1 2 3 4 5 6 7 8 9 
Сейчас же Пик и побежал отыскивать мышей.
    
Но разыскать мышей здесь оказалось не так просто. Мышиные следы и запах их были всюду, а самих мышей нигде не было видно.
    
В потолке подполья были прогрызены дырки. Пик подумал, что мыши, может быть, живут там, наверху, взобрался по стенке, вылез через дырку и очутился в чулане.
    
На полу стояли большие, туго набитые мешки. Один из них был прогрызен внизу, и крупа высыпалась из него на пол.
    
А по стенках чулана были полки. Оттуда доносились замечательно вкусные запахи. Пахло и копчёным, и сушёным, и жареным, и ещё чем-то очень сладким.
    
Голодный мышонок жадно набросился на еду.
    
После горькой коры крупа показалась ему такой вкусной, что он наелся прямо до отвала. Так наелся, что ему даже дышать стало трудно.
    
И тут опять в горле у него засвистело и запело.
    
А в это время из дырки в полу высунулась усатая острая мордочка. Сердитые глазки блеснули в темноте, и в чулан выскочила крупная серая мышь, а за ней ещё четыре такие же.
    
Вид у них был такой грозный, что Пик не решился кинуться им навстречу. Он робко топтался на месте, и от волнения свистал всё громче и громче.
    
Серым мышам не понравился этот свист.
    
Откуда взялся этот чужой мышонок-музыкант?
    
Серые мыши чулан считали своим. Они иногда принимали к себе в подполье диких мышей, прибегавших из лесу, но таких свистунов никогда ещё не видали.
    
Одна из мышей бросилась на Пика и больно куснула его в плечо. За ней налетели другие.
    
Пик еле-еле успел улизнуть от них в дырочку под каким-то ящиком. Дырочка была так узка, что серые мыши не могли туда за ним пролезть. Тут он был в безопасности. Но ему было очень горько, что его серые родственники не захотели принять его в свою семью.
   
   
    
     
Мышеловка
    
    
Каждое утро сестрёнка спрашивала у брата:
    
— Ну что, поймался мышонок?
    
Брат показал ей мышей, какие попадались ему в мышеловку. Но это были всё серые мыши, и девочке они не нравились. Она даже немножко боялась их. Ей непременно надо было маленького жёлтого мышонка.
    
— Отпусти их, — говорила она грустно. — Эти не такие хорошие.
    
Брат уносил пойманных мышей и — тихонько от девочки — топил их в ведре. А в последние дни мыши что-то совсем перестали ему попадаться.
    
Удивительней всего было, что приманку кто-то съедал каждую ночь. С вечера мальчик насадит пахучий кусочек копчёной ветчины на крючок, насторожит тугие дверцы мышеловки, а утром придёт — на крючке нет ничего, и дверцы захлопнуты.
    
Он уж и мышеловку сколько раз осматривал: нет ли где дырки? Но больших дырок — таких, через которые могла пролезть мышь, — в мышеловке не было.
    
Так прошла целая неделя, а мальчик никак не мог понять, кто ворует у него приманку.
    
И вот утром на восьмой день мальчик прибежал из чулана и ещё в дверях закричал:
    
— Поймал! Гляди: жёлтенький!
    
— Жёлтенький, жёлтенький! — радовалась сестрёнка. — Смотри, да это же наш Пик: у него и ушко разрезано. Помнишь, ты его ножиком тогда?.. Беги скорей за молоком, а я оденусь пока.
    
Она лежала ещё в постели.
    
Брат побежал в другую комнату, а она поставила мышеловку на пол, выскочила из-под одеяла и быстро накинула на себя платье.
    
Но, когда она снова взглянула на мышеловку, мышонка там уже не было.
    
Пик давно научился удирать из мышеловки. Одна проволочка была в ней немножко отогнута. Серые мыши не могли протиснуться в эту лазейку, а он проходил свободно.
    
Он попадал в ловушку через открытые дверцы и сейчас же дёргал за приманку.
    
Дверцы с шумом захлопывались, но он быстро оправлялся от страха, спокойно съедал приманку, а потом уходил через лазейку.
    
В последнюю ночь мальчик случайно поставил мышеловку у самой стенки и как раз тем боком, где была лазейка, и Пик попался. А когда девочка оставила мышеловку среди комнаты, он выскочил и спрятался за большой сундук.
   
   
    
     
Музыка
    
    
Брат застал сестрёнку в слезах.
    
— Он убежал! — говорила она сквозь слёзы. — Он не хочет у меня жить!
    
Брат поставил блюдечко с молоком на стол и принялся её утешать:
    
— Распустила нюни! Да я его сейчас поймаю в сапог!
    
— Как в сапог? — удивилась девочка.
    
— Очень просто! Сниму сапог и положу его голенищем по стенке, а ты погонишь мышонка. Он побежит вдоль стенки, — они всегда по самой стенке бегают, — увидит дырку в голенище, подумает, что это норка, и шмыг туда! Тут я его и схвачу, в сапоге-то.
    
Сестрёнка перестала плакать.
    
— А знаешь что? — сказала она задумчиво. — Не будем его ловить. Пусть живёт у нас в комнате. Кошки у нас нет, его никто не тронет. А молочко я буду ставить ему вот сюда, на пол.
    
— Всегда ты выдумаешь! — недовольно сказал брат. — Мне дела нет. Этого мышонка я тебе подарил, делай с ним, что хочешь.
    
Девочка поставила блюдце на пол, накрошила в него хлеба. Сама села в сторонку и стала ждать, когда мышонок выйдет. Но он так и не вышел до самой ночи. Ребята решили даже, что он убежал из комнаты.
    
Однако утром молоко оказалось выпитым и хлеб съеденным.
    
«Как же мне его приручить?» — думала девочка.
    
Пику жилось теперь очень хорошо. Он ел теперь всегда вдоволь, серых мышей в комнате не было, и его никто не трогал. Он натаскал за сундук тряпок и бумажек и устроил себе там гнездо.
    
Людей он остерегался и выходил из-за сундука только ночью, когда ребята спали.
    
Но раз днём он услышал красивую музыку. Кто-то играл на дудочке. Голос у дудочки был тонкий и такой жалобный.
    
И опять, как в тот раз, когда Пик услыхал «соловья-разбойника» — жулана, мышонок не мог справиться с искушением послушать музыку ближе. Он вылез из-за сундука и уселся на полу среди комнаты.
    
