из ружья, они обрушили на нас стенку конюшни в  краале, они выпустили на нас табун взбесившихся лошадей и топтали нас копытами.  Но, я повторяю, все это была честная игра… Как они отступали! Я бы отдал мой  алмазный участок за то, чтобы быть с ними! Тем более что ведь все мы ошибались.  Как это мы оказались такими дураками? Как мы могли поверить этим неотесанным  бурам, которые из кожи лезли, чтобы заставить нас принять этого джентльмена за  Смита?    

– Верно!  Верно! – воскликнуло не менее двадцати голосов на самых разнообразных  языках.    

– Мы  потом видели Сэма Смита и признаем свою ошибку!.. Джентльмен спасся чудом. Это  нас научит быть в другой раз поосторожнее.    

– Вы  правы, – с ненавистью заметил мастер Виль. Он вспомнил угрозу председателя  и нарушил наконец свое молчание. – Но одно дело – всеми средствами  защищать свою жизнь, и совсем другое дело – подло убить ночью безобидного  старика, чтобы забрать у него его добро…    

Александр  пожал плечами и» презрительно улыбнулся.    

– Джентльмены, –  продолжал полицейский, – многие из вас находились на прииске в Нельсонс-Фонтейне,  когда произошло это ужасное преступление. Убитый провел там всего несколько  дней, когда неизвестно откуда появились два француза. Один из них удрал, второй  сидит сейчас рядом с главным обвиняемым. А этот главный обвиняемый работал на  прииске, и, когда мы его арестовали, все его узнали. У него, была довольно  долгая беседа с теми двумя французами, а затем, когда стемнело, они отправились  к торговцу в фургон, в котором тот проживал со своей дочерью. Поводом была  продажа участка. Покупатель уплатил деньги, и три француза тотчас скрылись. А  наутро торговец был найден плавающим в луже крови. Его дочь и прислуга лежали  связанные в глубине фургона, касса была взломана, товары валялись в беспорядке.