1 2 3 4 5 6 7 
Время от  времени весь дом сотрясался от выстрелов. Взрыв заглушал слова матери, но голос  ее ни разу не дрогнул.    

Снаряды  непрестанно долбили по одному и тому же месту, намеченному врагом для бреши.  Стена осыпалась, обваливалась, рушилась. Скоро пролом будет достаточно широк, и  англичане смогут ворваться через него во двор фермы.    

Чем же  занимались в это время Молокососы?    

Они  наблюдали за неприятелем и время от времени забавлялись тем, что подстреливали  какого-нибудь неосторожного вражеского пехотинца или кавалериста.    

Да, они  забавлялись. Мы не преувеличиваем, ибо мир еще не видывал столь невозмутимых осажденных,  так мало озабоченных происходившим, так равнодушно, по крайней мере внешне,  относившихся к страшной беде, которая надвигалась на них.    

Молокососы  безгранично доверяли своему юному командиру, непоколебимая бодрость которого  передалась всему маленькому гарнизону осажденной фермы.    

Сорви-голова  сказал Молокососам:    

– Я  все беру на себя! Мы пройдем, не оставив за собой отстающих; майор Колвилл  надолго запомнит встречу с нами.    

Сам  Сорви-голова с помощью Фанфана занялся какой-то таинственной возней в отдаленном  строении фермы. Остальные защитники затеяли по приказу Жана перестрелку, чтобы  отвлечь внимание осаждавших и внушить им преувеличенное представление о  численном составе гарнизона фермы.    

Покончив  со своей загадочной работой, Сорви-голова отослал Фанфана к защитникам, а сам  попросил Папашу пройти с ним к тетке Поля Поттера.    

Участие  переводчика в переговорах с ней было необходимо, так как эта добрая женщина ни  слова не понимала по-французски.    

Жан  почтительно поклонился ей и как человек, которому дорого время, без всяких предисловий  приступил к деловому разговору:    

– У  вас полтораста голов скота – коров и телок. Хотите продать их мне?    

– Но,  дорогой мой мальчик, англичане все равно заберут их и сожрут. Если коровы могут  вам на что-нибудь пригодиться, возьмите их даром.    

– Во  сколько цените вы каждую корову?    

– По  меньшей мере, флоринов в двести… Но зачем говорить о цене, когда…    

– Двести  флоринов, помноженные на сто пятьдесят, составят тридцать тысяч флоринов. Да,  так – ровно тридцать тысяч. А теперь будьте любезны вернуть мне книжечку,  которую я отдал вам на хранение, перед тем как отправиться к водохранилищу в  наряде сестрицы Бетие… Благодарю вас, милая тетя! – сказал он, получив  свою чековую книжку.    

Он  открыл ее, набросал на чеке несколько слов, потом оторвал листок и передал  хозяйке:    

– Вот  чек на тридцать тысяч флоринов. Вы можете предъявить его банку Претории или банку  Лоренцо-Мар-кеса. В любом из них вам выплатят указанную здесь сумму. Это плата  за стадо, которое принадлежит теперь мне.    

– Но  ведь я хочу подарить его вам!    

– Хорошо,  хорошо… Благодарю вас, до свидания! Я спешу. А бумажку вы все-таки припрячьте.    

К этому  времени снаряды снесли уже огромный участок стены. Образовалась пригодная для  атаки брешь.    

Близился  закат. Через час будет совсем темно, а у англичан не видно никаких  приготовлений к штурму.    

Сорви-голова  не ошибся. Колвилл думал, что на ферме не менее сотни Молокососов. Желая  избежать слишком больших потерь, он решил идти на приступ под покровом ночи.    

Сорви-голова  между тем не принимал никаких, даже самых элементарных, мер для отражения  атаки. А ведь он, несмотря на свою юность, был опытным командиром.    

Напротив!  Можно было подумать, что он бесконечно радовался бреши, пробитой в стене  снарядами англичан. Если бы не беспрерывный обстрел из пушек, он, пожалуй,  отдал бы даже приказ очистить пролом изнутри и снаружи от щебня и камней.    

Фанфан,  ровно ничего не понимавший во всем этом, пришел в изумление, услышав, как Сорви-голова  бормочет:    

– Если  они пройдут здесь без колебания, их уже ничто не остановит, и они помчатся…    

– Кто  «они»? – спросил Фанфан.    

– Скоро  увидишь, – ответил Сорви-голова, с лукавой улыбкой потирая руки.    

Солнце  зашло. Сумерки быстро сгущались.    

– В  нашем распоряжении еще час, – сказал Сорвиголова – За дело!    

Он велел  Молокососам нарезать веток с колючих деревьев, окружавших двор (буры окрестили  эти деревья именем «подожди немного», ботаники называют их acacia detinens), а  сам попросил старую мать семейства и многочисленное племя двоюродных сестер  Поля пройти с ним в то самое отдаленное строеньице, где он недавно работал с  Фанфаном.    

Там на  столе в симметричном порядке были разложены двести динамитных патронов, снабженных  фитилями разной длины.    

Сопровождавший  их Папаша изумился при виде такого количества этого чудовищной силы взрывчатого  вещества.    

– Генерал  Бота прислал эти патроны для уничтожения водохранилища. Мы израсходовали тогда  всего двенадцать штук. А теперь пустим в ход остальные. Объясните им,  пожалуйста, Папаша, что такое динамит.    

– Да  тут даже малые ребята знакомы с динамитом и умеют с ним обращаться, –  ответил Папаша-переводчик.    

– Отлично!  Пусть женщины привяжут покрепче толстым шпагатом по патрону к одному из рогов  каждой коровы. Крепко и быстро. У самого основания рогов. И, главное,  побыстрей. Понял? Коровы знают своих хозяек и будут спокойно стоять во время  этой операции.    

Папаша  раскусил наконец замысел командира. Широкая, во весь рот, улыбка озарила его лицо.    

В  английском лагере по-прежнему царила мертвая тишина. Неприятель продвигался  вперед медленно и методично, массированными частями. Артиллерия замолчала.  Прекратилась и ружейная пальба. Колвилл намеревался взять Молокососов живьем и  опасался, как бы шальная пуля не уложила кого-нибудь из них.    

Женщины  с непостижимым мужеством и такой же быстротой принялись за свою страшную работу.  Коровы доверчиво позволяли производить над собой операцию, грозившую им неминуемой  гибелью.    

Прошло  около получаса.    

– Кончили  наконец? – беспокоился Сорви-голова. Ночь лишила его обычного спокойствия,  и время тянулось теперь для него слишком медленно.    

Принесли  фонари. В помещении стало светло.    

– Скорей!  Скорей!.. Прошло еще с четверть часа. Враг приближался. Уже ясно слышалась  ритмичная поступь солдат. Доносилось даже бряцание оружия.    

– Поджигайте  фитили! Живей! Все сюда!.. Тащите из камина головешки!..    

Мужчины  и женщины бросились в столовую, схватили горящие поленья и стали поджигать  фитили.    

Испуганные  коровы тревожно мычали. Хозяйки успокаивали их ласковым, хорошо им знакомым  тремоло и пощелкиванием языка.    

Смелые  женщины бесстрашно сновали с горящими головешками среди разгоравшихся с треском  фитилей и бикфордовых шнуров.    

А ведь  достаточно было догореть одному из этих шнуров, чтобы все погибли.    

По  просьбе Папаши старая мать семейства открыла загон.    

А  Молокососы и двоюродные сестры Поля привязывали в это время к хвостам попадавшихся  им под руку коров ветки с дерева «подожди немного»: при первом же ударе хвостом  колючки, впившись в тело животных, приведут их в бешенство и погонят неистовым  галопом.    

Англичане  подошли уже совсем близко к ферме и сомкнули ряды. Передовые цепи передвигались  ползком, все еще не решаясь подняться в атаку. Тишина, прерываемая лишь  мычаньем коров, пугала их гораздо больше ружейного огня.    

– Forward! –  раздался вдруг в темноте голос, пронзительный, как звук рожка. Это сигнал к  атаке.    

– Гоните  стадо в пролом! – скомандовал Сорви-голова.    

Если  коровы направятся в брешь, английское войско будет истреблено. Если же они  заупрямятся и бешенство, которое уже начинает овладевать ими, погонит их по  территории фермы, – все здесь будет уничтожено: строения, люди, стадо.    

Взорвется  сорок фунтов динамита!    

Где это  произойдет?    

Невыразимая  тревога охватила людей…    

 ГЛАВА 4    

     

     Когда в дело  вмешиваются женщины. – Героическое самопожертвование матери и  дочерей. – Взрывы. – Победа, купленная слишком дорогой ценой. –  Похороны патриоток. – Пожар. – Стычка. – Опять уланы! –  Окружены. – Молокососы на краю гибели. – Конец ли это?    

     

Раздраженные  колючками, напуганные горящими фитилями, которые потрескивали у них возле самых  ушей и, как светляки, сверкали перед глазами, коровы сначала отказывались идти  вперед.    

Несколько  животных бросилось врассыпную по двору фермы, грозя увлечь за собой все стадо.    