На дудочке играл мальчик. Девочка сидела рядом с ним и слушала. Она первая заметила мышонка.
    
Глаза у неё стали вдруг большие и тёмные. Она тихонько подтолкнула брата локтем и прошептала ему:
    
— Не шевелись!.. Видишь, Пик вышел. Играй, играй: он хочет слушать!
    
Брат продолжал дудеть.
    
Дети сидели смирно, боясь пошевелиться.
    
Мышонок слушал грустную песенку дудочки и как-то совсем забыл про опасность.
    
Он даже подошёл к блюдцу и стал лакать молоко, точно в комнате никого не было. И скоро налакался так, что сам стал свистеть.
    
— Слышишь? — тихонько сказала девочка брату. — Он поёт.
    
Пик опомнился только тогда, когда мальчик опустил дудочку. И сейчас же убежал за сундук. Но теперь ребята знали, как приручить дикого мышонка. Они тихонько дудели в дудочку. Пик выходил на середину комнаты, садился и слушал. А когда он сам начинал свистеть, у них получались настоящие концерты.
   
   
    
     
Хороший конец
    
    
Скоро мышонок так привык к ребятам, что совсем перестал их бояться. Он стал выходить без музыки. Девочка приучила его даже брать хлеб у неё из рук. Она садилась на пол, а он карабкался к ней на колени.
    
Ребята сделали ему маленький деревянный домик с нарисованными окнами и настоящими дверями. В этом домике он жил у них на столе. А когда выходил гулять, по старой привычке затыкал дверь всем, что попадалось ему на глаза: тряпочкой, мятой бумажкой, ватой.
    
Даже мальчик, который так не любил мышей, очень привязался к Пику. Больше всего ему нравилось, что мышонок ест и умывается передними лапками, как руками.
    
А сестрёнка очень любила слушать его тоненький-тоненький свист.
    
— Он хорошо поёт, — говорила она брату, — он очень любит музыку.
    
Ей в голову не приходило, что мышонок пел совсем не для своего удовольствия. Она ведь не знала, какие опасности пережил маленький Пик и какое трудное путешествие он совершил раньше чем попал к ней.
    
И хорошо, что оно так хорошо кончилось.
    
    
   
  
  
   
    
ЛЕСНЫЕ РАЗВЕДЧИКИ
   
   
   
В дупле корявого дерева среди глухого леса поселились две совы — серые неясыти.
   
Ранней весной неясыть-самка снесла прямо на трухлявое дно дупла четыре круглых белых яйца.
   
Совы вылетали из дупла только по ночам, когда все другие птицы спят. Поэтому никто в лесу не знал, где живут эти страшные ночные разбойники.
   
Не знали этого и крошечные корольки с огненно-жёлтыми шапочками на голове. Они долго искали по всему лесу спокойное место для своего гнезда. В конце концов, они выбрали высокую ёлку как раз рядом с корявым деревом, где прятались совы.
   
В начале лета, когда в дупле вылупились совята, корольки тоже устроили себе гнездо.
   
Высоко над землёй, на самом кончике ветки они ловко сплели гибкие иглы хвои.
   
Совам казалось снизу, что на широкой еловой лапе перепутались в клубок мелкие веточки. Им и в голову не приходило, что в этом клубке было уютное круглое гнездо из мха, стебельков травы и крепкого конского волоса.
   
Сверху корольки убрали гнездо еловым лишайником, в стенки вплели тонкие паутинки, а внутри выстлали пёрышками; на эту мягкую подстилку самка отложила восемь розовых с бурыми крапинками яичек, величиной с горошину.
   
Не прошло и двух недель, как в гнезде у корольков забарахтались голые малютки.
   
Совята к этому времени уже подросли. Старые неясыти ловили ночью в лесу мышей и птиц, разрывали на куски и кормили ими своих голодных пушистых птенцов.
   
Совята становились всё прожорливее. Они громко требовали себе мяса даже днём, если за ночь родители не успевали досыта накормить их.
   
Только теперь корольки узнали, какие страшные соседи жили под их гнездом.
   
Ростом корольки были не больше стрекозы. Своими слабыми клювами и лапками они не могли защищаться от свирепых сов.
   
И всё-таки маленькие птички остались жить рядом с совиным дуплом. По ночам они забирались в своё гнездо, прикрывали собой птенчиков и дрожали от страха при каждом крике голодных совят.
   
Совы рыскали по всему лесу, но не замечали маленького гнезда корольков у себя над головой.
   
Наконец совята покрылись перьями, вылетели из гнезда и научились сами себе добывать пищу.
   
Осенью вся совиная семья разбрелась по лесу. Каждая сова облюбовала себе для охоты часть леса и поселилась в ней.
   
Ночью неясыти бесшумно облетали дозором свои владения.
   
Если другая сова залетала к ним в лес, они набрасывались на неё и били когтями и клювами до тех пор, пока враг не спасался бегством.
   
Тут уже они не разбирали, не приходится ли им другая сова дочерью, сестрой или матерью. Они были свирепые хищники, жили каждая в одиночку и никому не давали пощады.
   
А корольки дождались, пока их птенцы научились летать, и всей семьёй переселились в другой лес. Там они устроили себе новое гнездо и второй раз в то лето вывели и вскормили птенцов.
   
К осени оба выводка корольков соединились в одну дружную семью. А чтоб веселей было проводить суровую, холодную зиму, они пристали к стайке других птиц, кочевавших по лесу. Стайка эта несла службу разведчиков.
   
С утра до ночи птички шныряли по деревьям, заглядывали в каждую трещинку и скважинку коры. Там прятались со своими личинками и яичками жуки-древоточцы, листогрызы, короеды.
   
Этих маленьких врагов леса птички выслеживали и ловили. А когда замечали хищного зверя или птицу, с которыми сами не могли справиться, поднимали тревогу на весь лес.
   
Случилось так, что одной из молодых неясытей не хватило места в том лесу, где она выросла. Её родители и сёстры прогнали её от себя, потому что были сильней. Тёмной осенней ночью молодая неясыть покинула родной лес.
   
Долго она летала в темноте над лугами и рощами, высматривая, где бы ей поселиться. Наконец опустилась в небольшой лес и принялась искать себе в нём подходящее для жилья дупло.
   
Вдруг из чёрной чащи раздался протяжный, жалобный голос:
   
— Сплю-у! Сплю-у!
   
Злым блеском сверкнули глаза неясыти, и сами собой разжались когти. Она узнала голос другой совы.
   
Прежде чем селиться здесь, надо было выдержать бой с врагом. А это не так просто, потому что, защищая своё гнездо, даже маленькая сова может справиться с большой неясытью.
   
— Сплю-у! Сплю-у! — донеслось опять из тёмной чащи.
   
Неясыть бесшумно понеслась на врага.
   
В чаще на сухой ветке сидела маленькая совка-сплюшка. Над головой у неё торчали острые рожки.
   
Неясыть громко щёлкнула своим страшным роговым клювом. Сплюшка скользнула с ветки и быстро исчезла в темноте. Ей совсем не хотелось драться с большой и сильной неясытью.
   
В другое время она не уступила бы своего гнезда без боя. Но был уже сентябрь: ей пора было лететь на юг.
   
Издали ещё раз донеслось её грустное:
   
— Сплю! Сплю! — и всё смолкло.
   
Неясыть облетела весь лес. Больше в нём не оказалось сов. Она осталась здесь одна.
   
Это был тот самый лес, где поселились корольки.
   
Хорошо жилось неясыти на новом месте. Днём она пряталась в дупле, а по ночам охотилась.
   
Она тихо вылетала на большую поляну среди леса и усаживалась всегда на одно и то же дерево у самой опушки. Тут она неподвижно сидела, прислушивалась к ночным шорохам.
   
Прошуршит ли мышь опавшими на землю листьями, мелькнёт ли под кустом быстрая тень зайчонка, — неясыть сорвётся с ветки и в несколько взмахов настигнет зазевавшегося зверька. Кривые когти внезапно вонзятся в спину зверьку. Крылатое чудовище оторвёт его от земли и ударом клюва прикончит в воздухе.
   
С тёплой добычей в когтях неясыть возвращается на своё дерево и тут съедает её. Только шёрстку бросает на землю.
   
И с каждым днём под сторожевым деревом неясыти валялось всё больше и больше круглых комков шерсти.
   
Попадались среди них и комочки птичьих перьев. Неясыть никогда не пропускала случая захватить врасплох спящую птицу.
   
Во всём лесу она не трогала только чёрных воронов. Вороны были больше её. Неясыть боялась их крепких, острых клювов.
   
Раз ночью неясыть сидела на сторожевом дереве.
   
Светила луна, ветер стих, и кругом была мёртвая тишина.
   
Днём выпал снег, и теперь весь лес вспыхивал искрами.
   
Вдруг рыхлый ком снега сорвался с широкой еловой лапы на опушке поляны и мягко упал на землю.
   
Неясыть скользнула с дерева и полетела через поляну к тихо качавшейся ветке.
   
Словно огромная ночная бабочка, она затрепетала крыльями на одном месте. Её глаза пристально уставились в тёмную глубину ели.
   
Там, на ветке у самого ствола, спали, тесно прижавшись друг к другу, корольки.
   
Острый взгляд совы ясно различил во тьме маленькие пушистые клубочки перьев. Больше десятка корольков сидело рядом. Каждый заботливо прикрывал соседа тёплым крылышком. Короткие хвостики птиц торчали по обеим сторонам ветки.
   
Холодный ветер от крыльев совы забрался королькам под крылья. Птички вздрогнули и проснулись.
   
В тот же миг сова бросилась на них с растопыренными лапами.
   
Три маленьких птички сразу забились в её когтях. Остальные в страшном смятении бросились куда попало.
   
Широкая тень совиных крыльев скользнула по белому снегу поляны. Неясыть вернулась с добычей на своё дерево.
   
Из темноты на весь лес раздавался её пронзительный смех и вой.
   
Перепуганные корольки забились в густую хвою еловых лап. Так провели они всю ночь, чуть живые от страха.
   
Наконец стало светать.
   
— Тук-тук-тук-тэррррр! — забарабанил зорю дятел.
   
Роща просыпалась.
   
Корольки всё ещё не решались покинуть ёлку. Где-то в глубине леса крикливые кукши затеяли громкую перебранку.
   
Последними подлетели корольки.
   
— Таррр — эрррр! — нетерпеливо барабанил дятел.
   
— Ци, ци, ци, летим, летим! — со всех сторон отвечали ему синицы.
   
Медлить было нельзя. Корольки полетели догонять других птиц.
   
Пёстрый дятел с красным околышем на шапке был главным предводителем всех лесных разведчиков.
   
Он сидел на сухой берёзе и барабанил носом по суку. Его команда собралась уже на соседних деревьях.
   
Тут был поползень в голубом наряде с белой грудью. Были две серые пищухи с кривыми, как шило, носами. Были стайки синиц: скромных сереньких пухлячков, бойких московок и гренадерчиков в бурых шинельках и высоких остроконечных шапках.
   
Дятел перестал барабанить, высунул голову из-за ствола и одним глазом взглянул на птиц.
   
Увидев, что все в сборе, он громко крикнул: «Кик!» Потом соскочил с берёзы и молча полетел вперёд, словно ему и дела не было до маленьких разведчиков.
   
— Твуть! — свистнул поползень и пустился за дятлом.
   
Поползень один во всём лесу умел бегать по стволу головой вниз. Он водил за собой всю команду, когда дятел отлучался по своим делам.
   
Свистя и передразнивая поползня, полетели за ним стайки синиц, пищухи и корольки.
   
Дятел опустился на старую ольху и короткими прыжками, упираясь хвостом в ствол, стал подниматься вверх.
   
Синицы прыгали по ветвям, вертясь и кувыркаясь, как акробаты. Корольки рассыпались по ёлкам и скользили в длинной хвое. А поползень и пищухи лазали вверх и вниз по стволам и ветвям. Разведка шла полным ходом. Птицы высматривали притаившихся насекомых и ловили их.
   
— Кик! Кик! — покрикивал дятел и перелетал с дерева на дерево.
   
Весёлая ватага маленьких лесных разведчиков передвигалась вслед за ним. Лес наполнился их свистом, писком и песнями, словно было лето.
   
А кругом лежал снег. Утро было морозное, ясное.
   
Корольки летали вместе с другими птицами. Но их тоненькая песня звенела печально. В их дружной стайке недоставало троих, погибших ночью.
   
От дерева к дереву птицы добрались уже до большой поляны среди леса. На краю её под толстой берёзой корольки заметили круглые комки перьев и шерсти. Из одного комочка высовывалось зеленоватое крылышко с двумя белыми полосками.
   
Королькам стало страшно: они узнали крылышко одного из своих погибших братьев.
   