Сорви-голова  содрогнулся. Его тело, лицо, руки мгновенно покрылись ледяным потом, появилось  противное ощущение прилипшей одежды.    

Еще  несколько секунд – и все здесь будет взорвано, уничтожено, стерто с лица земли.    

– Да, –  с грустью прошептал Сорви-голова, – я оказался слишком самонадеянным… Все  пропало!    

Но так  ли это?    

В ответ  на только что прозвучавшую команду англичанина раздался звонкий и суровый голос,  покрывший и бряцание оружия, и топот людей, ринувшихся на приступ, и мычание  стада.    

То был  голос женщины;    

– За  мной, дочки! За мной!..    

И старая  мать, сохранившая, несмотря на преклонный возраст, свою подвижность, с фонарем  в руке бросилась к пролому.    

Она  появилась в бреши с развевающимися по ветру волосами, трагически прекрасная, и  еще раз повторила призыв.    

– Спасем  мужчин! – кричала бесстрашная женщина. – Спасем защитников нашего  Отечества!    

Ее  дочери без колебаний прибежали к ней, хотя отлично понимали, что идут на верную  смерть.    

С тылу  на женщин вихрем надвигались англичане, бросившиеся в штыковую атаку.    

Впереди  металось и ревело обезумевшее стадо.    

– Forward!..  Forward!!.. – кричали офицеры.    

Старая  мать созывала коров привычным для них ласковым тремоло. Дочери помогали ей,  всячески стараясь их успокоить.    

Ошалевшие  коровы узнали наконец своих хозяек, стали прислушиваться и пошли на их голоса.  Они сгрудились у пролома, и вдруг, снова обезумев от необычной обстановки,  ринулись на англичан в тот самый миг, когда последние вбегали во двор фермы.    

Героические  женщины очутились между англичанами и стадом. С одной стороны на них  неотвратимо надвигалась щетина штыков, с другой – наваливалась живая лавина из  сотен острых коровьих рогов…    

Крик сострадания  и ужаса вырвался из уст Жана Грандье и его товарищей, которые теперь только  разгадали отважный замысел этих мужественных бурских патриоток.    

– Нет,  нет!.. Только не это!.. – срывающимся от слез голосом крикнул  Сорви-голова.    

– Спасем  защитников нашего Отечества, да здравствует свобода! – еще раз отчетливо и  громко прозвучал голос матери.    

– Да  здравствует свобода! – звонким эхом откликнулись голоса дочерей.    

То был  последний их крик. Ошалев от уколов привязанных к хвостам колючек, коровы ринулись  в поле через брешь. Несчастные женщины были повалены и растоптаны стадом,  которое вихрем промчалось по ним и с разбегу налетело на англичан, опрокинув  первые ряды солдат ее величества. Стадо неслось огромной неудержимой лавиной.  Коровы обдирали себе бока об острые углы пролома, ревели от бешенства и боли и  разбегались во все стороны по полю.    

А вслед  за ними прорвались и Молокососы, мгновенно вскочившие в седла. Героическое самопожертвование  женщин не пропало даром. Оно обеспечило мужчинам время, необходимое для того,  чтобы проскочить через линии англичан, среди которых набег стада произвел  опустошение, ничуть не меньшее, чем то, какое мог бы причинить ураганный  артиллерийский огонь.    

Однако  английским солдатам нельзя отказать в отваге и упорстве.    

Рожок  проиграл сбор, офицеры перестроили ряды солдат и снова бросили их в атаку. На  все это потребовалось не более пяти минут.    

Вдруг  где-то вспыхнуло пламя и раздался сильный взрыв. За ним – второй, третий… Да  так и пошло! Каждый миг то там, то здесь что-то рвалось. Вспышки возникали в  самых неожиданных местах, даже на артиллерийских позициях, превращая в труху  зарядные ящики и упряжки.    

Со всех  сторон летели страшные останки людей и животных, перемешанные с землей и камнями  Перепуганные и оглушенные английские солдаты не слышали ни слов команды, ни  человеческих криков: все заглушало мычанье коров, то и дело прерываемое  взрывами. Не в силах разобраться в страшной и таинственной сумятице, животные  разбегались, охваченные паникой.    

Замысел  Жана Грандье удался на славу. Правда, ужасной ценой, он все же одержал победу.  И хотя взрывы динамита становились все реже и отдаленнее, англичане решили, что  они наткнулись на целую армию, и отступили до самого водохранилища. Наскоро  стянув туда все свои силы, они провели остаток ночи в тревоге, ежеминутно  ожидая нападения.    

Не спали  и Молокососы, остановившиеся поблизости, немного восточнее Таба-Нгу. Им  предстояло еще предать земле тела женщин, спасших им жизнь, и они не хотели  удаляться от фермы, прежде чем не исполнят этот священный долг.    

Чуть  забрезжили первые лучи рассвета, Молокососы отправились обратно на ферму. Они  приближались к ней с величайшими предосторожностями, так как ферма могла  оказаться занятой неприятелем.    

Сорви-голова  шел впереди. Одной рукою он вел пони, в другой держал наготове маузер.    

На ферме  царила мертвая тишина, наступающая обычно после великих бурь и потрясений; ни  одного живого существа, ни людей, ни животных… Домашняя птица – и та  разбежалась из птичника.    

Глазам  Жана представилось жуткое зрелище.    

В поле,  невдалеке от пролома, лежало десятка два искалеченных трупов, истоптанных копытами  коров. То были англичане. Повсюду виднелись пятна крови, исковерканное оружие.    

А в  усадьбе, у самой стены, Сорви-голова увидел жестоко изуродованные тела старой  матери и ее дочерей.    

Жан снял  шляпу и знаками подозвал своих товарищей, не в силах вымолвить ни слова.    

Те  подошли с обнаженными головами и, упав на колени, зарыдали при виде этих  неузнаваемых тел.    

Но время  шло. Надо было поторопиться выполнить горестный долг. Враг был совсем рядом.  Каждую минуту он мог вернуться и лишить Молокососов столь дорого купленной ими  свободы.    

Сорви-голова  отер слезы и, стараясь придать голосу твердость, тихо произнес:    

– Довольно  слез, друзья. Выроем могилу… А ты, Фанфан, стань в дозор за стеной.    

Отыскав  на ферме лопаты и кирки, Молокососы с каким-то неистовым ожесточением принялись  рыть рыхлую землю. Казалось, она вся была пропитана людской кровью.    

Вскоре  могила была вырыта. Сорви-голова и Поль застлали ее белоснежной простыней, извлеченной  из массивного шкафа, где старая мать хранила свои сокровища.    

Потом с  бесконечными предосторожностями и трогательной почтительностью Молокососы  подняли одно за другим тела героинь, опустили их в могилу и прикрыли второй  простыней.    

Жан,  сорвав со своей фетровой шляпы кокарду расцветки национального трансваальского  знамени, бросил ее на простыню и дрожащим от волнения голосом произнес:    

– Прощайте,  благородные и дорогие нашему сердцу жертвы бесчеловечной войны! Прощайте!  Покойтесь с миром…    

Все  Молокососы последовали примеру своего командира и, сорвав кокарды, побросали их  на саван, который засверкал ярким созвездием красного, белого и зеленого цветов  – символов измученной, окровавленной, но все еще живой родины буров.    

Потом  они снова вооружились лопатами и, бледные, задыхаясь от подступавших к горлу рыданий,  молча засыпали могилу.    

Сорви-голова  хотел уже дать приказ об отходе, но Поль Поттер, срезав с акации длинную ветку,  остановил его.    

– Погоди! –  крикнул он командиру, а сам побежал на сеновал, схватил там охапку сена, накрутил  его на палку, устроив что-то вроде факела, и бросился в дом, все поджигая на  своем пути: занавески, постели, одежду в шкафах, – словом, все, способное  быстро воспламеняться Потом он понесся в конюшню, где запалил сено под  стойлами, потом в сарай и, наконец, вернувшись к сеновалу, с размаху швырнул  туда пылающий факел.    

– Теперь  можно уходить! – сказал он, покончив с этим разрушительным делом.    

Вскоре  все вокруг запылало; послышался треск горящего дерева, полетели искры. Из-под  крыши, из дверей и окон строений вырвались густые клубы темного дыма В  несколько минут пожар охватил всю огромную ферму Не обращая внимания на  подступавшее к ним со всех сторон пламя, Молокососы выстроились перед свежей  могилой. Раздалась команда их капитана:    

– На  караул!..    

Это  последняя почесть, которую юные бойцы воздали мужественным патриоткам, павшим  смертью храбрых за свободу своей Отчизны.    

Отдав  последний долг. Молокососы церемониальным шагом двинулись через пролом к своим  встревоженным пожаром лошадям, которые уже начали нервно рыть копытами землю.    

Миновав  пролом, Поль обернулся и, побледнев сильнее прежнего, произнес своим хрипловатым  голосом, задрожавшим от гнева и боли:    

– Пусть  эти развалины будут их гробницей. Да не осквернит нога завоевателя землю, в которой  они покоятся!    

В это  мгновенье раздался пронзительный возглас Фанфана:    

– Тревога!..  Неприятель!..    

Среди  высоких трав мелкой рысцой трусил отряд в десяток улан.    

– По  коням! – скомандовал Сорви-голова. – Отступать!    

Он  торопился донести генералу Бота об исполнении возложенной на него задачи.  Только это обстоятельство и вынудило его повторить свой приказ вскочившим в  седла Молокососам.    

– Отступать! –  крикнул он.    

Но чего  это ему стоило! Ускакать, не дав боя этим жестоким грабителям, которых он так  давно и так люто ненавидел.    

– Неужели  каждый из нас не уничтожит хотя бы по одному из них? – пробормотал  Сорви-голова.    

– А  почему бы и не попробовать? – вкрадчиво произнес доктор Тромп,  расслышавший его слова    

– Но  генерал ждет…    

– Ба!  Четвертью часа раньше или позже – что за важность! Зато маленькая стычка даст  превосходную разрядку нашим нервам.    

– Да  меня и самого дьявольски это соблазняет. Я и спорю-то больше для проформы.    

Пока  длился этот короткий диалог, Молокососы удалились уже метров на триста.    

Уланам,  принявшим их отступление за трусливое бегство, взбрела мысль напасть на них самим.    

Между  тем Молокососы, продолжая свой путь, очутились перед двумя широкими, словно от  взрыва мины, ямами, вокруг которых были навалены кучи камней и земли, а на дне  виднелись куски изодранного мяса и обломки костей.    

– Динамит, –  вполголоса заметил доктор.    

– Да,  он самый. По-видимому, здесь были уничтожены динамитными патронами, прикрепленными  к их рогам, две ошалевшие коровы, – подтвердил Сорви-голова.    

– Превосходная  засада для стрелков, – заметил Папаша.    

– Идея! –  вскричал Сорви-голова.    

Одним  прыжком он соскочил с пони и скомандовал:    

– Спешиться!  Уложить коней!    

Молокососы  с изумительной быстротой выполнили приказ своего командира.    

Прекрасно  выдрессированные бурские лошади, услышав знакомый свист, повалились в траву,  прижались друг к другу, как зайцы в норе, и замерли. Неподвижная масса их тел  напоминала чудовищные кротовые насыпи.    

Зная,  что они теперь не шелохнутся, что бы ни случилось, и потому не заботясь о них  больше, Молокососы прыгнули в ямы и стали спокойно поджидать приближения улан.    

Уланы,  скакавшие галопом в атаку, были поражены этим мгновенным исчезновением противника.  Они заподозрили военную хитрость и несколько сбавили аллюр. В довершение всего,  уланы, как нередко бывает в подобных случаях, сбились с курса и утратили  чувство расстояния.    

Именно  на это и рассчитывал Сорви-голова, превратившийся за время войны в превосходного  командира партизан.    

Он  отлично знал, что по ровной степи почти невозможно скакать, не сбившись с  прямой линии, когда не имеешь перед глазами ориентира, что невидимая цель  всегда кажется дальше, чем она есть в действительности.    

Англичане  скоро испытали это на своей шкуре.    

Сами  того не замечая, они отклонились вправо и объехали ямы, в которых засели буры.    

Приподняв  головы. Молокососы навели ружья прямо им в спины и по команде «огонь» дружно  выстрелили.    

– Беглый  огонь! – крикнул Сорви-голова, выскочив из ямы, как чертенок из шкатулки с  секретом.    

Раздался  новый залп, а за ним третий и четвертый…    

Уланский  отряд таял на глазах.    

Люди падали,  лошади опрокидывались, раненые вопили от ужаса и боли. Они цеплялись за  изувеченных животных и снова валились, скошенные не знавшими пощады стрелками.    

В две  минуты взвод был полностью уничтожен.    

– Больше  нет? Жаль! – воскликнул Сорви-голова, жажда мести которого все еще не была  утолена.    

– Другие  попадутся, – ответил Поль, перезаряжая свой маузер.    

Он не  думал, вероятно, что его слова так скоро подтвердятся.    

Справа,  на расстоянии метров восьмисот, вынырнул откуда-то второй отряд улан.    

– Вот  здорово! – радостно воскликнул Фанфан.    

– Ты  думаешь? – заметил чем-то внезапно озабоченный Сорви-голова.    

– А  почему бы и нет? Переколотим и этих! Они для того и созданы, чтобы их колотить.    

Но лицо  юного командира все больше мрачнело: он заметил показавшийся слева третий отряд,  еще более многочисленный, чем оба первых. Этот отряд насчитывал не менее  тридцати человек. Было бы чистейшим безумием атаковать улан. Сорви-голова с  явным сожалением отдал приказ отступать.    

Свободным  теперь оставался только путь на север.    

– На  север! – вполголоса скомандовал Сорви-голова. – Генерал Бота стоит,  вероятно, под Винбургом. Мы встретим его где-нибудь на железнодорожной линии.    

Но не  успели Молокососы повернуться, как навстречу им показался четвертый отряд.    

Опять  уланы! Везде и всюду эти уланы!    

– Гром  и молния! Мы окружены! – воскликнул Сорви-голова.    

– По-видимому,  так, – своим обычным, спокойным тоном подтвердил Папаша.    

С  первого же взгляда было ясно, что обстановка создалась если не безнадежная, то,  во всяком случае, опасная.    

Англичан  было почти в десять раз больше. Пытаться прорвать это кольцо ощетинившихся пик –  значило бы безрассудно жертвовать собой. Несмотря на всю отчаянную храбрость  Молокососов, их продырявили бы, как куропаток.    

Пустой  затеей оказалась бы и стрельба на таком расстоянии по мчавшимся во весь опор уланам.  К тому же запасы патронов близились к концу.    

А  бушевавший на ферме пожар отрезал Молокососам даже возможность отступления.    

Между  тем отряды улан, несясь галопом, все теснее смыкали кольцо вокруг того места,  где неподвижно лежали Молокососы, молча и с тревогой посматривавшие на своего  командира.    

Буры уже  различали поблескивание пик, к ним отчетливо доносились воинственные возгласы  кавалеристов, рассчитывавших на легкую победу.    

И  действительно, гибель молодых людей казалась неизбежной.    

Еще  несколько минут – и все будет кончено: Сорвиголова и Молокососы будут взяты в  плен и перебиты. Колвилл восторжествует, а дело независимости потеряет своих  самых бесстрашных защитников.    

 ГЛАВА 5    

     

     Возвращение на пылающую  ферму. – Среди пламени. – Опять динамит. – Новый пролом. –  Карьером! – Прощальный залп. – Спасены! – Бурскии  картофель. – Замысел напитана Сорви-голова. – Трогательное  прощанье. – Переодевание.    

     

Оставался  единственный выход. Единственный, страшный, отчаянный. Но Сорви-голова, со  свойственной ему решительностью, не колебался. Он сорвал с себя уланский  доломан, накинул его на голову своего пони, плотно закрыв им глаза и ноздри  животного, а рукава обвязал вокруг шеи лошади.    

– Сделайте  то же! – приказал Жан своим удивленным товарищам.    

Те  ничего не понимали, но, не колеблясь, повиновались.    

– За  мной! – послышался короткий приказ командира.    

И,  пришпорив лошадку, Сорви-голова бешеным галопом понесся к пролому фермы.    

Отважные  Молокососы мчались за ним. Они помчались бы за ним даже в ад.    

Но и  усадьба фермы, куда они влетели во весь опор, исчезнув в вихре дыма и пламени,  была не лучше ада. На каждом шагу им угрожал дождь пылающих головешек. Их  лизали языки огня, едкий и удушливый дым стеснял дыхание.    

Испуганные  кони фыркали, пятились и бились. Этот путь через брешь, рядом с которой полыхали  набитые маисовой соломой сараи, был поистине ужасен.    

Молокососы  все же пробились в центр усадьбы. Здесь также стоял нестерпимый жар. Однако,  тесно прижавшись друг к другу, можно было, по крайней мере, не так опасаться  летящих со всех сторон головешек.    

Не  подумайте, что эта отчаянная обстановка хоть сколько-нибудь смутила наших  сорванцов.    

Да,  стойкие они были ребята!    

Фанфан  даже и тут не упустил случая пошутить.    

– Эй,  Папаша! – крикнул он. – Гляди-ка, твоя борода так и пылает, а ваша,  доктор, мирно поджаривается.    

С минуты  на минуту положение Молокососов все ухудшалось, хотя и трудно было представить  себе что-нибудь более страшное. Воздух до того раскалился, что буквально нечем  было дышать.    

– Черт  побери! – ворчал Фанфан. – Мы прямо-таки раскаленные угли глотаем. А  ну-ка, сударь Коко, прекрати свои штучки! Ты ведь не на свадьбе, да и хозяин  твой тоже! – прикрикнул Фанфан на свою лошадку.    

Задыхавшиеся  пони поднимались на дыбы и брыкались.    