— Крок! Крок! — раздалось в эту минуту громкое карканье с вершины высокой ели.
   
Корольки вздрогнули и притаились. Им почудился страшный хохот ночного чудовища.
   
Прошло несколько минут, пока они узнали хорошо знакомый им голос ворона.
   
В это время дятел увёл свою команду в глубину чащи.
   
Корольки поспешили на его удаляющийся крик.
   
В чаще было сумрачно и жутко. Корольки пугливо озирались по сторонам. Они чувствовали, что сова сидит теперь где-нибудь здесь, поблизости, спрятавшись от их глаз.
   
Внезапно из-за дерева вывернулась бурая птица с тёмным хохлом на голове. Корольки бросились врассыпную.
   
Но бурая птица сейчас же снова скрылась в чаще. За ней, одна за другой, пронеслись ещё три таких же птицы.
   
Это были кукши. На маленьких корольков они не обратили никакого внимания.
   
Дальше корольки увидали гнилое дерево с большим чёрным дуплом посредине. Из дупла на них повеяло сыростью и гнилью. Корольки поспешили прочь.
   
Наконец впереди показался просвет, и корольки вылетели на малергькую, залитую солнцем полянку. Тут стоял пень, и они увидали на нём большой уродливый древесный гриб.
   
Только что собрались корольки пролететь мимо него, как вдруг серые веки гриба медленно поднялись. Под веками зажглись большие круглые глаза и уставились вверх, прямо в ослепительный круг солнца.
   
Только теперь корольки разглядели кошачье лицо, крючковатый клюв и мохнатые, когтистые лапы большой серой неясыти.
   
Приспустив крылья и распустив перья, сова грелась на солнце.
   
Корольки сразу узнали в ней чудовище, напавшее на них ночью.
   
Огненно-жёлтые перья дыбом встали у них на головах.
   
В один миг они скрылись под защиту ветвей. Оттуда тоненькими, комариными голосами они подали тревожный сигнал.
   
— Ци, ци, ци, летим, летим! — сейчас же ответили им издали синицы.
   
— Кик! — громко отозвался дятел.
   
   
   
   
Сова быстро подобрала крылья и насторожилась.
   
Увидав маленьких птиц, она скорчила такую злобную гримасу, что корольки в испуге шарахнулись в самую глубину ветвей.
   
Тут на выручку к ним подоспели лесные разведчики.
   
Дятел сел на дерево и громко забарабанил и закричал. Поползень и пищухи сновали по ветвям и пронзительно посвистывали. А смелые синицы прямо кинулись в бой и с писком и свистом стали кидаться на сову, чуть не задевая её своими короткими крылышками. Расхрабрившиеся корольки сейчас же присоединились к ним.
   
Неясыть грозно щёлкала клювом. Она не трогалась с места и только выкручивала шею, поворачивая голову во все стороны, даже прямо на спину. Яркий солнечный свет бил ей в глаза, а птицы кружились над ней, как вихрем поднятые листья. Она не могла схватить увёртливых маленьких разведчиков.
   
При солнечном свете они хорошо видели каждое её движение и в один миг бросались в стороны. Они кидались на неё со всех сторон сразу, дразнили её.
   
Неясыть сидела ярко освещённая солнцем, у всех на глазах, всем ненавистная. Она чувствовала себя очень нехорошо. Ей хотелось улизнуть, скрыться с глаз, спрятаться в своём глубоком, тёмном дупле. Она уже повернулась на пне, чтобы улететь в чащу.
   
Но в этот миг с криком выскочили из чащи бурые кукши. Они услышали тревожные сигналы разведчиков, заметили сову и яростно набросились на неё.
   
Маленькие разведчики обрадовались неожиданному подкреплению. Кукши с их поднятыми хохлами, взъерошенными перьями, крикливые и злые, показались им большими и сильными птицами.
   
Но сову они не могли напугать: она знала, что одним клювом может расправиться с любой из них. Гораздо страшней их клювов был для неё резкий, отвратительный крик их. Её нежный слух страдал от сильного шума. Она взмахнула крыльями и поднялась на воздух.
   
Путь к дуплу был отрезан нападающими. Она взмыла вверх и медленно полетела над лесом, высматривая, куда скрыться от надоедливых птиц.
   
Кукши и маленькие лесные разведчики бросились за ней. Их крики разнеслись в морозном воздухе над всем лесом.
   
Чёрные вороны услышали их с вершины высокой ели. Их зоркие глаза сразу приметили над лесом сову.
   
Всей семьёй вороны поднялись с ели и, рассекая воздух широкими крыльями, понеслись наперерез сове.
   
Услыхав за собой их крик, неясыть повернула в другую сторону и помчалась так быстро, как только могла. Она знала, что ей несдобровать, если вороны догонят её.
   
Корольки не могли поспеть за ней на своих коротких крылышках и вернулись назад в лес.
   
Они сделали всё, что могли: нашли врага и позвали больших птиц. Все дневные птицы ненавидят сов и всегда дружно бросаются преследовать их, если заметят днём.
   
Так случилось и в этот раз.
   
Вороны гнали неясыть до тех пор, пока ей не удалось спрятаться от них. Тогда они вернулись к себе на высокую ель.
   
А загнанная, перепуганная насмерть неясыть дождалась ночи и отправилась отыскивать себе другое место для жилья.
   
Нашла ли она незанятый другой совой лес или сама попала в когти более сильному хищнику, — неизвестно. Но в тот лес, где жили дружные лесные разведчики, она никогда больше не вернулась.
   
И больше уже никто не пугал по ночам корольков, когда они спали на ветвях, прикрывая друг друга тёплыми крылышками.
   
   
  
  
   
    
МАЛЕНЬКИЕ РАССКАЗЫ
   
   
    
    
    
   
   
    
     
Музыкант
    
    
Старый медвежатник сидел на завалинке и пиликал на скрипке. Он очень любил музыку и старался сам научиться играть. Плохо у него выходило, но старик и тем был доволен, что у него своя музыка. Мимо проходил знакомый колхозник и говорит старику:
    
— Брось-ка ты свою скрипку-то, берись за ружьё. Из ружья у тебя лучше выходит. Я сейчас медведя видел в лесу.
    
Старик отложил скрипку, расспросил колхозника, где он видел медведя. Взял ружьё и пошёл в лес.
    
В лесу старик долго искал медведя, но не нашёл даже и следа его.
    
Устал старик и присел на пенёк отдохнуть.
    