С поля  до Молокососов доносились иронические крики «ура» и оскорбительные выпады англичан.  Уланы стояли в пятидесяти шагах от пролома. Они разделились на две группы: одна  стерегла у бреши, другая – у ворот. То были единственные пути спасения для  Молокососов. Уланы это знали и спокойно выжидали появления здесь своих  противников либо их гибели в пожарище.    

Жестокость  каждого из этих решений, видимо, очень забавляла солдат.    

Но куда  же девался Сорви-голова?    

Он  только что покинул Молокососов. Не сказав никому ни слова, он погнал своего  пони сквозь густую пелену черного дыма, в которой то и дело вспыхивали длинные  языки пламени.    

Усадьба  занимала около гектара земли. Она была огорожена высокой и крепкой стеной, которая  превращала эту часть фермы в настоящую крепость.    

Достигнув  стены, Сорви-голова порылся в кобуре и вынул из нее последний динамитный патрон.  До сих пор Жан бережно хранил его на крайний случай. С риском погибнуть от  взрыва он со вчерашнего дня таскал с собой этот патрон, снабженный к тому же  бикфордовым шнуром и фитилем для запалки.    

Командир  Молокососов спешился, спокойно уложил патрон у самого основания стены и с  опаленными ресницами и едва дыша вскочил на пони и вернулся к своим товарищам.    

– Внимание! –  произнес он хриплым голосом. Искры и горящие головешки то и дело летели на них  отовсюду. Пони, обжигаемые этим огненным вихрем, начинали беситься. Молокососы  едва с ними справлялись.    

Да и  сами они, бедные дьяволята, получили сильные ожоги. На их дымившихся рубашках  появились прорехи, сквозь которые виднелась вздувшаяся волдырями кожа.    

Молокососы  гасили огонь сильными шлепками по своим бокам и груди и стоически, без жалоб и  стонов, ожидали смерти или спасения.    

Прошло  еще полминуты. Тридцать секунд адского страдания!    

Внезапно  послышался взрыв, который заглушил и рев огненной бури и крики англичан. Затряслась  под ногами земля, и рухнула часть раскаленной добела стены.    

– За  мной! – крикнул Сорви-голова.    

Из  растрескавшихся губ Молокососов вырвался вопль – то был вопль надежды и  облегчения.    

Сорви-голова  дал шпоры своему пони и первым ринулся в пылающее горнило.    

Лошади,  обезумев от жара тлеющих доломанов, которыми были обвязаны их головы, исступленно  понеслись среди горевших бревен, раскаленных камней и пылавших снопов.    

Эта  скачка длилась несколько секунд – Сюда! Сюда!.. – кричал бесстрашный  капитан своей команде, которая мчалась за ним следом.    

Ура!  Ура! Образовалась новая брешь. Последний патрон разрушил десять квадратных метров  стены. Молокососы вихрем пронеслись через образовавшийся пролом и карьером  умчались в степь.    

Их кони  скакали, как антилопы.    

Молокососы  быстро сорвали с лошадей горящее тряпье.    

Беглецы  проскакали уже четыреста метров, прежде чем уланы успели заметить их чудесное  бегство. А заметив, они также пустили коней в галоп.    

И пошла  погоня!    

Крупные  английские лошади, подгоняемые криками и ударами шпор, мчались с изумительной  быстротой. Но и бурские лошадки, раздраженные ожогами, не сдавали. Расстояние  между противниками не уменьшалось.    

Пони,  издавна привыкшие передвигаться среди исполинских растений Африки, умудрялись,  как крысы, проскакивать между высокими стеблями, в которых путались ноги  английских скакунов. В конце концов Молокососы значительно опередили своих  преследователей.    

Менее  чем за четыре минуты беглецы прошли расстояние в два километра.    

При всей  своей смелости уланы все же были вынуждены прекратить преследование. Они  слишком оторвались от главных сил англичан и находились теперь в непокоренной  зоне.    

Опасаясь,  как бы их не атаковала вражеская кавалерия, уланы повернули обратно и стали  медленно отходить к линиям английских войск.    

Бешеная  скачка успокоила наконец бурских лошадок, и они заметно сбавили ход.    

– Хаки  убираются восвояси… честное слово, убираются! – воскликнул, оглянувшись,  Фанфан.    

– Можно  бы и передохнуть теперь, а, хозяин?    

– Стоп! –  скомандовал Сорви-голова.    

Все  одиннадцать пони остановились как вкопанные, и Молокососы очутились лицом к неприятелю.  Сами того не сознавая, Молокососы сделали полный оборот. Храбрые юнцы, не сговариваясь,  отстегнули карабины. Борьба настолько вошла в обиход их жизни, а наступательная  тактика так соответствовала их темпераменту, что они уже снова были готовы  открыть огонь.    

Еще  немного, и они бросились бы в атаку. О, будь в распоряжении их командира хотя  бы человек тридцать!    

От  англичан их отделяло теперь не более шестисот метров.    

– Послать  им огонька вдогонку, а, хозяин? – спросил Фанфан с фамильярностью, не имевшей  ничего общего с воинской субординацией.    

– Попробуем! –  ответил юный командир. Молокососы навели ружья на взвод улан, истомившиеся кони  которых перешли теперь на шаг.    

– Огонь!    

И они  открыли беглый огонь. Несколько секунд выстрелы гремели без перерыва. В неприятельском  отряде все пришло в смятение: люди судорожно вскидывали руки и кубарем валились  с лошадей; кони вздымались на дыбы и падали; мелькали пики; ряды улан быстро  таяли.    

Настигнутые  на таком расстоянии метким огнем противника, англичане сочли за лучшее оставить  поле боя и скоро исчезли из виду.    

– Увы! –  произнес как бы в заключение Сорви-голова. – Больше нам здесь нечего  делать. Двинемся на север и попробуем добраться до Винбурга.    

Вскоре  Молокососы доехали до полноводной реки. То был Верхний Вет, один из левых притоков  реки Вааля.    

Вконец  истомленные, умирая от жажды, покрытые ожогами, они с наслаждением бросились в  красноватые воды реки и, фыркая от удовольствия, плескались, плавали, ныряли и  жадно глотали свежую речную воду, – словом, полностью вознаградили себя за  все недавние лишения.    

Но когда  мучительная жажда была наконец утолена, мощно заявил о себе волчий голод.    

Еды у  них не было.    

К  счастью, недалеко от берегов Веты в изобилии водились бататы[85] – клубневое растение,  именуемое «бурским картофелем».    

– Айда  за картошкой! – крикнул Фанфан. Выскочив из воды, мокрые Молокососы стали  выкапывать клубни этих малопитательных растений, годных разве лишь на то, чтобы  обмануть голод.    

Быстро  собрав обильный урожай, они развели большой костер, слегка пропекли бататы и  принялись жадно уплетать их в полусыром виде.    

– Нашему  обеду не хватает только английского ростбифа, – пробурчал Фанфан.    

– Вы  просто-напросто избалованный лакомка, маэстро Фанфан, – ответил доктор  Тромп. – Бурский картофель – весьма ценное крахмалистое вещество.    

– Крахмалистое?  Согласен. А все-таки ростбиф тоже весьма ценная овощь! При одном воспоминании о  нем слюнки так и текут. Верно, хозяин?    

Но  Сорви-голова, никогда не терявший хорошего расположения духа, на этот раз  молчал, погрузившись в какие-то неотвязные думы. Гастрономические  разглагольствования Фанфана не доходили до его сознания, мысли его витали  где-то далеко.    

Прошло  два часа. Одежда на Молокососах едва пообсохла, голод был лишь слегка утолен,  юнцы не успели еще после столь длительных и жестоких волнений и беспощадной  борьбы насладиться отдыхом, но уже не выказывали ни малейшего признака  усталости.    

Уж не  железные ли они?    

– Давайте  играть в чехарду! – предложил Фанфан, которому звание лейтенанта не  придало ни на йоту солидности.    

Это по  меньшей мере нелепое предложение, точно выстрел, вернуло к действительности командира  Молокососов.    

– Фанфан!..  Да ты, кажется, тронулся! – вздрогнув, воскликнул Жан.    

– Боже  мой! Надо же как-нибудь убить время, когда нечего делать.    

– В  таком случае, собирайтесь.    

– Вот  это дело!    

– Вы  немедленно отправитесь к Винбургу под командованием доктора. Передаю вам командование,  добрейший Тромп. Вы сообщите генералу Бота об исполнении порученной мне операции:  вы доложите ему, что водохранилище Таба-Нгу взорвано.    

– Будьте  уверены, дорогой Сорви-голова, исполним все ваши приказания. Но что собираетесь  делать вы сами?    

– Покинуть  вас.    

– Покинуть?    

– О,  надеюсь, ненадолго. Необходимо во что бы то ни стало разведать, сколько у  неприятеля войск и в каком направлении они передвигаются.    

– Ну  и что же?    

– А  то, что я и отправлюсь за нужными нам сведениями туда, где их легче всего  получить, то есть в самую гущу английских войск.    

– Слишком  опасное предприятие! Девяносто шансов из ста за то, что вы будете пойманы и  расстреляны.    

– Скажем  – восемьдесят и прекратим этот разговор. Самое важное – добиться успеха. А я  должен его добиться, потому что от этого зависит судьба армии генерала Бота.  Англичане, вероятно, уже заняли или скоро займут Блумфонтейн. Забрав в свои  руки железную дорогу, они предпримут попытки вторгнуться в Оранжевую  республику, не слишком удаляясь от железнодорожного полотна. Бота, разумеется,  будет шаг за шагом отстаивать рельсовый путь. У меня есть основания  предполагать, что «старый Боб» постарается обойти армию Бота при помощи того же  маневра, благодаря которому он окружил недавно Кронье и лишил республику  четырехтысячной армии. Вот я и хочу узнать, с какой стороны – справа или слева –  производится обходное движение. Это будет весьма ценным предупреждением для  генерала Бота. Мне понадобится на это три дня. Вот почему я и отправляюсь один,  без ружья, только с маленьким, карманным револьвером… А теперь прощайте,  дорогие мои друзья и товарищи по оружию, прощайте, или лучше – до свиданья!    

Мужественные  сердца Молокососов дрогнули при последних словах командира.    

Ни один  из этих смелых людей, сотни раз встречавшихся лицом к лицу со смертью, и не пытался  скрыть своего волнения, ибо не душевная слабость сказывалась в их тревоге, а  искреннее и непосредственное чувство нерушимой дружбы, связавшей их узами  боевого братства. К Жану со всех сторон тянулись дрожащие руки, и Сорвиголова  молча, порывисто пожимал их, не в силах вымолвить ни слова.    

Фанфан,  с трогательной гримасой на лице, надтреснутым от слез голосом пробормотал:    

– У  меня просто сердце упало, хозяин… Тошно мне, ей-богу, тошно! Взял бы ты меня с  собой. Уж я сумел бы, если понадобится, перехватить за тебя несколько оплеух, а  то и шкуру свою отдать…    

– Спасибо,  Фанфан, сердечное тебе спасибо, мой храбрый земляк, дорогой мой француз! Но,  увы, это невозможно. Мне надо идти одному.    

Низко  опустив голову, Фанфан подавил вздох и замолк.    

Теперь  пришла очередь Поля Поттера. Он сжал обеими руками руку командира и, выражая  мысль всех присутствующих буров, произнес:    

– Благодарю  тебя, брат! Благодарю от имени всей нашей родины, ради которой ты жертвуешь  своей жизнью. Наша дружба, наше восхищение, наша благодарность будут всегда и  повсюду следовать за тобой, и ты вернешься. До свиданья, брат, до скорого  свиданья!    

– Ну,  конечно же, я вернусь, непременно вернусь! – воскликнул Сорви-голова,  голос которого приобрел всю свою звучность. – Не в таких еще переделках мы  бывали, и то выкручивались. Кстати, мне надо повидать небезызвестного вам  майора Колвилла. У меня такое предчувствие, что скоро мне удастся сыграть с ним  одну из лучших моих штучек.    

С этими  словами Жан двинулся в путь и скрылся в высоких травах, оставив своего пони на  попечение Фанфана, который повел его на поводу.    

А  Сорви-голова, руководимый своим замыслом, медленно зашагал к тому месту, где  после ночного бегства Молокососов из осажденной фермы погиб от их пуль первый  из уланских отрядов.    

В  изодранном и полуистлевшем от пожара уланском доломане, который едва прикрывал  тело, Сорви-голова походил на самого настоящего бродягу. Между тем, чтобы  проникнуть в неприятельский лагерь, нужна была приличная английская форма. И он  рассчитывал, что ее любезно предоставит ему один из тех усопших джентльменов в  хаки. Сорви-голова крался среди высоких трав с выдержкой настоящего индейца и  через час был у цели.    

На  примятой траве он увидел изрешеченные пулями тела пяти солдат и четырех коней.    

А  немного поодаль, на некотором расстоянии друг от друга, валялись остальные жертвы  Молокососов – люди и кони. Позы, в которых они лежали, их искаженные судорогой  лица и тела говорили о том, что смерть настигла их мгновенно.    

Взгляд  Жана Грандье упал на молодого англичанина, чуть постарше его самого. Пуля маузера  поразила его прямо в затылок, и он умер, не успев даже вскрикнуть. Не всегда,  видно, пуля маузера бывает гуманной.    

Кавалерист  был такого же роста и телосложения, как Сорви-голова.    

Нелегко  было решиться раздеть мертвеца. Колебания Жана длились, однако, недолго. Ничего  не поделаешь: война есть война. Да и время было мало подходящее для того, чтобы  церемониться с этими гнусными завоевателями, с этими проклятыми грабителями без  стыда и совести, с этими жестокими вояками за несправедливое дело.    

Сорви-голова  влез в брюки цвета хаки, облачился в доломан, напялил на голову каску тоже  цвета хаки и тут заметил, что тело улана обмотано несколькими метрами гибкого и  непромокаемого шнура толщиною в палец.    

– Да  это же пироксилин, взрывчатка английских разведчиков, тот же динамит! –  обрадовался Сорви-голова. – Отличная находка! Она может очень пригодиться  мне во время разведки.    

Он  обмотал себе грудь взрывчаткой, застегнул доломан и отправился дальше,  пробираясь среди высоких трав вельдта.    

В  сумерки он уже приближался к передовым английским постам.    

 ГЛАВА 6    

     

     В разведке. –  Оправдавшиеся предвидения. – Как вернуться? – Норовистый конь. –  Кувырком! – Драка. – Удар головой и ловкая подножка. – Отчаянное  бегство. – В прятки! – У майора. – Сон пьянчуги. –  Сорви-голова не теряется. – Верный Билли. – Опять тревога!    

     

Нет в  жизни ничего страшнее, чем сознавать себя затерянным в чужом стане, одиноко бродить  среди беспощадных врагов, чувствовать, что жизнь твоя зависит от малейшей  случайности, от ложного движения, от нечаянно оброненного слова, и знать, что каждую  минуту тебя могут схватить и расстрелять на месте, как шпиона.    

И,  однако, не опасности, подстерегающие разведчика на каждом шагу, и не эта  необходимость быть постоянно начеку являются главными его заботами. Все это в  некотором роде как бы дополнительная нагрузка к основной его работе.    

Разведчику  надо всюду побывать; все увидеть, оставаясь в то же время невидимым; набить  голову, и без того отягощенную заботой о своей личной безопасности, бесконечным  количеством сведений о солдатах, лошадях и пушках, которыми располагает  неприятель. Ему необходимо разобраться в позициях врага, составить в уме  топографию лагеря, вникнуть в движения неприятельских войск, постигнуть замыслы  противника и до известной степени попытаться их предугадать.    

Все это,  вместе взятое, представляет собой нагромождение невероятных трудов и опасностей.  Какой же надо обладать разведчику выдержкой, каким присутствием духа, какой  огромной находчивостью, каким умением делать значительные выводы из  незначительных на вид фактов, какой наблюдательностью и слухом, каким  мужеством, какой железной энергией!    

Нашему  герою были щедро отпущены судьбою все эти качества, дополнявшиеся к тому же  незаурядным и несвойственным такому юнцу опытом.    

Ему,  например, ничего не стоило, скользя, как ящерица, меж высоких трав, пересечь  линию сторожевых постов.    

Сейчас  мы в этом убедимся, так как уже показались передовые посты англичан, на каждом  из которых по двое часовых.    

Томми  раскуривали коротенькие вересковые трубки и тихо беседовали о своей далекой родине,  по которой отчаянно тосковали.    

Табачный  запах, приглушенный шепот, поблескивание штыков помогли Жану точно определить  их местонахождение.    

Ему было  нечего или почти нечего опасаться часовых. Ведь англичане – люди цивилизованные,  а, как известно, «цивилизованные» ничего не смыслят в тайной войне.    

Легко  обманув бдительность часовых, Жан очутился в холмистой местности, где, как  зубья пилы, торчали остроконечные палатки английского лагеря.    

Сорви-голова  насчитал уже до сотни этих палаток. Он пробирался ползком, при малейшем шорохе  прижимаясь к земле, потом снова пускаясь в путь и снова замирая. Он огибал  холмы, переползал через них, руководствуясь расположением палаток, которым,  казалось, не было конца.    

Когда он  сосчитал приблизительно количество полотняных домиков, ему ничего не стоило  вычислить, сколько в них могло укрываться людей. Итог получился внушительный.  На том месте, где два дня назад стояли всего лишь четыреста улан майора  Колвилла, теперь сосредоточилась десятитысячная армия.    

Продолжая  ползти, Сорви-голова заметил, что на белых перистых облаках, покрывавших горизонт,  вырисовываются бесконечные линии коновязей, а немного подальше – орудия с  зарядными ящиками: четыре батареи по четыре пушки в каждой, и еще дальше –  повозки с круглым брезентовым верхом.    

Полевая  пекарня выдала себя ароматом свежеиспеченного хлеба, а удары молота по наковальне  обнаружили присутствие кузницы.    