Тихо-тихо было в лесу. Ни сучок нигде не треснет, ни птица голосу не подаст. Вдруг старик услыхал: «Дзенн!..» Красивый такой звук, как струна пропела.
    
Немного погодя опять: «Дзенн!..»
    
Старик удивился:
    
«Кто же это в лесу на струне играет?»
    
А из лесу опять: «Дзенн!..» — да так звонко, ласково.
    
Старик встал с пенька и осторожно пошёл туда, откуда слышался звук. Звук слышался с опушки.
    
Старик подкрался из-за ёлочки и видит: на опушке разбитое грозой дерево, из него торчат длинные щепки. А под деревом сидит медведь, схватил одну щепку лапой. Медведь потянул к себе щепку и отпустил её. Щепка выпрямилась, задрожала, и в воздухе раздалось: «Дзенн!..» — как струна запела.
    
Медведь наклонил голову и слушает.
    
Старик тоже слушает: хорошо поёт щепка.
    
Замолк звук, — медведь опять за своё: оттянул щепку и пустил.
    
Вечером знакомый колхозник ещё раз проходил мимо избы медвежатника. Старик опять сидел на завалинке со скрипкой. Он пальцем дёргал одну струну, и струна тихонечко пела: «Дзинн!..»
    
Колхозник спросил старика:
    
— Ну что, убил медведя?
    
— Нет, — ответил старик.
    
— Что ж так?
    
— Да как же в него стрелять, когда он такой же музыкант, как и я?
    
И старик рассказал колхознику, как медведь играл на расщеплённом грозой дереве.
   
   
    
     
Голубой зверёк
    
    
В густом лесу на горе было темно, как под крышей. Но вот вышла луна из-за тучи, и сейчас же засверкали, заблестели снежинки на ветках, на елях, на соснах и засеребрился гладкий ствол старой осины. У вершины её чернела дыра — дупло.
    
Вот по снегу мягкими, неслышными прыжками подбежал к осине тёмный длинный зверёк. Остановился, понюхал, поднял кверху острую мордочку. Верхняя губа приподнялась, — мелькнули острые, хищные зубы.
    
Это куница — убийца всех мелких лесных зверей. И вот она, чуть шурша когтями, бежит уже вверх по осине.
    
Вверху из дупла высунулась усатая круглая головка. Через миг голубой зверёк уже бежал по суку, осыпая снег на ходу, и легко прыгнул на ветку соседней сосны.
    
Но как ни легко прыгнул голубой зверёк, ветка качнулась, — куница заметила. Она согнулась в дугу, как натянутый лук, потом выпрямилась — и стрелой перелетела на качавшуюся ещё ветку. Куница понеслась вверх по сосне — догонять зверька.
    
Нет никого в лесу проворней куницы. От неё не уйти даже белке.
    
Голубой зверёк слышит погоню, ему некогда оглянуться: надо скорее, скорее спасаться. С сосны он прыгнул на ель. Напрасно зверёк хитрит, бежит по другой стороне ели, — куница скачет по пятам. Зверёк забежал на самый конец еловой лапы, а куница уже рядом — хвать зубами! Но зверёк успел спрыгнуть.
    
С дерева на дерево неслись голубой зверёк с куницей, как две птицы среди густых веток.
    
Прыгнет голубой зверёк, нагнётся ветка, а куница за ним, — ни на миг не даёт передышки.
    
И вот уже не хватает у голубого зверька сил, уже слабеют лапки; вот прыгнул и не удержался — падает вниз. Нет, не упал, уцепился по дороге за нижнюю ветку — и вперёд, вперёд из последних сил.
    
А куница бежит уже поверху и высматривает с верхних ветвей, как удобнее броситься вниз и схватить.
    
И вот на миг голубой зверёк остановился: лес прервался пропастью. Куница тоже на всём скаку остановилась над зверьком. И вдруг кинулась вниз.
    
Прыжок её был точно рассчитан. Она всеми четырьмя лапами упала на то место, где остановился голубой зверёк, но он уже прыгнул прямо в воздух и полетел, — медленно, плавно полетел по воздуху над пропастью, как во сне. Но всё было наяву, при яркой луне.
    
Это была полетуха, летяга — летучая белка: у неё между передними и задними лапками натянулась свободная кожа, которая парашютиком держала её в воздухе.
    
Куница не прыгнула вслед: она не может летать, она упала бы в пропасть.
    
Летяга повернула хвост и, красиво закруглив полёт, спустилась на ёлку по ту сторону пропасти.
    
Куница щёлкнула зубами со злости и стала спускаться с дерева.
    
Голубой зверёк ускользнул.
   
   
    
     
Пёрышко
    
    
Художник пошёл с товарищами в лес на охоту. Он стрелял хорошо. А на охоте раньше никогда не бывал и не видел, как вспыхивает в зелени деревьев рыжее-рыжее перо лесного кулика — вальдшнепа.
    
Вальдшнеп выпорхнул у него из-под ног. Художник выстрелил, и убитая птица упала.
    
Художник поднял вальдшнепа и стал любоваться его красивым оперением. Глаз от него оторвать не мог. Каждое пёрышко его восхищало.
    
И захотелось художнику написать картину в красках: летит вальдшнеп среди леса.
    
Так вдруг захотелось, что бросил он товарищей и скорей пошёл домой.
    
Дома художник сейчас же принялся писать картину. Лес у него вышел скоро и хорошо. А вальдшнеп не выходил. Художнику хотелось написать красками все тоненькие-тоненькие чёрточки на перьях лесного кулика. Но кисти были для этого слишком толсты. И он с досады даже поломал несколько хороших кисточек.
    
Потом, чтобы успокоиться, он стал опять внимательно разглядывать вальдшнепа.
    
И тут он заметил, что в крыле у этой птицы, у самого сгиба, есть одно очень твёрдое и очень тоненькое пёрышко. Художник вырвал это пёрышко и вставил его в письменную ручку.
    
Получилась тоненькая, упругая кисточка — как раз такая, какой недоставало художнику. Он взял её и расписал на своей картине перья вальдшнепа так тонко, что потом все удивлялись: «Как он это сделал?»
   
   
    
     
Моржиха
    
    
    
    
Два брата ненца поехали на лодке стрелять моржей. Старший брат грёб на корме веслом, а младший стоял на носу лодки; в руках у него была винтовка. Он был в одежде из тюленьей шкуры, мехом вверх.
    
Скоро они увидели на краю ледяного берега моржиху с моржонком.
    