«Да тут  целый армейский корпус! – подумал Сорвиголова. – Предвидение не  обмануло меня. Враг, несомненно, попытается зайти в тыл армии Бота, обойдя ее с  левого фланга. Нет, я не ошибся! Во что бы то ни стало и как можно скорей надо  предупредить генерала. Время не ждет!»    

Сорви-голова  – человек быстрых решений. Решить – значило для него действовать. План  возвращения был выработан мгновенно. Пешком!.. Нет, это заняло бы слишком много  времени. Значит, нужен конь.    

Конь?  Что может быть проще! Их здесь, наверно, тысячи.    

«Немного  смелости, побольше самообладания, а главное, твердая вера в успех», –  решил Сорви-голова.    

Приняв  деревянную выправку английского солдата, Жан размеренным шагом томми приблизился  к цепочке лошадей, шумно жевавших у коновязей свое месиво.    

Перед  каждым конем были разложены в образцовом порядке седла и уздечки.    

Дремавшие  часовые легко пропустили Жана, приняв его за одного из своих товарищей по  оружию и даже не окликнув, настолько далека была от них мысль, что по лагерю  может так спокойно расхаживать вражеский шпион. Они приняли его за солдата при  исполнении своих обязанностей и провожали доверчивым взглядом.    

Сорви-голова,  не торопясь, взнуздал коня, развязал поводья, прикрепленные к веревке затяжной  петлей… и вот тут-то он совершил грубую ошибку.    

Всего не  предусмотришь!    

Ему  следовало бы оседлать копя, не отвязывая поводьев, но, торопясь удрать и  опасаясь, как бы у часовых не возникло подозрение, он поспешил вскочить на  лошадь.    

– Ты  ошибся, приятель, – предупредительно сказал ему ближайший часовой. –  Это лошадь Дика Мортона, норовистый конь. Он переломает тебе все ребра.    

Увы,  предупреждение слишком запоздало! Сорви-голова, теперь уже окончательно убежденный,  что он открыт, дал коню шпоры.    

Но  лошадь, вместо того чтобы тронуться с места, низко опустила голову, поджала  круп, изогнула дугой спину, сдвинула вместе все четыре ноги и принялась  неистово бить то передом, то задом. Потом, как некий геральдический конь,  встала на дыбы, вскидывая передними ногами, после чего проделала то же самое  задними. Затем она встала на все четыре ноги и принялась подскакивать на месте,  приседать и снова прыгать, – короче говоря, занялась самой невообразимой  гимнастикой, результат которой не заставил себя долго ждать.    

Укротить  проклятое животное было бы под силу разве только ковбоям американского Запада,  этим чудесным наездникам, которые точно воскрешают в своем лице легендарных  кентавров древности.    

Сорви-голова  был превосходным наездником, но не той силы. К тому же, сидя на неоседланной  лошади, он был лишен точек опоры в седле и стременах.    

Какой-то  уж слишком дьявольский рывок коня заставил его разжать шенкеля и перекувырнуться  в воздухе, в результате чего он тяжело шлепнулся о землю, а освободившийся  конь, гарцуя, понесся в поле.    

Ошеломленный  на миг падением, Сорви-голова, однако, тут же вскочил, явно встревоженный таким  поворотом событий.    

Падая,  он потерял свою каску, и часовой, увидев при свете бивуачного костра его юное  лицо, вскричал:    

– Этот  парень не из нашего эскадрона!.. Да это какой-то мальчишка, зеленый юнец, молокосос!    

Последнее  слово, произнесенное часовым без тени намека, отдалось в ушах командира Молокососов,  словно пушечный выстрел.    

«Меня  узнали!» – решил Сорви-голова.    

Он  приготовился к защите.    

В это  время прибежал другой часовой. Он размахивал шашкой и, не разузнав даже, в чем  дело, попытался схватить Жана.    

Но  Сорви-голова, никогда не терявший своего удивительного самообладания, нанес  англичанину страшный удар головой в живот.    

Солдат  упал навзничь.    

– К  оружию! – неистово заорал первый часовой. Со всех сторон послышались  ответные крики:    

– К  оружию!.. К оружию!..    

Заспанные  люди сбегались на крики и сами вопили «к оружию», хотя никто из них не знал,  что же, собственно, случилось.    

Сорви-голова  увернулся от них и опрометью побежал в сторону.    

Он  приближался к кузнице. Кузнец прервал свою работу, уронил болванку раскаленного  железа и, загородив Жану дорогу, замахнулся на него молотом.    

Но  Сорви-голова, отскочив в сторону, счастливо избежал удара, который непременно  размозжил бы ему череп, и ловко дал кузнецу подножку.    

Кузнец  растянулся ничком, неистово бранясь.    

Суматоха  все росла:    

– Тревога!..  Тревога!.. К оружию!.. Солдаты, будто рои встревоженных пчел, выбегали из  палаток.    

Одни  спрашивали, другие отвечали, и никто ничего не понимал.    

И вдруг  кто-то, то ли не очнувшись как следует от сонного кошмара, то ли под влиянием паров  виски, заорал:    

– Буры!    

– Буры!..  Буры!.. – подхватил Сорви-голова, как вор, который громче своих  преследователей кричит: «Держи вора!»    

На  какое-то время эта уловка помогла ему, и главным образом потому, что охваченные  паникой солдаты, не распознав своих при неверном свете костров, принялись  палить друг в друга.    

Сумятица  становилась невообразимой. Визг, крики, беготня, выстрелы, стоны… Никто никого  не слушал, никто ничего не понимал, но все стреляли и убивали друг друга.    

Враг,  однако, не появлялся, и заблуждение не могло продолжаться бесконечно.    

Вскоре  остался только один беглец, которого со всех сторон преследовало множество солдат.    

Началась  драматическая, напряженная игра в прятки среди палаток, мимо которых задыхавшийся  Сорви-голова молниеносно проскальзывал с ловкостью акробата.    

Внезапно  перед ним выросла, преградив все пути, большая конусообразная палатка.  Сорви-голова обежал вокруг нее, нашел вход и, положившись на свою счастливую  звезду, юркнул туда.    

В  палатке на маленьком складном столике мерцал ночник, освещавший внутренность  помещения. На том же столике, возле ночника, стояли пустые бутылки из-под  шампанского и ароматных ликеров. Рядом, на бамбуковой мачте, поддерживавшей  полотняный верх палатки, висело оружие – армейский револьвер и офицерская  шашка. На низенькой походной койке, раскинутой у столика, спал какой-то  джентльмен, укрытый одеялом цвета хаки.    

Судя по  его неподвижности и раскатистому храпу, можно было догадаться, что он без стеснения  прикладывался к бутылкам, содержимое которых, очевидно, немало способствовало  его сну, близкому к каталепсии.    

На фоне  полотняной стены отчетливо вырисовывалось лицо спящего, и Сорви-голова тотчас  же узнал это строптивое лицо с его крючковатым носом, широким подбородком и  плотно сжатыми губами.    

– Майор  Колвилл! – невольно вырвалось у него. Майор, сон которого не был  потревожен царившим в лагере шумом, проснулся, едва услышав свое имя,  произнесенное вполголоса.    

Он  зевнул, потянулся и пробормотал, как человек, все еще пребывающий во власти  сна:    

– Сорви-голова?  Брейк-нек?.. Вот сейчас я прикончу тебя, негодяй!    

Он  потянулся к револьверу, чтобы всадить пулю в лоб незваному гостю.    

Но  Сорви-голова с молниеносной быстротой успел перехватить правой рукой дуло смертоносного  оружия, а левой туго скрутил ворот рубахи на шее майора. Полотно затрещало,  майор задыхался, старался вырваться, позвать на помощь, но вместо крика издавал  лишь глухой хрип.    

– Молчать! –  прошептал Сорви-голова. – Молчать! Или я всажу вам пулю в лоб!    

Однако  англичанин, вскормленный ростбифами, вспоенный виски, а главное, натренированный  во всех видах спорта, был настоящим атлетом.    

Он  энергично отбивался; еще мгновение – и он вырвется из рук юноши, завопит,  поднимет тревогу.    

Жану,  разумеется, ничего не стоило всадить в него пулю, но на выстрел сбежались бы  солдаты. Решив усмирить майора без лишнего шума, Сорви-голова нанес упрямцу  сильный удар по голове рукояткой револьвера.    

Послышался  треск черепной коробки, Колвилл тяжко охнул и, перестав отбиваться, затих.    

Не теряя  ни секунды, Жан всунул майору в рот кляп из салфетки и затянул ее крепким узлом  на затылке. Затем носовым платком скрутил ему руки за спиной, а ремнем уздечки  связал ноги.    

– Самое  трудное сделано, – прошептал Жан.    

Как раз  в эту минуту кто-то подошел к палатке. Послышались тяжелые шаги и бряцанье  шпор.    

Сорви-голова  погасил ночник, стащил связанного джентльмена на пол, затолкал его под кровать,  улегся на его место и, натянув одеяло до самых глаз, принялся храпеть.    

Кто-то  осторожно вошел.    

– Это  я, ваша милость, ваш верный слуга Билли.    