Старший брат повёл лодку вплотную к ледяному берегу.
    
Моржиха спала. Братья подъехали совсем близко, и младший выстрелил моржихе в голову.
    
Моржонок разом нырнул, а у раненой моржихи хватило силы кинуться в воду и ударить клыками лодку.
    
Лодка разлетелась в щепки.
    
Старший брат успел выскочить на лёд.
    
Младший выронил винтовку и полетел в воду.
    
Вдруг раненая моржиха кинулась к нему и ластами прижала его к себе так крепко, что охотник не мог шевельнуться. Она приняла человека в тюленьей шкуре за своего моржонка.
    
И нырнула с ним на дно моря.
    
«Вот я пропал», — успел только подумать охотник.
    
Он уже задыхался.
    
Но тут, наконец, раненую моржиху покинули силы. Её ласты разжались.
    
Младший брат всплыл наверх вместе с мёртвой моржихой.
    
Старший брат протянул ему весло и помог выбраться на лёд.
    
Оба брата живы и сейчас.
    
На деньги, полученные за клыки моржихи, они купили себе винтовку вместо утонувшей.
    
Мясо моржихи съели.
    
А из толстой шкуры моржихи сшили себе отличную новую лодку.
   
   
    
     
Непонятный зверь
    
    
У нас в колхозе картошку с осени закапывают в сосняке. Там песок, — картошка лежит всю зиму и не портится. Весной её вырывают из песка и садят. А в сосняке остаются глубокие ямы.
    
Вот раз шёл один наш колхозник по этому сосняку и слышит: будто скребётся кто в яме.
    
Подошёл к яме, а там на дне совсем незнакомый зверь. Ростом с собачку, толстый, сам весь в белой и чёрной шерсти.
    
У колхозника с собой был топор. Долго не раздумывая, колхозник наклонился над ямой да стукнул зверя обухом по голове.
    
Зверь упал.
    
Колхозник вытащил его из ямы, перекинул через плечо и пошёл домой.
    
Дома скинул зверя на пол и говорит своим сыновьям:
    
— Глядите, какого я зверя пристукнул в сосняке. Совсем непонятный зверь. Даже и прозванья его не знаю.
    
Старший сынишка поглядел на зверя, — а зверь толстый, ноги короткие, рыло свинячье, — говорит:
    
— Это лесной поросёнок.
    
Средний сынишка поглядел зверю на когти, — а когти у зверя длинные, страшные, — и говорит:
    
— Это волчонок.
    
А младший сынишка поднял зверю верхнюю губу, поглядел на его зубы, — а зубы у зверя хищные, клыкастые, — и говорит:
    
— Медвежонок.
    
— Нет, — сказал колхозник, — не поросёнок, не волчонок и не медвежонок. Совсем непонятный зверь. Пойду за лесником. Лесник должен знать.
    
Взял шапку, вышел и дверь за собой захлопнул.
    
Через малое время вернулся с лесником, открывает дверь, а ребята его — все трое — на печке сидят, ноги поджали. И кричат ему:
    
— Тятя, не входи!
    
— Тятя, он живой!
    
— Кусачий!
    
Колхозник остановился на пороге, а зверь шасть у него между ног, да с крыльца, да в калитку.
    
Хрюкнул и пропал в кустах.
    
А лесник, что стоял позади колхозника, и говорит:
    
— Плохо ты его стукнул. Это зверь лесной, живучий. По-нашему — язвук, по-учёному — барсук. В норах живёт. Ест коренья, да лягушек, да слизняков.
    
Ребята спрашивают с печки:
    
— А людей он не ест?
    
— Людей не трогает.
    
— А мы-то страху натерпелись!
    
И полезли с печки.
    
— Эх, знать бы, мы печёной картошки ему дали б. Вкусной!
   
   
    
     
Про двух охотников
    
    
     
      
На дереве
     
     
Были два друга-охотника. Один был ханте, лесной человек. Он в лесу родился, в лесу всю жизнь прожил и прокармливал себя охотой. А другой служил в городе и только в свободные дни приезжал к другу в лес — пострелять птицу и зверя.
     
Раз осенью ханте привёл друга в лес на поляну и говорит:
     
— Слушай…
     
А вечер был, солнце уже село за деревья. Тихо в лесу.
     
Вдруг разнёсся по лесу короткий, глухой рёв: незнакомый и страшный голос какого-то зверя. У городского мурашки по спине побежали. Но виду он не показал, что ему страшно.
     
А ханте-охотник вытащил из-за пазухи берестяную трубу. Приложил её к губам и подаёт такой же звериный голос.
     
Зверь отозвался.
     
Ханте опять трубит.
     
Зверь ближе, ближе.
     
И вот слышит городской охотник: кто-то большой, тяжёлый ломит через чащу, сучья трещат.
     
Вдруг показалась звериная голова — нос горбылём, рожищи шире лопат. Громадный лось.
     
Надо бы обождать, когда зверь на открытое место выйдет, и тогда стрелять.
     
А городской не стерпел, выстрелил сквозь чащу. Пуля отломила зверю кусок рога. Зверь рассвирепел, кинулся на охотников.
     
Охотники побросали ружья — и на деревья.
     
Городской забрался на прямую берёзу, а ханте рядом — на кривую, наклонную ель.
     
Лось подбежал под берёзу и давай копытами землю бить. Достать рогами охотника не мог.
     
А в земле корни берёзы. Лось их копытами, как топором, перерубил.
     
Закачалась берёза и стала падать.
     
Тут и была бы охотнику смерть: упади он, лось его мигом растоптал бы.
     
Да, на счастье охотника, берёза, падая, навалилась на ель, где ханте сидел. Ханте подхватил друга и помог ему взобраться на ту ветку, где сам сидел.
     
А лось уже под елью — и опять копытит землю.
     
Ханте вытащил из кармана трубку, табак и даёт другу:
     
— Закуривай.
     
А друг говорит:
     
— Да ты что! Зверь и ель сейчас повалит, — обоим нам сейчас будет смерть.
     
— Нет, — говорит ханте. — Кури спокойно.
     
Ничего не будет. Корни-то ели где?
     
Лось рыл землю прямо под той веткой, где охотники сидели. А ель-то ведь была кривая, наклонная, корни её были далёко от этого места.
     
Всю ночь бесновался лось. Большую яму под елью вырыл. А в сторону отойти да рыть там так и не догадался. Смекалки у него не хватило.
     