– Hell  damn you![86]  – сиплым голосом пьянчуги прорычал из-под одеяла Сорви-голова.    

– В  лагере тревога, ваша милость…    

Сорви-голова,  пошарив вокруг, нащупал сапог и со всего размаха запустил им в верного Билли.    

Отношение  английских офицеров к своим денщикам отнюдь не всегда проникнуто благодушием.  Эти изысканные джентльмены любят давать волю рукам, а подчас и ногам.    

Сапог  угодил Билли прямо по лицу; он застонал и ушел, прижимая ладонь к щеке, раскроенной  острием шпоры.    

До слуха  Жана донеслись тихие причитания несчастного, которого приучили покорно переносить  побои:    

– О  господи боже! Кровь! Его милость, видно, выпили сегодня слишком много  французского коньяка и шампанского, вот рука-то у них и отяжелела. Лучше бы мне  убраться отсюда…    

«Да и  мне тоже», – подумал капитан Сорви-голова, находивший, что его несносное  положение слишком затянулось.    

Пришлось,  однако, вооружиться терпением, призвав на помощь всю свою выдержку.    

Между  тем шум в лагере, достигнув своего апогея, начал стихать.    

Не найдя  никаких разумных причин суматохи, люди приписали ее проделкам какого-нибудь  пьянчуги, к счастью для себя оставшегося неузнанным.    

Ночная  жизнь в лагере вошла в свою обычную колею. Одной тревогой больше, только и всего.    

Сорви-голова  сгорал от нетерпения. Прошел уже добрый час с тех пор, как он занял место  майора. Должно быть, теперь уже было два часа утра.    

Надо  немедленно уходить, если он вообще хочет выбраться из этого осиного гнезда.    

"Уходить?  Разумеется, надо! Но как? – размышлял Жан. – Верхом? Невозможно!  Значит, пешком. Это сопряжено, конечно, с большой потерей времени, но такой  способ дает хоть тень надежды на успех…    

Сорви-голова  собирался уже покинуть палатку, когда до него донеслось чуть слышное дыхание  майора. Жан послал по его адресу не очень-то милосердное пожелание:    

– Хоть  бы ты издох, скотина!    

Поль  Поттер на его месте, несомненно, перерезал бы горло этому заклятому врагу  буров. Сорви-голова же удовлетворился тем, что оставил его если не в безнадежно  опасном, то, во всяком случае, в смешном положении.    

Жан  тихонько приподнял одеяло, встал и, нащупывая вытянутыми вперед руками все замеченные  раньше предметы, без особых приключений добрался до выхода и выскользнул из  палатки.    

Но не  успел он сделать и двух шагов, как обо что-то споткнулся.    

В то же  мгновение лежавший перед палаткой человек вскочил и заорал:    

– Караул!  Вор! Он обокрал его милость!.. То был верный Билли, денщик майора, уснувший,  как пес, у порога своего господина.    

Черт  возьми! Где только не гнездится верность! Билли старался схватить за шиворот  бешено отбивавшегося Жана, не переставая в то же время орать во всю глотку:  «Караул! Помогите!» Опять тревога! Бедный Сорви-голова!    

 ГЛАВА 7    

     

     О людях, которых  бьют. – Опять драка. – Пушки выведены из строя. –  Распивочная. – Сорви-голова покупает виски. – В роли пьяницы. –  Патруль. – Первое угощение. – Часовые. – Второе угощение. –  Проделки лжепьяницы. – Конный патруль. – Третье угощение. –  Подозрение. – Последняя бутылка и первый выстрел. – Карьером!    

     

Один  философ утверждал, что самые верные псы – это те, которых больше всего бьют. Но  неужели бывают также и люди, которых нерушимо привязывают к их господам побои?    

Да,  бывают! Именно таков и был улан Билли, денщик майора Колвилла.    

Ни с  одним денщиком английской армии не обходились, наверно, хуже, чем с Билли. А  один бог знает, сколько ругательств, пощечин и зуботычин отпускают английские  офицеры, эти «утонченные» джентльмены, по каждому поводу, за малейшую  провинность, а чаще всего просто так, без всякой вины.    

Хлестать  подчиненного с утра до вечера – это своего рода офицерский спорт.    

Билли,  расположившийся у палатки майора, как верный сторожевой пес, защищал своего хозяина  с остервенением дога.    

Жан  прилагал неимоверные усилия, чтобы высвободиться из цепких объятий улана, который,  не переставая, орал.    

Сорви-голова  наносил ему удар за ударом. Но Билли, привыкнув на службе у майора к побоям,  упорствовал и не сдавался.    

Еще  немного – и Сорви-голова будет схвачен. Неистовое бешенство овладело им.    

Но тут,  себе на беду, Билли слишком приблизил свое лицо к Жану, вероятно, для того,  чтобы получше разглядеть и запомнить вора.    

Сорви-голова  мгновенно использовал это выгодное для себя положение, нанеся противнику так  называемый удар «вилкой».    

Слишком  верный и слишком упрямый Билли, сраженный страшной болью, упустил свою добычу и  волчком завертелся на земле.    

Наконец-то  Сорви-голова свободен! Но отовсюду уже бегут солдаты, вот-вот снова начнется  прежняя игра.    

К  счастью, вопли Билли отвлекли внимание людей от Жана и несколько задержали  погоню.    

Бедняга,  забывая о себе ради своего господина, умолял тех, кто собирался помочь ему:    

– Скорей  туда, в палатку! Там его милость майор… Его обворовали, убили!..    

Одни  солдаты бросились преследовать убегавшего Жана, другие вошли в палатку и  увидели там полузадушенного и окровавленного майора, который, впрочем, довольно  быстро пришел в себя.    

Не  успели его развязать, как он завопил:    

– Сорви-голова!..  Где Сорви-голова?    

Никто  ему не ответил, никто не принимал всерьез его вопли – все думали, что майор  просто пьян или спятил с ума.    

– Да  говорят же вам, болваны, Сорви-голова в лагере!..    

И,  схватив шашку, Колвилл опрометью понесся по лагерю, исступленно вопя:    

– Брейк-нек!  Брейк-нек! Ловите Брейк-нека!.. Тысяча фунтов тому, кто его задержит!    

Сорви-голова  пользовался у англичан столь же лестной, сколь и опасной для себя популярностью.    

Его имя  вместе с обещанием награды, повторенное вслед за Колвиллом несколькими солдатами,  вскоре подхватили сотни, тысячи солдат.    

– Брейк-нек!..  Тысяча фунтов!.. – неслось отовсюду.    

Разумеется,  Сорви-голова вторил им в унисон, переходя иногда и на более высокие ноты. Эта  уловка снова удалась ему, во всяком случае помогла хоть немного выиграть время.    

Но без  каски, в измятом мундире он не мог долго сходить за английского солдата. Дела  его неизбежно должны были принять другой оборот.    

Однако  Сорви-голова принадлежал к людям, которые в случае необходимости умеют все поставить  на карту. Он прибегнул к остроумной, хотя и чреватой опасностью диверсии.    

Убегая  от преследователей, он случайно очутился возле лошадей артиллерийского парка.    

Служба  охранения несколько ослабевает в центре лагеря, окруженного двойной цепью часовых  и конных патрулей, особенно после трудного дневного перехода и ночной тревоги,  которая, как это было сегодня, нарушила отдых измученных людей. Поэтому Жану и  удалось подойти к лошадям, не возбуждая подозрения заспанных да к тому же и  малочисленных часовых.    

Кони  были привязаны незамысловатыми узлами.    

В какие-нибудь  полминуты, рискуя получить хороший удар копытом, он отвязал десятка три  лошадей, которые, почуяв свободу, разбежались во все стороны.    

Лошади с  громким ржаньем неслись, сшибая с ног людей, метавшихся по лагерю с криками:  «Брейк-нек!.. Брейк-нек!..»    

Смятение  все росло и вскоре достигло ужасающих размеров, ибо Сорви-голова продолжал под  прикрытием ночи свою дьявольскую работу, отпуская на волю все больше и больше  коней. А те, возбужденные непривычной обстановкой, бешено мчались куда глаза  глядят, опрокидывая палатки и сбивая с ног людей.    

Артиллеристы  бросились ловить лошадей. Пушки на какое-то время (о, совсем ненадолго!)  остались без охраны. Но Сорви-голова со свойственными ему изумительным  хладнокровием и ловкостью сумел воспользоваться и этим кратким мгновением.    

– А,  господа англичане! Так вы предлагаете за мою голову тысячу фунтов? Но я же вам  говорил, что она стоит гораздо большего. Сейчас вы убедитесь в этом…    

Жан  вспомнил о взрывчатке, обмотанной вокруг его тела. Он знал, как обращаться с  этим оружием, пожалуй, более страшным, чем динамит.    

Вытащить  шнур, разорвать его на три равные части, обмотать ими механизмы трех пушек и  поджечь взрывчатку – все это он проделал гораздо быстрее, чем об этом можно  рассказать.    

«Жаль,  что ее так мало», – думал Жан, убегая сломя голову от пушек.    

Взрывы  раздались почти тотчас же:    

Бум!  Бум! Бум!..    