Наконец, лось устал. Фыркнул со злости, что не достал обидчиков, и ушёл. Тогда охотники слезли, подобрали ружья и пошли домой.
    
    
     
      
В медвежьей шкуре
     
     
В другой раз городской охотник приехал к другу зимой. Опять пошли они в лес.
     
В лесу они разошлись. Ханте со своей лайкой пошёл в одну сторону, а городской — в другую. У него собаки не было.
     
Городской шёл-шёл по лесу, видит — сугроб.
     
А перед сугробом кусты в инее.
     
«Эге! — подумал охотник. — Отчего бы тут иней, когда его нигде кругом нет?»
     
Поднял длинный сук, ткнул им в сугроб.
     
А из-под сугроба — большущий медведь.
     
Он тут в берлоге лежал да дышал на кусты.
     
Оттого и были кусты в инее.
     
Выстрелил охотник и положил зверя на месте.
     
День зимний короткий. Пока охотник шкуру сдирал с медведя, и ночь подошла.
     
Как в темноте дорогу назад найти? И решил охотник ночевать в лесу.
     
Мороз был.
     
Охотник хватился спичек — костёр разжечь. А спичек нет.
     
И тут не приуныл охотник. Говорил ему друг-ханте, как он ночует зимой в лесу: завернётся в звериную шкуру, и тепло ему спать в снегу.
     
Охотник поднял медвежью шкуру — тяжёлая, тёплая шуба.
     
Да внутри-то шуба вся в крови. Охотник перевернул медвежью шкуру мехом внутрь, завернулся в неё с ног до головы и лёг в снег.
     
Тепло в медвежььй шкуре. Охотник заснул.
     
Под утро приснился ему страшный сон: будто навалился на него медведь и давит, давит, — вздохнуть нет сил.
     
Охотник проснулся, — ни рукой, ни ногой шевельнуть не может.
     
Сковал мороз сверху медвежью шкуру, мокрую от крови. Как железными обручами сдавил охотника.
     
И слышит охотник: шуршит кто-то по снегу, подходит к нему.
     
«Ну, — думает охотник, — настал мой смертный час. Зачуял другой зверь мясо. Сейчас до меня доберётся, а я и ножа достать не могу».
     
А это подходит не зверь, а ханте-охотник: его лайка нашла городского по следу.
     
Ханте разрезал ножом медвежью шкуру, выпустил из неё друга и говорит:
     
— Неладно ты завернулся. Мехом наружу надо. Тогда и внутри тепло и снаружи мороз не возьмёт.
    
   
   
    
     
Задерихвост
    
    
Хищник должен прятаться, если хочет подтаиться к добыче.
    
Большой медведь бесшумно крался по лесу, осторожно переступал голыми подошвами сухие сучки.
    
Впереди на опушке была куча хвороста. За ней — луг.
    
Там паслись кони. Они часто поднимали головы, нюхали ветер. Но ветер дул от них на кучу.
    
Кони поворачивали головы против ветра и ни чуять, ни видеть хищника не могли.,
    
Вдруг из хвороста, как пузырёк из лужи, выскочил крошечный задерихвост — птичка ростом в сосновую шишку; носик востренький, тельце орешком, хвостик торчком.
    
И шныряет всегда понизу.
    
Как от него спрячешься, когда у тебя ноги и ступают они по земле?
    
Медведь пал на брюхо, вжался в мох. Да уж поздно: уже заметил его задерихвост.
    
Да как затрещит!
    
И откуда у крохи такой голос: за тысячу шагов вздрогнешь.
    
Кони заржали, умчались.
    
В ярости вскочил медведь, кинулся ловить нахального малыша.
    
Вмиг раскидал всю кучу.
    
А задерихвост мышонком проскользнул у него между ног и вспорхнул на дерево. Поди поймай его там!
    
Всю охоту испортил медведю. С головой его выдал.
    
И хвостик торчком!
   
   
    
     
Поганки
    
    
Становилось голодно, надо было подумать о мясе. Я взял ружьё и пошёл на маленькое лесное озеро. Оно густо поросло у берегов травой. На ночь сюда собирались утки.
    
Пока дошёл — стемнело. В тростнике закрякало, с шумом поднялись утки. Но я их не видел, стрелять не мог.
    
«Ладно, — подумал я. — Дождусь утра. Майская ночь совсем короткая. А до света они, может, вернутся».
    
Я выбрал место, где тростник расступался и открывал полянку чистой воды. Сделал себе шалашик в кустах и забрался в него.
    
Сперва сидеть было хорошо. Безлунное небо слабо сияло, звёзды поблёскивали сквозь ветви. И пел-шептал свою приглушённую, несмолкаемую, как ручеёк, песню козодой-полуночник.
    
Но набежал ветерок. Звёзды исчезли, козодой умолк. Сразу посвежело, посыпал мелкий дождик. За шиворот мне потекли холодные струйки, сидеть стало холодно и неуютно. И уток не слышно было.
    
Наконец запела зарянка. Её цвирикающая переливчатая песенка задумчиво-грустно звучит вечерами. А под утро кажется радостной, почти весёлой. Но мне она не обещала ничего хорошего. Я проголодался, продрог и знал, что теперь утки не прилетят. Не уходил уж только из упрямства.
    
Дождик перестал. Начало прибывать свету. Пел уже целый птичий хор.
    
Вдруг вижу: в траве, в заводинке, движутся две птичьи головки.
    
Вот они, утки! Как незаметно сели…
    
Я стал прилаживать ружьё, чтобы удобно было стрелять, когда выплывут на чистое.
    
Выплыли. Смотрю: острые носики, от самых щёк на прямые шеи опускается пышный воротник. Да совсем и не утки: поганки!
    
Вот уж не по душе охотникам эти птицы!
    
Не то, чтобы мясо их на самом деле было поганое, вредное для здоровья. Оно просто невкусное. Одним словом, поганки — не дичь.
    
А живут там же, где утки, и тоже водоплавающие. Охотник обманется и с досады хлопнет ни. в чём не повинную птицу. Застрелит и бросит.
    
Так грибник, приняв в траве рыжую головку какой-нибудь сыроежки за красный гриб, со злости пнёт её ногой и раздавит.
    
Разозлился и я: стоило целую ночь мёрзнуть! Подождите же!
    
А они плывут рядом, плечо к плечу. Точь-в-точь солдатики. И воротники распушили.
    
Вдруг — раз! — как по команде «разомкнись!» — одна направо, другая налево. Расплылись.
    
Не тратить же на них два заряда!
    
Расплылись немного, повернулись лицами друг к дружке и кланяются. Как в танце.
    
Интересно смотреть.
    
Сплылись — и нос к носику: целуются.
    
Потом шеи выпрямили, головы назад откинули и рты приоткрыли: будто торжественные речи произносят.
    
Мне уж смешно: птицы ведь, какие они речи держать могут.
    
Но вместо речей они быстро опустили головы, сунули носы в воду и разом ушли под воду. Даже и не булькнуло.
    
Такая досада: посмотреть бы ещё на их игры!
    
Стал собираться уходить.
    
Вдруг смотрю: одна, потом другая выскакивают из воды. Стали на воду, как на паркет, во весь свой длинненький рост, ножки у них совсем сзади. Грудь выпятили, воротники медью на солнце зажглись — до чего красиво — так и полыхают.
    
А в клюве у каждой платочек зелёной тины: со дна достали. И протягивают друг дружке подарок. Примите, дескать, от чистого сердца ради вашей красоты и прекрасного майского утра!
    
Сам-то я тут только и заметил, как хорошо утро. Вода блещет. Солнышко поднялось над лесами и так ласково припекает. Золотые от его света комарики толкутся в воздухе. На ветвях молодые листочки раскрывают свои зелёные ладошки. Чудесно кругом.
    
Сзади сорока налетела, как затрещит! Я невольно обернулся. А когда опять посмотрел на воду, поганок там уже не было: увидели меня и скрылись.
    
Они скрылись, а радость со мной осталась. Та радость, которую они мне дали. Теперь ни за что я этих птиц стрелять не буду. И поганками их называть не буду. Ведь у них есть и другое имя, настоящее: нырец или чомга.
    
Очень они полюбились мне в то утро, хоть я и остался без мяса.
   
   
    
     
Чёрная лисица
    
    
В лесах Якутии зимой появилась чёрная лисица.
    
Чёрные лисицы бывают очень редко. И шкура их стоит дороже всех других мехов.
    
Вот все охотники сейчас же бросили стрелять белок, даже соболей, и стали гоняться за одной этой лисицей.
    
Чёрный мех на снегу издалека виден. Чёрной лисице надо быть очень хитрой, чтобы спасти свою шкуру. И она была такая хитрая, что никого к себе не подпускала на выстрел и не шла ни в одну ловушку.
    
Понемногу все охотники отказались от неё и принялись опять стрелять белок, соболей и других зверей.
    
Один только молодой зверолов ни за что не хотел отстать от неё. Он думал: «Помучусь, зато уж поймаю её».
    
И продолжал гоняться за ней.
    
А чёрная лисица делала так: охотник идёт за ней, а она даст круг и выйдет на его след. И ходит за ним по лесу.
    
Молодой зверолов эту её хитрость понял.
    
«Ладно же, — подумал он. — Ходи. А я расставлю по круговой тропке капканы да самострелы и буду ходить по этой тропке. Тут-то ты, матушка, и попадёшься мне».
    
Так и сделал.
    
Расставил на тропке капканы, снегом их запорошил, чтобы видно не было. Спрятал в кустах самострелы, а верёвочки, которые стрелу спусскают, провёл через тропку.
    
И стал ходить по тропке. Он ходит, и чёрная лисица за ним ходит.
    
Он через все верёвочки и капканы перешагивает, и чёрная лисица через них перепрыгивает.
    
Кружили-кружили, кружили-кружили, — охотник устал, еле ноги волочит. И задел за одну верёвочку.
    
Самострел выстрелил, и стрела попала зверолову в ногу. Он еле домой дополз. И всю зиму пролежал больной в постели.
    
А чёрная лисица так и ушла.
   
   
    
     
Как муха медведя от смерти спасла
    
    
    
    
Повадился медведь на овсы. Каждую ночь приходит, да не столько съест овса, сколько помнёт его и потопчет. Чистое разоренье колхозу!
    
Колхозники к охотнику:
    
— Так и так, Сысой Сысоич, выручай.
    
Сысой Сысоич охотник старый, заправский. Он взялся за дело умело.
    
Овсы были в лесу. Сысой Сысоич выбрал опушку и сделал себе лабаз: несколько жердинок на ветки положил, на чём сидеть. Днём ружьё почистил, ствол смазал маслом: чтобы блестел под луной, видней было бы стрелять. И ещё с вечера засел в засаду — на лабаз.
    
Отлично. Сидит на дереве, ждёт.
    
Вот смерклось. Пошли по лесу шелесты, шорохи, шёпоты. Всё кажется: вот идёт медведь, тут сучком треснул, тут в овсе зашелестел. А темно, ничего не видать.
    
Наконец взошла луна. Овсяное поле сразу заблестело серебряным озером. И видит Сысой Сысоич: вот он, медведь! Прямо под ним лежит, колосья лапами загребает и запихивает себе в пасть. Сладкое овсяное молочко сосёт, чавкает от удовольствия, — так вкусно!
    
Вот ладно.
    
Сысой Сысоич тихонько поднимает ружьё и наводит его на зверя. И уж совсем было нацелился, — вдруг летит что-то большое, чёрное — прямо Сысой Сысоичу в глаза!
    
И село на ружьё.
    
Тут Сысой Сысоич понял: это муха.
    
Маленькая она, муха-то, а села перед самым носом, и кажется большущей, как слон. Заслонила собой медведя от Сысой Сысоича.
    
Вот уж это неладно.
    
Сысой Сысоич на неё тихонько:
    
— Кышш!
    
Сидит муха.
    
— Ффф! — дунул на неё.
    
Муха сидит.
    
— Фффы! — дунул покрепче.
    
Муху снесло. Но только Сысой Сысоич стал целиться, муха опять тут как тут.
    
Вот уж совсем неладно.
    
Сысой Сысоич ещё крепче дунул:
    
— Ффыф!.
    
Слетела — и опять села на ствол. Такая упрямая, никак не прогонишь. Ух, как рассердился Сысой Сысоич!
    
Вот уж это совсем из рук вон плохо.
    
Сысой Сысоич передвинулся вперёд сколько мог на своём лабазе, занёс над мухой кулак… да как треснет по стволу!
    
Трах, бах, треск и гром! Ружьё стреляет, жердинки под Сысой Сысоичем ломаются, Сысой Сысоич летит с дерева — прямо к медведю.
    
Бедный зверь спокойно сосал вкусное овсяное молочко и совсем не ожидал такого нападения.