И тут же  послышался грохот металла и вопли испуганных людей. Лафеты пушек опрокинулись,  орудия вздыбились, как пораженные насмерть кони.    

Весь  лагерь поднялся на ноги.    

Люди,  охваченные тревогой, ужасом, гневом, хватались за оружие, бегали, суетились,  орали без толку, засыпали друг друга вопросами, – словом, усугубляли и без  того большой беспорядок, грозивший перейти в панику.    

Одни  хлопотали вокруг искалеченных пушек, другие охотились за никак не дававшимися  лошадьми, третьи толпились вокруг пьяного и разъяренного майора, который, не  переставая, вопил:    

– Сорви-голова!  Говорю вам, это – Сорви-голова!.. Тысяча фунтов тому, кто его задержит!    

Никто  уже не мог разобраться в происходящем. Одни начальники приказывали играть тревогу,  другие – отбой, однако ни те, ни другие приказы так и не исполнялись.    

Кончилось  тем, что о Жане совсем забыли.    

А  Сорви-голова, добившись своего, не терял понапрасну времени.    

Взамен  каски он нашел фетровую шляпу с инициалами C.J.V, видно, оброненную в суматохе  каким-нибудь волонтером, и, напялив ее, преспокойно, с беспечным видом гуляки,  направился к границе лагеря.    

Его  уверенная походка, хорошая военная выправка и форма хаки, которую он успел  кое-как привести в порядок, служили ему пропуском.    

На него  никто не обращал внимания, хотя имя Брейк-нек в сочетании с кругленькой суммой,  обещанной в награду за его поимку, так и вертелось у всех на языке.    

Приметив  кабачок, двери которого только что открылись, Жан вошел туда с непринужденностью  человека, карман которого туго набит золотом. Содержатель распивочной, почуяв в  нем солидного гостя, почтительно вышел к нему навстречу.    

Сорви-голова,  у которого уже созрел новый план действий, потребовал шесть бутылок виски самого  лучшего качества.    

Хозяин,  галл по происхождению, изъяснялся на таком же фантастическом английском языке,  как и Сорви-голова. Он даже не заметил, что его покупатель говорит на жаргоне,  который, несомненно, вызвал бы подозрения у чистокровного англосакса.    

Зато он  тотчас же догадался содрать с Жана двойную цену, вероятно, по случаю ночного  времени. Такова уж повадка всех содержателей ночных питейных заведений.  Сорви-голова, притворившись слегка опьяневшим, расплатился не торгуясь, но  потребовал, чтобы ему дали еще провиантскую сумку,    

– Хочу  отнести бутылки своим товарищам на посту, – пояснил он.    

За сумку  ценою в пять шиллингов кабатчик содрал с него целую гинею.    

Из  распивочной Сорви-голова вышел покачиваясь, со шляпой набекрень.    

– Товарищи  хотят пить, – во всеуслышание рассуждал он, – Канадцев всегда мучает  жажда. Отнесу ка я это виски землякам.    

Его  остановил патруль. Сорви-голова протянул капралу бутылку виски.    

– Только  не все, капрал, – приговаривал он, – товарищи на посту томятся  жаждой… Канадцы всегда хотят пить.    

Капрал  улыбнулся, припал губами к бутылке и, одним могучим глотком опорожнив ее до  половины, отдал остаток своим подчиненным.    

У  англичан неистощимый запас снисходительности к пьяным, поэтому он собирался уже  отпустить подвыпившего волонтера, находя его объяснение весьма убедительным.    

Но в  благожелательности трезвого человека к пьяному всегда есть небольшая доля  зависти. Солдаты патруля запротестовали – им было мало полбутылки. Они  решительно требовали прибавки, и Жан, опасаясь осложнений, вынужден был отдать  вторую бутылку. У него осталось всего четыре. При мысли, что ему придется, быть  может, утолять жажду еще одного патруля, Жана бросило в дрожь.    

Но нет,  все шло отлично, если не считать того, что восток начинал алеть, предвещая  рассвет.    

«Ого-го-го! –  подумал Сорви-голова. – Пора удирать».    

Но не  прошел он и полсотни шагов, как наткнулся на стрелковый окопчик. Забряцало оружие,  грубый голос резко окликнул его:    

– Who  goes there?    

– Виски! –  вполголоса ответил Сорви-голова.    

Для  английского часового нет более красноречивого и убедительного ответа, особенно  в четыре часа утра, после холодной ночи, проведенной в сыром окопе.    

– Подойди  ближе, – хрипло прорычал солдат с сильным ирландским акцентом.    

Сорви-голова  несказанно обрадовался.    

Время  шло, а более счастливого случая нельзя было и желать. Ведь ирландцы, эти самые  храбрые солдаты Соединенного королевства, славятся в то же время как самые  одержимые и закоренелые пьяницы.    

Жан  знал, что на английских постах всегда двое часовых. Но также хорошо знал он и  то, что с помощью двух бутылок виски даже от двух Пэдди можно добиться  решительно всего.    

Шатающейся  походкой пьяного Сорви-голова направился к стрелковому окопчику, держа в каждой  руке по раскупоренной бутылке.    

Потом,  протянув часовым бутылки и отрыгнув пьяной икотой, он произнес:    

– Вот  и я!.. Говорю тебе; я и есть это самое виски.    

– Арра!..  Арра!.. Бегора!.. – сказал один ирландец. – Ты говоришь ну прямо как  по книге! Бьюсь об заклад, что ты лучший солдат армии ее величества…    

– За  твое здоровье, братишка! – произнес другой Пэдди.    

Сорви-голова  достал третью бутылку, чокнулся ею с ирландцами и заплетающимся языком, но  стараясь придать голосу как можно больше любезности, ответил:    

– За  ваше, друзья!    

Ирландцы,  запрокинув головы, пили, не отрываясь от бутылок.    

Одним-единственным  глотком каждый пэдди опоражнивал сразу полбутылки. От таких глотков можно,  казалось бы, лопнуть, не сходя с места.    

А виски  было настоящий огонь, что твой купорос. Щеки обоих пьянчуг так и запылали. Проглотив  каждый по полбутылке, они прищелкнули языками то ли от удовольствия, то ли в  знак не вполне удовлетворенного желания:    

– А  ну-ка, еще по глоточку! Вот так! Поехали… Готово. До дна!    

Сорви-голова,  притворяясь, что он мертвецки пьян, с каким-то урчаньем повалился на землю и  захрапел. Ирландцы разразились смехом.    

– Приятель-то,  кажется, готов, – заметил один из них.    

– А  может быть, у него в бутылке осталась хоть капелька? – прибавил  другой. – Пойти взглянуть.    

Солдат  выполз из ямы и, нащупав в темноте капитана Сорви-голова, прижавшего к губам едва  початую бутылку, осторожно отнял ее, вернулся в яму и одним глотком опустошил  ее до половины.    

– Добавочная  порция, – сказал он, икая.    

– И  мне добавок, – потребовал второй и потянулся за бутылкой. Докончив ее, он  произнес: – А знаешь, я бы тоже не прочь уснуть, как тот парень.    

– Еще  бы! Но ведь минут через десять придет смена, и тогда нас перестреляют, как  зайцев.    

«Через  десять минут! – ужаснулся Сорви-голова, – Черт возьми, надо удирать!»    

Он  притворился, что просыпается, поднялся, качаясь из стороны в сторону, на ноги и  принялся, бормоча и ругаясь, искать свою бутылку.    

– Проклятье!  Где же моя бутылочка? Убежала?.. Ах, каналья!.. Ведь я вижу, все вижу! Удрать  хочешь?.. Нет, голубушка, не выйдет!.. Иди сюда, мошенница, а не то я сам тебя  поймаю!.. Не хочешь?.. Ну погоди, сейчас я тебя догоню!.. Я человек, и тебе не  уйти от меня, безногая…    

Так,  спотыкаясь на каждом шагу, падая, снова поднимаясь, охая, ахая и ругаясь, он  прошел мимо хохотавших до слез стрелков.    

Погоня  за бутылкой казалась им самой уморительной и забавной штукой, какая только  могла зародиться в насквозь пропитанном алкоголем мозгу.    

Оба  Пэдди даже и не заметили, что неизвестный, которому они были обязаны угощением,  уходит в противоположную английскому лагерю сторону. Не заметили они и того,  что он не спотыкался уже и не пошатывался, что, по мере того как он удалялся,  походка его становилась все более уверенной и быстрой.    

Горизонт  между тем светлел, окружающие предметы вырисовывались все отчетливее.    

Почувствовав  себя вне опасности, Сорви-голова облегченно вздохнул и собрался было пуститься  бегом, как вдруг за его спиной послышался топот скачущего галопом коня.    

– Who  goes there? – окликнул его резкий голос. Едва сдержав готовое сорваться с  языка проклятие, Жан снова притворился пьяным и, пошатываясь из стороны в  сторону, достал последнюю бутылку.    

На  полном скаку возле него остановился всадник. Конный патруль. Улан!    

– Что  ты тут делаешь, парень? – угрожающе спросил он.